Н. И. Костомаров
правитьГетман Иван Степанович Мазепа
правитьМазепа родом был шляхтич православной веры, из западной Малороссии и служил при польском короле Иоанне-Казимире комнатным дворянином. Это было, вероятно, после того, как победы казаков заставили поляков несколько времени уважать малорусскую народность и православную веру, и в знак такого уважения допустить в число дворян королевских (т. е. придворных), молодых особ шляхетского происхождения из православных русских. Не очень вкусно было этим особам в польском обществе при тогдашнем господстве католического фанатизма. Мазепа испытал это. Сверстники и товарищи его, придворные католической веры, издеваясь над ним, додразнили его до того, что против одного из них Мазепа в горячности обнажил шпагу, а обнажение оружия в королевском дворце считалось преступлением, достойным смерти. Но король Иоанн-Казимир рассудил, что Мазепа поступил неумышленно, и не стал казнить его, а только удалил от двора. Мазепа уехал в имение своей матери на Волынь. Он был молод, красив, ловок и хорошо образован. Рядом с имением его матери жил в своем имении некто пан Фальбовский, человек пожилых лет, у него была молодая жена. Познакомившись в доме этого господина, Мазепа завел связь с его женою. Слуги шепнули об этом старому мужу. Один раз, выехавши из дома, пан Фальбовский увидел за собою едущего своего служителя, остановил его и узнал, что служитель везет от своей госпожи к Мазепе письмо, в котором Фальбовская извещала Мазепу, что мужа нет дома и приглашала приехать к ней. Фальбовский велел служителю ехать с этим письмом к Мазепе, отдать письмо по назначению, получить ответ и с этим ответом явиться к нему на дороге. Сам Фальбовский расположился тут же ожидать возвращения слуги. Через несколько времени возвратившийся слуга отдал господину ответ, писанный Мазепою к Фальбовской, которую извещал, что едет к ней тотчас. Фальбовский дождался Мазепы. Когда Мазепа поравнялся с Фальбовский, последний бросился к Мазепе, остановил его верховую лошадь и показал ему ответ к своей жене. «Я в первый раз еду», — сказал Мазепа. «Много ли раз, — спросил Фальбовский у своего слуги, — был этот пан без меня?» Слуга отвечал: «Сколько у меня волос на голове». Тогда Фальбовский приказал раздеть Мазепу донага и в таком виде привязать на его же лошади лицом к хвосту, потом велел дать лошади несколько ударов кнутом и несколько раз выстрелил у нее над ушами. Лошадь понеслась во всю прыть домой через кустарники, и ветви сильно хлестали Мазепу по обнаженной спине. Собственная прислуга насилу признала своего исцарапанного и окровавленного господина, когда лошадь донеслась во двор его матери. После этого приключения Мазепа ушел к казакам, служил сначала у гетмана Тетери, а потом у Дорошенка. Мазепа кроме польского и русского языков знал по-немецки и по-латыни, проходил где-то прежде в польском училище курс учения и, будучи по своему времени достаточно образован, теперь мог найти себе хорошую карьеру в казачестве. Здесь он женился. При Дорошенке Мазепа дослужился до важного звания генерального писаря и в 1674 году был отправлен на казацкую раду в Переяславль, где перед гетманом левой стороны Украины Самойловичем предлагал от имени Дорошенка мировую и заявлял желание Дорошенка находиться в подданстве у московского государя. Через несколько месяцев по окончании этого поручения, Дорошенко отправил Мазепу в Константинополь к султану просить помощи у Турции, но кошевой атаман Иван Сирко поймал Мазепу на дороге, отобрал у него грамоты Дорошенка и самого посланца отослал в Москву. Мазепу повели к допросу в малороссийский приказ, которым тогда заведовал знаменитый боярин Артамон Сергеевич Матвеев. Мазепа своим показанием на допросе сумел понравиться боярину Матвееву; представился лично расположенным к России, старался оправдать и выгородить перед московским правительством самого Дорошенку, был допущен к государю Алексею Михайловичу и потом отпущен из Москвы с призывными грамотами к Дорошенку и к Чигиринским казакам. Мазепа не поехал к Дорошенку, а остался у гетмана Самойловича, получивши позволение жить на восточной стороне Днепра вместе со своей семьей. Вскоре после того он лишился жены.
Самойлович поручил Мазепе воспитание детей своих, а через несколько лет пожаловал его чином генерального есаула, важнейшим чином после гетманского.
В этом звании по поручению Самойловича Мазепа ездил в Москву еще несколько раз и, смекнувши, что в правление царевны Софьи вся власть находилась в руках ее любимца Голицына, подделался к временщику и расположил его к себе. И перед ним, как прежде перед Матвеевым, вероятно, помогали Мазепе его воспитание, ловкость и любезность в обращении. Голицын и Матвеев оба принадлежали к передовым московским людям своего времени и сочувствовали польско-малорусским приемам образованности, которыми отличался и блистал Мазепа. Когда после неудачного крымского похода нужно было свалить вину на кого-нибудь, Голицын свалил ее на гетмана Самойловича. Его лишили гетманства, сослали в Сибирь с толпою родных и сторонников, сыну его Григорию отрубили голову, а Мазепу избрали в гетманы, главным образом оттого, что так хотелось любившему его Голицыну. Обыкновенно обвиняют самого Мазепу в том, что он копал яму под Самойловичем и готовил гибель человеку, которого должен был считать своим благодетелем. Мы не знаем степени участия Мазепы в интриге, которая велась против гетмана Самойловича, должны довольствоваться только предположениями и потому не вправе произносить приговора по этому вопросу.
Уже давно в Малороссии происходила социальная борьба между «значными» казаками и чернью. К первым принадлежали зажиточные люди, имевшие притязание на родовитость и отличие от прочей массы народа; чернь составляли простые казаки, но к последним по общим симпатиям примыкала вся масса поспольства, т. е. простого народа, не входившего в сословие казаков, но стремившегося к равенству с казаками. Все старшины, владея доходами с имений, приписанных в Малороссии к должностям или чинам, были сравнительно богаты и необходимо считались в классе значных, тем более причисляли себя к значным и держались их интересов лица, которые получили польское воспитание и облечены были по своему рождению или по жалованью шляхетским достоинством. Гетман, проведший молодость в Польше при дворе польского короля, был именно из таких. Он естественно должен был принести в казацкое общество, куда поступил, то польско-шляхетское направление, к которому так враждебно относилась малорусская народная масса. Скоро выказал Мазепа свои панские замашки и стал вразрез с народными стремлениями. Это тем более было для него неизбежно, что, действуя в польско-шляхетском духе, он одинаким образом должен был поступать для того, чтобы заслужить расположение московского правительства и удержаться на приобретенном гетманстве. Через несколько времени (в 1696 году), видевшие близко состояние Малороссии, сообщали в Москву, что Мазепа окружил себя поляками, составил из них в качестве своей гвардии особые компанейские сердюцкие полки1, что он мирволит старшинам, что он позволил старшинам обращать казаков к себе в подданство и отнимать у них земли. Мазепа первый ввел в Малороссии панщину (барщину) или обязательную работу в прибавку к дани, платимой земледельцами землевладельцам, у которых на землях проживали. Мазепа строго запрещал посполитым людям поступать в число казаков, и этим столько же вооружал против себя малорусскую простонародную массу, сколько угождал видам московского правительства, которое не хотело, чтобы тяглые люди, принуждаемые правительством к платежу налогов и отправлению всяких повинностей, выбывали из своего звания и переходили в казацкое сословие, пользовавшееся, в качестве военного, льготами и привилегиями. Как только установился Мазепа на гетманстве, тотчас приблизил к себе свою родню. С ним было двое племянников, сыновей Мазепиных сестер — Обидовский и Войнаровский. Мать Мазепы, инокиня Магдалина, сделалась настоятельницею киевского Фроловского монастыря. Московское правительство не только не поставило Мазепе в вину его поступков, но для большего охранения его личности от народа, послало к нему полк стрельцов. «Гетман, — извещает один путешественник, посещавший тогда Малороссию, — стрельцами крепок, без них хохлы давно бы его уходили, да стрельцов боятся, оттого он их жалует, беспрестанно кормит и без них шагу не ступит».
Рассчитывая на могущество Голицына, Мазепа всеми способами старался угождать ему до тех пор, пока Петр в 1689 году не разделался с правлением Софьи и не отправил Голицына в ссылку. Мазепа во время случившегося в Москве переполоха приехал случайно в столицу, разумеется, с намерением кланяться временщику, но, увидавши, что власть переменилась, постарался скорее разорвать связь с прежним правительством и примкнуть к новому. Это ему удалось. Мазепа стал просить у правительства того, чего именно русское правительство и домогалось в Малороссии, например, прибавки ратных людей, переписи казаков и стеснительных мер против народного буйства. И к Петру лично сумел подделаться Мазепа. Молодой царь полюбил его и с тех пор считал его искренно преданным своим слугою.
Во все двадцатилетнее время гетманства Мазепы в Малороссии проявлялась ненависть к нему подчиненных, выражаясь то теми, то другими попытками лишить его гетманства. Чем долее держал Мазепа гетманскую булаву, тем более привыкал малорусский народ считать его человеком польского духа, врагом закоренелых казацких стремлений к равенству и ко всеобщей свободе; нелюбовь к Мазепе стала прежде всего выражаться, по малорусским привычкам, доносами и кознями. В конце 1689 года явился в Польшу к королю Яну Собескому русский монах Соломон с письмом от Мазепы, в котором малороссийский гетман изъявлял польскому королю желание присоединить Малороссию снова к Польше и побуждал к открытию вражды против России. Вслед за тем из Запорожья приехали к тому же королю посланцы с предложением принять Запорожье в подданство Польше. Благодаря одному православному придворному, жившему во дворце короля, о том и о другом узнал московский резидент, живший в Варшаве, Волков, а от Волкова узнали об этом и в Москве. Король послал Соломона в Украину, к гетману, без всякого письма с словесным обнадеживанием своей милости, а между тем дал тайное поручение львовскому православному епископу Иосифу Шумлянскому войти в сношение с Мазепою. Шумлянский отправил к Мазепе шляхтича Домарацкого с письмом и просил через посланного объявить, на каких условиях желает гетман Малороссии вступить в подданство польской державе. Мазепа, получивши письмо Шумлянского, отправил это письмо и привезшего его шляхтича в Москву. Соломон же узнал об этом заранее и не решился уже являться к гетману, а воротился в Варшаву, но, чтобы, как говорится, не ударить перед поляками лицом в грязь, нанял на дороге в корчме какого-то студента и подговорил написать ему фальшивое письмо от имени Мазепы. Переписанное набело, это письмо Соломон подписал сам, подделываясь под почерк Мазепы, и поехал в Варшаву, а черновые отпуски письма позабыл взять у студента. Случилось, что прежде чем Соломон доехал до Варшавы, студент, раскутившись в корчме на полученные от Соломона два талера за свое искусство, открыл тайну случившейся там пьяной компании, а затем был арестован и приведен к королю. Студент во всем сознался и представил оставшиеся у него черновые отпуски сочиненного от имени Мазепы письма. Когда Соломон, явившись к королю, подал ему письмо от гетмана Мазепы, король, зная уже все, велел позвать студента и уличить Соломона в обмане. Черновые отпуски были налицо, запираться было невозможно. Соломон во всем сознался и был посажен в тюрьму, а потом, по требованию русского резидента, выдан московскому правительству. В 1691 году его привезли в Москву, расстригли и под прежним его мирским именем Семена Дротского отправили к гетману в Батурин. Там его казнили смертью. По всему видно, этот Соломон был орудием тайной партии, хотевшей навести подозрение на Мазепу в Москве и подготовить ему гибель.
Но еще когда московское правительство не имело в своих руках Соломона и требовало его выдачи, в Киеве было подкинуто анонимное письмо, которым остерегали русское правительство «от злого и прелестного Мазепы». Киевский воевода отправил письмо это в Москву, а из Москвы оно послано было прямо в руки Мазепы с тем, чтобы гетман сообщил, не может ли по своим соображениям догадаться, кто бы мог составить это письмо? Мазепа указал, как на главных своих врагов, на бывшего гадячского полковника Самойловича, на зятя гетмана Самойловича князя Юрия Четвертинского, на бывшего переяславльского полковника Дмитрашку Райча и на тогдашнего переяславльского полковника Леонтия Полуботка. По домогательству гетмана, отставленного гадячского полковника вывезли из его имения, находившегося в Лебединском уезде, привезли в Москву, а потом сослали в Сибирь. Туда же сослан был и Райча, Юрия Четвертинского с женою и тещею переселили в Москву, Леонтий Полуботок лишился должности полковника.
В Малороссии явился после того новый, более деятельный враг Мазепы и всей панской партии. Это был канцелярист Петрик, женатый на племяннице генерального писаря Василия Кочубея, человек предприимчивый, горячий и деятельный, по крайней мере на первых порах. В 1691 году он убежал в Сечь с важными бумагами, украденными из войсковой канцелярии, и вооружал сечевых казаков разом и против гетмана, и против московской власти. В следующем 1692 году он ушел в Крым и писал оттуда в Запорожье, что намерен, по примеру Хмельницкого, привести крымцев в Украину, поднять весь малорусский народ и истреблять жидов-арендаторов, всех панов и богатых людей. Весть о таком замысле, проникая в Украину, тотчас нашла себе сочувствие. Удальцы пустились к Петрику, кто полем, а кто водою. Мазепа отправил в Запорожье казака Горбаченка с подарками к тогдашнему кошевому Гусаку убеждать его, чтоб он не допускал запорожцев приставать к Петрику. Между тем, волнение готово было открыться не в Запорожье, а между городовым казачеством в малороссийских полках. «Мы думали, — говорили тогда малороссияне, — что после Богдана Хмельницкого народ христианский не будет уже в подданстве; видим, что, напротив, теперь бедным людям хуже стало, чем при ляхах было. Прежде подданных держала у себя только старшина, а теперь и такие, у которых отцы не держали подданных, а ели свой трудовой хлеб, принуждают людей возить себе сено и дрова, топить печи да чистить конюшни; москали же наших людей бьют, крадут малых детей и увозят в Москву». Более всего казались несносными для народа «оранды» — продажа вина, отданная в руки жидам, с платежом за то в войсковую казну. Горбаченко достал в Сечи и потом по гетманскому приказанию привез в Москву договор, заключенный Петриком с крымским ханом. Из этого договора видна была у Петрика мысль освободить от чужеземцев Украину обеих сторон Днепра (называемую им княжеством киевским и черниговским) и образовать из нее одно государство под именем княжества малороссийского. Предоставлялось обывателям установить у себя такое правление, какое окажется им сродным. В своем универсале, обращенном, главным образом, к сечевым казакам, Петрик вспоминал варварства, причиненные некогда малороссийскому народу поляками: «Не сажали ли они братии наших на колья, не топили ли в прорубях, не обливали ли водою на морозе, не принуждали ли казацких жен варить в кипятке своих детей?» Но упрекая в таких жестокостях одних соседей Малороссии, владевших краем прежде, не лучше относился Петрик к другим соседям: «Ненавистные монархи, среди которых мы живем, — писал он, — как львы лютые, пасти свои разинув, хотят нас поглотить, т. е. учинить своими невольниками». Он указывал, что малороссийский народ, отдавая неприятелю на сожжение свои города и села, защищает собою Московское государство как стеною, а Москва в благодарность за то хочет взять всех малороссов в вечную неволю. «Позволили нынешнему гетману раздавать старшинам местности, старшины позаписывали себе и детям своим в вечное владение нашу братью и только что в плуги их не запрягают, а уж как хотят, так и ворочают ими, точно невольниками своими. Москва для того нашим старшинам это позволила, чтобы наши люди таким тяжким подданством оплошились и замыслам их не противились. Когда наши люди от таких тяжестей замужичают, тогда Москва берега Днепра и Самары осадит своими людьми». Очевидно, Петрик хотел повторить почти буквально историю Богдана Хмельницкого. Но события буквально не повторяются. Хмельницкому действительно удалось начать свое дело с Запорожья, а потом перенести его в страну городовых казаков. Петрику же это нимало не удалось, хотя Петрик пошел было по такому пути. Запорожцы к нему не пристали, кроме толпы отчаянных головорезов. В украинских селах заволновался было простой народ, посполитая чернь. «Пусть только придет Петрик к запорожцами, — говорили мужики, — мы все к нему пристанем, перебьем и старшин, и всех жидов-арендаторов, и всех своих панов, чтоб не было панов в Украине, а чтобы все были казаками». Так, быть может, и сталось бы, если бы с Петриком явилась, как с Хмельницким, порядочная запорожская военная сила. Но Петрик, не склонивши запорожцев, вступил в Украину с одними только татарами, да те помогали ему не слишком охотно. Когда Петрик прибыл к пограничным украинским городам по реке Орели, бывшие с ним татары услыхали, что гетман собирает полки и идет против них. Они оставили Петрика и ушли. За ними последовал и Петрик в Крым, а Мазепа, так дешево отделавшись от угрожавшей бури, получил из Москвы благодарность и богатую соболью шубу, стоившую 800 рублей. Петрик продолжал еще несколько времени беспокоить Мазепу своими возмутительными универсалами к малоросскому народу, указывая между прочим на оранды, как на важнейшую тягость для народа. Мазепа, соображая это, собрал в Батурине раду, пригласил на нее кроме полковников, множество казаков и мещан, и спрашивал, можно ли уничтожить оранды. После многих споров рада порешила, в виде опыта, на один год упразднить оранды и заменить доход от них сбором с тех людей, которые на основании всем равно предоставленного права, станут курить вино и содержать шинки.
Весною 1694 года съехались вновь на раду полковые старшины и знатные казацкие товарищи. Они приговорили собрать по городам и селам сходки и на них предложить всему народу вопрос, быть ли орандам или не быть? Такой всеобщий народный совет был повсеместно устроен, а народ приговорил: ради доходов оставить оранды по-прежнему, потому что в последнее время, когда оранды были упразднены и деньги собирались с винокурен и шинков, происходили большие споры, а в войсковой казне оказался против прежнего большой недобор.
Петрик был не страшен Мазепе. Петрик более похвалялся и более собирался делать, чем делал. Был у гетмана еще один противник, самый деятельный и популярный, враг всех, связанных панским духом с Мазепиным гетманством. Это был предводитель казаков на правой стороне Днепра Семен Палий, носивший звание хвастовского полковника.
Казачество на правой стороне Днепра разложилось и уничтожилось после перевода жителей на левый берег, совершенного по приказанию московского правительства вслед за падением Дорошенка. Правобережная Украина осталась пустою и такою должна бьыа оставаться по мирному договору, заключенному между Польшею и Россиею. Но при короле Яне Собеском возникла у самих поляков мысль восстановить казачество с тою же целью, с какою оно первоначально когда-то возникло — для защиты пределов Речи Посполитой от турок. Король, вступивши в войну с Турциею, начал рассылать офицеров с поручениями набирать всякого рода бродячую вольницу и организовать из них казаков. Ян Собеский в 1683 году назначил для возобновляемых казаков и гетмана, шляхтича Куницкого, у этого Куницко-го оказалось казацкого войска уже до восьми тысяч. В начале 1684 года казацкая вольница казнила своего предводителя и выбрала другого — Могилу, но тогда значительная часть казаков с правого берега Днепра отошла на левый берег под власть Са-мойловича, и Могила принял под свою гетманскую власть не более двух тысяч человек. Тем не менее, в 1685 году король, приобретший большую популярность своею венскою победою над турками, убедил польский сейм признать законным образом восстановление казацкого сословия. Но едва только новый закон состоялся, как в Полесье и на Волыни он произвел суматоху и беспорядок. Одни шляхтичи и паны набирали людей в казаки, другие жаловались и кричали, что новые казаки производят буйства и разорения в панских имениях. В 1686 году Могилы уже не было, зато вместо него появилась целая толпа всяких начальников отрядов с названиями полковников. Между ними были люди и из шляхетства, и из простого народа, в числе последних был белоцерковский полковник Семен Иванович Палий, уроженец города Борзны с левой стороны Днепра. Сначала он убежал из своей родины в Запорожье, а потом с толпою удальцов пришел из Запорожья в правобережную Украину, уступленную Россиею полякам. Местопребыванием своим Палий сделал местечко Хвастов. Немногочисленное тогдашнее поселение правобережной Украины, состоявшее главным образом из приходивших с левого берега Днепра, сильно было проникнуто казацким духом, хотело всеобщей казацкой вольности, ненавидело поляков и жидов. Палий более всякого другого сочувствовал этому направлению и потому приобрел к себе любовь народа. Его задушевная мысль была освободить правобережную Украину от Польши и соединить ее с остальным малороссийским краем, находившимся под властью России. С этой целью Палий несколько раз через посредство Мазепы обращался к царю и просил принять его в подданство. Московское правительство не хотело заводить ссоры с Польшею и потому не стало потакать видам Палия. Оно предложило Палию сначала уйти на Запорожье, как в край, не принадлежавший ни России, ни Польше, и оттуда уже, по своему желанию, прийти в русские владения на жительство, но Палию не того хотелось, не сам он лично желал служить московскому царю, а хотел он отдать под власть царя весь тот край, который был прежде отдан России Хмельницким. Поляки каким-то образом успели схватить Палия и посадить под стражу в Немирове. Но Палий скоро освободился и прибыл в свой Хвастов; тут он увидал, что во время его заключения в Немирове киевский католический епископ, ссылаясь на давнюю принадлежность Хвастова сану католического епископа, овладел этим местечком и навел туда своих ксендзов. Палий перебил всех этих ксендзов и с тех пор стал в непримиримо враждебные отношения к полякам. Хвастов сделался гнездом беглецов, затевавших восстание по всей южной Руси против польских владельцев, пристанищем всех бездомных, бедных и вместе беспокойных. Таких собирал около себя Палий с 1701 года и поджигал их против поляков. Между тем над правобережными казаками продолжали существовать гетманы, утверждаемые властью короля. В первых годах XVIII века был таким гетманом Самусь. Он был друг Палия и со всеми своими казаками стал во враждебное отношение к полякам. Они объявили крестьянам вечную свободу от панов, все крестьяне призывались к оружию. Началась снова в Украине отчаянная борьба господ с их подданными. Шляхта составила ополчение и потерпела поражение. 16 октября 1702 года казаки овладели Бердичевом и произвели там кровопролитие над польскими солдатами, шляхтою и евреями, начальники ополчения бежали. После этого события народное восстание распространилось на Волыни и Подоле. На Волыни оно было скоро укрощено деятельностью вольгаского кастеляна Ледоховского, но на Подоле оно не могло так скоро и легко улечься, там предводительствовал восставшим народом сам гетман Самусь. Он взял крепость Немиров. Казаки перебили мучительски там всех шляхтичей и евреев. Палий в это же время овладел Белою Церковью. Восстание по берегам Буда и Днестра росло на страх полякам. Сжигались усадьбы владельцев, истреблялось их достояние, где только могли встретить поляка или иудея, тотчас мучили до смерти. Мещане и крестьяне составляли шайки, называя себя казаками, а своих атаманов полковниками. Поляки и иудеи спасались бегством толпами; нашлись и такие шляхтичи, что приставали к казакам и вместе с ними делались врагами своей же братьи. Польша была тогда занята войной со Швецией, трудно ей было сосредоточить свои силы для прекращения беспорядков. Поляки стали просить царя Петра содействовать к усмирению малороссов, и Петр приказал послать от себя увещательные грамоты Самусю и Палию. Грамоты эти не оказали влияния. Самусь и Палий указывали русскому правительству, что не казаки, а поляки подали первые повод к беспорядкам, потому что польские паны делают несносные притеснения своим русским подданным. Тогдашний великий коронный гетман7 Иероним Любомирский начал советовать панам прибегнуть к мирным средствам и составить комиссию, которая бы выслушала жалобы казаков и то, что в этих жалобах найдется справедливым, получило бы удовлетворение. Но многие другие паны хотели, напротив, крутых мер к подавлению народного мятежа. Они советовали, за неимением готовых польских сил, прибегнуть к помощи крымского хана. На самого Любомирского брошено было подозрение в измене за его миролюбивые советы. Дело кончилось тем, что начальником ополчения, которое должно было усмирить народное волнение, назначен был вместо Любомирского, постоянно интриговавший против него польный гетман Синявский. Этот предводитель собрал дворовые отряды разных панов и присоединил их к польскому войску, которое вообще было у него тогда невелико. Казаки, наделавши зла панам и иудеям в продолжение лета 1702 года, разошлись на зиму по домам и не могли скоро сплотиться. Разрозненные их отряды были рассеяны без труда, Самусь был разбит в Немирове, потерял эту крепость и убежал. Товарищ Самуся, полковник Абазин, упорно отбивался от поляков в Ладыжине, но был взят и посажен на кол. Вся Подоль была скоро укрощена. Всех, взятых в плен с оружием, сажали на кол, все городки и села, где только поляки встречали сопротивление, сжигались дотла, жителей перерезывали поголовно. Это навело такой страх на остальных русских подолян, что они стали уходить из своей родины: кто бежал в Молдавию, а кто к Палию, в Украину. Начался потом суд господ над непокорными подданными. Участвовавших в восстании оказалось до двенадцати тысяч, но число таких, на которых могло падать подозрение в участии, было впятеро или вшестеро больше. По предложению Иосифа Потоцкого, киевского воеводы, всякому из таких подозрительных отрезывали ухо. Некоторые паны, пользуясь своим правом судить подданных, сами казнили их, но были и такие господа, которые сами защищали своих крестьян перед судом правительства, не допускали до расправы и говорили в извинение своих крестьян, что они были увлечены в мятеж посредством обмана другими крестьянами. Народонаселение в южнорусском крае, подвластном Польше, было тогда невелико и потому-то землевладельцы дорожили рабочею силою. Сам Синявский, совершивши несколько казней, оповестил амнистию всем, которые по его приглашению возвратятся в свои жительства и по-прежнему начнут повиноваться законным панам своим. Окончивши усмирение народа на Подоле, Синявский со своим войском отошел в Польшу, но дух восстания не был сразу совершенно погашен. Самусь держался еще в Богуславе, хотя был уже для поляков мало опасен, потому что неудачными своими действиями и печальным исходом своей борьбы с поляками потерял популярность в народе. Зато Палий, укрепившийся в Белой Церкви и владевший, сверх того, всем киевским Полесьем (северною частью нынешней Киевской губернии), стал теперь настоящим предводителем народа. И поляки, и русский государь через Мазепу обратились к нему и требовали от него сдачи Белой Церкви полякам. Палий отговаривался под разными предлогами, а между тем продолжал докучать России просьбами принять его в подданство. Сам Мазепа подавал царю совет принять Палия. Но Петр не хотел ссориться с Польшею, нуждаясь в содействии Августа против шведов, и продолжал требовать, чтобы Палий сдал Белую Церковь полякам. Палий упрямился.
Тогда Мазепа, по царскому приказанию, выступил на правую сторону Днепра, как бы следуя против шведов и начал звать к себе казацких начальников. Явился к нему Самусь и положил перед ним свои гетманские знаки. Явился и Палий, надеявшийся, что теперь наконец-то русский царь примет его в подданство и исполнится давнее его желание. Мазепа задержал Палия в своем лагере, по-видимому, дружелюбно, а между тем сносился с Головиным и спрашивал, что следует делать с Палием, который, как доносил Мазепа, пребывая в гетманском лагере, постоянно пьянствовал. Головин приказал предложить Палию ехать в Москву, а если он откажется, то узнать, не расположен ли он к врагам России, и в случае улик в таком расположении арестовать его. Обличители Палия тотчас нашлись. Какой-то хвастовский иудей показал, что Палий сносился с гетманом Любомирским, принявшим тогда сторону Карла XII, и Любомирский обещал Палию прислать денег от шведского короля. Показания арендатора-еврея подтвердил священник Гриц Карасевич. Мазепа, простоявши несколько дней лагерем в местечке Паволочи, в конце июля 1704 года перешел в Бердичев и там, пригласивши к себе Палия, напоил его допьяна, потом приказал заковать и отправить в Батурин, где караульные сдали Палия вместе с его пасынком русским властям. По царскому приказанию его отправили на вечную ссылку в Енисейск.
Так, в согласии с русским правительством расправлялся Мазепа с народными элементами в южной Руси, враждебными польско-шляхетскому направлению. Русский государь все более и более благоволил к Мазепе и считал его единственным из всех бывших малороссийских гетманов, на которого смело могло положиться русское правительство. Во время взятия Азова Мазепа охранял у Коломака русские границы от татар, а пятнадцать тысяч его казаков под начальством черниговского полковника Лизогуба, отличились под Азовом. За это более всех награжден был царем сам Мазепа. Еще в 1696 году после взятия Азова царь виделся с ним в полковом городе слободских полков Острогожске и получил от него в подарок турецкую саблю с драгоценною оправою и щит на золотой цепи, а гетмана отдарил шелковыми материями и собольими мехами. В 1700 году государь сделал Мазепу кавалером учрежденного ордена Андрея Первозванного. В 1703 году Петр подарил ему Крупицкую волость в Севском уезде. В шведской войне участвовали казаки без Мазепы под предводительством других начальников, а царскую признательность за их подвиги получал малороссийский гетман. Стараясь более подделаться в милость к государю, Мазепа в своих донесениях то и дело жаловался на беспокойный дух подчиненных себе малоруссов, особенно бранил запорожцев. В одном только расходился гетман с царем: гетман постоянно считал возможным и полезным возвратить в подданство России уступленную Польше правобережную Малороссию. Петр не поддавался таким советам, не желал ссориться с Польшею, но не сердился и на Мазепу за его советы, будучи уверен, что гетман дает их от преданности русским интересам. В 1705 и 1706 годах Мазепа ходил с войском в польские пределы, не сделал там ничего важного, но имел еще случай расположить к себе царя, предложивши ему в дар 1000 лошадей именно в то время, когда Петр нуждался в них для войска. В 1707 году царь велел Мазепе возвратиться из Польши.
Трудно было кому-нибудь вооружать царя против любимого гетмана. По укоренившейся у малоруссов охоте к доносам, много было желавших подготовить Мазепе путь Многогрешного и Самойловича. Но из боязни за собственную голову мало находилось охотников сунуться с доносом к царю, который так верил гетману. В 1699 году вздумал было бунчуковый товарищ Данило Забела, опираясь на покровительство боярина Бориса Петровича Шереметева, явиться в Москву обвинять Мазепу в тайных сношениях с ханом; дело кончилось тем, что доносителя самого отправили в Батурин к Мазепе. Там Забела предан был генеральному суду и под пыткой показал, что говорил о гетманской измене в пьяном виде без разума и памяти. Его приговорили к смертной казни, но Мазепа даровал ему жизнь, заменивши смертную казнь тяжелым пожизненным заключением. В 1705 году Мазепа имел случай показать Петру несомненный довод своей верности. Избранный Карлом XII в польские короли Станислав Лещинский попытался было отправить к Мазепе какого-то Вольского с подущениями склонить гетмана на свою сторону. Но Мазепа прислал письмо Станислава к царю и жаловался, что враги оскорбляют его, считая способным к измене своему государю. После этого события еще труднее было кому-нибудь отважиться на донос, пока в 1707 году нашелся новый доноситель на Мазепу. То был один из членов генеральной старшины, генеральный судья Василий Леонтьевич Кочубей.
Между гетманом и Кочубеем существовала семейная вражда. У Кочубея было две дочери: одна Анна, вышедшая за Мазепина племянника Обидовского и скоро овдовевшая, другая — Матрена, Мазепина крестница. Мазепа, будучи вдовцом, вздумал сделать предложение Матрене. Родители воспротивились такому браку, который ни в каком случае не мог быть дозволительным по церковным правилам. Мать Матрены, женщина гордая и вздорная, начала после того обращаться сурово со своею дочерью и довела ее до того, что ей не стало терпения жить в родительском доме, находившемся в Батурине, где ее отец должен был постоянно проживать по званию генерального судьи. Матрена убежала к гетману. Мазепа, не желая срамить девушку, отослал ее обратно к родителям, хотя писал ей потом: «Никого еще на свете я так не любил, как вас, и для меня было бы счастье и радость, если б вы приехали и жили бы у меня, но я сообразил, какой конец из того может выйти, особенно при такой злобе и ехидстве ваших родных. Пришло бы от церкви неблагословение, чтоб вместе не жить, и где бы я тогда вас дел. Мне вас было жаль, чтоб вы потом на меня не плакали». Но положение возвращенной в родительской дом Матрены стало еще хуже: мать мучила ее жестоким обращением; отец, находясь под сильным влиянием жены, поступал во всем так, как она хотела. Родители Матрены жаловались в кругу своих знакомых, что гетман обольстил их дочь и обесславил их семью. Матрена тайно переписывалась с Мазепою, жаловалась на мать, называя ее мучительницею. Мазепа утешал ее, уверял в своей любви, но советовал ей в крайнем случае идти в монастырь. Кочубей писал к Мазепе упреки, а Мазепа отвечал ему: «Ты упоминаешь о каком-то блуде; я не знаю и не понимаю ничего. Сам ты, видно, блудишь, слушаясь своей гордой, болтливой жены, которую, как вижу, не умеешь сдерживать. Справедлива народная пословица: где всем правит хвост, там наверно голова блудит. Жена твоя, а не кто другой причиною твоей домашней печали. Святая Варвара убегала от отца своего, да и не в гетманский дом, а к пастухам в каменные расщелины».
По наущению жены своей Кочубей искал возможности тем или другим способом сделать гетману зло и пришел к мысли составить донос и обвинить гетмана в измене. Сначала посредником для представления доноса выбран был какой-то великорусский монах из Севска, шатавшийся за милостынею по Малороссии. Он был принят у Кочубея в Батурине, накормлен, одарен и выслушал от Кочубея и от его жены жалобный рассказ о том, как гетман, зазвавши к себе в гости дочь Кочубея, свою крестницу, изнасиловал ее. Когда этот монах посетил Кочубеев в другой раз, супруги сперва заставили монаха целовать крест о том, что будет хранить в тайне то, что услышит от них, потом Кочубей сказал: «Гетман хочет отложиться от Москвы и пристать к ляхам. Ступай в Москву и донеси об этом боярину Мусину-Пушкину». Монах исполнил поручение. Монаха допросили в Преображенском приказе, но никакого дела об измене малороссийского гетмана не начинали. Прошло несколько месяцев. Кочубеи, видя, что попытка не удалась, стали искать других путей. Они согласились с бывшим полтавским полковником Искрою, свояком Кочубея. Не решаясь сам начинать дело, Искра услужил Кочубею только тем, что отправил полтавского попа Спасской церкви Ивана Святайла к своему приятелю, ахтырскому полковнику Федору Осипову, просить у него свидания по важному государеву делу. Ахтырский полковник съехался с Искрою в своей пасеке. «Я слышал от Кочубея, — сказал ему Искра, — что Мазепа, соединившись с Лещинским, намерен изменить царю и даже злоумышлял на жизнь государя, думая, что государь приедет к нему в Батурин».
Ахтырский полковник известил о слышанном киевского воеводу и в то же время отправил в Москву от себя письма о предполагаемой измене гетмана, между прочим письмо к царевичу Алексею. Царь узнал обо всем 10 марта 1708 года и в собственноручном письме к Мазепе обо всем известил гетмана, сам уверял, что ничему не верит, считает все слышанное произведением неприятельской интриги и заподозревал миргородского полковника Апостола, который, как царю было ведомо, недружелюбно относился к гетману. Царь заранее предоставлял гетману схватить и сковать своих недоброжелателей. Между тем сам Кочубей, по совету попа Святайла, отправил в Москву к царевичу еще один донос с перекрестом Янценком. Привезенный этим посланцем донос доставлен был в руки государя. Но и этому доносу Петр не поверил и снова известил гетмана. Тогда гетман просил царя через канцлера Головкина повелеть взять доносчиков и послать в Киев, чтоб судить их в глазах малороссийского народа. Царь на это согласился. Кочубей находился в своем имении Диканьке, близ Полтавы. Гетман отправил туда казаков взять его и Искру. Но Кочубей и Искра узнали об этом заранее, убежали в Ахтырский полк и спрятались в местечке Красный Кут под защиту ахтырского полковника. Гетман известил об этом канцлера Головкина, а Головкин отправил капитана Дубянского отыскать Кочубея, Искру и Осипова, благодарить их от имени государя за верность и пригласить их для объяснения ехать в Смоленск, надеясь на царскую милость и награждение. В тоже время Петр, отпуская к Мазепе его генерального есаула Скоропадского, обнадеживал гетмана, что доносчикам, как клеветникам, не будет оказано никакого доверия и они примут достойную казнь.
Доносчики доверились Головкину и поехали. С Кочубеем и Искрою отправились ахтырский полковник Федор Осипов, поп Святайло, сотник Петр Кованько, племянник Искры, двое писарей и восемь слуг Кочубея и Искры. С Белгорода их сопровождал сильный конвой, но так, чтобы им не казалось, что они едут под караулом. 18 апреля 1708 года прибыли они в Витебск, где находилась главная квартира государя.
На другой день после прибытия доносчиков начали допрашивать их царские министры. Прежде всех спрашивали ахтырского полковника Осипова. Он был только передатчик того, что сообщили ему, и не мог сказать ничего важного и нового по самому делу. Затем приступили к Кочубею, и тот подал на письме 33 статьи* доноса о разных признаках, обличавших, как думал доноситель, гетмана Мазепу в измене:
______________________
- Мы сократили их в двадцать шесть, так как остальные по смыслу относятся к разным, здесь излагаемым, в числе двадцати шести.
______________________
1) В 1706 году в Минске говорил ему гетман наедине, что княгиня Дольская, мать Вишневецких, родственница Станислава Лещинского уверяла его, что король Станислав желает сделать Мазепу князем черниговским и даровать запорожскому войску желанную волю.
2) В том же году Мазепа дурно отзывался о гетмане польном литовском Огинском, который держался стороны русского государя.
3) Услыхавши, что король Август оставив Польшу, уехал в Саксонию к шведскому королю, Мазепа сказал: «Вот чего боялись, того не убоялись».
4) В 1707 году, услыхавши, что у Пропойска побиты царские ратные люди, встретившись на дороге с Кочубеем, гетман спрашивал у него «тихим гласом», справедлива ли эта ведомость?
5) В том же году у себя в Батурине, за обедом, сказавши, что получил ведомость о поражении царских людей, смеялся и говорил: «Судья плачет об этом, но у него слезы текут» (!), а потом пил за здоровье княгини Дольской.
6) Через неделю после того гетман объявлял Кочубею, что от достоверных людей слыхал, будто король шведский хочет идти на Москву и учинить там иного царя, а на Киев пойдет король Станислав. Мазепа сказал при этом: «Я просил у государя войска оборонять Киев и Украину, а он отказал, и нам придется поневоле пристать к королю Станиславу».
7) 17 мая того же года я просил дозволения отдать свою дочь за сына Чуйкевича и в следующее воскресение устроить сватовство, а Мазепа сказал: «Как будем с ляхами в соединении, тогда для твоей дочери найдется жених знатный шляхтич, потому что хотя бы мы добровольно ляхам не покорились, то они нас завоюют». И мы с Чуйкевичем на другой после того день порешили обвенчать наших детей поскорее.
8) 28 мая сербский епископ Рувим говорил, что гетман печалился и жаловался, что государь обременяет его требованием доставки лошадей.
9) 29 мая гетман пригласил недавно обвенчанную дочь мою в Гончаровку крестить с ним девочку-жидовку и за обедом сказал ей: «Москва хочет взять в крепкую работу всю малороссийскую Украину».
10) Один канцелярист писал записку, что в Киеве иезуит ксендз Заленский говорил ему и другим: «Вы, господа казаки, не бойтесь шведов, которые не на вас готовятся, а на Москву. Никто не знает, где огонь кроется и тлеет, а все узнают тогда, когда вспыхнет пожар; только тот пожар не скоро угаснет». Мазепа в Киеве веселился, гулял с музыкою вместе с полковниками и всех заохочивал к веселости, а на другой день послан был казак с гетманскими письмами ко ксендзу Заленскому. С какой бы стати ему сноситься письменно с этим ксендзом, если бы у него не было злого намерения?
11) Писарь полтавский говорил своему племяннику, что в Печерском монастыре он приходил к гетману, а у гетмана были заперты двери, и гетманский служитель сказал: «Гетман с полковниками читает гадяцкий договор гетмана с поляками».
12) В декабре 1707 года приезжал в Батурин Кикин, и Мазепа собрал около себя 300 человек вооруженных сердюков. Вероятно, это он сделал, услыхавши, что за Кикиным хочет приехать в Батурин сам государь, и Мазепа намеревался обороняться и отстреливаться от государя.
13) На праздник Рождества приезжал к гетману в Батурин ксендз Заленский, и писарь гетманский Орлик проводил его тайно в гетманский хутор близ села Бахмача, а ксендз ночью приезжал на свидание с Мазепою в Гончаровку.
14) Мазепа говорил, что кто бы из старшин или полковников не пристал к нему, того он засадит в тюрьму на смерть безо всякой пощады. Видно из этого, что он имеет намерение отложиться от царя и соединиться со Станиславом.
15) Есть в Полтаве казак Кондаченко. Гетман многократно посылал его к разным крымским салтанам и к самому хану со словесными поручениями. Видно, это он делал для того, чтобы со временем иметь татар для своей услуги. И другого человека, по прозванию Быевского, посылал Мазепа в Крым и к белгородским татарам, но неизвестно зачем.
16) Один раз, бывши в моем доме и подгулявши, когда я стал пить за его здоровье, Мазепа вздохнул и сказал: «Что мне за утеха, когда я живу, не имея никакого ручательства в своей целости и жду как вол обуха?» Потом, обратившись к жене моей, он начал хвалить изменников Выговского и Брюховецкого: «Они, — говорил он, — хотели выбиться из неволи, да злые люди их до того не допустили, и мы хотели бы промышлять далее о своей цельности и вольности, да еще способов к тому не имеем, а главное, что у наших нет единомыслия. Вот я и твоему мужу много раз заговаривал о том, как бы нам на будущие времена обеспечить и себя и тех, которые после нас будут жить, а муж твой молчит, никаким словом мне не поможет, и ни от кого мне нет помощи, и никому я не могу довериться».
17) Один раз гетман говорил полковникам так: «Может быть, вы думаете, что я намереваюсь возложить гетманство на Войнаровского; я этого не желаю. Вольно вам будет избрать себе в гетманы кого хотите, а Войнаровский и без того в своем отцовском углу может себе проживать, я же гетманский уряд и теперь вам готов уступить». Ему на это сказали: «Не дай Бог, чтобы мы этого желали». Тогда он повторил: «Если между вами есть кто-нибудь такой, кто бы мог отчизну свою спасать, я тому уступлю; если вы на мне хотите оставить эту тягость, то извольте меня слушать и смотреть на мое руководительство. Я уже пробовал ханской дружбы, был расположен ко мне бывший хан Казын-Гирей, но его отставили, а теперешний сначала было дружелюбно отвечал мне на мои письма, но потом посылал я в Крым своего посыльщика, да не получал уже никакой надежды оттуда. Кажется, надобно дело наше начинать с другого бока и придется, уговорившись и постановивши свое намерение, браться за сабли».
18) Мазепа держит при себе слуг ляшской породы и употребляет их для посылок без указа государя, а это не годилось бы.
19) Государь запретил выводить людей с левой стороны на правую, а гетман указа не исполняет. Из всех городов и сел люди уходят на правую сторону, и мать гетмана, умершая игуменья, перевела много людей в основанные ею на другой стороне Днепра слободы. От этого люди на левой стороне Днепра принуждены с большим против прежнего отягощением, кормить конные и пехотные полки и думают также уходить на Заднепровье.
20) На Коломакской раде постановлено, чтобы малороссияне с великороссиянами вступали в родство и свойство, а гетман до того не допускает и между малороссиянами и великороссиянами увеличивается удаление и незнакомство.
21) Все города малороссийские не укрепляются, и самый Батурин 20 лет стоит без починки. Люди говорят, что так делается с тою целью, чтобы города не в силах были защищаться.
22) Гетман предостерегает запорожцев, что государь хочет их уничтожить, а когда пришла ведомость, что запорожцы, согласившись с татарами, собираются идти на слободские полки, Мазепа сказал тогда: «Пусть бы эти негодяи делали то, что собираются делать, а то они только дразнят!»
23) Одна близкая Мазепе особа выразилась о татарах: «Эти люди скоро будут нам нужны».
24) Львовский мещанин Русинович говорил, что возил к Мазепе письма от разных польских панов. Тот же Русинович рассказывал, что польский коронный гетман Синявский поручил ему сказать Мазепе, что государь не удержится против шведов и казаки, если с ними будут заодно, погибнут, а если будут за поляками, то останутся в целости при своих вольностях. "Я, — говорил Русинович, — передал это гетману, а гетман отвечал: «Лишь бы Бог дал мне силы и здоровье, которое ослабело; я расположен к господам полякам. Я бы не был шляхтичем и сыном коронной земли, если бы не желал добра польской короне. Вижу, государь оскорбил Польшу, но и Украину он очень обременил. Сам я не знаю, что делать с собою; если до чего придется, не в силах буду удержать казаков, когда они захотят куда-нибудь склониться». Тот же Русинович говорил, что приезжал в Киев для размена денег мещанин львовский Гордон, шведский партизан, и Мазепа велел ему выдать из войсковой казны в размен 20 000 рублей. Он же, Русинович, говорил, что все ляхи любят гетмана Мазепу, и когда в Люблине был выбор короля, то Синявский и другие паны подавали свои голоса, вероятно, с надеждою, что Мазепа пособит деньгами Речи Посполитой. Наконец, передавшийся на шведскую сторону пан Яблоновский часто говаривал: «Мы надеемся на Украину, потому что там есть шляхта, наша братья».
25) Гетман распоряжается самовольно войсковою казною, берет сколько хочет и дарит кому хочет. Было бы довольно с него десяти городов Гадяцкого полка, с которых идут ему все доходы, кроме того, у него во власти есть волости и села значительные, а он берет себе доходы с порукавичных и арендовых с большим умножением, и оттого арендаторы стали продавать дороже горилку. Прежде, бывало, полковников избирали вольными голосами, а теперь гетман за полковничьи места берет взятки. Умер киевский полковник Солонина, оставивши внуков и племянников. Гетман отобрал у них села и отдал своей матери, и после смерти генерального обозного Борковского Мазепа отнял у жены его и у малолетних детей имение и присвоил себе.
26) Наконец, Кочубей представил малороссийскую думу, сочиненную Мазепою и полученную Кочубеем от какого-то архимандрита лет десять тому назад. Дума эта по указанию Кочубея была доводом непостоянства гетмана в верности царю.
Из этих пунктов ясно можно видеть, что Кочубей явился без всяких юридических улик, и донос его беспристрастным людям не мог показаться нимало основательным. Не удивительно, если после таких показаний Кочубей и его товарищи были взяты под стражу, а 21 апреля приведены к пытке.
Искре сделали допрос, не был ли донос по наущению неприятеля? Искра показал, что неприятельского наущения не было, и он за гетманом никакой измены не знает, а подущал подавать его донос Кочубей в течение двух лет, и когда Искра уговаривал Кочубея отстать от своего намерения, то Кочубей отвечал, что готов умереть, лишь бы обличить Мазепу. Искре дали десять ударов кнутом. Потом приведен был к пытке Кочубей и, не дожидаясь мук, сказал: «Я на гетмана написал донос, затеяв ложь по злобе, надеясь, что мне поверят без дальнего розыска, и на всех особ, о которых писал в доношении, писал ложно». Ему дано было пять ударов кнутом.
Искру еще раз подвергли пытке и дали восемь ударов. Он еще раз показал, что не знает за гетманом ничего, кроме верности царю.
Допрашивали сотника Кованька с пыткою два раза. На него Кочубей в своем доносе ссылался как на свидетеля относительно речей ксендза Заленского. Кованько показал, что Кочубей научал его, обнадеживал милостью государя, а сам он, Кованько, ничего не знает об измене гетмана.
27 апреля Кочубей написал письмо государю и изложил в своем письме истинную причину своей злобы к Мазепе. Тут Кочубей рассказал о том, что Мазепа после неудачного сватовства на его дочери похитил ее ночью тайно, а потом возвратил ее родителям с Григорием Анненковым, приказавши передать Кочубею такие слова: «Не только дщерь твою силою может взять гетман, но и жену твою отнять может». После того прельщал Мазепа дочь Кочубея письмами, и чародейским действием довел ее до исступления: «Еже дщери моей возбеситеся и бегати, на отца и мать плевати». Кочубей представил пук любовных писем Мазепы к Матрене.
Поп Святайло, писавший донос, и теперь подвергнутый пытке, показал, что действовал по приказанию Кочубея, а сам ничего не знает за Мазепою.
30 апреля по царскому указу всех доносчиков препроводили за крепким караулом в Смоленск и велели держать их скованными, не дозволяя сообщаться между собою, но 28 мая снова приказано привести их в Витебск.
Тогда Кочубея опять подвергли пытке и допрашивали, не было ли к нему какой-нибудь подсылки от шведов, поляков партии Лещинского, запорожцев или крымских татар? Ему дано было три удара кнутом. Кочубей показал, что ни о чем не знает, ни с кем у него не было совета и все против Мазепы он затеял по своей злобе. Искре на пытке дали шесть ударов, допрашивая о том же. Искра по-прежнему показал, что ни от кого, кроме Кочубея, не слыхал дурного о Мазепе.
С такими же вопросами пытали снова Святайла и Кованька. Первому дали 20, последнему 14 ударов. Осталось переходившее из уст в уста предание, что когда сотник и поп, испытавши пытку, лежали на полу под рогожами, сотник сказал попу: «Что, отче, сладок московский кнут, не купить ли его домой женам на гостинец?» Вероятно, он намекал на жену Кочубея, которая была главною заправщицею во всей этой затее. Святайло отвечал: «О, чтобы тебя, Петр… или мало тебе спину исписали?»
В заключение допросили Кочубея и Искру об их имуществе. Кочубей описал все имевшиеся у него деньги, долги, числившиеся на разных лицах, лошадей и скот в своих имениях.
Государь приказал Кочубея и Искру препроводить к Мазепе и казнить обоих смертью перед всем запорожским войском, попа Святайло и присланного прежде от Кочубея с доносом монаха запереть в Соловецкий монастырь, а сотника Кованька, писарей и служителей Кочубея и Искры отправить в Архангельск и поверстать в солдаты.
Стольник Иван Вельяминов-Зернов в сопровождении солдат повез Кочубея и Искру в Киев. Путь их лежал водою от Смоленска по Днепру. Преступники были скованы. 29 июня Вельяминов-Зернов прибыл в Киев и поместил осужденных в Новопечерской крепости, а сам тотчас послал известить об этом гетмана. 7 июля гетман находился в обозе, расположенном за Белою Церковью, в местечке Борщаговке. Он послал оттуда в Киев бунчукового товарища Максимовича с сотнею казаков и с ним драгунского поручика Алымова с сотнею драгун. Вельяминов-Зернов прибавил к этому присланному от Мазепы отряду еще солдат, взявши их у киевского воеводы, и повез осужденных в гетманский обоз. 12 июля в присутствии всей генеральной старшины он выдал преступников гетману и подал ему царскую грамоту. Кочубея снова подвергли допросу об его имуществе, и он к прежним показаниям прибавил еще известие о нескольких ценных вещах, бывших у него.
14 июля рано утром при многочисленном собрании казаков и малороссийского народа Кочубею и Искре отрубили головы. Тела их лежали на показ народу, пока не окончилась обедня, а потом были положены в гробы и отвезены в Киев. Там похоронили их июля 17-го, во дворе Печерского монастыря, близ трапезной церкви.
Жена Кочубея еще раньше, когда Кочубей был в Витебске, была взята посланцем Мазепы, гадячским полковником Трощинским вместе с детьми и невесткою, женою сына ее Василия в Диканьке и привезена в Батурин в старый двор своего мужа, а невестку по приказанию Мазепы отпустили к ее родителям, у которых в то время находился и муж ее.
Жену Кочубея несколько времени держали под строгим караулом, после казни мужа она была отпущена.
Петр был глубоко убежден в верности к себе Мазепы и думал, конечно, что совершил строгое, но вполне справедливое дело, предавши казни доносчиков, покушавшихся оклеветать перед царем его верного и испытанного слугу.
Прошло лето, приближалась осень. Государь услышал, что Карл XII поворотил к югу и приближается к Малороссии. По этому слуху Петр дал распоряжение, чтобы гетман шел к великороссийскому войску на соединение, а казацкая конница преследовала неприятеля сзади и нападала на его обоз. Самого гетмана царь желал видеть начальником этой конницы во время ее военных действий. Мазепа хотел уклониться от такого поручения, и в письме своем к государю жаловался: «на подагричные и хирагричные припадки», страшные боли мешают ему ехать верхом. Но Мазепа, сверх того, написал царю такое соображение: «Если я, особою моею гетманскою, оставя Украину, удалюсь, то вельми опасаюсь, дабы по сие время внутреннее между здешним непостоянным и малодушным народом не произошло возмущение». Мазепа давал царю такой отзыв о всем малороссийском народе: «Я у здешних не только мало, но и никого так верного не имею, который бы сердцем и душою, вернее и радетельнее вашему царскому величеству по сей случай служил». Это было сказано в такт с тогдашними воззрениями Петра, который и сам опасался, чтобы прокламации Карла XII, расходясь по Малороссии, не взволновали там умов. В октябре Карл уже подходил к пределам Малороссии. Шереметев и Меншиков с русским войском находились близ Стародуба, готовые встречать идущего в Малороссию неприятеля. Сам Петр после победы под Лесным готовился лично идти к своей армии. Головкин по царскому приказанию торопил гетмана письмами, побуждая идти к Стародубу со своими казаками на соединение с царскими силами. Мазепа еще раз хотел отделаться «хирагричною и головною болезнью и многодельствием», а более всего указывал на опасность беспокойств в Малороссии. «Уже теперь, — писал он к Меншикову, — по городам великими толпами ходят пьяницы, мужики по корчмам с ружьями, вино насильно берут, бочки рубят и людей побивают. Из Лубен пишут, что там гуляки, напившись насильно взятым вином, убили до смерти арендатора и старшину чуть не убили. Мятеж разливается в Полтавском, Гадячском, Лубенском, Миргородском, Прилукском, Переяславльском полках… Стародубский полковник пишет, что в Стародубе сапожники и портные и весь черный народ напали на дом тамошнего войта с дубьем, отбили погреб, забрали закопанные в земле вина и в иных дворах побрали бочки с вином, и перепившись, побили до смерти пятьдесят жидов. В Мглине сотника до смерти приколотили и три дня в тюрьме держали. Если бы товарищи, казаки его сотни, не освободили его, то он бы жив не остался. Арендаторов хотели перебить, да они в лес ушли. В Черниговском полку сын генерального есаула насилу ушел от своевольников ночью со своим имуществом… В Гадяче гуляки и пьяницы учинили нападение на мой замок и хотели убить моего управителя и разграбить мои пожитки, но мещане не допустили. Отовсюду пишет ко мне городовая старшина и просит помощи против бунтовщиков. По берегу Днепра снуют шайки, одна в 800, другая человек в 1000, все это русские люди, а главное, донцы. Над одною шайкою атаманом Перебий Нос, а над другою — Молодец. Бродяги как вода, плывут к ним отовсюду, и если я с войском удалюсь в Стародубский полк, то надобно опасаться, чтоб эти негодяи не сделали нечаянно нападения на города. Да и со стороны Сечи нельзя сказать, чтоб было безопасно. По этой-то причине полковники и старшина полковая с сотниками не желают похода к Стародубу, и хоть явно мне в глаза не противятся монаршему указу, но заочно ропщут на меня, что я веду их в Стародубовщину, на крайнюю погибель их жен, детей и достояний. Если и теперь, когда я внутри Украины с войском, бродяги и чернь затевают бунты, то что ж тогда, когда я с войском удалюсь? Начнут честных и богатых людей и пожитки их грабить. Будет ли это полезно интересам его царского величества?»
Получивши такое письмо Мазепы, генералы и министры составили консилиум и порешили, чтобы гетман назначал вместо себя наказного гетмана для оберегания внутренности Украины, а сам бы все-таки шел к главной армии.
Мазепе надобно было на что-нибудь решаться: или оставаясь верным царю, примкнуть к великороссийскому войску, или перейти на сторону шведского короля. В Малороссии относительно измены были несколько другие понятия от тех, какие образовались впоследствии, когда эта страна теснее примкнула к России. Край присоединился сравнительно еще недавно, малороссияне еще не привыкли считать Великороссию таким же отечеством, как и свою Малороссию. Простой народ — поспольство, правда, примыкал к монархической власти, но это потому, что надеялся в ней найти опору против старшины и вообще значного казачества. При господстве в народе старого стремления всем поступать в казачество чувствовалось в монархической власти уравнивающее всех начало. Оттого всегда, как только в Малороссии старшины начинали помышлять что-нибудь в разрезе с монархическою властью, можно было надеяться, что поспольство станет на сторону последней. У всех значных укоренился такой взгляд, что малороссийский народ сам по себе, а московский тоже сам по себе, и при всяких обстоятельствах малорусе должен идти туда, где ему лучше, хотя бы оттого «москалю» было и хуже. Уже давно существовала боязнь, что рано или поздно Москва искоренит казачество, нарушит все так называемые малороссийские права и вольности и постарается уравнить Малороссию с своими великорусскими областями. Железная рука Петра уже начиналась чувствоваться в Малороссии, хотя преобразовательные намерения государя явно не налегали на этот край. Вопрос о том, что именно побудило Мазепу перейти на сторону Карла, много раз был предметом исследования историков, и в наше время образовалась мысль, что переход Мазепы произошел внезапно, в силу такого положения, в котором гетману приходилось выбирать то или другое. Если и прежде в порывах негодования к Москве бродила в его голове, как и в головах старшин, мысль о союзе с Карлом, то мысль эта едва ли бы осуществилась, когда бы сам Карл своим движением в Малороссию не дал ей хода. До сих пор Мазепа отделывался от требований русского правительства своими «хирагрическими и подагрическими» припадками, но дальше отвертываться нельзя было, особенно после того, когда вслед за сообщенным гетману решением консилиума, Меншиков написал ему, что нуждается с ним видеться для совещаний. Мазепа пригласил на совет обозного Ломиковского, генерального писаря Орлика и других старшин и полковников, и спрашивал, что ему делать. «Не езди, — сказал ему Ломиковский, — иначе ты и себя, и нас, и всю Украину погубишь! Мы уже сколько раз просили тебя, посылай к Карлу, а ты все медлил и словно спал; теперь вот войска великороссийские вошли в Украину на всенародное разорение и кровопролитие, и шведы уже под носом. Неведомо, для чего медлишь». — «Вы мне не советуете, а только обо мне переговариваете. Черт вас побери, — сказал Мазепа, вспыливши, — вот я возьму Орлика и поеду с ним ко двору его царского величества, а вы себе тут хоть пропадайте!» Однако через минуту Мазепа смягчился и ласково спросил старшину: «Посылать к королю или нет?» «Как не посылать, давно пора!» — отвечали ему. Тогда Мазепа поручил Орлику написать по-латыни инструкцию посольства к шведскому министру графу Пиперу. Мазепа в этой инструкции изъявлял радость о прибытии Карла XII к Украине, просил помощи и освобождения всего малороссийского народа от тяжкого московского ига и обещал для шведского войска приготовить паромы на Десне у Макошинской пристани. Эту инструкцию повез по приказанию Мазепы управитель его Шептаковской волости Быстрицкий, свойственник Мазепы, отправившись в шведскую армию вместе с пленным шведом, посланным при нем в качестве переводчика. Между тем к Меншикову Мазепа послал своего племянника Войнаровского известить царского любимца, что находится в болезни при смерти и отъезжает из Батурина в Борзну, где намерен собороваться маслом от киевского архиерея. Меншиков, получивши такое известие, уведомил об этом царя. «Жаль такого доброго человека, если от болезни его Бог не облегчит, — писал он, — а о болезни своей пишет, что от хирагрической и подагрической болезни приключилась ему эпилепсия». Между тем Меншиков сам решился ехать к гетману в Борзну.
Мазепа был в Борзне. 21 октября Быстрицкий возвратился из шведского обоза и прибыл к гетману известить, что за ним вслед на другой день должно прибыть к Десне шведское войско. За Быстрицким явился в Борзне Войнаровский, убежавший ночью от Меншикова. Он уведомил гетмана, что Меншиков едет в Борзну для свидания с умирающим гетманом. Мазепа, не дожидаясь Меншикова, поздно вечером поскакал в Батурин. На другой день Мазепа из Батурина пустился в Короб, а на третий, 24 октября, рано утром, переправился за Десну и поехал к королю с отрядом в 1500 человек. С ним были старшины, несколько полковников, сотников и значного товарищества. В селе Бахмаче Мазепа присягнул перед ними, что принял протекцию шведского короля не ради какой-нибудь приватной своей пользы, а для добра всей малороссийской отчизны и всего казачества. Со своей стороны старшины и все бывшие там значные казаки присягнули, что принимают протекцию шведского короля и будут верны и послушны воле гетмана.
Меншиков не успел доехать до Борзны, как встретил на дороге великорусского полковника Анненкова, находившегося при гетмане, и узнал от него, что Мазепа уехал в Батурин. Меншиков повернул в Батурин и увидел, что по стенам батуринского замка стояли вооруженные люди, мост был разведен. Меншиков посылает в Батурин Анненкова за объяснениями, но Анненкова не пускают. Меншиков едет в Короб, думает застать там гетмана, но на дороге узнает, что Мазепа уехал за Десну. Тут только Меншикову начала открываться тайна, и он понял, зачем ночью убежал от него Войнаровский, тайна эта стала делаться яснее, когда к Меншикову приехали из ближних мест сотники и просили защищать их от Мазепы, предавшегося неприятелю.
26 октября из Макошина, где была переправа на Десне, Меншиков о поступке Мазепы известил государя, находившегося с армией в селе Погребках, также на Десне. Роковое известие об измене чрезвычайно поразило Петра своею неожиданностью. Государь тотчас послал к Меншикову приказание укреплять войском переправу на Десне, чтоб не допускать казаков идти за Мазепою, и 28 октября написал ко всему малороссийскому народу манифест, извещавший об измене гетмана, предпринятой, как сказано в манифесте, для того, «дабы малороссийскую землю поработить под владение польское и церкви Божьи, и святые монастыри отдать в унию». Давалось повеление генеральной и полковой старшине съезжаться в город Глухов для избрания вольными голосами нового гетмана. В заключение манифест извещал, что Петр уничтожает все поборы, наложенные бывшим гетманом на малороссийский народ.
Но и Мазепа, со своей стороны, старался подействовать на малоруссов. 30 октября он отправил к стародубскому полковнику Скоропадскому грамоту с изложением причин, побудивших его к переходу на сторону Карла XII. «Московская потенция уже давно имеет всезлобные намерения против нас, а в последнее время начала отбирать в свою область малороссийские города, выгонять из них ограбленных и доведенных до нищеты жителей и заселять своими войсками. Я имел от приятелей тайное предостережение, да и сам ясно вижу, что враг хочет нас, гетмана, всю старшину, полковников и все войсковое начальство прибрать к рукам в свою тиранскую неволю, искоренить имя запорожское и обратить всех в драгуны и солдаты, а весь малороссийский народ подвергнуть вечному рабству. По таким-то намерениям Меншиков и Голицын поспешали с своим войском и приглашали старшину в московские обозы. Я узнал об этом и понял, что бессильная и невоинственная московская потенция, спасаясь всегда бегством от непреоборимых шведских войск, вступила к нам не ради того, чтоб нас защищать от шведов, а чтобы огнем, грабежом и убийством истреблять нас. И вот с согласия всей старшины, мы решились отдаться в протекцию шведского короля в надежде, что он оборонит нас от московского тиранского ига и не только возвратит нам права нашей вольности, но еще умножит и расширит. В этом его величество уверил нас своим неотменным королевским словом и данной на письме ассекурациею». В заключение Мазепа приглашал Скоропадского действовать с собою заодно, искоренить московский гарнизон в Стародубе, а если это невозможно было, то уходить в Батурин, чтобы не попасться в московские руки.
Немедленно после разослания царского манифеста об избрании нового гетмана, Меншиков отправился с корпусом войска к Батурину, Мазепиной столице, где заперлись самые ярые сторонники Мазепы. Начальствовали над батуринским гарнизоном полковник над сердюками Чечел, есаул Кенигсек, полтавский полковник Герцик и какой-то сотник Димитрий. Меншиков, подступивши к Батурину, отправил в город сотника Маркевича с увещанием сдаться. Чечел, к которому привели Маркевича, сказал, что они сдаваться не будут без указа своего гетмана. Чечел при этом показал вид, как будто не знает ничего об измене Мазепы. Вслед за Маркевичем на лодке по реке Сейму выплыл киевский воевода, князь Дмитрий Голицын. Чечел выслал к нему посланцев и, когда Голицын стал их уговаривать, задорные мазепинцы начали со стен ругаться и стрелять из ружей. Тогда Меншиков велел войску переправляться и наводить мосты. Ночью осажденные прислали к Меншикову опять посольство. Оно уверяло русского предводителя, что осажденные остаются верными царскому величеству и готовы пустить его войска в замок, но просят три дня срока. Меншиков понял, что это хитрость. Изменники рассчитывали, что к ним придут шведы на помощь. Меншиков дал им сроку только до утра. В 6 часов другого утра Меншиков сделал приступ и приказал истреблять в замке всех без различия, не исключая и младенцев, но оставлял в живых начальников для предания их казни. Все имущество батуринцев отдавалось заранее солдатам, только орудия должны были сделаться казенным достоянием. В продолжение двух часов все было окончено: гетманский дворец, службы и дворы старшин — все было превращено в пепел. Все живое было истреблено. Кенигсек взят в плен жестоко раненным; Чечел бежал, но пойман был в ближнем селе казаками и доставлен Меншикову.
6 ноября съехалось в Глухов духовенство, в том числе киевский митрополит и два архиерея — черниговский Иоанн Максимович и переяславльский Захария Корнилович. Было четыре полковника, оставшихся верными — стародубский Иван Скоропадский, черниговский Павел Полуботок, переяславльский Томара и нежинский Жураховский. Они прибыли с сотниками и казаками своих полков. После предварительного молебствия ближний боярин князь Григорий Федорович Долгорукий открыл выбор гетмана по старинным обычаям, наблюдавшимся со времени присоединения малорусского края к России. Бывшая здесь старшина предложила в гетманы Скоропадского, зная, что государю угодно его сделать гетманом. Скоропадский, соблюдая давний казацкий обычай, отказывался, признавал себя недостойным такой чести, отговаривался своей старостью и советовал выбрать в гетманы молодого и заслуженного человека. Многие казаки тогда же указали на Полуботка, но вслед за тем должны были оставить намерение избрать этого человека, потому что Петр не утвердил бы его, отозвавшись перед тем о личности Полуботка такими словами: «Он очень хитр и может уравниться Мазепе». Итак, избран был Скоропадский. По избрании он присягнул в церкви, а потом получал поздравления от царя и ближних вельмож. Через несколько дней после избрания, 12 ноября, в соборной Троицкой церкви после литургии и соборного молебна, совершен был обряд проклятия Мазепы, сочиненный, вероятно, самим Петром. Духовенство пропело над портретом Мазепы, украшенным орденом Андрея Первозванного, трижды анафему его имени. По совершении проклятия палач потащил портрет по улице веревкою и повесил на виселице. На другой день после того совершена была казнь над Чечелом и другими мазепинцами, взятыми в Батурине. Духовенство распорядилось, чтобы по всей Малороссии на церковных дверях прибито было объявление, извещавшее, что Мазепа со всеми своими единомышленниками, приставшими ко врагам, отвержен от церкви и проклят. Малороссийские архиереи грозили таким же отлучением от церкви и от причащения Святых Тайн всем тем, которые окажут сочувствие к измене или пристанут к неприятелю.
Из приставших к Мазепе полковников, миргородский полковник Данило Павлович Апостол и компанейский полковник Игнатий Галаган отстали от шведов в конце ноября. Апостол был издавна в недружелюбных отношениях к Мазепе; перед изменою, он, как видно, помирился с гетманом, вместе с ним перешел к шведам, а теперь явился к царю Петру с словесным предложением от Мазепы послужить царю, пользуясь своим настоящим положением. Судя по сохранившемуся ответу Головкина, Апостол от Мазепы привез даже предложение о доставлении в русские руки «известной, главнейшей особы», вероятно, разумея под этой особой Карла XII. Неизвестно, точно ли посылал Мазепа такое предложение, быть может, Апостол и сам выдумал это. Вслед за Апостолом и Галаган явился с таким же словесным предложением. Он был представлен лично Петру в Лебедине, куда перенесена была главная квартира. «Как, и ты с Мазепою изменил мне и убежал?» — спросил его Петр. «Я не бежал, — ответил Галаган, — но виноват тем, что допустил Мазепу обмануть себя. Я по приказанию шел со своим полком, думая, что веду его против неприятеля, и уже в виду неприятельского войска узнал, куда меня ведут. Меня принудили присягнуть на верную службу шведскому королю, но присяга невольная только на словах. Как только неприятель перестал наблюдать за нами, так я и убежал служить своему государю! Твоя воля, прости и дозволь умереть на твоей службе». — «Прощаю, — сказал Петр, — смотри только, не сделай со мной такой шутки как с Карлом».
Малорусский народ решительно не пристал к замыслу гетмана и нимало не сочувствовал ему. За Мазепою перешли к неприятелям только старшины, но и из тех многие бежали от него, лишь узнали, что надежда на шведского короля плоха и что Карл, если бы даже и хотел, не мог доставить Малороссии независимости. Таким образом, в 1709 году убежали от Мазепы генеральный судья Чуйкевич, генеральный есаул Дмитрий Максимович, лубенский полковник Зеленский, Кожуховский, Андрияш, Покотило, Гамалия, Невинчанный, Лизогуб, Григорович, Сулима. Хотя они уже явились после срока, назначенного Петром для амнистии и ясно было, что отвернулись от шведского короля только тогда, когда увидали, что дело его проигрывается, но Петр не казнил их смертью, заменив ее ссылкою в Сибирь. Зато Петр вспомнил о Палие и велел привезти его из Сибири. Палий участвовал в полтавской битве, хотя старость и тяжелая ссылка сделали его до такой степени дряхлым, что он без помощи других не мог садиться на лошадь. Последовала милость вдове и детям казненного Кочубея. 15 декабря 1708 года новый гетман Иван Скоропадский приказал возвратить вдове Кочубеевой Любови, урожденной Жук, и детям ее все села, числившиеся в полках Полтавском, Нежинском и Стародубском и один хутор на правой стороне Днепра, принадлежавшие в собственность покойному генеральному судье*. Мазепе было не совсем хорошо у шведского короля. Малоруссы вместо того, чтобы встречать шведов, как избавителей от московской неволи, на каждом шагу сопротивлялись им. Не только казаки, составлявшие военное сословие, но и посполитые люди собирались шайками, нападали на шведские отряды, ловили и представляли царю посланцев, ездивших по краю с возмутительными воззваниями Карла XII и Мазепы. Шведы поставляли это на вид Мазепе, начинали подозревать, что и сам гетман при случае уйдет от них и попытается получить царское прощение. Мазепа содержался у них как бы под незаметным для него самого караулом, тогда как увлеченные им малоруссы один за другим то и дело уходили из шведского обоза. Только запорожцы составляли исключение. Они явились к Карлу в числе 3000 под начальством своего кошевого Кости Гордиенко, и с первого же раза поразили шведов своим буйством и дикостью. Когда в первый раз они были приглашены в палатку Мазепы к обеду, то перепились до безобразия и начали тащить со стола посуду. Кто-то заметил им, что не годится так грабить. Запорожцы за это замечание тотчас же зарезали неловкого нравоучителя.
______________________
- Вдове и детям Искры не последовало тогда никакой милости, о нем как будто забыли. Спустя столетие, потомки Искры роптали на правительство, наградившее щедро одного только Кочубея и оставившее без внимания другую личность, одинаково с Кочубеем пострадавшую за верность царю.
______________________
Мало выгод ощущали для себя шведы от перехода на их сторону Мазепы. Всю зиму и весну, пребывая в Малороссии, они претерпевали ряд неудач. Только местечко Веприк и город Ромны удалось им взять, да и то с большими потерями. Совершилась знаменитая Полтавская битва. Карл бежал, с ним бежал Мазепа. Они очутились в турецких владениях. Петру очень хотелось достать изменника в свои руки, и он досадовал, когда при переправе через Днепр у Переволочной не удалось русскому войску захватить Мазепу. Желание казнить своего врага было так велико у Петра, что вопреки своей обычной бережливости государь предлагал турецкому великому муфтию 300 000 талеров, если он силою своего духовного значения убедит султана выдать изменника. Попытка Петра не удалась и едва ли могла удастся, так как и в своем изгнании Мазепа был еще богат. Во все время своего гетманства, щедро строивши и украшавши церкви, он успел собрать большие сокровища, из них многое хранилось в Киево-Печерском монастыре и в Белой Церкви и досталось царю. Петр побуждал всех малоруссов отыскивать еще и сообщать правительству о всяком достоянии гетмана, обещая доносителю половину указанного им имущества, принадлежавшего изменнику. И все-таки Мазепа успел захватить с собою огромные по тому времени денежные суммы. Он имел возможность уже в своем изгнании дать Карлу XII взаймы 240 000 талеров, а после смерти Мазепы, как говорят, найдено было с ним 160 000 червонцев, кроме серебряной утвари и разных украшений.
Мазепа скончался 18 марта 1710 года от старческого истощения в селе Варнице, близ Бендер. Его тело, отпетое в сельской церкви в присутствии шведского короля, отвезено было и погребено в древнем монастыре Св. Георгия, расположенном на берегу Дуная, близ Галаца*, потом перевезено в Яссы.
______________________
- Обломки надгробного камня, положенного на его могиле с надписью и изображением одноглавого орла, сохранились до сих пор в музее Михаила Гики, брата бывшего валахского господаря.
______________________
Мазепа, как историческая личность, во многих отношениях представляет собою замечательный, выдающийся из ряда, тип своего времени и того общества, в котором он воспитался и действовал политически. Прекрасная характеристика его, сделанная современником архиепископом Феофаном Прокоповичем, и многие черты, выказавшиеся в различных случаях его жизни, дают нам возможность до известной степени понять, что такое был это за человек. Едва ли мы ошибемся, если скажем, что это был человек чрезвычайно лживый. Под наружным видом правдивости он был способен представиться не тем, чем он был на самом деле, не только в глазах людей простодушных и легко поддающихся обману, но и перед самыми проницательными. При таком-то качестве он мог прельстить Петра Великого и в продолжение многих лет заставить признавать себя человеком самым преданным русскому престолу и русскому государству. Мазепа носил постоянно на себе отпечаток того простосердечия, который лежит в характере и приемах малоруссов, показывал всегда отвращение к коварству и хитрости, часто отличался добродушною веселостью, всех любил угощать и казался, будто у него все сердце нараспашку, через то он располагал к откровенности своих гостей и приятелей и выведывал от них все, что ему нужно было. Он был очень щедр для всякого, с кем имел дело, но в то же время не стеснялся ни перед какими средствами и путями для приобретения себе богатств, которые так же легко растрачивал, как бесцеремонно собирал. Одних обобрать, других наделить, — то была черта его, общая более или менее польским панам. Он был чрезвычайно набожен, благодетельствовал церквам, покровительствовал духовенству, раздавал милостыню. Большая часть первоклассных церквей в Киеве и в других местах Малороссии принуждена до сих пор поминать в числе рачительных благодетелей Мазепу, хотя и не смея произнести его заклейменного анафемой имени. Едва ли можно согласиться с теми, которые впоследствии толковали, будто Мазепа делал это для того, чтоб укрыть свое расположение к католичеству; в его православности нет повода сомневаться, но его религиозность, ограничиваясь наружными подвигами благочестия, носила на себе характер той же внутренней лжи, которая заметна во всех поступках Мазепы. С такими чертами он является и в своей трагикомедии с Фальбовским, и в отношениях к Самойловичу, и в деле с Палием, и в деле с Кочубеем, и его дочерью, и в угодливости Голицыну, и в отношениях к Петру, и в своих приемах, предшествовавших его измене. Мазепа часто казался болезненным, часто советовался с врачами, часто лежал в постели по нескольку дней, весь обложенный пластырями, тяжело стонал и охал; даже говорил, что приказывает делать себе гроб, и другие, глядя на него, были в то время уверены, что не сегодня-завтра гетман скончается, когда на самом деле гетман был здоров. Перед царем, выхваляя свою верность, он лгал на малорусский народ и особенно чернил запорожцев, советовал искоренить и разорить дотла Запорожскую Сечь, а между тем перед малоруссами охал и жаловался на суровые московские порядки, двусмысленно пугал их опасением чего-то рокового, а запорожцам сообщал тайными путями, что государь их ненавидит и уже искоренил бы их, если бы гетман не стоял за них и не укрощал царского гнева. Его переход на шведскую сторону, по всем соображениям, едва ли можно признать следствием давнего умысла, или как иные объясняли, личной привязанности к Польше и тайному намерению подвести народ малорусский под польскую власть. Мазепа по воспитанию и нравственным понятиям действительно был поляк до костей, но чтобы он был предан политическим видам Польши до готовности жертвовать им своим отечеством, на это нет никаких данных, и, напротив, все показывает, что Мазепа, как малорусс, питал и лелеял в себе желание политической независимости своей родины, и это всего нагляднее проявляется в той думе, которую Кочубей представил как свидетельство неблагонамеренных чувствований Мазепы. В этом желании Мазепа не расходился ни с прежними гетманами, ни со своими современниками, насколько их занимали политические обстоятельства. Мазепа увидел возможность осуществить давнее задушевное желание и ухватился за него. Многое могло давать ему надежду, что не Петр над Карлом, а Карл над Петром одержит верх в продолжительной борьбе, которую вели между собой два государя. Мазепе казалось, что в то время сама судьба посылала Малороссии такой случай, которого нелегко и не скоро можно было дождаться. Владения шведского короля были далеко от Малороссии, и Карл XII, имея повод для собственной выгоды стараться освободить Малороссию от России и образовать из нее независимое государство, не мог, если бы и хотел, простирать на нее честолюбивый замысел, присоединять же Малороссию к Польше для шведского короля было не только невыгодно, но и опасно, после того как предшественники Карла принуждены были вести войны с Польшею и стараться обессилить Речь Посполитую отнятием у нее областей. Многое, таким образом, побуждало Мазепу в критических обстоятельствах борьбы между двумя соседями Малороссии пристать к Карлу XII. Но Мазепа плохо рассчитал как на способности Петра, которому он делался соперником, так еще более на расположение подчиненных ему малоруссов. Он не обратил должного внимания на давнюю вражду, существовавшую в Малороссии между значными и поспольством, между всякого рода старшиною, как генеральною, так и полковою, и простыми казаками, между помещиками и рабочим людом, между казачеством и всем тем, что оставалось за пределами казачества и искало равных и одинаковых прав для всех туземных обитателей края, одним словом, между всем, что выдвигалось из уровня массы и всею остальною массою народа. Все, что исходило от первых, непременно находило себе противодействие в народной массе; от этого, тогда как люди, способные к политическим замыслам, готовы были хвататься за всякое средство, чтобы освободиться из-под власти русского правительства над Малороссиею, вся масса малоруссов готова была держаться русского правительства уже потому, что враждебная для нее партия хотела избавиться от власти этого правительства. Малорусские политики, воспитанные в духе польской культуры, не могли пленить народ никакою идеею политической независимости, так как у народа составились свои собственные социальные идеалы, никак не вязавшиеся с тем, что могли дать народу люди с польскими понятиями. Если эти политики и не думали возвращать Малороссию в рабство польских панов, а мечтали о независимом малорусском государстве, то все-таки такое государство, созданное ими под влиянием усвоенных ими понятий, было бы в сущности подобием польской Речи Посполитой. Не желая отдавать Малороссию Польше, они бы невольно создали из нее другую Польшу, а этого народ малорусский не хотел, хотя бы при какой угодно политической независимости.
Опубликовано: Н. И. Костомаров, «Русская история в жизнеописаниях ее главных деятелей», т. 1 — 7, 1873—1888.
Исходник здесь: http://dugward.ru/library/kostomarov/kostomarov_rus_ist_2otd_vyp6.html