В снегу (Мошин)/ДО
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
| Въ снѣгу |
| Источникъ: Мошинъ А. Н. Гашишъ и другіе новые разсказы. — СПб.: Изданіе Г. В. Малаховскаго, 1905. — С. 7. |
Нашъ поѣздъ остановился, не доѣхавъ верстъ пять до маленькой станціи и мы узнали, что простоимъ здѣсь нѣсколько часовъ: снѣжные заносы мѣшали двигаться дальше. Всѣ мы, пассажиры второго класса, стали дѣлиться провизіей другъ съ другомъ. Но не голодъ страшилъ всѣхъ: знали, что изъ окрестныхъ деревень принесутъ молока, яицъ, хлѣба. Всѣмъ страшна была скука. Принялись развлекать другъ друга разсказами. Собралось насъ шестеро мужчинъ, по трое vis-à-vis[1] на двухъ сосѣднихъ диванахъ. Мы условились не знакомиться и не называть себя, чтобы можно было откровеннѣе разсказать что-нибудь изъ собственной своей жизни. Очередь дошла до старика, еще красиваго мужчины съ сѣдыми усами, въ длинныхъ сапогахъ и въ желтомъ, домашняго сукна, охотничьемъ архалукѣ, перетянутомъ кожанымъ поясомъ съ серебрянымъ наборомъ. Старикъ этотъ спросилъ:
— Господа, вы ничего не будете имѣть противъ, если я разскажу не про себя, а нѣчто изъ жизни моего знакомаго?.. Положимъ, нѣкоего г. Качнова?..
Мы согласились и тогда старикъ началъ свой разсказъ, не торопясь, припоминая и, видимо, заботясь о томъ, чтобы не исказить какого-нибудь эпизода…
Качновъ служилъ въ губернскомъ городѣ Багровскѣ писцомъ на маленькомъ жалованьи. Маша была модистка. Въ первый разъ Качновъ встрѣтилъ Машу въ семейномъ домѣ, у своего женатаго товарища по службѣ и сразу въ нее влюбился. Она вскорѣ полюбила Качнова страстно и беззавѣтно. Послѣ встрѣчъ, какъ будто случайныхъ, послѣ объясненій, свиданій, поцѣлуевъ, — словомъ, послѣ всего того, что полагается въ подобныхъ случаяхъ, не исключая увѣреній и клятвъ, — Маша отдалась Качнову. Они были счастливы и не думали о бракѣ: безъ того имъ было хорошо.
Они не жили вмѣстѣ, но видѣлись каждый день: она заходила къ нему, въ его маленькую комнатку подъ самымъ чердакомъ. Умѣла Маша придать и уютность и нѣкоторую своеобразную прелесть комнатѣ Гриши Качнова, въ которой прежде все напоминало о безалаберности жильца. На окнѣ появились чистенькія кисейныя занавѣски, чайная роза, герань и клѣтка со щегломъ; на столѣ водворилась скатерть и на стѣнахъ были повѣшены двѣ олеографіи, изображавшія никогда невиданныя обитателями здѣшнихъ мѣстъ швейцарскія озера, деревни и горы.
Почти цѣлый годъ были счастливы Маша и Качновъ. И вдругъ, совершенно забытый дядя Качнова, старый холостякъ, вызвалъ племянника въ свое имѣніе:
«Дряхлость одолѣла, не могу самъ вникать по хозяйству. Пріѣзжай помогать: тебѣ же все достанется.»
Такъ писалъ дядя.
Сколько надеждъ нахлынуло сразу…
Скоро они устроятся, будутъ жить безбѣдно, «самостоятельно»… Повѣнчаются… Не страшно будетъ за дальнѣйшую судьбу. Дѣти у нихъ будутъ… Сколько счастья передъ ними…
Люди они были маленькіе, мало развитые, и мечтали о счастьи небольшомъ, просто о такъ называемомъ мѣщанскомъ счастьи… Но и такое, кажется, не всякому дается, кто о немъ мечтаетъ, а больше льнетъ къ тѣмъ, кому оно не нужно.
Пока еще мечты сбудутся, — нужно было разстаться. Ѣхать къ дядѣ вдвоемъ, да еще и не вѣнчанными, было немыслимо: старикъ всегда слылъ человѣкомъ щепетильнымъ. Кромѣ того, старый чудакъ не водилъ знакомства съ женатыми людьми. Онъ говорилъ:
— Никогда холостой не можетъ быть другомъ женатому. Если у того жена хороша, — произойдетъ предательство, а если дурна, — произойдетъ ссора.
И такого убѣжденія держался до старости.
Слѣдовательно, старикъ могъ совсѣмъ не принять племянника, если-бы тотъ женился. Качновъ, однако же, надѣялся подготовить дядю къ своей женитьбѣ: авось надоѣло старику жить одиноко и онъ будетъ радъ видѣть семью племянника въ своемъ домѣ.
Не хотѣлось Машѣ, чтобъ уѣзжалъ ея возлюбленный. Нѣсколько дней онъ откладывалъ поѣздку. Но вотъ, насталъ вечеръ, въ который онъ объявилъ, что завтра утромъ долженъ ѣхать непремѣнно. Когда онъ повторилъ, что ни въ какомъ случаѣ не можетъ остаться еще хоть на одинъ день, — она неудержимо зарыдала. Онъ сталъ ее уговаривать, успокаивать, клялся, что и ему невыносимо тяжело разстаться съ ней, доказывалъ что, вѣдь, это же необходимо только на короткое время… Когда немножко успокоилась Маша, онъ попросилъ ее спѣть на прощанье.
У Маши былъ хорошій голосъ, — она пѣла по простому, не учась, какъ Богъ на душу положитъ и аккомпанировала себѣ на гитарѣ.
Гитара… это самый распространенный музыкальный инструментъ среди бѣдноты, которой не на что купить рояль, да и поставить этакую махину негдѣ; но бѣднота, — все-же хочетъ звуковъ музыки, хочетъ заставить струны звучать либо въ аккомпаниментъ своей пѣснѣ, либо просто, чтобы поласкать слухъ, чтобъ отвести душу…
Взяла Маша гитару, забѣгали ея пальчики по струнамъ, — заиграла она какую-то польку… Но не веселый былъ мотивъ этой польки, а печальный-печальный; и запѣла Маша:
«Ты уѣдешь — я останусь,
Какъ же быть мнѣ безъ тебя?
Ты полюбишь тамъ другую,
Позабудешь про меня»…
Да какъ разрыдается Маша… бросила гитару… долго Гриша не могъ ее успокоить…
Оказалась ея пѣсенка пророческой… Полюбилъ онъ «тамъ» другую, — поповна ужъ очень его завлекла, — и хотя не забылъ онъ про Машу, но о женитьбѣ на ней думать пересталъ. Первое время надѣялся онъ скоро видѣть Машу, поѣхать къ ней, а послѣ и о томъ пересталъ думать. Между тѣмъ, и на поповнѣ онъ не женился: не судьба, значитъ.
Дядя умеръ, оставивъ Качнову маленькое имѣньице да небольшой капиталецъ. Часть денегъ Качновъ рѣшилъ «провояжировать»: давно мечталъ онъ Божій свѣтъ посмотрѣть.
Сначала онъ поѣхалъ въ Багровскъ: нужно было кое-какія формальности по наслѣдству выправить.
Прошло два года съ тѣхъ поръ, какъ онъ разстался съ Машей. Слышалъ онъ о ней, что поступила она на содержаніе къ какому-то инженеру, ѣздитъ на своихъ лошадяхъ и кутитъ на пропалую.
Тянуло его съ ней повидаться. Но пріѣхавъ въ Багровскъ, Качновъ прожилъ нѣсколько дней, не рѣшаясь навѣстить Машу: боялся, что прогонитъ и осмѣетъ…
Увидѣлъ онъ ее случайно.
Былъ весенній, но пасмурный день, дождикъ только что пересталъ. Качновъ быстро шелъ по мокрому тротуару, завернувъ концы брюкъ и жалѣя о томъ, что не взялъ съ собою зонтикъ и что его новенькій котелокъ нѣсколько пострадалъ отъ дождя. Шелъ Качновъ и не обращалъ никакого вниманія ни на кого на улицѣ, какъ вдругъ какое-то странное душевное движеніе заставило его взглянуть прямо передъ собою. Онъ увидѣлъ мчавшійся на встрѣчу экипажъ, запряженный парой рысаковъ, съ англійскою упряжью.
Какъ бы въ нарушеніе всякаго стиля и гармоніи, на козлахъ сидѣлъ толстый бородатый кучеръ въ русской поддевкѣ и въ шапкѣ съ павлиньими перьями. Въ коляскѣ развалилась шикарно одѣтая женщина, въ необычайно пышной шляпѣ.
Качновъ почему-то шагнулъ на самый край тротуара и остановился. Экипажъ приближался. Шикарная дама, — это была Маша, — замѣтила Качнова; она вся устремилась впередъ… Но вдругъ опять отвалилась по прежнему. Коляска промчалась мимо и резиновыми шинами обдало Качнова жидкой грязью съ ногъ до головы и залѣпило каплями грязи лицо… Маша видѣла это, обернулась и… захохотала… Лошади повернули за уголъ. И публика, проходя мимо Качнова, смѣялась.
Онъ почти бѣгомъ ринулся домой, въ гостинницу, гдѣ остановился. Бѣшенство охватило его, необычайная злоба нахлынула въ сердце… И если-бъ въ тѣ минуты онъ встрѣтилъ Машу лицомъ къ лицу… Впрочемъ, этого мнѣ неизвѣстно, что бы онъ тогда сдѣлалъ.
Онъ въ тотъ же день уѣхалъ изъ Багровска.
Десять лѣтъ прошло съ той встрѣчи.
Качновъ сидѣлъ въ своей деревенькѣ, втянулся въ однообразную жизнь мелкаго помѣщика, научился сводить концы съ концами въ хозяйствѣ и ладить съ сосѣдями, обзавелся экономкой по душѣ и давно уже забылъ Машу.
Слуховъ о ней никакихъ до него не доходило. И вотъ, удивительное сцѣпленіе обстоятельствъ, господа: случилось ему совершенно неожиданно поѣхать въ Багровскъ. Десять лѣтъ обходился онъ безъ этого губернскаго города, — а вотъ пришлось таки опять туда поѣхать…
Качновъ пріѣхалъ въ Багровскъ днемъ и до вечера хлопоталъ по своимъ дѣламъ, а вечеромъ отправился въ театръ: оперетка шла веселая, хотѣлось ему поразвлечься.
Возвращаясь изъ театра, пошелъ онъ пѣшкомъ: близко было до гостинницы, гдѣ онъ остановился, — нужно было только пройти небольшой узенькій переулокъ, плохо освѣщенный керосиновыми фонарями.
Въ этомъ переулкѣ наткнулся Качновъ на лежавшее человѣческое тѣло. Стоялъ декабрь, — морозъ былъ сильный, — и можно было предполагать, что замерзъ какой-нибудь нищій, не успѣвшій собрать на ночлегъ… Качновъ крикнулъ, чтобы кто-нибудь помогъ.
Собрался народъ.
Стали переворачивать тѣло, — это была женщина, жалкая, въ отребьяхъ…
— Замерзла… — воскликнулъ кто-то, — мертвая…
Явился городовой, подозвали извозчика, взвалили трупъ на сани; Качновъ помогалъ поднимать и укладывать. И при тускломъ свѣтѣ сосѣдняго фонаря узналъ Качновъ въ замерзшей, грязной, измозженной женщинѣ, — узналъ когда-то милыя ему черты Маши… И грохнулся на землю.
Опомнился Качновъ, лежа на снѣгу, въ переулкѣ. Ему терли виски. Когда онъ сталъ приподниматься, — услышалъ, что въ окружавшей его толпѣ говорили:
— Это бываетъ: отъ жалости господа — прямо въ омморокъ…
— Чувствительный баринъ…
Вотъ и весь мой разсказъ, господа.
— Г-м-мъ!.. А вотъ мнѣ пришлось видѣть нѣчто… противоположное, — сказалъ господинъ среднихъ лѣтъ съ лихими скобелевскими бакенбардами, въ офицерской фуражкѣ и штатскомъ сюртукѣ.
Онъ курилъ сигару, заботливо слѣдя, чтобы не уронить пепелъ. Разсказывать онъ сталъ небрежно, лѣниво, — такъ только, чтобы не остаться въ долгу передъ компаніей.
— Былъ я тогда адъютантомъ въ кавалерійскомъ полку, былъ, кажется, недуренъ собой и было тогда у меня нѣсколько такихъ связей, которымъ завидовали многіе. Однако же, въ холостой офицерской компаніи бывалъ я изрѣдка и въ наиболѣе дорогихъ домахъ, гдѣ, знаете, танцуютъ и прочее… Но тамъ я сблизился всего только одинъ разъ, да и то лишь потому, что встрѣтилъ дѣвушку поразительной красоты. Ее звали Ружанна. Странное имя, не правда ли? У нихъ, однако, бываютъ имена еще болѣе удивительныя, — псевдонимы, такъ сказать.
За Ружанной не нужно было ухаживать, только нужно было заплатить. И я заплатилъ.
Я былъ очарованъ этой продажной женщиной, — прямо-таки очарованъ, господа!
Онъ сдѣлалъ порывистое движеніе рукой, — пепелъ упалъ съ сигары. Тогда онъ пересталъ курить, не спѣша сунулъ сигару въ пепельницу на стѣнкѣ вагона и продолжалъ:
— Видите ли, господа, эта женщина покорила меня не одной красотой, но еще и своей необычайной въ такомъ домѣ скромностью, изяществомъ манеръ и глубокой грустью, которую напрасно старалась она скрыть.
Разумѣется, заплативъ деньги за ея тѣло, я не счелъ себя въ правѣ бередить ея душу и ровно ни о чемъ ее не разспрашивалъ. Только рѣшилъ пріѣхать къ ней опять.
Не знаю, что бы вышло изъ этого… ну, почти… гм-м-мда… почти увлеченія… Но мнѣ уже не пришлось видѣть въ этомъ домѣ Ружанну. Черезъ нѣсколько дней, когда я пріѣхалъ опять въ тотъ же домъ, вообразите, господа, — совсѣмъ оживился разсказчикъ, — я узналъ, что Ружанна вышла замужъ…
Ну, знаете, надо бы радоваться, такъ сказать, за человѣка, а между тѣмъ, до того мнѣ досадно стало, такъ досадно… чортъ знаетъ!..
Узналъ я, что Ружанна вышла замужъ за аптекаря и узналъ, за какого. Рѣшилъ я такъ: познакомлюсь я съ мужемъ Ружанны, войду къ нимъ въ домъ во что бы то ни стало, буду держать себя съ нею, какъ съ порядочной женщиной, ничѣмъ не напомню о нашемъ, такъ сказать, прежнемъ постыдномъ знакомствѣ, — такое мое отношеніе должно ее тронуть, — и, наконецъ, добьюсь, что она меня полюбитъ. И даже въ моихъ мечтахъ я доходилъ до того, что готовъ былъ устроить разводъ Ружанны съ мужемъ и жениться на ней самъ. Я готовъ былъ затратить на это дѣло какія угодно деньги; тогда былъ я очень богатъ. Потомъ я спустилъ мое состояніе въ штоссъ.
Онъ беззаботно и весело усмѣхнулся при воспоминаніи о томъ, какъ спустилъ состояніе, вынулъ изящный портъ-сигаръ, досталъ дорогую регалію, стиснулъ ея конецъ крѣпкими бѣлыми зубами и закурилъ.
— Ѣзжу во второмъ классѣ, а не въ первомъ, — экономію загоняю, — а отъ хорошихъ сигаръ никакъ не могу отвыкнуть… Такъ вотъ, господа: еслибы на Ружаннѣ этотъ аптекарь не женился, то возможно, что я бы только натѣшился съ этой женщиной и никогда бы не дошелъ до мысли сдѣлать ее своей женой…
Пока еще удастся завести знакомство съ мужемъ Ружанны, рѣшилъ я зайти въ его аптеку. Захожу — сюрпризъ: аптекарь уже другой, а прежній передалъ аптеку еще до женитьбы и, повѣнчавшись съ Ружанной, совсѣмъ и навсегда уѣхалъ неизвѣстно куда.
Это извѣстіе привело меня прямо въ бѣшенство. А между тѣмъ, я бы долженъ былъ предвидѣть нѣчто подобное. Аптекарь желалъ дать своей женѣ новую среду, гдѣ ее не оскорбляли бы случайныя встрѣчи съ прежними случайными знакомыми. И вотъ, года четыре я вспоминалъ о Ружаннѣ и уже мои связи съ дамами общества не захватывали меня такъ, какъ прежде.
Случилось мнѣ лѣтомъ быть въ Ригѣ. Тамъ, передъ городскимъ театромъ, есть прелестный садикъ, а въ саду этомъ — горка съ кустарниками, клумбами, дорожками, а на горкѣ — кафе-ресторанчикъ. Тамъ я пилъ кофе и съ удовольствіемъ посматривалъ на красивое предмѣстье Риги. Помню, мое вниманіе особенно привлекало зданіе политехникума, — я люблю красивыя постройки. Рѣзвившійся не подалеку около клумбы цвѣтовъ ребенокъ захохоталъ такъ звонко, что я перевелъ взглядъ на него и на сидѣвшую около ребенка даму, — и вдругъ меня словно пронзили саблей, — такое же чувство я разъ на дуэли испыталъ: все во мнѣ замерло, — думаю, перестанетъ сердце биться, — умру. Это я, господа, Ружанну узналъ въ той дамѣ. Она, элегантно одѣтая, подъ кружевнымъ зонтикомъ, сидѣла на садовомъ диванчикѣ и любовалась рѣзвившимся своимъ трехлѣтнимъ сынишкой, — и смѣялась счастливымъ смѣхомъ. Не знаю, сразу ли я пришелъ въ себя, — только знаю, что я рванулся къ дамѣ и ребенку, и крикнулъ:
— Ружанна!..
Боже мой, господа, — какъ поразилъ ее этотъ окликъ!.. Она вскочила, выпрямилась, уцѣпилась за руку сынишки, какъ будто его собирались отнять у ней, — стиснула зубы. нахмурилась, ноздри ея дрожали, и глядѣла она на меня, какъ разъяренная тигрица.
Я въ ту же минуту сообразилъ мою безтактность, снялъ фуражку, низко поклонился и сказалъ:
— Простите, сударыня!.. Я не хотѣлъ оскорбить васъ, — это невольно вырвалось у меня… Я искалъ васъ четыре года, искалъ и страдалъ, какъ безумный.
Можетъ быть, у меня былъ очень растерянный видъ, или въ голосѣ моемъ она подмѣтила искреннюю мольбу, а можетъ быть, — почемъ я знаю?.. — можетъ быть, припомнивъ меня, она рѣшила, что не нужно сердиться, — Ружанна сѣла опять, погладила по головкѣ мальчика, смотрѣвшаго испуганно на меня, и сказала:
— Я вѣрю, что вы не хотѣли меня оскорбить. Но зачѣмъ же вы искали меня? Вы же знали, что я вышла замужъ…
— Я надѣялся, — виноватъ, — я думалъ, что, можетъ быть, вы не нашли счастья съ мужемъ.
— И въ такомъ случаѣ, вы не прочь были бы опять позабавиться со мной?
Она спросила это безъ горечи, только съ глубокой грустью.
— Ружанна!.. Виноватъ: сударыня, — я люблю васъ… Я богатъ… я…
Она серьезно посмотрѣла на меня и сказала:
— Прошу васъ: никогда не встрѣчайтесь на моей дорогѣ. Забудьте обо мнѣ. Прощайте.
Она встала, взяла за руку сына и пошла съ нимъ прочь отъ меня такъ быстро, что мальчикъ еле успѣвалъ бѣжать за нею.
Съ тѣхъ поръ я не видѣлъ ее…
За окномъ глухо послышались паровозные свистки. Поѣздъ тяжело тронулся съ мѣста. Снѣгъ былъ расчищенъ.
Вошелъ кондукторъ и сказалъ:
— Ваши билеты, господа! Приготовьте ваши билеты для контроля.
Примѣчанія
править- ↑ фр.