1896.
править
ГОСПОЖА МК.ВИЛЛЬЯМСЪ ВО ВРЕМЯ ГРОЗЫ.
править— Да, — продолжалъ Мк. Вилліамсъ — это уже не было начало его разсказа, — страхъ передъ грозой представляетъ одну изъ наиболѣе присущихъ человѣку слабостей. Чаще всего ею страдаютъ женщины, изрѣдка, однако, можно ее встрѣтить у маленькой собачки, а случайно и у мужчины. Эта, въ высшей степени печальная, слабость, лишаетъ человѣка разсудка больше, чѣмъ всякій другой родъ страха. Ее не удается побороть ни убѣжденіями, ни усовѣщеваніемъ. Женщина, которая не побоялась бы самого чорта, — ни даже мыши, — совершенно теряется и стушевывается при блескѣ молніи.
И такъ, я проснулся, какъ я объ этомъ уже вамъ разсказывалъ, вслѣдствіе откуда-то доносившагося, сдавленнаго крика: «Мортимеръ, Мортимеръ!» Собравшись на скоро съ своими пятью чувствами, я поднялся въ темнотѣ и отвѣтилъ:
— Ты меня зовешь, Эванжелика? Въ чемъ дѣло? Гдѣ ты?
— Я заперта въ прачешной! какъ тебѣ не стыдно лежать и спать въ то время, когда надвигается такая ужасная гроза?
— Да кому же можетъ быть стыдно, когда онъ спитъ? Въ этомъ нѣтъ никакого смысла; человѣкъ не можетъ стыдиться во время сна, Эванжелика.
— Я, Мортимеръ, отлично знаю, что это не въ твоихъ привычкахъ.
И я услышалъ звуки сдавленнаго рыданія. Эти звуки заставили смолкнуть жесткія слова, которыя просились мнѣ на языкъ и вмѣсто нихъ я произнесъ слѣдующее:
— Милая, мнѣ очень жаль! право, мнѣ сердечно жаль. Я не хотѣлъ этого… выходи и…
— Мортимеръ…
— Боже, что такое, мое сокровище?
— Мнѣ что-то сдается, что ты все еще въ постели?
— Отчего же бы и не такъ? конечно.
— Вставай сію минуту. Мнѣ кажется, что тебѣ слѣдовало бы хоть сколько-нибудь заботиться о своей жизни, ради меня и дѣтей, если не ради себя самого.
— Но, сокровище ты мое…
— Перестань, Мортимеръ, ты знаешь, что во время грозы самое опасное мѣсто — постель. Это написано во всѣхъ книгахъ. Но тебѣ все равно, ты все-таки остаешься въ ней и готовъ скорѣе безразсудно пожертвовать своей жизнью, Богъ знаетъ ради чего… развѣ изъ-за того только, чтобы вѣчно оказываться правымъ и…
— Да я, чортъ возьми, Эванжелика, уже больше не въ постели, я…
Эта тирада была прервана внезапнымъ блескомъ молніи, сопровождавшимся сдавленнымъ крикомъ моей жены и страшнымъ раскатомъ грома.
— Вотъ! Теперь ты видишь, къ чему это ведетъ. О, Мортимеръ, какъ можно быть столь безсовѣстнымъ, чтобы призывать чорта въ такую погоду?
— Я вовсе не призывалъ его. И это случилось совершенно не потому; это бы случилось, если бы я не сказалъ ни словечка, и ты отлично знаешь, Эванжелика, или тебѣ, по крайней мѣрѣ, слѣдовало бы знать, что если атмосфера пресыщена электричествомъ…
— О, будь ты теперь правъ и еще тысячу разъ правъ. Не понимаю, какъ ты можешь такъ поступать, зная, что у насъ нѣтъ громоотвода и что твоя бѣдная жена и дѣти совершенно предоставлены на милость Провидѣнія… Боже мой, что ты дѣлаешь? Зажигать спичку? При такой погодѣ, да ты совсѣмъ помѣшался!
— Чортъ возьми, что же въ этомъ за бѣда? Вѣдь тутъ такъ темно, какъ внутри коровы и..
— Потуши, сейчасъ же изволь потушитъ свѣчку. Тебѣ хочется всѣхъ насъ безсердечно погубить? Ты прекрасно знаешь, что ничего такъ не привлекаетъ молнію, какъ свѣтъ! (Фетъ-крахъ! бумъ! -болюмъ! -бумъ!)
— Ай! ну, вотъ, слушай, теперь ты видишь, что ты надѣлалъ.
— Что такое? Спичка можетъ, пожалуй, привлечь молнію, но ужь никакъ не вызвать ее, ручаюсь тебѣ въ этомъ. Если же этотъ выстрѣлъ, дѣйствительно, имѣлъ цѣлью мою спичку, плохъ-же былъ прицѣлъ.
— Постыдись, Мортимеръ. Оба мы находимся съ глаза на глазъ съ смертью, а у тебя хватаеть дерзости на такія рѣчи въ столь торжественную минуту. Если у тебя нѣтъ желанія, Мортимеръ…
— Что?
— Да молился-ли ты сегодня передъ сномъ?
— Я… Я… только что собирался и вдругъ мнѣ пришло въ го~лову высчитатъ, сколько будетъ 12 разъ 13 и…
(Фетъ-Бумъ! -бумъ! -бумерумбумъ! -бомъ! -крахъ!).
— О, мы погибли, безвозвратно погибли. Какъ могъ ты позабыть объ этомъ при такой погодѣ?
— Да вѣдь тогда не было еще такой погоды. Не было ни одного облачка на небѣ. Какимъ образомъ можно было угадать, что изъ за такого маленькаго упущенія съ моей стороны начнется весь этотъ грохотъ и шумъ? Съ твоей стороны, право, недобросовѣстно дѣлать столько скандала изъ этого, зная, что это случается такъ рѣдко. Раньше я этого никогда не забывалъ, никогда со времени большого землетрясенія, виною котораго тоже, кажется, былъ я…
— Мортимеръ, что ты говоришь! Развѣ ты забылъ желтую лихорадку?
— Дорогая моя, ты вѣчно приписываешь мнѣ появленіе желтой лихорадки. Но мнѣ кажется, что это совершенная безсмыслица. Неужели мое маленькое упущеніе противъ набожности повело бы такъ далеко? Куда ни шло, я могу еще взять на себя вину землетрясенія, такъ какъ оно случилось по сосѣдству, но лучше пусть меня повѣсятъ, чѣмъ быть отвѣтственнымъ за всякую чертовку…
(Фетъ, бумъ-бумъ-белумъ-бамъ!).
— Боже, Боже мой, навѣрно гдѣ-нибудь ударило. Мы дня больше не проживемъ и когда насъ не станетъ, ты будешь удовлетворенъ, зная, что твоя богохульная болтовня… Мортимеръ!
— А! что тамъ опять?
— Твой голосъ звучитъ, какъ будто, Мортимеръ, ты стоишь передъ открытымъ каминомъ?
— Это дѣйствительно мое преступленіе въ настоящій моментъ.
— Уходи сейчасъ же. Повидимому, ты окончательно рѣшился погубитъ всѣхъ насъ! Развѣ ты не знаешь, что нѣтъ лучшаго проводника для молніи, какъ открытый каминъ? Куда же ты теперь пошелъ?
— Туда, къ окошку.
— Боже милосердный, ты потерялъ разсудокъ. Уходи оттуда сію же минуту. Самыя маленькія дѣти знаютъ, что стоять во время грозы у окошка сопряжено съ опасностью для жизни. Милый, хорошій, я знаю, мнѣ не пережить этого дня… Мортимеръ?
— Да!
— Что это за шорохъ?
— Это я.
— Что же ты дѣлаешь?
— Я стараюсь найти верхній конецъ моихъ брюкъ.
— Скорѣе, брось ихъ. Не вздумай одѣвать это платье при такой погодѣ. Ты знаешь, что, согласно всѣмъ авторитетамъ, шерсть притягиваетъ молнію. О, драгоцѣннѣйшій, милѣйшій, развѣ мало быть постоянно въ опасности лишиться жизни вслѣдствіе естественныхъ причинъ? А ты придумываешь все возможное, чтобы удвоитъ эту опасность!.. Перестань же насвистывать! Какъ это тебѣ могло придти въ голову?
— Однако, что же въ этомъ дурного?
— Мортимеръ, я тебѣ говорила одинъ разъ, я тебѣ тысячу разъ говорила, что свистъ производитъ колебанія воздуха, которыя прерываютъ движеніе электрическаго тока и… ради всего дорогого на свѣтѣ, — зачѣмъ ты открываешь дверь?
— Боже праведный, да развѣ и тутъ есть опасность?
— Опасность? Въ этомъ смерть. Каждый, кто на это обращалъ вниманіе, знаетъ, что допускать сквознякъ, — все равно, что привлекать молнію. Ты закрылъ ее только наполовину, запри ее хорошенько, да поживѣе или мы всѣ погибли. О, это нѣчто ужасное быть запертой при такой погодѣ съ сумасшедшимъ!.. Мортмеръ, что ты дѣлаешь?
— Ничего, я только открываю кранъ; въ этой комнатѣ страшная духота, мнѣ хочется помочить лицо и руки.
— Ты, очевидно, потерялъ остатокъ разсудка! Молнія въ пятьдесятъ разъ чаще ударяетъ въ воду, чѣмъ во всякій другой предметъ. Закрой скорѣе! О, дорогой, я вижу, что ничто здѣсь не въ состояніи спасти насъ, я думаю, что… Мортимеръ, что это такое?
— Это прокл… Это картина, которую я уронилъ!..
— Ты, значитъ, стоишь у самой стѣны. Какая неслыханная неосторожность! Развѣ ты не знаешь, что нѣтъ лучшаго проводника для молніи, чѣмъ стѣна. И ты опять только что хотѣлъ выругаться. Боже, ты ежеминутно готовъ безбожничать въ минуты, когда все твое семейство въ такой опасности? Мортимеръ, ты велѣлъ принести перину, какъ я тебя просила?
— Нѣтъ, я забылъ.
— Забылъ? Это можетъ стоить тебѣ жизни. Будь у тебя теперь кровать съ периной, на которую ты бы могъ лечь, поставивъ ее посрединѣ комнаты, ты бы былъ почти въ совершенной безопасности. Пойди сюда поскорѣе, прежде чѣмъ ты успѣешь натворить тамъ новыхъ сумасбродствъ!
Я попытался было, но коморка не могла вмѣстить насъ обоихъ при закрытыхъ дверяхъ, буде мы не желали задохнуться. Нѣкоторое время я пробовалъ дышать, но вскорѣ выскочилъ. Жена кричала: — Мортимеръ, надо что-нибудь сдѣлать для твоего спасенія! Дай мнѣ нѣмецкую книгу, лежащую на каминѣ, и свѣчку, — не зажигай ее, однако. Въ книгѣ есть нѣкоторые совѣты.
Я добылъ книгу цѣной вазы и нѣсколькихъ другихъ ломкихъ вещицъ.
Жена моя заперлась съ своей свѣчкой и на нѣсколько минутъ оставила меня въ покоѣ. Вскорѣ она воскликнула:
— Мортимеръ, что это было?
— Это кошка…
— О! горе, лови ее и запри въ ванную! Живѣе, мое сокровище! Кошки полны электричества. У меня навѣрно посѣдѣютъ волосы отъ всѣхъ опасностей этой ночи…
Я опять услышалъ сдавленныя рыданія, иначе я бы не шевельнулъ ни рукой, ни ногой ради такого начинанія въ темнотѣ, а именно ради того, чтобы черезъ стулья и разныя другія препятствія, которыя по большей части были достаточно тверды и имѣли острые углы, начать охотиться за кошкой. Наконецъ, мнѣ удалось таки запереть ее въ ванную, разломавъ на 400 долларовъ мебели и разбивъ себѣ оба колѣна. Теперь вдругъ глухо раздалось изъ кладовой:
— Въ нѣмецкой книгѣ написано, что во время грозы самое безопасное стать посреди комнаты на стулѣ, — ножки стула слѣдуетъ изолировать дурными проводниками, т. е. ты долженъ поставить ножки стула на бокалы…
— Фетъ-бумъ, бомъ, крахъ!
— Слышишь, Мортимеръ, торопись, пока ты еще не убитъ.
Мнѣ удалось найти стаканы, это были четыре послѣднихъ. Всѣ остальные я разбилъ. Я изолировалъ ножки стула и попросилъ дальнѣйшихъ поясненій, какъ слѣдуетъ держать себя.
— Мортимеръ, дальше говорится: «во время грозы слѣдуетъ снять съ себя металлическіе предметы, какъ-то: часы, кольца, ключи, и не слѣдуетъ оставаться вблизи металлическихъ предметовъ, какъ-то: очаговъ, печекъ, желѣзныхъ загородокъ и т. п.». Ты понимаешь, Мортимеръ! Значитъ-ли это, что слѣдуетъ имѣть металлы при себѣ или держать подальше отъ себя?
— Да я не совсѣмъ понимаю; мнѣ кажется, что тутъ, что-то неясно; я хорошенько не знаю нѣмецкаго языка. Но, сколько понимаю, мнѣ кажется, что по книжкѣ надо оставлять металлы при себѣ.
— Да, должно быть, такъ; такъ, по крайней мѣрѣ, подсказываетъ здравый смыслъ. Знаешь, они дѣйствуютъ въ родѣ громоотвода. Надѣнь-ка твою пожарную каску, Мортимеръ: она почти вся изъ металла.
Я принесъ ее и надѣлъ. Штука эта была порядочно тяжелая, неуклюжая и неудобная, въ особенности въ жаркую ночь и въ душной комнатѣ. Собственно съ меня было болѣе чѣмъ достаточно и надѣтой на мнѣ ночной сорочки.
— Мортимеръ, я думаю, что надо защитить и твой животъ. Будь другомъ, надѣнь твою саблю гражданскаго стражника…
Я исполнилъ ея желаніе.
— Теперь, Мортимеръ, надо имѣть что-нибудь для защиты твоихъ ногъ. Пожалуйста, привяжи шпоры.
Я сдѣлалъ и это, не говоря ни слова и стараясь сохранить свое хорошее расположеніе духа, насколько могъ.
— Мортимеръ, въ нѣмецкой книжкѣ сказано дальше: "очень опасно звонить во время грозы, такъ какъ самъ колоколъ, движеніе воздуха, вызванное звономъ, и высота колокольной башни могутъ притягивать молнію; Мортимеръ, не значитъ-ли это, что опасно, если не звонятъ въ церковные колокола во время грозы?
— Да, кажется, такъ. Если это причастіе прошедшаго времени въ именительномъ падежѣ — а, повидимому, это такъ: — да, я думаю, что въ виду высоты башни и недостатка движенія воздуха было бы очень опасно не звонить въ колокола во время грозы, — и къ тому же, развѣ ты не видишь, что именно выраженіе…
— Хорошо, Мортимеръ, не трать золотого времени на разговоры, принеси большой столовый колоколъ, онъ тамъ, въ передней. Скорѣй, милый Мортимеръ, мы почти что въ безопасноcти; и, мой дорогой, я надѣюсь, что мы на этотъ разъ еще спасемся…
Наша маленькая дача находится на верхушкѣ холма, который возвышается среди долины. Вблизи насъ стоятъ нѣсколько крестьянскихъ избъ, ближайшая изъ нихъ на разстояніи 300—400 ярдовъ…
Послѣ того, какъ я, въ продолженіи 7—8 минутъ, стоя на изоляціонномъ стулѣ, трезвонилъ въ ужасный колоколъ, вдругъ съ шумомъ распахнулись наши ставни, чей-то фонарь придвинулся къ окну и раздался какой-то голосъ: «что тутъ такое случилось, ради всего святого?»
Въ окнѣ виднѣлась масса человѣческихъ головъ и въ этихъ головахъ масса глазъ, которые дико взирали на мой ночной костюмъ и на мое воинственное вооруженіе. Я бросилъ колоколъ, соскочилъ со стула и сказалъ:
— Ничего не случилось, добрые друзья; маленькое безпокойство изъ-за грозы; я старался удержать вдали насъ молнію.
— Гроза? Молнія? Да что вы, Мк. Вилліямсъ, рехнулись что-ли? Теперь чудная звѣздная ночь и нѣтъ даже никакого намека на грозу.
Я выглянулъ въ окно и былъ такъ удивленъ, что нѣкоторое время не могъ произнести ни слова. Наконецъ, я промолвилъ:
— Я ничего не понимаю; мы совершенно ясно видѣли, сквозь ставни, сверканіе молніи и слышали громъ.
Тогда всѣ они легли по очереди на землю и стали кататься отъ смѣха, — двое при этомъ умерли.
Одинъ изъ оставшихся въ живыхъ замѣтилъ:
— Какъ это вамъ не пришло въ голову отворить ставни и хоть разикъ взглянуть на тотъ холмъ. То, что вы слышали, были выстрѣлы изъ пушекъ, то, что вы видѣли, — былъ огонь отъ выстрѣловъ. Развѣ вы не знаете, что телеграфъ ровно въ полночь принесъ извѣстіе объ избраніи Клевдэнда, и потому вся эта исторія…
— Да, г-нъ Твэнъ, — замѣтилъ подъ конецъ Мк. Вилліамсъ, — какъ я сказалъ уже въ началѣ, наставленія о томъ, чтобы оберечь себя отъ удара молніи такъ хороши и такъ многочисленны, что я вообще не понимаю, какъ это кто-нибудь ухитряется быть пораженнымъ ею…
И съ этими словами онъ собралъ свой сакъ и зонтикъ и вышелъ, такъ какъ въ эту минуту поѣздъ подходилъ къ мѣсту его жительства.