Георгий Чулков. Голос из могилы
----------------------------------------------------------------------------
Источник: "Новелла Серебряного века". Изд-во: Москва, "Терра", 1994.
Оригинал здесь: Библиотека Александра Белоусенко
Дополнительная правка: В. Есаулов, июль 2004 г.
----------------------------------------------------------------------------
I
Весною 1650 года в одном из воскресных нумеров Антверпенской газеты
было напечатано: "В Швеции умер дурак, который говорил, что он может жить
так долго, как он пожелает". Это был Декарт {1}. В сочинениях Христиана
Гюйгенса {2} читатель найдет замечательное письмо философа к брату. Из
этого письма я и заимствую мои сведения о статье Антверпенской газеты,
появившейся два с половиной века тому назад.
1 Декарт Рене (1596-1650) - французский философ, физик, математик,
апологет "рациональной культуры", которая сделает людей "господами
природы".
2 Гюйгенс Христиан (1629-1695) - физик и астроном. Декарт был дружен
со старшим братом Христиана - Константином.
Декарт, веривший в безусловное могущество разума, в самом деле охотно
допускал мысль, что человек завоюет себе бессмертие здесь, на земле. Иные
пылкие ученики его готовы были поверить в бессмертие своего учителя и
весьма изумились, когда Декарт скончался.
Мои религиозные убеждения исключают веру в земное бессмертие, однако и
я склонен думать, что человек может по произволу продлить жизнь свою
собственную или кого-либо из иных людей. В конце концов страшный закон
смерти восторжествует на земле, но борьба с этим законом и даже временная
над ним победа возможна. Вопреки мнению Декарта, я думаю, однако, что сила,
противоборствующая смерти, не есть наш верховный разум. Я верю, что эта
тайная сила заключается в нашей воле.
Я знаю по опыту, как могут сочетаться души, и как они могут влиять
друг на друга, и как это влияние переходит за грани внешнего мира.
Я прошу выслушать меня не только тех, кто склонен допустить
существование миров иных, и тех, кто утверждает самоуверенно предельный
агностицизм. Дело в том, что я сам скептик, милостивые государыни и
милостивые государи. Но я умею скептически относиться решительно ко всему -
даже к самому крайнему скептицизму. Вот почему я не восхищаюсь Пироном,
который прошел равнодушно мимо попавшего случайно в яму Анаксарха {1},
полагая, что всякая видимость ничего не значит и что поэтому решительно все
равно, протянет или не протянет он руку своему злополучному ученику. Как ни
низко я ценю здравый смысл, однако при известных условиях необходимо
пользоваться его указаниями. И это, надеюсь, примирит меня кое с кем.
Итак, я начинаю мое повествование о событиях моей жизни, о моей любви
и о моих страданиях. Я любил мою жену, любил нежно и пламенно. И самое имя
ее - Вера - звучало для меня как обетование райского света.
Мне так же трудно выразить мои благоговейные чувства, мое восхищение и
мой восторг, как трудно определить словами прелестное очарование моей Веры.
Никогда не встречал я женщины более искренней и правдивой, но никогда также
не приходилось мне открывать в душе человека столько противоречий, острых и
неожиданных.
Вера всегда оставалась собою - страстная и целомудренная, мудрая и
наивная, строгая и добрая, жестокая и готовая пожертвовать своею жизнью и
пойти на казнь без трепета и сомнений. Она была женственна, как земля, как
вечная Ева, но в ее сердце звучали песни, занесенные в наш мир ангелами из
голубой страны, где первоисточник предвечной гармонии. Однако она,
по-видимому, вовсе не сознавала, что неземной свет сияет в ее глазах, и
была привязана к земле безраздельно, как растение.
1 Вот почему я не восхищаюсь Пироном, который прошел равнодушно мимо
попавшего случайно в яму Анаксарха... - Пирон из Элиды (ок. 365 - ок. 275
до н. э.) - древнегреческий философ, основатель скептицизма, проповедовал
теорию полного "безразличия" ко всему окружающему. Анаксарх - друг Пирона,
ученик древнегреческого философа Демокрита.
II
Два года мы счастливые жили в России - я и моя жена. На третий год мы
решили уехать в Италию.
Мы приехали в Венецию поздно вечером. Когда черная гондола беззвучно
отчалила от вокзала и гондольер, неспешно гребя веслом, направил ее вдоль
безмолвного канала; когда мы почувствовали странную тишину венецианской
ночи и услышали шуршащие шаги запоздавших прохожих, торопливо переходивших
по горбатым мостам; когда мы вошли в отель, у порога которого при свете
фонаря плескалась зеленая вода, и увидели нашу комнату с огромным распятием
и с мебелью, уцелевшей, по-видимому, от времен Гольдони, Тьеполо и
Казановы, мы вдруг почувствовали, что вот сейчас безвозвратно канул в
прошлое наш далекий пустынный мир, где мы любили друг друга так страстно и
так верно.
Дни и ночи, проведенные нами в Венеции, Падуе и Флоренции, угасли, как
сны. Мы спешили в Рим.
- В Рим! В Рим! - говорила Вера в непонятном восторге, почти в
экстазе.
И я разделял ее чувства и хотел поскорее увидеть Рим, где мы намерены
были поселиться на несколько месяцев. Но уже по дороге из Флоренции в Рим у
меня явилось новое чувство, похожее на страх. И я боялся сам себе
признаться, что я уже знаю, как будет опасно для меня пребывание в Риме.
- Стыдно быть суеверным, - повторил я, смущаясь, однако, все более и
более по мере того, как мы приближались к Вечному Городу.
Сначала предчувствия мои не оправдались. Ничто не нарушало нашего
счастья. Рим очаровал и пленил нас.
Мы поселились на вершине Капитолийского холма {1}, на via del
Campidoglio, которая спускается вниз к Римскому Форуму {2}. Из наших окон
видны были античные развалины - три колонны, оставшиеся от храма
Веспасиана, камни храма Согласия, базилика Юлия {3} и прочие обломки
великолепного Рима. Но не этот мертвый город, когда-то суровый, мощный и
страшный, увлек нас. Мы восхищались Римом Возрождения, безумной пышностью
Ватикана, но еще более мы полюбили христианский Рим первых веков,
таинственную прелесть строгих фресок, их дивную монументальность в духе
Византии. И в то же время мы радостно улыбались, любуясь вольною роскошью
Бернини4 и мрамором иных вилл, созданных по прихоти людей XVIII века.
Мы наслаждались Римом, жадно вдыхали воздух Кампании, уезжали за
город, бродили по окрестностям, отыскивая все новые и новые сокровища,
припоминали историю и с непередаваемым чувством касались камней, которые
были свидетелями великих событий. Но в глубине моей души я таил смутную
тревогу, как будто моему счастью угрожала близкая опасность.
Однажды, гуляя по Риму, мы зашли в базилику св. Климента5. Как
необычайна эта церковь! Она глубоко ушла в землю. И в то время, когда в ее
верхнем ярусе, над землею, служат мессу среди средневековых стен,
украшенных богатою мозаикою, представляющей Христа с символа-ми
евангелистов, св. Климента, св. Лаврентия и св. город Вифлеем6, там, в
глубине, под мрачными сводами скрывается иная, безмолвная церковь, где при
свете свечи можно рассмотреть древнейшие фрески первых веков христианства,
бледные и полустертые, но еще сохранившие выразительность рисунка, в
котором явственно отразилась экстатическая и целомудренная душа художника.
А еще ниже, еще глубже ушла в землю третья, ныне недоступная церковь -
языческая: здесь был когда-то храм Митры и когда-то здесь совершался
таинственный ритуал - дар загадочного Востока утомленному безверием Риму.
1 Мы поселились на вершине Капитолийского холма... - один из семи
холмов Древнего Рима, исторический центр города.
2 ...к Римскому Форуму - общественно-политический центр Древнего Рима.
3 ...базилика Юлия - в базилике Юлия (54 н.э.), самой большой в
Древнем Риме, собирался сенат.
4 Бернини Джовани Лоренцо (1598-1680) - итальянский скульптор,
художник, представитель барокко. К числу его творений принадлежит колоннада
на площади перед собором Св. Петра в Риме.
5 ...базилику св. Климента - одна из построек раннего христианства (IV
в. н. э.), обнаруженная под церковью XII в.
6 ...св. город Вифлеем - палестинский город, родина Иисуса Христа.
Когда мы вошли в церковь, службы не было. Мы осмотрели мозаику и
спустились вниз в обществе нескольких случайных туристов. Впереди нас шел с
фонарем монах и говорил по-французски с итальянским акцентом, указывая на
фрески:
- Вот... На стенах надписи седьмого века...
- Вот... Христос, благословляющий по греческому обычаю...
Его монотонный голос странно и тоскливо звучал под сводами. Мы покорно
следовали за монахом и рассматривали фрески, не столько восхищаясь их
красотою, сколько благоговея перед их древностью. Но вдруг и я, и Вера
остановились, пораженные и взволнованные одним чувством - тем волнующим,
острым, беспокойно сладостным чувством, которое рождается в сердце, когда
видишь шедевр, отразивший твою мечту, повторивший твой сон, который ранил
когда-то твое сердце. Это была фреска в нише - Мадонна с Иисусом на руках.
Часть фрески погибла. Едва-едва сохранились очертания фигуры Богоматери и
облик Христа; но лицо Вечной Девы, заключенное в византийскую корону и
окруженное золотым нимбом, было дивно и загадочно, прекрасно и нежно.
- Глаза! Какие глаза! - прошептала Вера, касаясь рукою моей руки.
Я обернулся и вздрогнул. Рядом с Верою стояла другая женщина. Глаза
этой незнакомки были тождественны с глазами Мадонны.
То, что Вера обратила внимание на это поразительное сходство,
исключало возможность истолковать мое впечатление как случайную иллюзию. И,
однако, какое-то странное и неприятное подозрение мгновенно возникло у меня
в душе. В чем я сомневался: в том ли, что это сходство в самом деле так
очевидно для всех, или в том, следует ли обращать внимание на сходство,
столь непонятное и странное? "Хорошо ли, - думал я, - придавать значение
этому случайному совпадению? Мастер VI века, писавший Мадонну, верил в ее
чудесную непорочность, а эта женщина, несмотря на поразительное внешнее
сходство, по-видимому, вовсе не свободна от земных страстей". Как будто
подчиняясь какому-то внушению, я обернулся и стал пристально разглядывать
незнакомку. Да, это были те же черты, та же строгая линия бровей, тот же
овал подбородка, те же пылающие загадочные глубокие глаза, обведенные
темно-синими кругами, и тот же, наконец, рот... Но в то же мгновение я
вдруг понял, чем отличается лицо незнакомки от лица Мадонны.
Незнакомка чуть-чуть улыбнулась. И лишь эта едва заметная улыбка,
лукавая и двусмысленная, нарушала тождество двух женских лиц, в жизни и на
фреске, - двух лиц, так неожиданно возникших передо мною в этой подземной
церкви, при мерцающем свете восковой свечи.
Все эти мысли мгновенно пронеслись в моей душе. Незнакомка заметила,
какое впечатление она произвела на меня и на мою спутницу.
- Посмотрите наверх, господа,- забормотал на своем
итальянско-французском языке монах, указывая на фреску над аркой, - вот
Христос, окруженный ангелами и святыми...
Незнакомка вздрогнула почему-то и выронила из рук бедекер {1}. А когда
я поднял его, она, краснея, сказала по-русски:
- Благодарю вас.
При выходе из базилики мы познакомились. Эта женщина, чье сходство с
Мадонною так изумило меня и Веру, оказалась русскою дамою, путешествующей
по Италии в обществе своей старой родственницы, которая, по ее словам,
осталась на этот раз в отеле, потому что чувствует себя не очень хорошо.
Когда мы расстались, сообщив друг другу наши адреса, я поспешил поделиться
с Верою моим впечатлением, и она сказала, что не менее, чем я, изумлена
этим сходством нашей соотечественницы с образом Вечной Девы, пригрезившейся
четырнадцать веков назад какому-то итальянскому мастеру.
- Но как странно улыбается эта русская, - сказала тихо Вера.
И я ничего не ответил ей тогда, но я почувствовал, что наша встреча
неслучайна и что улыбка эта будет фатальной для меня.
1 ...бедекер - слово "бедекер" стало названием путеводителей: Карл
Бедекер (1801-1859) основал в 1827 г. издательство для выпуска
путеводителей по разным странам.
III
На другой день на Piazza di Spagna мы встретили графиню Елену
Оксинскую - так звали нашу новую знакомую. Вера предложила ей поехать с
нами за город по Via Appia к катакомбам св. Каликста {1}. Она тотчас же
согласилась. Эта поездка сблизила нас. И вот начались наши странные
свидания втроем - в галереях, театрах, музеях, базиликах и виллах...
Неожиданная нежность Веры к графине, жизнь которой нам совсем была
неизвестна, смущала меня, и я даже предостерегал ее от сближения с этой
загадочной женщиной. Но и сам я испытывал на себе влияние ее чар, и были
минуты, когда у меня являлось желание бежать из Рима, чтобы не видеть
графини Елены, ее двусмысленной улыбки, ее таинственных глаз и тонких рук,
нежных и бледных, как лилии.
1 ...катакомбам св. Каликста - катакомбы - подземные помещения
естественного или искусственного происхождения, использовались во II-IV вв.
н. э. ранними христианскими общинами, вынужденными скрываться от
преследований властей. Некоторые катакомбы украшены богатыми росписями.
Графиня Елена очаровала нас, однако, тою непринужденностью, которая
свойственна настоящим аристократам, чьи предки в течение многих веков
привыкли к личной свободе и к счастливому обладанию сокровищами мировой
культуры. Но я до сих пор не могу понять, как она при ее высоком уме,
тонком вкусе и прекрасном образовании могла примирить свой аристократизм с
явной благосклонностью к одному ничтожному и лживому человеку, о котором я
должен рассказать сейчас, чтобы выяснить мое отношение к событиям,
связанным с именем графини Оксинской.
Сеньор Николо Джемисто был тот человек, дружба которого с графиней
Оксинскою казалась мне странной. Нередко видел я графиню в обществе ее
тетки, дряхлой старушки, едва ли способной мыслить здраво, и этого
неприятного мне Джемисто, австрийского венгерца, присвоившего себе
почему-то итальянскую фамилию.
Однажды графиня Елена пригласила меня и жену мою к себе в отель на
чашку "русского" чая, и мы, не колеблясь, приняли это приглашение, о чем
теперь я готов сожалеть, потому что вечер этот был для меня началом
грустных событий, свидетельствующих о моей слабости и, пожалуй, о моем
позоре.
В этот памятный для меня вечер графиня Елена была пленительна и нежна,
остроумна и загадочна более, чем когда-либо. Ее изумительное сходство с
образом Богоматери и в то же время эта непонятная тонкая ядовитая улыбка,
такая неожиданная при этом сходстве, экстатический блеск ее глаз и строгая
линия лба - все это внушало мне волнующие чувства, быть может, подобные
влюбленности.
Когда графиня познакомила меня с сеньором Джемисто, я невольно
вздрогнул, почувствовав в лице этого человека что-то лживое и болезненное
вместе с тем. Цвет лица его был странно белый, что делало его похожим на
куклу. Как будто неживая маска, с приклеенными черными усами, надета была
на лицо этого сеньора, а настоящие черты его были тщательно скрыты. Вот
почему казалось лживым это мертвое лицо. Однако глаза Николо Джемисто
быстро бегали в отверстиях этой белой личины, скрывавшей какую-то тайну. И
красные губы Джемисто, искривленные в неизменную улыбку, пугали меня,
вызывая невольно воспоминание о рассказах про вампиров и упырей.
Благодаря находчивости графини и ее умению руководить обществом,
завязался разговор, несмотря на то, что у меня возникла в душе определенная
антипатия к сеньору Джемисто, хотя, разумеется, я старался ее скрыть и
сохранить спокойствие. Мне было трудно это сделать, потому что тема нашей
беседы могла бы вызвать ожесточенный спор, и я тщетно уклонялся от
обсуждения по существу вопросов, затронутых графинею и Джемисто. Я вынужден
был возражать иногда самоуверенному сеньору, утверждавшему весьма
легкомысленно такие вещи, которые, на мой взгляд, свидетельствовали о его
неумном суеверии или об его недобросовестности. Мы разговаривали о
телепатии, телекинетии, телефонии и телесоматии {1}, причем Джемисто судил
обо всех этих формах анимизма с неприятной развязностью профессионального
медиума {2}.
1 ...разговаривали о телепатии, телекинетии, телефонии и
телесоматии... - Телепатия - в парапсихологии термин, употребляемый для
обозначения передачи мыслей и чувств на расстоянии, без посредства органов
чувств; теле... (от греч. tele - вдаль, далеко) - часть сложных слов,
обозначает действие на большом расстоянии.
2 ...профессионального медиума... - медиум (от лат. medius - середина,
нечто среднее, промежуточное) - в спиритизме посредник между миром духов и
людьми..
И в самом деле, вскоре выяснилось, что сеньор Николо Джемисто считает
себя медиумом, и графиня подтвердила, что глубоко верит в его необычайные,
медиумические свойства.
- Спиритизм, - сказал я, не будучи в силах скрыть моего раздражения, -
вовсе не внушает мне доверия. Вот уже несколько десятилетий господа спириты
тщетно стараются нас уверить в наличности простых фактов, и даже это им не
удается. Почему? Я придаю значение древней и средневековой магии, готов
считаться и с современным оккультизмом, но я не могу игнорировать в то же
время доводов моего разума. А мой разум требует при исследовании новых
явлений, точного метода. Вместо этой желанной точности спириты предлагают
случайные опыты, скомпрометированные, кроме того, многочисленными обманами
шарлатанов.
- Вы еще сомневаетесь в самом существовании медиумических явлений? -
спросил меня Джемисто, улыбаясь своею мертвою улыбкой. - Неужели вы не
доверяете свидетельству таких ученых, как химик Мэпс, или физик Варлей, или
физиолог Майо, или астроном лорд Линдсей?
- Отдельные имена ничего не доказывают. Ученых могли обмануть простые
фокусники.
- Я назвал вам четыре случайных имени,- возразил Джемисто, пожимая
плечами, - но я могу назвать вам мировых ученых, чья наблюдательность и
опытность исследователей не позволяют нам предположить, что они явились
жертвою шарлатанства. Я назову вам всемирно известного Крукса, Бутлерова,
Уоллеса, Де-Моргана, Фламмариона, Цоллнера, Фехнера, Баррета {1}... И я
могу прибавить еще десятки не менее известных и почтенных имен...
- Ах, сеньор, имена ничего не значат в данном случае. Я, в свою
очередь, назову вам Менделеева {2} и целый ряд иных ученых, которые уличали
спиритов в легковерии и легкомыслии.
- Вопрос о медиумизме можно разрешить лишь собственным опытом, -
заметила графиня, желая, по-видимому, прекратить наш запальчивый спор.
- Сеанс! Сеанс! - вдруг совершенно неожиданно забормотала тетушка
графини Елены. - Давайте устроим сеанс... Сеньор Джемисто всегда так
любезен... И я хочу беседовать с князем Василием...
1 ...Крукса, Бутлерова, Уоллеса, Де-Моргана, Фламмариона, Цоллнера,
Фехнера, Баррета... - Крукс В. (1832-1919) - английский естествоиспытатель,
основатель учения о катодных лучах. В 1870-е годы издал две статьи о
спиритизме. Бутлеров А. М. (1828-1886) - русский химик, автор "Статей по
медиумизму". Уоллес (Валлас) А. Р. (1822-?) - английский зоолог, ботаник,
разработал теорию происхождения видов. Вместе с Круксом выступил в защиту
спиритизма. Морган А. (1806-1871) - английский математик, автор книги
"Бюджет парадоксов", в которой содержался богатый материал по истории
алхимии, астрологии, мистики. Фламмарион К. (1842-?) - французский
популяризатор астрономии. Фехнер Г. П. (1801-1887) - немецкий философ,
выдвинул идею психофизики, один из основоположников экспериментальной
психологии.
2 ...назову вам Менделеева - Менделеев Д. И. (1834-1907) - выдающийся
русский химик. Создал комиссию по изучению спиритизма, куда вошли А. Н.
Аксаков, А. М. Бутлеров, Н. П. Вагнер и др. Написал специальное
исследование "Материалы для суждения о спиритизме" (1876).
Я с изумлением посмотрел на старуху. Кстати сказать, я всегда
недоумевал, зачем графиня, путешествуя по Европе, возит с собою эту
развалину. По-видимому, графиня (ее муж - моряк - был в дальнем плавании)
считала неудобным путешествовать одна, без какой-нибудь родственницы - и
вот эта старуха, выжившая из ума, сопровождала ее повсюду для соблюдения
светского приличия. Вероятно, мои предположения не лишены были некоторого
основания.
Тетушка, подняв маленькие сморщенные руки и кивая головою в пышном
чепце, настаивала на том, чтобы все теперь же приняли участие в сеансе.
Я посмотрел вопросительно на мою жену. Она улыбалась снисходительно.
Тогда я заявил, что готов принять участие в сеансе. На середину комнаты
выдвинули круглый столик, вокруг которого все уселись и образовали
медиумическую цепь. Сеньор Джемисто сидел между графинею и ее тетушкою. За
ширмы заранее поместили стол с бумагою, карандашом и колокольчи-ком. На
камин поставили одну горящую свечу. Электричество погасили.
Сеанс начался, и, конечно, последовательно возникали явления, о
которых тысячу раз говорили и писали спириты, ничего не разъясняя, с
какою-то упрямою наивностью. Конечно, столик выстукивал фразы,
бессодержательные и пустые; конечно, дух князя Василия говорил с тетушкою о
придворных сплетнях; конечно, звонил колокольчик за ширмами и на
оставленном там листе неведомая сила написала фразу по-итальянски. "La
Morte trionfa dell 'uomo". Мне скучно было присутствовать при однообразных
опытах. Тогда столик простучал фразу "eteignez la bougie!"
По знаку графини я потушил свечку.
Минут десять мы сидели молча в темноте. Потом появился какой-то
неясный свет, голубоватый и холодный, в виде небольшого пятна. Как я ни
старался обнаружить его источник, мне это не удалось. Светящееся пятно
росло и принимало постепенно иной вид. Уже можно было различить очертание
человеческой фигуры, закутанной в белый плащ. Привидение склонилось над
Джемисто, который был освещен светом, исходившим как будто от этой белой
полупрозрачной фигуры. Я не сомневался тогда, что нас мистифицирует этот
выходец из Австрии, успевший почему-то снискать доверие графини Елены.
Столик простучал: "Lumiere". Я зажег свечу. Привидение исчезло. Сеньор
Джемисто находился в трансе. Я, конечно, склонен был думать, что он
притворяется. Графиня, однако, сама подала ему стакан с водою, когда он
пошевелился и томно откинул голову на спинку кресла. Тетушка была в
восторге:
- Князь Василий - как живой... Я как будто слышала его голос... Сеньор
Джемисто! Сеньор Джемисто! И завтра надо устроить сеанс... Вы согласны? А?
И эта дряхлая старуха с неожиданным проворством схватила медиума за
плечо своими костлявыми пальцами. Джемисто вздрогнул и поднял голову,
озираясь.
- Признает ли теперь наш скептик подлинность медиумических явлений? -
спросила меня графиня, улыбаясь, как всегда, ядовито и двусмысленно.
- Чудо внутри нас, - ответил я уклончиво и тоже усмехнулся.
IV
Мои предчувствия оправдались. Странный вихрь налетел на меня и поверг
меня на землю. Я низко пал в те дни, покорствуя какой-то темной силе,
обольстительной и ужасной. Я как будто забыл тогда, что моя Вера была
единственной пристанью, где мог бы я укрыться от грозы и ветра. А я бежал
от нее прочь и сам искал бури, не сознавая своего безумия.
Я влюбился в графиню Елену Оксинскую. Я не заметил, как опасные сети
опутали меня, и было уже поздно, уже не было возврата, когда я дал себе
отчет в моих поступках.
На другой день после сеанса моя жена почувствовала легкое недомогание.
Она решила остаться дома и расположилась в углу дивана с книгою в руке. А
мне привели верховую лошадь, и я отправился на Monte Pincio. Я ехал в
рассеянности, мысли мои как-то распылились, и я почти не замечал того, что
окружало меня. И вот внезапно я почувствовал, что мне угрожает опасность. Я
прекрасно помню мое слепое желание предотвратить во что бы то ни стало эту
неведомую опасность. Но моя смутная тревога тотчас же исчезла почему-то,
когда я увидел, что навстречу мне едет коляска и в ней сидит графиня Елена
с крошечною японскою собачкою на коленях. Эту собачку звали Диу-Миу. Совсем
лишенная шерсти, лишь с хохолком на макушке и маленькими пучками волос на
лапках, она была забавна и внушала в то же время, вероятно, благодаря своей
хрупкости, какую-то невольную жалость. Когда я подъехал к коляске и
поздоровался, графиня ласково мне улыбнулась и тотчас же заговорила со мною
все о том же - о моем напрасном скептицизме и о важности медиумических
опытов.
- Одно из двух, - сказал я, - или медиумические явления натуральны, и
тогда нет основания уклоняться при изучении их от методов строгой науки;
или эти явления связаны так или иначе с демоническими силами, и тогда они
перестают быть интересными, потому что поведение медиума и ответы "духов"
свидетельствуют с достаточной убедительностью о том, что эти предполагаемые
демоны относятся к категории существ ничтожных, мелочных и немудрых. Но
есть еще и третья возможность, - прибавил я, усмехаясь. - Это прямой обман
и шарлатанство со стороны медиума. Впрочем, я думаю, что возможно сочетание
всех трех предположенных данных.
- Я тоже думаю, - проговорила задумчиво графиня, - что в медиумических
явлениях надо различать и то, и другое, и третье...
- Значит, вы допускаете и шарлатанство? - спросил я, недоумевая.
- Да. Бессознательное. Демоны дурачат медиума, и он подчиняется иногда
их требованиям.
- Но ведь медиумов обличали в заранее обдуманных фокусах.
- Медиума всегда сопровождают духи. Он почти в их власти.
- И медиум постепенно перестает быть человеком. Не правда ли? Он
становится как бы автоматом. Не так ли?
- Пожалуй, что так.
- А! - воскликнул я не без некоторого раздражения.- Вот почему сеньор
Николо Джемисто так похож на куклу.
Графиня Елена ничуть не обиделась на мое грубоватое замечание о ее
близком знакомом.
- Джемисто похож на куклу, - повторила она задумчиво и стала ласкать
собачку, которой, по-видимому, доставляли большое наслаждение прикосновения
графини.
Мы разговаривали о медиумизме и как будто бы спорили, но в это время,
помимо моей воли, между мною и графиней происходило какое-то иное,
безмолвное общение, устанавливалась какая-то иная, невидимая, но реальная
связь.
Я наслаждался звуками ее голоса, светом ее глаз, движениями ее руки,
которая ласкала собачку...
В течение недели моя жена не выезжала никуда из отеля, и как-то само
собою случилось, что я каждый день видел графиню и, хотя между нами не было
произнесено ни одного слова, обличающего наши чувства, я почему-то скрыл от
жены эти наши свидания.
Я не верю в то, что принцип этого мира может быть нарушен; я не верю в
то, что сверхъестественное начало может изменять природный порядок; но я
нисколько не сомневаюсь, что существа иных не природных измерений - скажем,
демоны - могут влиять на нас непосредственно, вмешиваться непрестанно в
нашу психическую жизнь, не посягая, однако, на нормы земной жизни. Чудес
быть не может, потому что чудо всегда едино. Если бы существовали чудесные
явления - два, три, четыре, - мы всегда могли бы установить новый закон,
что исключает, разумеется, самую идею чуда. Чудо неповторяемо. Однако мы
слишком поверхностно исследовали даже этот ограниченный мир трех измерений.
Вот почему надо быть осторожным при обсуждении явлений и опытов, на первый
взгляд странных и неожиданных, но в конце концов согласованных с верховным
принципом, мироздания.
Итак, я почувствовал в те дни, что какие-то демоны окружили меня и
влияют на мою судьбу. Разлюбил ли я мою жену? Нет, я не сомневался тогда,
что не могу без нее жить. Однако я был в плену, жестоком и сладостном, и я
не мог освободиться от чар моей загадочной возлюбленной - графини Елены
Оксинской.
О, как мучительна была эта двойственность моей внутренней жизни! И как
не похожи были эти женщины друг на друга!
Если жена моя воплощала в себе очарование земли, ее душу, ее мудрую
тишину, если ее жизнь была как мирный путь нашей планеты в пространстве,
полет ее вместе с солнцем к какой-то иной великолепной звезде; если она
была царственна и нежна и если все в ней было гармония и песня, то что
можно было сказать про графиню Оксинскую? В этой странной женщине не было
вовсе ни тишины, ни земной правды, ни совершенной гармонии... Она страдала
аритмией сердца и, вероятно, аритмией души: в ее душе звучала музыка
пленительная, но исполненная диссонансов, мучительных и волнующих; ее
красота сочеталась с болезненной меланхолией; в ее улыбке таилось что-то
порочное, а в ее глазах была предсмертная грусть...
И ее любовь была как благоуханное, но ядовитое зелье. Я жадно припал к
пьяной чаше и выпил ее до дна.
V
Я не буду рассказывать о том, когда и как я первый раз сказал графине
Елене о моей любви; я не буду рассказывать о наших свиданиях. Для меня
открылась новая огромная страна, исполненная дивных очарований и волшебных
видений. И в то же время я испытывал ужасные муки, сознавая свое падение и
тщетно скрывая свою страсть от моей Веры, которая тотчас же угадала то, что
случилось. Она не спрашивала меня ни о чем, и я ничего не говорил ей, но
эти долгие вечера, которые проводил я вне дома, эта любовная лихорадка,
которая овладела мною, - все, конечно, выдало мою ужасную измену. Я
возвращался домой, не смея смотреть в глаза моей жене. Ее нерешительная
просьба провести с нею вечер - тогда, когда у меня было назначено свидание
с графиней; ее тихий вздох или глаза, наполненные слезами, - как это мучило
меня! И как я стыдился моей страсти, чувствуя иногда, что в ней больше
магии, чем любви.
Ах, эти римские лунные ночи, среди траурных остроконечных кипарисов и
благоухающих роз, когда графиня Елена шептала мне таинственные слова о
предвосхищении смерти! Ах, эти любовные признания, смешанные с певучими
строками Данта! Я не забуду никогда, как смотрела на меня графиня Елена,
как она прислушивалась к моему голосу, как повторяла иные мои слова... Я не
забуду наших тайных свиданий в незаметных отелях, когда графиня входила в
эти сомнительные убежища и одним жестом превращала все, нас окружавшее, в
сказочный сон.
Слова и поступки графини Елены были всегда необычайны и всегда
значительны, потому что она себя, и меня, и весь мир чувствовала
предсмертно, как обреченная, как уверенная в том, что вот еще один миг - и
сама Смерть позовет ее в свои чертоги. Она любила меня сомнамбулически.
- Ты приснился мне таким, - шептала мне иногда графиня Елена.
И я чувствовал, что она вкладывает в эти слова тайный смысл.
Но было еще нечто, смущавшее и волновавшее меня чрезвычайно. Я
по-прежнему не понимал, в каких отношениях находится графиня к этому
странному венгерцу. Иногда я с изумлением встречал его на пороге того
отеля, где у нас было назначено свидание с графиней; иногда он неожиданно
появлялся на улице во время нашей прогулки и театрально с нами
раскланивался, не подходя, однако, как будто не желая помешать нашему
уединению. Его лицо, похожее на маску, возникало передо мною время от
времени, как страшный символ небытия.
Наконец, горе и отчаяние моей жены достигли того предела, когда стало
очевидным, что надо решиться на что-нибудь и прекратить эту недостойную и
лживую жизнь. И вот в одно из наших свиданий я сказал графине:
- Вы знаете, что значит для меня ваша близость и как я люблю ваши
глаза, ваши руки, ваши губы... Вы знаете, как волнуют меня ваши
предчувствия и как созвучна ваша душа моей душе. Но я никогда не скрывал от
вас, графиня, что я люблю мою жену и не могу ее покинуть никогда. Моя жена
умрет, если мы не расстанемся с вами.
Графиня вздрогнула и с ужасом посмотрела на меня.
- Но ведь ты мой! Ты мой! - прошептала она совсем тихо.
- Я люблю мою жену, - повторил я, опуская голову.
Тогда ее лицо изменилось. Оно вдруг стало холодным и жестоким.
- Так знай же, - сказала она внятно, пристально вглядываясь в мои
глаза. - Так знай же, что никогда больше ты не соединишься с женою.
Никогда.
И тотчас же лицо ее опять стало женственным и нежным.
- Я не то говорю, не то, - пробормотала она, опускаясь на колени и
ловя мои руки. - Ты, конечно, свободен... Но я умоляю тебя об одном...
Подари мне еще три дня... И вот как... Пусть твоя жена думает, что я уехала
из Рима. Я покину наш отель. Тетушку можно отправить в Россию. Ее проводит
сеньор Джемисто. А я поселюсь на три дня где-нибудь под Римом, в
окрестностях... Ты будешь навещать меня. Это будут наши последние три дня.
Хорошо? Ты согласен?
- Согласен, - сказал я не без некоторого колебания. Но - увы! - в эти
три дня случилось нечто неожиданное и ужасное.
Известие о том, что графиня Оксинская уехала из Рима, не успокоило
моей жены. Она была по-прежнему молчалива и печальна.
Графиня Елена поселилась в одном частном итальянском семействе
недалеко от виллы д'Эстэ. Когда я в назначенный час явился к ней, она
встретила меня, улыбаясь грустно и нежно. Я не заметил в ней обычного
лукавства. Я был тронут ее покорностью и смущен необходимостью ее покинуть.
На другой день, входя в дом графини, я был удивлен и поражен случаем,
который я тогда склонен был истолковать как галлюцинацию. Мне показалось,
что из-за угла дома вышел торопливо закутанный в плащ сеньор Николо
Джемисто. А я ведь думал, что он вместе с тетушкою графини уехал в
Россию...
- Если Джемисто не уехал из Рима, - рассуждал я, - значит, графиня
меня обманула, или он обманул графиню.
Это оставалось для меня загадкою. Когда я приехал на последнее
свидание - это был третий день, - меня встретила на пороге дома рыжеволосая
итальянка, хозяйка квартиры, и, волнуясь, сообщила мне, что русская графиня
скоропостижно скончалась. Это известие поразило меня. Подозрения одно
ужаснее другого пронеслись в моей голове. И, разумеется, мысль о
самоубийстве графини и о том, что я являюсь виною этого несчастья, возникла
у меня в душе прежде всего. Но тотчас же мертвая маска австрийца, как
странный кошмар, явилась передо мною и заставила усомниться в моем первом
предположении.
Я попросил позволения войти в комнату покойницы. Несмотря на то, что
нервы мои были напряжены чрезвычайно, я давал себе ясный отчет в моих
поступках и в моих душевных движениях. С хладнокровием, не всегда мне
свойственным, я наблюдал за собою. По-видимому, в душе моей совершился тот
сложный, еще не разгаданный процесс, который называется раздвоением
личности. В то время, как я переживал едва ли не самые значительные минуты
моей жизни, двойник мой наблюдал за мною и даже критиковал мои мысли и
поступки.
Вот почему я так точно могу рассказать обо всем, что я тогда делал и
чему был свидетель.
Когда я переступил порог комнаты, где лежала покойница, я вдруг
почувствовал, не успев еще ничего рассмотреть, что моя возлюбленная не
умерла, что произошла какая-то странная ошибка, что смерть ее мнимая
смерть... И, однако, все противоречило этой неожиданной мысли. В комнате
была та ничем не нарушаемая тишина, какая бывает лишь в присутствии
мертвых. Недвижная графиня лежала на высокой кровати, прикрытая пышным
голубым одеялом. Ее руки были выпростаны - бледные и безжизненные. Легкая
тень от трех свечей в канделябре падала на лицо покойницы. Я осмотрелся
кругом. Это была та самая комната, в которой я был накануне. На старинном
клавесине в углу еще стоял огромный букет темных роз, который я привез
графине. Их душный запах, смешанный с пряным запахом духов, наполнял всю
комнату, и казалось, что этими тяжелыми благоуханиями пропитаны все
предметы - и ковер, и подушка, на которой покоилась голова умершей, и
кружево измятого пеньюара, брошенного в кресло у ног графини, и раскрытая
книга на столе, и задернутые наглухо шторы...
Я запер за собою дверь, чтобы остаться наедине с моей возлюбленной, в
кончину которой я все еще не верил почему-то. Я подошел к постели и взял
безжизненную руку графини Елены с надеждою, что мне удастся почувствовать
хотя бы слабый пульс. Но эта попытка оказалась тщетной. И дыхание,
по-видимому, прекратилось навсегда. Лицо графини Елены было
мертвенно-бледно, и губы, вчера такие горячие и живые, были теперь
безнадежно сомкнуты. Я прижался к холодной груди моей возлюбленной, но
напрасно старался я услышать биение сердца. И все-таки, несмотря на
отсутствие каких бы то ни было признаков жизни, я тайно надеялся, что
графиня Елена не умерла, а спит. Я опять вспомнил, что вчера передо мною
возник, как могильный фантом, Николо Джемисто; и я невольно сопоставил его
тайное возвращение в Рим с этою неожиданною смертью. Я был почти уверен,
что виновником этой смерти или этого опасного летаргического сна был
проклятый австриец, во власти которого, очевидно, находилась несчастная
графиня...
Я сел в кресло и стал всматриваться в мертвое лицо графини Елены, все
еще надеясь, что дрогнут эти губы и откроются глаза, сиявшие вчера так
загадочно и так таинственно. Увы! Ничто не обличало жизни в этом все еще
прекрасном теле, но обвеянном могильным холодом. Я не помню, сколько
времени сидел я так и стучал ли кто-нибудь в запертую дверь. Странные
мысли, не оправданные строгою логикою, беспокоили меня. Я не успел
запомнить последовательное развитие этих мыслей, но одна идея врезалась мне
в память. Я напряженно думал о значении нашей воли как жизненной силы.
Современный человек, рассуждал я, не замечает волевой энергии, подобно
тому, как прежде он не замечал энергии электрической и не умел пользоваться
ею. Если графиня не умерла, если она спит в летаргическом сне, ее можно
было бы вернуть к жизни усилием воли, пока этот опасный сон не овладел ею в
такой степени, когда уже нет возврата к земному существованию. Если
Джемисто (я верил в это) погрузил графиню Елену в сомнамбулический сон и
внушил ей, что она должна умереть, неужели я не смогу внушить ей, что она
должна жить.
Я вспомнил некоторые утверждения оккультистов, известные мне из их
сочинений, и решил приступить к опыту, ответственному и страшному. Сначала
мне было трудно сосредоточить мое внимание. Воспоминания о моей вчерашней
беседе с графиней, подробности наших отношений, ее жесты, голос - все это я
видел, слышал, чувствовал, и это мешало мне отказаться от недавних
впечатлений и погасить в себе мысли и ощущения. Но после некоторого усилия
я умертвил в себе все внешние переживания и моя душа как бы наполнилась
лишь одним желанием разбудить спящую... И это желание постепенно
становилось все более и более острым и сосредоточенным. Наконец, я
почувствовал какую-то необыкновенную легкость и окрыленность. Мне казалось,
что в моей душе все спит и только одна сила бодрствует - воля.
Я не спускал глаз со спящей мертвым сном. Все вокруг меня погрузилось
в какой-то синий туман. Я видел только бледное, неподвижное лицо графини и
не переставая твердил:
- Любовь моя! Ты жива. Я хочу, чтобы ты была жива. Ты будешь жива! Ты
будешь жива! Ты будешь жива!
То, о чем я расскажу сейчас, быть может, покажется невероятным, - и
признаюсь, я сам не понимаю до сих пор, какой тайне я тогда был причастен,
но - клянусь - я говорю истинную правду и твердо верю, что это не
приснилось мне, а было на самом деле.
Графиня медленно подняла ресницы, и мои глаза встретились с ее
глазами, такими печальными и усталыми, что я замер от стыда и отчаяния и
ужаснулся того, что посмел нарушить ее предсмертный, ее последний сон.
Вдруг мне почудилось едва уловимый ее вздох и полувнятный шепот:
- Ты мой? Ты ведь мой?
Темный страх охватил мое сердце. Постыдная слабость мною овладела.
Сознание мое затуманилось. И тотчас же, как только погасла моя воля, голова
графини тихо склонилась, закрылись ее глаза, и вдруг стало очевидным, что
она уж не проснется никогда.
Я упал на колени, я приник губами к ее мертвой руке, не зная, что
делать.
- Проснись! Проснись! - шептал я сумасшедшие слова, но я уже не верил
в то, что она проснется.
Шатаясь, я едва добрел до двери и позвал хозяйку. Но, к моему
удивлению, передо мною стоял Джемисто.
- Ага! Вы не уехали! - сказал я, не подавая ему руки.
- Сеньор! - пробормотал он, не обращая внимание на мое восклицание. -
Не возьмете ли вы себе на память собачку графини? Я, право, не знаю, что с
нею делать...
У его ног в самом деле вертелась Диу-Миу - та самая японская собачка,
которая повсюду следовала за своей хозяйкою.
- Я беру ее, - сказал я рассеянно, и она, как будто угадав мою мысль,
бросилась за мною и прыгнула в мой экипаж, когда я вышел из дома.
Я во всем признался моей жене. Всю ночь я стоял на коленях перед нею и
говорил бессвязно о наваждении, о любви и о смерти.
На рассвете я ушел в мою комнату, и за мною вбежала Диу-Миу, которая
странными, все понимающими глазами посматривала иногда на меня. Мне не
пришлось заснуть и утром. Едва сомкнулись мои глаза, как я услышал слабое
повизгивание Диу-Миу. Я посмотрел на нее. Она была в ужасном смятении. Ее
расширенные глаза были устремлены на портьеру. Хохолок дрожал на голове.
Она явно чувствовала чье-то присутствие за порогом комнаты. Я молча
наблюдал за нею. Вдруг поведение ее изменилось. Недоверчивое и пугливое
повизгивание сменилось негромким радостным лаем. Она бросилась к кому-то
невидимому, кто вошел в комнату. Она ласкалась к нему. Она терлась у
чьих-то незримых ног. Ее кто-то ласкал привычною рукою.
Я не смел дышать от ужаса. И эти галлюцинации собачки продолжались не
менее часа, пока солнце не залило комнату своим все побеждающим светом.
На другой день Диу-Миу пропала. Я тщетно искал ее и делал публикации в
газетах, обещая нашедшему щедрое вознаграждение.
Мы уехали с женою в Россию.
Я люблю мою жену нежнее, чем прежде. Но мы живем теперь как брат и
сестра. А когда в минуту страсти я стою на коленях и говорю моей жене
"люблю", я слышу чей-то тихий голос: "Ты мой! Ты ведь мой?" - И тогда я -
неверный - не смею целовать ноги моей верной жены.
1921
Голос из могилы. - Печатается по изд.: Чулков Г. Посрамленные бесы.
М., 1921.
