Погодин М. П. Вечное начало. Русский дух
М.: Институт русской цивилизации, 2011.
Годовщина Славянского съезда в Москве
правитьМы собрались, мм. гг., чтобы вспомнить вместе, посемейному, прошлогоднее свидание и знакомство наше с представителями всех славянских племен, посетившими Московскую этнографическую выставку. Я намеревался сказать вам несколько слов за столом об этом важном и знаменательном в истории славянства событии. Но когда я стал обдумывать их, то увидел, что они слишком тяжелы для застольной речи и не могут уместиться в ней удобно. А между тем нужно и полезно, казалось мне, как для наших соотечественников, так в особенности для европейских наших соглядатаев, друзей и недругов, выяснить, хотя задним числом, некоторые обстоятельства, определить значение и показать настоящее положение вопроса о славянской взаимности, нравственной, духовной, литературной, вопроса, который занимал и занимает главное место во всех наших собраниях. Вот почему решаюсь я просить у вас позволения поговорить об этих предметах на просторе, перед обедом, предлагая вам это рассуждение вместо желудочных капель. Заранее извиняюсь и в длинноте, и, может быть, скуке, потому что я не успел обработать, не успел привести в порядок свои мысли; но дело в деле, а не во внешней форме.
Вы все хорошо знаете, что прошлогодний Славянский съезд был событием совершенно случайным. Мы все, исконные друзья славян, о нем и не думали, не предполагали, не ожидали. Учредители Этнографической выставки назначили ей сначала гораздо теснейшие пределы. Круг ее распространился сам собою. Позволите ли вы мне напомнить для ясности это странное приключение? Сделано было в ведомости простое объявление о намерении общества собрать образчики одежд и прочих вещей, относящихся до народной жизни племен, населяющих Россию. Явились жертвователи, которых приношения были оглашены, разумеется, с благодарностью. Некоторые особы из царствующего дома приняли участие. Наши малороссияне прислали свой вклад. За ними следовали русские из Галиции, а потом словаки, словенцы, сербы, болгары, чехи. Некоторые приношения были очень сложны и ценны. Председатель Этнографической выставки почел обязанностью пригласить жертвователей в гости на затеянный им праздник. Путешествие издалека требовало издержек. Управления железных дорог вызвались возить гостей даром. Это передано к общему сведению. Число желающих посетить Москву увеличилось. Послышались славные, любезные имена, которых увидеть в Москве сделалось желанием многих. Петербург, надо отдать ему честь, пустил в оборот мысли, что следует принять гостей с подобающим почетом и доставить им и другим желающим все средства и удобства познакомиться с Россией и ее жителями. Собралась значительная сумма. Возродилось соревнование. Москве нельзя было отстать, а разве подумать о перегонке. Городской голова предложил в собрании думы назначить три тысячи на угощение и, в случае нужды, дойти до четырех. Никто не смел и желать больше, зная о множестве городских расходов. «Этого мало: пять, пять!» — раздалось в ближних рядах гласных. «Десять, десять!» — закричали дальние. Внутренне радуясь, я улыбался и, поглядывая на старшин, как будто оправдывался перед ними: это не я кричу, мм. гг., не сетуйте на меня; но все собрание согласилось с совершенным удовольствием, и, главное, нашлись охотники, мастера, которые приняли на себя все труды и распоряжения и исполнили это отлично.
Приготовления делались в Москве и Петербурге, — о других городах не было мысли; но молва разнеслась по всей дороге, везде возбудились одни и те же чувства, по всем городам устроились встречи, и, начиная от австрийских и прусских границ, поезд гостей славянских уподобился триумфальному шествию. О приемах в Петербурге, Кронштадте, Москве я говорить не буду. Все наши ожидания были далеко превзойдены; мы не могли воображать себе ничего подобного. В народе, который был свидетелем и участником праздника, как будто пробудилось внутреннее, самому ему неизведанное, чувство. «Это братья: Отче наш они читают по-нашему; они терпят под чуждым гнетом». Вот что сразу поняли простые русские люди, и плакали, и целовались, и обнимались, и шумели, и кричали: «Ура. Слава, живо!» Здесь ничего не было подготовленного, придуманного, сочиненного. Все происходило просто. Естественно, само собою.
Скажу даже вот что: стараясь привести в ясность для себя, для летописи, как все это случилось, я во многих случаях не мог добраться — от кого же происходила первая мысль, первый толчок, первое движение, — точно так не мог добраться, как и в исследованиях о многих великих событиях а русской истории, имеющих в этом отношении совершенно один характер.
Видно, все это дело устроил сам Бог, воззревший милостивым оком на различные тяжкие бедствия славянских племен, и на вселенских Спасских часах, видно, пробил им час их возрождения и спасения. Да будет.
А ревнивые наши соседи приписывали нам, простакам, Бог знает какие ухищренные замыслы, какие политические планы и макиавеллические происки и, к стыду своему, наделали множество непристойностей некоторым из наших гостей, участников Московского праздника, как будто одни славяне в Европе не имеют права сходиться, как сходятся немцы, англичане, бельгийцы, французы, итальянцы. Но на прежнее возвратимся.
Как бы то ни было, славяне всех племен увидели себя в первый раз вместе, и увидели себя в Москве, которая приняла их с братскими объятиями, радушно, горячо, живо. Все сословия друг перед другом порывались выразить свои чувствования. Здесь были сербы, болгары, чехи, мораване, галичане, словаки, словенцы, кашубы, хорваты, босняки черногорцы, лужичане, русские. Здесь были православные, католики, униаты, протестанты. И все чувствовали себя братьями, от одного корня, одним народом, разделенным на разные племена, — одним языком, разделенным на разные наречия. Все почувствовали, что составляют одну плоть, одну кровь, и всем представилась естественно мысль о развитии, об укреплении, об увековечении этой связи, которая с первого взгляда представляла уже такие прекрасные задатки, давала такие драгоценные залоги.
Первою связью представился язык: язык у всех у нас, славян, один, но наречия разные; мы расселены на великих расстояниях, и по краям наши наречия делаются одно для другого неудопонятными; между тем все они слишком легки для изучения.
Да и действительно: если все австрийские славяне — чехи, кроаты, сербы, словенцы и проч. — находят возможность изучать и присваивать себе совершенно чуждый язык немецкий; если все турецкие славяне — сербы, болгары, босняки и Герцеговины — говорят и по-турецки, и по-гречески, то несравненно всем им легче изучить и овладеть одним каким-нибудь славянским наречием, с которым все имеют сродство, сходство и внутреннюю кровную связь.
Все это представлялось само собою, и всем тот же час встречался один ответ, какое наречие избрать средством для взаимного сообщения. Русское — и потому, что оно принадлежит пятидесятимиллионному народу и восьмидесятимиллионному государству, и потому, что, по мнению всех знатоков, оно заключает в себе наиболее свойств, принадлежащих порознь всем славянским племенам, и потому, что оно есть непосредственный преемник и наследник церковного языка, употребляемого всеми славянами православными, католиками и униатами.
Русское наречие, церковный язык, Кирилловское Священное Писание, — ну, следовательно, и Кирилловская азбука, которая способнее всех выразить все славянские звуки.
Вот какие мысли явились на этом съезде воочию всем нам и всем нашим гостям, без всякого насилия, без всякого пристрастия, без всякого умысла.
Эти мысли явились нам, так сказать, присутствующим, бросили нам в глаза, но для отсутствующих, для всех племен, для приведения в действие этой мысли нужно время, нужны опыты, нужны благоприятные обстоятельства.
Будем их с терпением дожидаться, будем им споспешествовать путями законными, но также без всякой, как говорят ныне, агитации. Довольно, что представители всех племен убедились в необходимости, пользе изучения русского языка и употребления Кирилловской азбуки, которая, написав впервые для всех племен: в начале было Слово и Слово было у Бога, к Богу, в Боге, — должна послужить теперь для всех и крепчайшим звеном соединения.
Не могу не предложить мимоходом следующего замечания об удивительных судьбах как бы свыше благословенной Кирилло-Мефодиевой грамоты. Она с самого начала обняла все славянские племена и распространилась везде вместе с христианством: у болгар, у чехов, у словенцев, у моравов, у поляков, у русских; подверглась везде разным превратностям, потерпела великие, смертоносные удары, — и вот чрез тысячу почти лет в грамматике церковного языка Добровского эта священная грамота сделалась источником и началом возвращения славян к жизни.
Да, мм. гг., все настоящее славянское движение начинается с грамматикой Добровского. Сынами духовными Добровского были Шафарик и Коляр, в своих сочинениях: «Славянские древности» и «Slavy dzera» («Дочь славы»), В этих двух сочинениях, — одно из них историческое, другое пиитическое, — провозглашены торжественно и доказаны критически как древность, так и единство всего славянского народа.
Коляр написал тогда же, около 1835 года, лирическое рассуждение о взаимности между славянскими племенами. В этом году я был в Праге и соединился дружескими узами со всеми корифеями славянской мысли, узами, которые продолжались до их кончины. Они все уже снизошли в могилу: остались только Палацкий, тогда младший между ними, и Пуркиня, живший тогда в Бреславле.
Рассуждения Коляра я привез в Москву и начал тотчас переводить, а кончил переводить Юрий Федорович Самарин, только что кончивший курс в университете. Перевод был напечатан в «Отечественных записках» 1840, кажется, года. Полезно бы теперь его перепечатать, что мы и сделаем, прилагая перевод другого подобного рассуждения — Стура.
С тех пор началась взаимность, в самых тесных границах, между немногими частными лицами, преимущественно из ученого сословия. Каким насмешкам и ругательствам мы подвергались от партии так называемой западников — распространяться здесь не место.
По возвращении моем из-за границы в 1835 году, я начал сбирать пожертвования. Список первых жертвователей у меня сохранился за собственноручными их подписями.
Министр народного просвещения С. С. Уваров, которому я представил подобный отчет о положении славян, внял моим слезным молитвам и в 1838 году выдал мне 10 тысяч рублей ассигнациями. На пособие ученым трудам, Шафарика и Ганки.
Тогда были напечатаны славянские древности, которые немедленно были переведены здесь г. Бодянским и напечатаны, как и прежде славянская грамматика Добровского. Все нужные книги посланы были в славянские библиотеки, в ученые общества и для употребления главных деятелей.
В 1840 году приезжал в Москву знаменитый иллириец Гай, который был тогда душою движения на юге. Мы собрали ему, с помощью генерал-губернатора князя Д. В. Голицына, 17 500 руб. ассигнациями для содействия ученым трудам и распространения Кирилловской грамоты. Хомякову, Шевыреву, Самарину, Аксакову, Павлову принадлежали главные вклады.
Этот период был самый благоприятный для отношений славян к России. Все корифеи славянские были на нашей стороне; но чем далее, тем, по разным обстоятельствам, более и более молодежь начала обращаться в другую сторону.
Я был между славянами в 1835, 1839, 1842, 1846, 1852, 1856 годах и видел, как на барометре, степени понижения их дружеских отношений к России вследствие разных обстоятельств, исчислять которые и грустно, и неудобно. Вся так называемая интеллигенция, образованная часть между хорватами, сербами, австрийскими и турецкими, питала подозрение о властолюбивых наших замыслах и опасалась нашего деспотизма. Председатель Государственного совета в Белграде, Симич, ростом с Петра I, товарищ Вучича и Петрониевича, сказал мне в 1842 году: «Не надо вам думать о рекрутских наборах в Сербии: лучше охотников мы будем выставлять вам вдесятеро».
В 1848 году, вследствие общего европейского движения, сторона, противная России, превозмогла, молодежь чешская вступилась за поляков. Венгерский поход вооружил окончательно против нас большинство. Так было до Крымской войны.
Крымская война показала славянам то живое участие, которое Россия или император Николай Павлович принимал в судьбе их. К несчастью, вся Европа вооружилась против России, и спасение славян отсрочилось; но эта война принесла нам ту пользу, что многие славяне к нам обратились, и завязались новые сношения.
Из пожертвований этого времени, имевших большое значение для славянского дела, с благодарностью я должен помянуть 3 тыс. руб. с, которые для славянских предприятий пожертвовал В. А. Кокорев при моем путешествии 1856 года, и 10 тыс. руб., которые он же послал к И. С. Аксакову для южных, преимущественно турецких, славян по первому его письму оттуда. И. С. Аксаков, по возвращении своем из-за границы, сделался самым деятельным служителем славянского дела и в своих изданных сборниках «Дне» и «Москве», равно как и прежде — в «Русской беседе», которая издавалась на иждивении А. И. Кошелева, содействовал очень много распространению идеи славянской и усилению взаимности.
В 1852 году образовался в Москве славянский благотворительный комитет, преимущественно для образования южных славян, которого действия в последнее время, при более благоприятных обстоятельствах, значительно расширились.
Все это были частные попытки, все это не было общим достоянием и переходило в массы очень туго.
Но вот славяне собрались в Москву, случайным образом, как выше было объяснено, и Колярова взаимность стала воочию. Мы осязали ее не только руками, но и сердцем, и начинаем чувствовать ее благотворные следствия.
На этом съезде все славяне увидели себя, как сказал я выше, лицом друг к другу. Но между ними не было поляков. Нельзя было пройти молчанием их отсутствие. Нельзя было, в особенности мне, как служителю истории и старшему между присутствовавшими русскими носителю идеи славянской, — нельзя было мне говорить о славянах, о союзе славянском, о взаимности между ними и пропускать, забывать о существовании поляков и таким молчанием как бы сознаваться, что русские виноваты перед поляками, что совесть мешает нам относиться к ним спокойно перед прочими своими братьями. Вся молодая Чехия была против нас за поляков, — я это знал, и мне казалось, что я должен был объяснить им публично наши отношения, хотя в коротких словах.
Вот почему на главном нашем братском обеде, под хоругвию св. Кирилла и Мефодия, я спросил, где же поляки, и отвечал сущую правду, не произнеся ни одного обидного для поляков слова: они стоят далеко, они бросают на нас взгляды недоброжелательные. Братья! Обратился я к ним, примиритесь, наши объятия для вас отверсты, и забудем прошлое!
Я очень рад, что я произнес эти слова и предупредил Ригера, который после меня говорил о примирении. Для нас, русских, было бы, кажется, неловко, если б у нас дома гости напомнили нам об отвергаемых братьях, как бы упрекая. Можем ли мы иметь право проповедовать единство, враждуя полякам, отвергая их? Нет, мы их не отвергали и не отвергаем, а они нас чуждаются и продолжают ненавидеть: кто же виноват? Мы отнюдь не возвращаем вражды, против нас питаемой, отдавая себя как бы на третейский суд всего славянства. Вот смысл сказанных мною тогда слов.
Поляки, ослепленные, продолжают упорствовать, и своими объявлениями, прежними и нынешними, совершенно отделяются не только от России, но от всего славянства. Они оправдывают нас и привлекают к нам всех славян, которые теперь видят, кто в братской исторической распре виноват более и кто препятствует соединению. Поляки говорят теперь чехам, отказываясь прийти к ним на их народное торжество: «Мы не мешаем вам соединяться с русскими; но так же точно должно предоставить и полякам свободу соединяться с теми, кто не будет заодно с Россией. Итак, оставьте нас в покое и не старайтесь соединить несоединимое; вы этим возжигаете нашу исконную борьбу. Славянство должно выбирать между Польшей и Россией: оно не может соединиться с обеими вместе. Если вы заодно с поляками, то вы заодно с Европой и западной цивилизацией, которая и была вашей воспитательницей. Если же вы стоите на стороне России, то вы объявляете себя нашими врагами, и врагами наших прав, и всей семьи европейских народов, с которой вы связаны духом и телом. Делайте, что хотите; мы никогда не переменим нашего положения».
«Несчастные! — спросим мы вас. — С какою же Европою, с какою цивилизацией вы соединяетесь? С Турцией, Венгрией и Австрией? Что же сделала для вас вся Европа, что сделала для вас Франция, во время республики, консульства, империи, королевства, второй республики? Она играет вами для своей выгоды, а не для вашей. Вы остаетесь с цивилизацией и Европою и берете за руки Турцию, Венгрию и Австрию, которые были главными врагами, злодеями и тиранами всех славянских племен: почувствуйте всю ложь своего положения».
Поляки таким заявлением изрекли приговор себе и вместе подтвердили историческую догадку о своем происхождении.
Я говорю — приговор. Ибо, держась Турции и Австрии, двух государств, осужденных на смерть, почти уже трупов, они явно стремятся к конечной своей гибели.
А в чем состоит догадка о происхождении польской шляхты? Шляхта — пришельцы в Польше, как у нас норманны; но наши норманны смешались со славянами, как капля вина с водою, а шляхта осталась отдельной в воде, как масло. Вот, по-моему, источник различия в истории польской и русской. Вот причина отчуждения шляхты от собственных своих поселян.
Усвоив чужой, то есть польский и славянский, язык, шляхта осталась племенем чуждым, западным, которое и тянет к Западу.
Многие русские, познакомившиеся в последнее время с краем, единогласно утверждают, даже судя по физиогномии, о различии поселян с горожанами, которое также служит и подтверждением догадки: то есть народ польский — вот славяне, а шляхта — пришельцы, которые говорят только по-польски, как евреи по-немецки в Германии или по-испански в Испании, а чувствуют по-своему.
Желательно, чтоб чешские ученые посетили Польшу и произвели бы здесь историко-филологические исследования и наблюдения, и привели этот гадательный вопрос в ясность.
Как бы то ни было, последнее заявление поляков равняется решительной русской победе над ними. Они работают в этом отношении больше нас на пользу России. Удивительные судьбы!
Повторю здесь, кстати, что мы, русские, оставляя все счеты исторические, филологические и политические, не питаем никакой злобы и мести против поляков и готовы обняться с ними по-братски, если они сознаются в своих заблуждениях и откажутся от своих несбыточных притязаний. Правительство наше, гораздо более снисходительное к полякам, чем мы, чем народ, расположенное к восстановлению Польши при Александре I, дававшее им полную автономию при Александре II, верно изменит свой образ действий и сделает для поляков все возможное, удостоверяясь в их исправлении, а до тех пор, пока будут продолжаться за границею враждебные заявления и оглашаться нелепые требования, пока беспрестанно будут представляться доказательства вражды неистовой, пока польский катехизис останется в своем действии, — до тех пор положения своего поляки не будут улучшать, а разве ухудшать, и ничто не может пойти иначе.
Вы позволите мне, мм. гг., предложить здесь еще два замечания и отстранить два сравнения, обращаемые против нашего, против русского дела. Некоторые указывают на пример Ирландии, поднявшей свой голос. Этот пример отнюдь к нам не идет. Скажу одно: Россия не пользуется и никогда не пользовалась ни одним грошом от Польши, а, напротив, прикладывала и прикладывает свои копейки. Русские люди имеют ничтожное владение в Польше в сравнении с тем, что поляки имеют в России и англичане в Ирландии.
Другие указывают на пример Чехии, которая ищет теперь автономии; но мы эту автономию гораздо в высшей степени предлагали Польше несколько раз, и если она не хотела пользоваться этими правами без отнятия от нас наших родных, собственных, утробных русских земель, то кто же виноват в настоящем положении?
Неужели кто-нибудь может сказать, что мы не должны защищать собственное свое существование, охранять своих родных русских братьев в угоду полякам?
Отказ России от прав на Сербию, принадлежащих ей по трактатам, довершает ее торжество во мнении всех славянских племен. Они видят ясно наше бескорыстие, и нельзя не отдать полной чести нашему Министерству иностранных дел, которое действует до сих пор великолепно. Мы жаловались некогда на излишнюю его сдержанность, осторожность, доходившую, по нашему мнению, до робости, но мы убедились из обнародованной переписки, что оно не переставало заботиться о судьбе наших единоплеменников и единоверцев и не пропускало ни одного случая напоминать Европе об ее обязанностях.
Нам опротивело во время оно выражение, что Россия не ищет завоеваний. Мы осуждали оное, негодовали, а теперь мы должны сознаться, что правительство действовало гораздо вернее, а мы увлекались. Теперь мы все говорим, что нам не надо завоеваний, и в этом наша сила и значение пред всеми славянскими племенами.
Итак, с этих сторон обстоит все благополучно. Что же принадлежит обществу? Мы, частные люди, должны поддерживать все ученые, литературные предприятия между славянами, снабжать их русскими книгами, доставлять русских учителей и содействовать распространению русского языка и русской азбуки, то есть принимать те меры, которые предлагались мною Министерству просвещения за несколько лет тому назад.
Если русский язык сделается общим литературным языком для всех славян, как есть один литературный язык у племен французских и немецких, то сколько новых слов и оборотов внесут славянские писатели, как обогатят они русский язык — доказывать не нужно. Как обогатится русская литература и с нею и общее образование! И вместе какую пользу получат сами славяне для своих собственно наречий, которые должны обогащаться в равной степени! Наконец, обратим внимание и на то, что иметь публику в 80, в 100 миллионов — не то, что писать для 5, для 6, для 10! Будущность блистательная, и она приближается к нам, судя по всем известиям из славянских стран.
Все славяне учатся ревностно по-русски и просят наших учителей, которые бы знакомили их с живой речью русской. Съезды славянские необходимы для поддержания возбужденных чувств.
На прошедшем съезде изъявлено было это желание многими, но не принято было никаких решительных мер; да и нельзя было принимать их по многим причинам. Но вот в нынешнем году этот съезд состоялся сам собою, и основание театра в Праге точно так, как Московская этнографическая выставка, сделалось поводом к съезду общему, где подтверждена мысль о единстве, родстве и взаимности. Я повторю здесь слова Сладковского, произнесенные им в Праге на другой день после заложения театра:
"Вчерашний день стал знаменательным особенно потому, что в этот день проявили участие и солидарность с нашим делом все племена далеко распростершегося восьмидесятимиллионного славянского народа. В первый раз нашему предприятию выражено сочувствие от всех без исключения ветвей славянской семьи, со всех концов славянской земли, в границах которой никогда не заходит солнце. Из Сербской и Хорватской страны, из Словацкой и Словенской, из Галича и Польши, из Лужиц и Далмации, из Военной Границы и Герцеговины, из Черногории и Болгарии, из Великой Святой Руси выражено наигорячейшее участие к нашему делу, ставшему общим делом всего славянства. Дело наше — их дело, честь наша — их честь! Господа! Весь северославянский флот шлет по телеграфу привет и провозглашает славу короне чешской и успех народному чешскому театру. Такое заявление озаряет чешскую корону и ставит ее в новом блеске. Как нынешнее дело наше признано делом всеславянским, так пусть и в будущем все славянские племена приветствуют каждое дело отдельных племен как дело всем общее, пусть видят в нем свою честь и славу. Пусть в общественных и иных вопросах господствует между нами согласная мысль; быть может, это согласие и не поведет еще к политическому единству, но оно поведет к тому, что народ славянский не допустит, чтобы которому-либо из славянских племен нанесена была обида. Как некогда для древнего римлянина было величайшею гордостью провозглашать пред целым светом «Я — Римлянин!» — пусть точно так же каждый славянин с такою же гордостью говорит отныне: «Я — Славянин!» За успех славянской взаимности и солидарности!«
Слушая эту речь, благородную и горячую, мм. гг., не сознаетесь ли вы, что при слове о 80-миллионном народе славянском сердце ваше забилось, ибо вы знаете, что в этих 80 миллионах 50 или более составляем мы?
Не сознаетесь ли, что, слушая о пространстве, где не заходит солнце, вы понимаете, что из 24 часов его странствия по тверди небесной около 20 принадлежит нам?
Ваше сердце забилось, — ну, так я смело могу сказать теперь, что, осыпанные такими дарами Божиими, считая себя миллионами и владея землями неизмеримыми, мы несем на себе обязанности великие. Святые в отношении к нашим старшим, хотя и малочисленным, братьям. Мы в обилии — они в нужде; мы на свободе — они под игом. Все государства славянские пали, не одна Польша — так, видно, было угодно Богу в исполнение каких-то непостижимых для нас судеб исторических: Богемия, Моравия, Померания, Силезия, Кроация, Славония, Далмация, Босния, Сербия, Болгария. Одна Россия, самая младшая между ними, возникшая после всех, восстала после монгольского ига, утвердилась, усилилась и заняла одно из первых мест в Европе. Мы должны всем славянам помогать словом, делом и помышлением. Мы должны считать горести и радости собственными горестями и радостями, мы должны стараться, употреблять все меры к облегчению их участи, мы должны содействовать умножению их радостей. Слышите, видите, как выражают нам дружеские свои чувства их представители. Палацкий и Ригер являются на чешском народном празднике в русских орденах. Сладковский называл на празднике Святою Русь, и это название вызвало громовые восторженные рукоплескания. Они называют наш флот своим флотом. Сердце сердцу весть подает. Господа! считаю себя счастливым, что дожил до этих минут торжества идеи, которой я служил искренно и горячо, и горько сожалею, что этого счастья не досталось в удел покойным друзьям моим — Шафарику, Коляру, Ганке, Вуку, Хомякову, Киреевским, Шевыреву, Константину Аксакову и прочим начальникам возрождения.
В заключение длинного моего чтения я выражу желание, которое, верно, и вы разделите со мной, чтобы съезду следующего года подало повод основание храма во имя св. Кирилла и Мефодия где-нибудь между славянами: или в Белграде у сербов, или на Черной горе, или в Селу не, родине наших апостолов.
Наконец еще желание, хотя, к несчастию, и слишком несбыточное: пожелаем, чтоб поляки, вслед за евангельским блудным сыном, опомнились и возвратились в недра славянского семейства!»
1868 г.
16 мая
Самый обед происходил в большой и широкой липовой аллее. Тосты за этим обедом, по просьбе гостей, предложил сам хозяин. В числе их упоминаем о следующих: за здравие Государя Императора Александра Николаевича всея Руси, прирожденного и наследственного покровителя и защитника всех славян, за упокой Императора Николая Павловича, который Адрианопольским миром сделал много добра сербам, грекам и валахам и искренно желал облегчить участь всех славян; во славу славянской взаимности, которая получила прочное основание в прошлом году в Москве и укрепляется ныне в Праге; за здоровье славянских гостей, бывших в прошлом году в Москве; во славу деятелей славянского дела, ныне живущих и прежде почивших; в честь Этнографической выставки, ее учредителей и всех их сотрудников. После этих тостов Н. П. Гиляров-Платонов предложил тост за старейшего между русскими деятелями на пользу общего славянского дела, М. П. Погодина. Хозяин, со своей стороны, предложил отправить в Прагу телеграмму такого содержания: «Московские друзья вспоминают прибытие славянских гостей в Москву, желают им всякого благополучия и пьют за их здоровье, поздравляя с пражским праздником». Телеграмма была в тот же день отослана. Те из бывших на обеде, кто не принадлежал к числу членов славянского благотворительного комитета в Москве, тут же записались в члены, представив определенный для того годичный взнос. Наконец после обеда заявлено было, что С. А. Маслов представил в университет 2 500 руб. с тем, чтобы из процентов с этой суммы получал ежегодное пособие кто-либо из воспитанников славянского комитета.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьСм.: Погодин М. П. Собрание статей, писем и речей по поводу славянского вопроса. М., 1878.