Сергей Ауслендер.
Ганс Вреден
править
I
правитьВ числе иностранцев, привлеченных соблазнительными приглашениями Петра и преувеличенными слухами о быстрых наживах и возвышениях, Ганс Вреден прибыл осенью 17** года в Петербург. Он не имел определенных планов, надеясь на счастливую звезду свою, быстрый и холодный, несмотря на молодость, ум, сильные руки и красивое открытое лицо. Впрочем, отец Ганса, тоже Ганс Вреден, кроме напрасных наставлений об осторожности и скромности дал Гансу письмо к старинному своему другу и куму Францу Лебенцу, уже давно покинувшему родину и звавшему Вреденов в Петербург, суля свою помощь и хорошие дела.
Ранним утром воскресенья 23 сентября въехал Вреден в Петербург. По сонным улицам, мимо недостроенных домов, пустырей и каналов, быстро пронеслась почтовая тройка, не давая времени в туманных сумерках рассмотреть заспанному путнику северную столицу, рассказы о которой давно занимали его воображение.
Отсчитав третий от угла дом, ямщик лихо осадил тройку у голубых ворот и, сказав: «Ну, немец, приехали», пошел стучать кнутовищем в полукруглое небольшое окно, в котором уже светились ранние свечи. На стук через некоторое время выглянула голова в колпаке, и когда ямщик по-русски, а Ганс по-немецки закричали: «Господин Лебенц», голова, нисколько не удивившись неожиданному приезду далекого гостя, проговорила:
— Ну, входите, дорогой Ганс Вреден. Дверь открыта для вас. Я жду вас с вечера.
Слегка удивленный, каким образом оказался хозяин предуведомленным о его приезде, Ганс взошел на высокое крыльцо, и дверь действительно оказалась не запертой. Ганс поднялся по лестнице в круглую, довольно большую комнату, в которой на столе перед пылающим камином были приготовлены три прибора и стояли две свечи.
Ганс сосчитал внесенные ямщиком пожитки и, дав ему на водку, отпустил его. Гладкие голландские стены блестели от красного пламени камина. В комнате никого не было. Ганс прошелся по толстому плетеному ковру, откинув занавеску, посмотрел в окно на маленькую церковь напротив, в которую уже тянулись ранние богомольцы, и потом, сев в глубокое кресло и протянув ноги к огню, незаметно задремал. Проснулся Ганс как бы от какого-то толчка. У стола, загораживая рукой свечку, стояла девушка лет пятнадцати, в белом платье, и разглядывала его с беспокойным любопытством.
Ганс вскочил и, тоже рассматривая ее бледное, будто восковое лицо с слегка выпуклыми большими глазами, тонкими красными губами, скорее некрасивое, но чем-то поражающее, тоже не сразу нашел слова.
— Фрейлейн, — заговорил он наконец, — я прошу извинения. Я приехал слишком рано. Я Ганс Вреден.
— Вы Ганс Вреден, — повторила девушка, как бы вспоминая что-то про себя.
— Может быть, фрейлейн, вы слышали когда-нибудь мое имя. Ваш батюшка, — ведь вы дочь господина Лебенца? — ваш батюшка давно любезно приглашал меня.
— Я слышала ваше имя, — повторила задумчиво девушка.
— Я приехал, чтобы… — начал Ганс, но девушка, сделав быстрое движение, перебила его голосом, резким и пронзительным:
— Вы приехали, чтобы спасти меня.
Ганс в смущении отступил на шаг.
— Разве вы нуждаетесь в спасении, фрейлейн?
— Ах, не мучайте, не мучайте меня, дорогой господин Вреден. Я так ждала вас. Ужели вы обманете меня? Дайте мне вашу руку.
Ганс не трогался с места, и девушка сама приблизилась к нему и сама взяла его руку.
— Не правда ли? Вы защитите меня? У вас голубые глаза, золотые волосы. Вы славный рыцарь. Да, да.
И будто не замечая молчания Ганса, она, становясь все более и более восторженной, неожиданно опустилась на колени и прижала руку Ганса к своим губам.
— Фрейлейн, что вы делаете, успокойтесь, Бога ради, я сделаю все, чтобы помочь вам. Успокойтесь, фрейлейн, — воскликнул Ганс, стараясь поднять девушку.
— Ну, помните, милый, милый, — и, как-то странно улыбнувшись, томно закрывая глаза, она взяла свечу и медленно пошла к двери, у которой, в последний раз обернувшись, повторила: — Ну, помните, милый, милый!
Раздумывая, что все это означает, Ганс не заметил, как дверь растворилась и господин Лебенц быстро вбежал в комнату. Это был небольшого роста довольно толстый старичок, очень почтенного вида. На нем был парадный розовый кафтан с золотом, шелковые лиловые чулки и высокий парик с локонами. Он суетливо обнял гостя, как бы давно знакомого и привычного человека, хотя видел Ганса, только когда держал его в пеленках во время крестин. Не расспрашивая ни о родных, ни о путешествии, он сейчас же сел за стол, пригласив и Ганса. Толстая старуха в ту же минуту внесла блюдо с картофелем и, ответив сумрачно на вопрос хозяина по-русски, так что Ганс не понял, вышла.
— Фрейлейн больна. Вы знаете, какая Марта проказница, — весело подмигнув Гансу захохотал старик и жадно накинулся на еду. Они позавтракали молча, и, только встав из-за стола, господин Лебенц сказал:
— Ну, дорогой крестник, теперь во дворец.
— Как, сегодня же? — удивился Вреден.
— Сейчас же. Знаете: кто теряет минуту, теряет вечность.
Та же старуха подала хозяину шляпу и трость, и, шагая через две ступени, он так быстро побежал с лестницы, что длинноногий Ганс едва поспевал за ним.
II
правитьДобрая рыженькая лошадка быстро покатила таратайку, которой правил сам Лебенц, иногда прерывавший молчание для того, чтобы показать кнутом на какой-нибудь пустырь и пробормотать: «Вот собор, вот дом князя N1, вот театр», — хотя Ганс и мог разглядеть только какие-то навороченные балки и груды камней.
— А вот и дворец, — указал Лебенц на небольшой белый дом, окруженный не то лесом, не то парком и не отделенный от улицы никаким забором.
Привязав лошадь к дереву, Лебенц быстро пошел по узкой тропинке между кустов к белому дому. В передней, на шинели, разостланной по полу, храпели два солдата. Сверху доносились звуки клавесина, топот ног и счет «ейн, цвей, дрей».
Лебенц и Вреден вошли в приемную. Несколько сановников в лентах прохаживались по комнате, переговариваясь между собой, и не обратили никакого внимания на вошедших. Оставив Ганса стоять у окна, Лебенц на цыпочках подкрался к запертой двери во внутренние покои и, сначала чуть-чуть постучав, потом просунув голову в дверь, наконец пролез в соседнюю комнату, плотно притворив за собою дверь.
Ганс с любопытством осматривал русских вельмож, но скоро почувствовал страшную усталость и, прислонившись к стене, не закрывая глаз, почти терял сознание. Так прошло много времени. Музыка и топот ног в верхнем этаже не прекращались, сановники, прибывая, наполняли приемную, здороваясь шепотом и чопорно откланиваясь друг другу.
Вдруг страшный шум раздался в соседней комнате. Гансу показалось, что он расслышал пронзительный, напоминавший ему странную утреннюю встречу с фрейлейн Мартой, голос своего крестного. В приемной все замерли. Дверь с треском распахнулась, и господин Франц Лебенц почти вылетел спиной в приемную, успевая на лету все-таки выделывать какие-то почтительные пируэты. Сейчас же за ним в дверях показался император. Он был в золотом парадном кафтане, глаза его пылали, лицо почернело от гнева. Солнце из соседней комнаты освещало его сзади, и он стоял, как бы окруженный сиянием. В руках он держал толстую, суковатую дубину. Громовым голосом закричал он, видимо, продолжая начатый еще в другой комнате спор:
— Я тебя, господин мошенник, вместе с твоей девчонкой живьем сжечь прикажу! Ты у меня попляшешь! Посмотрю, как ты не откроешь мне двери, когда я с ротой преображенцев приду к тебе, винца твоего попробовать, на фрейлейн Марту полюбоваться, для примера тебя на воротах повесить! Вон, собака!
И хлопнув дверью так, что все окна задребезжали, а музыка наверху смолкла, император скрылся в своем кабинете.
Господин Лебенц, казалось, нисколько не смутился, оправив пришедший в беспорядок свой парик, весело подмигнул Гансу, чтобы тот следовал за ним, и пошел к выходу с таким важным видом, что все придворные с серьезным уважением расступались, давая ему дорогу.
Ганс был умен не расспрашивать крестного о сцене во дворце, а тот был весел, напевал что-то себе под нос, болтал с молодым человеком, расспрашивал о новостях с родины и показался Гансу очень приветливым, милым, хотя несколько с причудами, стариком.
Дома Лебенц снял парик и кафтан, распечатал письмо от своего кума Вредена и, вооружившись огромными очками, стал читать его, шевеля губами. Прочитав письмо два раза и подняв очки на лоб, он несколько минут, казалось, обдумывал что-то, а потом, пронзительно захохотав, вдруг бросился обнимать Ганса, бормоча:
— Дорогой, милый Ганс, как я рад, как я рад.
С этим же смехом он открыл дверь наверх и закричал:
— Марта, Марта!
Фрейлейн, стуча каблуками по лестнице, сбежала вниз и, запыхавшись, остановилась у двери, скромно потупив глаза. Она показалась Гансу менее бледной и еще более девочкой. — Марта, наше желание сбылось. Приехал наш Ганс, и кум пишет мне, что согласен исполнить наш старый уговор. Правда, он пишет, что просит испытать сначала Ганса, но ведь он такой молодец, такой красавец, не правда ли? — и старик совсем захлебнулся от смеха.
Марта стояла, прислонясь к двери, не поднимая глаз и не улыбаясь.
Перестав смеяться, Лебенц сказал с какой-то странной гримасой:
— Фрейлейн Марта, господин Вреден просит представить вам своего сына как жениха. Я тоже согласен. Подойдите и поцелуйте нашего милого, доброго Ганса.
Ганс совсем не ожидал подобного оборота дела, но не выразил ни одним жестом своего удивления. Марта тихо подошла к молодому человеку и, поднявшись на цыпочки, с опущенными глазами, поцеловала его в самые губы.
— Ну, вот как хорошо, — с добродушным смешком сказал Лебенц. — Теперь все пойдет отлично. Фрейлейн Марта успокоится, наш добрый Ганс будет с нами. Но ведите себя благоразумно и целуйтесь только в моем присутствии. Я ведь не строг.
Затем он показал Гансу комнату в верхнем этаже, рядом со своим кабинетом и комнатой Марты, довольно большую, выкрашенную в голубую краску, с видом на сад и на Неву.
Несмотря на страшную усталость, Вреден, оставшись один, раньше чем лечь отдохнуть, записал кратко в свой дневник, который по завету отца он вел аккуратно каждый день с восьми лет:
«Лебенцы отец и дочь немножко чудаки, но приняли меня хорошо. Оказывается, папаша писал о моей свадьбе с фрейлейн Мартой. Она еще девочка, слишком худощава, но это, как и странности, с которыми она меня встретила, надо думать, пройдут с летами, впрочем, надо разузнать хорошенько, богат ли Лебенц и имеет ли какое-нибудь влияние. Император был грозен. Он настоящий зверь, хотя очень величественен».
III
правитьГанс скоро привык к своим хозяевам и новому своему положению. Господин Лебенц почти весь день проводил в кабинете, куда к нему никто не допускался, сбегая только вниз для еды. Марта неслышными шагами ходила по дому, иногда заходя и в комнату Ганса; она была тиха, скромна, но приветлива, и никаких странностей Ганс за ней не замечал. После обеда иногда господин Лебенц говорил:
— Ну, детки, пойдите погуляйте.
Марта надевала шляпу с голубыми лентами, и Ганс, взяв под руку, тихо вел ее всегда по одной и той же дороге к Неве. Они садились на камнях у воды и смотрели на багровое от заката небо, отражавшееся в черной холодной реке, стремящейся к морю, мимо болот, недостроенных дворцов и бедных лачуг.
Ганс рассказывал о родине, которую Марта покинула нескольких месяцев от роду, иногда пел веселые студенческие песни и как-то не замечал, что спутница его почти не открывала рта, лишь отвечая коротко на вопросы и изредка улыбаясь своими тонкими, красными губами.
Однажды, когда Ганс рассказывал о веселых загородных гуляньях, на которых девушки танцуют под липами и которые нередко кончаются свадьбами или поединками, Марта, казалось, не очень внимательно слушавшая, вдруг перебила рассказчика на полуслове:
— А случалось вам кого-нибудь убивать, Ганс?
— Нет, фрейлейн, не приходилось, мы люди учтивые и довольствуемся, если удастся противнику отрезать кусочек носа, мы миримся за кружкой пива так же весело, как ссоримся.
— Ну а если бы пришлось защищать свою честь, свою жизнь, свое счастье, вы сумели бы? — нетерпеливо перебила опять Марта.
— О, поверьте, — самодовольно улыбаясь, ответил Ганс, — моя рука не дрогнула бы, и мой глаз настолько верен, что первый же удар нашел бы сердце врага.
— Куда же надо метить?
— Вот сюда, — и, увлеченный объяснением, Ганс расстегнул жилет, взял руку Марты и приблизил ее к тонкой своей рубашке, чтобы девушка сама слышала сердце.
Марта так внимательно слушала его объяснения, такой жадный кинула взгляд на то место, где удар был бы самым верным, что Ганс невольно смутился, опустив руку невесты, стал застегивать жилет и больше уже не продолжал своих рассказов, так что они молчали до самого дома.
Только когда они уже поднялись по лестнице и стояли у двери, за которой был слышен смех господина Лебенца, очевидно занимающего какого-то гостя, Марта, схватив за руки Ганса, прошептала:
— Как я люблю вас, дорогой Ганс, как я люблю вас, — и быстро побежала наверх, щелкнув ключом в своей комнате.
Ганс постоял несколько минут, как бы ошеломленный, на площадке и потом тоже прошел наверх в свою комнату. Проходя мимо двери Марты, он нерешительно позвал:
— Марта, фрейлейн Марта, — но никто не пошевелился за дверью.
Не совсем неопытный в любовных делах, Ганс должен был признаться, что неожиданное признание весьма взволновало его, и долго ему пришлось шагать из угла в угол по своей комнате, раньше чем он несколько успокоился и пришел в себя.
Вымывшись холодной водой, Ганс уселся у окна читать, обходясь в сумерках еще без свечей.
IV
правитьОтложив книгу, так как было уже совсем темно, Ганс сидел, не меняя позы и смотря на еще алевший последний отблеск холодного ясного заката за Невой. Признание Марты, намеки Лебенца о возможности возвышения, вся эта непривычная жизнь в дикой столице — заставляли его крепко задуматься, и он не сразу ответил, когда тихо постучали в дверь. На вторичный стук он открыл дверь и удивился, увидев господина Лебенца в каком-то странном виде. Парик у него сбился, пот градом катился по щекам, он улыбался как-то смущенно и взволнованно.
Войдя в комнату, господин Лебенц быстро запер за собою дверь и заговорил шепотом:
— Ну, дорогой крестник, я пришел за вами, я знаю, что вы чужды пустых предрассудков, но все же поклянитесь мне исполнить все, чего потребует сегодняшний вечер, быть твердым, не отступать ни перед чем и довериться мне вполне. Помните, что сегодняшний вечер может возвысить нас до такой высоты, о которой никогда и не мечталось вам, или погубить, если вы не будете решительны.
Клянитесь. — Клянусь, — тоже шепотом ответил Ганс, стараясь в темноте разглядеть лицо Лебенца.
— Ну, возьмите вашу шпагу и идемте. Дайте я поцелую вас.
Гансу показалось, что губы, целовавшие его, дрожали, но страх крестного делал его наоборот твердым и готовым на какой угодно подвиг или преступление.
Они спустились в круглую комнату второго этажа. Свечей еще не было, и только тлевшие в камине угли чуть-чуть освещали высокие ботфорты и темный камзол сидевшего в большом кресле гостя, лицо которого Ганс не мог разглядеть.
Господин Лебенц с обычной своей насмешливостью заговорил с незнакомцем по-немецки.
— Вот, сударь, позвольте представить вам господина Вредена, жениха фрейлейн Марты, с ним придется вам иметь дело.
Незнакомец заворочался в кресле и пробормотал сквозь зубы что-то по-русски. Потом он заговорил по-немецки, не совсем правильно и с большим трудом подбирая слова.
— Чего же хочет господин Вреден?
— Все теперь зависит от него, фрейлейн Марта его, — сказал Лебенц.
— Ну, проклятые немцы, говорите скорей. Все отдам, последнюю шкуру спущу с себя, только скорее. Ну, ну…
Незнакомец встал. Он почти доставал до потолка головой и качался, как пьяный.
— Проклятое зелье. Ну, живо. Я же сказал, что все отдам, не обману.
Он покачнулся и захрипел.
— Скорее, скорее, все, целое царство отдам.
— Милые шутки, — засмеялся громко Лебенц и прошептал Гансу:
— Скажите, что вы несогласны уступить Марту.
Тот выступил вперед и заговорил голосом решительным и холодным:
— Сударь, вам угодно шутить, но бывают шутки, переходящие границы приличия.
— Я тебя! — зарычал незнакомец, разражаясь непристойной бранью и проклятиями.
— Потише, сударь, моя шпага усмиряла и не таких буянов, — перебил его Ганс.
— Ну, чего же ты хочешь? Я не могу больше. Измучили вы меня, проклятые, — и незнакомец упал в кресло.
— Царство, — шепнул Гансу Лебенц.
— Царство, — твердо сказал Вреден и, нагнувшись к незнакомцу, разглядел его. Вид его был ужасен, глаза налились кровью, лицо потемнело, зубы оскалились.
— Берите же, — захрипел он, — где твоя бумага?
Лебенц вытащил бумагу, но раньше чем отдать ее, заговорил торжественно:
— Помните, сударь, это не шутка. Если бы потом подумали вы силой, или просьбами, или хитростью нарушить договор, вы будете наказаны смертью той властью, в силе которой, надеюсь, вы убедились и от которой не охранят вас никакие полчища земных воинов. Помните же это.
— Знаю, ладно, — ответил незнакомец.
Лебенц надел очки и прочел последние слова договора: «Если же не исполню по сему, предаюсь во власть Люцифера, сиречь дьявола, казнюсь злой смертью и душу обрекаю вечным мукам. Исполню свято. Аминь».
Лебенц передал незнакомцу бумагу и перо. Нагнувшись через спинку кресла, Ганс ясно разглядел, как тот прямыми латинскими буквами подписал — «Petrus».
Взяв Ганса под руку, Лебенц вывел его на площадку и зашептал:
— Вы приведете фрейлейн вот в эту дверь. Вы должны заставить ее прийти и повиноваться. Она сумасбродная девчонка, смотрите, чтобы она не погубила нас. Я знаю, у ней нож, отнимите его, — и он быстро побежал наверх в свой кабинет. Ганс медленно поднялся за ним.
— Фрейлейн Марта, откройте, — постучал он в ее дверь.
Дверь тотчас открылась. Марта с распущенными волосами (Ганс в первый раз заметил странный золотой блеск их), в белом платье, со свечой в руках стояла на пороге.
— Милый Ганс, как я люблю вас, — выронив свечу, проговорила она и, высоко вскинув руки, обняла Ганса.
— Фрейлейн, я пришел за вами, — глухим голосом сказал
Ганс, слегка отстраняясь от объятий, которые жгли его и наполняли тяжелым волнением.
— Я никуда не пойду. Я люблю вас, разве вы, мой прекрасный рыцарь, мой жених, не любите меня…
— Я пришел за вами, — повторил Ганс.
Марта молчала.
— Во имя вашей любви ко мне, — сказал Ганс.
— Во имя моей любви, — прошептала девушка.
— Я пойду, — громко сказала она, решительным движением выхватив тонкий, длинный нож, бросила его на пол и пошла по лестнице. Ганс следовал за ней. Он открыл дверь, указанную Лебенцем, и ввел девушку в большую комнату, посреди которой в темноте выступала под высоким балдахином на возвышении широкая кровать. Оставив Марту в темной комнате, Ганс прошел в круглую столовую. Петр сидел в кресле.
— Пожалуйста, — холодно сказал Вреден.
Петр встал и, шатаясь, пошел к двери, тяжело дыша. Ганс сам раскрыл перед ним дверь и сам закрыл ее.
Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Только через минуту раздался странный безумный крик, на который Ганс невольно сделал шаг, но, опомнившись, зашатался и упал на кресло.
Уже угли догорели в камине, а Ганс сидел неподвижно и в комнате было тихо. Наконец там зашевелились, хлопнула дверь, и кто-то быстро побежал по лестнице. Вспомнив предостережение Лебенца оберегать гостя, Ганс зажег свечу и вошел в комнату. На постели, раскинув руки, в грязных ботфортах, с открытой волосатой грудью, с всклокоченными волосами, лежал император. Он хрипел. Ганс поднес свечу к самому лицу его, но тот не поднял тяжелых синих век. В ту же минуту из другой двери мелькнуло белое платье Марты.
— Что вы хотите сделать, — крикнул Вреден и схватил ее за руку.
— Пустите. Я убью его, и все будет забыто. Мы уедем далеко. Да, да, — зашептала она.
Вреден отпустил ее руку. Она минуту смотрела на спящего, потом обернулась к Вредену. Около рта ее была пена, глаза блестели, платье было разорвано, руки и шея обнажены.
— Куда вернее удар? — зашептала она, улыбаясь, как безумная. — Вот сюда.
Она поднесла руку к груди Вредена, несколько минут прислушиваясь, как бьется его сердце, и вдруг, быстро отдернув руку, другой ударила его прямо в сердце тонким, длинным ножом. Не крикнув, Ганс Вреден упал, и кровь, брызнув, потушила свечу, которую он крепко еще сжимал в руке.
Лежавший на постели хрипел и сквозь зубы бормотал во сне:
— Преображенцы, ко мне!
Март, 1910 г. Парахино.
Источник: «Рассказы» (Кн. II. СПб.: Изд. Аполлона, 1912)