В стране чудес (Руссле)

В стране чудес
автор Луи Руссле, пер. Луи Руссле

Оригинал: французский, опубл.: 1896. — Источник: az.lib.ru • Главы из книги:
Празднества и охоты Гюлковара.
Королевские забавы.
Страна билей и Удейпур.
Королевство Панна.
Перевод Матильды Гранстрем (1896).

Луи Русселэ В стране чудес

Празднества и охоты Гюлковара

К концу июня дожди прекратились, и Гюлковар воспользовался этим, чтобы начать ряд празднеств, которые он хотел дать нам. Охоты, бои и состязания следовали одни за другими.

Средневековые обычаи сохранились в Индии во всем их первобытном блеске только при дворе Гюлковаров. Обеднение владений прочих раджей вынудило их значительно ограничить роскошь этих великолепных церемоний; в другие же государства английское влияние внесло европейские обычаи, которые плохо вяжутся с туземными понятиями.

Гюлковар предпочитает всем увеселениям состязания атлетов или зверей и тратит на это громадные суммы. Кровожадный и горячий до страсти, он любит эти потрясающие и жестокие игры, в которых человеческая жизнь вечно находится в опасности, и устраивает эти празднества с такой щедростью, которая доходит до расточительности. Он содержит множество слонов, предназначаемых исключительно для этих боев, и редкая неделя проходит без подобного зрелища. Слон, от природы животное весьма кроткое, может быть доведен особого рода возбуждающей пищей до страшного бешенства, которое индийцы называют муст; разъяренный он нападает иногда на людей и животных. Одни только самцы могут быть доведены до состояния муст, и чтобы получить этот результат, нужно в продолжении трех месяцев кормить его сахаром и маслом.

Магараджа объявил мне однажды с видимым удовольствием, что на следующий день будет бой слонов. Мы пошли взглянуть на зверей, которых намеревались стравить и о которых многие уже держали пари.

Два громадных зверя, окованные тяжелыми железными цепями, были отделены один от другого толстой стеной.

Вокруг толпилась густая масса народа, хваля или критикуя качества и недостатки каждого животного. Король расхаживал среди придворных как частный человек, кричал, размахивал руками и держал пари со всеми. Я, со своей стороны, также заключил несколько пари с раджой, Бао и некоторыми придворными — просто для того, чтобы не отстать от других, так как мне было бы весьма трудно сказать, почему я отдаю предпочтение одному слону перед другим.

На следующий день обер-егермейстер Гаррибадада явился за нами в экипаже в Мотибауг и мы поехали с ним в гагур, или на арену для слонов, довольно старинное здание, помещающееся в древнем дворце набобов Гузарата. Прекрасный портик ведет в обширный двор, окруженный кирпичными зданиями, покрытыми высеченным камнем и в целом напоминающими стиль Франциска I.

Пройдя несколько темных и пустых комнат, мы вошли в королевскую ложу, куда уже собрались вельможи, сидевшие на подушках вокруг трона; для нас были приготовлены кресла. Арена, которую мы обозревали, имела вид большого параллелограмма длиной в триста и шириной в двести метров; она была обнесена со всех сторон толстыми стенами; множество узких дверей, через которые люди проходят свободно, не выпускают слонов с арены. Над стенами устроены подмостки, куда впускают толпу, страстно любящую подобные зрелища; крыши соседних домов и деревья покрыты массой народа, как это бывает при всех празднествах. На высоком холмике стоят слоны — самки, которым этот бой доставляет, по-видимому, большое удовольствие. На арену выпущены два самца, прикованные к противоположным стенам; они выражают свою ярость, издавая особенный крик и вскидывая песок клыками.

Любопытен инстинкт разъяренного слона, по которому он всегда узнавал своего магута, или вожака, подпуская его к себе даже и в этом состоянии раздражения.

Грациозные полунагие юноши группами расхаживают по арене; это сатмаршаллахи, исполняющие здесь ту же роль, какую играют тореадоры в боях быков и которых я поэтому назову элефантадорами.

На них надета только легенькая цветная чалма и короткие в обтяжку панталоны, за которые не может ухватиться хобот слона. Самые ловкие вооружены одним хлыстом, сделанным из бычьей жилы, и шелковой красной вуалью; иные выходят с длинными копьями и, наконец, несколько человек держат в руках палку с воткнутой на конце ее ракетой и зажженный фитиль. Обязанность этих последних самая важная; они должны поспевать в разные концы арены и спасать элефантадора, которому грозит опасность. Став перед разъяренным слоном, они пускают свою ракету; испуганный зверь отступает, и тогда можно подать помощь раненому.

Но им дозволено прибегать к этому средству только в случае большой опасности; за каждую ошибку они получают выговор, а если не успеют спасти элефантадора, то бывают за это строго наказаны. Все эти юноши, избираемые обыкновенно из числа самых красивых и хорошо сложенных, отличаются удивительной ловкостью.

Несколько минут спустя в ложу вошел Гюлковар и сел между мной и обер-егермейстером; раздался сигнал — и арена опустела. Магуты уселись на шеях своих слонов; с последних сбросили цепи, и оба животных стояли на свободе один против другого. После минутного колебания они начали сходиться, высоко подняв хобот и рыча от гнева. Они сходятся все быстрее и быстрее и встречаются на середине арены, столкнувшись лбами с такой неимоверной силой, что толчок заставляет их подняться на дыбы. Каждый из слонов с яростью смотрит на магута своего противника и старается схватить его.

Начинается борьба — кусти; хоботы переплетаются, и вожакам нередко приходится защищаться пиками. Несколько минут слоны смотрят друг на друга в упор, покуда наконец один из них не ослабеет и не почувствует, что должен будет сдаться. Эта минута самая критическая, так как животное знает, что, убегая, оно должно повернуться к неприятелю боком и тот может опрокинуть его или пронзить клыками.

Поэтому, собрав все свои силы, побежденный одним прыжком отталкивает противника и обращается в бегство.

Бой окончен. Со всех сторон раздаются радостные крики — и зрители заняты теперь более своими пари, нежели слонами.

Тогда нужно увести побежденного, предоставив поле битвы победителю. На арену являются люди с большими клещами, на которых насажены железные зубья; весьма длинные рукоятки их соединены пружиной. Они ловко кидают эти клещи на заднюю ногу животного, которая крепко обхватывается пружиной, а длинные рукоятки клещей путаются в ногах животного, и так как зубья с каждым шагом проникают в кожу все глубже и глубже, то слон мгновенно останавливается. Его тотчас же окружают, связывают, и, надев на него цепи, несколько вооруженных людей выводят его с арены. Победитель остается один; с него снимают клещи, магут спускается на землю, и тогда начинается сатмари.

Это второе действие зрелища, то есть борьба слона с людьми. Агур наполняется блестящей толпою элефантадоров и ракетчиков, которые сбегаются со всех сторон с громким криком. Животное, ошеломленное этим неожиданным появлением, стоит в нерешимости; но вот его ударяют хлыстом по хоботу, со всех сторон сыплются удары пиками — и разъяренный слон кидается на одного из нападающих. Другой мчится в это время мимо него, развевая свою красную вуаль; слон бросается за ним, но его дразнят со всех сторон, и он никого не успевает схватить. После многих тщетных усилий слон понимает наконец свою ошибку и выжидает. Тогда один из элефантадоров подходит к нему, сильно ударяет его хлыстом и прыгает в сторону в то самое мгновение, когда животное готовится схватить его хоботом. Но теперь уже слон не теряет его из виду; он избрал своего врага и ни за что не покинет его; элефантадору остается только бежать к одной из маленьких дверей и выйти с арены. Животное, ослепленное бешенством, ударяется о стену и, думая, что держит наконец в своей власти неприятеля, с бешенством топчет землю.

В первом бою, на котором я присутствовал, слон преследовал юношу — отличного скорохода и, несмотря на сыпавшиеся со всех сторон удары, ни на минуту не терял его из виду. Растерявшись, молодой человек хотел ускользнуть в одну из дверей, но в эту самую минуту слон схватил его хоботом за руку, и, подняв на воздух, с силой бросил на землю. Еще минута — и поднятая уже громадная нога размозжила бы ему череп, но один из ракетчиков бросился к слону и ослепил его пламенем; животное отскочило с громким ревом.

Наконец прозвучали трубы, и элефантадоры исчезли за маленькими дверцами. Слон не понимает причины этого внезапного бегства и, по-видимому, готовится к неожиданному нападению. Между тем снова открываются двери, и на арену вылетает с копьем в руке магаратский всадник на красивой лошади, у которой хвост коротко обрезан, чтобы слон не мог схватить его. Подняв хобот, этот последний с бешенством кидается навстречу, чтобы уничтожить то животное, к которому он чувствует сильнейшую ненависть. Действительно, слон имеет к лошади особенное отвращение, проявляющееся даже при самом кротком его настроении духа.

Эта третья часть боя самая грациозная. Превосходно выезженная лошадь трогается с места только по желанию всадника, он же дает слону подойти совсем близко и только уже тогда отскакивает на несколько шагов. Всадник ударяет это громадное животное копьем то сзади, то по бокам, доводя его таким образом до исступления, но в эту самую минуту слон выказывает удивительную смышленость: делая вид, что он более не обращает внимания на всадника, слон дает ему подойти сзади и вдруг, повернувшись с изумительной быстротой, готов уже схватить лошадь, которая спасается только отчаянным прыжком. Наконец бой окончен и всадник удаляется. На арену является за слоном прислуга, встречаемая громким смехом толпы. Этим беднягам достается много труда, так как разъяренное животное бросается на них, и они с трудом могут остановить его.

Раджа призвал того ракетчика, который спас жизнь бедному сатмаршаллаху, и дал ему в награду кусок затканной материи и кошелек с пятьюстами рупий.

Весьма оригинален также другого рода бой, а именно борьба носорогов, хотя она и не представляет такой интересной и величественной картины. К двум противоположным концам арены прикованы звери, предназначенные для боя. Один из них окрашен черной краской, другой — красной, для того чтобы их можно было отличить. При нашем появлении этих неуклюжих животных спускают с цепи, и они, рыча, пускаются бегать по арене. Зрение у них, по-видимому, очень плохое, так как они встречаются несколько раз не останавливаясь; наконец, рассмотрев друг друга, они вступают в отчаянную борьбу. Действуя рогами, носороги употребляют те же приемы, как при фехтовании, стараясь ударить друг друга в шею, ибо это единственное уязвимое их место; поэтому носорог, очутившись в таком жалком положении, быстро поворачивает голову так, чтобы рог его противника упирался в нижнюю челюсть, не пронзая горла. Они стоят, таким образом, несколько минут неподвижно, а затем один из них убегает. Носороги дерутся таким образом около часа с постоянно возрастающей яростью; рога их сталкиваются с шумом, огромные губы покрыты пеной, и на лбу выступает кровь. В это время слуги обливают их водой, чтобы освежить их и дать им возможность продолжать борьбу. Гюлковар приказывает наконец прекратить бой; носорогов разделяют, пустив между ними ракету, привязывают их, обмывают и уводят с арены.

Буйволы выказывают также страшную ярость при борьбе; их огромные рога являются опасным орудием даже для тигра, а удивительная проворность делает их опаснее слона. Но самая оригинальная борьба, какую мне довелось видеть в агуре Бароды, происходила между ослом и гиеной. И кто бы подумал — победа осталась за ослом! Увидев гиену, он пришел в такую ярость, что тотчас напал на нее и своим ляганием и ревом скоро ошеломил ее. Увенчанного цветочными гирляндами осла увели при громких возгласах публики.

Страсть Гюлковара к подобным зрелищам не ограничивается тем, что перед ним выводят на бой всех животных, которых можно вышколить для этого; он содержит еще при дворе целый полк атлетов, славящихся во всей Индии. Впрочем, король сам гордится названием пельвана, или борца, и ежедневно занимается этими упражнениями. Совершив поутру обычное омовение, он выходит на дворцовую террасу и борется с одним из своих пельванов. Страстный любитель этого увеселения, он очень дорожит своим талантом и был бы, разумеется, чрезвычайно озлоблен, заметив, что борец делает ему малейшее снисхождение; поэтому последний должен свободно бороться с королем, но в то же время, как хороший придворный, обязан предоставлять ему победу.

Эти борцы набираются со всех провинций Индии, но главным образом являются из Пенджаба и Траванкора. Подготовляемые с детства к этой профессии, они достигают замечательного развития мускулов. Их пища, образ жизни и жилище определяются самим королем, который заботится о них так же, как о своих буйволах и слонах.

Зрелища эти должны были начаться 19 июня, и мы отправились по этому случаю в агур. Раджа и придворные его уже прибыли и сидели на стульях вокруг арены, усыпанной песком. Нас ожидали, и лишь только мы уселись, два полунагих человека геркулесовского сложения подошли к королю с низким поклоном. Став посредине круга, они дружно обнялись и сцепились.

Правило борьбы таково, что один из сражающихся должен опрокинуть своего противника на спину или вынудить его к сдаче.

Когда один из борцов повалит другого, но не может еще окончательно побороть его, то он хватает его за руку, стараясь вывихнуть ее, и тогда побежденный просит помилования; но борцы иногда до того ожесточаются во время этих игр, что нередко предпочитают претерпеть страдание, чем объявить себя побежденным, — и тогда приходится насильно прекратить нескончаемую борьбу.

Гораздо более ужасное зрелище представляет пуки какусти (борьба с когтями), которую можно видеть теперь в одной Бароде. Борцы, совершенно голые, украшенные венками и гирляндами, разрывают друг друга когтями. Это орудие делалось прежде из стали и неизбежно причиняло смерть одному из борющихся; теперь же оружие это, как слишком жестокое, заменено подобными же когтями из слоновой кости и привязывается к руке ремнями. Борцы, опьяневшие от банга (жидкий опиум с настоем конопли), кидаются один на другого с песнями; вскоре лицо их и голова обагряются кровью, и бешенство их не знает тогда границ. Между тем король со страстью следит за этой борьбой, глаза его блуждают, жилы на шее натягиваются, наконец он не в силах сидеть спокойно и жестами подражает движениям борцов. Арена обагряется кровью, побежденного уводят иногда умирающим, а победитель, у которого кожа на лбу висит лохмотьями, бросается к ногам короля; последний надевает ему на шею жемчужное ожерелье и дарит ему весьма ценную одежду. Один эпизод этой борьбы возбудил во мне в особенности такое отвращение, что я удалился, не заботясь о том, какое впечатление мой уход мог произвести на Гюлковара. Один из борцов, не дошедший еще до высшей степени опьянения, вздумал бежать после первых же ударов; противник повалил его, и они оба покатились к ногам короля. Победитель, видя, что несчастный просит помилования, обратился к королю, чтобы узнать, как поступить с ним; но король, увлекшись зрелищем; закричал: «Маро! Маро! (Бей! Бей!)» — и череп несчастного был без жалости размозжен; его вынесли без чувств. В этот день раджа роздал победителям ожерельями и деньгами более ста тысяч франков.

Гюлковар очень суеверен. Мы несколько дней не могли начать, потому что астрологи не находили для этого благоприятного дня.

Надев очки, эти почтенные прорицатели каждое утро становились в круг и делали вид, что наблюдают за медными таблицами, покрытыми каббалистическими знаками. По прошествии часа один из них приходил к нам и, качая головой, печальным тоном объявлял королю, что предзнаменования были неблагоприятными. Я не мог понять, что побуждало их действовать таким образом, и шутка их длилась уже, по моему мнению, слишком долго. К несчастью, раджа этим был так недоволен и выказал такое сильное желание последовать моему совету не обращать более внимания на астрологов и их волшебную книгу, что мы на следующий же день получили желаемое разрешение.

Утром в назначенный день перед дворцом собрались слоны со своими охотничьими гаудахами; взад и вперед разъезжали всадники, передавая приказания в те деревни, через которые мы должны были проехать, а толпа слуг суетилась и шумела.

Король один сел на своего слона; я поместился на другом вместе с Бао-Сагибом, а Шаумбург уселся с Гаррибададой. Мы образовали веселый поезд; за нами следовали паланкины с ружьями и съестными припасами. Король, довольный тем, что отправлялся на одно из своих любимейших занятий, громко смеялся над шутками и остротами шутов, ехавших также на слоне.

Это было 22 июля. В воздухе носился легкий туман, придававший листьям и траве необыкновенный блеск. Небо, слегка покрытое тучами, сулило нам прекрасную погоду для охоты. Дождливое время года не так дурно здесь, как на юге, и за исключением весьма дождливых месяцев июня и октября оно напоминает европейское лето. Однако по выезде из деревни Бинагом мы нашли, что почва до того пропиталась влагой от последних дождей, что слоны вязли на несколько футов, и их пришлось оставить. Мы пересели на лошадей и, проехав милю или две, встретили нуллах (ров) с очень крутыми берегами.

Переправа через ров заняла целый час и несколько затруднила нашу свиту. На другом берегу нас ожидало новое разочарование: лошади по грудь утопали в разрыхленной почве. Усилия, делаемые ими, чтобы вылезть из грязи, и овладевший ими панический страх окончательно расстроили наш поезд; несколько всадников были сброшены с лошади.

Между тем пошел мелкий дождь. Гюлковар был в отчаянии. Как бы посмеялись астрологи, увидев нас в этом жалком положении!

Об охоте нечего было и думать. Сигнал был подан, и каждый старался выбраться поскорее на более твердую почву.

В вознаграждение за эту неудачу обер-егермейстер получил приказание устроить большую охоту на антилоп в окрестностях Этолы, близ станции железной дороги.

Перед нашим отъездом Гаррибадада поручился головой в том, что бинагомская неудача не повторится и что дороги будут в исправности.

Все было подготовлено. Для раджи был заказан экстренный поезд, и 2 сентября мы помчались в королевском вагоне, подаренном Гюлковару железнодорожной компанией.

Это настоящая зала, отделанная весьма роскошно и изящно. Она обита парчой и меблирована в азиатском вкусе. Посередине находится трон, предназначенный для короля, но на котором он никогда не сидит. Гюлковар не особенно доверяет европейским изобретениям, и, проезжая по железной дороге, сажает на локомотив своего любимца Бао-Сагиба, думая что это может спасти его от всякого несчастья. Может быть, он до некоторой степени и прав, так как достаточно было бы каким-нибудь заговорщикам подкупить машиниста — и король со всем своим двором отправился бы на тот свет. В этой стране всякое средство считается возможным, чтобы отделаться от врага.

Мы благополучно прибыли на станцию Эталу, где ожидали наши люди с лошадьми. Ни у кого из нас не было ружей — за нас должны были охотиться две хорошенькие пантеры. Каждая из них лежит в особом паланкине, который несут четверо людей; животное сидит на цепи, и глаза его закрыты небольшим медным клобуком, так что оно остается совершенно смирным, несмотря на окружающую его суетню. Охотников, или, лучше сказать, зрителей, собралось много; их разделили на две группы: одной руководил король, другой — Бао. Мы с Шаумбургом находились в партии короля и ехали верхом рядом с ним; в свите красовались индийские, магаратские и мусульманские всадники. Мы окружали пантеру, которую все еще несли в паланкине; со всех сторон показывались стада антилоп; они убегают или смотрят на нас с любопытством. Все искусство этой охоты состоит в том, чтобы подойти к стаду, держась все время против ветра, так как в противном случае самцы скоро почуют пантеру. Всадники не возбуждают особенного недоверия животных, которые привыкли каждый день видеть в поле много народа и ни разу не слыхали выстрела. Когда король найдет, что стадо довольно близко, то все охотники останавливаются; читу (пантеру) спускают с паланкина, и с глаз ее снимают клобучок. Простояв несколько минут неподвижно, она подкрадывается к стаду и ползет осторожно до тех пор, покуда антилопы не завидят ее и не обратятся в бегство. Охотники следуют за ними галопом, чтобы присутствовать при поимке и агонии антилопы.

Пантера хватает добычу когтями и вонзает свои зубы в шею животного; в это время подходит слуга, надевает ей клобучок на глаза и с некоторым трудом отрывает ее от лакомого куска. В награду пантере дают целую миску крови антилопы, кладут ее снова в паланкин — и охота продолжается. Особенно замечательно, что пантера никогда не нападает на ланей и молодых косуль, но бросается всегда на самца, хотя бы он был один во всем стаде. Поймав несколько сайг, пантера устает, и тогда охота становится интереснее, так как часто случается, что антилопа храбро защищается ногами и ей удается вырваться из когтей.

Сайга — великолепное животное; прямые рога его имеют в длину до четырех футов. Она отличается от ланей черной полосой на спине, которая с годами постоянно увеличивается и у самых старых доходит до живота, где шерсть бывает всегда ослепительно-белого цвета.

К вечеру мы имели пятнадцать великолепных сайг; король дал сигнал к прекращению охоты и помчался галопом. Приехав на место сборища, мы застали уже тут партию Бао, которая оказалась менее счастливой и привезла только девять антилоп. На прелестной лужайке, окруженной высокими деревьями, были раскинуты наши палатки, где нас ожидал роскошный обед. Картина была самая оживленная: дворцовая прислуга разносила большие подносы; слуги потрошили добычу и складывали ее на верблюдов; из Бароды явились слоны с факельщиками, которые должны были отвезти нас обратно. Последние лучи заходящего солнца позлащали всю эту сцену, обливая ярким светом группы придворных, солдат и лошадей. После обеда мы сели на слонов и возвратились в Бароду при свете факелов и при звуках барабана и гобоя.

Подобная охота продолжалась несколько дней. Однажды егеря поехали не верхом, а на магаратских повозках, запряженных быками. Эти небольшие двухколесные повозки очень легки и опрокидываются при малейшем толчке. Легко понять, какое они производят действие, катясь по неровной почве, покрытой кустарником. Маленькие быки, запряженные в них, очень хорошие бегуны, но вид антилоп сильно раздражает их. Повозки часто опрокидываются, но, к счастью, без дурных последствий, и это вызывает общий смех. Ухабы хуже всего для подобного экипажа, так как он сделан весь из ивовых прутьев и не имеет рессор.

Особенно интересна охота на кабана, называемая англичанами рig-sticking.

Окрестности Бароды чрезвычайно удобны для этой охоты, и Гюлковар несколько раз устраивал ее при мне. Восемь или десять охотников направляются на лошадях, выезженных для этого дела. Каждый из них вооружен коротким копьем длиной шесть или восемь футов, снабженным весьма острым стальным наконечником. Охотников сопровождают пажи с копьями — на случай, если их оружие сломается или потеряется. Загонщики окружают стадо кабанов и сгоняют его к всадникам, которые преследуют его с копьями, стараясь поразить ими зверя. Нападают обыкновенно на самого сильного и рослого кабана, и часто он в свою очередь атакует лошадей, нанося им своими клыками ужасные раны. Поэтому, пронзая зверя копьем, нужно повернуть лошадь так, чтобы озлобленный кабан не мог задеть ее; в этом-то и заключается главная трудность. Часто кабан ограничивается бегством, заставляя охотников преследовать его по местности, усеянной препятствиями, где весьма трудно бросить в него копье.

Однажды мы гонялись за кабаном целый час. Раненный уже в нескольких местах, он сохранял, по-видимому, всю свою силу. Гюлковар остановил его с такой ловкостью, которая весьма уважается в этой стране и возвышает репутацию мужчины. Бросив копье и выпустив одну ногу из стремени, он перегнулся на лошади и, пролетев галопом мимо кабана, рассек ему голову тарваром. Восторженные крики приветствовали этот подвиг, и он долгое время был предметом разговоров при дворе.

12 сентября мы присутствовали в королевском дворце при большой церемонии по случаю дня рождения Гюлковара. Король, роскошно одетый, сидя на троне в зале дурбара (совета), принимал поздравления всех дворян и сановников королевства. Каждый из них, подойдя к трону, преклонял колено, подавая королю свой нуццарани, или дань, между тем как герольды провозглашали его имя и звание. Нуццарани состоит из нескольких золотых монет, лежащих на сложенном шелковом платке, который дворянин держит на ладони. Король дотрагивается до дани, которую принимает министр, и кланяется придворному; тогда этот последний встает и возвращается на свое место.

Существует обычай в день рождения короля уменьшать жалованье всем служащим, какого бы звания они ни были, начиная от дворцового слуги и кончая первым министром и главнокомандующим. Эта значительная сумма образует подарок радже.

В начале октября установилась хорошая погода, и я воспользовался этим случаем, чтобы посетить развалины древнего города Шампанир, расположенного у подошвы гор Виндия, в 45 километрах к востоку от Бароды. Капитан королевской армии Лич устроил охоту на тигра и пригласил нас принять в ней участие.

Равнины, простирающиеся между Шампаниром и столицей, чрезвычайно бесплодны, что весьма удивительно, так как окрестная страна очень плодоносна. Поверхность почвы до того плоская, что с первого взгляда это пространство можно принять за обширное поле для кавалерийских маневров; но, отъехав несколько, вы встречаете ежеминутно глубокие и довольно широкие рытвины, вырытые в рыхлой почве потоками, низвергающимися с горы. Во время засухи эти овраги заменяют дорогу, и тогда вы едете все время между высокими отвесными берегами. Проложить постоянную дорогу по этой местности стоило бы весьма дорого, так как пришлось бы строить множество мостов.

В Шампанире были уже раскинуты наши палатки, и нас ожидало множество слуг и несколько слонов, присланных королем. Мы расположились у высоких стен древней столицы, имеющей в окружности около двух километров. Внутри города разросся густой лес, усеянный развалинами; среди чащи возвышаются несколько великолепных храмов с их высокими башнями, уцелевшие там и сям стены указывают на места древних раджпутанских дворцов. За самим городом возвышается прелестная гора Павангур, увенчанная знаменитой крепостью. Она была резиденцией индусских королей, свергнутых в 1480 году Махмуд-Шахом I; в настоящее время она принадлежит магаратам, которые содержат среди ее развалин небольшой гарнизон.

С первого же дня нашего приезда в лес были посланы шикарисы (загонщики) с туземными проводниками, чтобы выследить тигра. Так как ехать на слонах по свойству почвы было невозможно, а я вовсе не желал для первого же раза встретиться лицом к лицу с одним из самых страшных животных, то для нас устроили шалаш на дереве. Чтобы привлечь к этому месту тигра, к соседнему деревцу был привязан бык. На другой день шикарисы нашли только его обглоданный остов, и поэтому было решено отправиться на охоту в тот же вечер.

В четыре часа Динч, Шаумбург, Татиа и я сидели уже на нашем дереве, нетерпеливо ожидая тигра и устремив глаза на труп несчастного быка, служившего приманкой. Быстро наступила ночь, и в чаще все стемнело. Малейший шум заставлял нас вздрагивать, и мы каждую минуту ожидали увидеть блестящие глаза дикого зверя. На добычу сбежались только несколько шакалов, но мы отогнали их.

Долго не забуду я этой ночи, проведенной в лесу на дереве дрожащим от холода. Начинало рассветать, и, прождав так долго понапрасну, мы уже думали возвратиться в лагерь, когда шикарис, сидевший на соседнем дереве, сделал нам знак. Несколько минут спустя послышался треск поломанных сучьев, и я увидел ожидаемого тигра; он шел медленно, осторожно, как будто чуя западню. Едва успел он сделать несколько шагов по лужайке, как наши четыре выстрела раздались почти одновременно. Пораженный тигр остановился; одна пуля пробила ему заднюю лапу, другая, проникнув в бок, причинила ему жестокую рану; после минутного колебания он несколькими прыжками скрылся в чащу. Шикарисы спустились с деревьев и преследовали его; мы сделали то же, но у меня до того окоченели ноги, что я едва мог двигаться. Большой кровавый след указывал на путь, по которому прошло животное, и вскоре загонщики остановили нас, показывая на густую чащу, куда он скрылся на их глазах. В этом направлении был сделан выстрел, и тигр, выведенный из себя этим последним вызовом, оставил свое убежище. Он шел прямо на нас, с открытой пастью, опустив уши; несмотря на раны, его страшные прыжки придавали ему что-то величественное даже во время бешенства. Но мне некогда было долго рассуждать. Когда он был в двадцати шагах от нас, Татиа выстрелил, и пуля засела ему в грудь, не остановив его. Тогда я старательно прицелился в его лоб и взвел курок. Действие выстрела было мгновенное — тигр подпрыгнул и упал на землю, безжизненный, в нескольких шагах от нас. Капитан и Шаумбург выстрелили по нему еще, чтобы убедиться, точно ли он убит, и мы подошли к нему при повторяемых восклицаниях индийцев: «Баг маркая! (Тигр убит!)» Это было великолепное животное, лет семи или восьми, длиной не менее девяти футов от носа до конца хвоста.

Во все время охоты мы убили одного этого тигра, но, возвратившись в Бароду, привезли с собой еще шесть великолепных барсов и довольно много дичи.

Гюлковар имеет несколько зверинцев с великолепными дикими зверями. Между ними находятся львы из Каттивара, несколько пород тигров, барсы и медведи. Они помещаются в сарае и просто привязаны к столбу длинной цепью. Посетитель должен проходить мимо них весьма осторожно, и хотя цепи крепкие, но среди этого дикого общества чувствуешь себя как-то неспокойно. У самых дверей привязан великолепный черный барс, и кто-нибудь из сторожей должен придержать его за цепь, чтобы вы могли войти или выйти; животное рвется, чтобы кинуться на вас как разъяренный пес, и поэтому нужно быстро проскользнуть мимо.

В другом здании находятся барсы и рыси, выдрессированные для охоты. Их водят каждый день на цепи по базарам. Индийская рысь — весьма красивое животное, ростом и сложением походящее на собаку; только голова ее несколько тоньше, глаза кошачьи, а длинные уши оканчиваются пучком длинных волос; шерсть у него светло-бурая на спине и белая на груди. Ее дрессируют подобно чите, но только для охоты за более мелкими животными, каковы заяц и другие. В одном павильоне зверинца находятся соколы, коршуны и сарычи, с которыми охотятся, как охотились в Европе в Средние века.

Королевские забавы

Владея обширной и весьма богатой страной, пользующейся восхитительным местоположением, король Бароды не избегнул, разумеется, нападок со стороны англо-индийской прессы, которая употребила все возможные усилия, чтобы побудить императорское правительство низложить Кундерао.

Гюлковару являются беспрестанно самые разнообразные прихоти, обходящиеся чрезвычайно дорого. Его прельщает всякая новизна. Один день он увлекается бриллиантами, и тогда агенты его бегают по магазинам, отыскивая самые редкие и самые драгоценные камни. Иной раз его занимают голуби, и он набирает их во дворец до 60 тысяч штук, самых разнообразных по цвету, и проводит целые утра, любуясь на них. Или придумает сочинить свадьбу этих птиц и такая забава устраивается с несказанной роскошью. Я присутствовал при подобной церемонии, и, надобно сознаться, она была интереснее всего виденного мною при дворе.

Два голубя, украшенные ожерельями, были вынесены пажами на роскошно убранную дворцовую террасу. Король и придворные в праздничной одежде окружали браминов, певших обычные гимны. Значительная сумма денег, назначенная птицам в приданое, была, вероятно, присвоена жрецами, подавшими мысль устроить эту церемонию. Праздник закончился танцами и большим обедом, сопровождавшимся иллюминацией. Однако развязка его вышла совершенно непредвиденная, так как большая кошка, разгуливавшая по дворцу, воспользовалась суматохой, чтобы утащить несчастного молодого, оставившего по себе неутешную вдову.

После этой фантазии явилось пристрастие к бульбулям. Так называются прелестные индийские соловьи; они отличаются очень красивыми пестрыми перышками, а часть их хвоста бывает ярко-красного цвета. На голове у этих птичек находится подвижной хохолок, что придает им несколько кокетливый и дерзкий вид. Более пятисот бульбулей было привезено во дворец, и заботы о них и обучение их целый месяц занимали Гюлковара и его придворных. По прошествии этого времени было устроено сражение, во время которого эти грациозные птички дрались с остервенением, и многие из них были убиты.

Несколько времени спустя Гюлковару вздумалось окружить себя всеми святыми людьми, каких только можно было собрать. Монахи в этой стране не редкость, так что в короткое время он собрал целую коллекцию индусских гуссаинов и мусульманских факиров. Он содержал их по-царски, одевал в дорогие ткани и оказывал им величайшее уважение.

Один из этих святых людей имел удивительную способность доводить себя до такого созерцания, что он как будто делался бесчувственным ко всем внешним впечатлениям. Глаза его становились неподвижны, он не шевелился ни одним членом, и выстрел, сделанный над самым его ухом, не производил на него никакого впечатления. Король подобрал этого святого на навозной куче в одном из предместий города и окружил его попечением и величайшей роскошью.

Один сайед (мусульманин из семейства пророка), принадлежавший к святому полчищу, охладил несколько увлечение Гюлковара. Он похитил дочь богатого золотых дел мастера и скрылся с нею в Ахмедабаде, во владении англичан. По требованию короля городские власти выдали виновных, которые и были приведены ко дворцу. Я никогда не видал более печального зрелища: молодая девушка стояла с окаменелым лицом, выслушивая насмешки толпы; у ног ее в страшных конвульсиях лежал ее обольститель, принявший яд, чтобы избежать королевского мщения. Все холодно смотрели на это тяжелое зрелище.

Около этого времени королевской казне грозило полнейшее истощение вследствие огромных издержек, вызванных покупкой «Южной Звезды» и других бриллиантов, стоивших более шести миллионов.

Король старался найти средство наполнить свои сундуки, не облагая народ новыми налогами, и хитрость, придуманная им, оказалась столь же действенной, сколь и остроумной. В индийских провинциях лихоимство до того распространено в чиновничьем мире, что оно признается почти всеми открыто; многие доходные места сами по себе были бы весьма незначительны, и чиновники живут только воровством. Гюлковару пришло на ум, что громадные суммы, полученные таким образом его чиновниками, могли считаться как бы украденными из королевской казны. Поэтому он велел раздать своим каркунам следующую прокламацию.

Его величество с прискорбием замечает лихоимство, вкравшееся в его управление, но он надеется, что подобное положение дел скоро изменится. Он советует чиновникам, вдавшимся в подобное лихоимство, внести в королевскую казну деньги, полученные ими таким образом в последнее десятилетие. Считая внесение этих денег публичным покаянием, его величество забудет прошлое; но если кто-либо из каркун не позаботится внести пеню, то он будет вынужден прибегнуть к строгому наказанию.

Этот приказ был громовым ударом для всех управлений; все громко жаловались, и даже газеты попытались взять сторону каркунов.

Но все же пришлось покориться, и через две недели в королевскую казну было внесено более 27 лак рупий саис, или около семи миллионов франков. Кундерао, смеясь, рассказывал мне эту штуку.

Кроме Гузурата Гюлковар владеет почти всем обширным полуостровом Каттивар, заключающимся между заливом Камбей и Кутаукским Рунн. Часть этих земель занята не особенно цивилизованным племенем вагуров, которое вечно враждует с правителями, присланными из Бароды. Один ваггурский набоб решил освободить страну от ига, убив Гюлковара. Король узнал о существовании заговора, и вагур, бывший в то время во дворце, бросился с террасы, но по какому-то особенному счастью не расшибся и вскочил на лошадь, ожидавшую его у дверей. Гюлковар закричал часовым, чтобы они убили его, и те прикончили вагура саблями. Заговорщики хотели также освободить из государственной тюрьмы четырех вагурских начальников, заключенных там уже много лет. Они бежали, но королевские конные воины поймали их вместе с городским слесарем, открывшим им двери. Суд был короток — начальников обезглавили перед одними из городских ворот, а несчастного слесаря присудили быть казненным слоном.

Это самая тяжкая из всех пыток, придуманных человеком.

Связав осужденному руки и ноги, к его поясу привязывают длинную веревку, прикрепленную к задним ногам слона, которого пускают рысью по улицам; каждый его шаг сообщает веревке сильное сотрясение, от чего тело казнимого подпрыгивает по мостовой. Единственная надежда, остающаяся несчастному, — быть убитым одним из этих ударов. Если же это не случилось, то, когда слон обежит весь город, несчастного отвязывают и, чтобы еще усилить истязание, ему подают стакан воды. Затем голову его кладут на тумбу и слон-палач раздробляет ее своею огромной ногой.

При дворе соблюдается очень строгий этикет; только некоторые оригинальные обычаи отличаются от нравов, соблюдаемых у нас. Так, например, в присутствии короля строго запрещено чихать, и человек, нарушивший этот обычай, подвергается строгому наказанию, так как его поступок вынуждает короля отложить все дела до другого дня. Зато некоторые другие естественные потребности, недопустимые в нашем обществе, считаются здесь позволительными. Если это сделает король, то придворные приветствуют его, подобно нашему: «Будьте здоровы!» Весьма вежливым считается также щелкнуть пальцами в то время, когда король зевает, чтобы удалить всех насекомых, которые могли бы воспользоваться этим случаем, чтобы проникнуть в августейший рот.

Праздники Дассара начались 7 октября, и мы приехали вовремя, чтобы присутствовать при самых интересных церемониях. Это один из самых важных индусских праздников; он продолжается десять дней и ознаменовывает окончание дождливого времени и начало военных действий. Лагараты всегда избирали это время года, чтобы нападать на соседние земли или продолжать начатую войну.

Первые девять дней, называемые индийцами Норатри, или Девять посиделок, назначены для освящения оружия и лошадей.

Тщательно вычищенные сабли, ружья и щиты раскладываются на жертвенник, и брамины благословляют их. По улицам водят лошадей, убранных цветами и окрашенных яркими красками. Ясно, с какой предусмотрительностью это освящение было установлено в стране, где чрезмерная сырость муссона делает невозможным употребление оружия и причиняет опасные болезни лошадям. Ночь проводят во всевозможных увеселениях, и городские баядерки собираются на танцы во дворец и в жилища дворян.

Согласно преданию этот обычай соблюдается вследствие древнего обещания Вишну, которое обязаны соблюдать все раджи. Этот бог, по словам легенды, сошел однажды на землю под видом прекрасного юноши. Это было ночью, и поэтому, находясь близ одной деревни, он искал в ней приюта и постучался к брамину, в уверенности что тот хорошо примет бедного путешественника. Но брамин грубо отказал ему. Тогда бог обратился с этой просьбой к другим, но везде получал отказ, а иногда выслушивал и ругательства. Опечаленный людской грубостью, он выходил из деревни, собираясь оставить землю, без сомнения, с намерением уничтожить ее, как вдруг из-за деревьев мелькнул свет, исходивший из бедной соломенной хижины, откуда доносилось мелодичное пение. Желая попытать еще раз счастья, он молил обитателя хижины о помощи. На пороге появилась молодая баядерка, ввела путешественника в хижину, усадила его у очага и стала готовить ему поесть. Когда юноша насытился, она спела ему и, наконец, уложила его спать. Гостеприимство бедной девушки спасло мир от погибели и, уходя от нее утром, бог обещал, что с этого дня она будет уважаема всеми и что его потомки будут ее покровителями.

Раджи, ведущие свое происхождение от Рамы, воплощения Вишну, считают себя обязанными исполнять обещание своего предка.

Десятый день, или Дассара, ознаменовывается большой процессией в память победы, одержанной Рамой над цейлонским королем Раваной. Кундерао Гюлковар не преминул выставить по этому случаю все свои сокровища, и, чтобы придать совари еще более блеска, он пригласил участвовать в нем войска из английского лагеря. Процессия вступила на большую площадь, где был приготовлен жертвенник. Тут Гюлковар сошел с лошади и объявил своему войску, что и на этот год бог избавит их от всех бедствий войны. В это время королю подвели великолепного буйвола, которому он одним ударом меча отсек голову. Это такой подвиг, который могут вполне оценить только люди, видевшие буйвола. В ту же минуту раздался пушечный выстрел, и народ кинулся на жертву, разорвав ее на части, которые сохраняются как талисман. Убиение буйвола совершается в память богини Дурги, которая убила в этот день демона-буйвола, Магесгазура.

В одну из прогулок, совершаемых мною каждое утро в окрестностях резиденции, я наткнулся нечаянно на великолепный и, по-видимому, весьма древний мусульманский мавзолей. Он построен весь из материалов одного древнего храма джайнов и отличается тем изяществом, какое династия Ахмедов умела придавать сооруженным ею памятникам, соединив вместе мусульманский и индусский стили. Центральный купол, прикрывающий могилу, окружен девятью меньшими, которые возвышаются над галереями и портиками. Колонны отличаются простотой, и зала, в которой находится надгробный камень, образована каменными перегородками, высеченными ажурно наподобие тонкой решетки. Вокруг мавзолея стоят полуобломанные колонны и развалины храма; большие деревья распространяют тут очаровательную прохладу, и берберские фиговые деревья, кактусы и молочайники окружают древние камни. Я полюбил это местечко и приходил сюда каждое утро перед солнечным восходом; в этих деревьях гнездятся тысячи попугаев, и мне доставляло удовольствие видеть, как они резвились или быстрее стрелы улетали при малейшем шорохе.

Старый седовласый мусульманин рассказал мне историю этой гробницы. В ней покоится прах известного святого Аллум-Сайеда, жившего в царствование Махмуда, гузуратского шаха, около 1459 года. Народ называет это место Гора-Рапир, или Лошадиная могила, так как согласно преданию тут же была похоронена кобыла святого под деревом, ветви которого увешаны небольшими изображениями лошадей — это благочестивые приношения индусов.

Другое весьма интересное местечко, которое я часто посещал поблизости от Мутибауга, — эта так называемая Факир-Кана, или приют для бедных. Все бедные, являющиеся сюда в известное время дня, получают от короля даровой обед. Брамины и бедные люди высших каст, которые не могут есть кушанья, приготовленного другими, получают рис и дрова для варки его; мусульманам и людям, не подлежащим подобным запрещениям, раздают готовое кушанье, которое они могут есть тут же. Как у всех индийцев, благотворительность распространена здесь и на животных: по повелению Гюлковара несколько слуг ходят ежедневно по улицам, раздавая сено священным быкам, хлеб уличным собакам и зерна попугаям и прочим птицам.

19 октября я поехал осмотреть знаменитый Дубхог, лежащий приблизительно в 27 километрах к юго-востоку от Бароды. Это весьма древний город, в котором находится до сих пор несколько превосходных памятников Гузурата. Стены его, длиной около трех километров, стоят до сих пор и принадлежат к числу великолепнейших в Индии. Они построены из огромных каменных глыб, плотно связанных и возвышающихся более чем на пятнадцать метров; с внутренней стороны они окружены галереями с колоннами, служившими некогда помещением для гарнизона. Укрепления расположены четырехугольником, на каждом углу которого возвышается громадная, но с виду изящная башня. Множество бастионов защищают стены, а на каждой стороне четырехугольника находятся монументальные ворота. Все эти постройки украшены широкими полосами лепной работы, огибающими весь город, изображающими самые оживленные сцены. Отделка их до того сложная, что о них невозможно дать понятие карандашом.

Самая великолепная часть этого сооружения — восточные ворота, называемые индийцами Гира Дарваза, или Алмазные ворота, стоившие, по преданию, более 100 лак, или 25 миллионов франков. Это огромное здание длиной более ста метров и вышиной шестьдесят; оно совершенно покрыто барельефами, изображающими всадников, колесницы, львов, слонов и тому подобное. В центре города находится обширный пруд, окруженный большими лестницами, которые спускаются до самой воды; недалеко оттуда возвышается несколько великолепных индийских храмов. Мне показали также узкую расщелину в скале, через которую стараются пройти богомольцы, воображая, что они таким образом снова выходят из недр земли и очищаются от всех грехов. Любуясь великолепными произведениями Дубхога, я сожалел, что не мог воспроизвести их фотографически, и понял, что без этого искусства мне немыслимо с пользой продолжать мои исследования. Поэтому, возвратившись в Бароду, я принялся серьезно изучать фотографию и выписал для этого все нужные приборы из Бомбея.

С Дивали наступил ряд празднеств, превосходивших иногда великолепием все виденное мной до тех пор. Дивали, или праздник ламп, славится повсеместно иллюминациями в честь Лакми — богини плодородия. На жертвенник кладут золотую или серебряную монету, и все воздают ей поклонение; впрочем, в этом нет ничего удивительного, так как деньги на свете пользуются общим почетом и помимо жертвенника.

Во время Дивали чинят и красят все дома, а также сводят все счеты. Праздник продолжается четыре дня. Первый день, называемый Дань, посвящен богатству (фортуне), и в каждом доме горит свеча в честь Ямы, индусского Плутона. Второй день — Нарак, или Ад; в этот день принято делать подарки хозяйке дома. Третий, собственно Дивали, также посвящен Сарасвати, богине мудрости. Это первый день индийского года. Женщины метут пол, складывая всю пыль в корзину, ставят в середину ее зажженную лампу и выбрасывают все это на улицу, восклицая: «Да исчезнет с вами горе и бедность и наступит царство Бали (то есть век благоденствия)!» Последний день называется Яма Девита — в память посещения богом Яма своей сестры. Все индусы идут в этот день в гинекеи к своим сестрам и делают им подарки.

В первых числах ноября Гюлковар объявил мне, что королева, жена его, желая выехать на дачу, просила его узнать, не уступлю ли я ей часть нашего дворца в Мутибауге. Эта просьба чрезвычайно удивила меня, так как, не говоря уже о том, что у индусов не принято говорить о своих женах, я думал, что правила зенанахи слишком строги, чтобы допустить подобную вещь, и полагал сначала, что это была какая-нибудь ловушка. Тем не менее я велел отдать в распоряжение королевы целый ряд комнат, смежных с нашими. В тот же вечер их наполнила шумливая толпа молодых невольниц, и сама рани приехала в ночь. С этого дня наше прелестное жилище утратило свою монотонность; сад оживился толпой грациозных молодых девушек, взад и вперед расхаживали евнухи, и все они с любопытством следили за малейшим нашим движением. Однако эта маленькая инквизиция дала мне возможность видеть многое, чего иначе я никак не мог узнать. Я имел случай видеть придворных дам и даже самую королеву. Но так как король надеялся на мою скромность, то я должен до конца оправдать это доверие.

Настало 15 ноября, нужно было собираться в путь. Я напомнил Гюлковару его обещание, но он объявил мне, что не даст мне своего согласия на отъезд и что я не добьюсь этого от него. Вследствие разных потех, созданных королем и которые я мог приписать только расположению его ко мне, весь ноябрь прошел в сборах. Наконец 2 декабря я отослал главный багаж мой в Ахмедабад.

На следующий день я пошел проститься с королем и застал его, по обыкновению, на дворцовой террасе, окруженным придворными. Он был, по-видимому, тронут не менее меня; в эту минуту я почувствовал, насколько этот человек сделался для меня дорог. Мы долго разговаривали. «Вспомните ли вы о Гюлковаре, — говорил он, — вернувшись в тот обширный город, о котором вы так часто рассказывали мне и где, вероятно, все забывается? Расскажете ли вы своим соотечественникам, как я вас принял, и не отзоветесь ли вы обо мне слишком строго? Вспомните когда-нибудь о Кундерао и его дворе, которые надеялись, что вы останетесь у них, и искренне сожалеют о вашем отъезде?» Затем явились слуги с королевским подарком, который король просил меня принять от него на память. Это был один из тех киллутов, или почетных подарков, какие подносятся только самым знатным лицам. Мой товарищ также не был забыт. Наконец я пожал последний раз руку Кундерао; придворные провожали меня до экипажа. Друг мой Бао-Сагиб простился со мной в Мутибауге, и, расставаясь, мы крепко обнялись. Я не успел еще выехать из Бароды, как сердце мое уже сжалось при мысли, что я никогда не увижу более этих мест, где провел столько счастливых дней, не увижу также и добрых друзей, которые обошлись со мною так любезно.

Страна билей и Удейпур

Так как нам предстоит совершить несколько трудных переходов, то мы оставляем нашу стоянку лишь в шесть часов утра. Страна имеет чрезвычайно дикий вид; долины загромождены скалами, между которыми извиваются узкие тропинки. Любопытно видеть, с каким терпением и с какой ловкостью наши тяжело навьюченные верблюды переходят через эти препятствия. Всадники из Тинтуи и солдаты из Путтиалы образуют вместе со мной авангард. В середине идут верблюды со своими вожатыми и человек до тридцати путешественников, присоединившихся к нам в различных местах, чтобы пройти ущелья под нашей защитой. Наконец, Шаумбург с несколькими всадниками заключает шествие. Нам советовали быть как можно осторожнее, так как теперь нам предстояло проехать один из наиболее опасных округов. Жители его, не признающие ничьей власти, не щадят положительно ни одного каравана.

25 декабря

Миновав несколько теснин, мы вступаем в плодоносную долину, окруженную великолепнейшими горами. Эти массы скал и леса, покрывающие горные склоны, образуют величественную картину. Деревни билей многочисленны и точно нагромождены одна на другой по обеим сторонам.

Только мы вступили в этот вертеп, как одно приключение чуть не задержало нас в этом месте. С утра нам попадались били, проходившие мимо нас молча, не отвечая на дружелюбное приветствие наших соваров. Один из них, возмущенный этой невежливостью, воспользовался тем, что биль проходил один, кинулся на него, избил и отнял у него лук и стрелы. Событие это, могущее иметь для нас самые страшные последствия, случилось без моего ведома, в то время как я разговаривал с Буктавуром. Но я вскоре узнал о нем, так как солдат, зная мое желание иметь стрелы билей, с торжеством принес свои трофеи. Я тотчас же понял наше опасное положение. Едва успел я отдать несколько приказаний, как долина огласилась воинственным криком, повторенным многократным эхом. Из всех деревень выходили люди, бегом пускаясь к нам. Трудно описать, какое смятение произошло тогда в центре нашего каравана. Женщины кричали, купцы бесновались, и даже верблюды принимали участие в общей суматохе. Что же касается солдат, то поведение их вполне заслуживает похвалы: они зарядили свое оружие, зажгли фитили и дожидались моих приказаний.

Видя, что мы готовимся к отпору, били приближались к нам нерешительно. Наши штуцеры наводили на них некоторый страх, но их собралось уже довольно много, и они решили метать в нас стрелы, которые не попадали в цель из-за дальнего расстояния.

Некоторым из них удалось подойти к нам ближе. Прокравшись за кустами, они стали метать в нас стрелы, ранив слегка одного верблюда, который своим ревом еще более увеличил беспорядок. Я собирался уже отдать приказание открыть по ним огонь, как вдруг один старый раджпутский всадник из нашего конвоя полетел галопом к высокой траве, росшей неподалеку. Вскоре мы увидели, как он налетел с обнаженной саблей на старого биля, засевшего в кустах. Он мигом взял его в плен и связал ему руки. Поступок этот произвел страшное впечатление — раздались дикие крики, вокруг нас посыпались стрелы, и несколько выстрелов раздалось среди каравана. Мы отступили вместе с нашим пленным, и так как старый совар успел объяснить мне, что этот старик начальник одной из деревень, то я велел закричать билям, что если они не отстанут от нас, то мы прежде всего убьем их начальника. Они отвечали нам криками, но не удалялись.

Я велел развязать старого биля, который на плохом индустанском наречии объяснил мне, как все они были огорчены и удивлены нанесенной им обидой. Они считали европейцев своими покровителями и не привыкли к подобным поступкам с их стороны. «Конечно, — прибавил он, — это первый случай, чтобы кто-нибудь осмелился оскорбить билей в их собственных долинах». Он требовал, чтобы мы возвратили ему лук и стрелы и выдали виновного солдата, прежде чем отправимся в дальнейший путь. Я уверял его, что чрезвычайно сожалею о случившемся, и предложил отдать ему лук и стрелы и принудить совара извиниться. Ему очень хотелось иметь этого несчастного в своей власти, но он согласился наконец на мои условия. Подойдя к своим под охраной двух солдат, он передал им наше решение. Лук и стрелы были возвращены ему, но его самого мы удержали до выхода из долины. Прежде чем отпустить старика на волю, я велел налить ему большую рюмку водки, которую он выпил залпом. Он поспешно догнал своих, которые следовали за нами молча, и тогда обратился к нашим людям со всевозможными ругательствами, говоря, что они обязаны спасением только присутствию сагибов, и клянясь, что если он увидит одного из них в долине, то жестоко отомстит. Но эта угроза, по-видимому, не тронула наших соваров, хотя им предстояло возвращаться домой тем же самым путем.

Мы остановились сегодня близ селения Битчувара, расположенного в центре широкой долины, и чтобы защититься несколько от холодного ветра, дувшего с утра, раскинули палатку за холмом, на котором стоит храм, посвященный Ганезе. Местный такур явился к нам с визитом, но так как он изрядно выпил, вероятно для большей храбрости, то и явился к нам в страшном опьянении. Он обращается, по-видимому, со своими подданными весьма гордо и грубо, и они при нем же изъявляли по этому поводу свои жалобы. Во все время свидания такур разыгрывает чрезвычайно комичную роль, рассыпаясь в извинениях, оправдывается во взводимых на него обвинениях — словом, принимает нас за английских агентов, присланных требовать отчета в его поведении.

Нуждаясь в некоторой провизии, которую нельзя достать в деревне, я вступаю с ним в переговоры, и он соглашается дать мне восемь куриц и четыре десятка яиц за бутылку английского рома. Час спустя он появляется снова, шатаясь, окруженный своей свитой, которая следует за ним с самым почтительным видом. Такур сам несет кур, со всевозможными ужимками складывает их у моих ног и уходит очень довольный, унося с собой бутылку. Во все мое пребывание в Индии я ни разу не видел человека высшей касты, и в особенности раджпута, в таком жалком положении, в каком находился битчуварский такур.

26 декабря

Ущелья расширяются, горы, понижаясь, становятся обнаженнее и состоят, по-видимому, исключительно из очень блестящего тонкого сланца, между которым пробегают толстые жилы беловатого кварца. Оставив последний наш лагерь в пять часов утра, мы прибыли к полудню в Кеирвару. Это длинная долина, окруженная невысокими и округлыми горами; в середине нее находится английская оut-station Кеирвары; ее бунгало, казармы и базар рассеяны по отдельным холмикам. Этот аванпост служит обсервационным пунктом, устроенным британским правительством несколько лет тому назад, чтобы держать билей в повиновении. Гарнизон состоит из туземных горцев под командою трех европейских офицеров, которые вместе с врачом составляют все общество этого заброшенного пункта. Хавильдар бильского полка отводит нас чрезвычайно вежливо в хорошенькое бунгало, предоставляемое майором в распоряжение редких посетителей.

27 декабря

Удовольствие, ощущаемое нами в уютном жилище, вынудило нас провести еще один день в Кеирваре. Это первый дом в Индии, где я встретил камин, и порядочный холод заставляет меня вполне оценить всю его прелесть. Майор, человек весьма любезный, выказывает нам живейшее участие и с удивлением осведомляется о той цели, которая привлекла нас в эти дикие страны. Внимательно выслушав все то, что я ему рассказываю, он нашел, что нам грозила большая опасность во время нашей схватки 25-го числа.

Мы провели вечер весьма приятно в обществе офицеров, собравшихся у майора. Все удивлялись избранному нами пути. Сто тридцать километров отделяют нас еще от конечной цели путешествия, и хотя мы находимся все еще в земле билей, но нам уже нечего опасаться.

28 декабря поутру наш караван удалился из Кеирвары, сопровождаемый пятью солдатами из Удейпура, которых майор дал нам взамен отпущенных мной соваров из Оамейры и Тинтун. В двух или трех километрах от станции мы углубились в ущелья. Очертания гор совершенно изменились, их высокие обнаженные гребни очень походили на крутые вершины южного Багура, а более обширные цепи их образовали широкие долины, орошаемые потоками. Выехав из гор Виндии, мы въехали в цепь Аравилис.

Эта горная цепь, отделяясь от общего хребта, тянется к северу через весь Раджпутан до Дели и считается одной из богатейших и наименее известных частей Индии. Главная масса ее состоит из гранита, лежащего на плотном слое шифера темно-синего цвета; в долинах встречается много цветного кварца и сланцеватого шифера, представляющего всевозможные оттенки, начиная от багрового и кончая золотым. В этих горах находятся богатые залежи мрамора, рядом с которым попадается черный и цветной, а равно гнейс и сиенит. Кроме золота, серебра, меди, свинца, олова эти горы содержат в изобилии горный хрусталь, аметисты, гранаты и небольшие изумруды. Все эти богатства лежат неразработанными, и туземцы ревниво оберегают их от европейцев, не умея в то же время сами извлекать из них пользу.

Горы эти начинаются на плоскогорье, возвышающемся на четыреста или пятьсот метров над уровнем моря, и, таким образом, некоторые их вершины поднимаются более чем на тысячу сто метров.

Пройдя сорок километров, мы достигли Пурсада, где намеревались остановиться. В долине, окружающей деревню, вырублен весь лес, уступивший место полям, и это дает возможность обозреть всю окрестность. Дома живописно лепятся по вершине обнаженной остроконечной горы вышиной пятьдесят метров, увенчанной розовым кварцем. По скату рассеяны сады, и надо всем этим высится шпиц пагоды и башни замка. Верхние части горы усеяны деревнями билей. Дома их, построенные из сланцеватого шифера, сверкают волшебным блеском.

Мы колебались с минуту между древним и живописным караван-сараем и вековым баньяном на берегу нуллаха; наконец последний одержал верх, и палатки наши были раскинуты под его громадными ветвями. Меня посетил здешний такур, и в тот же день к нам присоединились два совара из Кеирвара, посланные майором для нашего подкрепления. Наш караван значительно усилился с Ахмедабада, так что посторонний наблюдатель мог бы принять нас за авангард экспедиции, а не за мирных путешественников.

Один из гарнизонных офицеров весьма любезно предложил мне путешествие Гебера по Центральной Индии, и, читая по вечерам рассказы этого неутомимого путешественника, я знакомился с той страной, куда мы вскоре должны были вступить.

В 1820 году, когда Гебер предпринял посетить Раджпутан, это путешествие, как он сам говорит, считалось столь же опасным, как исследование Центральной Африки. Он с трудом мог набрать в Бенгалии конвой, так как про земли, которые он готовился посетить, говорили, что они дикие и негостеприимные, лишены воды и наполнены разбойничьими шайками, которые столь же опасны для путешественника, как и жители страны. Эти-то несколько преувеличенные описания Тода и Гебера заставили, вероятно, многих путешественников отказаться от посещения этой великолепной страны, о которой мы не имеем с тех пор никаких известий. Правда, эта страна недоступна еще для простого туриста, судя по тем предосторожностям, какие мы должны были принять тотчас по вступлении в нее.

Много раз ночью я был пробужден пронзительным криком рысей, искавших добычу около нашего лагеря. Наскучив их назойливостью, я вышел из палатки, чтобы приказать одному из часовых разогнать их ружейными выстрелами. Но солдаты, утомленные дневным переходом, спали вокруг костров, предоставляя караулить лагерь луне, сиявшей полным блеском. Я направился к лентяям, как вдруг на некотором расстоянии от меня какое-то животное встало на задние лапы и затем медленно удалилось. Это была чита (tchita), подошедшая к кострам в надежде захватить одну из наших собак. Я дал ей спокойно удалиться и разбудил караульных со строгим выговором за их нерадение.

Утром 29-го числа мы встретили ряд таких диких ущелий, оврагов и теснин, что я с минуту думал, что наши вьючные животные не пройдут по этой дороге. Почва была покрыта темным шифером, заостренным иногда как лезвие ножа. До сих пор не могу понять, каким образом наши бедные верблюды не получили тут ран. При виде их длинных ног и огромного горба трудно поверить, насколько этот корабль пустыни может быть полезен в горах, перенося на спине тяжелые ящики или переходя с уверенностью горного лошака через самые дикие ущелья.

В одиннадцать часов мы спустились в прекрасную долину, по которой протекает быстрый поток. Среди равнины, недалеко от деревни Жавар, возвышается группа великолепных храмов из белого мрамора.

Майор Макензи советовал мне посетить их и даже остановиться в одном из них. Я последовал его совету, и между тем как мои люди разбивали свои палатки под вековыми баньянами, я размещался в роскошной зале самой большой пагоды.

Это был первый образец знаменитой раджпутанской архитектуры джайнов, который мне случилось видеть, и я осматривал его с величайшим любопытством. Святилище, над которым находится высокая башня пирамидальной формы, покрыта множеством статуй и превосходной резной работой, что придает ему особое великолепие. Большая часть статуй изображает музыкантов, танцовщиц, чудовищ, индусских богов, которым поклоняются бесстрастные первосвященники индийских гимнософистов. Перед святилищем возвышается чаори, самая главная часть храма, предназначенная для поклонников; она состоит из высоких, угловатых и чрезвычайно простых колонн, образующих большую четырехугольную залу, окруженную балконами. Среди залы остается большое свободное пространство, над которым возвышается один из великолепнейших куполов, в стиле джайнов, так что ряд небольших колонок приподнимает его на несколько футов над плоской крышей залы, и это придает ей чрезвычайно легкий и воздушный вид. Ни в одном памятнике я не встречал еще такой высоты, легкости и такой изящной отделки; белый мрамор, из которого он построен, получил с течением времени желтоватый оттенок, и поэтому все здание кажется высеченным из одной громадной глыбы слоновой кости.

Против главного храма лежит множество статуй из черного мрамора и змеевика. Они остались от развалин разрушенных храмов. По другую сторону реки, у подошвы ската из розоватого шифера находится другая группа храмов, обитаемых летучими мышами, которые гнездятся в терновых кустах; в них сохранилось еще несколько статуй Тиртанкарсов. Все эти памятники свидетельствуют об усилиях, употребленных джайнскими миссионерами, для того чтобы цивилизовать и обратить в свою веру население долин. Это удалось им, быть может, на некоторое время; но от их деятельности остались одни лишь величественные памятники.

До Удейпура нам оставался теперь всего один переход, но так как он был длинен и утомителен и нам приходилось еще пройти сорок пять километров в горах, то я объявил моим людям, что мы воспользуемся лунной ночью, чтобы пуститься в путь в час пополуночи. Поэтому, слегка вздремнув, мы выступили в назначенный час, вместе с несколькими билями, данными нам в проводники жаварским тавуром. Луна ярко освещала путь, и мы быстро шли вперед, как вдруг проводник объявил нам, что сбился с дороги. Это казалось весьма неправдоподобным, но все же нам пришлось следовать за ним в лес, где наши верблюды то и дело спотыкались о камни и запутывались в колючих кустарниках. Наша брань, по-видимому, весьма мало трогала биля, которого один из наших соваров связал, чтобы отнять у него всякую возможность к побегу. В довершение бедствия сильный ветер быстро нагнал большие тучи, и ночь сделалась совершенно темной. Мы зажгли костры, сошли с верблюдов и, прислушиваясь к малейшему шороху, терпеливо стали ожидать рассвета.

Около пяти часов утра мы снова двинулись в путь и, к общему удовольствию, нашли тропинку, которая привела нас к паллу. Немного не доехав до нее, мы были встревожены появлением тигра, который перебежал нам дорогу, посмотрел на нас несколько минут и исчез в кустах. Появление этого зверя чрезвычайно напугало верблюдов.

Жители первой деревни обошлись с нами довольно вежливо и предложили свои услуги в качестве проводников; они осыпали бранью того биля, который вел нас из Жавара, но причиною этого могло быть и то, что он не довольно точно исполнил их план.

Когда солнце взошло, мы уже ехали по великолепному лесу, где с разных сторон раздавался рев тигров, и видели огромные стада кабанов. Затем растительность стала понемногу исчезать, и часов в семь мы очутились среди множества холмиков, поросших высокой травой из породы калам. Редко доводилось мне видеть более оригинальную местность. В этих травах водилось множество дичи, и я убил мимоходом несколько куропаток и глухарей.

Мы обогнули последний холм, и перед нами открылся Удейпур, столица Мейвара. Люди кричали и прыгали от радости, а я был поражен великолепной панорамой, развернувшейся у наших ног. Я никогда не думал видеть что-либо подобное. Это было как бы появление волшебного города из «Тысячи и одной ночи».

На первом плане над целым лесом садов тянется длинный ряд крепостей, пагод и дворцов. Над ними высится сам город, представляющий волшебное сплетение башен и башенок, которые лепятся по пирамидальному холму. На самой вершине его стоит обширный дворец из белого мрамора, резко выделяясь на голубоватом фоне окрестных гор.

Этот дворец величественных размеров точно парит, подобно новому Иерусалиму, над земным городом. Ни красками, ни пером невозможно передать волшебного впечатления, какое производит этот город, так верно прозванный Удейпуром, то есть Городом солнечного восхода.

Вскоре великолепная картина исчезла из наших глаз, и мы с трудом спустились по обнаженным оврагам, окружающим этот рай.

Подъехав к городу, я обратился к некоторым прохожим с просьбой указать мне дорогу к жилищу резидента, и они весьма обязательно проводили нас. Это обширный дворец со множеством куполов и обширными террасами. Он занимает всю вершину холма, находящегося на расстоянии одного или двух километров от городской стены. К величайшему моему разочарованию, лакеи, явившиеся в простых ливреях, сообщили мне, что английский агент не возвратился еще из своей поездки и что во время его отсутствия нам не удастся найти помещения в городе. Я взглянул с отчаянием на окружающую местность, но увидел одни только каменистые холмики без малейшего деревца, которое могло бы защитить нашу палатку от солнечных лучей и ночного холода. В это время прибежал джемадар, или главный лакей, с предложением отвести нам один из дворцовых флигелей. Колебаться было невозможно, и я поневоле согласился на предложение джемадара, дав себе обещание оставить резиденцию, лишь только мне удастся найти какое-нибудь место стоянки.

На следующий день, 31 декабря, мы отправились первым делом верхом к девану, Лучмуну-рао, которому привезли письмо от майора Макензи. Совары сопровождали нас в виде конвоя, и мы направились к ближайшим, так называемым Слоновым воротам, которые вели прямо в город. Высокие зубчатые стены окружены глубоким рвом, наполненным проточной водой, но это простые, чрезвычайно толстые стены, без земляных контрфорсов. Несколько пушечных выстрелов сделали бы в них огромную брешь. В нескольких местах стена укрепляется тяжелыми четырехугольными бастионами, снабженными пушками. Сами ворота сильно укреплены и образуют поворот, защищенный несколькими опускными решетками и находящийся под самым перекрестным огнем. Обе половинки ворот снабжены железными остриями, что лишает осаждающих возможности выбивать их с помощью слонов.

Караульный офицер вышел к нам навстречу и спросил, куда мы едем. При имени девана он делает знак, что мы можем проехать и дает нам солдата, чтобы проводить нас до дому министра. Мы въехали на очень шумный и очень узкий базар, сквозь который совары довольно дерзко расчищали нам путь. Жители осматривали нас с любопытством, не привыкнув, по-видимому, видеть других европейцев, кроме членов посольства. Здесь для меня все ново: и архитектура домов, и самый тип жителей. Со всех сторон возвышаются храмы и роскошные постройки среди полуразвалившихся домишек. Все окружающее меня не только ново, но в высшей степени живописно и носит отпечаток такого стиля, о котором я до сих пор не имел понятия.

Я слез с верблюда на дворе Лучмуна-рао. Дом его с виду довольно бедный, но оригинальный. Он окружен со всех сторон галереями с колоннами, а выдающиеся окна заделаны плитами, в которых пробиты небольшие отверстия. Министр принял нас хорошо, но сразу было видно, что он брамин, а не раджпут. Осведомившись о цели нашего путешествия, он отвечал нам теми индийскими обещаниями, которые ровно ничего не обещают. «Мы хотим видеть Магарана!» — «Разумеется, ему будет очень приятно ваше посещение!» — отвечал он; но я никак не мог добиться от него, когда и где произойдет это свидание. Впрочем, этот жалкий министр не имеет особенной власти и боится, как бы мы этого не заметили.

Я убедительно прошу его дать нам какое-нибудь помещение в городе, но он отказывается взять на себя эту ответственность, не посоветовавшись с Раной, и предлагает нам здания Гаваллы или арену за городом и возле самой резиденции.

Возвратившись к себе, я застал всех своих людей в праздничной одежде. Стол был накрыт роскошно: тут была и дичь, и овощи, и фрукты! Я потребовал объяснения этого торжества. Слуги отвесили мне по низкому поклону, объясняя, что они хотели этим отпраздновать окончание года и пожелать мне счастливо встретить новый. Мы с Шаумбургом пировали одни и пили в честь этого нового года, от которого ожидали так много и который застал нас одинокими и заброшенными в негостеприимном городе. Но положение наше во многом изменилось через несколько дней!

На следующий день, 1 января 1866 года, мы перенесли свои вещи в здание арены. При других обстоятельствах я полюбовался бы им, но день был холодный, и среди этих колонн я не мог найти защиты от ветра, что навеяло на меня особенную грусть. Я был вынужден превратить середину самой обширной залы в искусственную комнату, растянув между столбами парусину с нашей палатки.

Эти арены, в которых происходили некогда бои слонов и состязания людей, состоят из нескольких больших павильонов, окружающих частью двор, защищенный со стороны поля стеной. Павильоны отличаются чрезвычайно величественным стилем; они стоят на каменных террасах, вышиной от 6 до 10 метров и образуются несколькими рядами колонн, которые поддерживают плоскую крышу. В том павильоне, который мы занимали, было не менее 48 колонн, расположенных в четыре ряда, что образовало прелестную перспективу. Вообще в этих постройках нет ни одной стены, и из центра этого возвышенного павильона открывается вид на всю окрестность. Таково было жилище, предоставленное в наше распоряжение благодаря покровительству первого министра и щедрости самого Раны. Очень красивое и величественное в архитектурном отношении и, без сомнения, чрезвычайно приятное летом, оно было крайне неуютно зимой.

Вскоре после нашего переселения нас посетило несколько лиц и между прочим директор королевских тюрем и один гвардейский капитан. Оба они были чрезвычайно любезны и осыпали нас вопросами. Но я вскоре понял, что нас принимали за шпионов. Напрасно старался я уверить их, что мы приехали исследовать эти земли, изучить их нравы и достопримечательности. Мне опять предлагали вопрос «кто послал вас?», и все мои объяснения не могли убедить их, что я пренебрег всеми опасностями путешествия из любви к науке. Первый министр также посетил нас в сопровождении довольно значительного конвоя. Он был любезен до крайности, восхищался тем превращением, которое мы совершили с ареной, восторгался нашими лошадьми и всем, что мы привезли с собой, а затем самым обыкновенным тоном попросил меня передать ему возложенное на меня политическое поручение, уверяя, что оно будет передано одному только Ране. Видя, что я упорствую в своих доводах, он обещал на следующий же день официально представить меня государю.

На другой день та же самая история. В ту самую минуту, как я отправился во дворец на обещанную аудиенцию, примчался верхом Булкунт-рао, один из секретарей короля, и с многозначительным видом объявил мне, что до аудиенции я должен изложить все то, что намерен высказать королю. Мне сильно захотелось прогнать его, сказав, что я даже и не желаю видеть Раны, но у меня хватило терпения повторить мои объяснения, и я должен был удовлетвориться обычным ответом. На этот раз секретарь записал мои слова стенографически и уехал, уверяя меня, что я получу через несколько дней желаемую аудиенцию. Я так настаивал на свидании с Раной потому, что, принятый им, я мог рассчитывать на хороший прием и со стороны других раджпутских раджей, которые считают его как бы главой своего племени.

Нынешний Мага-Рана-Мейварский, Самбу-Синг, молодой человек лет восемнадцати, гелотский раджпут, племени Сесудиасов, признан представителем Суриавансисов — известного Солнечного племени Индии. Особа его составляет предмет почитания для всех индусов, и он имеет право на громкое звание Гинду Оурадж, то есть Солнце индусов. Подобный почет, оказываемый королевскому семейству, второстепенному по могуществу, обязан своим происхождением тому храброму сопротивлению, которое оно оказало мусульманским завоевателям. Побежденное, оно отвергло те выгодные браки, которые прочие раджи поспешили заключить, и сохранило ценой крови чистоту своей касты незапятнанной. Это мужество поставило его не только во главе всего индийского дворянства, но заслужило ему многие почести и преимущества. В собрании королей Рана занимает всегда почетное место и пользуется правом слова; в спорах, возникающих между раджпутами по религиозным и кастовым вопросам, он один считается неоспоримым судьей и посредником.

Владение этого семейства приблизительно так же велико теперь, как оно было в то время, когда Гелот Ванна свергнул в 728 году шитторских королей Мори и основал династию Рана. Оно заключает провинции Мейвара, ограниченные с юга горами Виндия, с запада цепью гор Аравалис, на востоке Мальвой и на севере английским владением Аймер. По доходу этого государства, доходящему теперь до 40 лак рупий, его следует отнести к числу второстепенных государств, тогда как по значительной величине оно должно бы занять гораздо более видное место. Впрочем, этой стране предстоит великое будущее, и доходы ее должны увеличиться со временем в сто раз.

Из числа генеалогических претензий Ранов наиболее замечательны следующие две: они считают себя родственными персидским царям, по дочери последнего Хозроя, великого Нуширвана, которая вышла замуж за одного Рана; с другой стороны — подобного же рода брак связывает их с римскими императорами, царствовавшими в Константинополе. Нет в мире семейства с более точной родословной начиная от сказочных времен, как королевское семейство Ранов Шиттора и Удейпура. Еще в наше время в Удейпуре живут начальники главных племен раджпутов, сесудиасов, рахторов и шолан, и это единственный пункт, где это племя сохранилось во всей своей чистоте.

Среди раджпутов встречаются еще те блестящие качества, та гордость, честность и вежливость, которыми был так восхищен их панегирист и историк полковник Тод. Здесь менее чем где-либо отразилось на них влияние завоевателей, монголов и англичан. Имя их значит «королевский сын», и каждый может в отдаленные времена проследить свою генеалогию до туземных властителей. Каждое племя разделяется на колена с различными названиями; любопытный и чрезвычайно мудрый закон запрещает браки между лицами одного и того же колена. Молодые люди должны выбирать себе супругу из другого раджпутского племени; это сближает между собой различные племена и поддерживает чистоту крови.

Названия отдельных колен происходят всегда от какого-нибудь славного подвига, совершенного его основателем. Таким образом, сесудиасы, королевское семейство Удейпура, обязаны своим именем следующей легенде.

Однажды один из Ранов, охотясь со своими придворными на равнинах Мейвара, проглотил большую муху. Поселившись в его желудке, это насекомое причиняло ему такие страдания, что он хотел посягнуть на свою жизнь. Но явился один факир, предложивший вылечить Рану. Обрезав тайно кончик уха у коровы, святой человек завернул его в тряпочку и, привязав к нитке, дал проглотить королю. Когда приманка дошла до желудка, то муха инстинктивно села на нее и ее легко было вытащить. Король непременно хотел узнать какое средство было употреблено факиром, и последний должен был наконец сознаться в ужасной тайне. Узнав, что кусочек священного животного был у него во рту, Рана пришел в неописуемый ужас. Он не считал себя достойным жить после подобного преступления и решил покончить с собой, предварительно очистив себя, проглотив расплавленный свинец. Окруженный рыдающими придворными, король твердой рукой поднес к губам чашу и залпом опорожнил ее. Но что за чудо! Расплавленный металл не обжег его губ и превратился у него во рту в чудную, свежую воду. Признавая в этом волю богов, Рана и все его племя приняли имя Сесудиа, происходящее от существительного сиса (свинец). Правда, некоторые враждебные племена утверждают, что это имя произошло от слова сисса (заяц) и было дано этому племени потому, что воины его бросили однажды преследование неприятеля, чтобы поймать зайца, перебежавшего через дорогу. Как видно, каламбур в ходу и у раджпутов.

Сесудиасы представляют настоящий тип племени царских сыновей. Высокого роста и прекрасно сложенные, они имеют выразительные, чрезвычайно красивые черты лица, дышащие гордостью и совершенно напоминающие арийский тип. Они носят очень длинную бороду, разделяя ее на два больших остроконечных бакенбарда, которые составляют отличительную особенность почти каждого раджпута. Они занимаются исключительно военным делом и образуют в Мейваре всю аристократию и войско. Обладая большой храбростью, они прекрасные всадники и неустрашимые охотники. Охота составляет для них не препровождение времени, но особый религиозный обряд; по уставам их религии они должны заниматься ею в известное время года, и они редко проводят несколько недель, не преследуя дикого зверя. Молодой раджпут, достигший совершеннолетия, принимается в обществе мужчин, не иначе как убив собственной рукой одного из громадных кабанов, живущих в Аравалиских горах. Он идет на охоту один, вооруженный щитом и тяжелым катаром. Выйдя на место, посещаемое этими животными, он ожидает, встав на одно колено, появления своего противника. Если он победил зверя, то, придя домой, приглашает мужчин своей семьи на пир, где фигурирует на первом плане его добыча. Раджпуты очень любят мясо кабана и в известное время года питаются им почти исключительно.

Чалмы раджпутов сплетены всегда весьма кокетливо и грациозно. Форма их чрезвычайно разнообразна. Иные сложены в виде токи с приподнятыми краями, другие — наподобие греческой каски. Чрезвычайно изящный костюм их состоит из длинной обтянутой туники и очень узких панталон, делаемых обыкновенно из роскошно вышитых материй, украшенных золотыми галунами. Они одни из всех индийских каст носят на руках и на ногах тяжелые браслеты из чистого золота. Их пояс вечно украшен целым арсеналом кинжалов и шпаг, а на плече висит круглый щит из шкуры носорога, покрытый выпуклыми золотыми украшениями. Сбруя на лошадях сделана с большим вкусом и роскошью. Седло высокое, набитое волосом и покрытое шелковым чепраком; с обеих сторон висят белые как снег хвосты яков, покрывающие ноги всадника; голова лошади, украшенная перьями, соединена с грудью весьма коротким мартингалом, что принуждает лошадь чрезвычайно грациозно закруглять шею. Они очень заботятся о своих лошадях, любят, чтобы они были откормлены и, подобно магаратам, заставляют их скакать, прыгать и гарцевать.

Женщины-раджпутки бывают высокого роста, хорошо сложены и иногда весьма красивы. Жены дворян ведут замкнутую жизнь в зенанахе, а прочие пользуются свободой и ходят с открытым лицом, но скромно надвигают на него свое сари, лишь только заметят, что за ними следит европеец. Их одежда чрезвычайно грациозна, но менее легка, нежели у женщин Гузурата и Декана. Они носят широкую юбку в сборках, спускающуюся до колен; небольшой корсаж покрывает только плечи и груди, оставляя живот и спину полуобнаженными. Кроме того, они закутываются газовым или шелковым шарфом, прикрепляя один конец его к голове. Подобно женщинам всех прочих индийских племен они носят множество золотых и серебряных украшений.

Каждый зажиточный раджпут имеет по крайней мере трех жен, но тут они играют весьма важную роль в общественной жизни. Ничто не делается без согласия обитательниц гинекея. Мужчина всегда откажется дать ответ немедленно; ему нужно посоветоваться с женой, и он скажет вам лишь решение этой последней. Раджпуты питают к женщинам то уважение, которое характеризует все рыцарские племена; их поэмы наполнены рассказами о приключениях, предпринятых для освобождения какой-нибудь пленной красавицы или в отмщение за оскорбление женской чести. Все великие войны их были предприняты по поводу какой-нибудь женщины, и, говоря о Шитторе, я буду иметь случай рассказать, с каким геройством целый город подвергся разорению, не желая выдать принцессу, которую требовал Акбер. И в настоящее время, если раджпутской женщине нужно отомстить за оскорбление, то она посылает браслет тому воину, которого избирает себе в защитники, и этот простой залог обязывает его вступиться за честь женщины. Впрочем, история Раджпутана изобилует геройскими подвигами и со стороны самих раджпутских женщин.

Еще один класс людей с древних времен пользуется особым почетом у раджпутов — это барды, или героические поэты. Каждое племя, каждое более значительное семейство, каждый король или феодальный барон имеет своего барда. Он обязан сохранять все предания, относящиеся к происхождению племени или семейства, ведет родословное дерево и при великих событиях провозглашает имена предков и прославляет их деяния. Он вместе с тем и поэт, сочиняет гимны и стихи для семейных праздников и своими импровизациями оживляет вечера. Особа бата, или барда, священна; ему предоставляется честь делать вызов и объявлять войну; он устраивает браки и играет главную роль при всех переговорах. Он занимается также астрологией, и жители пустыни уважают его более самого браминского жреца.

Раджпуты гордятся ныне званием кшатриев, которым означалось некогда воинственное арийское племя, поселившееся на плоскогорьях Индостана вместе с браминами — кастой жрецов. Подобно кшатриям они ведут свое происхождение от Рамы, короля солнечного племени, победителя Легуки, и это заставляет думать, что они поселились в этой стране за две тысячи лет до Рождества Христова. Но в настоящее время можно почти с уверенностью сказать, что по всей Индии они распространились в более позднее время. По словам браминов, все кшатрии погибли во время восстания прочих каст, руководимых Парасурамой, в лице которого воплотился Вишну, за несколько столетий до нашей эры. Были ли они окончательно уничтожены или нет, но дело в том, что они уже утратили свое значение господствующего племени, так как мы видим, что на императорском троне Магадха сменялось несколько династий Судрасов между коими были и Мориасы. Раджпуты появляются на политическом поприще Индии лишь в VI или VII веке; они долго жили по прибрежьям Инда, и Тод считает их остатками скифских племен, заселивших мало-помалу западные окраины Индии. Между VI и VII веками эти раджпутские племена становятся всемогущи; ханделасы населяют Мальву, шоганы и раторы занимают Кануж и Дели, гелоты и багеласы — Мейвар и Гузурат. В эту эпоху раджпуты были еще отделены от большого индусского племени; исповедовали религию джайнов, и все их предания группировались в центре Индийской пустыни, вокруг славной горы Абу. Но вскоре они приняли религию браминов и изъявили тогда свои притязания на титул кшатриев, который брамины до сих пор не соглашаются признать за ними. Типом лица они до того отличаются от прочих индусов, а нравами и обычаями так напоминают парфян и скифов, что все заставляет думать, что раджпуты — суть представители последнего нашествия индоевропейского племени на Индию.

Холод значительно усилился, и наше жилище сделалось вполне невыносимым. Я не видел другого выхода как продолжать наш путь к английской провинции Аймир, оставив негостеприимную страну Раны неисследованной. Нам не удалось еще осмотреть город, и все наши экскурсии ограничивались ближайшими окрестностями амфитеатра, но они открыли мне так много любопытного, что я решился подождать еще, несмотря на оказанный нам дурной прием.

С вершины одной горы мне представилось волшебное зрелище: я увидел город, спускавшийся со своими садами и дворцами к берегам огромного озера, окруженного величественными горами. Среди этого обширного водного пространства возвышались две группы дворцов и садов, а у самых ног моих несколько каналов с перекинутыми через них мостиками перерезывали многодомные кварталы. Дворец Раны, каким я видел его в первый раз, сверкал над этой картиной своей ослепительной белизной. Я провел уже несколько дней около этого города и до сих пор не знал, что в нем находилось это озеро и все те красоты, какие я увидал при восхождении на гору.

Директор тюрем, посещавший меня время от времени, предложил мне осмотреть главную тюрьму. Это хорошенькая крепостца, стоящая на вершине одного из невысоких холмов, господствующих над стенами города. Над главным входом находится флигель с башнями, балконами и толстыми наклонными карнизами весьма красивого стиля — это жилище таннадара. Арестанты помещаются в больших сараях. Они спят на голой земле, и вдоль стен прикреплены длинные железные полосы, к которым привязывают на ночь их цепи. С ними обращаются довольно снисходительно; оковы их легки, просто заклепаны у лодыжек и по своей длине дозволяют им бегать. Каждый арестант сохраняет ту одежду, какая была на нем при поступлении в тюрьму. Он получает каждый день свою пищу, которую сам же и готовит, разводя для этого огонь и черпая воду когда ему вздумается. Арестантов заставляют расчищать и прокладывать дороги, но за работой их мало следят. Вообще положение их не особенно жалкое, и обитатели наших европейских тюрем почли бы себя счастливыми пользоваться подобной жизнью.

В ту самую минуту, когда я уже отчаивался достигнуть какого-нибудь результата, вдруг явилась неожиданная помощь из Удейпура. Оттуда приехал байдлахский рао, первый барон королевства, который, узнав о нашем прибытии, поспешил вывести нас из затруднительного положения. Он явился в богатых носилках, окруженный блестящей свитой. Взяв его за руку, я помог ему сойти и торжественно подвел его к креслу. Этот поступок, по-видимому чрезвычайно простой, оказался весьма выгодным для меня.

— Где это вы научились индийскому этикету, которого не знают обыкновенно сагибы? — спросил рао.

Это дало мне случай рассказать о моем долгом пребываниии в Вароде, о дружбе моей с Гюлковаром и о цели моей поездки в Мейвар. Внимательно выслушав меня, он упрекнул нас за то, что я не обратился к нему тотчас по приезде, и уверял меня, что Рана наверняка заставит меня забыть первое впечатление и примет меня с таким же великолепием, как и Кундерао.

Рао Байдлаха — красивый старик и чистый тип раджпута. Изящные манеры его исполнены достоинства, и разговор дышит откровенностью, умеренной этикетом, какую редко можно встретить у индийцев. Он председательствует в феодальном совете шестнадцати рао, или герцогов, Мейварского королевства, этих могучих вассалов, которые до вмешательства англичан в дела этой страны сделали почти ничтожной власть самого раджи. Эти рао, происходя почти все от королевского семейства, владеют обширными ленами, управляя ими почти совершенно независимо; живя в своих столицах, они редко посещают Удейпур и часто находятся в открытой вражде с Раной. Британское правительство употребило много усилий, чтобы ослабить могущество рао и сосредоточить власть в руках Раны, но до сих пор это не особенно удалось ему. Владения вайдлахского рао очень обширны и приносят ему более 120 тысяч франков годового дохода. Столица его находится всего в нескольких милях от Удейпура, что дает ему возможность жить в ней, посещая в то же время и двор. Он происходит из племени шоганов и пользуется некоторыми любопытными привилегиями; так, например, третьего числа месяца самватеири ему приносят в Байдлах королевские знаки, и он торжественно отправляется к Ране, который принимает его у дверей своего дворца. Умный и проницательный, он сумел приобрести полное доверие молодого короля и в то же время находится в дружбе с британским правительством. В сущности, он является представителем двух партий: он заботится о сохранении древнего величия удейпурского царского дома и поддерживает привилегии дворянства, но в то же время покровительствует и нововведениям, приносимым в страну европейцами. Являясь «либеральным консерватором», он был бы счастлив, если бы в стране привились европейская торговля и промышленность, с тем, однако, условием, чтобы привилегии его не были затронуты. Благодаря его влиянию было оказано покровительство европейцам, бежавшим во время восстания 1857 года; их не только защитили от бунтовщиков, но они в течение нескольких месяцев пользовались хорошими помещениями, хорошей пищей и полным вниманием. Английская королева наградила старого рао, послав ему саблю, которую он с гордостью показывал нам.

Первое посещение его продолжалось более часа. Ему хотелось осмотреть все наши вещи, до мельчайших туалетных принадлежностей, и он долго восхищался стереоскопом с раскрашенными видами Тюильри и Версаля. Я был вынужден наконец подарить ему эту вещь, так как он не мог от нее оторваться. Чтобы доказать нам, что он не был чужд наших цивилизованных обычаев, он выпил рюмку хереса и попросил сигару. Это чрезвычайно удивило меня, так как я ни разу не видал, чтобы индиец высшей касты так открыто перенимал наши обычаи, но впоследствии я имел случай убедиться, что раджпуты отбросили свои кастовые предрассудки относительно наших вин и табака и потребляют их в большом количестве.

Едва удалился рао, как мы получили от некоторых придворных дали, то есть корзины с фруктами и овощами, а вечером Рана прислал своего чубдара передать нам его салам и великолепную дали. Посещение рао совершенно изменило наши отношения.

Поутру к нашим дверям подвели слона, присланного от рао вместе с джемадаром и четырьмя соварами в виде конвоя. Королевский секретарь Бульвант-рао, исполняющий роль нашего чичероне, провел нас по предместью, застроенному виллами богатых обитателей Удейпура. Со всех сторон небольшие холмики покрыты тенистыми садами, в которых мы видим изящные киоски с колоннами, павильоны на берегу небольших прудов и множество храмов с мраморными башенками. Мы проникли в город через ворота, защищенные бастионами, и проехали по великолепному базару. Дома здесь все каменные и с террасами; лавки находятся под арками по обеим сторонам улицы и отличаются чистотой и правильностью, каких никак не ожидаешь, видев постройки Гузурата. Общий вид города поражает своим великолепием. При каждом доме есть свои тшатри, поддерживающие легкие купола, фасады украшены балконами и окнами с каменными решетками, а террасы громоздятся одна над другой в поэтическом беспорядке. Статуи, фрески и арабески придают монументальный вид самому скромному жилищу.

Некоторые улицы тянутся по прямой линии на далекое расстояние и чрезвычайно оживлены; в одной живут все сапожники, в другой — все ткачи, поставляющие чалмы; здесь каждый магазин представляет настоящий арсенал сабель, ружей и щитов; далее лавки наполнены парчой и золотыми изделиями. Каждый промысел, каждое ремесло сосредоточено в отдельном квартале, и всякий, по-видимому, весьма мало заботится о конкуренции с соседом.

Дворянский квартал наполнен величественными зданиями, настоящими укрепленными замками с зубчатыми стенами, башнями, дворцами и казармами, но красота их значительно уменьшается множеством развалин, примыкающих к самым великолепным постройкам. Присутствие этих развалин в такой части города, где земля ценится сравнительно дорого, происходит от ложного уважения раджпутов к произведениям их предков. Они не хотят ни чинить, ни окончательно снести их и оставляют обломки там, куда они случайно упали. Из всех частей города виден дворец — величественное здание со множеством куполов, башен и портиков.

Мы с трудом поднялись по улицам, которые ведут к королевскому жилищу. Они до того покаты, что экипажи с трудом могут подняться по ним. На главной улице, идущей от Гаттиполя ко дворцу, близ самого главного входа его находится большая королевская пагода, посвященная Джаггернауту и построенная Пертап-Сингом в конце XVI столетия. Она стоит на высокой террасе из белого мрамора, на которую ведет великолепная лестница, охраняемая двумя мраморными слонами с поднятыми вверх хоботами. Храм построен весь из белого мрамора и украшен резьбой; весьма изящная средняя башня его возвышается приблизительно на 25 метров; над ней на вызолоченном древке развевается знамя этого бога. Перед святилищем находится хорошенький павильон с колоннами и пирамидальной крышей; карнизы его украшены барельефами, изображающими случаи из жизни Кришны, а само основание здания окружено статуэтками слонов и львов. Этот перистиль представляет собой один из великолепнейших образчиков архитектуры джайнов в Удейпуре.

Мы спустились затем по той стороне холма, которая обращена к озеру, и достигли монументальных ворот, построенных на самом берегу озера. Эта триумфальная арка, подобно всем памятникам Удейпура сделанная из белого мрамора, состоит из трех зубчатых арок и поддерживает изящный аттик, окруженный балконами. Индийцы оказывают большое почтение этим воротам, называемым Триполия, или Тройные ворота. Они предназначены для поездов и процессий, отправляющихся на озеро во время празднеств.

У набережной нас ожидала лодка, чтобы перевезти на острова, и вскоре мы поплыли по поверхности тихого Пешолы. Вокруг этого обширного озера тянется город, отражаясь в нем со своими деревьями и домами. Образуя сначала узкий рукав, над которым нависли небольшие мысы, усеянные дворцами, озеро разливается затем обширным эллипсом, длиной пятнадцать и шириной семь километров; в центре его находятся два острова, Жуг-Навас и Жуг-Мундер. По одному берегу тянется цепь выдающихся гор с раскинувшимся на ее отрогах городом, а по другому идут болота, окруженные густым лесом; над ними возвышаются довольно значительно остроконечные горы.

Мы пристали к ближайшему острову Жуг-Навас. Он весь занят рядом дворцов, построенных Раной-Жуггут-Сингом, и занимающих поверхность 160 английских акров. Эти дворцы содержат приемные залы, ванны и киоски необыкновенно изящной архитектуры и чудесной отделки. На эти постройки употребляли один только мрамор: колонны, своды, резервуары, стены, садовые аллеи — все сделано из белого или черного мрамора, стены украшены великолепной мозаикой, а главные покои отделаны весьма ценными историческими фресками. При каждом флигеле есть сад, обнесенный галереями; цветники, апельсинные и лимонные рощи возвышаются тут среди извилин нескольких ручейков, соединенных каналами причудливых очертаний; огромные манговые деревья и чудесные тамаринды осеняют своей листвой эти изящные дворцы; кокосовые и финиковые пальмы возвышают над куполами свои верхушки, которые тихо покачиваются под дуновением ветра. Мельчайшие подробности находятся в гармонии с красотой всей местности; тут нет ничего величественного, ничего поражающего или утомительного для глаза: дворцы невелики, изящны и уютны. Рана приезжает сюда отдохнуть от натянутости и пышности, господствующих постоянно при дворе Солнца индусов.

Я провел бы несколько часов на Жуг-Навасе, но Бульвант-рао торопил меня переехать на второй остров, где нас ожидал завтрак, присланный байдлахским рао. Жуг-Мундер показывается издали подобно волшебному миражу с его рядом куполов и пальм, отражающихся в воде. Мы причалили к мраморной лестнице, возле которой ряд слонов с поднятыми вверх хоботами как будто поддерживал набережную; исполинское манговое дерево почти наполняет первый двор, окруженный дворцами; по другую сторону находится сад, занимающий весь угол острова и на который выходит обширное здание, увенчанное монгольскими куполами и названное моим проводником дворцом Шах-Жеана. Этот принц, сын императора Жеангира, возмутившись против отца, бежал ко двору Рана Куруна, сына Умры, который оказал ему великолепный прием. Он велел выстроить для него на острове Жуг-Мундер роскошный дворец, над которым поставил мусульманский полумесяц. Внутренность здания была отделана мозаикой из яшмы, агата и оникса и обита дорогими материями; в одной из зал был поставлен трон, высеченный из целой глыбы зеленоватого змеевика и поддерживаемый четырьмя кариатидами. Во дворе часовня, сделанная также из серпентина, была посвящена мусульманскому святому Мадару. Все эти воспоминания царского гостеприимства существуют до сих пор. В конце сада находится павильон длиной в шесть, шириной в три с половиною метра, называемый Комнатой двенадцати камней, потому что он составлен из двенадцати глыб белого мрамора.

На западной стороне острова стоит огромный дворец, увенчанный четырьмя черепаховыми куполами и имеющий великолепные сады. Наконец, среди озера рассеяны в разных направлениях киоски, поддерживаемые множеством колонн, которые по своему положению пользуются очаровательной прохладой. Эта поэтичная резиденция, воздвигнутая для царского изгнанника, по странному стечению обстоятельств служила много лет спустя убежищем для другого рода изгнанников: в 1857 году несчастные англичане, уцелевшие от гарнизонов Немуха и Индора, искали здесь приют, чтобы укрыться от толпы фанатиков, наполнявших город. Лодки с озера были подведены к Жунг-Мундеру, и европейцы могли спокойно переждать здесь окончания бури.

После небольшого завтрака, поданного нам в одном из киосков, мы садимся снова в лодку. С этой точки озера виден весь ряд удейпурских дворцов. Во-первых, на оконечности холма показывается дворец Умра, в настоящее время необитаемый; далее возвышается теперешний дворец с его зубчатым зенанахом, Розана с ее громадной стеной, которая спускается с вершины плоскогорья к самому берегу озера, ее сады, усеянные киосками, покрывающими скат до самой воды и, наконец, сам город, волшебный силуэт которого исчезает в массе высоких деревьев. Озеро Пешола отражает на своей поверхности все эти чудеса, и эта картина, бесспорно, может назваться лучшей во всей Индии и в целом мире.

На обратном пути к набережной мне показали парадные лодки Раны. Это обширные гондолы весьма изящной формы; в них может поместиться до ста человек. Корма устроена в несколько этажей, и на самом высшем стоит трон Раны. К носу приделаны большие статуи лошадей или павлинов, наполовину погруженные в воду.

Вечером нас посетил наш друг, байдлахский рао, и мы благодарили его за доставленное нам удовольствие. Он объявил, что отдал приказание своим шикарисам отвезти нас в прелестное местечко, где мы встретим дичь в изобилии. Действительно, на следующий день нас провели к очаровательному озерку, скрытому в ущелье, где мы нашли целые стаи уток и гусей. Крокодилы здесь весьма многочисленны и перехватывают у нас значительную часть добычи, но зато мы вознаграждаем себя, застрелив много куропаток и зайцев, изобилующих в окрестности.

Рао Байдлахский задержал нас таким образом на несколько дней, придумывая ежедневно новые забавы, как вдруг однажды утром я проснулся от пушечной пальбы, возвещавшей о столь давно ожидаемом приезде майора Никсона, политического агента вице-короля Мндии при дворе Магараны. Я тотчас же написал ему, послав свои рекомендательные письма. Полчаса спустя мы сидели вместе с ним за хорошим завтраком. Узнав, с какой холодностью мы были приняты, он, по-видимому, ничуть не был этому удивлен и уверял меня, что нас приняли, вероятно, за русских шпионов. Но он советовал мне остаться здесь еще несколько времени, обещая, что после представления нашему Магаране мы встретим здесь так же много интересного, как и в Бароде. Он немедленно сделал распоряжения, чтобы мы оставили свой амфитеатр и поселились возле него. В тот же вечер майор познакомил меня с двумя английскими офицерами, инженером и доктором, составлявшими вместе с ним весь европейский контингент посольства. Редко приходилось мне провести вечер приятнее; мне казалось, что прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я не видал белого лица, и даже английский язык казался мне теперь гармоничным. Офицеры пили за наше здоровье, и мы разошлись поздно ночью.

Королевство Панна

Мы снимаемся с лагеря в четыре часа утра и идем по направлению к Панне. При выходе из Райгура дорога углубляется в лес, и мы двигаемся в совершенном мраке до самых берегов Кейна, где нам предстоит ожидать рассвета. Нельзя сказать, чтобы река была очень широка и глубока; в это время года она не более как средней величины ручей, разветвляющийся на несколько рукавов, текущих между огромными скалами; но чрезвычайно скользкое дно, неровное, с глубокими ямами, делает переход по ней вброд весьма затруднительным.

8 марта

Кейн берет начало в нагорных равнинах Шагура и, пройдя сто пятьдесят километров, вливается в Джумну против Футтепора; он образует границу между королевствами Чуттерпор и Панна.

После получасового ожидания мы видим, как постепенно загораются вершины гор отблесками зари, и вскоре вся узкая долина озаряется светом. Мы первые переправляемся через реку и ждем на противоположном берегу переправы наших слонов и верблюдов, что у нас отнимает благодаря нескольким приключениям добрый час времени. День сияет в полном блеске, и местность является перед нами во всем своем суровом величии.

Позади нас возвышаются разорванные ряды гатов Панны, вытянув свою линию неприступных укреплений до самой крайней точки небосклона; их лесной покров спускается длинными неправильными изгибами к самому берегу потока, с шумом вырывающегося из широкой трещины скалы.

Эти горы составляют преддверие обширного горного плато Центральной Индии. Они изобилуют в особенности отлогими скатами и совершенно ровными, горизонтальными вершинами, отчего и получили свое название гатов, то есть как бы искусственных набережных. Они образуют здесь крайнюю северную точку Виндиасов и тянутся в виде узкой полосы до слияния Ганга с Джумной.

Как только мы все соединились, так начали подниматься в течение некоторого времени на север с целью отыскать доступ на покатость гата Марвы — единственной, ведущей на само плато. Дорога прекрасная, хорошо содержится и была бы доступной для экипажей, если бы последние могли переправляться через Кейн. Гора кажется в этом месте исполинской лестницей; с обеих сторон идут этажами небольшие площадки, одна поверх другой.

В начале восхождения растительность довольно скудная, выжженная солнцем; овраги поросли серебристыми платанами, маленькими тиковыми деревьями, низкорослыми кустарниками. Но по мере того как поднимаешься выше и достигаешь высоты 450 футов над уровнем равнины, растительность становится пышной, могучей и получает тропический характер. Над бамбуками и платанами, перевитыми лианами и ползучими растениями, возвышаются еще другие деревья с огромными стволами, с густой листвой: манговое и многие породы тюльпановых; со всех сторон свешиваются длинные кисти золотистых и пурпуровых цветов, стебли, обремененные плодами. Стаи обезьян, лангуров и киноцефалов прыгают вверху с одного сучка на другой посреди множества павлинов и птиц с блестящими перьями; в чаще раздается непрестанный шорох и топот ланей и оленей.

Дорога углубляется под тенистые своды, затем снова выбегает на свет, взбираясь по обнаженной скалистой стене. Перед вами выступает попеременно то прекрасная равнина Кайраги с ее долиной Кейна, полями и деревнями, то южная часть горной цепи с ее террасами, нагроможденными одна на другую, с ее лесами и целой сетью ущелий и оврагов.

После часового восхождения мы достигаем окраины большого, самого верхнего плато. Посреди дороги расположилась кучка индийцев с лошадьми и слонами. Это вакили, посланные магараджей Панны к нам навстречу. Они поздравляют нас с прибытием во владения его величества и объявляют, что им поручено конвоировать нас до самой столицы. В маленьком домике недалеко отсюда уже позаботились приготовить для нас полдник, состоящий из молока и сахарного печенья.

Начиная отсюда плато слегка наклоняется к западу. Лес редеет, и мы скоро выезжаем на прекрасную перерезываемую садами равнину, тянущуюся до самой столицы, белые купола которой резко выступают на красноватом грунте холмов.

Разница температуры плато с температурой только что оставленной нами долины, которая лежит ниже его на тысячу двести футов, становится весьма ощутительной. Отрадно вдыхать горный свежий воздух; с удовольствием снял бы шапку и подставил голову жарким лучам солнца, но этого следует весьма остерегаться, так как действие солнечных лучей одинаково пагубно как на самых высоких вершинах гор, даже на гималайских снегах, так и в глубоких долинах Венгала и Декана.

В двух километрах от столицы нас встречает девана (первый министр) Панны, приехавший в коляске. Слезаем со слона, садимся возле него и быстро едем в приготовленный нарочно для нас лагерь, в прохладный шатер среди манговых деревьев на недалеком расстоянии от гор. Специально для нас предназначается широкая палатка, разбитая на несколько отдельных комнат; тут есть гостиная, столовая и спальни; меблировка хотя и простенькая, но вообще комфортабельная и на европейский лад.

Едва мы успели выйти из коляски и последовать за деваном в холщовый дворец, эхо доносит до нас звуки салютов, возвещающих добрым гражданам Панны о нашем прибытии в столицу.

В столовой нас уже ждет завтрак по-английски, и деван, водворив нас в наше помещение, скромно удаляется, пожелав нам хорошего аппетита. Решительно пальма первенства принадлежите бунделасцам!

Я уже сказал, что мы обязаны всеми этими почестями высокому покровительству английских властей, и, конечно, столь любезный прием относится не столько к нашим скромным личностям, сколько к нашему званию французов-путешественников.

Позавтракав, я обхожу наш лагерь и с удовольствием замечаю, что наши люди также не были забыты королевским гостеприимством: мусульмане и индусы справляют волшебный банкет, где фигурируют на первом плане присланные королем пилав и карри.

Панна, или Пуна, — город глубокой древности. Он обязан своим существованием и своей известностью окружающим его алмазным копям, быть может, принадлежащим в Индии к числу самых древних. Думают, что они-то и есть Панасса Птолемея. Тем не менее изолированный на вершине плато, доступ к которому весьма затруднителен, и окруженный гористой местностью, еще и теперь находящейся в диком состоянии, город этот всегда занимал лишь второстепенное место в ряду городов Центральной Индии. Со времени основания королевства Панна в 1807 году и, главным образом, с того момента, когда на Панну пал выбор первого раджи для своей столицы, положение его значительно улучшилось. В нем насчитывают до двадцати тысяч жителей, включая сюда и персонал алмазных копей. Дома его, представляющие довольно изящные постройки из плитняка, в беспорядке разбросаны по гористой, неровной местности. В городе нет ни одного сколько-нибудь древнего памятника; взамен того есть много храмов и кенотафов новейшего происхождения и замечательного стиля.

Город стоит на самой обильной алмазами почве, которая, кажется, простирается по восточной окраине плато. Эксплуатация копей начинается у входа в предместье.

После полудня мы едем с визитом к магарадже. Дворец имеет совершенно европейский отпечаток. Это дом в английском вкусе, заключающий в себе несколько бунгало с плоскими крышами, окруженными гипсовой колоннадой; павильоны соединяются между собой обширными террасами.

Даже внутренность не имеет в себе ничего индийского. Комната, в которой нас принимает король, меблирована наподобие рабочего кабинета. Тут стоят бюро, шкаф с книгами, письменный стол и кресла.

Прием производится с буржуазной простотой, составляющей резкий контраст с утренним церемониалом. Деван встречает нас у входа во дворец и провожает к королю, которого мы застаем с книгой в руках. Он идет к нам навстречу и принимает нас с большим радушием. Это полный человек, с веселым загоревшим от солнца лицом, без малейших признаков условной азиатской надутости и спеси. Видно сейчас, что он предпочел роль богатого поземельного собственника роли незначительного князька, поняв, в какое незавидное положение ставит английское владычество раджей Бунделькунда.

Он в костюме бенгальских реформаторов, принадлежащих к партии «Молодая Индия», в суконных панталонах, такой же жакетке, вышитой по краям, и в небольшой круглой шапке без полей. Тяжелые золотые браслеты на лодыжках и на кистях рук одни напоминают, что раджа принадлежит к расе раджпутов; дополнением к этому костюму служит великолепное бриллиантовое ожерелье — в своем роде щегольство и позволительная роскошь для владельца копей.

Вообще это человек замечательный. Помимо знания английского и двух или трех самых употребительных в Индостане языков, он обладаете сверх того еще некоторыми познаниями в прикладных науках и управляет своим королевством так, что заслуживает по всей справедливости уважения европейцев.

Будучи честен от природы, он ни минуты не колебался во время восстания 1857 года поспешить на помощь англичанам, которым угрожала смерть в Бунделькунде. Ему обязаны освобождением гарнизона, обложенного в Думоге. Верховное правительство наградило его за верность, передав в его собственность некоторые части Шахгурской и Биджурагурской областей, конфискованных у мятежных принцев.

Он второй король Панны и сын Кишора-Синга, основателя династии. Теперь он имеет уже с лишком пятьдесят пять лет от роду и троих сыновей, из коих два достигли совершеннолетия.

После непродолжительного разговора он прощается с нами, заставив нас дать ему обещание посвятить несколько дней обзору его копей, его каменоломен и огородных произрастаний, которые он старательно возделывает и которыми очень гордится. В вознаграждение за наше согласие он обещает устроить в лесах большую охоту с загонщиками.

9 марта

Раджа присылает нам поутру джемадара. который должен сопровождать нас на алмазные копи.

Минут двадцать идем мы по полям и достигаем небольшой площадки, загроможденной кучами кремней, между которыми растут пышные кусты жасминов, распространяющих в воздухе тонкое благоухание. У подножия одного пригорка, повыше других, стоят оборванные солдаты; с другой стороны открывается широкая шахта, на краю которой укреплено колесо водочерпательной машины, которое вертят четыре быка. Это-то и есть алмазная копь, известная во всем мире. Скрип колеса да несколько голых кули, которые уходят, возвращаются и снова уходят, неся на головах корзины с мусором, — вот и все, чем обнаруживается эта важная разработка. Невольно подумаешь, что ожидал от нее что-то большего.

Сама шахта круглая, имеет в диаметре от двенадцати до пятнадцати метров, а в глубину двадцать. Наносная почва, которую она прорезывает, состоит из горизонтальных, один над другим лежащих слоев, образовавшихся из остатков гнейса и углекислых солей, имеющих среднюю толщину в тринадцать метров; под ними находится алмазоносная руда, смесь кремня и кварца, лежащая на красноватом глинистом грунте. Приступая к добыванию руды, шахту просверливают в каком-нибудь направлении и вытаскивают что попадется под руку. Рабочие спускаются до самого уровня по наклонному спуску, охраняемому солдатами, стоя по колено в воде, которую не могут исчерпать даже бадьи водочерпательной машины. Они ограничиваются тем, что наполняют соломенные корзины грязноватой массой и выносят ее наверх для рассмотрения. Там под навесом помещается целая система каменных желобов, в которых руда тщательно промывается; кремнистой осадок выкладывается на мраморный стол и поступает на рассмотрение сортировщиков. Последние, имея каждый за спиной досмотрщика, рассматривают камни один за другим, откидывая негодные обратно в корзину, а бриллианты оставляя возле. Эта сортировка требует большого искусства и осмотрительности как со стороны рабочего, так и со стороны надзирателя, ибо она должна производиться с известной быстротой, а бриллиант в грубом виде весьма мало отличается от окружающих его каменных пород: кремня, кварца, яшмы и других.

Для всякого очевидно, как первобытен еще этот способ добывания; можно с уверенностью утверждать, что с самого открытия этих копей не было еще введено никакого улучшения. Предание говорит, что бриллианты огромной величины были найдены совершенно случайно при рытье колодца. Так продолжают поступать и до сих пор: просверливают глубокую яму, вытаскивают со дна ее всю руду, затем ее снова заваливают и начинают рыть дальше в том же самом незамысловатым порядке. Эта система, не говоря уже о том, что очень дорого обходится, приводит еще к тому плачевному результату, что для того чтобы взрыть кубический метр пространства, надо вытеснить сто таких метров, а поверхность в двадцать раз большая пропадает рядом совершенно даром. Кроме того, сверление колодцев производится весьма первобытным способом, влечет за собою большую потерю времени и при всем том часто случается, что выбранное место не заключает в себе ни единой алмазной крупинки.

Вследствие такого несовершенного способа, эти копи, разрабатываемые уже в течение двадцати веков, все еще находятся почти в непочатом виде, и в тот день, когда работа начнет производиться штольнями, без сомнения, получатся удивительные результаты.

Алмазоносный слой простирается в длину более чем на тридцать километров к северо-востоку от Панны; самыми значительными копями считаются кроме главной Мира, Этава, Камария, Брийпур и Барагари.

Они производят ежегодно средним числом бриллиантов на сумму от одного до двух миллионов франков, что очень немного, если принять во внимание, что эти бриллианты считаются лучшими во всем свете и достигают иногда на месте очень высокой цены. Впрочем, к нам в Европу они доходят только в самых редких случаях. Бриллианты же, которые мы привыкли называть этим именем, по большей части бразильские камни, которые путешествуют сначала в Индию, а потом возвращаются обратно в индийских обертках и этикетах.

Бриллианты Панны весьма чистой воды и превосходной игры; они представляют удивительное разнообразие цветов, начиная от самого чистого белого до черного и переходя во все промежуточные оттенки: молочный, розовый, желтый, зеленый. Вес их не превышает средним числом пяти или шести каратов; иногда попадаются, впрочем, и в двадцать каратов; копь Мира дала даже один в восемьдесят три карата, впоследствии принадлежащий могольской короне.

Несмотря на все недостатки системы эксплуатации, действительный доход с копей можно считать в два раза больше официального дохода. И в самом деле, какие бы ни принимались меры предосторожности в этом краю, где испорченность вкралась во все классы общества, почти невозможно помешать воровству, которое производится в крупных размерах. Раджа нашел один только способ положить ему некоторый предел. Он установил приблизительную цифру обязательного дохода с копей. Если он получает менее этой условленной цифры, то вызывает к себе одного из главных заподозренных в плутнях начальников, велит его обезглавить и конфискует все его состояние. Благодаря действию подобных примеров на остальных он может быть спокойным; он знает, что мошенничество существует, но знает также, что всегда получит положенную ему часть.

Раджа продает свои бриллианты прямо в Аллахабад и в Бенарес. Всего несколько лет назад выстроил он мастерские для обделки камней в самой Панне. Прежде бриллиант продавался в грубом виде. Я не думаю, чтобы он мог надеяться достойным образом соперничать с голландскими гранильщиками, но, во всяком случае, камни, выходящие из этих мастерских, очень недурны. Бриллиант гранят и шлифуют на горизонтальном стальном колесе, приводимом в движение педалью и посыпанном алмазным порошком, смоченным маслом. Мастер держит камень в особого рода щипчиках и подносит его к вертящемуся колесу. Самые употребительные здесь формы суть роза и широкогранный бриллиант. Индийцы вообще почему-то не любят многогранных бриллиантов, пользующихся в Европе такой славой.

10 марта

Утром король присылает нам экипаж для прогулки по городским окрестностям. У подножия холмов, начинающихся за предместьями, целый ряд прудов, окруженных садами, образует очаровательный оазис; под густым зеленым покровом прячутся многочисленные виллы, там и сям виднеются могилы. В одной из этих зеленых аллей мы встречаем молодого бунделасского дворянина, приглашающего нас посетить его загородный дом, находящийся недалеко. Это простой каменный павильон в легком стиле, затонувший в чаще гранатовых и апельсинных деревьев, между которыми журчат фонтаны, распространяя кругом приятную свежесть. Нам подают под зубчатую арку веранды легкий полдник, состоящий из сладостей, восхитительного шербета и обсахаренных ароматических дынь. Вечером мы любуемся великолепным заревом на западе плато — то горят джунгли. Огонь пробрался в самую густую чащу леса; из бамбуковых кустов вылетают то и дело целые снопы ракет, а охваченные пламенем лианы перекидываются с дерева на дерево причудливыми, фантастическими гирляндами.

В это время года пожары здесь составляют обыкновенное явление. Они происходят от умышленных поджогов гундсов, вопреки указам, строго воспрещающим пожары. Вследствие сухости кустарников огонь быстро поглощает их, но оказывается бессильным против деревьев, полных жизненных соков; таким образом, в результате получается после дождей удвоенная сила и быстрота роста этого чужеядного царства.

11 марта

Мы рассчитывали отправиться на охоту, но нам предстоит еще посвятить день осмотру дворцовых покоев, а главным образом королевских огородов. Король самолично желает показать нам свои морковные и капустные плантации. Да не подумают, что мы остаемся безучастными к этому зрелищу; напротив, взоры наши с благосклонностью останавливаются на рядах этих великолепных овощей, от которых уже так давно отвыкли наши бедные желудки.

Индия в самом деле очень бедна овощами, и это кажется тем более странным, что значительная часть ее населения питается исключительно растительной пищей. За исключением двух или трех родов местных овощей, индиец не возделывает ничего, кроме зерновых хлебов; главным образом он употребляет в пищу рис, маис, ячмень и просо. Однако наши европейские овощи при уходе и поливке растут великолепно почти во всех местностях Индостана, но они составляют еще до сих пор монополию знатных лиц и англичан. Только один картофель не может акклиматизироваться в этих жарких странах и удается лишь на возвышенных горных равнинах Нилгерри, Гатов и отрогов Гималаев.

Абсолютный недостаток овощей, употребление которых в пищу мы считаем необходимым для поддержки здоровья, в связи с отсутствием кислого теста составляет одно из самых невыносимых лишений продолжительного путешествия в глубины Индии. Поэтому для путешественника наиболее приятным и ценным подарком служит дали, то есть корзина с фруктами и овощами, которую, согласно существующему обычаю, посылают ему в знак приветствия его благополучного прибытия.

После прогулки по огородам король изъявляет желание иметь портреты — себя и своих сыновей. Аппарат приносится во дворец, и я делаю клише, которое и позволяет мне в дальнейшем познакомить читалеля с королевским семейством Панны.

12 марта

Мы отправляемся сегодня принять участие в большой охоте, которая приготовлялась уже с первого дня нашего приезда.

Сборный пункт назначен во дворце. Мы находим короля одетого в серую парусину и в охотничьей шапке, придающей ему чрезвычайно забавный вид. По окончании приготовлений выходим из дворца. Я ищу глазами свиту, экипажи или верховых лошадей, которые повезут нас, но вместо того замечаю посредине площади локомотив с разведенными парами, совсем готовый к отходу. Это небольшая машина, которую король достал из Калькутты за недорогую цену уже несколько лет назад, для того чтобы показать себя своему народу в полном блеске современной цивилизации.

Мы усаживаемся кое-как в узкой повозке, прицепленной позади локомотива. После резкого свистка он пускается на всех парах по нарочно сделанному для него гипсовому пути.

Какое несоответствие! Ехать на охоту за тиграми и пантерами по одной из самых диких местностей Индии — и на чем же? На буксирном паровозе! Представьте же себе оцепенение этих диких гундсов, этих людей, недалеко ушедших от людей каменного периода, при виде приближающейся к их заповедным лесам этой огненной колесницы, выбрасывающей клубы пара и миллионы искр.

Дорогой король рассказывает нам о неприятностях, уже понесенных им от его чудесной машины. Она была ему привезена из Калькутты одним английским механиком, который пробыл у него на службе весьма недолгое время. После того как он уехал и никто не знал механизма, локомотив был предоставлен ржавчине до того времени, пока один индиец, служивший кочегаром на какой-то английской железной дороге, не вздумал предложить королю свои услуги. Он был сделан королевским инженером, но в одну из первых же поездок паровоз, раскаленный добела неустрашимым индусом, принялся поглощать пространство с таким треском и с такой ужасной быстротой, что благородные путешественники, охваченные паническим страхом, повыскакивали из повозки, отделавшись сильными ушибами, — и все-таки хорошо сделали, так как сто метров далее паровик лопнул и злополучный механик погиб на своем посту. С тех пор локомотив починили, и король велел объяснить себе его механизм, для того чтобы быть в состоянии наблюдать самому за действиями механика.

Путь, по которому ходит локомотив, хотя и узок, но отлично выровнен. Для его устройства воспользовались углекислой солью с берегов Джумны, так называемым канкером, который имеет свойство, будучи истолченным и смешанным с водой, образовывать весьма прочный состав, который можно отшлифовать, как мрамор. Этот путь оканчивается в нескольких километрах к югу от города, на берегу небольшого озера, где король имеет одну из своих летних резиденций. Тут нас ожидают слоны и свита.

После двухчасовой езды по великолепным лесам на берегах Кейна мы приезжаем к сборному пункту охоты рядом с королевским павильоном; тут же приготовлена палатка и для нас.

По окончании нашего завтрака являются ловчие принца известить нас о вероятном результате предстоящей охоты. Они сулят нам золотые горы, но тигра не обещают, и ханх, или генеральная облава, должен быть отложен до завтрашнего дня. Сегодня же надо удовольствоваться тем, что кому пошлет счастье.

Оставив рассеявшихся по лесу охотников, я еду лишь в сопровождении одной шикари стрелять зеленых голубей и других птиц с красивыми перьями, которых мне хочется сохранить. Когда мы едем назад, путеводитель мой предлагает мне посетить находящийся поблизости парк для слонов. Это просто обнесенное забором из кольев пространство, в котором заключены десятка два молодых слонов, пойманных в одну из последних охот с загонщиками. Вожаки объясняют мне различные способы их дрессировки. Эти слоны хотя и пойманы в лесу, однако вовсе не дикие. В Чуттерпоре и Панке, и только в этих двух странах, существует особая система их воспитания.

Истребив совершенно диких слонов, населявших эти леса, их наполнили снова уже выдрессированными животными, которые размножились на свободе, но не утратили привычки к человеку. Каждый год в определенное время стадо окружают и выбирают из него всех молодых, достигших известного возраста. Затем их отводят в особые специальные парки, где они оканчивают свое воспитание и по выходе оттуда или поступают в продажу, или обратно отсылаются в лес. Благодаря этой системе получается порода слонов, превосходящих во всех отношениях тех, которые были пойманы уже в зрелом возрасте и притом одичалыми; такие дрессированные слоны составляют важную отрасль торговли со всеми странами Индостана.

Нечего и говорить, что королевский кордебалет и сюда последовал за нами; в этой стране ни одно празднество, ни одна церемония не обходятся без того, чтобы в них не приняли участия танцовщицы и музыканты. Итак, вечером мы любуемся зрелищем баядерок при свете факелов. Высокие деревья, озаряемые неровными вспышками пламени, образуют декорацию, которой позавидовала бы сама Музыкальная академия; это именно та декорация, которая лучше всего идет к этим танцам старинного ритма, к этим загорелым, залитым в золото и бриллианты танцовщицам.

Между тем как они перебирают перед нами свой классический репертуар, начиная с танца Панду до пляски «тас-би-тас», король, записной охотник; рассказывает нам свои похождения. Я приведу один из его рассказов, который принесет равную честь как мужеству этого доброго принца, так и сыновней преданности его наследника.

В Индии существует обычай, чтобы принцы и знатные люди окружали себя при охоте на диких зверей всевозможными предосторожностями, так, чтобы для них убить тигра представляло не более опасности, как если бы они стреляли в него из окон своего дворца. Но как истинный последователь святого Губерта раджа Панны, пренебрегая всеми предосторожностями, любил встречаться с этим страшным противником с глазу на глаз и состязаться с ним, не имея над ним других преимуществ, кроме своего искусства и хладнокровия. Раз на охоте, когда он стоял у обрыва скалы и поджидал тигра, которого загонщики гнали прямо на него, зверь, уже раненный, вдруг вышел из чащи в нескольких шагах от него и, сделав страшный прыжок, смял его. Король был на волосок от смерти. Его старший сын, услышав крик, прибегает и, нимало не колеблясь, устремляется на тигра и убивает его ударом кинжала; король отделался несколькими царапинами.

Я думаю, что, пробежав летописи Индии самых отдаленных веков, мы все-таки не найдем другой подобной черты сыновней преданности. Наследный принц спасает жизнь своему отцу в стране, где каждый государь погибает насильственной смертью и становится жертвой честолюбия своих преемников!

Этот случай навел, однако, доброго монарха на размышления, и, уступая настояниям семейства, он обещал не подвергать более свою жизнь опасности. Его изобретательный ум нашел средство устранить опасность и в то же время сохранить иллюзию. Он велел себе сделать клетку на колесах с толстыми железными решетками, в которой, комфортабельно сидя, он может спокойно ожидать приближения тигра и безнаказанно убить его.

---

Первое издание перевода: В стране чудес. Повесть для детей из жизни и природы Индии / Луи Русселэ; С фр. М. Гранстрем. — Санкт-Петербург: типо-лит. К. Биркенфельда, ценз. 1896. — 260 с., 1 л. фронт. (ил.), 27 л. ил.; 22 см.