Герой нашего времени (Дорошевич)
См. также одноимённые страницы.| Герой нашего времени : Набросок |
| Источник: Дорошевич В. М. Папильотки. — М.: Редакция журнала «Будильник», 1893. — С. 88. |
— Вот, вы изволите говорить, что рвачей нынче много развелось. Но позвольте вам возразить, что рвачи существуют разные. Есть рвачи умные, и есть рвачи глупые. Между теми и другими пропасть великая. Дурак, возмнивший себя рвачом, только и думает, как бы ему какую-нибудь мерзость учинить. Вы ему встретились на пути, — он и вам мерзость сделает, и себе из неё пользы не извлечёт.
А умный-то рвач без особой нужды на мерзость не пойдёт. Он последней рубахи с вас не снимет, потому что рубахе вашей цена грош, а вопля вы из-за неё издадите на миллион. Шум пойдёт. Умный рвач выждет надлежащего случая, цапнет, — и кончено. Шума никакого, человек пошёл жить, ото всех ему почёт и уважение. Он уж не рвач, не мерзавец, а просто «ловкий делец». Глубокий поклон всем вам, умным рвачам!
Проговорив всё это «похвальное слово умным мерзавцам», Семён Семёнович, делец и маленький капиталист, раскурил сигару и начал свой рассказ с искрящимися глазами, с победоносным видом, смакуя каждую подробность.
— Чем пускаться в философию, — я расскажу вам об одной капитальнейшей мерзости, благодаря которой один умный рвач не только сам жить пошёл, но и целую массу людей в России, в Западной Европе и даже в Америке осчастливил. Словом, такая мерзость, от которой никто не пострадал, а все только выиграли.
— Ну, уж это вы, Семён Семёнович… — прервал было кто-то.
— Ничего не «Семён Семёнович»! Доказательством справедливости этой истории служит то, что я десять лет никому её не рассказывал. Извольте слушать. Лет тому назад пятнадцать-двадцать, когда началась в Москве строительная горячка — жил-был один глупый щенок, мнивший себя и дельцом, и рвачом. Пошли это по городу стройки, перестройки, залоги, перезалоги, продажи, перепродажи. Выдумал глупый рвач штуку, по его мнению, гениальную, но которую другие дураки раньше него выдумали. Нахватал он там-сям деньжонок под тройные обязательства, выстроил на скорую руку домишко из чего попало, снюхался со страховыми агентами, застраховал дом выше стоимости, как-то по этой страховке заложил его в Кредитке и только что сунулся было продавать с переводом долга, как его, раба Божия, и прихлопнули: стой! Чуть было под суд за мошенничество не попал, потому сгоряча, чтоб денег достать, такие обязательства выдал, что как дом выстроит, — так у заимодавцев и обязан его заложить. Взвыл тут глупый рвач не своим голосом. Всё, что с Кредитки получил, своими руками кредиторам отдал: только не суди. Такого, можно сказать, остолопа, который бы согласился у него дом купить, — не находится: потому кто же в наше время лаптем сморкается? Под дом и так вдвое больше, чем следует, дано. Под вторую закладную, и подавно, никто не даёт. Дом пустует: выстроен на скорую руку, а из чего — сказать невозможно. Холод, сырость, дует. Жилец не живёт, доходу ни гроша. А тут со всех сторон рвут. Поземельные плати, подоходные плати, всякие иные прочие плати. Налоги, как шишки, на голову сыплются. Кредитка проценты требует — плати. То здесь, то там сыплется, валится, рушится — чини, штопай, строй. Страховое общество видит, в чём штука, платежи увеличило. До того, словом, дошло, что глупый рвач ото всех глупостей облысел даже. Приискал местечко, 20-го жалованье получит и бегает по городу, всё разносит. В Думу отнесёт, в Кредитку отнесёт, в общество отнесёт. И везде же за свои деньги в ноги кланяется:
— Возьмите частичку. Повремените, Бога ради!
До того дело дошло, что служащим-то он опротивел. Уж и в Кредитке говорят: «хоть бы вы дом какому-нибудь дураку продали!..» И в страховом твердят:
— Сгорел бы он у вас, что ли! Чтоб вас-то нам не видать, книги вашими уплатами грошовыми не пачкать. Сколько книг на вас извели. Бухгалтера особого держим, чтоб за вами пени да недоимки считать!
А пени растут, растут. А дом стоит, стоит и «каши просит». Ополоумел рвач, запоем пить начал. Ещё бы! По три дня человек в собственном доме в нетопленой горнице не жравши сидит. Напьётся и пойдёт зло срывать. Возьмёт полено да и начнёт в доме стёкла бить:
— Вот тебе, анафема!
Два раза с отдушника снимали, повеситься хотел. Как вдруг к этакому-то дураку умный рвач один является.
— Покушаетесь на самоубийство?
— Покушаюсь!
— От дома?
— От дома!
— Хотите, избавлю?
— Голубчик!!
— Тысячу рублей дополучить желаете?
— Отец родной!
— Напишите, что пятнадцать получили?
— Хоть полтораста.
— Едем к нотариусу!
Живо всё дело обстряпали. Так продавец и думает: или это сумасшедший какой, или англичанин. За тысячу рублей этакую обузу на себя берёт!
До того глупый мерзавец расчувствовался, что от умиления у нотариуса даже написал, что не пятнадцать, а восемнадцать тысяч получил. Вышел от нотариуса да от избытка чувств и говорит покупателю:
— Позвольте вам сказать, что вы — дурак!
А тот ему в ответ:
— Дурак-то это вы. Столько лет в руках этакое сокровище держали, а пользоваться не умели! Просим ко мне на новоселье.
Надо вам сказать, что умный то рвач за несколько времени до этого где-то на юге наследство от тётки получил. Он думал, что тётка ему тысяч двадцать отвалит, а она ему две тысячи. Две тысячи что! На две тысячи умному человеку и у «Яра» не управиться. А он надумал из этих грошей деньги сделать. Хорошо-с! Устраивает он честь честью новоселье, созывает гостей и по дому водит:
— Здесь я то-то устрою. Здесь то-то. Мастерскую такую-то заведу. У меня ещё две тысчонки остались, а восемнадцать вот этому свинтусу чистоганчиком выложил. Двадцать я после тётки-то получил.
Все ходят, дивятся. Что за дурак! Заложенную дрянь за этакие деньги купил! Сожалеют даже. От жалости все пьяными перепились, а продавец в грудь себя бьёт, кричит:
— 18 тысяч до копеечки получил!
Хршо-с! Перепились все так, что многие даже ночевать остались. И вдруг среди ночи-то, в той самой комнате, где прежний домовладелец спал, пожар! Вероятно, с пьяных глаз лампу уронил нечаянно. Хе, хе, хе!
Семён Семёнович расхохотался самым довольным смешком.
— Выскочили все кое-как. Дом полыхает. Умный рвач в слезах: этакое несчастие! Только что успел домком обзавестись! Глупый, и тот в горе: дом задорого продал, да сам же и сжёг. Дом, само собой разумеется, дотла сгорел, — и были все счастливы. Глупый рвач заранее уж был осчастливлен. Умному рвачу из огромнейшей страховой премии, за уплатой Кредитке, тысчонок двадцать осталось, — дела он делать с капиталом начал. Кредитка обрадовалась, потому что деньги считала уж потерянными: так и думали, что перестанут проценты платить — дом за Кредиткой останется, любуйся им тогда. А тут всё до копеечки чистоганчиком получили. Страховое общество радовалось…
— Ну, уж это вы, Семён Семёнович, того… Чему же страховое-то общество радовалось, когда ему же за эту капитальную мерзость пришлось деньги платить? Кажется, радоваться не с чего.
— А с того-с, что оно на этом деле нажило-с, ибо домик-то своевременно в каком-то французском обществе ещё за большую сумму перестраховало. А французское-то общество это уж и подметило, — и ещё бы через годик перестраховки уж не приняло бы.
— Ну, значит французское общество пострадало. Всё-таки от мерзости кто-нибудь да потерпел.
— Никто-с. Решительно никто-с. Французское общество своевременно же перестраховку в американском обществе учинило и денежки получило сполна. А на американское общество давно его акционеры косились, видели, что дела оно ведёт рискованные, только и думали, как бы свои вклады назад взять, да придраться было не к чему. А тут так пришлось, что за дом-то обществу последние деньги из запасного капитала уплатить нужно. Акционеры по этому поводу гвалт подняли, общество прикрыли и весьма рады были, что из основного капитала все свои вклады назад получили. Случись это через годик, все бы акционеры нищими пошли. И спас их единственно умный рвач единственно своей мерзостью. Ловко?
— Ловко-то оно ловко! — заметил кто-то, — но почему ж вы, в доказательство верности всей этой истории, изволили сказать, что десять лет её никому не рассказывали?
— Почему-с? А потому-с, что сегодня-с, как раз вот теперь-с, в два часа ночи, десятилетняя. давность со времени сего удивительного пожара истекла, и теперь я никакого преследования не боюсь.
— Как?! Так это вы?!
— Мы-с. С этого и жить пошли, и греха на моей душе никакого нет. А потому, не желаете ли, по случаю — хе, хе! — десятилетнего юбилея в «Стрельну». Она только что открылась.