H. A. Добролюбов. Собрание сочинений в девяти томах. Том четвертый
Статьи и рецензии. Январь-июнь 1859
М.-Л., 1962, ГИХЛ
Мы поставили рядом эти книги не потому, чтобы они были слишком похожи одна на другую, а скорее потому, что они по направлению противоположны одна другой. Г-н Щапов в речи своей силится доказать, что духовенство наше всегда защищало угнетенных и проповедывало свободу, что еще за несколько веков назад оно подало свой голос в пользу тех улучшений, которые выпали на долю нашего времени. Напротив того, статьи о современных идеях, с православной точки зрения, направлены к тому, чтобы доказать, что современное направление русского общества, а вместе с тем и все преобразования и улучшения в духе настоящего времени, в том числе и меры к улучшению крестьянского быта, несогласны с духом нашего православия. Если это справедливо, то г. Щапов совершенно напрасно усиливался доказать, что наше духовенство всегда заботилось об улучшении быта несвободных людей. Со своей стороны, мы скорее готовы согласиться с мнением гг. Кульжинского и Баркова, сочинителей «Современных идей», которым, без сомнения, хорошо известно, что такое наше православие и что с ним согласно или несогласно, чем поверить доказательствам г. Щапова, которые вообще слабы и основаны более на случайностях, чем на истории.
Г-н Щапов имеет в виду не одних только крепостных людей, но вообще людей несвободных. Поэтому он приводит иногда такие места из пастырских поучений, которые не относятся прямо к крестьянам и помещикам, а имеют в виду вообще господ и холопов, какого бы рода холопство это ни было, и даже изгнанных, заключенных и подвергшихся несправедливому преследованию или угнетению от судей и сильных мира сего. Все эти места сбиваются на одну тему — что сильные не должны притеснять слабых, потому что пред богом все равны. Но от этих общих мест, которыми переполнены проповеди не одних наших древних пастырей, еще слишком далеко до горячей заботливости об улучшении быта несвободных людей. Что же касается поучений, относящихся собственно к крестьянам и помещикам, то их не так много, и притом большая часть из них была говорена по обязанности, следовательно, по характеру своему походит на те, которые говорены были и вообще против рабства. Если же в древней нашей церкви и были такие пастыри, которые действительно сочувствовали несчастиям меньших своих братии и подавали голос в их защиту, то скорее пастырей этих можно назвать исключением, чем голос их считать голосом всего духовенства. Духовенство, как известно, играло в древней Руси значительную роль: сами великие князья не могли сделать ничего важного, не получив согласия и благословения митрополита или патриарха. При таком значении духовенство, конечно, могло бы иметь некоторое влияние и на участь несвободных людей, если бы оно вздумало принять участие в этом деле. К сожалению, в нашей истории мы не находим подобных фактов. Напротив, из истории мы знаем, что духовенство наше само владело крестьянами, и г. Щапов говорит, что пастыри церкви, увещевая господ человеколюбиво обращаться с их рабами, в то же время увещевали и игуменов монастырей к тому же. «Бога ради, будь милостив ко крестьяном», — писал, например, Никон игумену Иверского монастыря. Но г. Щапов видит в этом факте одну только хорошую сторону, — именно, что пастыри церкви заботились об облегчении участи несвободных людей, — опуская из внимания то весьма важное обстоятельство, что увещания пастырей направлялись нередко к их же духовным собратам, которые, вероятно, были не слишком человеколюбивыми господами. Допустим даже, что грамота об устройстве монастырских зданий, в которой находятся вышеприведенные слова Никона, имела вид инструкции, и патриаршее увещание не было вызвано действиями иверского игумена: во всяком случае, остается несомненным тот факт, что крестьяне не всегда благоденствовали под сению церквей и монастырей; иначе зачем было бы Никону писать подобное увещание? Таких фактов можно бы привести довольно много, но мы считаем это совершенно излишним после того, как «Современные идеи», пущенные в свет гг. Кульжинским и Барковым, так решительно подорвали все доказательства г. Щапова. «Улучшить всякое дело общественное, — говорит г. Кульжинский, — быт крестьян, как и упрочить благо каждого лица в частности, есть дело божие, а не человеческое. Благословит господь — и все, богатые и бедные, будут счастливы. Прогневается господь — и все и каждый, посреди всякого изобилия и свободы, при бесчисленных железных дорогах, телеграфах, фабриках, пароходах, будут страдать, путаться и рабствовать». Сентенции эти отзываются такою набожностию и таким христианским смирением, что даже как-то неловко сказать, что они чисто фаталистического свойства. Как бы то ни было, смысл их тот, что излишне заботиться об улучшении своей или чужой участи, что если одни из нас страдают, а другие наслаждаются благоденствием, то, значит, такова на то воля божья, которой переменить не могут никакие человеческие усилия; что нам остается сидеть сложа руки и ждать, пока счастие слетит к нам с неба, как к нищему фортуна… И мало того, что старания наши останутся бесплодными, мы еще, продолжает г. Кульжинский, прогневаем господа. Вот что не мешало бы заметить г. Щапову. Неужели же, в самом деле, древние наши пастыри не знали этой истины и шли наперекор ей, нисколько не страшась божьего гнева? Ведь и они были такие же смертные, как и все мы, и, стало быть, подлежали одинаковой с нами ответственности. Нет, мы так глубоко чтим их, что никак не думаем навязывать им таких неблагочестивых стремлений. Другое дело — современные экономисты и публицисты, против которых так сильно ратует г. Кульжинский. Для них, конечно, нет ничего святого…
Кроме мыслей о современных преобразованиях и улучшениях, в статье г. Кульжинского много и других весьма назидательных размышлений. Например, как прекрасно г. Кульжинский рассуждает о взяточничестве, этой, как он выражается, «застарелой язве, пожирающей нас, подобно одной из египетских казней»! «Живописное изображение пороков, — говорит он, — вовсе не истребляет пороков. Для истребления пороков прежде всего и паче всего нужен страх божий и глубокое чувство вездеприсутствия божия. Как я возьму взятку или затаю казенное добро, когда бог видит это, хотя бы никто из людей не знал и не видел?..» и пр. Еще лучше рассуждает он о грамотности. Мы не имеем возможности выписать всего рассуждения, хотя оно и стоило бы этого, и передадим в нескольких словах его сущность. Г-н Кульжинский советует учить наших простолюдинов славянской грамоте по Часослову и Псалтыри, как это искони делалось на святой Руси. Это, говорит, даст им возможность читать и другие богослужебные книги. А русской грамоте учить незачем, потому что нечего читать, кроме историй Карамзина и Устрялова и сказок о Бове-королевиче, о Жар-птице, о Ваньке-Каине и других подобных предметах. Кроме Псалтыри и Часослова, г. Кульжинский рекомендует для обучения простолюдинов еще одну, как он говорит, «бесценную книжечку»: «Первое обучение отроком, в нем же буквы и слоги».1 Советует он завести и школы, «но — conditio sine qua non[1] — непременно школы церковнославянские!» Впрочем, говорит, нечего жалеть, что не всякий мужичок наш умеет читать и писать. Западу в этом деле не стоит подражать. Звучны бубны за горами! Я, говорит, прожил многие годы в западно-католической земле и неоднократно был свидетелем следующего всегдашнего там явления: «молитвенники, по которым тамошние прихожане молятся в церкви, состоят из собрания молитв на разные случаи, утренних, вечерних, во время бездождия, во время грозы, о выздоровлении и т. п. Простодушные и полуграмотные простолюдины тамошние, не обращая внимания на совершающуюся пред ними литургию, читают, пополам с грехом, все молитвы от доски до доски, и утренние, и вечерние, и о том, чтобы шел дождь, и о том, чтобы дождь перестал, и т. п. … Ну что это за грамотность?» Говорится и о воспитании. Здесь, между прочим, г. Кульжинский замечает, что «вместо общечеловеческого образования надобно говорить образование христианское», потому что «общечеловеческое (как его употребляют литераторы и философы) в деле веры и нравственности предполагает только деизм и дальше десятословия не восходит».
Приятель г. Кульжинского, г. Барков, — сочинитель еще более остроумный и, пожалуй, еще более набожный.2 В статье своей он занимается специальным предметом — «Весельчаком», «Смехом», «Пустозвоном»3 и другими «литературными произведениями в великий пост 1858 года», но от них переходит иногда и к общим рассуждениям — о театрах, романах, современном направлении общества, о прогрессе, которого, впрочем, он никак не может представить себе без «Весельчака», «Смеха» и «Пустозвона». Они-то и есть, по его мнению, проводники современных идей.
Статья начинается эпиграфом: «Возлюбиша человецы паче тьму, неже свет». Из этого эпиграфа видно уже, с какой мрачной точки смотрит г. Барков на упомянутые издания. «Церковь — говорит, — стучит в двери покаяния, а в области литературы является „Весельчак“, и является как раз на первой неделе поста, как бы наперекор великому канону плача и сокрушения о грехах». Дальше идет так хорошо, так хорошо, что мы не можем удержаться, чтобы не выписать нескольких строк.
«На подмогу ему („Весельчаку“) и как бы в насмеяние и уничижение великого дела покаяния на крестопоклонной неделе раздается бесстыдный „Смех“. В церкви выставлен для поклонения животворящий крест господень, а цивилизованные и вновь появившиеся самозванные литераторы со смеху помирают, раздавая на всех перекрестках свой печатный смех! Но как и этого оказалось мало, то любитель прогресса (?) выдумал для страстной недели4 „Пустозвон“, как бы издеваясь над звоном церковным, призывающим верных к присутствованию при страстях господних. Очевидно, „Пустозвон“ есть итог веселья и смеха. А известно, что следствием смеха и веселья нередко бывает и самое горе: оно так и вышло. На святой неделе хожалые раздавали народу уже не один смех, а „Смех и горе“5 (несмотря на то, что святая церковь в это время восклицает: „Людие, веселитеся!“). Из этого смеха с горем пополам вышла потом „Потеха“.6 Так, прогресс велит веселиться и смеяться тогда, когда святая церковь сокрушается, и, напротив, горюет тогда, когда православная церковь велит веселиться — о господе».
Затем следует рассуждение о том, что смех оскверняет человека, потому что возбуждается ложью, а ложь все-таки не от бога, а от отца лжи, диавола. «В основании всякого смеха, всякой насмешки, эпиграммы, сатиры, сарказма — лежит ложь, искажение истины… оно-то и смешит: „стукнуло, грянуло — комар с дуба свалился!“ Смешно, а ложно». Не думают ли писатели, говорит г. Барков, путем насмешки и сарказма исправить нравственные недостатки ближнего? Грибоедов и Гоголь были талантливые писатели; но что они сделали хорошего? Весь подвиг их заключается в том, что они возбуждают смех, — и только. Романы, комедии, водевили представляются на сцене только для лицедейства. Театры, зрелища, как игра, доставляют удовольствие, забаву, рассеянность чувств, ума и воли, но не видно, говорит, чтоб от них была какая-нибудь нравственная польза. Мало того: сколько тут соблазнительного! «Пред взором публики, пред взором отцов и матерей, сыновей и дочерей, пред взором вступивших в брак и не вступивших, в виду взрослых и малолетних, едва не в каждом спектакле совершаются странные сближения, по воле автора пьесы». Вот какого рода эти сближения. "И актер и актриса, простирая руки, бросаются для взаимных объятий. Притом требуется, чтобы все это было представлено как можно живее и натуральнее. Иначе актеры и актрисы, чрез газеты и журналы, получают упрек. Так, например, «Северная пчела» когда-то сокрушалась о том, что «жар актера Степанова не мог одушевить действия, и публика приняла это очень холодно».7 (Заметим, впрочем, мимоходом, что ревнитель православия8 любит «Пчелку» и, как видно, выписывает и тщательно перечитывает ее. А если он иногда и указывает в ней на некоторые вольности, то это так только, больше для того, чтобы пристыдить ее за вольнодумство. Зато в другой раз он и похвалит ее. Милые бранятся — только тешатся.) Не менее драматических произведений, продолжает г. Барков, вредны и романы и повести. "Кто-то из благонамеренных и понимающих достоинство истинного просвещения, разбирая сочинения Тургенева, вероятно, в предостережение от чтения книг подобного рода, выразился так: «В повестях и рассказах Тургенева самая пошлая любовь, какая бывает в душах холодных, в умах, не подчиненных никаким религиозным убеждениям… Кроме пошлости лиц и событий, изображенных Тургеневым, сочинениям его вредит отсутствие доброй нравственности, делающее противными для души христианской самые лучшие его произведения» («Северная пчела», 1857, № 109).9 Мало того, в современной литературе, говорит г. Барков, заметно совершенное равнодушие к святости веры и православного благочестия. Так, например, в одной газете («Северная пчела», 8 марта 1857 года) «предлагается вместе и назидательное и растлевающее». Извещая о вышедшей книге духовного содержания,10 «Северная пчела» пишет: «Благодарим издателей, постаравшихся так кстати выпустить эти проповеди в свет к началу великого поста, когда каждый человек более или менее ощущает в себе потребность время своего отдыха посвятить благочестивым занятиям». «Казалось бы, прекрасно, — замечает г. Барков. — Но вслед за этими строками, чрез одну лишь черту, „Северная пчела“ в своем „Телеграфе“ поспешает обратить внимание публики на следующее известие: в 8 часов вечера будет дан большой концерт, на углу Гагаринского проспекта! В 8 часов на Михайловском театре» и т. д., несколько объявлений. В «Северной же пчеле» читаем: «В вокзале дан будет бал в пользу бедных, — мысль истинно христианская, — будет и оркестр Штрауса!»11 Или: «Скоро начнется у нас концертная пора — великий пост». «Называют еще пост эпохою живых картин».12 Или, например: «Северная пчела» танцовщицу Богданову однажды провозгласила любимицей небес.13 «Это ли, — восклицает ревнитель православия,14 — истинное просвещение! Это ли плоды доброго христианского образования?» И все, говорит, ссылаются на «дух времени». А того не могут сообразить, что «со времени падения в мире действуют два духа: божественный дух истины и преисподний дух лжи… как и в физической природе видим: день и ночь, восток и запад. Восток — свет, Запад (который из двух духов внушил ревнителю православия мысль о таком составе слова запад, — неужели дух истины?) — сумрак, постепенно и постепенно склоняется к тьме». Поэтому и два прогресса в мире: нравственный — религиозный и житейский — мирской. «В прогрессе нравственно-религиозном заметны: тишина чувств, мир и спокойствие совести, веяние благодати и о всем благодарение господу. В прогрессе житейском — мирском — покой и нега тела… комфорт!» Прогресс религиозный поучает смирению, а «прогресс суетный, мирской, и современная литература ввели в употребление слова: гордимся! горжусь! „Слова неправославные“, как заметил один из вельмож нашего времени, пропитанный духом христианского благочестия» (№ 1 «Петербургских ведомостей», 1856 года, примечание).15 «Гордость есть смертный грех и самый ненавистнейший для господа бога. Но если из имени гордость можно производить глагол горжусь и хвалиться этим, то, стало быть, можно и из прочих имен, означающих смертный грех, делать то же самое?»
Весьма остроумно и благочестиво! Поистине такие высокие мысли могут приходить в голову только людям избранным и ревнителям православия!..16
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьАничков — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений под ред. Е. В. Аничкова, тт. I—IX, СПб., изд-во «Деятель», 1911—1912.
Белинский — В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, тт. I—XIII, М., изд-во Академии наук СССР, 1953—1959.
Герцен — А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах, тт I—XXVI, М., изд-во Академии наук СССР, 1954—1962 (издание продолжается).
ГИХЛ — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений в шести томах. Под ред. П. И. Лебедева-Полянского, М., ГИХЛ, 1934—1941.
Гоголь — Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, тт. I—XIV, М., изд-во Академии наук СССР, 1937—1952.
ГПВ — Государственная публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
Изд. 1862 г. — Н. А. Добролюбов. Сочинения (под ред. Н. Г. Чернышевского), тт. I—IV, СПб., 1862.
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР.
Лемке — Н. А. Добролюбов. Первое полное собрание сочинений под ред. М. К. Лемке, тт. I—IV, СПб., изд-во А. С. Панафидиной, 1911 (на обл. — 1912).
ЛН — «Литературное наследство».
Материалы — Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861—1862 годах (Н. Г. Чернышевским), т. 1, М., 1890.
Некрасов — Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем, тт I—XII, М., 1948—1953.
Писарев — Д. И. Писарев. Сочинения в четырех томах, тт. 1—4, М., Гослитиздат, 1955—1956.
«Совр.» — «Современник».
Указатель — В. Боград. Журнал «Современник» 1847—1866. Указатель содержания. М. —Л., Гослитиздат, 1959.
ЦГИАЛ — Центральный гос. исторический архив (Ленинград).
Чернышевский — Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, тт. I—XVI, М., ГИХЛ, 1939—1953.
В настоящий том вошли статьи и рецензии Добролюбова, написанные мм в декабре 1858 — июне 1859 года и напечатанные в «Современнике» (№№ 1—6) и в «Журнале для воспитания» (№№ 1—7).
Деятельность Добролюбова в эти месяцы протекала в сложной общественно-политической и литературной обстановке. В стране сложилась революционная ситуация. Кризис политики «верхов», бедствия и растущая активность «низов» создали объективные предпосылки для революционного выхода из кризиса, переживаемого самодержавно-крепостнической системой. В этих условиях борьба за революционный путь развития страны, в противоположность реформистскому пути, становится линией «Современника». Она нашла яркое выражение в статьях Чернышевского, определила содержание и характер публицистических и литературно-критических выступлений Добролюбова.
Центральное место в статьях Добролюбова первой половины 1859 года занимает острая критика самодержавно-крепостнического строя России и разоблачение либерализма во всех его проявлениях («Литературные мелочи прошлого года», «Что такое обломовщина?», рецензия на сборник «Весна»). Вместе с тем статья «Роберт Овэн и его попытки общественных реформ» развивает идею построения социалистического общества силами самих трудящихся.
В свете общих задач революционно-демократической программы «Современника» Добролюбов защищает и развивает принципы материалистической философии («Основания опытной психологии»), разоблачает реакционную идеологию церковников (рецензии на книги: «Впечатления Украины и Севастополя», «Голос древней русской церкви» и «Современные идеи православны ли?», «Мысли Светского человека»), крепостническую мораль и нравственность («Новый кодекс русской практической мудрости», «Основные законы воспитания. Миллера-Красовского»).
Ряд рецензий Добролюбова направлен против субъективизма и реакционного осмысления исторического прошлого, против славянофильских и религиозно-монархических концепций развития русской литературы («История русской словесности» Шевырева и др.), против теории и практики так называемого «чистого искусства» (рецензии на сборники «Утро», «Весна»).
Наконец, значительное место в работах Добролюбова за это полугодие занимают рецензии на педагогическую и детскую литературу в «Современнике» и «Журнале для воспитания».
Подготовка текстов статей и рецензий Добролюбова, напечатанных в №№ 1—3 «Современника» (включая вторую часть статьи «Литературные мелочи прошлого года» из № 4), и примечания к ним — В. Э. Бограда, в №№ 4—6 «Современника» и в «Журнале для воспитания» — Н. И. Тотубалина.
Принадлежность Добролюбову рецензий, напечатанных и «Журнале для воспитания», устанавливается на основании перечня статей Добролюбова, составленного О. П. Паульсоном (Аничков, I, стр. 21—22).
Сноски, принадлежащие Добролюбову, обозначаются в текстах тома звездочками; звездочками также отмечены переводы, сделанные редакцией, с указанием — Ред. Комментируемый в примечаниях текст обозначен цифрами.
Впервые — «Совр.», 1859, № 4, отд. III, стр. 258—264, без подписи. Авторство Добролюбова устанавливается на основании списка, составленного Чернышевским (Аничков, I, стр. 17), и гонорарной ведомости «Современника» (ЛН, № 53—54, стр. 251). Сохранились гранки статьи (ИРЛИ) с правкой и разрешительной подписью цензора Д. И. Мацкевича, что дает возможность восстановить подлинный текст Добролюбова.
Речь А. П. Щапова (1830—1876) — известного впоследствии профессора русской истории Казанского университета и близкого к демократическим кругам сотрудника «Русского слова», «Дела» и «Отечественных записок» Некрасова — была произнесена 8 ноября 1858 года на торжественном акте Казанской духовной академии, где в то время Щапов состоял бакалавром и по своим взглядам находился еще под влиянием традиционной церковной идеологии. В 1859 году его речь появилась в виде отдельного оттиска из журнала «Православный собеседник» (1859, № 1).
Статьи под общим названием «Современные идеи православны ли?», пользовавшиеся особым покровительством духовных властей, начали выходить отдельными брошюрами в 1858 году. Первая из них была озаглавлена «О преобразованиях и улучшениях в духе святого православия». Автор ее — И. Г. Кул(ь)жинский (1803—1883), реакционный педагог, писавший сочинения на духовные и исторические темы с целью истребления «ереси и вольнодумства в русской литературе». Статьи печатались в «Маяке», «Москвитянине», «Русской беседе». Вторая статья носила название «Горе от безумия» и была подписана именем некоего Н. Баркова. «Современные идеи православны ли?» продолжали выходить и в 1859 году; автором шестой книжки был мракобес С. Бурачок, в прошлом издатель «Маяка». Пропагандируя это издание, реакционная «Домашняя беседа» писала, что назначение его состояло в том, чтобы дать «благомыслящим людям» «яркие и решительные указания конечного растления, внесенного духом времени во все стихии жизни общественной», и тем самым оказать «противодействие направлению, господствующему в современной литературе и отражающемуся в самой жизни» (1859, вып. 10).
Эти «указания» из книжек Кул(ь)жинского и Баркова, искусно приложенные Добролюбовым к сочинению Щапова, полностью дискредитировали несостоятельные в научном отношении выводы бакалавра о якобы прогрессивной роли русского духовенства в истории общественных отношений.
1. Имеется в виду книга, напечатанная церковнославянским шрифтом: «Первое учение отроком, в нем же краткое толкование законного десятисловия, молитвы господни, символа веры и девяти блаженств» (СПб., 1859).
2. Слова: «и, пожалуй, еще более набожный» были в корректуре вычеркнуты цензором и в текст «Современника» не вошли.
3. О «Весельчаке», «Смехе», «Пустозвоне» см. статью Добролюбова «Уличные листки» и прим. к ней в томе 3 наст. изд.
4. Так в цитируемом источнике. В корректуре и журнальном тексте ошибочно: «для страшной недели».
5. «Смех и горе» — уличный юмористический листок, издававшийся в Петербурге в 1858 году (вышло четыре номера).
6. «Потеха. Учено-литературный журнал?! No?» — уличный юмористический листок, издававшийся в Петербурге в 1858 году (вышло два номера).
7. Цитата из рецензии на постановку переделанной французской пьесы «Честное слово» («Северная пчела», 1855, № 231).
8. Слово «православия» было заменено в тексте «Современника» цензором на «нравственность».
9. Измененная цитата из рецензии Кс. Полевого на «Повести и рассказы И. С. Тургенева».
10. Имеется в виду книга: «Избранные слова и речи высокопреосвященнейшего Никанора, митрополита новгородского, с.-петербургского, эстляндского и финляндского» (СПб., 1857).
11. В этой цитате Н. Барков объединил выдержки из объявлений, помещенных в «Северной пчеле» (1857, №№ 197, 198). В них речь идет о концертах Иоганна Штрауса, дирижировавшего в конце 50-х — начале 60-х годов оркестром в Павловске.
12. Цитаты из «Записок, выписок и корреспонденции Ф. Б<улгарина>» («Северная пчела», 1856, № 59).
13. Имеется в виду Н. К. Богданова (1836—1897) — известная русская балерина, отзыв о которой был напечатан в № 35 «Северной пчелы» за 1858 год.
14. См. прим. 8.
15. О ком «из вельмож нашего времени» идет речь — неясно. Источник, указанный в тексте, приведенной цитаты не содержит.
16. См. прим. 8.
- ↑ Непременное условие (лат.). — Ред.