В. Кокосов. На Карийской каторге
Чита, 1955
Около половины сентября начала семидесятых годов прошлого столетия в помещении штаба линейного батальона, расположенного в Даурии, ожидал командира младший, не имеющий чина врач Кудряшов. Затянутый в новый, с иголочки мундир, со шпагой у левого бока, со шпорами, он невольно прислушивался к разговорам офицеров,
— Чем вчера закончил, Базиль?..
— Был богат, как во сне — проигрался, голова болит, командир требует.
— Не-е по-оздравляю! — протянул пожилой капитан.
— Погорячится командир, тем дело кончится.
— Будет зависеть, и каких градусах супруга выпустит.
— Дама серьезная! На днях жене выговор сделала; «Почему не поклонилась? Нехорошо не замечать командиршу».. Жена из дому не выходила.
— Ехидная баба! — подтвердил товарищ.
— Для молодых прапоров находка… — смеялись собеседники.
Кудряшов вспомнил наставления старшего врача, Мардария Петровича Тихомиркина, рекомендовавшего зайти к супруге командира.
— Ваш визит, коллега, будет приятен Марии Андреевне, жить будет легче. Поверьте старшему товарищу! Порядки в батальоне другие, чем в академии, многое придется выбросить из головы.
Кудряшов дал слово зайти к командирше; Тихомиркин жал руку, давал советы:
— Командир — службист, военная косточка, любит быстрые суворовские ответы: «Не мямли, что брюхатая баба!» — Руби, как топором, гляди весело!" — его любимые присловья. Говорите с ним громко, отчетливо, голову прямо, ноги носок к носку, каблук к каблуку. Командирский глаз наметан, собаку съел по службе!.. Вошел, коллега, первый служебный шаг к начальнику, — шаг, определяющий горизонты. Не опоздайте, лучше обождать, чем попасть и неловкое положение… От командира — к Марии Андреевне… Сходить к командирше ноги не отвалятся, а в службе — заручка; двадцать девятый год служу, выпуска тысяча восемьсот сорок третьего года, за пять лет до венгерской кампании, приспособитлся… Вечером заходите, расскажете о первых служебных шагах…
В непривычной обстановке Кудряшов сидел, как на горячих угольях. Мундир душил шею, сдавливал грудь, резал подмышками; выручил писарь с нашивками на рукаве.
— Его высокоблагородие, командир батальона, прибыли, пожалуйте за мной!
Через темные переходы подошли к запертой двери.
— Кто у командира? — шепотом спросил писарь стоившего у дверей солдата.
— Подполковник Жублин! — едва слышно ответил солдат.
— Придется подождать, — сказал писарь: — выйдут его высокоблагородие, вестовой доложит…
Около получаса рассматривал Кудряшов висевшее на вешалке командирское пальто, грязный пол, облупившиеся степы, суслившегося солдата; из-за дверей глухо доносился крикливый голос. Солдат с бритым подбородком, подстриженными бакенбардами, закрученными усами, с озабоченным лицом, крадучись, на цыпочках, подходил к двери, прикладывая ухо к замочной скважине, долго прислушивался…
— Сердится командир, — отходя от двери, озабоченно шептал он: — будет проборка…
Вышел высокий офицер; солдат юркнул к двери, торопливо вернулся.
— Пожалуйста, ваше благородие!
В светлой комнате за письменным столом лицом к входной двери сидел плечистый командир батальона. Круглая, как шар, голова, остриженные рыжие полосы, седые бакенбарды, нависшие усы, широкое веснушчатое лицо, торчащие уши, выпуклые белесоватые с красными жилками глаза; этот общин склад приподнявшейся на ногах фигуры, массивной, с выпяченной грудью, с остановившимся стеклянным взглядом — запечатлелся в памяти.
— Имею честь явиться, полковник, — возбужденно говорил Кудряшов: — младший врач вверенного вам батальона, не имеющий чина!
Он держал правую приподнятую руку у непокрытой головы. На него в упор смотрели выпуклые, округлившиеся глаза.
— Доктор! чему вас учат в академии?! — опускаясь грузно на стул, спросил командир. — Вы сколько лет учились?
— Пять лет, полковник!
— Пять лет — срок немилый, выучиться можно: видимо, вы занимались не усердно. Во-первых, я для вас не полковник, а господин полковник; во-вторых, когда представляются начальнику без головного убора, руку для отдания чести к голове не подносят; в-третьих, когда подчиненный стоит перед начальником, ноги должны быть сдвинуты плотно пятка к пятке, носок к носку, колено к колену; в-четвертых, перед начальником не переступают с ноги на ногу, не выделывают антраша. Рекомендую мои замечания принять к исполнению, беспрекословно подчиняться старшему врачу. Старший врач — ваш непосредственный начальник, худому не научит; с господами офицерами жить в мире-согласии; ознакомиться с уставом внутренней службы. Подавая медицинскую помощь нижним чинам, что входит в прямой круг ваших обязанностей, помните, что вы не имеете права входить с солдатами в дружеские, товарищеские отношения, подавать нижним чинам руку, обращаться на «вы». Нижний чин — есть нижний чин, рядовой — низшее воинское звание; близкое с ним общение офицерских чинов недопустимо. Надеюсь, мои требования исполните без повторений, без взысканий; сожалею, что нас не обучали строю, порядкам военной службы. Мое вам почтение!
Кудряшов долго возился в коридоре; пальто цеплялось за эполеты, шпагу; калоши не входили на сапоги…
— К кому заходили, у кого побывали, молодой человек? — был первый вопрос командирши. — Очень-очень рада вашему приходу, сердечно благодарю за внимание к старухе. Вы юный, молодой, неопытный. Как я завидую молодости!.. Боже, как завидую молодости! Пройдет молодость, минует счастье жизни, не увидит, как она проходит!.. Один раз молодость в жизни бывает, не возвращается. Берегите себя, молодой человек, пользуйтесь благами жизни осмотрительно. Дайте мне вашу честную молодую руку! Кипит, бурлит молодое сердце, жизнь кипит, избыток сил, горячее сердце требует любви. Как старуха, целую вас в лоб; не забывайте нас, я и муж будем рады вашим посещениям…
Кудряшов зашел к старшему врачу, Мардарию Петровичу.
— Слышал, коллега, — пожимая руку, говорил Мардарий Петрович, — слышал в подробности… Брависсимо, коллега! Поздравляю! Влюбилась по уши… — поддерживая руками колыхавшийся живот, смеялся он раскатистым смехом. — Покорили сердце командирши, ей-богу, покорили. Командир протестовал. «Какой он служака?!. Ноги в стороны, не разберешь, куда носки смотрят, без головного убора руку поднял для отдания чести. Ха-ха-ха! Чему их учат в академии?!»
— Будет тебе, Николай Иванович! Человек молодой, первый раз видит военные порядки, тонкостей не знает. Почет твоему мундиру оказал, меня не забыл, старуху.
— Меня, душа моя, удивляет напрасная трата казенных денег: выпускают на службу, не обучив строю, воинским уставам, нужным приемам. Конюх, кашевар к голой голове руку не поднесут. К козырьку руку прикладывают, к козырьку! Последний денщик об этом знает.
— Мы с Мардарием Петровичем обучим; ты, Николя, не мешайся.
— Понимаете, коллега? под защиту взяла, под крылышко!.. Без протекций, без защиты нашему брату, военному лекарю — мат! Особых знаний на службе не требуется. Солдатские болезни не сложны, таковы и методы лечения. Начальством до мелочей все предусмотрено. Вы стипендиат?
— Пять лет обязательной службы.
— Служба, коллега, заберет в руки. Я говорю конфиденциально, по доверию, сказанное разглашению не подлежит, так сказать, товарищеская тайна. Для нас с вами, дорогой коллега, служебная дорога одна: лет на десять, пятнадцать — младший врач, полтора десятка — старшин, закончить карьеру дивизионным, бригадным врачом — мечта естественная. Корпусным врачом, окружным медицинским инспектором… Хе-хе-хе!.. — потирая руки, смеялся он дребезжащим смелом. — Плох тот казак, который не мечтает быть атаманом! Так и мы, коллега; где сухо — брюхом, где мокро — на коленочках. Не правду ли говорю?.. Сентименты к чёрту! Аттестовать, представлять к наградам солдат меня не будет. Солдаты сами по себе, мы сами по себе. Надеюсь, коллега, увеличения процента заболеваемости в батальоне не допустите; я держу определенную норму, запросов об усиленной заболеваемости не допускаю. Нормальный процент заболеваний неизбежен, но два-три месяца в году «ноль» заболеваний очень-очень бросается в глаза, поднимает престиж воинской части. Шляются солдаты в околоток, симулируют; наша обязанность противодействовать. Для лодырей приготовлена микстура: выпьет ложку, рвать не рвет — идти вторично не решается. В общем, дело идет недурно. Завтра на службу, дорогой коллега, сегодня поболтаем. Надеюсь, будем друзьями! Бывали со мной каверзы, — закуривал папиросу, откидываясь на спинку кресла, заговорил Мардарий Петрович: — расскажу один случай для знакомства.
— Прибыл в батальон младший врач Ефремов, как и вы, с академической скамейки, через год отравился морфием, оставив записку: «Нет выхода, кругом озверелость, грабеж, издевательство, лицемерие, помноженное на невежество». Странный был человек, по-моему, ненормальный! Батальонные дамы с ума по нем сходили, начиная с Марьи Андреевны. Не оказал он сожаления к женским слабостям: интимнейшие признания, любовные записочки: «отогреться на горячей, пылающей груди, вкусить неземной радости, райского наслаждения любящего сердца, погрузиться в любовный нектар, забыть на трепещущей груди невзгоды житейские», — подобрал, прошнуровал, припечатал, представив г. окружное военно-медицинское управление с просьбой о переводе в другой батальон. Назначили секретное дознание, приехал военно-медицинский инспектор, батальонные дамы вломились н амбицию. «С лекаришкой шутили, кокетничали, поддразнивали, он принял серьезно». «Был бы порядочный человек, шуток за серьезное не принял». «Человек молодой, одинокий, скучает: по доброте сердечной, естественному милосердию приняли участие; он понял в грязную сторону. Разве мы виноваты?!» — говорила командирша Мария Андреевна.
— Это, это… знаете, ваше превосходительство, — играя черными глазами, с высоко поднимавшейся грудью, взволнованно говорила медицинскому инспектору красивая, молодая подполковница, приглашавшая Ефремова «отдохнуть на ее измученной груди» — это выродок, человек кабацкого воспитания. Выдавать женские тайны… затаенную думу… сердечную рану… кровоточащую… болезненную… Вникните, ваше превосходительство! Ни чести, ни совести в лекаришке. Накажите его примерно, ваше превосходительство, отдайте под суд за распространение ложных, позорящих слухов.
Инспектор улыбался, не отводил глаз от пышной, волновавшейся груди подполковницы.
— Для вас, Нина Ивановна, сделаем, что в нашей власти, не волнуйтесь, не придавайте значения дерзостям мальчишки.
— Надо сказать правду, — продолжал Мардарий Петрович, — Ефремов работал усердно; не ко двору пришелся!… С утра до вечера с микроскопом возился, химическими пробирками; кроме околотка, нигде не бывал, общества офицеров избегал: — «Нас, военных врачей, — говорил он на мои замечания, — терпят около офицерской среды, равноправными не признают. При равных взносах на военное собрание, в офицерский капитал, хозяин собрания, капитала — офицер, врач -гость; перед гостем двери захлопнут без объяснения причин. Мы — недоноски военного ведомства; какая дружба при неравных правах?!»
— Общение требуется дисциплиной, рассуждать не приходится, — заявил я категорически.
— Дисциплиной, Мардарий Петрович, пьянства, мордобойства, сквернословия, картежной игры не требуется, однако это главные киты дружеских общений…
Не любили его офицеры, высмеивали! Поручик Нилькин представлял его в лицах. Особенно не любили за записки: без письменного извещения о болезни он офицерских квартир не посещал.
— Доложи, голубчик, барину, барыне, — говорил он посланному денщику: — пусть записочку напишут, для кого, для чего доктор требуется. Ты знаешь, для чего требуется?
— Никак нет, ваше благородье! Его благородье капитан Синюкин приказали: «Сходи, позови доктура, чтобы немедленно явился», — я пошел.
— Доложи, голубчик, капитану, пусть записочку напишет: два-три слова не обременят его благородье — для меня облегчение: буду знать, чего забирать с собою. — Приучил к запискам, подаче помощи никогда не отказывал. Говорил: «Собираю записки „для коллекции“. Взгляните, Мардарий Петрович, на записочку подполковника Кошкина. „Мозженая нога разумелась, под пяткой крючит в левую сторону. Прибыть без замедления“. Соберется коллекция, продам любителю редкостей, сделаюсь богатым человеком, за границу поеду для усовершенствования»…
— Гадость он и мне устроил, поступил не по-товарищески, — с раздражением в голосе продолжал Мардарий Петрович: коллега должен быть коллегой при всяких обстоятельствах. Поручил ему, как младшему врачу, произвести санитарный осмотр батальона. Дело заурядное, пустяковое, обычная ежемесячная формальность, — самому было некогда: родила жена. Знаете, что он написал в рапорте?! Подсчитал солдатские чирьи, чесоточных, трахомных, итоги подвел; записал солдатские жалобы. Вшей описал, кубическое содержание воздуха, хлеб, горячую пищу, отхожие места — выходила уголовщина!.. Я растерялся, что делать?.. Командир — хороший человек, с родными покумился. Потребовал по делам службы. Поразила меня в Ефремове выправка: приехал в батальон, командира Николаем Ивановичем назвал, протянул ему, как знакомому, руку…
— Я вам, младший врач, не Николай Иванович, в знакомстве не состою, протянутой руки не принимаю, — ответил тот. — За познание службы отправляйтесь под арест!.. Вашему рапорту не дам хода; будете жаловаться? — спрашиваю.
— Не буду жаловаться, отвечает.
Отлегло, рапорт под сукно, командиру не докладывал…
Замечаю, начал Ефремов попивать, придет в околоток, водкой пахнет, соблазн нижним чинам.
— От кого кабаком воняет?..
— Перед закуской выпиваю, господин старший врач! — с улыбкой ответил Ефремов.
— Как начальник, обязан заметить: пить с утра в порядочном обществе не принято!
Меня взбесила улыбка, явное неуважение.
— Снабдите предписанием, господин старший врач, что и когда дозволено; неопустительно исполню!
В тоне голоса сквозило пренебрежение.
— Как вы смеете обращаться с начальником пренебрежительно?.. Я не в чехарду с вами играю, исполняю служебные обязанности… Донесу командиру батальона, в округ донесу: служить с вами не могу-с!..
Побледнел, дрожит; я попятился.
— Кричать вам на меня стыдно, господин старший врач. Честь имею кланяться!
Я с доклачом к командиру батальона.
— Под суд, без разговоров!.. нигилист, микроскопом фельдшеров развращает. Слышал, знаю! — поддержал меня командир. — Наклеить пластырь, поставить банки, прописать порошок, микстуру — его прямое дело; микроскоп — служебный беспорядок! Имеет ли он право приносить микроскоп в околоток? Помнится, в «Положении» об околотке, «Приемном покое» и «табелям» микроскоп не положен, своевольность по службе не позволю. Положено в строю ружье системы Бердана, за употребление другого оружия — под суд! В околотке микроскоп по «табелям» не положен, следовательно, признается ненужным, бесполезным. Подайте рапорт, поддержу заключением: надоел он со своими глупостями!.. Между нами, Мардарий Петрович, что за штука микроскоп? Слыхать — слыхал, видеть не приходилось…
— Микроскоп, господин полковник, это круглая, медная полированная трубка, вставленная в другую трубку, вторая в третью. Каждая трубка поднимается, опускается, выдвигается. В середине трубки увеличительные стекла; очень-очень увеличивает предмет: раз в триста, пятьсот, тысячу. Один глаз закрывают, другим в верхнее отверстие смотрят; в капельке воды, господин полковник, тысячи букашечек двигаются, обгоняют друг друга. С одной стороны, господин полковник, очень-очень любопытно! В наше время микроскопов не знали, обучались простыми методами, надеялись на солдатскую натуру.
— Тэ-эк-с!.. Если меня положить под микроскоп, я представлюсь в триста, пятьсот, тысячу раз толще, какая от этого польза? Блоху, клопа солдат видит без микроскопа. Зашел я в учебную команду на урок: «Сбережение здоровья солдата». Прислушиваюсь. По словам Ефремова, человеческие почки выцеживают из крови вредное начало, без них якобы человек умирает. Рассказ о почках показался любопытным, раньше не слыхивал, не имел представления. По-моему, оберегать здоровье закаливанием, холодом, выносливостью в лишениях приучаем к военно-походным невзгодам, почки — дело второстепенное. Поручаю наблюдать, чтобы Ефремов в околоток микроскопа не приносил, фельдшерам, солдатам не показывал. Вы в квартире у него бывали?..
— Два раза, господин полковник!..
— Что же нашли?
— Ничего особенного; небольшая комната; стол, кровать, книги, микроскоп на окне… Вошел я, он застыдился, сидел в одной рубашке, накинут тужурку…
— Чему обязан посещением, Мардарий Петрович?
— Зашел коллегу навестить, на житье оглянуть: гора не идет к Магомету, Магомет пришел к горе…
— Очень рад! Чего желаете?
— Благодарю, пришел по-товарищески…
— Кстати пришли, Мардарий Петрович, ваш совет необходим; у рядового Ползакова сахар в моче, процент постоянный, угрожающий, подлежит увольнению в неспособные…
— В неспособные?!.
— Как страдающий неизлечимой болезнью, препятствующей исполнению обязанностей…
— Кто же вам, коллега, поверит, что у рядового Ползакова сахарное мочеизнурение? Необходимы установленные законом исследования госпиталя, лазарета. — Он заволновался.
— Я не утверждаю, Мардарий Петрович, что мои исследования безошибочны, полагаю, думаю, госпиталь с ними согласится…
— Как старший врач, я не могу признать его негодным к службе: упитан, аппетит имеет. Кто из солдат не жалуется на слабость? Отдохнет в околотке, будет отличный служака. За него командир роты глаза выцарапает: хозяйство на нем держится…
— Случай сахарного мочеизнурения резкий, несомненный…
— По-вашему — негоден к службе, по-моему — годен!
Покраснел, плечами пожал, взглянул исподлобья.
— Рапорт о Ползакове подам, выясню причины неспособности…
— Закон, коллега, предусмотрел увлечение младших по службе: право каждого из нас ограничено большим правом старшего, — на то н военная служба!
Рапорт он подал. Ползаков сейчас находится в роте. Последний раз заходил к Ефремову по особому случаю: дней пять подряд не являлся он на службу. Захожу: лежит на кровати, лицом к стене.
— Здравствуйте, коллега! пришел справиться о здоровье. — Повернулся: лицо исхудалое, бледное, глаза ввалились…
— Крупозкой заболел, обессилел…
— Вам следовало рапорт подать о болезни, донести мне, как непосредственному начальнику…
— Пришлю с того света в собственные руки!.. — повернулся к стене, больше не разговаривал.
Я посидел, подождал, вышел из комнаты…
- ) Список произведений В. Я. Колосова дан в книге Е. Д. Петряева «Исследователи и литераторы старого Забайкалья», Чита, 1954. Стр. 203—204.
Впервые напечатано в литературных приложениях к журналу «Нива» (СПБ), 1910, № 8, стр. 535—546.