Голубой луч (Цур-Мюлен)

Голубой луч
автор Герминия Цур-Мюлен, пер. М. и Р. Зельдович

Оригинал: нем. Der blaue strahl, опубл.: 1922. — Перевод опубл.: 1927. Источник: az.lib.ru

Герминия Цур Мюлен
(как Лауренс Г. Десбери).
Голубой луч

Глава I. Обед в Бриар-Маноре

— Какая ужасная ночь! — сказал мистер Кардиф, поворачиваясь спиной к большому окну и придвигая к камину кресло для леди Уэргем, единственной женщины среди находящихся в салоне гостей.

Декабрьская вьюга с воем проносилась по саду. Большой каменный дом содрогался под яростными порывами ветра.

Из-за ужасной непогоды уютный салон в Бриар- Маноре казался еще уютнее и привлекательнее.

Кардиф и его гости только что закончили обед.

На толстом одутловатом лице стареющего фабриканта появилась любезная улыбка, когда он, склоняясь над креслом леди Уэргем, прислушивался к пустой, но все же занимательной болтовне этой очаровательной женщины.

Все, что делала Марион Уэргем, было всегда рассчитано, и она, — по крайней мере так утверждали ее враги, — никогда ничего не делала бескорыстно, не отказываясь ни от денег, ни от драгоценностей. Она владела небольшим состоянием и считалась одной из самых интересных дам лондонского общества. После смерти мужа, известного парламентского деятеля, скоропостижно скончавшегося три года тому назад, у Марион осталось, кроме влиятельных знакомств в парламентских кругах, пять тысяч фунтов стерлингов, которых, при ее любви к роскоши, ей, конечно, не хватало.

С некоторых пор очаровательная вдова задумывалась над тем, чтобы женить на себе Кардифа, и теперь, когда она улыбалась хозяину, ее занимала как раз эта мысль. Не следовало отказываться от громадных предприятий Кардифа, великолепного дома, восхитительной виллы в Ницце, если даже ради этого приходилось стать женой этого пятидесятилетнего, добродушного и любезного человека. Добродушного, любезного?

По виду Винифред, его единственной дочери, нельзя было сказать, что жизнь в этом доме протекала счастливо. Леди Уэргем заметила за обедом, что у девушки заплаканные глаза, и решила, что головная боль, на которую Винифред сослалась, была только благовидным предлогом для того, чтобы удалиться сейчас же после обеда.

Кардиф в семейном кругу был, вероятно, в достаточной мере неприятен; Марион украдкой рассматривала его лицо. Четырехугольный подбородок, резко очерченный, жестокий рот. Это впечатление усилилось еще улыбкой, появившейся на лице Кардифа, когда доктор Торнтон обратился к нему с вопросом:

— Где наш молодой друг, инженер Креган? Я надеялся встретить его здесь сегодня вечером.

— Я не могу ответить на ваш вопрос, доктор. Мистер Креган имеет обыкновение исчезать самым таинственным образом. Никогда не знаешь, где он находится. Так же, как и не знаешь, откуда он появляется, — прибавил он.

— Какой таинственный молодой человек, — сказала, улыбаясь, мистрисс Уэргем. — Вы, по-видимому, недолюбливаете его.

— Я не выношу его. Но этот молодец приносит столько пользы, что я не могу считаться с тем, что он одновременно приносит большой вред производству. С тех пор, как я пригласил Крегана к себе на завод, рабочие стали невозможными. Каждый день происходят несчастные случаи. Я думаю, что он — социалист. Нужно было бы уволить его, но договор принуждает меня оставить его еще на год. Завтра состоится собрание рабочих и этот молодой дьявол будет выступать на нем. Это значит, что готовится забастовка. Я о нем могу сказать, как некогда король — не помню который — выразился об епископе Кентерберийском: «Неужели никто не избавит меня от этого попа».

Показалось ли это мистрисс Уэргем или Кардиф действительно как-то странно взглянул на высокого человека, прислонившегося к камину?

Этот человек, полицейский комиссар Лок, сделал нетерпеливое движение и заставил себя улыбнуться; потом он внезапно поднял голову и посмотрел прямо в лицо хозяину.

Кардиф улыбнулся.

Подали кофе, и разговор сделался общим. Госпожа Уэргем протянула свою прекрасную белую руку за сахарницей, как вдруг погасло электричество и вся комната погрузилась во мрак. Затем тьму прорезал бледный голубой луч, становившийся все ярче.

Госпожа Уэргем, подавляя крик, вскочила со своего кресла. Кардиф быстро нажал кнопку электрического звонка. Через минуту голубой свет исчез, электрические лампы зажглись снова, и присутствующие удивленно взглянули друг на друга.

— Гроза, — сказал д-р Торнтон успокаивающе Марион Уэргем, которая смертельно побледнела и задрожала.

— Ерунда, мой друг.

Кардиф подошел к окну и открыл его.

В комнату залетело несколько больших снежных хлопьев.

— На электрической станции, очевидно, что-то испортилось, — заметил Лок.

— Быть может. Во всяком случае, теперь все снова в порядке. Оставляю на ваше попечение леди Уэргем, доктор; мне нужно поговорить по делу с Локом.

Торнтон подошел к камину, Лок неохотно поднялся и пошел за Кардифом в библиотеку.

Библиотека с одной стороны примыкала к спальне Кардифа, с другой — к маленькому будуару, от которого ее отделяла тяжелая бархатная портьера. Кардиф сел у письменного стола, указал своему гостю на стул, пододвинул к нему коробку с сигарами и сказал:

— Вы уже давно пристаете ко мне с просьбой устроить вас на службу, и я вам каждый раз говорил, что это невозможно. Теперь я передумал: вы можете уже завтра получить службу, если вы действительно хотите работать для блага предприятия, если… — он остановил свой пронизывающий взгляд на собеседнике.

— …Если вы освободите меня от этого проклятого Крегана, о котором я только что говорил.

— Если он угрожает общественной безопасности, то это мой долг, — с видом воплощенной добродетели, мягко, ответил Лок.

— Да, он угрожает общественной безопасности. Он — красный и призывает рабочих к безумию. Угроза забастовки распространяется по всей стране.

— Я подумаю об этом деле и…

— Нет времени для рассуждений, — перебил его резко Кардиф. — С завтрашнего утра нужно начать действовать, иначе все будет потеряно. Арестуйте этого молодца и посадите его в тюрьму. Вам, полицейским, не трудно найти для этого повод.

— Завтра утром он будет арестован.

— Я не сомневаюсь в том, что вы будете благоразумны.

— Я обязан исполнять свой долг.

— Да, все знают, как вы относитесь к исполнению своих обязанностей. Значит, мы договорились.

Его собеседник утвердительно кивнул головой.

— В таком случае, вернемся к гостям.

Когда они вошли, мистрисс Уэргем оживленно беседовала с доктором.

— Мы только что говорили о Джоне Гэй, — сказала очаровательная вдова. — Я утверждаю, что Гэй гениален, а доктор не хочет с этим согласиться. А вы как думаете?

— Он очень способный химик, но не гений. Всем этим ирландцам не хватает выдержки.

— Как, разве он ирландец?

— Да.

Странная улыбка появилась на лице Кардифа.

— Однако, ему, по-видимому, нравится играть роль англичанина. У него, вероятно, для этого имеются основания.

— Не хотите ли сыграть партию в бридж, мистрисс Уэргем?

— Да, с удовольствием.

Они уселись за ломберный стол и принялись за карты.

— Бубны, — сказал врач.

*  *  *

Винифред Кардиф стояла в передней и о чем-то серьезно разговаривала с лакеем. Лицо ее было бледно, руки дрожали.

— Я знаю, что погода ужасная, — говорила она, — и не просила бы вас пойти, если бы дело было не таким важным. Скажите мистеру Крегану, чтобы он сейчас же пришел; пусть подождет меня в саду.

— Хорошо, мисс.

Молодому человеку стоило героических усилий подавить улыбку. Свидание в этот час, в саду, при такой непогоде.

— И скажите ему, что дело чрезвычайно важное, Джемс. И еще… еще… не говорите моему отцу о том, что я вас посылала к мистеру Крегану.

— Хорошо, мисс.

Лакей бесшумно прикрыл за собой дверь и скрылся в темноте.

Через полчаса после этого разговора Винифред незаметно прокралась в сад. На ней было меховое пальто, на голову она набросила черный шарф.

Она провела в саду около четверти часа и затем, никем незамеченная, вернулась домой.

Около одиннадцати часов гости разошлись. Остался только доктор Торнтон. Несколько минут он возбужденно говорил о чем-то с мистером Кардифом, глаза которого пылали гневом. Кардиф ударил кулаком по столу:

— Для чего вам, черт возьми, столько денег, Торнтон? Я не понимаю, на что вы их тратите.

— Спросите лучше об этом проклятого старика, — сердито возразил врач. — Пиявки — ничто по сравнению с ним. Не хотите ли прочесть его последнее письмо? С каждым днем он становится все наглее и нахальнее. — Торнтон вытащил из кармана измятый лист бумаги.

— Не стоит, тут ничего не поделаешь. Достаточно сотни?

— Лучше двести.

Кардиф достал бумажник.

— Вот возьмите.

Торнтон спрятал деньги.

— А расписка? — спросил Кардиф.

— Почему вы постоянно требуете эти чертовские расписки? Если они попадутся кому-нибудь на глаза, мы оба окажемся в неприятнейшем положении.

Он все же написал несколько слов на клочке бумаги и передал расписку Кардифу. Затем поднялся.

— Ну, мне пора идти. Всего хорошего.

— Где то, о чем я вас просил?

— Я не принес с собой порошков; это слишком опасно; я не могу дать вам их.

Дьявольская усмешка исказила лицо Кардифа.

— Не разыгрывайте из себя дурака, Торнтон. Я прекрасно понимаю, что вы не станете носить их в кармане, но вы никогда не посмеете отказать мне.

— Не посмею?

Торнтон неприязненно засмеялся.

— Какое странное выражение, мой милый Кардиф.

— Старые истории могут выплыть на свет.

Смуглое лицо врача покрылось бледностью, в его глазах появилось выражение испуга, и голос его зазвучал совсем иначе, когда он произнес:

— Я ведь не сказал, что не дам вам порошков, а просто хотел узнать, для чего они вам нужны.

— В первый раз вы тоже спрашивали об этом?

Не отвечая на этот вопрос, Торнтон достал из кармана три маленьких белых конверта,

— Только, ради бога, спрячьте их получше.

Кардиф взял эти три маленьких белых конверта, подошел к своему библиотечному шкафу и положил их в толстый словарь. Торнтон следил за каждым его движением. Кардиф обернулся, улыбка его снова стала любезной.

— Я, к сожалению, должен с вами проститься, мне нужно еще поработать сегодня вечером. Покойной ночи.

— Жду вас завтра к завтраку.

Торнтон не торопясь спустился по широкой лестнице. Лакей закрыл за ним двери.

Кардиф направился в библиотеку и с удивлением заметил, что его дочь сидит еще в кресле у камина.

Он раздражительно сказал:

— Что ты здесь делаешь, Винифред? Я думал, что ты давным-давно улеглась.

— Мне нужно поговорить с тобой, отец.

— Не могла ли бы ты подождать до завтрашнего утра?

— Нет.

Голос дочери звучал так же твердо, как и голос отца. По ее бледному лицу было видно, что она очень взволнована.

— Отец, я находилась в будуаре, когда ты говорил с Локом, и слышала каждое слово. Как ты можешь так поступать с Креганом? Как ты можешь быть заодно с этим мерзавцем Локом, который готов продать свою душу за деньги? О, я знаю ему цену, знаю также и тебя. Меня возмущает твое отношение к этому несчастному Джону Гэй. Я не знаю, что дает тебе над ним власть, но ты обращаешься с ним, как со своим рабом. Все его открытия приносят пользу только тебе, все…

— Замолчи, иначе ты пожалеешь. Бороться со мной опасно, дитя мое. Я…

— Ты можешь сделать со мной то же, что с моей несчастной матерью, можешь замучить меня до смерти. Быть может, в один прекрасный день меня тоже найдут мертвой в кровати, как ее…

— Как ты смеешь!..

Кардиф поднял руку, как будто хотел ударить девушку. Винифред отскочила в сторону и при этом задела маленький столик, на котором стояло виски с содой. Столик опрокинулся. Гнев Кардифа становился все сильнее.

— Неужели ты не можешь быть более осторожной, неповоротливая идиотка! — крикнул он. Потом открыл дверь и позвал:

— Френч, Френч!

Появился лакей.

— Принесите мне еще одну бутылку виски с содой.

— Хорошо, мистер Кардиф.

— Наверху творится черт знает что, — сказал Френч другому лакею. — Старик совершенно побагровел от гнева, а мисс Винифред бела, как стена. Меня не удивило бы, если бы дело дошло до драки; они уже опрокинули столик. Куда же, черт возьми, я засунул ключ от погреба?

Он в продолжение нескольких минут искал ключ. Потом вошел в библиотеку, ожидая выговора за опоздание но, к его радости, в комнате никого не оказалось.

Кардиф, по-видимому, удалился в свою спальню, дверь в которую была открыта. Лакей поставил бутылку на стол и ушел

Через короткое время он вернулся, чтобы спросить мистера Кардифа, не прикажет ли он еще что-нибудь.

Он вошел в библиотеку, чтобы извиниться за то, что не так быстро исполнил приказание, но слова застряли у него в глотке.

Кардиф лежал на полу подле письменного стола.

Френч поспешно подошел и нагнулся над ним. На пепельно-сером лице лежала печать смерти, суровые глаза были устремлены в потолок.

Генри Кардиф, миллионер, владелец всемирно известных заводов, был мертв.

Глава II. Джонсон из Скотланд-Ярда

Бриан О’Киффе, известный репортер газеты «Звезда Свободы», сидел в редакции, углубившись в работу. Доносившиеся снизу шум и грохот мощной ротационной машины были милее сердцу О’Киффе, чем самая прекрасная музыка. Он любил свою профессию, любил рев грандиозной машины, запах типографской краски, прикосновение к еще влажной бумаге. Этот рослый, сероватый молодой ирландец был одним из самых видных лондонских журналистов и яростно боролся со всякой несправедливостью. Его статьи возбуждали публику: они как молот обрушивались на «праздную буржуазию» и создавали ему много врагов.

И теперь его перо скользнуло по бумаге; он и сегодня, как всегда, был переутомлен и должен был до самого утра оставаться в редакции. И утром ему тоже не удастся отдохнуть: он обещал своему другу Крегану присутствовать на митинге, поэтому нужно будет…

Телефонный звонок прервал его мысли. Он схватил трубку.

— Алло! Это ты, Боб? Да, О’Киффе. Что? Убийство? Кто убит? Кардиф? Не может быть! Это, вероятно, ошибка. Труп? Полчаса назад? Следователь уже там? Хорошо, сейчас приеду.

Он быстро надел шубу и вышел из редакции.

Когда он прибыл в Бриар-Манор, то нашел там полицейского инспектора, двух полицейских, врача и Джонсона, известного сыщика из Скотланд-Ярда. О’Киффе был знаком с доктором Лордом, который и сообщил ему все подробности.

— Конечно, это похоже на убийство, — сказал доктор. — Здоровый, сильный пятидесятилетний человек не умирает без всякой причины. На трупе не обнаружено никаких следов насилия, кожа покрыта голубыми пятнами, и я думаю, что они — следствие отравления. Пойдем в другую комнату, там допрашивают прислугу.

Они отправились в столовую, где в это время шел допрос лакея.

— В котором часу уехали гости?

— Около одиннадцати. Доктор Торнтон оставался немного позднее других. Я точно не помню, в котором часу он ушел.

— Доктор Торнтон здесь, его вызвали по телефону, — заметил Джонсон. — Мы можем его допросить после.

— Что произошло после того, как ушли гости?

— Мистер Кардиф отправился в библиотеку. Я слышал, как он говорил с мисс Винифред. Оба были чрезвычайно возбуждены. Мистер Кардиф приказал мне принести виски и соду. Когда я выходил, он оставался в библиотеке с мисс Винифред, и мне показалось, что они только что ссорились. Я не мог найти ключей от погреба и искал их минут десять. Когда я принес виски, мисс уже ушла, и через открытую дверь я увидел, что мистер Кардиф был у себя в спальне. Я поставил на стол напитки и ушел. Через семь минут я возвратился, чтобы спросить мистера Кардифа, не нужно ли ему чего- нибудь, и нашел его мертвым на полу.

— Откуда вы знаете, что вернулись ровно через семь минут?

— Я случайно посмотрел на часы.

— Я хотел бы задать несколько вопросов, — сказал Джонсон.

Начальник полиции утвердительно кивнул головой.

— Сколько времени вы служите в этом доме, Френч?

— Почти два года.

— Не бросалось ли вам в глаза, что мистер Кардиф и его дочь не ладили друг с другом?

— Вначале нет. Мистрисс Кардиф только что умерла, когда я поступил, и мисс была всегда очень печальна и молчалива. Казалось, что она боится мистера Кардифа. Но около года тому назад, с тех пор, как мистер Креган начал работать на заводе, мистер Кардиф и его дочь, по-видимому, стали часто ссориться, и я должен сказать, что мистер Кардиф не особенно хорошо обращался с дочерью.

— Они вчера тоже ссорились?

— Я не знаю. Я только заметил, что мисс Винифред за обедом ничего не ела и сейчас же после окончания его ушла.

— Достаточно, благодарю вас.

Стали допрашивать второго лакея. После того, как ему были заданы обычные вопросы, инспектор полиции спросил:

— Не заметили ли вы сегодня вечером здесь чего- нибудь особенного?

— Нет.

— Кто-нибудь посторонний приходил в дом?

— Нет, господин инспектор, не в дом, а только в сад.

— Кто?

— Господин Креган. Вскоре после обеда меня позвала мисс Винифред и приказала позвать мистера Кре- гана. Я должен был передать ему, что мисс просит его прийти по чрезвычайно важному делу. Мистер Креган пришел со мной и встретился с мисс Винифред в саду.

— Долго они оставались в саду?

— Не знаю. Я не слышал, когда мисс вернулась.

— Мистер Креган часто бывал в этом доме?

— Нет. Раньше он приходил довольно часто, но в последнее время совсем не показывался.

— Где живет мистер Креган?

Слуга сказал адрес, и инспектор полиции зашептал что-то одному из полицейских, который после этого вышел из комнаты.

— Нам придется допросить также и мисс Кардиф, — заметил полицейский инспектор. — Мне ее очень жаль, но это необходимо. Попросите ее, пожалуйста.

Винифред вошла; она была очень бледна, ее глаза покраснели, веки припухли. Она дрожала всем телом, но все же старалась сохранить самообладание.

— Я очень сожалею о том, что, не взирая на ваше горе, должен обеспокоить вас, — дружелюбным тоном сказал инспектор.

— Мы не будем вас долго мучить, а ограничимся только несколькими отдельными моментами.

— Хорошо, — беззвучно ответила девушка, с усилием подавляя рыдание.

— Не страдал ли мистер Кардиф сердечной болезнью?

— Нет, мой отец был совершенно здоров.

— Он в последнее время не жаловался на боли, на скверное самочувствие?

— Нет. Как раз вчера он говорил что уже давно не чувствовал себя так хорошо, как теперь.

— Когда вы расстались с ним вчера, вы не заметили в нем ничего необычного?

— Нет, он был немного взволнован, вот и все.

Джонсон переглянулся с полицейским инспектором и обратился к Винифред.

— Зачем вы посылали за мистером Креганом?

На лице Винифред выступила краска, руки стали дрожать. Казалось, она была не в состоянии говорить. Наконец, она заставила себя сказать:

— Мне… мне… нужно было с ним поговорить.

— А он пришел, когда вы за ним послали?

Винифред колебалась; по тону Джонсона она догадалась, что Крегану грозит опасность.

— Нет.

Ее голос звучал глухо.

Сыщик и полицейский инспектор обменялись быстрым взглядом.

— У мистера Кардифа были хорошие отношения с мистером Креганом?

Девушка волновалась все больше и больше. Она судорожно сжала пальцы.

— Да, то есть нет. У них часто бывали разногласия.

— И, несмотря на это, ваш отец не увольнял его?

— Мистер Креган — чрезвычайно способный инженер. Мой отец постоянно говорил, что не может без него обойтись.

— Не знаете ли вы, на какой почве у них происходили разногласия?

— Нет. Я думаю, что тут частично сказывалась разница в политических взглядах. Но я в этом не вполне уверена.

— А вы сами, мисс, простите за нескромный вопрос, были дружны с Креганом?

Винифред покраснела, затем гордо откинула голову назад и сказала:

— Мы помолвлены.

— А ваш отец был согласен на этот брак?

— Нет.

— Не была ли ваша помолвка причиной вашей сегодняшней ссоры с отцом?

— Не совсем.

— Зачем вы вызывали мистера Крегана?

— Мне не хотелось бы ответить вам на этот вопрос.

Джонсон и полицейский инспектор разговаривали о чем-то вполголоса; можно было расслышать слова: «очная ставка».

— Одну минутку, мисс Кардиф.

В комнату вошел лакей.

Полицейский инспектор обратился к нему:

— Вы показали, что мистер Креган пошел с вами, когда вы возвращались домой.

— Да.

Полицейский взглянул на Винифред.

— Что вы на это скажете, мисс?

— Он… он… да, он пришел, но оставался всего 10 минут, не вошел в дом и ушел задолго до того, как разошлись гости.

Полицейский инспектор обратился к лакею:

— Видели ли вы после этого мистера Крегана?

— Да, — ответил лакей. — В три четверти одиннадцатого я пошел опустить письмо и тогда увидел, что мистер Креган входит в садовую калитку.

— А когда вы вернулись?

— Я его больше не видел, однако, следует принять во внимание, что было очень темно. Я с трудом нашел дорогу домой.

— Считаете ли вы возможным, что мистер Креган прятался в саду?

— Да, это возможно.

Лицо Винифред внезапно покрылось смертельной бледностью. Она протянула руку, чтобы за что-нибудь ухватиться. У нее мелькнула ужасная мысль, до такой степени ужасная, что она не смела додумать ее до конца.

Последним допрашивали мистера Торнтона. Он объяснял, что, по его мнению, смерть мистера Кардифа наступила вследствие разрыва сердца и что совершенно нелепо подозревать, что это — убийство, и требовать вскрытия.

— Мы еще раз осмотрим библиотеку, — решил Джонсон. — Было бы хорошо, если бы нас сопровождала мисс Кардиф.

Кроме того, что труп был покрыт простыней, в комнате все оставалось по-прежнему. Полицейский инспектор подошел к письменному столу и обыскал ящики. О’Киффе, до сих пор как будто безучастно следившему за происходящим, бросилось в глаза, что Торнтон, беспокойно шагавший по комнате, подошел к книжному шкафу, достал словарь и начал перелистывать его. «Крепкие нервы», — подумал репортер. — «Только что убили его друга, а он ищет какое-то слово». Он внимательно следил за врачом и увидел, как тот что-то вынул из книги и положил в карман. Но Торнтон все еще, казалось, не был удовлетворен, так как продолжал перелистывать книгу.

— Пожалуйста, поближе, доктор, — сказал полицейский инспектор. — Мы нашли здесь кое-что и просили бы вас объяснить нам…

Торнтон поспешно поставил книгу на место и не заметил, что из нее выпал какой-то белый листок.

До этого момента Винифред неподвижно стояла у стола, теперь же она села. По-видимому, силы оставили ее, и она, шатаясь, направилась к шезлонгу, который стоял подле библиотечного шкафа.

Она уронила носовой платок, который упал на выпавшую из книги белую бумажку.

Полицейский инспектор подал Торнтону листок бумаги, исписанный какими-то странными знаками, и обратился к Винифред:

— Не можете ли вы мне сказать, что это такое, мисс Кардиф?

Винифред поднялась и медленно подошла к столу. О’Киффе быстрым движением нагнулся и поднял обшитый кружевом платок и лежащий под ним маленький белый конверт, по-видимому, содержащий порошок. «Для чего мисс Кардиф пыталась спрятать этот конверт?» — подумал он.

Между тем, вернулся второй полицейский и доложил, что он не застал мистера Крегана дома и что вместо него привел его квартирную хозяйку, мистрисс Смит, на случай, если окажется нужным допросить ее.

Полицейский инспектор вернулся в столовую и приказал ввести туда мистрисс Смит.

— С каких пор живет у вас мистер Креган?

— Около восьми месяцев.

— Что вы мне можете о нем сказать?

— Он трудолюбивый, милый, тихий молодой человек, но чрезвычайно вспыльчивый.

— В котором часу он пришел домой сегодня ночью?

— Около 12-ти. Как раз пробили церковные часы.

— Не можете ли вы сказать, что он делал по приходе домой?

— Я слышала, как он ходил по своей комнате, а затем вышел в коридор. Я приоткрыла дверь и увидела, что на нем шуба и что в руках он держит чемодан. Мистер Креган был чрезвычайно взволнован, попробовал было закурить папиросу, но его руки так дрожали, что он не мог зажечь спичку.

— Известно ли вам что-нибудь о его родственниках?

— Нет.

— Он получал много писем?

— Да, но он их всегда запирал.

— Хорошо, этого достаточно, благодарю вас. Когда мистрисс Смит вышла, все переглянулись.

— Я утверждаю, что мистер Кардиф умер от разрыва сердца, — нетерпеливым тоном сказал Торнтон.

— А я вам говорю, что это — убийство! — резко возразил Джонсон. — Более того, я вам могу назвать убийцу.

— Кого вы подозреваете? — спросил полицейский инспектор.

— Инженера Крегана.

О’Киффе вскочил.

— Вы с ума сошли! Креган — мой друг, он прекрасный человек и неспособен на низкий поступок. А потом, для чего ему нужно было убивать мистера Кардифа?

Джонсон насупился.

— Это вполне понятно. Молодой человек хочет жениться на дочери Кардифа. От его миллионов Креган, вероятно, тоже не отказался бы. Кардиф противится этому браку. Креган чрезвычайно вспыльчив, вы слышали, как о нем отзывается его квартирная хозяйка. Когда мисс Кардиф рассказала ему, что отец с ней плохо обращается, Креган пришел в ярость и в припадке гнева убил старика. Если ему нечего скрывать, то как вы тогда объясните его внезапный отъезд? Не сможете ли вы мне разъяснить это, мистер О’Киффе?

— У него могли быть причины личного характера.

— Не должен ли он был завтра выступить на собрании?

— Да.

— Относился ли он серьезно к своим общественным обязанностям?

— Да.

— И, несмотря на это, он уехал. Поверьте мне, Креган — убийца, и я это докажу.

— А я докажу, что он невиновен.

Оба собеседника окинули друг друга гневным взглядом. Тогда в разговор вмешался Торнтон.

— Вы не сумеете найти убийцу, мистер Джонсон, по той простой причине, что это — не убийство.

— Быть может, это убийство совершили не одно, а два лица.

Торнтон испуганно взглянул на сыщика. Холодный ужас объял О’Киффе.

— Что вы хотите этим сказать? — взволнованно спросил он.

— Почему мисс Кардиф солгала относительно прихода Крегана? Почему она не хотела сказать, о чем с ним говорила? Думайте, что хотите, во всяком случае, это походит на…

— Вы с ума сошли, — прервал его О’Киффе. Однако, ему в это время вспомнился маленький эпизод с носовым платком. Понятно, Креган был невиновен, в этом не было сомнения; но девушка… Не может быть! Ему вспомнилось милое лицо Винифред, ее мягкие манеры и непритворная скорбь по поводу смерти отца.

— До вскрытия ничего нельзя с уверенностью сказать, — низкий, тихий голос Торнтона прервал размышления О’Киффе.

— Правильно. Пойдем, господа. Я оставлю здесь полицейского.

Полчаса спустя Бриар-Манор погрузился во мрак. Только две комнаты были освещены. В одной из них лежал покойник. В другой — молодая девушка старалась побороть ужасное подозрение, от которого кровь застывала в жилах и болезненно сжималось сердце.

Глава III. О’Киффе — репортер «Звезды Свободы»

Внезапная, таинственная смерть мистера Кардифа была истым благодеянием для газет. В данный момент на политическом горизонте не было ничего интересного, и кроме того большинству читателей порядком надоели политические новости. Не было также ни одного скандального бракоразводного процесса. «Не везет мне», — говорил приятель сыщика Джонсона, Мак Кравен, редактор «Бритона». Отчаявшиеся журналисты мчались во все концы Англии в поисках за какими-либо происшествиями и неизменно возвращались с пустыми руками. И в тот момент, когда в газеты начали уже проникать приторно-сентиментальные рождественские рассказы, 12-е декабря принесло целый поток сенсационных известий.

В «Братстве» — органе христианских социалистов — писали о «наказующей деснице господней», так как всем известно, что Генри Кардиф нажил свое состояние благодаря тому, что разорил несколько десятков человек и что он немилосердно эксплуатировал своих рабочих. Капиталистические газеты оплакивали «внезапную кончину одного из самых талантливых и дальновидных коммерсантов», приписывая эту смерть разрыву сердца. «Звезда Свободы» тоже писала о разрыве сердца, но добавляла, что случай этот не так прост, как кажется с первого взгляда, и заслуживает внимательного расследования. Это дело покрыто дымкой таинственности… У Кардифа много врагов… Никто не может с уверенностью сказать, имеем ли мы дело с естественной смертью или с убийством.

«Бритон» был единственной газетой, высказывавшей определенное предположение об убийстве. В ней красовался набранный крупным шрифтом заголовок: «Убийство известного коммерсанта». Газета сообщала о том, что знаменитый сыщик Джонсон уже напал на след убийцы. Имена подозреваемых еще не могут быть названы, но мы уверены, что они вызовут всеобщее изумление и послужат новым доказательством, что действительность превосходит все вымыслы писателей.

О’Киффе потерял аппетит и сон. Креган не возвращался и не подавал никаких признаков жизни. Что же, черт возьми, побудило его скрыться и как раз теперь? Да, Джонсон прав, это действительно подозрительно. О’Киффе был уверен в невиновности своего друга, но как объяснить поведение мисс Кардиф? Да, она себя держала странно, чрезвычайно странно… Он вспомнил об эпизоде с носовым платком… О’Киффе дал сделать анализ найденного им порошка, и оказалось, что это — сильнодействующий, неизвестный в Англии, индийский яд.

У репортера внезапно мелькнула догадка — Торнтон. Что он искал в том томе словаря, из которого выпал пакетик с ядом? Но, с другой стороны, ведь, доктор Торнтон был другом покойного и смерть Кардифа не могла принести ему никакой пользы.

О’Киффе начал просматривать бульварную газетку «Прожектор» и углубился в чтение описания подробностей «самого загадочного из всех происшествий этого года».

Он не нашел ничего кроме того, что уже повторялось много раз. О’Киффе уже собирался отложить газету в сторону, когда следующие строки обратили на себя его внимание: «Семью эту преследует трагическая судьба. Два года тому назад внезапно скончалась мистрисс Кардиф. Теперь такая же участь постигла ее мужа».

О’Киффе нахмурился; была ли какая-либо связь между внезапной смертью мужа и жены? Возможно ли это?..

Рассыльный просунул в дверь свою всклокоченную голову и доложил о приходе посетительницы. В комнату вошла Марион Уэргем, цветущая и очаровательная, с букетиком фиалок, приколотым к собольему жакету.

— Я проходила мимо, — сказала она, — и мне захотелось посмотреть, что вы делаете.

— Это очень мило с вашей стороны. Я не видел вас уже целую вечность. Как вы поживаете? Вы, кажется, не особенно потрясены случившимся.

— Потрясена? Чем потрясена? — Прекрасные глаза с удивлением взглянули на О’Киффе.

— Как женщины бессердечны! Один из ваших друзей умирает тотчас же после того, как вы провели вместе с ним вечер, а вы…

— Ах, вы говорите о бедном Кардифе, — ответила она небрежно. — Да, это очень печально. Но мне хотелось бы поговорить с вами о другом. Вы просили меня раздобыть для вас подробные сведения об этом крупном хищнике Гаруэре. Я добилась того, что он пригласил меня к себе.

— Вы действительно гениальны, мне даже ни разу не удалось видеть его вблизи. «Звезда» никогда не забудет того, чем она обязана вам.

Она сообщила ему кое-какие сведения, которые он записал в книжку. Затем она стала жаловаться на погоду. Англия зимой невыносима. Следовало бы поехать на юг, но расходы…

Вдруг, поддаваясь какому-то внезапному чувству, О’Киффе прервал ее:

— Вы дружны с Торнтоном?

Марион густо покраснела, ее голубые глаза опустились под его взглядом, маленькие затянутые в перчатки руки стали нервно теребить золотую цепочку.

— Нет. Почему вы спрашиваете?

— Может быть, из ревности. Этот пожилой врач с властными глазами, от взгляда которых делается жутко, очень привлекателен. Вы были с ним знакомы еще до того, как он поселился в Лондоне, не правда ли?

— Нет.

Голос ее звучал глухо, щеки покрылись бледностью…

— Я… я познакомилась с ним у Кардифов.

Затем, стараясь переменить тему разговора, она продолжала:

— Бедный Кардиф! «Бритон» утверждает, что он убит. Во всяком случае, это очень странная история.

— Чепуха, я совершенно согласен с Торнтоном, что Кардиф умер от разрыва сердца. Эта история мне уже порядком надоела, не будем лучше говорить о ней.

Она поднялась.

— К сожалению, мне пора идти. Не зайдете ли вы как-нибудь ко мне? В последнее время вас совсем не видно.

О’Киффе показалось, что она ушла как-то особенно поспешно. По-видимому, ей хотелось избегнуть дальнейших расспросов. И почему она покраснела при упоминании имени Торнтона? Можно ли допустить, что она что-нибудь знает о причине смерти Кардифа?

Он засмеялся:

— Убийство Кардифа, если это только убийство, положительно сводит меня с ума. Кого только я не заподозрил! Все же я сегодня для очистки совести зайду к Торнтону.

*  *  *

О’Киффе не застал Торнтона дома, но лакей сообщил ему, что доктор вернется через полчаса. Он впустил репортера в кабинет Торнтона и закрыл дверь.

О’Киффе с любопытством разглядывал комнату, вид которой говорил о том, что ее обладатель любит свою профессию. В углу стоял скелет, на полках и столах лежали медицинские журналы. В старинном итальянском шкафу со стеклянной дверцей находилось бесчисленное множество склянок и бутылок, на некоторых была надпись «Яд».

О’Киффе подошел к шкафу. На верхней полке он увидел банку, в которой лежали порошки. Ему показалось, что они имели такой же вид, как тот, что он нашел в библиотеке Кардифа. «Это мне, вероятно, показалось, — подумал репортер, — все порошки обычно с виду одинаковы. Все же мне бы очень хотелось рассмотреть их поближе. Если б мне удалось украсть хоть один из них». Он попробовал открыть шкаф, но дверца не поддавалась. В коридоре послышались шаги. О’Киффе поспешно подошел к камину, сел и взял в руки один из журналов. Вошел Торнтон.

— Мне очень жаль, что я вас заставил ждать. Почему вы не сообщили по телефону о том, что придете?

— Я не был уверен, что у меня найдется время навестить вас. Как раз теперь я чрезвычайно занят. Вы, ведь, были домашним врачом Кардифа, мистер Торнтон, не можете ли вы дать мне кое-какие сведения? «Звезда» чрезвычайно интересуется этим происшествием.

— Я буду очень рад, если сумею быть вам полезным. Что вам собственно угодно знать?

— Во-первых, ваше мнение об этом происшествии. Убийство это или внезапная смерть?

Доктор зажег папиросу.

— Вскрытие не дало никаких результатов. Понятно, это мог быть разрыв сердца, но все же я начинаю склоняться к мысли, что Джонсон прав.

О’Киффе покраснел от гнева.

— Вы подозреваете Крегана?

— Мой дорогой О’Киффе, я очень мало знаю Крегана, но мое подозрение основано на том, что он — единственный человек, которому смерть Кардифа могла принести пользу.

— Мисс Кардиф совершеннолетняя и могла бы выйти замуж и без согласия отца.

— Да, но он лишил бы ее наследства. Я не утверждаю, что Креган виноват, но могу сказать лишь одно: здесь кроется какая-то тайна.

— Но, ведь, на трупе не оказалось никаких следов насилия.

— Правильно, но имеется одно странное обстоятельство: все тело Кардифа было покрыто голубыми пятнами, величиной с булавочную головку.

— Вы, ведь, изучали действие ядов, Торнтон. Скажите мне, существуют ли яды, отравление которыми не оставляет никаких следов?

Огонек папиросы доктора на мгновение задрожал. Торнтон поднялся.

— Я зажгу свет, уже совсем стемнело. О чем мы говорили только что? Ах, да, о ядах, которые не оставляют никаких следов. В прежнее время такие яды были известны в Италии и Франции. Я полагаю, что в Индии они имеются и теперь.

— Могут ли эти голубые пятна быть следствием отравления?

— Мне никогда об этом не приходилось слышать, но я все же допускаю существование подобного неизвестного нам яда.

Когда полчаса спустя О’Киффе вышел от Торнтона, ему трудно было собраться с мыслями. Доктору, по- видимому, хотелось бросить тень на Крегана. Почему? Из ревности? Нет, он не влюблен в Винифред Кардиф. Кроме того, он, ведь, был знаком с ней задолго до того, как она познакомилась с Креганом и мог бы раньше просить ее руки.

Голубые пятна, крохотные голубые пятна, не более булавочной головки… О’Киффе пришел домой, налил себе виски с содой и продолжал думать.

*  *  *

Джонсон провел очень тяжелый день. Утром он отправился в квартиру Крегана и произвел там обыск. Он нашел на письменном столе несколько писем, большая часть которых была отправлена из одного небольшого города в Эссэксе. В этих письмах в скрытых выражениях говорилось о «нашем деле». Последнее из этих писем было от 7 декабря, и содержание его было следующее: «Я полагаю, что теперь все дело совершенно ясно. Вы должны быть крайне осторожны. Об обстоятельствах смерти несчастной женщины здесь уже почти забыли, но мне удалось разыскать старого лакея, которому должно быть кое-что известно».

Джонсон чрезвычайно обрадовался словам «смерть несчастной женщины» и «вы должны быть крайне осторожны». Очевидно, Креган — закоренелый преступник и мистер Кардиф его вторая жертва. В этом не может быть никакого сомнения. Но куда он исчез? Джонсон зашел к мистрисс Смит.

— Не заметили ли вы случайно, уехал ли ваш квартирант или ушел пешком?

— Я не могу сказать вам ничего определенного; мне показалось, что проехали дрожки, но я в этом не вполне уверена. Здесь по близости находится извозчичья биржа.

Джонсон вышел из дома. На углу стоял только один извозчик. Джонсон узнал у него номера отсутствующих извозчиков. В полдень все они были вызваны в полицейский участок.

Девять человек из них уехали с биржи еще до половины одиннадцатого. Десятый же показал, что около двенадцати часов он отвез одного седока на вокзал.

— Да, сударь, он вышел из дома номер четыре. В руках у него был саквояж. Он, по-видимому, был очень взволнован и то и дело говорил мне: «Поезжайте быстрее, я должен поспеть к поезду, идущему в Эссэкс».

— Удалось ли ему попасть на поезд?

— Да, мы приехали на вокзал как раз вовремя.

Джонсон взглянул в окно. Шел снег, снежные хлопья ударялись о стекла. Сыщик вздохнул: как хорошо было бы сидеть дома у камина, но это, к сожалению, невозможно, следующим поездом придется поехать в Эссэкс.

*  *  *

Около девяти часов он прибыл в маленький городок и немедленно отправился в полицейский участок.

— Я приехал из Скотланд-Ярда, — сказал он полицейскому чиновнику, предъявляя свои бумаги.

— Вы, вероятно, приехали сюда для расследования происшествия на кладбище?

— Происшествия на кладбище? А что там случилось?

— Вчера была разрыта могила, труп извлекли из гроба и снова положили обратно. Это чрезвычайно таинственная история.

— Нет, меня не это интересует. Мне нужно узнать, не приезжал ли сюда 13-го числа утром молодой человек по имени Креган. Быть может, он был здесь под чужой фамилией. Это молодой человек высокого роста, с каштановыми волосами, серыми глазами, прямым носом. Он, по всей вероятности, был одет в синий костюм и серое меховое пальто.

Полицейский, которого послали навести справки в местных гостиницах, вернулся с известием, что мистер Аллан Креган провел в гостинице «Красный Лев» сутки с 13 по 14 и уехал с ранним поездом. Швейцар говорил, что он сел на поезд, идущий в Саутгэмптон.

— Черт возьми! — проворчал Джонсон. — Вероятно, он уже в открытом море. Когда отходит следующий поезд в Лондон?

— Через час. Не хотите ли вы пойти на кладбище посмотреть разрытую могилу?

— Хорошо, это избавит меня от томительного ожидания. Чья это могила?

— Жены Генри Кардифа. У Кардифа была вблизи города вилла, которую он продал после смерти жены.

*  *  *

На следующий день О’Киффе был поражен неожиданным известием. В то время, как он сидел за работой в своем кабинете, к нему вошел главный редактор и спросил его:

— Вы, кажется, говорили, что ваш друг Креган уехал из Лондона?

— Да.

— Он вернулся. Я только что встретил его и хотел заговорить с ним, но он ускользнул от меня и перешел на другую сторону. Вам, ведь, известно, что говорят о Крегане. Я не верю этому, так как знаю его слишком хорошо, но все же мне показалось странным, что он избегает меня. Телефонируйте ему, О’Киффе, интересно, что он скажет.

О’Киффе позвонил Крегану; через мгновение раздался резкий голос мистрисс Смит.

— Мистер Креган дома?

— Нет, он еще не вернулся.

— Его не было дома с 12-го числа?

— Нет, мистер Креган с ночи от 12 на 13-е число домой не возвращался.

Глава IV. Встреча с таинственным лучом

На следующий день О’Киффе снова ожидал неприятный сюрприз. Том Кеннеди телефонировал из полицейского бюро, что прошлой ночью арестовали Крегана. Проклиная все на свете и, главным образом, глупость Крегана, О’Киффе поспешно отправился в полицейское бюро в надежде, что ему удастся поговорить со своим другом.

У входа в кабинет инспектора он встретился с Джонсоном. Сыщик казался олицетворением торжествующей хитрости.

— Ну-с, О’Киффе, — сказал он усмехаясь, — кто был прав? — И, заметив, что репортер нахмурился, он умиротворяюще добавил: — Мне вас очень жаль, но вы, ведь, сами должны согласиться с тем, что ваш друг один из самых наглых негодяев. Нет никакого сомнения в том, что именно он убил Кардифа, но это еще не все: по-видимому, на его совести есть еще другие преступления. У меня есть чрезвычайно веские доказательства, которых достаточно для того, чтобы обвинить святого.

— Подождем, — сухо возразил О’Киффе. — Мне можно будет повидаться с Креганом?

— Я думаю, что в данный момент это совершенно невозможно.

— Вы как будто забываете, что по английским законам обвиняемый не считается виновным до того…

— Я это знаю, дорогой мой, но этот человек на самом деле виноват.

Вошел инспектор, у него был хмурый и расстроенный вид.

— Очень печально, мистер О’Киффе. Такой способный молодой человек. К сожалению, нет сомнений в том, что он виноват. Нет, как это мне ни неприятно, но я не могу разрешить вам свидания. Быть может, через несколько дней.

— Вы неправы! — возмущенно заявил О’Киффе.

— Вы арестовали невиновного; я вам это докажу.

— Я буду очень рад, если вам это удастся, мистер О’Киффе.

Полицейский инспектор дружески кивнул репортеру.

— Мистер Креган мне внушает симпатию. Я был бы очень рад, если бы можно было доказать, что он не виновен. Однако, все улики против него.

О’Киффе вернулся в редакцию грустный и озабоченный. Истинный убийца должен быть разыскан. О’Киффе казалось, что он все еще видит насмешливый взгляд глубоких глаз Торнтона, дрожащие руки Винифред, теряющей носовой платок. Потом перед ним выросло прелестное личико мистрисс Уэргем с выражением испуга в чудесных голубых глазах.

На своем письменном столе О’Киффе нашел письмо, написанное незнакомым почерком. Он поспешно вскрыл и взглянул на подпись: «Винифред Кардиф».

Письмо гласило:

«Дорогой мистер О' Киффе!

Приходите ко мне как можно скорее. У меня случилось большое несчастье. Вы, вероятно, слышали, что Аллан арестован. Все это основано на недоразумении. Аллан неспособен на убийство. Однако, все утверждают, что именно он совершил это преступление. Всему этому виною я. Приходите, пожалуйста, немедленно.

Винифред Кардиф".

„Бедная девушка, — подумал О’Киффе: — неудивительно, что она сходит с ума — отец умер, жених арестован“.

Он надел пальто и отправился в Бриар-Манор.

О’Киффе был поражен ужасным видом Винифред. Ее бледное лицо стало почти прозрачным, темные тени обозначились вокруг глаз, голос звучал тихо и глухо.

— Как любезно с вашей стороны, что вы пришли так скоро, — сказала она, стараясь казаться спокойной.

— Милая мисс Кардиф, в этом нет ничего удивительного, вы ведь знаете, что я ваш друг и друг Аллана.

Она зарыдала.

— Мистер О’Киффе, Аллан… Не ужасно ли это! Все уверены в том, что он виновен. Скажите мне, что по крайней мере вы не верите этому.

— Я уверен в нем, что он невиновен.

— Но зачем же он вернулся в тот вечер обратно в сад? Что он там делал? Он ведь знал, что я больше не выйду. Это… это так подозрительно.

О’Киффе был возмущен. Неужели она подозревает Крегана? Она, которая должна была бы знать его лучше, чем кто-либо другой.

Винифред продолжала дрожащим голосом:

— Я знаю, что он невиновен, ко все же тут кроется какая-то тайна, ужасная тайна, о которой мне ничего неизвестно. Почему мой отец так ненавидел Аллана? Иногда мне казалось даже, что отец боялся его. Какое- то проклятие преследует нашу семью. Два года тому назад умерла моя мать, а теперь отец, а Аллан…

Она закрыла лицо руками.

По тому, как она произнесла последние слова, О’Киффе заключил, что она была не очень привязана к своему отцу, но Крегана она, по-видимому, любит.

Винифред вытерла глаза. Вид маленького кружевного платка навел О’Киффе на размышления. Действительно ли девушка совершенно непричастна к этому преступлению? Он взглянул на нее. Нет, это невозможно, такое выражение лица не может быть у преступницы. Он протянул руку Винифред.

— Не теряйте мужества, мисс Кардиф. Мы докажем невиновность Аллана. Я сделаю все от меня зависящее.

Вошел слуга и доложил о приходе Джонсона. Винифред испугалась.

— Опять он. Не уходите, не оставляйте меня с ним с глазу на глаз. Он будет меня снова допрашивать.

О’Киффе кивнул и сел подле окна.

Джонсон вошел и вежливо поклонился.

— Мне очень жаль, что приходится снова вас беспокоить, мисс Кардиф.

Он сразу заметил, что девушка расстроена, что у нее заплаканные глаза и что она мнет в руках мокрый носовой платок.

— Я вижу, что вы уже знаете об аресте мистера Крегана.

— Да.

— Вы его считаете виновным?

Винифред отпрянула, как будто он дал ей пощечину.

— Нет, конечно, нет!

— Вы никогда, даже на мгновение не подозревали его?

Испытующие глаза Джонсона безжалостно впились в бледное лицо девушки.

— Я… да… нет… конечно, нет.

Сыщик странно улыбнулся…

— Да и нет выражают понятия противоречащие друг другу, мисс Кардиф. Я бы попросил вас ответить более определенно.

Она помолчала одно мгновение, затем решительно заглянула в его суровые глаза и сказала:

— Мистер Креган невиновен.

— И вы ни минуты не сомневались в этом?

— Он… я… я не знала, почему он вернулся в тот вечер.

— Вы не знали этого, а известно ли вам это теперь? Мисс Кардиф замялась, но затем твердо ответила: — Да.

О’Киффе знал, что она лжет.

— Виделись ли вы с мистером Креганом 12-го числа?

— Нет.

— Писал ли он вам?

— Нет.

— Каким же образом вам это стало известно?

Винифред оперлась на спинку стула. Она дрожала всем телом.

— Помните ли вы, мисс, что, стараясь лживыми показаниями выгородить Аллана, вы бросаете тень на себя?

— На себя?

Она изумленно взглянула на него.

— Да, на себя. Насколько нам известно, только вы и Креган могли желать смерти вашего отца.

Он замолчал и испытующе взглянул на Винифред.

— Вы хотите сказать, что я… что я убила своего отца… или что я сообщница убийцы?

— Сообщница, да, это правильно. Почему вы сказали сообщница, мисс Кардиф? Вы, следовательно, знали, что некто, — не будем называть его по имени, — имел намерение убить мистера Кардифа и что этот человек нуждался в вашей помощи?

— Как вы смеете так говорить!.. Я попрошу вас уйти. Я не могу допустить, чтобы меня оскорбляли в моем собственном доме.

Винифред вскочила и направилась к электрическому звонку.

Сыщик загородил ей дорогу.

— Ваше возмущение чрезвычайно хорошо разыграно, мисс Кардиф. Но вы упустили из виду, что в пылу этого деланного возмущения вы сознались в своей собственной вине — в том, что знали о подготовлявшемся убийстве.

Винифред умоляющим жестом повернулась к О’Киффе.

— Мистер О’Киффе, это неправда! Я ничего подобного не говорила. О, как все это ужасно! Креган невиновен. Я знаю это, уверена в этом.

— В таком случае, назовите нам того, кого вы считаете убийцей своего отца, — сурово произнес сыщик. — Назовите еще кого-нибудь, кто был бы заинтересован в смерти мистера Кардифа, и я готов буду признать, что ошибаюсь.

Девушка не произнесла ни слова.

— Я жду вашего ответа, мисс Кардиф.

Опять молчание. О’Киффе чувствовал, что нервы его не в состоянии выдержать этого напряжения.

— Своими словами, также как и своим молчанием, вы убеждаете, мисс Кардиф, в том, что я с полным правом могу считать Крегана убийцей вашего отца.

Девушка вскочила; в ее темных глазах появилось выражение безумия. Пошатываясь, она направилась к выходу, но силы оставили ее и она, рыдая, упала на кушетку.

— Нет, нет, мистер Креган невиновен! — вырвалось у нее. — Вы всех можете подозревать в убийстве отца, наших слуг, гостей, которые у нас обедали в тот вечер… меня… Только не его, только не его.

„Она невиновна, — думал О’Киффе, исполненный сожаления к Винифред, тело которой содрогалось от рыданий, — она невиновна, иначе она никогда не посмела бы произнести эти слова“.

В комнате прозвучал резкий голос Джонсона:

— Не будете ли вы так любезны, мисс Кардиф, повторить ваши последние слова. Я, значит, должен подозревать вас.

— Да, меня или кого бы то ни было, всех, не все ли мне равно. Арестуйте меня, казните меня, делайте, что хотите. Но знайте, что Аллан невиновен. Скажите, что я совершила преступление, скажите, что…

О’Киффе не в состоянии был больше сдерживать себя; сердце его разрывалось от жалости к Винифред, которая не понимала, что своим поведением вредила как себе, так и своему жениху.

Репортер прервал ее, обращаясь к Джонсону:

— Разве вы не видите, что мисс Кардиф наполовину помешалась от страха? Вы, ведь, не хотите принять всерьез эти истерические выкрики.

— Я знаю, что мне нужно делать, мистер О’Киффе, — холодно отвечал сыщик. Затем, обращаясь к мисс Кардиф: — С этого момента вы находитесь под надзором полиции. Вам не разрешается выходить за ограду сада. Я поручу полицейскому агенту следить за вами.

Он поднялся и вышел.

О’Киффе подошел к находившейся в полуобморочном состоянии Винифред, стараясь успокоить ее.

— Не обращайте внимания на слова этого грубияна. Мы оба знаем, что Аллан невиновен, что же касается вас, то я так же уверен в вашей невиновности, как в своей.

Он умолк; был ли он в действительности так твердо убежден в невиновности мисс Кардиф? Он снова вспомнил сцену, разыгравшуюся в библиотеке; ему показалось, что он снова видит, как платок падает из рук девушки и закрывает конверт, конверт, содержащий неизвестный, сильно действующий яд…

Во что бы то ни стало нужно избавиться от этих сомнений, иначе он не в состоянии будет ничего сделать для Аллана и мисс Кардиф. Но как уничтожить эти сомнения? Винифред помогла ему в этом. Она села, откинула с разгоряченного лица выбившиеся пряди волос и при этом уронила мокрый от слез носовой платок. О’Киффе нагнулся и поднял его. Она улыбнулась.

— Благодарю вас, я постоянно что-нибудь теряю. Это одна из моих скверных привычек.

— Это мне напомнило об ужасных минутах, пережитых в библиотеке.

— В библиотеке?

Глаза Винифред с удивлением посмотрели на него.

— Да, тогда вы тоже уронили свой носовой платок.

Она опять улыбнулась и без тени смущения взглянула ему в глаза.

— Какая у вас прекрасная память. Я совершенно не помню…

Неожиданная мысль пришла в голову О’Киффе. Он достал из кармана маленький кружевной платок и протянул его Винифред.

— Вот, я тогда поднял его.

Он не спускал с лица Винифред испытующего взора.

— В том состоянии, в котором она сейчас находится, она, несомненно, выдаст себя.

Выражение лица Винифред совершенно не изменилось, рука, которую она протянула за платком, не дрогнула. Чувство стыда овладело О’Киффе. Как он глуп, как мог он сомневаться в виновности Винифред. Пожимая ей руку, он сказал:

— Не теряйте надежды, мисс Кардиф, все устроится, как нельзя лучше. Но, если вы хотите, чтобы я вам помог, вы не должны ничего скрывать от меня. Я слышал, что после смерти вашего отца в библиотеке были найдены какие-то бумаги. Взяла ли их полиция?

— Нет, документы эти были мне возвращены, они находятся в письменном столе моего отца.

— Мне бы хотелось их просмотреть, пойдемте в библиотеку.

Она вздрогнула.

— Нет. Мне бы никогда не хотелось переступать порог этой ужасной комнаты. Вот вам ключ. Пожалуйста, вернитесь снова сюда, когда просмотрите эти документы. К тому времени я немного успокоюсь и мы потолкуем о том, что можно сделать, чтобы спасти Аллана.

О’Киффе вошел в библиотеку. Какое-то необычайное чувство страха охватило его. Здесь лежало тело Кардифа. В этой комнате было совершено преступление в высшей степени таинственное. Неудивительно, что мисс Кардиф не хотелось входить в эту комнату.

Репортер окинул взором комнату. Ничто не изменилось со дня смерти Кардифа. О’Киффе подошел к библиотечному шкафу и достал из него тот том словаря, который видел в руках доктора Торнтона. Он открыл книгу: самый обыкновенный словарь. Репортер перелистал и встряхнул книгу. Из нее ничего не выпало. Нет, эти страницы не скрывали больше ничего. О’Киффе обыскал всю комнату, но не нашел ничего, что могло бы пролить свет на ужасную тайну. Становилось темно.

Он присел к письменному столу, зажег настольную лампу и открыл ящики. В одном из них он нашел бумаги, но ему не удалось разгадать их смысл. Одни из них были шифрованы, другие напоминали географические карты. Он спрятал их в карман, решив, что рассмотрит их подробнее дома. Затем начал рыться в ящике и достал из него большой конверт, в котором нащупал что-то твердое. Из него выпала фотографическая карточка, изображающая прелестную молодую девушку. На карточке была надпись: „Шейла“. Шейлой звали мистрисс Кардиф; фотография, по-видимому, снята много лет тому назад. Какое восхитительное лицо. Кого оно ему напоминает? Не Винифред Кардиф. Сколько в этом лице решительности, молодой радости и живости. И все-таки это лицо ему знакомо; у кого же он видел эти серые глаза, прямой тонкий нос и энергичный подбородок? Он уверен, что видел все эти черты, только менее нежные, менее женственные. И внезапно, как молния, его озарило воспоминание. Да, конечно…

Он положил карточку в карман и, погруженный в размышления, посмотрел в окно. По садовой дорожке скользила какая-то тень, в которой О’Киффе тотчас же узнал Винифред. Он поспешно погасил свет и подошел к окну.

Куда она спешит? Вдруг ему пришло в голову, что в противоположном конце сада находится глубокий пруд, и мурашки поползли по его спине. Возможно ли, что Винифред, доведенная до отчаяния, хочет искать успокоения в холодных водах этого пруда? Нет, она возвращается и медленно идет по направлению к дому.

Разве кто-то вошел в комнату? Почему вдруг стало так светло? На противоположной стене мерцает слабый голубой луч, становящийся все ярче и наполняющий комнату голубым светом.

Глаза О’Киффе напряженно следили за лучом, скользящим по комнате и побеждающим мрак. Он снова повернулся к окну: на него глядела темная, безутешная, холодная декабрьская ночь. О’Киффе посмотрел на стены: нет нигде ни малейшего отверстия, через которое бы мог проникнуть свет. Лучи проникали сквозь толстую оштукатуренную стену, как будто они были из стекла. Какой-то смутный инстинкт удерживал О’Киффе в неосвещенной части комнаты. Когда свет усилился, О’Киффе почувствовал, что какая-то необычайная свежесть охватывает его тело: казалось, что кровь быстрее течет в его жилах, кожа горела, как это бывает при быстрой ходьбе в морозный солнечный день.

Его мозг работал быстрее и отчетливее, чем обычно. О’Киффе вспомнил, что такие же ощущения он однажды испытывал после того, как вспрыснул себе морфий. Такая же ясность мысли, такое же ощущение силы, такое же чудесное чувство легкости, невесомости. Он принялся наблюдать за игрой лучей на стене. Сам того не замечая, он вытянул правую руку и на нее упал голубой луч. В то же мгновение свет исчез; в комнате снова стало темно.

О’Киффе протянул руку для того, чтобы зажечь электрическую лампу, при этом с ужасом заметил, что не может шевельнуть пальцами. Он с трудом зажег свет левой рукой. Его правая рука была совершенно парализована и бела как мел. Он прикоснулся к пальцам; рука была холодна, как лед, но кровь тотчас начала снова циркулировать. Пальцы приняли обычный вид, и он получил способность двигать рукой.

О’Киффе тяжело опустился в кресло подле письменного стола. Не сошел ли он с ума? Не приснилось ли это ему? В нем заговорила ирландская кровь — быть может, существуют действительно какие-то таинственные силы, злые духи, которые преследуют людей.

Шум проехавшего автомобиля вернул его к действительности. Он быстро поднялся и отправился в комнату к Винифред.

— Вы мне разрешите курить? — спросил он. — Я немного взволнован. По всей вероятности, на меня повлияли воспоминания, связанные с этой комнатой.

Он зажег папиросу и, к стыду своему, заметил, что руки его дрожат.

— Теперь, мисс Кардиф, я хотел бы вас попросить чистосердечно ответить мне на несколько вопросов. Хорошо?

Прекрасные карие глаза открыто взглянули на него.

— Само собой разумеется. Ведь, вы — наш единственный друг.

— Скажите, не замечали ли вы в этом доме чего- нибудь необычайного, не слыхали вы необъяснимых шумов?

Слабая улыбка появилась на ее лице.

— Вы спрашиваете так, как будто этот, построенный по последнему слову техники, дом — старинный ирландский замок, в котором обитают привидения.

— Я не шучу, — возразил он серьезно. — Припомните, пожалуйста.

Мисс Кардиф на минутку задумалась и затем ответила:

— Нет. Почему вы спрашиваете?

Не обращая внимания на ее вопрос, О’Киффе продолжал:

— Вы никогда не видели таинственных фигур, не были свидетельницей необычайных явлений? Никогда? — Он делал ударения на каждом слове. — Не видели таинственного света, цветных лучей?

Она взглянула на него так, как будто усомнилась в его умственных способностях.

— Нет, никогда. Но почему, собственно, вы задаете такие странные вопросы?

— Просто так; репортер, ведь, всегда задает вопросы.

Он ласково посмотрел на Винифред; она была такой хрупкой. Казалось, что она без посторонней помощи не сумеет перенести горе, выпавшее ей на долю.

— Нет ли у вас каких-нибудь родственников, которые могли бы погостить у вас некоторое время? Вам не следует оставаться одной.

Она покачала головой.

— Мой отец был единственным сыном, и у моей матери тоже как будто не было родных. Она никогда ничего не рассказывала о своей семье, и я даже не знаю, жив ли кто-нибудь из ее родственников.

— Кто стоит во главе ваших заводов?

— Джон Гей, наш химик. Вы с ним знакомы?

— Да, я встречался с ним несколько раз. Он производит приятное впечатление, но он страшно необщителен.

— Нет, он очень милый. Я его мало знаю, но он мне понравился с первого взгляда. Я надеюсь, что и в дальнейшем он останется во главе наших заводов. Я просила его зайти ко мне для того, чтобы обсудить положение вещей. Я, ведь, совершенно неопытна в делах.

— Я должен идти. Попытайтесь выспаться этой ночью; вам необходим покой. Если ничто не помешает, я навещу вас завтра.

О’Киффе в каком-то странном состоянии вышел на улицу. Как будто что-то удерживало, не давало уйти. Что должен был означать виденный им таинственный голубой свет; — свет, проникающий сквозь стены? Он обошел вокруг дома, внимательно осмотрел каменные стены и убедился в том, что они сложены из самого обыкновенного красного кирпича. И он медленно пустился в обратный путь.

*  *  *

Придя домой, он нетерпеливо просмотрел почту, надеясь, несмотря ни на что, получить письмо от Крегана, но не нашел ничего, кроме нескольких газет и счета от портного.

Он заглянул в объявления, напечатанные в его враге „Бритон“, и прочел следующее:

„Нужен химик. Предложения адресовать на заводы Кардифа“.

Повинуясь внезапному импульсу, О’Киффе вызвал по телефону своего друга, известного химика Крэйна.

— Вы, Крэйн? Скажите, не согласитесь ли вы оказать мне услугу? На Кардифских заводах нужен химик. Попытайтесь получить это место. Хорошо? Я вам все объясню. Приходите ко мне сегодня вечером, я буду дома.

*  *  *

В течение целых часов О’Киффе, шагая взад и вперед по комнате, пытался привести в порядок свои мысли и найти какую-нибудь нить, которая бы помогла ему выпутаться из этого лабиринта. Единственной непреложной истиной, на которой зиждилась его теория, была безусловная невиновность Аллана. И эта истина служила ему исходным пунктом. После двух часов размышлений к этой единственной истине прибавилась еще одна: „Винифред Кардиф также невиновна“. Но кто же виновен?

Единственное более или менее обоснованное подозрение касалось доктора Торнтона. Но можно ли подозревать врача только потому, что в его аптечке имеются сильно действующие яды? Какая глупость! С таким же успехом можно назвать убийцей торговца оружием потому, что в его лавке имеются револьверы. В памяти О’Киффе еще раз встал плрхо освещенный кабинет врача, колеблющийся огонек папиросы, указывающий на то, что рука мистера Торнтона дрожала. Потом ему показалось, что он снова видит голубые лучи.

Ерунда, это, вероятно, был оптический обман. Но его рука! Ведь, он в течение нескольких минут не мог шевельнуть правой рукой. Однако, это тоже можно приписать обману чувств, вызванному нервным переутомлением. Но почему была парализована правая рука, как раз та, на которую упал голубой луч?

Под утро О’Киффе заснул в кресле, положив голову на стол. Ему снилось прелестное девичье лицо, улыбавшееся ему своими веселыми серыми глазами, но внезапно в то время, как, совершенно очарованный, он любовался этими чудесными чертами, в прекрасных серых глазах появилось выражение смертельного испуга, из алых губ вырвался крик ужаса, и вдруг репортер увидел, что это лицо не молодой девушки, а бледное изможденное и измученное лицо его друга, Аллана Крегана.

Глава V. Пропавшие бумаги

Несколько дней спустя Джон Гэй явился в Бриар- Манор для того, чтобы переговорить с Винифред. По его просьбе, она приняла его в библиотеке.

Гэй присел к письменному столу и принялся просматривать бумаги. Через некоторое время он спросил:

— Здесь как будто не хватает некоторых важных документов. У вас больше нет никаких деловых бумаг?

— Нет. Это все. А чего здесь не хватает?

— Я не могу вам этого объяснить, мисс Кардиф. Эти бумаги содержат деловые тайны.

Он нахмурился.

— Быть может, документы эти находятся в банке?

— Это мало вероятно: мистер Кардиф имел обыкновение хранить их здесь.

И он снова безрезультатно обыскал ящики письменного стола.

— Я очень рада, что вы согласились стать во главе нашего завода, мистер Гэй, — сказала Винифред. — Мысль об этом внушает мне спокойствие и уверенность в том, что все будет в порядке. Я ведь ничего не смыслю в делах.

— Я надеюсь, что вы научитесь в них разбираться, — ответил он. — Вы не должны забывать, что, являясь собственницей заводов, вы несете ответственность за каждого из семисот занятых на них рабочих.

Она удивленно взглянула на него.

— Я знаю. Аллан… мистер Креган часто говорил со мной об этом. Не находите ли вы, что нужно внести какие-нибудь изменения в наши порядки?

Он печально улыбнулся:

— Какое-нибудь. Милое дитя, — простите меня, что я вас так назвал, мисс Кардиф, — в сущности следовало бы изменить все без исключения. Продолжительность рабочего дня, заработную плату и все остальное. Однако, я захожу слишком далеко. Но одно вы действительно могли бы провести в жизнь: не применять детского труда.

Она изумленно взглянула на него.

— Но, ведь, мы его не применяем.

— Нет. Это не совсем так. Правда, родители заявляют, что их дети уже старше пятнадцатилетнего возраста и только кажутся моложе своих лет. В действительности же у вас работает около двадцати детей в возрасте до 12 лет.

— Неужели родители могут быть так жестоки?

Он как-то странно взглянул на нее.

— Знаете ли вы, что такое голод, не тот голод, который вы чувствуете перед обедом, но тот мучительный голод, который испытывают несчастные, не имеющие куска хлеба? Знаете ли вы, что значит дрожать от холода в нетопленой комнате, потому что ее нечем отопить? Вы говорите о жестокости родителей, мисс Кардиф. Но что же им делать? Войдите в квартиры этих людей, присмотритесь к нищете, к ужасной нищете, в которой живет пролетариат. И когда вы там побываете, вы вряд ли сможете говорить о жестокости. И вы поймете, кого или, правильнее говоря, что следует назвать жестоким.

Бледное лицо Гэя с резко очерченным ртом и мечтательными нежными глазами покрылось краской. Его низкий голос и мягкое ирландское произношение производили на Винифред потрясающее впечатление. Она взглянула на него блестящими глазами.

— Разве ничем нельзя помочь? — спросила она.

— Все изменится со временем, — мягко сказал он. — Мы еще будем свидетелями того, как наступит век справедливости и всеобщего счастья.

Некоторое время они еще беседовали о делах, а затем Винифред нерешительно спросила:

— Не хотите ли вы отдохнуть до того, как вы возьмете на себя управление нашими заводами? Ведь, вы ирландец, а вам, вероятно, хочется повидать свою родину перед тем, как окончательно обосноваться здесь.

Выражение глубокой печали появилось на его лице. — Нет, благодарю вас, мисс Кардиф.

— Это совершенно невероятно, — ирландец, который не любит своей родины.

Голубые глаза Гея загорелись.

— Я не люблю своей родины? Ах, если бы вы знали, как я люблю эту несчастную, истерзанную страну, эту страну мучеников, Ирландию, которая могла бы весь свет научить тому, что такое в действительности свобода и братство, эту страну, которая закована в цепи, угнетена и истекает кровью.

Разве не стоит у меня постоянно перед глазами ее великолепная природа и нежная красота, которая превосходит красоту всех женщин? Разве я не привязан к своей родине душой и телом? Разве я не отдал этому острову страданий всего, что я имел, — моей души, моего ума, всей моей жизни?

Не живу ли я исключительно для своей родины, для того, чтобы помогать ее друзьям и бороться с ее врагами?

Гэй, по-видимому, совершенно забыл о том, где он находится, и о том, что его слушает Винифред Кардиф. Казалось, его глаза видят, как содрогается под кулаками угнетателей его прекрасная родина. Вдруг выражение печали сменилось на его лице выражением радости, и он тихо произнес:

— Ирландия, исстрадавшаяся Ирландия, ты будешь освобождена!

И снова лицо его стало печальным. Он повернулся к Винифред:

— Простите, пожалуйста, мисс Кардиф; когда дело касается Ирландии, каждый ирландец забывает обо всем на свете. Все же, могу вас уверить, что на ваших заводах я не буду ни мечтателем, ни фантазером.

*  *  *

Когда на следующее утро О’Киффе пришел к Винифред, она рассказала ему о визите мистера Гэя.

— Он был очень взволнован, так как не мог найти каких-то бумаг, касающихся деловых тайн. Куда бы могли исчезнуть эти бумаги?

О’Киффе почувствовал угрызения совести, вспомнив о бумагах, взятых им домой. Он хотел было сознаться ей в своем поступке, но что-то удержало его.

— Они где-нибудь найдутся, — сказал он равнодушно. — Скажите, а что собственно за человек этот мистер Гэй?

— Я думаю, что он очень хороший человек и убежденный патриот. Тон, которым он говорил об Ирландии, поразил меня до глубины души.

— Мне бы хотелось увидеться с ним; он был дружен с Алланом?

— Я знаю только, что Аллан постоянно изумлялся его способностям, но мистер Гэй — человек чрезвычайно необщительный, и у него нет друзей, несмотря на то, что все рабочие прекрасно относятся к нему.

— Произвело ли на него исчезновение бумаг сильное впечатление? — спросил, мучимый угрызениями совести, О’Киффе.

— Он ничего не сказал, но я заметила, что исчезновение этих бумаг очень огорчило его. Вам еще не разрешили свидания с Алланом, мистер О’Киффе?

— Нет, еще нет, но я надеюсь в ближайшее время получить разрешение.

— И вы еще не имеете никаких доказательств его невиновности?

— Пока еще нет.

Возвращаясь по темным улицам к себе домой, О’Киффе думал лишь об одном:

„Нужно показать эти бумаги какому-нибудь опытному специалисту. Я почти уверен, что они не содержат деловых секретов“.

Вечером он открыл несгораемую кассу и убедился в том, что бумаги целы. Когда он снова запер кассу, ему бросилось в глаза, что железная дверь начинает расплавляться: большая металлическая капля, похожая на слезу, повисла неподалеку от замка.

Глава VI. Библиотека, которую посещают призраки

Газеты не переставали приводить подробности ставшего знаменитым „дела Кардифа“: „Бритон“, писавший все, что было угодно Джонсону, усердствовал больше всех и утверждал, что убийца — Креган. Во время допроса Креган не привел почти ничего в свое оправдание, и то немногое, что он сказал, не было особенно убедительно.

Да, мисс Кардиф вечером 12-го декабря посылала за ним, он встретился с ней в парке Бриар-Манор. Когда его спросили, о чем с ним говорила мисс Кардиф, он не пожелал ответить. Он показал, что в течение десяти минут они пробыли в парке, затем мисс Кардиф пошла домой, а он ушел из сада. Неподалеку от своего дома он встретил телеграфиста, передавшего ему телеграмму. Полученное им известие заставило его снова вернуться в Бриар-Манор для того, чтобы поговорить с мистером Кардифом. Когда следователь предложил ему показать телеграмму, он заявил, что порвал ее, и отказался сообщить содержание. Далее он сказал, что незаметно для прислуги вошел в дом, прошел в библиотеку, где находился в то время мистер Кардиф, и разговаривал с ним в течение пяти минут. Он опять отказался сообщить содержание своего разговора с Кардифом, так как дело касалось их личных отношений. Мистер Кардиф был взбешен, и Креган, тоже рассерженный, ушел, снова не встретив никого ни в коридоре, ни на лестнице.

Почему он в эту же ночь уехал из Лондона?

Он объяснил это личными делами. На вопрос о том, какие дела, — он отказался ответить.

Из дальнейших вопросов выяснилось, что он родился в Америке, что его родители — ирландцы и что он только около двух лет тому назад первый раз приехал в Европу. Да, он тайно обручен с мисс Кардиф. Мистер Кардиф был против этого брака, но они надеялись со временем получить его согласие.

Описав все это, „Бритон“ негодующим тоном восклицал:

„Один из достойнейших людей Англии пал от руки гнусного убийцы. Преступление совершил не простолюдин, а человек нашего круга, работавший на предприятиях Кардифа в течение целого года, человек, который был связан с мистером Кардифом как деловыми, так и личными отношениями. Человек, который говорит, что любит дочь, но не остановился перед тем, чтобы убить отца. Пусть преступник не рассчитывает на снисхождение. Павший от руки убийцы Кардиф взывает об отмщении. Справедливость восторжествует“.

„Бритон“ не упоминал только об одном — каким образом было совершено преступление. Следствие установило, что Генри Кардиф не был отравлен, на теле не было найдено ни ран, ни других следов насилия. Убитый был здоровый человек и, по словам лакея, прекрасно чувствовал себя за двадцать минут до смерти. Это было самым загадочным происшествием в Лондоне за последние десять лет.

Правосудие, устами „Бритон’а“, говорило: „Наш знаменитый, известный всем сыщик мистер Джонсон напал на след преступника, арестовал его, и нужно надеяться, что ему удастся восстановить точную картину убийства“.

Джонсон сидел у себя в комнате и писал. Великий человек, — никогда еще он не сознавал в такой степени своего величия, — он был полон самых лучших чувств ко всему миру, к Крегану, потому что он не удрал, к Кардифу, потому что он позволил себя убить и, таким образом, дал возможность Джонсону показать свой необычайный ум. Но, главным образом, он был доволен собой, Джонсоном, королем сыщиков, источником мудрости.

Слуга принес вечернюю почту; Джонсон получил два письма. Одно, от доктора Торнтона, очень обрадовало его. Он бережно спрятал это письмо в ящик, в котором находились документы, относящиеся к делу Кардифа, и вскрыл второе. Письмо было написано на пишущей машинке и без подписи. Джонсон прочел его раз, другой, громко засмеялся, взял в третий раз в руки и прочел вслух:

„Господину С. Джонсону, Скотланд-Ярд“,

Милостивый государь.

Вы губите невиновного. Аллан Креган невиновен. Когда он 12-го декабря покинул Бриар-Манор, мистер Кардиф был совершенно здоров. Не бросилось ли вам в глаза, что на теле убитого нет ни следов отравления, ни ран? Генри Кардиф погиб не от человеческой руки, а от неведомой силы, силы, не имеющей себе равной на земле. Я могу доказать правильность своих слов. Отправьтесь завтра после полудня в Бриар-Манор, обыщите библиотеку и убедитесь в том, что никто там не спрятан. Заприте в комнате собаку. Следите за тем, чтобы никто не входил. Затем через полчаса снова войдите в комнату. Вы найдете собаку мертвой — на ее теле не будет никаких ран. Но никто не должен входить в комнату, пока пройдет полчаса. Не думайте, что вы можете обмануть силу, повелевающую жизнью и смертью. Я могу доказать правоту своих слов только в том случае, если собака будет одна в комнате. Завтра, 23-го декабря, между пятью и шестью часами я вам докажу, что Аллан Креган невиновен. Не забывайте: никто не должен входить в комнату, прежде чем не пройдет полчаса».

Джонсон усмехнулся.

— Какая наглость! Кто бы мог быть автором этого глупого письма? Быть может, мисс Кардиф, желая спасти своего жениха? Неужели она действительно думает, что Джонсон позволит ввести себя в заблуждение подобной бессмыслицей?

Он снова зажег трубку и задумчиво взглянул на письмо.

«Может быть, пойти туда завтра? — подумал он. — Хотя бы для того, чтобы убедиться в том, что все это сплошной вымысел. Какая-то неведомая сила. Почему не рука провидения, не злой дух? Если я туда пойду, то я буду смешон; если же я не пойду туда, то у меня всегда будет чувство, что я что-либо упустил, и я всю жизнь буду упрекать себя. Да, я пойду для того, чтобы вывести их на чистую воду.»

На следующий день, в сопровождении большого дога, он вошел в библиотеку Бриар-Манора. Он тщательно обыскал всю комнату, убедился, что в ней никто не спрятан и что нет никакой потайной двери. Затем посмотрел на часы. Было без пяти минут пять. Джонсон усмехнулся.

— Посмотрим, что теперь произойдет.

Он решил не считаться с запрещением автора письма и остаться в библиотеке.

Он подошел к двери и сказал полицейским:

— Максвелл, Стронг, оставайтесь на своих постах. Я скоро вернусь.

Затем он потушил электричество, бесшумно прошел в глубину комнаты и сел в кресло. Он вынул револьвер и стал вглядываться в темноту.

Царила глубокая тишина. Дог спокойно лежал у камина и ровно дышал.

«Как странно, — думал Джонсон, — вот я опять сижу в той самой комнате, в которой погиб Кардиф».

В комнате стало светлее. В окно проник бледный голубой луч, скользнул по письменному столу и осветил собаку.

Джонсон ждал. Тишина. Не было слышно ни звука. Сыщик насмешливо улыбнулся. Какой он дурак, что пришел сюда; разумеется, ничего не произойдет. Это, ведь, можно было предвидеть. Вдруг слабый шум привлек его внимание. Собака вскочила и стала бегать по комнате и обнюхивать углы. При свете голубого луча Джонсон заметил, что у собаки поджат хвост и что она сильно дрожит. Собака завыла. Потом стала дико метаться по комнате, точно погоняемая смертельным страхом.

Нервы Джонсона были напряжены до крайности. Неужели нельзя положить конец этому отвратительному визгу? Он по полу подполз к собаке, стал гладить ее и шептать ей успокоительные слова. Собака хотела его укусить, потом подняла голову и посмотрела остановившимися от ужаса глазами на противоположную стену. Джонсон посмотрел по направлению ее взгляда. Ничего. А собака продолжала визжать. Джонсон почувствовал, что руки его леденеют. Неужели этот пес никогда не замолчит? Вдруг собака вскочила, не переставая глядеть на стену, и начала лаять и выть. Джонсон бросился к двери и зажег свет.

В комнате стало светло, и сыщик направился к стене, на которую смотрела собака. Ничего. Он вторично обыскал комнату. Ничего. Он подозвал собаку. Виляя хвостом, она подошла к нему и, по-видимому, совершенно успокоилась.

Джонсон выругался. Он дал себя обмануть, как последний дурак. Он, знаменитый сыщик Скотланд-Ярда.

— Черт возьми эту проклятую девчонку! — громко сказал он и посмотрел на часы. Было без десяти шесть. Он сел за письменный стол и стал рассматривать расставленные на нем вещи. Его взгляд остановился на фотографии Винифред, весело улыбавшейся ему из белой рамки.

— Продолжайте улыбаться, моя милая, — проговорил он сердито. — Дайте на себя поглядеть. Благодаря этой невинной улыбке, вы скрываете всю свою хитрость и изворотливость.

Он взял карточку в руки и стал рассматривать ее. Когда он хотел поставить ее на место, то заметил между стеклом и рамкой что-то белое. Он стал трясти карточку и из нее выпал маленький пакетик.

— Черт возьми! Ведь это, вероятно, тот самый яд, который мы напрасно ищем.

Эта мысль прорезала его мозг, как молния.

— Хорошо спрятано; кто бы стал его тут искать!

Он, не отрываясь, глядел на пакетик, который считал залогом своей победы и — надо отдать справедливость Джонсону — залогом торжества справедливости и закона.

В дверь постучали, — вошел полицейский.

— Пять минут седьмого, мистер Джонсон. Мы начали беспокоиться за вас.

— Все в порядке, Стронг, можете оба идти домой. Но прежде отведите эту собаку ко мне.

«Нужно дать сделать анализ этого порошка, — подумал Джонсон, уходя из Бриар-Манора. — Я зайду на заводы Кардифа, посмотрю нет ли там Гэя».

Джон Гэй только что ушел из лаборатории. Его новый ассистент был еще там. Джонсона провели к нему. Перед ним был молодой блондин с задумчивым, немного болезненным выражением лица. Он, согнувшись, стоял у стола.

— Извиняюсь за беспокойство, — сказал сыщик, — я рассчитывал, что застану еще мистера Гэя. Я хотел просить его сделать анализ одного порошка.

— Мистер Гэй только что ушел, но если вам угодно, я могу сделать этот анализ.

— Благодарю. Вы чрезвычайно любезны.

— Анализ будет готов не раньше завтрашнего утра. Разрешите прислать его вам?

— Нет, спасибо, я сам приду за ним.

Сыщик передал молодому человеку порошок и вышел из лаборатории.

Крэйн приступил к анализу порошка. На его бледном, задумчивом лице появилось выражение величайшего изумления.

Глава VII. Разбитое окно

Наконец, О’Киффе удалось получить разрешение посетить Крегана. Его впустили в большую комнату, куда через несколько минут привели арестованного.

О’Киффе был очень разочарован тем, что надзиратель сел рядом с его другом и, таким образом, пришлось отбросить мысль об откровенном разговоре.

Он взял Крегана за руку и попытался рукопожатием показать ему, насколько он ему верит.

У Крегана был болезненный вид. Его лицо осунулось, большие глаза лихорадочно блестели.

— Ты знаешь, в чем меня обвиняют? — хрипло спросил он.

— Мне очень жаль, но об этом не разрешается говорить, — вмешался в разговор надзиратель.

Креган безнадежно пожал плечами и выражение глубокой скорби появилось на его лице. Затем он быстро и лихорадочно начал рассказывать.

— Я болен… я страшно болен… не могу спать… Мои глаза ужасно воспалены… Вероятно, они совсем красные и опухшие, посмотри…

Что-то в тоне Крегана поразило О’Киффе. Он взглянул на его глаза, и в то время, как Креган продолжал говорить, О’Киффе заметил, что длинные темные ресницы Крегана подымались и опускались через равные промежутки времени. И он сразу понял. Как-то раз в шутку он с Креганом попробовал говорить друг с другом таким образом, применяя систему Морзе — длинный удар ресниц или короткий, в зависимости от буквы, которую нужно было передать. И теперь Креган, по- видимому, хочет говорить с ним этим способом.

Пристально следя за движением его век, О’Киффе стал рассказывать о своей газете, едва понимая, что он говорит.

О’Киффе напряг все свое внимание до такой степени, что у него разболелась голова. Он очень боялся: сумеет ли он настолько владеть своим лицом, чтобы надзиратель ничего не заметил. Пот выступил на его лбу, руки сделались холодными и влажными. В короткий промежуток времени, когда ресницы Крегана не двигались, у него вырвалось: «Господи», — что не имело никакой связи с только что произнесенными Креганом словами: «Надеюсь, мисс Кардиф здорова». Но надзиратель, как видно, ничего не заметил. Он следил только за тем, чтобы разговор не касался обстоятельств дела Кардифа.

Оба друга продолжали разговор при помощи системы Морзе.

Обещав Крегану вскоре снова прийти, О’Киффе попрощался с ним; он поспешил в редакцию и попросил у главного редактора отпуск.

— Вы мне как раз сейчас нужны, так как процесс об убийстве будет слушаться с участием присяжных, — сказал главный редактор, морща лоб.

— Я приеду как раз вовремя. Но теперь мне необходимо иметь два дня отпуска.

— Если это так необходимо… Только смотрите, не подведите меня.

Когда вечером Винифред Кардиф телефонировала О’Киффе, его квартирная хозяйка ответила ей, что он уехал на несколько дней и не оставил своего адреса. Крэйну, зашедшему навестить своего друга, сказали то же самое, но когда он пришел на следующий день, О’Киффе вернулся из своего таинственного путешествия.

— Присаживайся к столу, пока я буду есть, — сказал О’Киффе, — я умираю от голода. Что нового?

— Произошло нечто чрезвычайно странное, хотя возможно, что это — случайное совпадение.

О’Киффе начал есть.

— Ты помнишь о том яде, анализ которого я производил для тебя?

— Да, у меня есть все основания помнить об этом.

— Несколько дней тому назад меня попросили сделать анализ порошка, который оказался таким же ядом, как тот, что ты давал мне. Если подумать, как редко встречается этот яд в Англии, — ты ведь знаешь, что речь идет об индийском яде и что химический состав…

— Меня совсем не интересует его химический состав. Кто тебе принес яд?

— Сыщик Джонсон.

О’Киффе чуть не опрокинул стакан.

— Он сказал тебе, откуда его взял?

— Нет.

— Удивительная история. Есть еще что-нибудь?

— Ничего.

— Ничего. Обстоятельства складываются очень скверно для Крегана.

— Какие идиоты эти сыщики и полицейские!

— А разве ты не думаешь, что Кардиф был убит?

— Я уверен в этом, но непонятно, что его убило. Мне кажется, что причина его смерти — какая-то таинственная сила.

— Ты бредишь, Бриан, ложись в постель и успокойся. Ты переутомился, занимаясь все время делом Крегана.

— Да, мне не мешало бы посоветоваться с врачем, — ответил со странной усмешкой О’Киффе, отодвинул тарелку и закурил папиросу.

*  *  *

На следующее утро д-р Торнтон сидел в своем кабинете, когда вошел слуга и доложил, что приехал мистер Бриан О’Киффе.

О’Киффе вошел и устало опустился в кресло. Они стали говорить о погоде и о последних дебатах в парламенте.

О’Киффе усталым жестом прикоснулся к голове.

— Вы плохо выглядите, О’Киффе, вы больны?

— Да, я пришел собственно за тем, чтобы посоветоваться с вами. Я ненавижу врачей и никогда не обращаюсь к ним, но вас я знаю и потому мне это легче сделать. Я попросил бы вас выслушать меня. У меня тупая боль в затылке, головокружения, и я часто бываю близок к обмороку. Я не знаю, что со мной.

— Вы, вероятно, переутомились.

О’Киффе поднялся и, стоя спиной к старинному итальянскому шкафу, на который он обратил внимание при своем первом посещении Торнтона, продолжал:

— Скажите это нашему главному редактору. Он постоянно забывает, что я — человек, а не машина. Проклятие, снова эта невыносимая боль!

Он пошатнулся, как бы ища опоры, вытянул руку и при этом разбил стекло шкафа. Осколки со звоном упали на пол. Через несколько минут О’Киффе лежал на диване и доктор Торнтон вливал ему в рот коньяк.

— Мне очень неприятно, доктор, что я доставил вам столько хлопот. Ваш прекрасный старинный шкаф…

— Пустяки. Не волнуйтесь. Я бы посоветовал вам хорошенько отдохнуть. Я пошлю за извозчиком. Поезжайте прямо домой. Так. Вот рецепт. И не волнуйтесь больше по поводу Крегана. Поверьте мне, он не стоит этого.

— Быть может, вы правы. Ну, я пойду. Не беспокойтесь об извозчике, меня ждет автомобиль. Я сейчас пришлю вам стекольщика. Мне очень неприятно, что я причинил вам беспокойство.

— Я сам пошлю за стекольщиком.

— Нет. нет. Вы должны разрешить мне…

— Не стоит, дело не спешное.

— Нет, нет. Всего хорошего. Еще раз извиняюсь.

И прежде, чем Торнтон успел что-либо сказать, О’Киффе вышел из комнаты.

Доктор все еще сидел за письменным столом, когда вошел посланный О’Киффе стекольщик. Это был старик с всклокоченной седой бородой.

Вынув разбитое стекло из рамы, он нерешительно сказал:

— Извините, мистер, я забыл захватить замазку. Нельзя ли послать вашего лакея. Здесь, по близости от вас, можно, вероятно, достать замазку. Я старик, мне трудно взбираться по лестнице.

— Хорошо.

Доктор Торнтон позвонил своему лакею и старик обстоятельно объяснил ему, какая нужна замазка.

Через несколько минут раздался звонок. Доктор вспомнил, что отослал лакея, и сам пошел открывать дверь. Стекольщик как раз соскабливал с рамы засохшую замазку.

Доктор Торнтон вернулся, держа в руках письмо, сел к письменному столу и стал читать. Стекольщик незаметно наблюдал за выражением лица доктора.

Письмо, по-видимому, было неприятное. Не успел доктор прочесть первые строки, как лицо покрылось смертельной бледностью, его глаза с ужасом уставились на бумагу. Письмо было коротким. Торнтон все снова перечитывал его, пока слова начали плясать перед его глазами. Друзья доктора часто удивлялись тому, как он молодо выглядит, но если бы они посмотрели на него в этот момент, они увидели бы разбитого старика, который безуспешно старался скрыть свое волнение. Он испуганно смотрел на злосчастное письмо. Через некоторое время Торнтон поспешно поднялся, подавляя стон, и тогда только заметил, что старый стекольщик пристально смотрит на него.

— Почему вы так уставились на меня? — злобно воскликнул он: — чего вы хотите?

Стекольщик не испугался полубезумного взгляда доктора.

— Я думал, что вы заболели. Не принести ли вам чего-нибудь? Вы, вероятно, получили дурное известие.

В глазах стекольщика промелькнуло выражение острого любопытства. Доктор испуганно отвел глаза.

— Идите, я хочу остаться один. Уходите, — прошептал он дрожащим голосом.

— Как же шкаф? Ведь нужно вставить стекло.

— Черт с ним, со шкафом! Уходите, вам будет уплачено.

Дрожащими руками Торнтон достал кошелек.

— Получайте, уходите.

Старик медленно пошел к двери, еще раз оглянулся и бросил на доктора загадочный взгляд. Глаза стекольщика как будто проникали в самые сокровенные уголки души доктора, который задрожал под этим взглядом, точно его охватил порыв холодного ветра.

Стекольщик поклонился и ушел. Оставшись один, Торнтон стал метаться по кабинету, как дикий, запертый в клетку зверь.

*  *  *

Крэйн лег в постель, укрылся одеялом и намеревался уже потушить свет, когда у входной двери раздался резкий звонок. Он накинул халат и отпер дверь. Перед ним стоял О’Киффе.

— Ты, очевидно, совсем с ума сошел, Бриан, — недовольно сказал Крэйн, — уже ночь, и я уже собирался спать.

— Пожалуйста, перестань. Мне нужно поговорить с тобой. Пойдем в твою комнату.

Крэйн покорно вздохнул и, полуодевшись, последовал за своим другом. Лицо О’Киффе пылало, по его виду можно было сказать, что он очень взволнован.

— Ты говорил, что яд, анализ которого ты производил, редко встречается в Англии. Вот третий порошок, который я могу присоединить к твоей коллекции. — И он бросил маленький пакетик на стол.

Крэйн удивленно взглянул на него:

— Откуда ты знаешь, что это — тот же яд?

— Я знаю. Сделай завтра анализ и ты увидишь, что я прав.

— Откуда ты его взял?

— Заработал честным трудом. Ты даже не подозреваешь, какой я хороший стекольщик, — смеясь, сказал О’Киффе.

— Хочешь виски, Бриан? Скажи, зачем ты пришел ко мне в такой поздний час?

— Ты должен будешь пожертвовать своим сном, старина, тебе ничто не поможет. Я должен, наконец, выяснить, кто убил Кардифа. Я тебе расскажу, как я представляю себе это дело. Слушай внимательно и останови меня, если я начну заговариваться.

Тяжело вздыхая, Крэйн уселся на диван, и О’Киффе, шагая из угла в угол, начал:

— Я буду говорить о деле Кардифа, как будто ты о нем ничего не знаешь. Итак, слушай: перед нами человек еще не старый, здоровый, крепкий. За двадцать минут до смерти его видели совершенно здоровым. При вскрытии не было ничего обнаружено. Врачи уверяют, что смерть наступила вследствие разрыва сердца, но для этого нет никаких доказательств. Не было обнаружено также и следов отравления. Самоубийство исключается. Кардиф был богатым человеком и у него не было никаких оснований кончать жизнь самоубийством. И кроме того, если бы он хотел покончить с собой, он бы не написал на блокноте:

«13-го в 10 ч. утра: разговор с юрисконсультом. 4 ч. дня: телефонировать Гею».

Таким образом, предположение о самоубийстве отпадает. Теперь, представь себе комнату: большая библиотека, письменный стол у окна, посередине комнаты большой круглый стол, по стенам книжные шкафы. Налево — дверь в спальню Кардифа, направо — вторая дверь, ведущая в маленький будуар, третья дверь выходит в коридор.

Кардиф сидит за столом. Кто-то входит. Кто это? К обеду было несколько человек гостей и доктор Торнтон задержался дольше других; он ушел за восемь минут до того, как Кардиф позвал лакея.

У Кардифа есть дочь. Она в плохих отношениях с отцом, потому что он противится ее браку с Креганом. Но она совершеннолетняя и может выйти замуж и без разрешения отца. Кроме того, достаточно один раз взглянуть на нее, чтобы понять, что она неспособна на преступление. Кардиф был сильным человеком, а его дочь — хрупкая, слабая девушка. Так что мисс Кардиф подозревать нельзя.

Крэйн утвердительно кивнул головой:

— Я вполне присоединяюсь к твоему мнению.

— Остается еще одно предположение, что убийца — Креган. Он говорит, что был в библиотеке после того, как ушли гости, но он точно не помнит когда. Он утверждает, что ушел, не встретив никого. Сколько времени он провел в доме? Без четверти двенадцать Кардиф позвал лакея, который вошел в библиотеку и застал там своего хозяина и Винифред. Через десять минут лакей принес виски. Библиотека была пуста, дверь, ведущая в спальню Кардифа, открыта. Мисс Винифред, вероятно, оставалась там около двух минут после того, как лакей в первый раз ушел из библиотеки. От письменного стола до двери — двадцать шагов, от двери до лестницы — тридцать пять. По всей вероятности, девушке понадобилось две минуты, чтобы дойти до лестницы. Две минуты она пробыла в библиотеке, две минуты ей понадобилось, чтобы дойти до лестницы, итого — четыре минуты. Подымаясь по лестнице, она в течение двух минут видела весь коридор. Значит, в течение восьми минут никто не мог войти в библиотеку, не будучи замеченным Винифред или лакеем. Таким образом, в распоряжении убийцы было только две минуты для того, чтобы проникнуть в библиотеку, убить Кардифа и скрыться. Ты видишь, как это нелепо? Повторяю: лакей, когда принес виски, нашел комнату пустой. Через семь минут он вернулся, чтобы спросить, можно ли тушить свет, и увидел около стола труп Кардифа. Если ты вспомнишь, какое расстояние отделяет комнату от лестницы, то ты убедишься, что за такое короткое время нельзя войти в комнату, совершить убийство и бежать. Лакей, подымаясь по лестнице, тоже видел коридор в течение двух минут.

— А окно? — спросил Крэйн.

— Библиотека находится на втором этаже и через окно в нее нельзя проникнуть без лестницы.

— Откуда ты знаешь, что лакей вернулся ровно через семь минут?

— Он показал на допросе, что большие часы в библиотеке пробили полночь, когда он выходил из комнаты.

— Но, ведь, это доказывает, что он в полночь ушел из библиотеки, но неизвестно, когда он вернулся.

О’Киффе улыбнулся.

— Часы остановились как раз на семи минутах первого. Так они стоят и до сих пор. Я думаю, что доказал тебе, что ни Торнтон, ни мисс Кардиф, ни Креган не могли совершить этого убийства. Но кто же убийца? Кто в состоянии убить человека таким образом, чтобы на теле не осталось никаких следов?

Но ведь существуют яды, отравление которыми не оставляет никаких следов.

— Я знаю, но их не легко достать. Если бы убийца даже достал этот яд, то как ему удалось всыпать его в виски Кардифа? Конечно, не исключена возможность существования человека, которого Кардиф боялся, от которого он хотел скрыть кое-что.

О’Киффе замолк и погрузился в размышления. Через минуту он воскликнул:

— Нет, это не мог быть Торнтон, лакей видел, как он ушел. По нашим расчетам, он не мог незаметно вернуться и совершить убийство. Таким образом, мы возвращаемся к прежнему вопросу, как и кем был убит Кардиф.

— Не знаю, — Крэйн пожал плечами.

— Мне кажется, Бриан, что ты построил какую-то теорию.

— Собственно говоря, этого нельзя назвать теорией. Это просто догадка. Произошло нечто загадочное, нечто — не смейся надо мной — нечто сверхъестественное.

— Сверхъестественное? Это убийство сведет тебя с ума. Я охотно соглашаюсь с тем, что никто из трех подозреваемых тобой лиц непричастен к этому преступлению. Но сверхъестественные силы…

— Пусть будет по-твоему. Во время своего рассказа я сам себе доказал правильность своих выводов. А теперь ложись спать, ты вполне заслужил отдых.

Глава VIII. Кто прав

В этот день сыщик Джонсон из Скотланд-Ярда был чрезвычайно занят. Настроение его все улучшалось. Материалы, касающиеся дела Кардифа, образовали на его письменном столе целую гору.

Когда часы на церковной башне пробили час, Джонсон с чувством удовлетворения потянулся и встал.

Все было готово: завтра он передаст весь материал судебному следователю, через неделю или две начнется процесс, и мир снова узнает, какой проницательный человек сыщик Джонсон из Скотланд-Ярда.

Разговор, который на следующий день происходил между Джонсоном и Креганом, привел последнего в состояние полнейшей безнадежности. Даже О’Киффе, пришедшему спустя несколько часов в тюрьму, несмотря на всю свою уверенность в благоприятном исходе дела, не удалось успокоить его.

О’Киффе было разрешено только десятиминутное свидание. Репортер горячо пожал руку своего друга и сказал:

— Погода улучшается, солнечные лучи проникают сквозь тучи, — а веки его между тем протелеграфировали вопрос:

«Можно ли уже открыть нашу тайну?»

«Нет», — ответил тем же способом Креган, — «нет», «нет».

Глазами О’Киффе невольно сказал: «глупое великодушие», а губами прошептал:

— Хорошо, не забудь, что кто-то думает о тебе день и ночь.

На бледном лице арестованного появилась улыбка, он прошептал: «Я счастлив», и никак не мог скрыть чувство, которое глубоко потрясло его душу. Уходя, О’Киффе встретил в коридоре Джонсона, который только что вышел от полицейского комиссара. Джонсон торжествовал. Полицейский комиссар, не скрывавший до сих пор своей неприязни к сыщику, — Джонсон объяснял это завистью, — был с ним чрезвычайно любезен и мил. Джонсон, тщеславие которого было удовлетворено, подошел к О’Киффе и спросил его вызывающим тоном:

— Итак, вы все еще не согласны с моим мнением? Все еще не убедились в том, что я прав?

— Я не только думаю, что вы неправы, но я это знаю, — холодно возразил О’Киффе.

— Зайдите ко мне в кабинет и я вам докажу, что ваша вера в невиновность Крегана не имеет оснований.

О’Киффе последовал за сыщиком в его кабинет и опустился на кожаный диван. Джонсон с гордо поднятой головой подошел к О’Киффе и сказал:

— Креган — убийца.

О’Киффе ядовито усмехнулся:

— Не будете ли вы так добры сообщить мне, когда он совершил убийство?

— В его распоряжении было десять минут.

О’Киффе покачал головой и повторил Джонсону соображение, которое он раньше высказал Крэйну.

Джонсон выслушал с недоверием, потом сказал:

— В распоряжении Крегана было 7 минут. Нет, не перебивайте меня. Помните ли вы, что двери библиотеки завешаны тяжелыми портьерами? Креган, никем не замеченный, спрятался за этими портьерами. Он видел, как мисс Кардиф вышла из библиотеки. По-видимому, она плакала; во всяком случае, она была сильно возбуждена. Он был уверен, что после ссоры с отцом она уже не вернется в библиотеку, и знал также, что лакей не может возвратиться раньше определенного времени. Итак, он входит в библиотеку, говорит с Кардифом, они ссорятся. Креган уходит из библиотеки и снова прячется за портьерой. Лакей, который входит в комнату, оставляет дверь открытой, и Креган видит, что комната пуста, всыпает яд в виски и снова прячется за портьерой. При этом он ничем не рисковал, так как Кардиф находился в соседней комнате, и если бы он даже вернулся, то Креган мог бы объяснить свое присутствие тем, что хотел спокойно потолковать с ним, сказать ему, что он раскаивается в своей горячности и просит прощенья. Так как Креган был хорошо знаком с расположением комнат, то ему не трудно было убежать, пока лакей оставался в буфетной.

— Откуда вы знаете, что Креган прятался за портьерами? — спросил О’Киффе.

— Я нашел следы от мокрых сапог. Вы, вероятно, помните, что в ночь убийства шел сильный снег.

— А почему вы думаете, что Кардиф выходил в другую комнату?

— Потому, что лакей, вернувшись в библиотеку, никого в ней не застал и заметил, что дверь в спальню была открыта. Кардиф, вероятно, пошел за снотворным. На его ночном столике нашли открытую коробочку с порошками. Затем Кардиф возвратился в библиотеку, выпил отравленное виски и замертво упал на пол…

— А что же стало с бокалом?

— Да, вы, по-видимому, основательно изучили это дело, вы даже знаете, что покойный постоянно пил свое виски из серебряного бокала. Бокал исчез. И его исчезновение не трудно объяснить. Вероятно, Креган, которому хорошо было известно, сколько пройдет времени, пока начнет действовать яд, вернулся и унес с собой бокал.

Джонсон на мгновение умолк, затем, обращаясь к О’Киффе, резко спросил:

— Итак?

О’Киффе снова усмехнулся; опять эта несносная, презрительная усмешка.

Джонсон подошел к письменному столу, открыл один из ящиков, достал из него письмо и протянул его О’Киффе.

— Это почерк Крегана, не правда ли? Вы узнаете? Репортер взял письмо и внимательно осмотрел его. — Да, это почерк Крегана.

— Будьте любезны прочесть это письмо. О’Киффе принялся читать:

«Лондон 12 дек. 19.. г.

Моя любимая.

Не теряй надежды, я не перенесу сознания, что ты несчастна. Сегодня будут устранены все препятствия, которые мешают нашему счастью. Положись на меня, дорогая, и не огорчайся-

Твой Аллан".

— Обратите внимание на слова: „Сегодня будут устранены все препятствия, которые мешают нашему счастью“. Письмо написано 12 декабря, следовательно, „сегодня“ именно и есть 12 декабря, — резко сказал Джонсон.

— Эти слова могут означать что угодно, — сказал О’Киффе и, следуя какой-то неожиданно пришедшей ему в голову мысли, продолжал:

— Это письмо вам передал доктор Торнтон.

Джонсон с удивлением взглянул на него.

— Почему вы думаете?

— Это письмо вам передал доктор Торнтон, — с упорством повторил О’Киффе.

— А что из того, что он мне передал это письмо, какое это может иметь значение? Этого письма достаточно для того, чтобы погубить Крегана.

О’Киффе добродушно усмехнулся и достал из кармана какой-то блестящий предмет, имеющий некоторое сходство со слитком серебра. Он осмотрел этот предмет, снова усмехнулся и спрятал его обратно в карман.

— Итак, — спросил Джонсон, — вы, наконец, убедились в том, что я прав?

— Да, мистер Джонсон, вы меня убедили, — медленно сказал О’Киффе, и когда в глазах его собеседника вспыхнул победный огонек, он не спеша прибавил:

— Да, вы меня убедили в том, что вы совершенно неправы.

Глава IX. Башня на заводе Кардифа

Ужасный ураган бушевал на улицах. Подгоняемые ветром снежные хлопья ударялись о стены домов. Густой желтый туман кое-где прорезал тусклый свет фонарей. От земли подымались тяжелые испарения.

Подняв воротник пальто, О’Киффе быстро шагал по направлению к заводам Кардифа. Он хотел еще раз поговорить с Гэем, который с некоторых пор жил в левом крыле фабричного здания, неподалеку от конторы.

Он, не останавливаясь, прошел мимо Бриар-Манора, одиноко и мрачно возвышавшегося среди голых деревьев парка, сгибавшихся под порывами ветра, и подошел к заводу.

Перед ним подымалась темная громада строений; над левым крылом здания возвышалась, уходя в покрытое грозовыми тучами небо, массивная башня. Она производила жуткое впечатление и вызывала страх перед неотвратимой судьбой.

Несмотря на то, что здание завода было построено в новом стиле, в эту бурную зимнюю ночь башня вызывала представление о средневековье, о посещаемых привидениями замках и о башнях, обитатели которых — волшебники и ведьмы — наводили ужас на все окрестное население.

О’Киффе не был особенно впечатлителен, но все же он остановился, как вкопанный, перед этой темной громадой, которая как будто с угрозой взирала на весь мир.

„Таинственные силы обитают в этой башне, — думал репортер, — волшебников и ведьм прежних времен заменила электрическая энергия, та загадочная сила, благодаря которой человечество преодолело расстояние, победило ночную тьму, сила — приносящая исцеление и смерть“.

О’Киффе позвонил, горничная Гэя сказала ему, что хозяин ее еще работает, и ввела его в лабораторию.

Очутившись в этом, построенном по последнему слову техники, помещении, О’Киффе стал воскрешать образы средневековья. Лаборатория эта могла бы принадлежать алхимику. По углам стояли таинственные машины, на полках необыкновенные реторты, бутыли, наполненные жидкостью синего, зеленого и красного цветов, сверкающей при ярком свете электрической лампы подобно драгоценным камням, а Гэй, сидевший у письменного стола, с его высоким лбом, печальными глазами и тонким профилем, низко склонившись над бумагами, мог вполне сойти за доброго волшебника.

Он, по-видимому, был очень удивлен посещением О’Киффе. Его удивление было вполне естественно, в виду того, что было уже очень поздно. Однако, он принял своего гостя очень любезно, придвинул кресло к письменному столу и спросил:

— Чем я могу быть вам полезен, мистер О’Киффе?

— Простите, что я беспокою вас в такой поздний час, но дело в том, что я был в Бриар-Маноре, и мисс Кардиф сообщила мне, что исчезли документы, содержащие важные деловые секреты.

Гэй, немного смущенный, утвердительно кивнул головой.

— Да, действительно, не хватает нескольких бумаг. Это крайне неприятно. Нам необходимо получить их обратно, так как, если они попали в руки наших конкурентов, это может вредно отразиться на наших заводах. Не хотите ли выпить чего-нибудь?

О’Киффе, продрогший и усталый, согласился. Гэй поднялся и направился к двери.

Самым большим недостатком О’Киффе было ненасытное любопытство. Даже угроза смерти не остановила бы его от того, чтобы взглянуть на лежавшие на письменное столе бумаги. Бумаги эти были покрыты странными, совершенно непонятными знаками. У О’Киффе промелькнула мысль:

„Я уже где-то видел такие же знаки. Но где и когда?“.

Гэй подошел к письменному столу. Горничная принесла напитки, и, как только она вышла из комнаты, О’Киффе сказал:

— Не считайте меня нескромным, но, ведь, вам известно, что Креган — мой лучший друг, и вы поймете поэтому, что я бы хотел, поскольку это будет возможно, помочь мисс Кардиф.

— Разумеется. Бедная девушка, она переживает очень тяжелый момент, и я очень рад, если у нее есть такой друг, как вы.

— Скажите, мистер Гэй, — репортер немного наклонился вперед. — Думаете ли вы, что исчезновение бумаг находится в какой-нибудь связи с совершенным убийством?

Гэй покачал головой:

— Я вообще не верю в то, что тут имело место убийство. А что касается связи между пропажей документов и смертью Кардифа, то кто же мог знать о существовании этих бумаг? И даже если кто и знал, то как можно было догадаться, что они находятся у него в столе?

— Быть может, они еще найдутся?

— Будем надеяться.

Они говорили еще некоторое время на разные темы. Гэй был приятным собеседником. Он был очень начитан, знал хорошо жизнь и интересовался всем.

О’Киффе медленно возвращался по опустевшим улицам домой. Он напряженно думал; почему-то ему казалось, что он знал теперь больше, чем прежде. У него было такое состояние, как у человека, который стоит перед стеной и знает, что за этой массой из камня находится все то, к чему он стремится. Но он не может перелезть через эту стену, так как она слишком высока, не может обойти ее, так как длина ее бесконечна и не проломит ее, так как у него под рукой нет никаких инструментов. Если бы ему удалось найти хоть один неплотно вделанный в стену камень, который можно было выломать из стены руками, то он достиг бы своей цели. Но до этих пор ему не удалось найти ни одного плохо вделанного камня.

Когда О’Киффе подошел к своему дому, то с удивлением увидел бледную полоску света, проникавшую сквозь ставни его комнаты. Он отлично помнил, что потушил свет перед уходом.

У лакея был как раз выходной вечер, и вряд ли он уже вернулся. Репортер вздрогнул, он вспомнил о таинственных голубых лучах в библиотеке Бриар-Манор. Но этот свет скорее походил на обыкновенный желтоватый свет электрической лампы.

Осторожно, на цыпочках он поднялся по лестнице наверх, слегка приотворил дверь, и держа револьвер на готове, раздвинул портьеры и заглянул в комнату.

В ней находилась какая-то женщина. Он видел только ее спину. Но О’Киффе показалась знакомой эта стройная, гибкая фигура. Он наблюдал за ее странными движениями. Женщина подходила к шкафам, открывала их, вытягивала ящики и рассматривала их содержимое, очевидно, стараясь что-то разыскать. Потом она присела к письменному столу, открыла ящики и стала перебирать бумаги. Наконец, она достала несколько бумаг и поспешно спрятала их в маленькую золотую сумку, которая висела у нее на руке. Тогда О’Киффе с криком: „Что вам здесь нужно?“ бросился в комнату.

Женщина обернулась, и репортер увидел ее лицо: это была Марион Уэргем.

Большие голубые глаза как будто не видели его. Выражение глубокого спокойствия на ее лице производило впечатление, будто мистрисс Уэргем спит.

Когда к нему вернулся дар речи, О’Киффе прошептал:

— Она находится в состоянии гипноза или же великолепно притворяется.

Он подошел к ней вплотную и схватил ее за руки. Она смотрела на него, все еще ничего не понимая. Тогда он громко и сердито позвал ее по имени один, два, три раза. Она задрожала всем телом, вытянула руки и пошатнулась. О’Киффе подхватил ее. Она лишилась сознания.

Он перенес ее на софу, смочил виски холодной водой и влил в рот немного коньяку. Наконец, его старания увенчались успехом. Ее смертельно бледное лицо немного порозовело, дыхание стало более равномерным, она открыла глаза и взглянула на О’Киффе, как будто пробуждаясь от сна.

— Что случилось? Где я нахожусь?

— Успокойтесь, вы в безопасности.

Теперь только она узнала его.

— Это вы, О’Киффе? Каким же образом я здесь очутилась?

— Я как раз собирался вас об этом спросить.

— Не знаю. Я в десять часов легла спать, так как чувствовала ужасную усталость, и просыпаюсь. Скажите, что случилось?

Силы изменили ей, и она разрыдалась.

Он рассказал ей, что она здесь делала.

Она недоверчиво посмотрела на него.

— Бумаги, какие бумаги? Я не имею представления ни о каких бумагах.

— Откройте вашу сумочку, — приказал он.

Она послушно исполнила это приказание и увидела, что действительно в сумочке лежат бумаги. Совершенно уничтоженная, обливаясь слезами, она бросила их на письменный стол. Потом, в ужасе, взглянула на О’Киффе.

— Не думаете ли вы, что я схожу с ума? — спросила она неуверенно.

Он начал успокаивать ее.

Она все еще сидела на софе и в отчаянии ломала руки.

— Я чувствую себя такой утомленной, такой больной! — жаловалась она. — Мне хочется домой.

Гнев О’Киффе исчез, ее отчаянье тронуло его. Когда она несколько успокоилась, он пошел за извозчиком и отвез ее домой. Он возвратился к себе озабоченный и расстроенный. Зачем приходила мистрисс Уэргем? Она была действительно загипнотизирована. В этом не могло быть сомнений. Но кто ее усыпил? И для какой цели? Какие бумаги она искала? И кому нужны эти бумаги?

О’Киффе закурил папиросу и лег в постель. Но ему так и не удалось уснуть.

*  *  *

Джонсон отдыхал на лаврах. Все документы, касающиеся дела об убийстве Кардифа, были переданы следователю, который поздравил сыщика с блестяще выполненным расследованием. Но все же „великий человек“ из Скотланд-Ярда был не вполне удовлетворен. Ему не давало покоя то письмо, которое заставило его поехать в Бриар-Манор, в библиотеку, где был убит Кардиф. Напрасно старался он себя уверить, что письмо это было наивной попыткой со стороны мисс Кардиф, стремящейся спасти своего жениха; напрасно он вспоминал о том, что в библиотеке ровно ничего не произошло. Он не мог избавиться от какого-то страха, что он все же упустил из виду нечто очень важное в этом таинственном деле.

Он все снова и снова перечитывал это письмо, рассматривал его со всех сторон. Это было заказное письмо. Штемпель был от 23 декабря, 10 часов 20 минут утра. Отослано из почтового отделения, находящегося недалеко от заводов Кардифа. Джонсон одел пальто и поехал в это почтовое отделение. Ему повезло. Он застал здесь служащую, принимавшую 23 числа заказную корреспонденцию. Джонсон назвал себя и спросил:

— Много ли здесь бывает публики?

— Да, большей частью служащие Кардифовских заводов.

— Не можете ли вы случайно вспомнить, кто подходил к вашему окошечку 23 числа от 10 до 11 часов утра?

— Нет.

— Не было ли здесь в то утро кого-либо из служащих завода?

— Контора завода обычно отправляет первую почту в 10 час. 20 минут. По всей вероятности, и 23-го кто- нибудь принес оттуда почту.

Джонсон вышел и направился к Бриар-Манору. Совершенно ясно: мисс Кардиф написала это письмо и отправила его вместе с деловыми письмами. Он задавал себе вопрос, есть ли в Бриар-Маноре пишущая машинка. Войдя в дом, он сказал лакею:

— Мне не хочется тревожить мисс Кардиф. Когда я проходил мимо, я вспомнил, что должен написать письмо. У вас имеется пишущая машинка?

— Нет, мистер Джонсон. Мистер Кардиф не выносит шума, производимого при писании на машинке.

— Спасибо, в таком случае я пойду. До свидания.

Джонсон пошел на завод и вошел в контору. Там он застал молодого секретаря, склонившегося над какими- то бумагами.

— Я бы не хотел отрывать вас от работы, — сказал сыщик. — Разрешите только задать вам несколько вопросов.

— Пожалуйста.

— Кто у вас отправляет почту?

— Мисс Барон, одна из служащих канцелярии. Все письма мы складываем в корзину, которая стоит в первой комнате, и мисс Барон вынимает их оттуда четыре раза в день.

— Мисс Кардиф часто приходит на завод?

— Довольно часто. Она большей частью приходит для того, чтобы повидаться с мистером Гэем.

— Не помните ли вы, когда она была здесь в последний раз?

Секретарь на мгновение задумался:

— Она была здесь 22 числа вечером. Мистера Гэя как раз не было, и она ожидала его в конторе.

— Мистер Гэй теперь здесь?

— Нет, мистер Джонсон, он ушел приблизительно полчаса тому назад.

— Мне необходимо написать важное письмо. Как вы думаете, можно мне будет сделать это в кабинете мистера Гэя.

— Конечно. Пройдите, пожалуйста. Первая дверь направо.

Джонсон написал на пишущей машинке полстраницы и затем отправился домой. Придя к себе, он достал из ящичка пресловутое письмо и сравнил оба документа.

Да, он не ошибся, письмо было написано на той же машинке, на которой он только что писал. Он заметил, что буква „м“ на машинке была повреждена и что на обоих листках буква „м“ плохо отпечатана: не хватает средней линии.

Следовательно, он оказался снова прав: мисс Кардиф написала это письмо на машинке Гэя и затем положила его в корзину, в которой складывалась деловая корреспонденция.

В 12 часов Джонсон получил еще одно анонимное письмо, которое, по-видимому, было написано на той же машинке.

Оно гласило:

„Почему вы не исполнили того, что вам было предложено? Отвезите в какой угодно день на этой неделе собаку в Бриар-Манор и заприте ее одну в библиотеке от 5 до 6 часов вечера и вы убедитесь, что подозреваете невиновного“.

Джонсон рассмеялся:

— И чего только, черт возьми, добивается эта девушка. Вторично я уже не дам себя одурачить. Только одно мне еще непонятно: чем можно объяснить странное поведение собаки.

Глава X. Заклинание духов

Бледные лучи солнца падали на стол, за которым завтракал доктор Торнтон, играли на серебряном чайнике, золотили китайский чай, налитый в чашечку из тонкого севрского фарфора. Яичница с ветчиной возбуждала аппетит, поджаренные гренки были горячи; однако, Торнтон ничего не ел, только пил одну чашку чая за другой. Его тяжелые веки и утомленные глаза свидетельствовали о том, что он провел бессонную ночь, его руки дрожали. Со времени получения анонимного письма он никак не мог успокоиться. Когда он открыл свою аптечку, его ожидал новый удар: исчез один из порошков, содержащий редкий индийский яд.

У него было 15 таких порошков. Три из них он отдал Кардифу в этот знаменательный вечер 12 декабря, один из них он затем нашел в библиотечном шкафу, следовательно, должно было быть тринадцать, а между тем, несмотря на тщательные поиски, он нашел только двенадцать порошков.

Он вспомнил старого стекольщика, жуткие глаза которого пронизывающе глядели на него. Отправляясь к одному пациенту, он зашел в ближайший стекольный магазин. К нему подошел молодой человек.

— Где старик, который у вас работает? — спросил Торнтон.

Стекольщик удивленно взглянул на него.

— У нас нет ни одного старика, — ответил он. — Нас здесь только трое: я, мой брат и наш помощник.

— Не посылали ли вы неделю тому назад рабочего к доктору Торнтону?

— Нет, мистер.

Пискливый голос послышался из одного угла.

— Неделю тому назад один господин купил здесь все, что требуется стекольщику. Я это хорошо запомнил, так как мы очень смеялись над тем, что он забыл купить замазку.

— Как он выглядел? — спросил врач хриплым голосом.

— Молодой человек, высокого роста, с выразительным лицом, говорит он с резким ирландским акцентом.

— А он сказал, как его зовут?

— Нет, сударь.

— Благодарю вас.

Выразительное лицо, ирландский акцент. Это — О’Киффе.

Конечно, это был О’Киффе. Но для чего ему понадобилась эта комедия? Что знал этот человек? И что он хотел узнать?

Необходимо выяснить это. После зрелого обсуждения он составил определенный план действий и теперь, сидя за завтраком» ждал результатов предпринятых им шагов.

Он развернул «Звезду Свободы». Бегло просмотрев политические новости, он обратил внимание на небольшую заметку:

«На следующий день после загадочного убийства в Бриар-Маноре, жители небольшого городка в Эссэксе были потрясены известием, что на кладбище была обнаружена разрытая могила. Это была могила мистрисс Шейлы Кардиф, погребенной два года тому назад на этом кладбище. Большинству жителей городка было известно, что покойную, согласно ее желанию, похоронили, не сняв с нее ее любимого жемчужного ожерелья, представлявшего большую ценность, и поэтому предполагали, что могила была разрыта с целью ограбления. Однако, выяснилось, что жемчуг остался нетронутым, хотя труп был, по-видимому, извлечен из гроба и снова положен на место. Одно время казалось, что это загадочное происшествие навсегда останется необъяснимым, но теперь есть данные, что в этом замешан известный врач, имени которого мы пока не можем сообщить»…

Газета выпала из дрожащих рук Торнтона. Он побледнел. Глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит.

Некоторое время он безуспешно старался побороть охвативший его леденящий страх.

Старые французские часы, стоявшие на камине, пробили десять.

Торнтон поднялся и посмотрел на свои карманные часы. Да, часы шли правильно. Почему же, черт возьми, она не приходит? Она должна была быть здесь в три четверти десятого. Он прождал еще полчаса, нервно шагая взад и вперед и вздрагивая при малейшем шорохе.

Затем он вышел из дома, сел на извозчика и поехал к мистрисс Уэргем.

Он застал ее в постели. Она была бледна и выглядела утомленной и измученной.

— Я очень рада, что вы пришли, — сказала она. — Я только что хотела послать за вами. Я страшно изнервничалась и так утомлена, как после продолжительной ходьбы.

Он пощупал ее пульс, который был чрезвычайно слабым.

— С каких пор вы чувствуете себя так плохо?

— Со вчерашнего вечера.

Она сделала попытку приподняться, но бессильно упала на подушки. Ее глаза наполнились слезами и она разрыдалась.

— Послушайте, Марион, — сказал он резко, — не следует так распускаться. Вы, ведь, не страдаете истерией. Возьмите себя в руки и расскажите мне, что привело вас в такое состояние?

Ее холодные, как лед, пальцы впились в его руку.

— Я не знаю, — простонала она в отчаянии. — Мне кажется, что я схожу с ума. Скажите мне, Лауренс, нет ли такой силы, которая все знает и наказывает за наши скверные поступки?

— Ерунда!

Он поднялся, налил в стакан воды несколько капель из маленького пузырька и подал ей. Она выпила и постепенно стала успокаиваться.

— Все это для меня абсолютно непонятно. Вчера вечером я рано легла, так как чувствовала сильную усталость, и тотчас же уснула. Проснулась я не в своей спальне, а в комнате О’Киффе. Он держал меня за руки и называл меня по имени.

Он посмотрел на нее помрачившимся взглядом.

— Что вы делали в его комнате?

— Вот в этом-то и весь ужас. Я рылась во всех ящиках и в конце концов выкрала какие-то бумаги. Не думаете ли вы, Лауренс, что я схожу с ума?

Он не обратил внимания на ее вопрос.

— Что вы сделали с этими бумагами?

— Я, конечно, вернула их О’Киффе. Он был очень любезен и, по-видимому, понял, что здесь скрыта какая-то тайна и что я находилась у него против своей воли.

— Что вы ему сказали? — резко спросил врач.

— Я уже вам говорила об этом.

— А что произошло потом?

— Он отвез меня домой на извозчике. С тех пор я себя чувствую так, как будто сейчас умру.

— Я вам пропишу снотворное. Завтра ваше недомогание пройдет, и вы снова будете совершенно здоровы.

Она хотела еще что-то сказать, но он перебил ее:

— Нет… Не задавайте мне вопросов. У меня нет времени для того, чтобы вам отвечать. У вас нервное расстройство; вы недостаточно много спите и слишком много курите — вот и все.

Придя домой, Торнтон заперся в своем кабинете.

— Будь он проклят! — шептал он. — Этот молодец, очевидно, не глуп и догадался в чем дело.

Он закрыл лицо руками и громко закричал:

— Конечно, конечно! Я погиб.

*  *  *

О’Киффе грозила опасность лишиться славы лучшего лондонского репортера. Все его мысли были направлены на дело Кардифа, и чем больше он о нем размышлял, тем становился озабоченнее и нервнее.

Скоро должен состояться суд, и так как теория Джонсона вполне соответствует логике и совершенно неуязвима, судьи и присяжные заседатели должны будут признать Крегана виновным. Нельзя терять времени. Он, О’Киффе, должен бросить вызов таинственной силе, которая, по его мнению, повинна в смерти Кардифа, он должен узнать, что она из себя представляет, хотя бы ценой еще одного убийства, если это необходимо.

Совершенно ясно, что эта сила имеет какое-то отношение к исчезнувшим бумагам. О’Киффе припоминал об ужасных минутах, пережитых им в библиотеке Бри- ар-Манора, он снова пережил необычайное чувство, вызванное проникшими в комнату голубыми лучами. Это произошло непосредственно за тем, как он положил бумаги в карман. Потом он спрятал их в свою несгораемую кассу и через короткое время заметил у самого замка расплавленную каплю металла. Бокал, из которого пил покойный Кардиф, тоже оказался расплавленным. Все это не могло быть случайностью. И внезапно он вспомнил о бумагах, виденных им на столе Джона Гэя, о бумагах, исписанных такими же знаками, как и документы, которые он спрятал в свою железную кассу.

Он подумал, не следует ли об этом поговорить с Гэем. Мистер Гэй умный, преданный Винифред человек, он, быть может, сумеет в этом разобраться. Но что ему сказать? Что он подозревает какую-то скрытую таинственную силу? Нет, он не может никому довериться. Даже Крейну.

Он закурил папиросу. Мозг его напряженно работал. Вдруг он вскрикнул:

— Что бы из себя ни представляла эта таинственная сила, я заставлю ее подать мне какой-нибудь знак!

Он достал из кассы бумаги и положил их в карман.

Затем он накинул пальто, надел шляпу и отправился в Бриар-Манор.

Винифред сидела у окна и смотрела в сад. Она очень обрадовалась его приходу, но нетрудно было заметить, что последние дни лишили ее всякой надежды.

— Все считают Аллана виновным, — с усилием произнесла она. — Я ни на что больше не надеюсь. Скажите мне, О’Киффе, что они с ним сделают?

— Дело обстоит не так уж плохо, — сказал он и добавил еще несколько утешительных слов. Затем он спросил.

— Кто был последним в библиотеке?

— Джонсон. Он привел с собой большую черную собаку. У дверей он поставил двух полицейских.

О’Киффе усмехнулся.

— Библиотека открыта?

— Да.

О’Киффе вошел в библиотеку, обыскал всю комнату, закрыл ставни, запечатал двери в спальню и будуар. Затем он запер третью дверь и снова обыскал комнату, вынул из своего кармана бумаги и положил их в средний ящик письменного стола. Покончив с этим, он вышел из комнаты и запечатал дверь.

Винифред ожидала его в коридоре.

— Вы, ведь, не думаете, что я следила за вами, — сказала она робко. — Дело в том, что мне становится страшно, когда кто-нибудь входит в библиотеку.

Он передал ей ключ.

— Послушайте, мисс Кардиф. Никто не должен входить в библиотеку в продолжение двадцати четырех часов. Обещаете мне это?

— Хорошо, никто не войдет туда, — сказала она и потом добавила: — У меня нет слов, чтобы выразить вам свою благодарность за все, что вы делаете для Аллана.

Он пожал ей руку.

— Поверьте мне, нам удастся его спасти. Но не забывайте: никто не должен входить в библиотеку.

О’Киффе попрощался и медленно направился домой. Его мучило беспокойство. Он обнадежил Винифред больше, чем следовало, и сердце его заныло, когда он подумал о бедной девушке.

Прошлой ночью выпал снег. На этом белом фоне репортер заметил что-то темное. Он нагнулся и увидел, что это мертвый черный дрозд. «Бедняга, — подумал он. — Эта ночь была для тебя чересчур холодна». Не успел он сделать несколько шагов, как увидел на земле еще одну мертвую птицу. Он поднял ее, нежно провел рукой по мягким перышкам и тихо сказал: «Бедняга». Но, по мере того, как он, с устремленными вниз глазами подвигался вперед, он находил еще мертвых птиц. Он поднял одну из них, раздвинул перышки и стал разглядывать маленькое окоченевшее тельце.

Внезапно из его груди вырвался возглас изумления. Затем он поспешно повернул обратно, поднял несколько птиц и положил их в карман. Вместо того, чтобы идти по направлению к городу, он повернул к заводам и положительно ворвался в лабораторию, где работал Крэйн.

Крэйн тотчас же заметил, что его друг очень взволнован.

— Что случилось Бриан?

— Мало ли что! Я ничего не могу тебе сказать. Подожди немного, узнаешь сам.

Он поспешно направился к двери и вышел. Крэйн закричал ему вслед:

— Ты положительно сошел с ума!

На следующее утро Гэй появился в Бриар-Маноре и попросил у Винифред разрешения зайти в библиотеку, где он оставил в прошлый раз некоторые бумаги, которые ему теперь нужны.

— Мне очень жаль, — ответила Винифред, — но я не могу разрешить вам этого, так как никто не должен входить в библиотеку.

Гэй изумленно взглянул на нее.

— Почему?

Винифред рассказала ему о посещении О’Киффе и о том, что дверь запечатана.

— Я крайне сожалею. Вам очень нужны эти бумаги?

— Ничего, я завтра снова зайду за ними.

Днем Винифред доложили о приходе полицейского комиссара Лока. Она приняла его в большом зале. Мистер Лок очень любезно справился о ее здоровье, говорили некоторое время о разных вещах и, наконец, сказал:

— Вы плохо выглядите, мисс Кардиф. И неудивительно. Я тоже никак не могу примириться со смертью моего друга, когда вспоминаю, что видел его почти перед самой смертью. Я не успокоюсь до тех пор, пока убийца не попадет в руки правосудия. Вам, ведь, известно, что Джонсон уверен в том, что его предположение правильно, но я продолжаю сомневаться в этом.

Бледное лицо Винифред оживилось. Этот человек, которого она терпеть не могла, показался ей теперь симпатичным.

— Вы, следовательно, не думаете, что мистер Креган…

— Нет, я знаю Крегана. Он прекрасный человек. Он неспособен на такой поступок. Кроме того, — он добродушно усмехнулся, — именно ваш отец должен был быть ему особенно дорог. Нет, у меня свое собственное мнение на этот счет, и я думаю, что мне удастся доказать, что Креган невиновен.

Винифред доверчиво протянула ему руки.

— Я так счастлива, мистер Лок, ваши слова меня очень обрадовали.

— Я бы хотел обыскать библиотеку. Надеюсь, что найду там то, чего ищу. Можно мне теперь пройти туда?

— Мне очень жаль, но это невозможно.

— Невозможно? Я должен сделать обыск в библиотеке.

Винифред объяснила ему, что библиотека заперта; он выслушал ее, нахмурившись, и возбужденно спросил:

— Не унес ли О’Киффе с собой каких-либо бумаг?

— Я не знаю. Знаю только, что он запечатал двери и взял с меня слово никого не впускать в библиотеку.

Лок принужденно рассмеялся.

— Этот молодой человек любит во все совать свой, нос, и не из каких-либо скверных побуждений, нет, он просто типичнейший репортер и считает себя самым умным и значительным из всех людей. Не обращайте внимания на его причуды, моя дорогая. Я должен пройти в библиотеку: это может оказаться полезным и вам, и мистеру Крегану.

Он говорил это с добродушной улыбкой на устах, но в душе он проклинал во все вмешивающегося дурака О’Киффе.

«Черт бы побрал этого молодца, если он нашел мои обязательства. Я окажусь в хорошеньком положении!».

— Я вызову мистера О’Киффе по телефону, — сказала Винифред и поднялась.

— Хорошо.

Но О’Киффе не было ни в его квартире, ни в редакции.

Улыбка исчезла с лица Лока, когда он услышал, что девушка и теперь отказывается позволить ему взломать печать.

— Моя милая, — произнес он сурово, — вы забываете, что я не только друг вашей семьи, но и представитель закона. Я должен проникнуть в библиотеку, а поэтому принужден сломать печати.

Напрасно Винифред упрашивала его отказаться от этого намерения. Он сердито вышел, поднялся на второй этаж, взломал красную печать и вошел в библиотеку. Через короткий промежуток времени он нашел свои обязательства. Одновременно с этим его взгляд упал на какую-то бумажку, исписанную странными знаками. Он развернул этот листок, разложил его на коленях и принялся разбирать. Внезапно его охватило странное чувство: кровь его с необычайной быстротой начала циркулировать в жилах, мозг заработал точнее и скорее, чем когда бы то ни было…

Винифред возбужденно шагала взад и вперед по своей маленькой комнате. О’Киффе будет на нее сердиться, а между тем О’Киффе единственный верный друг, оставшийся у нее и Аллана. Но что же она могла сделать? Она, ведь, не могла воспрепятствовать полицейскому комиссару проникнуть в библиотеку. Она подошла к телефону и снова позвонила О’Киффе. Она застала его в редакции. Винифред поспешила сообщить ему о том, что произошло после его ухода, и просила его придти. Он обещал, что будет через час; раньше ему нельзя уйти из редакции.

Винифред взглянула на часы. Прошло уже полчаса с тех пор, как Лок ушел в библиотеку. Девушка взяла книжку и принялась читать. Однако, ей не удавалось сосредоточить своего внимания. Мысли ее были далеко, в камере Крегана. Что он теперь делает? Знает ли он, что его друзья напрягают все усилия для того, чтобы его спасти?

Где-то пробили часы. Вот уже три четверти часа, как Лок находится в библиотеке. Что он там делает так долго? Библиотека казалась Винифред опасным и губительным местом. Почему Лок не возвращается? Почему не идет О’Киффе? Ее охватил страх. Стараясь овладеть собой, она сжала кулаки и присела на софу. Снова пробили часы. Уже прошел час с тех пор, как Лок отправился в библиотеку. Винифред больше не могла выносить этого нервного напряжения. Даже если Лок будет сердиться на нее, она поднимется наверх. Ей необходимо знать, что там происходит.

Она подошла к двери и позвонила. Вошел лакей.

— Постучитесь, пожалуйста, в библиотечную дверь и скажите мистеру Локу, что мне нужно с ним поговорить.

— Слушаюсь, мисс.

Лакей постучал один раз, второй, третий, потом еще в четвертый раз. Ответа не было. Дверь оказалась запертой изнутри. Он вернулся к Винифред:

— Никто не отвечает на мой стук, мисс.

— Вы должны войти в комнату, — дрожа от страха произнесла девушка.

— Дверь заперта.

— Позовите полицию. Полицейский, вероятно, где- нибудь поблизости. Затем позовите второго лакея и взломайте дверь.

Лакей повиновался. Винифред поднялась наверх и осталась ждать в коридоре.

Полицейский постучал несколько раз в дверь и окликнул Лока, но и он ответа не получил.

— Взломайте дверь! — задыхаясь крикнула Винифред.

Взломали дверо, Винифред вошла в комнату и с криком ужаса выбежала обратно.

Полицейский комиссар лежал распростертым на полу у письменного стола.

Глава XI. Объявление войны

В то время, как полицейский звонил по телефону в участок, приехал О’Киффе. Винифред еще не пришла в себя от ужаса. Она производила впечатление совершенно отчаявшегося человека, и ей стоило больших усилий объяснить репортеру, что произошло. О’Киффе безуспешно старался успокоить дрожащую девушку. Он побледнел, и в его глазах вспыхивали гневные огоньки.

— Дурак, — выругался он, — и зачем только он вмешался в это дело. Почему он бросил вызов неизвестной силе?

Внезапная мысль заставила его содрогнуться: «удар предназначался мне, и вместо меня погиб другой».

В это время прибыли полицейский инспектор и судебный врач, а также Джонсон и Гэй, которого вызвал по телефону лакей. Приступили к осмотру трупа. Врач сказал:

— Насколько я могу судить, смерть наступила от разрыва сердца. Только странно, что все тело покрыто такими же голубыми пятнами, какими было покрыто тело покойного Кардифа.

Джонсон обыскал комнату и обратил внимание на то, что обе двери запечатаны и что печати не тронуты. О’Киффе тщательно осмотрел письменный стол и обнаружил небольшой металлический слиток. Странное выражение появилось на лице репортера; он быстро схватил и спрятал слиток в карман.

Полицейский инспектор, сняв допрос, уехал. Джонсон приказал полицейскому остаться в коридоре и направился в сопровождении О’Киффе в библиотеку. Сыщик, видимо, был чрезвычайно взволнован, он большими шагами ходил по комнате и что-то бормотал.

О’Киффе, в изнеможении, опустился на диван, и только один Гэй был совершенно спокоен.

Остановившись перед О’Киффе, Джонсон в течение некоторого времени, молча смотрел на него и потом воскликнул:

— Что вы на это скажете? Эта комната — настоящая мертвецкая: два покойника на протяжении одного месяца!

О’Киффе утвердительно кивнул головой.

— Что вы об этом думаете?

— Убийство. Это несомненно.

— Но кто мог убить Л ока?

— Тот, кто убил Кардифа.

О’Киффе слегка улыбнулся:

— А я полагал, что убийца Кардифа сидит в тюрьме. Джонсон побагровел от гнева.

— Я всегда говорил, что Креган имеет сообщника. Теперь я в этом уверен, и этот сообщник убил Лока.

Сердце О’Киффе сжалось, холодный пот выступил у него на лбу. Стараясь овладеть собой, он спросил сдавленным голосом:

— Вы думаете?

— Да, только мисс Кардиф могла совершить это преступление.

Гэй сделал беспокойное движение и дрожащими пальцами стал зажигать папиросу.

— Как она могла это сделать? — нетерпеливо воскликнул О’Киффе. — Обе двери были запечатаны, третья — заперта. Не смогла же она проникнуть сквозь стену?

Странное выражение появилось в глазах сыщика, когда он медленно, подчеркивая каждое слово, спросил:

— Кто запечатал двери?

— Я.

«Боже мой, — подумал репортер, — он будет подозревать меня. Я должен навести его на другой след».

— Зачем вы это сделали?

Слова падали тяжело, как удары молота.

Гэй медленно подошел и опустился на софу рядом с О’Киффе.

Репортер ответил:

— Это моя тайна.

С достоинством, как это подобает представителю закона, Джонсон сказал:

— Вы обязаны отвечать на все вопросы, задаваемые полицейскими властями.

«Теперь или никогда, — подумал О’Киффе, — нужно рискнуть; быть может, меня спасет тщеславие этого человека».

— Тайна, о которой я говорю, стоит в связи с моей теорией, — ответил он хладнокровно, — я бы вам давно изложил ее, но вы были так убеждены в своей правоте, что я считал это бесполезным. Быть может, теперь ваша уверенность несколько поколебалась. Я согласен изложить вам свою теорию. Вы меня выслушаете?

Джонсон выпрямился.

— Я очень занятый человек, мистер О’Киффе, и не могу напрасно тратить времени, я не хочу слушать ваших объяснений. Я убежден в том, что мисс Кардиф причастна к этому убийству, я еще не могу сказать как это произошло, но я убежден в ее виновности. Все указывает на это. Ее явное возбуждение и нетерпение, с каким она ждала, чтобы были выломаны двери…

Он обратился к Гэю:

— А как вы думаете, мистер Гэй?

— Все это совершенно непонятно для меня.

— Посмотрите, Джонсон, на письменном столе лежат какие-то бумаги, — воскликнул О’Киффе, поднявшись со своего места. — Взгляните на них.

Джонсон подошел к письменному столу и взял в руки бумаги. Он нахмурил лоб, когда увидел обязательства с подписью Лока.

«Вот так история. Это обстоятельство следует скрыть», — подумал сыщик.

— Ничего важного, — сухо заметил он. — Я их захвачу с собой.

— Послушайте, — сказал О’Киффе, — я допускаю, что мы имеем дело с убийством, но не можете ли вы сказать, зачем сюда приходил Лок?

— Причину его прихода не трудно будет установить.

— Посмотрим эти бумаги, быть может, мы найдем в них объяснение?

— Нет, бумаги эти совершенно не относятся к делу.

— Несмотря на то, что на них имеется подпись Лока?

Джонсон был чрезвычайно смущен.

— Хорошо, — сказал О’Киффе, — я прекрасно понимаю, что вы хотите это замять, так как в противном случае могли бы выплыть очень некрасивые истории. Но какая потеря для газеты!

Он помолчал мгновение, наслаждаясь видимым волнением своего собеседника, и продолжал:

— Будьте спокойны, это не попадет в газеты.

Джонсон посмотрел на О’Киффе благодарным вгля- дом, и О’Киффе почувствовал, что на этот раз одержал верх над своим противником.

Гэй, слушавший их разговор без особенного интереса, подошел к столу, бросил взгляд на бумаги и спокойно сказал:

— Это деловые бумаги, которых я никак не мог найти. Вероятно, они попали в ворох других бумаг. Я их унесу с собой.

Он хотел их взять, но О’Киффе быстрым движением положил на бумаги свою руку:

— Вам необходимо сегодня взять с собой бумаги?

— Нет, — голос Гэя выдавал легкое волнение. — Я бы их охотно унес с собой, но это не так важно.

— Оставьте их мне на несколько дней, — попросил О’Киффе, — я прошу вас об этом в интересах мисс Кардиф.

Во взгляде Гэя промелькнуло подозрение, однако, он совершенно спокойно заметил:

— Вы думаете, что эти бумаги помогут вам найти убийцу?

— Да, я в этом уверен.

Гэй на минуту призадумался.

— Вы знаете, что я вам очень доверяю, О’Киффе. Эти бумаги представляют большую ценность для наших заводов. Я доверяю их вам, но просил бы вас никому их не показывать. Они содержат тайны, деловые тайны. Никто, кроме вас, не должен к ним прикасаться. Можете вы мне это обещать?

— Разумеется. Никто не увидит этих бумаг, никто не притронется к ним. Благодарю вас, — и он спрятал бумаги в портфель.

— Когда я получу их? — спросил Гэй.

О’Киффе вынул часы, посмотрел на них и сказал:

— Теперь четырнадцать минут восьмого. Через неделю в это же время я принесу вам бумаги.

И прибавил:

— В этот же час будет сорвана тайна с загадочного преступления и убийца будет обнаружен.

Глава XII. Борьба разгорается

Газеты, разумеется, подняли шум вокруг нового таинственного убийства в Бриар-Маноре. Публика зачитывалась описаниями убийства и старалась узнать мельчайшие подробности этого дела.

Все газеты, за исключением «Звезды Свободы», утверждали, что это преступление является делом рук сообщника убийцы Кардифа. Лока мог убить только человек, живущий в Бриар-Маноре, потому что, по словам охраняющего дом и сад полицейского, никто за это время не входил в дом и не выходил из него. Все указывало на виновность Винифред, и несколько газет возмущались тем, что мисс Кардиф еще на свободе. Если убийство совершено не ею, то она несомненно знает и может указать преступника.

Врачи считали, что причиной смерти Лока, как и смерти Кардифа, был разрыв сердца, но они все еще не могли установить, чем объясняется то, что на обоих трупах были найдены голубые пятна.

Джонсон сидел у себя в кабинете. Его мозг лихорадочно работал, нервы его были чрезвычайно напряжены. Он не мог отогнать от себя ужасной картины: он вспомнил темную библиотеку, и в ней на полу труп Лока; себя самого, сидящего в ожидании в библиотеке, и собаку, собаку…

Он соскочил со стула и ударил кулаком по столу. Почему собака так странно вела себя? Он никак не мог забыть выражение смертельного страха в глазах собаки.

И вдруг у него в уме мелькнула мысль: в этой ужасной комнате скрывается тайна, недоступная человеческому взору, тайна, которую не может постичь человеческий разум. На одно мгновение он усомнился в правильности своей теории; неужели возможно, что он ошибся? Он засмеялся при этой мысли. Какое ребячество! Не существует никаких таинственных сил, и нужно смотреть на дело с точки зрения трезвой действительности. Разумеется, Винифред виновна: он про себя повторил все доказательства, собранные им против нее. Прислуга показала на допросе, что мисс Кардиф была чрезвычайно возбуждена и настаивала на том, чтобы взломали двери до прихода полицейских. Почему? Если человек отправляется в комнату и остается там час, то это не служит основанием для того, чтобы бояться за него. Но как она, черт возьми, могла совершить убийство? Две двери были запечатаны, печати нетронуты, а третья дверь была заперта изнутри. Никто не мог войти в комнату в то время, как там находился Лок. Отравление было невозможно. Локк и не пил и не ел ничего в Бриар-Маноре. Электричество? Это неправдоподобно, но все же это единственное возможное объяснение. Можно утверждать только одно: Винифред Кардиф виновна. Если она будет оставлена на свободе, то она может помешать его розыскам и стать ему поперек дороги, для этого она достаточно умна, и может оказаться серьезным противником. Да, ее необходимо арестовать. Если ему удастся избавиться от нее, то можно будет спокойно идти по найденным следам.

Он направился в кабинет начальника сыскной полиции и изложил ему все обстоятельства дела. Начальник живо интересовался отдельными подробностями и, по- видимому, был уверен в виновности мисс Кардиф.

— Все же я не представляю себе, как у такой хрупкой девушки могло хватить ловкости и сил совершить такое ужасное преступление, — задумчиво сказал он. — Во всяком случае, это убийство чрезвычайно загадочно…

— Я сегодня же отдам распоряжение об аресте мисс Кардиф, — решительно сказал Джонсон. Он устал и не интересовался мнением начальника.

— Невозможно, мой дорогой. У вас нет достаточных улик против этой девушки; по крайней мере, их нет у вас теперь. Подумайте, какой будет скандал. Дочь Генри Кардифа! Что будут писать социалистические газеты? Я уже вижу заглавия: «Дочь известного эксплуататора и палача арестована по подозрению в убийстве». И это будет ударом для капиталистической прессы. Нет, нет, дорогой Джонсон, охраняйте мисс Кардиф, поставьте сколько угодно полицейских в Бриар-Маноре, но не арестовывайте ее.

— Вы, очевидно, не подозреваете, до чего чертовски хитра эта девушка! — яростно воскликнул Джонсон. — Если мы ее не арестуем, она может разрушить все мои планы. Я не могу работать, пока она на свободе.

— Однако, дорогой мой Джонсон…

Джонсон начинал совершенно терять терпение.

— Если вы не разрешите мне арестовать эту девушку, я должен буду отказаться от расследования убийства Лока, я ужасно переутомлен и не хочу браться за дело, которое считаю безнадежным.

Начальник сыскной полиции был принужден сдаться. Джонсон был единственным человеком, которому можно было поручить расследование этого дела, и начальник слишком хорошо знал упорство сыщика для того, чтобы тратить время на пустые разговоры. Было решено арестовать Винифред Кардиф в течение ближайших дней.

*  *  *

Крегана перевели в другую тюрьму, и О’Киффе снова получил разрешение посетить его. Он тотчас же отправился к своему другу. Когда репортер вышел на улицу, он заметил неподалеку от своего дома высокого, стройного человека с длинной черной бородой. Когда О’Киффе остановился на углу, чтобы закурить, он заметил, что этот человек следит за ним. Он стал рассматривать его и заметил, что у него смуглое лицо, пронизывающие черные глаза, шелковистая черная борода. В руках он держал странную приковывающую внимание палку. Можно было сразу сказать, что он не европеец; вероятнее всего — индус. Но что индус может от него хотеть? Это, очевидно, случайность, этот человек, видимо, случайно шел с ним в одном направлении. Когда О’Киффе дошел до ворот тюрьмы, он снова увидел индуса. Репортер свистнул и подумал про себя, что начинается нечто загадочное. Но когда он взглянул на безнадежное лицо Крегана и на его печальные глаза, то забыл обо всем.

Глаза О’Киффе молили:

— Аллан, ты должен разрешить мне открыть твою тайну. Это необходимо для тебя и Винифред.

— Нет, — ответили темные ресницы.

— Дело идет о жизни и смерти. Нельзя больше скрывать.

— Мне необходимо поговорить об этом с Винифред. — Губы Крегана были плотно сжаты.

— Это невозможно.

— Хорошо, тогда тайна останется тайной.

О’Киффе выругался про себя и сказал вслух, без видимой связи с предыдущим:

— Ты осел, Аллан!

Креган мрачно улыбнулся.

— Время истекло, господа, — прервал их полицейский.

О’Киффе заговорил глазами.

— Я попытаюсь прислать к тебе Винифред. Еще сегодня.

Вслух же он сказал:

— Возможно, что я сегодня еще раз приду к тебе. До свидания, старина.

О’Киффе сел в автомобиль. Он ломал себе голову над тем, каким образом можно устроить встречу Крегана с Винифред. Это необходимо устроить, но как, каким образом? Взглянув в окно, он заметил, что за ним на некотором отдалении следует другой автомобиль.

«Не мой ли это индус?» — подумал он.

Он поехал домой, вошел в свою комнату и, заперев за собой дверь, достал из шкафа брюки, пиджак и пальто, и надел все это поверх платья. Затем вложил в карман воротник, завернул в бумагу пару сапог, накинул на себя шубу и вышел из дому, кликнул такси и поехал в Бриар-Манор.

Лакей проводил его к Винифред, которая беспокойно шагала взад и вперед по зимнему саду. О’Киффе усадил ее рядом с собой на софу, огляделся по сторонам, чтобы удостовериться в том, что никто их не подслушивает, и прошептал:

— Я знаю, что вы очень мужественны, мисс Кардиф. Сегодня ваша храбрость должна подвергнуться испытанию. Вы должны поехать к Аллану.

Она вскочила, сияя от счастья.

— Я смогу видеть Аллана? Как хорошо, как я счастлива!

Но радость внезапно исчезла с ее лица, в глазах появилось печальное выражение.

— Но ведь это невозможно. Вы ведь знаете, что мне не дозволено выходить из дому, что мне не разрешают видеться с Алланом.

Репортер достал из кармана пропуск и написал на нем свое имя. Она смотрела на бумажку, как зачарованная, потом взяла ее с такими предосторожностями, словно в ней заключалось нечто необычайно драгоценное.

— Любимый, — прошептала она. — Неужели я снова увижу тебя?

Вдруг лицо ее стало снова печальным, и с безнадежностью в голосе, она обратилась к О’Киффе:

— Каким образом, мне удастся выйти из дома?

Он растроганно глядел на нее. Бедняжка, как она любит Крегана. Я должен спасти его, хотя бы ради нее одной.

Он весело улыбнулся и спросил ее:

— Можно мне пройти в вашу спальню, мисс?

— Разумеется, можно. Пойдемте.

Она пошла вперед, заперла дверь и выжидательно посмотрела на него.

— У вас, несомненно, есть какой-то план, мистер О’Киффе, не мучьте меня больше. Скажите, каким образом я смогу выйти из дома?

Вместо ответа О’Киффе снял с себя шубу, пиджак и жилет. Она с удивлением смотрела на него, и когда он стал расстегивать брюки, она вскочила.

— Что вы делаете? — воскликнула она.

Он рассмеялся и продолжал раздеваться.

— Вы с ума сошли, мистер О’Киффе! — она была страшно испугана. — Что вы делаете?

— Я показываю вам, каким образом вы выйдете из дома, — ответил он спокойно и подал ей одежду.

Она расхохоталась.

— Вы замечательный человек!

Потом, схватив платье, она побежала в спальню одеваться. Когда она вернулась обратно. О’Киффе помог ей надеть шубу.

— Надвиньте на лоб шапку и подымите воротник. Так хорошо! Автомобиль ждет. Садитесь немедленно и не оставайтесь ни одной минутой больше, чем необходимо. Подождите, вы должны надеть мои перчатки. Ваши маленькие руки выдадут вас.

— Вы будете здесь ждать меня?

— Да, всего хорошего.

Фигура, одетая в шубу О’Киффе, вышла из дома и, ответив на поклон стоящего на посту полицейского, села в автомобиль.

Через некоторое время та же самая фигура вошла в тюрьму, и ее немедленно впустили в комнату для свиданий.

Непосредственно после этого у ворот тюрьмы остановился второй автомобиль. Из него вышел человек с черной бородой, вошел в тюрьму; через минуту он вернулся, подошел к автомобилю О’Киффе и сказал шо- феру:

— Меня просили вам передать, что вы можете ехать. Он заплатил шоферу, который сейчас же уехал. Автомобиль незнакомца подъехал ближе и стал ждать.

Винифред, глубоко потрясенная, сбежала с лестницы. У нее кружилась голова, она с трудом сдерживала слезы и дрожащими руками держалась за перила. Она хотела поскорее остаться одна. Спрятаться от любопытных взоров. Она с удовольствием села в автомобиль. Она не заметила, что рядом с шофером сел хорошо одетый человек с черной бородой.

Автомобиль тронулся.

*  *  *

О’Киффе становилось скучно. Он не решался выйти из комнаты Винифред, опасаясь, что его увидят; он открыл несколько книг, но они не заинтересовали его, курить он боялся. В результате, он бросился на диван и крепко заснул.

Когда он проснулся, было совсем темно; разве уже так поздно? Он зажег свет и посмотрел на часы. Десять минут шестого. Винифред могла бы уже вернуться; с тех пор, как она уехала, прошел целый час. В коридоре послышался громкий голос, по-видимому, чем-то перепуганного лакея. И тотчас же О’Киффе услышал тяжелые шаги.

Дверь открылась и Джонсон в сопровождении двух полицейских вошел в комнату. Не отвечая на поклон О’Киффе, Джонсон воскликнул:

— Где мисс Кардиф? Я должен арестовать ее.

— Я тоже искал ее, — ответил О’Киффе. — Я не знаю, где она.

— Позовите лакея, — приказал Джонсон одному из своих людей.

Вошел лакей. На его старческом, бледном лице отражался испуг.

— Где мисс Кардиф? — повторил свой вопрос Джонсон.

— Я не знаю, сударь, — ответил лакей. Потом, заметив О’Киффе, воскликнул:

— Мистер О’Киффе, как я рад, что вы вернулись. Они пришли арестовать мисс Кардиф.

— Разыщите мисс Кардиф, — приказал Джонсон.

Лакей вышел из комнаты. Через несколько минут он вернулся и сообщил, что мисс Кардиф нигде нельзя найти.

— Позовите полицейского, стоящего на посту перед домом, — приказал Джонсон. Вошел полицейский.

— Не выходила ли из дому мисс Кардиф? — спросил Джонсон.

— Нет, сударь.

— Никто не выходил из дому?

— Да, мистер Джонсон; мистер О’Киффе около часу тому назад вышел из дому.

— Вы видели, как он вернулся?

— Нет, он не возвращался.

— Каким же образом он очутился здесь? — воскликнул разъяренный Джонсон, указывая на репортера.

Полицейский изумленно взглянул на О’Киффе.

— Я ни на минуту не уходил с поста, сударь, — виновато пробормотал он.

— Я выясню, в чем тут дело, — сказал Джонсон. — Можете идти.

— Теперь, покажите мне все комнаты, — сказал он лакею. — Я сам поищу мисс Кардиф. А вы, мистер О’Киффе, будьте любезны остаться здесь до моего возвращения. Мне нужно поговорить с вами.

Он вышел из комнаты, приказав обоим полицейским стоять у дверей и никого не впускать и не выпускать.

О’Киффе очень волновала судьба Винифред. Она может вернуться кажду минуту и попадет как раз в руки полиции. Если бы можно было ее предупредить. Он приоткрыл дверь и очутился перед двумя полицейскими. Бедная Винифред, что ее здесь ждет. Черт возьми этого дурака Джонсона! Как он смеет без достаточных оснований арестовывать ее!

Джонсон вернулся и негодующе взглянул на О’Киффе. Он заговорил тоном учителя, распекающего непослушного ребенка, и раздражался все больше и больше.

— Итак, вы не довольствуетесь тем, чтобы мешать моей работе и, где только возможно, ставить мне палки в колеса и высмеивать меня в своей негодной газете. Нет, вы еще противодействуете закону. До сих пор я щадил вас, зная, что вы очень дружны с Креганом. Но теперь мой долг положить конец вашим интригам. Я не хочу вас больше щадить.

Взглянув на лицо сыщика, О’Киффе убедился, что теперь ему остается только одно: сказать всю правду.

— Я должен вам кое-что сообщить, мистер Джонсон, — серьезно сказал он.

Джонсон торжествовал; наконец-то, он одержал верх над этим наглым мальчишкой.

— Вы понимаете, что человек идет на все, когда дело касается того, чтобы подтвердить правильность своих теорий. Сегодня утром я навестил Крегана и пришел к заключению, что разговор между ним и мисс Кардиф совершенно необходим. Участь моей теории зависит от этого разговора. Я считаю, что они оба невиновны. Мисс Кардиф переоделась в мое платье и поехала в тюрьму и должна вернуться с минуты на минуту.

Джонсон рассмеялся.

— Вы действительно чрезвычайно хитры, мистер О’Киффе, и могли бы провести всякого, кроме меня. К сожалению, должен вам сказать, что я не верю ни одному слову из того, что вы мне рассказали. В вашем распоряжении, вероятно, имеются шпионы, сообщающие все, что происходит в полиции. Мисс Кардиф должна была быть сегодня арестована, и вы, узнав об этом, помогли ей бежать. Я должен сознаться, что все это блестяще проведено.

— Неужели вы действительно думаете, что я до такой степени глуп, что оставался бы в ожидании прихода полиции?

Этот вопрос озадачил сыщика. Все же он вызывающе посмотрел на О’Киффе, как будто хотел сказать: «У вас, вероятно, есть на это свои основания молодой человек».

— Возвращение мисс Кардиф убедит вас в том, что я говорю правду, — сказал О’Киффе и посмотрел на часы.

— Четверть седьмого. Она будет здесь через пять минут, но не позже, во всяком случае, чем через четверть часа.

— Увидим, — сухо сказал Джонсон, закуривая папиросу.

Глава XIII. Роковые часы

В комнате было очень тихо. Джонсон и О’Киффе курили, не произнося ни одного слова; слышалось только тиканье часов. Взгляд О’Киффе был прикован к часовым стрелкам: они двигались, двигались…

Какое-то странное спокойствие царило во всем доме… О’Киффе, нервы которого были натянуты до крайности, казалось, что во всей вселенной существует только эта комната, в которой они с Джонсоном молчаливые, погруженные в свои мысли, сидят и курят и где старинные часы беспощадно показывают, что минуты уходят и уходят.

Тишину прорезал серебристый звук. Часы пробили половину. Джонсон высокомерно рассмеялся и, не говоря ни слова, указал на часы. Затем он снова закурил папиросу.

О’Киффе почувствовал, что его руки холодеют. Что случилось с Винифред? Двадцать минут езды до тюрьмы, двадцать обратно, свидание с Креганом не могло продолжаться больше четверти часа, и если даже прибавить еще 5 минут на то, чтобы войти и выйти из автомобиля, ее отсутствие все же не должно было длиться больше часа. Винифред уехала из дома в четверть пятого и, следовательно, должна была вернуться не позднее четверти шестого. Он еще раз украдкой взглянул на часы, стрелка безжалостно подвигалась к трем четвертям. О’Киффе вскочил со своего стула и подошел к окну.

— Нельзя ли вас попросить не подходить к окну, мистер О’Киффе. Мне совершенно нежелательно, чтобы вы подавали сигналы.

О’Киффе выругался про себя. Снова серебристый звук: часы пробили три четверти.

О’Киффе в отчаянии опустился на шезлонг. Мысли путались в его голове.

Перед его глазами проносились различные картины: Креган со впалыми щеками и безнадежным выражением в глазах, Винифред бледная и дрожащая от страха; мертвое лицо Кардифа с глазами, уставившимися в потолок; и еще одна картина: нечеловеческий, чудовищный лик апокалиптического зверя, с искаженными человеческими чертами, мечущего голубые лучи из огромной пасти и горящих глаз. И почему только этот Джонсон все время молчит? Ожидание было бы все же не таким тяжелым.

О’Киффе хотел заговорить, но его язык прилип к гортани, во рту пересохло и он не в состоянии был произнести ни слова.

Снова серебристый звон — часы пробили шесть.

Джонсон вынул свои карманные часы и посмотрел на них, затем, не говоря ни слова, положил их в карман.

— Мистер Джонсон, — голос О’Киффе звучал хрипло и глухо.

— Я подожду еще четверть часа, — спокойно сказал сыщик.

— Мистер Джонсон, — произнес репортер голосом полным отчаяния, — с мисс Кардиф, по-видимому, что- то случилось. Мне вся эта история совершенно непонятна.

— А мне понятна, — нелюбезно возразил Джонсон. — Трудно предположить, чтобы человек вернулся домой, если он знает, что его там ждет полиция.

— Но мисс Кардиф этого не знает.

— Она это знает.

Снова наступило молчание. Наконец, О’Киффе стало невтерпеж.

— Нужно что-нибудь предпринять, мистер Джонсон. Быть может, произошло несчастье с автомобилем… Нельзя больше ждать.

Сыщик испытующе взглянул на своего противника. Казалось, что выражение лица О’Киффе произвело на него впечатление.

Он подошел к двери и позвал:

— Меримэн! — Вошел полицейский. — Возьмите автомобиль и сейчас же поезжайте в тюрьму. Наведите там справку о том, навещал ли кто-нибудь сегодня после обеда мистера Аллана Крегана, когда ушел посетитель и сколько времени продолжалось свидание; попытайтесь также узнать, в каком направлении уехал автомобиль этого посетителя.

— Слушаюсь, мистер Джонсон.

Джонсон с удивлением взглянул на него.

— Либо вы самый лучший актер из всех, которых мне пришлось видеть, либо в вашем рассказе все же имеется доля правды, — сказал он задумчиво. — Я знаю, что репортеры на все способны, а если репортер к тому же ирландец, то он и самого черта перехитрит, но все же ему не удастся перехитрить Джонсона из Скотланд-Ярда, мой молодой друг.

Оба собеседника снова замолчали и стали напряженно наблюдать за движением часовой стрелки.

Через некоторое время Меримэн вернулся и сообщил, что около половины пятого в тюрьму явился молодой человек, предъявивший пропуск на имя мистера Бриана О’Киффе, репортера «Звезды Свободы». Его ввели в комнату для посетителей. Десять минут спустя этот молодой человек, по-видимому, очень взволнованный, вышел из тюрьмы и сел в автомобиль. Его секретарь сел рядом с шофером и автомобиль уехал, но никто не смог сказать в каком направлении. Часовой, от которого об этом узнал Меримэн, сообщил, что автомобиль уехал без десяти минут пять. При последних словах полицейского часы пробили семь.

Джонсон громко рассмеялся.

— Убежала? Что вы скажете теперь, мистер О’Киффе?

О’Киффе взволнованно посмотрел на сыщика. Он себя чувствовал так, как будто попал в тупик; он не видел никакого выхода.

— Уверяю вас, мистер Джонсон…

Сыщик резко оборвал его:

— Довольно лгать! Теперь вы должны во всем сознаться.

— Нечто совершенно невероятное, непонятное, — пробормотал О’Киффе, который окончательно потерял самообладание. — Поверьте мне…

— Я вам не верю. Дело совершенно ясное. Вы помогли мисс Кардиф бежать. Я имею все основания, вернее^ даже обязан арестовать вас.

Он замолчал на мгновение, посмотрел на репортера и продолжал:

— Но я думаю, что будет лучше оставить вас на свободе. Но вы будете находиться под моим надзором, мистер О’Киффе. Я считаю, что это так же верно, как если бы вы сидели в тюрьме.

О’Киффе, казалось, не вполне понял смысл этих слов.

— Мы должны поехать в тюрьму, — воскликнул он.

— Хорошо. Но я буду сопровождать вас. Не забывайте, что вы находитесь под моим надзором.

Они поехали в сопровождении полицейского, сидевшего на козлах.

Креган, вызванный в комнату для посетителей, сообщил, что Винифред была здесь, но не пробыла и четверти часа; она сказала, что торопится домой, так как дома ее ждет мистер О’Киффе.

Джонсон язвительно усмехнулся.

— Мисс Кардиф хотела проститься со своим женихом. Это нельзя назвать глупым, но даже самый умный человек может ошибиться. Пойдем, мистер О’Киффе, я хочу поговорить с привратником.

Из слов привратника выяснилось одно чрезвычайно странное обстоятельство. Господин, которого привратник принял за репортера, приехал в автомобиле и приказал шоферу подождать его. Вслед за тем подъехал другой автомобиль, из которого вышел человек, которого он принял за секретаря, и спросил привратника, поднялся ли уже приехавший до него господин наверх. Получив утвердительный ответ, он подошел к шоферу первого автомобиля, уплатил ему и отпустил его. Второй автомобиль стал на место первого. Человек, приехавший в первом автомобиле, вышел чрезвычайно взволнованным из тюрьмы и сел в автомобиль; его секретарь поместился рядом с шофером, и они уехали.

— Опишите наружность секретаря, — сказал О’Киффе, задыхаясь.

— Смуглое, не английского типа лицо, с черной бородой и черными бровями. В руке он держал странную черную палку с ручкой, изображавшей львиную голову с блестящими красными глазами.

О’Киффе побледнел. Перед ним промелькнуло лицо человека, весь день следовавшего за ним по пятам. Да, по-видимому, удар, поразивший Винифред, предназначался О’Киффе.

Джонсон с изумлением наблюдал за ним.

— Вы прозевали свою карьеру, мистер О’Киффе. Мир потерял в вас великого актера, — сухо сказал он. — Вы гениально играете свою роль.

— Вы должны мне поверить, Джонсон. — Голос О’Киффе дрогнул. — Ведь возможно, что мисс Кардиф угрожает опасность. Я еще раз повторяю: я сказал вам правду, только правду. Они расставили сети для меня, а мисс Кардиф случайно попала в них.

Волнение О’Киффе, его бледность, его дрожащие руки произвели некоторое впечатление на Джонсона. Но все же он насмешливо спросил:

— Они? Кого вы подразумеваете под этим таинственным «они»?

О’Киффе подобно молнии промелькнула мысль о ночном посещении мистрисс Уэргем. Кто-то хочет убрать его с пути: он кому-то мешает. И он подумал о той таинственной силе, которой бросил вызов.

— Мне нужно пойти домой! — воскликнул он. Ему пришло в голову, что теперь в его квартире хозяйничают его враги, так как предполагают, что он не может туда вернуться.

— Ничего не имею против, — ответил сыщик. — Я готов оказать вам услугу. Вы можете отправиться домой, а я буду вас сопровождать.

Они поехали к О’Киффе. На лестнице их встретил какой-то заспанный уличный мальчишка.

— Вы О’Киффе? — спросил он, подходя к репортеру.

— Да, а что тебе нужно?

— Вот что я нашел. Если вы О’Киффе, я должен вам это передать. — И он протянул ему маленькую кожаную сумочку.

— Что такое? Да, ведь, это сумочка мисс Кардиф, — воскликнул репортер. Он поспешно открыл сумочку и вытянул из нее сложенный вчетверо листок бумаги. На нем было написано: «Умоляю того, кто найдет сумочку, доставить ее с этим письмом мистеру О’Киффе, улица Генриэтты, 2, в Ковент Гардене. Кошелек он может оставить себе».

— Где вы нашли сумочку? — спросил мальчика О’Киффе.

— Очень далеко отсюда на самой окраине города. Она лежала на земле.

О’Киффе пробежал записку, написанную крайне неразборчиво, по-видимому, наспех:

"Происходит нечто ужасное. Автомобиль едет куда-то за город. Я пыталась спросить шофера, но он не отвечает. Рядом с ним сидит какой-то незнакомый мужчина с большой черной бородой. Машина все ускоряет ход. Я умираю от страха. Спасите меня, О’Киффе. Ради бога, спасите меня.

Винифред Кардиф"

Глубокое отчаяние овладело О’Киффе. Несчастная находится в руках гнусных негодяев. Как ее найти? Он со стоном передал записку Джонсону и, закрыв лицо руками, присел на ступеньку.

Джонсон прочел записку. Хотя он несколько сомневался в ее подлинности, но все же не мог не согласиться с тем, что произошло нечто серьезное.

Отчаяние О’Киффе было неподдельно. Положив руку на плечо репортера, Джонсон сказал совершенно изменившимся тоном:

— Послушайте, О’Киффе. Мне трудно поверить этому нелепому письму, но я вижу, что вы чем-то ужасно расстроены. Я возвращаю вам свободу, но предупреждаю, что за вами будут следить.

О’Киффе пожал своему противнику руку.

— Спасибо, Джонсон, вам не придется пожалеть об этом.

О’Киффе провел бессонную ночь. Шагая из угла в угол, он курил одну папиросу за другой и тщетно ломал себе голову над тем, кто и куда увез Винифред.

Бывали моменты, когда ему казалось, что следует сейчас же бежать разыскивать ее; но он прекрасно понимал, что это ни к чему не приведет. Его взгляд случайно упал на большой пакет, лежащий на письменном столе. Он развернул его. В нем оказались книги, книги по химии, купленные им несколько дней тому назад. О’Киффе нетерпеливо отложил их в сторону. Все его мысли были направлены на сегодняшнее загадочное происшествие. В конце концов, когда начало светать, смертельно усталый, он прилег на софу и уснул.

*  *  *

Марион Уэргем в легком пеньюаре сидела у камина. Она только что позавтракала и теперь курила. Очаровательное личико было бледно, голубые глаза, окруженные синевой и усталые движения указывали на то, что она провела бессонную ночь. Она взяла книгу и стала ее перелистывать, время от времени устремляя свой взгляд на пылающий в камине огонь.

В комнату вошла ее камеристка и принесла колоссальных размеров завернутый в бумагу пакет.

— Что это такое?

— Только что прислали из цветочного магазина. От мистера О’Киффе, — сказала девушка и принялась развертывать бумагу. Показалась резная подставка черного дерева, к которой были приделаны часы с чудесно разрисованным циферблатом; на подставке стоял вазон роскошной цветущей сирени. Марион покраснела от удовольствия. Она любила красивые вещи. Письмо О’Киффе также обрадовало ее. Он писал, что подставку эту случайно увидел у антиквара и подумал, что она очень подойдет к обстановке ее гостиной. Он очень сожалеет, что она все еще больна, и просит ее не утомлять свою хорошенькую головку излишними размышлениями и постараться, как можно скорее выздороветь. Он подписался: «Ваш искренний друг Бриан О’Киффе».

Марион усмехнулась и вздохнула: интересный ирландец мог бы быть ей больше, чем другом, если бы… Ее лицо приняло страдальческое выражение, она чуть ли не с чувством отвращения окинула взглядом свою роскошно меблированную комнату. Красивые вещи, красивые наряды, много денег, блестящее положение в обществе, все это, конечно, было очень приятно, но не упустила Ли она из-за этого того, что является самым большим счастьем в нашей жизни?

Она еще продолжала об этом думать, когда вошла горничная и доложила о приходе доктора Торнтона.

Торнтон выглядел совершенно больным. Марион бросила на него взгляд, полный ненависти и страха. Затем она сказала:

— Я рада, что вы пришли, Лауренс.

— Вы все еще притворяетесь больной, — произнес он сурово и сел в кресло против нее.

— Я не притворяюсь, — сердито ответила она. — Мои нервы так истрепались, что я положительно схожу с ума; я потеряла сон и чувствую себя ужасно скверно. Уверяю вас, что эта ужасная тайна доведет меня до сумасшествия. В конце концов, я совершу какой-нибудь отчаянный поступок.

Он зло усмехнулся.

— Никто вас к этому не принуждал. Не следовало приниматься за дело, если вы чувствовали, что у вас не хватит сил довести его до конца.

— Я была безвольным инструментом в ваших ужасных, не знающих сострадания руках.

— Не притворяйтесь угнетенной невинностью. Вы хотели чего-то добиться и были готовы пустить в ход все средства для того, чтобы достичь своей цели. Хотите знать правду: вы виновны не менее, чем я.

Она приподнялась, дрожа всем телом:

— Как вы смеете говорить это! Кто разработал весь этот план? Кто его выполнил? А теперь вы обвиняете меня. Негодяй!

Она зарыдала, он спокойно смотрел на нее.

— Было бы лучше, если бы вы говорили потише. Право, совсем нет необходимости, чтобы прислуга слышала ваши излияния.

— Это мне совершенно безразлично! — воскликнула она. — Дальше так продолжаться не может. Я не могу выносить этих постоянных терзаний, не могу продолжать оставаться вашим орудием. Я положу этому конец; если это окажется необходимым, то прибегну к помощи полиции, — на ее лице появилось выражение безграничной ненависти. — Я отомщу. Я повсюду буду трубить о том, что всеми уважаемый доктор Торнтон ничем не отличается от обыкновенного каторжника, ничуть не лучше любого убийцы…

Сильной рукой он зажал ей рот, схватил ее за талию и, несмотря на все ее старания, не давал ей вырваться. Ее кружевной пеньюар порвался. Торнтон принудил ее сесть в кресло и, все еще не выпуская ее рук, уселся против нее.

Его мозг лихорадочно работал. Мистрисс Уэргем находится, действительно, на грани безумия; она в самом деле способна донести… Он ужаснулся. Этому во что бы то ни стало следует помешать.

Марион откинулась на спинку кресла; вся ее фигура выражала беспомощность и отчаяние.

Не говоря ни слова, он остановил на ней свой взгляд.

Вдруг она закричала:

— Не смотрите на меня так! Не смейте! Не смотрите на меня своими ужасными глазами, Лауренс… — Ее голос сорвался. — Сжальтесь…

Она все еще чувствовала на своем лице взгляд этих беспощадных глаз. Они, казалось, пронизывали ее, проникали до самых глубин ее души. Она сопротивлялась, пыталась не поддаваться ему. Но нет, взгляду этих темных с расширившимися зрачками глаз нельзя было противостоять. Если бы можно было узнать, что скрывается за этим ничего не выражающим взглядом, какой дьявольский план таится в этом мозгу и что ей хочет внушить этот ужасный человек!

— Лауренс! — Марион умоляюще подняла обе руки кверху.

Но его безжалостный взгляд все еще был прикован к ее лицу и, подобно взгляду змеи, подчинял ее своей власти.

Марион стало клонить ко сну. Веки ее опустились. Она еще раз открыла глаза и заглянула в его расширенные зрачки, скрывающие тайну человеческой души.

Потом голова ее опустилась; она заснула.

Глава XIV. Человек со странной палкой

О’Киффе принесли письмо. Маленький мальчик передал его лакею и убежал, не сказав ни слова. О’Киффе внимательно прочел написанное на машинке письмо:

"Господину Бриану О’Киффе, репортеру «Звезды Свободы». Улица Генриетты, 2. Ковен-Гарден, Лондон.

Милостивый государь!

Я прочел в газете о загадочном убийстве мистера Кардиф, и так как вы, по-видимому, интересуетесь этим делом, могу вам сообщить нечто, могущее помочь вам раскрыть тайну этого убийства и, как говорят у меня на родине, «рассеять мрак и найти потерянное». Если вы хотите получить чрезвычайно важные сведения по этому поводу, то приходите сегодня в девять часов вечера в трактир «Красный Вепрь», в Ловлэйн.

С уважением

Серан Рай-Лоре"

О’Киффе вторично прочел письмо. Одно предложение привлекло его внимание. «Найти потерянное». Не означало ли это — найти Винифред? Ерунда! Все это — просто уловка!

Кто-то ставит ему западню, хочет убрать его с пути. Он посмотрел на подпись: «Серан-Рай-Лоре». Индусское имя, вероятно, принадлежащее тому человеку, который вчера преследовал его. Случилось так, что вместо него, О’Киффе, человек увез Винифред Кардиф. Другой раз индус не даст ввести себя в заблуждение. Пойти ли ему? Ловлэйн — очень глухое место. А «Красный Вепрь»? Он смутно вспомнил, что слышал это название в связи с какой-то скандальной историей. Это был не обыкновенный трактир, а притон, где курили опиум. Пойти туда, это значит пойти прямо в пасть льва. Но, быть может, таким образом, удастся узнать что-либо относительно Винифред? Да, он пойдет туда. Но не один. Кого взять с собой? Крэйна? Нет, Крэйн чудесный человек, чрезвычайно талантливый химик, но он не всегда умеет сохранять присутствие духа. Тома Бартон? Да, именно его, этого молодого репортера, преданного ему душой и телом, любителя приключений, который будет в восторге от такого предложения.

О’Киффе отправился в редакцию, чтобы уговориться с Бартоном. При виде О’Киффе главный редактор покачал головой.

— Дорогой мой, вы изводите себя. Вы ужасно исхудали и выглядите так, как будто не спали в течение целого месяца. Что с вами, О’Киффе? Вы все еще возитесь с этим делом об убийстве Кардифа? Перестаньте разыгрывать роль сыщика и возвращайтесь к работе. Ваше отсутствие вредно отражается на «Звезде Свободы».

— Прошу вас дать мне отпуск еще на неделю или десять дней, мистер Гарди. Бартон здесь?

— Да, в своей комнате.

Тому Бартону очень понравилось предложение О’Киффе, и он обещал прийти к половине восьмого.

О’Киффе провел весь день в бесцельных блужданиях по городу, все еще надеясь каким-нибудь образом найти след исчезнувшей девушки. Он очень беспокоился о ней. Почему люди, увезшие Винифред, не освободили ее, когда заметили свою ошибку? Что могло с ней произойти? Возможно, что ее напугали и что с ней плохо обращаются. О’Киффе стиснул зубы и сжал кулаки. Он отомстит этим негодяям и, быть может, еще сегодня вечером для этого представится случай.

В половине восьмого пришел Бартон, страшно возбужденный. О’Киффе повел его в свою комнату и предложил ему переодеться в костюм кучера. Когда они подошли к кэбу, кучер, с которым О’Киффе договорился заранее, слез с козел и Бартон занял его место. Было без пяти минут девять, когда они подъехали к «Красному Вепрю».

О’Киффе вышел из кэба и увидел, что к трактиру подъехал хорошо одетый, солидный старик. О’Киффе вошел в трактир; старик последовал за ним. А через несколько минут вошел Бартон.

О’Киффе огляделся. Комната была темная, грязная и неуютная. Хозяин производил подозрительное впечатление. Когда открылась дверь в соседнюю комнату, О’Киффе заметил, что в ней вместо столов и стульев — матрацы и подушки; он почувствовал приторный, сладковатый запах.

О’Киффе занял один из столиков, кучер сел за соседний и старик также устроился неподалеку.

Репортер закурил папиросу и стал ждать. Стройный блондин вышел из двери, ведущей из коридора, и подошел к столику О’Киффе.

— Мистер О’Киффе, если не ошибаюсь?

— Да.

Репортер взглянул на незнакомца. Он ожидал увидеть другое лицо. У незнакомца было бритое лицо, светлые волосы и брови. «Какие густые брови, — подумал О’Киффе, — у блондинов не бывает таких густых бровей. Такие брови должны быть черными — я готов поклясться, что они были черными и, очевидно перекрашены».

— Я вижу, что вы получили мое письмо, мистер О’Киффе, — начал незнакомец приятным, мягким голосом.

— Да, я бы очень хотел знать, что вы мне можете сообщить. Но не заказать ли нам чего-нибудь сначала?

Хозяин принес виски и соду. Том Бартон также заказал виски и соду, старик — чаю.

— Дело Кардифа меня очень заинтересовало, — сказал незнакомец. — Я убежден, что Кардиф был отравлен и считаю себя вправе утверждать, что здесь мы имеем дело с индийским ядом, который неизвестен в Англии.

— Серьезно? Это чрезвычайно интересно.

— Не можете ли вы мне сказать, не были ли найдены на теле убитого голубые пятна приблизительно с булавочную головку величиной?

— Да.

О’Киффе был поражен. Неужели он ошибся и этот незнакомец не тот человек, который преследовал его?

— Вы должны знать, — продолжал незнакомец, — что индусам известно, большее количество ядов, чем кому бы то ни было. Итальянцы времен Ренессанса, конечно, тоже были знакомы с ядами, отравление которыми нельзя было доказать. Но современные европейцы, по сравнению с индусами, в этом отношении дети.

Говоря это, он взял бутылку виски и налил в оба стакана. Над одним из стаканов его рука задержалась на мгновение.

— Выпьем, — сказал он, — здесь очень душно и мне хочется пить.

Взгляд О’Киффе был прикован к лицу незнакомца и он не наблюдал за движением его рук. Он взял стакан и собирался уже поднести его ко рту, когда к столу подскочил Бартон.

— Долго ли вы думаете оставаться здесь, сэр? — вежливо спросил он. — Я должен вернуться в десять часов.

О’Киффе заметил, что молодое лицо Бартона было покрыто смертельной бледностью и его глаза как-то странно смотрели на стакан. Молодой человек шевелил губами, и О’Киффе скорее угадал, чем услышал: «Не пейте».

— Я поеду приблизительно через полчаса, — ответил и поставил стакан.

— Благодарю вас, сэр, — и кучер сел обратно за свой столик.

— Как вы думаете, европеец мог бы достать себе индийский яд, о котором вы говорили? — спросил О’Киффе.

— Это было бы трудно, но при…

Подошел хозяин:

— Мистера Серан-Рай-Лоре просят к телефону. Незнакомец поднялся.

— Вы меня простите, — и он вышел из комнаты.

Том Бартон, как молния, подскочил к столику О’Киффе, заменил его стакан виски своим и вернулся к своему столику. Когда незнакомец вернулся, О’Киффе спокойно пил свое виски. Они продолжали разговаривать о различных индийских ядах.

— Если вы завтра снова придете сюда, — сказал незнакомец, — я смогу показать вам некоторые яды, которые приведут вас в изумление.

— Хорошо, это очень любезно с вашей стороны. Какое здесь отвратительное виски, у меня кружится голова, как будто я очень много выпил.

— Выпейте стакан воды.

— Нет, я лучше выйду на воздух. Дайте мне, пожалуйста, на несколько минут свою палку, чтобы опереться, у меня ноги подкашиваются.

О’Киффе поднялся, держась за стол, чтобы не упасть.

Незнакомец подошел к вешалке и принес свою палку. О’Киффе чуть не вскрикнул: это была черная палка с серебряным набалдашником в виде головы льва с рубиновыми глазами. Репортер опустился на свой стул и провел рукой по лбу.

— Смешно… один единственный стакан виски… и, кроме того, я, ведь, ирландец…

Он попросил стакан воды и залпом выпил его.

— Благодарю вас, ваша палка мне больше не нужна, я не пьян от одного несчастного стакана виски. Пойду пешком домой и надеюсь, что прогулка по свежему воздуху освежит меня. Итак, мы снова встретимся завтра здесь, в то же самое время.

— Да. Мне очень жаль, что вы себя так плохо чувствуете. Я не могу быть вам полезным?

— Нет, благодарю вас. Что здесь, черт возьми, примешивают к виски? Я себя чувствую так, словно я выпил жидкий огонь.

О’Киффе подошел к соседнему столику, вынул из кармана дрожащей рукой кошелек и заплатил кучеру. Неловким движением руки он сбросил на пол стоящий перед Бартоном стакан. Стакан разбился вдребезги. Незнакомец снова пошел в телефонную будку, и когда он вернулся, то увидел, как О’Киффе, шатаясь, уходил из трактира.

Через несколько минут ушел приехавший одновременно с О’Киффе старик.

Затем кучер вышел и стал возиться около своей лошади. Через несколько минут к нему подошел незнакомец, постоял несколько минут, глядя вслед удаляющемуся О’Киффе. Потом обратился к кучеру:

— Вы можете отвезти меня домой?

— Хорошо, сэр, садитесь.

О’Киффе заметил, что за ним следом идет старик, вошедший одновременно с ним в трактир. «Еще один», — подумал он и нащупал лежащий в кармане револьвер, так как улица была совершенно пустынна. Он вошел в переулок для того, чтобы скрыться от своего преследователя, но старик не отставал. Репортер попытался ускорить шаги, но это ни к чему не привело, так как старик, несмотря на свой возраст, шел с О’Киффе в ногу.

Подойдя к фонарю, О’Киффе внезапно остановился и старик, не сумевший соразмерить своих шагов, попал как раз в полосу света.

— Можно у вас попросить спичку? — спросил О’Киффе, вынимая портсигар.

Старик пошарил в кармане и О’Киффе внимательно посмотрел на него.

«Где я, черт возьми, видел уже этот безвкусный галстук?». Вдруг его осенила мысль, он обратился к старику.

— Не будете ли вы любезны сказать мне, который час?

Старик вынул часы.

— Ровно десять часов.

— Благодарю. Какие у вас великолепные старинные часы, не разрешите ли вы взглянуть на них поближе? Я — коллекционер и питаю пристрастие к старинным вещам.

Старик протянул ему часы, и О’Киффе с восхищением стал их рассматривать.

— Ценная старинная вещь.

— Это мне осталось от моей бабушки, — ответил старик.

— Вы идете со мной в одном направлении, сэр? — спросил О’Киффе. — Я живу на улице Генриетты.

— Я живу поблизости. Если вам угодно, мы можем пойти вместе.

О’Киффе, по-видимому, был в очень хорошем настроении, он любезно разговаривал со стариком, который показался приятным, занимательным собеседником.

Они дошли до квартиры О’Киффе. Репортер остановился.

— Вот я и пришел, — сказал он, — доброй ночи. Очень любезно с вашей стороны, что вы меня проводили, мистер Джонсон.

Старик с удивлением отшатнулся.

— Почему вы меня так называете?

О’Киффе добродушно рассмеялся.

— Вы чудесно загримированы, Джонсон. Но не нужно было надевать тот же галстук, который вы носите всегда. И почему вы, черт возьми, носите с собой часы — действительно прекрасную старинную вещь, благодаря которой каждому не трудно вас узнать? Не упускайте из виду, что на них выгравированы ваши инициалы.

Я вижу, вы держите слово и следите за мной. Мне очень жаль, что вы принуждены были прогуляться так далеко. Вы, вероятно, устали и хотите пить; зайдите ко мне и выпьем чего-нибудь.

Глава XV.
Встреча Торнтона с голубым лучом

В то время, как О’Киффе сидел в трактире «Красный Вепрь», доктор Торнтон у себя в комнате занимался укладыванием вещей в маленький кожаный саквояж. Покончив с этим, он запер его, позвонил лакею и сказал:

— Я на несколько дней уезжаю из Лондона. Полагаю, что вернусь послезавтра. — Затем он взял чемодан и вышел из дома.

По дороге он зашел в ближайшую телефонную будку, позвонил в гостиницу «Красный Вепрь» и попросил позвать к телефону мистера Серан-Рай-Лоре. Минуту спустя он услыхал голос своего друга.

— Он пришел? — спросил Торнтон.

— Да, все в порядке.

Торнтон облегченно вздохнул и повесил трубку. Сделав большой крюк, он вышел на улицу Генриетты и остановился перед дверью дома, в котором жил О’Киффе. Торнтон посмотрел на часы. Половина десятого. Он поднялся по лестнице, и при помощи отмычки открыл дверь, и вошел в квартиру О’Киффе. Там он на один момент включил свет, вынул из кармана свечу, зажег ее и потушил электричество. Затем он сел за письменный стол и начал рыться в ящиках.

Он становился все беспокойнее, вынимал документы и бумаги, рассматривал их и с разочарованным видом клал на место. После безрезультатных поисков он нетерпеливо поднялся, подошел к железной кассе, достал из своего саквояжа различные инструменты и принялся ломать кассу. Звонил телефон. Торнтон снял трубку и спросил:

— Кто у телефона?

— Серан. Все обошлось хорошо. У нас нет больше никаких оснований волноваться.

Торнтон повесил трубку, злобное торжество отразилось на его лице. Он снова подошел к кассе. Неловким движением руки он опрокинул свечу, которая потухла. К его удивлению в комнате не стало темнее. Торнтон увидел, что сквозь стену против кассы проникал какой- то странный свет, становился все ярче, пока, наконец, блестящие голубые лучи не упали на кассу.

С криком ужаса Торнтон бросился в сторону. Его мозг напряженно работал, сердце билось с неимоверной быстротой. Голубой луч! Он уже где-то видел его. Внезапно он вспомнил, как в роковой вечер 12-го декабря, за несколько часов до того, как Кардиф был найден мертвым, гостиную в Бриар-Маноре осветили такие же голубые лучи…

Суеверный страх овладел Торнтоном. Не было ли это плохим предзнаменованием? Именно теперь, когда все, как будто, шло хорошо? Он присел на корточки, но неумолимые голубые лучи приближались все ближе и ближе. Он поспешно поднялся, выбежал в соседнюю комнату и запер за собой дверь. Тяжело дыша, он опустился в кресло и стал ждать, затем с криком вскочил, так как заметил, что голубые лучи проникли через стены и наполнили темную столовую странным голубым светом.

Он чувствовал, что не в состоянии справиться со своими нервами. Единственная мысль овладела им: спрятаться, убежать от этого ужасного света. Он побежал в спальню О’Киффе; голубые лучи последовали за ним. Натыкаясь в темноте на стол и стулья, он убежал в кухню. Но не успел он войти туда, как сквозь стену проникли в комнату голубые лучи.

Гонимый безумным страхом, он бросился в коридор, стремительно открыл входную дверь и, как пораженный молнией, остановился. Перед ним выросли две фигуры. В одной из них он узнал О’Киффе и с криком бросился обратно в комнату.

*  *  *

Джонсон и О’Киффе последовали за ним и зажгли свет. Торнтон снова устремился к двери, но Джонсон одним прыжком очутился перед ним, между тем как О’Киффе схватил его сзади. Он отбивался, как дикий зверь, и кричал, как сумасшедший. Глаза его готовы были выскочить из орбит, на губах показалась пена, он царапался и кусался. Черты его лица были перекошены от ярости, он потерял человеческий облик; в глазах отражался смертельный страх. Он чувствовал, что близок к сумасшествию, и напрягал все усилия, чтобы овладеть собой. Затем ему показалось, что все предметы поплыли перед его глазами, освещенные страшными голубыми лучами. Он окончательно потерял человеческий облик и превратился в царапающегося, ревущего дикого зверя.

Наконец О’Киффе и Джонсону удалось справиться с ним. Он лишился чувств, и им без труда удалось связать его и уложить на диван.

Джонсон вытер выступивший на лбу пот и, тяжело дыша, опустился в кресло.

— Послушайте, О’Киффе, вы больше не имеете права держать меня в неизвестности; что здесь происходит? Вы отправляетесь в какой-то ужасный кабачок, встречаетесь там с каким-то крайне подозрительным субъектом. Мы возвращаемся к вам домой и застаем тут в ночной час доктора Торнтона, обезумевшего от страха. Что он здесь делал? Что он вообще собой представляет?

— Он преступник, убийца, — ответил О’Киффе серьезно. — Неумолимая рука правосудия, наконец, настигла его и наказала.

— Не говорите загадками, — сказал нетерпеливо сыщик.

— Хорошо, я расскажу вам все.

Репортер подошел к дивану и взглянул на Торнтона, который был, по-видимому, погружен в глубокий сон. Его члены изредка судорожно подергивались, рот был приоткрыт и видны были крепкие белые зубы.

— Это длинная история, — начал О’Киффе, устало опускаясь в кресло против Джонсона. — Для того, чтобы вы все хорошо поняли, нам нужно будет оглянуться на много лет назад. Придется начать рассказ с того времени, когда Генри Кардиф был еще молодым человеком…

— Генри Кардиф, — перебил его Джонсон, — вы, ведь, собирались рассказать о Торнтоне?

— Все это тесно связано друг с другом. Пожалуйста, не прерывайте меня, Джонсон, я и без того так устал, что мне трудно точно и ясно выражать свои мысли.

— Генри Кардиф родился в Ульстере и работал в молодости в качестве инженера на заводе Мак Намара в Коркском графстве; Старик Мак Намара был очень богат. Он полюбил красивого умного молодого Кардифа и обращался с ним, как с родным сыном. У Мак Намара были две дочери; старшая из них, Айлен, убежала с одним молодым ирландцем, и о ней ничего не было известно. Таким образом, вторая дочь, Шейла, стала единственной наследницей старика Намара. Девушка, по-видимому, питала антипатию к Кардифу. Но, несмотря на это, отцу, который хотел сделать молодого человека своим наследником, удалось уговорить, а может быть, принудить дочь выйти замуж за этого человека.

Как и следовало ожидать, брак оказался очень неудачным. Кардиф чрезвычайно грубо обращался со своей женой, а после рождения их единственной дочери Винифред, он совершенно перестал с ней считаться. Он не жалел денег на любовниц и, в конце концов, начал буквально ненавидеть свою болезненную и грустную жену. По всей вероятности, старик Мак Намара пожалел о том, что принудил свою дочь согласиться на этот брак и, желая загладить свою вину, завещал все свое состояние Шейле. Тем временем заводы Мак Намара были проданы, и Кардиф основал уже свои собственные заводы.

После смерти своего отца мистрисс Кардиф с удвоенной силой почувствовала свое одиночество. Она не переставала думать о своей сестре, которая покинула родительский дом, когда Шейле минуло 16 лет, и которую она очень любила. Она спрашивала себя, жива ли Айлен, счастлива ли и имеет ли детей. Мистрисс Кардиф просила своего мужа попытаться об этом разузнать, но почему-то его старания не увенчались успехом.

Тем временем, финансовое положение Кардифа пошатнулась, он неудачно спекулировал, при этом потерял очень много денег и ему грозило банкротство. Он просил жену помочь ему, но Шейла в то время уже, вероятно, ненавидела его, да и, кроме того, боялась, что он промотает и ее состояние и оставит ее и Винифред нищими.

В конце концов, ему все же удалось ее убедить: был подписан контракт, по которому он получил половину ее состояния при условии, что обязуется вернуть деньги в том случае, если будут разысканы сестра или племянник его жены. Если же мистрисс Кардиф умрет, не разыскав сестры, то деньги останутся в предприятии до того времени, пока не появится кто-нибудь из этих родственников.

Приблизительно в это время мистрисс Кардиф узнала о том, что ее муж только обещал ей заняться розысками ее сестры, на самом же деле не предпринимал никаких шагов в этом направлении. Тогда она решила заняться сама этими розысками. Через некоторое время она получила известие о том, что ее сестра живет со своим сыном в Нью-Йорке и что ее муж умер.

— И этот сын… — спросил, задыхаясь от волнения, Джонсон.

— Ах, я вижу, вы угадали. Да, этот сын — Аллан Креган.

— Но, в таком случае, вся эта история становится еще более непонятной, — в раздумье проговорил сыщик.

— Напротив, послушайте дальше.

Джонсон уселся поудобнее и закурил папиросу.

— Мистрисс Кардиф, по-видимому, не сообщила своему мужу о своем открытии; я думаю, что она боялась это сделать.

В это время Кардифы очень редко виделись. Мать Винифред большую часть года проводила в недавно купленной вилле, расположенной в окрестностях Л. В то время мистрисс Кардиф была болезненной, несчастной, озлобленной женщиной, и ее единственной отрадой была Винифред. Известие о том, что ее сестра жива, подействовало на нее, как целебное средство: она стала выносливее, жизнерадостнее, помолодела и вся отдалась мысли о свидании с любимой сестрой. В то время Винифред жила в Мюнхене, где училась в консерватории.

Все было бы хорошо, если бы одно из писем Айлен не попало в руки Кардифа. Он понял, что у него отберут вложенные в дело деньги и ему придется начинать все сызнова. Нужно было, не теряя времени, подготовиться к тому, чтобы суметь отразить этот удар.

Кардиф подружился с одной дамой из общества и, казалось, был безумно влюблен в эту молодую женщину. Он посвятил ее в свои неприятности, и она посоветовала ему обратиться к одному врачу, который имел в Л. небольшой домик и обычно проводил там лето.

Кардиф внезапно стал чрезвычайно нежен и заботлив по отношению к своей жене. Он уверял ее, что беспокоится о ее здоровье, доказывал, что у нее болезненный вид, и умолял ее, чтобы она обратилась к врачу. Он посоветовал ей пригласить одного врача, недавно приехавшего на лето в Л. Мистрисс Кардиф, тронутая необычной нежностью и заботливостью своего мужа, последовала его совету и пригласила этого врача.

Месяц спустя она умерла…

Джонсон вскочил.

— Вы хотите сказать, что…

— Не перебивайте меня, пожалуйста, мистер Джонсон. Через десять дней после похорон мистрисс Кардиф, в Л. Прибыл Аллан Креган. Известие о смерти тетки как громом поразило его. Еще в своем последнем письме она писала о том, как хорошо себя чувствует, и что в ближайшее время приедет в Америку для того, чтобы повидаться с сестрой.

Кардиф с дочерью находились в Лондоне, и во всей вилле Кардифов не осталось никого, кроме привезенного Шейлой из Англии лакея, который был чрезвычайно предан своей покойной госпоже.

Креган рассказал этому лакею, что он племянник мистрисс Кардиф, а лакей, в свою очередь, сообщил ему печальное известие. Креган поехал в Лондон. Кардиф принял его очень любезно, устроил его на своем заводе, но потребовал от молодого человека, чтобы он не рассказывал Винифред об их родстве. Эта просьба и внезапная смерть тетки зародили в молодом человеке некоторое подозрение. Он стал наводить справки, и ему удалось найти доказательства того, что мистрисс Кардиф умерла неестественной смертью.

Аллан и Винифред полюбили друг друга, но Кардиф был против этого брака, так как боялся, что ему придется выплатить деньги покойной жены, если Креган женится на Винифред. Помните ли вы письмо, написанное Креганом 12 декабря, которое вы считали самым явным доказательством его виновности?

Сыщик утвердительно кивнул головой.

— Креган решил заявить Кардифу о том, что откажется от денег, если получит согласие на брак. Вот смысл этого письма. В этот же вечер Кардиф добился от Лока обещания арестовать Крегана. Винифред слышала этот разговор и хотела предупредить своего жениха. Креган в этот же вечер идет к Кардифу, они ссорятся, и Креган уходит разгневанный. По дороге домой он встречает разносчика телеграмм, который передает ему телеграмму, вызывающую его в Л., так как старый лакей при смерти. Старик думал, — не знаю был ли он прав или нет, — что врач, который отравил его хозяйку, — говорил ли я вам, что лакей помогал доктору и Кардифу? — отравил также и его. Перед смертью старый лакей сознался в ужасном преступлении. Когда молодой человек вернулся в Лондон, он узнал об убийстве Кардифа. Ошеломленный этим известием, он блуждал по городу, не желая никого видеть, до тех пор, пока не был арестован.

О’Киффе помолчал и снова заговорил убедительным тоном:

— Поверьте мне, Джонсон, Креган невиновен.

— Я бы охотно поверил вам, но сумеете ли вы доказать все то, что вы только что сообщили мне?

— Да.

О’Киффе подошел к железной кассе, вынул оттуда лист бумаги и передал его Джонсону:

— Вот показание лакея, подписанное мной и пастором из Л. Старик умер через два дня после этого. Обратите внимание на фамилию врача, — вот она.

— Почему же Креган скрывал это?

— Из жалости к мисс Кардиф. Подумайте только, как могло подействовать на девушку сообщение о том, что отец убил ее мать.

Джонсон неподвижным взором смотрел на О’Киффе. — И все же Креган мог совершить это убийство. О’Киффе пожал плечами.

— Через четыре дня я докажу вам не только невиновность Крегана, но укажу вам убийцу Кардифа.

В это время Торнтон проснулся и стал метаться в бреду; он беспрестанно кричал и пытался освободиться.

Джонсон вынул из кармана свисток, подошел к окну, открыл его и свистнул. Прибежали два полицейских.

— Идите наверх, — позвал их Джонсон. Когда полицейские вошли, он сказал им:

— Доставьте этого человека в участок. Я приду туда через полчаса.

Он повернулся к О’Киффе.

— Теперь я должен действительно идти. Уже ночь.

— Еще одну минуту.

Джонсон рассмеялся.

— Вы ужасный человек! Неужели вы никогда не спите? — и, развалившись в кресле, он попросил стакан виски.

Глава XVI. Фонограф говорит

О’Киффе беспокойно шагал по комнате; Джонсон опустил голову на руки и погрузился в размышления. Первый раз со времени убийства Кардифа Джонсон начал сомневаться в правильности своей теории. Этот молодой репортер действительно чертовски умен и проницателен, и очень может быть, что он прав. И все же, анализируя свою собственную теорию, Джонсон не находил в ней ни малейшей логической ошибки. Он всецело находился под действием слов О’Киффе и, несмотря на охватившую его усталость, чувствовал, что ему не удастся уснуть. Кардиф — убийца! Кто же его сообщница? Почему О’Киффе не назвал ее имени? Не спросить ли его об этом? Нет, не стоит, мне и без того удастся это узнать.

Джонсон подумал о кончине несчастной мистрисс Кардиф и о ее трагической судьбе, об Аллане Крегане, приехавшем через неделю после смерти своей тетки. Неудивительно, что молодой человек ненавидел Кардифа. А если он действительно ненавидит Кардифа, то есть доля вероятности в том, что он — его убийца. Джонсон дошел снова до этого пункта.

Вдруг О’Киффе остановился перед ним и прервал его размышления.

— Вы хотите знать, почему я сегодня вечером пошел в этот притон? Хорошо, я вам расскажу и это. Вы знаете о том, что от меня хотели избавиться; вероятнее всего, доктор Торнтон и его сообщники сделали попытку меня увезти, но вместо меня захватили мисс Кардиф. Посмотрите, что за письмо я получил сегодня утром.

Он протянул Джонсону письмо, которое тот стал внимательно читать.

— Я встретился с автором этого письма в «Красном Вепре» и, только благодаря наблюдательности и присутствию друга Бартона, я еще жив. Незнакомцу удалось незаметно всыпать яд в мое виски. К счастью, Бартон во время предупредил меня об этом.

— Ах, вот почему вы едва держались на ногах! — воскликнул Джонсон. — А я думал, что вы пьяны? Вы хотели показать, что яд уже начал действовать?

— Да. А теперь, мистер Джонсон, у меня к вам просьба: пошлите, пожалуйста, в газету извещение о том, что меня нашли мертвым на улице.

— Хорошо, я сейчас напишу, — ответил Джонсон, и он поспешно нацарапал на бумаге несколько слов.

— Послушайте, Джонсон, до сих пор мы были противниками, но поверьте мне, что я так же стремлюсь открыть истину, как и вы. Согласны ли вы помочь мне, даже в том случае, если я не раскрою всех своих карт.

— Да, я согласен вам помочь. За сегодняшний вечер я стал вашим другом. Трюк с часами был действительно великолепен; им мог бы гордиться любой сыщик-профессионал. А теперь я должен пойти взглянуть, что там с Торнтоном, а затем пойду спать. И вам тоже следует отдохнуть О’Киффе. У вас ужасно утомленный вид.

После его ухода репортер подсел к письменному столу, закурил папиросу и стал обдумывать свои дальнейшие шаги. Через несколько минут он взял телефонную трубку и позвонил доктору Торнтону. Через короткое время его спросили со станции:

— Вам не отвечают?

— Позвоните, пожалуйста, еще раз. Мне необходимо вызвать доктора к тяжелобольному.

Прошло еще несколько минут. Потом О’Киффе услышал заспанный голос:

— В чем дело?

— Кто у телефона?

— Лакей доктора Торнтона.

— Попросите доктора немедленно приехать Ганс- Плац, № 4. Моя жена тяжело заболела. Моя фамилия — Гросби.

— Доктора нет дома.

— Когда он вернется?

— Он уехал из города и вернется через день или Два.

— Благодарю вас. Спокойной ночи.

Каминные часы пробили час.

— Что, черт возьми, случилось с Томом? — спрашивал себя обеспокоенный О’Киффе. — Он уже давным давно должен был быть здесь.

Он еще раз подошел к телефону и вызвал полицию.

— Алло! Джонсон здесь? Попросите его к телефону.

Через несколько минут он услышал голос Джонсона:

— Да, у телефона Джонсон. Это вы, О’Киффе? Что у вас опять случилось?

— Я очень рад, что вы еще не спите. Что с Торнтоном?

— Он, как видно, совершенно сошел с ума, мне пришлось послать за смирительной рубашкой. Завтра утром его отвезут в сумасшедший дом. Ужасная история.

— Обыщите, пожалуйста, его карманы, и все бумаги, которые найдете, немедленно пришлите ко мне. Как можно скорее. Вы меня понимаете?

— Да, через полчаса они будут у вас.

— Благодарю вас.

О’Киффе почувствовал, что его одолевает сон. Так как ему необходимо было еще поработать, он направился в столовую, достал из шкафа спиртовку и сварил себе крепкое кофе. Потом он сел в кресло, взял книгу по химии и стал читать. Резкий звонок заставил его вскочить. Он выбежал в коридор и облегченно вздохнул, когда увидел Тома Бартона.

— Наконец! Где ты пропадал так долго, Том?

— Я думаю, что ты можешь быть мною доволен сегодня, — проворчал Том и опустился на диван.

— Ну же, рассказывай.

— Наш любезный друг, знаток ядов, принял меня за настоящего извозчика и заставил отвезти себя домой. Теперь у нас есть его адрес.

— Хорошо. Где он живет?

— Очень далеко, Бич-Лэйн, № 87 — небольшой кирпичный домик с садом.

— Милый мой, ты действительно молодец. Я обязан тебе жизнью.

— Черт возьми, когда я увидел, что ты подносишь к губам стакан виски, мне чуть не стало дурно от страха.

— Во всяком случае, у тебя много выдержки, Том. Из тебя безусловно выйдет прекрасный репортер. А теперь ложись спать. Завтра мы поговорим о дальнейшем. Спокойной ночи, старина.

Через четверть часа полицейский принес пакет от Джонсона. О’Киффе сорвал печать и стал просматривать каждую бумажку в отдельности.

Наконец, он нашел то, что искал: он узнал почерк доктора.

О’Киффе уселся за письменный стол и стал выводить буквы, подражая почерку доктора, до тех пор, пока буквы не стали походить на написанные рукой Торнтона. Это было трудно, так как у Торнтона был характерный почерк.

Уже стало светать, а О’Киффе все еще сидел у письменного стола и слипающимися глазами смотрел на лежащие перед ним бумаги.

*  *  *

Было чудесное зимнее утро, небо было голубое, как летом, ярко светило солнце. В маленьком саду дома на Бич-Лэйн, № 87, чирикали воробьи. Бедно одетый молодой человек со светлыми усами стоял у калитки сада дома № 87 и внимательно разглядывал дом. Через некоторое время он позвонил. В дверях появилась старуха.

— Что вам нужно? — ворча спросила она.

— Мне нужно видеть хозяина. Он дома?

— Вы хотите видеть господина Сара-Бар-Гуэд?

— Да.

— Зачем он вам нужен?

— Я от доктора Торнтона.

— Подождите. Я узнаю.

И она захлопнула дверь перед самым носом молодого человека.

«По-видимому, здесь не очень рады гостям, — подумал О’Киффе, оглядываясь по сторонам. — Настоящее имя этого человека, если у него вообще есть какое- нибудь имя, — Сара-Бар-Гуэд; счастье, что я не спросил о Серан-Рай-Лоре и, таким образом, не выдал себя».

Старуха вернулась, впустила репортера и ввела его в большую комнату, находящуюся в другом конце коридора. Комната была обставлена в восточном стиле, стены были обиты тяжелым шелком, великолепные ковры заглушали шаги. На камине стояли индийские вазы, вдоль стен были расставлены низкие, покрытые подушками диваны. Над письменным столом висела картина, изображающая Бенарес.

Сара-Бар-Гуэд бесшумно вошел в комнату, и О’Киффе немедленно узнал человека, с которым встретился в «Красном Вепре».

— Что вы хотите передать мне? — спросил индус.

— Меня зовут Франк Кларк. Быть может, доктор вам говорил обо мне.

Индус отрицательно покачал головой.

— Не помню. Что вам угодно?

— Доктор Торнтон должен был совершенно неожиданно уехать из Лондона. У него не было времени зайти к вам и он просил передать вам это письмо.

— Он мог бы позвонить по телефону, — сказал ворчливо индус.

— Он был очень занят. Вот письмо.

Индус взял письмо и недоверчиво посмотрел на него. О’Киффе не спускал глаз с его лица. Индус вскрыл письмо и прочел:

"Дорогой друг!

Я должен неожиданно уехать и не могу зайти к вам. Человека, через которого я посылаю вам это письмо, Франка Кларка, я знаю уже давно: на него можно положиться. За нами следят, и поэтому необходимо некоторое время оставаться в тени. Посылаю вам на расходы 20 фунтов стерлингов. Кларк со своим знакомым заедет за вами сегодня вечером на автомобиле; возьмите с собой нашу пленницу. Автомобиль доставит вас туда, где мы обычно встречаемся, там я буду вас ждать. Когда мы увидимся, я вам все объясню.

Торнтон".

Индус взглянул на О’Киффе.

— Вы знаете содержание письма?

— Да.

— Не знаете ли вы, где находится Торнтон?

— Нет, он только назвал место, где мы с ним встретимся сегодня вечером. Я и мой товарищ заедем за вами в десять часов.

— Хорошо, я буду готов.

Оба собеседника пожали друг другу руки, и молодой человек вышел.

*  *  *

В это утро газеты разошлись в неимоверном количестве экземпляров, так как одновременно появилось три сенсационных известия:

«Загадочное исчезновение мисс Кардиф, дочери покойного Генри Кардифа, его единственной наследницы».

В толпе рождалось бесконечное множество догадок. Что могло случиться с девушкой? Похитили ее? Убежала ли она? Одна ли она убежала? На эти вопросы никто не мог ответить.

Второе известие было еще более ошеломляющим, так как человека, о котором шла речь, знал весь Лондон. Социалистическая пресса оплакивала кончину одного из своих лучших журналистов.

«Мистер Бриан О’Киффе, один из самых талантливых репортеров Лондона, был найдет мертвым на улице около своей квартиры. Мы потеряли в лице О’Киффе стойкого борца за справедливость и счастливое будущее человечества».

Одна синдикалистская газета намекала, что убийцы О’Киффе, очевидно, люди, занимающие высокое положение, низость которых он разоблачал в своей газете. Капиталистическая пресса сдержанно приняла известие о гибели талантливого молодого журналиста и приписала его смерть разрыву сердца.

Третье известие вызвало еще большее изумление и участие.

«Мистрисс Марион Уэргем, одна из наиболее интересных дам высшего общества, покончила самоубийством, выбросившись из окна своей спальни. Мистрисс Уэргем была вдовой известного члена парламента».

О’Киффе, растянувшись на диване, зло усмехаясь, читал первые два известия. Но когда он дошел до третьего, он вскочил, подавляя крик. Он побледнел, его охватила нервная дрожь.

— Бедняжка, — прошептал он и возмущенно добавил: — Вот негодяй! Из-за сумасшествия, его даже нельзя привлечь к ответственности.

Он быстро схватил шляпу, побежал к двери, но вдруг остановился.

— Черт возьми, я совершенно забыл, что я умер. Мне нельзя выходить на улицу, я не могу сойти за свой призрак, для этого я недостаточно прозрачен.

Он подошел к шкафу, достал костюм, которого ни разу не надевал, потом собрал целую кучу бутылочек, баночек и с полдюжины париков.

Спустя полчаса он с удовлетворением увидел в зеркале пожилого человека, с красным лицом, лысого, со светлыми бровями и ресницами. У него было изрядное брюшко, и он казался несколько ниже ростом, чем был в действительности. Большие очки дополняли его костюм.

Он только собирался выйти, как вошел Джонсон. Сыщик поклонился и сказал:

— Я ищу мистера О’Киффе.

Лысый человек ответил хрипло:

— Идем со мной.

— Нет, мне нужно поговорить с мистером О’Киффе.

— Я только-что читал в газете, что он умер, — возразил лысый.

Джонсон покраснел и резко, чтобы скрыть свое смущение, обратился к незнакомцу:

— Кто вы, и что вам здесь нужно?

О’Киффе расхохотался и заговорил обыкновенным голосом:

— Я думаю, что вы не можете запретить мне находиться в собственной комнате.

Джонсон с удивлением посмотрел на него и тоже рассмеялся.

— Вы сам черт, О’Киффе! Я бы вас никогда не узнал. Вы читали газету?

— Да.

— Я схожу с ума. Вы правы, за всем этим скрывается какая-то ужасная тайна. Я вспоминаю обед в Бри- ар-Маноре; из тех, кто там присутствовал, двое умерли, один сошел с ума, одна исчезла, а милая красивая мистрис Уэргем покончила самоубийством. Все это словно дурной сон. Я видел труп, он обезображен до неузнаваемости.

Он вздрогнул и закрыл лицо руками.

— Что могло довести ее до самоубийства? Она была богата и, поскольку мне известно, у нее не было никаких оснований, чтобы искать смерти…

— Мистрисс Уэргем убита, — сказал О’Киффе.

Сыщик с удивлением взглянул на него.

— В своем ли вы уме? Мистрисс Уэргем покончила с собой; ее камеристка видела, как она подбежала к окну, но не успела удержать ее.

— Да, она покончила с собой, но все же это убийство, а не самоубийство. Быть может, я мог бы помешать этому, но нет — так, пожалуй, для нее лучше.

— Вы доведете меня до безумия своей таинственностью.

— Пойдем со мной в квартиру мистрисс Уэргем; если я не ошибаюсь, вы там узнаете всю правду.

Судебный врач уже приезжал, и труп увезли. В коридоре стоял полицейский. Вспыхивающая горничная открыла дверь О’Киффе и Джонсону. Джонсон окинул взглядом комнату. О’Киффе, который принес с собой большой пакет, подошел к подставке из черного дерева, стоящей в углу у окна. Он вынул из кармана перочинный ножик и принялся за работу. Джонсон с изумлением взглянул на него. Неужели от всего случившегося у репортера помрачился ум?

О’Киффе вырезал небольшой квадрат из подставки, просунул руку в отверстие и вынул оттуда восковой ролик.

— Что это? — спросил сыщик.

— Фонограф, сейчас вы услышите нечто интересное.

— Каким образом он очутился здесь?

О’Киффе устало улыбнулся.

— Мы репортеры, должны думать обо всем. Садитесь, приготовьтесь, вы услышите нечто необычайное.

Он вставил ролик в принесенный с собой аппарат и завел его. Послышался хрип, потом вдруг раздался мягкий звучный голос.

— Я очень рада, что вы пришли, Лауренс.

Джонсон, смертельно бледный, вскочил и стал озираться. Даже О’Киффе, знавший, что должно произойти, вздрогнул, услышав голос покойницы.

Мужской голос отвечал.

— Торнтон, — прошептал Джонсон.

Затаив дыхание, они прислушивались к разговору покойной мистрисс Уэргем и человека, который в это утро был помещен в сумасшедший дом.

У Джонсона вырвался крик, но О’Киффе жестом сделал ему знак замолчать; голос врача как раз спрашивал:

— Вы спите?

Слабым, дрожащим голосом мистрисс Уэргем ответила:

— Я сплю.

— Слушаете меня?

— Да, я слушаю.

— Взгляните на календарь. Сегодня 28 декабря.

— 28 декабря.

— Посмотрите на часы. Теперь одиннадцать часов.

— Да, одиннадцать.

— Через двадцать четыре часа, завтра, 29-го декабря, в одиннадцать часов утра, вы встанете и подойдете к окну вашей спальни. Вы откроете окно и выглянете из него. Вы почувствуете влекущее очарование бездны, которая вас манит, зовет. И вы послушаетесь этого зова. Вы броситесь вниз, в пропасть.

О’Киффе и Джонсон слушали, затаив дыхание.

Послышались стоны и бессвязные слова. Инстинкт Марион Уэргем, казалось, боролся против приказания.

Заглушенное «нет, нет» пронеслось по комнате. Голос Торнтона звучал беспощадно, и его слова заглушали стоны несчастной жертвы.

— Я вам приказываю.

И в ответ на это послышался полный смертельного страха голос.

— Я сделаю это.

Потом в комнате раздались тяжелые шаги, стоны и рыдания.

— Ради бога, примите этот ужасный аппарат, — воскликнул сыщик, — я больше не могу выдержать.

О’Киффе поднялся и остановил аппарат, потом обратился к сыщику.

Большие капли пота выступили на лбу Джонсона. Он весь дрожал.

— Вы понимаете теперь, почему я сказал, что этот исход, быть может, лучший для этой несчастной? — спросил репортер.

— Этот негодяй, этот дьявол! — воскликнул Джонсон. — И подумать только, что эта очаровательная женщина была убийцей. Я должен признаться, О’Киффе, что ваша теория оказалась правильной до этого пункта; то, что я только что услышал, подтверждает показания старика-лакея.

Он оглядел комнату, где разыгралась ужасная драма.

— Пойдем, О’Киффе, я никогда не переживал ничего более ужасного.

Безмолвно, погруженные в тягостные мысли, они вышли из дома.

Глава XVII. Мертвые птицы

Сквозь облака пробивался лунный свет, заливая землю своим холодным бледным сиянием.

У дома № 87 по Бич-Лэйн остановился закрытый автомобиль. Из него вышло двое мужчин. Один из них был тот самый, который утром принес письмо от Торнтона. Сара-Бар-Гуэд сам открыл дверь.

— Вы пунктуальны, это хорошо. Все готово. Входите.

Он повел их в маленькую комнату. На софе лежала мисс Кардиф, связанная по рукам и ногам. Индус распустил немного связывающие ее ноги веревки, и несчастная упала на колени, моля о пощаде. Новоприбывшие грубо оттолкнули молодую девушку. Индус засунул ей в рот кляп и с помощью Кларка понес ее в автомобиль. Заливаясь слезами, она должна была покориться.

Автомобиль тронулся. Индус вопросительно взглянул на Кларка.

— Ведь мы едем не в том направлении.

— Я знаю, нам придется сделать крюк. Это распоряжение Торнтона.

Наступило молчание. Кларк достал свой портсигар и предложил индусу закурить.

— Я не могу предложить вам спичку, вам придется самому ее зажечь, так как у меня нет с собой спичек.

Индус достал из кармана коробку спичек. Его второй спутник, не произнесший еще ни слова и все время неподвижно сидевший рядом с ним, нагнулся. Что-то зазвенело. Индус закричал от ярости, что руки его скованы. Он хотел подняться, но сильная рука Джонсона заставила его снова сесть.

— Не пытайтесь бежать, мой друг. Полиция будет очень рада с вами познакомиться. У нас в Англии не принято увозить молодых девушек, хотя на вашей родине это, может быть, и практикуется.

Индус метнул из-под своих светлых ресниц злобный взгляд. Затем прислонился к спинке сидения и замолчал. Джонсон одной рукой обхватил его за талию, тогда как в другой держал наготове револьвер. Между тем, Кларк развязал Винифред. Она взглянула на него расширенными глазами, полными ужаса. Тогда только он сообразил, что она его не узнает и сорвал светлые усы и парик.

— Мистер О’Киффе, вы? — воскликнула молодая девушка.

— Да, моя милая, — ответил он успокоительным тоном.

— Вы в безопасности, все в порядке.

Винифред все еще не могла понять, что тут произошло; когда ее взгляд остановился на свирепом лице индуса, она вскрикнула и лишилась чувств.

О’Киффе достал из кармана фляжку с коньяком и влил несколько капель в рот девушки. Через некоторое время Винифред пришла в себя и с благодарностью взглянула на репортера.

Автомобиль остановился у Бриар-Манора. О’Киффе помог Винифред выйти, а Джонсон остался в автомобиле с индусом. Вся прислуга была в восторге, когда увидела Винифред.

О’Киффе приказал горничной уложить мисс Кардиф в кровать и не оставлять ее в комнате одну. Обещав, что приедет завтра, он попрощался и уехал с Джонсоном и индусом в ближайший полицейский участок.

Индуса поместили в камеру, а Джонсон и О’Киффе поехали домой.

На следующий день, около 10 часов утра, О’Киффе позвонил у входной двери Бриар-Манора. Лакей с удивлением смотрел на маленького лысого человечка, желавшего видеть мисс Кардиф, и сказал, что барышня не может его принять, так как еще не вставала с постели. Репортер улыбнулся и заметил, что у него есть очень важное поручение от мистера О’Киффе.

Его ввели в комнату Винифред.

У мисс Кардиф был чрезвычайно утомленный вид. Заметив, что в комнату вошел незнакомый мужчина, она вскрикнула от испуга. Когда горничная вышла, О’Киффе подошел к кровати и поздоровался с ней. Она с опаской взглянула на него и неуверенно протянула ему руку.

— Мистер О’Киффе?

— Да, это я. Как вы себя чувствуете после вчерашнего приключения?

— Хорошо, я только еще немного устала. Ах, мистер О’Киффе, как мне вас благодарить? Вы мне спасли жизнь. Кто знает, что бы со мной сделали эти ужасные люди.

— Не будем больше говорить об этом, — сказал он, стараясь ее успокоить. — Теперь все будет хорошо.

— А Аллан? — спросила она.

— Я надеюсь, что в ближайшие дни мне удастся доказать его непричастность к преступлению. Вы должны отдохнуть и поправиться, чтобы хорошо выглядеть, когда его выпустят из тюрьмы.

Глаза ее наполнились слезами.

— Вы самый лучший из людей, О’Киффе! Чем я заслужила, что вы так добры ко мне?

Он как-то странно посмотрел на нее и печальная улыбка появилась на его лице:

— Моя милая, маленькая девочка, никак нельзя быть злым по отношению к вам. Однако, мне пора уходить; у меня еще много дела. Сегодня вам советую полежать в кровати и хорошенько отдохнуть.

По пути домой, О’Киффе, после долгих размышлений, пришел к следующему заключению:

— Мне пора воскреснуть из мертвых, довольно расхаживать переодетым.

Придя к себе, он снял парик, смыл с лица грим, переодел костюм. Затем он направился в редакцию. Коллеги встретили его так, точно он был призраком.

— Мы думали, что вы умерли, О’Киффе.

— Разве я похож на человека, ни за что, ни про что умирающего на улице? — возразил он возмущенным тоном.

Главный редактор рассмеялся, но вскоре лицо его стало серьезным.

— Послушайте-ка, О’Киффе, вы должны согласиться, что я чрезвычайно снисходителен, ведь вы в последнее время совершенно не работаете в газете; однако, теперь пора взяться за дело: мы больше не можем обходиться без вас.

— А что бы было если я бы действительно умер?

Редактор пожал плечами:

— С вами ничего не поделаешь.

— Я не отрицаю того, что вы действительно очень добры ко мне; имейте терпение еще несколько дней, и я ручаюсь, что в «Звезде Свободы» будут напечатаны такие сенсационные известия, что тираж газеты достигнет миллиона экземпляров.

Возвратившись домой, О’Киффе написал записку Крэйну. Отправив ее на завод, он придвинул кресло к камину, уселся поудобнее и погрузился в чтение книг по химии.

Спустя некоторое время пришел Крэйн; он был счастлив, что его друг был цел и невредим.

— В каком положении твои розыски? Ты еще не разгадал загадки? Ничего нового за это время?

— Да, Кое-что есть.

— Я тебя слушаю, рассказывай.

О’Киффе как будто пропустил его слова мимо ушей.

— Какое у нас сегодня число? — спросил он. Крэйн рассмеялся.

— Даже этого ты не знаешь: 31 декабря, канун нового года.

На лбу О’Киффе вырисовались глубокие морщины.

— 31 декабря. Канун нового года. Загадка должна быть разгадана не позже, чем через три дня. Крэйн, теперь ты мне должен кое-что разъяснить. Присаживайся.

Репортер вышел из комнаты. Через несколько минут он вернулся, держа в руках несколько мертвых птичек.

Крэйн вышел из себя.

— Бриан, ты действительно сошел с ума. Вдруг ты начинаешь забавляться мертвыми птичками, к чему это? А я думал, что ты хочешь серьезно поговорить со мной.

— Я еще никогда не говорил так серьезно, как сейчас.

О’Киффе принялся выщипывать у одной из птичек перья. Затем он протянул ее своему другу. Крэйн подавил свое отвращение и взял в руки эту мертвую птичку.

— Ты видишь голубые пятна?

— Да. Отчего бы они могли появиться?

— Вот это ты должен мне сказать. Недалеко от вашего завода я нашел множество мертвых птичек, и они покрыты маленькими голубыми пятнами. Отчего они погибли?

Крэйн внимательно осмотрел птичку.

— Быть может, от холода?

— Не думаю; было, ведь, не очеь холодно. Да и кроме того, если бы они замерзли, на них бы не было этих пятнышек.

Крэйн задумался.

— Можно предположить, что они убиты электрическим током; это случается. Однако, и это предположение не объясняет происхождения пятен. Я впервые вижу такие пятна.

— Не сможешь ли ты мне уделить несколько часов сегодня вечером? Я хотел бы, чтобы ты мне помог.

— С удовольствием, после обеда я свободен.

— Хорошо.

— Ты хочешь, чтобы я пришел сюда?

— Нет, я зайду к тебе в лабораторию.

— Чудесно! Значит, я тебя буду ждать в половине девятого.

Крэйн был искренно озабочен состоянием здоровья своего друга. Не свели ли его с ума все эти тайны и загадки? Какой у него болезненный, переутомленный вид.

Крэйн попрощался и ушел.

Немного спустя вышел и О’Киффе, он зашел в лавку и купил длинную линейку и угломер. Затем он снова отправился к редактору своей газеты.

— Ага, вы снова здесь! Значит, вы раскаялись и хотите приняться за работу.

О’Киффе улыбнулся.

— Через два дня. Даю вам слово. А теперь мне необходимо отдохнуть. Я совершенно измучен. Отпустите меня на два дня.

Взглянув на бледное, изможденное лицо О’Киффе, главный редактор согласился:

— Вам действительно необходимо поправиться. Поезжайте в Брайтон: морской воздух хорошо на вас подействует.

— Да, я уже сам об этом подумывал. Не хотите ли вы оказать мне услугу? Поместите в завтрашнем номере две строчки о том, что я уехал на отдых в Брайтон.

Редактор рассмеялся.

— Великий человек хочет всех поставить в известность о том, что Лондон на несколько дней лишается его присутствия. А что же вы теперь задумали, О’Киффе?

— Я пока не могу вам этого сказать. Вы исполните мою просьбу.

— Хорошо. Но не забывайте, что через три дня вы должны вернуться. Это последний срок.

Вечером О’Киффе пошел к Джонсону. С того часа, который они провели вместе в комнате мистрисс Уэр- гем, Джонсон очень подружил с О’Киффе. Сыщик даже готов был согласиться с тем, что, быть может, О’Киффе в деле Кардифа идет по правильному пути. Но все же он еще не мог признать себя побежденным. Он все снова и снова перебирал в уме все факты, имевшие отношение к этой истории, и каждый раз убеждался в непогрешимости своей теории.

— Послушайте, О’Киффе, — заговорил он, предлагая своему гостю папиросу, — я иначе не могу, я еще верю в правильность моей теории, но мне бы хотелось узнать о ваших гипотезах.

— Я не могу вам сказать пока ничего определенного, скажу только одно: я борюсь с таинственной силой. Эта борьба чрезвычайно опасна, и я не знаю, выйду ли я из нее победителем. Исход этой борьбы должен решиться в ближайшие дни. Я должен победить, потому что дело идет о жизни и смерти.

Джонсон покачал головой.

— Вы говорите так, как будто это какая-то адская, сверхчеловеческая сила.

— Сверхчеловеческих сил не существует, потому что не существует ничего, что было бы недоступно наделенному пытливым умом человеку. В особенности, если ему благоприятствуют обстоятельства. Но до тех пор, пока эта сила, неведомая людям, остается в руках одного человека, мы должны считать ее сверхчеловеческой. Да, пожалуй, и адской, если считать ад измышлением человеческого ума. Но довольно об этом. Скажите, нельзя ли мне переночевать у вас сегодня?

— Конечно, дорогой О’Киффе. Я очень рад, если могу вам быть полезным, несмотря на то, что вы меня мучаете, не желая удовлетворить моего любопытства. Когда вы, наконец, откроете ваши карты?

О’Киффе на мгновение задумался и затем сказал:

— 2-го января, в 9 часов вечера, я должен быть в лаборатории мистера Гэя, приходите и вы туда, и я обещаю открыть вам все.

Глава XVIII.
Человек, ограбивший свою собственную кассу

В половине девятого О’Киффе пришел в лабораторию Крэйна и принес с собой большую связку книг и чемодан.

— Ты опять уезжаешь? — спросил Крэйн.

— Быть может.

— Что это у тебя за книги?

— Это книги, необходимые мне для изучения химии и физики.

Крэйн добродушно рассмеялся.

— Твое сумасбродство не имеет границ.

О’Киффе подошел к двери, запер ее на ключ, потом открыл чемодан, вынул оттуда две пары разорванных сапог и два пыльных грязных костюма и бросил все это на пол.

— Для Чего тебе понадобились эти лохмотья? — воскликнул Крэйн.

— Увидишь.

Он достал из чемодана несколько маленьких скляночек и баночек и кожаную сумку.

— Что это у тебя?

О’Киффе открыл сумку и показал полный набор инструментов для взлома.

Крэйн вздохнул.

— Час от часу не легче. Что ты еще придумал, Бриан?

О’Киффе ничего не ответил и устало опустился на софу.

— Как я устал! Мне, действительно, необходимо отдохнуть.

Крэйн молча наблюдал за О’Киффе. Состояние его друга волновало его все больше и больше. Через некоторое время О’Киффе вскочил, вынул из кармана большой лист бумаги и разложил его на столе.

— Посмотри.

— Что это?

— Посмотри!

Крэйн наклонился над бумагой. Она было покрыта непонятными знаками, написанными китайской тушью.

— Не скажешь ли ты, что означают эти значки? — спросил О’Киффе.

— Неужели мы займемся сейчас разгадыванием загадок? — спросил немного нетерпеливо Крэйн.

— Ты значит, не понимаешь того, что здесь написано?

— Нет, абсолютно не понимаю.

— Как, по-твоему, не могут ли здесь заключаться деловые тайны?

— Чепуха, мне приходилось видеть различные деловые бумаги, у нас на заводе они тоже имеются, но такие знаки я вижу в первый раз.

— Ты думаешь, что это шифр?

— Да.

— Не химические ли это формулы?

Крэйн вторично взял в руки лист бумаги и внимательно стал изучать его.

— Нет.

Потом сказал:

— Бриан, не валяй дурака! Сегодня утром ты показал мне мертвых птиц, а теперь ты приносишь эти бумаги. Чего собственно ты добиваешься?

— Подожди, я тебе еще кое-что покажу.

Репортер вытащил из кармана два металлических слитка и бросил их на стол.

— Что это?

Крэйн с раздражением взглянул на него.

— Это металлический слиток. Это тебе скажет даже ребенок: металлы при очень высокой температуре плавятся.

Одну минуту оба друга молчали, потом О’Киффе спросил медленно, отчеканивая каждое слово:

— Скажи, пожалуйста, можно ли посылать на большое расстояние электрический ток, и возможно ли, чтобы ток проникал сквозь каменные стены?

Крэйн взглянул на него с недоумением:

— Нет, разумеется, это немыслимо.

— Возможно ли посылать электрический ток за сотни миль без помощи проводов?

— Да, ведь, существует беспроволочный телеграф.

— Может ли электрическая энергия собираться в определенном месте без аккумуляторов?

— Нет.

— Следовательно, по-твоему, невозможно сконцентрировать в одном месте без аккумуляторов количество электрической энергии, достаточное для того, чтобы убить человека?

— Да, это невозможно.

Крэйн задумался.

— Ты затронул проблему, над разрешением которой ученые работают уже много лет: концентрация электрической энергии без аккумулятора. Теоретически это вполне возможно, но на практике это никому не удавалось сделать.

О’Киффе усмехнулся.

— А я тебе говорю, что эта проблема уже разрешена.

— Нет, такая концентрация энергии была бы возможна, если бы отрицательное электричество…

— Это уже достигнуто, — перебил О’Киффе своего друга. — Ну, благодарю тебя за помощь, теперь я знаю все, что мне нужно было.

— Но, дорогой Бриан, ведь я ничего не сказал тебе. И что, черт возьми, означают твои слова: это уже достигнуто.

— Оставим это до другого раза. Гэй пришел домой?

— Нет, он работает у себя в башне.

— Не угостишь ли ты меня чаем?

Крэйн приказал слуге принести чай, и оба друга уселись пить чай и стали болтать. Крэйн уклонился от разговоров о деле Кардифа и не касался больше вопроса об электричестве. Он решил, что О’Киффе необходим отдых, и говорил поэтому о новых опереттах, о новом произведении известного писателя, который, к удивлению своих друзей и изумлению публики, после длящейся целые годы антимилитаристской пропаганды сделался шовинистом.

О’Киффе посмотрел на часы.

— Пора собираться, — сказал он.

Крэйн удивленно взглянул на него:

— Что еще? Я думаю, мы достаточно поработали сегодня.

— Ты должен помочь мне, Крэйн. Переоденься, вот костюм для тебя.

— Но, Бриан, не хочешь же ты, чтобы я нарядился в эти отвратительные лохмотья?

— Это как раз то, чего я хочу. Не делай глупостей. Все это чрезвычайно серьезно. Я борюсь за жизнь Кре- гана и ты должен мне помочь.

Оба друга молча переоделись, потом О’Киффе открыл принесенные им пузырьки, загримировался сам, а затем загримировал и своего друга. Крэйн взглянул в зеркало и захохотал.

— Мы похожи на взломщиков.

О’Киффе поднял с полу маленькую кожаную сумку и сухо сказал:

— Пойдем, придется стать взломщиками.

— Что?

— Увидишь.

— Ты доведешь нас обоих до тюрьмы.

— Нет! Идем. Обещаю тебе, что мы не нарушим закона.

Они направились переулками к квартире О’Киффе и, стараясь не производить шума, поднялись по лестнице. Когда они поднялись наверх, О’Киффе вынул свои воровские инструменты и начал взламывать дверь.

— Ты потерял ключ? — спросил Крэйн. — Быть может, мой подойдет.

О’Киффе вынул из кармана ключ и показал его Крэйну.

— Что ты делаешь, черт возьми!

— Молчи!

Наконец, ему удалось взломать замок, и они бесшумно вошли в комнату. О’Киффе зажег потайной фонарь, подошел к кассе и начал взламывать замок. Крэйн в недоумении глядел на него. Он уже совсем потерял надежду понять своего друга.

Замок подался, касса была открыта. О’Киффе вынул из нее все деньги, выбросил лежащие в одном из отделений бумаги на пол, потом подошел к телефону и позвонил Джонсону.

— Алло, Джонсон! Вы не забыли, что я сегодня ночую у вас?

— Я вас жду. Когда вы приедете? — спросил Джонсон.

— Через полчаса. До свидания.

О’Киффе обратился к Крэйну.

— К вам на заводы доставляются газеты?

— Да, я получаю «Звезду Свободы», «Бритон» и «Таймс».

— В котором часу вы получаете утренний выпуск «Таймса»?

— Около половины десятого.

— Гей читает газеты?

— Да, он каждое утро приходит в мою комнату и просматривает газеты. Он очень интересуется политикой.

О’Киффе надел шапку.

— Вот мы и кончили. Теперь можешь идти домой. Положи, пожалуйста, мои вещи в саквояж и пошли сейчас же к Джонсону. И вот что, Крэйн, — О’Киффе сделался серьезным, — наблюдай завтра за всем, что будет происходить на заводе. Отмечай все, что случится, до мельчайших подробностей. Спокойной ночи, благодарю.

Через полчаса О’Киффе звонил у дверей Джонсона. Старая служанка открыла дверь и испуганно отшатнулась при виде странного посетителя.

— Что вам нужно? Уходите! — испуганно вскрикнула она.

На шум вышел Джонсон и, бросив взгляд на незнакомца, расхохотался.

— Пойдем! — Потом обратился к служанке: — Все в порядке, Мэри, идите спать.

Он повел О’Киффе в комнату и спросил:

— Зачем вы так вырядились? У вас вид настоящего взломщика.

— Я на самом деле взломщик, — сказал О’Киффе. — Я только что взломал собственную кассу. Телефонируйте, пожалуйста, в полицию и сообщите, что в квартире мистера О’Киффе совершена кража со взломом.

— Что это, черт возьми! — начал Джонсон, но О’Киффе прервал его:

— Телефонируйте, пожалуйста, в полицию. Я хотел бы, чтобы в Скотланд-Ярде как можно скорее узнали об этом происшествии.

Джонсон исполнил просьбу О’Киффе, потом пододвинул два удобных кресла к камину.

— Мы, вероятно, сегодня не ляжем спать. Давайте устроимся поудобнее и выпьем чего-нибудь.

Глава XIX. Голубой луч повинуется

Шум огромного города постепенно затихал; в уютной комнате стало совсем тихо.

— Я люблю это время, — произнес Джонсон. — Мой ум как будто просыпается, все становится более понятным; все, что расплывается при резком дневном свете, теперь приобретает отчетливые очертания.

О’Киффе потянулся.

— Как жаль, что я так чертовски устал! Голова моя работает хорошо, но ноги отяжелели, как свинец. Однако, перейдем к более серьезному вопросу. Мне бы хотелось многое объяснить вам. Но прежде всего мне бы хотелось доказать вам невиновность мисс Кардиф.

— Я должен сознаться, что события последних дней убедили меня в этом, несмотря на то, что все улики, как будто, доказывают ее вину.

— Вспомните комнату, где был убит Лок, — продолжал О’Киффе. — В ней три двери: две из них запечатаны снаружи, а третья заперта изнутри. Никто не мог проникнуть в комнату через окно, не будучи замеченным находившимся в саду полицейским. Лок входит в библиотеку и запирает дверь изнутри — не забудьте, что остальные двери были запечатаны. Следовательно, никто не мог ни войти, ни выйти.

— Но возможно, что кто-нибудь там был спрятан.

— Его бы увидели, когда взломали дверь, и вошли в комнату.

— Это правильно.

— Теперь дальше. Человек, вошедший в библиотеку, довольно долго не выходил оттуда и, когда были взломаны двери, его нашли мертвым. Но кто виноват в его смерти? Это, действительно, крайне загадочно, и я принужден сознаться, что в данном случае я совершенно не могу что-либо придумать. Следовательно, должен существовать человек, который может посылать смерть на расстоянии, должна существовать сила, которая, повинуясь своему господину, проникает сквозь стены и убивает.

— Мой дорогой О’Киффе, вы не забывайте, что теперь не средние века. Серьезно ли вы говорите о возможности существования такой силы?

— Вполне серьезно. И я даже могу вам сказать, что я напал на ее след.

Джонсон был оглушен. Он с изумлением взглянул на молодого человека, так спокойно говорившего о факте, который — если он только подтвердится, — произведет полную революцию в науке.

Джонсон инстинктивно почувствовал, что О’Киффе не ошибается. За последнее время он понял, как ценен и как умен этот сотрудник «Звезды Свободы», и был готов поверить ему на слово даже и теперь, когда тот высказал такое фантастическое предположение.

— Послушайте, — сказал он. — Оба эти убийства, — потому что убийца Кардифа является прямым или косвенным убийцей Лока, — так загадочны, что я согласен принять всякое объяснение, каким бы оно ни было невероятным. Но я хочу вас просить рассказать мне об этом подробнее.

— Хорошо. Представьте себе электрический ток, посылаемый без проводов, который так силен, что может убить человека. Электрический ток, который убивает, не оставляя на теле убитого никаких следов, кроме голубых, величиной с булавочную головку, пятен.

Джонсон был разочарован, он ожидал совсем иного. Покачивая головой, он сказал:

— Это было бы чудом, а времена чудес давно прошли.

О’Киффе рассмеялся.

— Не хотите ли стать свидетелем этого чуда? Вы неверующий?

— Очень хочу, но сомневаюсь, что вам, несмотря на всю вашу мудрость, удастся показать его мне.

— Вы его увидите, но я должен вас предупредить, что встреча с ним не сулит ничего приятного. Сила, против которой я борюсь, таит в себе нечто опасное, внушает ужас.

— Если бы я боялся опасности, я бы не стал сыщиком, мой дорогой. Правда, что до сего времени мне не приходилось бороться против какой-то сверхъестественной силы; что же, это будет приятным развлечением.

Некоторое время оба собеседника курили, не произнося ни слова. Джонсон умирал от любопытства, но не хотел дать заметить это своему недавнему противнику. О’Киффе размышлял о возможном исходе борьбы.

Наконец, Джонсон заговорил: — Скоро час. Не лечь ли нам спать?

— Нет, мне еще кое-что нужно сделать. Вы как-то говорили, что у вас хранятся все иллюстрированные приложения «Бритона» за последние пять лет. Не можете ли вы дать апрельский и мартовский №№ 19.. года?

Джонсон лениво поднялся, подошел к этажерке, взял два переплетенных экземпляра и положил их на стол.

О’Киффе присел к столу и начал рассматривать иллюстрации. Вдруг он остановился и со вниманием взглянул на какой-то портрет.

— Какое чудесное лицо у Джона Мак Кеннана, — сказал он.

— Мак Кеннан, у Джона Мак Кеннана, — повторил Джонсон, зевая, — кто это такой? Ах, да, вспоминаю — ирландский революционер. Послушайте-ка, если вы хотите провести всю ночь, рассматривая иллюстрированные приложения «Бритона», я вас покину и лягу спать.

— Я уже нашел то, что мне нужно. Ну, и мерзкий листок этот орган консерваторов. Вам бы следовало выписывать какую-нибудь более приличную газету, Джонсон.

Сыщик улыбнулся.

— Приличная газета — это, конечно, «Звезда Свободы». Ну, что же, если вы действительно покажете обещанное чудо, я до самой смерти буду выписывать «Звезду Свободы».

— Вы завтра получите первый номер.

*  *  *

Часы только что пробили восемь, когда О’Киффе окончил одеваться. Черная длинная борода скрывала его смеющийся рот, волосы стали седыми. О’Киффе наспех позавтракал, вошел в комнату Джонсона, схватил спящего сыщика за шиворот и принялся его трясти.

— Проснитесь, нам пора взяться за дело.

Джонсон, зевая, открыл глаза.

— Что это вам взбрело на ум, О’Киффе? Ведь еще ночь. Ну, уж ладно, через полчаса я буду готов.

Они поехали на квартиру О’Киффе и вошли в его кабинет. В комнате было темно, так как ставни были еще закрыты. Джонсон хотел их открыть, но О’Киффе просил его этого не делать. В комнате царил беспорядок: дверца кассы была открыта настежь, на полу валялись разные документы.

О’Киффе посмотрел на часы.

— Девять часов, сейчас начнется, — сказал он, обращаясь к Джонсону: — мне придется вас попросить залезть под диван; хотя вам там будет и не совсем удобно, но иначе нельзя.

Он полез первым и Джонсон последовал за ним, ворча:

— Не пришли же мы сюда для того, чтобы играть в прятки! Для чего это…

— Пожалуйста, замолчите и потушите папиросу.

О’Киффе достал из кармана часы, положил их перед собой и устремил взгляд на стрелки.

Наступила напряженная тишина. Джонсон, тело которого ныло от неудобного положения, попробовал что- то сказать, но О’Киффе жестом приказал ему замолчать.

Стрелка перешла уже за половину и теперь показывала тридцать пять минут девятого.

— Внимание, — шепнул О’Киффе.

Джонсон напряг свое зрение, но ничего не видел. Им овладело какое-то странное ощущение, его пульс бился с чрезвычайной быстротой, мозг работал с каждой минутой все отчетливее; он чувствовал себя так, как будто достиг вершины высокой горы и вдыхает живительный горный воздух.

Сорок минут девятого.

В комнате вдруг становится светлее. Джонсон не может оторвать глаз от стены, которая находится напротив железной кассы. Сквозь нее как будто просачивается бледный голубой луч. Свет становится все ярче и, наконец, блестящие голубые лучи собираются на поверхности несгораемого шкафа, наполняют своей игрой всю комнату. Это продолжается минут десять. На одно мгновение лучи останавливаются над софой. Затем бледнеют и исчезают.

Джонсон и О’Киффе еще в продолжение некоторого времени не решаются вылезть из-под софы. Наконец, О’Киффе вылезает и делает знак сыщику, чтобы тот последовал его примеру.

Потягиваясь, репортер спрашивает:

— Ну?

Джонсон, дрожащий от волнения, не мог сразу найти нужных слов. Наконец, он заговорил:

— Теперь я понимаю, почему эта проклятая собака так страшно вела себя. И тогда у меня было такое же странное чувство, правда, гораздо менее сильное, чем в этот раз. Ради всего святого, О’Киффе, объясните мне, что все это означает.

— Немного терпения, мой милый, и вы это узнаете.

Джонсон бросился к стене, через которую только что проникал свет, и принялся ее ощупывать и осматривать; он при этом не переставал бормотать, как в лихорадке:

— Все же возможно, что это какой-то трюк. Нет, я не подозреваю вас, О’Киффе, но вас ведь тоже могли провести. Трюк с фонарем…

О’Киффе насмешливо улыбнулся:

— Возможно ли, чтобы свет фонаря проникал сквозь камень и штукатурку? Вы ведь сами видели, что лучи проходили сквозь стену.

Джонсон принужден был согласиться.

— Это уже не первый визит, который делает мне голубой луч, — продолжал репортер. — Ия был бы не прав, если бы сказал, что я очень рад видеть его у себя. Но теперь я получил над ним власть: я смогу заставить его пройти куда и когда хочу. Я стал его господином, и он должен мне повиноваться.

Джонсон недоверчиво посмотрел на него.

— А смогли ли бы вы заставить луч проникнуть в мою комнату?

— Неужели вы снова хотите его увидеть?

— Конечно.

— А когда?

— Хотя бы сегодня вечером.

— Хорошо. Ваше желание будет исполнено. Однако, теперь мне нужно с вами распрощаться, я хочу еще до обеда навестить мисс Кардиф.

О’Киффе достал из ящика письменного стола какой-то сверток и передал его Джонсону со словами:

— Пожалуйста, захватите этот пакет с собой, он нам может пригодиться сегодня вечером.

— В нем, вероятно, находится оружие для борьбы с голубым лучом?

— Да, — серьезно ответил О’Киффе. — Оружие для того, чтобы с ним бороться и победить его.

Они вышли, и уже на улице репортер спросил:

— В котором часу выходит вечерний выпуск «Бритона»?

— Около семи.

— Я вас попрошу послать в редакцию этой газеты заметку о том, что знаменитому сыщику Джонсону удалось найти грабителя, взломавшего прошлой ночью несгораемую кассу мистера О’Киффе. Преступник арестован. У него отобраны выкраденные им деньги и кое- какие важные бумаги, которые теперь хранятся у мистера Джонсона.

— Вас, вероятно, не стоит спрашивать, чего ради я должен стать лгуном?

— Конечно, не стоит, да и это, собственно говоря, совсем не ложь. Вам, ведь, известно, кто меня ограбил, а так как бумаги находятся у меня в кармане, они будут в вашей квартире с того момента, как я к вам приду, т.-е. около семи часов вечера. Пока всего хорошего, до свидания.

И О’Киффе направился к Винифред.

Молодая девушка уже встала с постели, но все же имела утомленный и печальный вид. Она была очень рада приходу О’Киффе и поспешила ему сообщить, что она получила от Джонсона письмо, в котором он ей возвращает полную свободу и сообщает, что полиция за ней больше не следит.

«Он все же джентльмен, — подумал репортер, — и достаточно умен для того, чтобы признать свою ошибку».

Она печально улыбнулась.

— Трудно предположить, что этот год будет для меня счастливым; Аллан все еще в тюрьме.

— Не теряйте мужества, еще несколько дней, и он будет на свободе.

Она судорожно сжала свои маленькие руки.

— У меня такое чувство, что я никогда не испытаю ничего хорошего. Весь свет полон горя и подлости. Скажите, мистер О’Киффе, — она запнулась, — скажите, вы знаете тайну Аллана?

— Да.

— Я все еще не могу прийти в себя от этого открытия. Моя несчастная мать! И подумать, что она бы еще жила, если бы… И почему я как раз в то время была вдали от нее, в Германии? Если бы я была дома, ничего бы не случилось. А мой отец… могу ли я еще называть его отцом… свою собственную жену… нет… это слишком ужасно!

Она закрыла лицо руками и разрыдалась.

О’Киффе поднялся. Ему не сразу удалось подавить желание заключить эту рыдающую девушку в свои объятия и поцелуями осушить ее слезы. Наконец, он овладел собой, назвал себя дураком и начал успокаивающе гладить ее прелестную головку.

— Винифред, моя бедная маленькая девочка, не плачьте так. Попытайтесь забыть всю эту страшную историю. Ваш отец заплатил за свое преступление жизнью. Не думайте больше об этом, думайте лучше о том времени, когда Аллан будет снова свободен, думайте о счастье с ним увидеться и об ожидающих вас счастливых днях.

Она подняла голову и вытерла глаза.

— Вы правы, мистер О’Киффе. Простите мою несдержанность. Я знаю, как вы преданы Аллану.

«О, да. Это верно, — подумал О’Киффе, — но ты никогда не узнаешь, до какой степени я ему предан и как мне чертовски тяжело быть таким преданным другом».

Вслух он сказал:

— Я пожелал вам к новому году много счастья, надеюсь, что мое пожелание исполнится, но теперь я вам должен сообщить одно неприятное известие.

Она побледнела.

— Что случилось?

— Не пугайтесь, дело касается заводов. Мистер Гэй доверил мне несколько важных деловых бумаг. Вчера ночью грабители проникли в мою квартиру, взломали железную кассу, в которой лежали эти бумаги, и унесли их с собой. Я очень огорчен. Мне это крайне неприятно.

— И это все? — Винифред облегченно вздохнула.

— Этого достаточно. Это чрезвычайно важные бумаги. Я должен был сообщить об этом Гэю; но, во- первых, у меня положительно нет ни одной свободной минуты, во-вторых, я знаю, что он не любит, когда его отрывают от работы, а затем, по правде говоря, у меня не хватает мужества рассказать ему об этом. Послушайте, мне бы хотелось, чтобы вы послали за Гэем в половине восьмого не раньше — и просили его прийти сюда. Затем, когда он придет, не сообщая о том, что я вернулся в Лондон, расскажите ему об исчезновении бумаг. Угостите его чаем и постарайтесь во что бы то ни стало удержать его до десяти часов.

Винифред улыбнулась.

— Несмотря на то, что ваши приказания чрезвычайно таинственны, я постараюсь точно выполнить их; ровно в половине восьмого я пошлю за мистером Гэем и не отпущу его раньше десяти часов.

— Прекрасно, вы поистине исключительная женщина. Всякая другая на вашем месте забросала бы меня вопросами: для чего, как, где, когда, почему? Право, можно позавидовать Аллану.

Распрощавшись с Винифред, О’Киффе отправился на завод, в лабораторию Крэйна.

— Не случилось ли чего-нибудь нового, товарищ взломщик?

— Ничего, — ответил, улыбаясь, Крэйн. — Я прочел в газете сообщение о взломе твоей кассы. Эта заметка произвела потрясающее впечатление на Гэя.

— В котором часу он читал газету?

— Около половины десятого.

— Что он делал после этого?

— Он вышел из комнаты.

— Куда он направился?

— Он вышел в коридор и направился в башню.

— Разве он и днем работает в башне?

— Нет. Он на этот раз оставался там недолго: в пять минут одиннадцатого он вернулся обратно. Как видишь, не произошло ничего особенного. Мне очень жаль, что я не могу тебе сообщить ничего интересного.

— Ты уже сообщил мне все, что меня интересовало.

Крэйн с удивлением взглянул на своего друга.

— Ты странный человек, Бриан, тебя совершенно невозможно понять.

— Не говори никому, что я в Лондоне, Крэйн. Я попрошу тебя не выходить до тех пор, пока мисс Кардиф не пришлет за Гэем, т. е., приблизительно, до половины восьмого. Я бы попросил тебя последить за Гэем и точно записывать время, когда он отправится в башню. Можешь ли ты это взять на себя?

— Да, лестница на башню проходит около моей комнаты, и я слышу, когда по ней кто-нибудь поднимается.

— Хорошо. Итак, ты отметишь точно время, когда он пройдет в башню. Когда придет лакей мисс Кардиф, ты позовешь Гэя. Если Гэй будет наверху, отметь себе минуту, когда ты отправишься в башню, минуту, когда ты постучишь в дверь, и минуту, когда он выйдет из комнаты. Затем сообщишь ему, что мисс Кардиф послала за ним. Но ни в коем случае не уходи от двери башни, прежде чем Гэй выйдет. Ты меня понял?

— Да, я понимаю, чего ты от меня хочешь, но я не могу понять, почему ты требуешь, чтобы я проделывал такие странные вещи, я, право, не знаю.

— Этого и не требуется. Сверим наши часы. Да, твои часы на три минуты вперед, пожалуйста, поставь их по моим. А теперь снова повтори, что ты должен делать.

С покорным вздохом Крэйн дословно повторил распоряжения О’Киффе.

— Хорошо. Как только Гэй отправится в Бриар- Манор, возьми извозчика и приезжай на квартиру Джонсона.

Крэйн еще раз обещал точно выполнить все то, о чем просил его О’Киффе, и репортер поспешно отправился в город.

Глава XX.
Хозяин над жизнью и смертью

Громадная типография «Бритона» открыла свою пасть и выбросила бесконечное множество газет. Их расхватала толпа мальчуганов-газетчиков. Повсюду раздавались звонкие голоса: «Вечерний выпуск „Бритона“. Грязные маленькие руки навязывали прохожим свежеотпечатанные листки.

О’Киффе остановился и купил у рыжего мальчишки номер „Бритона“. Быстро просмотрев газету, он нашел в ней то, что искал.

„Бритон“, как обычно, не упустил случая бросить камень в огород своего заклятого врага:

„Звезда Свободы“ прекрасно знает, как привлечь к себе внимание публики. Мы уже не реагируем на трогательные сказки о голодающих детях и эксплуатируемых рабочих и, читая их, только улыбаемся, так как прекрасно знаем, что это невозможно в нашей благословленной Англии.

Но что придумала „Звезда Свободы“ для того, чтобы повысить свой тираж?

„Звезда Свободы“ самым хладнокровным образом убивает одного из своих сотрудников.

Целый день социалистическая пресса оплакивала внезапную смерть мистера Бриана О’Киффе. А на следующий день можно было видеть, как мистер О’Киффе разгуливал по „Штранду“.

Сегодня вокруг имени этого столь даровитого репортера снова поднимается шумиха. Грабитель, взломавший несгораемый шкаф О’Киффе, пойман знаменитым сыщиком из Скотланд-Ярда, мистером Джонсон, и арестован. Мистер О’Киффе, по-видимому, оправдывает пословицу, которая говорит: „ирландцам всегда везет“. Похищенные деньги и бумаги чрезвычайной важности отобраны и хранятся у мистера Джонсона».

О’Киффе усмехнулся с довольным видом и пошел по направлению к квартире Джонсона.

Войдя в комнату, он воскликнул:

— Джонсон, пожалейте меня, я умираю от голода и жажды, напоите и накормите меня.

— Хорошо, пойдем в столовую.

— Где находится ваш несгораемый шкаф?

— Там, в углу.

— Откройте его, пожалуйста.

О’Киффе достал из кармана бумаги и передал их Джонсону, который положил их в шкаф. Потом обратился к сыщику:

— Не могли ли бы мы кушать здесь. Мне не хотелось бы уходить из комнаты, где стоит шкаф.

— Как хотите.

Джонсон позвал старую Мэри, и через несколько минут был подан ужин. Сыщик почти не притрагивался к еде, а голод О’Киффе был не так уж велик, как он говорил. Оба были заметно возбуждены. О’Киффе отодвинул тарелку и спросил:

— Как вы думаете, вечерний выпуск «Бритона» может попасть в половине восьмого в Бриар-Манор и на заводы?

— Нет, ведь, это очень далеко.

Некоторое время они молчали, потом Джонсон сказал:

— Сознайтесь, О’Киффе, вы, ведь, шутили, когда утверждали, что голубой луч посетит меня сегодня вечером?

— Нет, я отнюдь не шутил. Мы должны приготовиться к его появлению. Где пакет, который я вам дал утром?

— Вот он.

О’Киффе развернул пакет, и удивленному взору Джонсона представились длинная линейка и угломер.

— Не найдутся ли у вас красные чернила?

— Есть, конечно.

О’Киффе открыл пузырек, поставил его на стол и положил рядом линейку и угломер. Потом придвинул стул к стене против шкафа. Джонсон, ничего не понимая, наблюдал за ним.

О’Киффе посмотрел на часы.

— Еще пять минут до половины восьмого.

Он поднялся и вышел из комнаты. Вдруг погасло электричество, О’Киффе вернулся и ощупью приблизился к Джонсону.

Сыщик вскочил со своего места.

— Что случилось?

— Ничего особенного. Не найдется ли у вас свечи?

— Да, слева на столе. Можно зажечь спичку?

Они зажгли свечу, поставили ее на стол и стали ждать.

В комнате было очень темно. Слабый свет свечи отбрасывал призрачные тени на стены. Пробило половина восьмого. Джонсон сказал сдавленным голосом:

— Ну, где же ваше чудо? На этот раз вы, кажется, ошиблись.

— Подождите.

Приблизительно через две минуты сыщик схватил О’Киффе за руку.

— Опять это страшное ощущение.

О’Киффе поднес часы к свече. Его рука дрожала. На стене против кассы появился тусклый свет.

— Тридцать семь минут восьмого, — сказал О’Киффе, и Джонсон, как автомат, повторил, сам того не замечая: «тридцать семь минут восьмого».

Свет усиливался и вскоре в комнате стало совсем светло. Дрожащий сноп голубых лучей упал на несгораемый шкаф. О’Киффе схватил линейку и угломер и попросил Джонсона сделать отметку красными чернилами. Джонсон немедленно исполнил просьбу: сделал отметку красными чернилами на стене, затем подбежал к противоположной стене и провел черту.

Луч играл на стенах, скользил по полу, по столу, у которого уселись О’Киффе и Джонсон.

О’Киффе не отрывал взгляда от часовой стрелки. Свет становился слабее, и, когда последний луч исчез, репортер сказал:

— Сорок шесть минут восьмого.

Он поднялся и зажег электричество. Когда он вернулся, то Джонсон, лицо которого было покрыто смертельной бледностью, наливал себе дрожащими руками виски.

— Вы думаете, что он вернется? — спросил сыщик. — Я не трус, О’Киффе, но на сегодня довольно. Не уйти ли нам лучше?

О’Киффе усмехнулся.

— Нет, не беспокойтесь, он не появится больше. До десяти часов мы в полной безопасности.

Он подошел к стене, у которой стоял несгораемый шкаф, посмотрел на сделанную отметку, подошел к противоположной стене и посмотрел на второй знак.

— Я боюсь, что испортил вам обои, — сказал он. — Но я не мог поступить иначе. Приготовьте еще один стакан, я пригласил сюда своего знакомого.

Лицо Джонсона омрачилось.

— Я должен вам признаться, О’Киффе, что я не в восторге от тех гостей, которых вы вводите в мой дом. Кого или что вы теперь ожидаете? Снова какой-нибудь луч или, быть может, самого черта?

— На этот раз вы не угадали, — рассмеялся О’Киффе, — придет человек из плоти и крови. Я пригласил сюда мистера Крэйна. Надеюсь, вы ничего не будете иметь против.

— Нет, нет, я очень рад.

Через четверть часа пришел Крэйн. Все удобно расположились в креслах, и О’Киффе, закуривая папиросу, попросил своего друга:

— Рассказывай.

— О чем?

— Не прикидывайся дураком, Крэйн, — нетерпеливо воскликнул О’Киффе. — Рассказывай, что произошло на заводе сегодня вечером.

Джонсон удивленно взглянул: какое отношение имеют заводы к убийству Кардифа и Лока? Он был поражен тем, что О’Киффе с таким волнением ожидает ответа.

— Странный человек, этот молодой ирландец, он никак не может успокоиться.

Хотя Джонсон не был в состоянии понять психологию О’Киффе, он все же очень внимательно прислушивался к словам Крэйна.

— Гэй работал внизу приблизительно до семи часов. Потом стал приводить в порядок свой письменный стол. Он чрезвычайно педантичный человек. Ты бы посмотрел на его письменный стол, Бриан: все имеет свое место, чернильница стоит посередине, карандаш…

— Оставь меня в покое с карандашом! Дальше.

— Итак, как я тебе сказал, он работал приблизительно до семи часов. Около двадцати минут восьмого он пришел в мою комнату и попросил дать ему сегодняшнюю газету. Я ему ответил, что газеты еще не принесли, а принесли их, подожди, я тебе сейчас скажу точно, когда.

Крэйн заглянул в свою записную книжку.

— В тридцать две минуты восьмого Гэй просмотрел газету. По-видимому, он искал чего-то. Дольше других газет он просматривал «Бритон». В… (Крэйн заглянул в свою записную книжку) тридцать четыре минуты восьмого Гэй вышел из моей комнаты и направился в башню. В сорок две минуты пришел слуга из Бриар-Мано- ра. Без четверти восемь я пошел за Гэем в башню, постучал в дверь, но не получил никакого ответа. Я постучал снова. В сорок шесть минут восьмого Гэй ответил: «Хорошо, я иду». Сорок семь минут восьмого он открыл дверь. Он был очень бледен и произнес: «Что там опять? Неужели меня не могут оставить в покое?»

— Я никогда еще не видел его таким раздраженным. «Мисс Кардиф прислала за вами, — сказал я. — Она просит вас прийти сейчас же в Бриар-Манор». «Это все? Извините мою резкость, Крэйн. Вы сами знаете, как неприятно, когда отрывают от работы». Он тотчас же пошел в Бриар-Манор, затем я сел в автомобиль и поехал сюда. Надеюсь, ты доволен мною, Бриан?

— Да, благодарю, ты оказал мне большую услугу.

Джонсон напряженно думал. Он начал понимать, чего добивался О’Киффе, но при чем тут Гэй и заводы?

Рассказав Крэйну о том, что здесь произошло за это время, О’Киффе продолжал:

— Ты должен мне еще помочь, Крэйн. Ты видишь два красных знака на стенах?

— Да. Что это такое?

— Если мы соединим оба эти знака, то мы получим угол. Я бы хотел, чтобы ты измерил этот угол.

— Для этого мне нужен угломер.

— Вот, пожалуйста.

Крэйн принялся измерять угол. Джонсон, наблюдая за ним, старался понять, чего добивался О’Киффе. В заключение, Крэйн сказал:

— Угол небольшой, приблизительно, 0°, 17°, 12°. Следовательно, расстояние, пройденное лучем, должно быть очень значительным.

— Не можете ли вы вычислить это расстояние? — спросил Джонсон, который постепенно начинал понимать, в чем дело.

— Да, если бы я знал высоту, с которой падает луч.

— Высота равна ста футам, — заметил О’Киффе.

— Тогда расчет очень прост, это несложная тригонометрическая задача, которую может решить всякий гимназист.

Он набросал чертеж и через короткое время сообщил результат:

— Расстояние равняется 4 милям.

— Да, — сухо заметил О’Киффе. — Расстояние вычислено правильно.

— Но как нам найти точку, из которой исходит луч? — спросил Джонсон.

О’Киффе усмехнулся.

— Это очень просто.

Он взял план Лондона и положил его на стол.

— Подождите, вот собор ст. Павла, вот ст. Джемс Терраче, мы приблизительно находимся здесь, — он указал карандашом на карту. — Мы знаем направление, луч движется на запад. Допустим, что расстояние вычислено правильно. Крэйн, будь любезен измерить, откуда исходит луч.

Крэйн наклонился над планом, стал вычислять, затем внезапно изумленно воскликнул:

— По этим вычислениям, точка отправления луча — заводы Кардифа, Бриан.

— Этого не может быть! — и Джонсон вскочил. — Не может быть! Вы, вероятно, ошиблись в своих вычислениях, О’Киффе. Это совершенно невозможно!

— Не существует ничего невозможного, — спокойно ответил О’Киффе. Его глаза лихорадочно блестели, лицо покрылось смертельной бледностью, но он спокойно продолжал: — Таким образом, мы знаем, что луч прошел расстояние, равное расстоянию от заводов Кардифа до вашей квартиры, Джонсон. Мы знаем также высоту, откуда посылается луч: она равняется ста футам.

— Это как раз высота нашей башни, — воскликнул Крэйн.

На одно мгновение в комнате воцарилась полнейшая тишина. Джонсон чувствовал, что пульс его учащенно бьется. Крэйн имел вид человека, пробудившегося от глубокого сна.

Через некоторое время в комнате раздался голос О’Киффе, жесткий и решительный, с легким оттенком грусти:

— Да, это как раз высота вашей башни.

Он помолчал одну минуту и затем торжественно продолжал:

— Луч исходит из вашей башни; великая сила, имеющая таинственную власть над жизнью и смертью, исходит из вашей башни.

Глава XXI.
В башне на заводе Кардифа

Бледное зимнее солнце поднималось над спящим Лондоном. Было второе января. Большие часы на башне св. Павла уже пробили двенадцать, а О’Киффе все еще спал в уютной комнате в квартире Джонсона. Сыщик несколько раз пытался его разбудить, но в ответ не получал ничего, кроме полусонного: «Оставьте меня в покое». Наконец, Джонсон больше не мог сдерживать своего любопытства. Он принес завтрак, поставил на маленький столик у кровати и принялся трясти О’Киффе, пока тот не проснулся.

О’Киффе лениво потянулся и зевнул.

— Почему вы мешаете мне спать? Право, я заслужил отдых.

И он принялся за свой завтрак, наслаждаясь явным нетерпением своего собеседника.

— Какая прекрасная погода! — сказал он с лукавым злорадством. — Для меня не может быть ничего лучше такого солнечного зимнего дня.

— Ну, его к черту, ваш зимний день! — проворчал сыщик. — Меня ни капельки не интересуют ваши рассуждения о красотах природы. Разъясните мне лучше, что означает все случившееся вчера. Я не мог закрыть глаз до самого утра. Что общего между башней на заводе Кардифа и голубыми лучами? Отвечайте.

О’Киффе пил чай и улыбался.

— Не будьте нетерпеливы, Джонсон. Все в свое время. Приходите сегодня вечером в 8 часов в башню к Джону Гэю. Там вы все узнаете. Но приходите туда один и никому не рассказывайте об этом.

— Послушайте, О’Киффе… — начал сыщик.

Но репортер перебил его:

— Вы ничего не узнаете от меня, Джонсон, даже в том случае, если будете спрашивать до второго пришествия. А теперь мне пора вставать.

Через час О’Киффе направился на «Штранд».

Репортер был в очень странном настроении. Он должен был бы торжествовать и гордиться тем, что его теория оказалась правильной, а между тем он не мог отогнать от себя чувства глубокой грусти.

Он пошел к главному редактору.

— Завтра я приступаю к работе. Мне надоело быть сыщиком.

В голубых глазах редактора вспыхнул злорадный огонек.

— Вы потерпели неудачу? — спросил редактор.

— Нет, напротив, но, пожалуй, было бы лучше, если бы я потерпел неудачу. Да, жизнь — сложная штука.

— Неужели вам это в первый раз приходит в голову? А, ведь, вы репортер. Я очень рад, что вы взялись за ум. Мы теперь будем завалены работой. Нужно повести кампанию против дурного обращения с заключенными.

О’Киффе казалось, что время тянется томительно долго; он бесцельно бродил по улицам, затем, возвратясь домой, взял книгу, но читать не мог, не переставая курил и ежеминутно посматривал на часы.

Около семи часов он подошел к заводу Кардифа. Было совершенно темно, началась оттепель, моросил дождь.

О’Киффе обошел башню. На одной стороне он заметил пожарную лестницу. Он огляделся по сторонам, никого не было видно. Тяжело вздохнув, он начал взбираться по лестнице. Очутившись на высоте большого окна, он вынул алмаз, вырезал стекло и влез в комнату. В комнате было совершенно темно. О’Киффе зажег карманный фонарик и стал осторожно осматривать комнату. В одном углу вырисовывался силуэт громадной машины, вдоль стен стояли различные машины и аппараты странной формы. О’Киффе подошел к письменному столу.

— Я ничем не рискую, — стараясь успокоиться, шептал он. — Ведь, Гэй ждет меня внизу.

Он вынул из кармана несколько бумаг и положил их в средний ящик письменного стола. Потом осмотрелся. Сразу было видно, что здесь работал гениальный человек. Он вздрогнул, когда заметил, что думает о Гэе, как будто его уже не существует. И для чего только он занялся этим делом? Кто дал ему право судить других людей? Разве ему известны побуждения, заставляющие действовать так, а не иначе, людей, отдающих всю жизнь одной идее? Им овладело чувство глубокой печали. Потом он взял себя в руки и сердито проворчал: «Иначе я не мог поступить». Он вылез в окно и стал спускаться по лестнице. Холодный дождь хлестал ему в лицо. В половине восьмого он вошел в комнату Гэя. Гэй сидел около письменного стола и, видимо, ждал его. У него был утомленный и взволнованный вид, глаза лихорадочно блестели. Он поздоровался с О’Киффе и придвинул ему кресло.

— Простите, что я немного опоздал, — сказал репортер. — Но я все же сдержал свое обещание.

Гэй протянул свою руку.

— Нет, здесь у меня нет бумаг. Они находятся в том месте, откуда их похитили.

— Где?

— В среднем ящике вашего письменного стола.

Гэй удивленно взглянул на него и поспешно открыл ящик.

— Не в этом столе, а в том, который находится в башне.

Гэй побледнел и спросил хриплым голосом:

— Откуда вы знаете, что бумаги похищены именно оттуда? И каким образом вам удалось положить их обратно? Ведь, только у меня имеется ключ от башни.

— Я вам объясню это позднее. Мне нужно с вами серьезно поговорить. Пойдем в башню.

— Мне очень жаль, но это невозможно, — ответил Гэй.

О’Киффе поднялся и сказал, подчеркивая каждое слово:

— Мистер Гэй, разрешите мне приветствовать в вас величайшего изобретателя нашего времени, сумевшего разрешить задачу посылки электрического тока без проводов сквозь каменные стены.

Гэй вскочил и со стоном опустился в кресло. Взглянув затуманенными глазами на репортера, он сказал изменившимся голосом:

— Вам удалось расшифровать мои бумаги?

— Нет. Однако, я принужден вас вторично просить пойти со мной на башню.

Слова О’Киффе звучали, как приказание. Он не спускал глаз с Гэя. Гэй посмотрел на него полным отчаяния взглядом, затем поднялся и безмолвно пошел вперед. Когда они пришли в башню, Гэй подошел к письменному столу, открыл средний ящик и достал оттуда бумаги. Он просмотрел их, медленно поднялся и вопросительно взглянул на О’Киффе.

Репортер тоже посмотрел на него и спокойно сказал:

— Мистер Джон Мак Кеннан…

Гэй с криком ярости вскочил и сжал кулаки. Потом он внезапно остановился, его руки опустились и он беззвучно спросил:

— Вам известно также и это?

— Да, я знаю все. Садитесь пожалуйста, мистер Мак Кеннан. Я знаю, что это для вас — ужасный час, в который старые, давно забытые призраки подымаются из своих могил. Не смотрите на меня, как на врага. Судьба сделала меня вашим противником, но не забывайте, что я тоже ирландец.

— Что вы знаете еще? — хрипло спросил Мак- Кеннан.

— Я знаю, что вы послали те голубые лучи, которые убили Кардифа и Лока.

Глава XXII.
Что представляет собой голубой луч

Мак Кеннан предстал теперь перед О’Киффе в своем настоящем виде. Это был уже не тот озабоченный, нервный человек, который несколько мгновений тому назад сидел у письменного стола. Нет, перед О’Киффе стоял теперь человек с огромной силой воли, способный увлечь за собой народные массы, вождь, человек, прекрасно понимающий, что означает нести ответственность, и не отказывающийся ее нести. Его добрые серые глаза не опустились перед взглядом О’Киффе; низкий, приятный голос звучал спокойно, когда Мак Кеннан заговорил:

— Да, я убил этих людей, я этого не отрицаю, но поверьте мне, О’Киффе, это было не убийство, а акт правосудия. Оба они были изменниками в истинном смысле этого слова, предателями. А один из них, Кардиф, был еще предателем своей родины, той страны, которая также является и моей и вашей родиной.

— Да, я убил их обоих и не раскаиваюсь. Я знаю, что ваше человеческое правосудие назовет меня убий- цей. Истинное правосудие, правосудие грядущего, оправдает меня.

О’Киффе, пораженный происшедшей в Гэе переменой, не спускал с него глаз.

Понизив голос, он спросил:

— Почему вы это сделали?

— Это длинная и довольно некрасивая история, мистер О’Киффе. Стоит ли ее рассказывать?

— Да, я хочу узнать, почему человек, которого я уважаю и которым восхищаюсь, совершил нечто такое, что большинство людей считает преступлением.

Мак Кеннан присел к письменному столу. Он достал из кармана трубку и закурил. О’Киффе, взволнованный до глубины души, был поражен его спокойствием.

Спустя несколько минут, Мак Кеннан начал свой рассказ:

— Вы, вероятно, знаете, что Кардиф был ирландцем.

О’Киффе утвердительно кивнул головой.

— Но вряд ли вам известно, что он в былое время был горячим патриотом, синфайнером.

— Кардиф?

— Да, он принадлежал к числу самых видных членов нашей партии и входил в состав нашего центрального комитета. Вы, как ирландец, поймете, что это значит.

О’Киффе молчал, не находя слов от изумления.

— Для Ирландии наступили ужасные годы. — Бледное лицо Мак Кеннана покраснело, глаза его загорелись пламенем, жаждой борьбы и мести. — Английский народ, английские массы не знают, что там творилось. С ирландцами обращались, как с дикими зверьми. Жестокость наших угнетателей не имела границ: самые лучшие из нас пали жертвой это бессмысленной тирании. Отчаяние черным покровом окутало наш остров. Я еще не могу спокойно об этом говорить, все это еще слишком живо во мне. Мы решили взорвать Дублин-Кэстль. Это должно было быть местью за наших убитых и вместе с тем должно было послужить предупреждением нашим палачам. Я набросал план действий, и мне было поручено его выполнить.

И вот, в одну темную весеннюю ночь ко мне прибежал один из моих друзей и сообщил, что на нас донесли. Но кто донес? Нам не удалось этого установить с достоверностью. Хотя долгое время говорили о том, что это было делом рук Кардифа.

К счастью, властям сообщили только мое имя. Мне удалось бежать этой же ночью на рыбачьей лодке. Я поехал в Лондон и поселился здесь, под чужим именем, понятно. Так как я считал Кардифа одним из наших, — я только впоследствии узнал о том, что ему приписывала молва, — я разыскал его. Он мне предложил место на своих заводах и обещал хранить мою тайну. Он знал о том, что я способный инженер, и надеялся разбогатеть, благодаря моим изобретениям. Что мне оставалось делать? Я почти лишился рассудка вследствие неудачи, постигшей наше дело, да и, кроме того, у меня не было друзей, не было средств к существованию. Кардиф заставил меня подписать условие, по которому все мои изобретения должны были принадлежать ему. Я подписал это условие. Я совершенно не жалел тех своих открытий, которые могли быть применены на заводе.

День и ночь меня преследовала одна мысль: найти такую силу, с помощью которой я мог бы освободить свою родину и содействовать освобождению не только моей страны, но и всех других стран. Сила, которую я стремился открыть, казалась мне чем-то сверхъестественным, оружием, которое будет мне дано для того, чтобы помочь всем обездоленным и эксплуатируемым. Как много ночей провел я в этой комнате, занимаясь изысканиями, вычислениями, экспериментами! Я не знал усталости, что-то подгоняло меня. И в мечтах я видел новый, счастливый мир, созданный благодаря этой еще неведомой силе.

И вот, однажды ночью, — как хорошо я помню эту чудесную летнюю ночь! — я нашел то, что искал. Мой последний опыт подтвердил правильность моих расчетов.

— Голубой луч.

Мак Кеннан горько усмехнулся.

— Да, голубой луч.

— А что представляет собой голубой луч?

— Я постараюсь объяснить вам это в нескольких словах, хотя это будет нелегко. О’Киффе, я открываю вам тайну, в которую, кроме вас, был посвящен еще только один человек и который уже не может говорить потому, что он мертв. Я открываю вам тайну не потому, что вы одержали верх надо мной, а потому, что я вас всегда уважал и любил даже в то время, когда мы были противниками.

Повинуясь внезапному импульсу, репортер пожал холодную сильную руку своего собеседника.

— Спасибо, Мак Кеннан.

— Вы знаете, О’Киффе, — продолжал Мак Кеннан, — наука в прежнее время утверждала, что материю можно разложить на молекулы и атомы. Благодаря действию катодных лучей удалось получить более мелкие частицы, были открыты ионы; вы, вероятно, знакомы с теорией ионов, с учением об электротоках. Моя задача заключалась в том, чтобы освободить скрытые в материи электроны. Это был твердый орех, однако, мне удалось его раскусить. Менее сложной задачей было устройство аппарата, который, концентрируя эти электроны, создавал бы колоссальную силу и передавал ее на большие расстояния.

Мак Кеннан указал рукой на лежавшие на столе бумаги.

— Мои вычисления записаны на этих бумагах. Удивляет ли вас еще, что я так стремился получить их обратно? Но не будем уклоняться в сторону. Голубые лучи — это электроны, которые при помощи химического процесса освобождены из материи. Будучи сконцентрированы этим аппаратом, они образуют необычайную силу; их кинетическая энергия превосходит все, что нам до сих пор известно. Электрический ток, который я могу получить при помощи этих освобожденных электронов, не знает никаких препятствий, он проникает сквозь железо и камень.

Он остановился и снова набил свою потухшую трубку.

— Сделавшись обладателем такой силы, — продолжал Мак Кеннан, — я был как бы вездесущим. Для меня не было ничего скрытого. Но это еще было не то, к чему я стремился. Я установил, что полученные мною электрические лучи, концентрируясь в одном каком- нибудь пункте, обладают способностью разрушать органическую жизнь и расплавлять металлы. Вам это ясно?

— Не совсем, — скромно сознался О’Киффе.

— Представьте себе зажигательное зеркало. Солнечные лучи концентрируются в нем, как в фокусе. Так вот, мой аппарат есть не что иное, как огромное зажигательное зеркало, с той только разницей, что в нем концентрируются не солнечные лучи, а освобожденные из материи электроны.

— Я начинаю понимать, — бормотал О’Киффе, мысли которого все еще не совсем прояснились. У него разболелась голова и ему казалось, что он вот-вот задохнется. Он вскочил со своего места, подошел к окну, открыл его и с наслаждением вдохнул свежий морозный воздух.

Мак Кеннан с улыбкой следил за ним.

— Вы ошеломлены, не правда ли? Можете себе представить, что означало для меня мое открытие, — Мак Кеннан остановился. Затем, задумчиво, как будто обращаясь к самому себе, он продолжал:

— Мне теперь 38 лет. Но еще в то время, когда я был юношей, еще тогда я лелеял одну единственную мечту: быть полезным человечеству, защищать угнетенных, слабых, беспомощных, всех тех, кого эксплуатируют и кто не имеет силы бороться за свои права. Я никогда не мог забыть те ужасы, свидетелем которых мне пришлось быть в детстве. Всю свою жизнь я посвятил Ирландии и человечеству.

И вот, я сделал это открытие. Невероятная сила оказалась в моих руках. Вы не можете себе представить, до чего я был счастлив. Я витал в небесах и совершенно позабыл о всех низостях, несправедливостях и уродствах нашего общественного строя. Мне представлялось, что люди свободны и счастливы и что теперь уже настал век справедливости и всеобщего равенства, наступлению которого значительно помогло мое открытие. Я преклонялся перед наукой и человеческой мыслью. Но счастье длилось недолго. Мировая война послужила мне ужасным предостережением, разрушила все мои надежды. Я видел, как все изобретения, все открытия, все что было создано человеческим гением, стало служить для преступной цели: для массового убийства.

Вы помните, как мы ликовали, когда первый аэроплан отделился от земли и человек, победив воздушную стихию, преодолел силу притяжения. А теперь с этих самых аэропланов сбрасывают бомбы, убивающие тысячи беззащитных женщин и детей. Я следил за ходом военных действий и должен был сознаться, что все так называемые цивилизованные народы — не что иное, как варвары, которым убийство не внушает отвращения, а наоборот, доставляет удовольствие.

Вы не забыли, что сказал Бернард Шоу: «Бедные в наше время живут в таких же условиях, в каких жили первобытные люди десять тысяч лет тому назад. Все открытия кем-то прокляты, они превращаются в орудия

убийства и разрушения. Если провести параллель между нами и нашими предками, мы научились лишь одному: убивать лучше и в большем масштабе».

Леденящий страх проник в мою душу: не ожидает ли и мое открытие такая же участь? Не станет ли сила, которую я открыл и которая предназначалась мною для того, чтобы стать спасительницей всего человечества, — злым демоном и убийцей невинных, если попадет в руки жестоких, алчных людей? И я поклялся, что скорее похороню свое открытие, чем допущу, чтобы оно послужило для низких и корыстных целей.

Он остановился и устало провел рукой по лбу. О’Киффе смотрел на него с искренним восхищением, к которому примешивалась жалость. Мак Кеннан не спускал глаз с лица репортера, но тот прекрасно понимал, что его взгляд устремлен вдаль и что он видит наступление счастливых времен, осуществление своей мечты.

О’Киффе не осмеливался его потревожить. В продолжение некоторого времени оба молчали. Затем Мак Кеннан продолжал:

— Я дал себе слово держать свое изобретение в тайне. Однако, влекомый каким-то странным очарованием, я не мог отказаться от того, чтобы производить опыты, от того, чтобы доказать самому себе, что я не брежу, что я действительно господин над жизнью и смертью. Я совершенно отмежевался от человеческого общества, так как боялся, что мои глаза, голос и движения выдадут тайну, которую я старался скрыть. Я производил опыты в этой башне. Когда я сюда входил, я всегда запирал на ключ двери, это ни у кого не вызывало удивления, так как при химических опытах необходима точность, и для полной неудачи опыта достаточно, чтобы внимание экспериментатора было хотя бы на минуту отвлечено приходом какого-нибудь посетителя. В тот злосчастный вечер, однако, меня задержали на заводе, и я, сгорая от нетерпения заняться своим настоящим делом, забыл повернуть в замке ключ, как отворилась дверь и кто-то вошел. Мое внимание привлек какой-то шорох, и я взглянул на дверь. В дверях стоял мистер Кардиф; жадный взгляд его почти вылезших на лоб глаз был обращен на мой аппарат.

И он, по-видимому, находился здесь уже некоторое время.

Разумеется, он не мог ничего понять из того, что видел, но, увидев изготовленный мною аппарат, он догадался, что я сделал какое-то чрезвычайно важное открытие.

И тут-то мистер Кардиф выказал свою истинную сущность: свою низкую страсть к наживе и свой неимоверный эгоизм. Он достал из кармана подписанное мною условие и заявил, что я его обманул, не сообщив ему о своем новом открытии; что все, что бы я ни изобрел и ни открыл, принадлежит ему, что этот аппарат — тоже его собственность, что все это он купил ценой молчания и, наконец, что он сможет найти пути и средства для того, чтобы вырвать у меня мою тайну. Напрасно я объяснял ему, что это открытие не может быть ни в каком отношении пригодно для завода, — он не хотел мне верить и ушел в самом разгаре нашего спора. Представьте себе мой ужас, когда два дня спустя я обнаружил исчезновение этих бумаг из ящика моего письменного стола. Разумеется, я заподозрил Кардифа. Весь день я наблюдал за ним при помощи голубых лучей и вечером увидел, как он, запершись в библиотеке, разложил на письменном столе мои бумаги и принялся их изучать.

На следующий день он прислал за мной. Не скрывая, что украл бумаги, он развязно сообщил мне, что они у него, и потребовал, чтобы я их расшифровал. Конечно, я не согласился на это. Когда он увидел, что меня невозможно переубедить, он стал угрожать, что выдаст меня полиции, но это еще не все. Он намекнул мне, что ему известны имена лиц, принимавших участие в Дублин-Кэстльском заговоре, и заявил мне, что он выдаст также и их. Я очутился в ужасном положении. Я знал, что Кардифу никогда не удастся разгадать мой шифр и что, следовательно, моя тайна не станет его достоянием. Но что будет, если он приведет в исполнение свою угрозу?

Я думал о своих товарищах, находящихся в Ирландии. Я еще продолжал вести с ними переписку. Я знал, что они продолжают свою работу для блага человечества, борются против безумия войны и вербуют солдат для единственной справедливой войны: за свободу. Мне нисколько не улыбалась мысль быть заключенным в тюрьму, я считал, что мое открытие все же должно принести пользу человечеству. Оно могло дать необычайную экономию угля, воды, рабочей силы, и я не мог допустить, чтобы оно окончательно погибло. Так прошла неделя. Это были ужасные дни: с часу на час я ждал, что меня арестуют, однако, ничего не произошло. В конце недели Кардиф снова послал за мной. Он был чрезвычайно любезен, говорил, что прекрасно понимает и оправдывает мое поведение. Я был поражен, не мог понять происшедшей в нем перемены. Вы ирландец, О’Киффе, и несмотря на то, что большую часть своей жизни провели в Англии, вам не чужда любовь, которую все ирландцы питают к своей несчастной родине.

О’Киффе утвердительно кивнул головой:

— Да, и мне знакомо это чувство.

— У меня эта любовь превратилась в страсть. Ирландия заменяла мне мать, сестру, любимую женщину. Ирландия, угнетенная и униженная отчаявшаяся, была госпожой моего сердца, моей души, тела и мозга. Когда я проходил по многолюдным улицам Лондона, я представлял себе свежую зелень моей родной страны и чувствовал, как мое лицо ласкает приятный ветерок. Я тосковал по Ирландии, как человек тоскует по своей возлюбленной. Кардифу это было известно и именно на этом чувстве он строил свои планы.

Послышался стук в дверь; Мак Кеннан, казалось, не обратил на это внимания. О’Киффе вынул из кармана часы. Было девять часов. Репортер тихо сказал:

— Войдите.

Дверь открылась, и появился Джонсон.

О’Киффе жестом попросил его сесть. Мак Кеннан заметил его. Странное выражение появилось в его серых глазах.

О’Киффе почувствовал, как кровь отлила от его лица. Мак Кеннан усмехнулся странной усмешкой, как человек, который сознает, что конец его настал, его жизненный инстинкт еще противился, но утомленная душа жаждала покоя.

Одно мгновение у О’Киффе появилось желание крикнуть Джонсону:

— Уходите, я ошибся, уходите.

Ему хотелось вытолкнуть сыщика из комнаты и сказать Мак Кеннану: «Я не слышал ни одного слова из того, что вы говорили, я ничего не знаю. Бегите. Вы должны жить и создать для человечества лучшую, более счастливую жизнь». Между тем, как эти мысли в диком беспорядке проносились в мозгу О’Киффе, он услышал, как в комнате прозвучал глубокий, спокойный голос Мак Кеннана, и понял, что он бессилен: судьба этого человека, вошла в комнату вместе с Джонсоном. Мак Кеннан сказал:

— Вы пришли как раз во-время, чтобы услышать мое признание, мистер Джонсон. Аллан Креган невиновен: я убил Кардифа и Лока.

Джонсон, который стоял все еще в дверях, как оглушенный опустился в кресло. Его лицо выражало смущение и недоверие. В первый раз за всю свою жизнь он не знал, что сказать.

Но Мак Кеннан обратился к О’Киффе. Поняв по его побледневшему лицу, что репортер не может овладеть собой, он ободряюще положил ему руку на плечо.

О’Киффе схватил его сильную руку, задержал ее в своей и крепко жал.

— Начало этой истории я уже рассказал мистеру О’Киффе и теперь буду продолжать свой рассказ с того места, на котором остановился.

Джонсон согласился.

— Я говорил уже вам, что Кардиф знал о моей страстной любви к родине и что он решил извлечь из этого для себя пользу. Он постарался уверить меня, что его оклеветали, что все обвинения, приводимые против него, — ложь, что он никогда не забывал о том, что он ирландец, и что он по-прежнему любит нашу родину; что мучения, переносимые Ирландией, заставляют его ужасно страдать и все его стремления направлены к тому, чтобы помочь этой несчастной стране. Угрозы, высказанные им в пылу ссоры, не что иное, как вспышки его скверного характера, их совершенно не следует принимать всерьез. Будь это иначе, он бы не дал пройти целой неделе, не приняв никаких мер, и не дал бы мне возможности предупредить своих единомышленников и скрыться самому. Если я соглашусь поделиться с ним своей тайной, он дает мне слово, что употребит мое открытие исключительно для того, чтобы помочь Ирландии, для этой цели и он согласен пожертвовать половиной своего состояния.

Он хорошо сыграл свою роль, и я, глупец, поверил ему. Я не мог себе представить, чтобы кто-нибудь воспользовался самыми святыми чувствами — любовью к родине и человечеству — для своих корыстных целей.

Я рассказал ему все. Он узнал от меня о таинственных свойствах голубого луча, проникающего сквозь камень и сталь, которым можно убивать все живое и разрушать неорганическую материю. И как вы думаете, что сделал этот патриот?

Через несколько дней я узнал, что Генри Кардиф предложил правительству купить мое изобретение. Итак, силе, которая должна была служить для освобождения человечества, чудесной силе, которую я открыл, пришлось бы теперь служить там, на фронте, орудием убийства тысяч ни в чем неповинных людей. Худшие из моих опасений оправдались. Я, всю свою жизнь стремившийся к освобождению человечества от гнета, стремившийся воздвигнуть новый прекрасный мир, стану убийцей миллионов несчастных, я своими руками принесу горе и нужду их семьям! Нет, этого нельзя было допустить! Нужно было действовать. Я потребовал от Кардифа, чтобы он возвратил мне бумаги с моими вычислениями, он расхохотался мне в лицо. Я предостерегал его, и он пригрозил мне донести на меня полиции. Наше последнее бурное свидание произошло 11 декабря. Напрасно я пытался на следующий день переговорить с ним: мне так и не удалось его поймать. Я узнал, что 12-го предполагается устроить обед в честь мистрисс Уэргем. Мистрисс Уэргем — агент правительства. Ее появление здесь в этот день могло означать только одно.

Весь день я с помощью голубого луча наблюдал за тем, что происходило в Бриар-Маноре. Я видел, как собрались гости, как они направились в столовую. Между гостями я увидел и Лока. Не знаю, помните ли вы, что 12-го декабря бушевала вьюга. Из-за сильного порыва ветра на мгновение погас электрический свет и все присутствующие увидели голубые лучи. Все их видели, но только Генри Кардиф понял, что означает этот голубой свет: он послужил ему предостережением. Появление в его доме голубого луча было равносильно объявлению войны. Я знал своего врага, знал, что он будет беспощаден, знал, что меня каждую минуту могут арестовать. Немного позже я увидел, что Кардиф о чем-то наедине беседует с Локом. И это также подтвердило мои опасения. Я знал, кто такой Лок; еще в Ирландии я видел, на что он способен; я думаю, что не стоит терять времени на описание его деятельности. Я скажу лишь одно: самый закоренелый преступник по сравнению с ним — невинный младенец. Беседа Лока с Кардифом была равнозначуща моему смертному приговору, да и не только моему, а всех наших товарищей. Теперь мне оставалось только одно. Я должен был во что бы то ни стало помешать Кардифу продать мое изобретение правительству. А для этого существовало одно единственное средство, и после зрелого обсуждения я пришел к убеждению, что я имею право убить одного человека для того, чтобы спасти жизнь миллионам. Я избрал это средство. Я должен был убить Кардифа — и я его убил.

Глава XXIII. Пламя

Мак Кеннан кончил. Воцарилось тяжелое молчание. У О’Киффе и Джонсона не хватало духа прервать молчание. Мак Кеннан сидел спокойно у письменного стола; взгляд его был устремлен вдаль. О’Киффе закрыл лицо руками. Джонсон был потрясен. Он почувствовал сострадание к Мак Кеннану, сидящему перед ним, но так как он был только человеком, то его главным образом волновала мысль о том, что его теория оказалась неправильной. Это была его первая ошибка с тех пор, как он стал сыщиком, и из-за ошибки пострадал невиновный. Завтра же нужно освободить Крегана. Сыщик украдкой взглянул на О’Киффе, боясь встретить его насмешливый взгляд, но молодой репортер продолжал сидеть, закрыв лицо руками.

Наконец, Джонсону стало слишком тяжело молчать, и он спросил:

— Не будете ли вы любезны объяснить мне, каким образом вы совершили это преступление?

— Когда гости ушли, — ответил Мак Кеннан, — в Бриар-Маноре остался один доктор Торнтон. До тех пор, пока он оставался в комнате, я ничего не мог делать. Когда он ушел, Кардиф вошел в библиотеку, где его ждала дочь. Девушка была чрезвычайно взволнована и, мне кажется, они ссорились друг с другом. Кардиф открыл дверь и, по-видимому, позвал кого-то. Вошел слуга, но вскоре вышел. Через минуту вышла и мисс Кардиф. Как только она вышла из библиотеки, в комнату вошел Креган. Кардиф был, вероятно, в чрезвычайно плохом настроении, так как через некоторое время стал ссориться с Креганом. Приблизительно через пять минут мистер Креган вышел.

— Вы видели, как он ушел из дому? — спросил Джонсон.

— Да. Он немедленно ушел из дому. Кардиф направился в спальню. Между тем, в библиотеку вошел слуга, поставил на стол виски и соду и вышел из комнаты. Кардиф вернулся, сел за письменный стол, открыл ящик и вынул оттуда бумаги. Я узнал свои бумаги. Я вам уже сказал, что решил его убить. Быть может, я бы все же не сделал этого, если бы не увидел выражения его лица. Этот человек захлебывался при мысли о деньгах, которые он заработает, использовав мое изобретение для массовых убийств. Открытие, предназначавшееся для блага человечества, попало в руки предателя; голубой луч послужит для угнетения слабых и бедных и вместо мира справедливости и счастья, который я себе представлял, я увидел мир нужды, страданья и торжествующей тирании. Я бросился к своему аппарату, нажал рычаг и направил на предателя голубые лучи. Кардиф отодвинул бумаги, налил себе виски и поднес бокал к губам. Я привел в движение аппарат, луч, как молния, прорезал стену библиотеки, и Кардиф замертво упал на пол. Тогда я приостановил действие аппарата.

О’Киффе поднял голову.

— Я не понимаю одного, мистер Мак Кеннан. Вы знали, что в убийстве подозревают Крегана. Как вы могли допустить, чтобы из-за вас пострадал другой человек?

Мак Кеннан бросил сыщику взгляд, полный упрека.

— Я пытался доказать невиновность Крегана, мистер Джонсон…

— Да, да — поспешно ответил Джонсон, — вы сделали все возможное. Виноват только я один.

И тихо прибавил:

— Теперь я понял, почему собака вела себя так странно.

— Какая собака? — раздраженно спросил О’Киффе. — Вы упоминаете о какой-то собаке уже второй раз. Вы ничего мне не рассказывали об этом.

— В другой раз, — ответил сыщик, несколько пристыженный. — Продолжайте, пожалуйста, — обратился он к Мак Кеннану.

— После смерти Кардифа мне необходимо было получить бумаги. Они могли снова стать орудием смерти и разрушения. Мне было известно, что О’Киффе принимает деятельное участие в розысках преступника. Я знал, — он дружелюбно взглянул на репортера, — как он умен, знал, что он, если ему поможет случай, сможет разгадать мою тайну. Я спрашивал себя, зачем он взял с собой бумаги. Не мог же он подозревать, что существует связь между ними и смертью Кардифа? Между тем, арестовали Крегана, все улики были против него. Я был близок к отчаянию — собирался признаться во всем и покончить с собой. Одно только удерживало меня. С самых ранних лет я считал, что моя жизнь принадлежит не мне, а человечеству, я считал, что я признан свершить великое дело. Если бы Креган был осужден, то я, конечно, сознался бы во всем. Все это время я стремился получить свои бумаги. Однажды я чуть было не получил их обратно. Увидев, как О’Киффе положил их в ящик стола в библиотеке Бриар- Манора, я немедленно поехал к мисс Кардиф, которая отказалась впустить меня туда, так как О’Киффе запечатал двери библиотеки. Я был поражен и понял, что О’Киффе борется против голубого луча. Вернувшись в башню, я увидел, как в комнату вошел Лок. Он сел у письменного стола, достал из ящика различные бумаги, среди которых я узнал и свои. Я не боялся того, что Лок раскроет мою тайну, но я полагал, что Кардиф назвал ему имена людей, которые были причастны к заговору в Дублине, и что Лок только ожидает удобного случая, чтобы использовать это сообщение. Я вспомнил о его пребывании в Ирландии и о зверском обращении с политическими заключенными во время его управления. Убить этого человека было не преступлением, а актом справедливости. Если бы я рассказал вам о его безумной жестокости по отношению к женщинам и детям — женам и детям так называемых преступников, — то даже мистер Джонсон, стоящий на страже закона, сказал бы, что этот человек был достоин смерти. В этот момент, когда он вынимал из портсигара папиросу, я направил на него лучи и убил его. Я немедленно поехал в Бриар-Манор в надежде, что, наконец, получу свои бумаги. Мисс Кардиф думала, что я пришел потому, что меня вызвали по телефону, но лакей уже не застал меня на заводе.

Вы помните, как мы втроем остались в библиотеке? По поведению О’Киффе я догадался, что он что-то знает. Я понял, что моя судьба решена, но я еще не сдавался. Я считал, что не имею права не использовать той силы, которая была в моих руках.

Он обратился к О’Киффе:

— Я знал уже, что в вашем лице имею серьезного противника и что борьба идет не на жизнь, а на смерть. Когда вы сказали, что возьмете бумаги с собой, я не решался протестовать, боясь навлечь на себя подозрение.

Припомните последнее посещение голубого луча в вашу комнату, О’Киффе, после того, как в газетах появилось сообщение о том, что ваша касса взломана и из нее похищены документы.

О’Киффе утвердительно кивнул головой.

— Вы и Джонсон спрятались под диваном. Согласитесь, О’Киффе, что вы поступили по-ребячески. Неужели вы могли допустить, что диван послужит препятствием лучу, проникающему сквозь толстые стены? Увидев вас обоих, я понял, что мне нужно сделать выбор: либо убить вас обоих, либо погибнуть самому. Одно мгновение я чуть было не поддался искушению. Инстинкт жизни здорового человека чрезвычайно силен и во мне, кроме того, я верил в свою миссию. Я верил в то, что все, преграждающее мне путь к осуществлению этой миссии, должно быть уничтожено. Какое значение могли иметь две человеческих жизни по сравнению с счастьем миллионов людей! Да, в то время, когда лучи скользили над диваном, вам обоим грозила смертельная опасность.

О’Киффе посмотрел Мак Кеннану в глаза и сказал:

— Я знал это.

— Моя рука лежала на рычаге, я был в экстазе, я чувствовал себя господином над жизнью и смертью — одно движение моей руки — и… Тогда у меня промелькнула мысль, мысль, заставившая остановиться кровь в жилах, и я с ужасом отдернул руку. Я, который стремился всю свою жизнь к самосовершенствованию, я, носивший в своем сердце высокие идеалы, устремлявшиеся ко всему высокому, я мог, хотя бы на минуту, подумать о том, чтобы использовать открытую мной силу для того, чтобы спасти свою жизнь. Чем же в таком случае станет голубой луч в руках других людей, людей без всяких идеалов, бессердечных и жестоких? И я пришел к заключению, что мое изобретение не принесет человечеству ничего, кроме страданий.

В голосе Мак Кеннана звучала глубокая скорбь. Его энергичное лицо было бледно.

— Так как я лишился веры в то, что сумею принести пользу человечеству, жизнь потеряла для меня всякую цену. Перед вами человек, который готов был пожертвовать всем для общего блага. Когда я убедился, что мое открытие не принесет ничего, кроме вреда все было кончено. Во мне нет больше веры. Даже, если бы не открылось, что я убил Кардифа, я не мог бы продолжать жить, потому что человек, потерявший веру в будущее,

совершенно бесполезный член общества.

Снова наступила гнетущая тишина. Джонсон вопросительно взглянул на О’Киффе, но тот не отрываясь смотрел на Мак Кеннана. Сыщик медленно поднялся и дрожащим голосом произнес:

— Я должен исполнить свой долг. Именем закона, вы арестованы.

Тяжелая рука легла на плечо сыщика и заставила его снова опуститься в кресло. Перед ним стоял О’Киффе. Бледный, потрясенный, он умоляюще смотрел на него.

— Не спешите, Джонсон, не спешите! Есть нечто высшее, чем долг.

Мак Кеннан печально улыбнулся.

— Благодарю, О’Киффе. Я всегда знал, что вы великодушный противник. Я понял с первого момента, что значит ваше сегодняшнее посещение. Нельзя идти наперекор судьбе. У меня есть еще одно желание: я хотел бы привести в порядок мои бумаги и аппарат. А затем делайте со мной все, что хотите.

Он опустил голову.

— Вы согласны, Джонсон? — сказал репортер. — Сойдем вниз; я ручаюсь за него: он не убежит.

Сыщик на мгновение задумался: исповедь Мак Кеннана произвела на него потрясающее впечатление.

— Хорошо, — резко ответил он, стараясь скрыть волнение. — Идем…

Мак Кеннан пожал О’Киффе руку.

— Благодарю вас.

О’Киффе и Джонсон вышли и стали ждать. Ни у одного из них не было желания говорить. О’Киффе не мог подавить нервной дрожи.

Вдруг раздался сильный взрыв. Джонсон вскочил,

хотел подняться наверх, но О’Киффе удержал его. На минуту сыщик остановился, но тотчас же в нем проснулось чувство долга, и он, взбежав по лестнице, ворвался в башню. О’Киффе последовал за ним.

Густые клубы голубоватого дыма наполняли комнату.

Не говоря ни слова, О’Киффе дрожащей рукой указал на гигантский аппарат, стоящий в углу. На нем лежал труп Мак Кеннана. Его покрытое смертельной бледностью лицо было обращено вверх, на губах застыла печальная улыбка.

— Свершилось! — торжественно сказал О’Киффе.

В открытую дверь ворвался ветер, раздувая пламя, распространявшееся по полу, по стенам и доходившее уже до самой двери.

— Скорее! — воскликнул Джонсон, схватив О’Киффе за руку. — Нельзя терять ни минуты!

Они бросились бежать, преследуемые грозной стихией. Джонсон забежал в контору и вызвал по телефону пожарную команду. Затем он стал догонять О’Киффе. Вся башня была в огне. Красные и фиолетовые языки пламени подымались ввысь, окружая огненной диадемой шпиль башни.

Эпилог

Газеты подняли неимоверный шум вокруг имени Джона Гэя. Для публики он так и остался Гэем. Его превозносили до небес, и совершенные им убийства казались чем-то незначительным по сравнению с его открытием; кроме того, своим трагическим концом Мак Кеннан как бы искупил свои преступления.

Пламя поглотило всю башню; оно пощадило только железный остов огромного аппарата для получения голубых лучей.

Расхваливали также и Джонсона.

«Всякий другой на его месте», — писали газеты, — «при наличии таких тяжких улик против мистера Аллана Крегана успокоился бы на своих лаврах и считал бы его вину доказанной. Однако, наш знаменитый сыщик никогда не считает законченным дело, по поводу которого у него возникает хотя бы самое незначительное сомнение. Мистер Джонсон не переставал изучать все обстоятельства дела Кардифа и с помощью своего друга, известного журналиста, сотрудника „Звезды Свободы“, мистер Джонсон пошел по другому следу и в конце концов получил доказательства полной невиновности мистера Крегана».

Молодой инженер 3-го января был освобожден из тюрьмы. Он теперь станет во главе Кардифовских заводов и после того, как окончится траур, состоится его свадьба с мисс Винифред Кардиф.

В столовой Бриар-Манор собралось небольшое общество. О’Киффе и Джонсон были приглашены для того, чтобы отпраздновать официальную помолвку Винифред и Аллана Крегана.

Мисс Кардиф была очаровательна. На ее щеках снова появился румянец. Глаза светились счастьем. У Крегана тоже был счастливый вид, и он взирал на все и всех с нескрываемым удовольствием. Один лишь О’Киффе был грустен. При взгляде на Винифред и Крегана он испытывал острую боль.

Нет, ему положительно не следовало так часто видеться с этой прелестной девушкой, принимая во внимание, что она — невеста его друга. Он пытался развлечься и подавить мучившую его боль, называл себя дураком, но безрезультатно. Он радовался счастью Аллана, но вместе с тем не мог изгнать из своих мыслей образ Мак Кеннана, благородного человека с сильным духом, который был сломлен жизнью.

После обеда О’Киффе, не желавший, чтобы его скверное настроение было замечено, направился в зимний сад. Через короткое время его там разыскал Джонсон и подошел к нему с протянутой рукой.

— Я вас должен поблагодарить за то, что вы не дали мне совершить ужасной несправедливости. Простите, что я сомневался. Вы были дальновиднее меня, мистер О’Киффе. Я был бы счастлив, если бы вы разрешили мне быть вашим другом.

О’Киффе сердечно пожал ему руку.

— Охотно, Джонсон. Никто кроме вас не простил бы мне того, что я был прав.

— Мне бы очень хотелось знать, что именно направило ваши розыски по верному пути. Не расскажете ли вы мне об этом?

О’Киффе устало вздохнул.

— Охотнее я забыл бы обо всем этом; в связи с обстоятельствами этого дела у меня возникают очень грустные воспоминания.

— Вы говорите о трагическом конце этого несчастного Гэя?

— О его трагической смерти и о его трагической жизни. Представьте себе, что должен был выстрадать человек, сделавший величайшее открытие нашего века и принужденный признать, что это открытие не принесет человечеству ничего, кроме вреда!

О’Киффе умолк и устремил угрюмый взгляд вдаль.

— Да, я знаю, — сказал Джонсон. — И мне тоже становится грустно при воспоминании об этом из ряда вон выходящем человеке.

Наступило короткое молчание. Затем Джонсон снова обратился к О’Киффе:

— Мне бы не хотелось показаться навязчивым, О’Киффе, но в виду того, что я очень хочу узнать, как вы построили свою теорию, я еще раз прошу вас рассказать об этом.

О’Киффе улыбнулся.

— Пусть будет так, я ведь все равно вижу, что вы не оставите меня в покое.

Он сел, закурил папиросу и начал:

— Сначала вся моя теория была построена на одном лишь — на моей уверенности в том, что Креган невиновен. Я был с ним близко знаком и считал его неспособным на убийство. Итак, мне были известны два факта: что Кардиф был убит и что убийца его не Креган. Судя по всему, убийство могли совершить два человека: Торнтон и мисс Кардиф. Показания лакея о том, что он видел Кардифа живым после того, как доктор ушел, убедили меня в невиновности Торнтона, и признаюсь, что некоторое время я был уверен, что убийца — мисс Кардиф. Все говорило против нее: плохие отношения между нею и отцом, их ссора в тот вечер и несогласие Кардифа на ее брак с Креганом.

Джонсон облегченно вздохнул.

— Значит, и вы также заблуждались. Теперь мне легче.

— Да, но я очень скоро убедился в том, что мисс Кардиф невиновна, — продолжал О’Киффе. — Я думаю, что вы помните мои заключения по этому поводу и мне не нужно их повторять.

Джонсон утвердительно кивнул головой.

— Да, ваши доводы заставили меня призадуматься.

— Итак, я продолжал оставаться у своей исходной точки: Кардиф был убит и убил не Креган. Невозможно было определить, от чего наступила смерть. Конечно, я подумывал об отравлении. Правда, трудно было предположить, чтобы кто-нибудь мог незамеченным войти в библиотеку и всыпать яд в виски, но если бы это даже и удалось, то куда мог исчезнуть бокал? Во время обыска в библиотеке я нашел на письменном столе кусок расплавленного металла. Я знал, что Кардиф всегда пил виски из серебряного бокала. Бокал исчез, а на письменном столе я нашел кусок металла. Вот что навело меня на след. Серебро плавится только при очень высокой температуре. Как могла быть в библиотеке достигнута такая температура? Что ее могло вызвать? Электричество? Я уцепился за эту мысль, единственную, заключавшую в себе долю правдоподобности. И все же это казалось мне смешным. Я осмотрел в комнате всю электрическую проводку, но ничего не нашел. Абсолютно ничего.

Между тем, арестовали Крегана. Вы считали его виновным; я должен был его спасти. Но каким образом? Случай помог мне.

Однажды мне вздумалось пойти осмотреть библиотеку. И в то время, как я там находился, произошло нечто необычайное. Я увидел своими собственными глазами нечто…

— Голубой луч! — воскликнул Джонсон.

— Да! Но я не только увидел его, я почувствовал его прикосновение. На мою руку упал луч, и после этого в течение четырех минут моя рука была как бы парализована. Тогда я понял, что имею дело с какой-то неведомой силой, которая может не только проникать сквозь стены, но и разрушить органическую жизнь материи или, по крайней мере, парализовать ее. Быть может, Кардиф был убит этой же самой силой. Но откуда взялся этот луч, кто послал его? Все взятое подействовало на меня, как приступ лихорадочного бреда, как дурной сон. Когда я возвращался домой, мне казалось, что я схожу с ума. Ведь, невозможно, чтобы электрический ток проникал сквозь стены. По всей вероятности, это был оптический обман. Однако, с другой стороны, я в продолжение нескольких минут не мог двинуть рукой, на которую упал голубой луч. Через несколько дней, благодаря одному случаю у меня в комнате, я убедился в том, что не фантазирую. У меня стоит несгораемый шкаф, на дверце которого поблизости от замка я заметил каплю расплавленного металла, похожую на большую серую слезу. Я прекрасно помнил, что ее там раньше не было. Разумеется, я сейчас же подумал о таинственном голубом луче, который видел в библиотеке. Но каким образом он проник в мою комнату? Тогда, как молния, у меня блеснула догадка: в этот шкаф я запер бумаги, найденные в библиотеке, те бумаги, которые, как вы думали, содержат деловые тайны и не имеют никакого отношения к делу об убийстве Кардифа. Повинуясь какому-то смутному чувству, я взял с собой эти бумаги и решил, что ознакомлюсь с ними дома. Теперь я был убежден, что между ними и голубым лучом есть какая-то связь. И я решил, что мне необходимо еще раз увидеть голубой луч. Для того, чтобы разобраться во всем этом, я выработал план действий, принес бумаги в Бриар-Манор, спрятал их в письменный стол в библиотеке, запечатал двери и просил мисс Кардиф никого не впускать в библиотеку. От того человека, в распоряжении которого имеется голубой луч, думал я, по-видимому, ничего нельзя скрыть.

— Вы тогда уже подозревали Мак Кеннана?

— Нет, ни капельки. Это мне совершенно не приходило в голову, несмотря на то, что я видел у него на письменном столе такие же бумаги. У меня была только одна мысль снова увидеть голубой луч. После того, как я ушел, приехал Лок и принудил мисс Кардиф впустить его в библиотеку. Он заперся там, и, когда через час взломали дверь, его нашли там мертвым. Для меня было ясно, что его убила та же рука, которая убила Кардифа.

Тогда я заметил нечто такое, что в первый раз заставило меня заподозрить Мак Кеннана. Мы все были потрясены убийством Лока, только на него одного оно не произвело особенного впечатления. Меня еще поразило то, что он пришел через две минуты после того, как его вызвали. От завода до Бриар-Манора было не менее семи минут ходьбы, а по запыленным ботинкам Мак Кеннана видно было, что он пришел пешком. Отсюда я заключил, что он ушел с завода до того, как ему телефонировали.

Потом разыгрался небольшой эпизод с бумагами. Вы припоминаете?

— Плохо. Меня тогда занимали другие мысли.

— Я попросил Мак Кеннана дать мне на несколько дней бумаги, но был уверен, что он откажет мне в этом. К моему удивлению, он согласился, сказав, что бумаги не очень важны, но я великолепно знал, что бумаги очень важные. Для чего солгал Мак Кеннан?

Это облегчило мою задачу, и с тех пор я решил следить за Мак Кеннаном. Благодаря тому, что Крэйн работал на заводе Кардифа, это оказалось нетрудным. Через него я узнал, что Мак Кеннан имеет обыкновение запираться в башне. Крэйн был в восторге от Мак Кеннана. Он считал его гениальным. Мне пришла в голову мысль: не может ли быть, чтобы Гэй сделал открытие, которое совершит переворот в науке? Но все же у меня против Мак Кеннана не было ни одной улики. Когда я шел домой из Бриар-Манора, я нашел на земле много мертвых птиц. Я поднял их и, разлядывая, увидел, что они были покрыты точно такими голубыми пятнами, какие были найдены на трупах Кардифа и Лока. Это обстоятельство тоже послужило уликой. Я стал ломать себе голову над вопросом, какое отношение имеет Мак Кеннан к голубому лучу и к бумагам. Тогда я решил инсценировать ограбление собственной квартиры. Вы вспоминаете о двух заметках, которые мы поместили в газетах? Я подумал, что, если газета попадет в руки к тому, кто владеет голубым лучом, он направит луч в вашу и мою квартиру. Через Крэйна мне удалось узнать, в котором часу доставляются газеты на заводы Кардифа. Результаты вам известны.

Еще прежде, чем Крэйн в тот вечер закончил свои вычисления, я уже знал результат и знал, что луч исходит из башни завода Кардифа. Еще одно — следы, оставленные на полу за драпировкой в библиотеке Бри- ар-Манор, были оставлены не Креганом, а лакеем. Когда я это установил, лакей сознался, что он подслушивал за дверью.

Вот, кажется, все. Конечно, если бы я случайно не увидел голубого луча в библиотеке, я бы, вероятно, и сейчас не знал, кто убийца Кардифа.

— У вас действительно все данные для того, чтобы стать знаменитым сыщиком, О’Киффе, — заметил Джонсон. — Разрешите мне прибегнуть к вашей помощи, когда мне нужно будет расследовать какое-нибудь запутанное дело.

— Не делайте этого: заниматься сыском мне изрядно надоело.

Джонсон рассмеялся:

— Подождите до следующего раза. Это, как с пьянством: кто раз начал пить, тот уже не может перестать.

Во время их разговора в зимний сад незаметно вошли Аллан и Винифред.

— Вот вы где, — сказала Винифред. — Мы уже недоумевали, куда вы скрылись. Что с вами, мистер О’Киффе? Я никогда еще не видела вас таким печальным.

Она со счастливой улыбкой взглянула на Крегана и продолжала:

— Я так счастлива сегодня и хотела бы, чтобы все мои друзья были счастливы.

О’Киффе помолчал одно мгновение; он подумал о человеке, жизнью которого пришлось пожертвовать для того, чтобы спасти Крегана, и он снова ощутил острую боль. Взглянув на Винифред, он подумал: «Нет, сегодня нельзя омрачать ее счастья». Он заставил себя улыбнуться и сказал:

— Ваши друзья счастливы, неправда ли, Джонсон? Джонсон кивнул головой и направился вместе с другими в зал.

---

Источник текста: Десбери, Лауренс Г. Голубой луч (Der blaue strahl) Роман / Пер. М. и Р. Зельдович. — Москва: Пучина, 1927 (книжная фабрика Центр. изд-ва народов СССР). — 268 с., [4] с. объявл.; 18х13 см.