Андрей Зарин
правитьГаер
правитьКрошечная Нина была больна, совсем больна. Доктор объявил, что сегодня вечером с ней должен быть кризис и при этом так покачал головою, что лица отца и матери вдруг побледнели и приняли растерянное, испуганное выражение.
Нина лежала в своей постельке недвижно, как трупик, и только тяжелое, со свистом вылетавшее дыхание показывало, что в ней теплится искра жизни.
В комнате было полутемно. Наступил ненастный вечер, и слабый свет ночника едва освещал две скорбные фигуры, склонившиеся над детской постелью. За окном шумела вьюга; где-то у соседей звучал рояль и в полутемной комнате словно не вечерний мрак, а тоска, унылая тоска злого предчувствия сгустилась во всех углах, повисла в воздухе и, казалось, шуршит своими невидимыми крыльями.
За стеной пробило шесть часов. Молодая женщина вздрогнула и выпрямилась.
— Милый, — сказала она мужу ласковым шепотом, — тебе пора!
Он еще ниже склонился над кроваткою где страдала крошечная Нина. Молодая женщина тронула его за плечо.
— Милый, пора! Хуже, если они пришлют за тобой!
Мужчина с благоговейной любовью поцеловал горящее личико ребенка и выпрямился. Его красивое, мужественное лицо было грустно до боли. Он провел по нем рукою, вздохнул и сказал:
— Да, Клара, пора! Твоя правда: хуже, если они пришлют за мною. Изверги! — прибавил он с горечью, — я умолял их, я говорил про Нину. Разве я так нужен? — Кулаки его гневно сжались.
Клара положила ему на плечо руку.
— Сегодня ведь у него бенефис. Тебя любят и выставили, как приманку.
— У всех должно быть сердце. Они были отцами…
— У толпы нет сердца, — сказала тихо Клара.
Он молча собрался. В ручной сак он положил костюм, туфли, платок; потом оделся и снова подошел к кроватке.
— Иди! — желая окончить муку, торопила его Клара. Он еще раз поцеловал свою дочку, единственное сокровище его на земле, и потом обернулся к Кларе.
— Так помни! — сказал он, — я буду ждать.
Она кивнула ему
— Если она очнется, сейчас же… Если нет, если… — голос его дрогнул, — беги тоже, а то у меня сил ждать не будет!
Она снова кивнула. Он надел шапку и в дверях сказал:
— Здесь близко. Смотри же!..
Ненастная мгла окружила его, едва он вышел на улицу. Резкий ветер с силою бросал ему в лицо холодный мокрый снег, залеплял им глаза, уши и рвал на нем пальто, стараясь расстегнуть полы. Но он не замечал непогоды. Он весь был погружен в тревогу о дочери, а потом думал о людях с каменными сердцами.
Он был гимнаст и служил в цирке.
Им дорожили, его имя собирало публику, и директор цирка даже льстил ему, но когда он сказал, что его дочь больна, что ему трудно работать, чувствуя тревогу в сердце, этот директор тотчас указал ему на контракт. Он не согласен, чтобы от болезни трехлетней Нины у него упали сборы.
— Я для вас на все пойду, Антон Павлович, но этого не могу. Что с нами будет? Публика привыкла удивляться смелости сеньора Гравелотти и я не в праве, да-с — не вправе отказать ей в этом!
Гравелотти возмутился и не пошел, но в тот же вечер за ним пришел пристав, и директор сказал:
— Ей Богу, что за охота нам ссориться? Ведь я имею право, и сказал, что не поступлюсь им.
О, он был совершенно прав. С какой стати ему терять рубли из-за болезни какой-то девчонки! Это даже странно: ну заболей сам, а то дочь!
Директор возмущался, беседуя на эту тему с приставом, я пристав сочувственно вздергивал плечами.
— Помилуйте, там жена заболеет, а там сын, а артист не ходи, а директор, ему плати да терпи убытки! Где тут смысл? Где правда?
И пристав подтверждал, что нет тут ни смысла, ни правды. Антон Павлович, по афише сеньор Гравелотти, вошел в цирк уже в разгаре представления. Он прямо по коридору прошел в конюшню, оттуда в бутафорскую и к себе в уборную. Цирк был полон. До него доносился крик, зрителей и рукоплескания.
Едва он вошел в уборную, как следом за ним влетел директор.
— А дорогой мой, пришли! — заговорил он весело, — очень рад, очень рад. А я уж посылать за вами хотел. Ну, что ваша дочка?
— Умирает, — глухо ответил Гравелотти и отвернулся. Директор смутился.
— Вам выходить, — сказал он просительным тоном, — вы уж оправьтесь. Сейчас Анжелика, потом Карл с собакой, а потом… Ну, до свиданья, дорогой! — и он убежал.
Антон Павлович стал медленно одеваться. Он натянул трико, надел майку, потом корсаж, подтянул пояс, обулся и, засунув за пояс платок, пошел вниз.
Все уже знали об его горе и сочувственно сторонились, стараясь не обеспокоить его ничем. Даже конюхи отодвигали лошадей, когда он переходил конюшню.
Он прислонился к стене и с тупою покорностью ждал, когда директор, он же и режиссер, укажет ему выход. До него снова донесся рев толпы и он горько усмехнулся. Вот люди, которые пришли развлечься за свой целковый, а ты умирая должен веселить их. Им нет дела до твоих страданий.
Из-за занавеса прибежал пудель, за ним в балахоне клоуна выбежал Карл. За занавесой хлопали и кричали «браво». Карл с собакою убежал и снова вернулся.
На арену побежали служители. На время воцарилась тишина. Гравелотти стоял и думал, что там идут приготовления к его номеру, спускают трапеции, укрепляют турник, а у него, дома… Холодный пот облил его тело и он на миг потерял сознание…
— Вам выходить, — очнулся он от голоса директора. — Смелее, дорогой, куражу больше! Ну!
Привычным шагом Гравелотти направился к занавесу, привычным прыжком выбежал на арену и сделал традиционный приветственный жест,
Вокруг, сверху до низу, виднелись лица, лица и лица в воздухе недвижно висели трапеции. Арена была залита огнями, гремела музыка.
Все как и всегда. Когда-то раньше эта вся обстановка бодрила его, как звук горна кавалерийскую лошадь, теперь же на все это он смотрел бесчувственным взором.
И опять, привычным жестом он ухватился за канат и медленно поднялся к трапеции. Он сел на нее, вынул платок, вытер руки и привычным движением раскачался. Под ним, вокруг виднелись лица, тысячи глаз были устремлены на него.
Все как всегда. Прежде работая он напрягал все силы, чтобы заслужить одобрение этого зверя, толпы; теперь ему было все равно, и равнодушно, как автомат, он качался над бездною… Смерть или жизнь?.. Клара придет и принесет ему то или другое. Бледный труп или Нина, его Нина, лепечущая, тянущая ручонки, смотрящая на него своими чистыми как небо глазами…
И в то время, как эти мысли вихрем проносились в его голове, он качался над ареною, перелетал с трапеции на трапецию, вертелся на них колесом…
Потом он снова сел и вытер руки. Толпа кричала и хлопала. Ему наверх подали стул. Он приготовился к самому трудному номеру и вдруг… увидал Клару.
Она тоже встретила его взор и подняв голову с радостным лицом замахала платком.
Он в ответ вскрикнул так, что толпа вся наэлектризовалась. И он не обманул ее ожидания. Никогда еще он не был так решителен, смел и отчетлив в каждом своем движении. Зрители замирали от ужаса и потом разражались неистовыми криками восторга. И раз пять вызывали его потом, когда он уже спустился на арену.
Он выбежал из-за занавесы и весело кланялся и, ему казалось, что все знают об его счастье и поздравляют его и при этой мысли ему близка и дорога была эта кричащая толпа.
Наконец он освободился и бросился в уборную. Там, на скамье он увидел Клару. Она рыдала, колотясь головою в стену.
— Клара, рыбка моя! — воскликнул он, обнимая жену, — чего же теперь плакать. Радоваться надо, смеяться; побежим к ней!
Клара отшатнулась и посмотрела на него безумным взором. Он задрожал.
Клара зашевелила губами и снова зарыдала.
— Умерла, умерла наша крошка. Нет ее!
— Врешь! — закричал он неистово и упал без чувств…
Когда Нину опустили в могилку и они остались одни у свежей насыпи, он сказал Кларе, как бы просыпаясь от тяжелого сна:
— Ах, да! Я и забыл. Скажи, зачем ты меня тогда обманула?
— Я боялась, что ты сорвешься и убьешься о землю… тихо ответила она.
Первая публикация: журнал «Пробуждение», № 14. 1910 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.