Горбатый Андрюша (Лухманова)
| ← Серёжа | Горбатый Андрюша | Васяткино горе → |
| Источник: Лухманова Н. А. «Не сказки». — СПб.: Издание А. С. Суворина, 1903. — С. 16. |
- Википроекты
В одном из больших, высоких домов в Петербурге жил одинокий старик. Он нанял себе квартирку из двух комнат и кухни, на шестом этаже. Это так высоко, что старик идёт к себе домой, идёт, да и остановится; хорошо, что хозяин дома велел на площадках лестницы поставить стулья; старик на втором этаже сядет на стул и из кармана вынет газету, почитает, сложит и спрячет в карман; на третьем этаже опять развернёт газету и опять почитает, да так, пока придёт к себе на шестой этаж, он уже прочёл всю газету и не устал, потому что посидел на всех площадках лестницы.
Квартирка у старика была светлая, стёкла в окнах всегда были хорошо протёрты, полы чисты, мебель простая, но всё так и блестело, а между тем он не держал прислуги, но сам был не ленивый, вставал рано утром и сейчас со щёткой и тряпкой начинал всё прибирать, выметать и чистить. Поставит себе маленький самовар, заварит чай, а хлеб он всегда покупал накануне, потому что утром ему пришлось бы потратить очень много времени, пока он с шестого этажа сошёл бы вниз и пришёл бы назад. Он так рассчитывал, чтобы выходить из дому только раз в день. Старичок он был старенький, прежде служил, а теперь уже не мог работать и жил теми деньгами, которые отложил и скопил, пока был здоров, силен и много зарабатывал.
Все в доме, где он жил, знали и любили старичка за то, что он был ласковый и вежливый, всегда на поклон дворника и швейцара не только ответит поклоном, а ещё скажет: «Бог помощь», если увидит, что те работают. Но в особенности старик любил детей: как увидит на лестнице или на дворе малютку, сейчас — сперва его погладит по головке, а потом полезет в карман и достанет оттуда какую-нибудь конфетку или пряник и даст ребёнку.
Во дворе того же большого дома жила портниха Марья, а у неё был сын Андрей. Мальчику было уже восемь лет, а он был маленький-маленький, точно ему не больше пяти; руки у него были длинные, ноги слабые, а на спине у него вырос горб. Здоровые дети, бегавшие по двору, часто обижали его, дразнили и кричали: «Андрюшка-горбатый». Дети эти не были злые, но им было досадно, что он с ними не играет, не бегает. Андрюша боялся этих детей и всегда прятался от них; он стал такой робкий, что вообще не шёл ни к кому чужому, играл в комнате, где жила мать, и без неё не выходил даже на улицу. Сколько раз добрый старик, который жил на шестом этаже, звал его к себе, обещал дать конфет, горбатый мальчик пугливо глядел на него своими большими тёмными глазами и скорее прятался за мать или бежал домой. Мать Андрюши очень грустила, что её мальчик горбатый, но она не могла винить себя: она и муж её, служивший в почтамте почтальоном, были люди бедные, занятые, часто и тому, и другому приходилось уходить из дому, ребёнок оставался один, и раз случилась такая беда, что он хотел сползти с кровати, упал и повредил навсегда свою спинку. Портнихе очень хотелось, чтобы сын её познакомился с добрым старичком, но она ничего не могла поделать: Андрюша прятался от всех и всех боялся.
А старичку, — с шестого этажа, — было очень скучно одному, он всё думал, где бы найти ему товарища.
Взять к себе кошку? Но кошки ленивы, много спят и больше привыкают к тёплому, спокойному месту, нежели к человеку. Взять собаку — она, конечно, привяжется, будет радостно встречать его, лаять, оживит его квартирку, но собаке будет скучно целый день сидеть дома, а кто же будет провожать её по лестнице вниз и потом опять подниматься с нею? Думал, думал старик и решил, наконец, купить себе птичку. Стал он ходить на Щукин двор, где живут продавцы птиц, и стал приглядываться к чижам; наконец, выбрал он зелёненького чижика, самого весёлого, бодрого, сторговал его вместе с деревянной клеточкой и купил. Завязал он клетку в свой ситцевый пёстрый платок и принёс к себе домой.
Не налюбуется старик на птичку, кормит, поит её, чистит и не может понять, почему птичка так громко пела там, в лавке, а здесь молчит.
Наконец старик догадался — там, на Щукином, птичке было весело, потому что клетка её висела возле других, и она была в большой птичьей компании; там все птички пели хором, а тут она одна, и её пугает её собственный одинокий голос. Тогда старик решил купить ещё птичку и купил щегла, тоненького, хорошенького, с жёлтыми пятнышками на крыльях и с красной грудкой.
Принёс и щегла в клетке и тоже повесил на стену. Щегол щебечет, а ему в ответ посвистывает чижик. Это так понравилось старику, что он купил ещё двух малиновок, крошечных птичек, на голове у которых точно малиновая шапочка.
Продавец птиц, видя с какой любовью старик выбирает птичек, стал советовать ему снегиря, большого и толстого, с коротеньким крепким клювом, очень похожего на маленького попугайчика. Рекомендовал он тоже клестов, весёлых, забавных птичек такого же вида как и снегири, только клюв у них на конце скрестился: верхний завернулся направо, а нижний налево. Для того, чтобы старик охотнее купил клеста, продавец рассказал ему про эту птицу легенду[1]. Когда иудейские воины, сторожившие Иисуса Христа, надели ему на голову терновый венец, и палкой ударяли по голове Божественного Страдальца, и говорили ему: «Радуйся, Царь Иудейский», — клесты, сидя на деревьях, вблизи этого места, видели, как в чело Иисуса Христа вонзались тернии, и как кровь падала каплями из его ран, — птицы дождались вечера, и, когда воины заснули, они прилетели к Господу Иисусу и клювами вытаскивали все занозы из его лба и грудками вытирали струившуюся кровь. Позднее, когда Господь Иисус Христос был распят на Голгофе, клесты прилетели опять и стали вытаскивать гвозди из рук и ног Спасителя — они так старались, что клювы их даже скрестились как концы испорченных ножниц, и за это Господь благословил их — птичка эта живёт счастливая в лесах, всюду находит себе пищу и даже зимою выкапывает из-под снега еловые и сосновые шишки, которые в изобилии содержат в себе питательные семена.
Рассказ о клестах так понравился старику, что он купил их пару: одного пёстренького как цветной мрамор, всего в крапинках, другого серо-зелёного; он знал, что птички эти скоро делаются ручными и хорошо знают хозяина. Принёс он всех новых птиц, пять штук, в одной клетке и решил им устроить у себя хорошее житьё.
Долго думал старик, как бы это сделать и, наконец, додумался. На другой день, рано утром, когда к нему с чёрного хода у кухонной двери позвонил чухонец, привозивший ему всегда молоко, он вышел к нему и сказал:
— Вот что, милый человек, молоком твоим я очень доволен; знаю я, что привозишь ты мне его всегда на своей лошадке прямо из Парголова, где у тебя свой домик и свои коровы. Нет ли у тебя там и своего лесочка? Хотелось бы мне купить хорошую ёлочку, не очень высокую, а так, чтобы вошла в комнату и встала в углу под потолок.
Чухонец отвечал, что он как раз теперь строит себе новый домик и расчищает для этого небольшой клочок земли, на котором растут ёлочки, которые надо теперь срубить. Сторговался старик с молочником, и тот взялся привозить когда надо небольшую ёлку, — старую брать, свежую ставить.
На другой же день чухонец привёз ему ёлочку, и, когда он нёс её по чёрной лестнице наверх, то дворники и встречные кухарки смеялись и спрашивали:
— Не Рождество ли захотел справлять старик? Не сбился ли он в числах, так как теперь был уже конец января?
Всех удивляло, зачем понадобилась старику ёлка, а старик очень обрадовался ёлке. Он поставил в угол большую кадку, сперва насыпал туда песку, а потом воткнул туда ёлку. Стоит зелёное дерево прямо как большой цветок в садовом горшке; ветви широкие, свежие, воздух в комнате стал такой смолистый, вся комната от ёлки стала нарядная и точно весёлая. Возле кадки, на полу, поставил старик две сковороды: в одну насыпал всякого свежего корма, в другую налил воды, затем подошёл к клеткам, отворил дверцы и отошёл в сторонку, чтобы не пугать птичек.
Робко вскочил чижик на порог открытой дверцы, повернул свою головку направо, налево, увидел дерево, чирикнул от радости, затрепетал крылышками да вдруг, почуяв свободу, порхнул и полетел прямо на дерево. За ним вылетели крошки-малиновки, часто-часто замахали крылышками и тоже опустились на зелёные веточки ёлки. И снегири, и клесты, все почувствовали, как запахло в комнате свежим лесом, все воспользовались предложенной им свободой и, разместившись по ветвям дерева, чистили носики, встряхивали пёрышками, перекликались. Толстый снегирь первый заметил воду, слетел вниз и начал купаться. От его широких, крепких крыльев брызги так и летели во все стороны. Его примеру последовали и другие, даже крошечные малиновки, которым сковорода казалась слишком глубокой, сидели на её краешке, беспрестанно нагибали головки и как бы черпали воду носиками, отбрасывая её себе на спинки. Чистоплотные птички так долго сидели у продавца на Щукином дворе в тесных клеточках, что теперь с особым наслаждением купались, чистились, прибирались на полной свободе. Так как птицы умеют говорить между собою, то на своём птичьем языке они, вероятно, очень хвалили доброго человека, сумевшего устроить им такое хорошее житьё. С этого дня птички доставляли действительно много удовольствия старику. Теперь, когда он шёл по парадной лестнице к себе наверх, он уже не сидел подолгу на стульях, не читал газеты, ему теперь идти было веселей, и всё хотелось скорее быть дома. С третьего этажа он уже слышал голоса своих птичек и чем выше поднимался, тем голоса их становились громче и веселей.
Старик прежде хорошо играл на скрипке, но он давно уже не вынимал её из футляра, а теперь начал снова иногда играть на ней. Зимнее солнышко глядит в окна его комнаты, ель блестит, точно сделанная из зелёного золота, птички чуть-чуть щебечут, а старик возьмёт свою скрипку и всякие песни, какие когда-нибудь слышал, какие прежде играл, все вспоминаются ему теперь, и в этой музыке да в этих песнях счастливых птичек проходили у него такие хорошие часы, что старик повеселел и уже более не скучал в своей крошечной квартирке на шестом этаже.
Только раз шёл старик со двора к себе домой, в руках он нёс пакетики; в одном были можжевеловые ягоды для снегиря, в другом — для клестов еловые шишки, для чижика — конопля, для малиновок — муравьиные яйца. Шёл он и думал, как сейчас обрадуются ему его птички, как налетят на него, сядут на плечи, на голову, потому что они стали уже совсем ручные; только входит он на последнюю площадку лестницы, а у самой его двери, повернувшись к нему спиной, стоит маленький мальчик. Старик удивился, когда узнал горбатого Андрюшу. Никогда он не видел прежде, чтобы Андрюша один ходил по лестнице; он всегда встречал его только с матерью и то на дворе или на улице. Старик сказал: «Здравствуй, Андрюша!» и, подойдя к нему, думал, что мальчик сейчас убежит, но, к его удивлению, мальчик обернулся, подошёл к нему и взял за руку.
— Дедушка, — сказал он потихоньку, — пусти меня в лес.
Старичок удивился:
— В какой же лес, Андрюшенька, где же тут лес? Тут квартира моя, хочешь — ко мне пойдём?
— Я, дедушка, в лес хочу, где птицы поют, слышишь, слышишь, как заливаются?.. Мама моя тут у господ работает, — Андрюша указал на одну из дверей другой квартиры на том же этаже, — она меня туда с собой берёт, да я не люблю сидеть там в кухне, я люблю здесь стоять, у этой двери, потому что я знаю, — за ней лес; ты только послушай, послушай, дедушка, как за нею птицы поют; я, ведь, был в лесу, меня туда летом мама с собой брала, там вот точно также птицы пели.
Старик вынул из кармана ключ, отпер им свою дверь и ввёл к себе в квартиру Андрюшу. Когда мальчик увидел высокую ель и много красивых и разноцветных птичек, порхавших по её ветвям, то он, хотя и понял, что тут не было леса, но так заинтересовался птичками, что забыл свою дикость, стоял под деревом, сложив ручки, и глаз не спускал с птичек. Старик взял свою скрипку и заиграл, а птички запели ещё громче. Андрюша опустился на пол, сел под елью, обнял худенькими ручками свои колени и слушал, а когда старик кончил играть, мальчик протянул к нему руки и только повторял:
— Играй, играй, дедушка, прошу тебя, играй ещё!
И старик играл ему одну за другой все свои песенки, а затем взял Андрюшу на руки и снёс его сам в ту квартиру, где работала его мать.
С тех пор Андрюша не боялся больше старика, а напротив, как только просыпался, так и начинал просить у матери, чтобы она отпустила его к доброму дедушке.
А старик, действительно, как родной дедушка привязался к горбатому мальчику. Он тоже с утра уже всегда ждал к себе своего маленького друга; мало-помалу стал он учить мальчика читать, писать, купил ему скрипку, и Андрюша скоро выучился играть на ней маленькие песенки. Птички тоже полюбили Андрюшу, и когда он помогал старику чистить их сковороды, наливал им чистой воды или насыпал свежего корму, птички прилетали к нему, клевали из рук мальчика зёрна и садились ему на плечи. Мать и отец Андрюши не знали, как и благодарить старика, потому что характер ребёнка совершенно изменился: он стал теперь ласковый и доверчивый, а когда пришла весна, он уже умел хорошо читать. Старик подарил ему хорошую книгу с рассказами и картинками; Андрюша выходил на двор, садился где-нибудь на крылечко, и вокруг него сейчас собирались дети. Андрюша читал им громко, а иногда приносил скрипку и играл им на ней. Теперь никто уже не дразнил его: «Андрюшка-горбатый!» а все говорили: «Андрюша хоть и горбатый, да умный и добрый».
А старик говорил портнихе Марье:
— Из вашего сына выйдет хороший человек, потому что он любит учиться; он зовёт меня дедушкой, и я, действительно, люблю его как внука; вот подучу его ещё немного, и отдадим мы его потом в школу; у него нет силы быть работником, так мы из него сделаем хорошего сельского учителя; вырастет он у нас, будет жить в деревне и учить деревенских мальчиков и девочек, и те так будут его любить, что и не заметят его горба.