К. Д. Бальмонт править
Горячий цветок
Рецензия на сборник А. И. Куприна «Суламифь»
править
Горячий конь, горячащее вино, горячий цветок, облитый летним солнцем, когда лето еще сильно, но в листве деревьев тревожащее душу присутствие красных пятен среди изумруда, — вот образы, которые приходят мне в голову, когда я вижу этого не потерявшегося в бурях крепкого коренастого человека с добрыми умными глазами. Эти образы еще настойчивее рисуются мысли, когда я читаю и перечитываю лучшую повесть Куприна «Суламифь».
Написать красивое стихотворение, звучное и красочное, написать занимательный рассказ, изящный очерк, захватывающую повесть — это не так трудно в наши дни, после всех великолепных достижений, сделанных русскими поэтами и прозаиками, имена которых составляют целое звездное небо. Но и при богатстве выработанных литературных форм есть темы и задачи, которые являются и для самых неподдельных талантов не только пробным камнем, но обычно и камнем преткновения. Написать нескучную идиллию — задача почти невыполнимая. Превратить упоительную идиллию в пронзительную трагедию — задача, доступная только виртуозу. Нарисовать совершенный мужеский лик, совершенную девушку-женщину, рассказать безупречную повесть двух сердец, магнетически скованных настоящею страстью, — для этого нужно иметь не только особый дар, но и быть способным самому к настоящей страсти и целомудренно подслушать ее голос в своем сердце, в единственную счастливую минуту, посланную судьбой.
Когда Куприн писал «Суламифь», в его горячем сердце пели звезды и цветы, и к воспринимающему его уму, зачаровавшемуся сказкой веков, рассказанной и нерассказанной, говоримой и вечно недосказанной, сходились тонкими цветистыми нитями, чтоб закрутиться в пышный узел, шепоты трав, голоса зверей, всклики человеческого вечного сердца и веянья таких влюбляющих благовоний, что, читая эту повесть, любишь, снова любишь, в первый раз любишь.
Багряница и виссон, шитый золотом; золотые цепи и венцы; цветы и светильники; множество мрамора; златокованые чаши и блюда; иссеченные в камне изображения львов и херувимов, — я взял наудачу лишь несколько слов пятой страницы повести, как берут пригоршню драгоценных камней, как берут пригоршню цветущих трав летнего луга, для того, чтобы сразу украситься, для того, чтобы в одну секунду ощутить радость мира и его многокрасочность.
В напряженном воздухе и душистом, цветет страсть человеческого сердца, себя угадавшего и другое увидевшего в роковую единственность алмазной секунды. И если, воспринявший всю красоту творящего и неизбывно творческого мира, красивый и мудрый царь Соломон любил белолицых, черноглазых, красногубых хеттеянок, которые так же рано и прелестно расцветают и так же быстро вянут, как цветок нарцисса, и если он любил желтокожих египтянок, неутомимых в любви и безумных в ревности, и сладострастных вавилонянок, у которых все тело под одеждой было гладко, как мрамор, и молчаливых застенчивых моавитянок, у которых роскошные груди были прохладны в самые жаркие летние ночи, и хрупких голубоглазых женщин с льняными волосами и нежным запахом кожи, которых привозили с севера, через Баальбек, и язык которых был непонятен для всех живущих в Палестине, — он, искавший единственной среди всей этой пламенной множественности, как мог он, многочувствовавший и многозоркий, не увидать наконец самоцвет, горящий ярче всех рубинов и сапфиров, ту чуть подросшую юную девушку, ту пастушку стад бессмертных, которой пропета в веках «Песнь Песней», со стихом недопетым, загадкой оставшимся, допетая и разгаданная в повести Куприна.
В «Песне Песней», в этом ярком узоре, остались волнующие душу прорывы, пробелы дымки, в которых мысли чудятся, как замгленные призраки. Какие они? Что они делают? Что там было? Художник заглянул в колодец своей влюбленной души и увидел там отраженье звезды, которая плыла по высокой, глубокой лазури и повела его домысл, и он увидал тайну, и забросал прорывы узора великолепными цветами. Целомудренно, но с тонкою страстностью художник явил, как любила в любви полюбленная любимица. Да.
Она отдалась без упрека,
Она целовала без слов…
Но и все нежнейшие слова она сумела сказать в краткий праздник истинной любовности.
Склонившись к самому ее уху, царь шепчет ей что-то, царь нежно извиняется, и Суламифь краснеет от его слов и закрывает глаза. Потом с невыразимо прелестной улыбкой смущения она говорит: «Братья мои поставили меня стеречь виноградник… а своего виноградника я не уберегла».
Чащами леса зелеными
Ходит, кто счастия ждет.
Здесь между белыми склонами
Черный узывчивый грот.
Счастия с жадностью чающий
Входит в притихнувший сад.
Здесь забродил опьяняющий,
Ягода снов, виноград.
Розами дышит румяными
Счастья желающий рот.
Здесь содроганьями пьяными
Встречный готовится мед.
Жемчуга много нагружено
Грузною силой волны.
Здесь роковая жемчужина,
К ней дотянуться должны.
Куприн опустил руку в море, и дотянулась угадчивая рука до единственной жемчужины. Раньше, читая высокую «Песнь Песней», я только в душе своей предощущал эту жемчужину. Куприн дал мне радость увидеть явственно несказанно прекрасный лик, и я уже не забуду его никогда.
Февраль 1921
Впервые опубликовано: «Последние новости», Париж, 1921, 27 февраля.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/balmont/balmont_gorachiy_cvetok.html.