Государь (Макиавелли; Курочкин)/1869 (ВТ:Ё)/Глава III

[7]
ГЛАВА III.
Монархии смешанные.

Управлять вновь возникающими монархиями уже несравненно труднее.

Так, если вновь возникшая монархия не представляется самостоятельной, а входит только как новоприобретённая часть в существующую уже монархию, представляя вместе с нею как бы одно смешанное целое, то неизбежные неурядицы при переустройстве вновь слагающихся государственных форм дают первый повод к брожению умов и желанию переворотов; люди же вообще, из желания улучшения своей судьбы, склонны к переменам своих правителей. Эта причина весьма часто заставляет их браться за оружие против существующего правительства, и только тогда видеть свою ошибку, когда они путём опыта узнают, что, вместо улучшения, в результате достигают только ухудшения своей участи. Ухудшение же это естественно возникает из той неизбежной необходимости, в которую обыкновенно бывает поставлен новый правитель самым своим положением. Для водворения своей власти он обыкновенно бывает вынужден угнетать вновь приобретаемую страну тяжкими повинностями для содержания армии, и бесчисленным множеством всяких других несправедливых налогов и поборов. Все лица, интересы которых он почему-либо нарушил, овладевая государством, становятся его врагами, врагами же его делаются и те, которые дружественно помогали его успеху, или потому, что он не может их отблагодарить сообразно их заслугам, или его обещанию, или потому, что, будучи им обязан, он даже в случае, необходимости лишён возможности действовать против них крутыми мерами. Услуги обыкновенно обязывают на [8], так как обыкновенно, как бы ни был могуществен завоеватель с своими армиями, для покорения страны ему всегда бывает необходимо входить предварительно в соглашения с её жителями, чтобы в их благорасположении получить поддержку своему оружию. Вот отчего французский король Людовик XII так же быстро потерял Милан, как и приобрёл его; для того, чтобы его оттуда выгнать, достаточно было одних войск Людовика (Сфорцы), так как те же жители, которые помогли ему овладеть городом, видя себя обманутыми в своих надеждах и не получая тех выгод, на которые рассчитывали, не хотели переносить тяжести новой власти. Но зато, если такое восстание удаётся вторично усмирить, то власть приобретёт значительную прочность, так как победитель, пользуясь прекращённым восстанием, делает его для себя благовидным предлогом, чтобы уже не стесняться в средствах для упрочения за собой завоевания: наказывать непокорных, преследовать тех, кто ему кажется подозрителен, вообще устранять всё то, что ему препятствует или его ослабляет. Поэтому-то, для того, чтобы Франция потеряла Милан в первый раз, было достаточно небольшой агитации, произведённой Людовиком между окрестным населением, но чтобы потерять его вторично — нужно было, чтобы все государства против неё восстали и армии её были или уничтожены, или изгнаны из Италии, что могло произойти от причин, мною уже указанных. Известно однако, что Франция в оба раза лишилась этой провинции. Общие причины первой неудачи Людовика XII уже достаточно ясны после моего объяснения, но вторую его неудачу стоит рассмотреть подробнее, чтобы уяснить, не было ли в руках его возможности, которой другие правители воспользовались бы на его месте, чтобы удержать за собой приобретенную область. Надобно между прочим заметить, что страны, вновь присоединяемые, к установившейся монархии, для составления с нею одного целого, могут находиться в одинаковых с нею географических условиях или в различных и жители их говорить тем же языком, или иным. Когда приобретаемая страна составляет как бы продолжение приобретающей, [9]а жители той и другой говорят одинаковым языком, то удержать приобретение за собой очень легко, особливо если обитатели её не привыкли к свободным учреждениям; для управления ею в полной безопасности, достаточно только одного условия, — чтобы династия прежних её правителей иссякла. Во всём остальном, при одинаковости установившихся обычаев, правителю стоит только не нарушать прежнего образа жизни обитателей приобретаемой страны, и он может быть уверен, что новые его подданные будут жить спокойно. Таким образом Бургундия, Бретань, Гаскония и Нормандия столько лет сряду находятся под французским владычеством; хотя между наречиями этих стран и есть некоторые резкие различия, но так как нравы и обычаи их весьма сходны, то им и легко ладить между собой. В подобных случаях завоевателю должно помнить главнейше две вещи: окончательно ли иссякла династия правителя присоединяемой страны, — и что для него ничего не может быть пагубнее какого бы то ни было изменения законов или системы налогов в новой стране. Если оба эти условия соблюдены, то присоединённая страна очень скоро совершенно сливается с господствующей и составляет с нею как бы одно органическое целое.

Но если присоединяемая страна бывает чуждою присоединяющей по языку, обычаям и нравам, то для удержания её в своей власти требуется очень много счастья и уменья, и одною из самых действительных и радикальных для этого мер может служить переселение правителя во вновь приобретённую страну. Этим переселением значительно закрепляются прочность и безопасность обладания ею. Так поступили турецкие султаны с Грециею и всякие другие их распоряжения для удержания Греции за собой едва ли привели бы их к каким-нибудь успешным результатам, если бы они сами туда не переселились. Правитель, переселяющийся в завоёванную страну, может следить за начинающимися беспорядками и заблаговременно подавлять их; живя же вдали, он узнаёт об них только тогда, когда они становятся настолько значительными, что по большей части совладать с ними становится очень трудно, если не невозможно. [10]

Кроме того, присутствие государя удерживает назначаемых им сановников от разорения страны; возможность личного обращения к правителю доставляет нравственное удовлетворение подданным и, если они расположены к верности, то получают более возможности любить своего монарха; если же они ненадежны, то его близость даёт им более оснований бояться его.

Кроме того, присутствие государя в стране служит отчасти охраной от чужеземных вторжений, так что, поселяясь в ней, правитель как бы обеспечивает за собой большую вероятность прочного обладания ею.

Другое отличное средство для удержания завоеванной области состоит в образовании поблизости её одной или двух колоний, в местностях, господствующих над страной: без этого приходилось бы содержать весьма значительное количество войска, между тем как основание колоний обыкновенно обходится правителям очень дёшево. Основать и поддерживать их бывает возможно или без всяких издержек, или с весьма незначительными; он при этом нарушает интересы только тех, у кого отнимает поля и жилища для водворения в них новых обитателей, но таких лиц обыкновенно бывает немного, и по своей бедности и разрозненности они по большей части бывают лишены возможности вредить ему. Все остальные подданные, не будучи с одной стороны ничем обижены, не имеют поводов к недовольству, а с другой будут удерживаемы от волнений страхом, чтоб и их, в случае непокорства, не постигла участь подобная участи лиц, разорённых на их глазах. Одним словом, эти очень дёшево стоящие колонии, служащие образцом верности, в то же время нисколько не отяготительны для страны, а небольшое число обиженных этою мерою, по своей бедности и разрозненности, становятся для правителя безвредны.

Вообще должно заметить, что при управлении людьми их необходимо или ласкать, или угнетать; мстят люди обыкновенно только за лёгкие обиды и оскорбления, сильный же гнёт лишает их возможности мести: поэтому, если уже приходится [11]подданных угнетать, то делать это следует таким образом, чтобы отнимать от них всякую возможность отомщения.

Если же, вместо основания этих колоний или передовых постов, правитель решает поддерживать свою власть помощью войск, то расходы, сопряжённые с содержанием этих охранительных сил, возрастают обыкновенно чрезмерно и совершенно поглощают все государственные доходы страны. Тогда самое приобретение страны служит в ущерб завоевывающему государству, который становится тем ощутительнее, чем её жители считают себя более обиженными, ибо все они, как и самое государство, страдают от постоев и передвижения войск. А так как от постойной повинности обыкновенно не освобождается никто, то все граждане становятся врагами правителя, тем более ожесточёнными, что этой повинностью нарушаются их частные интересы, и, оставаясь у себя дома, они не лишаются возможности вредить правителю. Вообще эти охранительные армии во всех отношениях настолько же бесполезны и вредны, насколько основание передовых постов полезно и необходимо.

Но это еще не всё. Когда завоёванная область находится в другой стране, чем наследственная монархия завоевателя, для него является множество других забот, которыми он не вправе пренебрегать: он должен стремиться сделаться главой и покровителем соседних и менее могущественных государей, но также ослаблять тех из них, чьё могущество начинает возрастать, зорко наблюдая, чтобы в управление этими мелкими государствами не вмешался по какому-либо случаю какой-либо правитель, настолько же, как и он могущественный; всякое такое вмешательство обыкновенно принимается благоприятно всей массой тех граждан, которых неудовлетворённое честолюбие или страх сделали недовольными, и все они делаются обыкновенно сторонниками этого чуждого вмешательства. Так этолийцы помогли римлянам проникнуть в Грецию, подобно тому как помогали им в этом и жители всех других стран, куда они проникали.

Обыкновенно в таких случаях дело происходит так: как только могущественный иноземец вступает в чужие страны, [12]все мелкие правители, побуждаемые ненавистью и завистью к более сильному соседу, примыкают к нему и стараются ему содействовать в его предприятиях. Но предусмотрительный государь может не опасаться этого, он всегда сумеет заранее привязать к себе всех этих мелких правителей разными ничтожными уступками их самолюбию, и тогда они обыкновенно охотно становятся защитниками приобретённой им страны, как бы усиливая её контингент. Но при этом конечно он не должен забывать, что нельзя допускать ни одного из этих мелких правителей забирать себе слишком много власти; а если бы с которым-нибудь из них это и случилось, то государю легко, при помощи своих войск и расположении других мелких правителей, тотчас же ему воспрепятствовать и оставаться таким образом самым полновластным господином между всеми окрестными странами. Правитель, не соблюдающий этого образа действий, обыкновенно очень скоро лишается завоёванной страны или, если в ней еще и удерживается, то встречает для своей власти бесконечные препятствия и неприятности. Римляне старательно соблюдали все эти правила в отношении к завоёванным ими землям: они основывали колонии, поддерживали менее могущественных соседей, не допуская усиливаться их могуществу, и препятствовали водворению в их странах всякого влияния могущественных иноземцев. Для доказательства достаточно одного примера — действий римлян в Греции: они поддерживали этолийцев и ахеян, ослабляли Македонию, прогнали Антиоха и, несмотря на все услуги, оказанные им этолийцами и ахеянами, они не допускали их усиливаться; все усилия Филиппа приобрести их дружбу не могли увенчаться успехом, прежде чем им не удалось его несколько унизить, и всё могущество Антиоха не могло вынудить у них согласия на то, чтобы он мог владеть хотя клочком земли в Греции.

Римляне в этом случае поступали именно так, как обязаны действовать все прозорливые правители, озабочиваясь об отстранении не только настоящих, но и всех могущих произойти в будущем, затруднений — всеми мерами, какие [13]указывает благоразумие, ибо только предвидя зло заблаговременно, можно его избежать; если же ждать его приближения, то можно потерять благоприятное время для противодействия ему, подобно тому, как запуская болезнь можно довести её до неизлечимости, когда уже никакое лекарство не в состоянии помочь. Чахотка, о которой врачи говорят, — что она вначале трудно распознаётся и легко излечивается, а в конце распознаётся легко, но лечить её бывает трудно, — весьма подходящий пример к моим положениям. И в делах государств мы видим то же самое: если зло предвидится заблаговременно (что доступно конечно только правителям мудрым), то уничтожить его можно быстро, если же, по небрежности, дать ему возможность усилиться до того, что оно сделается очевидным для всех, — побороть его становится уже делом почти невозможным. Римляне, предвидя обыкновенно зло заранее, всегда удачно ему противодействовали, они не дозволяли ему развиваться даже в тех случаях, когда это угрожало им войною; они знали, что всякое промедление при этом могло служить только в пользу их врагам. Поэтому они объявили войну Антиоху и Филиппу в Греции, чтобы предупредить необходимость защищаться от них в Италии, и хотя могли избегнуть этих обеих войн, но не избегали их. Они не придавали значения словам, так часто повторяемым мудрецами нашего времени: пользуйся преимуществами времени, они предпочитали преимущества силы и благоразумия, зная, что время может приносить с собой и зло, так же как и добро.

Но возвратимся к Франции, и посмотрим, было ли ею сделано что-либо из того, о чём мы говорили. Мы рассмотрим действия Людовика (XII), а не Карла (IX), так как сохранение первым на более продолжительное время своего владычества в Италии даёт нам большую возможность проследить весь его образ действий. При этом мы ясно увидим, что он поступал совершенно противоположно тому, как должен был бы поступать, чтобы сохранить за собой господство над страной. Людовик XII получил возможность проникнуть в Италию, благодаря помощи честолюбивых венецианцев, которые рассчитывали при [14]этом воспользоваться половиной Ломбардского герцогства. Я далёк от осуждения этой связи Людовика с венецианцами, так как он, желая войти в Италию и утвердиться в ней, не только не имел в то время в ней никаких друзей, но напротив предшествовавшее поведение Карла VIII делало ему это невозможным, и он вынужден был не выбирать себе союзников, а только пользоваться тем, что предоставляли обстоятельства, и его планы имели бы успешное осуществление, если бы только впоследствии он не делал ошибок. Таким образом, завладев Ломбардией, он быстро восстановил ту репутацию, которой лишил его Карл: Генуя пошла на уступки, Флоренция — стала его союзницей, герцог Феррарский, семья Бентиволио, правительница Форли, владетели Фаэнцы, Пезаро, Римини, Камерино, Пиомбино, жители Лукки, пизанцы, жители Сиенны — все наперерыв друг перед другом искали его дружбу. Венецианцам сделалось ясно, что — допустив, ради приобретения себе двух городов в Ломбардии, французского короля сделаться властителем двух третей Италии — они сделали неблагоразумную ошибку. При таких обстоятельствах, Людовику XII весьма не трудно было бы поддерживать в этой стране своё влияние, если бы он сумел осуществить на деле те правила благоразумия, которые изложены нами выше. Для этого ему было бы необходимо принять под своё покровительство и оказывать деятельную защиту многочисленным мелким владетелям, искавшим его дружбы. Все они были слабы и, боясь нападений — одни со стороны пап, другие со стороны венецианцев, — поневоле должны были бы стараться быть с ним за одно, а такой союз был бы для него достаточным, чтобы бороться успешно с теми владетелями, у которых ещё оставалось какое-либо могущество. Но он, едва вступив в Милан, стал действовать совершенно противоположно, подав помощь папе Александру, при занятии последним Романьи. Он не видел что, действуя таким образом, он действовал против себя самого, ослабляя себя потерею союзников, которые так желали его дружбы, и усиливая власть пап, помогая им к духовной власти, дававшей им и без того громадное значение, приобрести ещё и светскую, столь же значительную. [15]

За первой ошибкой последовали другие, так что ему пришлось самому отправиться в Италию, чтобы положить предел честолюбиво-завоевательным стремлениям папы Александра и воспрепятствовать ему подчинить Тоскану своему владычеству.

Но и это ещё не всё. Не удовольствовавшись тем, что так возвеличил могущество церкви, что лишился чрез это союзников, Людовик, пламенно желая овладеть Неаполитанским королевством, решился разделить его с испанским королем; и таким образом, будучи до тех пор единым, неограниченным властелином Италии, он сам ввёл туда себе соперника, помогать планам которого могли все честолюбцы и недовольные. Для него было весьма возможно оставить на троне неаполитанского короля, который без сопротивления согласился бы быть его данником, но он свергнул его и помог взойти на престол сильному испанскому королю, который его самого мог во всякое время прогнать из Италии.

Страсть к завоеваниям — дело без сомнения весьма обыкновенное и естественное: завоеватели, умеющие достигать своих целей, достойны скорее похвалы, нежели порицания; но создавать планы, не будучи в состоянии их осуществлять, — и неблагоразумно и нелепо. Поэтому-то, если бы Франция имела достаточно силы для завладения Неаполем, то она имела бы право к этому стремиться, но не имея на это достаточно сил — было неразумно даже и затевать такое предприятие, а тем более разделять это королевство; и если раздел обладания Ломбардии с венецианцами извинителен, как единственная мера, могшая помочь его вступлению в Италию, то последнее разделение, не имевшее никаких важных, побудительных причин, положительно не извинительно. Итак Людовик XII сделал в Италии пять основных ошибок: он совершенно задавил слабых правителей и усилил могущество сильнейшего, ввёл в Италию весьма могущественного чужеземного государя, не перенёс туда своей резиденции и не укрепился там основанием колоний. Все эти пять ошибок не повлекли бы однако за собой немедленного падения его власти, по крайней мере при его жизни, если бы он не присоединил к [16]ним шестой и самой важной, т. е. не вознамерился бы отнять власти у венецианцев. Мысль ослабить их была бы вполне разумной и даже необходимой, если бы предварительно он не возвысил власти церкви и не призвал в Италию испанского короля; но сделав уже то и другое, он не должен был соглашаться на дело, грозившее гибелью для венецианцев, так как до тех пор, пока их могущество не было нарушено, они служили оплотом против покушений на Ломбардию и не допускали бы никого завладеть ею, кроме себя, и конечно никому бы и не пришло на мысль отнимать Ломбардию у Франции с тем, чтобы уступить её венецианской республике; бороться же против соединённых сил Франции и Венеции едва ли у кого хватило бы духу. Если бы кто-нибудь вздумал извинять отдачу Людовиком Романьи — папе, а Неаполя — испанскому королю тем, что он делал это для избежания войны, то в высказанном уже мною положении, что никто из правителей не должен, ради избежания войны, допускать усиление зла, заключается на это опровержение, так как война при этом не избегается, а только отдаляется, чтобы потом послужить во вред самому неблагоразумному правителю.

Если бы кто-нибудь стал объяснять эту отдачу — как исполнение обещания, данного Людовиком папе, помогать ему в этом предприятии за разрешение своего брака и получение кардинальской шапки руанским архиепископом (кардиналом Амбруазским), то я на это отвечу дальнейшим изложением моей книги, где покажу, как должно смотреть на обещания государей и каким образом они их исполняют.

Итак Людовик XII потерял Ломбардию потому, что не соблюл ни одной меры благоразумия из обыкновенно соблюдаемых теми завоевателями, которые хотят приобретаемые провинции удержать за собою. В этом нет ничего удивительного, но так должно было случиться, сообразно с логикой и естественным порядком вещей.

Я был в Нанте в то время, когда Валентино (так назывался тогда Цезарь Борджиа, сын папы Александра VI) сделался [17]владетелем Романьи. Кардинал Амбруазский, с которым я рассуждал об этих событиях, сказал мне, что итальянцы ничего не смыслят в военном деле; на это я заметил ему, что французы столько же понимают в политике, так как, если бы они в ней хотя что-нибудь понимали, то никогда не допустили бы церкви подняться до такого могущества. Опыт же показал, что увеличение могущества церкви и Испании в Италии было делом Франции, а в нём заключалась и её собственная погибель. Из всего этого можно вывести то общее правило, почти безошибочное, что каждый государь, оказывающий услугу другому, если этим значительно увеличивается могущество последнего, работает на свою погибель, так как для этого он употребляет силу или уменье, а оба эти качества начинают казаться новому потентату, едва он достигнет своей цели, подозрительными и опасными для него.