Герой нашего времени (Дорошевич)/ДО
| Герой нашего времени : Набросокъ |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Папильотки. — М.: Редакція журнала «Будильникъ», 1893. — С. 88. |
— Вотъ, вы изволите говорить, что рвачей нынче много развелось. Но позвольте вамъ возразить, что рвачи существуютъ разные. Есть рвачи умные, и есть рвачи глупые. Между тѣми и другими пропасть великая. Дуракъ, возмнившій себя рвачемъ, только и думаетъ, какъ-бы ему какую-нибудь мерзость учинить. Вы ему встрѣтились на пути, — онъ и вамъ мерзость сдѣлаетъ, и себѣ изъ нея пользы не извлечетъ.
А умный-то рвачъ безъ особой нужды на мерзость не пойдетъ. Онъ послѣдней рубахи съ васъ не сниметъ, потому что рубахѣ вашей цѣна грошъ, а вопля вы изъ-за нея издадите на милліонъ. Шумъ пойдетъ. Умный рвачъ выждетъ надлежащаго случая, цапнетъ, — и кончено. Шума никакого, человѣкъ пошелъ жить, ото всѣхъ ему почетъ и уваженіе. Онъ ужь не рвачъ, не мерзавецъ, а просто «ловкій дѣлецъ». Глубокій поклонъ всѣмъ вамъ, умнымъ рвачамъ!
Проговоривъ все это «похвальное слово умнымъ мерзавцамъ», Семенъ Семеновичъ, дѣлецъ и маленькій капиталистъ, раскурилъ сигару и началъ свой разсказъ съ искрящимися глазами, съ побѣдоноснымъ видомъ, смакуя каждую подробность.
— Чѣмъ пускаться въ философію, — я разскажу вамъ объ одной капитальнѣйшей мерзости, благодаря которой одинъ умный рвачъ не только самъ жить пошелъ, но и цѣлую массу людей въ Россіи, въ Западной Европѣ и даже въ Америкѣ осчастливилъ. Словомъ, такая мерзость, отъ которой никто не пострадалъ, а всѣ только выиграли.
— Ну, ужь это вы, Семенъ Семеновичъ… — прервалъ было кто-то.
— Ничего не «Семенъ Семеновичъ»! Доказательствомъ справедливости этой исторіи служитъ то, что я десять лѣтъ никому ея не разсказывалъ. Извольте слушать. Лѣтъ тому назадъ пятнадцать-двадцать, когда началась въ Москвѣ строительная горячка — жилъ-былъ одинъ глупый щенокъ, мнившій себя и дѣльцомъ, и рвачемъ. Пошли это по городу стройки, перестройки, залоги, перезалоги, продажи, перепродажи. Выдумалъ глупый рвачъ штуку, по его мнѣнію, геніальную, но которую другіе дураки раньше него выдумали. Нахваталъ онъ тамъ-сямъ деньжонокъ подъ тройныя обязательства, выстроилъ на скорую руку домишко изъ чего попало, снюхался со страховыми агентами, застраховалъ домъ выше стоимости, какъ-то по этой страховкѣ заложилъ его въ Кредиткѣ и только-что сунулся-было продавать съ переводомъ долга, какъ его, раба Божія, и прихлопнули: стой! Чуть было подъ судъ за мошенничество не попалъ, потому сгоряча, чтобъ денегъ достать, такія обязательства выдалъ, что какъ домъ выстроитъ, — такъ у заимодавцевъ и обязанъ его заложить. Взвылъ тутъ глупый рвачъ не своимъ голосомъ. Все, что съ Кредитки получилъ, своими руками кредиторамъ отдалъ: только не суди. Такого, можно сказать, остолопа, который-бы согласился у него домъ купить, — не находится: потому кто-же въ наше время лаптемъ сморкается? Подъ домъ и такъ вдвое больше, чѣмъ слѣдуетъ, дано. Подъ вторую закладную, и подавно, никто не даетъ. Домъ пустуетъ: выстроенъ на скорую руку, а изъ чего — сказать невозможно. Холодъ, сырость, дуетъ. Жилецъ не живетъ, доходу ни гроша. А тутъ со всѣхъ сторонъ рвутъ. Поземельныя плати, подоходныя плати, всякія иныя прочія плати. Налоги, какъ шишки, на голову сыплются. Кредитка проценты требуетъ — плати. То здѣсь, то тамъ сыплется, валится, рушится — чини, штопай, строй. Страховое общество видитъ, въ чемъ штука, платежи увеличило. До того, словомъ, дошло, что глупый рвачъ ото всѣхъ глупостей облысѣлъ даже. Пріискалъ мѣстечко, 20-го жалованье получитъ и бѣгаетъ по городу, все разноситъ. Въ Думу отнесетъ, въ Кредитку отнесетъ, въ общество отнесетъ. И вездѣ-же за свои деньги въ ноги кланяется:
— Возьмите частичку. Повремените, Бога ради!
До того дѣло дошло, что служащимъ-то онъ опротивѣлъ. Ужь и въ Кредиткѣ говорятъ: «хоть-бы вы домъ какому-нибудь дураку продали!..» И въ страховомъ твердятъ:
— Сгорѣлъ-бы онъ у васъ, что-ли! Чтобъ васъ-то намъ не видать, книги вашими уплатами грошевыми не пачкать. Сколько книгъ на васъ извели. Бухгалтера особаго держимъ, чтобъ за вами пени да недоимки считать!
А пени ростутъ, ростутъ. А домъ стоитъ, стоитъ и «каши проситъ». Ополоумѣлъ рвачъ, запоемъ пить началъ. Еще-бы! По три дня человѣкъ въ собственномъ домѣ въ нетопленой горницѣ не жравши сидитъ. Напьется и пойдетъ зло срывать. Возьметъ полѣно да и начнетъ въ домѣ стекла бить:
— Вотъ тебѣ, анаѳема!
Два раза съ отдушника снимали, повѣситься хотѣлъ. Какъ вдругъ къ этакому-то дураку умный рвачъ одинъ является.
— Покушаетесь на самоубійство?
— Покушаюсь!
— Отъ дома?
— Отъ дома!
— Хотите, избавлю?
— Голубчикъ!!
— Тысячу рублей дополучить желаете?
— Отецъ родной!
— Напишите, что пятнадцать получили?
— Хоть полтораста.
— Ѣдемъ къ нотаріусу!
Живо все дѣло обстряпали. Такъ продавецъ и думаетъ: или это сумасшедшій какой, или англичанинъ. За тысячу рублей этакую обузу на себя беретъ!
До того глупый мерзавецъ расчувствовался, что отъ умиленія у нотаріуса даже написалъ, что не пятнадцать, а восемнадцать тысячъ получилъ. Вышелъ отъ нотаріуса да отъ избытка чувствъ и говоритъ покупателю:
— Позвольте вамъ сказать, что вы — дуракъ!
А тотъ ему въ отвѣтъ:
— Дуракъ-то это вы. Столько лѣтъ въ рукахъ этакое сокровище держали, а пользоваться не умѣли! Просимъ ко мнѣ на новоселье.
Надо вамъ сказать, что умный то рвачъ за нѣсколько времени до этого гдѣ-то на югѣ наслѣдство отъ тетки получилъ. Онъ думалъ, что тетка ему тысячъ двадцать отвалитъ, а она ему двѣ тысячи. Двѣ тысячи что! На двѣ тысячи умному человѣку и у «Яра» не управиться. А онъ надумалъ изъ этихъ грошей деньги сдѣлать. Хорошо-съ! Устраиваетъ онъ честь-честью новоселье, созываетъ гостей и по дому водитъ:
— Здѣсь я то-то устрою. Здѣсь то-то. Мастерскую такую-то заведу. У меня еще двѣ тысченки остались, а восемнадцать вотъ этому свинтусу чистоганчикомъ выложилъ. Двадцать я послѣ тетки-то получилъ.
Всѣ ходятъ, дивятся. Что за дуракъ! Заложенную дрянь за этакія деньги купилъ! Сожалѣютъ даже. Отъ жалости всѣ пьяными перепились, а продавецъ въ грудь себя бьетъ, кричитъ:
— 18 тысячъ до копѣечки получилъ!
Хршо-съ! Перепились всѣ такъ, что многіе даже ночевать остались. И вдругъ среди ночи-то, въ той самой комнатѣ, гдѣ прежній домовладѣлецъ спалъ, пожаръ! Вѣроятно, съ пьяныхъ глазъ лампу уронилъ нечаянно. Хе, хе, хе!
Семенъ Семеновичъ расхохотался самымъ довольнымъ смѣшкомъ.
— Выскочили всѣ кое-какъ. Домъ полыхаетъ. Умный рвачъ въ слезахъ: этакое несчастіе! Только что успѣлъ домкомъ обзавестись! Глупый, и тотъ въ горѣ: домъ задорого продалъ, да самъ-же и сжегъ. Домъ, само собой разумѣется, до тла сгорѣлъ, — и были всѣ счастливы. Глупый рвачъ заранѣе ужь былъ осчастливленъ. Умному рвачу изъ огромнѣйшей страховой преміи, за уплатой Кредиткѣ, тысченокъ двадцать осталось, — дѣла онъ дѣлать съ капиталомъ началъ. Кредитка обрадовалась, потому что деньги считала ужь потерянными: такъ и думали, что перестанутъ проценты платить — домъ за Кредиткой останется, любуйся имъ тогда. А тутъ все до копѣечки чистоганчикомъ получили. Страховое общество радовалось…
— Ну, ужь это вы, Семенъ Семеновичъ, того… Чему-же страховое-то общество радовалось, когда ему-же за эту капитальную мерзость пришлось деньги платить? Кажется, радоваться не съ чего.
— А съ того-съ, что оно на этомъ дѣлѣ нажило-съ, ибо домикъ-то своевременно въ какомъ-то французскомъ обществѣ еще за большую сумму перестраховало. А французское-то общество это ужь и подмѣтило, — и еще-бы черезъ годикъ перестраховки ужь не приняло-бы.
— Ну, значитъ французское общество пострадало. Все-таки отъ мерзости кто-нибудь да потерпѣлъ.
— Никто-съ. Рѣшительно никто-съ. Французское общество своевременно-же перестраховку въ американскомъ обществѣ учинило и денежки получило сполна. А на американское общество давно его акціонеры косились, видѣли, что дѣла оно ведетъ рискованныя, только и думали, какъ-бы свои вклады назадъ взять, да придраться было не къ чему. А тутъ такъ пришлось, что за домъ-то обществу послѣднія деньги изъ запаснаго капитала уплатить нужно. Акціонеры по этому поводу гвалтъ подняли, общество прикрыли и весьма рады были, что изъ основнаго капитала всѣ свои вклады назадъ получили. Случись это черезъ годикъ, всѣ бы акціонеры нищими пошли. И спасъ ихъ единственно умный рвачъ единственно своей мерзостью. Ловко?
— Ловко-то оно ловко! — замѣтилъ кто-то, — но почему-жь вы, въ доказательство вѣрности всей этой исторіи, изволили сказать, что десять лѣтъ ея никому не разсказывали?
— Почему-съ? А потому-съ, что сегодня-съ, какъ разъ вотъ теперь-съ, въ два часа ночи, десятилѣтняя. давность со времени сего удивительнаго пожара истекла, и теперь я никакого преслѣдованія не боюсь.
— Какъ?! Такъ это вы?!
— Мы-съ. Съ этого и жить пошли, и грѣха на моей душѣ никакого нѣтъ. А потому, не желаете-ли, по случаю — хе, хе! — десятилѣтняго юбилея въ «Стрѣльну». Она только что открылась.