А. П. Чехов. «В сумерках». Очерки и рассказы
Серия «Литературные памятники»
М., "Наука, 1986
Несколько лет тому назад начали появляться в разных ежедневных газетах небольшие рассказы г. Чехова, предметом для которых служили явления обыденной жизни. Эти рассказы, несмотря на то, что наскоро читались и быстро были позабываемы, тем не менее обнаруживали в авторе и наблюдательность и уменье живо и естественно передавать подмеченное, почти исключительно впрочем с целью вызвать улыбку в читателе. В 1886 году вышли в свет его «Пестрые рассказы». Книга под этим заглавием содержала в себе рассказы и очерки, частию уже напечатанные, частию новые, в числе которых было несколько очень милых, обративших на себя общее внимание. С этого времени критики начали усматривать в г. Чехове большой талант. В следующем 1887 г. явился новый сборник г. Чехова, носящий заглавие: «В сумерках. Рассказы и очерки». О достоинстве рассказов, вошедших в этот сборник, мне предстоит дать отчет. Всех рассказов помещено в книге 16-ть. Они, как и прежние, небольшого объема, и в них точно так же виден несомненный талант в изображении картин природы и бытовых сцен, а иногда даже в художественной выдержанности характеров действующих лиц, замечается искусство нередко одной чертою дополнить картину, сообщить читателю то, что происходило между действующими лицами ранее того момента, о котором идет речь. Но тем не менее нельзя не пожалеть, что дарование автора употреблено на такие незначительные вещицы, которые более или менее носят следы случайности, в которых чувствуется, что он передает то, что попалось ему на глаза, что остановило его внимание в рассказе того или другого лица.
Лучшие по достоинству из рассказов те, которые имеют сравнительно больший объем, именно: «Верочка», «Несчастие», «Агафья» и «Святою ночью».
Содержание рассказа «Верочка» самое обыкновенное, весьма часто повторяющееся в жизни. Молодая девушка Вера Гавриловна Кузнецова, дочь председателя земской управы, человека пожилых лет, полюбила Ивана Александровича Огнева, приехавшего в один из наших глухих уездов для собирания статистических сведений. Огнев во все время своей командировки и дневал и ночевал в усадьбе Кузнецова, нередко беседовал и совершал прогулки с Верой Гавриловной, не оказывая ей особенного внимания, а между тем чувство любви к нему не только заронилось в грудь девушки, но и постепенно разрасталось, хотя оно с ее стороны не было ничем обнаруживаемо. Наконец наступило время Огневу расстаться с гостеприимным кровом, и вот в последние минуты его пребывания в усадьбе совершенно неожиданно для него разыгралась история. Он уже простился с стариком и направился в город, как у садовой калитки повстречался с Верою Гавриловною. «Они пошли по дороге. Деревья не заслоняли простора, и можно было видеть небо и даль. Точно прикрытая вуалью, вся природа пряталась за прозрачную матовую дымку, сквозь которую весело смотрела ее красота; туман, что погуще и побелее, неравномерно ложился около копен и кустов, или клочьями бродил через дорогу, жался к земле и как будто старался не заслонять собой простора. Сквозь дымку видна была вся дорога до леса с темными канавами по бокам и с мелкими кустами, которые росли в канавах и мешали бродить туманным клочьям. В полуверсте от калитки темнела полоса кузнецовского леса». Долго шли молодые люди молча, если не считать незначительных вопросов и ответов, которыми они перебрасывались. Наконец они дошли до небольшого узкого мостика, который находился в 20 шагах от леса.
«Ну, вот и мостик! — сказал Огнев. —Тут вам поворачивать назад…
Вера остановилась и перевела дух.
— Давайте посидим, — сказала она, садясь на один из столбиков. — Перед отъездом, когда прощаются, обыкновенно все садятся».
Огнев примостился возле нее на своей вязке книг и продолжал говорить. Своими участливыми вопросами о состоянии ее здоровья и о причине грусти, видимой на ее лице, Огнев вызвал в девушке признание, что она его любит. «Я… я люблю вас!» — и полилась неудержимым потоком ее горячая речь, так долго таившаяся в уме и сердце; а он, сдержанный и холодный, нисколько не ожидавший признаний, полный страха, чтобы не увлечься девушкой, в ответ на ее слова забормотал: «Я, Вера Гавриловна, очень благодарен вам, хотя чувствую, что ничем не заслужил такого… с вашей стороны… чувства. Во-вторых, как честный человек, я должен сказать, что… счастье основано на равновесии, то есть когда обе стороны… одинаково любят… Я вас настолько уважаю, что… мне больно!»
Этого было достаточно для девушки; она сразу поняла, что в избраннике ее сердца нет ни искры любви к ней — и все мечты ее мгновенно разлетелись. Вера стала вдруг серьезной, побледнела, поникла головой, резко повернулась и быстро пошла назад к усадьбе.
Огнев последовал за нею; на все его жалкие слова она отвечала молчанием, и только у калитки она мельком взглянула на него и, согнувшись, кутаясь в платок, быстро пошла по аллее.
А Огнев постарался убедить себя, что нельзя же насильно полюбить, и только тогда, «когда скрылась Вера, ему стало казаться, что он потерял что-то очень дорогое, близкое, чего уже не найти ему. Он чувствовал, что с Верой ускользнула от него часть его молодости и что минуты, которые он так бесплодно пережил, уже более не повторятся».
Но этот проблеск чувства у Огнева продолжался недолго; его быстро сменила себялюбивая рассудительность и, отыскивая причину своей холодности к девушке, он незаметно дошел до города. «Войдя к себе в комнату, Иван Александрович опустился на постель и долго, долго глядел на огонь, потом встряхнул головой и стал укладываться». Вот сжатое содержание рассказа, изложенного автором просто, тепло и психологически верно: он сумел проникнуть в тайник душевных движений двух выведенных им действующих лиц, и надо сказать, с большим искусством и в высшей степени правдоподобно — а в этом заключается мастерство художника — изобразил борьбу, которая происходила в душе девушки, пока она не произнесла роковых для нее слов: «я вас люблю».
Единственно в чем можно упрекнуть автора, так это в том, что он совершенно не коснулся отношений Огнева к Вере Гавриловне, предшествовавших ее признанию, которое таким образом является совершенною неожиданностию. Вследствие этого и весь рассказ представляется эпизодом, заимствованным из целой бытовой эпопеи, к которому как-то искусственно приставлено вступление.
К числу удачных психологических этюдов можно также причислить «Несчастье». Главными действующими лицами в нем являются Софья Петровна Лубянцова, молодая красивая женщина, и присяжный поверенный Ильин, старинный ее приятель и сосед по даче. Ильин упорно ухаживает за Лубянцовою; она просит его оставить ее в покое, просит остаться друзьями; но все ее доводы, все ее просьбы ни к чему не приводят. Мало-помалу Лубянцова, незаметно для себя самой, увлекается Ильиным, но, желая остаться верною и доброю матерью, ищет опоры у мужа, но ее не находит. Таким образом последняя ее надежда рушилась, и она под влиянием страсти вышла из дома. Непреодолимая сила гнала ее, она задыхалась, сгорала от стыда, но то, что толкало ее вперед, было сильнее и стыда ее, и разума, и страха. Рост страсти Лубянцовой к Ильину, борьба между долгом и увлечением подмечены и переданы весьма верно.
Нежная задушевность и особенная теплота чувства замечаются в рассказе «Святою ночью». Содержание его несложно, просто и состоит более в описании, чем в действии. Автор пожелал переправиться через реку Голтву в монастырь, чтобы присутствовать при торжественном богослужении в день Пасхи. При переезде на пароме через реку автор вступил в разговор с послушником Иеронимом, на которого возложена обязанность перевозчика. Иероним между прочим сообщил о смерти иеродиакона Николая и в грустном настроении от этой потери вспоминает с особенною любовию об его прекрасных качествах и добром сердце. В числе других качеств покойник имел дар писать акафисты, и в доказательство этого и трудности их составления Иероним приводит несколько примеров. «Нужно, чтоб все было стройно, кратко и обстоятельно, — говорил Иероним. — Надо, чтоб в каждой строчечке была мягкость, ласковость и нежность, чтоб ни одного слова не было грубого, жесткого или несоответствующего. Так надо писать, чтоб молящийся сердцем радовался и плакал, а умом содрогался и в трепет приходил. В Богородичном акафисте есть слона: „Радуйся, высото неудобовосходимая человеческими помыслы; радуйся, глубино неудобозримая и ангельскима очима!“ В другом месте того же акафиста сказано: „Радуйся, древо светло плодовитое, от него же питаются вернии; радуйся, древо благосеннолиственное, им же покрываются мнози! Древо светлоплодовитое… древо благосеннолиственное“… Найдет же такие слова! Даст же господь такую способность! Для краткости много слов и мыслей пригонит в одно слово, и как это у него все выходит плавно и обстоятельно! „Светоподательна светильника сущим“… —сказал в акафисте к Иисусу Сладчайшему. Светоподательна! Слова такого нет ни в разговоре, ни в книгах, а ведь придумал же его, нашел в уме своем!» Никто, надеюсь, не станет отрицать, что такова и должна была быть речь у послушника, проникнутого благоговением к составителю акафистов. Из этого же рассказа приведу прекрасное описание Голтвы и ночи на Великий день: «В обыкновенное время Голтва представляет из себя речонку средней руки, молчаливую и задумчивую, кротко блистающую из-за густых камышей, теперь же предо мной расстилалось целое озеро. Разгулявшаяся вешняя вода перешагнула оба берега и далеко затопила оба побережья, захватив огороды, сенокосы и болота, так что на водной поверхности не редкость было встретить одиноко торчащие тополи и кусты, похожие в потемках на суровые утесы».
«Было темно… Мир освещался звездами, которые всплошную усыпали все небо. Не помню, когда в другое время я видел столько звезд. Ради праздничного наряда вышли они на небо все до одной, от мала до велика, умытые, обновленные, радостные, и все до одной тихо шевелили своими лучами. Небо отражалось в воде, звезды купались в темной глубине и дрожали вместе с легкой зыбью. В воздухе было тепло и тихо».
Не дурны также следующие рассказы, находящиеся в рассматриваемом сборнике: «Мечты», в котором действующими лицами являются не помнящий родства бродяга и двое сотских, его сопровождающих; «На суде» — верный список с действительности, к сожалению, как-то круто обрывающийся; «Кошмар», в котором весьма рельефно очерчена фигура отца Якова, занимающего место в бедном приходе, едва доставляющем ему средства, чтобы не умереть с голода. Находясь в постоянной борьбе с нуждою, отец Яков равнодушно выслушивает предложение Кунина, молодого человека, вернувшегося из Петербурга в свое Борисово, относительно заведения церковно-приходской школы, является растерянным от желания скрыть свою бедность и вследствие этого едва не лишается места и черствого куска хлеба.
Менее удачны рассказы: «Пустой случай», «Событие» и «Ведьма». В этом последнем изображена неприглядная жизнь молодой дьячихи, которую муж считает за ведьму, чем и объясняет поднявшуюся вьюгу и приезд на ночлег сбившейся с дороги почты, сопровождаемой почтальоном, радушно принятым дьячихой.
Подведу итог всему сказанному. Книга под заглавием «В сумерках» свидетельствует о несомненном таланте г. Чехова; в рассказах, в ней помещенных, много наблюдательности и искренности; выведенные в них лица отличаются жизненною правдою; встречаются между рассказами художественно исполненные, но также деланные и придуманные («Ведьма»), растянутые («Пустой случай») и бессодержательные («Событие»); язык живой и правильный, хотя иногда попадаются неточные и неправильные выражения, как например: на траве висят тусклые, недобрые слезы (стр. 3), прекрасно симулировал влюбленного (стр. 23), где бы я мог сгодиться (стр. 25), и утеряет для него навсегда свое реальное значение (стр. 83), внутри все сарайно (стр. 103), такова уж планида русского лица (стр. 134), когда я под столом пешком ходил (стр. 146), большая шестиглавая церковь с поржавленной крышей (стр. 163) и др.
Выше я привел несколько прелестных описаний природы; позволяю себе присоединить к ним, в доказательство уменья Чехова живописать природу и подмечать в ней разнообразие явлений, другое описание тумана из рассказа «Мечты».
«Путники давно уже идут, но никак не могут сойти с небольшого клочка земли. Впереди их сажен пять грязной, черно-бурой дороги, позади столько же, а дальше, куда ни взглянешь, непроглядная стена белого тумана. Они идут, идут, но земля все та же, стена не ближе, и клочок остается клочком. Мелькнет белый, угловатый булыжник, буерак или охапка сена, оброненная проезжим, блеснет ненадолго большая мутная лужа, а то вдруг неожиданно впереди покажется тень с неопределенными очертаниями; чем ближе к ней, тем она меньше и темнее, еще ближе — и перед путниками вырастает погнувшийся верстовой столб с потертой цифрой, или же жалкая березка, мокрая, голая, как придорожный нищий. Березка пролепечет что-то остатками своих желтых листьев, один листок сорвется и лениво полетит к земле… А там опять туман, грязь, бурая трава по краям дороги».
Принимая во внимание достоинства сборника рассказов г. Чехова под заглавием «В сумерках», я, несмотря на некоторые в них недостатки, мною указанные, считаю его заслуживающим почетного отзыва и даже поощрительной премии, если этому не будет препятствовать пункт б § 9 Правил.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьВпервые: Четвертое присуждение Пушкинских премий. СПб., 1888, с. 46—53. (Сборник Отделения русского языка и словесности имп. Академии наук, т. XLVI, № 1).
В рецензии инициал Чехова указан ошибочно.