Избранные страницы русской журналистики начала XX века.
М., «ЧеРо», 2001
С. Н. Кривенко — известный публицист-народник, сотрудник журналов «Отечественные записки», «Русское богатство». Статья «Газетное дело и газетные люди» опубликована в журнале «Русская мысль» после смерти публициста в 1906 году, хотя написана была в 1904-м. Об этом журнал сообщил в редакционной сноске.
{* Эта статья является посмертной: летом Сергей Николаевич Кривенко скончался в Туапсе. В статье, как запоздавшей, есть незначительные анахронизмы. Мы постараемся собрать сведения хотя бы для краткой характеристики этого даровитого писателя и глубоко-симпатичного человека. В Русском Богатстве (№ 7) появился его некролог, написанный г. Южаковым, черствый и пристрастный, вызвавший справедливое негодование В. И. Воронцова (Поругание покойника, Речь, № 165 и 166). Ред.}
Несмотря на цензурные и разные другие неблагоприятные условия, газетное дело у нас замечательно быстро растет и развивается. Число столичных и в особенности провинциальных газет с каждым годом увеличивается, потому что увеличивается число читателей и растет спрос на газеты, в особенности на газеты дешевые. Значительная часть больших газет увеличивает формат до размера больших английских и американских газет, вводит иллюстрированные и другие приложения и начинает попутно издавать маленькие дешевые издания «Новости», «Биржевые ведомости», «Сын Отечества», «Слово» и др., которые расходятся в десятках тысяч экземпляров. Одна из таких маленьких газет, говорят, расходится теперь в 150 тыс. экз. И это в каких-нибудь три-четыре года.
Все это указывает на прилив совершенно нового читателя, который прежде газетами «не занимался». Сообразно с этим и газеты начали дифференцироваться на большую и так называемую малую прессу. Пяти- и четырехрублевые газеты приспосабливаются уже на всякую потребу, стараясь больше всего о разнообразии содержания, а специально уличные листки с их совершенно особой разухабистостью, сенсационными заглавиями, описанием убийств и уголовными романами имеют в виду городскую полуинтеллигенцию, до приказчиков, швейцаров и дворников включительно. Четырехрублевую ежедневную газету без значительного числа подписчиков и розничной продажи, как увидим ниже, издавать уже трудно; но теперь появилась недавно в Петербурге даже трехрублевая газета, предлагая которую газетчики кричат: «Русская газета, стоит только одну монету!» (т. е. 1 копейку).
Несмотря на недостаточное число школ, рост читателя несомненен, и несомненно также, что газета становится все более и более предметом насущной потребности не одних только богатых классов и интеллигенции, но и простого народа. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть, с каким нетерпением и какою разнообразною публикою ждутся на железнодорожных станциях поезда с газетами и как эти газеты быстро расхватываются. То же самое происходит и около почтовых контор в глухих городках, в стороне от железных дорог. Газеты сплошь и рядом выписываются вскладчину и читаются по очереди или вслух целыми группами. Положим, что главный притягивающий интерес представляла война, но та же война, после того как кончилась, несомненно посодействует не уменьшению, а лишь увеличению читателя, так как за это время образуется в массе людей привычка знать и следить за тем, что делается на белом свете.
Вообще эволюция газетного дела во многих отношениях чрезвычайно интересна и заслуживала бы не такой небольшой статейки общего характера, какую я пишу, а более обстоятельного исследования. Тут представляют интерес и читатель, приспосабливающийся к газетному чтению и начинающий требовать известного материала, и само издательство с его спешными процессами и значительным материальным риском, и газетные люди с их характерными особенностями и т. д. В газетном деле, например, гораздо ярче, чем в других областях, выразился процесс капитализации нашей литературы. В то время как одна группа экономистов доказывала, что этот процесс охватывает все больше и больше нашу народную жизнь и все экономические отношения, а другая возражала против этого, указывая, что капитализм насаждается у нас в значительной степени искусственно, в области наиболее близкой к нам, — наше газетное, журнальное и книжное издательство все более и более капитализировалось. Тут все условия были налицо: значительный и все более возраставший интеллигентный пролетариат, нуждавшийся в заработке, значительный и все увеличивавшийся спрос на печатное слово и близкий внутренний рынок, который также с каждым годом все расширялся. Теперь сами могут издавать свои произведения только авторы книг и брошюр, но и то далеко не все, вследствие необходимости затрат на издание и значительности комиссионных скидок, которых требуют книготорговцы (прежняя 20-процентная скидка теперь поднялась до 40 %% и более; издавать же такое периодическое издание, как ежедневная газета, совсем нельзя без более или менее значительного капитала. Например, маленькая четырехрублевая газета, уплачивая из этой суммы 80 коп. почтамту и неся другие обязательные расходы (на экспедиции, контору и проч.), должна уже оперировать собственно в издательском процессе (печать, бумага, гонорар) меньше чем на 3 руб. Очевидно, что для покрытия расходов ей необходим известный и довольно значительный minimum подписчиков и розничной продажи; а на большую газету расходов, конечно, еще больше. Всякой новой газете прежде всего необходимо рекламировать себя или хоть заявить о своем существовании, направлении, сотрудниках и условиях подписки. Объявления в других наиболее распространенных газетах стоят очень дорого. Если она пожелает сама разослать свои объявления, ей понадобятся адреса, которые, при всем их сомнительном достоинстве и происхождении (часто их похищают из типографий), находятся в руках торгующих ими предпринимателей, и за них приходится платить довольно дорого. Затем ей нужны телеграммы, которые также захвачены и монополизированы отчасти своими, а отчасти заграничными компаниями и предпринимателями и за которые также приходится недешево платить. Затем ей необходимо заручиться «бойкими перьями», которые создают успех газетам, а эти «бойкие перья» отлично умеют котировать себя на литературной бирже и обходятся дороже телеграмм и объявлений.
Можно поистине удивляться росту литературных гонораров за последние десять лет. Впереди всех идут некоторые беллетристы и фельетонисты. Лишь недавно мы видели в одной провинциальной газете почтительный расчет, что одному современному беллетристу за проданную им оптом какую-то вещь пришлось по 1500 р. за лист. Снилось ли что-нибудь подобное не только нуждавшемуся всю жизнь Достоевскому, но даже и получавшему хорошие гонорары Тургеневу и другим прежним писателям? С беллетристами идут голова в голову и некоторые фельетонисты, и еще неизвестно, кто побьет рекорд. Правда, таких гонораров немного, а гонорары остальных работников остаются на прежнем уровне или поднялись весьма мало; но рядом с прежними пятачками мы видим платы в 20—30 коп. за строку и другим «бойким перьям». Иначе не отдают или грозят отдавать свои произведения в другие редакции. А затем видим, что в газетном производстве начинают занимать все более и более видное место годовые и месячные оклады, гарантируемые особыми договорами или письмами издателей, причем встречаются и неустойки. На днях я узнал, что за заведывание политическим отделом в одной, вновь возникающей газете предположен оклад в 12 тысяч рублей (за одни только передовые статьи по иностранной политике, не считая компиляций и переводов из иностранных газет); а когда я удивился этому и сказал, что на такую сумму уж лучше было бы пригласить одного известного фельетониста, то мне ответили: «нет-с, он теперь меньше 25 т. р. не возьмет». Хорошо помню, как во время турецкой войны все удивлялись щедрости одного издателя, платившего своему военному корреспонденту 1,000 руб. в месяц; а теперь некоторые корреспонденты получали по 5 т. р. в месяц (не считая оплаты телеграмм) или 60 т. р. в год. Но военные корреспонденты хоть испытывают лишения и чем-нибудь рискуют, а газетные «бойкие перья» ничем не рискуют, кроме разве мировой камеры. Конечно, до своих вагонов и пароходов, подобно некоторым большим английским и американским газетам, у нас дело еще не дошло, но и все вышеуказанное поднимает расходы на новую газету до огромных цифр; а так как на первый год газета едва ли может рассчитывать на слишком большую подписку и обилие платных объявлений, то она должна иметь в виду в конце года дефицит.
Объявления представляют несомненно очень важную статью газетного дохода. Передо мной лежит брошюра г. Дигаммы «Зло нашей прессы», где автор высчитывает, что «Новое время» ежегодно «дерет с трудящейся бедноты» 130.291 р., с покойников 111.556 руб., с казны и общественных учреждений 378.144 р. и с остальных 462.664 руб., а всего «1.082.665 р. в год»[1]. Помнится, г. Суворин доказывал, что объявления выгодны только до известного предела, а затем начинают будто бы не окупать стоимости бумаги и обращаются в убыток. Допуская возможность подобного убытка, при известном количестве экземпляров газеты и данной таксе за объявления, я полагаю в то же время, что по воле издателя, приближаясь к этому рубежу, или приостановить дальнейший прием объявлений, или повысить таксу, что издатели и делают. Но в данном случае дело не в этом, а в том, что новая газета не может в первый же год рассчитывать на такое количество платных объявлений, какое могло бы составить существенную доходную статью, а потому довольствуется обыкновенно объявлениями, печатаемыми со значительной скидкой и иной раз совсем бесплатно (в видах привлечения платных объявлений), да объявлениями обменными с провинциальными газетами. Такого рода объявления, конечно, приносят только убыток. Я помню расчет покойного Д. К. Гирса для газеты «Русская правда» в 80-х годах: он полагал, что газету можно начинать с 40—50 тыс. руб. Приблизительно с такою же или даже меньшею суммой начинались в то время и другие газеты. Теперь не то: теперь считается рискованным приступать к большой газете, не имея 200—300 тыс. руб., да и этого может оказаться недостаточно. Одним словом, газеты становятся чисто капиталистическими предприятиями и требуют не меньших сумм, чем заводы и мануфактуры.
У нас в печати не раз встречались описания больших американских газетных фабрик с их огромными собственными домами, громадными типографиями и блестящей редакционной обстановкой; но, к сожалению, не было еще описания нашей крупной газетно-издательской промышленности, а между тем такие фабрики у нас есть, и число их обещает все больше и больше увеличиваться. Разве издание «Нивы», печатающейся с приложениями в сотнях тысяч экземпляров, не есть фабричное предприятие? Разве «Новое время» с его громадными ротационными и другими машинами, с его многочисленным контингентом служащих (конторщиков, метранпажей, корректоров и т. д.) и рабочих с разными учреждениями для них (пенсионная касса, школа и т. п.) не есть хорошо устроенная фабрика? Это — предприятия единоличные, но есть и акционерные; таковы, например, «Новости» и «Сын отечества», издававшийся акционерным обществом печатного дела «Издатель», к которому непосредственно примыкало крупное писчебумажное производство Пализена. Бумага собственного производства тотчас же шла в дальнейший оборот — в громадную собственную типографию, где перерабатывалась в две газеты, в «Живописное обозрение» и в книги. Других, меньших фабрик и заводиков сколько угодно как в обеих столицах, так и в провинции. Не пошли у нас только артельные, товарищеские предприятия, а те немногие из них, которые уцелели, к сожалению, совершенно утратили артельный характер и превратились также в предприятия в сущности чисто капиталистические: учредители превратились в хозяев, получающих правильную ренту и оклады, а настоящие работники и сторонние сотрудники — в простых рабочих, получающих сдельную или поденную рыночную плату (выдаваемую только по субботам, а по большей части помесячно), причем плата эта нередко ниже, чем в других изданиях.
Капитализация литературы имеет немало отрицательных сторон, так что даже и на то хорошее, что при этом делается, ложится какая-то особая тень сомнения или же прямо накладывается коммерческое клеймо. Так, например, Маркс, покойный издатель «Нивы», сделал очень хорошее дело: издал по очень дешевой цене целый ряд русских классиков и сделал таким образом их доступными широкому кругу читателей; но при этом он предварительно скупил у самих авторов или их наследников авторские права на изданные произведения и обратил их в личную собственность; а при таком условии правопреемники его вольны ограничиться изданным количеством экземпляров и новых изданий либо совсем не делать, либо приступить к ним лишь тогда, когда их личный издательский интерес опять совпадет с общественным, т. е. когда из первого издания на рынке ничего не останется и явится усиленный спрос на второе. Хотя издания делались на самой простой и недолговечной бумаге, но читатель их все-таки бережет. Затем, выпуская эти издания приложениями к «Ниве», издатель обратил их в приманку для совсем другого товара, который без этого не шел бы так ходко, а с этой стороны едва ли есть расчет повторять одни и те же приложения. Между тем через известное число лет к некоторым авторам может ослабеть или даже совсем пропасть в обществе необходимый интерес, может быть утрачена всякая живая связь с ними, наконец и сами они могут устареть и слишком далеко отстать от современности, так что за ними останется только исторический интерес. Вообще скупка авторских прав в одни руки да еще на столь продолжительные сроки (до 50 лет) едва ли желательна, как и всякая монополия.
Далее. Обращение газет в капиталистические предприятия может ставить их в такое положение относительно капитала, что они могут утратить независимость и начать служит ему и защищать его интересы, вопреки интересам более общим и высоким. Хотя подвиг печати, какой мы видим в некоторых ранее капитализовавшихся странах, у нас, к счастью, еще редко встречается, но мы стоим на прямом пути к этому прискорбному явлению, да и теперь нередко видим то защиту тех или иных сомнительных предприятий и железнодорожных направлений, то подлаживание к известным нужным ведомствам и небескорыстный избыток сервилизма, то прямую погоню за казенными объявлениями и т. п. Мелкое взяточничество, какое практикуется некоторыми отдельными представителями прессы, также не составляет еще пока распространенного явления, но и оно, по-видимому, пустило уже корни и обещает расти. А особенно неприятно в нашем новом газетном обиходе то, что большинство газет начинает все меньше и меньше придавать значение высшей литературной стороне дела — внутреннему идейному содержанию и последовательности убеждений (чем так дорожат журналы), отдавая предпочтение газетной бойкости, так называемой злободневности, стремлению угодить публике и т. п., чисто практическим целям и соображениям. Только лишь немногие газеты не впадают в противоречия и дают себе строгий отчет во всем сказанном; большинство же прямо говорит: лучше ошибиться, чем запоздать и печатать завтра то, что другие напечатают сегодня. А отсюда происходят: во-первых, то, что читатель утрачивает доверие к печатному слову и все чаще начинает говорить: «а может быть газеты врут», и, во-вторых, шаткое слово вообще на него не так действует, как слово убежденное и непоколебимое. Мало того, сами пишущие понемногу привыкают к поверхностному и шаблонному отношению к жизни; а шаблонные мысли, шаблонные чувства и слова, падая как горох или штампованные пуговицы на газетный лист, производит лишь шум и не доходит до глубины читательского сознания и сердца. Даже авторы, склонные к чувствительности и пишущие горячие маленькие фельетоны и статейки, напоминают защитников по назначению или тех образцовых плакальщиц, которые, согласно ритуалу, голосят над покойниками. Нигде нет такого многословия и пустословия, как в некоторых наиболее типичных газетах. Выработался даже особый пустословный стиль, наподобие канцелярского, состоящий из общих мест и фраз, от которых можно по меньшей мере стать, пока соберешься, на эти дела, о котором идет речь. Если эта суть в вершок, а прелюдия в версту, то от этого может ли разболеться голова. Говоря все это, я отнюдь не имею в виду замалчивать хорошие стороны нашей газетной прессы, в которой, несмотря на искусственный отбор редакторов и издателей, все-таки гг. Грингмуты, Мещерские и Крушеваны составляют лишь незначительное меньшинство, и которая в общем своем составе держит, хотя бы и шаблонный, но все-таки порядочный прогрессивный тон, а в такие трудные моменты жизни, как, напр., настоящий, способна даже к объединению и единодушию. Относительно провинциальной печати нельзя также забывать о том поистине ужасном цензурном положении, в каком она находится. Тем не менее, ни испытания эти, ни несомненные заслуги не снимают еще с печати всех грехов, и чем их будет меньше, тем лучше. К тому же, в данном случае дело идет вовсе не об одних только газетах, а и о читателе, который незаметно привыкает к этим грехам и сам начинает так же относиться к жизни и к печатному слову.
Газеты у нас читаются или, вернее, просматриваются по большей части на лету, между чаем и утренними делами, и главным образом для того, чтобы стоять в курсе дня. Прежде всего читатель ищет телеграмм или покойников, затем заглядывает в действия или распоряжения правительства, потом просматривает хронику и заголовки статей и отделов, чтобы не пропустить какого-нибудь «белого слона», т. е. чего-нибудь выдающегося, сенсационного, о чем будут говорить. Если есть время, то просматривается и общественный фельетон, а нет — так оставляется до послеобеда или до вечера, чтобы пробежать его на сон грядущий.
Когда вы встречаетесь с людьми в канцеляриях или летом в вагонах пригородных дорог и слышите их разговоры, то безошибочно можете сказать, что из них какую газету просмотрел и каким материалом запасся. И так до следующего дня, а там опять то же. Отношение, можно сказать, легкое. Это не чтение с необходимым обдумыванием прочитанного, а именно только просмотр, производить который, при некотором навыке, очень легко. Театралы интересуются в газете преимущественно театральным отделом, спортсмены — спортом, имеющие процентные бумаги — биржей и т. д. Деловые люди говорят в свое оправдание, что теперь газеты становятся так велики, что добросовестно все их прочитывать трудно, но так как большинство, и они в том числе, большие газеты предпочитают маленьким, то не менее трудно ответить на вопрос: что с этим делать? Очень возможно, что газеты впоследствии обратятся к кратким конспектам каждого No, которые будут печататься на первой странице. Отчасти мы это уже и видим в редакционных предпосылках к большим статьям и в краткой передаче содержания наиболее выдающихся телеграмм. Но, повторяем, только что отмеченное нами чтение газет объясняется также и тем, что газеты утрачивают общелитературный интерес, сами превращаются в скучную хронику скучной русской жизни и наполняются слишком большим количеством мало кому интересного балласта. Пикантные фельетоны, которыми некоторые газеты пытаются подвеселить и приправить сырой материал, конечно, прочитываются, если они содержательны и остроумны; а если в них только одно переливание из пустого в порожнее, то читатель с совершенно достаточным основанием зачисляет также в балласт. Заграничные газеты стоят в этом отношении в гораздо лучших условиях: там они являются необходимыми спутницами политической жизни — предвыборной агитации, парламентских прений, предварительного обсуждения очередных вопросов и т. д.; там ни одна из политических партий не обходится без газет, и они являются для них первый и ничем не заменимым орудием борьбы. Потому и жизнь бьет из них ключом, пускай порою мутный, с примесью буржуазных, клерикальных и иных отложений, но во всяком случае ключом живым, который тут же, на глазах у вас, и очищается теми органами печати, которые желают видеть его безусловно чистым и направленным на общее благо. Не следует также никогда забывать о тамошней свободе слова, тогда как наши братья-писатели сидят на цензурной цепочке и могут касаться только предметов дозволенных, или же должны прибегать к Эзоповскому языку, который далеко не всем так удается, как покойному Щедрину.
Я мог бы указать на одного газетного фельетониста, который прекрасно и очень талантливо пишет о городовых и дворниках, но как только дело доходит до кого-нибудь повыше, так ничего у него не выходит. Ясно, что в одном случае он чувствует себя свободно, а в другом — происходит сердцебиение и ноги нейдут. Передышка, какую имела наша печать в течение нескольких месяцев, значительно оживила наши газеты, и они принесли несомненную пользу общественному сознанию, потому что вытащили на свет Божий такую массу беззаконий, злоупотреблений и произвола, о какой мы и понятия не имели или имели лишь самое смутное представление. Но так как это только начало дела, так как наши авгиевы конюшни отличаются необыкновенною обширностью, то весьма желательно, чтобы газеты дальнейшую ассенизационную работу производили с известною практической выдержкой и осмотрительностью. В этом отношении на первом месте должна стоять безукоризненная верность сообщений. Лучше не договорить, чем переговорить и в чем-нибудь ошибиться. С одной стороны, наша бюрократия, в качестве главной производительницы тех компостов, которые нужно завозить, зорко стоит на страже их и, конечно, будет обращать каждую ошибку в свою пользу, а с другой стороны — каждая такая ошибка и в глазах общества будет бросать тень на всю будущую работу печати: «уж не ошиблись ли опять?» будет думать и говорить обыватель. Обыватель наш, в своей безразличной и любящей спокойствие большинстве, необыкновенно склонен к всепрощению и забвению обид. Затем, очень важно также следующее: за последние годы накопилось не мало дурного и в таких областях, где этого дурного не могло бы быть при других условиях (наприм., в учительской среде, в земской деятельности и т. п.), а потону эти условия ни в какую силу нельзя упускать из виду, чтобы не впадать в еще более неприятные ошибки и не действовать в руку реакции. Тут не только необходимо отмечать эти условия, но и разбираться в описываемых явлениях и фактах, потому что в одних случаях люди действуют под давлением известных обстоятельств, а в других — на их место стали совсем другие люди, которые взяли их дело в свои руки и заведи свои порядки. Учреждение, по внешнему виду, осталось то же и вывеска на нем прежняя, а внутри — непотребство и все признаки кордегардии. Так пусть же хоть нравственная ответственность за это не падает на тех, кто в этом не виноват. К сожалению, ошибки в этом отношении не раз бывали; а зависят такого рода ошибки не от одних только местных корреспондентов, но и от недостаточной внимательности редакций. Здесь мы подходим к вопросу о пишущей братии — о газетных людях.
Газетный писатель также человек совсем особый, если не по темпераменту и складу ума, то по свойству самого дела, которому служит, и по привычке к нему. С развитием железных дорог, телеграфов, телефонов и проч. сфера человеческих сношений расширяется и вместе с тем ускоряется темп жизни. Тут долго думать и раздумывать нельзя; некогда наводить справки и по Гоголевски несколько раз исправлять слог. Статьи пишутся и посылаются в типографию буквально с непросохшими еще чернилами. Театральные отчеты, ночные телеграммы и некоторые репортерские заметки сдаются иногда во 2-м и даже 3-м часу ночи, а газете к 5 часам нужно уже быть готовой, т. е. нужно успеть все это набрать, дать просмотреть корректуру, послать редактору, сделать исправления, поставить на место в готовящуюся полосу и сверстать ее, сделать с нее несколько оттисков и опять дать их просмотреть корректору и ночному дежурному по редакции (для подписи), причем могут быть новые поправки, затем, нужно сделать и отлить с полосы стереотип и потом уж, наконец, приступить к печатанию. Когда же тут думать о какой-нибудь запятой, неудачной фразе или небольшой (а может быть и очень большой) неточности. Вместе с навыком быстро работать понемногу и незаметно образуется привычка небрежно относиться к работе и к печатному слову вообще. Отношение это становится все более и более ремесленным, когда работник интересуется не столько качеством, сколько количеством работы. Играет при этом очень большую роль также состав газетных работников, среди которых людей по призванию, знающих и образованных, сравнительно гораздо меньше, чем людей случайных, которые смотрят на газетную работу, главным образом, как на источник заработка. Случается у служащего человека дефицит — он пополняет его статейками; остался человек без места — он идет в газету и начинает промышлять репортажем. Скорее заработка нигде не найдешь, в особенности если Бог не обидел человека расторопностью и слогом. Тут вы встретите и неудачника или временно зануждавшегося студента, и доктора, приехавшего из провинции для диссертации, и отставного офицера, и выгнанного со службы телеграфиста, и бывшего тапера, и разорившегося купца-спекулянта, и помощника какого-нибудь частного поверенного по бракоразводным делам, выступающего когда нужно в качестве свидетеля и т. д.; рядом с людьми, окончившими университет, встретите людей совершенно необразованных; рядом с людьми безусловно порядочными, заслуживающими всякого сочувствия, встретите людей не только сомнительных, но и прямо темных, которые либо только прикрываются репортажем, а сами делают другие дела, либо из самого репортажа делают очень хорошую доходную статью, проникая таинственными путями в такие области и сферы, куда не всякий проникнет, и строго охраняя себя от конкуренции. Репортаж — это один из труднейших и неприятнейших газетных вопросов. Без репортерских сведений нельзя обойтись, а подобрать безупречный контингент репортеров чрезвычайно трудно. В репортерском деле сомнительные элементы, к сожалению, преобладают над порядочными, а последние оказываются недостаточно опытными и юркими. Многие, вероятно, помнят бывший несколько лет тому назад случай, когда из Петербурга были высланы несколько человек репортеров за взятки в летних театрах и садах; но, само собою разумеется, и в данном случае, как в других, подобная административная мера зла не прекратила. Опытные профессиональные репортеры продолжают брать и деньгами, и натурой. В некоторых случаях им и самим приходится платить за некоторые сведения; так, наприм., швейцар, показывающий репортеру книгу, в которой расписываются визитирующия высокопоставленные лица, непременно претендует на известную мзду; точно так же и маленький чиновник, узнающий разные секреты в канцелярии и сообщающий их потихоньку, нередко также не прочь от известного долевого участия в гонораре. В данном случае особенно интересны не репортеры, которые берут, а те — кто им дает хабару. Явление это оказывается очень распространенным, так что даже общественные и благотворительные дела не составляют исключения. Вот, наприм., случай в одной газете, желавшей организовать репортерскую часть на безупречных основаниях и пригласившей для этого несколько человек молодежи. Открывается благотворительная выставка и едет туда от газеты один из этих новых репортеров. Встречает его устроительница выставки — высокопоставленная дама и начинает показывать выставку. Обошли первый зал, дама останавливается около одной уединенной витрины и подает репортеру 25 р. Тот конфузится и спрашивает: «это зачем же?» Дама отвечает: «так полагается, все берут и вы должны взять». — «А я, извините, ваше в--ство, не беру», говорит репортер и категорически отказывается. Тогда дама прячет 25 р. за свои широкий пояс и передает репортера одному из распорядителей выстаки, который проводит его по остальным залам и провожает до выгона. Приезжает репортер в редакцию и рассказывает о приключении. Все смеются. Но вот, приготовив перо и чернила, чтобы дать отчет о выставке, молодой человек выходит в прихожую, где повесил пальто, за папиросами и тотчас возвращается оттуда крайне смущенный — с папиросной коробочкой в одной руке и с 25-рублевой бумажкой — в другой. Каким образом последняя попала в карман его пальто — неизвестно. Для выяснения этого обстоятельства он просит секретаря редакции съездить вместе с ним опять на выставку. Едут и тотчас же все разъясняется: распорядитель, который провожал его, думая, что он только конфузится, но все-таки не откажется от положенной мзды, положил ему ее в карман потихоньку. Дело ограничилось возвращением денег и соответственным нравоучением, на которое сконфуженный распорядитель только одно твердит: «войдите, пожалуйста, и в наше положение, как же нам-то быть, ведь полагается, все…» и т. д.
Репортеры в газете — это нечто вроде разведочной команды, за которою нужно смотреть в оба, чтобы не попасть в какой-нибудь самый неприятный просак. И подводят по большей части газету не столько плохие, сколько порядочные люди — своим легковерием, поспешностью, недостаточною обстоятельностью, незнанием предмета и т. п. Отчеты о лекциях и заседаниях так называемых ученых обществ сплошь и рядом так передаются, что лекторы и докладчики не узнают того, что говорили. Некоторые репортеры так наловчились писать, что вы не сразу узнаете, что пишет человек, совершенно не знающий вопроса, о котором пишут. Прежде чем писать, он прислушивается к тому, что говорят, спросит кого-либо из знающих людей, и выходит нечто похожее на действительность, а затем, для пущей убедительности, блещет латынью — urbi et orbi, tuti quanti, numina sunt odiosa и т. д. Вот вы и думаете, что пишет человек знающий, а между тем он же может смешать С. Прюдома с Прудоном и объяснит вам, что произошло это потому, что о первом он ничего не слыхал, а о последнем слышал; может слова Туган-Барановского вложить в уста Марксу и сказать, что это все равно, так как они одной школы, а когда вы с естественным недовольством скажете, что это вовсе не все равно и выскажете предположение, что, вероятно, он недостаточно знаком с Марксом, то и он тоже с неудовольствием вам ответит: «а чорт его не читал, целых три тома такой скуки»… Придя с лекции о гипнотизме, он может описать состояние каталепсии таким образом, что человек лежал горизонтально в таком положении, что одна только голова была на столе, а остальное тело было на воздухе; когда же вы скажете, что это физически невозможно, то услышите самый простой ответ: сможете это место выкинуть, если сомневаетесь". Сколько раз попадаются иногда в газетах буквально одни и те же сообщения; сколько лет, наприм., бегал в Рязанской губернии вырвавшийся из цирка тигр, который нападал на скот и людей и вообще причинял целый ряд неприятностей. Если не ошибаюсь, на него составлялись облавы и выезжали даже столичные охотники, причем никакого тигра, конечно, не находили. Но все это пустяки, которые ничьей чести не задевают и никого не оскорбляют, а есть и такого рода вещи. Сообщено же было недавно, что человек взял необыкновенно хищнический военный подряд, причем приведены были даже цифры подряда, а он между тем никакого подряда не брал. Или каково, наприм., положение человека, о котором пишут, что он умер, тогда как он жив. Такого рода сообщение было, наприм., об Е. О. Дубровиной, которая, слава Богу, и до сих пор жива; а также об А. К. Шеллере, за несколько дней до его смерти. Первая была здорова и встретила добрых знакомых (один, кажется, был с венком), пришедших с нею проститься, смехом; а второй был серьезно болен и, действительно, находился при смерти. Хорошо, что газету с этим сообщением просмотрели раньше и от него спрятали. Как же могут делаться подобные сообщения? А очень просто: бегает человек за новостями для нескольких газет, заходит в одну редакцию и видит на столе некролог труднобольного писателя, из чего заключает, что он умер (забывая о тон, что заботливые библиографы, как гробовщики, заготовляют некрологи заблаговременно), а потому спешит в другую редакцию и сообщает.
В погоне за новостями и сенсационными известиями репортеры вообще частенько пересаливают. Новостей сплошь и рядом никаких нет. Некоторые области, как мы упомянули выше, захвачены и ревниво охраняются несколькими опытными репортерами; в других бывает затишье, как, наприм., летом в канцеляриях, а зимою в загородных садах. И вот репортер должен что-нибудь изобретать. Чаще всего, пользуясь каким-нибудь вопросом, он обращается в интервьюированию и начинает ездить по разным известным лицам до о. Иоанна кронштадтского включительно. Русские не привыкли еще к подобным опросам и всячески от них уклоняются, а официальные лица прямо прячутся и бегают от репортеров, точно от дождя или от кредиторов. Так спрятался, наприм., в день 25-летняго юбилею бывший товарищ министра нар. просв. Лукьянов. В одной газете обидчиво было сообщено, что «представителей прессы, по распоряжению хозяина-юбиляра, не пустили даже в прихожую». Конечно, это обидно; но, с другой стороны, войдите и в положение человека, который не хочет праздновать своего юбилея, заперся дома и принимает только друзей и близких знакомых, а тут вдруг является неизвестный «представитель прессы», который будет задавать самые скучные или щекотливые вопросы и, может быть, просидит часов пять, слушая все разговоры, чтобы передать их завтра в газете. Ведь не скажешь же ему: «м. г.! позвольте нас отдохнуть»… По-моему, гораздо хуже поступают те господа, которые отказывают в справках по общественным делам и вопросам, или когда является с подобною просьбою репортер в ним на службу, то зовут какого-нибудь столоначальника отделения и говорят: «дайте там ему что-нибудь, чтобы отвязался»; а те и дают такие сведения, которые никуда не годятся. Благодаря этому, сплошь и рядом в газетах появляются сообщения о вопросах давным-давно уже рассмотренных и решенных, как о чем-то новом, только подлежащем еще рассмотрению и обсуждению, и старая новелла ходит по газетам иногда года три, а то и больше. Точно так же сообщаются нередко и такие сведения, которые не касаются сущности дела; а в таком случае, если вопрос почему-либо признается неудобным к оглашению, то не лучше ли прямо отказать, чем устраивать подобные бюрократические мистификации.
Вообще то, что приносят даже самые добросовестные репортеры, нуждается во внимательной проверке. В собираемых при таких условиях сведениях бывает столько лишнего и сомнительного, что редакции оказываются вынужденными некоторые сообщения значительно совращать, а другие и совсем выбрасывать, в великому огорчению собирателя, для которого каждая строка дорога. Когда строчки пишутся для строчек, то операции и ампутации эти не могут быть особенно обидными, так как делаются по необходимости и регулируют только чрезмерный разлив словесности; но когда человек от всего усердия ходил по канцеляриям, кланялся там и самым добросовестным образом записал все, что ему сказали, то это обидно. Репортерский заработок для начинающего добросовестного человека — очень горек, пока он не напрактикуется и не научится даже самого о. Иоанна кронштадтского превращать в строчки. Строки в газетном деле играют весьма большую роль. К ним чувствуют слабость не только злополучные репортеры, но и передовики, и хроникеры, и фельетонисты, и даже беллетристы. Обратите внимание, какое распространение получила теперь красная строка и сколько расплодилось писателей, которые не только каждое предложение, но и чуть ли не каждое междометие и предлог пишут с красной строки, сопровождая их многоточиями. Тут со стороны самой пишущей братии как нельзя нагляднее сказывается чисто товарное отношение в своей работе. Процесс капитализации крестьянской жизни и хозяйства, о котором спорила интеллигенция, не только еще не выразился, но, вероятно, и не так скоро еще выразится с такою рельефностью и полнотою, как процесс капитализации литературы. Если тут и происходит некоторая смесь и недостаточная определенность положений (вроде того, наприм., что в то время, как известные группы интеллигенции, по источникам существования и характеру заработка, соприкасаются с четвертым сословием, в преобладающем своем большинстве наша интеллигенция — и по источникам существования, и по привычкам, и образу жизни — ближе всего подходит в третьему сословию), то сущность дела от этого не изменяется: литературный труд остается сдельной, поштучной или поденной наемной работой, а литературное произведение — товаром. Там начинают смотреть на дело не только издатели, но и авторы. Доказательств этому можно было бы привести очень много, но я думаю, что в этом нет надобности, а потому ограничусь лишь выдержками из нескольких лежащих передо мною писем в одну из газетных редакций, причем не буду называть, конечно, авторов.
Вот, наприм., одно письмо, отличающееся скромностью и очень убедительной мотивировкой:
«Согласно данному вами слову немедленно пропустить какой-либо эскиз, покорнейше прошу вас, не откладывая, сами лично прочтите прилагаемый интересный эскиз и пропустите его в завтрашнем No, чтобы я мог во вторник получить гонорарчик. Крайняя нужда одолевает»…
Второе письмо более решительно:
«Последнюю мою статью вы напечатали не на второй странице, где была первая, а на третьей. А там, хотя шрифт по виду и такой же, но букв в строке больше: я сосчитал и вышло больше на целых 5 букв. Следовательно, за последнюю статью мне придется дополучить 3 руб. 25 коп. Благоволите сделать соответствующее распоряжение. Позволяю себе добавить, что пятачковый гонорар, которого вы придерживаетесь, давно уже выводится в мало-мальски солидно поставленных редакциях, так что если бы вы платили, наприм., 10 коп., то и авторов, и себя избавили бы от мелочных расчетов. У меня написаны еще две статьи (о том-то) и сегодня кончу третью. Напишите, нужны ли они вам? Но имейте в виду, что этих статей я меньше 10 коп. не отдам». Пометка редакции. «В контору. Проверьте расчет, и если он верен, то произведите доплату. Относительно новых статей ответа не будет».
Третье письмо:
«Посылаю вас очерк для „маленького фельетона“, который мне очень удался и из которого вы увидите, что я умею стучать в грудь читателя. Но неужели и за такие статьи будет все тот же гонорар?!»
Четвертое письмо по поводу проспекта исторического романа (еще не написанного), предложенного автором в размере приблизительно 50 фельетонов. Редакция сказала, что это многовато, а автор отвечает: «Роман можно будет, пожалуй, сократить, но не на половину, как вы говорили, а фельетонов на 10… И при этом придется поступиться одним из интереснейших эпизодов с двумя убийствами, что роману причинит изъян да едва ли будет полезно и для газеты, так как интерес с каждою страницей растет, читатель с нетерпением будет ждать продолжения, а тут вдруг внезапно все оборвется».
Пятое письмо — о стихах — пишет человек с высшим образованием: «Прошу вас известить о размере minim’ального и maxim’ального гонорара за стихотворения. О качестве моих виршей лучше судить по предварительном их прочтении. Добавлю, что по некоторым обстоятельствам, эти свои вирши я могу продать только оптом, не менее тридцати штук за раз».
Как видите, тут и выражения чисто торговые: в розницу товар не продается, а только оптом.
Следует сказать несколько слов еще об одном явлении, также весьма характерном для газетного дела. Только что указанное отношение самой пишущей братии в печатному слову, которое чувствуется читателем в оттенках мысли и между строк, как и вся вообще экономическая и литературная постановка газетного дела, не могут внушать в себе необходимого уважения. И газеты и газетные люди, в большинстве случаев, действительно, не пользуются таким общественным уважением, каким должны были бы пользоваться. В этом отношении чрезвычайно интересно было бы сравнить читательские письма, которые пишутся в журналы и газеты. Писем этих очень много, их пишут по разным поводам как культурные, так и простые, еле грамотные люди, и мне кажется, что и в поводах и в самом тоне этих писем есть значительная разница. Вот, наприм., какое грубое и развязное письмо было недавно получено одной петербургской газетой: «М. г. г. редактор! Газета ваша все подъезжает под земских начальников и хочет их обремизить. И то не так, и другое не так. А по нашему: не тваво ума это дело. Коли они заведены и поставлены, то не смеишь рассуждать. я городской мещенин, но живу всегда вдеревне по комерческой части и магу засвидетельствовать хоть под присягой, что мы свет Божий увидели стех пор, как стали земские начальники. В деревнях стало тихо, есть кому пожалитца и есть кому взыскать. А по вашему это не хорошо… А кулаком по языку за это хочешь? Прямо по харе» и т. д.
Журналы, насколько мне известно, таких грубых писем не получают. Хотя там другой читатель, но я думаю, что и столь развязный «мещенин» не во всякое место пошлет такое письмо. Вопрос об отношении читателя к газетам очень важен, гораздо важнее, чем, может быть, покажется с первого взгляда. Неуважительное отношение началось не со вчерашнего дня и большинством наших газет, в особенности вновь возникающих, совершенно не заслужено. Этому предшествовал многолетний горький опыт и целый длинный ряд самых не возможных положений, в каких находилась наша периодическая печать. Вспомните наших первых газетчиков, вроде Булгарина и Греча, наши епархиальные и губернские ведомости с их неофициальным отделом, наших официозов в западном крае, вспомните целый ряд газет, вроде Вести, Берега, Минуты, Светоча и т. д., целый ряд изданий, получавших прямые или косвенные (в виде газетных объявлений) субсидии, вспомните знаменитые щедринские газеты Чего изволите и Красу Демидрона с их девизом — «можно не соглашаться, но должно признаться» и с их корреспондентами и сотрудниками — Подхалимовыми, Тряпичкиныни и т. д.; вспомните, наконец, как недавно еще газеты разрешалось издавать только совершенно особого рода «патриотам» и как профессора и настоящие писатели в редакторском звании не утверждались, а ростовщики, ломбардные деятели и даже чиновишки сыскного отделения утверждались. Разве при таких условиях могло создаться уважение к печатному слову? Нужно поистине удивляться, что наша печать сохранила еще душу живу, ту долю порядочности, какою отличается большая часть газет. Процесс капитализации литературы также нельзя считать моментом безусловно благоприятным в этом отношении. Капиталист прежде всего видит в газете деловое предприятие или орудие для поддержки других своих дел и может, конечно, оказывать известное давление на независимость мысли. Сообразно с этим известная часть читателей начинает видеть в газете прежде всего коммерческое предприятие, а в пишущей братии — наемников, которые, как мельницы, сегодня могут вертеться в одну сторону, а завтра в другую, которые, обличая какую-нибудь неправду, на самом деле имеют в виду нечто другое или сводят личные счеты и которых всегда можно купить. Отсюда гонение на корреспондентов и других представителей печати, несмотря на то, что когда дело доходит до суда, то разве только в редких, исключительных случаях печать оказывается неправой. Трудно со всем этим бороться, но бороться необходимо, и газетные работники должны вести эту борьбу, ни на одну минуту не забывая завещания Салтыкова относительно высокого значения «писательского звания».
- ↑ Стр. 16. Диаграмма: «зло всей прессы. Газетное ростовщничество, обирание трудящейся бедноты и скрытое взяточничество». Спб., 1904 г.