Ганс Лефевр (Теккерей-Ритчи)/ДО

Ганс Лефевр
авторъ Анна Теккерей-Ритчи, переводчикъ неизвѣстенъ
Оригинал: англійскій, опубл.: 1874. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Отечественныя Записки», № 5, 1874.

ГАНСЪ ЛЕФЕВРЪ. править

Повѣсть Миссъ Теккерей.

I. править

Старинныя, живописныя селенія невольно плѣняютъ взоръ прелестью растеній, вьющихся по стѣнамъ скромныхъ хижинъ. Почти во всѣхъ этихъ селеніяхъ чистая прозрачная рѣчка пробѣгаетъ подъ деревяннымъ мостомъ и, миновавъ ограду пасторскаго сада и общинный лугъ, украшенный древними вязами, подъ тѣнью которыхъ дѣти играютъ, а старики грѣютъ свои усталыя кости, теряется въ зеленыхъ ивовыхъ чащахъ. Въ феодальныхъ странахъ укрѣпленный замокъ господствуетъ надъ каждымъ селеніемъ, здѣсь же вѣнцомъ мѣстности является стоящій на горѣ домъ сквайра или церковь съ старинными мелодичными колоколами, призывающими поселянъ къ деревяннымъ скамьямъ, а сквайра и пастора къ мягкимъ шерстянымъ подушкамъ.

Въ недальнемъ разстояніи отъ Гейгурста, селенія, вполнѣ соотвѣтствующаго нашему описанію, находится Красленская станція желѣзной дороги, гдѣ въ лѣтніе вечера останавливается поѣздъ. Взойдя на платформу въ то время, когда удаляется поѣздъ, вы очутитесь среди толпы поселянъ съ ихъ телѣгами и корзинами, и путешественниковъ, расходящихся по всѣмъ направленіямъ. Одни отправляются по дорогѣ, пересѣкающей обширныя пастбища, другіе взбираются по тропинкѣ, извивающейся между полями, засѣянными клеверомъ; только одна телѣжка, запряженная невзрачной бѣлой лошадью, избираетъ противоположную дорогу, болѣе мрачную и уединенную. Она пробирается подъ мостомъ желѣзной дороги и, минуя зеленыя поляны и болотистыя низменности, вступаетъ въ открытую страну, гдѣ возвышаются правильными рядами громадные вязы и на горизонтѣ рельефно, выступаютъ отдаленныя селенія на небольшихъ возвышенностяхъ.

Черноглазый юноша, сидящій въ телѣжкѣ, мой герой Гансъ Лефевръ; низенькая хижина, стоящая на самой границѣ общиннаго выгона — его домъ, а отдаленное селеніе, которому принадлежитъ выгонъ, — Фокслипъ, нѣкогда пользовавшійся самой дурной славой. Здѣсь, по общей молвѣ, жили воры и другіе злые люди, наводившіе ужасъ на всю окрестность. Много разсказывали страшныхъ исторій о томъ, что дѣлалось въ маленькой, мрачной гостинницѣ на границѣ общиннаго выгона. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, въ Фокслипскомъ приходѣ не было ни церкви, ни школы, ни пастора, ни учителя. Главнымъ землевладѣльцемъ былъ фермеръ Лефевръ, который, какъ всѣмъ было извѣстно, не имѣлъ ни гроша денегъ, и много ходило по рукамъ его векселей, уплата по которымъ очень затрудняла его. Это былъ легкомысленный, не религіозный человѣкъ. Онъ ничего не дѣлалъ для бѣдныхъ и былъ занятъ только собственными интересами. Онъ открыто смѣялся надъ восторженнымъ энтузіазмомъ сторонниковъ церкви, находившейся въ Гейгурстѣ подъ покровительствомъ сквайра. По воскресеньямъ, когда дулъ западный вѣтеръ, онъ, во время обѣдни, отправлялся стрѣлять воронъ, зная, что сквайръ, сидя въ церкви на своей скамьѣ, услышитъ его стрѣльбу. И дѣйствительно, сэръ Джорджъ Горджесъ выходилъ изъ себя и клялся, что отдастъ его подъ судъ.

Фермеръ Лефевръ имѣлъ постоянныя непріятности то съ тѣмъ, то съ другимъ; то онъ обвинялъ епископа во всевозможныхъ преступленіяхъ, на которыя можетъ быть способенъ епископъ, то ссорился съ сквайромъ относительно аренды его лучшихъ полей. Отецъ Лефевра купилъ эти поля за много лѣтъ передъ тѣмъ у отца теперешняго сквайра, который тогда очень нуждался въ деньгахъ. Однако, старый сэръ Джорджъ былъ слишкомъ гордъ, чтобъ безусловно продать свою землю чужестранцу, и потому заключилъ съ нимъ на извѣстное число лѣтъ арендное условіе, которое неизвѣстно куда пропало. Достовѣрно было, что сэръ Джорджъ получилъ за эту землю большую сумму денегъ, какъ бы за ея продажу, и ни онъ, ни его сынъ никогда не требовали арендной платы, кромѣ нѣкоторой незначительной суммы (родъ подарка), которую фермеръ вносилъ ежегодно. Лефевръ ссорился также и съ семьей своей жены. Мистриссъ Лефевръ была до замужества миссъ Гансъ, и по словамъ родственниковъ ея бракъ былъ самый несчастный. Но она не раздѣляла этого мнѣнія и повидимому не было на свѣтѣ четы счастливѣе Лефевровъ. Фермеръ, нѣсколько рѣзкій въ манерахъ и рѣчи, былъ за всѣмъ тѣмъ совершеннѣйшій джентльменъ. Онъ былъ высокаго роста и отличался величественной осанкой; его дѣдъ прибылъ въ Англію изъ Нормандіи и отъ него онъ наслѣдовалъ черные глаза, блѣдный цвѣтъ лица и аристократическія черты, которыя были бы достойны самого сквайра Горджеса съ его древнимъ генеалогическимъ древомъ. Молодой Горджесъ, сынъ сквайра, толстый бѣлобрысый саксонецъ, казался скорѣе сыномъ фермера, чѣмъ нашъ герой Гансъ Лефевръ, единственное дѣтище этого непопулярнаго, безпокойнаго человѣка. Каждый изъ сосѣдей имѣлъ чѣмъ нибудь попрекнуть фермера Лефевра. Правда, онъ платилъ рабочимъ болѣе всѣхъ, но онъ былъ строгій хозяинъ и требовалъ, чтобы работа соотвѣтствовала платѣ. Онъ самъ отличался такой необыкновенной силою, что никогда не жалѣлъ другихъ и, по общему говору, вполнѣ предался денежнымъ спекуляціямъ. Но объ немъ судили несправедливо; онъ работалъ на свою жену, сына и на тотъ самый народъ, который такъ сурово къ нему относился. Онъ не жалѣлъ денегъ на дренажъ, и занялъ большую сумму для обращенія гнилаго болота въ богатое поле. Онъ работалъ безъ устали, утѣшая себя только тѣмъ, что времени впереди для отдыха много. Вѣроятно, онъ разсчитывалъ прожить сто лѣтъ, хотя бы только на зло сэру Джорджу, но надежды его не исполнились, онъ умеръ сорока лѣтъ, совершенно неожиданно. Однажды, во время сѣнокоса, онъ помогалъ своимъ людямъ убирать стогъ сѣна, и, вѣроятно, надорвался, потому что вдругъ схватился за сердце и упалъ навзничь мертвымъ. Съ этой минуты его ферма и поля, — плоды его тяжелыхъ трудовъ — перешли въ пользу сквайра. Сэръ Джорджъ утверждалъ, что аренда окончилась со смертью Лефевра и тягаться съ нимъ было не кому. Гансу было семнадцать лѣтъ, а его мать, сраженная горемъ, не могла бороться съ сквайромъ. Тяжелое облако печали заволокло маленькую ферму. Емилина Лефевръ была женщина впечатлительная и, предаваясь отчаянію, забывала, какъ жестоко она терзала сердце единственнаго существа, любившаго ее. Гансъ, блѣдный, дрожа всѣмъ тѣломъ, молча слушалъ горькія сѣтованія бѣдной вдовы; юноша, не смотря на всю свою нѣжную привязанность къ матери, еще пламеннѣе любилъ отца, смерть котораго глубоко врѣзалась въ его сердце. Онъ поклялся возвратить себѣ отцовское наслѣдіе, но въ настоящее время, могъ только ждать. Онъ зналъ, какіе благородные планы обдумывалъ его отецъ для всеобщаго благоденствія окрестныхъ жителей. Онъ зналъ, чего желалъ фермеръ Лефевръ, какое свѣтлое будущее готовилъ онъ для всѣхъ, когда народъ научится добывать свой кусокъ честнымъ, свободнымъ трудомъ, а не кормиться изъ милости крохами. Теперь все это исчезло, хижина (ее нельзя было назвать фермерскимъ домомъ) осталась за вдовою и сыномъ Лефевра, а поля отошли къ сквайру, который и не подумалъ вознаградить за расходы, понесенные при обработкѣ земли. Сэръ Джорджъ любилъ, чтобъ у него счеты были въ порядкѣ и полагалъ, что, выстроивъ въ Фокслипѣ хорошенькую, готическую церковь, онъ совершенно расквитался, съ людьми и съ своею совѣстью. Онъ выстроилъ также школу и пасторскій домъ для своего второго сына, который недавно женился. Такимъ образомъ, въ Фокслипѣ завелся пасторъ съ красивымъ экипажемъ и роскошнымъ жилищемъ, а жена его, лэди Стелла, ежедневно посѣщала школу, въ которую акуратно стекались дѣти въ красныхъ курткахъ, пожертвованныхъ ихъ благодѣтельницею. Въ виду всего этого и зная энергію и краснорѣчіе пастора Горджеса, всѣ жители Фокслипа были увѣрены, что злой духъ исчезъ изъ этого селенія. Нѣкоторые полагали, что изгнанный бѣсъ переселился по ту сторону общиннаго выгона, въ Гейгурстъ, среди пастбищъ и старинныхъ вязовъ. Всѣмъ извѣстно, что чортъ покровительствуетъ желѣзнымъ дорогамъ, а Гейгурстъ ближе къ станціи и вообще удобнѣе по многимъ отношеніямъ. Поэтому, и таверна въ Гейгурстѣ, «Зеленая Лѣстница», гораздо веселѣе мрачной, маленькой гостинницы въ Фокслипѣ, «Голубой Левъ».

II. править

У нѣкоторыхъ глупыхъ людей, свѣтильники гаснутъ отъ недостатка масла, но у другихъ напротивъ, они гаснутъ отъ чрезмѣрнаго его избытка или оттого, что свѣтильникъ безсознательно тушится въ ту самую минуту, когда свѣтъ всего нужнѣе. Мистриссъ Лефевръ принадлежала именно къ этому роду людей: это была какая-то неполная, недодѣланная женщина, дѣятельная, нетерпѣливая, неспособная, и въ тоже время одаренная странной силой преодолѣвать затрудненія, быть можетъ, потому что она ихъ не сознавала. Въ большей части затрудненій, она была сама виновата, за что и упрекала себя немилосердно. Но эти припадки самобичеванія только увеличивали грустное положеніе бѣднаго Ганса и продолжались обыкновенно не долго, такъ какъ постоянно представлялся новый предметъ для сѣтованій: — то низкое поведеніе сквайра, то несправедливости родственниковъ, то дороговизна угля, то праздность Ганса, то ея собственная неспособность къ дѣламъ. Зачѣмъ она родилась женщиной? спрашивала она себя часто со слезами, недоумѣвая, что ей дѣлать. Быть можетъ, всего лучше было бы, еслибъ она ничего не дѣлала, но не такова была ея натура. Гансъ не могъ ей дать никакого практическаго совѣта. Онъ не зналъ свѣта и въ продолженіи долгаго времени послѣ смерти отца находился въ какомъ-то столбнякѣ. Его мать жаловалась и сѣтовала на жизнь, но юноша наслѣдовалъ отцовскую сдержанность и не выражалъ своихъ чувствъ, подобно матери, пустыми словами. Поэтому, она никогда не догадывалась, какъ глубоко онъ страдалъ и какой страшный ударъ поразилъ его нервы. Онъ съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе худѣлъ и глаза его становились мрачнѣе и безпокойнѣе; все и всѣ ему опротивѣли. Сначала онъ принялся энергично заниматься дѣлами фермы, но вскорѣ увидалъ, что нельзя было свести концы съ концами и руки у него опустились. Цѣлыя ночи на пролетъ онъ не смыкалъ глазъ и нужна была удивительная сила воли, чтобы при этомъ сохранить внѣшній, спокойный видъ. Мистриссъ Лефевръ ничего этого не подозрѣвала; она была добрая, любящая женщина, готовая сдѣлать все на свѣтѣ для Ганса, исключая одного — оставить его въ покоѣ.

Одно утѣшеніе оставалось у молодого Лефевра, хотя мать всячески старалась ему въ этомъ помѣшать: онъ страстно любилъ чтеніе и по цѣлымъ днямъ съ удовольствіемъ перечитывалъ старыя книги отца. Мистриссъ Лефевръ гордилась его прилежаніемъ, но ее выводило изъ себя его нежеланіе избрать себѣ какую нибудь профессію. Она постоянно упрекала его, что даже по словамъ мистриссъ Пласкетъ… «Матушка, какъ вы можете!..» перебивалъ ее бѣдный Гансъ, краснѣя и закрывая лицо книгою.

Мистриссъ Пласкетъ была мать мелочнаго лавочника въ Гейгурстѣ, добрая, хромая старуха, постоянно разъѣзжавшая въ таратайкѣ и съ удовольствіемъ исполнявшая комиссіи для всѣхъ и каждаго.

— Нѣтъ ли у васъ пяти фунтовъ свѣжаго масла, мистриссъ Лефевръ и яицъ — чѣмъ больше, тѣмъ лучше? сказала мистриссъ Пласкетъ, явившись однажды на ферму по порученію своей племянницы, экономки въ домѣ сквайра: — куры леди Горджесъ еще не несутся, а молодую ждутъ сегодня къ обѣду. Она будетъ жить въ Станемурѣ, пока не отдѣлаютъ ея домъ. Миссъ Горджесъ кажется очень довольна своей невѣсткой; онѣ ровесницы, а миссъ Горджесъ должно быть иногда очень скучно въ этомъ мрачномъ домѣ. Даже Сузи чувствуетъ скуку и часто думаетъ перемѣнить мѣсто. Сэръ Джорджъ никогда ничѣмъ не доволенъ. Самми говоритъ, что его всегда называютъ въ «Зеленой Лѣстницѣ» людоѣдомъ. Вѣроятно, это штуки Тома Паркера. Мистриссъ Миллардъ не слѣдовало бы позволять такихъ грубыхъ выходокъ. Но, кажется, вамъ некогда; хотите, я заѣду въ другой разъ?

— Нѣтъ, я занята не болѣе обыкновеннаго, отвѣчала мистриссъ Лефевръ, бросая по сторонамъ безпокойные взгляды: — но я не могу ничего довѣрить моей дѣвушкѣ: Годжетъ куда-то запропастился, а какъ на зло съ теленкомъ что-то не ладно.

— Вѣдь это кажется мистеръ Гансъ лежитъ подъ деревомъ? продолжала мистриссъ Пласкетъ: — отчего вы его не пошлете посмотрѣть бѣдную скотину? Я, проѣзжая мимо, разглядѣла его хорошо и увѣряю васъ, онъ будетъ такой же молодчина, какъ его отецъ.

— Нѣтъ, онъ никогда не будетъ тѣмъ, чѣмъ былъ его отецъ, произнесла мистриссъ Лефевръ съ отчаяніемъ, и глаза ея наполнились слезами.

— Да, бѣдняжка! замѣтила мистриссъ Пласкетъ: — я понимаю ваши чувства, хотя небо меня благословило въ моихъ обоихъ сыновьяхъ. На вашего сына съ его книгами плохая надежда.

— Я не желаю лучшаго сына, какъ мой, сказала мистриссъ Лефевръ съ нѣкоторымъ достоинствомъ, и отправилась за яйцами.

Мистриссъ Лефевръ не отличалась ложнымъ стыдомъ и продавала окрестнымъ жителямъ масло и яйца, нисколько не теряя своего достоинства. Ни она, ни ея покупатели никогда не забывали, что она родилась лэди и могла бы продавать въ десятеро болѣе молочныхъ скоповъ, не рискуя потерять общаго уваженія. Но увы! куры, не обращавшія вниманія на благородное происхожденіе ихъ хозяйки, часто забывали нестись; вообще, все шло дурно въ птичникѣ, да и вся ферма быстро клонилась къ упадку. Работникъ на фермѣ, Годжетъ, не умѣлъ обращаться со скотиной, и мистриссъ Лефевръ сомнѣвалась въ его честности; что же касается до служанки Бетти, то она была такъ глупа, что, не видавъ ея, невозможно было представить себѣ подобной глупости. Если бы дѣла не поправились, то вскорѣ пришлось бы бросить ферму. Что тогда сталось бы съ ними? Дойдя до молочной, мистриссъ Лефевръ увидала, что всѣ яйца были перебиты, масло не готово и даже горшки для молока не вымыты, а Бетти была занята восторженнымъ разсматриваніемъ новыхъ ботинокъ съ каблуками, о которыхъ она мечтала уже нѣсколько мѣсяцевъ. Мистриссъ Пласкетъ пришлось уѣхать безъ яицъ, а мистриссъ Лефевръ, взволнованная, разсерженная пошла черезъ поле къ тому дубу, подъ которымъ лежалъ ея сынъ.

— Гансъ, гдѣ Годжетъ? спросила она: — что ты тутъ дѣлаешь? поди посмотри теленка. Ты валяешься, а я одна не могу всюду поспѣть. Конечно, я виновата во всемъ. Я тебя избаловала, и ты думаешь только о своихъ удовольствіяхъ. Что ты читаешь? Миля о свободѣ. Какой толкъ въ этомъ? Какъ можешь ты терять время на такой вздоръ! Я знаю, что не исполняю своего долга въ отношеніи тебя, но ты могъ бы постараться и…

Тутъ мистриссъ Лефевръ залилась слезами.

— Я бѣжалъ сюда отъ мистриссъ Пласкетъ, отвѣчалъ онъ вздохнувъ: — я пойду посмотрѣть на теленка. Право, мнѣ очень жаль, матушка, что у васъ столько хлопотъ по моей милости.

— Да, милый, сходи на скотный дворъ, произнесла сквозь слезы мистриссъ Лефевръ: — ахъ! еслибъ твой отецъ былъ живъ! Я забыла, чѣмъ онъ лѣчилъ скотину. Я все забываю. О! Жизнь, жизнь!

И бѣдная женщина горько зарыдала. Жизнь для нея сосредоточивалась въ одной собственной особѣ Емелины Лефевръ съ ея чернымъ платьемъ и вдовьимъ чепцемъ. Вообще, жизнь чисто субъективное понятіе. Жизнь для меня — я, для васъ — вы. Жизнь для молодого человѣка, отправившагося на скотный дворъ, олицетворялась въ немъ самомъ, въ Гансѣ Лефеврѣ, юношѣ, безпокойномъ существѣ, полномъ самаго нѣжнаго сочувствія ко всему хорошему. Гансъ отличался нѣкоторымъ сознаніемъ собственнаго достоинства и увѣренности въ себѣ, въ которыхъ такъ нуждалась его мать. Она была добрая женщина, но ея обычное смиреніе только служило помѣхою ея счастью, и не смотря на попытки исполнить свой долгъ, она вполнѣ сознавала всю ихъ тщету.

III. править

Бѣдный теленокъ околѣлъ и мистриссъ Лефевръ, оплакивая его, снова жаловалась на свою судьбу и на потерю мужа.

— Онъ спасъ бы бѣдную скотину, говорила она. — Гансъ, коновалъ, увѣряетъ, что нельзя было употребить худшаго средства, какъ водку, но надо же было что нибудь попробывать. Годжетъ такой дуракъ, что ничего не могъ придумать, а я полагала, что это хорошее средство.

— Конечно, вы поступили, матушка, какъ могли, отвѣчалъ Гансъ, стараясь ее успокоить: — но телята околѣваютъ у всѣхъ.

— Другимъ потеря теленка ничего не значитъ, а намъ это важно, произнесла всхлипывая мистриссъ Лефевръ. — Послушай, какъ мычитъ бѣдная корова; приказчикъ сэра Джорджа хотѣлъ купить ихъ обоихъ на прошлой недѣлѣ, но я отказала, не желая имѣть съ нимъ никакого дѣла. Ахъ! зачѣмъ я не продала. Завтра придетъ за деньгами Патчъ, да наступаетъ и срокъ платежа жалованья Годжету и…

Гансъ не далъ ей окончить сѣтованій и повелъ ее изъ скотнаго двора въ маленькій фруктовый садъ, гдѣ яблони, зеленая листва и блестящіе цвѣты сіяли во всей своей красотѣ при яркихъ лучахъ заходящаго солнца. Она медленно, тяжело ступала, какъ человѣкъ, предавшійся отчаянію, а Гансъ между тѣмъ, не сводя глазъ съ ея заплаканнаго лица, ломалъ себѣ голову, какъ ей помочь, такъ какъ, кромѣ его, у ней не было никакой поддержки. Еслибъ ему удалось добыть себѣ какую нибудь работу! Содержать ферму было немыслимо, она сама себя не окупала. Еслибъ его мать давно согласилась покончить это дѣло, то они не дожили бы до такой крайности; поэтому, пользуясь настоящей минутой, онъ снова старался уговорить ее закрыть ферму.

— Я нѣсколько разъ повѣрялъ всѣ расчеты, сказалъ онъ: — и рѣшительно думаю, что мы могли содержать ферму только тогда, когда пользовались полями, которыя отнялъ сэръ Джорджъ. Но теперь это невозможно. Посмотрите, матушка, на этотъ расчетъ.

И онъ подалъ ей листъ бумаги.

— Нѣтъ, нѣтъ! я не понимаю, я не хочу и смотрѣть! воскликнула мистриссъ Лефевръ, выходя изъ себя. — Всему виною низость сэра Джорджа. Впрочемъ, все можно было бы устроить, еслибъ Годжетъ и Бетти были честные и способные люди. Впрочемъ, дѣлай, что хочешь милый, я желаю только одного: твоего счастья.

Залившись слезами, она побѣжала домой и съ шумомъ захлопнула за собою дверь. Бѣдный Гансъ облокотился на изгородь и, далеко не чувствуя себя счастливымъ, бросилъ безпокойный взглядъ на расчетъ, который онъ держалъ въ рукахъ.

Онъ ненавидѣлъ ферму. Еслибъ онъ могъ найти другую работу, они могли бы продать скотъ, и послѣ уплаты долговъ у нихъ осталась бы достаточная сумма, чтобъ начать новое дѣло. Хижина была ихъ собственностью, а слугъ они могли распустить. Честность Годжета подлежала большому сомнѣнію. «Его честность! думалъ съ горькой улыбкой Гансъ: — у него больная жена и десять человѣкъ дѣтей. Чтоже, если онъ и воруетъ яйца?» Въ припадкѣ негодованія, Гансъ скомкалъ бумагу, которую онъ держалъ въ рукахъ и бросилъ ее черезъ изгородь. Мимо проходила работница съ плачущимъ ребенкомъ на рукахъ, но она не обратила вниманія на валявшуюся бумажку. Черезъ нѣсколько минутъ заковылялъ по дорогѣ старикъ, согбенный подъ тяжелой ношей кирпича; онъ остановился, поднялъ бумажку, посмотрѣлъ на нее, разгладилъ и снова положилъ на землю. Между тѣмъ, Гансъ ходилъ взадъ и впередъ тревожными шагами. Онъ постоянно днемъ и ночью думалъ о горькой, несправедливой сторонѣ жизни и все что было хорошаго, добраго на свѣтѣ было въ его глазахъ отравлено зломъ. Его пріятель и любимый собесѣдникъ въ деревенской гостинницѣ, Томъ Паркеръ, не раздѣлялъ его мрачнаго взгляда. Томъ Паркеръ гордился своимъ краснорѣчіемъ и постоянно просилъ Ганса не забывать его словъ. Вскорѣ онъ надѣялся выдти на болѣе широкое поприще и имѣть болѣе многочисленныхъ слушателей. Гансъ не совсѣмъ ясно понималъ его таинственные намеки и не могъ ждать для выраженія своего негодованія той минуты, когда ему станутъ платить по стольку-то за строчку въ газетѣ. Что значило для Ганса одною газетой болѣе или менѣе? Онъ выходилъ изъ себя, подобно многимъ молодымъ людямъ, отъ того, что не могъ передѣлать жизнь по своему, не могъ уничтожить зло, которое, какъ ядовитый міазмъ, распространялось повсюду. Погруженный въ подобныя, мрачныя думы, Гансъ стоялъ у изгороди своего сада, облокотившись на калитку. Неожиданно, вечерній свѣжій вѣтерокъ донесъ до него странные, необычайные звуки. Что это было, мелодія волшебной пѣсни, или игра пастуха на свирѣли? Нѣтъ, это былъ женскій голосъ, нѣжно напѣвавшій какую-то дикую мелодію, которая звонко, серебристо переливалась въ воздухѣ. Этотъ очаровательный голосъ глубоко тронулъ Ганса; онъ никогда не слыхалъ ничего столь страннаго, столь прелестнаго. Черезъ минуту, двѣ молодыя женщины показались на дорогѣ вдоль зеленой изгороди. У одной изъ нихъ виднѣлся въ рукахъ розанъ, только что сорванный, другая держала въ рукахъ шляпку, жадно вдыхая въ себя ароматическое благоуханіе кашки и дикаго терна съ сосѣдняго общиннаго луга. Вся залитая блестящими лучами заходящаго солнца, явилась она передъ удивленными глазами Ганса, въ блѣдномъ, шелковомъ японскомъ платьѣ, вошедшемъ въ моду въ послѣдніе годы. Вдругъ очаровательное пѣніе умолкло, она взглянула въ сторону и остановилась.

— Повернемъ назадъ, вонъ смотритъ черезъ калитку человѣкъ, котораго папа терпѣть не можетъ, сказала она, хотя тихимъ, но яснымъ, звучнымъ, почти металлическимъ голосомъ.

Другая молодая женщина отвѣтила ей что-то, но Гансъ не хотѣлъ болѣе ничего слышать и, бросивъ пристальный взглядъ на красавицу, быстро удалился.

— Онъ вѣрно слышалъ мои слова! Ты видѣла, какъ онъ на меня взглянулъ! Что я надѣлала, Стелла!

— Это случайность и болѣе ничего, отвѣчала лэди Стелла, стараясь успокоить ее и, указывая розаномъ на что-то лежащее на землѣ, прибавила: — ты уронила бумажку, Лина.

Лина нагнулась и подняла бумагу.

— Почеркъ очень походитъ на мой, сказала она, повертывая бумажку во всѣ стороны.

На одной сторонѣ этого лоскутка былъ написанъ какой-то счетъ: жалованья столько-то, ремонтъ столько-то, балансъ — 50 фунтовъ дефицита.

— Тутъ еще какіе-то стихи, промолвила молодая дѣвушка и, продолжая медленно идти въ противоположную сторону, она прочла вслухъ стихотвореніе, написанное бѣднымъ Гансомъ, который конечно не намѣревался никому его показывать, а всего менѣе Линѣ Горджесъ, лучезарной нимфѣ, столь неожиданно явившейся передъ его восхищенными глазами.

Чѣмъ далѣе она читала, тѣмъ болѣе блѣднѣли ея розовыя щечки. Это была жалоба на ея отца, вложенная въ уста Годжета. Назвавъ свое стихотвореніе «Англійскій Земледѣлецъ», и очевидно подражая знаменитому произведенію Тенисона «Сѣверный фермеръ», Гансъ, въ самыхъ простыхъ, грубыхъ выраженіяхъ, представилъ поразительный стонъ бѣднаго человѣка. Годжетъ разсказывалъ свою исторію, свое горькое положеніе и заклиналъ землевладѣльца довольствоваться тѣмъ, что онъ уже взялъ. Онъ пустилъ по міру вдову и сироту. Неужели онъ не пожалѣетъ общиннаго выгона и старинныхъ вязовъ? Читая эти строки, Лина дрожала всѣмъ тѣломъ и сердце ея пылало негодованіемъ.

— Какъ онъ смѣетъ, какъ онъ смѣетъ! воскликнула она съ необыкновеннымъ жаромъ, не имѣя терпѣнія далѣе читать: — мой отецъ беретъ то, что ему не принадлежитъ! Стелла! ты не вѣришь этой злой, гнусной клеветѣ? Да, это ложь, гадкая ложь. Это ошибка… Это….

Ея голосъ неожиданно оборвался, и лэди Стелла, взглянувъ на нее, увидѣла съ изумленіемъ, что она вся побагровѣла, поникла головою и крупныя слезы, словно дождевыя капли во время грозы, выступили на ея глазахъ. Что-то необыкновенное произошло въ ней; ея пылъ, ея гнѣвъ мгновенно исчезли.

— Надо возвратить эту бумагу, сказала она измѣнившимся, слабымъ, беззвучнымъ голосомъ: — Стелла, повидайся съ этимъ молодымъ человѣкомъ и отдай ему. Я не могу. Скажи, чтобъ онъ разорвалъ… Чтобъ никому не показывалъ эти жестокія строчки.

У воротъ парка, ихъ встрѣтилъ сэръ Джорджъ и ласково потрепалъ дочь за подбородокъ, но она не улыбнулась и пристально взглянула на него.

— О чемъ ты думаешь, дитя мое? Иди скорѣй домой. Мистеръ Крокетъ здѣсь. Я его привезъ обѣдать.

Лина вздрогнула, но ничего не отвѣтила.

IV. править

Какъ описать дочь сэра Джорджа? Она сама съ изумленіемъ замѣчала, что нисколько не походила на свою семью, отца, мать, окружающую ее среду. Откуда и почему она стала тѣмъ, чѣмъ была? Отъ которой изъ старыхъ бабушекъ, портреты которыхъ висѣли въ золотыхъ рамкахъ, унаслѣдовала она свой странный характеръ? Всѣ онѣ роскошно ее одарили. Одна дала ей свое имя, за что Аполлина Горджесъ ни мало не была благодарной и называла себя Линой, другая одарила ее золотыми кудрями, третья прелестными ручками, четвертая рѣдкимъ, мелодичнымъ голосомъ, который однако имѣлъ ту особенность, что въ немъ совершенно недоставало нѣсколькихъ нотъ, почему Лина не могла пѣть веселую мазурку, а шотландскія и ирландскія народныя пѣсни были всего сроднѣе ея голосу. Это прелестное существо было выше обыкновеннаго роста женщинъ и отличалось стройной, граціозной фигурой. Ея платье всегда длинными складками ниспадало до земли и даже во времена царства кринолина, она не подчинялась этой модѣ. Черты ея лица были правильныя; правда, нѣкоторые находили, что она была слишкомъ неподвижна, безжизненна, что у нея одно плечо было выше другого, что головка была слишкомъ мала для ея высокаго роста; но что бы ни говорили, никто не могъ отрицать ея красоты. Что же касается до нея самой, то она не много цѣнила свое прелестное лицо, но была очень довольна своими миніатюрными ручками и ножками; не смотря на ея хладнокровіе къ нарядамъ, она съ удовольствіемъ смотрѣла на свои маленькія, золотомъ шитыя туфли, которыя были какъ бы предназначены для того, чтобы красоваться подъ витриною башмачнаго магазина. Тѣ, которые считали ее неподвижной, безжизненной, совершенно ее не знали; она была однимъ изъ тѣхъ застѣнчивыхъ, но впечатлительныхъ существъ, которыя никогда первыя не идутъ на встрѣчу, но которыя откликаются на каждое теплое, благородное слово. Она была горда и нѣсколько задумчива; она то молчала по цѣлымъ часамъ, то вдругъ поддавалась неожиданной вспышкѣ; вообще, это была нервная натура, слишкомъ впечатлительная, чтобъ быть счастливой въ жизни. Часто миссъ Горджесъ какъ бы надѣвала на себя маску сосредоточенности; очень впечатлительные люди должны иногда прибѣгать къ какому-либо средству, чтобы бороться съ своими чувствами, и созерцательность даетъ отдыхъ слишкомъ напряженнымъ нервамъ. Я долженъ сознаться, что Лина не была совершенствомъ; она часто надувала свои прелестныя губки, была очень упряма и на нее имѣла сильное вліяніе перемѣна погоды. Гроза приводила ее въ болѣзненное состояніе и даже сильный дождь разстроивалъ ея нервы на нѣсколько часовъ. Она была очень лѣнива и ея отецъ часто жалѣлъ, что она не имѣла наклонностей къ сельской жизни. Дѣйствительно, она рѣдко выходила изъ своего хорошенькаго будуара и когда гуляла, то никогда не заходила далѣе маленькой рощи за лужкомъ. Прогулка съ невѣсткой, о которой мы говорили въ прошедшей главѣ, была явленіемъ необычайнымъ, и только лэди Стелла могла завести ее такъ далеко отъ дома. Лина не казалась очень счастливой. Она не была такъ счастлива, какъ могла бы быть, но всѣ въ домѣ уже привыкли къ напряженной, безмолвной тишинѣ въ присутствіи сэра Джорджа, и Лина прожила въ этой атмосферѣ двадцать лѣтъ. Лэди Горджесъ подавала всѣмъ примѣръ; она боялась мужа и никогда, даже ради дѣтей, не рѣшалась ему противорѣчить. А если человѣкъ по слабости поддается чужому вліянію, и день за день, года за годами, обманываетъ себя, заглушая естественныя побужденія, то натура въ концѣ концевъ зло мститъ ему тѣмъ или другимъ образомъ. Лэди Горджесъ, отшатнувшись отъ законной, справедливой борьбы, казалась теперь грустной женщиной; все ея существованіе сводилось къ одному — къ страху передъ мужемъ, который имѣлъ на нее такое странное, парализующее вліяніе, что она вздрагивала всѣмъ тѣломъ, когда неожиданно онъ съ нею заговаривалъ. Это была блѣдная, довольно полная женщина съ свѣтлыми волосами и нѣкоторыми остатками прежней красоты. Гарольдъ, ея второй сынъ, походилъ на нее; это было ея любимое дѣтище; ея старшій сынъ Джасперъ имѣлъ такое поразительное сходство съ отцомъ, что бѣдной женщинѣ было какъ-то неловко въ его обществѣ. Лина также предпочитала Гарольда своему старшему брату и не мало встревожилась, узнавъ объ его свадьбѣ; когда же она увидала впервые его жену, то сразу почувствовала, что горячо полюбитъ молодую невѣстку.

Что касается до лэди Стеллы, то, по общему мнѣнію, она была счастливой женщиной; всѣ ее любили безъ исключенія. Она была высокаго роста, съ русыми кудрями и карими глазами: она нѣсколько походила на Мадонну Рафаеля, только въ ней было болѣе жизни и выраженія. Она легко переносила всѣ случайности жизни и твердо держалась однажды принятаго рѣшенія; кромѣ того, она отличалась тѣмъ нѣжнымъ, чарующимъ обращеніемъ, той увѣренностью въ своей звѣздѣ, которая привлекала къ ней всѣхъ, кого она удостоивала своей дружбой. Лина Горджесъ восхищалась ею и часто ей завидовала, болѣе всего за ту удивительную способность, съ которой она умѣла поставить себя на независимую ногу въ домѣ тестя, о чемъ сама Лина никогда не мечтала. Лэди Стелла была моложе миссъ Горджесъ, но она принадлежала къ большой, дружной семьѣ. Любовь братьевъ и сестеръ и сочувствіе друзей часто замѣняютъ года жизненнаго опыта и даютъ человѣку ту увѣренность въ себѣ, которая пріобрѣтается обыкновенію только съ лѣтами. Вообще, лэди Стелла знала гораздо болѣе свѣтъ, чѣмъ бѣдная миссъ Горджесъ. Она не была богата, и, кромѣ прекраснаго характера и веселаго блеска, не принесла въ приданое почти ничего, но и за это мистеръ Горджесъ былъ ей чрезвычайно благодаренъ. Онъ былъ изумленъ и приведенъ въ восторгъ ловкостью, съ которою она поставила себя въ новой семьѣ, а равно и мужествомъ, съ которымъ она встрѣчала мрачный, повелительный тонъ отца, безмолвную холодность матери и нервныя вспышки Лины, то отталкивавшей ее отъ себя, то изливавшей передъ нею свое сердце. Если въ первые дни ея пребыванія въ Станемуръ-Кортѣ, лэди Стелла приходила въ отчаяніе, то этого никто не зналъ, кромѣ, быть можетъ, лэди Мэри, ея больной сестры, которая была въ ея семьѣ общей наперсницей и утѣшительницей. Сэръ Джорджъ былъ по природѣ самодуръ, что ясно обнаруживалось его злобно сдвинутыми бровями, тонкими губами, изъ-за которыхъ блестѣли фальшивые зубы. Никто въ домѣ не говорилъ ему «нѣтъ», и когда впервые лэди Стелла съ прелестной улыбкой сказала ему что-то на перекоръ, то въ комнатѣ воцарилось мгновенно роковое молчаніе.. Лэди Горджесъ до того перепугалась, что взглянула на дворецкаго, а сэръ Джорджъ отъ изумленія чуть не проглотилъ бекаса съ костями. Но лэди Стелла, какъ бы ничего не замѣчая, смотрѣла на него своими ясными, блестящими глазами.

— Я думаю, что Гарольдъ долженъ изслѣдовать это дѣло, сказала она, продолжая прежній разговоръ, какъ бы ни въ чемъ не бывало: — когда мистеръ Браджесъ пріѣзжалъ въ наше селеніе, то мой отецъ присутствовалъ на митингѣ поселялъ.

— Вашъ отецъ можетъ дѣлать, что хочетъ! злобно воскликнулъ сэръ Джорджъ: — но мои арендаторы знаютъ, что со мною нельзя шутить.

V. править

Фокслипскій лѣсъ въ лѣтнее время прекрасное мѣсто для прогулки, и Гансъ съ удовольствіемъ шелъ по узенькой, тѣнистой тропинкѣ. Онъ возвращался отъ управляющаго сэра Джорджа, которому продалъ корову и старую лошадь; онъ грустно побрякивамъ деньгами въ карманѣ, вспоминая непріятную улыбку управляющаго при выдачѣ денегъ, нежеланіе матери разстаться съ скотиной и ожидавшія его въ будущемъ затрудненія. Размышляя такимъ образомъ, онъ насвистывалъ мелодію, которую наканунѣ пѣла мисъ Горджесъ. Это былъ рослый молодой человѣкъ, съ загорѣлымъ лицемъ, и въ обычномъ фермерскомъ костюмѣ: короткомъ пальто, кожанныхъ штиблетахъ и поярковой шляпѣ съ вересковой вѣткой. Гансъ шелъ гордо, самоувѣренно, словно весь лѣсъ принадлежалъ ему, а не одна полуразвалившаяся хижина, которая, вмѣстѣ съ вырученными въ тотъ день сорока фунтами, составляла все состояніе какъ его, такъ и матери. Дойдя до опушки, онъ остановился; ему показалось, что кто-то его назвалъ по имени. Оглянувшись, онъ увидалъ женщину, сидѣвшую подъ большимъ орѣшникомъ. Была эта дѣйствительная женщина или фея? Увы! въ моемъ правдивомъ разсказѣ нѣтъ мѣста для фей.

Если это и была фея, то она очень походила на лэди Стеллу съ ея чертами Рафаелевой Мадонны. На ней былъ фантастичный, красивый костюмъ, который входилъ въ моду между англійскими дамами лѣтъ десять тому назадъ. На ея хорошенькой головкѣ красовалась высокая шляпка съ перомъ, прикрѣпленнымъ блестѣвшей на солнцѣ звѣздочкой; изъ подъ бѣлой, длинной кофты виднѣлась красная, атласная юбка; ея хорошенькія, тонкія ножки были обуты въ башмаки съ высокими каблуками и блестящими пряжками; въ рукѣ ея былъ зонтикъ съ длинной ручкой, которою она махала молодому человѣку. Гансъ подошелъ къ ней и съ удивленіемъ узналъ одну изъ красавицъ, которыя наканунѣ прошли мимо его калитки; это была не та, которая пѣла, но другая; минуту передъ тѣмъ, онъ думалъ о нихъ и конечно не ожидалъ такъ скоро встрѣтиться съ одной изъ красавицъ. И вотъ передъ нимъ на зеленой муравѣ сидѣла преспокойно лэди Стелла, прислонясь спиною къ дереву.

— Мнѣ нужно поговорить съ вами, сказала она нѣжнымъ голосомъ: — подойдите ближе, я васъ не задержу.

Гансъ остановился передъ нею и смотрѣлъ на нее съ из-умленіемъ. Она покраснѣла и продолжала, не спуская съ него глазъ:

— Я хотѣла сегодня зайти къ вамъ на ферму, но ѣду на крестины къ герцогу и теперь поджидаю свой кабріолетъ. — Я должна вамъ кое-что передать, мастеръ Лефевръ (лэди Стелла, вынувъ изъ кармана, подала Гансу конвертъ съ адресомъ на его имя, написаннымъ почеркомъ, столь похожимъ на его собственный почеркъ, что онъ еще болѣе изумился), моя золовка, миссъ Горджесъ, поднявъ эту бумагу и прочтя ее по ошибкѣ, просила меня сказать вамъ…

Лэди Стелла немного смутилась и не могла продолжать, но черезъ минуту, она снова заговорила:

— Я жена пастора. Миссъ Горджесъ было очень горько узнать, что есть люди, которые такъ несправедливо судятъ объ ея отцѣ и она проситъ васъ сжечь ваше стихотвореніе и помнить впредь, что сэръ Джорджъ дѣлалъ только то, что считалъ справедливымъ и законнымъ.

— То, что онъ считалъ справедливымъ и законнымъ! воскликнулъ Гансъ. — Знаете ли вы, что о немъ говорятъ? Знаете ли вы въ какомъ положеніи находятся дѣла? Мы должны уйти съ нашей земли, а знаете ли вы, какую сумму заплатилъ за нее мой дѣдъ? Говорилъ ли онъ вамъ объ условіяхъ этой сдѣлки?

Гансъ назвалъ такую большую сумму, что лэди Стелла опустила глаза. Она была въ очень неловкомъ, непріятномъ положеніи. Она желала быть хорошаго мнѣнія обо всѣхъ, кто ее окружали, но многое начинало ее смущать. Ея мужъ, къ которому она обратилась за объясненіемъ, принялъ серьезный видъ и отвѣчалъ, что ничего не знаетъ о сдѣлкѣ отца съ фермеромъ Лефевромъ, но что онъ часто въ дѣлахъ не соглашался съ отцемъ. Однако, пламенныя увѣренія Лины успокоили ее, и она вознамѣрилась прочитать юношѣ нравоученіе, выслушать его исторію и убѣдиться въ правотѣ сэра Джорджа.

— Но, конечно, сказала она дрожащимъ голосомъ и неожиданно измѣняя тактику: — вы должны со мною согласиться, что не хорошо молодому человѣку, какъ вы, нападать на такого старика, какъ мой свекоръ, приписывать ему всевозможныя низости и поднимать его на смѣхъ. — Вы не можете себѣ представить, какое горе вы причинили миссъ Горджесъ и мнѣ.

— Что касается до стиховъ, сказалъ гордо Гансъ: — то я никогда не намѣревался ихъ показывать кому бы то ни было, у меня даже нѣтъ съ нихъ другой копіи, и право я не понимаю, какъ они попали въ руки миссъ Горджесъ. — Вы говорите, что они здѣсь; вотъ видите, я исполняю ваше желаніе (и онъ разорвалъ конвертъ на нѣсколько мелкихъ частей), но вы не можете требовать, прибавилъ онъ съ жаромъ: — чтобы я отказался отъ моего законнаго права на собственность отца и дѣда. Я очень сожалѣю (говоря это онъ нѣсколько поблѣднѣлъ), что огорчилъ миссъ Горджесъ. Но мы съ матерью совершенно раззорены и у насъ почти ничего не осталось изъ того, что нѣкогда было нашею собственностью. Я долженъ же подумать о ней и о себѣ. Вы, конечно, не можете требовать отъ меня, чтобъ я не постарался возвратить себѣ то, что по совѣсти я считаю своимъ.

Съ каждою минутою увеличивались изумленіе и смущеніе лэди Стеллы. Ея братъ не могъ бы говорить лучше, спокойнѣе и учтивѣе этого фермера; не смотря на ея либеральныя мнѣнія, упорство молодаго человѣка ее невольно сердило, но съ другой стороны на нее сильно повліяли его очевидное чистосердечіе и умѣренность выраженій.

— Я увѣрена, что вы ошибаетесь и сами вскорѣ пожалѣете, что когда-нибудь питали такія несправедливыя подозрѣнія, сказала она мягкимъ голосомъ, протягивая свою маленькую ручку: — но во всякомъ случаѣ, если я, или мой мужъ можемъ вамъ быть въ чемъ нибудь полезными, то располагайте нами. — Онъ можетъ дать вамъ хорошій совѣтъ, а я имѣю кой-какія связи; вамъ надо пробить себѣ дорогу въ свѣтъ; здѣсь вамъ не мѣсто. Я увѣрена, что вы вскорѣ составите себѣ состояніе, и что ваша матушка будетъ вами гордиться также, какъ, надѣюсь, я буду гордиться своимъ сыномъ.

Послѣднія слова она произнесла съ такимъ чувствомъ, что Гансъ былъ совершенно обезоруженъ и не зналъ, какъ ее благогодарить. Въ эту минуту подъѣхалъ ея кабріолетъ.

— Благодарю васъ за то, что вы разорвали стихи, сказала лэди Стелла: — я скажу объ этомъ сестрѣ. Прошу васъ, не забывать меня. Я буду васъ ждать. До свиданія, мистеръ Лефевръ.

И подаривъ молодого человѣка привѣтливой улыбкой, прелестная фея прыгнула въ кабріолетъ и быстро удалилась, громко хлопая бичемъ.

VI. править

Гансъ пошелъ домой, побрякивая деньгами въ карманѣ, и размышляя о странномъ свиданіи съ леди Стеллой. Неужели онъ огорчилъ эти добрыя, прелестныя созданія? Воспользоваться приглашеніемъ или нѣтъ? Лучше нѣтъ. Но его занимала мысль, каковы-то эти красавицы дома. Проходя мимо «Зеленой Лѣстницы»,. онъ увидѣлъ Тома Паркера, который недавно возвратился послѣ довольно продолжительнаго отсутствія, и стоялъ теперь въ дверяхъ гостинницы, заложивъ руки въ карманы и нахлобучивъ шляпу на свою рыжую голову.

— Э! Лефевръ! мнѣ надо съ вами поговорить, сказалъ онъ и отведя его таинственно въ сторону продолжалъ: — здѣсь сейчасъ соберется митингъ сельскихъ рабочихъ. Мы пригласили Бриджеса; я также скажу нѣсколько словъ. Мы пригласили и мистера Борджеса; но я не думаю, чтобъ онъ пришелъ; здѣсь слишкомъ близко къ сэру Джорджу. Останьтесь, Лефевръ; къ чему отворачивать глаза отъ того, что дѣлается вполнѣ открыто? Я увѣренъ, что мы вскорѣ проведемъ своего представителя въ парламентъ. Право, Лефевръ, еслибъ я былъ на вашемъ мѣстѣ, то не колебался бы ни минуты. Я записалъ васъ членомъ въ нашъ Гольфордскій клубъ: «Красные и Зеленые». У насъ, наконецъ, есть теперь свой органъ… Я за этимъ-то и отлучался.

— Органъ! произнесъ изумленный Гансъ.

— Да, еженедѣльная, первоклассная газета. Во вчерашнемъ нумеръ Daily Telegraph есть отвѣтъ на мою передовую статью въ первомъ нумеръ нашей газеты; конечно, тамъ не названа наша газета, но ясно видно, о чемъ идетъ дѣло.

— Вы пишете передовыя статьи? спросилъ Гансъ съ невольнымъ уваженіемъ.

— Я не имѣю права отвѣчать вамъ, произнесъ Томъ: — одинъ редакторъ знаетъ, кто пишетъ статьи, такъ какъ онъ отвѣчаетъ на нихъ. У насъ редакторъ Бутчеръ, вы его не знаете? Очень замѣчательный человѣкъ. Онъ желаетъ съ вами познакомиться: я ему передавалъ ваши взгляды на земледѣліе, и они очень его заинтересовали. Онъ здѣсь.

Гансъ вспыхнулъ; ему было очень лестно, что такой человѣкъ, какъ мистеръ Бутчеръ, интересовался имъ.

— Какъ вы полагаете, сказалъ онъ дрожащимъ голосомъ: — еслибъ я далъ вамъ нѣсколько замѣтокъ, могли ли бы вы ихъ напечатать въ вашей газетѣ?

— Право, не знаю, отвѣчалъ Томъ, поглядывая на дорогу, по которой шло пять или шесть поселянъ въ праздничной одеждѣ: — вонъ и пасторъ.

Гансъ обернулся: дѣйствительно по дорогѣ шелъ новый пасторъ; за нимъ прихрамывали и ковыляли рабочіе, смотря по тяжести взваленнаго на ихъ плечи гнета лѣтъ, тяжелаго труда и ревматизма. Молодой, только что женившійся пасторъ, казалось, не зналъ еще ни одного изъ гнетовъ подобнаго рода; ему было только двадцать лѣтъ и, полный счастья и надеждъ, онъ шелъ прямо, твердо по своему свѣтлому пути. Томъ отвернулся отъ него и промолвилъ сквозь зубы какую-то насмѣшку; Гансъ покраснѣлъ и далъ дорогу пастору, учтиво поклонившись.

— Сегодня митингъ? спросилъ мистеръ Горджесъ.

— Да, мы собрались для этого, отвѣчалъ Гансъ: — я очень радъ, что вы пришли; дѣло касается насъ всѣхъ.

— Я, право… не рѣшился еще, идти мнѣ на митингъ или нѣтъ, сказалъ мистеръ Горджесъ, нѣсколько смущенный: — мое положеніе очень затруднительное; я не хочу выказать пристрастія ни къ той, ни къ другой сторонѣ.

— Извините меня, отвѣчалъ онъ: — я думалъ, что пасторы для того существуютъ, чтобъ быть пристрастными въ пользу несчастныхъ. Я не зналъ, что это не такъ, я простой фермеръ, да и то неудавшійся.

Съ этими словами онъ отошелъ отъ мистера Горджеса и догналъ Тома Паркера, который громко смѣялся.

— Ага! вотъ и вы, сказалъ онъ: — отъ нихъ ничего не добьешься. Я могъ бы вамъ это впередъ сказать, да вы бы мнѣ не повѣрили. Дайте только напустить на нихъ нашу газету и вы увидите, что станется съ старымъ людоѣдомъ.

Томъ надвинулъ на бекрень свою поношенную шляпу и торжественно вошелъ черезъ узкій корридоръ въ столовую «Зеленой Лѣстницы», гдѣ приготовлены были дубовый столъ, стаканъ воды и нѣсколько старыхъ, покосившихся скамеекъ.

— Садитесь подлѣ меня, сказалъ Томъ: — я скажу нѣсколько словъ; но что значатъ слова! ихъ слышать могутъ немногіе и хорошія сѣмена только даромъ разсѣиваются по воздуху. Газета — вотъ что дастъ намъ силу, и мы, конечно, воспользуемся ею… Послушайте, Гансъ! прибавилъ онъ конфиденціально: — я говорю вамъ, какъ истинный другъ; возьмите четыре пая по десяти фунтовъ въ нашей газетѣ. Я знаю, деньги при васъ. Мы вамъ дадимъ шесть процентовъ на вашъ капиталъ, долю во всѣхъ дивидендахъ и кромѣ того заплатимъ вамъ за передовыя статьи, или замѣтки, которыя вы доставите въ редакцію. Повѣрьте мнѣ, вы не фермеръ и никогда не извлечете дохода изъ вашей земли; но у васъ хорошіе мозги и этимъ путемъ вы сдѣлаете себѣ блестящую карьеру.

Быть можетъ, еслибъ на этомъ митингѣ говорили только Томъ Паркеръ и Бутчеръ въ его новой съ иголочки одеждѣ, то мой разсказъ никогда не былъ бы написанъ. Предложеніе Тома казалось очень соблазнительнымъ для Ганса, но его удерживала мысль о матери. Однако благоразумно ли было отказываться отъ выгоднаго дѣла, предлагаемаго вѣрнымъ другомъ, только потому, что его мать была нервная старуха, а Томъ отличался грубыми, непріятными манерами и не былъ одаренъ краснорѣчіемъ? Дѣйствительно, онъ заикался и останавливался на каждомъ словѣ, такъ что Гансъ, послѣ первыхъ же фразъ, началъ ему подсказывать слова, и вскорѣ убѣдился, что онъ самъ произнесъ бы гораздо лучшую рѣчь. Послѣ него всталъ мистеръ Бутчеръ, редакторъ газеты. Онъ состоялъ секретаремъ въ новомъ радикальномъ клубѣ «Красные и Зеленые». Его гладкія, звучныя фразы текли неудержимымъ потокомъ. Все, что онъ говорилъ, было справедливо и вѣрно, но нѣкоторые люди умѣютъ говорить истину такъ, что она кажется смутной, безцѣльной, даже лживой. Гансъ слушалъ его съ любопытствомъ, но ни мало не былъ тронутъ его краснорѣчіемъ; напротивъ, пристрастіе и односторонность его взглядовъ производили какое-то отталкивающее впечатлѣніе. Онъ не желалъ идти рука объ руку съ такимъ человѣкомъ, не желалъ довѣрить ему всего, что имѣлъ, и засунулъ поглубже въ карманъ свои сорокъ фунтовъ.

Вслѣдъ за Бутчеромъ подошелъ къ столу мистеръ Бриджесъ. Гансъ много слыхалъ о немъ и потому съ любопытствомъ устремилъ на него свои взоры. Это былъ человѣкъ среднихъ лѣтъ, коренастый, съ честнымъ лицомъ и могучимъ голосомъ. Онъ говорилъ съ оттѣнкомъ мѣстнаго, провинціальнаго нарѣчія, что ни мало, впрочемъ, не оскорбляло слуха, а напротивъ придавало своеобразный, опредѣленный характеръ его словамъ, которыя всѣ были обдуманы, взвѣшены и вѣрно выражали его мысль. Во время его рѣчи многимъ казалось, что говоритъ не одинъ человѣкъ, а цѣлое поколѣніе мужчинъ и женщинъ, которые просто, естественно разсказывали свою ежедневную жизнь, со всѣми ея трудностями и лишеніями.

Человѣкъ этотъ самъ прошелъ черезъ все, самъ испыталъ голодъ и холодъ, самъ видѣлъ страданія своихъ больныхъ, умирающихъ дѣтей. Представивъ въ ясныхъ и опредѣленныхъ выраженіяхъ, но безъ излишней горечи, современное положеніе англійскихъ земледѣльцевъ, Бриджесъ перешелъ къ разсмотрѣнію причинъ этого печальнаго явленія. Всѣ причины сводились къ одной: таковъ обычай!

Бриджесъ умолкъ и впродолженіе нѣсколькихъ минутъ никто не прерывалъ безмолвной тишины. Между тѣми, на которыхъ слова Бриджеса болѣе всего подѣйствовали, — находился и мистеръ Горджесъ, который незамѣтно вошелъ въ комнату и внимательно слушалъ, что говорилось.

— Вы слышали? сказалъ Бутчеръ, отводя въ сторону Ганса до окончаніи митинга: — хотите вы присоединиться къ намъ? Хотите вы помочь этимъ бѣднымъ людямъ и извлечь сами выгоду? Нашъ органъ нуждается только въ мускулахъ, а мускулы — деньги… Дайте руку! Паркеръ уже за васъ далъ слово. Намъ нужна гинея въ недѣлю, чтобъ начать дѣло, а вы получите шесть процентовъ.

Въ эту минуту подошелъ къ нимъ Бриджесъ.

— Вы фермеръ, — и на нашей сторонѣ! сказалъ онъ своимъ искреннимъ, честнымъ голосомъ: — отъ души желаю, чтобы побольше было такихъ людей, какъ вы.

Гансъ возвратился домой въ сумерки, блѣдный, взволнованный.. Мистриссъ Лефевръ встрѣтила его въ дверяхъ съ распростертыми объятіями. Время, проведенное въ отсутствіе сына, показалось ей очень долгимъ и материнское ея сердце наболѣло о немъ.

— Ну, милый! воскликнула она съ жаромъ: — гдѣ ты былъ? Продалъ корову и принесъ деньги?

— Я принесъ вамъ хорошія вѣсти, матушка, отвѣчалъ Гансъ, съ сіяющими отъ счастья глазми: — я, кажется, нашелъ себѣ работу по сердцу и буду въ состояніи успокоить васъ на старости,

— Что же это такое, мой милый? спросила съ нетерпѣніемъ мистриссъ Лефевръ.

Гансъ вынулъ изъ кармана и подалъ ей четыре лоскутка розовой бумаги. Это были паи газеты. Бѣдная мистриссъ Лефевръ огласила воздухъ воплемъ отчаянія.

На другой день Томъ Бутчеръ разбудилъ Ганса.

— Вотъ корректуры отчета вчерашняго митинга, воскликнулъ онъ, стуча въ окно: — ихъ набрали въ ночь.

VII. править

Прошло три мѣсяца съ тѣхъ поръ, какъ Гансъ Лефевръ купилъ розовыя акціи у Тома Бутчера; къ всеобщему удивленію газета имѣла удивительный успѣхъ, особливо послѣ того, какъ сэръ Джорджъ написалъ гнѣвное письмо къ редактору, которое возбудило вниманіе всей мѣстной печати и удвоило продажу новой газеты. «Красные и Зеленые» составляли могущественное общество и ихъ органъ, находившійся на краю погибели въ ту минуту, когда сорокъ фунтовъ Ганса Лефевра воскресили его, составлялъ теперь всѣми признанную силу въ графствѣ и приносилъ десять процентовъ дивиденда. Гансъ, конечно, какъ говорила его мать, потерялъ много времени на чтеніе книгъ, но оно принесло свои плоды теперь, когда онъ сталъ сѣять идеи, а не овесъ, и владѣть перомъ, а не лопатой. Но онъ самъ болѣе всѣхъ былъ удивленъ своимъ успѣхомъ.

Доселѣ Гансъ далеко не былъ счастливъ. Онъ не любилъ своего ежедневнаго труда и своего положенія въ жизни; ему горько было смотрѣть на окружавшее зло, которое онъ не могъ измѣнить. Теперь же, надежда казалась ему возможной, но по временамъ его безпокоило недовѣріе матери. Она любила его, но не могла питать къ нему довѣрія. Въ глубинѣ своего сердца, она имъ восхищалась, но на словахъ далеко его не поощряла.

— Реформаторамъ лучше бы заниматься своимъ дѣломъ, сказала однажды мистриссъ Лефевръ съ тяжелымъ вздохомъ. — Твой отецъ никогда не презиралъ своимъ трудомъ и не жаловался на свое положеніе. Я также никогда не сожалѣла, что покинула свою сферу, выйдя замужъ за твоего отца (сфера мистриссъ Лефевръ вращалась вокругъ стклянокъ и ретортъ провинціальной аптеки), хотя часто думала, что для тебя было бы гораздо полезнѣе, еслибъ отецъ женился на женщинѣ болѣе способной… Но гдѣ это поютъ, Гансъ?

— Въ часовнѣ, матушка, отвѣчалъ Гансъ: — тамъ всегда собираются по середамъ.

Во время этого разговора, Гансъ и его мать гуляли по большой дорогѣ, вдыхая въ себя вечернюю прохладу, и зашли далѣе, чѣмъ намѣревались. Гансъ былъ безъ шляпы, а мистриссъ Лефевръ накинула себѣ на голову платокъ; было еще довольно рано, часъ седьмой, и только что лэди Стелла и миссъ Горджесъ проѣхали мимо, въ соломенномъ кабріолетѣ, по дорогѣ въ пасторскій домъ, гдѣ ихъ ожидали къ обѣду. Лэди Стелла остановила лошадь, протянула руку Гансу и поздоровалась съ мистриссъ Лефевръ.

— Мы должны были встрѣтить сэра Джорджа, сказала она: — не видали ли вы его?

— Нѣтъ, отвѣчала мистриссъ Лефевръ, но такъ рѣзко, что лэди Стелла покраснѣла, и, хлопнувъ возжами, продолжала путь.

Миссъ Горджесъ не промолвила ни слова, но молча смотрѣла на Ганса своими свѣтло-голубыми глазами, полными любопытства и сочувствія. Ея взглядъ, казалось, магнетически дѣйствовалъ на Ганса и возбуждалъ какую-то таинственную струну въ его сердцѣ. Когда лэди Стелла покраснѣла, то лицо миссъ Горджесъ покрылось блѣдностью, и въ глазахъ ея блеснуло что-то странное, въ родѣ сожалѣнія или извиненія, но конечно, это только показалось Гансу. Прошло нѣсколько минутъ послѣ того, какъ исчезъ экипажъ, а она все какъ бы смотрѣла на него.

— Какая гордая! сказала съ пренебреженіемъ мистриссъ Лефевръ: — что это они поютъ?

Гансъ ничего не отвѣчалъ. Они остановились и стали прислушиваться къ пѣнію гимна, доносившемуся изъ часовни. Это была живая, радостная мелодія, составлявшая разительный контрастъ съ обыкновеннымъ, мрачнымъ пѣніемъ англиканской церкви. Старый пастухъ Камбъ Жерьеръ былъ запѣвалою, а всѣ присутствующіе въ часовнѣ подтягивали, постукивая въ тактъ молитвенниками и локтями. Эти люди очевидно пѣли свои гимны, произносили свои молитвы и просили у неба того, что дѣйствительно было нужно имъ и ихъ семействамъ. Въ углу за каѳедрой сидѣлъ Томъ Паркеръ съ цвѣткомъ въ петлицѣ, и мистриссъ Лефевръ, не смотря на сильное впечатлѣніе, произведенное на нее пѣніемъ, не утерпѣла, чтобъ не сказать:

— Ты видѣлъ, какой у него громадный букетъ? Я рѣшительно не понимаю, какъ ты можешь проводить цѣлые вечера съ нимъ и Бриджесомъ, въ противной «Зеленой Лѣстницѣ»… Я увѣрена, что сэръ Джорджъ думаетъ…

— Какое мнѣ дѣло до того, что онъ думаетъ, если онъ только умѣетъ думать! воскликнулъ Гансъ: — Бриджесъ честный человѣкъ, и еслибъ онъ имѣлъ десять тысячъ годоваго дохода, то въ одну недѣлю сдѣлалъ бы больше добра, чѣмъ старый людоѣдъ сдѣлалъ зла во всю свою проклятую жизнь.

— Шш! произнесла мистриссъ Лефевръ.

Гансъ поднялъ голову и услыхалъ конскій топотъ. Это былъ сэръ Джорджъ; при видѣ Ганса онъ презрительно улыбнулся, оскаливъ зубы, и проѣхалъ далѣе, въ сопровожденіи своего ливрейнаго грума.

Маленькій Джекъ Ферьеръ, бѣжавшій по дорогѣ и едва не попавшій подъ ноги лошади сэра Джорджа, имѣлъ оба кармана, наполненные собственностью старика, но сэръ Джорджъ былъ въ духѣ и бросилъ ему мѣдную монету. Онъ наконецъ нанесъ своимъ арендаторамъ давно подготовленный ударъ. Онъ имъ покажетъ, что на своей землѣ онъ господинъ, и что никто не можетъ помѣшать ему рубить деревья и застроивать общинный лугъ. Кромѣ этого, сэръ Джорджъ былъ въ духѣ и отъ другой причины: въ то самое утро мистеръ Крокетъ, новый владѣлецъ Трембльтонскаго замка, просилъ у него руки его дочери Лины, которая, какъ сказалъ сэръ Джорджъ своей женѣ, «не могла сдѣлать лучшей партіи». Бѣдная лэди Горджесъ, услыхавъ объ этомъ, едва не лишилась чувствъ, ибо Лина сказала ей по секрету, что никогда не выйдетъ замужъ за мистера Крокета.

Черезъ нѣсколько минутъ, Джекъ Ферьеръ подбѣжалъ къ Гансу, весь въ пыли и едва переводя духъ.

— Дѣдушка здѣсь? произнесъ онъ, отрывистымъ, едва внятнымъ голосомъ: — мама прислала за нимъ… Его нужно поскорѣй… его и мистера Паркера. Деревья рубятъ… Ужь сломали скамейку, на которой сидитъ всегда дѣдушка. Подите, посмотрите сами. Мама сказала, что кто нибудь долженъ ихъ остановить.

Гансъ понялъ, въ чемъ дѣло и, не говоря ни слова, подошелъ къ дверямъ часовни и вызвалъ знаками Паркера. Черезъ минуту, Гансъ и Паркеръ уже бѣжали во всю прыть по полямъ. По дорогѣ они встрѣтили Самма Пласкета, гулявшаго со своею невѣстой; одного слова было достаточно, чтобъ онъ бросилъ красавицу и послѣдовалъ за ними. Гансъ бѣжалъ первый съ сверкающими глазами и, достигнувъ выгона, увидалъ, что его подозрѣнія были справедливы: великолѣпное, громадное дерево лежало на землѣ, широко раскинувъ свои вѣтви. Рабочіе уже закинули веревки на другое дерево; птицы тревожно летали съ вѣтви на вѣтвь; вдова Барнсъ со слезами умоляла управляющаго. Нѣсколько дѣтей и зѣвакъ изъ сосѣдняго кабачка съ любопытствомъ смотрѣли на происходившее.

Управляющій не обращалъ никакого вниманія на вдову Барнсъ, но болѣе серьезная преграда его дальнѣйшимъ дѣйствіямъ явилась въ видѣ кабріолета, въ которомъ сидѣла лэди Стелла. Миссъ Горджесъ быстро выскочила изъ экипажа и, подойдя къ срубленному дереву, воскликнула своимъ звонкимъ, серебристымъ голосомъ:

— Отецъ никогда не могъ приказать ничего подобнаго. Мистеръ Масонъ! прошу васъ, прикажите рабочимъ уйти.

— Да, мистеръ Масонъ, повторила лэди Стелла: — это, должно быть, ошибка.

— Я очень сожалѣю, отвѣчалъ мистеръ Масонъ: — но право…. сэръ Джорджъ мнѣ положительно приказалъ срубить деревья. Мнѣ самому жаль…

— Жаль! Это позоръ — рубить такія благородныя, старыя деревья! воскликнула миссъ Горджесъ, приходя все въ большее и большее волненіе: — я увѣрена, что никто не имѣетъ на это права.

— Да, не правда ли, что это позоръ, миссъ! промолвила всхлипывая вдова Барнсъ, вспоминая длинные годы счастья и горя, проведенные подъ тѣнью этихъ деревъ.

Управляющій съ смущеніемъ смотрѣлъ то на миссъ Горджесъ, то на лэди Стеллу, все еще сидѣвшую въ кабріолетѣ, то на Ганса и его товарищей, которые съ твердою рѣшимостью окружили дерево.

— Вотъ и сэръ Джорджъ! воскликнулъ Масонъ, съ удовольствіемъ глядя на дорогу.

Лина бросилась на встрѣчу къ отцу. Ея волненіе было такъ сильно, что она не замѣтила, какъ развязалась ея шляпка, лепты которой развѣвались вмѣстѣ съ ея золотистыми кудрями. Гансъ никогда впослѣдствіе не забылъ этой поразительной сцены. Ея обычное, кажущееся равнодушіе исчезло, и она съ сверкающими глазами, полными слезъ, умоляла отца запретить рабочимъ продолжать начатое разрушеніе.

— Пустяки! произнесъ баронетъ: — зачѣмъ вы остановились, Масонъ? Миссъ Горджесъ ничего не понимаетъ. Садись въ экипажъ, Лина, и поѣзжай домой. Тебѣ нечего здѣсь дѣлать.

Лина задрожала всѣмъ тѣломъ, но продолжала свои мольбы.

— Садись въ экипажъ, и поѣзжай домой! повторилъ баронетъ, стиснувъ зубы.

Лэди Стелла прикусила губу отъ негодованія, а Лина едва не упала въ обморокъ.

— Папа, я… начала она поблѣднѣвъ, какъ полотно, но она не кончила своей фразы, такъ какъ вниманіе отца было обращено на новый предметъ.

Подоспѣвшіе со всѣхъ сторонъ поселяне неожиданно окружили приговоренное къ смерти дерево.

— Эта наша собственность, и вы не имѣете никакого права рубить деревья! воскликнулъ громко Лефевръ: — докажите, если можете, свое право на нашу общинную землю.

— Продолжайте работу! воскликнулъ сэръ Джорджъ, обращаясь къ рабочимъ.

— Деревья проданы, сказалъ мистеръ Масонъ, какъ бы извиняясь: — сэръ Джорджъ заключилъ сдѣлку, а слово джентльмена…

Но въ эту минуту, одинъ изъ рабочихъ бросилъ на землю пилу.

Остальные два работника послѣдовали его примѣру, не смотря на крики сэра Джорджа.

— Поѣдемъ, Лина, поѣдемъ! воскликнула лэди Стелла, сгорая со стыда.

Лина, смертельно блѣдная, съ опущенными глазами, возвратилась къ кабріолету. Онѣ обѣ быстро удалились, и когда экипажъ проѣзжалъ мимо группы молодыхъ людей, окружавшихъ еще дерево, до Ганса долетѣлъ тяжелый вздохъ, въ которомъ слышались сдержанныя слезы.

Мало по малу, зеленая поляна опустѣла: оселъ вдовы возвратился ковыляя на свое обычное пастбище, куры и пѣтухи снова явились на прежнее мѣсто. Одно громадное дерево лежало распростертымъ на землѣ, но другія были спасены и ихъ густыя вѣтви, какъ бы возвратясь къ новой жизни, колыхались съ таинственнымъ шелестомъ при матовомъ свѣтѣ восходящей луны.

VIII. править

Тайна, мучившая Лину, была заперта въ одномъ изъ четыреугольныхъ ящиковъ, находившихся въ кабинетѣ ея отца. Онъ называлъ эту комнату своей берлогой и не дозволялъ никогда слугамъ убирать ее или стирать въ ней пыль. Лина была единственнымъ лицемъ, допускаемымъ туда, и въ сущности немногіе, кромѣ Лины, нашли бы пріятнымъ оставаться долго въ этой комнатѣ. Она была чрезвычайно мрачна, не говоря уже о самомъ сэрѣ Джорджѣ; подъ столами валялись груды сора; паутина покрывала потолки, моль летала по стѣнамъ, гдѣ висѣли на гвоздяхъ сюртуки, пальто, шляпы, покрытые пылью; воздухъ былъ пропитанъ табакомъ, запахомъ мышей и пр. На одной изъ стѣнъ висѣла коллекція пистолетовъ и иностраннаго оружія, а въ углу стоялъ ящикъ съ палками и хлыстами. Надъ каминомъ виднѣлся рядъ оленьихъ головъ, а противъ окна стоялъ большой шкафъ съ окаменѣлостями. Желѣзный ящикъ, о которомъ мы только что говорили, находился въ числѣ шести подобныхъ же ящиковъ, въ которыхъ сэръ Джорджъ сохранялъ семейныя бумаги.

Однажды сэръ Джорджъ позвалъ дочь, чтобъ помочь ему найти какой-то счетъ, который онъ никакъ не могъ отыскать. Лина, какъ настоящій ребенокъ, искала пропавшую бумагу вездѣ, въ самыхъ невозможныхъ мѣстахъ, въ ножнахъ палаша, во внутренности зонтика и т. д. Наконецъ, заглянувъ за шкафъ, она выдернула оттуда толстый пакетъ, который оказался пергаментнымъ листомъ, покрытымъ многими подписями и печатями. Лина взглянула на содержаніе этого документа и, увидавъ имена Лефевра и Горджеса, повторенныя нѣсколько разъ, подошла къ отцу.

— Папа, это должно быть важный документъ, сказала она и инстинктивно прочла заголовокъ: — «Договоръ между сэромъ Гаральдомъ Горджесомъ, баронетомъ и Джономъ Лефевромъ фермеромъ, того же прихода, о землѣ, обыкновенно именуемой Болотистой Поляной».

— Что это у тебя! воскликнулъ грубо сэръ Джорджъ, выхватывая документъ изъ ея рукъ; — сколько разъ я тебѣ говорилъ, чтобы ты ни до чего не дотрогивалась въ этой комнатѣ.

— Вы знаете, въ чемъ тутъ дѣло, папа? спросила настойчиво Лина.

— Нѣтъ, отвѣчалъ сэръ Джорджъ и, бросивъ пергаментный листъ въ желѣзный ящикъ, заперъ его съ шумомъ, спрятавъ ключъ въ карманъ.

Этотъ таинственный документъ долго мучилъ Лину. Она слыхала исторію о пропажѣ договора на землю Лефевровъ. Тревожная мысль, что найденный ею документъ и былъ этотъ самый договоръ, не покидала ее ни на минуту. Въ церкви, видя передъ собою старый чепецъ мистриссъ Лефевръ, она думала объ этой тайнѣ; во время прогулки, когда она читала стихи Ганса, эта тайна возстала передъ ней еще страшнѣе, чѣмъ когда либо. Однимъ словомъ, она не знала покоя и съ каждымъ днемъ становилась блѣднѣе и блѣднѣе. Что ей было дѣлать? Тщетно упрекала она себя за недостойное подозрѣніе: какой-то невѣдомый голосъ шепталъ ей, что она видѣла пропавшій арендный договоръ. Однажды, она уже рѣшилась снова заговорить объ этомъ предметѣ съ отцемъ, но вся ея рѣшимость исчезла при видѣ, жестокаго выраженія его лица.

Лина не отличалась геройской натурой и не могла противостоять грубымъ вспышкамъ отца, который, конечно, былъ бы болѣе добрымъ человѣкомъ, еслибъ жена и дѣти не такъ его боялись. Только отъ одного члена своего семейства, отъ леди Стеллы, онъ иногда сносилъ противорѣчія, но ей Лина не могла высказать своихъ подозрѣній, и потому приходилось хранить роковую тайну въ глубинѣ своего сердца.

— Что это съ Линой, она какъ-то совсѣмъ развинтилась, спрашивалъ Гаральдъ у жены.

— На нее очень сильно подѣйствовала сцена на общинномъ лугу, отвѣчала лэди Стелла: — и потомъ твой отецъ очень сердится на нее за то, что она не хочетъ даже смотрѣть на мистера Крокета. А право жаль! У нея нѣтъ никакого интереса въ жизни; она не знаетъ, что такое счастье, и если это продолжится, то она совершенно потеряетъ здоровье. Но посмотри, Гаральдъ, на мальчугана, какъ онъ славно стоитъ на ножкахъ.

И лэди Стелла съ восторгомъ взглянула на своего ребенка и подумала про себя, съ совершенно простительной гордостью: вотъ я такъ счастлива, и жизнь моя полна!

Однако, не смотря на исчезновеніе румянца съ прелестныхъ щечекъ Лины, она съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ зрѣла и развивалась, если не физически, то нравственно, какъ всегда бываетъ съ молодыми людьми, надъ которыми неожиданно разразилось горе. Сомнѣніе и страхъ, волновавшіе ея сердце, побуждали ее сочувствовать чужому горю, чужимъ страданіямъ и ея сердце возставало противъ всего ее окружавшаго, съ тѣмъ большею силою, что не было исхода ея благороднымъ вспышкамъ. Какое-то новое, невѣдомое ей чувство побуждало ее быть вѣрной себѣ и ничего не бояться. Отказавъ мистеру Крокету, она возстановила противъ себя всѣхъ, но эта борьба, эти постоянныя мелочныя непріятности были для нея уже не страшны. Что-то отдернуло дымку, застилавшую глаза молодой дѣвушки, и шеитало ей ежеминутно, что не должно бояться горя, а идти путемъ самопожертвованій и страданій къ разрѣшенію таинственной загадки жизни, съ тѣмъ геройствомъ, которое одушевляетъ камни и освящаетъ насущный кусокъ хлѣба.

IX. править

Въ слѣдующемъ нумеръ мѣстной газеты появилась статья, которая привела въ бѣшенство сэра Джорджа. Но она была написана въ такихъ приличныхъ выраженіяхъ, что невозможно было придраться ни къ одному изъ горькихъ сарказмовъ, которыми она была наполнена. Сидя за роскошнымъ завтракомъ, старый баронетъ тщетно сердился, кричалъ, топалъ ногами: онъ ничего не могъ сдѣлать. Однако, онъ клялся, что начнетъ процессъ за клевету, хотя его стряпчій и увѣрялъ, что во всей статьѣ не было ничего похожаго на клевету, даже въ той баснѣ, съ которой начиналась статья и въ которой описывалось какое-то миѳологическое чудовище, поглощавшее не только ословъ и гусей, находившихся на общинныхъ выгонахъ, но самые выгоны съ травою, крапивой, шиповникомъ и т. д. Это миѳологическое чудовище, по словамъ газеты, было не взыскательно, и юныя красавицы, старыя вдовы, неосторожные арендаторы, повѣрившіе его слову и самыя фермы, не говоря уже о скотныхъ дворахъ съ ихъ нечистотами — были одинаково жертвами его ненасытной жадности. Какъ противоположны поведенію этого чудовища, продолжалъ авторъ статьи, были дѣйствія почтеннаго владѣльца сосѣднихъ двухъ замковъ, который уважалъ всѣ права, не подлежавшія сомнѣнію, и нарушалъ только тѣ, которыя, по обычаю, хотя и принадлежали жителямъ общины, но не были освящены буквою закона. Напримѣръ, онъ старался овладѣть общинными выгонами, рубить старинныя деревья…

— Какой стыдъ! Какая гадость! произнесла лэди Горджесъ, поднимая глаза отъ своей тарелки: — неужели, милый Джорджъ, они подразумѣваютъ тебя?

— Какое мнѣ дѣло, кого они подразумѣваютъ! воскликнулъ баронетъ, бросая на полъ скомканную газету.

— Можетъ быть, они говорятъ о мистерѣ Крокетѣ, продолжала лэди Горджесъ, едва слышнымъ голосомъ: — у него есть въ сосѣдствѣ владѣнія и…

— Чортъ ихъ возьми! воскликнулъ сэръ Джорджъ, бросая ножикъ почти въ голову дворецкаго: — дайте мнѣ острый ножикъ, Корксонъ. Какъ вы смѣете подавать такую дрянь!

— Ты совершенно правъ, что не обращаешь никакого вниманія на то, что они говорятъ, произнесла лэди Горджесъ, бросая на мужа умоляющій взглядъ.

— Молчи, Джокаста! прогремѣлъ сэръ Джорджъ. — Лина, хочешь мяса?… Да ну же, чортъ возьми! говори, да или нѣтъ!

Лина молча покачала головой и опустила глаза. Когда же отецъ вышелъ изъ комнаты, то, не смотря на слова матери, она послѣдовала за нимъ въ сѣни, гдѣ онъ громко требовалъ ботфортъ, хлыстъ и лошадь.

— Твоя мать просто идіотка, сказалъ онъ, увидавъ Лину: — какъ ты можешь позволять ей нести такую чепуху? Я сейчасъ отправлюсь къ Грингаму и переговорю еще разъ объ этой проклятой дерзости. Я знаю, кто это писалъ… Это Лефевръ, чортъ его возьми! Онъ поплатится.

Стоя передъ отцемъ, Лина чувствовала, что она должна исполнить свой долгъ во чтобы то ни стало, что она должна сказать то, что такъ давно ее душило.

— Папа! начала она, громкимъ, звучнымъ голосомъ: — я должна вамъ напомнить прежде, чѣмъ вы начнете это дѣло, что вы не посмотрѣли на бумагу, которую, помните, я у васъ нашла. Если это арендное условіе, если онъ докажетъ…

— И ты туда же! заревѣлъ какъ звѣрь сэръ Джорджъ, и, бросивъ на полъ пальто, которое онъ надѣвалъ, схватилъ Лину за плеча.

Молодая дѣвушка поблѣднѣла, въ глазахъ у ней померкло и она едва сознавала, что происходило.

— Убирайся! произнесъ онъ глухимъ голосомъ, выпуская изъ своихъ тяжелыхъ рукъ единственное существо на свѣтѣ, которое онъ дѣйствительно любилъ.

Когда она подняла глаза, то его уже не было въ сѣняхъ. Пальто валялось еще на полу и дворецкій, поднимая его, выронилъ ключи сэра Джорджа.

— Прикажете послать за нимъ ключи? спросилъ Корксонъ, подходя къ Линѣ.

— Нѣтъ, дайте ихъ мнѣ, отвѣчала Лина едва слышнымъ голосомъ: — я отдамъ ихъ отцу.

X. править

Палящіе лучи солнца прямо падаютъ на вымощенный плитами дворъ Станемуръ-Корта; на этихъ плитахъ широко раскидывается тѣнь каменныхъ аркадъ дома, а трубы рельефно выступаютъ на безоблачномъ голубомъ небѣ. Вездѣ царитъ безмолвіе, вездѣ душно. Окна въ будуарѣ Лины открыты настежь; дубовыя стѣны кажутся очень мрачными и обѣщаютъ прохладный пріютъ въ лѣтній зной. Надъ большимъ стариннымъ каминомъ красуется рѣзной гербъ Горджесовъ, а іго сторонамъ висятъ портреты женщинъ, въ былое время обитавшихъ въ этой комнатѣ: бабушки сэра Антоніо, глаза которой напоминаютъ Лину, и бабушки сэра Джошуа, первой лэди Горджесъ. Эти женщины были, вѣроятно, счастливы въ этомъ роскошномъ будуарѣ; всѣми уважаемыя, спокойныя, онѣ охранялись дубовыми стѣнами отъ дневнаго зноя, ночныхъ опасностей и человѣческихъ страданій. Эти лэди были при жизни добрыя существа, прозябавшія подъ сѣнью семейнаго древа и мирно перешедшія въ вѣчность. Почему же ихъ правнучка не могла, быть такой же счастливой, довольной женщиной? почему, подобно имъ, она не считала возможнымъ поддерживать семейныя преданія красоты, граціи и мирной добродѣтели? Зачѣмъ она питала интересъ къ тому, чѣмъ не должна была интересоваться?

Въ жизни каждаго человѣка наступаетъ, рано или поздно, день откровенія, въ который ясно высказывается все его существо; такой день наступилъ и для Лины. Встрѣтивъ ее послѣ открытія несчастной тайны, Гансъ понялъ, какого рода эта была женщина. Она не могла уже смотрѣть на него съ гордымъ равнодушіемъ знатной лэди. Оказанная его семейству несправедливость, жестокіе нападки на него со стороны ея отца и угрозы судебнаго преслѣдованія — все казалось привлекало ее къ нему, и она мало по малу стала говорить съ нимъ, какъ бы съ ровнымъ, съ любопытствомъ разспрашивая его о семейныхъ дѣлахъ, о распрѣ съ ея отцомъ, о бѣдныхъ прихода и т. д. Однажды, Гансъ предложилъ проводить ее къ старику Кондерелю, жившему въ отдаленной, нищенской хижинѣ, и Лина съ удовольствіемъ пошла бы тотчасъ съ нимъ, еслибъ не помѣшала лэди Стелла. Молодая дѣвушка вспыхнула отъ негодованія на такое непрошенное вмѣшательство, но во время ихъ спора, лэди Горджесъ подъѣхала въ своей большой каретѣ и увезла Лину плѣнницей въ этой мрачной темницѣ съ громаднымъ гербомъ на дверцахъ.

Въ этотъ жаркій осенній день Лина стояла въ углу своего будуара, въ своей обычной позѣ: одна ея нога была вытянута впередъ, длинныя руки висѣли, какъ тряпки, а голубые глаза тревожно блуждали. Что-то было не ладно. Чего же ей не доставало? Все вокругъ нея дышало роскошью и богатствомъ. Садовникъ только что принесъ двѣ вазы съ великолѣпными розами; она сама за нѣсколько минутъ возвратилась изъ сада и бросила на кресла голубой газовый шарфъ, хорошенькую лѣтнюю шляпку и французскую книжку. На столѣ лежало нѣсколько тетрадей музыки, недавно полученныхъ изъ Лондона, а на нотахъ виднѣлся большой полураспущенный вѣеръ. На полу, у ея ногъ, стоялъ маленькій желѣзный ящикъ съ нумеромъ 5 на крышкѣ; онъ очень походилъ на тѣ ящики, которые находились въ кабинетѣ сэра Джорджа.

Неожиданно послышался стукъ въ дверь.

— Кто тамъ? спросила Лина, быстро закрывая ящикъ своимъ шарфомъ.

— Папа еще не вернулся, произнесла ея мать, полуотворяя дверь: — я пойду раздавать хлѣбъ въ комнатѣ экономки. Поѣдемъ ли мы кататься въ три часа?

— Да, мама, отвѣчала Лина съ нѣкоторымъ смущеніемъ.

— То есть, если папа не вернется къ тому времени, продолжала лэди Горджесъ: — онъ, можетъ быть, разсердится, что мы велимъ закладывать, и не пожелаетъ, чтобы мы ѣхали.

— Можетъ быть, мама, сказала Лина съ нетерпѣливымъ вздохомъ.

Лэди Горджесъ затворила дверь и медленно пошла въ комнату экономки, гдѣ два раза въ недѣлю, во время отсутствія мужа и безъ его вѣдома, она раздавала хлѣбъ и деньги, отложенные ею изъ экономіи по хозяйству. Рядомъ съ комнатой экономки находилась кладовая, въ которой бѣдная лэди Горджесъ искала утѣшенія послѣ гнѣвныхъ вспышекъ мужа, среди головъ сахара, банокъ варенья, ящиковъ съ орѣхами, пряностями и проч. Изъ этой кладовой можно было пройти узкимъ корридоромъ во дворъ, а также въ кабинетъ сэра Джорджа, который никѣмъ не замѣченный любилъ выходить и входить этимъ путемъ. Третья дверь въ корридорѣ вела въ кухню, и черезъ нея всегда спасалась племянница мистрисъ Пласкетъ, услыхавъ шаги баронета, въ дни пріема бѣдныхъ ея госпожею.

На этотъ разъ наплывъ просителей былъ многочисленнѣе обыкновеннаго. Юные представители Ферьеровъ, Кондерелей и проч. разсказывали каждый плачевную исторію и получали помощь. Сама мистрисъ Барнсъ также явилась за помощью; въ день погрома, какъ она выражалась, двѣ ея курицы были раздавлены срубленнымъ деревомъ на общинномъ лугу.

— И онѣ были у меня лучшія насѣдки, сказала бѣдная старуха дрожащимъ голосомъ: — это для меня большая потеря.

Лэди Горджесъ не отказала ей въ шиллингѣ и въ нѣкоторой долѣ сочувствія, не лишеннаго, однако, горькаго упрека.

— Вы, конечно, не можете ожидать отъ меня большаго, мистрисъ Барнсъ, сказала она: — въ виду того, какъ вы всѣ неприлично и неблагодарно обошлись съ сэромъ Джорджемъ, который всегда столько для васъ дѣлаетъ. Я съ грустью узнала, что вы забылись. Пожалуйста, попомните, что вамъ не слѣдуетъ забываться.

Вдова Барнсъ смиренно удалилась, вполнѣ сознавая, что она чѣмъ-то провинилась противъ господъ. Хотя она не могла купить новыхъ куръ на шиллингъ, по все же думала, возвращаясь домой: «Миледи настоящая барыня, что бы ни говорили про нее. Пребезпокойный народъ у насъ въ селеніи, а все мутитъ молодой Лефевръ. Не можетъ онъ сидѣть спокойно дома!»

Между тѣмъ, Лина дрожащими руками отперла ящикъ № 5-й и торопливо переглядывала находившіеся въ немъ документы и планы; а лэди Горджесъ въ тоже время разсматривала съ любопытствомъ только что полученный ящикъ съ сухарями Альбертъ.

— Это отлично для чая сэру Джорджу, сказала она племянницѣ мистрисъ Пласкетъ, на обязанности которой лежало наблюдать за порядкомъ въ кладовой: — я положу нѣсколько сухарей на завтра.

Пока все это происходило въ Станемуръ-Кортѣ, безпокойный Гансъ направился къ замку прямымъ путемъ черезъ поля, изгороди и канавы. Онъ желалъ видѣть сэра Джорджа и войти съ нимъ въ соглашеніе. Гансъ Лефевръ былъ самъ по себѣ ничто, но какъ уполномоченный агентъ Красныхъ и Зеленыхъ, съ своей газетой за спиною и заключеніемъ стряпчаго въ карманѣ, уже не говоря о случайностяхъ будущихъ выборовъ — онъ имѣлъ не малое значеніе.

XI. править

И такъ, благодаря одной изъ тѣхъ случайностей, которыя кажутся столь невѣроятны въ разсказахъ, хотя довольно часто встрѣчаются въ дѣйствительной жизни, Гансъ входилъ во дворъ замка, въ то самое время, когда Лина, опустивъ для большей безопасности занавѣски на окнахъ, читала документъ, обезпечивавшій ея будущее состояніе. Увидавъ въ одной изъ дверей пожилую женщину въ бѣломъ передникѣ, Гансъ принялъ ее за экономку, и спросилъ: «Дома ли сэръ Джорджъ?»

— Сэръ Джорджъ! отвѣчала женщина съ видимымъ смущеніемъ: — онъ уѣхалъ. Что вамъ нужно? Вы попали не въ ту дверь. Мой мужъ не любитъ встрѣчать постороннихъ на дорогѣ. Если вы хотите его видѣть, то должны подождать. Пласкетъ! проведите этого человѣка въ кладовую, пусть онъ подождетъ. Да уберите хлѣбъ и заприте дверь.

Гансъ вспыхнулъ, но послѣ минутнаго молчанія послѣдовалъ за служанкой въ кладовую, гдѣ она стала прибирать въ шкапахъ и на полкахъ.

— Вамъ надо было пройти въ парадную дверь, мистеръ Лефевръ, сказала она: — сэръ Джорджъ ужасно гнѣвается на насъ, когда кого нибудь встрѣтитъ на дорогѣ. Вонъ онъ идетъ.

Дѣйствительно, сквозь затворенную дверь послышался громкій, гнѣвный голосъ баронета.

— Фу! какъ душно! говорилъ онъ сердито: — я очень усталъ. Чтоже, чортъ возьми, не даютъ чаю. Не забудьте коньякъ и скажите кухаркѣ, что завтра обѣдаютъ гости, пусть хорошенько дожаритъ жаркое. А то въ прошлый разъ было сырое мясо. Вы не думали, что я такъ скоро вернусь. Я встрѣтилъ Грипмана на станціи. Гдѣ Лина? Мнѣ ее нужно!

Лина слышала голосъ отца, громко раздававшійся по всему дому, но не двинулась съ мѣста. Она рѣшительно ничего не сознавала и, держа въ рукахъ роковой документъ, думала только о томъ, какъ убѣдить отца, что это было дѣйствительно пропавшее арендное условіе, которое слѣдовало возвратить законному собственнику. Зналъ ли онъ содержаніе этого документа? Нѣтъ, это было невозможно. Бѣдная, молодая дѣвушка не хотѣла вѣрить въ очевидность и пламенно ухватилась за надежду, что онъ не зналъ всей правды. Вѣдь онъ только взглянулъ на бумагу и бросилъ ее въ ящикъ. Какъ же могъ онъ знать ея содержаніе?

— Что ты тутъ дѣлаешь, Лина? воскликнула лэди Горджесъ, отворяя дверь и такъ неожиданно появляясь въ комнатѣ, что Лина успѣла лишь по примѣру отца бросить въ ящикъ бумагу, дрожавшую въ ея рукахъ. — Папа тебя зоветъ. (Лина! Лина! раздавалось по всему дому). Онъ вернулся и спрашиваетъ свою счетную книгу; а по словамъ Корксана, ключи у тебя. А еще снеси ему ящикъ съ документами № 5-й. Но что это, отъ чего у тебя спущена занавѣска? Ты больна, дитя мое?

— Нѣтъ, я спустила отъ солнца, отвѣчала Лина, стараясь собраться съ мыслями: — а зачѣмъ папѣ ящикъ съ документами?

— Противный Лефевръ пришелъ переговорить о своихъ правахъ, сказала лэди Горджесъ: — я велѣла ему подождать въ кладовой. Я надѣюсь, что я его не обидѣла.

— О! мама, какъ вы могли! произнесла Лина: — что же онъ?

— Какое намъ до него дѣло, продолжала лэди Горджесъ: — мнѣ было непріятно, потому что изъ кладовой слышно каждое слово, а папа вернулся усталый и недовольный. Онъ такой дѣятельный и разсказывалъ мнѣ, что желаетъ выстроить новый кабачекъ на общинномъ выгонѣ; тамъ мѣсто отличное, и дѣло очень доходное, такъ что глупо было съ моей стороны ему противорѣчить.

— Ахъ, мама! начала было Лина, но громкій крикъ отца заставилъ ее быстро выбѣжать изъ комнаты съ ящикомъ въ рукахъ.

— Ты найдешь его въ столовой, сказала ей вслѣдъ лэди Горджесъ, и, оставшись въ комнатѣ одна, стала отдергивать занавѣски. — Зачѣмъ это она сидѣла въ темнотѣ и чего рылась въ ящикѣ? Какъ измялись занавѣски. Надо ихъ выгладить.

Никогда въ жизни Гансъ никого такъ не сожалѣлъ, какъ въ этотъ день Лину, когда она вошла въ столовую съ ящикомъ и счетной книжкой, которые требовалъ ея отецъ. Сэръ Джорджъ сидѣлъ, развалясь, на большомъ креслѣ, и въ лицѣ его было что-то странное. Чашка съ чаемъ стояла передъ нимъ на столѣ, а также графинъ съ коньякомъ и полуотпитой стаканъ. Въ ту минуту, какъ показалась въ дверяхъ Лина, онъ неожиданно налилъ полную чашку коньяку и выпилъ ее залпомъ. День былъ очень жаркій и коньякъ, вѣроятно, выпитый въ излишкѣ для приданія смѣлости при объясненіяхъ съ Гансомъ Лефевромъ, быстро подѣйствовалъ на баронета. Увы! даже Ной Ферверъ никогда не бывалъ болѣе пьянъ въ кабачкѣ «Зеленая Лѣстница», чѣмъ въ настоящую минуту гордый баронетъ въ его наслѣдственномъ замкѣ. Увидавъ Лину, онъ какъ-то дико засмѣялся, такъ что молодая дѣвушка вздрогнула отъ страха; Гансъ подошелъ къ ней и хотѣлъ взять ящикъ изъ ея рукъ, но она отказалась отъ его помощи и поставила ящикъ на столъ передъ отцомъ. Сама же она отошла въ сторону, и тогда только замѣтила съ ужасомъ, что забыла ключъ въ замкѣ. Но сэръ Джорджъ не обратилъ на это вниманія, и подозвалъ къ себѣ испуганную Лину, которую съ каждой минутой его взгляды и голосъ приводили все въ большее и большее смущеніе.

— Поди сюда, сказалъ онъ. — Этотъ ящикъ…. нумеръ пятый…. совсѣмъ въ порядкѣ?

Языкъ его едва ворочался, и онъ съ трудомъ отдѣлялъ слово отъ слова; но черезъ минуту пустился въ очень учтивое и любезное объясненіе о томъ, что онъ сохраняетъ важныя бумаги въ различныхъ ящикахъ.

— Никогда не кладите много яицъ въ одну корзинку, сказалъ онъ, и, поглаживая нѣжно ящикъ, продолжалъ: — здѣсь мои документы на землю…. здѣсь моя курица съ золотыми лицами…. тутъ есть чѣмъ заплатить за твое вѣнчальное платье, Лина.

Произнеся эти слова, онъ странно засмѣялся, закрылъ глаза и, казалось, заснулъ.

Бѣдная Лина никогда въ жизни не переживала такой страшной минуты. Она устремила на Ганса взглядъ, полный мольбы, и съ утѣшеніемъ увидѣла, что въ его глазахъ свѣтилось самое искреннее сожалѣніе и сочувствіе.

— Вашъ отецъ очень усталъ отъ духоты, сказалъ онъ въ полголоса: — это пройдетъ, не безпокойтесь. Я зайду въ другой разъ.

При этихъ послѣднихъ словахъ, сэръ Джорджъ неожиданно открылъ глаза.

— Въ другой разъ! произнесъ онъ: — нѣтъ, чортъ возьми! я хочу теперь.

Съ неимовѣрнымъ усиліемъ онъ выпрямился, и, отперѣвъ ящикъ ключомъ, торчавшимъ въ замкѣ, вынулъ карту своего помѣстья и торжественно разложилъ ее передъ Лефевромъ.

— Вотъ карта, сказалъ онъ: — и вы увидите, что выгонъ принадлежитъ къ Болотистой Полянѣ, а Болотистая Поляна моя.

— Ну, это еще вопросъ, сэръ, отвѣчалъ Гансъ, покраснѣвъ: — во всякомъ случаѣ, я не думаю, чтобы собственникъ Болотистой Поляны имѣлъ бы право завладѣть общимъ выгономъ.

— Я собственникъ Болотистой Поляны, продолжалъ сэръ Джорджъ, выходя изъ себя: — кто смѣетъ утверждать противное? Вы что ли не вѣрите? Чортъ возьми! Вотъ арендное условіе.

Несчастный старикъ, выхвативъ изъ ящика роковой документъ и бросивъ его на столъ, торжественно взглянулъ на Ганса. Однако, черезъ секунду, въ немъ какъ бы возродилось сомнѣніе, и онъ протянулъ руку, чтобъ схватить документъ.

— Это мое, отдайте мнѣ! произнесъ онъ злобно, но дремота снова овладѣла имъ, и онъ захрапѣлъ, поникнувъ головою.

— Это мое, а не вашего отца, сказалъ Гансъ, повертывая въ рукахъ бумагу и смотря то на миссъ Горджесъ, то на спавшаго старика.

— Такъ возьмите и ступайте! воскликнула миссъ Горджесъ, побагровѣвъ отъ стыда: — чего вы ждете? Я вамъ говорю, ступайте. Развѣ вы не видите, онъ самъ вамъ далъ эту бумагу. Чего вамъ еще нужно?

Сэръ Джорджъ снова силился открыть глаза, но тщетно.

— Я знаю, что онъ хотѣлъ вамъ отдать ее, продолжала съ жаромъ молодая дѣвушка: — возьмите и, умоляю васъ, уходите отсюда.

XII. править

Гансъ возвращался домой, погруженный въ тяжелыя думы; онъ старался сообразить все, что случилось и приготовиться къ подробному допросу, которому неминуемо его должна была подвергнуть дома любящая мать. Онъ рѣшился ради Лины пожалѣть пьянаго старика и сказать, что онъ добровольно отдалъ арендное условіе, хотя Гансъ не былъ такъ тупъ, чтобы не заподозрить всей истины. Знала ли всю истину Лина? Онъ надѣялся, что нѣтъ. Бѣдная молодая дѣвушка! какую она должна была вести грустную жизнь. Какъ великолѣпна она была въ ту минуту, когда бросила ему свертокъ, блѣдная, дрожащая, съ развѣвающимися золотистыми кудрями. Онъ никогда не забудетъ ея невиннаго, грустнаго взгляда; онъ какъ живую видѣлъ ее передъ собою въ старинномъ, желтоватомъ кружевномъ воротничкѣ, съ брилліантовой брошкой и съ сверкающими глазами. Когда Гансъ выходилъ изъ комнаты, Лина взглянула на него; ихъ глаза встрѣтились и лучезарное, волшебное царство открылось передъ ними.

Придя на ферму, Гансъ не засталъ матери, которая ушла въ селеніе, и онъ хотѣлъ уже отправиться къ ней на встрѣчу, какъ вдругъ къ хижинѣ подъѣхалъ Томъ Паркеръ на большой рыжей лошади, которую онъ безжалостно дергалъ за поводья.

— Берегитесь, Томъ, зачѣмъ вы такъ дергаете лошадь! воскликнулъ Гансъ и тотчасъ прибавилъ съ сіяющимъ лицомъ: — дѣло о выгонѣ улаживается; старый Горджесъ идетъ на уступку.

— На уступку, онъ! отвѣчалъ Томъ съ презрительной улыбкой: — неужели вы повѣрили такому вздору? Я пріѣхалъ за вами, Гансъ. Бутчеру надо съ вами тотчасъ повидаться. Вы слышали? Старый людоѣдъ подалъ въ судъ жалобу на Бриджеса за произведеніе безпорядковъ и нарушеніе общественной тишины на его землѣ. Поѣдемте, Гансъ, и вы узнаете въ чемъ дѣло. Намъ необходимо въ будущую субботу пустить грозную статно. А тамъ подождемъ выборовъ, когда явится кандидатомъ молодой людоѣдъ. Но поторопитесь; нельзя терять ни минуты.

— Неужели онъ посмѣлъ преслѣдовать судебнымъ порядкомъ мистера Бриджеса! воскликнулъ Гансъ въ сильномъ волненіи: — поѣзжайте, я явлюсь вслѣдъ за вами.

Такимъ образомъ, когда его мать возвратилась домой, усталая и измученная, она не нашла ни Ганса, ни вѣсточки о немъ. Она начала безпокоиться и какъ всегда стала упрекать себя въ недостаточно нѣжномъ обращеніи съ Гансомъ, стала спрашивать себя, не сказала ли она ему чего обиднаго, и не по этой ли причинѣ онъ не возвращался домой? Долго предавалась сѣтованіямъ и отчаянію бѣдная вдова и наконецъ, замѣтивъ, что уже стемнѣло, зажгла свѣчу и принялась за шитье. Но голова у ней болѣла, и она, вскорѣ бросивъ работу, потушила свѣчу. Черезъ нѣсколько времени раздался стукъ въ дверь.

— Это ты, милый Гансъ? сказала она вздыхая.

Отвѣта не было. Дверь немного пріотворилась и на порогѣ показалась бѣлая фигура.

— Кто это? Кто это? воскликнула мистриссъ Лефевръ, вскакивая съ мѣста.

— Я, Лина Горджесъ, миссъ Горджесъ изъ Станемура, произнесъ дрожащій голосъ, который однако тотчасъ оправился и прибавилъ: — мнѣ надо сказать два слова мистриссъ Лефевръ, или… ея сыну.

— Миссъ Горджесъ! произнесла мистриссъ Лефевръ съ изумленіемъ, подходя къ дверямъ: — сдѣлайте милость, подождите минутку; я зажгу свѣчу.

— Нѣтъ, нѣтъ! Не надо свѣчи, я пришла только на минуту. Меня ждутъ у брата. Мнѣ необходимо сказать вамъ кое-что.

Мистриссъ Лефевръ была чрезвычайно удивлена неожиданнымъ появленіемъ миссъ Горджесъ. Въ другое время, она, можетъ быть, приняла бы ее болѣе холодно; но теперь въ сумерки, застигнутая врасплохъ, она какъ-то поневолѣ поддалась обычному влеченію своей доброй натуры. Она сама не признавала никакихъ внѣшнихъ стѣсненій и охотно извиняла, когда другіе пренебрегали пустыми приличіями. Поэтому, она подошла къ своей странной посѣтительницѣ и, взявъ ее за руку, сказала:

— Какъ вамъ угодно, моя милая миссъ Горджесъ, вотъ вамъ стулъ у окна и если вы желаете переговорить со мною, то я васъ слушаю.

Какъ только услыхала Лина голосъ мистриссъ Лефевръ, она тотчасъ поняла, какимъ образомъ у Ганса были манеры образованнаго человѣка хорошаго общества. Узнавъ въ этомъ голосѣ знакомыя ей ноты, она почувствовала безсознательную симпатію къ матери. Но она сидѣла молча и не могла рѣшиться заговорить. Неужели было такое страшное различіе между Гансомъ и всѣмъ остальнымъ міромъ, что онъ ей казался единственнымъ человѣкомъ, который могъ повѣрить ея словамъ и понять ихъ?

Послѣ ухода Ганса, до пробужденія отца, прошелъ, казалось, цѣлый вѣкъ, а когда старикъ проснулся, то разразилась такая гроза, что лэди Горджесъ послала тайкомъ Лину за братомъ. Баронетъ ревѣлъ во все горло, что его ограбили, что его обманули, и выдумка бѣдной Лины о томъ, что онъ самъ добровольно отдалъ арендное условіе, была опровергнута въ глазахъ всѣхъ слугъ. Она видѣла, какъ всѣ жадно слушали каждое слово баронета и знала, что не будетъ конца толкамъ. Ей было такъ стыдно за себя и отца, что она не знала куда дѣваться. Еслибъ только Гансу была извѣстна вся правда, то онъ бы повѣрилъ ей и помогъ бы ей повѣрить въ ея собственную выдумку. Она высказала это лэди Стеллѣ, которая обошлась съ нею очень ласково и чтобъ утѣшить ее, принесла къ ней своего ребенка и чашку чаю; но посовѣтовала не говорить съ мистеромъ Лефевромъ, прежде, чѣмъ она повидается съ Гарольдомъ. Но Лина положительно чувствовала, что Гансъ былъ единственный человѣкъ на свѣтѣ, къ которому она могла обратиться за помощью въ настоящую минуту. Стелла не понимала, какъ ужасно страдало сердце Лины подъ гнётомъ стыда; она могла даже весело улыбнуться и погрозить пальцемъ ребенку, когда тотъ пролилъ чашку чаю. Конечно, она могла это только потому, что не такъ любила сэра Джорджа, какъ Лина.

— Бѣдный папа! повторяла про себя молодая дѣвушка. Голова у ней кружилась, ей было дурно и она выбѣжала въ садъ, чтобъ подышать чистымъ воздухомъ. Послѣдніе лучи заходящаго дня исчезли на горизонтѣ и на темномъ небѣ показалась первая звѣзда; въ окнѣ хижины вдовы Лефевръ, на противоположномъ концѣ общиннаго выгона, вдругъ засвѣтился огонекъ, словно манившій ее къ себѣ, и Лина, послѣ минутнаго колебанія, отворила калитку и исчезла въ полумракѣ. Вотъ какимъ образомъ она очутилась въ темной комнатѣ бѣдной хижины.

Мистриссъ Лефевръ ждала, что скажетъ Лина, но молодая дѣвушка никакъ не могла найти словъ, чтобъ выразить то, что она хотѣла сказать. Въ комнатѣ было совершенно темно и только слабые лучи серебристой луны проникали въ окно.

— Я думала, что буду въ состояніи все сказать вамъ, произнесла наконецъ Лина: — но я не могу… словъ нѣтъ… мнѣ очень жаль. Я возвращусь къ брату.

Рука мистриссъ Лефевръ, не покидавшая до сихъ поръ руки молодой дѣвушки, тревожно задрожала.

— Милая миссъ Горджесъ! воскликнула она, удерживая Лину: — что-нибудь случилось дурное съ моимъ сыномъ? Вы должны мнѣ все сказать. Неизвѣстность слишкомъ мучительна. Попалъ онъ въ какую-нибудь исторію?

— Нѣтъ, отвѣчала серьёзно, почти презрительно Лина: — какъ можете вы сомнѣваться въ немъ? Вамъ нечего стыдиться, мистриссъ Лефевръ. Мы сдѣлали вамъ зло. Я узнала это случайно.

Еслибъ мистриссъ Лефевръ могла видѣть лицо молодой дѣвушки, то она сразу поняла бы все лучше, чѣмъ сама Лина.

— Я не видала Ганса цѣлый день и ничего не знаю, отвѣчала она, но черезъ минуту воскликнула, какъ бы осѣненная неожиданнымъ вдохновеніемъ: — Миссъ Горджесъ! вы говорите о сдѣланномъ намъ злѣ? Неужели арендное условіе… Вы его нашли? Да благословитъ васъ Богъ! О! мой мальчикъ… мой мальчикъ!

— Да, я нашла его, сказала Лина тихимъ, какъ бы глухимъ отъ стыда голосомъ: — оно было спрятано. Вы мнѣ вѣрите, не правда ли? И скажете ему, чтобъ онъ повѣрилъ? Я для этого и цришла; я хотѣла, чтобы онъ зналъ, что я нашла бумагу случайно…

— Да, дорогая, онъ вамъ повѣритъ, не бойтесь, отвѣчала мистриссъ Лефевръ, и нагнувшись, неожиданно поцѣловала ее.

Черезъ минуту Лина вышла изъ хижины, но въ калиткѣ сада встрѣтила Ганса.

XIII. править

Блѣдные лучи восходящей луны, проникая чрезъ густую листву деревъ, освѣщали куртину цвѣтовъ, подлѣ которой Лина остановилась, увидавъ Ганса. О такой встрѣчѣ онъ никогда не мечталъ и ему казалось, что при первомъ его словѣ, Лина исчезнетъ изъ его глазъ, преобразившись въ цвѣтокъ, или въ каплю росы. Но вотъ она тихо произнесла его имя и все исчезло: цвѣтокъ, капля росы и осталась одна Лина.

— Я видѣла вашу матушку, сказала она, поспѣшно подходя къ нему: — я сказала ей то, что хотѣла вамъ передать — что я нашла арендное условіе. Вы это не забудете. Папа не зналъ всей правды. Теперь ему извѣстно, какую онъ отдалъ вамъ бумагу; но я увѣрена въ васъ, что бы ни случилось.

— Смѣло можете быть увѣрены, отвѣчалъ Лефевръ взволнованнымъ голосомъ: — и если вы мнѣ довѣряете, то я ни мало не забочусь…

Онъ умолкъ и устремилъ на молодую дѣвушку такой лучезарный взглядъ, что счастливыя слезы выступили на ея глазахъ. Ея нѣжное сердце, казалось, было переполнено благодарностью къ другу, который понялъ ея безмолвную мольбу.

— Вы никому не скажете? произнесла Лина съ жаромъ.

— Я только-что видѣлъ стряпчаго, отвѣчалъ серьёзно Гансъ: — я ему сказалъ, что вашъ отецъ возвратилъ бумаги, которыя такъ давно пропадали. Даже мы никогда не должны говорить другъ съ другомъ объ этомъ предметѣ. Я надѣюсь, вы успокоитесь! право, нечего бояться.

Онъ снова замолкъ и въ таинственномъ полумракѣ, ихъ глаза встрѣтились; даже горе въ эту минуту показалось Линѣ лучше счастья, и она произнесла тихо:

— Скажите, какъ я сюда попала? Я право не знаю. Мнѣ хотѣлось, чтобъ вы все знали. Я не хорошо сдѣлала, что пришла къ вамъ… Но вы своей добротою заставили меня вамъ все сказать… Бѣдный папа! Бѣдный папа!

— Вы пришли, потому что гораздо лучше и добрѣе меня, сказалъ Гансъ: — но не будемте болѣе объ этомъ говорить и помните, что я никому не скажу ни слова.

За этими словами, снова наступило молчаніе, которое, при пламенномъ выраженіи глазъ Ганса, ясно говорило: «Развѣ ты не знаешь, что я тебя люблю». Наконецъ, пробили церковные часы и Лина, придя въ себя, воскликнула:

— Мнѣ надо идти.

Гансъ, не говоря ни слова, пошелъ за ней и черезъ минуту они очутились на зеленой полянѣ, съ которой можно было видѣть всю окрестную страну, залитую луннымъ свѣтомъ, и всѣ звѣзды, горѣвшія на безоблачномъ небѣ. Близь калитки пасторскаго дома ихъ встрѣтила лэди Стелла вчъ накинутомъ на голову платкѣ.

— Лина, я тебя искала, мы съ тобою разошлись! воскликнула она и потомъ прибавила, обращаясь къ Гансу (причемъ впервые въ ея голосѣ звучала аристократическая холодность): — я хотѣла пойти къ вамъ съ миссъ Горджесъ и выразить, какъ мы рады, что вы наконецъ получаете вашу землю. Мужъ отправился къ сэру Джорджу и скажетъ все, что только возможно въ вашу пользу. Но мы не хотимъ болѣе злоупотреблять вашей любезностью. Пойдемъ, Лина.

Онѣ ушли, даже не простившись. Испуганная и подавленная необычайнымъ тономъ лэди Стеллы, Лина, не говоря ни слова, не бросивъ даже взгляда на Ганса, послѣдовала за нею по тропинкѣ. Черезъ нѣсколько минутъ, онѣ исчезли въ тѣни орѣшника.

Лэди Стелла не знала обо всемъ, что случилось въ этотъ памятный день, и посѣщеніе молодой дѣвушкой фермы казалось ей страннымъ и неприличнымъ. Не смотря на ея природную доброту, у нея были очень строгія понятія о приличіяхъ и хотя она сказала Линѣ немного, но очевидно была очень недовольна ея выходкой.

— Прощай, голубушка, произнесла она, съ тѣнью упрека въ голосѣ, когда Лина уѣзжала домой: — въ другой разъ ты лучше сдѣлаешь, если подождешь меня. Ты знаешь, что я твоя chaperonne, и что въ свѣтѣ не принято, чтобы молодыя дѣвушки ходили однѣ. Завтра утромъ я приду къ тебѣ рано.

— Прощай, сказала Лина совершенно пассивно, садясь въ уголокъ громадной кареты, которая съ шумомъ и трескомъ покатила по дорогѣ. Проѣзжая мимо фермы, она замѣтила, что въ окнѣ свѣтился еще огонекъ. Какъ неблагодарна она была! Она разсталась съ нимъ, не сказавъ ни слова, даже не кивнувъ ему головой. Узнаетъ ли онъ когда нибудь, какой безграничной любовью пылаетъ ея сердце! «Никогда! Никогда!» сказала сама себѣ Лина и залилась слезами въ роскошной каретѣ съ гербами на дверцахъ.

Гансъ, дѣйствительно, былъ оскорбленъ холодностью лэди Стеллы и безмолвнымъ одобреніемъ ея поведенія со стороны Лины. Онъ не былъ повиненъ ни въ какой дерзости; не онъ искалъ ее, а она его, и потому онъ нисколько не заслужилъ такого обращенія. Но ужь вѣрно таковы были всѣ знатныя красавицы.

Нѣкоторые люди рождаются свободными, а другіе рабами — Лина была такой рабой по природѣ. Конечно, рабой возвышенной, по все-же не свободной. Гансъ, напротивъ, былъ рожденъ свободнымъ человѣкомъ, и не желалъ подчиняться капризамъ знатныхъ барынь. Когда лэди Стелла заговорила съ нимъ необычнымъ обиднымъ тономъ, то, но его мнѣнію, Лина должна была бы показать, что опа была йѣчто болѣе случайной покровительницы бѣднаго молодого человѣка, остановившаго на себѣ ея вниманіе. Это тѣмъ болѣе огорчало Ганса, что онъ видѣлъ въ подобной чертѣ большой недостатокъ.

Мистриссъ Лефевръ, прощаясь съ сыномъ въ этотъ вечеръ, благословила его съ глубокимъ чувствомъ:

— Нѣть на свѣтѣ никого лучше моего Ганса, сказала она, съ гордостью смотря на него: --и не я одна такъ думаю.

Гансъ быстро вышелъ изъ комнаты, и добрая женщина, впродолженіи многихъ часовъ, слышала, какъ ея сынъ ходилъ взадъ и впередъ, прежде чѣмъ благодѣтельный сонъ сомкнулъ его очи.

XIV. править

Бѣдная Лина! Едва дневной свѣтъ безжалостно разогналъ сладкія грезы лунной ночи, какъ уже ежедневныя, мелочныя непріятности, семейныя дрязги, томительная скука и сухое благоразуміе всѣхъ окружающихъ снова наполняли жизнь ея медленнымъ ядомъ. Отъ нея требовали, чтобъ она безъ малѣйшаго колебанія или сомнѣнія пожертвовала всѣмъ своимъ существомъ, всей будущностью чудовищному дракону, красовавшемуся на гербѣ Горджесовъ. Хотя она и слышать не хотѣла о бракѣ съ мистеромъ Крокетомъ, но ея мужество въ этомъ случаѣ было чисто отрицательнаго свойства; она находила въ себѣ достаточно силы, чтобъ не исполнить того, чего отъ нея требовали, но предпринять что либо самой, противъ желанія людей, которыхъ она все-таки любила, она рѣшительно не могла. Поэтому, она не сдѣлала ни малѣйшаго усилія, чтобъ увидѣть Ганса, хотя сердце ея пламенно жаждало, если не увидать его, то, по крайней мѣрѣ, услышать что либо о немъ. Правда, она однажды, дрожащимъ голосомъ заявила намѣреніе отправиться на ферму, но лэди Горджесъ просила ее этого пе дѣлать, потому что такой поступокъ ужасно разсердилъ бы сэра Джорджа. Молодая дѣвушка повиновалась, но затаила злобу къ лэди Стеллѣ, которая, какъ она полагала, вѣроятно разсказала обо всемъ. Но и эта холодность не была продолжительна, потому что подозрѣніе было совершенно несправедливо, такъ какъ Стелла свято хранила тайну бѣдной Лины. Что-же касается сэра Джорджа, то онъ дѣйствительно не могъ слышать имени Ганса. Съ каждымъ днемъ его характеръ становился суровѣе и его нервныя вспышки принимали все болѣе и болѣе чудовищный размѣръ.

Время шло, Лина молча іа, но блекла, какъ сорванный бурею цвѣтокъ. Если-бъ при ней хоть когда нибудь говорили о Гансѣ, то ей казалось, что ея положеніе было бы стерпимѣе, но ни Гарольдъ, ни Стелла никогда не упоминали его имени, а когда однажды, катаясь съ Гарольдомъ въ кабріолетѣ, она встрѣтила Ганса и хотѣла остановиться, то Гарольдъ выхватилъ изъ ея рукъ возжи и погналъ лошадь.

— Гарольдъ! отъ чего ты не хотѣлъ остановиться? воскликнула Лина, едва удерживаясь отъ гнѣвной вспышки.

— Я тороплюсь, голубушка, отвѣчалъ Гарольдъ нѣжно, но очевидно смущенный: — меня ждутъ на крестины и…. есть другія причины.

Лина не могла рѣшиться спросить брата, въ чемъ заключались эти причины и только въ глубинѣ своего сердца задавала себѣ вѣчный вопросъ: что она сдѣлала, какое совершила преступленіе?

Дѣло было въ томъ, что въ селеніи ходили странные слухи. Лэди Стелла могла не выдать Лины, но мистриссъ Лефевръ была не въ силахъ скрыть отъ мистриссъ Пласкетъ посѣщенія молодой дѣвушки. А мистриссъ Пласкетъ передала этотъ разсказъ другимъ, изукрасивъ его по своему, такъ что достигнувъ до пастора, онъ принялъ очень и очень грозные размѣры. Гарольдъ и Стелла, боясь, чтобъ слухи не достигли до сэра Джорджа, рѣшили прекратить всякія сношенія съ фермою. Но охраняя молодую дѣвушку отъ одного удара, они наносили ей, какъ это часто бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, другой, гораздо болѣе тяжелый. Между тѣмъ народъ толковалъ о странной находкѣ аренднаго условія, какъ обыкновенно толкуетъ народъ, безъ особаго смысла и основанія, а Гансъ, мирно вступивъ во владѣніе отцовскимъ достояніемъ, сдѣлался значительнымъ человѣкомъ въ приходѣ. Земля, на которой стоялъ пасторскій домъ, отошла также къ Гансу, и въ одно прекрасное утро, Гарольдъ отправился къ нему, чтобы предложить арендную плату, хотя эта плата была для него очень чувствительна, такъ какъ онъ долженъ былъ ее производить изъ своихъ личныхъ средствъ. Онъ засталъ молодого фермера въ большихъ хлопотахъ; Гансъ устроивалъ товарищество на паяхъ для эксплуатаціи фермы, причемъ земледѣльцы должны были имѣть свою долю въ доходахъ. Кромѣ того, ему надо было водворить нанятаго имъ управляющаго, такъ какъ онъ самъ отправлялся въ земледѣльческое училище для основательнаго изученія сельскаго хозяйства.

— Такъ вы оставите свою газету? спросилъ Гарольдъ, не безъ затаеннаго удовольствія.

— Нѣтъ, я уѣзжаю только на нѣсколько мѣсяцевъ, отвѣчалъ Гансъ: — я надѣюсь по временамъ помѣщать статьи и возвратиться домой къ выборамъ.

Лицо Гарольда вытянулось; его братъ Джасперъ намѣревался выступить кандидатомъ на выборахъ, и онъ очень сомнѣвался въ его успѣхѣ, особливо если газета станетъ дѣйствовать противъ него.

Такимъ образомъ, пока Лина была несчастна и блекла не по днямъ, а по часамъ, Гансъ былъ занятъ и энергично работалъ. Ферма была передѣлана заново, садъ засаженъ новыми растеніями и цвѣтами, среди которыхъ мистриссъ Лефевръ въ шелковомъ черномъ платьѣ сидѣла по цѣлымъ часамъ за шитьемъ. Однажды вечеромъ, Гансъ стоялъ подлѣ нея разговаривая, какъ вдругъ мимо проѣхала Лина въ каретѣ; онъ снялъ шляпу, а его мать простерла дерзость до того, что послала поцѣлуй молодой дѣвушкѣ, которая поклонилась съ улыбкой.

— Какъ ты можешь позволять такія дерзости? сказалъ Джасперъ Горджесъ, недавно возвратившійся домой и ѣхавшій верхомъ подлѣ кареты: — какой-то низкій пахарь! И еще смѣетъ кланяться!

— Отчего ты говоришь такъ злобно о мистерѣ Лефеврѣ, Джасперъ? промолвила Лина покраснѣвъ: — что онъ тебѣ сдѣлалъ?

— Я больше знаю, чѣмъ ты думаешь! воскликнулъ гнѣвно Джасперъ, принимая на себя суровый тонъ сэра Джорджа: — онъ причина всего. Я увѣренъ, что онъ всѣхъ подбилъ противъ отца. Ты вѣрно не слыхала, что изъ Лондона выписали знаменитаго адвоката, мистера Кьюзи, для защиты Бриджеса? Еслибъ не выборы, такъ я бы имъ себя показалъ!

По крайней мѣрѣ, въ одномъ изъ своихъ предположеній Джасперъ былъ правъ. Дѣйствительно, Гансъ убѣдилъ Красныхъ и Зеленыхъ, выписать изъ Лондона мистера Кьюзи и основать комитетъ для защиты Бриджеса. Не смотря на его молодость, онъ отличался тѣмъ особымъ искусствомъ управлять людьми, которое такъ трудно опредѣлить: онъ обладалъ въ высшей степени даромъ убѣждать и руководить. Въ немъ было что-то героическое, что-то невольно увлекавшее умы и сердца окружающихъ. Самъ мистеръ Кьюзи очень заинтересовался этимъ скромнымъ, красивымъ, молодымъ человѣкомъ, а что касается до дѣла Бриджеса, то одного появленія знаменитаго адвоката съ его немилосердной логикой и пламеннымъ сочувствіемъ ко всѣмъ несчастнымъ было достаточно для суда, чтобъ отказать въ жалобѣ сэру Джорджу и освободить Бриджеса.

Зима въ этомъ году была очень холодная, суровая; деревья сгибались подъ тяжестью бѣлаго савана, птицъ находили мертвыми на землѣ, морозъ щемилъ сердца людей; цѣны на хлѣбъ и уголь поднялись до такой цифры, какой не помнили старожилы. Съ весною возвратилось тепло, свѣтъ, зелень, но цѣны остались все чрезмѣрно высокія. Нѣкоторые землевладѣльцы, между прочимъ герцогъ, возвысили заработную плату своимъ рабочимъ. Джасперъ Горджесъ, какъ очень смѣтливый человѣкъ., сказалъ отцу, что необходимо будетъ вскорѣ послѣдовать примѣру сосѣдей.

— Надо имѣть въ виду выборы, прибавилъ онъ.

— Къ чему имъ прибавка! промолвилъ гнѣвно сэръ Джорджъ: — это все ихъ глупая газета бьетъ насъ по карману. Во всемъ виновата она.

Газета все по прежнему пользовалась успѣхомъ, и въ ней помѣщались по временамъ статьи дѣйствительно замѣчательныя по глубинѣ мысли и простотѣ изложенія, но рядомъ печатался и такой вздоръ, что Гансъ, читая его, невольно краснѣлъ. Энергично занимаясь въ земледѣльческомъ училищѣ, онъ по временамъ посылалъ статьи въ газету и раза два возвращался домой, чтобъ повидаться съ матерью. Онъ вѣрилъ въ дѣло имъ защищаемое и въ его органъ, хотя нѣкоторыя выраженія Бутчера странно его поражали. Но онъ никогда не подозрѣвалъ въ другихъ такихъ побужденій, какихъ не допускалъ въ себѣ.

Кончивъ свои занятія въ училищѣ и возвратясь домой, Гансъ нашелъ все на фермѣ въ порядкѣ, но въ тоже время онъ замѣтилъ нѣкоторую перемѣну въ Томѣ Паркерѣ и Бутчерѣ. Оне съ радостью его привѣтствовали и онъ занялъ свое прежнее мѣсто въ редакціи, но они, повидимому, были исключительно заняты частными дѣлами, личностями и различными планами о доставленіи такому-то такого-то мѣста и т. д. — чему Гансъ вовсе не сочувствовалъ.

Однажды, придя въ редакцію, чтобы написать передовую статью, Гансъ засталъ Бутчера и Паркера, въ горячихъ разговорахъ.

— Мы не можемъ дозволить ему сдѣлаться популярнымъ, говорилъ Паркеръ: — Джасперъ Горджесъ имѣетъ большіе шансы. Онъ умный человѣкъ и знаетъ свой интересъ.

— Въ чемъ дѣло? спросилъ Гансъ.

— Старый людоѣдъ хочетъ возвысить плату своимъ рабочимъ, отвѣчалъ Паркеръ: — этого не надо допускать, а то онъ, пожалуй, станетъ популяренъ.

— Но отъ чего же ему не возвысить заработной платы? спросилъ Гансъ: — зачѣмъ ему мѣшать? Какое намъ дѣло, кто будетъ представителемъ графства, Джасперъ Горджесъ или лордъ Генри? Намъ вѣдь, кажется, все равно.

— Вотъ прочтите! произнесъ Бутчеръ, подавая Гансу нумеръ газеты, въ которомъ было напечатано слѣдующее извѣстіе:

«Мы слышали, что лордъ Генри Кропландъ, второй сынъ герцога Фармингтона, вскорѣ издастъ адресъ къ Гильфордскимъ и Гейгурстскимъ избирателямъ, по случаю предстоящихъ выборовъ. Всѣмъ извѣстно, что онъ недавно поселился въ нашемъ околодкѣ, послѣ довольно продолжительной службы во флотѣ. Онъ надежный либералъ. Мистеръ Горджесъ, старшій сынъ сэра Джорджа Горджеса, владѣльца Станемуръ-Корта, также намѣренъ явиться консервативнымъ кандидатомъ. Мистеръ Горджесъ уже не разъ въ прежніе выборы старался попасть въ члены парламента. Кромѣ того, мы уполномочены объявить, что Гильфордскіе рабочіе единодушно рѣшили выставить своего собственнаго кандидата».

— Такъ Бриджесъ принялъ кандидатуру? поспѣшно спросилъ Гансъ.

— Мы постараемся его уговорить, сказалъ Бутчеръ, взглянувъ на Тома Паркера.

— А если онъ не согласится? снова спросилъ Гансъ.

— Въ такомъ случаѣ у насъ есть вы, Томъ, я, отвѣчалъ Бутчеръ.

Гансъ покраснѣлъ и на нѣсколько минутъ водворилось молчаніе. Но прежде чѣмъ уйти домой, Гансъ возобновилъ споръ о повышеніи заработной платы. Бутчеръ, не любившій противорѣчій, рѣзко отвѣчалъ, что теперь не время возвышать заработную плату, такъ какъ подобное повышеніе принесло бы больше вреда, чѣмъ пользы. Необходимо было подождать до жатвы.

— Я съ вами не согласенъ! воскликнулъ съ жаромъ Гансъ: — это постыдная продѣлка.

Еслибъ Томъ Паркеръ не вмѣшался, то у Ганса съ Бутчеромъ была бы серьезная ссора; теперь же кончилось тѣмъ, что Гансъ удалился очень не въ духѣ. Выходя же изъ редакціи, онъ столкнулся въ дверяхъ съ сэромъ Джорджемъ, который, какъ всегда, отвернулся отъ него съ презрительной улыбкой. Сэра Джорджа сопровождалъ Джасперъ, который поклонился очень любезно Гансу, но молодой человѣкъ предпочиталъ этой любезности чистосердечное презрѣніе отца.

XV. править

По возвращеніи сына, мистриссъ Лефевръ была совершенно счастлива. Впродолженіе многихъ лѣтъ, она никогда не чувствовала себя столь спокойной и свободной отъ заботъ. Послѣ разговора съ Бутчеромъ и Паркеромъ, Гансъ посвятилъ цѣлую недѣлю на основательное изслѣдованіе вопроса о заработной платѣ; онъ разспросилъ всѣхъ сельскихъ работниковъ прихода и убѣдился, что возвышеніе заработной платы совершенно необходимо.

— Если Бутчеръ заставитъ сэра Джорджа отказаться отъ его добраго намѣренія, сказалъ Гансъ своей матери: — то я не напишу для газеты ни одной строчки.

— Куда ты идешь, милый? спросила его мать, видя, что Гансъ выходитъ изъ комнаты.

— Скажу послѣ, отвѣчалъ Гансъ и, поцѣловавъ мать, направился къ дверямъ.

Но черезъ минуту онъ вернулся и прибавилъ:

— Я иду въ берлогу стараго людоѣда; лучше всего переговорить съ нимъ лично.

— Я очень рада, что ты туда идешь, милый, произнесла мистриссъ Лефевръ, знаменательно смотря на него.

Ея обхожденіе съ сыномъ въ послѣднее время совершенно измѣнилось. Она не приставала къ нему и не преслѣдовала его упреками. Она не могла его любить болѣе прежняго, но теперь эта любовь выражалась иначе.

XVI. править

Выйдя въ садъ часа черезъ два послѣ ухода сына, мистриссъ Лефевръ съ изумленіемъ увидала его на скамейкѣ у большого тѣнистаго дерева. Онъ сидѣлъ протянувъ ноги на траву, засунувъ руки въ карманы и устремивъ глаза на цвѣточную куртину. Гансъ не двинулся съ мѣста, пока мать не подошла къ нему и не потрепала его по плечу; тогда онъ взглянулъ на нее съ свѣтлой улыбкой.

— Ну, голубчикъ, сказала она: — видѣлъ ты сэра Джорджа?

— Да, я его видѣлъ, отвѣчалъ Гансъ и потомъ прибавилъ въ смущеніи: — я также видѣлъ ее. Какъ она измѣнилась! Неужели она умретъ? Вышедъ отъ сэра Джорджа, я ее встрѣтилъ въ сѣняхъ. Она меня вернула и… О! матушка, матушка! прибавилъ Гансъ, неожиданно обнимая старушку: — неужели это правда!

— Что же она, голубчикъ, сказала тебѣ? воскликнула мистриссъ Лефевръ, сразу отгадывая его тайну: — я давно это знала; я знала, что она любитъ тебя съ того вечера, какъ она приходила сюда. Да какъ же ей и не любить тебя! прибавила добрая женщина, приходя почти въ такое же волненіе, какъ ея сынъ.

— Тише, матушка, тише, произнесъ Гансъ.

— Такъ ты видѣлъ сэра Джорджа? начала снова мистриссъ Лефевръ, усаживаясь подлѣ сына.

— Да, меня провели въ гостинную, вѣроятно, по ошибкѣ, вмѣсто кладовой, отвѣчалъ Гансъ: — они всѣ пили чай; и съ ними былъ мистеръ Крокетъ. Она взглянула на меня, бѣдная, но лэди Горджесъ тотчасъ вскочила и сэръ Джорджъ пошелъ со мною въ другую комнату… нѣтъ, кажется, въ корридоръ.

— Ну, и какъ же онъ съ тобою обошелся?

— Онъ былъ удивительно учтивъ, и, къ моему величайшему изумленію, предложилъ подписать условіе о возвышеніи заработной платы. Онъ сказалъ, что давно уже хотѣлъ переговорить со мною объ этомъ, потомъ понесъ чепуху о предстоящихъ выборахъ и наконецъ…

— Что-же наконецъ? воскликнула мистриссъ Лефевръ, видя, что сынъ ея остановился въ смущеніи.

— Онъ неожиданно заявилъ свое удовольствіе, что земледѣльческій классъ будетъ имѣть такого достойнаго представителя, продолжалъ Гансъ краснѣя: — и совѣтывалъ мнѣ, такъ какъ мистеръ Бриджесъ отказался, принять предложеніе Бутчера и выступить народнымъ кандидатомъ.

— Ты кандидатъ! произнесла мистриссъ Лефевръ, изумленная и испуганная такимъ неожиданнымъ извѣстіемъ: — Ты, Гансъ?

— Онъ, кажется, былъ пьянъ, отвѣчалъ молодой человѣкъ, какъ-то неохотно: — но возвращаясь домой, я встрѣтилъ Тома Паркера, который подалъ мнѣ телеграмму отъ Бутчера. Вотъ она, послушайте: «Бриджесъ отказывается. Г. Л. вполнѣ способенъ. Скажите ему, чтобъ надѣялся на насъ, и газета предложитъ его кандидатуру». При этомъ Паркеръ прибавилъ, что они возьмутъ на себя половину издержекъ.

Сказавъ это, Гансъ устремилъ на мать какой-то странный взглядъ.

— Милый Гансъ! промолвила мистриссъ Лефевръ: — что это все значитъ, я не понимаю. Сладишь-ли ты? Хватитъ-ли твоихъ силъ? Будь остороженъ, милой мой мальчикъ.

— Я достаточно остороженъ, отвѣчалъ Гансъ спокойно, и скомкавъ телеграмму, спряталъ ее въ карманъ съ тяжелымъ вздохомъ: — вы не волнуйтесь матушка, это только избирательная продѣлка. Въ наши дни, жареные перепела не падаютъ въ ротъ.

— Отчего ты называешь это продѣлкой? сказала мистриссъ Лефевръ, удивляясь спокойствію сына, тогда какъ она съ каждой минутой все болѣе и болѣе волновалась: — такой чести въ твои годы нельзя было и ожидать! Что-то не вѣрится, правда-ли это? О! еслибъ твой отецъ дожилъ до этого счастливаго, дня.

— Выслушайте меня, матушка, произнесъ Гансъ, останавливая ея краснорѣчивый потокъ: — все это мыльный пузырь. Она мнѣ открыла глаза. Я уже вамъ сказалъ, что она меня вернула и передала своимъ небеснымъ голосомъ, что мнѣ слѣдуетъ быть на сторожѣ, такъ какъ противъ меня Бутчеръ затѣваетъ что-то недоброе. Она сама не понимала, въ чемъ дѣло, но слышала разговоръ на террасѣ. Они надѣялись моей кандидатурой испортить дѣло лорду Генри и провести Джаспера. Потомъ, она взяла меня за руку и… заливаясь слезами, промолвила, что она не въ силахъ болѣе терпѣть… Что она никогда не забудетъ… что…

— Ну, а потомъ?

— Потомъ, вышли Джасперъ и лэди Стелла, продолжалъ Гансъ съ горькой улыбкой: — онъ съ удовольствіемъ выгналъ бы меня изъ дому, но, вы знаете, я за себя умѣю постоять… Все же сцена была непріятная. Впрочемъ, дѣло улажено, и сэръ Джорджъ подписалъ условіе о прибавкѣ заработной платы.

Но мистриссъ Лефевръ не думала о заработной платѣ, и задумчиво смотрѣла на сына.

— Гансъ! ты долженъ вернуться, сказала она вдругъ, положивъ обѣ руки къ нему на плечо: — ее нельзя оставить одну въ этой берлогѣ. Ты ее любишь, Гансъ? Если да, то она можетъ быть счастливѣйшей женщиной на свѣтѣ. Послушай, Гансъ, ты можешь привести ее сюда, гдѣ я испытала столько счастья и горя.

Гансъ поблѣднѣлъ и устремилъ на свою мать долгій и проницательный взглядъ.

— Вы серьезно говорите? сказалъ онъ: — я также думалъ объ этомъ. Она умретъ, если ее тамъ оставить. Ея руки стали худыя, прозрачныя. Вы спрашиваете, матушка, люблю ли я ее? Да, я люблю ее всѣмъ сердцемъ и душой.

XVII. править

Въ этотъ день въ Станемурѣ обѣдали очень рано. Джасперъ, подозрѣвая, что Лина предупредила Ганса о заговорѣ противъ него, вышелъ изъ себя отъ гнѣва и осыпалъ ее грубыми шутками и колкими упреками. Лина все снесла молча, какъ бы не обращая вниманія на его оскорбленія; лэди Горджесъ спокойно сидѣла въ своемъ торжественномъ чепцѣ и только крупныя слезы по временамъ выступали на ея глазахъ; сэръ Джорджъ громко бранился и посылалъ всѣхъ къ чорту, но и ему наконецъ показалось, что Джасперъ слишкомъ грубо нападаетъ на сестру.

— Что ты пристаешь къ ней, Джасперъ? сказалъ онъ: — ѣшь себѣ спокойно; ростбифъ отличный.

Этого молодая дѣвушка уже не могла снести: пока ее бранили, сна сидѣла молча, безучастно, но при первомъ добромъ словѣ ея отца она залилась слезами и выбѣжала изъ комнаты. Послѣ обѣда, онъ позвалъ ее, какъ всегда, и какъ ни въ чемъ не бывало приказалъ играть на фортепьяно. Но вскорѣ, онъ заснулъ въ своемъ покойномъ креслѣ, лэди Горджесъ ушла къ себѣ, лэди Стелла уѣхала, а Джасперъ отправился въ Гильфордъ къ своему избирательному агенту.

Лина вышла на террасу и сѣла на ступеньку, прислонясь головой къ колоннѣ. Заходящіе лучи солнца заливали пурпуровымъ свѣтомъ деревья, цвѣты, зеленую мураву и только на сердцѣ молодой дѣвушки было мрачно. Она думала о всемъ, что случилось, со стыдомъ вспомнила о своей смѣлости и возставала въ глубинѣ сердца противъ несправедливостей судьбы. Джасперу она ничего не отвѣчала на всѣ его оскорбленія, но вымѣстила свою злобу на лэди Стеллѣ, въ минуту ея отъѣзда.

— Тебѣ легко! воскликнула она: — ты можешь не стыдясь любить Гарольда и говорить съ нимъ сколько хочешь. Но я, что я сдѣлала? что я сказала? Зачѣмъ ты и Джасперъ на меня такъ кричите? Мама всегда рада, когда я любезна съ мистеромъ Крокетомъ, и была бы внѣ себя отъ счастья, еслибъ его дѣла или мнѣнія интересовали меня; а этому человѣку, который въ тысячу разъ умнѣе и лучше мистера Крокета, котораго я уважаю отъ всей души — я не смѣю сказать ни слова. Я чувствую къ нему благодарность за все, что онъ сдѣлалъ для насъ (вы не знаете, что онъ сдѣлалъ!), а вы поднимаете крикъ о позорѣ и униженіи. Не это позоръ, а позоръ то, что мы неблагодарны!

Говоря это, Лина дрожала отъ негодованія и ея нѣжная фигура, какъ бы вся преобразилась. Она была великолѣпна въ своей пламенной энергіи и лэди Стелла смотрѣла на нее съ восторгомъ, едва узнавая прежнюю, безмолвную, покорную Лину. Она сравнила мысленно мистера Крокета, любезнаго, но пустаго господина, съ Гансомъ Лефевромъ, какъ она его видѣла за нѣсколько часовъ передъ тѣмъ, сіяющимъ мужественной красотой, честнымъ орлинымъ взоромъ и благородной осанкой. Она ничего не сказала, но ея доброе сердце вполнѣ сочувствовало бѣдной молодой дѣвушкѣ; она молча взяла руку Лины и поцѣловала ее.

Вспоминая обо всемъ этомъ теперь, когда пламенная вспышка утихла и наступила обычная реакція, Лина стыдилась своей смѣлой рѣчи. Все же она спасла Ганса отъ опасности. Посреди всѣхъ треволненій, она находила единственное утѣшеніе въ томъ, что видѣла его, что говорила съ нимъ. Она сказала послѣднее прости тому, что могло бы быть, но никогда не будетъ. Счастье для нея было немыслимо, но, быть можетъ, ей предстояло въ жизни исполнить долгъ, и она чувствовала, что на это у нея хватитъ мужества.

Въ эту минуту подъ террасой послышались шаги, и Лина, поднявъ голову, увидѣла передъ собою Ганса, залитого пурпурнымъ свѣтомъ заходящаго солнца.

— Вы здѣсь? воскликнула она дрожащимъ голосомъ и съ мольбою простирая къ нему руки: — зачѣмъ вы пришли? Ступайте. Папа васъ увидитъ, услышитъ.

Она вскочила отъ испуга и слезы блестѣли въ ея глазахъ.

— Развѣ вы не понимаете, зачѣмъ я пришелъ? сказалъ Гансъ, не двигаясь съ мѣста и крѣпко сжимая ея руки. — Я пришелъ, потому что не могу жить безъ васъ. Я пришелъ, чтобы сказать вамъ: я васъ люблю.

— Ахъ! нѣтъ, нѣтъ! воскликнула Лина, внѣ себя: — я васъ вижу въ послѣдній разъ!

— Выслушайте меня, сказалъ онъ съ твердой рѣшимостью: — я долженъ все вамъ высказать. Я васъ такъ люблю, что не могу болѣе оставить васъ въ этой ужасной обстанавкѣ. Любите ли вы меня на столько, чтобъ бросить все это? Вѣдь вы здѣсь несчастливы?

Какое странное объясненіе въ любви при послѣднемъ мерцаніи умирающаго дня. Таинственный свѣтъ, нѣжный голосъ, чарующій взглядъ — все манило молодую дѣвушку; и въ одно мгновеніе рука Ганса обвилась вокругъ ея гибкаго стана. Она не пошевелилась, не промолвила ни слова, только глаза ея сверкали.

— Да, я васъ люблю! воскликнула она наконецъ, крѣпко прижимаясь къ Гансу и въ тоже время не сводя глазъ съ окна, у котораго спалъ старикъ: — но я не могу… не могу его оставить. Не просите… Не просите! Папа, папа!

Услыхавъ жалобные крики дочери, сэръ Джорджъ проснулся и, еще не придя въ себя отъ дремоты, бросился на террасу, но въ дверяхъ задѣлъ ногою за коверъ и съ громкимъ проклятіемъ грохнулся на землю. Лина вскрикнула и подбѣжала къ нему. Онъ лежалъ безъ чувствъ.

— Я пойду за докторомъ, сказалъ Гансъ, тщетно стараясь поднять старика.

Черезъ минуту сбѣжались слуги; миссъ Горджесъ стояла одна на колѣняхъ передъ отцемъ, стараясь остановить кровь, струившуюся изъ большой раны на его головѣ.

XVIII. править

Баронетъ мало по малу оправился, но прежнія силы никогда не возвратились къ нему, и черезъ годъ, давно подготовлявшійся паралитическій ударъ унесъ его въ могилу. Во время его болѣзни обнаружилась, сдѣлка съ Бутчеромъ, и Джасперъ претерпѣлъ неудачу на выборахъ. Томъ Паркеръ выдалъ тайну герцогу и сыну его, лорду Генри, которые пришли въ ужасное негодованіе.

— Представьте себѣ, разсказывалъ всѣмъ лордъ Генри: — какая низость. Горджесы старались выставить радикальную кандидатуру, чтобы испортить мнѣ дѣло, и готовы были заплатить половину издержекъ. Бриджесъ, подозрѣвая это, отказался принять кандидатуру, отказался и молодой Лефевръ. Вотъ славный малый!

— Говорятъ, что онъ женится на миссъ Горджесъ, замѣтила герцогиня: — это странная исторія.

По смерти баронета, не осталось никакого завѣщанія: лэди Горджесъ получила обратно свое приданое, а Лина только наслѣдство отъ своей старой тетки, что составило небольшую сумму, которая однако очень пригодилась для ея хозяйства, когда совершилось то, что герцогиня называла странной исторіей. Что касается до самой Лины, то она въ этомъ не видала ничего страннаго. Послѣ смерти отца, она написала Гансу и онъ явился за нею. Впервые въ своей жизни, Лина почувствовала себя довольной и спокойной. Ея счастье увеличивалось еще тѣмъ, что лэди Стелла, не имѣя причинъ болѣе сдерживать свое сочувствіе къ ея выбору, окружала ее самой нѣжной дружбой. Лэди Горджесъ не выражала никакого мнѣнія по этому предмету: по смерти сэра Джорджа, она совершенно опустилась и соглашалась со всѣми и со всѣмъ. Мистриссъ Лефевръ жила въ домѣ сына и была совершенно счастлива, не зная другой заботы, какъ баловать внучатъ, когда они явились на свѣтъ. Гансъ достигъ успѣха въ жизни: его земледѣльческое общество процвѣтало съ каждымъ годомъ все болѣе и болѣе, его сочиненія пріобрѣли ему почетную извѣстность и въ одинъ прекрасный день, онъ, наконецъ, былъ выбранъ радикальнымъ представителемъ Гильфорда въ англійскомъ парламентѣ.

"Отечественныя Записки", № 5, 1874