Николай Крашенинников править
Горе греха править
I. править
Надежда Павловна торопливо одевалась в своем будуаре. В кружевном платье, стоившем около тысячи рублей, в высокой модной прическе и огромной шляпе, накладывавшей заметную тень на верхнюю половину лица, она казалась себе самой красивой женщиной в мире. Надменная улыбка плавала на ее губах, когда она смотрелась в зеркало. Любила она в себе и безукоризненное изящество линий лица, и яркие, точно накрашенные, губы, и безмятежно ровный матовый цвет висков. Но всего больше ей нравились ее голубые глаза. Казалось, всегда они пламенели и в то же время были полны слабой, беспомощной покорности, так очаровывавшей мужчин.
Окончив свой туалет, Надежда Павловна еще раз опрыскала себя английскими духами и сделала несколько шагов к двери будуара. Через полчаса ей следовало быть в одном месте, и она запоздала.
Поэтому она нахмурилась, и подвижное лицо ее выразило неудовольствие, когда на пороге комнаты она столкнулась с Петром Николаевичем, ее мужем, красивым, молодым, с близорукими, тоже голубыми, глазами и розовым лицом, похожим на женское.
— Куда-то едешь? — мягко спросил Петр Николаевич. — На долго?
Надежда Павловна нервно пожала плечами.
— Ну да, еду, — нетерпеливо бросила она. — Расспросы, приставания… Ты знаешь, я не люблю.
Петр Николаевич как-то особенно усмехнулся; Надежда Павловна чуть заметно вздрогнула и сказала, торопясь:
— Я думала, что тебя нет дома.
— Я только что приехал… — Он говорил медленно, как будто лениво. — Мне хотелось с тобой поговорить. Впрочем, тебе необходимо ехать.
Он так подчеркнул «необходимо», что Надежда Павловна поглядела на него встревожено. Но лица мужа ей не было видно: наклонившись, он целовал ее маленькую руку с острыми ногтями, похожую на кошачью, всю унизанную кольцами и сверкавшую. Стоявшие на камине часы пробили полдень. Надежда Павловна взглянула на часы с беспокойством. Петр Николаевич выпустил ее руку и, медленно отойдя, сел в кресло.
— Поезжай… что же, — с длинным зевком проговорил он.
Голос его неприятно разнесся по маленькой комнате, сплошь уставленной дорогими безделушками; ламповый тюльпан слабо зазвенел тоскливым звуком… Надежде Павловне вдруг сделалось страшно, и она решила прикрыть нахлынувшее на нее чувство резкостью.
— Что за разговоры? — крикнула она. — Вы стали вести себя как последний мещанин! Неужели уж вы совсем отвыкли от порядочности?
Она рассчитала, что наступил удобный момент выехать из дому. С деланной небрежностью она сорвала с письменного стола свою сумочку и направилась к выходу, но по дороге запнулась за ковер.
— Римлянин вернулся бы назад! — шутливо уронил Петр Николаевич.
Надежда Павловна обернулась и увидела, что он сидит бледный, с унылым лицом, и его шутка показалась зловещей… Хотела было остановиться, чтобы потребовать у мужа объяснений, но вспомнила, что опоздала, и, махнув рукой, поспешно вышла из комнаты.
И сейчас же ее охватила робость… Она как будто избегала объяснений с мужем. Ей пришло в голову, что он может истолковать себе это для нее невыгодно… И она подалась к будуару, где слышалось какое-то необычное покашливанье Петра Николаевича, точно он задыхался. Сердце ее сжалось от мучительного предчувствия, но сейчас же что-то иное родилось в уме, и она восторженно улыбнулась.
— Сейчас… иду!.. — точно отвечая на чей-то тайный зов, сказала она.
И вышла в прихожую.
Ожидала ее горничная Таня. Она подала Надежде Павловне дорогой, сшитый по последним модным картинкам, сак и забежала вперед, чтобы отворить двери.
Надежда Павловна остановилась пред ними недовольная.
— Зонтик забыла я, Таня, — сказала она горничной.
«Римлянин вернулся бы назад», — вспомнилось ей, и жуткое, тоскливое чувство обожгло мозг. Ей и в самом деле стало страшно ехать.
Мысль, что Петр Николаевич как-то особенно кашляет в ее будуаре, что у него перед ее выходом, было такое страшное, унылое лицо, спутала ей ноги. Но подошла Таня с зонтиком и вперила в нее свои, полные любопытства, маленькие калмыцкие глаза. Надежда Павловна пожала плечами и вышла на улицу.
II. править
Извозчиков подле не было; пришлось пройти довольно много по тротуару, прежде чем попалась на дороге пролетка. Надежда Павловна села в нее не торгуясь и с трепетом следила за движением часовой стрелки, уже давно пробежавшей цифру двенадцать… Постепенно, убаюкиваемая рессорами, она несколько ожила и улыбнулась; в ушах уже не слышался сдавленный кашель мужа, и на душе стало ровнее.
Она подъехала к одному дому на Трубной площади и щедро расплатилась с извозчиком; после этого оправила на лице темный вуаль и с замиранием сердца скользнула мимо расфранченного швейцара вверх по лестнице. На третьем этаже, в полутемном уголке, перед дверью стоял человек в котелке, весьма приличной наружности, — очевидно, лакей. Увидав вошедшую даму, он засуетился, начал кланяться и подал ей ключ. Чувствуя дрожь по всему телу, Надежда Павловна протянула руку и взяла его.
— Постучат три раза, — лениво сказал человек в котелке.
Он толкнул рукою дверь, та открылась. Надежда Павловна робко вошла в комнату, и слышны были в дверь удалявшиеся шаги лакея.
Внезапное омерзение мгновенно заполнило ее душу, и комната, куда вошла она, показалась отвратительно темной. Осмотрелась. Постепенно начала успокаиваться. Квартира была обставлена комфортабельно, с претензией на шик: была бронза и мебель хорошего мастера. Надежда Павловна загляделась на вещи; все казалось ей интересным и было ново; на свидание она вышла впервые, и обстановка его невольно заинтересовала ее. Случайно взгляд ее упал на красивые алебастровые часы в роде урны; они показывали час дня и напомнили ей о том, что тот, для которого она пришла, не только не встретил ея, как было условлено, но даже опоздал явиться на целый час… Надежда Павловна поморщилась. Она привыкла к поклонению мужчин; поклонялся ей «даже муж», — пронеслось в голове.
И сейчас же всплыл сам собой вопрос, зачем же она собралась сегодня его обманывать. Что Петр Николаевич любил ее, было вне сомнения; она знала, что он неглупый, очень честный и воспитанный человек, красивый и нескучный. Краска залила лицо Надежды Павловны, когда в голове ее появилась мысль о том, что она изменяет просто от пресыщения, только от скуки. Скользнуло и оцарапало, — не было никаких оснований изменять мужу. Вспомнила, что много читала в романах о семейных ссорах и «преступной любви»; но там всегда грех оправдывался тяжестью обстановки, являлся вынужденным.
Ничего подобного в ее жизни не было. В жажде к чему-либо придраться, припоминала она историю своего знакомства с тем, кого ждала. И много было обидно-случайного в той слишком заурядной истории.
III. править
Недели две тому назад Надежда Павловна была с мужем в увеселительном саду. Давались там опереточные спектакли, и гастролировал модный молодой артист, по фамилии Бельский; предсказывали ему блестящую будущность. Шли «Корневильские колокола». Театр шумно аплодировал Бельскому, и арию «Мои скитанья» ему пришлось повторить сряду раз восемь. Артист пел с ленивой и томной грацией; хороший грим удивительно красил его лицо, и со сцены казался он очень интересным. Надежда Павловна, не всегда внимательная слушательница, заинтересовалась и красотой, и свежим голосом Бельского, но больше всего его своеобразной манерой петь, его ленивым изяществом, так и выказывавшим в певце баловня женщин. Выло ясно, как избалован он женским вниманием. Не сомневалась, что он знал множество женщин; в другом это показалось бы ей отталкивающим, в этом же, очень красивом, эффектно одетом, который вдобавок очаровывал всех свежим и гибким голосом, это ей особенно понравилось; артист много бы потерял в ее глазах, если бы по нем не было видно, что он любимец красивых женщин; с личностью актера она сливала исполняемую им роль, и тайное желание обладать красивым, вероятно, капризным и легкомысленным мужчиной раздражало ее. Она глухо волновалась, осматривая возбужденные и ставшие некрасивыми лица дам, на которых ярко читалась раздраженная чувственность… и все женщины казались ей противными.
Во всем театре Надежда Павловна казалась себе самой красивой; поэтому ей думалось, что именно она имеет преимущественное право на внимание певца. Слово «внимание» она истолковала себе в глубине души так откровенно, что ее лицо в одно мгновение заалело, и она с беспокойством повернулась к мужу посмотреть, следил ли он в тот момент за нею.
Петр Николаевич сидел в ложе за ее креслом и, стараясь поддерживать на лице выражение заинтересованности, тихонько зевал в афишу. Увидав обращенное к нему лицо жены, он красиво склонился к ней и приблизил к ее руке свои глаза и губы, как бы затем, чтобы поцеловать ее. Движение мужа и весь его вид сказали Надежде Павловне, что тот ее любит, и ей стало стыдно только что промелькнувшей в голове мысли. Стараясь казаться вполне спокойной, она ласково посмотрела на него и спросила медленно:
— Ну, как тебе нравится… он?
Голос ее перед концом фразы осекся, и она смутилась, подумав, что выдала себя мужу. Подняла на него неуверенные глаза, и ей чудилось, что украла она у него что-то дорогое, ему принадлежавшее… Она думала, что Петр Николаевич станет бранить актера или смеяться над ним, и судила так по себе: если бы какая-нибудь женщина спросила ее о том, как она находит певца, — она, из тайного эгоистического чувства, непременно стала бы находить в нем недостатки. Надежда Павловна думала, что. муж скажет:
— Так себе… Ничего… Кривляется очень…
Поэтому она очень удивилась, услышав от него:
— Как певец и артист он великолепен.
Она посмотрела на мужа с благодарностью.
— «Милый», — мелькнуло у нее в голове. И она вся зарделась, задавши себе вопрос: для кого из двух вырвалось у нее ласкающее слово… Сначала она решила: для мужа! — но, взглянув на его лицо, подумала:
— Он, конечно, хороший, добрый… — и остановилась, горя стыдом.
IV. править
И казалось ей невыносимо отвратительным, что она почувствовала влечение к совершенно незнакомому ей человеку, и так скоро, цинично-просто, увидавши его всего один раз. Надежда Павловна терялась в хаосе мыслей, набравшихся в голову; было страшно сознавать в себе это новое чувство, казавшееся ей отвратительно скользким и липким… И хотелось думать, что обще оно всем.
— Все так… — бормотала она С капризным, жестоким упрямством и нехорошо усмехалась… потому что не верила.
Оглушительный треск аплодисментов заставил ее вздрогнуть.
Она подняла глаза и везде: в ложах, в партере, в купонах, на галерее увидела женщин, возбужденных и чувственных. У всех их было приделано по лицу Надежды Павловны: у всех были сладострастные голубые глаза; искаженные чувственностью черты лица; бесстыдные губы… Она перевела взгляд на сцену. Небрежно усмехающееся красивое лицо актера смотрело на нее. И вся фигура его показалась ей ходульной, недостойной внимания. Скользнула взглядом по мужу. Глаза его были устремлены на жену с легким смешком и, казалось, говорили:
«Смотри, какие вы пошлые! Как мало вам надо»…
В конце спектакля к ним в ложу зашел театральный рецензент Пахомов, нелюбимый артистами за свои всегда желчные статьи, человек больной и раздражительный, но интересный.
Пахомов женщин «не признавал» и бесцеремонно бранился в их присутствии; небрежно он поздоровался с Надеждой Павловной и сел в углу, вытянув длинные как жерди ноги. Петр Николаевич заговорил с Пахомовым; тот бранил Бельского и называл его «кривлякой». Надежде Павловне было неприятно слушать желчные речи хроникера, но вступать с ним в спор она не решилась.
— Единственный аванс его — морда смазливая, — заключил раздражительный критик и вышел, почему-то не простившись с Надеждой Павловной.
И стало ей жаль того, который пел, которого так оскорбляли; когда же критик ушел, не подавши ей на прощание руки, Надежда Павловна оскорбилась и за себя. Ей представилось, что Пахомов презирает ее и, что-то уже предчувствуя, нарочно обошел ее при прощании… Хотела было двинуться, поднять голову, как бы затем, чтоб показать, что душа у нее большая и сильная; но сейчас же почувствовала себя связанной; попыталась усмехнуться, но не смогла и поняла со страхом, что с нею. Сделалось и жутко и неприятно в одно и то же время. И мысль о Бельском слабо дрожала в душе. И почему-то казалось ей, что счастье с ним будет красивым и интересным.
По окончании спектакля Надежда Павловна не уехала из сада, а осталась с мужем поужинать. Сидя вдвоем за большим столом, она печально размышляла о том, что их только двое… и думала: недостает важного.
Петр Николаевич старался занимать жену: усаживал ее на самые удобные места, так чтобы ей были видны исполнявшиеся на открытой сцене «номера» и суетившаяся публика; заказывал ее любимые кушанья и с оживлением говорил что-то длинное и, судя по выражению его глаз, смешное… Но Надежда Павловна не слушала мужа; она лишь рассеянно улыбалась ему, сама же блуждала глазами по ярким панно потолка галереи, по массе разноцветных электрических лампочек, развешанных по колоннам и стенам. Она думала о том, как странно и нелепо зажглось в ней новое чувство: достаточно было всего раз увидать ей Бельского, чтобы увлечься так малодушно. И казалось Надежде Павловне, что зародилось в ней чувство под влиянием резких, оскорбительных слов Пахомова; но она сейчас же отвергла эту мысль, потому что его было нельзя оскорбить… Придумала было, что увлеклась талантом, но должна была отказаться и от этого, потому что жив был в душе цинический голосок, твердивший ей, что захвачена она лишь одной его внешностью. Надежда Павловна поняла, что ей нравятся его тонкие черты, его губы, глаза… И вся встревожилась от смутного ощущения.
— При чем же тут музыка… оперетта, талант? — шептала она пылавшими губами, с острою грустью и беспомощным недоумением. Она быстро повела глазами, как бы желая узнать, не заметил ли кто, что с нею?.. И вдруг близ себя увидела Бельского.
V. править
Он стоял вместе с критиком Пахомовым, и женщины внимательно разглядывали его. Подметив их взгляды, Надежда Павловна вспыхнула от смутной ревнивой злости, закусила губы и склонилась к столу… Затем осторожно стала приподнимать глаза… Чувство неподдельного восхищения засветилось в ее взгляде. Артист и вне сцены показался ей красивым. Он был одет в черное английское пальто и блестящий высокий модный цилиндр. Правда, лицо его бесконечно разнилось от недавно виденного розового балованного лица с закрученными кверху усами и острой бородкой, но и второе лицо, находила Надежда Павловна, было не менее хорошо. Тонкий оттенок изящной грусти носило оно; гладко выбритое, казалось худым и утомленным. Модное пальто с отложными рукавами, широкий английский клапан на талии и, в особенности, лощеный цилиндр отдавали будничным; но Надежда Павловна сейчас же заметила в Бельском алую свежесть губ. Стало стыдно от какой-то мысли и она растерянно покосилась на мужа.
Долго смотрела в сторону Пахомова, втайне желая, чтоб он подошел вместе с артистом. Пахомова она уже ненавидела и, несмотря на это, усмехалась ему приветливо, почти зазывно. Когда же это не помогало, и театральный критик по-прежнему не оборачивался в ее сторону, Надежда Павловна, собравши все силы, сделала невинное лицо и сказала мужу:
— А вот и Пахомов.
Петр Николаевич обернулся в ту сторону, куда указала жена, прищурил свои близорукие глаза и, вероятно думая, что Надежда Павловна желает видеть его приятеля, крикнул довольно громко:
— Пахомов, Пахомов!
Надежда Павловна побледнела. Она заметила, что рецензент подходит один. Ненависть к больному, небрежно одетому человеку снова охватила ее, но тотчас же лицо ее вспыхнуло от удовольствия, когда она увидала, что, отойдя несколько тагов, Пахомов повернулся назад, шепнул Бельскому что-то и повел его, слегка упиравшегося, с собою. Бельский подходил к ней.
— Тащу на буксире, — объявил Пахомов, обращаясь к Петру Николаевичу. — Здравствуй, приятель, еще раз.
Он обернулся к Надежде Павловне и сказал небрежно-насмешливо:
— Надежда Павловна. Наш сигноре. Прошу любить и жаловать. Касторини, Мазини, Рицини… и прочее.
Надежда Павловна тревожно взглянула на мужа. Петр Николаевич смотрел на нее добродушно и ласково; с тем же добродушием он пожал руку Бельскому и пригласил подошедших сесть.
— Не хотел идти. Скромность, видите ли, египетская, — скрипел над ухом Надежды Павловны хроникер. Было заметно, что он подвыпил; этим и объяснялись его развязные разговоры с Надеждой Павловной и то, что он решился поболтать в компании, где была женщина. Из его разговоров с артистом Надежда Павловна узнала, что Пахомов с Бельским были на «ты», и это неприятно ее удивило; затем услышала, что певец был его товарищем по гимназии и дружит с ним, Пахомовым, «от юных лет». Надежду Павловну удивило и то, что рецензент, несмотря на дружбу, так жалит Бельского в своих фельетонах, и впервые некоторое уважение к «газетчику» всплыло у нее на душе. Рецензент называл певца кривлякою и за столом; Надежда Павловна смотрела на Бельского большими глазами, ожидая его возражений, негодования… Но ничего подобного не было. Артист лишь улыбался на все нападки хроникера и первый хохотал его остротам. Надежде Павловне сначала показалось, что Бельский боится газетного человека; брови ее двинулись. К тому же она заметила, что певец много теряет, когда сидит, снявши цилиндр, с непокрытой головой: волосы у него были неестественно блестящие и редкие, сильно завитые.
Но вскоре она отбросила свою мысль об его трусости, как недостойную; ей представилось, что тот не возражает Пахомову из гордости и превосходства. Эта мысль ей понравилась, с ней она и осталась.
Надежде Павловне сделалось ужасно весело. Захотелось шалить и прыгать как ребенку. Она понимала, что душит ее охватившая мысль… и не казалось нужным бороться с нею.
Она сказала мужу, что желает слушать цыган, и Петр Николаевич ласково усмехнулся и отправился распорядиться насчет кабинета. С ним пошел и захмелевший Пахомов. Надежда Павловна осталась с Бельским одна.
Стало вдруг жутко…
Она побледнела; артист, заметив это, склонился к ней внимательно. Надежда Павловна нерешительно улыбнулась ему и спросила:
— Давно вы поете?
Она не слышала слов, которыми ответил ей Бельский; но и не надо было его слов; оживленно, с горящими глазами, вдруг заговорила она, какого громадного успеха его была свидетельницей; как хорошо жить людям таланта и славы, как они должны быть счастливы.
— Чем же я могу быт особенно счастлив? — медленно спросил Бельский.
Она сейчас же ответила весело, с задором:
— Тем, что вам все доступно. Вам хорошо жить, беспечно, спокойно.
Бельский близко склонился к ее лицу и глухо проговорил, блестя глазами:
— Я не хочу спокойствия. Вы помните, где-то сказано: «Я прокляну эту ночь, если она будет спокойной».
Надежда Павловна посмотрела на него изумленно и радостно… отшатнулась от него в жгучем страхе. Сейчас же ощутила его легкое рукопожатие и усмехнулась ему рабской усмешкой.
В этом было и все; Надежде Павловне страшно подумать, что объяснение произошло так быстро… и через какие-то две недели она уже очутилась в квартире Бельского.
И не было никаких особенных объяснений в любви, не было оживленных речей, красиво звучавших слов, как это происходит на сцене. В жизни все случилось обидно просто. Он нескромно шепнул ей одну фразу, пожал руку, указал адрес. Она обманула мужа, взяла извозчика и приехала на свидание. И, вся затрясшись пред пошлостью обстановки, среди которой была должна согрешить, она вскинула глаза кверху и беззвучно шепнула:
— Господи!
И страстно потянуло ее прочь от чужой комнаты, от ее бархата и бронзы, где все отдавало грехом. Тоскливо осмотрелась она по сторонам, мысль о муже беспокойно вступила в сердце. Страх все увеличивался, бурей пронеслась в голове острая мысль, что еще немного — и все будет кончено. И встала она и подошла к двери с тем, чтоб бежать. Но ноги не повиновались и уйти не было сил. А с лестницы уже доносились легкие торопливые шаги.
— Бельский!
Сердце ее замерло.
VI. править
Бельский вошел торопливо и грациозно. Он был в дорогом цилиндре и в коротком английском пиджаке, на пальцах его блестели бриллианты, красивая трость была в руке. Надежда Павловна скользнула по нему взглядом и, отвернувшись к стене, закрыла лицо- руками, как девочка. Она не рисовалась, ей действительно было страшно и стыдно; все лицо ее пылало и обжигало пальцы; лишь маленький, чуть заметный холодок доставляло золото колец.
«Обручальное!» — подумала она. Жутко стало. И еще подумала: — «с чего? с чего?»
Бельский подошел к ней, торопливо обнял, вполголоса, как бы с мягким укором прошептав высоким, чрезвычайно приятным голосом: — Ай, ай!.. — и, держа за талию, подвел к креслу и усадил в него.
Надежда Павловна все не отнимала рук от лица…
Плечи ее вздрагивали; Бельский нежно пытался отнять ее пальцы, Надежда Павловна качала головой и всхлипывала. Бельский ждал терпеливо и привычно, когда пройдет первое ощущение новизны и страха. Он опустился перед Надеждой Павловной на одно колено и что-то бормотал над ее ухом.
Когда волнение Надежды Павловны немного поулеглось, она, все еще не отнимая рук от лица, посмотрела одним глазом в щелку меж пальцами. Она увидела Бельского стоящим перед ней на коленях, и его поза показалась ей театральной. Ей представилось, что она уже видела его в точно такой же позе в оперетке, и когда он сделал движете к ее лицу, Надежда Павловна отшатнулась в ужасе и крикнула со слезами:
— Не надо! Не надо!
Бельский близко склонился к ней и, наконец, отвел от лица ее руки. Она взглянула на него с испугом, широко раскрытыми, беспомощно детскими глазами и тотчас же отвернулась; но он поймал ее на этом движении и торопливо поцеловал в щеку, слегка ударившись о нее носом и уколов бритым подбородком.
Надежда Павловна почувствовала, что поцелуй был некрасив, и опять отвернулась; снова ей захотелось бежать, но она понимала, что теперь уже поздно и что ее так не выпустят. Она взглянула на Бельского умоляюще… Тут же заметила, что на лице его много морщин, что зубы его нехороши, что из ушей росли волосы… и поняла, насколько некрасиво и это; Надежда Павловна видела его днем в первый раз, — после перваго знакомства она встретилась с ним только однажды, опять в увеселительном саду, вечером и при электрическом освещении; замеченное лишь теперь ее покоробило. Это лицо уже вовсе не напоминало того, прекрасного, из театра. Оно было тускло и вполне обыденно. Волосы были жирны и завиты, глаза показались Надежде Павловне странными; они были двуцветные: карие у зрачков и голубые к внешнему краю радужной оболочки. Бельский дышал ей на щеку, обдавая ее тяжелым запахом сигар, и это рвало последнюю дымку поэзии… Очарование улетучивалось, огромный страх загромождал душу.
— Что я делаю? Что делаю? — лепетала Надежда Павловна, ежась под объятиями Бельского.
Его крепкие, мускулистые руки оплетали ее как сетью, и ей было ясно, что она беспомощна перед силой мужчины.
Как во сне слушала она бархатный голос, говоривший ей, что счастье только одно на земле и что всякий человеке — кузнец своего счастья. Потом она перестала разбирать слова, было слышно лишь жужжание, мягкое, переливчатое и приятное. Через несколько времени она увидала близ себя глаза, сначала горевшие огнем, потом усталые. Они ей понравились, на душе сделалось легче. Она поняла, что отступление отрезано… Попреж- нему замечала она на лице морщины; но это не отвращало теперь, потому что она уж не видела перед собою божества, а лишь обыкновенного красивого человека. Одного такого, именно мужа, она потеряла, но тем больше представлялось оснований держаться за этого. И, обвив его шею руками, она спросила тоскующим голосом:
— Будешь ли ты любить меня всю жизнь?
И тот отвечал, ни минуты не колеблясь:
— Буду любить тебя всю жизнь.
Надежда Павловна знала, что мелодичный голос прозвучал искренно, но она знала также, что сказанное им была — ложь. Но было приятно слушать и эту музыкальную ложь, и она заставила его повторить клятву.
Живое ощущение страха и горя примешивалось на душе к тому чувству, которое звала она счастьем. Было и светло и темно; и радостно и грустно; и тоскливо и весело, — был хаос. Горечь плыла по сердцу. Настало время расстаться, и последние остатки смутной радости вдруг улетучились, и напала подавляющая тоска. Она почувствовала, что этот для нее -в настоящее время то единственное, что заполняет теперь огромную пропасть, образовавшуюся на ее жизненном пути. Целуя его, она вдруг заплакала, а он уходил прочь, немного ленивый, немного беспечный, грациозный и утомленный; может быть, уходил он от нее к другим женщинам, — Надежда Павловна боялась спросить. Она отдавала все, а он только часть, может быть, он думал уже о других. Инстинктом она чувствовала, что ей всеми силами следует поддерживать в себе праздничное, светлое настроение, явившееся в начале; без него было бы страшно глянуть на дома, на улицы, на людей… на мужа. Бельский ушел, а она, сидя в кресле, стала думать о том, что он скоро снова придет… что они будут видеться, будут, будут… несмотря ни на что.
И вместе с надеждой росла в ней уверенность, что она и в самом деле счастлива; казалось, что прочь уходит тоскливое, острое чувство сомнения; мысль о совершенном грехе тушевалась в мозгу… и искусственно вызванные мечты о счастье разбегались по сердцу, наполняя душу восторженной уверенностью, что светло будет дальше…
VII. править
Она вышла из подъезда, осмотрелась. Солнце ярко и радостно обливало лучами улицы и дома, но на душе от этого света сделалось тоскливо. Надежда Павловна заробела… но сейчас же вспомнила о том, что было, и постаралась улыбнуться.
Улыбнулась она слабо, одними губами, а глаза бегали беспокойно по сторонам.
— Кажется, хорошо! — мечтательно прошептала она.
И показалось снова, что все нравится ей в огромной, гремящей Москве: и высокие, давно некрашеные дома, и гористые, неустроенные улицы, и нарядные торопливые люди. Улыбаясь, добрела она до бульвара, около которого рядами выстроились извозчики-лихачи.
«Поеду кататься, — внезапно мелькнуло в голове. — Еще рано… домой…»
Слово «домой» Надежда Павловна Проговорила чуть слышно и стыдливо, вся затуманенная, точно вспомнила о чем-то страшном, перед чем следовало ей казаться спокойной и улыбаться фальшиво. И как бы желая поскорее отделаться от неприятной мысли, она быстро вскочила в пролетку и.крикнула:
— Пошел!
Извозчик что-то спросил, и Надежда Павловна увидела перед собой его огненно-рыжее широконосое лицо. Она не сразу поняла его и с удивлением смотрела на его кудластые волосы, на желтые глаза.
— Прямо… все прямо. — Она откинулась к спинке экипажа.
Ей почудилось, что извозчик усмехнулся; в голове
Надежды Павловны промелькнула мысль, что тот принял ее за распутную, и она болезненно сморщилась. Затем опять вспомнила о Бельском, снова загорелось лицо, и она проговорила упрямо и капризно, как бы подбадривая себя:
— Пусть… Пусть…
Неслышно катилась дорогая пролетка по камням мостовой, чуть подрагивая на неровностях; вместе с этим тихо и радостно дрожало что-то и в самой Надежде Павловне. И она твердила себе, что дрожит в ней душа ликующая… Вздыхала, щурила глаза, и страстно хотелось ей, чтобы никогда не кончалось ее светлое, праздничное настроение, чтобы та, напоенная, как казалось ей, счастьем улыбка, которая трогала ее красные точно вишни губы, так и не сходила с них.
«Теперь заснуть бы…» Она томно потягивалась, и солнце пригревало ее, убаюкивали рессоры… и то, что мимо глаз быстро мелькали предметы и люди, действовало на нее усыпляюще… И никогда сон не казался ей таким приятным и обольстительным: он выростам перед нею в каком-то знакомом образе.
Она усмехнулась и сказала печально:
— Как хорошо!
Резкое ощущение холода и страха нахлынуло на нее. Перед глазами нарисовалось внезапно лицо мужа, бледное, страшное, обезображенное мученьем и злобой; захотелось вскрикнуть, бежать прочь.
Она сделала неопределенное движение… и не поняла сама, в какую сторону; раскинула руки, как бы призывая кого-то. Глаза раскрылись, забытье рассеялось, пролетка тихо плелась по улице, извозчик говорил что-то насчет дороги.
VIII. править
Почтительная насмешка звучала в его голосе, Надежда Павловна сморщилась, поглядела вокруг; казалось, улица двигалась; конка, звеня, проезжала мимо, переполненная народом, смотревшим тоже насмешливо; как будто бы смеялся над Надеждой Павловной и кондуктор, испитой мужичок, с большой рыжей сумкой, и коренастый городовой, с кирпичным усталым лицом. Сначала она нахмурилась, потом засмеялась. Собственный смех неприятно прозвучал в ее ушах и тяжелым камнем лег на душу. Надежда Павловна сгорбилась, точно ее пригибало к земле. Ей представилось, что она маленькая и бессильная… и мучительно захотелось ей от людей помощи, внимания и сочувствия, чтобы как можно больше добрых было на ее стороне.
«Лихачу я дам двадцать рублей», — решила она.
Ласково посмотрела на его спину, украшенную косым рядом стеклышек, вправленных в фольгу, на воротничок его «манишки», перетягивавший ярко- красную потную шею, изрезанную складками, и грязная шея показалась ей очень красивой. Ей нравились и намазанные маслом волосы извозчика, и его пояс, и светло-каряя лошадь, и даже дребезжание пролетки. Вдруг она заметила, что приближается к дому, и вся затряслась, и побледнела, и крикнула:
— По бульвару, направо!
Кремль был совсем в противоположной стороне от дома, поэтому ее потянуло в Кремль. Ей думалось, что будет это интересно… А главное, хотелось быть дальше. В Кремле все осматривала она с жадным, почти ребяческим вниманием; забывшись, усмехалась прохожим, яркому небу, золоту и серебру, блестевшим на куполах церквей. И говорила себе, что кругом действительно хорошо… и все обстоит благополучно.
Из Кремля они выбрались на площадь, въехали на Тверскую. Надежда Павловна робко и смущенно перекрестилась перед Иверской часовней, увидавши, что ее лихач снял шапку и истово, по-московски, крестится. Она попыталась даже заглянуть с экипажа во внутрь часовни, переполненной молящимся народом и зажженными свечами. Но ей почудилось, что темный облик иконы строго глянул на нее, — и она вздрогнула и изменившимся голосом крикнула:
— Скорее!..
Пролетка промчалась мимо университета, и вид его почему-то подействовал на Надежду Павловну успокоительно. Ей понравилось и самое здание, и памятник… Приятно всплыло в голове, что Петр Николаевич никогда не учился в университете, что он не получил настоящего образования, и был самый заурядный человек… Хотелось как-нибудь унизить его… тогда было бы легче на сердце… а, прежде всего, бежать прочь хотелось, как можно дальше… Но часы показывали шесть. Она долго всматривалась в циферблат, ничего не видя; когда же поняла, что близко свидание с мужем, желание бежать обострилось до боли. — «Неужели сейчас?., увидеть его?., сейчас?..» — Она даже вскрикнула, осмотрелась по сторонам, ища спасенья. Растерянный взгляд ее упал на одноэтажное облезлое желтоватое здание с надписью «Кухмистерская». Брезгливо покосилась она на проржавевшую вывеску, но мгновенно в мозгу промелькнула мысль, что она будет в безопасности в этом маленьком и неказистом доме. Во всех ресторанах ее видеть привыкли, там она могла столкнуться и с мужем, и с многочисленными знакомыми. Надежда Павловна обернулась назад, еще раз оглядела здание, мимо которого уже проехала, и велела извозчику повернуть назад. Подъехав к кухмистерской, она торопливо вышла из пролетки, дала лихачу два десятирублевика. и велела подождать. Получив деньги, тот внимательно пересмотрел их и гаркнул по-солдатски:
— Здравствовать желаем, барышня! Я подожду-с.
— «Он на моей стороне», — нелепо пронеслось в ее голове, и на душе сделалось ровнее.
У дверей кухмистерской Надежда Павловна увидала нищего, здоровенного мужика с волосатым лицом, в сапогах и калошах. Брезгливое чувство опять повело ее губы, но она попыталась приветливо ему усмехнуться и дала пять рублей. Нищий торопливо зажал золотой в руке и пошел прочь; Надежде Павловне показалось, что он даже не взглянул на данную ему монету. Она удивилась, посмотрела ему вслед обиженно. Ей представилось, что он все знает и презирает ее… Сейчас же подошел и другой нищий, старый, с серою бородою и георгиевским крестом на зеленом от времени ватном пиджаке. Надежда Павловна и ему дала пять рублей. Старик весь вздрогнул и сделал губами: «Апп…», точно захлебнулся, потом стал низко кланяться и ворочать глазами.
Надежда Павловна поняла, что он обрадовался, и засмеялась. Ей хотелось, чтоб старик был так же счастлив, как она… А самой вдруг сделалось грустно. Она попыталась усмехнуться и сказала печально:
— Как хорошо!..
IX. править
Смущение охватило сердце, когда Надежда Павловна взялась за ручку входной двери, и та тихо скрипнула. Прихожая была темная, вся увешанная мужскими пальто, среди которых очень много было студенческих. Женской накидки она не заметила ни одной, и это увеличивало ее робость.
Но ей понравилось то, что в прихожей никого не было. Надежда Павловна могла оправиться, и через несколько секунд овладела собою. Повесив свой богатый сак поверх студенческих пальто, она подошла к порогу обеденной комнаты и осторожно заглянула туда. Вся зала была переполнена посетителями. Студенческие сюртуки и, чаще, тужурки мелькали черными, зелеными и серыми пятнами, и было приятно смотреть на них.
Надежде Павловне пришло в голову, что ее роскошное платье не подходит к общей простецкой обстановке… Она покраснела, но отступать было поздно; шурша платьем, к ней подходила горничная. Надежда Павловна с заметною неловкостью присела за свободный столик, близ самой двери, и опустила глаза на скатерть, местами мокрую и заплатанную.
— Что прикажете? — услышала она молодой и гибкий голос.
Подняла глаза и увидала перед собою круглое, совсем смуглое и еще детское лицо с маленьким, слегка вздернутым носом, бойкими черными глазами и розовым ртом; волосы девушки были опалены щипцами и зачесаны по-модному; маленькая белая батистовая наколка в форме бабочки придавала ей сходство с мотыльком; быстро порхала она между столами и имела привычку размахивать головой и пухлыми небольшими руками, красивой формы, но с нечистыми ногтями. Надежда Павловна посмотрела на горничную с удовольствием. Потеплело на сердце от ее взгляда; лицо девушки было доброе, мягкое, расплывчатое и наивное; казалось, она не могла подозревать ни в чем нехорошем; по ее глазам, правда, было заметно, что она удивляется визиту богатой барыни, но в этом видит лишь причуду, каприз; глаза ее никак не напоминали взгляд мужа, испытующий и печально-внимательный. Они словно говорили ей, плутовские и веселые:
«Знаю я тебя, ах, знаю! Сиди, затейница!»
Стало весело; все происшедшее вдруг показалось легкой, забавной причудой, нисколько не серьезной и необременительной… Думалось, что ничего не было позади; хотелось дышать полною грудью, радоваться лету, воздуху, солнцу, студентам.
Надежда Павловна посмотрела вокруг с благодарностью. Ей так было хорошо в небольшой зале, заставленной столами, за которыми сидели такие добрые и умные, понимающие лица. Уходить не хотелось. Она дружелюбно улыбнулась горничной, спросила, как ее зовут, нашла, что Маша очень красивое имя, и осведомилась о том, какия кушанья может она получить.
Маша вскинула на посетительницу недоумевающие глаза, точно удивлялась тому, что она не знает меню кухмистерской, и начала перечитывать:
— Суточные щи, телячьи ножки, грудинка…
Еще она что-то говорила и перебирала складки чистенького фартучка, а Надежда Павловна, не понимая, смотрела на девушку ласковыми глазами, любовалась ею и думала:
«Милая Маша…»
Ей хотелось расцеловать девушку в пухлые губы, так похожие на розовые черешни; хотелось расспросить, любит ли она кого-нибудь, и много ли посетителей заглядывается на ее бархатные глаза.
— Телячьи ножки, грудинка, — повторяла вслед за горничной Надежда Павловна; она чувствовала стоявший в комнате запах табаку, горячих русских щей; и то и другое казалось ей приятным. Она спросила себе щи и ножки и засмеялась чему-то немного стыдливо, немного радостно. Вспомнила двуцветные глаза, так ярко блестевшие в темноте, завитые волосы… и вдруг ощутила желание, чтобы он был здесь же, рядом с нею, сидел бы около, смотрел бы ей в глаза, говорил бы с нею и ел бы эти самые кушанья… И чтоб не стояло за ними никакого прошлого, а были бы они брат и сестра, учились бы: он в университете, она — на курсах… ходили бы в обществе серых тужурок каждый день сюда обедать, спорили бы, хохотали заразительно весело и легко…
Очарование все теснее и теснее окружало ее, а потом сразу, точно по удару, рассеялось. Она вздохнула протяжно, с всхлипыванием, поглядела вокруг виноватыми и печальными глазами, вспомнила все.
Ей хотелось подсесть к студентам и заговорить с каждым из них ласково-ласково… Хотелось всмотреться внимательнее в их молодые глаза, чтобы выведать в них, умели ли они любить, были ли любимы и, в особенности, следует ли любить так вот… как недавно она… там, в комнате… ни с того, ни с сего… грехом.
Маша подошла, гремя тарелками; поставила убогую солонку, помятую перечницу и в засиженной мухами баночке горчицу. Облитую скатерть она прикрыла салфеткой, тоже средней чистоты и усеянной мелкими дырочками. Из кушаний она прежде всего подала на стол тарелку с гречневой кашей, от которой Надежда Павловна с испугом отодвинулась, и суточные щи; крепкий запах капусты распространился, казалось, по всей комнате; на поверхности щей плавали не то обваренные мухи, не то пленки мяса; Надежда Павловна сначала брезгливо поморщилась, затем тихо улыбнулась и налила себе щей полную тарелку, которых, однако, не ела, а для видимости лишь подносила к губам.
X. править
И опять она вздрогнула. Мысль о муже всплыла на душе. Она увидала перед собою голубые, как и у нее, близорукие глаза Петра Николаевича, его полное румяное лицо, очень похожее на женское, с красивыми губами… Вспомнила, что когда-то была сильно влюблена в мужа и очень счастлива с ним. Потом это счастье поблекло. Появилось другое. Может быть, со временем поблекнет и это; откроется возможность нового, третьего… и так далее.
Надежда Павловна похолодела; она поняла, что это значит, и широко раскрытыми глазами осмотрелась по сторонам.
«Спасите!» хотелось крикнуть ей, но голоса не было. Кругом по-прежнему стучали ножами и вилками, ели с заразительным аппетитом и, чудилось, спешили куда-то… Тонкое, едва уловимое чувство- задора вдруг затеплилось в ее душе и стало разгораться в крови. Она тряхнула головой, высоко приподняла ее; глаза ее засверкали и, потемнев, сделались влажными.
— Ах, все равно! — прошептала она. — Все равно, — сейчас я люблю и любима.
Тяжелое сомнение в красивом человеке с двухцветными глазами запало в ум.
— Что, если? — Она слабо откинулась к спинке стула. Ей представилось, что стены в зале обрушились и под ногами ее раскрылась черная яма. Жадно ища в окружающем спасенья, она остановилась на двух прекрасных глазах, смотревших на нее загадочно и упорно. Она вся подалась к этим блестящим глазам и проговорила:
— Маша, Маша!
Опять увидала себя в столовой; все было по-прежнему; стены не двигались. Никто ничего не заметил. Разве у нее голова закружилась, — что?
— Маша, скажите, — негромко заговорила она, доверчиво и дружелюбно улыбаясь девушке. — Бы такая хорошенькая. Ведь за вами, наверное, здесь все ухаживают?
Убиравшая тарелки горничная выронила из рук сначала одну тарелку, потом еще несколько и покраснела.
— Ах, что вы сказываете! — в смущении пробормотала она и, склонившись, начала прибирать осколки. А Надежда Павловна смотрела на нее, улыбаясь, и по лицу ее видела, что она отгадала.
— И вы не решились бы… — хотела было спросить она, но внезапно мысль, что слова ее циничны, обожгла ее мозг. Надежде Павловне показалось, что она отвратительна и физически… и сознание своего уродства стало угнетать ее. Она печально взглянула на Машу, перевела взгляд на молодых мужчин, обедавших за столиками… и вдруг увидала в маленьком зеркале свое бледное, правильное, удивительно красивое лицо. Своими голубыми дальнозоркими глазами она ясно разглядела в стекле все черты… и не могла не найти, что она хороша. Мысль о внутреннем безобразии стушевалась сейчас же, она гордо выпрямилась и усмехнулась.
«Хороша, хороша!» было написано на стенах; эти же слова сверкали на потемневшем потолке, искрились в зеркале, на лице Маши, на тюле окон. Надежда Павловна бросила на стол золотой и, надменно кивнув Маше головой, вышла из залы…
Ея извозчик почтительно ей поклонился; Надежда Павловна уселась в экипаж и, посмотрев на часы, сгорбилась, веки глаз задрожали: золотая стрелка указывала семь. Следовало отправляться домой. Она вздрогнула и покосилась в сторону дома мужа с жутью и отвращением…. Затем стала высчитывать минуты, во сколько можно будет доехать. И каждая секунда казалась ей чудной, как жизнь. Решив оттянуть на полчаса возвращение к мужу, она приказала лихачу ехать в противоположную сторону и как можно быстрее, чтобы дальше уйти от того, что так грозило.
Пролетка плавно катилась по улице, и Надежда Павловна ощущала в душе присутствие огромного счастья от мысли, что отдаляется от дома, где жил ее муж. Ей хотелось хоть издали повидать уголок, где она была, как казалось ей, счастлива, и она проехалась по Трубной площади; все лицо ее вспыхнуло, когда завидела она тот дом, откуда вышла такая радостная и вместе с тем печальная; потом проехала она и мимо театра, в котором пел тот, кого она, как думалось ей, любила. С напряженным вниманием всматривалась она в черные стекла окон… и было печально, что стекла тусклы и темны. Неумолимо огромное, подавляющее чувство ужаса надвигалось на душу.
Она взглянула на небо. Все оно из чудного голубого вдруг перекрасилось в молочно-серый цвет; тусклой пеленой оно задернулось, как саваном, и возвращение к мужу казалось необходимым, как смерть… Стало безумно страшно. И то, что было меж нею и красивым человеком с двуцветными глазами, уж вовсе не представилось близким и необходимым; в глубине души все чаще и чаще мелькало желание, чтобы то, происшедшее, оказалось сном. Стал накрапывать дождь. Надежда Павловна вздрогнула от первых капель, упавших на лицо и руки; они показались ей холодными и в то же время жгли… Лицо запылало, болезненно закружилась голова, когда она подъехала к дому. Не решилась сразу выйти из экипажа, было страшно.
«Дальше! Дальше!» хотела крикнуть она.
Извозчик смотрел на нее с удивлением… и Надежда Павловна вспыхнула перед его взглядом и сгорбилась, как побитая собака.
Надо было выходить. Извозчик все смотрел ей в лицо и теперь улыбался уже грубо, точно все понимая. Напрягши мускулы рук, она поднялась и вышла из экипажа. Умирало сердце; закушенные губы не раздвигались, в глазах темнело… а в голове тяжело горели жуткие мысли.
Источник текста: Крашенинников Н. А., Тени любви : Рассказы. — Москва: Моск. кн-во, 1915. — 207 с. ; 21 см. — (Собрание сочинений; Т. 6). С. 21—50.
Распознание, современная орфография: В. Есаулов, 19 апреля 2016 г.