Гороскоп (Жаботинский)

Гороскоп
автор Владимир Евгеньевич Жаботинский (1880—1940)

Дата создания: 1 января 1912 год, опубл.: 1922 год^[1]. Источник: "Добровольная Еврейская Пропаганда"

В день Нового года газеты обыкновенно помещают обзор событий истекшего года: несколько обзоров — политический, экономический, литературный, художественный. Не завести ли нам новый обычай: печатать в этот день обзор событий наступающего года? Нечто вроде гороскопа новорожденному annus domini MCMXII. Конечно, никакой гороскоп не может быть составлен с ручательством за безошибочность. Предсказание всегда гадательно; если не сбудется, просят не серчать. Но полезно, все-таки подсчитать, с какими шансами Европа вступает в 1912-ый год, какие завязки ждут своих развязок, какие семена зреют в недрах времени. Стоило бы поговорить об этом и серьезно, с фактами и цифрами под рукой. Но тогда нет смысла печатать это в новогоднем номере, который читается людьми, еще не переварившими богатырской вчерашней выпивки. Остается одно: говорить об этих важных материях в стиле легкой causerie, так, чтобы под каждым словом чувствовался припев: не любо не слушай.

Итак — мы начинаем.

Прежде всего, на первой очереди событий в Европе стоит великая война. Та война, которой мир так боится и в то же время с таким болезненным, жутким любопытством ждет. Война в центре Европы, между двумя (или больше) первоклассными культурными державами, во всеоружии грандиозных безумств нынешней техники, с участием земных, морских, подводных и поднебесных войск, с невероятным количеством человеческих жертв и с такими денежными убытками, прямыми, косвенными и отраженными, для которых, чудится, не хватит цифр в арифметике. Эта война должна разразиться между Англией и Германией. Вопрос только в том, удастся ли Европе локализовать ее между этими двумя государствами; и вопрос еще в том, действительно ли буря грянет в 1912 году — или отсрочится, с грехом пополам, на несколько месяцев. Но что война неизбежна, как неизбежен вечер после дня, об этом не может быть двух мнений. Обыкновенно, когда человек предсказывает войну, над ним подтрунивают: легко, мол, делать политику, сидя в клубе, кафе или трактире и измышляя хитроумные комбинации между англичанкой, француженкой и немчурой. Но тут положение обратное: посмеяться можно только над тем, кто не видит совершенно очевидной неизбежности этой войны, от которой все охнет и зашатается земная поверхность.

На земле есть остров, обыкновенный остров средней величины; он меньше многих других островов — меньше Борнео, Суматры, Мадагаскара, Новой Зеландии. Если бы две тысячи лет тому назад, когда впервые стали доходить до центра тогдашней цивилизации — до Рима — более или менее точные слухи об этом острове, — если бы тогда вы спросили самого проницательного из образованных римлян, какая предстоит судьба жителям Альбиона, тот бы пожал плечами и ответил: — Вероятно, будут плестись, прихрамывая, в хвосте цивилизации. Альбион — остров, следовательно он отрезан от всех ресурсов, обречен вариться в собственном соку. Карфаген никогда не достиг бы морского величия, если бы выстроен был на острове; опора его мощи была в туземных войсках, которые черпались из неистощимой глубины африканского материка. Без этого черного фонда никакого значения не имели бы ни мореходные таланты карфагенян, унаследованные от Тира и Сидона, ни лукавство их — perfidia plus quam punica; они остались бы мелкими торгашами и мелкими пиратами, и Ганнибал поступил бы на римскую службу. Остров есть второстепенный придаток к материку; этим все сказано.

И вот, Англия стала величайшей из империй, величайшей по духу и величайшей по пространству. В лучших точках земного шара раскинуты ее владения. Нет другой короны, под которой было бы сосредоточено столько христиан, столько мусульман, столько белых, столько негров. Поразительно сложно и разнообразно все в ее владениях: этнический и религиозный состав населения, формы управления и формы эксплуатации колоний со стороны метрополии, разнообразны и самые размеры отдельных территорий. Подобно умному хозяину, который одинаково заботливо бережет и огромные поместья и маленький пруд, ибо всему знает цену, так Англия цепко держит в железной руке и Канаду, которая в тридцать раз больше своей метрополии, и булавочную головку Гибралтара. Политический строй ее колоний охватывает все мыслимые формы, от самодержавной монархии до федеративной республики; с изумительным чутьем реального знает маленькая Англия, как с кем ладить и как над кем владычествовать, и в ее запасе имеются бесчисленные образцы цепей — одни для Австрии, совсем другие для Индии, опять особые для Египта и совершенно своеобразные для Трансвааля; эти цепи иногда невидимы, неощутительны, как паутина, иногда тяжки и массивны, как те, на которых, по по индусскому поверью, привешена земля — и которые, говорит брамин, никогда не порвутся.

И все эти цепи, цепочки и нити сходятся в одном узле — на небольшом острове, который во сто раз меньше своей империи. Как могла создаться такая мощь? И — еще больше диво — раз создавшись, как могла она уцелеть? Это — тайна той мистической сущности, которой имя — национальный гений; но, во всяком случае, мы знаем и все можем назвать по имени ту внешнюю форму, в которую вылилась эта загадочная, необъяснимая сила. Эта форма — первенство на море. Если бы не оно, скромный остров, окутанный туманами, не мог бы ни покорять, ни удержать все эти необозримые пространства, населенные сотнями миллионов и отделенные от центра десятками тысяч миль. И тогда не было бы великой Англии, ни ее богатства, ни ее могучей культуры, возросшей на соках этого богатства. С тех пор, как Англия сознает себя великой телом и духом, Англия знает, что источник и опора ее величия — в морском первенстве. Потеря морского первенства есть начало конца.Смешно думать, что Англия с этим примирится.

До сих пор считалось, что, кроме Англии, всякая держава стремится иметь на море столько боевых единиц, сколько ей нудно в обрез. Это было в порядке вещей и никого не тревожило. Теперь картина изменилась. Германия готовится переступить через обычную норму; она не хочет довольствоваться тем, что необходимо; молодая Германия расправляет мышцы, чувствует, как переливаются, играют по косточкам свежие, неиспользованные силы, — и хочет померяться этими силами с самодержцем океанов. «И рукою дерзновенной хвать за вражеский венец«. Трудно сказать, какие побуждения лежат воистину в основе этой затеи. Нельзя отрицать, что преобладание на море дало бы Германии несметные выгоды, окупило бы даже дикие затраты морского бюджета; но неоспоримо и то, что в этом случае германская политика следует скорее порывам самолюбия своих вождей, чем ясно-сознанному голосу материального расчета. Может быть, лучшим выходом из положения была бы, поэтому, перемена на троне Гогенциоллернов. Если бы на троне было меньше фантазии и поменьше энергии, может быть несколько замедлилась бы эта скачка в перегонки с соперником, который не может и не должен уступить, — эта игра с огнем, в котором могут расплавиться даже те железные обручи, что 40 лет назад сковали из осколков единую Германию.

Когда разразится война? Может быть и в наступающем году; чем скорее, тем вероятнее. Англия не может ждать. Через 12 лет будет слишком поздно; следовательно, и через шесть лет уже будет плохо. То, что затевает Германия, есть революция мирового размера, которая должна перебросить политическую ось мира, передвинуть полюсы. Если революцию можно задушить, то только в зародыше. В Англии это понимают. Говорят, мы были накануне взрыва, когда шли переговоры о Марокко; говорят, что только ложная робость британского главного штаба помешала Англии вместе с Францией схватить Германию за руки и за горло. Если не вчера, то завтра. Этого рифа Европе не обойти. Мы своими глазами увидим «европейскую войну», то ужасное, чем мы столько лет пугаем и запугиваем друг друга, тот кошмар, из страха перед которым державы так напряженно берегут иллюзию мира, оттягивая со дня на день разрешение давно созревших споров. Мы своими глазами увидим, своими умами услышим. И, кто знает, может быть и своими боками почувствуем. Ибо в таком пожаре ведомо будет только одно — где его начало; но кто знает, где будет его конец? Паника овладеет Европой в ту минуту; один крик подымется из миллионов гортаней: локализуйте войну, не дайте вовлечь в нее соседей! И правительства, гонимые ужасом, напрягут, должно быть, все силы, натянут узду до последнего предела, чтобы не сорваться с покатого склона и не влететь в страшную сферу кровавого циклона. Но удастся ли это? Над полем большой войны встает заражающая атмосфера безумия, в особенности над полем такой войны, которой все давно и с содроганием ждут. Со дна души подымутся потаенные инстинкты, долго подавленные аппетиты, зачешутся руки, заворчат злые, жадные голоса, послышатся старые, полузабытые упреки, выплывут из забвения старые счеты, воздух наполнится предчувствием грозы, и вдруг кто-то где-то вскрикнет, двинется, ринется, толкнет соседа, тот вздрогнет и ответит — и готово, все загорелось, все смешалось в мировой свалке, нет уже ни правых, ни виновных, и нельзя понять, кто разбит и кто победитель, и кто чего требует и кто в чем отказывает:

Хлещет багровый поток, затопляя в бушующей лаве

Богом разрушенный мир и вздымаясь до горных оглавий;

Дико взревела земля — смешалось небо с пустыней,

Тучи с сыпучим песком в единой бурлящей пучине, —

И, от шакала до льва, до могучего льва великана,

Все закружилось, как пыль, в безумном кольце урагана.

Впрочем, это уже поэзия и фантазия. Это все может случиться, может и не случиться. В гороскопе этого нет. В гороскопе написано только то, что неизбежно; в 1912 году или немного позже, но неизбежно…

Фельетоны, Берлин 1922

1. «Фельетоны»; Берлин