ПОСВЯЩЕНЬЕ
Художнику
И. А. Владимирову.
Товарищ в странствии далеком,
Мой спутник в горестном краю,
Постигнутом печальным роком!
Я для тебя теперь пою.
Поэму выслушай мою…
Ряд пережитых впечатлений
Припомнишь ты и передашь
В минуты светлых вдохновений.
Бери же кисть и карандаш,
Пиши картину разрушений,
Картину бед, — виденье зла,
Какой в те дни она была,
Когда тревожен и печален
Ты проходил среди развалин.
Не могут передать стихи
Конец ужасный Шемахи…
Он был странней восточной сказки,
Мое перо бессильно тут, —
Лишь только живопись и краски
Картину зла передадут.
Среди высот, где гор окрестных
Белеют снежные верхи,
Рассыпав рой в долинах тесных
Разнообразных и прелестных
Домов роскошной Шемахи.
Меж тополей, благоухая,
Весенний персик там цветет,
В садах ликующего края,
В тени серебряных высот.
От миpa снегом и туманом
Цветущий город огражден,
Но и в дали все служит он
Приманкой шумным караванам,
И за верблюдом вслед верблюд
К нему спешат, к нему идут,
Пестреют вьюки их цветные —
Товар из Пеpcии, Рoccии,
И Шемаха им шлет дары, —
Свои шелка, свои ковры.
Здесь в котловине гор глубокой,
Лежит, ленива и тиха, —
Царица давняя Востока,
Родная персам Шемаха.
Дома причудливые немы,
Объяты негою гаремы
С их заповедной красотой.
Лишь солнце, выйдя в знойно блеске,
Бросает взор свой золотой
На расписные арабески,
В окно с решеткою витой
И на узорные балконы,
Где прихотливых персов жены
Среди забав, среди сластей
Скучают в праздности своей.
К чему им роскошь их наряда,
Зачем им жемчуг, бирюза?
Им драгоценностей не надо, —
Ничьи не видят их глаза,
И лишь завистливо подруги
Их пересудят на досуге.
Но звуки бубна и зурны
Несутся, трепета полны…
И шемаханок рой прекрасный
Танцует плавно и легко,
Короткий край чухи атласной
Откинув ножкою в трико*.
Тюрбаны блещут, рдеют розы,
Восточной негой дышат позы
И кто бы не был увлечен
Красою шемаханских жен?
Где величавы и суровы
Гор ледяных горят оковы,
В ауле жил, влача свой век,
Татарин горский Али-бек.
Али привык давно к пустыне
И полюбил ее красу,
Хотя родился он в Ак-Су,
В цветущей, радостной долине.
Там край беспечный не суров,
Там в роще тутовых дерев,
Разлившись четырьмя ручьями,
Ак-Су бежит, — резва, дика,
Кавказа быстрая река,
В горах рожденная снегами, —
Бежит играя меж камней.
Плетни и сакли жмутся к ней,
Шумит ветвями тополь старый,
И сад свой мирные татары,
Как предки их, по старине,
Растят и холят в тишине.
Но чужд был сердцу Али-бека
Их скромный быт и мирный труд.
Давно, давно его влекут
Наезды вольные абрека,
Опасный путь, кровавый бой, —
Игра отважная судьбой.
Он редкий гость среди аула.
Он на коне и в дождь, и в зной,
Под черной буркой блещет дуло
Его винтовки нарезной.
Кинжал серебряный весь в черни,
В лохмотьях шелковый бешмет…
И каравану в час вечерний
При встрече с ним спасенья нет!
«Алла, Алла!»… блеснули шашки,
И выстрел грянул меж камней,
Где вьется путь, крутой и тяжкий,
Над синей бездной пропастей.
Далеко конные чапары,
Их пост казачий задремал,
И в Закавказье, между скал,
Абрек хранить обычай старый, —
Разбой, засаду и наезд
Во тьме ночной, при блеске звезд.
И робкий путник смотрит в страхе,
Встречая всадника в папахе.
Но Али-бек теперь его
В ущелье горном не нагонит,
Его тоска в пустыню гонит.
О, Сальфа, Сальфа! Для чего
Тебя джигит случайно встретил?
Встает, пленителен и светел,
Твой чудный образ перед ним…
Пренебрежен и нелюбим
Он персиянкой молодою.
Он с ней на веки разделен
Шиитов старою враждою…
Она богата, — беден он!
Вдова прекрасная Зейнала
Его не видела, не знала;
Что значит горец ей простой,
Презренный персами татарин?
Но он был сердцем благодарен
Ей за единый ласки взгляд,
Когда, два месяца назад,
Ее и слуг в горах, над бездной
Он проводил, арбу храня…
Увы! Он с этого же дня
Томился страстью бесполезной.
Как ясный луч, как отблеск звездный
Взгляд шемаханки молодой
Горел пред ним, грозя бедой.
Ах, Сальфа нежная — прекрасна!
Роскошной прихоти дитя,
Она прошла пред ним, блестя
Своей одеждою атласной.
Тюрбан в алмазах под чадрой
Сверкал причудливой игрой,
Мерцали серьги и запястья.
Как светлый сон любви и счастья,
Как роза Персии, она
Была томна, была нежна…
Ее уста благоухали,
И тонкий шелк не Шемаха ли
Впряла в убор ее волос,
В тень шелковистых, черных кос?
У дома Сальфы, где коврами
Роскошно убран комнат ряд,
Бродил, бывало, вечерами
Али, надеясь встретить взгляд
Знакомый, нежный и глубокий,
Взгляд персиянки черноокой.
Но он встречал, бродя вокруг,
Одни косые взгляды слуг.
И он бежал в своей тревоге
Опять к вершинам снеговым,
Где гор уступы и пороги
Закрыты облаком седым,
Где изо льда в скале отвесной,
Какой-то силою чудесной,
Как страсть души его кипуч,
Дымясь, горячий падал ключ.
Блуждал Али, отшельник новый,
В горах Осетии суровой,
Стараясь с диким кабаном
Забыться боем, точно сном.
Но вот опять в неволе страстной
Али спустился в тихий дол…
С вершины гор летит орел
Из тучи хмурой и ненастной.
Веселой Шемахи пред ним
Пестреют кровли и мечети,
Белея, вьется легкий дым,
Горит луна на минарете,
И древний храм Джума-Джами
Свой красный купол подымает
К лазури ясной, где витает
Аллах, царящий над людьми.
В кофейне шумного базара,
Где хуржи, шерсть и шелк-сырец,
Али услышал сазандара, —
То, верно, пришлый был певец.
В тюрбане черном, бил он хмуро
По струнам медного сантура.
Звучала медь, и голос пел
Про дальний край, скорбей удел:
Спит род людской,
Утех рабы,
Но их покой
В руках судьбы!
Разрушен дом,
Очаг погас…
Ударит гром,
Настанет час!
Я видел край…
Богат был он.
Цветущий рай
Опустошен.
От городов
В нем нет следа,
Среди песков
Над ним вода.
Был страха полн
Его конец.
Там мертвых волн
Блестит свинец.
Там жизни нет,
Земля нага,
Кровавый свет
На берега
Лишь зори льют,
Горя огнем…
Рок злобный лют, --
Погибель в нем!
— «Постой, шаир! Напев хорош,
Но илляги** ты нам поешь!»
Али окликнул сазандара:
— «Вот золото. Потешив нас,
Спой про любовь и про Эльмаз!»
Певец его не принял дара,
Усмешкой злой ответил он
И в дверь, нагнувшись, вышел вон.
Бродя по площади базара,
Али вдоль лавок проходил.
Там всюду торг кипучий был.
Поджавши ноги, персияне
Сидели, развернув ковер.
Пестрели вышивки и ткани.
Над сочной зеленью шатер
Навес раскинул полосатый.
Набор оружия богатый
Грузин расхваливал, крича,
И брил цирюльник всех сплеча.
Верблюды, шли, арбы скрипели…
И вдруг… да, точно, в самом деле,
Там Сальфу увидал Али.
Минув смущенного абрека,
Толпою шемаханки шли
Вдоль улиц в бани Рустембека.
Канун был Пятницы. Оне,
Храня завет по старине,
На омовение спешили.
Но бани Рустембека были
Для них приманкою иной:
Шумя одеждою цветной,
В нарядах пышных, под чадрою,
Как в гости, шли они порою
Среди завистливых подруг
Блеснуть запястьем, ожерельем,
И шемаханок резвый круг
Сверкал там смехом и весельем.
Улыбки, шепот, взгляд косой…
Краса прелестная, нагая
С нарядной спорила красой.
И шли служанки, предлагая
Сластей и лакомств дастархан,
Душистый кофе и кальян.
Среди увешенных коврами
Глубоких ниш роскошных бань,
Под расписными куполами
Там отдавали кейфу дань.
Сверкая, бил фонтан студеный,
Воды горячей брызгал ток,
И Шемахи живой цветок
Склонялся, влагой окропленный.
И плеск, и смех… лукавый взор,
Движенья лени, неги томной,
И шемаханки разговор,
Подчас свободный и нескромный.
Увидев Сальфу, тихо к ней
Али приблизился с поклоном.
Он взором пылким и влюбленным
О страсти говорил своей.
— «Чего желаешь ты?» — украдкой
Спросила шепотом она.
— «Моя душа тобой полна! —
Ответил он. — Минутой краткой
Меня, как счастьем, подари!
Ты — розы цвет, ты — луч зари!
Ах, Сальфа, Сальфа, ты прекрасна!
Дай мне открыть перед тобой,
Как долго мучусь, как напрасно.
Два слова лишь!..»
Его мольбой
Она, казалося, смутилась.
В ней сердце гордое забилось…
Но говорить ей здесь нельзя.
— «Сегодня пир в моем серале —
Она ответила, скользя. —
Поведать мне свои печали
Приди, пожалуй… Тесный круг
Моих сестер, моих подруг
Не выдаст краткой нашей встречи.
Твои я выслушаю речи
Ко мне в сераль, лишь день зайдет,
Старуха гостя проведет!»
Она ушла, мелькнув чадрою.
То было лаской ли, игрою
Причуды женской, но Али
Надежды страстные смутили.
Они звали, они манили,
Они в душе его цвели
И рай пленительный сулили, —
Небесный сон в мечтах земли.
Но скоро ль вечер? Время длится…
Чтоб ожиданье скоротать,
В горах Али, как ветер, мчится,
Спешит минуты перегнать.
Вскочив на холм, летит опять…
Зачем же солнце не садится?
Зачем в горах не веет тьмой
И полдень, душный и немой,
Вечерней тенью не затмится?
День тих, застыл небес предел
Среди сияющей лазури, —
Как будто мир окаменел
В предчувствии беды и бури.
В долине гор, ясна, тиха,
Беспечно дремлет Шемаха.
Вдруг гром подземный прокатился,
Тревожно вздрогнула земля,
Вершины гор, холмы, поля…
Удар на миг остановился
И вновь потряс и пошатнул
Окрестность всю… Громовый гул
Летел с земли, не с небосвода.
В припадке судорог природа
Дрожала, воздымая грудь,
Как волны, изгибался путь,
Ходила почва под ногами,
Тяжеловесными громами
Подземный молот ударял
В основы гор, в подножья скал,
И сотрясенные долины,
И горной цепи исполины
Качались, трепета полны.
Могучий гром из глубины
Звучал, как злобные стенанья.
Как в день начальный первозданья,
Земная грудь дрожала вся.
Седой покров земли рвался,
И сотрясалася утроба.
В неистовстве ликует злоба.
Гранит и камень одолев,
Разверзнув трещины по скатам,
Грозить хаосом вечный гнев,
И в мире, ужасом объятом,
Грохочет гром подземных бурь…
Одна безоблачна лазурь,
Лишь голубое небо ясно,
И безмятежно, и бесстрастно
Тысячелетия назад,
В глубокой древности когда-то
Вокруг вершины Арарата,
По склонам каменных громад
Потопа волны колебались
И, в пене злобной клокоча,
Его гранитного плеча
Седыми гребнями касались.
Отсюда, с закавказских гор,
Туманный очерк Арарата
В дали угадывает взор.
Земля окрестная богата
Преданьями великих бед,
Храня несчастий давний след.
И вот опять судьба над нею
Свой подняла грозящий перст.
Подземный хаос вновь отверст,
Стихией властвуя своею,
И мечет пламя и пары
Из черных язв земной коры.
С утесов голых и отвесных,
Спрыгнув с коня, смотрел Али,
Как Шемаха меж гор окрестных
Исчезла в прахе и пыли
При тяжком трепете земли.
Обвалы вкруг него ползли,
Каменья прыгали по склонам,
Но долго взором воспаленным
Следил он сквозь туман и дым,
Как город гиб, и счастье с ним.
Надежды рушились, как зданья,
Мелькали тени, очертанья,
И исчезал былого след.
Во мгле развалины сквозили,
И вдруг, над облаками пыли,
Мечети рухнул минарет.
На крыльях мчась над вихрем праха,
Его злой Эблис бросил, смял,
Как бы над благостью Аллаха
Мятежный дух торжествовал.
Смятенье, ужас… Пали груды
Каменьев, щебня и земли.
Смешались люди и верблюды
И, ослепленные, в пыли,
Бегут по трупам, по обвалам,
Вдоль улиц, в страхе одичалом.
Прижав к груди ребенка, мать
другого силится поймать,
Но с треском рухнул дом соседний
Во двор, и на глазах у ней
Малютка скрыт дождем камней.
Еще надеждою последней
Пустая площадь всех манит.
Сюда народ, толпясь, бежит
И, сбившись в кучу, полный страха,
Взывает к помощи Аллаха.
Но он врата для бед отверз…
Все гибнет, — женщины и дети,
Былинки жизни в юном свете,
И на базаре жадный перс,
Спасавший золото и ткани.
Повсюду воплей и рыданий
Над Шемахой поднялся стон, —
Предсмертный крик со всех сторон.
Обломки кровель, балки зданий
Нагромоздились, и кругом
За домом падал новый дом.
Где Шемаха, очей отрада,
Любви и роскоши приют?
Развалин каменных громада
Одна лежит во прахе тут.
Над ней в безумии снуют
Тоской измученные люди,
Родных и близких в пыльной груде
Найти стараясь, к небесам
Напрасно руки подымая.
Но безответна смерть немая
К призывным крикам, голосам…
И вдруг, в последнее мгновенье,
Среди тревоги разрушенья,
Подняв высоко пламень свой,
Столб колыхнулся огневой.
Огнем мгновенного пожара
Объяты улицы базара,
И дым на площадь повалил,
Неся удушье, чад и пыл.
О, Шемаха! Бедой твоею
Мир целый будет потрясен.
Переживет в тревоге он
Твоих несчастий эпопею.
Твой скорбный крик достиг сердец,
Твоя погибель, твой конец
Невольно слезы вызывают.
Невзгоды смертного карают,
Но ты погибла без вины,
Твои несчастные сыны
Греха безмерного не знают.
По воле рока входит зло,
Настал твой час, — оно пришло…
И мы когда-нибудь чредою
С такой же встретимся бедою,
И непонятной, и слепой…
Лишь благом скуден мир скупой.
Но кто, тревожен и печален,
Сошел с коня среди развалин?
В безумном бешенстве Али
Кинжалом роет прах земли, —
Напрасный труд для человека!
Не здесь ли бани Рустембека,
Где сорока персидских жен
Живой цветник был погребен?
Быть может, Сальфу ищет он?
Но где она, его отрада?
Каменьев пыльная громада
Лежит гробницей перед ним:
Обломок арки, своды ниши,
Земля осыпавшейся крыши…
К провалам темным и глухим
Приник Али склоненным ухом.
Он ловит стон тревожным слухом,
Но все молчит в могильной тьме.
И вот огнем в его уме
Надежда вспыхнула живая.
Он вспомнил: Сальфа, призывая,
Сказала про вечерний пир…
Пусть всюду смерть, пусть гибнет мир,
Она одна спаслась, быть может,
Вернувшись во время домой?
Печаль о ней его тревожит,
Даря мечты, пугая тьмой.
Вот Сальфы дом… Ее в серале
Вокруг стола подруги ждали.
Теперь обрушилась стена,
Ограды каменные пали,
И дома внутренность видна.
Кругом разбитые кувшины,
Упали чаши на ковер…
Великолепные руины
Еще хранят былой убор.
Цветные стекла, арабески
И купол темно-голубой, —
Все говорит о прежнем блеске,
Теперь разрушенном судьбой.
Беспечность, нега расцветали
В очаровательном серале,
Но светлый пир прекрасных жен
Бедой нежданной был смущен.
Внезапно рухнули стропила,
Шатаясь, покосился дом,
В его простенке расписном
Широко трещина сквозила…
Смотрел безумно Али-бек
На эту сцену разрушенья.
Как годы, шли пред ним мгновенья,
Сплетаясь в скорбный, длинный век;
Переживал в нем человек
Все горе, что изжить возможно,
И сердце билося тревожно,
И грудь его, как грудь земли,
В порыве гневном колебалась.
Чего желать еще осталось,
На что надеяться Али?
Объятый страхом, непокорный,
Узды не слыша и удил,
Привычный конь тропинкой горной
Али в ущелья уносил.
В снегах торчал кустарник дикий,
Снег на кустарнике нагом,
И неподвижности великой
Немая тишь была кругом.
В тумане сизом потонула
Скалистой бездны глубина…
Но вдруг, полна громов и гула,
Окрестность гор потрясена.
Едва Али над горном склоном
Сдержал пугливого коня…
Пред ним, в провале опаленном,
Рвался столб дыма и огня.
Глубоко трещина зияла,
И в пасти черного провала
Гремящий пламень клокотал,
И пар, клубясь, по гребням скал
Тянулся облаком летучим
И уходил к нависшим тучам.
И вот, пред дрогнувшим Али,
Громаден, страшен, беспределен,
Пылавший образ из земли
Поднялся в глубине расселин,
Пред ним все гибло, что жило…
Из отверзавшегося зева
Он встал, как ненависть, как зло***,
И пламя бешеного гнева
Палило грозное чело.
Как медь, звучащего напева
Громовый голос услыхал
Али среди дрожавших скал.
Спит род людской,
Утех рабы,
Но их покой
В руках судьбы.
Разрушен дом,
Очаг погас,
Ударил гром,
Настал их час!
Глаза Али огнем сверкнули:
— «Постой, я узнаю тебя!
В моем краю, в родном ауле,
Предстал ты, радости губя.
Ты — враг! Ты в мирную обитель
Принес несчастья и беду,
Но есть у Сальфы верный мститель…
Кто б ни был ты, тебя найду!» —
Сверкая шашкою грозящей, —
Суровый взор, безумный вид, —
На призрак пламенный летит
Али к расселине дымящей.
Пред ним, клубясь, взвился огонь,
Пары багровой тучей встали…
И гибнет всадник, гибнет конь,
Пропав в зияющем провале.
Лишь тяжкий гул по гребням скал
Летит к ущельям отдаленным…
Вулкан открывшийся пылал,
Гремя над краем потрясенным.
Но злу и смерти не дано
Торжествовать над жизнью вечно.
Погибшее — оживлено,
В земле росток дает зерно…
Опять свободно и беспечно
Среди развалин Шемахи
Кипит торговля, бродят люди,
Шатров раскинуты верхи
Среди камней, на пыльной груде.
Пестреют вьюки на верблюде,
Горит костер, и вновь живет,
Хлопочет, лавки открывая,
Назад вернувшийся народ,
И суета кипит живая
Над свежей насыпью могил.
Воскреснет город, оживая,
Он будет там же, где и был.
Но Сальфы милой образ нежный
Не воскресить… ее одной —
В краю, где персик белоснежный
Цветет душистою весной.
______________
* Наряд современной персиянки в гареме.
** Илляги — духовные песни магометан о суете мира. Шаир, сазандар — странствующие певцы.
*** Мусульмане Шемахи пламя Маразинского вулкана приняли за огненное видение. Автор пользуется местной легендой.