В ТРОПИЧЕСКОЙ ГОЛЛАНДИИ
правитьIV.
правитьВ начале XVII столетия на месте нынешней старой Батавии в туземном государстве Якатра существовала лишь голландская фактория, окруженная весьма незамысловатыми поселениями голландских резидентов, администраторов Остындской компании и купцов. В 1614 году генерал-губернатор Питер Бот задумал построить здесь город, и первые постройки сделаны были в 1619 году. Но честь основания Батавии неблагодарное и несправедливое к памяти Бота потомство почему-то приписывает не ему, а четвертому по счету генерал-губернатору, Яну Пиперу Куну, который в костюме XVII века, с мантией и развевающимся на шляпе пером и увековечен в виде бронзового изображения на Waterloo-Plein’е пред зданием различных департаментов (юстиции, финансов и проч.) достроенным знаменитым в наполеоновские времена генерал-губернатором маршалом Дандельсом.
Созданию своему Кун сперва дал имя Нью-Гоорна, в память своего родного города, но по распоряжению Остъиндской компании новое поселение официально получило наименование Батавии.
Еще в 1611 г. туземный принц и правитель Якатры уступил за 3,000 гульд. тогдашнему генерал-губернатору Боту участок земли на берегу речки Тиливоцг. Голландцы тотчас расширили свою факторию и укрепили ее фортом с 4 бастионами. Они построили также ратушу. Юная Батавия на первых порах подвергалась частым нападениям со стороны туземцев что, впрочем, повело лишь к расширению ее первоначальной территории, и Голландцы возвели значительные постройки на обоих берегах речки. Поселение стало получать все более городской вид, притом типами домов и массою каналов и gracht (оврагов) оно напоминало именно голландский город. Это было весьма непрактично при тропической жаре в Индии и при убийственном в то время климате Батавии. Дома были двухэтажные и образовали правильные улицы что сохранилось и до сего дня в старой Батавии, тогда как в новых кварталах, в Weltevreden’е, всюду разбросаны низенькие домики — особняки окруженные садами. Такое расположение жилых помещений при здешних климатических условиях должно признать наиболее совершенным типом построек; самая разбросанность домов исключает всякую возможность чрезмерной скученности населения что всегда безусловно вредно и даже опасно в жарких странах. Кроме того, система эта лучше всякой иной отвечает требованиям гигиены и европейцы в Weltevreden’е во всяком случае имеют в своем распоряжении больше простора и воздуха чем, например, жители Сайгона, Бомбея или Калькутты.
Столица Британской Индии, скажу кстати, буквально кишит людом (и каким!) так что на одну квадратную милю приходится от 100 до 140,000 человек.
Ничего подобного в старой и новой Батавии нет, несмотря на 120-тысячное население. Свободного пространства везде достаточно и город с его огромными площадями, пустырями и широкими аллеями мало оживлен и скорее производит впечатление малонаселенного.
Но в былое время о просторе, воздухе, порядочной воде и вообще о гигиене городов и жилищ никто не заботился. Даже прославившиеся своею опрятностью Голландцы жили в каких-то не домах, а амбарах и притом в знойной Индии продолжали жить по-голландски: кушали плотно и часто, выпивали основательно, налегая в особенности на пиво, эль и национальную можжевеловую водку (jenever). Сохранилось много преданий о добром старом времени. Добросовестный хроникер XVII века в Батавии, пастор Валентайн, тоном человека убежденного что именно так все и должно быть, рассказывает интересные подробности, часто пикантного свойства, о тогдашних нравах, порядках и житье-бытье своих соотечественников.
Голландские резиденты, сановники и купцы задыхались и изнемогали под своими суконными и бархатными костюмами с мантиями и часто жаловались на «головную боль». Еще бы! Они парадировали, еле передвигая ноги в тяжелых сапогах с раструбами, при шпагах, с париками и треуголками на голове!
В часы досуга, освободясь от разных приемов, аудиенций, нарядов и процессий, все эти сановники и бюргеры одинаково спешили поскорее разоблачиться, с наслаждением погружались в свои возлюбленные каналы и здесь, в мутной кирпичного цвета воде, проводили по целым часам с чадами и домочадцами.
Валентайн повествует что сплошь и рядом в Батавии можно было видеть такого рода оригинальную бытовую картинку: сидят, например, мингер с мефроу в белых хламидах на стульях посреди кали (канала); перед ними стол на котором расставлены кушанья и конечно масса бутылок; на столе стоят зажженные лампы, а вокруг развешены на шестах фонари. Сидят бюргеры в воде и благодушествуют, а туземные служители, тоже в воде и вероятно безо всяких хламид, прислуживают им. Двойная цепь Малайцев расставлена вверх и вниз по каналу. Люди эти были вооружены шестами и копьями и имели деликатное поручение наблюдать за тем чтобы какой-нибудь беспутный крокодил не забрался невзначай в канал в неуказанное время когда белые люди изволят кушать.
Словом, в Батавии в XVI и XVII столетиях делалось то же что и ныне еще можно видеть в некоторых курортах, например, в швейцарском Loueche les Bains, где «водяная публика», — мущины и женщины, — также по целым часам сидят в бассейнах, даже завтракают в воде и пьют aperitif имея перед собою плавучие столики.
Понятно что при таких условиях и подобном образе жизни цифра заболеваний и смертности среди Голландцев 200 и даже 100 лет тому назад была ужасающая. Батавия вполне заслуживала данное ей прозвище «кладбища европейцев». В те отдаленные времена Голландцы заботились исключительно лишь о расширении вглубь острова своих факторий. Они вели постоянные войны с туземными вождями, приобретали новые территории путем захватов и договоров, упрочивались на занятых местах, вели обширную и выгодную торговлю. Голландские резиденты и купцы, горсть смелых и предприимчивых людей, долго еще не считали себя в безопасности на занятой ими узкой береговой полосе, имея в тылу неведомый Hinterland с многочисленным, в несколько миллионов, диким и воинственным населением. Они жили в чужой стороне как на биваке, вечно настороже, поглощенные борьбой за существование и не имели времени думать о том чтоб это их пребывание в тропиках было обставлено условиями менее вредными для общественного здравия.
Да и то сказать, на гигиену не обращали внимания даже в самых цивилизованных государствах Европы 200 лет тому назад. Стоит лишь прочесть любопытные монографии члена Парижского Института Франклина (l’Hygifene, la Medecine, la Cuisine, les Arts et Metiers dans l’ancionne France и пр.) где рассказывается как нечистоплотны были даже дамы и кавалеры составлявшие блистательный двор короля Людовика XIV.
До дренажа, канализации, артезианских колодцев и внешней благообразности городов Голландцы в Индии додумались всего лишь во второй половине нынешнего столетия, а до этого времени они прожили двести лет в какой-то клоаке, — среди трясин и стоячей воды, — окруженные со всех сторон непроходимыми девственными лесами в которых всякие дикие звери, даже тигры были не редки, как свидетельствует сохранившееся до сих дней в старой Батавии название Tijgersgracht (тигровый овраг).
Расширение и благоустройство Батавии началось при генерал-губернаторе ван-Димене в 1625-30 гг. Он даже завещал 40,000 риксдалеров на украшение города.
В начале XVIII века Батавия состояла из трех кварталов и все поселение имело лишь 1 1/2 мили в окружности. Город защищался фортом (Kasteel) и был окружен стеною в 20 фут. высоты с бастионами и рвами. Всего считалось 27 батарей господствовавших над городом и над окружающею местностью к югу, западу и востоку. К северу Батавия подходила к морю и не нуждалась в специальной защите.
Нынешняя Батавия состоит из старого торгового города который собственно и есть Батавия par excellence, в отличие от новых кварталов (Wette vreden) и из предместий Крамат и Меестер Корнелис, расположенных к югу, по направлению к Бейтензоргу. Расстояния между различными пунктами огромные; город раскинулся на ровной местности и рост его вширь не стеснен.
После всего что я прочел о старой Батавии мне было любопытно поближе ознакомиться с этим первоначальным ядром и исходным пунктом голландской оседлости на Яве. Я рассчитывал увидеть там сохранившиеся еще остатки древней Батавии времен первых голландских поселенцев. Но ничего замечательного я не нашел за исключением разве довольно монументальной оштукатуренной в белую краску триумфальной арки по бокам которой на выступах стоят гипсовые раскрашенные под бронзу фигуры не то каких-то Индийцев в латах и шлемах с перьями, не то португальских воинов, но с несомненным типом метисского происхождения. Далее сохранилась бывшая португальская католическая церковь, обращенная в протестантскую кирку. В стене ее окружающей показывают еще замурованную в нее голову изменника Питера Эльберфельда который в XVII веке был казнен по приказанию генерал-губернатора за то что из личной мести призвал туземцев к избиению голландского гарнизона. План Эльберфельда, к счастию, был открыт своевременно и изменник поплатился головою.
Далее на каком-то пустыре лежит на траве старая пушка пользующаяся особого рода оригинальным почетом среди яванских женщин: бесплодные жены привешивают к ней лоскутки материи, фонарики, миниатюрные зонтики и иные еще более специальные ex voto с целию испросить себе потомство у этой пушки. Такая же точно пушка существует еще где-то внутри страны и предание уверяет что рано или поздно эти две пушки сойдутся вместе и тогда наступит конец владычеству белых людей пришедших из-за моря. Яванцы твердо убеждены что этому суждено быть; что же касается белых людей, они весьма скептически относятся к этому туземному преданию и нисколько не стесняют паломничества к первой пушке.
Так называемый дворец генерал-губернаторов в Батавии имеет вид невзрачного, мизерного сарая; он выкрашен в цвет бычачьей крови с потрескавшеюся от времени штукатуркой и с разъедаемыми сыростью и плесенью стенами. В нем ныне помещаются торговые агентства, конторы, склады пива, вина и пр.
Внутри дворец этот еще сохранил кое-какие следы своего прежнего назначения, но никак не величия, ибо даже в лучшие времена своего существования этот жалкий амбар никоим образом не мог внушать представления что здесь жили и принимали голландские резиденты, директоры Ост-индской компании и генерал-губернаторы получавшие огромные оклады содержания с неограниченными правами восточных деспотов. Деревянная лестница с некогда позолоченными перилами ведет во 2-й этаж с потускневшими потолками, кое-где еще видны золоченые розетки или целые венки из деревянных позолоченных листьев с орнаментами индийского стиля и с фигурами золотых будд без голов или с одними головами без туловищ.
Все это невообразимо запущено и грязно, полы и лестницы не выметены, перила пошатнулись, ступеньки лестницы трещат под ногами. Обстановка контор и бюро в этом дворце как и во всех вообще без исключения агентствах и даже в лучших банкирских конторах не только самая элементарная с полным отсутствием комфорта, но можно прямо сказать — убогая и неприличная. Атмосфера затхлая, душная, всюду мерзость запустения; словом, до того непривлекательны все эти помещения что надо лишь удивляться каким это образом столь щепетильные и опрятные Голландцы примиряются с подобною обстановкою и как они могут в таких клоаках ежедневно работать с 9 ч. утра до 4 и 5 ч. вечера без перерыва. Они тут же скверно завтракают на-скоро, на хромых столиках с грязною скатертью, глотая принесенный из ресторана или из дома рис. И это изо дня в день в духоте и при температуре не менее 35R Цельсия!
Собственных экипажей в старой Батавии не видать. Купцы, агенты, маклера и проч. разъезжают по городу по своим делам в «садо» (двухколесная таратайка) или же имеют своеобразный, специально для этих разъездов предназначенный экипаж. Это допотопного типа карета без дверец, с деревянными ставнями, именуемая «паланкином». Тащат этот паланкин тощие одры с грязным и ободранным малайским кучером на козлах. Все это звенит, дребезжит на ходу, того и гляди рассыпется.
Да, невзыскательны и непритязательны здешние дельцы. При виде этих мизерных и грязных контор и этих безобразных паланкинов можно подумать что люди здесь занимаются подбиранием на улице сигарных окурков, а уж никак не коммерческими сделками достигающими в день на всю Батавию цифры нескольких миллионов гульденов!
За то старая Батавия несомненно оригинальнее и оживленнее чем элегантные, но вечно дремлющие новые кварталы в Weltevreden’е. Массы садо, карет, пешеходов, европейцы, Китайцы, Малайцы постоянно и спешно снуют взад и вперед по широким улицам окаймленным деревьями. Множество каналов пересекают город по всем направлениям. В китайских кварталах неуклюжие дома непосредственно, по-венециански, спускаются в бурую, почти густую, жидкость кали (каналов). Мосты и мостики самых разнообразных типов, каменные с горбом по средине, по-турецки, железные, разводные и деревянные переброшены через каналы которые ведут к Приоку в море и местами расширяются в бассейны для стоянки китайских и малайских плоскодонных барок напоминающих своим грузным внешним видом наши петербургские барки на Фонтанке.
На каналах движение к морю и к Weltevreden’у этих туземных судов нагруженных фруктами, овощами, рисом, кокосовыми орехами и проч. не прекращается ни днем, ни ночью.
Есть пункты весьма живописные, полные жизни, ярких красок и оригинального couleur locale. Они так и просятся на полотно, но художников к сожалению не имеется среди Голландцев и, вообще, европейцев. Эти люди слишком заняты извлечением гульденов буквальна в поте лица, своего и никакими художествами не интересуются.
Я вернулся из своей экскурсии. в старый город удовлетворенный тем что мне все-таки удалось составить себе хотя некоторое представление о Батавии каковою ее создали Питер Бут и ван-Димен.
На другой день мне предстояло посетить бал во дворце генерал-губернатора который с этою целию приехал всего на три дня из Бейтензорга со всем своим придворным штатом и даже парадными экипажами.
Дворец — не чета полуразвалившемуся сараю в старой Батавии; здание весьма легкой архитектуры, низенькое, но изящное, с греческим фронтоном и колоннадой и с мраморными лестницами, выходит парадным фасом на Koningsplein. Впереди кордегардия для почетной голландской стражи, а у самого дворца поставлены будки для часовых. Публика стала съезжаться начиная с 8 1/2 час. дабы быть в полном сборе к моменту выхода генерал-губернатора и его супруги. Приглашенных было до 500—600 лиц и съезд экипажей всех возможных типов представлял любопытное зрелище. Чрезвычайно эффектно выделялся своею белизной и ослепительным освещением самый дворец на черном фоне безлунной и беззвездной тропической ночи. Бал внес на несколько часов совершенно необычное для сонной Батавии оживление и производил иллюзию что все это нечто давно знакомое, не раз уже испытанное и что это происходит в Европе. Но это так казалось только издали. В действительности общий эффект получался весьма иной: таких шоколадного цвета лакеев в ливрее но с босыми ногами, неподвижно стоящих по ступеням лестницы, таких скуластых лэди и джентльменов с пряничною окраскою лица в Европе ни на каком балу в таком изобилии встретить невозможно. Публика была многочисленная и трехцветная: белые, желтые и шоколадного цвета кавалеры и дамы выстроились в центральной «тронной» зале в ожидании выхода их высокопревосходительств. Вот, ровно в 9 1/4 час., настежь распахнулись двери ведущие из внутренних аппартаментов, дежурные адъютанты зычным голосом крикнули на всю залу: «Seine Excellence de gouverneur generaal». Оркестр заиграл национальный гимн «Wilhelmus van Nassauwen» и начальник края с супругою вышли к собравшимся гостям. Последовал всеобщий глубокий поклон. Затем генерал — губернатор и его жена приблизились к выставленным вперед более почетным гостям и обменялись с ними, несколькими словами подавая руку. Кавалеры низко кланялись, дамы приседали, почти ныряя в пространство от избытка усердия и почтительности. И те, и другие сознавали что все это весьма эффектно и торжественно и что они копируют придворный этикет в Гаге, хотя половина публики никогда в Гаге не бывала, а индоголландские метисы не только не приглашаются ко двору, но нигде в Голландии даже в порядочные клубы не допускаются. «Набобов» эти цветные люди разыгрывают только здесь у себя в Индии, в Голландии же хорошее общество тщательно и брезгливо от них сторонится.
Но в Батавии даже во дворце они чувствовали себя в своей сфере, имели силу и значение и занимали видное место. В самом деле чуть ли не больше половины всего общества в Батавии — представители смешанной индоголландской расы, метисы достигшие на гражданском и военном поприщах степеней значительных. Вот, например, проходит под руку с какою-то безобразною дамой цвета cafe au lait генерал-майор V. (ныне генерал-лейтенант и главнокомандующий всеми военными силами в Нидерландской Индии). Сам он метис, супруга его чистокровная яванка. За ним идут еще два генерала с такими же точно подругами жизни. Далее следуют полковники, капитаны, чиновники гражданского ведомства — сами полуметисы — с женами на счет происхождения которых не может быть никакого сомнения даже для непривычного глаза иностранца которому впервые приходится видеть подобный зверинец. Но здесь все эти цветные люди вполне равноправны с белыми и цветной элемент в обществе давно уже перестал шокировать Голландцев. Одни лишь Англичане возмущаются и негодуют видя цветных дам и шоколадных генералов и сановников. У них нигде ничего подобного не существует: белый человек среди всех этих презренных «niggers» должен держаться в стороне, на недосягаемом пьедестале, и смешанные браки между Англичанами и туземками не допускаются ни под каким видом. Преступивший это правило порядочности Англичанин тотчас нещадно и навсегда изгоняется из чопорного английского общества. А здесь таких «преступивших» три с половиною четверти всего голландского населения.
Англичане шокированы и жестоко критикуют голландскую распущенность. Голландцы наоборот утверждают что их система широкой равноправности для белых и полубелых уже дала и продолжает давать прекрасные результаты. Они называют имена генералов, администраторов и иных общественных деятелей обнаруживавших выдающиеся способности. Кто прав — замкнутые Англичане с их строгим делением на касты или более либеральные в этом направлении Голландцы — разобрать и решить не легко. Несомненно лишь то что лет через сто при существующей здесь системе чистокровных Голландцев окажется в Нидерландской Индии очень мало. Они будут заменены, но еще спрашивается — удачно ли, новою расой для которой немногие еще уважающие себя и цвет своей кожи голландские последние могиканы придумали презрительный, но чрезвычайно злой и меткий термин: stenga anam (половина шестого). Действительно, трудно было более подходящим образом охарактеризовать этих дам и кавалеров: они не совсем черные, но и не белые, это еще не темная ночь которая в тропиках начинается после 6 часов, и не совсем сумерки, — это нечто среднее, то что Французы называют entre chien et loup, день склоняющийся уже к закату что именно и происходит в здешней широте около половины шестого часа, за полчаса до наступления полного мрака.
Бал открылся полонезом в предшествии генерал-губернатора под руку с женою высшего по чину военного или гражданского сановника. Затем начались танцы. Все эти дамы stenga anam разодетые в европейские платья походили на ученых обезьян в цирке. Неповоротливые Голландцы грузно кружились в медленном темпе вальса-бостон и танцовали вычурно, но тяжело pas de quatre под звуки прекрасного бального оркестра. Генерал-губернатор с супругою поместились на диване под портретом во весь рост покойного короля Вильгельма III и оттуда окруженные избранными сановниками и сановницами созерцали кружившуюся публику. В 11 1/2 час. сервировали общий ужин, причем генерал-губернатор пригласил к своему столу в отдельной зале сливки общества.
Бал этот, не парадный, окончился в половине первого тем же церемониалом как и при открытии.
Этикет, как видно из моего описания, соблюдается здесь строгий, придворный. Генерал-губернатор имеет свой штат, адъютантов, дает аудиенции которые испрашиваются письменно. Представляя собою в Индии особу королевы, генерал-губернатор никогда и никому не только сам визитов не делает, но даже высокопоставленным иностранным гостям и туристам ему представленным не отдает вовсе визита, хотя бы в форме присылки гостю своего адъютанта или просто визитной карточки. Это высокомерное отношение всех генерал-губернаторов вообще шокирует иностранцев посещавших «двор» в Бейтензорге. По поводу неотдачи генерал-губернатором визитов неоднократно уже возникали препирательства и объяснения местных властей с иностранными консулами которым их высокопоставленные соотечественники постоянно жалуются на оскорбительное для них игнорирование со стороны представителя высшей власти в Индии.
Но в танцовальной зале и во время приемов у себя во дворце генерал-губернатор и его супруга доступны для всех и каждого имевшего честь быть представленным их высокопревосходительствам. Что касается нынешнего начальника края, Юнкхеер ван-дер-Вейк в высшей степени любезен, прост в обхождении и даже радушен со своими гостями. Наружность его весьма представительная и интеллигентное оживленное лицо очень симпатично. Г. ван-дер-Вейк человек с выдающимися способностями администратора; он много работает, во все вникает, отличается редкою энергией и смело может быть причислен к разряду самых замечательных и видных управителей каковых Нидерландская Индия давно не имела. Супруга его также милая и любезная особа, радушная хозяйка ненавидящая стеснения этикета ее окружающего и мечтающая лишь об одном: как бы поскорее окончился срок службы мужа на этом посту (генерал-губернаторы назначаются на пять лет) и как хорошо было бы снова вернуться в Голландию и жить там просто, по душе, без парадов, приемов и обедов.
Но «протокол» тем не менее существует и искусственно, с болезненным педантизмом людей одержимых манией величия поддерживается «придворными» в Бейтензорге которые ужасно любят играть в царедворцев; вокруг своего в сущности доступного повелителя эти люди воздвигают китайскую стену. Я полагаю что, toutes proportions gar dees, сравнительно легче быть принятым германским или австрийским императорами чем удостоиться счастия лицезреть индо-нидерландского «Туан Бесара», господина великого, как его именуют туземцы.
Бейтензоргские куртизаны, от скуки вероятно, самым зорким образом следят за тем чтоб этикет не был нарушен и чтобы не было отступлено ни на иоту от установленных «протоколом» церемоний. Они постоянно нашептывают и внушают генерал-губернатору и его супруге что того или иного действия с их стороны этикет не допускает, что это не годится, другое несогласно с их высоким положением, третье, наконец, может уронить их достоинство. Все у них вогнано в определенные рамки, каждый имеет свой нумер и ранг, вследствие чего Бейтензорг, население которого состоит исключительно из «двора» и чиновничества, являет собою невообразимо скучный и чопорный Krahwinkel с большими претензиями я массою низменных честолюбий и интриг. В Батавии которая все же представляет более значительный центр в этом отношении много лучше и свободнее. Люди здесь держат себя самостоятельнее чем в крошечном Бейтензорге, и в Батавии «придворная» камарилья с ее «протоколом» как-то более стушевывается; горевать об этом не приходится.
На робкие замечания мои по поводу утрировки придворного церемониала часто доходящей до сметного, люди сериозные и сведующие объяснили мне что оказалось вовсе невозможным а la longue обходиться без этикета в виду неблаговоспитанности здешнего весьма смешанного общества и распущенности его нравов и привычек. Так, например, всего лет десять тому назад во внутренние аппартаменты дворца на бал являлись почти исключительно одни Голландцы и метисы со своими женами, одетые и те и другие по- европейски. Остальные приглашенные, мущины в цветных жакетках, а дамы просто в своих затрапезных туземных саронгах и белых кофтах, с босыми ногами приезжали в экипажах, размещались вокруг дворца, слушали музыку, выходили смотреть на танцы сквозь двери и окна на открытой веранде и затем в момент вечернего кормления все эти «стенга анам» ужинали в своих экипажах, выпивая неимоверное количество лимонада, вина и шампанского. Услужливые, но неимевшие предрассудков кавалеры этих дам пригоршнями таскали из буфета конфекты и фрукты, забирали без зазрения совести папиросы, сигары, бутылки шампанского и пр. и все это казенное добро тут же истреблялось или увозилось домой. Словом, происходил разгром и полное расхищение и такой «бал» более походил на шумную и беспутную фламандскую кермессу чем на собрание цивилизованных и приличных людей. Подобному безобразию напоминавшему лучшие времена блаженной памяти пастора Валентайна необходимо было в видах приличия положить конец.
С этою целию был введен этикет и балы благодаря этой реформе немедленно получили тот вполне приличный и европейский вид каковым они отличаются ныне.
Давка та же, только жары и духоты положительно меньше чем где-нибудь на балу, например, в Петербурге, Риме или Вене. И это понятно: в Европе сотни лиц топчутся в душной герметически закупоренной зале. Устроить сквозняк, — это если не смерть, то неминуемая простуда. В Батавии никакого искуственного сквозняка устраивать не приходится. Он и без того всюду и постоянно существует в изобилии: в аппартаментах вечно все настежь, окна и двери, да кроме того вентиляция совершается еще сквозь решетчатые переборки устроенные над окнами и дверями. В самой танцовальной зале несомненно жарко несмотря на постоянно возобновляющийся приток воздуха, за то под боком повсюду есть открытые веранды где свежо и где можно с наслаждением отдохнуть от душной атмосферы внутри дома.
Благо я заговорил о температуре, скажу кстати раз навсегда что о тропической жаре и специально о климате Батавии в Европе сложились совершенно неверные и несоответствующие действительности представления какого-то мрачного и зловещего свойства.
Когда я уезжал в Батавию, мои знакомые и родственники смущенно покачивали головой и принимали печальный вид людей которые навсегда расстаются с человеком дорогим и близким. Своих опасений они, однако, не высказывали громко, видя что я и без того смущен перспективой отправиться на погибельную Яву и прожить пять лет в ее убийственном климате, среди разных ужасов тропической природы. Все что я прочел о Яве никоим образом не могло рассеять мои опасения. Становилось жутко от этих описаний природы и климата. Настроение мое не улучшилось когда в министерстве мне разрешили поселиться не в Батавии, а жить в Бейтензорге, местности сравнительно более свежей и здоровой. Начальство мое, увидя по моей вытянувшейся физиономии какое впечатление произвело на меня известие о назначении моем в Батавию, очевидно, пожелало успокоить и утешить меня. Все это не предвещало ничего хорошего и я — признаюсь — не без замирания сердца приближался к берегам Явы, никому хорошо неведомой как я имел случай убедиться впоследствии, ибо сколько я ни искал источников где можно было бы навести справки и получить точные сведения о моей будущей резиденции, мне так и не удалось до последней минуты когда я прибыл в Приок встретить людей которые были бы по личному опыту знакомы именно с Батавией.
Я наивно полагал что в нидерландской миссии в Петербурге тамошние Голландцы непременно должны знать и передадут мне все что касается Батавии. Но ни посланник, ни секретари никогда там не бывали, они сообщили мне лишь что Ява голландская колония, весьма отдаленная и что там везде ужасно жарко. Даже на пароходе французского общества Messageries который вез меня и мою фортуну, многочисленные пассажиры Голландцы все как на зло были из Сурабайи, Самаранга и других мест внутри острова. Показания их были поэтому разноречивы и только сбили меня с толка. Одни утверждали что на Яве невыносимо жарко и нездорово, и они были правы потому что судили, например, по Сурабайе где еще теплее чем в Батавии и где эпидемически господствуют тиф и холера. Другие уверяли что, напротив, климат чудесный и прохладный и эти лица также говорили правду: это были плантаторы которые на высоте 3-4.000 футов разводили кофе, чай и хинное дерево, а на такой высоте, даже на Яве, действительно температура свежая, почти европейская, так что при 12-14R но Реомюру ночью и рано утром довольно толстое шерстяное одеяло является далеко не лишним.
Как бы-то ни было, и горожане и плантаторы в один голос советовали мне на первых порах поселиться в Бейтензорге где все же свежее и лишь после предварительной акклиматизации там перебраться на житье в Батавию.
Совета этих некомпетентных, но несомненно благожелательных людей я к сожалению послушался и после прибытия из Европы семейства моего мы все поселились в Бейтензорге. Но долго мы не могли выдержать: было невыносимо скучно, натянуто, общество невозможное, с претензиями и притом весьма нелюбезное к иностранцам. А главное, — Бейтензорг, хотя в нем и было свежее вечером и ночью, оказался какою-то гнилою трясиною с постоянными ежедневными ливнями и с насквозь пронизывающею сыростью. Мы там хворали и болели малярией чуть ли не каждый день в продолжение нашего 15-ти месячного пребывания о котором и ныне, на 3-й год своего пребывания на Яве, продолжаем отзываться как о потерянном во всех отношениях времени. Ливни эти и сырость (осадков выпадает в течение года в Бейтензорге до 4 метров!) весьма благодетельно действуют на растительность и потому ботанический сад в Бейтензорге по справедливости считается самым роскошным в мире. Но человек не панданус и не кокосовая пальма. Мы нашли что в знаменитом Бейтензорге слишком сыро и слишком скучно, и снова переселились на этот раз уже окончательно в Батавию где нам посчастливилось подыскать громадный двухэтажный дом на высоте, в котором сравнительно свежее чем где бы-то ни было в другом квартале Батавии.
Текст воспроизведен по изданию: В тропической Голландии // Русский вестник, № 6. 1897.