Л. ГРИГОРОВ
правитьВ ЦАРСКОЙ ШКОЛЕ
править1930
править
I
правитьЯ и Васька лежим на траве около куста. Перед нами не торчат ни учителя, ни учительницы и никто не задает нам никаких вопросов. Мы смотрим в небо, в небе куражится солнце и греет нас. Осень еще не разошлась вовсю, земля еще теплая, и нам очень хорошо. .
За кустом небольшая могилка. В ней неглубоко закопаны наши полотняные сумки с книгами — с географией, историей, грамматикой и законом божиим. С книгами мирно покоятся и наши тетрадки.
Тишина. Солнце катится по небу…
Васька вдруг вскакивает на ноги. Он как-- то загадочно смотрит на меня. Я смотрю на него. Что такое он задумал?
— Колька! — кричит он. — У меня есть веревка!
Он уверенно шарит в своих карманах. Достает гладкий блестящий камень, еще другой, поменьше, потом поломанный перочинный ножик, грязный носовой платок. А где же веревка? Он достает еще кусок потертой газеты…
— Вот так фокус! — разочарованно бурчит он.
Опять роется в карманах, но в них уже пусто.
— Я потерял… а где я потерял?
Он смотрит на меня так, будто я знаю, где он потерял свою веревку. Я отрицательно качаю головой. Он быстро оглядывает поле, кусты… Потом ложится рядом со мной.
Я думаю о том, что Васька сделал бы, если б нашлась веревка? Ну, он после мне скажет. Я вспоминаю другую веревку. Она наверно в два раза толще Васькиной. Это страшная веревка. Мать на ней сушила белье, а отец употреблял совсем на другое дело. Он прохаживался ею по моей спине, и спина пела песни от боли.
Да, отец мой очень суровый человек. Когда он сердился, никому не было пощады. Ох, если бы отец знал, что я, вместо того чтобы сидеть сейчас в школе, валяюсь на траве и греюсь на солнце!.. Веревка тогда засвистала бы в воздухе… Хо-хо-хо, как весело пришлось бы мне! И добрая мать не помогла бы.
Мне делается страшно, когда я вспоминаю об отцовской веревке. А вот Васька ничего не боится. Ваське на все наплевать. Когда его бьют, он смеется. А когда меня — я кричу сколько есть сил, как поросенок. Я плохо учусь, и отец за это называет меня ослом.
— Осел дубовый! — часто кричит он мне.
Ну, что же делать, когда в школе так скучно!.. А главное. — там нужно отвечать уроки. Я никогда ничего не знаю. Я не знаю даже, где находится река Волга. Может быть, она на севере и впадает в Черное море? Когда учительница Наталья Ивановна предлагает мне поискать ее на карте, я тычу пальнем в небо. Она так и говорит:
— Ты, дурак, попал пальцем в небо!
Ну, и прекрасно! Пусть без меня обойдутся в школе…
А как хорошо, что со мной мой товарищ Васька!
— Вася! — обращаюсь я к нему.
— Что, Колька?
— А завтра куда мы пойдем?
— Сливы рвать.
— Опять?
— Ну, да. А то в поле скучно. Ни одной фрукты.
— А что мы будем делать со сливами?
— Есть.
— А живот? Зеленые же еще…
— Ну, посмотрим.
Мне вспоминается наша недавняя охота за сливами в чужих садах. Это весело — рвать сливы, но очень плохо, что они еще зеленые. Я наелся их — и так нехорошо сделалось. Живот чуть не треснул. А на базаре есть уже спелые. Их, должно быть, откуда-нибудь привозят. Кажется, из Англии.
— Я здорово есть хочу, — говорит Васька.
Мы отправляемся к ларьку, где продают квас и бублики. Ларек стоит ближе к городу, на главной дороге. Тут часто проходил дачный поезд. Мы его очень не любили. Нам казалось, что все вагоны поезда наполнены злыми шпионами, которые, увидев нас среди поля, донесут в школу.
Васька, впрочем, набирался храбрости и дерзко смотрел на пассажиров, которые выглядывали из окон вагонов. Он даже показывал им язык. А я отворачивался и выставлял свою спину. По спине труднее узнать. Но лучше было бы, если бы ларек с квасом и бубликами перенесли на другое место.
Мы идем к этому ларьку. Вдруг Васька останавливается.
— Слышишь?.. — шопотом говорит он.
— Что? — испуганно спрашиваю я.
— Э, глухарь! Поезд идет…
Я совсем пугаюсь.
— Давай спрячемся…
— Ну, вот еще!
Васька шагает бодро. Я — робко. Поезд показывается из зелени.
— Давай станем за дерево… За эту акацию…
— Становись! Я не хочу…
Нет, одному прятаться за дерево — не годится. Это — не по-товарищески.
— Отойдем хоть подальше от рельсов…
Но Васька идет прямо. Он задрал даже голову и не хочет никуда сворачивать. Поезд настигает нас. Я показываю спину. А Васька делает рожу пассажирам. Потом он еще показывает кулак. Какой он смелый!..
Поезд пролетает. Мы подходим к ларьку, берем по бублику. Теперь надо найти удобное место, чтобы спокойно позавтракать.
— Вон к тому дереву!
— Идет!
Дерево бросает густую тень. Мы в нее погружаемся. Бублики тают во рту. Васька громко чавкает. У него большой рот и крепкие зубы. Васька скоро остается с пустыми руками.
— Пить!
Мы ищем, где бы нам напиться. Нам повезло на одной постройке, у рабочих. Один из них дает нам чайник с нагретой водой. Чайник стоял на солнцепеке. Вода невкусная, но нечего делать. Напились. Рабочий задает нам вопрос:
— Куда вы бредете, ребятки?
— Мы никуда не… —начал было я, но Васька решительно перебивает.
— Мы бредем в Херсон, — говорит он.
Рабочий удивленно смотрит на нас. в --А чего вам надоть в Херсоне-то?
— К родителям идем, --мелет Васька.
— Во-он оно что! --проясняется рабочий. — Родителей, значит, утеряли… Э-эх, вы, несчастненькие! --Он сочувственно дергает запыленной бородой.
Васька не выдерживает и вдруг прыскает от удовольствия. Я тоже смеюсь. Рабочий вскинул плечи.
— Чего ж это вы такие веселые, ребятки?
— А чего нам робеть! — с задором заявляет Васька. — Идем! — командует он.
Мы оставляем постройку.
— Айда к морю!
— А книги?
Я киваю на куст, за которым на время погребены наши учебники. Васька морщится. Эти книги — несчастье для нас. Таскать их с собой — совсем опасно.
— Потом выроем, — решительно говорит Васька.
Я соглашаюсь, и мы отправляемся к морю. Глухими переулками, мимо дачных строений, мы добираемся до любимого моря. Оно красиво, в нем отражается небо, дали заманчивы, белеет парус, чайки реют, но все это нисколько нас не интересует. Нам это порядком надоело. Прыгать с камня на камень — куда веселее, чем любоваться гладью моря. Правда, играет свежий ветер, шумят волны, они бьются о берег, разбиваются в белую пену, которая шипит, как злая старуха.
Васька ищет красивые камни. Он говорит, что на берегу иной раз можно отыскать такой камень, который стоит дороже алмазов. Море их выбрасывает. Я с ним соглашаюсь, но не принимаю участия в поисках. А если и роюсь в камнях, то для того, чтобы найти среди них плоский и круглый и пустить его по воде. В этом я большой мастер. У меня камень делает больше десятка прыжков. Он просто плывет, как лодка.
— Давай купаться!
Мы раздеваемся и лезем в воду. Она уже немного холодная, но только в первую минуту. Мы ныряем, плаваем, кувыркаемся, обдаем друг друга брызгами, кричим, как ошалелые. Тела наши разгорелись, нам весело, мы себя не помним, шалим и дурачимся…
Вдруг Васька пугается. Он видит на берегу какую-то фигуру и кричит мне:
— Сергей Александрии!.. Ныряй скорее!..
Я, должно быть, белею от ужаса. Сергей Александрыч — наш учитель арифметики. Сергей Александрии — самый страшный человек на земле! Сморщенный, тощий, с выпученными глазами, лохматый и злой-презлой. Но как он очутился на берегу?!.. Я боюсь обернуться, стою по пояс в воде, а Васька уже нырнул, скрылся… Я ныряю за ним.
Но долго ли можно пробыть под водой? Долго ли можно не дышать? Мы — не рыбы, и сейчас же вылезаем из воды, будь что будет! Васька набирается храбрости и, обернувшись, смотрит на шагающую по берегу фигуру…
— Фью-ю!.. — свистит он, делая гримасу. — Это не Сергей Александрыч. Я обознался!
Я заливаюсь радостным хохотом.
— Одеваться!
Мы вылезаем из воды и быстро натягиваем на себя одежду. Вдали показывается пароход. Волны бьют сильнее, и ему, должно быть, нелегко бороться с ними.
— Пароход может перевернуться, — говорю я.
— Ну, и что ж… пойдет ко дну! — кричит Васька.
— А как люди? Что будет с людьми?
— Приплывут на берег.
— А те, кто не умеет плавать?
— На лодки сядут.
— А если лодок не хватит?
— Утонут!
— Страшно! Ой, как страшно!..
— Да тебе, Колька, все страшно! — храбро говорит Васька. — Ты плаваешь, как жаба. Три шага отплывешь и назад! Пловец!..
— Так я чуть не утонул на Троицу…
Мало ли чего! Э-эх!.. — восклицает он и смотрит на солнце. Оно уже опускается и золотит его лицо. —Домой, кажется, пора.
— А не рано ли еще? А что, если в школе еще занимаются?
Васька опять смотрит на солнце, думает и говорит:
— Пора!
Мы оставляем море. Шагаем к знакомому кусту, чтобы откопать книги. Васька вдруг остановился.
— Вот что, Колька, — серьезно говорит он. — Завтра мы пойдем в школу. Завтра не будет батюшки. А послезавтра он будет. Замучает! Мы не пойдем послезавтра, а пойдем завтра. Идет?
— Идет, Вася!
— Завтра, значит, в школу, а послезавтра за сливами!
— Обязательно! — кричу я.
Мы отправляемся по домам.
II
правитьМать встречает меня обычным вопросом:
— Ну, что, хорошо отвечал уроки?
Я говорю ей, что очень хорошо.
— А закон божий?
Нет, закона сегодня не спрашивали.
— А когда же тебя спросят?
— Не знаю.
— Вот удивительно! Учишься — и не спрашивают. Что это за школа такая?
Я молчу. Потом говорю:
— Дайте покушать.
Она дает. Я быстро проглатываю обед. Кончил. А теперь… Я рванулся, но услышал голос матери:
— Ты куда, Коля?
— Погулять!
— А уроки?
— Да я вечером, мама… Надо же отдохнуть когда-нибудь!..
— Скоро папа придет, смотри!
Отцовская веревка вдруг заболталась перед моими глазами… Но я не сдаюсь!
— Я буду тут, во дворе, мама…
— Сделай раньше уроки, говорят тебе!
Ах, да какие там уроки! Мне нечего делать. Ах!.. Я слышу веселые голоса… Они несутся со двора… Этот двор большой, там так весело, столько приятелей!..
Я хнычу.
— Сегодня нам ничего не задавали, мама…
— Как это не задавали?!.. — подскакивает она.
— Ну, да-а…
— Да что это за школа?.. Где это видано, чтобы не задавали уроков! Вот новости! А не врешь ли ты?
Она заглядывает мне в глаза. Я отворачиваюсь.
— Ну, конечно, врешь. Смотри мне! Садись сейчас, а то отец тебя посадит…
Опять веревка мелькает перед глазами. Я громко хнычу и сажусь за стол. Косой уходящий луч смотрит в окно, будто зовет меня во двор, голоса звенят, как колокольцы, такое веселье за окном!.. Мне хочется плакать. Но я достаю какую-то книгу из глупой полотняной сумки. Что это? «География Пу-- цыковича». Какой дурак этот Пуцыкович! Выдумал эту дурацкую географию. Ну, кому она нужна! Хорошо было бы сжечь ее!
Открываю книжку, гляжу в нее… Что же мне в ней учить? Что там теперь проходят? На чем остановились? Австралия… Сандвичевы острова… Лондон… Рим… Низменность… Плоскогорья… Азия…
Тихо в комнате. Мать куда-то вышла. Я захлопываю книжку. Смотрю в окно. Во дворе теперь пусто и тихо. Все товарищи выскочи ли на улицу. Там теперь гонки. Сашка, вероятно, опять всех обгоняет. Даже Гришку! Кто-то стучит каблуками по дикарям. Ага! Это отец идет с работы. Веревка!.. Я опять открываю книжку. Острова, моря и плоскогорья запрыгали перед глазами…
Отец входит. Он весь в красках. Он маляр. Из его рабочего костюма можно сварить настоящий бульон. Эта малярная работа здорово пачкает, маляры всегда так измазаны красками, что похожи на живую палитру.
Отец льет на руки керосин, трет одну об другую, берет мыло и просит полить воды. Мать льет воду.
— Скоро я кончу отделку магазина, — говорит отец. — Потом у меня навертывается еще одна работа.
Отец в хорошем настроении. Теперь самый хороший момент, чтобы выскочить на улицу. Я делаю беспечное лицо. Нет, я вовсе ничего не замышляю. Нахожу свою фуражку, но я не надеваю ее на голову. Я хочу только немножко выправить и почистить свою фуражку. Она не должна валяться где попало. Конечно!
— Дай мне чего-нибудь поесть, — говорит отец матери.
Она идет на кухню.
Отец расчесывает бороду. Волосы спутались, ему больно, он как-то скалит зубы…
Ну-с! Я иду к дверям… Но я никуда не ухожу. Я только хочу посмотреть, что делается во дворе…
— Коля! Ты куда?
Я не слышу. Я уже далеко от порога. Кто же услышит!
Трам-там-там! Я вылетаю на улицу с радостным визгом, как птица из клетки!..
— Сашка! Гришка! Володька!..
Да, гонки развернулись вовсю!
— Раз! Два! Трры!..
— Постой! Ты вырвался! Сначала!..
— Рраз! Ддва!..
— С дороги! Эй, ты, девочка!..
— А что на приз?
— Коробочка «Экстра!» "
— Идет!..
— Трры-ы!..
Четверо мальчишек — я с ними! — бросаются бежать изо всех сил. Мы летим, как будто за нами гонится страшный Сергей Александрыч или батюшка с законом божиим подмышкой…
— Браво, Колька!
— Гришка, нажимай!
— Финиш! Финиш!..
Последняя сажень!
— Колька!..
— Нет, я!
— Федька мне помешал!..
— Сначала! Еще раз!..
— Я не хочу! Я выиграл!..
— Давай со мной!..
— Идет!
— Рраз! Д-два!..
— Не выдвигайся!
— … Трры!..
Я возвращаюсь, полуживой от усталости.. Я просто не чувствую ног.
— Ты где был? — спрашивает мать.
— Я? Гулял…
— А уроки… как они у тебя?
— Да-а… я уже все знаю.
— Что ты там знаешь! Учи.
— Да, да, — благодушно вставляет отец. — Ты должен хорошо учиться. Тогда ты выйдешь в люди. Бери книжку.
Меня страшно клонит ко сну, но я послушно усаживаюсь за стол, открываю все ту же географию Пуцыковича. Смотрю на страницы. Все сливается. Слова книжки прыгают в глазах, точно играют в чехарду. Страны, государства, острова кувыркаются, пляшут, сливаются в одну кучу. Нет, я сейчас засну… И уже поздно. Завтра утром я повторю уроки.
— Учи!
Мать стоит надо мной и кивает головой на географию.
— Да, да, учи, — повторяет отец.
Ах, да что они ко мне пристали! Я захлопываю книжку и твердо говорю:
— У меня все готово!
— Ну, если все готово… ложись тогда спать.
Ложусь спать.
— Спокойной ночи!
III
правитьОх, как быстро пролетает ночь! Сколько это минут прошло? Кажется, одна минута проняла — и солнце опять поднялось и залило лучами другую половину двора.
Я проснулся, лежу в кровати и любуюсь озаренным солнцем куском двора, видным из окна. Как красив этот кусок двора! Он вылит из золота. Но какое чудесное это солнце! Из чего оно сделано? В самом деле, из чего сделано солнце? Учительница Наталья Ивановна до сих пор не рассказала нам — из чего сделано солнце. А батюшка все говорит: «бог создал солнце и звезды». А из чего же этот бог создал? Вытащил из кармана, что ли? И откуда взялся бог? Кто его создал? Батюшка очень сердится, когда его Васька спрашивает — откуда взялся бог. А учитель Сергей Александрыч, когда Васька спрашивает его, откуда бог взялся, ничего не отвечает, а просто щелкает длинными пальцами по васькиному лбу. Лоб Васьки трещит от его щелчков. И при этом Сергей Александрыч говорит:
— Дурак! Осел!..
На столе шумит самовар, он что-то рассказывает, и мне хочется сказать ему:
— Доброе утро!
Но, конечно, самовар не ответит мне. Он — предмет неодушевленный.
— Вставай же, Коля! — в третий раз говорит мать.
— Сейчас, мамочка!
Отца уже нет. Он встает очень рано. Только в воскресенье он поднимается в восемь часов. Я встаю, одеваюсь. Это у меня очень быстро. Раз, два! — и готово. Десять минут пробегают — и я уже шагаю в школу. Со мной книги в полотняной сумке, на которой какой-то веселый дядя намалевал зеленой краской смешного слона, мало похожего на того слона, что недавно показывали в цирке. Сумка бьет по ногам, она большая, книги в ней болтаются; в круглом пенале трещит ручка с пером, и трескотня ее мне очень нравится. Я бью ногой сумку, она далеко отлетает, и тогда ручка трещит еще сильней, а книги суетятся, точно пойманные мыши.
Около школы встречаются товарищи. Среди них есть веселые, краснощекие, есть и скучные, недовольные, будто не выспались. В школу шагают и девочки в синих платьях, с корзиночками в руках, в которых лежит завтрак.
Ага! Вот и Васька!
— Здравствуй!
— Здравствуй…
У Васьки слишком красное лицо. Он надулся как пузырь. Должно быть, ему крепко попало от родителей…
Мы входим в школу. Сначала идет большой двор, где можно развернуться и пошалить на переменах. Потом тянется длинный коридор. Для нас, учеников, существует только этот черный ход со двора, будто мы не белые, а черные. Нам строго-на-строго запрещено соваться в двери парадного подъезда, который выходит на улицу. Этот парадный подъезд только для учителя и учительниц. Ну, еще для важного батюшки, который сердится, когда его спрашивают откуда бог взялся. Батюшка сегодня не придет. Это очень хорошо!
В коридоре уже шум и гам. Что это столпилось так много учеников?. Школьный сторож Никита, высокий и тощий, как телеграфный столб, стоит посередине. Ого! Только-- что была драка. Никита развел двух учеников. Но они снова хотят наброситься друг на друга. У драчунов такие злые лица, они горят, как огонь.
— Не сметь! — кричит Никита.
Но какое ему дело до их драки? Они его не трогают. Вот еще! Ученики злятся на Никиту. Они страшно любят, когда кто-нибудь дерется, и сейчас подзуживают драчунов.
— Дай ему, Митька!.. Он тебе надавал!.. — кричат ученики.
У Митьки глаза на лбу, и он дышит, как паровоз. Страшно хочется ему оттрепать своего врага! Но сторож Никита действует решительно. Он схватил его так, что у Митьки, должно быть, затрещали кости.
— Что здесь такое? — раздается над головами громкий женский голос.
Мальчики и девочки вздрагивают. В коридоре появилась учительница Наталья Ивановна! У нее такой голос, что она могла бы стать ротным командиром, а лицо… трудно смотреть на него, когда оно краснеет и пухнет от злости. Страшная! Зрители разбегаются по сторонам. Драчуны мгновенно замирают: им теперь не сдобровать. Наталья Ивановна берет каждого за ухо, выворачивает мякоть как-то кверху, --это страшно больно, — ведет драчунов в конец коридора. Митька упирается, дергает головой… Она крепче сжимает его ухо.
— Угу-гу-уу!.. —заревел Митька.
— Молчать! — кричит Наталья Ивановна.
Другой мальчик, Петя Тулаев, идет спокойно. Он повыше задирает голову, чтобы не так больно было уху. Наталья Ивановна доводит драчунов до конца коридора и тут ставит их на колени.
— На колени, мерзавцы! — кричит она, и глаза ее сверкают, злые, как у гадюки.
Митька и Петька падают на колени, но Наталья Ивановна еще помогает им, — она тянет их уши к полу и еще раз выворачивает их мочкой вверх. Потом она оставляет мальчиков и, задрав голову, как победительница, идет по коридору. Мальчики и девочки смотрят на нее со страхом, как на разбойника. Вдруг она замечает меня и громко говорит:
— Колька!
У меня холодеет в груди.
— Ты что это не ходишь в школу?
Ох-хо-хо! Как это она помнит, что я три дня не был в школе!.. Учеников так много, можно, кажется, забыть.
— Ну, отвечай!
Она смотрит на меня, как на дикого зверя. Лоб ее сердито морщится.
— Я был… больной, Наталья Ивановна…
— Чем же ты болел?
— Я… я…
«Чем же это я болел?» Ах, это плохо, что я не придумал какой-нибудь болезни!.. Мне хочется провалиться в пол коридора.
— Ты не знаешь даже, что у тебя болело!
— Я-а…
— Вот что, — перебивает она. — Скажешь своим родителям, чтобы кто-нибудь из них завтра пришел в школу. Слышишь?
— Слышу… У меня голова болела…
— Смотри же мне! Непременно, чтобы кто-нибудь пришел. Это из рук вон! Никуда не годится…
Наталья Ивановна оставляет меня. Я стою, как дурак. Васька подходит ко мне.
— Ты ничего не говори родителям.
— А если… попадет?
— Ничего тебе не будет. Скажешь Наталье Ивановне, что отец болен.
— А мать?
— Ну, и… мать!
— Правда!
Меня это успокаивает, делается опять весело. В коридоре шум, галдеж, трескотня. Мне вдруг захотелось побежать по этому длинному коридору, у конца которого несколько ступенек вниз, там, где парадная дверь на улицу. Мне так нравилось разбежаться и прыгнуть вниз сразу через пять или шесть ступенек. И теперь я вдруг разбежался, прыгнул — и тут произошло что-то такое страшное… Я чуть не задохнулся!..
Я прыгнул через все ступеньки на маленькую площадку у парадной двери, — дверь эта внезапно открылась, .и вошел с улицы сам батюшка! Я прыгнул и не удержался на ногах, упал и подкатился к йогам страшного батюшки!..
Он испугался и поднял вверх руки с широкими рукавами. Он даже вскрикнул от испуга:
— Га-х!..
А я… я стянулся, скорчился, как листок дерева от жестокого мороза… Затем я поднялся и прижался к стене, будто на меня замахнулись кнутом…
— Ты что это?.. — грозно заговорил батюшка и посмотрел на меня колючими глазами. — Ты что это шалишь, негодяй?.. Что это? Цирк для тебя наша школа?.. Кабак для тебя наша школа?..
Он еще что-то прошипел, точно горящее полено, политое водой, и все ближе наклонял ко мне свою патлатую голову в высокой мягкой шляпе. Его страшные глаза прокололи меня насквозь, он вбил их в меня, прибил, как доску, к стенке… Я смотрел на него и ждал, что будет дальше. В голове моей проносились слова Васьки; «батюшки завтра не будет, батюшка будет послезавтра… батюшки завтра не будет, батюшка будет послезавтра…»
Я жду, что будет дальше. И вот он протягивает ко мне свою волосатую руку, берет за подбородок и сильно дергает вверх — голова моя запрокидывается назад, крик сам вырывается из горла!.. Вдруг у дверей показывается Никита. Батюшка видит его и обращается к нему:
— Отведи его под лестницу. Поставь на колени.
Школа наша двухэтажная, есть в ней внутренняя лестница, под этой лестницей всегда грязно и темно, и Никита повел меня…
В темноте я встал на колени. Мальчики и девочки проходят мимо, останавливаются, смотрят, смеются. Подходит Васька. Я ему говорю, что он подвел меня и себя. Нам сегодня не следовало бы приходить в школу.
— Я перепутал дни… — ворчит Васька. — Никто не думал тебя подводить…
Раздается звонок. Это уже начало уроков. Все ученики спешат в классы. Васька тоже уходит с ними. А я стою в полумраке под лестницей. Мне грустно. Хочется плакать. Вдруг я вижу учительницу Варвару Сергеевну. Она спешит в свой класс. Это — добрая учительница. Все любят ее. Она видит меня под лестницей и удивляется.
— За что это тебя чуть свет поставили на колени? — спрашивает она.
— Не зна-а-ю…
— Как же это ты не знаешь? Говори правду. Кто тебя поставил?
— Ба-а-тюшка-а…
— А за что?
— Я побежал по коридору… Прыгнул… Отпустите…
— Ну, хорошо. Иди в свой класс. Только не шали больше. Ступай.
— А батюшка?
— Ничего, я с ним поговорю.
Я радуюсь. Я готов поцеловать добрую Варвару Сергеевну. Лицо ее, простое, ласковое, кажется мне самым красивым на свете. На плечах у нее легкая серая шаль, эта шаль тоже кажется удивительно хорошей, доброй.
Я иду в свой второй класс. Но когда я вошел в него и увидел за учительским столом сморщенного, раздраженного Сергея Александрыча, душа моя оборвалась и куда-то покатилась…
— Ты где шлялся? — грозно спрашивает .он, шорхнув под столом худыми ногами, обутыми поверх ботинок еще в высокие резиновые боты. Он страдал ревматизмом, и ноги его постоянно ныли и требовали особого тепла.
Я смотрю на него и не знаю, что отвечать. Он брезгливо, как собачонке, приказывает:
— Пошел на место!
Я сажусь рядом с Васькой. Сейчас будут спрашивать, кто решил задачу. Я, конечно, не решил. Я даже не знаю, какая там задана задача. И Васька тоже дураком пялит глаза. Ему тоже ничего неизвестно. Мне жутко, я уже жалею, что не остался на коленях под лестницей.
— Кто решил задачу? — раздается вопрос учителя.
Так и есть! Нам будет плохо. Несколько учеников поднимают руки. Другие, как и я с Васькой, сидят с опущенными руками. Сергей Александрыч оглядывает всех — и глаза его останавливаются на драчуне Митьке, который тоже не решил задачи. Этот храбрый мальчик под взглядом учителя меняется. Робость охватывает его.
— Ты почему не решил? — спрашивает его учитель.
Митька поднимается и что-то мямлит…
— Я ничего не слышу, — грозно говорит Сергей Александрыч. — Отвечай громче: почему ты не решил задачу?
— Я не сумел…
— Вот как! Учишься, учишься и не умеешь решать! А ты пробовал?
— Пробовал…
— И что же?
— Не решается…
— А разве ты не мог спросить у кого-нибудь, как решается задача? Разве нет у тебя отца или матери?
— Е-есть… Они все заняты…
— Вот как! Чем же они заняты?
— Отец фабричный…
— Что ж, он день и ночь работает, что ли?
— День и ночь…
— Что ты врешь, дурак!
— Я не вру-у… Отец уходит на работу, когда я еще сплю… А приходит… я тоже сплю…
— Ишь, какой ты — соня! Ну, а мать? Что она делает?
— Стирает…
Учитель долго мучает Митьку. Он столько тратит времени на разговор с Митькой, что за это время успел бы объяснить целых две задачи. Ученикам, впрочем, нравится, что он пристал к Митьке. Их забавляет беседа с ним. Они тихонько хихикают, отпускают по адресу Митьки шуточки, в классе делается весело, урок арифметики кажется вовсе не страшным.
Учителю Митька, наконец, надоедает. Он оставляет его и ставит в журнал плохую отметку. Затем он щурит глаза, перебегая ими с одного ученика на другого. Ученики притихли… Глаза учителя остановились на Ваське.
— Ты решил задачу? — раздается вопрос. Васька резво поднимается и храбро говорит: — Нет!
— Почему?
— Не пробовал.
Васька смело смотрит прямо в лицо учителю. Ваське ничуть не страшно. И это совсем не нравится Сергею Александрычу.
— Поди сюда! — злым голосом зовет он к себе Ваську.
Мой товарищ и тут не пугается. Он идет к учительскому столу с таким видом, будто ему дадут сейчас какой-нибудь подарок. Вот он стоит перед учителем и смотрит на него открытыми глазами.
— Не пробовал, говоришь? — хрипло вырывается из горла учителя. — А это ты пробовал?
Учитель показывает ему сложенные для щелчка длинные и крепкие пальцы.
— Пробовал, а?
Васька открывает рот, чтобы ответить, но средний палец учителя вдруг отделяется от других и с силой бьет по васькиному лбу. Голова его от крепкого щелчка откидывается назад…
— Пошел на место! — кричит учитель.
— Пойду! — дерзко говорит Васька.
— A-а!.. Ты еще грубить начинаешь… Без обеда!
Васька, как вареный, плетется на место. В классе тихо. Ученики уже трепещут. Слишком сердит сегодня Сергей Александрыч…
Урок арифметики продолжается. Я сижу ни жив ни мертв. Место под лестницей теперь кажется мне таким хорошим и привлекательным!..
Учитель опять поглядывает на учеников.
— Галушкин!
Встает маленький Галушкин. Он в испуге быстро мигает глазками.
— Решил?
— Ре-е-шил… — робко отвечает мальчик.
— А ну, покажи, как ты решил. Галушкин хватает свою тетрадку…
— К доске! — кричит учитель.
Галушкин бросает тетрадку и спешит к черной доске. Он берет мелок и пишет им условие задачи. Учитель сидит спиной к нему. Ученики впились глазами в доску.
— Вслух решай! — раздается команда учителя.
Галушкин дрожащим голосом стал бормотать задачу. Вот он приступил к ее решению, выводит мелком цифры — и вдруг умолкает. С перепугу у него что-то не выходит, он запутывается, стирает тряпкой все то, что уже написал, начинает сначала, опять стирает… Учитель все сидит спиной к нему и зловеще молчит. Мальчики подсказывают, что надо делать Галушкину, но он плохо слышит их и растерянно водит глазами. Он изумлен, что с ним такое сделалось?.. Ведь задача у него правильно решена, в тетрадке так верно все сделано, а тут, на доске, все перемешалось, руки у него дрожат, в голове каша… Галушкин чувствует себя очень плохо…
Учитель поворачивает к нему голову.
— Решил? — спрашивает он.
Смотрит на-доску, но на ней только одно условие задачи. Под взглядом учителя мальчик опять принимается чертить мелком и опять у него ничего не выходит.
В классе тихо. Только едва слышно, как скрипит мелок по доске. Я пользуюсь моментом и напоминаю Ваське о батюшке. Как это Васька перепутал дни…
Шопотом беспечно он говорит:
— Пронесет.
Потом глаза его загораются, что-то сверкает в его голове, какая-то мысль. Я спрашиваю его, что нам теперь делать?
— Скажу на перемене… —таинственно шепчет Васька.
— Сейчас скажи…
— Подожди. Ты только приготовься. Приготовься…
Я киваю головой в знак согласия. Смотрю на Галушкина. Он уже не мажет мелком доску. Задача у него окончательно не выходит. Учитель начинает сопеть. Это опасный признак. Галушкину, значит, придется плохо. Сопение учителя растет. Вдруг он берет тонкую линейку и сердито взмахивает ее в воздухе. Тут случилось несчастье: линейка, стукнувшись о стол, сломалась. Одна ее половинка упала на пол, а другая осталась в руке Сергея Александрыча. Он побелел, лицо перекосилось, больные ноги в ботах задвигались под столом, точно он сидел на горячих углях!
— Ах, ты, лгунишка! — зашипел он. — Так, значит, ты решил задачу!.. Поднимаешь руку, а сам — как баран глядишь в воду! Вот ты какой!..
— Я решил… — бормочет уныло Галушкин. — Я только забыл…
— Врешь, мошенник!.. кто-нибудь другой за тебя решил!..
— Я не вру… Я сам…
— Молчать!.. Пошел вон из класса!.. Убирайся сейчас же домой и скажи родителям, чтобы они явились завтра же!.. Слышишь?..
— Слышу…
Галушкин чуть живым вышел из класса. Тогда учитель обращается к классу с поучительной речью:
— Каждому так попадет, если будете врать! Я терпеть не могу, когда мне врут. Все должны говорить правду. А так поступать, как Галушкин… таким лгунам не место в школе! Если не знаешь как решать, то прямо и говори: «не знаю».
Я слушаю учителя, и мне хочется сказать, что мальчик потому не решил на доске задачу, что испугался. А в тетрадке задача у него решена правильно. Но я боюсь открыть рот. И весь класс молчит. Всем страшно. Все чуть дышат…
— Разбойник… — чуть-чуть слышно шепчет мне Васька.
— Тише… — дергаюсь я.
Учитель говорит еще несколько времени. Слова его бьют по нашим головам, точно удары молотка. Но пусть он еще долго болтает. До звонка. До самого конца урока арифметики! Будет хуже, если он вызовет еще кого-нибудь…
Так и случилось! Учитель еще не кончил свою речь, как раздался милый золотой звонок! Класс зашевелился, зашумел. Учитель поднялся, махнул рукой. и вышел. Ученики гурьбой повалили за ним. Малая перемена!
Следующий урок . — закон божий. Батюшка!..
Васька подходит ко мне.
— Готов? — спрашивает он.
— Что-о?..
Я таращу глаза.
— Ну, не будь дураком…
— Что же такое?..
Васька смотрит на меня в упор и твердо говорит:
— Удерем!
Меня это просто ошеломляет. Я пучу глаза на Ваську. Не слишком ли это? Не чересчур ли смело?..
— Ну, Колька! Не валяй осла!
Он приказывает мне, как начальник. Я уже подчиняюсь ему. Соглашаюсь удрать из училища. Но как нам выскользнуть на улицу, чтоб никто не заметил? Васька и тут находится. Надо только улучить момент. Ученики теперь почти все во дворе. Наш дежурный тоже там. Только Никита… Он стоит как раз у входа во двор.
— Давай через парадные двери! — решает Васька.
Я холодею.
— Ну, бери книги!
— А фуражку?..
— Ах, да!
Мы находим свои фуражки.
— Я пойду открою дверь, а ты смотри… Если только кто-нибудь…
Васька с трудом поворачивает ключ…
— Есть!..
Он хватает свою сумку. Я свою. Раз! два! Мы на улице. Идем, как скороходы. Сердце стучит, дышать трудно…
— К полю!..
Несколько переулков — и вот поле! Оно раскинулось перед нами и мягко ударило по глазам зеленой травой. Вдали синела роща, — мы помчались к ней. Надо было отдохнуть под деревьями.
Васька вдруг спрашивает:
— Ты захлопнул дверь, Колька?
— Нет, я ничего не помню…
Можно ли помнить, когда была такая страшная минута! Ничего страшнее и представить нельзя.
— Ну, ничего! Пусть Никита хорошенько поломает голову — кто это открыл дверь? — со смехом говорит Васька.
Он хохочет. Я тоже смеюсь, но не так громко. Мне еще жутко.
— А, чтоб мне треснуть! Как же это так я перепутал!.. — восклицает Васька. — Батюшка сегодня не должен приходить… Ну, да все теперь по-боку. Беда прошла!
Да! Теперь нас никто не найдет! Никто нс будет душить задачами. Но только вот… Нет, нет! Не стоит думать, что там будет дальше. Все пустяки. Не стоит думать!
— Пойдем за сливами! — предлагаю я.
— Айда.
Мы закапываем наши сумки под знакомым кустом и плетемся к дачам, где растут сливы. Может быть, они уже поспели? Ведь прошло уже два дня! Ах, как хорошо, что мы на свободе!.. Пусть батюшка мучает других учеников. Пусть угощает их господом-богом, который неизвестно откуда взялся. Для нас это совсем неинтересно.
Мы идем за сливами. Солнце разыгралось в небе, золотит землю. Так приятно ступать по зеленой траве!
— Снимем ботинки, Вася, — предлагаю я.
Васька соглашается со мной, и мы снимаем обувь. Связав длинные ушки, мы забрасываем ботинки на плечи.
— Надо какой-нибудь сук выломать!
— Давай!
Скоро в наших руках очутились длинные палки; Мы шагаем дальше, точно странники!
— Во-о! Видишь?
— Вижу!
Скоро мы попадаем в чужой фруктовый сад. Это преступление — рвать чужие сливы, но так трудно удержаться… И мы дважды нехорошо делаем. Удрали, во-первых, из школы и затем еще эти зеленые, но такие вкусные, сливы. Но разве мы удрали бы из школы, если б там было интересно? Если б в школе было так же хорошо, как на поле, или на берегу моря!..
Васька сидит на дереве, а я работаю внизу. Я наклоняю ветки, они гнутся, одна не выдержала и треснула…
— Не ломай! — кричит сверху Васька.
И вдруг происходит что-то ужасное. Вдруг словно из травы вылез страшный человек… садовник!
— Садовник! — прогремело в моей голове.
Я бросаюсь прочь от дерева и на бегу ору что есть мочи:
— Спасайся!.. Спасайся, Васька!..
Я бегу к невысокому забору. Перелезть через него ничего не стоит. Но садовник не мчится за мной. Он остался под деревом, на котором сидел Васька. Я перелезаю через забор, прыгаю в узкий переулок. Тут я в безопасности. Но что там с Васькой?.. В большую щель деревянного забора я заглядываю в сад… Ах, Васька, Васька!.. Что там с ним?..
Я гляжу в щель и вижу: садовник, страшный садовник, с большущими крепкими руками, большущими ногами, в соломенной шляпе с широкими полями, спокойно стоит под деревом. Он даже закуривает трубку. Неужели он такой добрый?!.. Он что-то говорит, подняв, кверху голову. Мне сначала ничего не слышно. Васька что-то отвечает. Я напрягаю слух, не дышу, чтоб не шуметь — и, наконец, улавливаю, о чем там говорит мой товарищ с садовником.
— Сиди, сиди, голубчик, а я тут тебя подожду, — спокойно говорит садовник.
— Отпустите, дядя… — просит Васька. — Я больше никогда не буду…
Садовник садится под дерево и как ни в чем не бывало попыхивает трубкой.
А Васька сидит на дереве. Вот так положение! Хуже ничего не придумать. Но надо что-нибудь такое выкинуть, чтобы спасти Ваську. Не век же ему сидеть на дереве. Ужасный садовник! Он еще похуже батюшки… Бедный Васька!
Да, да, мне надо помочь ему… Надо что-нибудь такое придумать… как бы это выручить товарища из беды?.. Что бы такое сделать?.. Я сжимаюсь весь — и вдруг решаю! Ага!.. Мне только следует хоть на-минутку отвлечь страшного садовника от дерева, на котором сидит Васька!.. Да, да!
Я перелезаю через забор. Прыгаю в сад. Так… Затем я ищу какое-нибудь подходящее дерево… Вижу яблоню, на ней еще совсем зеленые яблоки, но это сейчас неважно. Хорошо, что яблоня растет около самого забота… Теперь мне надо взобраться "на это дерево… Я делаю вид, что ничего не замечаю, и лезу на дерево…
Мне страшно, но забор стоит так близко! Я уже на дереве… Садовник, однако, ничего не видит. Он занят своей трубкой, дымит ею и поглядывает на Ваську…
Тогда я начинаю петь песенку, которую знал чуть не с пеленок.
Жил-был у бабушки
Серенький козлик…
Вот как, вот как,
Серенький козлик…
Садовник услыхал меня и медленно повернул в мою сторону голову. Вынул трубку изо рта. Я дрожу от страха, но продолжаю сидеть на дереве. И я дальше пою:
Бабушка козлика
Очень любила…
Вот как, вот как,
Очень любила…
Васька тоже услыхал мою песню. Он озирается на своем дереве, но ему сквозь листву яблони ничего не видно. Я пою дальше и смотрю на садовника. И вижу я: садовник встал на ноги и спрятал в карман свою трубку.
— Ах, вы мошенники! — злобно кричит он и бросается в мою сторону.
Между яблоней и сливой небольшое расстояние, но я не слезаю с дерева, я жду, пока садовник очутится как раз на середине. Мне страшно, сердце замирает… Садовник летит ко мне! Еще момент — и я прыгаю с дерева, кричу «Васька, спасайся!» — и бросаюсь к забору…
От страху я теряюсь и не могу сразу перелезть через забор. Руки мои беспомощно ерзают по доскам забора, ищут широкой щели, чтобы, просунув пальцы, ухватиться за доску… Я вожусь слишком долго… Вот я уже сижу верхом на заборе, нужно только перекинуть другую ногу и прыгнуть… И вдруг я чувствую, что на этой другой ноге повисла ужасная тяжесть! Это садовник схватил меня!..
Я вскрикиваю и валюсь опять в сад… Садовник бьет меня по затылку, потом хватает за руку и крепко держит. Я визжу, вою, как собачка, попавшая под колесо телеги, рвусь изо всех сил, бьюсь, мотаюсь, как рыбка на удочке, — но рука у садовника железная… Он тащит меня вглубь сада и шипящим голосом приговаривает:
— Я тебя, мошенника, давно ждал… Я тебя, воришку, давно ждал… Пойдем, пойде-ом! Не вывертывайся, голубчик… Никуда ты от меня не уйдешь!
Я делаю еще несколько попыток вырваться, но руке моей делается очень больно. Тогда я смиряюсь и спокойно иду за садовником. Что будет, то будет? Но что он станет со мной делать?..
— Ты чей? — спрашивает он. — Кто твои родители? Сознавайся, а то… хуже будя. Распотрошу, если не сознаешься! Ухи твои с костею вырву!
Около калитки сада он остановился. И опять он пристал ко мне: кто мои родители? где я живу? Я смотрел в землю и молчал. Это уж совсем плохо будет, если я скажу ему правду!
— Говори, а то я запру тебя в погребок! Посидишь ты у меня ночку, так узнаешь…
И в припадке полного отчаяния я говорю ему правду. Он кивает головой и решает:
— Ну, так теперь пойдем со мной. Пусть батька твой проучит тебя.
«Веревка!» — мелькает у меня в голове. Я вздрагиваю, будто отцовская веревка уже прокатилась по моей спине. Но потом я успокаиваюсь. Все равно… все равно… Попался-- и теперь все равно…
Садовник ведет меня за руку с победоносным видом. Я плетусь за ним, как преступник. Вспоминаю Ваську… Он, должно быть уже далеко… Как хорошо ему!
Мы идем по тихим переулкам. Тут нет людей, и мне это приятно. Но когда мы вышли на шумную улицу и на нас стали смотреть разные люди, мне сделалось очень стыдно… Около нашего дома начали встречаться те, что знали меня, и я уже просто корчился от стыда… А потом меня увидели наши дворовые мальчики и девочки… Грозный дядя ведет меня за руку… это очень интересное зрелище! К нам пристали чуть не десять мальчиков и девочек… Они провожают нас через весь двор, как будто увидели цыгана с медвежонком.,.
Наконец, мы скрылись в нашей квартире. Отца, к моему счастью, нет дома. Мать встречает нас с перепуганным лицом. Садовник поясняет ей в чем дело.
— Накажите его, — говорит он в заключение. — Чужое добро никто не смеет воровать. За это воров в тюрьму садят.
Он уходит.
Мать несколько минут смотрит на меня мученическими глазами. Я не выдерживаю этого взгляда и поворачиваюсь к ней спиной.
— Как это ты попал в чужой сад? — спрашивает она.
— Та-ак…
Я не знаю, что ей ответить.
— А где твои книги?
Меня совсем убивает этот вопрос… Ведь сумка с книгами где-то там закопана… Я молчу. Я только стягиваюсь, съеживаюсь, будто мне сделалось очень холодно…
— И почему ты это так рано на свободе? Разве все уроки уже прошли в школе?
Вот мука!.. Ну, что я могу на это ответить матери?..
— Да ты ходил ли сегодня в школу? — повышает она голос. — Ходил? Отвечай!..
— Ходил…
— Врешь! А что там сегодня было?
— Арифметика-а… Зада-а-ча…
Она качает головой и садится в полном изнеможении. Я совершенно убил ее. Вдруг я слышу знакомое шарканье. Отец!.. Сердце мое замерзает в груди… Сейчас начнется!..
Отец входит. Он сегодня в чистом праздничном костюме. Он ходил только-что хлопотать насчет новой работы. Ему удалось взять ее на выгодных условиях. Он очень весел и широко улыбается.
— Я боялся, что мне не отдадут работу, — радостно говорит он, — но все вышло по-- моему. Теперь дела наши будут хороши. Я порядочно заработаю.
Мать слушает его и тоже радуется. Я смотрю на нее со страхом, но она ничего не рассказывает отцу. Она как будто забыла про меня. Страх мой проходит.
— «Ах, какая ты, мама, добрая!» — хочется мне сказать ей.
Она накрывает на стол к обеду. Я, как ни в чем не бывало, выхожу во двор. И тут у самого порога я вижу Ваську!
С радостным удивлением я гляжу на него. Он несколько времени ничего не говорит и только тихо смеется.
— Я принес твои книги!
Он весело протягивает мне сумку с зеленым слоном. Я быстро хватаю сумку и прячу ее за маленькую бочку у самых дверей.
— А тебе попало, Колька… — сочувственно говорит он.
— Пойдем, Вася, я расскажу тебе.
Мы проходим двор и выходим на улицу…
IV
правитьЧаша переполнилась!
Учительница, эта злющая Наталья Ивановна, сказала отцу, что чаша переполнилась. Она прислала к нам этого дурака Никиту, отец пошел в школу, и Там ему сказали, что чаша переполнилась…
Отца оторвали от работы, но я в этот день пошел в школу, я даже отвечал один урок по истории. Меня выручил Васька. Он так хорошо подсказывает, смотрит в книгу и подсказывает. Но отец пришел в школу. Его пригласили в учительскую и там сказали, что чаша переполнилась. Какая это чаша? Почему не стакан или тарелка?..
Я пришел домой. Отца нет. Он опять ушел на работу. Мать встретила меня холоднее зимы. В глазах матери колючки. Она прошипела:
— Подожди же ты… Наступит вечер…
— Что такое? — спросил я, будто ничего и не случилось.
— Узнаешь… Учительница сказала, что чаша переполнилась…
— Какая там чаша!..
— Вечером тебе покажут…
— Что покажут? Я ничего не знаю…
Я захныкал.
— Молчи! — кричит мать.
— Да я ничего не сделал… Чего вы от меня хотите?..
Мать больше не хотела со мной разговаривать. Она только еще крикнула:
— На! Ешь!
— Не буду есть…
— Ну!..
Я сел за стол. Обед показался неприятным. Я не брал ложки в руки.
— Ешь! Смотри мне…
Ах, да что там смотреть! Чего они от меня хотят? Нет, я не буду брать в рот ни крошки… Я убегу…
— Куда ты?
— Никуда?
— Коля!..
Я не слышу. Мчусь к воротам.
Мать кричит:
— Колька! Иди сюда!..
Не обращаю внимания. Я уже на улице. Пусть попробуют поймать меня… Хорошо, что я успел взять фуражку!
Я шагаю прямо по улице. На душе гадко, невесело. Хочу разогнать тоску, дергаюсь, мотаю головой, размахиваю руками… нет, мне не удается, я не могу стать веселым! Солнце смотрит с неба, золотит улицу, но мне все кажется серым и скучным.
— A-а… наплевать! — вслух говорю я, И бреду дальше.
Что будет, то будет! Пойду сейчас к Ваське. Неужели и у него такая же беда? Его мать тоже приходила в школу. Должно быть, ему теперь жарко. Надо узнать, что с ним. Вот так фокус!
Я дохожу до угла и поворачиваю направо. Вот и васькины ворота. Заглядываю во двор. Пусто в нем. Одна собака бродит.
— Барбоска! Иди сюда, Барбоска!
Барбоска виляет хвостом. Мы с ним хорошо знакомы. Пес подходит ко мне, я глажу его жесткую спину, чешу за ухом, Барбоска косо наклоняет голову, он любит, когда его чешут. Мне хочется спросить у него — дома ли Васька? Если я загляну туда… Нет, это нехорошо.
Я кричу под окнами :
— Вася!
Вдруг открывается дверь. Васькина мать! Она смотрит злющими глазами, злая, красная, как отцовский сурик.
— Тебе что надо? а?..
Я отхожу немного подальше и говорю робко:
— Мне Васю надо…
— Убирайся вон! Я тебе такого Васю дам!..
Ого-го! Я быстро убрался с васькиного двора. Бедный мальчик, здорово, видно, попался! Он, наконец, не сумел извернуться, влетел в беду с головой. Сидит, должно быть, теперь в темном чулане или в погребе… Я вспоминаю про чашу, которая переполнилась, над ней болтается горячая веревка… сердце мое куда-то катится, мне делается холодно, и кажется, что солнце не греет, а только обдувает этим холодом…
Что же теперь мне делать? Пойду один в рощу. К морю еще пойду… Скучно так… Хоть бы скорей ночь наступила… Отец ляжет спать, и я возвращусь домой. Тихо, на-- цыпочках, подкрадусь к своей кровати и лягу… Тихо-тихо. А завтра отец все забудет. Он может и не возьмется за веревку… Может быть, только побурчит, поругает…
Я иду к роще. Дорога кажется очень скучной, небо — противное, дома--тоскливые, нудные…
Но что я буду делать в роще? Нет, я лучше пойду прямо к морю. Буду рыться в песке. Буду еще искать красивые камни…
Я иду вяло, меня никуда не тянет… И у моря ведь скучно, так скучно!.. Что там есть хорошего? Я вздыхаю, будто в груди нехватает воздуху. Меня тошнит, словно я наелся чего-то скверного… Плохо!..
Нет, мы нехорошо поступили, что удрали из школы после первого урока. Васька пересолил. Каково ему теперь сидеть в темном чулане! Там наверно шныряют крысы, они обнюхивают Ваську… Еще покусают его… Вот если бы он догадался поймать одну большую крысу, чтобы пустить ее под ноги Наталье Ивановне!.. Она тогда узнала бы, как вызывать наших родителей…
Но что мы сделали такое, чтобы звать отца на помощь? Какой был бы толк, если бы мы остались в классе?.. Батюшка только кричал бы на нас и поставил бы еще плохую отметку… И только! Стоит ли ради этого сидеть в классе?
Ага! Море… Буду искать красивые камни… Больше ничего не остается…
Я долго бродил по берегу моря, набрал кучу разноцветных камней, но когда настали сумерки, я бросил эти камни в воду. Ну, для чего они? Что из них можно сделать?..
Небо темнеет. Море становится мрачным, и даже жутким. Сумерки быстро сгущаются. Идет ночь…
Я отправляюсь домой. В животе ноет, так хочется есть… Иду скорыми шагами. Поле, кусты, заборы… Вот и улица, другая улица… Дома сереют. В окнах уже огоньки, там движутся люди. Ах, как им хорошо! Всем хорошо! Их не ждет то, что меня ждет… Это так больно, когда отец бьет… Васька здоровее меня, он все переносит со смехом. А я кричу… Разве можно не кричать, когда к телу прикладывают огонь?!.. А веревка еще хуже огня. После веревки темно и мелькают только одни свечки. День чернеет и сверкают свечки…
Да, отец мой, когда разойдется, то не знает пощады. Я приду домой… Если он спит, то все обойдется благополучно. Мать не станет поднимать шум… А если?..
Вот и наши ворота. Вот я во дворе. Вот и наш порог. Я. весь напрягаюсь, меня трясет страх. Но я ступаю на порог. Озираюсь. В сенцах пусто. Делаю еще шаг, заглядываю в комнату…
Отец сидит за столом. Он задумался. Отскакиваю от дверей, но мать заметила меня.
— Иди сюда, — говорит она.
— Коля? — спрашивает отец.
Я стою на самом пороге, держусь за косяк…
— Это ты, Коля?
— Я-а…
— Иди же в комнату, — повторяет мать.
В голосе ее нет злости, голос у нее добрый, но… быть может, это так… хитрость?
Я стою и не двигаюсь.
Отец спокойно говорит:
— Ну, иди, когда тебя зовут.
Я осторожно приближаюсь к дверям в комнату, робко заглядываю.
— Тебе ничего не будет, — слышу я.
Я смотрю на отца и мать недоумевающими глазами. Отец делает движение, шевелится… Я оглядываюсь: свободна ли дорога?
— Говорят же тебе, что ничего не будет!
Мать это произносит совсем добродушным тоном. Я ободряюсь и делаю шаг вперед.
— Садись. Я тебе сейчас дам… вот твоя тарелка.
— Ну, садись же, — повторяет отец.
Сажусь на край табуретки. Мать наливает супу. Беру ложку…
— Ты это что там напроказил? — спрашивает отец.
Ложка падает из рук… Я оборачиваюсь к дверям… Мать стоит у самого входа!.. Попался!.. Сейчас они!..
— Я ничего не напроказил… Я не винова-ат…
Вскакиваю с табуретки и быстро прижимаюсь к стене…
— Это неправда… Я…
Тоскливо хнычу. Смотрю то на отца, то на мать и вою, как от зубной боли.
— Где это видано, чтобы ученики удирали с уроков? — говорит отец.
Он встает. Подходит ко мне. Я дрожу, как пойманный кролик… Но отец вовсе не злой. Чего же он хочет от меня?.. Я смотрю на мать… она тоже не злая. Да что такое с ними?..
Я хнычу громче, скулю, как Барбоска.
— Перестань! Ты больше не пойдешь в школу! Вот что!
Глаза мои широко раскрываются.
Отец продолжает:
— У тебя наука идет как-то боком. Учительница сказала, что ты еще ни одного урока не ответил как полагается. Разве можно так? Наталья Ивановна сказала, что ты вовсе не годишься для науки. Твоя голова набита кирпичами, сказала она. Она советует отдать тебя в сапожники. Понимаешь ли ты это?
Я ничего не понимал и хлопал глазами, как ставнями.
Отец важно продолжает:
— Ты совсем не ходил в школу. Мы думали что ты учишься, а оно… Ну, да все равно теперь. Довольно с тебя такой «науки». Теперь ты… не пойдешь больше в школу. Я нашел тебе место. Завтра мы пойдем с тобой. Ты будешь теперь…
— Сапожником? — вырвалось у меня.
— Нет, — сказал отец, — Ты будешь теперь приказчиком. Будешь служить в обувной лавке. Это лучше всего.
Отец замолчал.
— Садись и ешь, — говорит спокойно мать.
Я набросился на тарелку и быстро очистил ее. Стало мне весело. Так хорошо, что отец нашем мне место в обувной лавке! Это должно быть лучше школы… Там наверно не спрашивают уроков, не задают никаких задач… Теперь этой школе можно сказать --до свидания!
Я радостно поглядываю на мать, но она что-то невеселая. Она грустно смотрит на меня.
— Это плохо, что так случилось, — тихо говорит она.
— Что ж сделать! — восклицает отец. — Мальчишка не хотел учиться!..
— И ему рано еще работать. Ему всего двенадцатый год… Совсем маленький…
— Ничего, он вырастет. И он сам виноват.
— Ложись спать, — говорит мне мать.
— Лягу, лягу, — говорю я покорным голосом.
Я быстро раздеваюсь и укладываюсь в кровать. Сон сразу обнимает меня, как вода, когда погрузишься в море. Отец с матерью продолжают разговаривать, и уже сквозь дрему я слышу:
— Плохо, очень плохо, что мальчика оторвали от школы, — говорит мать.
— Он сам себя оторвал, — бормочет отец.
— Неучем быть никуда не годится…
— Ничего. Пусть поработает в лавке.
— Не шуми. Пусть он спит. Ведь ему завтра рано вставать…
— Да, в семь часов утра. Лавка — это не школа. В ней придется поработать.
Мать грустно качает головой и подходит к моей кровати. Она несколько времени тихо смотрит на меня. Я закрываю глаза. Она говорит:
— Совсем крошка… Его замучают в лавке…
Отец молчит.
Я совсем засыпаю.
— Спокойной ночи…