Г-н Чехов принадлежит к числу наших «молодых» писателей. У него есть несомненный талант. Вот почему мы остановимся подробнее на собрании его очерков и рассказов, появившихся в числе 16, в издании г. Суворина.
Сборник этих произведений г. Чехова озаглавлен «В сумерках». Название это, очевидно, содержащее в себе характеристику общего настроения, необыкновенно напоминает нам коллекцию музыкальных набросков известного Кирхнера, под названием: «Im Zwielicht»[1]1. Здесь и там бесспорная талантливость и в то же время отсутствие свежести и непосредственности таланта. Это очень «интересные» вещицы. Но как в действительной жизни «интересными» называются люди, женщины и мужчины, обладающие всем кроме свежести и непосредственности, так и в произведениях искусства «интересность» неразлучно соединена с некоторою придуманностью и утонченностью. Авторы таких произведений весьма часто «интересничают». Оставаясь постоянно в полном обладании самими собою, они по временам производят внешнее впечатление людей очень сильно чувствующих, глубоко растроганных, глубоко страдающих. Это искусство показать сквозь увеличительное стекло искорку чувства и посредством призмы заставить ее отражение играть радужными красками.
Очерки и рассказы г. Чехова распадаются на две группы. В одних сюжет взят из народной жизни, в других — из жизни «общества». Прием остается неизменным в обеих группах. Это прием «d’une boite à surprise»[2]. В самом конце рассказа действие получает неожиданный поворот, эффект внезапно выскакивает наружу. Окружной суд разбирает дело о крестьянине, обвиненном в убийстве жены. Автор очень талантлива и верно рисует типы председателя, товарища прокурора, защитника, общую картину заседания, и почти не касается подсудимого. В самом конце происходит неожиданный поворот. Подсудимый обращается к конвоирующему его солдату с вопросом, куда тот, два года тому назад, девал его топор. Оказывается, что этот конвойный солдат — родной сын подсудимого. В другом рассказе («Кошмар») молодой помещик, непременный член присутствия по крестьянским делам, входит в сношения с сельским священником, также молодым человеком, по поводу устройства церковно-приходской школы, над которою он, помещик, принял попечительство. Молодой священник потеет, краснеет, молчит, с жадностью пьет чай и даже — кладет себе в карман кренделек. Он производит самое неблагоприятное впечатление на помещика, и впечатление это все увеличивается, пока, в самом конце рассказа, священник не признается, что он сидит голодный, а крендельки — носит жене, взятой из хорошего дома и умеющей играть на фортепиано. Он получает 150 рублей дохода; но, во-первых, он не выплатил еще в консисторию, где на него положили 200 рублей за место, во-вторых, содержит брата, учащегося в семинарии, в-третьих, выдает ежемесячно пособие прежнему священнику… А между тем помещик уже написал архиерею «донос» о священнике. Кладбищенский сторож («Недоброе дело») встречает ночью, впотьмах, при обходе, заблудившегося старика и показывает ему дорогу; внезапно, в конце очерка, путник оказывается разбойником, который и держит сторожа, пока не раздается издалека свист, после чего разбойник скрывается. Обезумевший сторож бросается к церкви; сквозь окна видна горящая свеча, забытая святотатцами в ограбленном храме. У доктора умирает от дифтерита единственный сын («Враги»). В эту самую минуту к нему является из-за нескольких верст помещик, умоляющий ехать к его больной жене. Можно представить себе положение доктора… Наконец он едет. И что же? Оказывается, что жена помещика нарочно притворилась больною и послала мужа за доктором, чтобы в это время бежать с соседом. Все это очень красиво в отдельности. Но когда имеешь перед собой целый букет таких рассказов, то от этого букета получается впечатление искусственных цветов.
Одним из отличительных признаков «интересных» писателей нашего времени служит то, что они одинаково свободно пишут «во всех стилях». Так, талантливый германский новеллист Фриц Маутнер2 написал книгу «Nach berühmten Mustern»[3], где мастерски подделывается под образ изложения целого ряда знаменитых немецких авторов; начали появляться музыкальные пьесы, где одна и та же тема виртуозно варьируется в стиле Гайдна, Бетховена, Мендельсона, Вагнера, Шопена, Страусса; есть живописцы, неподражаемо подделывающиеся под «манеру» известных художников, особенно пейзажистов. Точно так же г. Чехов пишет во всех «направлениях». У него есть и сатира, и мораль, и народничество, и салон, и поэзия, и проза, есть, наконец, «genre mixte»[4]. К последнему относится «Ведьма», рассказ, где описывается красивая молодая дьячиха, изнывающая в замужестве с сухопарым, ревнивым дьячком, который уверен, что жена его может ворожбой накликать в дом посетителей с большой дороги. Раз, зимой, во время метели, в избу дьячка приезжает сбившийся с дороги молодой почтальон. Он засыпает, как убитый; дьячиха не может свесть с него глаз и упрашивает его «остаться» пока муж ее станет провожать почту. Молодой почтальон с трудом вырывается из-под обаяния чаровницы, но зато она, заснув, расшибает локтем переносицу своему мужу. Трудно представить себе что-нибудь более реальное, чем рассказ «Агафья», между тем как рассказ «Святою ночью» весь отдан поэзии, «Беспокойный гость» представляет «подражание» «Рассказам охотника»3, очерк «Пустой случай» напоминает «великосветские романы», а рассказ «Дома», где прокурор старается отучить своего маленького сына от курения табаку, представляет чистейшую прозу.
В описании женщины у г. Чехова проглядывает бессознательный золаизм4. Мы употребляем выражение «бессознательный», чтоб отметить им, с одной стороны, отсутствие принципиальной схемы, чтоб обозначить, с другой стороны, элемент неуловимых воспоминаний, налагающих на свободное, по-видимому, творчество печать воздействия известных образцов. Женщины у г. Чехова влекутся смутною физиологическою силой, победоносною и беспощадною. Даже в описании кошки, только что принесшей детей, проглядывает этот золаизм.
«Из ящика выглядывает кошка. Ее серая рожица выражает крайнее утомление, зеленые глаза с узкими черными зрачками глядят томно, сантиментально… По роже видно, что для полноты ее счастия не хватает только присутствия в ящике его, отца ее детей, которому она так беззаветно отдалась».
Г-н Чехов владеет наблюдательностью и чувством «компоновки». В каком отношении находится его несомненная талантливость к действительному таланту, это вопрос, для решения которого не представляет достаточного материала лежащий перед нами том рассказов. Одним из отличительных признаков стиля г. Чехова служит его склонность одушевлять природу. Деревья — шепчут; звезды — купаются в темной глубине; непогода плачет в трубе; метель — стучит кулаками в окно; снежинки — взглядывают и тают, и т. д. Это очень красиво. Но если читатель замечает, что в одном очерке повторяются «приемы» другого, что деревья шепчут слишком часто, то, чего доброго, можно утратить веру в искренность поэтического чувства автора.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьВпервые: Московские ведомости, 1887, № 244, 5 сентября, с. 4, в рубрике «Литература и искусство»; общая подпись: «Z». Под этим псевдонимом в 1886 г. в «Московских ведомостях» сотрудничал театральный, музыкальный и художественный критик и журналист Сергей Васильевич Флеров (1841—1901) (Масанов, т. 3, с. 344), который и был, по всей вероятности, автором рецензии на сборник «В сумерках».
11 сентября 1887 г. Чехов сообщал об этой рецензии Н. А. Лейкину: «Была рецензия в 244 No „Моск<овских> вед<омостей>“. Недурно, и длинно, и чувствительно. Про меня почему-то все чувствительно пишут» (Чехов. Письма, т. 2, с. 118).
1 …коллекцию музыкальных набросков известного Кирхнера, под названием: «Im Zwielicht».-- Немецкий композитор Теодор Кирхнер (1823—1903), известный преимущественно сочинениями малых форм: песен, струнных квартетов, пьес для фортепиано.
2 Маутнер (Mautimer), Фриц (1849—1923), немецкий философ и писатель. Два его сборника «Nach berümten Mustern» (1878) имели большой успех и выдержали множество изданий.
3 …"Рассказам охотника" — т. е. «Запискам охотника» И. С. Тургенева (1852).
4 …золаизм — т. е. натурализм, по имени французского писателя Эмиля Золя (1840—1902), теоретика и практика этого направления. Свой взгляд на литературу этого направления Чехов развил в письме к М. В. Киселевой от 14 января 1887 г. (Чехов. Письма, т. 2, с. 10—13).