В ТРОПИЧЕСКОЙ ГОЛЛАНДИИ
правитьВ Батавии насчитывается 110,700 жителей, из которых всего 9,017 европейцев, утопающих и пропадающих в массе туземцев: малайцев, арабов и китайцев. Сыны Неба живут в отдельных и весьма грязных и вонючих кварталах и подчинены «резиденту» (градоначальнику и вместе префекту «резидентства» Батавии), но управляются своими выборными людьми, ответственными за всякое нарушение общественных тишины и порядка. Эти китайские представители носят титулы «майора, капитана и лейтенанта китайцев», смотря по важности города и степени населенности квартала. В Батавии, напр., «майор китайцев» весьма крупная единица; это богатый негоциант, имеющий собственные великолепный городской дом и загородную дачу.
Китайцы сохранили свой национальный костюм и косу, но начинают забывать свой язык. Давно уже поселенные на Яве выходцы из Китая говорят между собою по-малайски, женятся на малайских женщинах, но не сливаются с туземным населением, а живут особняком, составляя отдельную и различную от китайских своих соотечественников разновидность. Они на Яве, даже внутри острова захватили в свои цепкие руки всю торговлю и играют здесь роль жидов-факторов в наших губерниях Северо-Западного края. Без китайского посредничества шагу нельзя ступить. Китайцы в то же время торговцы, ремесленники, кассиры в банковых конторах, администраторы на плантациях; они же занимаются ростовщичеством и почти исключительно содержат откупа опиума, составляющего монополию правительства. Китайцы изрядно-таки эксплоатируют, особенно внутри края, туземное население, быстро обогащаются и притом часто и безнаказанно совершают злостные банкротства.
На улицах Батавии тысячами снуют по всем направлениям мизерные и общипанные, а также и элегантные китайцы в своих экипажах, запряженных парою крошечных, но нервных и быстрых туземных лошадок-пони. У всех одинаково заплетенная в красный или синий шолк коса мотается по спине из-под шляпы, напоминая торчащий из кармана шелковый фитиль папиросницы русского типа.
Малайцы ограничиваются продажею овощей, фруктов, дешевой посуды, спичек и пр. Их совершенно затерли китайцы, арабы и так называемые «Клинг» или «оранг-Бомбей», торговцы с Малабарского берега в Индии и с Цейлона.
Линия конножелезной дороги тянется из одной оконечности уже пригородной Батавии — Меестер-Корнелис, до порта Приока или, вернее, до станции в старом городе, откуда отходят поезда в Приок, через весь новый и старый город, который широко раскинулся на совершенно плоской, как на бильярде, местности, с дистанциями, как в Москве, огромного размера между отдельными пунктами.
Своеобразность города составляют извозчичьи экипажи, так называемые «садо» (сокращенное из слов dos а dos); это двухколесные таратайки с крышей и клеенчатыми занавесками на случай дождя. Колесницы эти весьма неудобны. Приходится сидеть спиной об спину с возницей, подобравши ноги и судорожно хватаясь за железные перекладины крыши, чтобы не вылететь на быстром ходу курцгалопом бойких лошаденок. В «садо» вас укачивает и швыряет из стороны в сторону, как в лодке в свежую погоду, и вы с непривычки чувствуете подступы чего-то похожего на морскую болезнь.
Частных экипажей в Батавии много. Каждый «белый человек» обязательно имеет свой экипаж. И не удивительно: малейшее передвижение пешком становится в тягость при здешних расстояниях, да при этой угнетающей жаре.
Экипажи эти, приспособленные к климату, наглухо закрытые кареты со ставнями и крышею с сквозняком или «милорды», коляски, позади которых в кожухе проделано широкое отверстие, часто бывают весьма элегантны и выходят из фабрик лучших мастеров Европы или Америки. Но ансамбль тем не менее производит комическое впечатление: кучер шоколадного цвета сидит на козлах в ливрее, с обшитым галунами цилиндром на голове. Но цилиндр этот надет поверх бумажного с яркими разводами головного платка, концы которого завязаны на затылке, что выходит дико и несуразно. На запятках стоит другой малаец, с опахалом из конского волоса под мышкою. Одет он в бумажную полосатую блузу и белые панталоны с остроконечной лакированной красной шляпой из пальмовых листьев, на подобие огромной шляпки какого-то фантастического мухомора. Кучер и его помощник на запятках — оба обязательно с босыми ногами.
Даже у генерал-губернатора, с его великолепным ландо цугом, кучер, форейторы и лакеи на неизбежных запятках в их голубой ливрее с серебряным позументом, в цилиндрах или жокейских шапочках и с желтыми штиблетами, выезжают не иначе, как с необутыми ногами.
Это полное отсутствие обуви при ливрее, штиблетах, при безукоризненной запряжке и прочем «параде», — поразило меня и продолжает поражать своим высоким комизмом. Точь-в-точь какой-нибудь господин в халате на босу ногу, но с эффектным и непременно экзотическим орденом на шее.
На меня вообще неприятно и даже прямо отталкивающим образом действует вид необутых ног, и я к этой босой команде на Яве никогда, кажется, не в состоянии буду привыкнуть. Ведь жителей на одной Яве насчитывается 23 миллиона, что составляет 46 миллионов босых человеческих ног, — подумать страшно! Но здесь уже такое заведение: отсутствие обуви у туземцев возведено голландцами чуть ли не в административно-правительственный принцип, не лишенный глубокого политического смысла: голландцы и метисы, белые вообще, да пожалуй еще китайцы, считающие себя высшею после белых расою, одни имеют право и преимущество носить обуву. Обувь — это привилегия белого человека, это отличительный внешний признак, по которому узнают, что обутый субъект принадлежит к благородному сословию господ-повелителей.
В силу того же принципа, голландцы не дозволяют туземцам учиться и говорить по-голландски. Голландский язык, как принадлежность высшей культуры, белой, составляет исключительную монополию голландцев и белых людей. Поэтому голландцы говорят с туземцами не иначе, как по-малайски в приморских городах и на берегу, по-судански — в юго-восточной части Явы и по-явайски — внутри острова.
Англичане поступают совершенно иначе, они, напротив, считают, что говорить с туземцем на его родном языке — это делать ему, рабу презренному, слишком большую честь. У них прислуга и вообще туземцы изучают язык своих повелителей и говорят со своими господами по-английски.
Не знаю, которому из этих двух методов отдать преимущество. Оба хороши и истекают из того же принципа — наглядно демонстрировать туземцу все его жалкое ничтожество сравнительно с недосягаемым в своем культурном величии белым человеком. Но выражаются эти две системы различно, при чем мне кажется, что английская система целесообразнее и много последовательнее голландского принципа: англичане, игнорируя туземца и эксплоатируя только рабочую силу его, держат себя высоко и вдалеке. Они избегают всякого сближения с туземным элементом, и англичанин, женившийся на индусской, малайской или иной женщине, хотя бы даже на креолке, немедленно бойкотируется своими соотечественниками, попадая сразу и навсегда в разряд half-casts, т. е. неравноправных с белыми метисов. Такой образ действий по крайней мере логичен.
Не то замечается у голландцев: они выказывают нетерпимость и, насколько могу судить по результатам, нетерпимость чисто ребяческую, внешнюю, которая далее запрещения малайцам носить обувь и говорить по-голландски не распространяется. Голландские чиновники, плантаторы и прочие мингеры не только сожительствуют с малайскими женщинами, но еще и женятся на них, и новое индо-голландское поколение, явно носящее на себе признаки своего полумалайского происхождения, совершенно равноправно с чистокровными голландцами. Эти метисы в гражданской службе и в армии достигают высоких степеней, и жены их, цвета шоколадного пряника, с выдающимися скулами, принимаются в обществе, которое не может не знать, что три четверти с половиною этих «дам» еще не так давно состояли няньками (бабу) в доме такого-то мингера, ныне законного их супруга. В результате получается полное encanaillement, голландцы нисходят со своего искусственно возведенного пьедестала культурности и величия и при этом удивляются, что прислуга, напр., до крайности распущена, никакого уважения к господам не имеет и проч. Это понятно: каждая бабу имеет полные основания и право рассчитывать попасть в «дамы», выйдя замуж за поручика, который может со временем сделаться полковником или генералом, или же, сочетаясь, после незаконных уз, законным браком с каким-нибудь ассистентом контролера, будущим, при счастии и удаче, членом совета Индии, а не то туан-бесар’ом (господин великий — оффициальный малайский титул генерал-губернатора). Такие примеры были, и неоднократно. И ныне еще два генерала индо-нидерландской армии, сами метисы, женились на женщинах малайского происхождения. Из этих генералов один состоит даже в чине генерал-лейтенанта, с титулом превосходительства и в должности главнокомандующего всеми сухопутными колониальными силами.
Если так будет продолжаться, а причин никаких не существует, чтобы нынешние условия изменились, в Нидерландской Ост-Индии более половины голландского населения станет голландским только по имени и составит новую смешанную расу метисов.
Но я несколько отвлекся, хотя и не в сторону, от своего предмета. Это маленькое отступление было необходимо, так как оно выясняет своеобразности здешнего быта и общественных условий. Возвращаюсь к описанию физиономии города.
Оригинальное зрелище представляют улицы или, вернее, аллеи Батавии с насаженными по краям тамариндами, деревьями «Канари» и пр. экзотическими экземплярами, окаймляющими каналы с темно-бурой водой. По каналам этим, столь любезным голландскому сердцу, снуют нагруженные баржи, а в непривлекательной жидкости этих «кали» купаются и ныряют туземцы с чадами и домочадцами:
Происходит это, впрочем, вполне приличным манером: женщины входят в воду в своих «сарончах» (бумажная ткань вокруг бедер и талии) и, выходя из воды, поверх мокрого платка надевают чистый и сухой саронч, заготовленный на берегу. Полосканье это не прекращается даже ночью; забавы купающихся в воде, крики и гам ныряющих голых ребятишек и полуголых туземцев, повидимому, нисколько не стесняют и не шокируют довольно-таки чопорных голландцев.
В утренние часы видно мало европейцев на улицах, они или сидят дома, когда ничем не торгуют, что довольно редко, или работают в своих конторах в старом городе. Голландцы вообще ходят пешком мало, и лишь для моциону, а больше разъезжают в экипажах. Лишь после 5 час. пополудни город несколько более оживляется. От 6 до 7 час. по Konungsplen’ским аллеям и по набережным Ноорд-вейка и Рейс-вейка ищут сомнительной прохлады голландцы и голландские дамы в светлых костюмах и большею частию без шляп.
Тотчас после 6 час. вечера, когда заходит солнце почти без ощутительного перехода от света к ночи, наступает тьма черная, кромешная, которую желтые пятна редких газовых фонарей еще более подчеркивают и делают еще интенсивнее. Среди этого мрака движущиеся экипажи получают фантастический вид громадных летучей мышей, тогда как гуляющие группы скользят бесшумно, подобно теням.
Оживления в Батавии нет ни днем, ни поздним вечером. Пульс жизни здесь не бьет ключом, подобно тому, как это замечается, напр., в Сингапуре. Европейский элемент в Батавии как-то стушевывается, днем европейцы почти не выходят, а вечером, благодаря царствующему мраку, еле можно отличить человека белого от иного субъекта желтого цвета или цвета cafe au lait.
Голландцы в своих колониях иначе устроили свой interieur и распорядок жизни, чем подвижные, деятельные англичане, которые игнорируют жару и в Сингапуре делают визиты от 2 до 4 час. пополудни, а после 4-х уже играют в теннис, крокет и foot ball.
Голландцы много неподвижнее и апатичнее англичан. Изречение — время деньги — они еще не возвели пока в краеугольный принцип, из которого исходит и на котором утверждено все и вся. Они, правда, с 8 час. утра до 4 час. вечера сидят у себя в конторах в старом городе или разъезжают в крытых каретах (паланкинах), но зато после 4-х они уже свободны и из Батавии возвращаются к себе домой в Weltekeden отдыхать в громадных и неизмеримо глубоких «ленивых креслах». Лежат они по целым часам в созерцательном безмолвии, задравши босые ноги на длинные выдвижные ручки сидения и покуривая сигару, которой не выпускают изо рта. Меня после Сингапура, где живописный laisser aller в костюмах допускается англичанами лишь в утренние часы, да и то лишь в отеле или у себя на дому, на первых же порах поразили общие распущенность и халатность, присущие здесь в одинаковой степени как мущинам, так равно и дамам даже на улице.
Я. не знаю ничего безобразнее и неприличнее общепринятого здесь европейцами домашнего костюма: мущины носят на босу ногу широчайшие явайские панталоны из бумажной ткани с яркого цвета полосами и разводами; поверх этого надевается женская кофта (кабайя) из белого коленкора и — больше ничего. Дамы еще сильнее поражают элементарностью своего наряда: белая или желтая прозрачной ткани кофта с глубоким вырезом на груди, обшитая кружевом, явайский саронч вокруг бедер и шлепающие туфли без задков на босу ногу, — вот и весь несложный костюм. Я нахожу подобную tenue верхом безобразия и безвкусия, не говоря уже о том, что эти голые ноги и икры, свободно выставляемые на показ, просто неприличны.
Особенно странно и дико видеть девочек, часто 13-ти и 14-ти лет, вполне уже улегшихся в окончательную и притом грузную форму голландской «мефрау». Удивляешься и руками разводишь, когда эти, почти уже взрослые подростки, не стесняясь, бегают у себя в саду или даже выходят на улицу босиком, в какой-то кратчайшей не то блузе, не то рубашенке поверх панталон. Часто эта последняя принадлежность туалета отсутствует вовсе, вместе с чулками. Тогда ноги кажутся еще длиннее, и маленькая мефрау как будто состоит вся из одних только ног, как у паука, а икры, и без того сильно развитые, выступают наружу еще внушительнее. Это какие-то в уменьшенных размерах снимки с мюнхенской «Баварии», дотого массивны пропорции и очертания этого в здешнем климате быстро ростущего и развивающегося молодого индо-голландского поколения.
Говорят, что климат требует именно такого облачения и возможно более широкого и свободного соприкосновения с воздухом, дабы поры кожи оставались постоянно открытыми. Что это может быть здорово и полезно, не спорю, несомненно также, что воздух и ветер свободно гуляют вокруг и около полуобнаженного тела. Но привлекательного и изящного мало в этом костюме, заимствованном у туземцев. Самая хорошенькая женщина теряет в саронче с кабайей, тяжеловесные же голландские матроны entre deux ages производят в подобном снаряжении просто отталкивающее впечатление. И хорошо бы еще, еслиб дамы таким образом раздевались у себя дома. А то нет, они с босыми ногами, в кофте и саронче являются в отелях к завтраку, посещают магазины, делают в экипажах утренние визиты, и одеваются по-человечески и по-европейски лишь только после 6 час. вечера, когда вообще делают туалет в виду выезда или приема. Мущины также принимают приличный вид только к вечеру. Вот почему здесь принято делать визиты вечером от 7 до 8 час. Вот почему также необходимо в неприемные дни, если вы желаете нанести визит, предуведомить хозяев заранее и письменно о своем посещении. Иначе вы рискуете застать мингера и мефрау в домашних широко развевающихся хламидах и своим неожиданным появлением вызвать в доме переполох и смятение или даже не быть принятым вовсе. А визитные карточки здесь не в ходу, и считается верхом нелюбезности и незнания приличий оставлять карточку, как то заведено в Европе. Если вы желаете быть безупречно корректным в Батавии, вы должны письменно доложить о своем намерении приехать в такой-то вечер. Затем обязательно следует просидеть в гостях целый час, от 7 до 8 час. и подняться лишь с 8-ми-часовым пушечным выстрелом, подающим двойной сигнал, что злобы дня благополучно окончены и что пора обедать.
При подобной системе визитов, через час по столовой ложке, человеку новоприбывшему и желающему перезнакомиться с обществом в Батавии-приходится употребить на эту сложную операцию месяца два, а то и больше. Обычай этот, кроме того, что неудобен, исключает всякую возможность сближения и поддерживания правильных сношений с здешними жителями.
Следует им, впрочем, отдать полную справедливость: голландцы относятся вообще к иностранцам холодно и с некоторым предубеждением, ограничиваясь редким обменом всегда формальных визитов и самою банальною вежливостью, которая никогда не переходит в более сердечный тон. Кстати о визитах. Голландцы, тяжелые на подъем у себя дома, не утратили этой грузности и под тропиками. Они, отчасти вследствие жары, не располагающей к передвижениям, больше же потому, что необщительны, выработали себе здесь особый кодекс общественных приличий и форм: редкий голландец отдаст вам в течение 8 дней ваш первый визит, хотя бы визит этот был оффициальный. Проходят 3-4, даже 6 недель, а линтер и мефрау ван… и в помыслах не имеют навестить вас. Конечно, это обстоятельство также не способствует установлению близких и частых сношений с местным обществом. Оно, кроме того, подает иногда повод к столкновениям. Иностранцы, не привыкшие к подобному бесцеремонному отношению к себе, жалуются и требуют письменных объяснений, почему такой-то после шести недель или 2 1/2 месяцев не нашел еще времени отдать первый визит. И «такой-то», сконфуженный, но вместе с тем и глубоко озлобленный «на дерзкие претензии этих европейцев, которые думают, что они еще в Европе», решается, наконец, отписать своему мучителю, что он, мингер ван… в такой-то вечер от 7 до 8 час. будет иметь честь и т. д.
Припоминается мне комический случай с голландским высокопоставленным должностным лицом: один иностранный консул, из категории «серьезных», т. е. штатных, свыше 3-х месяцев прождал, да так и не дождался ответного визита сказанного чиновника. При первой же встрече с ним в постороннем доме, консул, на хромавшие извинения этого господина, заявил ему, что отныне уже слишком поздно отдавать первый визит, а потому он и отказывается от удовольствия видеть у себя в доме мингера такого-то.
От наслаждений подобного свойства можно, впрочем, отречься без особенного для себя ущерба. Как сказано выше, визиты и сношения с голландцами, хотя бы правильные и частые, ни на шаг не подвинут вас на пути к интимности или установления приятных отношений. Если говорится у нас, что нужно с человеком съесть пуд соли прежде, чем войти в его дружбу, то здесь пришлось бы уничтожить несколько «пикулей» сахару (1 пикуль = 67 килогр.) прежде, чем достичь сколько нибудь походящего на близость результата.
Сахарную болезнь легко нажить при подобном способе питания, но завоевать сердце голландца на Яве я считаю задачею неисполнимою даже после 20-ти-летнего пребывания с ним бок-о-бок. А так как пребывания моего в здешних краях положено всего 5 лет, из коих почти 2 года уже благополучно прошло, то я и пробовать не стану. Ведь уже Кузьма Прутков весьма основательно высказал, что невозможно объять необъятного.
Приходится ограничиваться тесным кружком коллег, т. е. настоящих европейцев, которые, подобно мне и семейству моему, смотрят на свое существование на Яве, как на нечто временное и скоропреходящее. Вследствие сего все мы храним и тщательно поддерживаем в себе тот «европейский» огонек, который нас сближает в нашем дальнем заточении и постоянно говорит нам о старой Европе, лучше и милее которой никто ничего еще не придумал.
Да и что может быть общего между нами, европейцами, и этими индо-голландскими массивными плантаторами или хоть бы даже с голландцами, более или менее «чистой» от примеси крови, служащими в Нидерландской Индии? Половина этих господ родилась под тропиком Козерога и переженилась на тропических женщинах.
Они освоились с климатом и страною, выше и лучше которой, по их убеждению, ничего не существует. Общество это объяванилось, так сказать, и далеко отстало от Европы как по дистанции, так равно и по понятиям. Живут очень многие безвыездно по 30 лет на Яве. Есть такие экземпляры, которые прибыли сюда 52 года тому назад на парусном судне, по доброму старому пути, мимо мыса Доброй Надежды! Есть и еще личности, проделавшие это самое путешествие уже на пароходе, по тем же кружным путям, так как в то время Лессепс еще не догадался рыть Суэцкий канал. Это относится уже к временам менее баснословным, но все же давним. С тех пор эти господа были в Европе раз, лет 18 тому назад, а то и вовсе никуда не отлучались.
Да и что им Европа, что они там забыли, их туда и не влечет, они перестали Европу понимать и даже чувствуют там себя не совсем а leur aise, будто перенесенные на чужую планету. Европа для людей этой категории — отвлеченное понятие, звук пустой, который не говорит ничего ни уму, ни сердцу. Они всегда напоминают мне ту иностранку, про которую выразился поэт:
При ней ты скажешь — Русь святая,
И сердце в ней не задрожит!
Понятно, что подобные личности ничем иным, кроме своих плантаций, контор или службы, не интересуются, у меня же, к сожалению, плантаций кофейных нет и, по всему вероятию, никогда не будет, так что и сюжета для разговора с кофепроизводителями не найдется. Впрочем, никто здесь, за очень редкими исключениями, ничем не интересуется, ничего не читает и за идейным развитием и умственным движением не следит. Индо-голландцы даже пренебрежительно относятся к тем из живущих здесь иностранцев, которые никакою коммерциею не занимаются. Один такой плантатор спросил меня, отчего у меня нет «конторы» в старом городе. Я ему разъяснил, что не имею в ней надобности, так как я кофе и сахар сам покупаю, а не торгую колониальными товарами.
За исключением моих коллег, штатных консулов, да и тех всего трое — германский, французский и бельгийский, все остальные консульские представители иностранных держав в Батавии — голландцы, которые непременно продают мускатный орех в Батавии и Приоке или совершают банковые операции. Они тем не менее считают себя серьезными консулами и ужасно любят при всяком случае и даже без малейшего к тому повода отписать коллегам или властям отношение-ноту за нумером и на консульском бланке.
С этими представителями держав подчас случаются комические недоразумения. Так, один консул какой-то второстепенной державы совершенно позабыл, кого он собственно из себя изображает. На вопрос штатного коллеги о здоровье его суверена, несерьезный консул ответил, что, благодарение Богу, «обе королевы» обретаются в вожделенном здравии.
Мингер этот, очевидно, перепутал, он вспомнил лишь одно — что он собственно голландец и что вследствие сего никакого «короля» у него нет, а имеются две королевы, большая и маленькая.
Другой представитель на чей-то вопрос, будет ли его суверен участвовать в маневрах в Германии, с видимою растерянностью ответил: «суверен? да у нас ведь короля нет, у нас республика». Картина! Оказалось, что гость спутал и попал к представителю Швейцарии, будучи вполне убежден, что имеет дело с датским консулом.
Ошибка, впрочем, вполне извинительная, ибо обнаружилось, что Дания вплотную граничит с Швейцарией и даже с Португалией, так как конторы представителей этих держав друг с другом соприкасаются. Государственную границу между ними образуют лишь деревянные перегородки, чему, конечно, нас в Европе не обучали.
Консулы-негоцианты тем не менее поставлены на одну доску со штатными представителями европейских держав. Колониальное управление не делает никакого различия между теми и другими. Но мы, «серьезные», это различие соблюдаем.
Текст воспроизведен по изданию: В тропической Голландии // Русский вестник, № 7. 1896.