Въ провинціальной глуши.
править(Мистриссъ Эмсъ).
правитьI.
правитьЯзыкъ, въ первый разъ нарѣзанный къ завтраку въ это утро, былъ совсѣмъ не того пріятнаго краснаго цвѣта, какого въ правѣ была ожидать мистриссъ Ольтхэмъ, принимая во вниманіе, что сказанный деликатесъ былъ купленъ не въ жестянкѣ (если, изъ ложнаго пониманія экономіи, вы покупаете провизію не въ свѣжемъ видѣ, а въ консервахъ, вамъ поневолѣ приходится брать то, что вамъ даютъ), а вынутъ изъ-подъ стекляннаго колпака съ наклеенной на немъ соблазнительной этикеткой. Цвѣтомъ онъ былъ похожъ скорѣе на холодную баранину, непривлекателенъ, чтобъ не сказать непріятенъ, на взглядъ, а на вкусъ — какъ-то совсѣмъ безвкусенъ. И потому, когда въ четверть перваго мистеръ Ольтхэмъ вышелъ, чтобы справиться въ клубѣ, нѣтъ ли новыхъ извѣстій о волненіяхъ въ Марокко, его разочарованная въ своихъ ожиданіяхъ супруга проводила его до дверей клуба, у которыхъ поджидали своихъ хозяевъ съ полдюжины собакъ, на цѣпи и въ различныхъ стадіяхъ скуки и раздраженія, а сама прошла на Хай-стритъ, чтобы лично выразить мяснику свое неудовольствіе. Ей будетъ очень жаль перейти въ другую лавку, но, если мистеръ Притчардъ не найдетъ возможнымъ прислать ей другой языкъ, разумѣется, безъ доплаты, она будетъ вынуждена… и т. д.
Такъ что въ это утро у мистриссъ Ольтхэмъ была особая и уважительная причина заглянуть передъ обѣдомъ на Хай-стритъ, а ея мужу — въ клубъ, но, во избѣжаніе недоразумѣній, лучше сразу сказать, что у нихъ обоихъ во всѣ дни недѣли, кромѣ воскресеніи, находились столь же уважительныя причины для такихъ прогулокъ. Въ сырую и дождливую погоду м-ссъ Ольтхэмъ иной разъ и не ходила на Хай-стритъ, но мужъ ея въ дождь и въ ведро обязательно бывалъ въ клубѣ. То же самое можно сказать и о большинствѣ ихъ друзей и знакомыхъ, такъ что м-ръ Ольтхэмъ могъ быть увѣренъ, что встрѣтитъ въ клубѣ генерала Фортескью, м-ра Броди, майора Эмса и другихъ, а м-ссъ Ольтхэмъ — ихъ женъ и сестеръ на Хай-стритъ. Эта дама часто заявляла, что она не выноситъ пустой болтовни, но, когда, входя въ магазинъ или выходя изъ него, встрѣчаешь добрую знакомую, надо же поздороваться и обмѣняться нѣсколькими словами — иначе будетъ невѣжливо. Благодаря этому, если утромъ въ городкѣ случалось что-нибудь особенное, къ часу дня всѣ уже объ этомъ знали. Въ курилкѣ клуба происходилъ такой же обмѣнъ мыслей и новостей, такъ что, когда м-ръ Ольтхэмъ, выпивъ стаканчикъ хересу, въ половинѣ второго возвращался домой къ ленчу[1], въ городѣ врядъ-ли оставалось что-либо важное и интересное, что не дошло бы уже до ушей его самого или его жены. И, значитъ, было о чемъ поговорить за ленчемъ.
Хай-стритъ идетъ довольно круто въ гору, мясная находится на самомъ верху горы; день былъ іюньскій, жаркій, но м-ссъ Ольтхэмъ, не толстой и подвижной, этотъ подъемъ былъ одно удовольствіе, и яркій цвѣтъ ея лица (такъ непохожій на унылый и тусклый цвѣтъ языка, поданнаго къ завтраку) вовсе не былъ результатомъ излишнихъ напряженій. Онъ всегда былъ ей присущъ и, еслибъ врачъ при видѣ этого яркаго румянца и блеска черныхъ бѣгающихъ глазъ, похожихъ на бусинки (въ особенности, еслибъ это было во время эпидеміи инфлуэнцы) предположилъ у нея легкое повышеніе температуры, онъ бы ошибся. Эти симптомы свидѣтельствовали лишь о тревожномъ, вѣчно ищущемъ духѣ и нетерпѣливомъ характерѣ. Подобно жителямъ Древнихъ Аѳинъ, она была жадна до новостей (хоть и «ненавидѣла сплетни») и, чѣмъ ничтожнѣй была новость, тѣмъ дороже, тѣмъ жаднѣй хваталась за нее м-ссъ Ольтхэмъ; важные вопросы лишь слабо волновали ее.
Ея супругъ, стряпчій на покоѣ, былъ удивительно подходящимъ для нея спутникомъ жизни, ибо души ихъ были родственны и онъ былъ не менѣе жаденъ до новостей, чѣмъ его жена. Вся разница между ними была лишь въ томъ, что она набрасывалась на все, какъ голодный волкъ зимой, онъ же проглатывалъ спокойно, не спѣша, какъ боа-констрикторъ. Оба они, немножко хитрили другъ съ другомъ, очень невинно, и оба не подавали виду, что замѣчаютъ это.
Такъ, м-ссъ Ольтхэмъ никогда не пришло бы въ голову сказать своему мужу, что онъ, въ сущности, ни чуточки не интересуется волненіями въ Марокко, точно такъ же, какъ и она сочла бы очень страннымъ съ его стороны, намекни онъ ей, что мяснику можно было бы и написать, не карабкаясь на гору въ жаркое утро. Но, еслибъ никто изъ нихъ ничего не узналъ, имъ не о чемъ было бы разговаривать за ленчемъ. А такъ у нихъ всегда было вволю темъ для разговора, ибо Райзборо хоть и маленькій городишка, но въ немъ масса интереснаго для тѣхъ, кто въ достаточной степени интересуется дѣлами ближняго.
День былъ базарный, и на Хай-стритъ куча народу, такъ что м-ссъ Ольтхэмъ двигалась сегодня менѣе быстро, чѣмъ обыкновенно. Неоднократно ей приходилось спасаться въ лавку отъ нашествія свиней или овецъ, загромождавшихъ тротуаръ. Но и въ такихъ случаяхъ интересно было слѣдить, какъ пробивается черезъ запруженную улицу автомобиль сэра Джемса Уэстборна, которымъ правилъ самъ владѣлецъ, широколицый, добродушнаго вида пожилой мужчина, и соображать, за какимъ дѣломъ онъ пріѣхалъ въ городъ. Когда же она увидала, что внутри автомобиля сидитъ лакей, а сзади пристегнуты два чемодана, ей и безъ раздумыванія стало ясно, что сэръ Джемсъ ѣдетъ со станціи Юго-Восточной желѣзной дороги наверху горы, въ свое имѣніе, находившееся въ четырехъ миляхъ отъ города. Тутъ сэръ Джемсъ замѣтилъ на улицѣ знакомаго и, остановивъ моторъ, вступилъ къ нимъ въ разговоръ.
Въ первый моментъ м-ссъ Ольтхэмъ не могла разглядѣть, кто это; потомъ увидѣла высокую фигуру д-ра Ивэнса. М-ссъ Ольтхэмъ была не такъ глупа, чтобы тотчасъ же предположить, что въ замкѣ есть больные: леди Уэстборнъ или кто либо изъ дѣтей. Для женщины сообразительной, какъ она, достаточно было припомнить, что м-ссъ Ивэнсъ кузина лорда Джемса. И, такъ какъ до нея донесся веселый голосъ баронета, на прощаніе говорившій: «Итакъ, въ субботу, 28-го. Я скажу женѣ», — ей достаточно было минуточку подумать, чтобы увѣриться, что пикникъ въ саду у м-ссъ Ивэнсъ состоится именно въ субботу двадцать восьмого. Въ Райзборо лѣтомъ такіе пикники (чай на открытомъ воздухѣ, въ саду) были довольно часты, такъ какъ ягоды на рынкѣ были дешевы, и, по всей вѣроятности, вернувшись домой, она найдетъ у себя пригласительную карточку: «Дома отъ 3 до 7 ч.» отъ м-ссъ Ивэнсъ.
Городокъ дѣлился на двѣ части: верхній и нижній; въ верхнемъ всѣ дома были съ садиками и съ «подъѣздной аллеей», въ которой могли умѣститься ровно три экипажа, при условіи, что лошади будутъ не въ претензіи, если имъ придется все время тереться носомъ о спинку экипажа, ѣдущаго впереди. Но тамъ, наверху, были и хорошіе дома, въ томъ числѣ домъ д-ра Ивэнса, и обитатели низовъ, естественно, считали преимуществомъ быть защищенными отъ рѣзкихъ восточныхъ вѣтровъ, дувшихъ въ городѣ весной, а верховые про себя дивились, какъ можно въ душные лѣтніе дни существовать въ безвоздушномъ пространствѣ внизу. Средняя часть города была торговая; здѣсь-то и встрѣчались каждое утро, между завтракомъ и ленчемъ, всѣ городскія дамы. Но сегодня, не смотря на оживленіе на улицѣ, на-счетъ новостей было скудно, пока м-ссъ Ольтхэмъ не добралась до мясной, гдѣ встрѣтила м-ссъ Тавернеръ, готовую дать и принять. Покончивъ дѣло съ языкомъ — надо сказать, къ чести м-ра Притчарда, обѣ дамы стали спускаться обратно съ горы.
М-ссъ Тавернеръ вполнѣ согласилась съ заключеніемъ своей пріятельницы относительно субботы 28-го, но у нея были болѣе сенсаціонныя новости. Говорила она медленно, но никогда не останавливалась, пока ея не прерывали, такъ что въ данный промежутокъ времени успѣвала сказать не меньше, чѣмъ другіе. И, даже когда ее прерывали, не закрывала рта, чтобы сейчасъ же начать снова, какъ только ей дадутъ возможность.
— Да, вы правду говорите: за три недѣли впередъ звать въ гости — это очень ужь заблаговременно, — тянула она, — но, по моему, это все же благоразумно, а то позовешь, и вдругъ окажется, что всѣ гости уже приглашены въ другое мѣсто. Мнѣ говорили, что м-ссъ Эмсъ въ этотъ самый день устраиваетъ у себя обѣдъ. Онѣ, должно быть, сговорились устроить вмѣстѣ folle-journée. А васъ она не звала къ обѣду на 28-е, м-ссъ Ольтхэмъ?
— Нѣтъ. Пока нѣтъ.
— Такъ, значитъ, это новость для васъ. Если только то, что мнѣ говорили, правда и если гувернантка м-ссъ Фортескью, отъ которой я это слышала — я ее встрѣтила сегодня, когда она вела дѣтей къ зубному врачу…
— Навѣрное, Эдуарда; я замѣтила: у него зубы растутъ страшно, неправильно — одинъ, здѣсь, другой тамъ.
Она говорила такъ, какъ будто правильно было бы, еслибъ у дѣтей всѣ зубы росли на одномъ и томъ же мѣстѣ, но м-ссъ Тавернеръ поняла.
— По всей вѣроятности, я сама это замѣтила. Но и то, что я вамъ скажу, противъ всякихъ правилъ и зубы Эдуарда ничто въ сравненіи съ этимъ. Да, такъ вотъ миссъ — какъ бишь ее? — Я никакъ не могу запомнить ея имени и, судя по тому, что я слышала, м-ссъ Фортескью не очень-то довольна ею — такъ вотъ эта самая гувернантка разсказывала мнѣ, что у Фортескью объ этомъ былъ разговоръ за завтракомъ и генералъ рѣшилъ принять приглашеніе, потому что, когда васъ зовутъ за три недѣли впередъ, не можете же вы сказать, что вы уже приглашены. Безъ сомнѣнія, и м-ссъ Эмсъ изъ-за этого самаго заранѣе разсылаетъ приглашенія.
— Да неправильность-то въ чемъ же? — допытывалась м-ссъ Ольтхэмъ, чуть не танцуя на мѣстѣ отъ нетерпѣнія.
— Развѣ я не сказала вамъ? Ахъ, вонъ идетъ м-ссъ Ивэнсъ; она тоже звана на этотъ обѣдъ, но только одна, безъ мужа. Какъ она медленно ходитъ! должно быть, это муженекъ велѣлъ ей ни въ чемъ не утомлять себя. Она насъ не видала, а то мы, можетъ быть, узнали бы побольше.
— Про что?
— Да про то самое, о чемъ я говорю. М-ссъ Эмсъ зоветъ къ себѣ обѣдать генерала Фортескью, а м-ссъ Фортескью не зоветъ, и доктора тоже не зоветъ — а только одну докторшу. Кто еще званъ, пока не знаю. Надо будетъ сегодня вечеркомъ забѣжать къ м-ссъ Эмсъ — не проговорится ли она сама. По моему, это ужасно странно: приглашать мужа безъ жены и жену безъ мужа. И еще неизвѣстно, позволитъ ли м-ръ Ивэнсъ своей женѣ итти туда одной, безъ него.
М-ссъ Ольтхэмъ была ошеломлена.
— Въ жизнь свою ничего подобнаго не слыхала! — восклицала она — а, кажется, память у меня не хуже, чѣмъ у кого другого. Какъ это странно! Можно подумать, что генералъ Фортескью не въ ладахъ съ своей женой; но вѣдь сколько мнѣ извѣстно, этого нѣтъ основанія предполагать. Впрочемъ, это не мое дѣло, а въ чужія дѣла я, слава Богу, не мѣшаюсь. Еслибъ м-ссъ Эмсъ спросила моего совѣта — удобно ли это: звать мужа безъ жены и жену безъ мужа, я бы съ радостью ей посовѣтовала. Но она не спрашивала, значитъ, въ моихъ совѣтахъ она не нуждается, и я съ радостью оставлю свое мнѣніе при себѣ. Еслибъ она спросила, я была бы вынуждена откровенно ей сказать, какъ я смотрю на это, и очень рада, что избавлена отъ такой непріятности. Ахъ ты, Господи! — вотъ я и дома. Я и не замѣтила, какъ мы дошли.
М-ссъ Тавернеръ не прочь была еще поболтать, но ея пріятельница увидала лицо своего супруга, выглядывающее изъ окна такъ называемаго кабинета, гдѣ онъ дремалъ по вечерамъ, а по утрамъ читалъ газету. Это опять-таки было противъ правилъ, ибо часы въ браслетѣ показывали всего только четверть втораго — въ этотъ часъ м-ръ Ольтхэмъ обыкновенно спрашивалъ себѣ въ клубѣ стаканчикъ хересу, чтобы подкрѣпиться для обратнаго пути домой. Можетъ быть, онъ тоже услыхалъ что нибудь въ клубѣ про эту новую затѣю м-ссъ Эмсъ, переворачивающую всѣ порядки, принятые въ мѣстномъ обществѣ, и поспѣшилъ вернуться, чтобы сейчасъ же переговорить съ ней. На минуту ей пришла мысль пригласить м-ссъ Тавернеръ откушать съ ними, но вѣдь она уже знаетъ все, что та могла ей сообщить, а спаржи купленъ тоненькій пучокъ, только-только на двоихъ. Поэтому она подавила въ себѣ порывъ гостепріимства и поспѣшила къ мужу. Какъ всегда, она начала съ маленькой хитрости.
— Знаешь, о чемъ я думаю, дорогой мой? — весело начала она, входя въ кабинетъ: — Пора намъ позвать къ себѣ обѣдать майора и м-ссъ Эмсъ. Да, кстати, на счетъ языка. Притчардъ былъ благоразуменъ и обѣщалъ мнѣ прислать другой, а этотъ взять обратно. И отлично, пусть беретъ. Положимъ, съ крѣпкимъ соусомъ и этотъ можно было бы съѣсть, но разъ онъ не требуетъ доплаты — пусть беретъ: онъ въ своемъ правѣ. А теперь о м-ссъ Эмсъ. Мы обѣдали у нихъ ровно мѣсяцъ тому назадъ. Я не хочу, чтобъ она сочла насъ неучтивыми: пора отплатить любезностью за любезность.
М-ръ Ольтхэмъ задумался, поглаживая свои щеки. У него, несомнѣнно, была маленькая остроконечная бородка, но на полдорогѣ вверхъ волосы у него росли все короче и короче, и не доходя ушей, щеки оказывались уже гладко выбритыми. И въ клубѣ члены помоложе и менѣе почтительные никакъ не могли рѣшить вопроса, есть у м-ра Ольтхэма бакенбарды или нѣтъ ихъ. Общее мнѣніе склонялось въ пользу того, что есть, но онъ самъ этого не подозрѣваетъ.
— Странно, что тебѣ какъ разъ сегодня пришла въ голову эта мысль, — пригласить м-ссъ Эмсъ на обѣдъ. Я только что думалъ о томъ, не слѣдуетъ ли намъ позвать ее въ гости. И майора, разумѣется.
М-ссъ Ольтхэмъ коварно улыбнулась.
— На будущей недѣлѣ невозможно, — начала она: — у насъ всѣ дни заняты — и на слѣдующей тоже масса приглашеній. Развѣ черезъ двѣ недѣли можно будетъ выискать свободный вечерокъ. Какъ ты думаешь, не позвать ли намъ м-ссъ Эмсъ и еще нѣсколькихъ друзей въ субботу? Которое это будетъ число — дай сосчитать: седьмое, четырнадцатое, двадцать первое — двадцать восьмое. Кажется, у м-ссъ Ивэнсъ какъ разъ въ эту субботу пикникъ въ саду. Вотъ и отлично. А у насъ можно закончить вечерокъ. Все равно, день пропалъ, оно и лучше. Это гораздо удобнѣе, чѣмъ всякій другой вечеръ.
Прежде, чѣмъ отвѣтить, м-ръ Ольтхэмъ позвонилъ.
— Едва ли маіоръ и м-ссъ Эмсъ уже приглашены на этотъ день. Я думаю, они навѣрное придутъ.
Вошла горничная.
— Стаканчикъ хересу. Въ клубѣ я и позабылъ о немъ. Заговорился съ молодымъ Мортономъ, хотя я, собственно, не знаю, почему его называютъ молодымъ — и забылъ о хересѣ. Да, такъ я нахожу, что 28-е подходящее число..
М-ссъ Ольтхэмъ подождала, пока горничная подала хересъ, вышла и притворила за собою дверь.
— Я слышала сегодня необыкновенную исторію, — начала она; — хотя я ей совсѣмъ не вѣрю, но если это правда, врядъ ли м-ссъ Эмсъ будетъ обѣдать у насъ 28-го. Положимъ, приглашаемъ мы заблаговременно, такъ что приглашеніе все-таки будетъ считаться. Это м-ссъ Тавернеръ мнѣ разсказывала, а про м-ссъ Тавернеръ никогда не знаешь, какая доля правды есть въ ея словахъ. Она говоритъ, будто м-ссъ Эмсъ въ этотъ самый день звала къ себѣ обѣдать генерала Фортескью, безъ м-ссъ Фортескью, и м-ссъ Ивэнсъ, тоже одну, безъ мужа. Я, разумѣется, не вѣрю, но, если мы попросимъ м-ссъ Эмсъ на обѣдъ къ намъ въ этотъ самый день, это, по всей вѣроятности, выяснится. Въ клубѣ объ этомъ ничего не говорили?
— Молодой Мортонъ что-то болталъ объ этомъ, но я не вслушивался, — съ напускнымъ равнодушіемъ отвѣтилъ м-ръ Ольтхэмъ. — Я вѣдь зашелъ въ клубъ узнать, нѣтъ ли телеграммъ на счетъ Марокко, да и надоѣдаетъ его болтовня. Но что-то въ этомъ родѣ онъ болталъ. Однако, звонятъ къ ленчу, другъ мой. Ты бы написала приглашеніе сейчасъ и велѣла Джемсу подождать отвѣта.
М-ссъ Ольтхэмъ отлично знала, что мужъ ея оттого и поспѣшилъ домой, не выпивъ въ клубѣ обычной своей рюмки хересу, что услыхалъ такую новость и хотѣлъ подѣлиться съ нею, но и не подумала обвинить его въ лицемѣріи. Вѣдь имъ руководило похвальное желаніе поскорѣе обсудить происшедшее съ своей супругой. Поэтому она быстро нацарапала сердечнѣйшее приглашеніе и велѣла Джемсу, мальчишкѣ, который чистилъ ножи и сапоги и кромѣ того исполнялъ обязанности садовника, вымыть руки и снести записку.
До его возвращенія время пролетѣло незамѣтно за критикой поступка м-ссъ Эмсъ, предполагая, что слухи о немъ вѣрны. Не успѣла м-ссъ Ольтхэмъ положить себѣ на тарелку спаржу, какъ ей подали отвѣтную записку. Одного взгляда на нее было достаточно. Все оказалось правдой. М-ссъ Эмсъ писала:
«Намъ такъ жаль, что мы вынуждены отказаться отъ Вашего милаго приглашенія, но въ этотъ день у насъ обѣдаютъ генералъ Фортескью, Миллисентъ Ивэнсъ и еще нѣсколько добрыхъ знакомыхъ».
— Итакъ, значитъ, м-ссъ Тавернеръ была права. Я чувствую себя виноватой передъ нею въ томъ, что усумнилась въ ея правдивости, и послѣ ленча забѣгу къ ней сказать, чтобъ она не ходила къ м-ссъ Эмсъ.
Но м-ръ Ольтхэмъ, подумавъ, не одобрилъ этого.
— Ты можешь нажить себѣ непріятности, мой другъ. М-ссъ Тавернеръ можетъ спросить тебя, какимъ образомъ ты узнала навѣрное. Неудобно же тебѣ будетъ сказать ей, что ты нарочно пригласила Эмсовъ въ этотъ день обѣдать къ намъ, чтобы провѣрить.
— Да, ты правъ. Какъ ты быстро соображаешь, Генри! Но, съ другой стороны, если м-ссъ Тавернеръ пойдетъ къ м-ссъ Эмсъ, та, чего добраго, проговорится ей, что получила отъ насъ приглашеніе. Лучше ужь я сама скажу это м-ссъ Тавернеръ, чѣмъ если это дойдетъ до нея окольнымъ путемъ. Ну, ничего, какъ нибудь выпутаюсь. Однако, что же это м-ссъ Эмсъ затѣяла? Если она позоветъ тебя безъ меня, или меня одну, что же другому дѣлать? Обѣдать дома одному? Вѣдь нельзя же разсчитывать, что непремѣнно въ тотъ же день и другого супруга кто-нибудь другой позоветъ въ гости. И, если даже позовутъ, то ужь навѣрно вмѣстѣ — не станемъ же мы всѣ брать примѣръ съ м-ссъ Эмсъ и по ея указкѣ приглашать гостей.
М-ссъ Ольтхэмъ остановилась на минуту, чтобы съѣсть спаржу, успѣвшую остыть. Ея мужъ воспользовался этимъ чтобы возразить:
— Обыкновенно, моя милая, всѣ мы слѣдуемъ примѣру м-ссъ Эмсъ. Она, такъ сказать, законодательница въ здѣшнемъ обществѣ.
— А вотъ ты мнѣ скажи, почему это мы слѣдуемъ ея примѣру. Я увѣрена, что ты не дашь разумнаго отвѣта. У насъ есть множество знакомыхъ въ Райзборо, которые не хуже ея происхожденіемъ, если не лучше; я ужь не говорю о деньгахъ, хотя ты самъ отлично знаешь, что могъ бы купить у нихъ ихъ домъ и даже не сдавать его въ наймы, и я лично не думаю, чтобъ у нихъ вдвоемъ набралось три сотни фунтовъ въ годъ, если не считать пенсіи майора. А что касается воспитанія, если ты находишь манеры м-ссъ Эмсъ достойными подражанія, то, воля твоя, я не понимаю, чѣмъ онѣ тебя такъ восхищаютъ: только и всего, что она входитъ въ комнату, какъ будто все тутъ ея собственное, и смотритъ поверхъ головъ тѣхъ, съ кѣмъ говоритъ, но это только смѣшно, потому что и всего-то росту въ ней пять футовъ два вершка — а я такъ думаю, что даже меньше. Никогда я не понимала и никогда не пойму, почему это никто у насъ въ Райзборо ничего не можетъ сдѣлать, не спросивши позволенія у м-ссъ Эмсъ. Можетъ быть, это потому, что я глупа, но я не знаю — кажется, я не глупѣе другихъ.
М-ссъ Ольтхэмъ такъ взволновалась, что даже уронила головку спаржи на салфетку и поспѣшила подобрать ее.
Генри Ольтхэмъ чувствовалъ себя виноватымъ. Неосторожно было съ его стороны упомянуть о верховенствѣ м-ссъ Эмсъ, ибо если была тема, которая могла заставить его жену разсвирѣпѣть до того, чтобъ упразднить въ своей рѣчи всѣ знаки препинанія, то именно эта. Не разъ уже она пыталась вырвать скипетръ изъ пухлыхъ ручекъ м-ссъ Эмсъ и сбить корону съ ея изумительно маленькой головки. Первое время по пріѣздѣ въ Райзборо она задавала пиры прямо таки лукулловскіе; даже за простымъ дневнымъ чаемъ у нея игралъ въ саду подъ вязомъ полковой оркестръ (или, по крайней мѣрѣ, часть его), а на балу, данномъ ею (почти небывалая роскошь въ Райзборо) одни котильонные ордена стоили по пяти-шести пенсовъ каждый, не считая хлопотъ. Она устроила елку для дѣтей, на которой была не только елка, но и фокусникъ, а, когда къ ней пріѣхалъ погостить извѣстный драматическій артистъ, вмѣсто того, чтобы припрятать его для себя, какъ это всегда дѣлала м-ссъ Эмсъ, когда у нея гостилъ кто-нибудь важный, она пригласила весь городъ на ленчъ, обѣдъ и чай. И на всѣ эти пиршества приглашала м-ссъ Эмсъ, а та, вмѣсто спасибо, сказала разъ — она навѣрно знаетъ: это было сказано про котильонъ — что не видитъ надобности такъ пускать пыль въ глаза. Не было такой способа аттаки, къ которому бы м-ссъ Ольтхэмъ не прибѣгала, чтобъ ниспровергнуть главенство въ мѣстномъ обществѣ ненавистной м-ссъ Эмсъ. Она заискивала, льстила ей въ лицо, въ надеждѣ, что ее пригласятъ раздѣлить власть; потомъ стала бранить ее на всѣхъ перекресткахъ; одинъ разъ она цѣлыхъ полгода не звала къ себѣ м-ссъ Эмсъ и не приняла за это время ни одного изъ ея приглашеній. Но все было напрасно: она знала, навѣрное, что м-ссъ Эмсъ передали ея нелестные отзывы о ней, но та даже вниманія не обратила и по прежнему была снисходительно любезна съ м-ссъ Ольтхэмъ и попрежнему продолжала присылать ей приглашенія. Въ результатѣ, года два уже, какъ м-ссъ Ольтхэмъ отказалась отъ мысли низвергнуть соперницу, и супругъ ея имѣлъ основаніе считать этотъ вулканъ потухшимъ. Но таковъ ужь обычай этихъ скрытыхъ силъ: онѣ всегда прорываются съ новой энергіей какъ разъ тогда, когда люди средней осторожности думаютъ, что ихъ нечего больше опасаться.
Онъ поспѣшилъ поправить ошибку, всецѣло присоединившись къ мнѣнію своей супруги. И даже привелъ новые доводы: напримѣръ, вопросъ объ экипажѣ; для нихъ онъ не имѣетъ значенія, но для другихъ даже большое. Вѣдь когда зовутъ мужа и жену отдѣльно, надо брать двухъ извозчнісовъ. Странно, что м-ссъ Эмсъ не подумала объ этомъ.
— Очень ей надо! — фыркнула м-ссъ Ольтхэмъ. — Она-то сама все больше пѣшкомъ ходитъ — надѣнетъ высокія галоши на открытыя туфли и шлепаетъ по грязи. Я теперь понимаю, почему она хочетъ звать мужей и женъ отдѣльно. Ей это будетъ стоить вдвое меньше — вѣдь приглашеніе-то все равно считается, какъ на двоихъ. И знаешь, что я тебѣ скажу? — Меня нисколько не удивитъ, если мы узнаемъ, что они играли на биржѣ и недавно проигрались. Не даромъ я давеча видѣла на столѣ у майора «Финансовыя Новости». Ну, конечно, такъ. Этимъ объясняется и тотъ жалкій обѣдъ, которымъ насъ давеча угостили. По сезону надо было семгу подать, а подали какую-то совсѣмъ простую рыбу, а на дессертъ, точно зимой, яблоки и апельсины. Ты тоже вѣдь замѣтилъ это, Генри. Помнишь, ты говорилъ, что кларетъ былъ совсѣмъ плохой, а портвейну дали всего только одну рюмочку. А на предыдущемъ обѣдѣ хоть и подавали шампанское, но мнѣ досталась только пѣна. Бѣдняжка! Если такъ, мнѣ жаль ея, а я увѣрена, что такъ.
М-ссъ Ольтхэмъ совсѣмъ развеселилась.
— Я думаю, — закончила она — что мнѣ все таки слѣдуетъ забѣжать къ м-ссъ Тавернеръ, сказать ей, чтобъ она не ходила къ м-ссъ Эмсъ, потому что ты въ клубѣ слышалъ то же самое и, значитъ, это правда. Такъ будетъ отлично — это все объясняетъ… А вотъ и телѣжка мясника у дверей. Интересно знать, велѣлъ ли Притчардъ своему мальчишкѣ взять блѣдный языкъ обратно. Если нѣтъ, его можно будетъ все-таки подать подъ крѣпкимъ соусомъ — знаешь, съ пряностями.
И она ушла. А м-ръ Ольтхэмъ пошелъ наверхъ, перемѣнилъ свой пиджакъ на другой, легкій и просторный, изъ альпага, — термометръ показывалъ 80° въ тѣни (по Фаренгейту), и усѣлся въ удобное кресло на верандѣ, отдохнуть немного послѣ трапезы. Здѣсь было прохладно и удобно.
Жизнь вообще текла пріятно и удобно для м-ра Ольтхэма. Даже и въ юности онъ не отличался большой подвижностью и живостью и не доставлялъ никакихъ огорченій ни себѣ самому, ни своимъ родителямъ. Какъ послушный ребенокъ, который ѣстъ и пьетъ, что ему даютъ, м-ръ Ольтхэмъ, даже и въ первые годы своей возмужалости, принималъ жизнь, какъ она есть, не задаваясь выспренними стремленіями и ненужными вопросами. Встрѣча съ его теперешней женой немножко оживила его; онъ даже пытался какъ-то написать стихи въ честь ея, но скоро отказался отъ этого намѣренія — въ англійскомъ языкѣ слишкомъ мало рифмъ, да и его собственныя впечатлѣнія были слишкомъ блѣдны, чтобы переводить ихъ на бумагу. Если счастье предполагаетъ способность желать, стремиться, достигать, то этой способности у него не было, но тѣмъ не менѣе онъ былъ очень доволенъ своей жизнью. Всѣмъ, что ему было нужно и пріятно, онъ обладалъ съ избыткомъ: у него было что почитать послѣ обѣда — «Таймсъ», былъ клубъ, гдѣ можно было всегда услыхать что-нибудь новенькое, былъ гольфъ и заслуженный отдыхъ передъ обѣдомъ; а въ свободное время, отъ нечего дѣлать, онъ посматривалъ на термометръ и встряхивалъ барометръ, радуясь, когда послѣдній поднимался. По натурѣ онъ былъ человѣкъ добрый и охотно пошелъ бы даже на маленькія неудобства, чтобъ облегчить страданія другихъ, но у него не было случая, такъ какъ тѣ, съ кѣмъ онъ водилъ знакомство, были погружены въ такую же точно летаргію довольства, какъ и самъ онъ. Совершенно лишенный фантазіи, онъ не мучился вопросами о смыслѣ и значеніи жизненныхъ драмъ и ежегодно вносилъ извѣстную сумму на мѣстный госпиталь и помощь мѣстнымъ бѣднымъ, точно такъ же, какъ платилъ за билетъ, когда ему нужно было ѣхать куда-нибудь по желѣзной дорогѣ. Онъ былъ характернымъ представителемъ мѣстнаго общества, главнымъ образомъ состоявшаго изъ людей, удалившихся отъ дѣлъ и доживающихъ вѣкъ свой на покоѣ. Жизнь ихъ всѣхъ текла гладко и ровно, заполненная игрою въ гольфъ, садоводствомъ и сплетнями; попытка внести въ нее нѣкоторое оживленіе только взбудоражила бы ее и вызвала броженіе; пустоты этой жизни они не замѣчали, и потому она не казалась имъ скучной. Чужія дѣла служили здѣсь неизсякаемымъ источникомъ интереса, и притомъ интереса, не вредящаго здоровью, не вызывающаго послѣ себя боли, какъ вино… М-ръ Ольтхэмъ, по крайней мѣрѣ, былъ вполнѣ доволенъ своей жизнью.
Сигара его почти потухла; мысли текли лѣниво. Онъ думалъ о своемъ недавнемъ проигрышѣ въ гольфъ и о томъ, что, при надлежащемъ напряженіи вниманія, онъ могъ бы. побить соперника. Думалъ о странной затѣѣ м-ссъ Эмсъ и о томъ, что, еслибы другая дама попробовала ввести такое новшество, ей бы и за три недѣли впередъ прислали сухіе и холодные отказы, подъ самыми невѣроятными предлогами. Отъ этой темы мысли его естественно перешли на несомнѣнное господство м-ссъ Эмсъ въ обществѣ Райзборо.
Большая часть того, что въ раздраженіи наговорила его супруга, было правдой. М-ссъ Эмсъ была не богата и даже нѣсколько скупенька, что нерѣдко сказывалось и на званыхъ обѣдахъ; въ смыслѣ знатности происхожденія, въ томъ же Райзборо были и познатнѣй ея — напримѣръ, м-ссъ Ивэнсъ, которая приходилась двоюродной сестрой сэру Джемсу Уэстборну, — а она всего только троюродной. А генералъ Фортескью имѣлъ родного брата баронета. Но, хотя Райзборо умѣлъ цѣнить высокое происхожденіе, м-ръ Ольтхэмъ чувствовалъ, что господство м-ссъ Эмсъ обусловливается, въ сущности, не ея знатнымъ родствомъ. Манеры и воспитаніе ея также не были безукоризненны; она, напримѣръ, очень рѣдко благодарила хозяйку, уходя, за «пріятно проведенный вечеръ». И красотою она не блистала; наоборотъ, была скорѣе некрасива. И, все же, можетъ быть, вслѣдствіе отсутствія фантазіи, м-ръ Ольтхэмъ не могъ себѣ представить никого, ни даже собственной своей жены, на мѣстѣ м-ссъ Эмсъ. Была въ ней какая-то сила, выдѣлявшая ее изъ ряда прочихъ. Чувствовалось, что, въ какое бы исключительное положеніе ни поставила ее судьба, она съумѣетъ найтись и не уронитъ своего достоинства. Сама она какъ будто и не старалась выдвигать себя или привлекать вниманіе; однакожъ, если въ Райзборо появлялось какое-нибудь сомнительное новое лицо и м-ссъ Эмсъ наносила ему визитъ, можно было быть увѣреннымъ, что и всѣ начнутъ водить знакомство съ нимъ. Да вотъ примѣръ: не такъ давно въ клубѣ поднялась цѣлая буря изъ-за избранія въ члены м-ра Тернера; нѣкоторые члены грозили даже уходомъ; и среди дамъ пошелъ такой же разговоръ относительно его жены. Но м-ссъ Эмсъ только сказала: «А, по моему, она очень милая женщина. Она обѣдаетъ у насъ во вторникъ». Или, напримѣръ, когда онъ самъ при ней началъ расхваливать м-ссъ Тавернеръ, которой она не симпатизировала (никогда не приглашала ее къ себѣ ни на ленчъ, ни на обѣдъ и даже, говорятъ, завозя ей карточки, не спрашивала предварительно, дома ли она), м-ссъ Эмсъ на всѣ его панегирики отвѣтила только: «Да, говорятъ, она очень добрая». Вообще, это у нея огромный недостатокъ, что она совсѣмъ какъ будто не интересуется тѣмъ, что говорятъ про другихъ…
У подъѣзда остановился кэбъ, и м-ръ Ольтхэмъ всталъ, обрадованный. Маленькое развлеченіе и перемѣна мѣста будутъ ему полезны, ибо въ головѣ у него шевелилась странно-волнующая мысль — разумѣется, совершенно неосновательная и нелѣпая, но все же волнующая — а именно: что какъ разъ этотъ недостатокъ м-ссъ Эмсъ, ея равнодушіе къ дѣламъ ближнихъ, и сдѣлалъ ее первой дамой въ мѣстномъ обществѣ. М-ръ Ольтхэмъ такъ привыкъ считать это недостаткомъ, что даже взволновался, когда ему вдругъ ни съ того, ни съ сего показалось, что это можетъ быть достоинствомъ. И во всякомъ случаѣ обрадовался, что у него этой добродѣтели нѣтъ. Иначе и ему пришлось бы, чего добраго, разводить цвѣты, какъ майору Эмсу. Впрочемъ, когда человѣкъ женатъ на женщинѣ на десять лѣтъ старше его… Хорошо еще, что онъ пристрастился къ садоводству, а не къ пьянству…
Эти мысли такъ отвлекали его вниманіе во время игры въ гольфъ, что онъ снова проигралъ, и, разумѣется, былъ очень недоволенъ.
II.
править28-го іюня въ половинѣ седьмого вечера м-ссъ Эмсъ вышла отъ Ивэнсовъ и тотчасъ же принуждена была раскрыть свой зонтикъ, черный съ бѣлымъ, траурный. Было жарко, хотя день и клонился къ вечеру. По внѣшности м-ссъ Эмсъ походила на небольшую, миловидную жабу въ полутраурѣ; или, говоря точнѣе, для женщины она была мала, для жабы — миловидна. Лицо у нея было сытое и немножко надутое, какъ у этого безобиднаго пресмыкающагося, а трауръ она носила по брату, къ счастью, умершему отъ бѣлой горячки полгода тому назадъ. Въ послѣдніе годы она мало видѣлась съ нимъ и, такъ какъ онъ былъ неисправимый пьяница, находила даже лучшимъ, что его безславный жизненный путь пришелъ къ концу, но тѣмъ не менѣе носила по немъ трауръ и искренно его оплакивала. Въ противоположность ей, некрасивой и здоровой, этотъ братъ былъ хрупокъ и красивъ и она даже теперь, на пятьдесятъ-пятомъ году, отлично помнила, какъ они вмѣстѣ въ дѣтствѣ раззоряли птичьи гнѣзда и удили рыбу, и дѣлили пополамъ карманныя деньги, отнюдь не къ выгодѣ ея. Но именно потому она съ особенной нѣжностью вспоминала брата.
Въ эту жару она почти завидовала тѣмъ, кто, какъ д-ръ Ивэнсъ, живетъ на горѣ. У доктора былъ прехорошенькій домикъ, вродѣ виллы, и при немъ огромный садъ. Правда, садъ этотъ выходилъ на пустырь, прилегавшій къ вокзалу, и люди недоброжелательные иной разъ спрашивали, не мѣшаетъ ли докторшѣ существовать шумъ проходящихъ поѣздовъ. Однажды м-ссъ Тавернеръ, обозленная тѣмъ, что въ стаканчикъ, который она приняла за бокалъ для шампанскаго, ей налили всего только бѣлаго вина, въ присутствіи м-ссъ Эмсъ предложила Миллисентъ Ивэнсъ именно такой вопросъ. Но Миллисентъ, съ своимъ наивнымъ дѣтскимъ видомъ, дала гостьѣ чудеснѣйшій отвѣтъ: — «Въ самомъ дѣлѣ, это очень непріятно и мы часто завидуемъ вашей чудной лужайкѣ». Всѣмъ разумѣется, было извѣстно, что чудная лужайка м-ссъ Тавернеръ, въ дѣйствительности, представляла собой небольшой кусокъ черной земли, гдѣ росли только подорожники и прескверно пахло газомъ — отъ газоваго завода рядомъ. Проглотивъ эту пилюлю, м-ссъ Тавернеръ побагровѣла такъ, что стала, пожалуй, даже краснѣе м-ссъ Ольтхэмъ. И м-ссъ Эмсъ невольно улыбнулась. Сама она не отвѣтила бы такъ зло, но была рада, что Миллисентъ отвѣтила, и, чтобъ объяснить свою невольную улыбку, сейчасъ же пригласила м-ссъ Ольтхэмъ къ себѣ на ленчъ на слѣдующій день. И теперь, спускаясь на Хай-стритъ и вспомнивъ это, она опять невольно улыбнулась, а мясникъ, м-ръ Притчардъ, подумалъ, что она улыбнулась ему, и поклонился. И м-ссъ Эмсъ чуточку смутилась — для мясниковъ у нея была въ запасѣ улыбка иного рода.
М-ръ Эмсъ отлично знала, что говоритъ м-ссъ Ольтхэмъ объ ея маленькомъ обѣдѣ, назначенномъ на сегодня вечеромъ, ибо дама эта была настолько неосторожна, что выразила свое неудовольствіе и м-ссъ Ивэнсъ, а м-ссъ Ивэнсъ, разумѣется, повторила каждое ея слово м-ссъ Эмсъ. И отчасти потому м-ссъ Эмсъ пригласила ее на завтра къ ленчу (разумѣется, съ супругомъ). Она знала, что м-ссъ Ольтхэмъ сгораетъ любопытствомъ узнать, какъ удался новый экспериментъ, и не прочь была посмотрѣть на это зрѣлище. Ей не нравилась м-ссъ Ольтхэмъ, но враждебность этой леди къ ней самой только забавляла ее. Отъ приглашенія м-ссъ Ольтхэмъ, конечно, отказаться не могла, ибо въ Райзборо не принято было отказываться отъ подобныхъ приглашеній, даже когда они почему-либо оказывались не совсѣмъ удобными для приглашаемыхъ, такъ какъ иначе что же сталось бы съ остатками лососины, которую хоть и неудобно было подавать въ ея первоначальномъ видѣ, но съ удовольствіемъ можно было съѣсть въ видѣ заливного. Однакожъ, любопытства этой дамы м-ссъ Эмсъ не собиралась удовлетворять; наоборотъ, коварно хотѣла разжечь его.
М-ссъ Эмсъ, конечно, не бывала бы у доктора Ивэнса, не будь онъ женатъ на Миллисентъ, отецъ которой приходился ей двоюроднымъ братомъ и самъ былъ бы баронетомъ, родись онъ старшимъ изъ сыновей, а не младшимъ. М-ссъ Эмсъ знала, что профессія врача самоотверженная и достойна уваженія, но вѣдь надо же гдѣ-нибудь провести черту и не станете же вы обѣдать у своего зубного врача, хотя бы онъ и вернулъ вамъ возможность испытывать удовольствіе во время ѣды. Такія черты она проводила весьма рѣшительно, и случай съ Тернерами не былъ исключеніемъ. Правда, отецъ м-ра Тернера держалъ въ Райзборо писчебумажный магазинъ — но вѣдь отецъ, а не сынъ — сынъ же кончилъ университетъ и двадцать лѣтъ служилъ участковымъ судьею въ Лондонѣ. Правда, вернувшись въ Райзборо, онъ не перемѣнилъ фамиліи, что изъ деликатности могъ бы сдѣлать, и надъ писчебумажнымъ магазиномъ все еще красовалась надпись: «Борроузъ, бывшій Тернеръ», непріятно бившая въ глаза, но м-ссъ Эмсъ была противъ того, чтобъ грѣхи отцовъ взыскивать на дѣтяхъ, и весь городъ, за исключеніемъ одной лишь м-ссъ Ольтхэмъ, охотно принялъ въ свою среду Тернеровъ, которые давали отличные обѣды — ихъ поваръ былъ не хуже клубнаго. М-ссъ Ольтхэмъ говорила, что Тернеры въѣлись въ самое сердце Райзборо, и это казалось остроумнымъ, пока м-ссъ Эмсъ не возразила, что ѣли-то не Тернеры, а обыватели Райзборо, и все ея остроуміе сошло на нѣтъ.
Путь м-ссъ Эмсъ лежалъ черезъ Квинсгэтъ-стритъ, мимо клуба, и, переходя черезъ улицу, ей пришлось приподнять платье, такъ какъ на улицѣ была густая пыль. Проходя мимо клуба, м-ссъ Эмсъ на мгновеніе позволила себѣ заглянуть въ окно, но сейчасъ же отвернулась и стала смотрѣть прямо передъ собой, потому что это вѣдь не совсѣмъ прилично заглядывать въ окна мужского клуба. Но все же она увидала многое: своего мужа съ гримасой на лицѣ, какъ будто онъ сейчасъ чихнетъ — это показывало, что его простуда не совсѣмъ еще прошла, — генерала Фортескью съ рюмкою въ рукѣ — навѣрно, хереса, и еще круглую лысину, виднѣвшуюся въ окнѣ, какъ полная луна поверхъ гераней. Этъ послѣдняя, навѣрное, принадлежала м-ру Тернеру; ни у кого другого не было такой огромной лысины. Затѣмъ проѣхала мимо м-ссъ Ольтхэмъ и м-ссъ Эмсъ послала ей рукой воздушный поцѣлуй, спрашивая себя, отчего она такая угловатая? — навѣрное, отъ любопытства. А м-ссъ Ольтхэмъ, отвѣчая ей тѣмъ же, подумала, что незачѣмъ такъ пыжиться, когда росту въ тебѣ всего пять футовъ два вершка, такъ что обѣ дамы не остались въ долгу другъ передъ другомъ. Наконецъ, передъ тѣмъ, какъ войти къ себѣ въ домъ, она увидала на дорогѣ, идущимъ, какъ всегда, очень быстро, человѣка, котораго она уважала и даже почитала больше, чѣмъ кого бы то ни было въ Райзборо. Ему бы она съ удовольствіемъ сдѣлала ручкой, но съ пасторомъ этого не полагается, и преподобный Томасъ Петтитъ, разумѣется, счелъ бы такое поведеніе очень страннымъ. М-ссъ Эмсъ обожала его и за то, что онъ сынъ лорда, и за то, что онъ проповѣдуетъ, «какъ апостолъ»… Она вздохнула и все же слегка помахала ему ручкой передъ тѣмъ, какъ отворить калитку.
Маленькій обѣдъ, такъ сильно волновавшій Райзборо втеченіе послѣднихъ трехъ недѣль, нимало не волновалъ м-ссъ Эмсъ. Все, что дѣлалось въ ея домѣ, было правильно, и она никогда не спрашивала себя, какъ другія: удастся ли ея обѣдъ? — разъ она, м-ссъ Эмсъ, даетъ его, онъ долженъ быть удачнымъ. Обыкновенно обѣды эти назначались въ ¾ восьмого, а въ половинѣ одиннадцатаго докладывали, что за кѣмъ-нибудь пріѣхалъ экипажъ, причемъ м-ссъ Эмсъ говорила: «Надѣюсь, никто еще не собирается уходить?», и всѣ уходили безъ двадцати минутъ одиннадцать. Если кто-либо изъ приглашенныхъ разсчитывалъ поиграть въ карты или покурить въ гостиной, онъ обманывался въ своихъ ожиданіяхъ: такія развлеченія здѣсь были не въ ходу. Мужчинамъ разрѣшалось послѣ вина, за кофе, выкурить въ столовой по одной папироскѣ; затѣмъ они присоединялись къ дамамъ и развлекались пріятною бесѣдой. М-ссъ Эмсъ всегда сидѣла въ креслѣ у окна и, каждый разъ, какъ било десять, она мѣняла своихъ собесѣдниковъ. Это она продѣлывала очень ловко. Подъ какимъ-нибудь естественнымъ предлогомъ она вставала; одновременно съ нею вставали еще двое-трое, что было также вполнѣ естественно. Происходило невольное перебѣганіе съ мѣста на мѣсто, какъ когда играютъ въ почту. М-ссъ Эмсъ усаживалась на мѣсто вставшей дамы, съ кавалеромъ которой ей хотѣлось говорить, и начинала: «Ахъ, скажите мнѣ, пожалуйста — меня такъ это интересуетъ»… — послѣ чего кавалеръ снова усаживался. Изгнанная дама бродила безутѣшно, пока не наталкивалась на одного изъ мужчинъ, также потерявшихъ свое мѣсто. И тогда они усаживались рядомъ. Это было очень просто, но никто въ Райзборо не умѣлъ сдѣлать этого такъ, какъ м-ссъ Эмсъ. М-ссъ Ольтхэмъ часто пробовала, но почему-то у нея всѣ на минуту вставшіе тотчасъ снова усаживались на свои мѣста. И м-ссъ Эмсъ, хотя и не завистница (вѣдь она была царицей въ Райзборо и ей некому было завидовать), когда ей случалось обѣдать въ другихъ домахъ и хозяйка дома пыталась при ней продѣлать тотъ же трюкъ, всегда успѣвала разстроить ей всю комбинацію, притворившись всецѣло поглощенной разговоромъ съ своимъ сосѣдомъ. Но вѣдь она была въ своемъ правѣ — этотъ маневръ былъ ея изобрѣтеніемъ.
Вернувшись домой, она прошла прямо въ столовую, гдѣ столъ былъ уже накрытъ на восемь персонъ, и изъ лѣваго верхняго ящика своего письменнаго стола вынула три не большихъ карточки, на которыхъ было напечатано:
Эти карточки вручались приглашеннымъ мужчинамъ еще въ передней, свернутыми въ трубочку, причемъ имя гостя было написано на оборотной сторонѣ, а фамилія дамы на второй строкѣ. Такимъ образомъ, все налаживалось заранѣе, не прибѣгая къ сепаратнымъ сообщеніямъ наскоро въ гостиной. Это было не такъ оригинально, какъ вышеупомянутый салонный трюкъ, но и до этого, кромѣ нея, въ Райзборо никто не додумался. Затѣмъ изъ того же ящика она достала… но объ этомъ надо писать съ новой строки.
То были печатныя меню обѣда. Ихъ было всего двѣнадцать пакетиковъ и въ каждомъ пакетикѣ особое меню. Эти печатные меню она нашла случайно въ одномъ военномъ магазинѣ въ Лондонѣ, выбрала дюжину пакетовъ по пятидесяти карточекъ въ каждомъ и никому объ этомъ не сказала. Горничнымъ ея было приказано снимать и прятать ихъ, какъ только подадутъ пирожное, такъ что ни одинъ любитель-коллекціонеръ, буде таковой оказался бы въ Райзборо, не могъ присвоить ихъ себѣ и такимъ образомъ найти ключъ къ загадкѣ. Ибо тогда кто-нибудь изъ гостей могъ бы замѣтить, что онъ въ третій или даже четвертый разъ ѣстъ одинъ и тотъ же обѣдъ, которымъ его уже угощали шесть мѣсяцевъ тому назадъ. А такъ, если карточки оказывались безусловно чистыми, ихъ можно было снова утилизировать. Изъ двѣнадцати обѣдовъ одинъ былъ роскошный, девять недурныхъ, на которые можно позвать кого угодно и два довольно скудныхъ. Должно быть, на одинъ изъ нихъ и попала м-ссъ Ольтхэмъ. Но все же печатныя меню были шикарны, и наивные обыватели Райзборо были убѣждены, что м-ссъ Эмсъ каждый разъ наново заказываетъ ихъ въ типографіи. М-ссъ Ольтхэмъ однажды даже напрямикъ спросила ее: не слишкомъ ли дорого это стоитъ? Но м-ссъ Эмсъ только повернула браслетъ на своей рукѣ и отвѣтила: «я къ нимъ привыкла».
Четыре такихъ карточки обѣденнаго меню изъ «недурныхъ» она поставила на столъ, по двѣ съ каждой стороны. Разумѣется, сама она въ этомъ не нуждалась, и мужъ ея порою спрашивалъ: — А чѣмъ же ты сегодня угостишь насъ, Эми? Въ такихъ случаяхъ, кто-нибудь изъ сосѣдей передавалъ ему карточку. Но у майора была хорошая память и уже по супу онъ зналъ заранѣе, что будетъ дальше. Иной разъ онъ критиковалъ, весело спрашивая, напримѣръ (обыкновенно, это бывало зимой и осенью): «Какъ? Опять куропатки, Эми? Perdrix repetita, генералъ, если вы еще не забыли по латыни». На что Эми съ другого конца стола отвѣчала: «Какъ же быть, Линдхерстъ, надо же намъ съѣсть дичь, которую присылаютъ намъ наши добрые друзья». Хотя м-ссъ Ольтхэмъ увѣряла, что эти куропатки ей присылаютъ всего только изъ мясной — благо осенью дичь не дорога.
Разложивъ карточки, м-ссъ Эмсъ шутливо замѣтила старшей горничной:
— Я вѣдь вамъ говорила, Паркеръ, чтобъ вы надѣвали перчатки, когда раскладываете серебро. Я не сыщикъ и не намѣрена выслѣживать васъ по отпечаткамъ вашихъ пальцевъ.
Паркеръ скромно хихикнула. М-ссъ Эмсъ была довольно требовательная госпожа, но почему-то слуги обожали ее и жили у нея годами. Она платила имъ не особенно большое жалованье и спрашивала строго, но за то обращалась съ ними, какъ съ людьми, а не какъ съ машинами — можетъ быть, только, потому, что они по положенію были такъ много ниже ея, а, можетъ быть, и потому, что въ ней была врожденная доброта, которая свертывалась, какъ зонтикъ, когда ей приходилось имѣть дѣло съ такими нелѣпыми и надоѣдливыми существами, какъ м-ссъ Ольтхэмъ. Эта послѣдняя пыталась было переманить къ себѣ Паркеръ на значительно большее жалованье и меньшую работу, но примѣрная горничная устояла противъ искушенія и разсказала объ этомъ своей госпожѣ — что только подтвердило мнѣніе м-ссъ Эмсъ объ искусительницѣ.
Цвѣтовъ на столѣ пока не было, но это уже не входило въ область вѣдѣнія м-ссъ Эмсъ. Когда у нихъ бывали гости, украшеніе стола цвѣтами и вино ея супругъ бралъ на себя; въ такихъ случаяхъ онъ возвращался домой на полчаса раньше, срывалъ въ саду тѣ изъ своихъ сокровищъ, которые ужь начинали вянуть, и самолично отправлялся въ погребъ за виномъ. Домашніе расходы мужъ и жена дѣлили пополамъ: майоръ оплачивалъ квартиру, вино, содержаніе сада и стоимость ихъ ежегоднаго лѣтняго отдыха; м-ссъ Эмсъ платила за уголь, электричество, жалованье прислугѣ и по счетамъ за провизію. Порой изъ-за этого на супружескомъ горизонтѣ возникали облачка (не больше маленькой ладони м-ссъ Эмсъ). Порой — не часто — м-ссъ Эмсъ позволяла себѣ замѣтить, что можно было бы и гасить электричество, выходя изъ комнаты, или майоръ, садясь за столъ, посылалъ горничную наверхъ за пальто, намекая тѣмъ, что у нихъ слишкомъ загоняютъ экономію на счетъ топлива. Но при постороннихъ этого никогда не бывало; при постороннихъ майоръ только восхищался искусствомъ ихъ кухарки и увѣрялъ, что онъ нигдѣ не ѣстъ такъ вкусно, какъ дома, а м-ссъ Эмсъ признавалась м-ссъ Фортескью: «Мой мужъ такъ доволенъ всегда, когда у насъ обѣдаетъ генералъ — потому что онъ знаетъ толкъ въ винѣ».
Помимо этого, оба они дѣлили пополамъ расходы на содержаніе очаровательнаго юноши, который былъ единственнымъ отпрыскомъ ихъ брака и неудачно былъ названъ Гарри, такъ какъ это имя совсѣмъ не шло къ нему. У него были длинные, прямые волосы, выпученные глаза и наклонность писать стихи. Онъ учился въ Кембриджѣ, но въ данный моментъ былъ дома, на вакаціяхъ и не далѣе, какъ сегодня, на пикникѣ, взволновалъ свою мамашу, мечтательно повѣдавъ ей: «Мама, м-ссъ Ивэнсъ удивительная женщина; Прелестнѣе ея я не видалъ». А отцу было непріятно, что онъ носится съ какой-то самой обыкновенной розой и увѣряетъ, будто ему не нужно ни ѣсть, ни пить, а только упиваться ея запахомъ. При этомъ Гарри увлекался вегетаріанствомъ и утверждалъ, что кусокъ чернаго хлѣба, тарелка вареныхъ бобовъ и ломтикъ сыра содержатъ въ себѣ гораздо больше питательныхъ веществъ, чѣмъ хорошая порція бараньихъ котлетъ. Однако это не мѣшало ему черпать вдохновеніе въ такъ называемомъ «желтомъ винѣ» и принадлежать къ тайному кружку въ Кембриджѣ, именующему себя «клубомъ Омара Ханама» и устраивавшему свои засѣданія при закрытыхъ дверяхъ, — не страха ради іудейска, но чтобъ не дразнить филистеровъ. На этихъ скромныхъ оргіяхъ фигурировалъ всегда большой салатникъ, наполненный желтымъ виномъ, посыпаннымъ сверху розовыми лепестками, и каждый омаритъ впродолженіе вечера обязанъ былъ сочинить и прочесть друзьямъ небольшое стихотвореніе. Члены клуба считали дѣломъ чести для себя быть влюбленными въ какую-нибудь даму, обыкновенно даже не подозрѣвавшую этого, и описывать свои пароксизмы страсти съ байроновскимъ цинизмомъ. Въ данный моментъ Гарри казалось, что скоро источникомъ томленія и отчаянія для него станетъ м-ссъ Ивэнсъ. Это должно было произвести фуроръ на ближайшемъ засѣданіи клуба: пока еще никто изъ членовъ его не осмѣливался влюбиться въ замужнюю женщину. Но вѣдь въ исторіи человѣческихъ страстей такія чудеса бывали — почему же одно изъ нихъ не могло случиться съ омаритомъ?
Вина на обѣдахъ м-ссъ Эмсъ обыкновенно соотвѣтствовали остальному. На двухъ «скудныхъ», напримѣръ, обѣдахъ, къ супу подавалась марсала; къ остальному жиденькій кларетъ, а за дессертомъ всего только по рюмочкѣ портвейну. На «недурныхъ» обѣдахъ (на которые можно было пригласить кого угодно) марсала замѣнялась хересомъ, кларетъ шампанскимъ, а къ кофе подавались ликеры; за «роскошнымъ» же обѣдомъ ликеры подавались уже вмѣстѣ съ мороженымъ, а къ рыбѣ — рейнское. На этотъ разъ обѣдъ былъ съ хересомъ и, когда м-ссъ Эмсъ, наладивъ все, впервые могла оглядѣться, она съ неудовольствіемъ замѣтила, что Гарри, вмѣсто того, чтобъ занимать свою даму, Эльзи Ивэнсъ, которую онъ велъ къ столу, посвящаетъ все свое вниманіе ея матери, сидящей между нимъ и его отцомъ, а Эльзи сидитъ покинутая и молчитъ, такъ какъ другой ея сосѣдъ, генералъ Фортескью, какъ водится, бесѣдуетъ съ хозяйкой. Разумѣется, это нелѣпо называть м-ссъ Ивэнсъ «удивительной»: ничего въ ней удивительнаго нѣтъ. Она хорошенькая, съ желтыми волосами (восторженный поклонникъ могъ бы назвать ихъ золотыми) съ мелкими правильными чертами лица и неуловимымъ аристократизмомъ въ осанкѣ и движеніяхъ, присущимъ всѣмъ (м-ссъ Эмсъ даже выпрямилась при этой мысли), въ чьихъ жилахъ течетъ благородная кровь Уэстборновъ. И фигура у нея красивая, высокая и тонкая — тоже черта Уэстборновъ (къ сожалѣнію, присущая не всѣмъ представителямъ этого рода; м-ссъ Эмсъ, напримѣръ, маленькая и толстенькая, и Гарри пошелъ въ нее).
М-ссъ Ивэнсъ была необычайно моложава и трудно было повѣрить, что восемнадцатилѣтняя Эльзи, на видъ казавшаяся старше, можетъ быть ея дочерью. Она обладала той невозмутимостью характера, благодаря которой годы идутъ, почти не оставляя на лицѣ человѣка слѣдовъ ни радости, ни скорби. Ротъ у нея до сихъ поръ остался нѣжно-алый, какъ у дѣвушки, а глаза, большіе, голубые, смотрѣли по-дѣтски изумленно и застѣнчиво. Судя по внѣшности, можно было подумать, что и душа у нея невинная и нѣжная, какъ у ребенка, и, хотя м-ссъ Эмсъ ничего изумительнаго въ ней не видѣла, все же было достойно удивленія, что женщина могла бросать такіе многозначительные взгляды, не вкладывая въ нихъ никакого значенія. Говорила она немного и никакихъ глубокихъ истинъ не высказывала, но изумительно умѣла слушать, и это было въ ней необычайно привлекательно. Мужчина, говорившій съ нею, тотчасъ же начиналъ чувствовать себя интереснымъ для своей собесѣдницы (что всегда пріятно) и, въ результатѣ, самъ заинтересовывался ею. Назвать ее кокеткой было бы грубо и странно для нея; однакожь, она безъ труда ставила другихъ на интимную ногу съ собой, сама ничего не давая взамѣнъ. И мужчины, и женщины охотно повѣряли ей свои секреты; эти большіе, понимающіе глаза смотрѣли такъ сочувственно, придавали такую нѣжность ея совсѣмъ обыденнымъ отвѣтамъ, вѣрно отражавшимъ ея тусклый и равнодушный умъ. Какъ всѣ красивыя и безстрастныя женщины, она могла, безъ всякаго намѣренія, причинить большое зло и притомъ искренно не чувствовать себя виноватой. Можетъ быть, что-нибудь и могло бы взволновать безмятежность ея дремлющаго темперамента, но до сихъ поръ ничто его не волновало.
М-ссъ Эмсъ не могла допустить такой оброшенности Эльзи: она напомнила Гарри о другой его сосѣдкѣ, бросивъ ему строгое: «Разскажи миссъ Ивэнсъ о Кембриджѣ», и м-ссъ Ивэнсъ направила всѣ свои взгляды и словечки въ сторону майора Эмса. Какъ всѣ мужчины, имѣвшіе удовольствіе говорить съ нею, онъ скоро почувствовалъ себя неотразимымъ.
Разговоръ шелъ о садоводствѣ.
— Да, это всегда было моею страстью, — признавался майоръ. — Даже въ полку меня звали Адамомъ. «Великій древній садовникъ», какъ говоритъ Теннисонъ. Положимъ, великаго во мнѣ ничего нѣтъ.
Губки м-ссъ Ивэнсъ дрогнули легкой усмѣшкой.
— И древняго тоже, майоръ.
Майоръ Эмсъ поставилъ на столъ свой бокалъ съ шампанскимъ и весело, громко разсмѣялся.
— Ну, ну, я еще крѣпокъ и съ заступомъ могу справляться не хуже любого садовника. Я вѣдь все дѣлаю самъ въ своемъ саду — только дня на два въ недѣлю нанимаю батрака. Чудеснѣйшая гимнастика — укатывать, напримѣръ, дернъ или полоть цвѣты. Особенно полоть
Часокъ такой работы —
Долой всѣхъ докторовъ.
Честное слово! Ужь кто самъ полетъ цвѣты въ своемъ саду, у того ишіаса не будетъ, я вамъ ручаюсь.
Снова застѣнчивая легкая усмѣшка тронула губки м-ссъ Ивэнсъ.
— Я скажу мужу, что вы нарочно каждый день по часу полете цвѣты, чтобъ не пускать его на глаза. И еще стихи объ этомъ сочинили.
Майоръ опять расхохотался.
— Ну, ужь это совсѣмъ нехорошо съ вашей стороны — такъ извращать мои слова. Генералъ, я хотѣлъ бы знать ваше мнѣніе объ этомъ шампанскомъ. Выдержанное винцо, 96 года — надо пить его.
Рыбья физіономія генерала склонилась надъ бокаломъ.
— Надо, такъ надо. За мной дѣло не станетъ. Отличное вино. Сухое, какъ быть слѣдуетъ.
Майоръ Эмсъ снова повернулся къ своей сосѣдкѣ:
— Простите, м-ссъ Ивэнсъ, но генералъ Фортескью любитъ знать, что ему подаютъ. Да, это очень нехорошо съ вашей стороны. Я самъ жалѣю, что Эми не позвала сегодня доктора, но — вы знаете, какая Эми. Она забрала себѣ въ голову, что обѣдъ гораздо веселѣе, когда мужья безъ женъ и жены безъ мужей. И увѣряетъ, что въ Лондонѣ теперь всегда такъ дѣлается. Но въ Лондонѣ, навѣрное, не ставятъ на столъ такого душистаго горошка, какой я выростилъ въ своемъ саду. Посмотрите на тотъ, что стоитъ передъ вами. Этотъ сортъ зовется «Чернымъ Михелемъ». Видите, какой крупный. Видали вы когда-нибудь такой горошекъ? Интересно знать, чѣмъ сегодня угоститъ насъ Эми. Если не ошибаюсь, бараниной. А затѣмъ, перепела? Это хорошо. Долженъ сознаться, что у Эми отличная кухарка. А что вы скажете о нашемъ Райзборо, теперь, когда вы уже успѣли приглядѣться къ нему? (Докторъ Ивэнсъ поселился здѣсь всего только прошлой зимой). Я увѣренъ, что вы и мужъ вашъ промежъ себя страшно ругаете его. Послѣ Лондона онъ долженъ вамъ казаться совсѣмъ захолустьемъ.
Она бросила ему застѣнчивый, молящій взглядъ, невольно заставившій его почувствовать, что онъ замѣчательно пріятный собесѣдникъ.
— Какой вы злой! Здѣсь все такіе милые, такіе добрые, гостепріимные. Нѣтъ, майоръ Эмсъ, вы лучше мнѣ разскажите о своихъ цвѣтахъ. Такъ вы говорите, этотъ сортъ душистаго горошка зовется «Чернымъ Михелемъ»? Я тоже хочу заняться своимъ садомъ. Вы меня поучите, не правда ли? Почему это у васъ цвѣты всегда такіе красивые — гораздо красивѣй, чѣмъ у всѣхъ? Впрочемъ, что жь я спрашиваю. Конечно, это потому, что вы лучше всѣхъ понимаете это дѣло.
Майоръ Эмсъ находилъ свою собесѣдницу необыкновенно пріятной женщиной. Какъ она заинтересовалась его садомъ — совсѣмъ не то, что его жена, которая къ этому совершенно равнодушна. Она любитъ, чтобъ на столѣ были цвѣты, но сама не сумѣетъ отличить мальву отъ герани.
— Благодарю, благодарю! Вы очень любезны, что такъ хвалите мои цвѣты, но, правда, я много за ними ухаживаю. Изъ года въ годъ, часа четыре въ день, по крайней мѣрѣ, я провожу къ своему саду. Вѣдь это же лучше, чѣмъ сидѣть въ клубѣ и слушать сплетни.
— Ахъ, вы, какъ я. Я ненавижу сплетни, пустую болтовню. Это такъ скучно! Садовничать гораздо интереснѣе.
Онъ опять разсмѣялся. — Я всегда говорю Эми: если наши друзья разсчитываютъ узнать отъ насъ всѣ городскія новости, они разочаруются. Мы съ Эми всегда рады угостить нашихъ друзей вкуснымъ обѣдомъ и пріятнымъ разговоромъ о вещахъ, дѣйствительно, интересныхъ. А что дѣлается въ городѣ — я почти не знаю, и вовсе этимъ не интересуюсь. Или политика — давеча у насъ завтракалъ одинъ изъ этихъ глупыхъ радикаловъ, членъ парламента, и смѣю васъ увѣрить, Эми задала ему нѣсколько такихъ вопросовъ, на которые ему не легко было отвѣтить. Особенно одинъ. А что же — говоритъ она — станется съ парками въ усадьбахъ здѣшнихъ помѣщиковъ, если вы отберете ихъ отъ владѣльцевъ? Напримѣръ, усадьба сэра Джемса. Виллъ, что ли, понастроютъ на садовой лужайкѣ? Такъ кто же будетъ жить въ нихъ, въ этихъ виллахъ? Положимъ, вашему Ллойдъ-Джорджу — это она говоритъ — понадобилась вилла. Ну, хорошо, возьметъ онъ одну виллу. Но вѣдь на лужайкѣ можно выстроить ихъ дюжину. А въ остальныхъ-то кто же будетъ жить? Вотъ какъ она загнала его въ щель. Такъ онъ и не нашелся, что отвѣтить.
— Разскажите мнѣ подробнѣе объ этомъ, — сказала м-ссъ Ивэнсъ. — Конечно, я только женщина, а у женщинъ, предполагается, вѣдь нѣтъ ума, не такъ ли, и въ политикѣ онѣ не способны разбираться. Но неужели, правда, у моего кузена Джемса хотятъ отобрать его имѣніе? Какіе они гадкіе, эти радикалы!
— Не столько гадкіе, какъ глупые, — великодушно заявилъ майоръ. — Ихъ водятъ за носъ, какъ и бѣдныхъ суффражетокъ. Или, напримѣръ, суффражетки! Сфера вліянія женщины — ея домашній очагъ. Женщины — царицы на землѣ я всегда говорилъ это; но зачѣмъ же царицѣ избирательный голосъ? Развѣ Эми пользовалась бы большимъ вліяніемъ въ Райзборо, еслибъ ей дано было право голосованія? Да ничего подобнаго. Такъ какой же смыслъ хлестать по щекамъ полицейскихъ и приковывать себя къ периламъ. Будь моя воля…
Майоръ Эмсъ конфиденціально понизилъ голосъ:
— Эми не вполнѣ со мной согласна, и отрадно поговорить объ этомъ съ здравомыслящей женщиной, вродѣ васъ. Ну, кой толкъ женщинамъ въ политикѣ? Ровно никакого, какъ вы справедливо изволили сказать. Дѣло женщинъ — качать колыбель и править міромъ. Я говорю и всегда говорилъ, что дать имъ право голоса значило бы ослабить ихъ вліяніе. А Эми вотъ не соглашается со мной. Я говорю, что вѣдь все равно я подамъ голосъ, за кого она хочетъ — она вѣдь консерваторъ, и я тоже. Но она говоритъ, что тутъ дѣло въ принципѣ. По ея мнѣнію, это принципъ, а по моему безпринципность. Домашній очагъ — вотъ сфера женщины.
М-ссъ Ивэнсъ тихонько вздохнула.
— Какъ это прекрасно сказано! Я никогда не слыхала, чтобъ объ этомъ говорили такъ краснорѣчиво. Майоръ Эмсъ, почему вы не занимаетесь политикой?
Майоръ почувствовалъ себя польщеннымъ; вдобавокъ, ему казалось, что лесть заслужена, и, слѣдовательно, это была уже не лесть, а отданіе должнаго. И онъ заговорилъ еще довѣрчивѣе:
— Милая барыня, политика въ наше время стала грязнымъ занятіемъ. Мы можемъ съ большей пользою служить нашему дѣлу, живя спокойною и полной достоинства жизнью, не пуская пыль въ глаза, какъ видите, но живя, какъ подобаетъ джентльмену. Этотъ безмолвный протестъ противъ соціалистическихъ идей современемъ сдѣлаетъ свое дѣло. Ну, что бы я сталъ дѣлать въ Вестминстерѣ? Ей богу, еслибъ меня посадили противъ этихъ радикаловъ, у меня бы все время уходило на то, чтобъ сдерживать себя. Нѣтъ, нѣтъ! позвольте мнѣ растить свои цвѣты и задавать моимъ друзьямъ хорошіе обѣды… Что это, Эми, кажется, хочетъ дать намъ мороженое — навѣрно, земляничное; вотъ почему она меня спрашивала давеча, много ли у меня на грядкахъ земляники. Glacé de fraises — она любитъ, чтобы меню было напечатано по-французски: а по мнѣ, и «земляничнаго мороженаго» было бы достаточно. Не все ли равно, какъ назвать…
Разговоръ сталъ менѣе интереснымъ, и майоръ повернулся къ другой своей сосѣдкѣ, сухопарой м-ссъ Бруксъ. Это была унылая вдова, очень набожная и любительница вышивать. Ея платья всѣ были украшены ея собственноручной вышивкой, и точно также алтарь въ церкви св. Варвары. Она и м-ссъ Эмсъ постоянно соперничали въ украшеніи этого алтаря; м-ссъ Бруксъ жертвовала вышивки; м-ссъ Эмсъ — цвѣты, бѣлыя лиліи, и м-ссъ Бруксъ жаловалась, что м-ссъ Эмсъ изъ экономіи не покупаетъ ландышей, которыхъ надо больше, чѣмъ крупныхъ цвѣтовъ, какъ лиліи, а изъ-за этого цвѣточная пыль сыплется на покрывало алтаря. М-ссъ Бруксъ вообще была не безъ ядовитости.
М-ссъ Ивэнсъ медленно повернулась вправо, къ своему сосѣду Гарри. У нея была красивая шея и, надо полагать, она знала это, — по крайней мѣрѣ, трудно предположить, что она прожила на свѣтѣ тридцать семь лѣтъ, ни разу не замѣтивъ этого. Когда она быстро поворачивала голову, обнаруживалась чуть замѣтная отвислость кожи; но она повернула голову не быстро.
— Ну, теперь давайте разговаривать. Вы все разсказали моей дѣвочкѣ о Кембриджѣ. Разскажите и мнѣ. Какъ вамъ тамъ должно быть весело! Масса молодежи, и ни глупыхъ женщинъ, ни надоѣдливыхъ дѣвчонокъ. Вы много играете въ лаунъ-теннисъ?
Гарри на минуту усумнился, правильно ли онъ опредѣлилъ ее, какъ изумительное существо. Врядъ-ли это была удачная мысль — разговаривать съ членомъ Омаръ Клуба объ играхъ и о преимуществахъ отсутствія женскаго общества.
— Нѣтъ, — отвѣтилъ онъ. — Я не большой любитель игръ. Кружокъ, къ которому я принадлежу, вообще мало ими интересуется.
М-ссъ Ивэнсъ склонила головку, какъ бы прося прощенія за свое невѣжество.
— Не знаю. Я думала, вы любите игры — футболъ, ракеты и все такое. Я увѣрена, что вы могли бы играть великолѣпно, еслибъ только захотѣли. Или, можетъ быть, вы предпочитаете цвѣты, какъ вашъ отецъ? Онъ такъ мило разсказалъ мнѣ о цвѣтахъ. Какъ онъ много знаетъ о нихъ!
Цвѣты все же лучше игръ, и Гарри положилъ свою ложечку, не докончивъ мороженаго.
— Вы замѣчали когда-нибудь, какой удивительный оттѣнокъ принимаетъ роза La France въ сумерки? Всѣ тѣни между лепестками становятся темно голубыми.
— Въ самомъ дѣлѣ? Покажите мнѣ это какъ-нибудь. У васъ есть въ саду такія розы?
— Да, но отецъ мой не слишкомъ ими дорожитъ, потому что онѣ обыкновенныя. По моему, это странно съ его стороны. Вѣдь и солнечный закатъ тоже вещь обыкновенная, повторяющаяся каждый день. Но отъ этого она не менѣе прекрасна.
— Какая красивая мысль! — съ легкимъ вздохомъ сказала м-ссъ Ивэнсъ. — Вы много говорите о такихъ вещахъ въ Кембриджѣ?
М-ссъ Эмсъ уже поднялась, чтобъ увести дамъ въ гостиную, и разговоръ самъ собой прекратился. Но, проходя мимо Гарри, Милли Ивэнсъ, хоть она и была выше его ростомъ, ухитрилась взглянуть на него снизу вверхъ.
— Вы должны разсказать мнѣ обо всемъ этомъ подробнѣе. И показать мнѣ эти чудныя розы, которыя становятся голубыми въ сумерки.
Обѣдъ былъ не поздній; еще не совсѣмъ смерклось, и Гарри, вооружившись смѣлостью, такъ какъ ничего подобнаго у нихъ никогда не дѣлалось, убѣдилъ м-ссъ Ивэнсъ выйти въ садъ и самой убѣдиться въ чудесныхъ хамелеоновскихъ свойствахъ розъ. А затѣмъ осмѣлѣлъ еще больше и, пренебрегши правиломъ, по которому у нихъ въ саду никому не позволялось рвать цвѣты, кромѣ его отца, нарвалъ ей съ полдюжины розъ La France. Но майоръ даже не разсердился, а только сказалъ:
— Мальчишка могъ бы выбрать для васъ что-нибудь получше. Но это ничего, завтра мы поправимъ дѣло.
М-ссъ Ивэнсъ снова взглянула снизу вверхъ на Гарри.
— Ничего не можетъ быть лучше моихъ прелестныхъ розъ. Но все же это страшно мило съ вашей стороны, что вы хотите прислать мнѣ еще цвѣтовъ. Кузина Эми, по смотрите, какія розы далъ мнѣ м-ръ Гарри.
Извозчики подъѣхали, какъ всегда, въ половинѣ одиннадцатаго и одновременно съ ними постучалась въ дверь долговязая почтенныхъ лѣтъ служанка, съ видомъ гренадера; пришедшая за м-ссъ Бруксъ, которую она должна была оберегать на обратномъ пути домой; и, какъ всегда, служанка и извозчики ждали до безъ двадцати минутъ одиннадцать. Но даже и безъ четверти одиннадцать никто не пришелъ и не пріѣхалъ за м-ссъ Ивэнсъ, и, не смотря на ея протесты, майоръ Эмсъ вызвался лично проводить ее и Эльзи до дому. Обыкновенно въ такихъ случаяхъ провожать дамъ отправляли Гарри, ко сегодня, когда это доставило бы ему особенное удовольствіе, онъ былъ лишенъ этой привилегіи. И потому, простившись съ матерью, онъ поспѣшилъ удалиться въ свою комнату, гдѣ написалъ длинное письмо, описывая зарожденіе своей любви и всю очаровательность Милли Ивэнсъ, одному изъ членовъ Омаръ Клуба и сочинилъ коротенькое стихотвореньице въ память этого очаровательнаго вечера.
Кончивъ письмо, передъ тѣмъ, какъ сѣсть за стихи, онъ зажегъ свѣчу и началъ разсматривать въ зеркалѣ свое маленькое, ординарное лицо. Ужасно у него неудобные волосы! — никакъ не причесать ихъ. Если зачесать назадъ, лобъ оказывается очень ужь великъ; свѣсить на лобъ — усиливается сходство съ Китсомъ, но за то и волосы становятся еще больше похожими на водоросли. Отсутствіе бровей также печально, но развѣ нѣтъ огня въ его довольно блѣдныхъ и широко разставленныхъ глазахъ? Гарри казалось, что онъ есть. Носъ, несомнѣнно, немного вздернутый, но развѣ это такъ ужь важно? Нѣсколько длинная верхняя губа пока только слегка опущена юношескими усиками, но въ подбородкѣ, несомнѣнно, сказывается сила. Онъ рѣзко очерченъ и выдается впередъ. Гарри долго тщательно хмурилъ лобъ, силясь выдавить на немъ трагическую складку, что не очень ему удавалось; затѣмъ присѣлъ къ столу, чтобы принести жертву лирической музѣ.
Тѣмъ временемъ майоръ Эмсъ проводилъ гостью до дверей ея дома и вернулся домой. По дорогѣ ему хотѣлось зайти въ клубъ и сыграть партію на бильярдѣ, но онъ устоялъ отъ искушенія. Эми ждала его еще въ гостиной, хотя обыкновенно она укладывалась спать тотчасъ по уходѣ гостей.
— Очень пріятный вечеръ, моя дорогая, и твоя затѣя удалась блестяще. Удивительно привлекательная женщина м-ссъ Ивэнсъ! И прехорошенькая: даже не вѣрится, что у нея взрослая дочь.
— Въ дѣвушкахъ она не считалась хорошенькой.
— Нѣтъ? Въ такомъ случаѣ, значитъ, она замужемъ похорошѣла. Скучная у нея жизнь: мужъ докторъ — въ любой часъ дня и ночи его могутъ вызвать изъ дому…
— Я не сомнѣваюсь, что Милли вовсе не скучаетъ, — сказала м-ссъ Эмсъ. — Покойной ночи, Линхерстъ. Ты скоро ляжешь?
— Не сейчасъ еще. Я посижу немного, выкурю сигару.
Онъ еще долго сидѣлъ у окна, время отъ до времени повторяя вполголоса: «Удивительно привлекательная женщина!» А наверху Гарри изливалъ свою страсть къ той же дамѣ въ стихахъ, силившихся подражать Суинберну.
III.
правитьНа другое утро, въ ожиданіи завтрака, д-ръ Ивэнсъ смотрѣлъ въ окно столовой, позвякивая въ карманѣ пріятной смѣсью ключей и денегъ и насвистывая пѣсенку, смутно напоминавшую слушателю что-то изъ Дебюсси, пока онъ не убѣждался, что на самомъ дѣлѣ это обыкновеннѣйшая уличная пѣсенка, которую играютъ всѣ шарманки, и онъ ошибся только потому, что исполнитель путалъ цѣлые тона съ полутонами. Но эта маленькая огорчительная деталь болѣе, чѣмъ выкупалась добродушной веселостью пѣвца; его жирное лицо съ яркимъ румянцемъ, веселые глаза и весь довольный видъ свидѣтельствовали о томъ, что обладателю ихъ живется хорошо и весело.
И все вокругъ было такое же комфортабельное и веселое, какъ самъ докторъ. Столъ прекрасно сервированъ; соблазнительно шипѣлъ чайникъ изъ накладного серебра, по временамъ приподнимая крышку; рядъ горячихъ блюдъ показывалъ, что въ этомъ домѣ завтракаютъ по-англійски. На стѣнахъ нѣсколько превосходныхъ эстамповъ — копіи съ извѣстныхъ англійскихъ портретистовъ; Чиппендэльскій буфетъ уставленъ дессертными вазочками и блюдами для фруктовъ. Утро было жаркое, но въ большой просторной комнатѣ съ толстыми стѣнами было прохладно, а зимой, наоборотъ, уютно и тепло, благодаря огромному камину и водяному отопленію. Окна столовой выходили на зеленую лужайку; видъ на огородъ былъ скрытъ шпалерою фруктовыхъ деревьевъ; вдали виднѣлись строенія вокзала.
Вильфредъ Ивэнсъ обладалъ чудеснымъ аппетитомъ, а поданныя кушанья пахли соблазнительно, но онъ былъ человѣкъ общительный и никакая гекатомба изъ откормленныхъ быковъ не могла бы удовлетворить его, еслибы ему пришлось ѣсть одному. Прочная привязанность къ своему домашнему очагу, практика, не отнимавшая много времени, и работа въ лабораторіи, помѣщавшейся въ концѣ сада, надъ изученіемъ фагоцитовъ цѣликомъ заполняли его умственные горизонты. Поэтому онъ продолжалъ, не безъ фальши, насвистывать вальсъ изъ «Веселой Вдовы», по временамъ смущенно вспоминая, что сегодня воскресенье и заглядывая въ «Церковный Вѣстникъ».
Жена не заставила себя долго ждать и докторъ привѣтствовалъ ее съ обычною сердечностью.
— Съ добрымъ утромъ, маленькая женщина. Надѣюсь, хорошо спала?
М-ссъ Ивэнсъ дома не такъ щедро расточала свои чары, какъ въ гостяхъ. Сегодня она была даже почти сердита, что, впрочемъ, надо отдать ей справедливость, случалось съ ней не часто.
— Не особенно, — отвѣтила она. — Я долго не могла уснуть! Такая духота!
— Мнѣ очень жалко, крошка.
М-ссъ Ивэнсъ занялась приготовленіемъ чаю; ея длинныя, тонкія руки проворно и безшумно двигались среди всей этой хрупкой и звонкой посуды; мужъ ея продолжалъ насвистывать пѣсенку изъ «Веселой Вдовы».
— Ахъ, Вильфредъ, перестань. И на твоей пьянолѣ это выходитъ довольно-таки скверно, но та, по крайней мѣрѣ, не фальшивитъ.
— Ну ладно, ты права. Молчу, — добродушно отвѣтилъ онъ. — Разскажи мнѣ, какъ ты провела вчерашній вечеръ.
— Дорогой мой, неужели тебѣ недостаточно знакомы здѣшнія увеселенія? Что о нихъ можно разсказать? Я сидѣла между майоромъ Эмсомъ и его сыномъ. Съ отцомъ разговаривала о садоводствѣ, а сынъ занималъ меня умными разговорами, — очевидно, у нихъ въ Кембриджѣ они считаются умными. Что за ужасный юноша этотъ Гарри Эмсъ! Потомъ онъ водилъ меня въ садъ показывать какіе-то необыкновенные оттѣнки въ розахъ. Извозчикъ не пріѣхалъ и майоръ Эмсъ проводилъ меня домой. А ты когда вернулся?
— Около трехъ. Очень трудные роды. Но мы спасемъ и мать, и ребенка.
Милли слегка вздрогнула — умышленно, чтобы выразить сочувствіе мужу. Къ несчастью, онъ не замѣтилъ этого.
— Ну, будешь ты, наконецъ, пить чай?
Онъ взглядывался въ нее, какъ заботливый мужъ и отчасти какъ докторъ.
— На тебя, должно быть, вредно дѣйствуетъ жара. Ты что-то поблѣднѣла; малютка. И что ты плохо спишь — это мнѣ тоже не нравится. Покажите мнѣ человѣка, который спитъ, не просыпаясь, полагающіеся ему семь часовъ въ сутки, и я вамъ покажу человѣка, который доживетъ до девяноста лѣтъ.
— Я бы предпочла спать меньше и умереть раньше. Зато Эльзи такимъ манеромъ доживетъ, навѣрно, до ста лѣтъ Она и такъ лѣнива, Вильфредъ, а ты еще поощряешь ее. Кажется, можно успѣть выспаться и быть готовой къ завтраку въ четверть десятаго.
Докторъ покачалъ головой.
— Нѣтъ, нѣтъ, малютка. Дѣвушка, пока она ростетъ, должна спать столько, сколько ей хочется. Лишать ее сна, пожалуй, вреднѣй, чѣмъ лишать пищи. Пусть себѣ наживаетъ побольше красныхъ тѣлецъ.
Милли встала и подошла къ буфету за фруктами. И вдругъ ей показалось, что все это ужасно глупо и такъ совсѣмъ не стоитъ жить. Вставать каждое утро, завтракать, заказывать обѣдъ, потомъ идти гулять или сидѣть въ саду и, выполнивъ всѣ эти ежедневныя мелкія повинности, ложиться спать, чтобы во снѣ набраться силъ продѣлать завтра то же самое. Но земляника, влажная, холодная, выглядѣла аппетитно, и, стоя у буфета, она съѣла нѣсколько ягодокъ. Надъ буфетомъ висѣло овальное зеркало, старинное и дорогое, которое мужъ ея случайно купилъ на аукціонѣ и съ торжествомъ принесъ домой. И это зеркало ничего пріятнаго ей не сказало. Отраженіе молодого лица, увѣнчаннаго короною пышныхъ золотистыхъ волосъ, на темномъ фонѣ дубовыхъ панелей говорило лишь о томъ, что столько лѣтъ она ничего не сумѣла сдѣлать съ своей красотой, а красоты скоро ужь и не будетъ; вотъ и сегодня она какъ будто потускнѣла. Скоро всѣ и забудутъ, была она когда-нибудь красива, или нѣтъ; уже и теперь Эльзи, такая большая и солидная, каждому напоминаетъ, что мать ея близка къ роковой грани. И, какъ это ни странно, эти вопросы и сомнѣнія, хоть и эгоистическіе и элементарные, все же были больше похожи на «мысли», чѣмъ обычныя поверхностныя впечатлѣнія, которыя давала жизнь ея душѣ. Вдобавокъ, они были непріятны, а вообще съ ней ничего непріятнаго не случалось. Обыкновенно ей бывало или занятно, или скучно, но задумываться она не привыкла ни надъ чѣмъ. А теперь ей вдругъ показалось, что надъ нею нависла грозная тѣнь, настойчиво требующая ея вниманія,
Райзборо замѣчателенъ обиліемъ церквей и, такъ какъ день былъ воскресный, въ воздухѣ гудѣлъ колокольный звонъ. Обыкновенно Милли Ивэнсъ по воскресеньямъ такъ же регулярно ходила въ церковь, какъ заказывала горячій ростбифъ ко второму завтраку, но сегодня ей казалось вполнѣ возможнымъ, что ей можетъ сдѣлаться дурно въ церкви, и она легко дала мужу убѣдить себя остаться дома, а въ церковь пошли только онъ и Эльзи, не знавшая, что такое обморокъ. Но Миллисентъ осталась дома вовсе не изъ боязни обморока, а потому, что ей, въ первый разъ въ жизни, захотѣлось остаться одной съ своими мыслями. Даже, когда она выходила замужъ, ей не пришлось думать: за нее думала ея мать и Миллисентъ знала, что совѣты ея здравы и разумны. Не думала она, и когда ждала единственнаго своего ребенка — въ это время за нее думалъ ея мужъ. И вотъ теперь, когда ей ужь стукнуло тридцать семь, она въ первый разъ задумалась…
По привычкѣ, какъ всякій разъ, когда по нездоровью, она пропускала церковную службу, м-ссъ Ивэнсъ усѣлась въ саду подъ большимъ тутовымъ деревомъ, положивъ возлѣ себя Библію и книгу псалмовъ. Но Библія долго лежала нераскрытой, а, когда м-ссъ Ивэнсъ наудачу раскрыла ее, она прочла только одинъ стихъ изъ Экклезіаста: «И умретъ желаніе… ибо отходитъ человѣкъ въ вѣчный домъ свой»…
Этого было достаточно, такъ какъ это была квинтъ-эссенція того, что тревожило ее все это утро, такъ смутно, что она поняла причину, только когда прочла это чернымъ по бѣлому. Ну, разумѣется, это всегда такъ бываетъ: постепенно человѣкъ перестаетъ интересоваться чѣмъ бы то ни было, а затѣмъ умираетъ. Но съ ней это не совсѣмъ такъ; у нея желанія не исчезли, — просто у нея никогда не было никакихъ желаній. Она спала и бодрствовала, ѣла, пила, гуляла, имѣла ребенка, но все это было для нея. приблизительно равноцѣнно. Одинъ разъ ей выдернули зубъ, безъ наркоза; это было ощущеніе, нѣсколько болѣе острое, чѣмъ прочія. Но и оно скоро прошло: и тогда ей было, въ сущности, все равно.
Но, хотя все это мало интересовало ее, ей надоѣло повторять одно и то же. Казалось естественнымъ, что одно привычное занятіе смѣнялось другимъ, что изъ дней незамѣтно слагались недѣли, а изъ недѣль мѣсяцы. Когда же изъ мѣсяцевъ слагался годъ, Милли замѣчала это, потому что наступалъ день ея рожденія, и мужъ, даря ей какую-нибудь вещицу въ сафьяновомъ футлярѣ, говорилъ ей, что она все такъ же молода, какъ когда они впервые встрѣтились. И это была почти правда. Теперь у нея этихъ сафьяновыхъ футляровъ съ брошками и серьгами набралось уже много: круглые, квадратные, овальные, и, когда она себѣ представила ихъ всѣ, она почувствовала, какъ много лѣтъ ушло безслѣдно, отмѣченныхъ только предподнесеніемъ ей сафьяновыхъ футляровъ.
Благодаря врожденному отсутствію впечатлительности и прекрасному здоровью, она до сихъ поръ смотрѣла очень молодой и, конечно, не чувствовала себя старой. Но, когда въ знойномъ воздухѣ смолкъ колокольный звонъ и осталось лишь гудѣнье пчелъ на цвѣточныхъ клумбахъ, ей вдругъ стало ясно, что, какъ бы она ни выглядѣла, какъ бы ни чувствовала себя, все же скоро она будетъ уже по ту сторону черты, которая для женщинъ кладетъ предѣлъ ихъ чисто женской жизни. И ей стало жутко до дрожи и страшно, — пожалуй, даже страшнѣе, чѣмъ тогда, когда у нея вырывали зубъ безъ наркоза. Всю жизнь у нея не было никакихъ переживаній, а скоро она и вовсе станетъ неспособна къ нимъ — вѣдь для того, чтобы переживать что-нибудь, надо, чтобъ кто-либо или что-либо волновало васъ. Но кто же? Ея мужъ давно вошелъ для нея въ мертвый обиходъ жизни, точно такъ же, какъ завтракъ или переодѣваніе къ обѣду. Никогда онъ не умѣлъ вывести ее изъ ея пассивнаго спокойствія, никогда она не жаждала его, какъ человѣкъ въ зной жаждетъ воды. Къ природѣ она была равнодушна; благотворительности терпѣть не могла, такъ какъ въ домахъ бѣдняковъ скверно пахло и ей хотѣлось только поскорѣй уйти. Ей трудно было рѣшить, гдѣ искать выхода для того, хоть и слабаго, и смутнаго, проблеска жизни, который такъ поздно вдругъ проснулся въ ней. Но душа ея, хоть еще и дремотная, несомнѣнно, проснулась и хотѣла пожить еще немного, передъ тѣмъ, какъ замереть совсѣмъ.
Ея мысли вернулись къ вчерашнему вечеру. Конечно, она сказала мужу правду — ничего особеннаго въ немъ не было. Она держала себя, какъ всегда, съ обычнымъ результатомъ. Она привыкла дарить своими улыбками, безпомощными взглядами и льстивыми рѣчами тѣхъ, кого садили возлѣ нея за обѣдомъ, такъ какъ ей самой пріятно было говорить людямъ пріятное, и притомъ же это былъ лучшій способъ безъ труда заставить своего сосѣда быть пріятнымъ, насколько это въ его власти. Она легко привлекала мужчинъ, такъ сказать, очаровывала ихъ, не придавая значенія тѣмъ чувствамъ, которыя она въ нихъ возбуждала, и не заглядывая дальше сегодняшняго дня. Но въ этотъ разъ было какъ-то иначе. Не то, чтобы она сознательно рѣшила заинтересоваться кѣмъ-нибудь, влюбиться, чтобы оживить и скрасить свою жизнь — утверждать это было бы слишкомъ смѣло, — но она думала о томъ впечатлѣніи, которое она производила на другихъ и ей хотѣлось испытать самой, что они чувствуютъ. Несомнѣнно, майору Эмсу было пріятно проводить ее домой; несомнѣнно, Гарри переживалъ извѣстный романтическій подъемъ, когда рвалъ для нея цвѣты и показывалъ ей въ сумерки оттѣнки розъ, — блѣдно-голубые, какъ ея глаза. Да, такъ онъ сказалъ. Розы, дѣйствительно, были красивыя: она надѣялась, что кто-нибудь позаботился поставить ихъ въ воду.
Уже и теперь она заинтересовалась своими мыслями: въ нихъ было что-то оригинальное, волнующее, и показалось досаднымъ, что изъ дому идетъ къ ней горничная и помѣшаетъ думать. — Какъ глупо, вообще, что они не держатъ мужской прислуги! Но Вильфредъ увѣряетъ, будто хорошія горничныя служатъ лучше и съ ними меньше хлопотъ, и, такъ какъ она всегда соглашалась съ тѣми, кто высказывалъ какое-нибудь опредѣленное сужденіе, она и тутъ уступила. И только называла всегда старшую горничную по фамиліи: Уоткинсъ, въ то время, какъ докторъ звалъ ее: Мэри.
— Майоръ Эмсъ желаютъ васъ видѣть, ма-мъ, прикажете принять?
— Да, попросите его придти сюда.
Уоткинсъ ушла и вернулась съ майоромъ Эмсрмъ, державшимъ въ рукѣ большой букетъ душистаго горошка. Какъ всегда, когда гость подходитъ издали, естественной встрѣчи не вышло. Майоръ слишкомъ поторопился изобразить на лицѣ своемъ улыбку и долженъ былъ согнать ее, такъ какъ м-ссъ Ивэнсъ еще не сочла нужнымъ показать, что она видитъ его. Затѣмъ она начала улыбаться, а онъ (безъ улыбки) разсѣянно смотрѣлъ на верхушку тутоваго дерева, какъ будто разсчитывалъ тамъ найти ее. И смотрѣлъ слишкомъ долго, такъ что одна изъ нижнихъ вѣтокъ сбила у него шляпу съ головы, причемъ онъ сказалъ: «Господи помилуй! Что это?» и уронилъ букетъ. Но это маленькое злоключеніе все же имѣло свою хорошую сторону, такъ какъ послѣ этого гость и хозяйка естественно замѣтили другъ друга. Она выразила надежду, что онъ не ушибся — увѣренъ ли онъ, что эта глупая вѣтка не задѣла его по лицу? Надо будетъ срѣзать ее. Что за прелестные цвѣты! Неужели это ей?
Майоръ Эмсъ поспѣшилъ надѣть шляпу, что-то наскоро продѣлалъ со своими волосами, чего м-ссъ Ивэнсъ не разглядѣла. Дѣло въ томъ, что маковка у него была совершенно лысая, и прядь волосъ — нарочно отрощенная длинная прядь, — покрывавшая ее, была зачесана сбоку отъ уха. Непочтительная вѣтка, сбивъ шляпу съ головы майора, сбросила эту прядь чуть не на плечо и майору по необходимости пришлось нахлобучить на себя шляпу, какъ дѣти накрываютъ сѣткой бабочку.
Его настроеніе въ это воскресное утро заслуживаетъ краткаго анализа. На его горизонтѣ заблистали какія-то зарницы, какъ бы отдаленный отблескъ юности. Онъ говорилъ себѣ, что мужчина въ сорокъ семь лѣтъ еще молодъ и, если очаровательная женщина выказываетъ ему явное вниманіе, нелѣпо не откликнуться на это. Онъ былъ не фатъ, не ловеласъ, а просто самый обыкновенный человѣкъ, обезпеченный и здоровый, женатый на женщинѣ много старше себя, живущій въ городкѣ, гдѣ впечатлѣній было такъ мало, что даже вотъ этотъ утренній визитъ съ поднесеніемъ цвѣтовъ являлъ собою приключеніе, о которомъ онъ не сказалъ своей женѣ. Онъ видѣлъ, какъ она ушла въ церковь, и поспѣшилъ нарвать горошка и уйти, оставивъ Гарри мечтательно бродить по дорожкамъ огорода. Срывая горошекъ, майоръ Эмсъ выбиралъ почти что самые рѣдкіе сорта — ибо сорвать рѣдчайшіе, предназначенные на сѣмена, было бы уже нелѣпымъ донкихотствомъ, — но изъ второсортныхъ онъ все-таки взялъ лучшіе. Вчера вечеромъ онъ намекнулъ м-ссъ Ивэнсъ, что онъ не любитъ ходить въ церковь, и все утро спрашивалъ себя, застанетъ ли онъ дома Милли, ждетъ ли она или, по крайней мѣрѣ, считаетъ ли возможнымъ, что онъ нанесетъ ей утренній визитъ. Въ дѣйствительности, она вовсе не ждала этого и пропустила мимо ушей его намекъ, такъ какъ ей было безразлично, пойдетъ онъ въ церковь или нѣтъ; но когда, позвонивъ у дверей, майоръ узналъ, что она дома, со стороны мужчины, нѣсколько тщеславнаго и романтически настроеннаго, было довольно естественно связать этотъ фактъ съ намекомъ, сдѣланнымъ имъ вчера,
Наскоро нахлобучивъ шляпу, онъ началъ извиняться.
— Это я самъ такой неловкій — не браните дерево. Да, я принесъ вамъ цвѣточковъ и, хотя они недостойны васъ, все же это не худшіе цвѣты, какіе я видалъ — нѣтъ, нѣтъ, не худшіе. Вотъ этотъ, напримѣръ, сортъ — Екатерина Великая — онъ, — во всякомъ случаѣ, его вы найдете не въ каждомъ саду.
М-ссъ Ивэнсъ шире раскрыла свои голубые глаза.
— Нѣтъ, правда, это вы мнѣ принесли, майоръ Эмсъ? Какой вы милый! Какіе чудные цвѣты! Ихъ надо сейчасъ же поставить въ воду. Уоткинсъ, принесите мнѣ большую вазу. Я сама разберу ихъ.
— Счастливые цвѣты! — вздохнулъ майоръ.
— Это я счастливая, — улыбнулась она. — Я полѣнилась, не пошла въ церковь и награждена за это пріятнымъ гостемъ и прелестными цвѣтами. А какой чудный вечеръ мы провели вчера! Я глазамъ своимъ не вѣрила, когда пришла домой и взглянула на часы. Половина двѣнадцатаго. Такъ засидѣться!
Майоръ Эмсъ громко разсмѣялся.
— Вы шутите, м-ссъ Ивэнсъ. Вышучиваете нашъ тихій, маленькій провинціальный городокъ. Пари держу, что въ Лондонъ вы въ это время только выѣзжали на балы.
— Да, когда я была молода, я выѣзжала много. Вильфредъ самъ требовалъ, чтобъ я развлекалась, а наши добрые знакомые были такъ добры, что охотно приглашали меня. Помню, разъ мнѣ въ одинъ вечеръ пришлось побывать на двухъ обѣдахъ, на раутѣ и на балу. Но, вѣдь, это же естественно — веселиться, когда молодъ.
Майору Эмсу было очень жарко и онъ чуть было не снялъ шляпы, но во время удержался.
— Честное слово, м-ссъ Ивэнсъ, вы заставляете меня чувствовать себя столѣтнимъ старикомъ, когда вы говорите такъ, какъ будто ваша юность и успѣхи уже миновали. Да знаете ли вы, что вчера, на вашемъ праздникѣ, одинъ знакомый увѣрялъ меня, что миссъ Эльзи не ваша дочь, а дочь вашего мужа отъ перваго брака? И вѣрить не хотѣлъ мнѣ, когда я сказалъ, что она — ваша дочь. Бѣдный Сандерсъ! Мы даже пари держали — по его настоянію — и онъ мнѣ проигралъ десять шиллинговъ.
М-ссъ Ивэнсъ потупила глазки и нѣжно улыбнулась.
— Милая Эльзи! Она — такое доброе дитя. Она все хозяйство взяла на себя и я избавлена отъ всякихъ хлопотъ. Она всегда знаетъ, сколько что стоитъ и какъ сохранить мороженое, чтобы подать его на слѣдующій день, и все такое. Я никогда не была хорошей хозяйкой. Вильфредъ всегда, бывало, говорилъ мнѣ: «Выѣзжай и развлекайся, моя дорогая, а я буду платить по счетамъ». Разумѣется, это потому, что онъ такой добрый, но иногда я думаю, что, можетъ быть, добрѣе было бы съ его стороны заставить меня больше думать и хлопотать самой. Теперь все на рукахъ Эльзи, а, когда моя дѣвочка выйдетъ замужъ, опять вѣдь будетъ моя очередь. Скажите, майоръ Эмсъ, отчего у васъ все такъ красиво? Кто у васъ хозяйничаетъ — вы или кузина Эми? Мнѣ кажется — вы не разсердитесь? — мнѣ кажется, что это вы. Когда мужчина правитъ домомъ, это всегда чувствуется — какъ-то больше во всемъ увѣренности: все предвидѣно и предусмотрѣно. Напримѣръ, печатныя меню — это такъ шикарно, такъ comme il faut.
Уоткинсъ принесла большое блюдо, вѣрнѣе, миску съ рѣшеткой наверху, и м-ссъ Ивэнсъ принялась за поистинѣ геркулесовскую работу — подрѣзывать каждый цвѣтокъ отдѣльно и отдѣльно вставлять его въ отверстіе.
— Вѣрно я угадала? — спросила она, поднимая голову.
Нельзя сказать, чтобъ майоръ Эмсъ былъ неправдивый человѣкъ, но иногда приходится кривить душой.
— Ну, почему же непремѣнно я? У насъ въ военномъ собраніи это было принято — почему не дѣлать того же и дома? Это вѣдь лучше, чѣмъ писанныя отъ руки меню, которыя надо каждый разъ писать заново; при томъ же Эми не очень сильна во французскомъ языкѣ и ей не хочется надоѣдать мнѣ вѣчными вопросами: надо или не надо поставить accent grave, и одно здѣсь s или два?
М-ссъ Ивэнсъ заапплодировала розовыми кончиками пальцевъ.
— Я знала, что это вы..
Отступать было уже поздно; перечить хорошенькой женщинѣ непріятно; майоръ предпочелъ укрѣпить свою позицію.
— Пожалуй, это маленькое мотовство. По крайней мѣрѣ, Эми такъ находитъ, и я избѣгаю разговаривать съ ней на эту тему. Милая Эми! Въ концѣ концовъ, было бы скучно жить, еслибъ всѣ люди всегда были согласны между собой.
Она слегка вздохнула, покачала головой и улыбнулась цвѣтамъ.
— Я тоже часто это думаю. По крайней мѣрѣ, теперь, когда вы это сказали, мнѣ кажется, что я часто объ этомъ думала. Это такая правда. Милый Вильфредъ такъ ангельски добръ ко мнѣ; что я ни сдѣлаю — все хорошо. Но иной разъ задаешь себѣ вопросъ: отчего это люди, казалось бы, самые близкіе, лучше всѣхъ тебя знающіе, такъ мало понимаютъ тебя? Это все равно, какъ когда заучишь что-нибудь наизусть — часто перестаешь понимать смыслъ заученнаго.
Надо сказать, что м-ссъ Ивэнсъ ничего опредѣленнаго подъ этимъ не подразумѣвала: жизнь ея была совсѣмъ не такова, какъ можно было бы подумать, судя по ея словамъ: ее огорчало, въ сущности, только одно, что у нея такъ мало развлеченій и что ей скоро стукнетъ сорокъ. Но, разумѣется, ей хотѣлось, чтобъ майоръ Эмсъ придалъ ея словамъ именно то значеніе, какое они, казалось, подразумѣвали, и счелъ ее непонятою женщиной. Въ то же время ей хотѣлось, чтобы онъ видѣлъ, что она отнюдь не жалуется на своего милаго, недогадливаго Вильфреда. Еслибъ майоръ понялъ ее такъ, что она жалуется, это подорвало бы привлекательность того образа, въ которомъ ей желательно было предстать ему. Почему ей этого хотѣлось, понять не трудно. Ей хотѣлось быть интересной, а отъ природы она была глупа. И, вдобавокъ близость къ тридцати восьми годамъ навѣвала на нее легкую грусть.
Майоръ Эмсъ понялъ все именно такъ, какъ надо, увидѣлъ то, что ему слѣдовало увидать, и ничего другого. И мгновенно сдѣлалъ изумительное открытіе, что эта очаровательная женщина не очень счастлива, такъ какъ въ семьѣ ея не понимаютъ. И возгордился, что сумѣлъ отгадать это, такъ какъ словами она этого не сказала. Сегодня она показалась ему еще очаровательнѣе, еще моложе и свѣжѣе, и, значитъ, есть же въ немъ что-то располагающее, если она такъ откровенна съ нимъ.
— Мнѣ думается, это со всѣми нами иногда бываетъ, милая барыня, — сочувственно откликнулся онъ. — Всякій изъ насъ, кто не совсѣмъ еще состарился — я нарочно говорю: «не совсѣмъ еще», чтобы включить въ эту категорію и себя — чувствуетъ по временамъ, что жизнь не даетъ ему всего, что можетъ дать, и что окружающіе не вполнѣ понимаютъ его. И именно самые близкіе, какъ вы вѣрно изволили замѣтить. Но что же дѣлать — надо идти прямо впередъ, своей дорогой, исполняя волю высшаго начальства.
Онъ браво выпрямился въ креслѣ по военному и стукнулъ себя кулакомъ по широкой, выпуклой груди. Но тотчасъ спохватился, что это ужь, пожалуй, черезчуръ спартанская непоколебимость, какъ будто у солдатъ нѣтъ сердца.
— А тамъ, — добавилъ онъ — а тамъ, можетъ быть, и встрѣтишь человѣка, который пойметъ тебя.
Въ критическомъ наблюдателѣ, циникѣ и — рѣдчайшее изъ всѣхъ — въ человѣкѣ, вполнѣ искреннемъ и прямомъ душой, этотъ разговоръ могъ бы вызвать развѣ только насмѣшку или отвращеніе. Въ этомъ красивомъ садикѣ, въ ясное лѣтнее утро, сидѣли двое, мужчина лѣтъ подъ пятьдесятъ и женщина подъ сорокъ, и всячески лукавили, стараясь сблизиться. Оба были въ возрастѣ, опасномъ для тѣхъ, кто, какъ они, жилъ всегда добродѣтельною и вполнѣ респектабельною жизнью, не имѣя твердыхъ нравственныхъ устоевъ. Майоръ Эмсъ женился рано, двадцати пяти лѣтъ, до женитьбы жилъ, какъ всякій офицеръ, послѣ женитьбы, какъ подобаетъ женатому человѣку: да и теперь онъ не то, что жалѣлъ, зачѣмъ провелъ такъ добродѣтельно всѣ эти годы, не то, чтобъ жаждалъ приключеній — нѣтъ, онъ просто чувствовалъ, что старѣется, и какъ Одиссей, который никогда не путешествовалъ, мечталъ: «А хорошо было бы попутешествовать!» Онъ не былъ влюбленъ въ это прелестное личико и голубые глаза съ длинными рѣсницами, опустившимися надъ его цвѣтами. Но, еслибъ ему пришлось снова рвать для нея горошекъ, онъ выбралъ бы самые лучшіе сорта, не думая о томъ, что они нужны на сѣмена. Онъ не разсчитывалъ на «побѣду»; онъ былъ средній человѣкъ, благонамѣренный, какъ большинство изъ насъ; поэтому и ядовитая усмѣшка циника, и негодованіе прямолинейнаго, искренняго человѣка были бы здѣсь не у мѣста.
М-ссъ Ивэнсъ, пожалуй, болѣе заслуживала ихъ. Она сознательно стремилась выказать себя въ ложномъ свѣтѣ, не говоря лживыхъ словъ — позиція довольно жалкая. Ей хотѣлось увлекать, не увлекаясь самой, хотѣлось заставить его пойти немножко дальше — характерная черта флирта. И, какъ всегда, ей это удавалось.
На послѣднія свои слова майоръ не получилъ отвѣта и счелъ нужнымъ повторить ихъ, съ легкими варьяціями.
— Мы можемъ встрѣтить кого-нибудь, кто понимаетъ насъ — кто смотритъ въ нашу душу, а не только на насъ — и видитъ не только то, чего мы желаемъ, но и чего намъ недостаетъ.
— О да! Именно такъ. Какъ вы тонко оттѣнили это!
Майоръ почувствовалъ, что его поощряютъ, и слегка испугался. Привычка респектабельности давала себя чувствовать, какъ цѣпь на ногѣ. Особенно развитымъ воображеніемъ онъ не обладалъ, но представить себѣ непріятную атмосферу у домашняго очага было нетрудно…
Провидѣніе послало ему на помощь двухъ террьеровъ, за которыми слѣдовала Эльзи, за которой, въ свою очередь, слѣдовалъ д-ръ Ивэнсъ, грузный, большой и веселый. Эльзи больше его устала и, добравшись до тѣни, тотчасъ же усѣлась на траву, предварительно поздоровавшись съ майоромъ — иначе мать непремѣнно сдѣлала бы ей замѣчаніе. Теперь она казалась не такою взрослой, какъ вчера.
— Какіе красивые цвѣты! — удивился д-ръ Ивэнсъ. — Это вы принесли, майоръ Эмсъ? Какъ поживаете? Ну, малютка, какъ дѣла? Ты хорошо сдѣлала, что не пошла въ церковь. Тамъ было страшно жарко.
— И проповѣдь такая длинная.
— Двадцать двѣ минуты, по часамъ. Но все же очень интересная. Вы покушаете съ нами, майоръ? По воскресеньямъ у насъ ленчъ ранній, въ часъ.
Майоръ отлично зналъ, что у нихъ дома къ ленчу гости, такъ какъ надо же съѣсть остатки вчерашняго пира, и думалъ о томъ, что его отсутствіе нарушитъ всю привычную рутину… и не зналъ, остаться ли ему или уйти: Милли Ивэнсъ смотрѣла на него. Въ сущности, эта была такая мелочь — позавтракаетъ онъ здѣсь или дома, — но она знала, что съ этой минуты она начинаетъ борьбу съ его женой.
— Оставайтесь, — сказала она. — Если у кузины Эми гости, почему же и намъ не имѣть гостя.
Майоръ всталъ и поклонился: чуть было не снялъ шляпы, но опять спохватился во-время.
— Повинуюсь, итакъ прикажете остаться?
— Конечно. Вильфредъ, телефонируй м-рсъ Эмсъ, что майоръ завтракаетъ у насъ.
— А les ordres de votre Majesté, — весело откликнулся онъ, забывая, что жена его совѣтуется съ нимъ относительно грамматической правильности своихъ французскихъ писемъ. Но въ его осанкѣ и его чувствахъ было столько французскаго, рыцарскаго, что это съ лихвою выкупало недочеты его грамматики.
IV.
правитьРазумѣется, въ этотъ день м-ссъ Ольтхэмъ, отправляясь въ церковь, вышла изъ дому на полчаса раньше, чѣмъ нужно было, чтобы занести м-ссъ Бруксъ, наканунѣ обѣдавшей у Эмсовъ, книги, взятыя у нея мѣсяца два тому назадъ, и м-ссъ Бруксъ разсказала ей необычайную вещь — какъ Гарри послѣ обѣда увелъ въ садъ м-ссъ Ивэнсъ и нарвалъ ей огромнѣйшій букетъ розъ въ запретномъ цвѣтникѣ своего отца.
— Они оставались въ саду, по крайней мѣрѣ, минутъ двадцать, если не больше, — ужасалась м-ссъ Бруксъ: — ушли сейчасъ же, какъ только въ гостиную пришли мужчины и не успѣли вернуться, какъ за мной пришла моя дѣвушка. Положимъ, мужчины вчера довольно долго засидѣлись за виномъ — ужь гдѣ генералъ Фортескью, тамъ всегда это бываетъ, но все же, если сосчитать, такъ они съ полчаса пробыли въ саду.
М-ссъ Бруксъ съ минуту молча разглядывала свою вышивку — роскошно вышитое золотомъ покрывало для аналоя, гдѣ были крестъ и вѣнецъ, и лучи, и страстоцвѣтъ, и сердце, и голубь, — словомъ, такъ много украшеній, что ужь для цвѣтовъ м-ссъ Эмсъ не будетъ мѣста.
— Очень богато выглядитъ, — похвалила м-ссъ Ольтхэмъ. — Такъ вы говорите: полчаса? Какъ это странно! И вы говорите: онъ поднесъ ей десять розъ?
— Какое: десять — двадцать! Очень много! И, если вы спросите мое мнѣніе объ этой затѣѣ м-ссъ Эмсъ приглашать женъ безъ мужей и мужей безъ женъ, я вамъ скажу, что мнѣ она совсѣмъ не нравится. Еслибъ д-ръ Ивэнсъ былъ тамъ, ужь не гуляли бы они по саду. Я не говорю, конечно, что тутъ что-нибудь дурное. Сохрани Господи! я не изъ тѣхъ людей, которые осуждаютъ чужіе поступки только потому, что сами они бы такъ не поступили. Я только знаю, что когда мой милый покойный мужъ въ первый разъ попросилъ меня пройтись съ нимъ по саду, онъ мнѣ сдѣлалъ предложеніе; и, когда мы во второй разъ съ нимъ пошли гулять, онъ опять сдѣлалъ мнѣ предложеніе и я приняла его. Но я вѣдь тогда ни съ кѣмъ не была помолвлена, ни, тѣмъ болѣе, замужемъ, какъ м-ссъ Ивэнсъ. Впрочемъ, конечно, это не мое дѣло.
— Разумѣется, это не наше дѣло, — съ жадностью подхватила м-ссъ Ольтхэмъ. — Но все же молодые люди, даже и не симпатичные, очень впечатлительны и, по моему, это значитъ поощрять молодаго человѣка, если ходить съ нимъ въ сумерки по саду и принимать отъ него розы. А вѣдь м-ссъ Ивэнсъ ему въ матери годится… Ну, а какъ обѣдъ? Впрочемъ, что-жь я спрашиваю — я вѣдь приглашена туда на ленчъ, значитъ, все сама увижу, что тамъ было.
М-ссъ Бруксъ усмѣхнулась, немного свысока.
— Я никогда не помню, что я ѣла. — И видъ у нея былъ такой, какъ будто то, что она ѣла, не пошло ей на пользу.
Эти свѣдѣнія не слишкомъ взволновали м-ссъ Ольтхэмъ, ибо, хотя всѣ знали, что Гарри увлекающійся юноша и пишетъ любовные стихи, все же въ донъ-жуаны онъ, на ея взглядъ, не то дался. Но у м-ссъ Эмсъ супруговъ ждало нѣчто гораздо болѣе интересное.
Между обѣими дамами давно уже шла распря изъ-за пунктуальности. Года два тому назадъ м-ссъ Эмсъ, будучи приглашена на обѣдъ къ м-ссъ Ольтхэмъ, опоздала минутъ на десять; м-ссъ Ольтхэмъ, въ отместку, когда ее пригласили обѣдать Эмсы, опоздала на цѣлыхъ четверть часа (хотя изъ-за этого ей пришлось просидѣть 10 минутъ въ кэбѣ на углу), и въ слѣдующій разъ, когда звала гостей къ обѣду, всѣмъ назначила восемь часовъ, а Эмсамъ восемь безъ четверти; въ результатѣ чего м-ссъ Эмсъ съ мужемъ пріѣхали первыми, и Райзборо рѣшилъ, что побѣда за м-ссъ Ольтхэмъ. И сегодня тоже Ольтхэмъ умышленно опоздали и уже застали въ гостиной пастора, м-ра Петтита, и его сестру. Гарри, нахохлившись, сидѣлъ въ углу; гостей встрѣтила одна м-ссъ Эмсъ и сейчасъ же заявила:
— Ну, больше ждать намъ, кажется, некого, — послѣ чего они пошли въ столовую и Гарри сѣлъ во главѣ стола, на отцовскомъ мѣстѣ.
Подавали, какъ водится, остатки лососины, немножко потускнѣвшей, но со свѣжимъ салатомъ, заливное и вчерашнее мороженое, превратившееся въ розоватую, липкую жидкость. М-ссъ Эмсъ была очень разговорчива, очень оживлена, и только послѣ заливного, состоявшаго главнымъ образомъ изъ цыплячьихъ ножекъ подъ желтымъ густымъ студнемъ, прикрывшимъ длинные синеватые волосы, которыми эти ножки украшены отъ природы, м-ссъ Ольтхэмъ удалось предложить вопросъ, все время вертѣвшійся у нея на кончикѣ языка.
— А гдѣ же майоръ Эмсъ? Надѣюсь, онъ не боленъ? Вчера, на пикникѣ, мнѣ показалось, что у него не совсѣмъ здоровый видъ.
— О, нѣтъ. Развѣ вамъ показалось, что у него нездоровый видъ? Какая вы добрая, что поинтересовались этимъ. Нѣтъ, Линдхерстъ совсѣмъ здоровъ. М-ръ Петтитъ, еще кусочекъ цыпленка! Послѣ проповѣди вы должны были проголодаться.
М-ръ Петтитъ, умный и чуткій, съ некрасивымъ, но симпатичнымъ лицомъ, улыбнулся, показавъ бѣлые зубы.
— У меня впереди еще другая проповѣдь. И еще занятія съ дѣтьми и чтеніе Библіи. Невольно думается иной разъ, что Господь Богъ, повелѣвая субботѣ быть днемъ отдыха, позабылъ о бѣдныхъ священникахъ.
М-ссъ Эмсъ прикрылась пухлой ручкой и шутливо молвила:
— Какой вы нехорошій! Вѣдь теперь седьмой день сталъ первымъ днемъ недѣли.
Гарри поспѣшилъ выказать свой атеизмъ, заявивъ, что для него всѣ дни равны, но м-ссъ Ольтхэмъ не дала ему распространиться, огорошивъ его вопросомъ:
— Майора Эмса, должно быть, нѣтъ дома, Гарри?
Однако и тутъ отвѣта она не получила. М-ръ Петтитъ сталъ убѣждать Гарри въ слѣдующее воскресенье непремѣнно придти въ церковь съ туго набитымъ кошелькомъ: онъ будетъ дѣлать сборъ въ пользу бѣдныхъ дѣтей, которымъ хотятъ показать море. Гарри стало скучно объ этомъ разговаривать и онъ повернулся къ своей сосѣдкѣ, м-ссъ Ольтхэмъ.
— Я васъ видѣлъ вчера, на пикникѣ у м-ссъ Ивэнсъ. Изумительная женщина! Она у насъ обѣдала вчера и я водилъ ее въ садъ…
— Показывать, ей розы, — не удержалась и докончила м-ссъ Ольхэмъ.
— Я такъ и зналъ, что это разойдется. Вотъ это хуже всего въ такихъ маленькихъ городишкахъ. Что ни сдѣлай — сейчасъ же все извѣстно. Скажите, что вы слышали?
— Да ничего, кромѣ того, что вы гуляли съ ней въ саду и нарвали ей розъ и…
— Но вѣдь это и все. Я даже не провожалъ ея домой — отецъ провожалъ, а не я. Если вамъ скажутъ, что я провожалъ ее, скажите, что это неправда. И вовсе не о чемъ тутъ сплетничать. Смѣю васъ увѣрить, что пока нѣтъ никакихъ основаній для подобныхъ разговоровъ.
Казалось бы, м-ссъ Ольтхэмъ должна была заинтересоваться подобными намеками, но, зная Гарри, она не заинтересовалась. За то ее очень интриговало отсутствіе майора, и, будучи одарена настойчивостью домашней кошки, которую вы можете сотни разъ сгонять съ кресла, а она все-таки опять на него вскочитъ, она, пообѣщавъ юношѣ опровергать всѣ дурные слухи о немъ, снова вернулась къ своему.
— Я очень рада, что майоръ не боленъ. А я было думала, что ему нездоровится. Гдѣ же это онъ, что его нѣтъ за столомъ?
Но Гарри не зналъ, гдѣ майоръ. Онъ зналъ только, что отецъ его здоровъ, утромъ рвалъ душистый горошекъ въ саду — большой букетъ.
М-ссъ Ольтхэмъ оглядѣлась: столъ былъ украшенъ только вчерашними розами. — Гдѣ же горошекъ? — спросила она.
Но Гарри это вовсе не интересовало. — Не знаю. Можетъ быть, въ сосѣдней комнатѣ. Или, можетъ быть, въ гостиной.
Въ эту минуту донесся голосъ м-ссъ Эмсъ съ другого конца стола:
— Не выпить ли намъ кофе на верандѣ? Гарри, позвони, пожалуйста…
Задвигали стульями, и м-ссъ Ольтхэмъ прошла къ французскому окну до полу, выходившему на веранду.
— Говорятъ, майоръ Эмсъ нарвалъ сегодня утромъ букетъ чудеснаго душистаго горошка, — обратилась она къ хозяйкѣ. — Мнѣ такъ хотѣлось бы взглянуть на него. У майора горошекъ прямо необыкновенный.
Это былъ большой промахъ, ибо м-ссъ Ольтхэмъ, вмѣсто того, чтобы узнать, что ей хотѣлось, сама дала хозяйкѣ ключъ къ загадкѣ: теперь м-ссъ Эмсъ не трудно было догадаться, куда дѣвался горошекъ. Ей безъ того было досадно, что мужъ такъ безцеремонно ушелъ изъ дому — не потому, что онъ ушелъ именно къ м-ссъ Ивэнсъ, но потому, что онъ зналъ, что у нихъ будутъ гости къ ленчу; а тутъ м-ссъ Ольтхэмъ, которая, конечно, раззвонитъ это по всему городу. И ей захотѣлось позлить м-ссъ Ольтхэмъ.
— Въ самомъ дѣлѣ? Линдхерстъ рвалъ горошекъ? Надо будетъ пожурить его, если онъ только изъ-за этого не пошелъ въ церковь. Не знаю, куда онъ дѣвалъ эти цвѣты. Должно быть, поставилъ къ себѣ въ уборную: онъ любитъ, чтобъ тамъ были и цвѣты. Но, если вы такъ восхищаетесь его душистымъ горошкомъ, будьте любезны пройти въ садъ и взглянуть на него; онъ теперь во всей красѣ.
М-ссъ Ольтхэмъ, разумѣется, вовсе не это было нужно — ей было нужно, до смерти нужно узнать, куда онъ дѣвалъ именно тотъ, сорванный душистый горошекъ. М-ссъ Эмсъ, должно быть, очень низкаго мнѣнія объ ея умственныхъ способностяхъ, если думаетъ, что она повѣрила, будто майоръ поставилъ его къ себѣ въ уборную. Въ этомъ она была отчасти права; м-ссъ Эмсъ, дѣйствительно, не считала ее умной, но и не думала, что она повѣритъ сказкѣ объ уборной: ей хотѣлось только разжечь любопытство гостьи и оставить его неудовлетвореннымъ. И она добилась этого. М-ссъ Ольтхэмъ не выдержала и спросила напрямикъ:
— Спасибо, я и такъ знаю, что онъ прелестенъ. А гдѣ же завтракаетъ майоръ Эмсъ?
М-рсъ Эмсъ сдвинула свои отсутствующія брови и отвѣтила одной изъ тѣхъ правдъ, которыя такъ любилъ Бисмаркъ:
— Онъ не сказалъ мнѣ, уходя. Можетъ быть, Гарри знаетъ. Гарри, гдѣ завтракаетъ отецъ?
Это было прямо смѣшно. Какъ будто есть въ Райзборо жена, которая бы не знала, гдѣ завтракаетъ ея мужъ. Гарри тоже ничего не зналъ, а м-ссъ Эмсъ, чтобы позлить гостью, еще подозвала Паркеръ, когда та подала кофе, и спросила ее, не знаетъ ли она, гдѣ завтракаетъ баринъ. Паркеръ, разумѣется, не знала, и Паркеръ было велѣно нарвать для м-ссъ Ольтхэмъ букетъ душистаго горошка. Въ довершеніе всего, она еще уколола м-ссъ Ольтхэмъ другимъ — предложила м-ру Петтиту курить и вдругъ, будто спохватившись, извинилась; «Впрочемъ, можетъ быть, м-ссъ Ольтхэмъ не переноситъ табачнаго дыма», — хотя отлично знала, что м-ссъ Ольтхэмъ сама потихоньку куритъ папироски,
Все это было придумано очень неглупо, но м-ссъ Эмсъ въ своей тактикѣ все же пересолила: ей не слѣдовало такъ подчеркивать свою побѣду; м-ссъ Ольтхэмъ только пришла къ заключенію, что м-ссъ Эмсъ отлично знаетъ, гдѣ завтракаетъ ея мужъ, и что ей непріятно, что онъ завтракаетъ тамъ одинъ. Она очень скоро догадалась, гдѣ именно, и — надо ли это прибавлять тотчасъ же рѣшила забѣжать туда, въ надеждѣ найти тамъ душистый горошекъ, а, можетъ быть, и того, кто поднесъ его.
Гости скоро разошлись; м-ссъ Эмсъ осталась одна, если не считать Гарри, уснувшаго въ плетеномъ креслѣ, и задумалась. На душѣ у нея было неспокойно, и хотя тревога ея была смутная и относилась къ опасностямъ, пока еще реально не существовавшимъ, а сознаніе недавней побѣды надъ любознательной не въ мѣру м-ссъ Ольтхэмъ было живо и ярко, все же и это сознаніе побѣды не могло прогнать ея тревоги. И, вмѣсто того, чтобъ закрывать глаза на опасность, она предпочла взглянуть опасности прямо въ лино,
Милли Ивэнсъ, несомнѣнно, была хорошенькая женщина и, несомнѣнно, вчера вечеромъ майоръ былъ очень занятъ ею. Что онъ ни съ того, ни съ сего пошелъ къ ней завтракать, зная, что у нихъ дома гости, это, несомнѣнно, было странно, Что горошекъ, о которомъ услужливо доложила ей м-есъ Ольтхэмъ, былъ сорванъ для Милли, это тоже было внѣ сомнѣній, какъ и то, что она, м-ссъ Эмсъ, на десять лѣтъ старше своего мужа.
Мы уже говорили, что м-ссъ Эмсъ не склонна была фантазировать, но тутъ, если сопоставить все вмѣстѣ, матерьяла оказывалось достаточно, чтобы занять и самый прозаическій умъ. Не то, чтобы все это было ново для нея: сознаніе разницы лѣтъ между нею и мужемъ давно стояло далекимъ темнымъ пятномъ, словно грозовою тучей, на ея горизонтѣ. Но до сихъ поръ пятно не надвигалось и не подавало никакихъ признаковъ жизни. Теперь же, казалось ей, оно поднялось нѣсколько выше и (хотя, можетъ быть, это только ей казалось) до нея доносились глухіе и далекіе раскаты грома.
Сама м-ссъ Эмсъ, разумѣется, къ такимъ метафорамъ не прибѣгала. Она была практическая женщина и прежде всего задала себѣ вопросъ: что же ей надо дѣлать? Въ мужа она давно перестала быть влюбленной — такъ давно, что даже забыла, какъ это бываютъ влюблены; но все же когда-то она была влюблена въ него и потому до сихъ поръ смотрѣла на него, какъ на свою собственность. Ей было живо памятно, что она чувствовала, когда для мужа ея главнымъ интересомъ жизни стало садоводство: нѣкоторую обиду и въ то же время облегченіе. То, что онъ пересталъ требовать отъ нея извѣстнаго подъема чувствъ, было ей скорѣй пріятно, но вмѣстѣ съ тѣмъ и нѣсколько обидно; она предпочла бы, чтобъ онъ любилъ ее, такъ сказать, въ кредитъ, не предъявляя счетовъ. Съ тѣхъ поръ минули годы и вотъ явилось снова то же ощущеніе обиды, и болѣе острой, такъ какъ теперь на ея собственность посягали уже не безличные цвѣты. Конечно, еслибъ Линдхерстъ завтракалъ сегодня дома, ей и въ голову бы не пришло задумываться или тревожиться по поводу вчерашняго вечера; наоборотъ, помимо нелѣпой выходки Гарри, вечеръ былъ очень удачный и она рѣшила продолжать въ томъ же духѣ. Но, когда мужъ ея, въ свою очередь, принялъ такое приглашеніе и ушелъ, вмѣсто того, чтобъ позавтракать дома — самый принципъ этого рода развлеченій представился ей совершенно въ иномъ свѣтѣ. А тутъ еще сознаніе, что она на десять лѣтъ старше… Что же ей надо дѣлать?
По справедливости, она должна была признать, что охлажденіе между нею и мужемъ началось по ея иниціативѣ. Возможно, что это была ошибка съ ея стороны и слѣдовало бы ее исправить. Какъ это ни странно, она чувствовала себя еще молодой и, чтобъ убѣдиться въ этомъ, даже пошла въ комнаты и поглядѣлась въ зеркало. И, разумѣется, увидѣла себя въ немъ не такою, какой она была на самомъ дѣлѣ, а такой, какой ей желательно было себя видѣть. Ея волосы, хотя и выцвѣтшіе, были все же не сѣдые, а проглядывавшую въ нихъ сѣдину не трудно удалить. Не далѣе, какъ сегодня, ей попалось на глаза объявленіе въ газетѣ о способѣ возстанавливать природный цвѣтъ волосъ, не краской, а «чисто естественными средствами». На шеѣ видны жилы; подъ глазами мѣшки и щеки дрябловаты — но вѣдь и этому горю можно помочь… Вонъ какая-то актриса печатно увѣряетъ, будто ея морщины втеченіе трехъ ночей исчезли отъ какого-то чудодѣйственнаго средства. Цвѣтъ лица немножко желтоватый, но вѣдь это всегда такъ было; по крайней мѣрѣ, она никогда не можетъ побагровѣть, какъ бѣдная м-ссъ Тавернеръ… Зубы превосходные, бѣлые, ровные, правильной формы. Линдхерстъ, бывало, называлъ ихъ жемчугами. Они и теперь такіе же, но только онъ не сравниваетъ ихъ съ жемчугами. Въ этомъ отношеніи она моложе его, хотя новая челюсть, которую ему прислалъ дантистъ, сдѣлана великолѣпно. Но, можетъ быть, Милли и замѣтила, что у него зубы вставные. И, потомъ, у него подагра, а у нея ничего подобнаго. Заглянула бы Милли въ его уборную — никакого тамъ горошка нѣтъ, за то стклянокъ съ лекарствами нѣсть числа.
Одинокая бесѣда съ зеркаломъ длилась минутъ десять и за эти десять минутъ м-ссъ Эмсъ пришла къ заключенію, что она не желаетъ быть старухой — особенно теперь, когда ея супругъ почувствовалъ себя молодымъ. Значитъ, необходимо пріобрѣсти возстановитель для волосъ и кремъ для кожи. И еще, пожалуй, губную помаду; хотя, если немножко покусать губы, на фонѣ ея чудесныхъ зубовъ у нихъ и такъ цвѣтъ достаточно яркій.
Она вернулась на веранду и еще разъ перечитала объявленія. Для возстановленія цвѣта волосъ нужно двѣ недѣли; за это же время можно исправить и недочеты лица. Благоразумнѣе будетъ заняться этимъ не на глазахъ Линдхерста — потому что могутъ вѣдь быть критическія стадіи и неудачныя попытки. Самое лучшее было бы уѣхать на двѣ недѣли и вернуться помолодѣвшей. Она не разъ уже гостила у своихъ друзей въ Норфолькѣ, на берегу моря — никто не удивится, если она и теперь поѣдетъ къ нимъ.
Одно ее остановило. Если, дѣйствительно, мужъ ея увлекается Милли Ивэнсъ, уѣхать — значитъ облегчить ему задачу. Но и здѣсь опять-таки благоразумнѣй дѣлать видъ, что она не помышляетъ объ опасности, и обезоружить его, сложивъ оружіе къ его ногамъ. Одно изъ двухъ: или слѣдить за каждымъ его шагомъ, или вовсе не слѣдить. А любовь не мыслитъ зла, какъ говорилъ сегодня въ своей проповѣди м-ръ Петтитъ. Бѣдной м-ссъ Эмсъ казалось, что, если она своимъ поведеніемъ будетъ показывать, что она не мыслитъ зла, это лучше всего убережетъ ее.
И, когда супругъ ея — только къ чаю — вернулся, наконецъ, домой, она встрѣтила его съ необычной сердечностью, выразила надежду, что онъ пріятно провелъ время, сказала, что гости жалѣли объ его отсутствіи, но она была рада, что онъ поступилъ, какъ ему захотѣлось, и т. д., и т. д. Она надѣется, что Милли не очень устала и что она съ мужемъ скоро опять придутъ къ нимъ обѣдать. Майоръ Эмсъ чувствовалъ свою вину и готовился принять головомойку, но вмѣсто головомойки его ждалъ такой сердечный пріемъ, что, хотя дома его и угостили отличнымъ обѣдомъ, ему даже не пришло въ голову провести параллель между собою и блуднымъ сыномъ.
Гарри послѣ обѣда удалился въ свою комнату, дико вращая глазами — очевидно, снова готовясь писать стихи. И отецъ его не преминулъ комментировать этотъ уходъ.
— Влюбленъ, бѣдняга. Вотъ что значитъ хорошенькая женщина. И я былъ такой же въ его годы, пока не встрѣтился съ тобою, милая.
— Ты думаешь, Гарри увлекается моей кузиной?
Майоръ фыркнулъ. — Да вѣдь это бросается въ глаза. Вчера негодный мальчишка сорвалъ съ дюжину моихъ лучшихъ розъ, но у меня не хватило духу побранить его за это. Это не такъ ужь плохо для юноши — влюбиться въ очаровательную женщину. Предохраняетъ отъ другихъ опасностей. И со мной было то же въ его годы.
— Разскажи мнѣ объ этомъ.
— Что-жь, пожалуй. У нашего полковника была жена. Боже мой, какъ я былъ влюбленъ въ нее! Было мнѣ тогда, должно быть, столько лѣтъ, сколько теперь Гарри, а ей подъ сорокъ. Говорятъ, она меня поощряла, но я не вѣрю. Какая женщина не любитъ, чтобы ею восхищались. Не читать же ей нотаціи мальчику, который ведетъ ее въ садъ и срываетъ для нея лучшія розы своего отца. Но все-таки мы не должны позволять Гарри докучать ей своимъ ухаживаньемъ. Это не годится.
Для м-ссъ Эмсъ совсѣмъ неважно было, докучаетъ Гарри ея кузинѣ или нѣтъ. Ей было пріятнѣе узнать, что кузинѣ скучно съ ея мужемъ. Но этого, повидимому, не было.
— Премилая женщина, — продолжалъ майоръ. — Ужасно милая, и, такъ какъ она твоя кузина, разумѣется, ей пріятно будетъ, если мы къ ней будемъ относиться по-родственному. Сегодня мы съ ней много говорили и, знаешь, мнѣ жаль ея, ужасно жаль. Надо намъ постараться какъ-нибудь скрасить ея жизнь. Заходить по просту, къ чаю, къ завтраку, ну вотъ, какъ я сегодня. Вѣдь у нея мужъ докторъ. Она по цѣлымъ днямъ его не видитъ, да когда и видитъ, онъ думаетъ только о микробахъ. А вѣдь въ Райзборо, кромѣ насъ, нѣтъ никого, съ кѣмъ бы она себя чувствовала — какъ бишь это по французски говорится — ну, въ своей средѣ, что ли. Мнѣ бы хотѣлось, чтобъ у насъ наладились такія добрыя, простыя отношенія — чтобъ и мы къ ней забѣгали запросто, предупредивъ по телефону, и она къ намъ. Понимаешь: не идти въ гости, а такъ, на минутку забѣжать, безъ формальныхъ приглашеній. Чтобы мы, напримѣръ, не удивлялись, если застанемъ ее срывающей цвѣты въ нашемъ саду, и она тоже — если застанетъ меня у себя въ саду дожидающимся ея возвращенія. Вѣдь настоящая близость можетъ быть только тогда, когда формальности отброшены. Хочешь содовой воды?
М-ссъ Эмсъ не надо было содовой воды; ей надо было обдумать сказанное. Мужъ ея начерталъ именно ту линію поведенія, какой она сама намѣрена была держаться, но при условіи, что онъ выкажетъ все-таки нѣкоторое раскаяніе по поводу своего необычнаго поступка. А онъ, не давая ей времени подумать, продолжалъ предлагать именно то, что она великодушно хотѣла предложить ему.
— Напримѣръ, обѣды. До вчерашняго вечера у насъ въ Райзборо все это было страшно офиціально: непремѣнно, если зовешь мужа, надо звать и жену, и обратно. А вѣдь какъ пріятенъ былъ вчерашній нашъ обѣдъ! И отлично, что ты показала дорогу! Долой офиціальность! Тебѣ хочется видѣть м-ра Ольтхэма — зови его; м-ссъ Ольтхэмъ хочетъ видѣть меня — пусть позоветъ, и я приду. Или, напримѣръ, ты встрѣтилась на улицѣ съ д-ромъ Ивэнсомъ, и онъ зоветъ тебя завтракать къ нимъ — иди; и не безпокойся обо мнѣ — я отлично позавтракаю и одинъ. Говорятъ, въ Лондонѣ всѣ такъ дѣлаютъ. И мнѣ это кажется очень разумнымъ.
М-ссъ Эмсъ раньше тоже это казалось разумнымъ, но теперь стало казаться нѣсколько рискованнымъ. Она знала, что объ ея затѣѣ говоритъ весь городъ, и это забавляло ее: подданные всегда обсуждаютъ поступки королевы, но это не грозитъ ей низверженіемъ. Но то, что мужъ ея такъ ухватился за это новшество, нравилось ей гораздо меньше. Съ чего это онъ заговорилъ про м-ссъ Ольтхэмъ? Или онъ только подготовляетъ ее? Неужели Милли звала его обѣдать у нихъ одного? Майоръ не заставилъ ее долго ждать.
— Твоя кузина тоже очень довольна вчерашнимъ твоимъ обѣдомъ. И сама звала меня обѣдать къ нимъ во вторникъ, en garèon. Конечно, я сказалъ, что сначала посовѣтуюсь съ тобой — можетъ быть, въ этотъ день ты позвала кого-нибудь обѣдать къ намъ или мы обѣдаемъ гдѣ-нибудь вмѣстѣ. Я вовсе не хочу вносить разстройство въ твои планы. Она, конечно, понимаетъ это. Но, если ничего такого нѣтъ, я обѣщалъ обѣдать у нихъ en garèon.
Это словечко, видимо, нравилось майору: въ немъ было что-то молодое и онъ со смакомъ повторялъ его. Жена его отлично понимала это, но не подала и виду.
— Пожалуйста; у насъ на вторникъ ничего нѣтъ. Тѣмъ болѣе, что я сама думаю съѣздить на будущей недѣлѣ къ м-ссъ Бертрамъ. Она теперь у моря, и я думаю, что провести недѣльку-другую на морскомъ берегу будетъ мнѣ полезно.
Онъ сердечно поддержалъ ее.
— Очень умно придумано, душа моя. Мнѣ и то показалось, что ты эти дни выглядишь нѣсколько усталой.
Это показалось ей подозрительнымъ: она отлично знала, что она вовсе не устала и выглядитъ совершенно такъ же, какъ и всегда.
— Я думала, что, можетъ быть, и вы съ Гарри куда-нибудь проѣдетесь безъ меня.
— Объ насъ, пожалуйста, не безпокойся. Мы отлично проживемъ эти недѣли на холостомъ положеніи, en garèon. Надѣюсь, нѣкоторые изъ нашихъ друзей будутъ добры къ намъ и не оставятъ насъ своимъ вниманіемъ.
И м-ссъ Эмсъ уѣхала.
V.
правитьКаковъ бы ни былъ видъ у мистриссъ Эмсъ, когда она уѣзжала изъ Райзборо, несомнѣнно, черезъ недѣлю она выглядѣла много лучше. Морской вѣтеръ, умѣрявшій лѣтній зной, былъ такъ пріятно свѣжъ, что и мистриссъ Эмсъ посвѣжѣла подъ вліяніемъ его. И волосы у нея стали не такіе тусклые, хотя тутъ вѣтеръ и хорошая погода были уже не при чемъ.
По пути она заглянула въ Лондонъ, провела нѣсколько часовъ на Бондъ-Стритъ и использовала адреса, потихоньку вырѣзанные ею изъ газетъ. Затративъ два-три фунта, уже и сейчасъ дававшихъ ей огромный дивидендъ въ смыслѣ ободренія и надежды, она получила въ полное свое владѣніе флаконъ растительнаго экстракта для волосъ, щеточку къ нему, машинку, которая, стоило повернуть ручку, начинала вся дрожать, какъ автомобиль, готовый тронуться, и небольшую баночку изъ матоваго стекла, заключавшую въ себѣ чудодѣйственную мазь для кожи. Теперь въ рукахъ ея была волшебная палочка, которая вернетъ ей молодость.
Уже черезъ нѣсколько дней она стала замѣчать перемѣну въ себѣ и съ каждымъ днемъ эта перемѣна сказывалась очевиднѣй. Каждое утро и каждый вечеръ, расчесавъ щеткой волосы, она втирала въ кожу головы чайную ложечку желтоватой жидкости, которая, по словамъ объявленія, совершенно не содержала въ себѣ жира, не имѣла непріятнаго запаха и не пачкала наволочекъ. Мистриссъ Эмсъ прониклась полной вѣрой въ волшебную силу этого экстракта, и, какъ водится, вѣра сдѣлала чудо. Прежде у нея было довольно много сѣдыхъ волосъ — теперь ихъ не осталось вовсе. Мазь для кожи потребовала больше времени, чтобъ оказать желаемое дѣйствіе, но мистриссъ Эмсъ была настойчива и терпѣлива. Каждый вечеръ она наливала въ умывальную чашку кипятку и, покрывъ голову полотенцемъ, чтобъ сосредоточить паръ, минутъ двадцать держала надъ паромъ свое лицо. А затѣмъ, вся красная и потная, задыхаясь, вытирала потъ съ лица и начинала усердно массировать его волшебнымъ кремомъ, постукивая кончиками пальцевъ по тѣмъ мѣстамъ, гдѣ было больше всего морщинокъ — подъ глазами, у висковъ, на лбу, по угламъ рта и на шеѣ. Затѣмъ пускалась въ ходъ вибраціонная машинка; она гудѣла и жужжала, покалывала и щекотала кожу. Полчаса такихъ экзерсисовъ на собственной физіономіи, въ промежуткахъ между которыми мистрисъ Эмсъ выпивала стаканъ молока, дали превосходнѣйшіе результаты. Уже черезъ недѣлю даже скептикъ не рѣшился бы отрицать благотворной перемѣны, происшедшей въ наружности мистриссъ Эмсъ. Морщинки начинали сглаживаться; тамъ, гдѣ были впадины, образовалась замѣтная припухлость и обратно.
Этимъ внѣшнимъ признакамъ соотвѣтствовало и внутреннее обновленіе — такъ сказать, помолодѣніе духа. Морской воздухъ, молоко, долгія прогулки сдѣлали то, что мистриссъ Эмсъ, дѣйствительно, почувствовала себя молодой. Она ощущала необычайную легкость во всѣхъ членахъ, гуляла по два часа безъ устали и была душой общества за обѣдомъ, оживляя своихъ мрачныхъ собесѣдниковъ, интересовавшихся только садоводствомъ: мистрисъ Бертрамъ, угрюмую, холодную, усатую даму, и ея мужа, съ болѣе кроткимъ выраженіемъ лица и съ бакенбардами.
Домъ Бертрамовъ стоялъ на утесѣ; внизу тянулся на много миль песчаный, крѣпкій, словно утрамбованный берегъ, — излюбленное мѣсто одинокихъ прогулокъ мистриссъ Эмсъ. Въ деревенской лавочкѣ, гдѣ продавалось все, отъ деревянныхъ лопатъ до почтовыхъ марокъ и липкаго пластыря, она за гроши пріобрѣла себѣ соотвѣтствующую обувь — парусиновые башмаки безъ каблуковъ, которые порой снимала и, какъ дѣвочка, шлепала босыми ногами по водѣ. Ея раскраснѣвшееся маленькое жабье личико выражало при этомъ высшую степень удовольствія. И она радовалась, какъ ребенокъ, когда ей удавалось найти на отмели послѣ отлива кусочекъ янтаря или хорошенькую раковину, и вскрикивала отъ испуга, увидавъ торчавшія изъ раковины ножки краба-отшельника, которому она служила домомъ. Красивыя, мутнозеленыя водоросли напоминали ей дѣтство, когда она наклеивала ихъ въ свой гербарій. Весело было смотрѣть на бѣлые барашки пѣны на гребняхъ волнъ и слушать крики чаекъ, но всего веселѣе было думать о томъ, что волосы ея снова стали каштановыми и морщинки исчезаютъ. Десятокъ лѣтъ свалился съ плечъ ея, и она чувствовала, что выглядитъ на десять лѣтъ моложе — что было очень утѣшительно.
Пріятно было представлять себѣ, что скажетъ и какъ будетъ смотрѣть на нее мистриссъ Ольтхэмъ, когда увидитъ, какъ она помолодѣла. Ужь, навѣрно, мистриссъ Ольтхэмъ заподозритъ, что «тутъ дѣло не чисто» и будетъ разрываться отъ зависти и отъ желанія узнать, что именно «она съ собою сдѣлала». Но, разумѣется, этого она ей не скажетъ. Но дѣло не въ томъ, что будетъ говорить мистриссъ Ольтхэмъ. Главное то, что черезъ недѣлю она снова будетъ дома и Линдхерстъ снова увидитъ ее молодой, она не знала, справедливы ли ея опасенія, что Линдхерстъ начинаетъ влюбляться въ Милли Ивэнсъ, и сама рада была бы убѣдиться, что они неосновательны. Но теперь это было уже не такъ страшно. Красавицей она никогда не была, но молодой была и въ молодости ее находили привлекательной — вѣдь правилась же она Линдхерсту. Теперь, когда она опять помолодѣла, она могла надѣяться снова понравиться ему. Вѣдь она не собиралась очаровывать другихъ, не искала общаго поклоненія; ей хотѣлось одного — казаться привлекательной своему собственному мужу.
На Милли Ивэнсъ она и сердилась, и жалѣла ее, говоря себѣ, что бѣдной Милли, если она станетъ флиртовать съ Линдхерстомъ, придется весь трудъ взять на себя. Конечно, Милли немножко виновата, по крайней мѣрѣ, въ смыслѣ намѣренія. Хорошенькое личико всегда привлекаетъ мужчинъ къ женщинѣ, когда она хорошенькая, слѣдуетъ быть сдержаннѣе, но вѣдь не виновата же она, что она хорошенькая. Если опасность и была, теперь она ужь миновала, И мистриссъ Эмсъ не порицала Милли. Наоборотъ, вернувшись, она сейчасъ же пригласитъ Милли обѣдать къ нимъ — только не одну, а съ мужемъ — en famille — такъ гораздо пріятнѣе.
Майоръ Эмсъ писалъ не помногу, но часто: сообщалъ, что садъ его цвѣтетъ, что въ клубѣ онъ взялъ два раза большой шлемъ, что они съ Гарри отлично ладятъ, но въ гости ходятъ рѣдко — разъ только были приглашены на чай и мороженое къ мистриссъ Бруксъ. Къ несчастью, съ мороженымъ приключилась какая-то бѣда: лично онъ думалъ, что просто вмѣсто сахару въ него попала соль, но Гарри послѣ него даже захворалъ, такъ что, надо полагать, сливки были кислыя. Впрочемъ нездоровье Гарри, хоть и сильное, скоро прошло. Самъ онъ забѣгалъ какъ-то пообѣдать en garèon къ Ивэнсамъ, и докторъ очень занятъ. Въ заключеніе (этимъ онъ заканчивалъ всѣ письма), если морской воздухъ такъ полезенъ милой Эми, почему бы ей не погостить у Бертрамовъ и еще недѣльку? Навѣрное, Бертрамы были бы въ восторгѣ.
Но мистриссъ Эмсъ это совсѣмъ не улыбалось. Она пріѣхала сюда съ опредѣленной цѣлью и, когда передъ отъѣздомъ критически оглядѣла себя въ зеркало, нашла, что цѣль была достигнута. Разумѣется, кожа ея лица была не такъ атласисто-гладка, какъ у молодой женщины, но вѣдь она и замужъ выходила не очень молодой. Но въ волосахъ не было и слѣда сѣдины, хотя чудодѣйственная бутылочка и наполовину не была использована. Остатокъ она, разумѣется, возьметъ съ собой — на всякій случай, если сѣдые волосы опять появятся. Такимъ образомъ, она вернется домой во всеоружіи. И въ психологическомъ смыслѣ тоже. Этому немало содѣйствовало ежедневное хожденіе босикомъ по мелкой водѣ у берега и даже — впрочемъ, это мистриссъ Эмсъ продѣлывала всякій разъ съ опаской и оглядкой, какъ бы кто не увидалъ — и даже копаніе лопаточкой въ пескѣ, постройка домиковъ и укрѣпленій… Впрочемъ, эти ребяческія забавы мистриссъ Эмсъ скоро оставила. Достаточно было того, что у нея явилось желаніе покопаться въ пескѣ, какъ дѣти, — но вѣдь она же не стремилась помолодѣть настолько, чтобы превратиться въ девятилѣтнюю дѣвчонку…
Теперь надо было подумать, какъ разумнѣе обставить свое возвращеніе домой. Для этого недостаточно было заглянуть въ путеводитель и выбрать самый дешевый и самый скорый поѣздъ; надо было еще устроить такъ, чтобъ не явиться передъ супругомъ запыленной и усталой. И она выработала цѣлый планъ.
Поѣзда были согласованы такъ, что въ Лондонъ она могла попасть всего за полчаса до отхода подходящаго поѣзда въ Райзборо. Нельзя было быть увѣренной въ томъ, что ей удастся захватить этотъ поѣздъ, и она написала мужу, что, до всей вѣроятности, пріѣдетъ въ Райзборо въ 8 вечера, прося не встрѣчать ее на вокзалѣ и заказать обѣдъ къ половинѣ девятаго. У мистриссъ Эмсъ не было никакого желанія предстать передъ супругомъ за обѣденнымъ столомъ, при безпощадномъ свѣтѣ электричества, усталой послѣ ѣзды въ вагонѣ въ жаркій день и не успѣвшей отдохнуть. Куда лучше пріѣхать съ раннимъ поѣздомъ, когда ея никто не ждетъ; Линдхерстъ, навѣрно, будетъ въ клубѣ и она успѣетъ взять ванну, отдохнуть и переодѣться. Онъ, навѣрное, вернется только къ восьми и узнаетъ, что она ужь дома. Она дастъ ему первому сойти внизъ, затѣмъ сойдетъ сама. И онъ увидитъ…
Чтобы попасть на ранній поѣздъ въ Лондонѣ, она выѣхала чуть свѣтъ изъ Кромера и, въѣзжая въ Райзборо, имѣла удовольствіе видѣть своего супруга шествующимъ въ клубъ. На минуту она испугалась, какъ бы онъ не замѣтилъ чемодановъ съ ея иниціалами на крышѣ кэба, но Провидѣніе послало на встрѣчу майору мистриссъ Бруксъ, съ которой онъ любезно остановился побесѣдовать, и кэбъ проѣхалъ незамѣченнымъ. Несомнѣнно, майоръ былъ красивъ и элегантенъ, и мистрисъ Эмсъ не безъ волненія ждала, когда они перечтутъ вмѣстѣ давно закрытыя страницы жизни. Въ томъ, что это будетъ, она не сомнѣвалась; ей и въ голову не приходило, что за эти двѣ недѣли, которыя такъ много дали ей мужъ ея тоже кое-что могъ пережить.
Гарри наканунѣ только уѣхалъ обратно къ Кембриджъ и домъ былъ въ полномъ ея распоряженіи. Мистриссъ Эмсъ съ удовольствіемъ взяла теплую ванну, такъ какъ къ вечеру стало прохладно, и отдохнула часокъ на диванѣ. Затѣмъ приступила къ одѣванью и, хотя къ обѣду не было гостей, надѣла ярко-розовое платье, которое до тѣхъ поръ надѣвала всего разъ пять-шесть въ торжественныхъ случаяхъ. Платье было шикарное и неизмѣнно производило впечатлѣніе. Однажды она сама слышала, какъ Линдхерстъ шепнулъ сосѣду; «Клянусь душой, Эми сегодня очень интересна».
Все вышло, какъ по писанному. Вскорѣ послѣ восьми Линдхерстъ постучался къ ней, но его не впустили, и въ половинѣ девятаго, услыхавъ его шаги, спускавшіеся съ лѣстницы, она тоже сошла внизъ. Майоръ не счелъ нужнымъ переодѣться, такъ какъ наединѣ они не церемонились.
Когда она вошла, онъ писалъ записку и только повернулся въ креслѣ къ ней, чтобъ поздороваться.
— Я радъ, что ты вернулась, милочка. Извини меня на минутку. Мнѣ надо отправить это немедленно.
Она поцѣловала его и подождала, пока онъ нацарапалъ адресъ. Затѣмъ онъ всталъ и позвонилъ.
— Какъ разъ поспѣетъ къ отправкѣ почты. Что это, Эми? на тебѣ сегодня твое парадное розовое платье? Я тоже пріодѣлся бъ, еслибъ зналъ. Ты, должно быть, очень устала съ дороги. День былъ такой жаркій.
Онъ отдалъ письмецо служанкѣ и освѣдомился, готовъ ли обѣдъ.
Они сидѣли другъ противъ, друга на двухъ концахъ довольно длиннаго стола. На столѣ не было цвѣтовъ — майору не пришло въ голову опустошить свой садъ въ честь возвращенія жены, и ему было видно все ея великолѣпіе. Онъ съ аппетитомъ принялся за супъ.
— Чудеснѣйшая мысль — обѣдать лѣтомъ въ половинѣ девятаго. Еще свѣтло, а вечеръ впереди уже не длинный. Прекрасный супъ, не правда-ли? Горошекъ изъ моего собственнаго огорода. Ивэнсы тоже обѣдаютъ въ половинѣ девятаго. Ну, какъ ты съѣздила, Эми?
Что-то неопредѣленное, какое-то расхолаживающее предчувствіе, которому ей не хотѣлось поддаваться, точно холодными пальцами коснулось сердца мистриссъ Эмсъ. Планъ ея удался, но не вполнѣ. Онъ замѣтилъ платье, но остального не замѣтилъ. Но вѣдь онъ, въ сущности, и не смотрѣлъ на нее съ тѣхъ поръ, какъ они вошли въ столовую. Когда онъ кончилъ супъ, она рѣшила сама обратить на себя его вниманіе.
— Какъ я съѣздила? Отлично. Развѣ у меня не хорошій видъ?
Онъ посмотрѣлъ ей прямо въ лицо и увидѣлъ все, что ей казалось почти чудомъ — сгладившіяся морщинки, возстановленный цвѣтъ волосъ.
— Да, ты выглядишь недурно. И загорѣла — должно быть, много ходила по солнцу.
Холодные пальцы стиснули сердце немного больнѣе.
— Въ самомъ дѣлѣ? Можетъ быть. Я весь день была на воздухѣ. И каждый вечеръ совершала длинныя прогулки.
Майоръ взглянулъ на меню.
— Надѣюсь, тебѣ понравится обѣдъ, заказанный мной. Мы долго обсуждали его сегодня съ твоей кухаркой. Я рѣшилъ, что ты устанешь, просидѣвъ цѣлый день въ поѣздѣ, аппетитъ можетъ пропасть, и надо взять что-нибудь повкуснѣй, чтобъ возбудить его. И выбрали жареную камбалу, цыпленка и маседуанъ изъ фруктовъ. Надѣюсь, ты довольна, Эми? Такъ ты совершала длинныя прогулки? Что же, красивая тамъ мѣстность? И купанье хорошее?
Онъ опять взглянулъ на нее и сердце ея забилось быстрѣе — не могъ же онъ не замѣтить перемѣны. Но тутъ подали рыбу; майоръ занялся ею и снова уткнулся въ свою тарелку.
— Да, кажется, купанье хорошее, — отвѣтила она. — Тамъ множество купальныхъ будокъ. Я не купалась.
— Нѣтъ? Очень благоразумно съ твоей стороны. Съ годами начинаешь остерегаться простуды. Я бы тревожился за тебя, Эми, еслибъ считалъ тебя способной на такую неосторожность, какъ купанья.
Изъ духа противорѣчія она возразила:
— Почему же? За меня нечего бояться. Я рѣдко простуживаюсь. И босикомъ по водѣ я ходила часто.
Майоръ положилъ ножъ и вилку и расхохотался.
— Ты — ходила босикомъ? Ну что за вздоръ!
Она не собиралась говорить объ этомъ мужу; это у нея случайно вырвалось, по-молодому, необдуманно.
— Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, и я нахожу, что это очень укрѣпляетъ. — И съ невольной горечью, вытекающей изъ разочарованія, добавила: — Я вѣдь не страдаю подагрой или ревматизмомъ, какъ ты, Линдхерстъ. Надѣюсь, у тебя не было безъ меня приступовъ подагры?
Майоръ смѣялся добродушно, вовсе не намѣреваясь уязвить ее — просто смѣшно было представить себѣ пожилую женщину, шагающую босикомъ по водѣ; онъ вѣдь не подозрѣвалъ, что это было лишь внѣшнимъ выраженіемъ внутренняго ощущенія воскресшей молодости. Но съ ея стороны это было уже прямое нападеніе и онъ не удержался отъ искушенія отвѣтить:
— Да, милый другъ, ты — удивительная женщина для своихъ лѣтъ. Ей-богу! Я буду гордиться, если черезъ десять лѣтъ буду такимъ же бодрымъ и здоровымъ, какъ ты сейчасъ.
Послѣ обѣда мистриссъ Эмсъ, какъ всегда, ушла въ гостиную, оставивъ мужа покурить и выпить рюмочку портвейна, и стала у окна, любуясь угасающимъ великолѣпіемъ заката. Мимолетный наплывъ горечи въ ея душѣ уже разсѣялся; осталась лишь смутная, тупая боль разочарованія. Онъ не замѣтилъ ничего того, что такъ радовало и волно. вало ее, не увидалъ, что кожа стала глаже и красивѣе, что въ волосахъ исчезли сѣдины. Онъ замѣтилъ только, что она принарядилась, и она почти жалѣла, что надѣла розовое платье — по крайней мѣрѣ, еслибъ онъ и платья не замѣтилъ, она могла бы подумать, что онъ нездоровъ, и этимъ объяснить его разсѣянность. Не то, чтобы она желала мужу нездоровья, но все же легкая головная боль у него меньше огорчила бы ее, чѣмъ такое невниманіе.
Втеченіе нѣсколькихъ минутъ она ощущала только пустоту въ душѣ и сознаніе, что всѣ ея надежды рушились. Чѣмъ онъ такъ занятъ, что не замѣчаетъ ея? Всѣ его письма, правда, были веселыя и милыя, но вѣдь и заинтересованный чѣмъ-нибудь серьезно человѣкъ можетъ написать письмо, не выдавъ себя, какъ онъ непремѣнно выдастъ въ личномъ общеніи. Но, если такъ, что же могло такъ сильно заинтересовать его? Нѣтъ, это какая-то грустная звѣзда… она свѣтится зеленымъ свѣтомъ… Та, другая, лучше… Въ чемъ же дѣло? Линдхерстъ слѣпъ — или сама она слишкомъ ужь присматривается? Вѣдь раньше она не замѣчала, какъ много у нея сѣдыхъ волосъ. Можетъ быть, и онъ не замѣчалъ — оттого и теперь не замѣтилъ разницы. Да, но морщинки…
Когда онъ вошелъ, она отвернулась отъ окна и вдругъ замѣтила, какъ онъ красивъ чего давно уже не замѣчала. И подняла къ нему свое маленькое личико, которое не то, что призывало поцѣлуи, но намекало на его возможность.
— А пріятно, все-таки, вернуться домой…
Майоръ почувствовалъ намекъ, но отогналъ отъ себя это предположеніе, какъ невѣроятное. Такія ласки у нихъ давно вышли изъ обычая. Утромъ и вечеромъ онъ просто касался жениной щеки кончиками своихъ усовъ.
— Ну что жь, если тебѣ пріятно, такъ и намъ пріятно, — добродушно молвилъ онъ. — Позвонить, чтобъ подавали кофе, Эми?
Она не хотѣла сознаться себѣ, что разочарована.
— Да, пожалуйста; а, когда выпьемъ кофе, ты принеси мнѣ шаль, и погуляемъ немного въ саду. Покажи мнѣ, какіе у тебя тамъ новые цвѣты расцвѣли.
Намѣреніе было прекрасное, но предложеніе не совсѣмъ удачно, такъ какъ въ сумерки, при свѣтѣ звѣздъ, не очень-то разглядишь цвѣты.
— Если ты не боишься сырости, пожалуй, пройдемся по саду. Но что касается цвѣтовъ, ихъ лучше разсматривать, когда свѣтло.
Она снова повернула къ нему свое личико. На этотъ разъ онъ, можетъ быть, и понялъ бы намекъ, но въ эту минуту вошла Паркеръ съ кофе.
— Какъ это глупо съ моей стороны! — я и забыла, что темно. Но все-таки мы погуляемъ, если только ты не собираешься зайти въ клубъ.
— О! это успѣется, это успѣется. Я думаю, ты сегодня рано ляжешь — устала вѣдь съ дороги. Тогда, можетъ быть, я и загляну, на минутку въ клубъ посмотрѣть, что тамъ дѣлается.
Почему — она не могла бы объяснить — но, какъ нѣкоторые, не видя, чувствуютъ присутствіе въ комнатѣ кошки, такъ мистриссъ Эмсъ почувствовала, что мужъ ея пойдетъ не въ клубъ, а къ мистриссъ Ивэнсъ.
— Ты, должно быть, часто бывалъ по вечерамъ въ клубѣ во время моего отсутствія?
— Да, иной разъ заглядывалъ. А не то заходилъ къ знакомымъ. Я вѣдь былъ на холостомъ положеніи, а съ Гарри, сама знаешь, не всегда бываетъ весело. Хорошо, что онъ уѣхалъ въ Кембриджъ, Эми. А то онъ все ходилъ по пятамъ за мистриссъ Ивэнсъ.
Это была правда: не разъ, «заглядывая» къ Милли, майоръ заставалъ тамъ сына.
— Но вѣдь ты, кажется, былъ доволенъ этимъ, Линдхерстъ. Ты самъ говорилъ, что это можетъ охранить юношу отъ худшихъ бѣдъ.
Майоръ торопливо глоталъ кофе. — Да, конечно, въ извѣстныхъ предѣлахъ… Однако, если ты хочешь прогуляться, надо идти сейчасъ. Ты хочешь надѣть шаль? — это очень благоразумно. Я принесу тебѣ. Гдѣ она?
— Во второмъ ящикѣ комода есть ихъ нѣсколько. Выбери красивую, Линдхерстъ — такую, чтобы не шла въ разрѣзъ съ моимъ розовымъ платьемъ.
Улыбка, почти кокетливая, сопровождавшая эти слова, мгновенно сбѣжала съ лица мистриссъ Эмсъ, какъ только майоръ вышелъ изъ комнаты, и оно приняло дѣловое, озабоченное выраженіе. Она надѣялась, что онъ принесетъ бѣлый шелковый платокъ — на бѣломъ фонѣ особенно красиво выдѣляется ея пухленькая шейка… Она нарочно стала на свѣту.
Ей повезло — платокъ былъ бѣлый, и она повернулась, чтобъ мужъ накинулъ его ей на плечи. Затѣмъ снова повернула къ нему лицо и, улыбаясь, выговорила: — Ну, я готова.
Онъ отворилъ длинное до полу окно и посторонился, чтобы пропустить ее. Она снова улыбнулась ему и подождала, пока онъ пойдетъ съ ней рядомъ по узенькой дорожкѣ. На дорожкѣ было достаточно мѣста для двоихъ — Гарри въ памятный вечеръ шелъ по ней рядомъ съ мистриссъ Ивэнсъ — но только-только достаточно.
— Ты пройдешь впередъ, Эми, или мнѣ пройти? Рядомъ мы тутъ, пожалуй, не помѣстимся.
Но она взяла его подъ руку. — Что за вздоръ! Смотри: тутъ мѣста вволю.
Майоръ смутно встревожился. — Что съ тобой, душа моя?
Что съ ней, онъ, разумѣется, не угадалъ бы; да и думалъ не о ней, а о томъ, что часъ ужь поздній и, пожалуй, сегодня ему не удастся побывать у Ивэнсовъ. Онъ не хотѣлъ обидѣть ее этимъ вопросомъ, но она восчувствовала его во всей полнотѣ и снова ее окуталъ непроницаемый туманъ тоски и разочарованія. Но она еще боролась.
— Ничего, — отвѣтила она, слегка прижавшись къ его рукѣ. — Я только рада, что вернулась домой. Я надѣялась, что и ты обрадуешься этому. Разскажи мнѣ, что ты дѣлалъ безъ меня.
Уже въ третій разъ она спрашивала его объ этомъ. И онъ сталъ подробно разсказывать ей день за днемъ, выпуская лишь самое интересное — свои разговоры наединѣ съ Милли Ивэнсъ о душевномъ одиночествѣ и о томъ, что близкіе не умѣютъ понять… И, разсказывая, самъ дивился, какъ ярки въ немъ эти воспоминанія. Вѣдь, въ сущности, все это были пустяки. Онъ не былъ влюбленъ въ Милли Ивэнсъ — въ этомъ онъ совершенно искренно былъ убѣжденъ. Но ему казалось, что она очень имъ заинтересована, и онъ даже называлъ ее про себя «бѣдная барынька». Притомъ же она была хорошенькая и не очень счастлива. Его «забѣганья» развлекали ее, были для нея свѣтлыми точками въ тоскливомъ днѣ. И для него они тоже были свѣтлыми точками — они ему стали дороже даже его душистаго горошка. Въ его жизни явилась сторона, скрытая отъ другихъ. Ибо нельзя же было разсказать объ этомъ Эми или хотя бы почтеннѣйшему доктору. Они не поймутъ, могутъ заподозрить тутъ что-нибудь дурное. Это были тайныя радости невинной интриги. Но, принимая во вниманіе ея невинность, майоръ былъ страшно поглощенъ ею. Не мудрено, что онъ не замѣтилъ отсутствія сѣдины въ волосахъ Эми.
Онъ или, вѣрнѣе, м-ссъ Ивэнсъ рѣшила, что сегодня, если возможно, если Эми устала и ляжетъ рано, онъ забѣжитъ къ нимъ поболтать. Предлогъ былъ на лицо — иллюминація сада Ивэнсовъ китайскими фонариками на праздникѣ, который м-ссъ Ивэнсъ намѣревалась дать въ день своего рожденія. Предполагалось иллюминовать весь садъ и, такъ какъ этого рода развлеченіе, съ легкимъ ужиномъ: чашка бульону, перепела и мороженое — было ново для обывателей Райзборо, до ужина публика будетъ развлекаться прогулкою по саду. На верандѣ будутъ разставлены столы для бриджа, въ саду будетъ играть оркестръ; возникла даже мысль о костюмированномъ балѣ. Майору Эмсъ она понравилась, ибо у него хранился въ гардеробѣ красный бархатный венеціанскій плащъ, который, при бѣлыхъ лосинахъ, былъ чрезвычайно живописенъ. Майоръ зналъ, что ноги у него красивы, и жалѣлъ только, что такъ рѣдко являлся случай показать ихъ. Но прежде всего надо сговориться относительно иллюминаціи, ибо, если въ саду будетъ темно, какъ бы ваши ноги ни были красивы, ихъ никто не увидитъ. Пока однако все условлено было держать въ секретѣ: какъ честный человѣкъ, онъ не могъ выдать этого секрета Эми. Приглашать заблаговременно кого-либо не было надобности, ибо вечеромъ въ Райзборо не ходятъ въ гости, а, пообѣдавъ, идутъ спать; слѣдовательно, приглашенію провести вечеръ не совсѣмъ обычно всѣ обрадуются.
Все это быстро резюмировалось въ его головѣ, между тѣмъ какъ онъ разсказывалъ женѣ событія послѣднихъ дней. Они подъ руку ходили взадъ и впередъ по дорожкѣ, и м-ссъ Эмсъ разспрашивала съ неослабѣвающимъ участіемъ. Но терпѣніе майора истощилось.
— Честное слово, душенька, становится прохладно. Не думаешь ли ты, что лучше войти въ комнаты? Я увѣренъ, что ты очень утомлена съ дороги.
Она знала, что больше изъ него ничего не вытянешь, и утѣшалась тѣмъ, что при дневномъ свѣтѣ Линдхерстъ уже непремѣнно замѣтитъ перемѣну въ ней — при электричествѣ всѣ вѣдь одинаковы. И, хотя «клубъ» былъ ей немного подозрителенъ, она понимала, какъ неполитично было бы выказать, хотя бы отдаленнымъ намекомъ, свое недовѣріе. И усталость, дѣйствительно, давала себя знать — не столько съ дороги, сколько послѣ неудачи. И невольно въ словахъ ея снова прорвалась горечь.
— Да, пойдемъ, — сказала она, — а не то ты простудишься.
Было всего половина одиннадцатаго, когда м-ссъ Эмсъ ушла къ себѣ, и майоръ поспѣшилъ къ Ивэнсамъ. Доктора и Эльзи онъ засталъ играющими въ шахматы, а докторшу въ саду. Онъ прошелъ прямо въ садъ и нашелъ ее на ея любимомъ мѣстечкѣ подъ большимъ тутовымъ деревомъ. Она была вся въ бѣломъ и свѣтла, какъ Млечный Путь. Не вставая, она протянула ему руку.
— Вотъ это мило съ вашей стороны! Какъ чувствуетъ себя кузина Эми?
— Превосходно. Немножко утомлена съ дороги и легла рано. А какъ чувствуетъ себя кузина кузины Эми?
Онъ опустился на плетеный стулъ, заскрипѣвшій подъ его тяжестью.
— Надо будетъ заказать для васъ особое кресло. Вы такой большой и сильный. Видѣли вы супруга кузины кузины Эми?
— Нѣтъ; мнѣ сказали, что вы здѣсь, и я прошелъ прямо сюда.
Она встала.
— Въ такомъ случаѣ, пойдемте лучше въ комнаты и скажемъ ему, что вы здѣсь. Не то ему можетъ показаться страннымъ…
Майоръ Эмсъ съ живостью вскочилъ: пріятно было сознавать, что это пахнетъ приключеніемъ.
— Конечно. А потомъ можемъ опять придти сюда?
Милли улыбнулась.
— Конечно. Онъ играетъ съ Эльзи въ шахматы. Едва-ли, онъ прерветъ игру.
Повидимому, д-ру Ивэнсу поздній приходъ майора совсѣмъ не показался страннымъ — впрочемъ, вѣдь онъ зналъ, что майоръ пришелъ условиться съ его женой относительно иллюминаціи.
— Добрый вечеръ, майоръ. Какъ это мило, что вы заглянули! Вы съ Милли хотите, кажется, окончательно раззорить меня? Ну-ка, Эльзи, что ты скажешь, если я пойду конемъ сюда? Шахъ.
— А я его офицеромъ, — отвѣтила Эльзи.
— Не пойти ли намъ въ садъ, майоръ? — сказала Милли, — Уильфредъ, пойдемъ на воздухъ.
— Нѣтъ, малютка. Я сейчасъ дамъ твоей дочкѣ матъ. Зайдите потомъ сюда выпить стаканчикъ виски съ содовой, майоръ.
И они вышли въ прохладный садъ, надъ которымъ раскинулось звѣздное небо.
— Уильфредъ такъ любитъ играть въ шахматы. Они съ Эльзи каждый вечеръ играютъ, когда онъ дома, Правда, часто его не бываетъ дома.
Эффектъ получился именно тотъ, какой былъ нуженъ. Она не критиковала и не жаловалась, но майоръ Эмсъ вывелъ именно то заключеніе, какое ей было желательно.
— Хорошо, что я зашелъ, — сказалъ онъ. — А теперь о фонарикахъ. Надо развѣсить ихъ вдоль всей ограды сада и не особенно далеко одинъ отъ другого. На разстояніи шести футъ, не больше. Я измѣрю стѣну, и мы разсчитаемъ, сколько сюда понадобится фонариковъ. Если не ошибаюсь, мой шагъ равенъ аршину — ничего, ноги еще годятся.
Съ полчаса ушло на обсужденіе всѣхъ деталей иллюминаціи, причемъ майоръ Эмсъ, благо не ему придется платить, обнаружилъ большую расточительность. При такомъ яркомъ освѣщеніи ноги его непремѣнно будутъ замѣчены, и теперь онъ самъ настаивалъ, чтобъ балъ былъ непремѣнно костюмированный.
— Разумѣется, будутъ нелѣпые костюмы, но, я думаю, будетъ все же и нѣсколько красивыхъ. Да у насъ о такомъ балѣ будутъ говорить цѣлый годъ. Мы съ Эми и наши маленькіе обѣды совсѣмъ отойдутъ на второй планъ.
— Я надѣюсь, кузина Эми не обидится на меня.
— Обидится? Полноте! Вы внесли жизнь въ наше захолустье. Честное слово, насъ не мѣшало немножко растормошить. Вы прямо благодѣтельница общества.
Измѣривъ стѣну, они. снова усѣлись подъ тутовымъ деревомъ, гдѣ трава была сухая, и лишь слабый отблескъ звѣзднаго свѣта проникалъ сквозь листву. Свистнулъ пробѣжавшій мимо поѣздъ и свистъ потонулъ въ грохотѣ вагоновъ. Милли наклонилась впередъ, приподнявъ лицо, совсѣмъ, какъ давеча Эми.
— Ахъ, еслибъ я только была увѣрена, что могу доставить своимъ друзьямъ хоть маленькое удовольствіе…
Майору Эмсу неожиданно пришло въ голову, что она хочетъ, чтобъ онъ поцѣловалъ ее. Онъ тоже нагнулся впередъ.
— Я думаю, вы въ этомъ не сомнѣваетесь. И мнѣ хотѣлось бы поблагодарить васъ…
Она не отодвинулась, но и въ темнотѣ онъ видѣлъ, что она улыбается. Это имѣло такой видъ, какъ будто она ждала. Онъ неловкимъ движеніемъ нагнулся и поцѣловалъ ее.
Наступило молчаніе. Милли не отвѣтила на поцѣлуй, но и не оттолкнула его.
— Пожалуй, люди сказали бы, что мнѣ не слѣдовало позволять вамъ этого. Но что же тутъ дурного? Въ концѣ концовъ вѣдь вы — нѣчто вродѣ кузена. И вы такъ мило помогли мнѣ относительно иллюминаціи…
Майоръ Эмсъ думалъ въ эту минуту исключительно о себѣ и почти не думалъ о ней. Завязывалась интрига, приключеніе. Онъ поцѣловалъ чужую жену и чувствовалъ, что ему и чортъ не братъ. Но къ этому успокоительному сознанію примѣшивалась и тревога. Самое лучшее теперь поставить точку — выпить стаканчикъ виски съ содовой въ обществѣ доктора и вернуться домой къ Эми.
VI.
правитьНа другой день м-ссъ Ольтхэмъ съ понятнымъ нетерпѣніемъ ждала возвращенія мужа изъ клуба. Утромъ она забѣгала къ м-ссъ Эмсъ, и ей было что поразсказать и о чемъ поразспросить. Услыхавъ стукъ его палки въ передней, она выбѣжала ему на встрѣчу.
— Какъ ты поздно, Генри! Давно пора обѣдать. Не стоитъ переодѣваться. М-ссъ Бруксъ, если она и зайдетъ попозже, извинитъ тебя. Ты вчера вечеромъ былъ вѣдь въ клубѣ? Скажи мнѣ, пожалуйста, кто еще былъ тамъ?
М-ръ Ольтхэмъ на минутку закрылъ глаза, чтобы лучше сосредоточиться. Это имѣло такой видъ, какъ будто онъ про себя читалъ молитву, — но внѣшность вѣдь обманчива. Онъ просто думалъ: зная, что жена не спроситъ безъ причины, онъ хотѣлъ быть аккуратнымъ. Затѣмъ раскрылъ глаза и съ каждой ложкой супу называлъ по имени:
— Генералъ Фортескью. Молодой Мортонъ. М-ръ Тавернеръ, Турнеръ, младшій Турнеръ…
— Отъ десяти до одиннадцати ты все время былъ въ клубѣ?
— Даже до половины двѣнадцатаго.
— И больше тамъ никого не было?
— Никого, кромѣ лакея. Мальчишку разсыльнаго уволили за то, что онъ воровалъ сахаръ. Ты объ этомъ?
— Нѣтъ, другъ мой. Это мнѣ не интересно. — Дождавшись, пока выйдетъ горничная, она взволнованно заговорила, понижая голосъ: — М-ссъ Эмсъ сказала мнѣ, что вчера легла въ половинѣ одиннадцатаго, а майоръ пошелъ въ клубъ. А ты говоришь: онъ тамъ не былъ. Будемъ называть ихъ м-ромъ и м-ссъ Смитъ, чтобъ не догадалась прислуга.
Горничная внесла второе блюдо.
— Да, такъ, значитъ, м-ра Смита въ клубѣ не было, потому, что еслибъ онъ тамъ былъ, ты бы видѣлъ его. Можетъ быть, ему нездоровилось, и онъ пошелъ къ доктору?
— Возможно! — горячо подхватилъ м-ръ Ольтхэмъ. Онъ сразу понялъ, что «докторъ» и есть «докторъ» и какой именно докторъ.
— Мы всѣ замѣтили, какъ часто онъ бывалъ у д-ра Джонсона въ отсутствіе своей жены. Но пойти туда и въ вечеръ ея возвращенія, это — это уже пахнетъ кое-чѣмъ посерьезнѣе.
— Дорогая моя, откуда же тебѣ извѣстно, что майоръ Эмсъ былъ вчера у доктора?
М-ссъ Ольтхэмъ бросила ему свирѣпый взглядъ, такъ какъ въ комнатѣ была горничная и всѣ ея дипломатическія ухищренія провалились отъ одной этой обмолвки. — То есть, я хотѣлъ сказать: м-ръ Смитъ, — растерянно поправился м-ръ Ольтхэмъ, какъ будто для того, чтобъ у Дженъ не осталось никакихъ сомнѣній.
— А гдѣ же, по твоему, онъ могъ быть?
— Почемъ же я знаю? У меня нѣтъ никакихъ данныхъ, чтобы строить догадки, но, если человѣка не было въ одномъ мѣстѣ, это еще не значитъ, что онъ непремѣнно былъ въ другомъ.
— Что же, по твоему, онъ за покупками отправился, что-ли, въ одиннадцать-то. часовъ вечера? Конечно, въ это время магазины всѣ открыты. Хай-Стритъ залита свѣтомъ.
М-ссъ Ольтхэмъ такъ обидѣлась на скептицизмъ своего мужа, что рѣшила больше ничего не говорить ему, но наказала лишь самое себя, такъ какъ ей до смерти хотѣлось подѣлиться новостью, и, когда горничная окончательно ушла, она не выдержала:
— М-ссъ Эмсъ что-то сдѣлала со своими волосами, Генри, и съ лицомъ тоже. Двѣ недѣли назадъ она была, почти сѣдая, а теперь ни одной сѣдинки не видать. Волосы каштановые. Это что же такое — новую моду, что-ли, она хочетъ ввести въ Райзборо? И всѣмъ намъ придется мазать кольдъ-кремомъ свои физіономіи, а волосы красить синей краской?
М-ръ Ольтхэмъ былъ въ этотъ день ужасно непонятливъ. Онъ даже испугался.
— Да неужто же она выкрасила волосы въ синій цвѣтъ?
— Ахъ, Господи! конечно, нѣтъ. Какъ это глупо! Я же сказала, что волосы каштановые, но въ ея годы краситься! Какъ будто кому-нибудь не все равно, сѣдая она или не сѣдая. А лицо! Я не отрицаю, что морщинъ у нея стало меньше, но не все ли намъ равно, есть у нея морщины или нѣту?
Разговоръ былъ прерванъ стукомъ почтальона, въ дверь, а такъ-какъ почтальонъ всегда желанный гость, м-ръ Ольтхэмъ поспѣшилъ ему навстрѣчу. Къ сожалѣнію, почта ничего ему не принесла — за то принесла женѣ его большой и многообѣщающій конвертъ, повидимому, съ пригласительнымъ билетомъ. М-ссъ Ольтхэмъ разорвала его и ахнула.
— Угадай, что тутъ. Ни за что не угадаешь.
— Въ такомъ случаѣ, будь добра сказать.
М-ссъ Ольтхэмъ выпалила единымъ духомъ:
— М-ссъ Ивэнсъ дома въ четвергъ, 20 іюля, въ 10 часовъ вечера. Просятъ быть въ костюмахъ Шекспировскихъ героевъ. Это что еще за новости.
Отъ изумленія она даже замолкла. М-ръ Ольтхэмъ тяжело вздохнулъ.
— Я никогда въ жизни не былъ на костюмированномъ балу. Боюсь, что я буду чувствовать себя очень странно и не въ своей тарелкѣ. И что же тамъ надо дѣлать, Юлія? Просто стоять и смотрѣть другъ на друга? Ужасно странно. Ты какъ мнѣ посовѣтуешь одѣться? Я думаю: лучше всего пэромъ Англіи.
М-ссъ Ольтхэмъ, надо отдать ей справедливость, уже много лѣтъ не задумывалась о своей внѣшности. Но теперь, вставъ изъ-за стола, она внимательно разглядывала себя въ зеркало. Она была больше, чѣмъ на десять лѣтъ моложе м-ссъ Эмсъ и, какъ бы та ни фокусничала съ своимъ лицомъ и волосами, все-таки всякій скажетъ, что она на десять лѣтъ моложе. Но думать о костюмѣ она находила преждевременнымъ.
— Объ этомъ мы еще успѣемъ поговорить, мой милый. Если м-ссъ Ивэнсъ думаетъ, что мы всѣ одурѣемъ отъ восторга и станемъ швырять деньги на костюмы для ея затѣи, она очень ошибается — по крайней мѣрѣ, относительно меня. Я даже не знаю, пойду ли я, хотя, разумѣется, не хотѣлось бы обидѣть м-ссъ Ивэнсъ. А знаешь, Генри, я не удивлюсь, если это окажется началомъ конца господства м-ссъ Эмсъ. Ужь, навѣрное, м-ссъ Ивэнсъ не совѣтовалась съ ней относительно этого костюмированнаго бала. Это они, должно быть, съ майоромъ вмѣстѣ выдумали, пока м-ссъ Эмсъ не было дома, и, чего добраго, еще явятся въ видѣ Ромео и Джульетты. И я не удивлюсь, если м-ссъ Эмсъ совсѣмъ не пойдетъ на этотъ балъ, а устроитъ что-нибудь сама въ этотъ, же вечеръ. Это будетъ очень похоже на нее. Но, какъ бы то ни было, мнѣ кажется, что теперь она перестанетъ драть носъ передъ всѣми нами. Ей, небось, не пришло въ голову ни разу за столько лѣтъ устроить костюмированный балъ…
М-ссъ Ольтхэмъ перебила сама себя, осѣненная блестящей мыслью.
— А, можетъ быть, она все это знала заранѣе и хочетъ быть первой на этомъ балу — оттого и намазалась, и волосы себѣ выкрасила. Меня не удивитъ, если окажется, что это такъ. Вотъ увидишь, они съ майоромъ явятся въ видѣ Гамлета и Офеліи, или чего-нибудь столь же нелѣпаго, хотя, положимъ, въ смыслѣ грузности, изъ майора Эмсъ вышелъ бы отличный Гамлетъ: онъ изумительно толстѣетъ съ каждымъ годомъ, не смотря на свою работу въ саду — впрочемъ, я увѣрена, что грядки копаетъ за него садовникъ… Нѣтъ, ты мнѣ скажи, съ чего это всѣ въ Райзборо стали такъ секретничать: не узнаешь даже, сколько человѣкъ было тамъ-то и тамъ-то за обѣдомъ, если не пойдешь сама въ курятную и не спросишь, сколько цыплятъ туда послали: одного или пару… — О чемъ бишь я говорила?.. — Мужъ напомнилъ ей. — Да, на счетъ костюмированнаго бала. Ну, я тебѣ скажу, если майоръ одѣнется Ромео, м-ссъ Эмсъ остается только одѣться кормилицей Джульетты.
Но м-ру Ольтхэму совершенно не интересно было, какъ одѣнутся м-ръ и м-ссъ Эмсъ — онъ думалъ только о себѣ.
— Не знаю… Я, навѣрное, буду неловко чувствовать себя въ костюмѣ…
— Пустяки, голубчикъ. Мы вечера два передъ тѣмъ походимъ въ нихъ и попривыкнемъ. Генри, помнишь ты мое бѣлое атласное платье? Я его надѣвала всего разъ двѣнадцать, не больше, потому что для Райзборо оно слиткомъ шикарно. И къ нему всегда надѣвала поддѣльный жемчугъ. Три нитки, а застежка изъ настоящаго жемчуга. Мнѣ кажется, что это вполнѣ подходящій костюмъ для Клеопатры. Вѣдь ей было ужь за тридцать, когда въ нее влюбился Юлій Цезарь. И, судя по бюстамъ, онъ былъ гораздо лысѣй тебя.
Это былъ тяжкій ударъ. М-ръ Ольтхэмъ уже представилъ себя рядомъ съ Клеопатрой, но совершенно въ иной роли. Вѣдь у него фигура, можно сказать, совсѣмъ юная, точно у мальчика.
— Но вѣдь Юлію Цезарю было подъ шестьдесятъ, — сердито возразилъ онъ, — не думаю, чтобы я сумѣлъ изобразить шестидесятилѣтняго старика. Да и ты, милая, хоть ты и кажешься моложе своихъ лѣтъ, я все-таки не представляю себѣ, какъ ты будешь изображать молоденькую женщину лѣтъ тридцати. Почему бы намъ не отрекомендоваться «Антоніемъ и Клеопатрой десять лѣтъ спустя»? Это лучше чѣмъ Юлій Цезарь и Клеопатра на десять лѣтъ раньше.
М-ссъ Ольтхэмъ задумалась. Дѣйствительно, за тридцатилѣтнюю ее никто не приметъ, сколько бы жемчуга она на себя ни нацѣпила.
— Пожалуй, Генри, твоя мысль и недурна, она даже оригинальна… Антоній и Клеопатра десять лѣтъ спустя… Ахъ, звонокъ! Это, навѣрно, м-ссъ Бруксъ, и по телефону тоже звонятъ. Богъ знаетъ, что такое! Ни минуты нельзя побыть однимъ. Чего добраго, весь Райзборо сберется къ намъ сегодня вечеромъ. Подойди, пожалуйста, къ телефону, Генри. Только никому ни слова. Пусть другіе болтаютъ о своихъ костюмахъ, а мы молчокъ. Давай, устроимъ имъ сюрпризъ. Если тебя спросятъ, какъ ты одѣнешься, скажи, что ты объ этомъ еще не думалъ.
Всю слѣдующую недѣлю въ Райзборо только и было толковъ, что о предстоящемъ костюмированномъ балѣ. М-ссъ Ольтхэмъ плавала въ этой атмосферѣ, какъ рыба въ водѣ. Она волновалась, секретничала, выпытывала у другихъ, интриговала. Ей удалось узнать, что м-ссъ Турнеръ будетъ изображать собою м-ссъ Пэджъ, а мужъ ея Фальстафа — что было придумано весьма удачно, такъ какъ оба они были толстые и грузные. Молодой Мортонъ, съ необычной для него скромностью, рѣшилъ одѣться аптекаремъ изъ Ромео и Джульетты. М-ссъ Тавернеръ будетъ Катериной. И что всего забавнѣе — ей удалось убѣдить м-ссъ Бруксъ, что она — вылитая Герміона, и заставить ее отказаться отъ роли Клеопатры. М-ссъ Ивэнсъ что-то смутно говорила о «Снѣ въ лѣтнюю ночь» — м-ссъ Ольтхэмъ вывела изъ этого заключеніе, что она одѣнется Титаніей, мужъ же ея — Тимономъ Аѳинскимъ. Это также было очень удачно: о Тимонѣ Аѳинскомъ никто толкомъ ничего не зналъ, какъ и о докторѣ Ивэнсѣ — кромѣ того, что его постоянно вызываютъ къ больнымъ среди обѣда — предполагалось, что то же было и съ Тимономъ Аѳинскимъ.
Еще больше волненій вызвало добавочное сообщеніе о томъ, что у м-ссъ Ивэнсъ будутъ танцы и начнутся въ четверть одиннадцатаго кадрилью, въ которой примутъ участіе всѣ костюмированныя пары. М-ссъ Бруксъ, отодвинувъ къ стѣнѣ стоявшій посерединѣ круглый столъ, практиковалась одна въ своей гостиной, припоминая давно забытые напѣвы лансье. Въ домѣ рядомъ м-ръ и м-ссъ Ольтхэмъ, вдвоемъ, продѣлывали, то же, путая и мотивы, и фигуры и поминутно пререкаясь. И хуже всего, что приходилось терпѣть эти муки въ одиночествѣ — неловко же сознаться постороннимъ, что за давностью лѣтъ вы разучились танцовать. Хорошо, что м-ссъ Эмсъ пришла на минуту (хотя въ первый моментъ м-ссъ Ольтхэмъ на нее жестко за это обозлилась) и, высказавъ предположеніе, что всѣ они, навѣрное, немножко позабыли танцовать кадриль, пригласила всѣхъ къ себѣ въ половинѣ пятаго на танцъ-классъ, для репетиціи.
— Ну вотъ! Я такъ и думала, — вскричала м-ссъ Ольтхэмъ. — Это значитъ, что они съ майоромъ позабыли танцовать и мы должны учить ихъ. А она при этомъ будетъ дѣлать видъ, что это она насъ учитъ. Ну, ужь нѣтъ, я не пойду. Я не желаю, чтобъ меня учили танцовать — тѣмъ болѣе, м-ссъ Эмсъ. Отвѣта не будетъ, — обратилась она къ горничной.
М-ръ Ольтхэмъ былъ иного мнѣнія. Они все время спорили съ женой, путая кадриль съ лансье, и онъ не зналъ навѣрное, кто изъ нихъ правъ. Было бы совсѣмъ не худо убѣдиться…
— Ты, все-таки, послала бы записку м-ссъ Эмсъ, чтобы предупредить ее, что ты не будешь, а то невѣжливо, — сказалъ онъ.
— Вѣдь ты же слышалъ, что отвѣта не требуется, — рѣзко бросила она. — Она просто пишетъ, что въ половинѣ пятаго у нея танцы — репетиція кадрили. Ну, и пусть ее танцуетъ. Это мы могли бы устроить и сами у себя…
Однако за ночь она передумала и на другое утро рѣшила, что все-таки надо пойти — чтобъ «посмотрѣть, какъ м-ссъ Эмсъ представляетъ себѣ кадриль», и помочь ей, бѣдняжкѣ, въ ея невѣдѣніи. Кстати, рѣшено было по дорогѣ зайти прикупить бусъ, такъ какъ въ жемчужномъ колье мѣстами видны были нитки, и поддѣльный рубинъ для пряжки на шляпу м-ру Ольтхэму. Вѣдь въ Райзборо никто не отличитъ поддѣльнаго рубина отъ настоящаго. А потомъ, когда Генри не нуженъ будетъ этотъ камень, она сдѣлаетъ изъ него подвѣску къ ожерелью. М-ссъ Ольтхэмъ даже великодушно предложила принять половину стоимости камня на себя.
М-ръ Ольтхэмъ не прочь былъ бы оставить камень себѣ и сдѣлать изъ него кольцо, но не рѣшился перечить женѣ. Главное вѣдь, чтобъ у него была пряжка съ рубиномъ на его кокетливомъ беретѣ.
И въ каждомъ домѣ велись такія же приготовленія, по большей части, секретныя, причемъ интрига иной разъ случайно разоблачалась. Такъ, м-ссъ Бруксъ однажды вечеромъ, разбирая свои платья, чтобъ выбрать изъ нихъ подходящій костюмъ для Герміоны, случайно выглянула въ окно и увидала странное зрѣлище. Въ сосѣднемъ саду расхаживала дама въ бѣломъ атласномъ платьѣ и въ жемчужномъ колье; и съ нею рядомъ джентльменъ въ римской тогѣ и шляпѣ съ перомъ. Относительно джентльмена она не была увѣрена, даму же узнала сразу. Это, несомнѣнно, была Клеопатра, хоть и не первой молодости.
М-ссъ Бруксъ отъ изумленія даже сѣла. Такъ вотъ какую змѣю она отогрѣла на груди. Такъ вотъ почему м-ссъ Ольтхэмъ такъ убѣждала ее одѣться Герміоной — ей не хотѣлось, чтобъ на балу были двѣ Клеопатры. Хорошо же! Она все-таки будетъ Клеопатрой — пусть Райзборо разсудитъ, которая изъ нихъ больше похожа на египетскую царицу. Конечно, у м-ссъ Ольтхэмъ есть жемчугъ, но вѣдь онъ не настоящій, имитація, и только въ три ряда; а у нея колье, хоть и изъ мелкаго, но въ шесть рядовъ и жемчугъ настоящій. И по фигурѣ она больше подходитъ къ Клеопатрѣ, чѣмъ м-ссъ Ольтхэмъ. Клеопатра была высокая — и она тоже. Положимъ, она не красавица, какъ Клеопатра, но вѣдь и м-съ Ольтхэмъ тоже далеко не красавица. И платье бѣлое у нея есть; надо будетъ только вычистить бѣлыя туфли и пришить къ нимъ новыя розетки.
Для м-ссъ Эмсъ эта недѣля также не прошла безслѣдно. Когда она, какъ и м-ссъ Ольтхэмъ, въ концѣ обѣда прочитала мужу полученное приглашеніе, онъ фыркнулъ и объявилъ, что онъ, по крайней мѣрѣ, уже вышелъ изъ тѣхъ лѣтъ, когда ходятъ на костюмированные балы. При этомъ онъ нѣсколько переборщилъ и, къ неудовольствію своему, встрѣтилъ въ женѣ полное сочувствіе — настолько, что она даже рѣшила сейчасъ же послѣ обѣда написать отказъ. Причины она и не думала скрывать.
— Я не то, что «обидчива», какъ выражается наша прислуга, но все же Милли могла бы посовѣтоваться со мной относительно этого вечера или, по крайней мѣрѣ, съ тобой, Линдхерстъ, во время моего отсутствія: мы такъ давно живемъ въ Райзборо и дали столько вечеровъ… Я вовсе не желаю мѣшать нашей милой Милли, но разъ она выдумала это безъ меня, она можетъ и веселиться безъ меня. Во всякомъ случаѣ, отъ моего отсутствія ея вечеръ не проиграетъ. И такъ какъ ты находишь, что тебѣ не по годамъ носить костюмъ — хотя я этого не нахожу, я думаю, что мы гораздо пріятнѣе проведемъ этотъ вечеръ дома. Я напишу милое письмецо милой Милли и скажу, что у насъ этотъ вечеръ занятъ. Безъ сомнѣнія, Ольтхэмы не откажутся отобѣдать съ нами — врядъ-ли у нея будетъ охота фигурировать на костюмированпомъ балу.
Майоръ Эмсъ вообще соображалъ не очень быстро, но тутъ онъ сразу сообразилъ: во-первыхъ, что онъ, во всякомъ случаѣ, долженъ быть на этомъ балу, хотя бы и безъ Эми; во-вторыхъ, что, разъ онъ сдѣлалъ видъ, будто это приглашеніе для него сюрпризъ, теперь ужь поздно признаваться, что онъ давно объ этомъ знаетъ и хочетъ быть Антоніемъ, а м-ссъ Ивэнсъ Клеопатрой; въ-третьихъ, что необходимо что-то сдѣлать, и въ-четвертыхъ, что онъ не знаетъ, что именно.
— Ну, ты кури, Линдхерстъ, — поднимаясь съ мѣста, молвила его жена, — а я пойду напишу милой Милли. А вечеромъ пойдемъ опять пройтись по саду.
М-ссъ Эмсъ прошла въ гостиную и прямо къ письменному столу. Было еще достаточно свѣтло, чтобы писать и безъ огня, но, взявшись за перо, она посмотрѣла на себя въ зеркало и увидала то самое, что увидала нынче м-ссъ Ольтхэмъ — отсутствіе сѣдыхъ волосъ и сгладившіяся морщинки… Вдобавокъ, въ отсвѣтѣ заката лицо казалось нѣжно-розовымъ… И ея такъ называемая «необидчивость» постепенно сглаживалась, какъ и ея морщинки. Въ сущности, вѣдь отказаться значитъ обидѣть бѣдную Милли, которая едва-ли сдѣлала это съ намѣреніемъ оттѣснить ее на второй планъ. Можетъ быть, Милли еще и не уяснила себѣ какъ слѣдуетъ, какой самодержавной законодательницей всякихъ празднествъ была м-ссъ Эмсъ въ Райзборо… Гости къ обѣду — не отговорка: можно вѣдь поѣхать на такой балъ и въ половинѣ одиннадцатаго. Да и Линдхерсту былъ бы такъ къ лицу его венеціанскій плащъ — это вздоръ, что маскарадъ ему не по годамъ: онъ еще выглядитъ очень молодо… И она сама… Разумѣется, роль Джульетты или Офеліи ей не къ лицу, какъ и юной Розалинды, или смѣлой Порціи. Но вѣдь есть другая — не дѣвочка, но женщина, въ полномъ расцвѣтѣ красоты…
Въ это время отворилась дверь гостиной, и супруги одновременно начали:
— Знаешь, милый другъ, я все же думаю…
И оба расхохотались.
— Клянусь душою, Эми, у насъ съ тобой всегда однѣ и тѣ же мысли. Я ужь знаю, что ты хотѣла сказать: «мнѣ не хотѣлось бы обидѣть бѣдную Милли», и я согласенъ съ тобой, моя дорогая. Конечно, ей слѣдовало бы посовѣтоваться съ тобой — или со мной, въ виду твоего отсутствія — но будь же снисходительна къ ней — вѣдь она твоя родственница — и не порть ей праздника. Если ты пойдешь, разумѣется, и я, старый хрычъ, придумаю себѣ какой-нибудь костюмъ. Тамъ, на чердакѣ, у меня гдѣ-то валяется венеціанскій плащъ — если только его не съѣла моль — среди шекспировскихъ типовъ (надо будетъ пересмотрѣть), навѣрное, найдется и такой, который сможетъ изобразить и старый отставной солдатъ. Ну, Фальстафъ или что-нибудь въ этомъ родѣ. (Не мѣшаетъ замѣтить, что майоръ Эмсъ самъ время отъ времени перекладывалъ свой костюмъ нафталиномъ и уже убѣдился, что онъ отнюдь не съѣденъ молью, но — кто изъ насъ вполнѣ правдивъ).
Не смотря на видимую искренность рѣчей майора, м-ссъ Эмсъ, сама не зная, почему, заподозрила, что мысль о венеціанскомъ плащѣ — и даже о костюмированномъ вечерѣ — не новость для него. Но подозрѣній своихъ она не высказала наоборотъ, пошла на встрѣчу мужу. Написала милую записочку Милли, изъявляя согласіе, увѣрила его, что въ Фальстафы онъ вовсе не годится и долженъ придумать себѣ что-нибудь получше, и, наконецъ, объявила, что каждый изъ нихъ долженъ придумать самъ себѣ костюмъ, не совѣтуясь съ другимъ и не говоря ему заранѣе, какой — пусть это будетъ взаимнымъ сюрпризомъ. Майоръ вздохнулъ съ облегченіемъ. Онъ до смерти боялся, что Эми предложитъ ему фигурировать съ ней въ качествѣ короля и королевы датскихъ, изъ Гамлета, или, вообще, «парочкой», какъ выражалась м-ссъ Бруксъ, и тогда мысль объ Антоніи и Клеопатрѣ, «случайно» встрѣтившихся въ толпѣ, придется оставить. А теперь всѣ затрудненія были улажены.
VII.
правитьЮпитеръ Плювіусъ, какъ майоръ Эмсъ вычурно именоновалъ погоду, былъ явно милостивъ къ Милли Ивэнсъ. Нѣсколько дней передъ ея праздникомъ погода стояла жаркая, сухая, и гости могли бродить въ саду, не рискуя схватить насморкъ или запачкать бѣлыя атласныя туфельки. Вдобавокъ, въ этотъ вечеръ не было луны, и ничто не препятствовало иллюминаціи выказаться въ полномъ блескѣ. На лужайкѣ, по совѣту майора Эмса, была устроена площадка для танцевъ, а подъ тутовымъ деревомъ накрыты столы для ужина, и все это щедро иллюминовано китайскими фонариками, точно такъ же, какъ и садъ; оркестръ (рояль, двѣ скрипки и кларнетъ удивительно пронзительнаго звука) предполагалось спрятать въ маленькомъ тупикѣ, ведшемъ къ тепличкѣ. Самая тепличка и прилегающіе къ ней ягодные кусты были освѣщены менѣе ярко — для Гамлетовъ и Розалиндъ, которые пожелали бы найти укромный уголокъ для интимной прогулки. Утромъ въ этотъ день майоръ Эмсъ еще разъ «забѣжалъ» украдкой отъ жены — обозрѣть всѣ приготовленія — и остался вполнѣ доволенъ. Это было въ присутствіи и доктора, и Эльзи.
Праздникъ долженъ былъ начаться въ половинѣ одиннадцатаго, и только къ этому времени м-ссъ Эмсъ вышла изъ своей спальни, гдѣ она заперлась тотчасъ послѣ ранняго обѣда. Пухлыя ручки ея были обнажены, отъ кончиковъ пальцевъ до круглыхъ плечиковъ, на которыхъ была застегнута красивыми брошками длинная туника. Но впечатлѣнія особенной выставки голаго тѣла это не производило, такъ какъ ручки у м-ссъ Эмсъ быми очень коротенькія и притомъ же покрыты украшеніями: на одной извивалась отъ кисти до локтя металлическая змѣйка; на другой повыше локтя красовался браслетъ изъ какого-то очень яркаго и блестящаго металла. Волосы были покрыты сѣткой изъ голубыхъ бусъ, слишкомъ большихъ для того, чтобы счесть ихъ настоящей бирюзой, и отъ сѣтки на лобъ свѣшивалась подвѣска — грушевидная жемчужина, напоминающая ту, которую капризная царица впослѣдствіи растворила въ уксусѣ. Призвавъ на помощь искусство и энциклопедическій словарь, м-ссъ Эмсъ вывела себѣ углемъ настоящія египетскія брови, какъ на портретѣ Рамзеса, подвела глаза, чтобы придать имъ больше блеска, и, помимо чудодѣйственнаго крема, прибавила еще румянъ, такъ что, обыкновенно блѣдныя, щеки ея расцвѣли.
Туника ея доходила до колѣнъ. Она была, пожалуй, нѣсколько узка, но, когда у васъ имѣется одна только арабская шаль, вышитая золотомъ, приходится довольствоваться тѣмъ, что имѣешь. Перехваченная желтымъ поясомъ, она расходилась на бокахъ и обнаруживала юбку, сдѣланную изъ двухъ арабскихъ серебромъ затканныхъ шалей, спускавшуюся до лодыжки. Изъ подъ этой затканной серебромъ, юбки, какъ и слѣдовало ожидать, виднѣлись маленькія пухленькія ножки, обутыя въ сандаліи, подчеркивавшія и красоту ихъ, и пухлость, и миніатюрность. Большой палецъ, какъ полагается, былъ отдѣленъ отъ прочихъ ленточкой, покрытой серебряной бумагой. Райзборо зналъ, какіе маленькіе она носитъ башмачки, — онъ теперь увидитъ, что и эти башмачки были слишкомъ велики для ея крохотныхъ ножекъ. Наконецъ, на шеѣ ея красовалось четыре нитки дивныхъ жемчуговъ… М-ссъ Эмсъ нимало не сомнѣвалась, что нарядъ ея очень эффектенъ и что Линдхерстъ будетъ пораженъ и ослѣпленъ. Интересно знать, какъ онъ самъ одѣлся… Отъ непривычнаго волненія у нея даже колѣни подгибались. Она чувствовала себя такой юной, такой смѣлой. Ей хотѣлось, чтобъ онъ поскорѣе вышелъ: когда они будутъ спускаться по лѣстницѣ, она пойдетъ впередъ и онъ увидитъ, какія у нея маленькія и хорошенькія ножки.
Не успѣла она пожелать, какъ желаніе ея исполнилось. Спускаясь съ лѣстницы, она услыхала шумъ внизу, какъ будто грузный человѣкъ неожиданно споткнулся, — затѣмъ заглушенное ругательство — и въ переднюю ввалился майоръ Эмсъ. Венеціанскаго плаща на немъ не было и вообще онъ былъ совсѣмъ не тотъ, какимъ супруга ожидала его видѣть. Голова его была покрыта роскошнымъ парикомъ, тога маскировала полноту, которой не могло устранить вполнѣ даже копанье грядокъ; надъ классическими зашнурованными башмаками виднѣлись могучія икры. Если былъ когда-либо Маркъ Антоній съ закрученными по-военному усами, его можно было видѣть не въ Египтѣ и не въ Римѣ, а въ Райзборо. Онъ поднялъ глаза — и увидѣлъ ее; она опустила взоръ — и увидѣла его.
— Боже мой! Эми! Клеопатра!
Она блаженно улыбнулась.
— Боже мой! Линдхерстъ! Маркъ Антоній!
Наступила длинная и тягостная пауза. Ей было ясно, что случилось нѣчто неожиданное. Она и разсчитывала поразить его неожиданностью, но онъ удивился какъ-то не такъ, какъ она ожидала. Однакожъ все, что въ немъ было рыцарскаго, пришло ему на помощь.
— Честное слово, ты великолѣпна, Эми. Настоящая Клеопатра — и жемчугъ, и сандаліи. Да ты затмишь тамъ всѣхъ. Ну ѣдемъ, Эми. Антоній и Клеопатра! Кто бы могъ подумать! Извозчикъ уже дожидается. Ѣдемъ скорѣе, а то не попадемъ въ процессію. Плаща тебѣ не нужно. Антоній и Клеопатра! Господи помилуй!
Это разсѣяло неловкость. Правда, Линдхерстъ удивился, но какъ будто не пришелъ въ восторгъ — но, можетъ быть, и онъ стѣсняется, какъ она, — и въ этомъ пышномъ нарядѣ она кажется ему чужой, какъ онъ ей. Къ тому же, разъ она одѣта Клеопатрой, надо и вести себя, какъ Клеопатра, быть молодой и веселой, обворожительной. И прежде всего похвалить его, ибо, разъ человѣкъ надѣлъ костюмъ, не можетъ же онъ не интересоваться тѣмъ, насколько ему этотъ костюмъ къ лицу.
Она отступила на шагъ назадъ и внимательно оглядѣла его.
— Но ты великолѣпенъ, Линдхерстъ! Эта тога изумительно идетъ тебѣ. И руки такъ красиво виднѣются изъ складокъ. Какія у тебя могучія руки, Линдхерстъ! Ты могъ бы на рукахъ снести свою маленькую Клеопатру назадъ — въ Египетъ.
М-ссъ Эмсъ не рѣшилась бы заговорить съ мужемъ такимъ тономъ въ утреннемъ капотѣ, даже въ своемъ парадномъ розовомъ платьѣ. Но въ этомъ костюмѣ у нея развязался языкъ. И, несмотря на свое жестокое смущеніе и тревожную мысль о предстоящей встрѣчѣ со второю Клеопатрой, опьяненіе лестью и костюмомъ ударило въ голову и ему.
— Ma reine! — воскликнулъ онъ, — чувствуя, что французскій языкъ какъ-то больше подходитъ къ восточному костюму.
М-ссъ Эмсъ одной пухленькой ручкой приподняла юбку, другую протянула мужу.
— Намъ пора ѣхать, мой Антоній.
Они усѣлись въ экипажъ и старая кляча потащила ихъ похороннымъ шагомъ по сухому, тряскому шоссе.
У подъѣзда уже цѣлый рядъ экипажей дожидался очереди выгрузить своихъ сѣдоковъ, и м-ссъ Эмсъ, украдкой выглянувъ въ окно, увидала пару Гамлетовъ и двухъ-трехъ Титаній, робко и торопливо перебѣгающихъ тротуаръ между двухъ шпалеръ изумленнаго и любопытствующаго пролетаріата. Рядомъ съ нею мужъ ея ерзалъ на мѣстѣ и сопѣлъ. Она догадывалась, что онъ труситъ, словно передъ тѣмъ, какъ окунуться съ головою въ воду; но она не знала истняной причины его тревоги и смущенія, а ему, хоть онъ былъ и не изъ очень храбрыхъ, легче было бы пойти въ огонь, подъ пушки, чѣмъ предстать предъ голубыя очи Милли подъ руку съ другою Клеопатрой… Но вотъ пришелъ и ихъ чередъ; распахнулась дверца кареты; м-ссъ Эмсъ поправила жемчужину на лбу..
Гостей вводили въ гостиную, выходившую прямо въ садъ; лакей изъ гостинницы «Корона» съ бородкой и съ фонаремъ въ рукѣ, въ длинномъ бѣломъ балахонѣ, котораго можно было принять и за Человѣка съ Луны въ «Снѣ въ лѣтнюю ночь» и за могильщика въ Гамлетѣ, освѣдомился объ ихъ именахъ, довелъ ихъ до двери и возвѣстилъ: «Клеопатра и Маркъ Антоній».
Тамъ, въ гостиной, ждала другая Клеопатра — «создавшая иной образъ», по выраженію Кентской газеты — бѣлая, гибкая, мечтательная. Въ первый моментъ, она была, видимо, непріятно изумлена, но, оглядѣвъ съ ногъ до головы м-ссъ Эмсъ, мгновенно прояснилась.
— Милая кузина Эми! Какая прелесть! Ты сегодня страшно интересна… Уильфредъ, поклонись же Клеопатрѣ. И Антоній! О, майоръ Эмсъ!
Она и его осмотрѣла съ головы до ногъ, начавъ съ лица и пробѣгая какъ бы хроматическую скалу, причемъ закончила осмотръ опять-таки лицомъ, остановивъ на немъ долгій взглядъ.
За ними шли другіе гости, и супруги смѣшались съ тѣми, кто пришелъ до нихъ. Здѣсь были уже Турнеры, успѣвшіе вспотѣть въ своихъ тяжелыхъ парчевыхъ нарядяхъ — Фальстафа, м-ссъ Пэджъ и короля Тезея — и молодой Мортонъ съ бѣлымъ лицомъ и краснымъ носомъ, настоящій традиціонный аптекарь, и м-рсъ Тавернеръ — пышная Катерина, только и мечтавшая, какъ бы поскорѣй выйти въ садъ, гдѣ будетъ прохладнѣе — она тоже задыхалась въ своемъ громоздкомъ костюмѣ.
— Антоній и Клеопатра десять лѣтъ спустя!
Наступила пауза. Затѣмъ вошли супруги Ольтхэмъ, высоко поднявъ руки, держась за кончики пальцевъ и выступая плавно, словно въ менуэтѣ. Они много разъ репетировали этотъ входъ и достигли цѣли — произвели эффектъ. М-ссъ Ивэнсъ оглядѣла эту парочку и осталась, видимо, довольна.
— Милая м-ссъ Ольтхэмъ, вы очаровательны! И м-ръ Ольтхэмъ. Но зачѣмъ же десять лѣтъ спустя? Кто же вамъ повѣритъ?
Она повернулась къ мужу и бросила ему, совсѣмъ не тѣмъ любезнымъ тономъ, какимъ привѣтствовала гостей:
— Уильфредъ, скажи оркестру, чтобъ онъ игралъ маршъ, а не то еще, чего добраго…
Но онъ весело прервалъ ее: — Вотъ и еще одна нашлась, Милли… Да, лучше бы начать.
Его прервалъ громовой голосъ лакея, возвѣстившій:
— Клеопатра.
Въ гостиную вплыла м-ссъ Бруксъ во всѣхъ своихъ жемчугахъ.
Изъ статистическихъ таблицъ не видно, чтобы среди населенія Райзборо было значительно больше пожилыхъ людей, чѣмъ въ прочихъ городахъ; но, несомнѣнно, на раутахъ и вечерахъ въ высшихъ кругахъ здѣшняго общества замѣчается преобладаніе зрѣлаго возраста надъ юностью. Такъ было и сегодня, и это только способствовало веселью, такъ какъ не было рядомъ молодежи, съ которой можно было сравнивать почтенныхъ Клеопатръ и Титаній, къ невыгодѣ этихъ послѣднихъ. И всѣмъ было необычайно весело. Критику и обидныя сравненія всѣ словно сговорились отложить на завтра и на послѣдующіе вечера, а сегодня каждый, сравнивая себя съ другими, чувствовалъ, что онъ не только не теряетъ, а выигрываетъ отъ сравненія. Даже Клеопатры были довольны: м-ссъ Эмсъ находила очень благоразумнымъ со стороны м-ссъ Ольтхэмъ, что она назвалась «Клеопатрой десять лѣтъ спустя», а м-ссъ Ольтхэмъ, разглядывая м-ссъ Эмсъ, хвалила себя за скромность и удивлялась, какъ это м-ссъ Эмсъ рѣшается такъ выставлять на показъ свои ноги. М-ссъ Бруксъ была убѣждена, что всѣ сравниваютъ ея царственный ростъ съ крохотной фигуркой м-ссъ Эмсъ и ея роскошные собственные волосы съ очевиднымъ парикомъ м-ссъ Ольтхэмъ. Съ своей стороны, м-ссъ Ивэнсъ, вначалѣ очень недовольная появленіемъ четвертой Клеопатры, скоре успокоилась, сказавъ себѣ, что при такихъ соперницахъ она смѣло можетъ быть Клеопатрой и значительно дольше, чѣмъ втеченіе десяти лѣтъ. Точно также майоръ Эмсъ съ своими шестью футами солидныхъ англійскихъ костей и мускуловъ и не изжитымъ и до половины пятымъ десяткомъ лѣтъ на широкихъ плечахъ чувствовалъ, что м-ръ Ольтхэмъ только даетъ всѣмъ матеріалъ для очень лестнаго ему сравненія. А м-ръ Ольтхэмъ съ лавровымъ вѣнкомъ на головѣ думалъ о томъ, какъ бы онъ неловко себя чувствовалъ, еслибъ вѣнокъ его былъ надѣтъ не на волосы, а на парикъ, и удивлялся, отчего это работа на открытомъ воздухѣ такъ способствуетъ разростанію тканей. Но всѣ эти отдѣльныя маленькія размышленія были лишь мелкими притоками, впадавшими въ рѣку веселья, разлившуюся при свѣтѣ звѣздъ и цвѣтныхъ лампочекъ по саду Ивэнсовъ въ эту іюльскую ночь. Всѣ какъ будто сбросили съ себя бремя лѣтъ, танцовали и понемножку флиртовали и уходили отдыхать въ темную оранжерею. М-ссъ Эмсъ, напримѣръ, вовсе не хотѣла танцовать ничего, кромѣ вступительной кадрили, но, когда заиграли вальсъ, приняла приглашеніе м-ра Ольтхэма и закружилась съ нимъ, хоть и не очень быстро, чтобы не разорвать сандалій, и даже пожалѣла, что такъ скоро кончился вальсъ. Майоръ Эмсъ, танцовавшій съ м-ссъ Ольтхэмъ, присоединился къ нимъ у столика, на которомъ стояло бѣлое вино.
— Вы похитили мою Клеопатру, Ольтхэмъ, а я взялъ вашу. Мѣна — не грабежъ, не правда ли? — Въ это время подошла м-ссъ Ивэнсъ. — А теперь пусть обѣ мои Клеопатры извинятъ меня. Я ангажированъ на этотъ танецъ нашей общей Клеопатрой. Ха-ха!
И майоръ предложилъ руку м-ссъ Ивэнсъ.
Музыка еще не играла; гости всѣ столпились у столиковъ съ виномъ и прохладительными, и прохладный звѣздный сумракъ на мигъ принадлежалъ только имъ. Шумное веселье вдругъ покинуло майора: онъ чувствовалъ, что отъ него ждутъ соотвѣтствующихъ словъ; легкое пожатіе руки ясно говорило это, — а онъ смущался и не зналъ, что сказать. И въ концѣ концовъ разсыпался въ комплиментахъ, въ душѣ моля, чтобъ музыка поскорѣй заиграла танецъ.
— Честное, слово, вы — волшебница, Милли! Пріѣхала въ нашъ старый, дряхлый городишко и въ полгода превратила его въ волшебную страну. Это прямо волшебство. И я никогда еще не видѣлъ васъ такой прелестной, какъ сегодня.
— Пройдемся немного по саду. Я хочу, чтобы вы посмотрѣли его теперь, когда онъ весь иллюминованъ. Скажите мнѣ искренно, какъ вдругъ, какъ, по-вашему, удался праздникъ? Всѣмъ ли весело?
— Какъ же не весело? Скачутъ, какъ козы — точно двухлѣтніе.
— Какой вы злой! А, знаете, мнѣ все-таки было непріятно, когда… когда явилась послѣдняя Клеопатра.
Она помолчала немного и затѣмъ выговорила своимъ нѣжнымъ серебристымъ голоскомъ: — Милыя старушки!
М-ссъ Ивэнсъ была нельзя сказать, чтобъ очень ужъ умна, но и сама Клеопатра не сумѣла бы выбрать болѣе удачныхъ словъ. Въ нихъ вылилась вся спокойная самоувѣренность молодой и красивой женщины, говорящей о пожилыхъ и некрасивыхъ; вдобавокъ, они звучали кокетливымъ вызовомъ. Съ такими чарами майоръ Эмсъ не умѣлъ бороться. Уже изъ одной вѣжливости онъ обязанъ былъ согласиться съ ней. Притомъ же, хоть онъ и не былъ влюбленъ въ нее, она была хорошенькая женщина, которую онъ разъ уже поцѣловалъ, и они были только вдвоемъ въ полутемномъ саду… И онъ не устоялъ передъ искушеніемъ.
— Бѣдная милая Эми! — выговорилъ онъ.
Милли Ивэнсъ тихонько вздохнула, какъ вздыхаетъ успокоенный ребенокъ. Онъ сказалъ именно то, что ей хотѣлось слышать отъ него. И сейчасъ же возразила, какъ будто не она сказала тѣ первыя; обидныя слова:
— Она, кажется, веселится отъ души. Я никогда еще не видала кузины Эми такой веселой и довольной. По моему, она очаровательна. И какія у нея славныя маленькія толстенькія ножки! Но все-таки это былъ сюрпризъ для меня, когда о васъ доложили: «Клеопатра и Антоній». Я уже думала, что эта Клеопатра останется безъ Антонія.
Это былъ уже прямой вызовъ, и снова майоръ Эмсъ не нашелъ въ себѣ сопротивленія. У нея была не то, чтобы желѣзная рука въ бархатной перчаткѣ, но рука, покрытая бумагой, на которую ловятъ мухъ. Она сняла перчатку — и онъ началъ прилипать къ ея рукѣ.
— Ну, ужь это дудки! — вырвалось у него.
Она тихонько засмѣялась. Это было такъ искренно, просто, чисто по-мужски.
— Тссъ. Вы не должны такъ говорить. А вотъ и музыка играетъ — надо идти танцовать. Но сперва заглянемъ въ оранжерею. Такъ пріятно отдохнуть въ темнотѣ послѣ всего этого блеска. Линдхерстъ — ахъ, простите: надо было сказать: кузенъ Линдхерстъ. — вы, пожалуйста, не уходите, пока все не кончится. Вы такъ все умѣете устроить. Отъ милаго Уильфреда пользы никакой. Не правда ли, какой онъ славный, старенькій въ костюмѣ Тимона Аѳинскаго. Что-то среднее между Георгомъ IV и укротителемъ звѣрей.
М-ссъ Ивэнсъ давно не была такъ оживлена. Она почти острила. Это характеристика ея супруга была положительно удачна. Сквозь вѣтки ракитника виденъ былъ и самъ онъ, ведшій подъ руку самую высокую и самую старую Клеопатру — м-ссъ Бруксъ; на площадкѣ поѣхала въ полькѣ м-ссъ Эмсъ въ объятіяхъ грузнаго Фальстафа. М-ссъ Ольтхэмъ словно боролась съ аптекаремъ, а Эльзи Ивэнсъ, одна изъ немногихъ здѣсь представительницъ молодежи, тщетно пыталась расшевелить генерала Фортескью, одѣтаго Генрихомъ VII.
М-ссъ Ивэнсъ опять слегка вздохнула. — Все это кажется такъ далеко. Огни и танцы — все это словно призрачное, а настоящее только вотъ этотъ мракъ и тишина…
Это былъ не экспромтъ, а заранѣе придуманная фраза, и она произвела должное впечатлѣніе. Майора Эмса даже въ жаръ бросило. «Бѣдная барынька» форменно-таки втюрилась въ него. До сихъ поръ это льстило ему и тѣшило его, теперь начинало тревожить. Совсѣмъ, какъ муха, уже увязившая одну ногу на липкомъ листѣ, онъ поставилъ на листъ другую, чтобъ найти точку опоры и вытащить первую, а вмѣсто того увязилъ и вторую.
— Я столько души вложила во всѣ эти приготовленія, — продолжала м-ссъ Ивэнсъ. — Вы принимали въ нихъ такое горячее участіе. Скажите же мнѣ, кузенъ Линдхерстъ, что вы не разочарованы.
Едва-ли онъ могъ сдѣлать меньше, чѣмъ онъ сдѣлалъ. А сдѣлалъ онъ такъ мало. Онъ только прижалъ къ себѣ бѣлую ручку, лежавшую на его рукѣ, и выговорилъ съ необычнымъ для него романтическимъ оборотомъ рѣчи:
— Вы околдовали меня. Меня, насъ, всѣхъ насъ.
Она тихонько засмѣялась. — Послѣдняго вы могли бы и не прибавлять.
Свѣтъ и тѣни играли на ея лицѣ. Вѣточка, ракитника, освѣщенная фонариками извнѣ, тихо покачивалась, бросая на нее трепетныя тѣни. То рука ея бѣлѣла изъ-за этихъ тѣней, то лицо сіяло луннымъ свѣтомъ. А временами и рука, и лицо прятались въ тѣни, и весь свѣтъ сосредоточивался въ брильянтовой звѣздѣ въ золотистыхъ волосахъ. Въ ней была вся неуловимая, таинственная прелесть женщины, еще болѣе реальная въ этой фантастической рамкѣ. Сердце майора разгоралось, и въ то же время кто-то другой, сидѣвшій въ его полу-пуританской, полу-нравственной душѣ, все время нашептывалъ ему, что это «чертовски гадко». Онъ не привыкъ къ такой щепетильности въ себѣ, какъ не привыкъ и къ такимъ искушеніямъ, и какъ-то странно, конфузясь одного, въ то же время боялся другого. И, наконецъ, пришелъ къ неожиданному заключенію:
— Поцѣлуйте меня разочекъ, Милли, — одинъ разочекъ, по-родственному, прежде чѣмъ мы пойдемъ танцовать.
Не смотря на то, что майоръ Эмсъ съ женой вернулись домой уже на зарѣ и завтракъ велѣно было подать въ половинѣ десятаго, майоръ спалъ очень скверно и уже въ семь часовъ поднялся съ постели! Усердно работая заступомъ въ своемъ саду и выкапывая дождевыхъ червей, которыхъ не успѣли скушать раннія пташки, майоръ перебиралъ въ памяти всѣ детали вчерашняго вечера. Онъ три или четыре раза танцовалъ съ м-ссъ Ивэнсъ. Три или четыре раза они сидѣли въ прохладномъ сумракѣ оранжереи и онъ говорилъ ей вещи, которыхъ нельзя было не сказать при данной обстановкѣ, но которыхъ онъ, въ сущности, не думалъ. Однако, чѣмъ дальше, тѣмъ искреннѣй онъ говорилъ; ея очаровательная, дѣтская безпомощность начинала дѣйствовать на его чувства. Но въ то же время онъ смутно сознавалъ, что подъ этой дѣтской довѣрчивостью и безпомощностью кроется горячая женская душа, которая хочетъ покорить его. Своими чарами она пользовалась, какъ оружіемъ, которымъ управляетъ сильная воля. Обливаясь честнымъ трудовымъ потомъ въ это жаркое утро, онъ силился припомнить, не слишкомъ ли много онъ сказалъ… Онъ говорилъ, что Райзборо сталъ совсѣмъ другимъ съ тѣхъ поръ, какъ она — или онъ сказалъ: «они»? — поселилась здѣсь; что ея глаза кажутся черными при свѣтѣ здѣсь, что… онъ добросовѣстно припоминалъ и не могъ припомнить ничего болѣе интимнаго. Но всего нестерпимѣй было сознаніе, что это еще не кончилось вчерашнимъ вечеромъ, что его лодка, такъ сказать, не вытащена на берегъ, но все еще носится по бурнымъ водамъ. Но вѣдь въ его власти было въ любой моментъ вытащить ее на берегъ и вернуться къ нормальному своему состоянію. Ибо втеченіе уже многихъ лѣтъ садоводство, клубъ, газета и домашнія занятія цѣликомъ заполняли его день и мысли; стоило только вернуться къ обычному строю мыслей и занятій, и вся эта тревога, вторгшаяся въ его жизнь, станетъ только эпизодомъ. Но онъ уже пересталъ называть м-ссъ Ивэнсъ «милой барынькой» и «бѣдной барынькой». Она какъ будто, выражаясь прозаически, вложила пальчикъ въ его механизмъ и всѣ пружины, всѣ колесики стали работать вкривь и вкось. И въ немъ зарождались совсѣмъ необычныя мысли, настроенія… Нѣтъ, положительно, нѣтъ полезнѣе работы, какъ съ заступомъ въ саду, для того, чтобъ нагулять аппетитъ къ завтраку и отогнать безплодное раздумье…
Хотя завтракъ и такъ назначенъ былъ необычно поздно, въ половинѣ десятаго, м-ссъ Эмсъ только къ десяти положила лишнюю ложку чаю въ серебряный чайникъ, чувствуя, что надо заварить чай покрѣпче, чтобъ подкрѣпить себя для ежедневной рутины, къ которой такъ не хотѣлось возвращаться. Костюмъ Клеопатры, лежавшій въ спальнѣ на диванѣ, при безпощадномъ свѣтѣ солнца, вызвалъ въ ней смутное недовольство, досаду, разочарованіе, сознаніе, что она ужь не молода. Золоченая бумага на сандаліяхъ была измята; капля отъ земляничнаго мороженаго, упавшая на юбку, расплылась безобразнымъ пятномъ по арабской шали, и сама она чувствовала, что съ нея какъ будто слѣзла позолота.
Всего непріятнѣе ей было вспомнить, что она убѣдила себя выкурить папироску, хотя всегда говорила, что женщинѣ вовсе не къ лицу курить, — и папироску пришлось бросить, такъ какъ ее затошнило… Грѣхомъ она и сейчасъ этого не считала, но все, связанное съ этимъ, и сама она себѣ была противна. Положительно, не мѣшаетъ выпить чаю покрѣпче.
Майоръ Эмсъ взялъ ванну, переодѣлся и вышелъ въ столовую, распространяя запахъ мыла, шумный и веселый, — даже неестественно веселый.
— Съ добрымъ утромъ, милая Эми. Ну, какъ ты себя чувствуешь послѣ праздника? Я уже часа два, какъ всталъ: когда ляжешь поздно, чудесное дѣло — утречкомъ поработать въ саду.
— Ты сейчасъ будешь пить чай, Линдхерстъ?
— Какъ только ты нальешь. Чудесно! Я всегда говорилъ, что чай лучше тебя не умѣетъ приготовлять никто.
Эта шумная веселость была такъ мало обычной у него за завтракомъ, что жена безъ труда разслышала въ ней фальшивыя нотки. И ея смутное разочарованіе и огорченіе начинали принимать нѣсколько болѣе опредѣленную форму.
— Очень пріятно видѣть тебя въ такомъ отличномъ настроеніи, Линдхерстъ, — не безъ ядовитости замѣтила она. — Обыкновенно, когда ты ложишься поздно, ты встаешь не въ духѣ.
Вся напускная веселость майора мгновенно растаяла, какъ пятна отъ нашатырнаго спирта.
— Повидимому, сегодня ты не въ духѣ, милый другъ. Надѣюсь, у тебя не болитъ голова? Напрасно ты такъ засидѣлась. Впрочемъ, послѣ ѣды, навѣрное, мы оба будемъ чувствовать себя получше. Передать тебѣ ветчины? Или, можетъ быть, вотъ этого? — это какъ будто рыба?
— Да, пожалуйста, немножко заливного.
— Ахъ, это заливное. Вѣкъ живи, вѣкъ учись.
— Если ты недоволенъ нашей кухаркой, ты лучше скажи прямо.
— Нѣтъ, почему же недоволенъ? Вѣдь она же кухарка, не за повара. Я только думаю, что м-ссъ Ивэнсъ, навѣрное, платитъ своей кухаркѣ жалованья не больше, чѣмъ мы нашей, а посмотри, какой вчера былъ ужинъ.
— По-моему, перепела были совсѣмъ безвкусные. А, если ужь хотятъ шикарить и подавать персики а ля Мельба, надо, по моему, брать свѣжіе персики и настоящее мороженое, а не консервы и не кремъ изъ сметаны. О шампанскомъ я умалчиваю, такъ какъ я его почти не пробовала.
— И отлично дѣлаешь, что умалчиваешь. Я могу только сказать, что никогда не ѣдалъ лучшаго ужина.
Недовольство и огорченіе м-ссъ Эмсъ еще болѣе опредѣлились….
— Тебѣ, конечно, все, что ни сдѣлаетъ Милли, кажется превосходнымъ.
Онъ вспылилъ: — Я не знаю, что ты хочешь сказать этимъ, но я знаю, что, когда женщина тратитъ столько труда и денегъ на то, чтобы развлечь своихъ друзей, со стороны ея друзей было бы благороднѣе воздержаться отъ колкостей и порицаній.
— Никакими похвалами не сдѣлаешь изъ консервовъ свѣжихъ персиковъ и изъ сметаннаго крема мороженаго. И образцовой хозяйкой я ея тоже не назову. Вспомни, какъ она обозлилась, когда пришла бѣдная м-ссъ Бруксъ. Какъ будто никто, кромѣ нея, не имѣлъ права одѣться Клеопатрой. Положимъ, бѣдная м-ссъ Бруксъ, дѣйствительно, была нелѣпа, но, еслибъ всѣ, кто былъ вчера нелѣпъ, остались дома, немного бы тамъ набралось паръ для танцевъ.
М-ссъ Эмсъ закрылась газетой, прихлебывая чай. И тотчасъ же почувствовала, что она сдѣлала ошибку. Не слѣдовало показывать Линдхерсту, что она немножко ревнуетъ къ Милли. Это можетъ только повредить. Она однако была достаточно благоразумна, чтобы не спѣшить исправить свою ошибку, но исправить ее постепенно, какъ бы незамѣтно.
— Но я должна сказать, — продолжала она, помолчавъ, — что садъ былъ очаровательно иллюминованъ. Она не говорила тебѣ, Линдхерстъ, кто организовалъ освѣщеніе — она сама или ея мужъ? Все было такъ аккуратно предвидѣно и предусмотрѣно — во всемъ какъ будто чувствовалась рука мужчины.
Виноватое выраженіе скользнуло по лицу майора; онъ поспѣшилъ закрыться «Morning Post».
— Нѣтъ, Ивэнсъ самъ говорилъ мнѣ, что онъ здѣсь ни при чемъ. Я тоже нахожу, что садъ былъ освѣщенъ очень красиво.
— Если вечера будутъ стоять теплые, надо и намъ будетъ какъ-нибудь иллюминовать свой садикъ — если только Милли не подумаетъ, что мы присвоили себѣ ея идею. Но этого я не допускаю: она выше такой мелочности. Ну, милый, я пойду заказывать обѣдъ. Чего бы тебѣ хотѣлось на обѣдъ?
Разумѣется, майоръ Эмсъ счелъ благоразумнымъ принять протягиваемую ему оливковую вѣтвь. Въ концѣ концовъ Эми слишкомъ благоразумна, чтобы предположить что-нибудь серьезное… Да ничего серьезнаго и не было — родственный поцѣлуй, который онъ сейчасъ охотно бы и взялъ назадъ… Конечно, онъ былъ возбужденъ: музыка, яркій свѣтъ, обтянутыя ноги, костюмы — все это такъ непривычно въ Райзборо… Но вѣдь и сама Эми такъ расшалилась, что закурила папироску. Онъ, конечно, не воспользуется этой папироской, какъ оружіемъ противъ нея, но — чего бы не дала, напримѣръ, м-ссъ Ольтхэмъ за то, чтобы услыхать отъ очевидца, что м-ссъ Эмсъ хотя бы только разъ затянулась ненавистнымъ зельемъ… И онъ принялъ протянутую вѣтвь — и самолично заказалъ обѣдъ.
У Ольтхэмовъ завтракъ прошелъ съ меньшими осложненіями. Оба супруга были чрезвычайно довольны собой и возмущены всѣми другими. Надо замѣтить, что оба вчера изрядно покушали и выпили въ неурочное время, и это нѣсколько оправдывало ихъ критическое настроеніе на слѣдующее утро. Но, такъ какъ это критическое настроеніе раздѣлялось почти всѣми жителями Райзборо, мы приведемъ, какъ образецъ, ту часть риторическаго словоизверженія м-ссъ Ольтэхмъ, съ которой ея мужъ былъ вполнѣ согласенъ.
— Ну, еслибъ я знала, — говорила м-ссъ Ольтхэмъ — не стала бы я такъ стараться. И слышать больше не хочу про Клеопатру, и не говори ты мнѣ про нее, Генри! Подумать только, что м-ссъ Эмсъ одѣлась Клеопатрой, а мы, изъ деликатности, назвались Антоніемъ и Клеопатрой десять лѣтъ спустя! Еслибъ знать, надо бы назваться: на двадцать лѣтъ раньше. Можетъ быть, это не хорошо съ моей стороны такъ говорить, но, по моему, когда женщина въ лѣтахъ м-ссъ Эмсъ, краситъ она волосы, или не краситъ, все же ей лучше прятать свои ноги. И какъ ей не стыдно было выходить изъ экипажа на глазахъ у всѣхъ здѣшнихъ лавочниковъ. То-то вся улица такъ гоготала, когда мы ѣхали по Гай-стритъ — это они, навѣрное, надъ ней смѣялись. Конечно, бѣдная м-ссъ Ивэнсъ устроила все очень мило; я только не знаю, доволенъ ли м-ръ Ивэнсъ, что его заставили истратить такую уйму денегъ; потому что ужинъ, хоть и неподходящій для такого вечера, былъ вѣдь очень дорогой — такая масса трюфелей и пряностей. Но какъ можно ночью подавать крѣпкій бульонъ? — это такъ страшно сытно. И эта старая кляча, м-ссъ Бруксъ, тоже выдумала нарядиться Клеопатрой, послѣ того, какъ я совѣтовала ей выбрать Герміону. Ну, если ей угодно валять дуру, такъ это ея дѣло. Если ты пойдешь въ клубъ, Генри, я тоже, пожалуй, выйду съ тобою. Ужасно душно, надо подышать свѣжимъ воздухомъ. А что касается твоего рубина на шляпѣ, я увѣрена, что его никто и не замѣтилъ: всѣ смотрѣли на длинныя бѣлыя руки м-ссъ Ивэнсъ. Бѣдняжка! она, должно быть, страшно малокровна; я никогда не видѣла такого блѣднаго лица. И, вообще, я ее мало видѣла вчера вечеромъ. Они съ майоромъ Эмсомъ все ныряли въ оранжерею. Я не удивляюсь, если м-ссъ Эмсъ задастъ ему сегодня хорошую взбучку… Но, все-таки, все было очень мило. И, по моему, ты былъ одѣтъ лучше всѣхъ… И м-ссъ Ивэнсъ теперь совсѣмъ затмила м-ссъ Эмсъ. Въ Райзборо теперь полмѣсяца всѣ будутъ говорить объ этомъ балѣ — это не то, что фокусникъ м-ссъ Эмсъ, котораго черезъ три дня забыли. И, по моему, м-ссъ Ивэнсъ очень милая и радушная… Ты, Генри, если услышишь въ клубѣ, что она распродаетъ свои фонарики или что они у нея были взяты напрокатъ, узнай цѣну и, если недорого, возьми дюжинки двѣ. Если августъ будетъ теплый, надо и намъ будетъ что-нибудь устроить въ этомъ родѣ. Вѣдь не монополію же она взяла на иллюминацію садовъ.
М-ссъ Ивэнсъ завтракала въ своей комнатѣ. Когда она сошла внизъ, мужъ ея уже уѣхалъ по больнымъ и она обрадовалась этому. Она чувствовала, что еслибъ увидала сегодня его беззаботно-улыбающееся лицо, она бы, кажется, возненавидѣла его.
VIII.
правитьМ-ссъ Ольтхэмъ была права. Весь іюль въ Райзборо только и было разговора, что о костюмированномъ балѣ м-ссъ Ивэнсъ, — настолько, что мѣстные обыватели только въ концѣ іюля стали обсуждать вопросъ о томъ, гдѣ и какъ провести августъ. Положимъ, это обсужденіе было безплодно, такъ какъ, все равно, почти всѣ проведутъ августъ тамъ же, гдѣ они проводили его послѣднія десять-двѣнадцать лѣтъ, но все же каждый годъ вопросъ о лѣтнемъ отдыхѣ обсуждался наново, за рекламами желѣзныхъ дорогъ и пароходовъ, въ іюльскіе вечера составлявшими единственное чтеніе здѣшнихъ обывателей. М-ръ Ольтхэмъ, хоть и жестоко страдавшій морской болѣзнью, съ увлеченіемъ разсматривалъ изображенія большихъ океанскихъ пароходовъ и увѣрялъ, что цѣны за проѣздъ вовсе не высоки. А затѣмъ вмѣстѣ съ супругой отправлялся въ Литтльстонъ на морѣ, гдѣ они поселялись въ частной виллѣ, у старой шотландки, кормившей ихъ на убой и стлавшей имъ постели на перинахъ. Кстати, въ іюлѣ м-ссъ Ольтхэмъ обыкновенно ссорилась съ своей кухаркой, которая брала разсчетъ; это имѣло двойную выгоду: избавиться отъ необходимости кормить лишній ротъ и осенью побаловать себя разнообразіемъ стряпни.
М-ссъ Эмсъ уже побывала на морѣ въ этомъ году и у нея не было никакой охоты строить планы новаго лѣтняго отдыха и тѣмъ болѣе ѣхать на дачу въ Диль, гдѣ они жили послѣдніе два года и гдѣ домъ былъ построенъ такъ, что все, говорившееся на одномъ концѣ, было слышно на другомъ. Достаточно было, напримѣръ, м-ссъ Эмсъ, переодѣвшись въ спальнѣ, сказать мужу: «Ну, вотъ мы и готовы», — какъ Паркеръ изъ кухни откликалась: «Сейчасъ, сударыня, подаю». Вдобавокъ, въ этомъ году они опоздали написать и дача оказалась уже занята. М-ссъ Эмсъ немножко обидѣлась на хозяйку дачи, которая могла бы подождать ихъ, но въ общемъ была даже довольна.
— Я, право, не знаю, — говорила она — зачѣмъ непремѣнно переѣзжать на августъ въ другое мѣсто и въ неудобное помѣщеніе и оставлять нашъ собственный удобный и прохладный домъ стоять пустымъ?
Еслибъ майоръ Эмсъ былъ лошадью, онъ бы навострилъ уши, но такъ какъ человѣческія уши къ этому не приспособлены, онъ просто жадно слушалъ. За послѣднія двѣ недѣли онъ рѣдко видѣлъ Милли и чувствовалъ, что ему недостаетъ ея общества. Правда, они допустили нѣкоторую, довольно опасную интимность, но теперь онъ уже предупрежденъ и будетъ насторожѣ. А скучалъ онъ по ней изрядно и справедливо угадывалъ, что и она скучаетъ по немъ. И, жалкій фатишка, говорилъ себѣ, что не имѣетъ права лишать ея того, что доставляетъ ей удовольствіе. Онъ можетъ быть спартанцемъ для себя, но не въ правѣ разыгрывать Ликурга и издавать драконовскіе законы для другихъ. И. мысль, которая не разъ приходила ему и казалась неосуществимой, неожиданно вошла въ границы возможности. А м-ссъ Эмсъ между тѣмъ продолжала:
— Ты всегда жалуешься на сырость на дачѣ; Гарри говоритъ, что тамъ негдѣ писать и заниматься. Зачѣмъ намъ, собственно, уѣзжать? Весь этотъ мѣсяцъ у меня не было свободной минутки для себя и я бы съ удовольствіемъ просто отдохнула здѣсь, когда всѣ разъѣдутся.
Майоръ Эмсъ отлично зналъ, въ какой степени онъ имѣетъ вліяніе на свою жену и зналъ, что легкая оппозиція только укрѣпитъ ея рѣшимость. У него были свои планы на августъ и ея рѣшеніе остаться въ Райзборо могло помочь ихъ осуществленію. И, не будучи особенно умнымъ человѣкомъ, онъ тѣмъ не менѣе дѣйствовалъ очень умно.
— Ты пожалѣешь объ этомъ, Эми. Я старый солдатъ, я вездѣ сумѣю устроиться болѣе или менѣе удобно, но ты еще до конца мѣсяца соскучишься, а когда ты скучаешь, Эми, это вредно отзывается на твоемъ пищевареніи.
— Я бы предпочелъ остаться въ Райзборо, — замѣтилъ Гарри, незадолго передъ тѣмъ пріѣхавшій домой на вакаціи, — я ненавижу море.
— Ты поѣдешь туда, куда поѣдетъ твоя мать, — строго оборвалъ его майоръ. — Если она рѣшитъ ѣхать въ Шеффильдъ, мы оба поѣдемъ въ Шеффильдъ и безъ сомнѣнія пріобрѣтемъ нѣсколько полезныхъ свѣдѣній о производствѣ ножей. Но, все-таки, милая Эми, если хочешь послушать моего совѣта, я бы совѣтовалъ тебѣ не оставаться въ Райзборо.
— Я не вижу, почему бы и Гарри не имѣть голоса въ обсужденіи вопроса о томъ, какъ провести вакаціи. Конечно, твоя комната на дачѣ, Линдхерстъ, была довольно удобна, но это была единственная хорошая комната. Къ тому же наша дача, все равно, ужь занята. А ты куда предполагалъ бы ѣхать?
— А почему бы не въ Брайтонъ? Тамъ есть клубъ, по вечерамъ можно играть въ бриджъ, и ты бы, разумѣется, нашла тамъ знакомыхъ, Эми. Если не ошибаюсь, Вестборны жили тамъ въ прошломъ году.
М-ссъ Эмсъ поднялась.
— Ты бы еще предложилъ Маргэтъ. Пожалуйста, Линдхерстъ, если ты придумаешь что нибудь посерьезнѣе, будь добръ, скажи мнѣ.
Въ этотъ день майоръ Эмсъ не работалъ въ саду послѣ завтрака, какъ обыкновенно, а сидѣлъ съ сигарою и размышлялъ. Онъ выработалъ опредѣленный и весьма разумный планъ.
Гарри, конечно, разсказалъ о своей страсти къ м-ссъ Ивэнсъ всѣмъ своимъ друзьямъ изъ клуба Омаръ-Хайяма и написалъ въ честь ея немало сонетовъ, довольно сильно хромавшихъ въ смыслѣ грамматики и ритма, но тѣмъ не менѣе тщательно переписанныхъ имъ въ небольшую тетрадку въ зеленомъ сафьянномъ переплетѣ, съ надписью на заглавной страницѣ: «Посвящается М. И.» Однако, возвратившись въ родныя Палестины, онъ почувствовалъ, что вдохновеніе его изсякаетъ, и рѣшилъ, чтобъ освѣжить его, отправиться къ источнику этого вдохновенія. Нарядившись въ очень низкій воротничокъ, выставлявшій цѣликомъ на показъ его тощую шею, и украсивъ себя ярко-краснымъ галстухомъ, такъ какъ соціализмъ въ его клубѣ пользовался не меньшимъ почетомъ, чѣмъ атеизмъ и незаконная любовь, онъ незамѣтно выскользнулъ изъ дому. Онъ имѣлъ счастье застать богиню дома и одну и былъ принятъ съ той же очаровательной, дѣтски застѣнчивой любезностью, которая сразу плѣнила его. Глаза богини были еще голубѣе, чѣмъ всегда; волосы — блѣдное золото. Она упрекнула его за то, что онъ не присутствовалъ на ея вечеринкѣ.
— Это было очень немило съ вашей стороны, м-ръ Гарри, но, конечно, въ Кембриджѣ у васъ серьезныя занятія, вамъ не до маленькихъ танцевальныхъ вечеровъ въ захолустьяхъ.
— Я безумно стремился быть на этомъ вечерѣ, — увѣрялъ Гарри — но мой наставникъ ни за что не хотѣлъ отпустить меня. Узкій педантъ, который, навѣрное, никогда въ жизни самъ не танцовалъ! Скажите мнѣ, какъ вы были одѣты, мнѣ такъ хочется представить васъ себѣ въ маскарадномъ костюмѣ.
— О, у меня было совсѣмъ простое бѣлое платье и жемчугъ на шеѣ. Наши хотѣли, чтобы я одѣлась Клеопатрой, какъ это глупо, имѣя взрослую дочь, — но мужъ настаивалъ…
У м-ссъ Эмсъ не было разговоровъ объ этомъ знаменитомъ вечерѣ и Гарри не зналъ никакихъ подробностей.
— А отецъ и мама тоже были? Имъ, вѣдь, ужь не по лѣтамъ рядиться въ маскарадные костюмы.
— Нѣтъ, почему же? Они были одѣты Антоніемъ и Клеопатрой. Кузина Эми была такъ — такъ интересна. А вашему отцу чудно шелъ костюмъ Марка Антонія.
— А д-ръ Ивэнсъ, значитъ, тоже былъ одѣтъ Маркомъ Антоніемъ?
— Нѣтъ, Тимономъ Аѳинскимъ.
— Такъ кто же былъ вашимъ Маркомъ Антоніемъ?
М-ссъ Ивэнсъ покраснѣла и пролила чай на блюдечке подъ пристальнымъ взглядомъ узкихъ, какъ щелки, глазъ юнаго поэта.
— Милый м-ръ Гарри, у насъ было много Клеопатръ — м-ссъ Ольтхэмъ, м-ссъ Бруксъ. Мы танцовали и съ Гамлетами — и со всѣми.
Но этотъ нелѣпый юноша, очевидно, забралъ себѣ что-то въ голову.
— А отецъ и мама все время танцовали вмѣстѣ?
— Конечно, нѣтъ. Всѣ танцовали со всѣми. Кадрили и, вообще, всѣ танцы… И, стремясь поправить дѣло, она невольно выдала себя. — Вашъ отецъ былъ такъ добръ ко мнѣ, такъ много мнѣ помогъ. Безъ него бы мнѣ не справиться. У насъ столько было волненій и совѣщаній по этому поводу… Ну, теперь разскажите мнѣ о Кембриджѣ.
Но въ головѣ поэта уже складывался новый сонетъ съ громкимъ названіемъ «Соперники». И онъ настаивалъ, по байроновски безпощадно: — «Она страдала, какъ и я… но кто страдалъ сильнѣй меня?..»
— Вѣроятно, и мама тоже помогала вамъ?
— Нѣтъ, вѣдь кузины Эми не было здѣсь. Она была въ Кромерѣ, это, кажется, недалеко отъ Кембриджа. Навѣстила она васъ?
Гарри рѣшилъ пощадить ее и больше не разспрашивалъ. Съ него было достаточно. Онъ видѣлъ, что «она» измѣнила ему. Пригладивъ волосы, онъ перемѣнилъ разговоръ:
— А теперь вы, вѣроятно, скоро уѣзжаете? Я очень счастливъ, что успѣлъ увидѣть васъ. Мы же, должно быть, на августъ остаемся здѣсь. Мамѣ не хочется никуда ѣхать; мнѣ тоже.
Легкое недовольство м-ссъ Ивэнсъ мгновенно смѣнилось интересомъ.
— Какъ это умно! — воскликнула она. — Такъ нелѣпо сознательно устраивать себѣ неудобства, когда можно жить такъ удобно. Я бы съ удовольствіемъ сама осталась здѣсь. Но мужъ мой ужь обязательно всегда проводитъ нѣсколько недѣль въ году въ Харрогатѣ. Какъ я буду завидовать вамъ всѣмъ, оставшимся въ миломъ Райзборо!
— Вы его любите?
— Какъ же его не любить, когда здѣсь у меня столько очаровательныхъ друзей? И даже родныхъ — кузина Эми, майоръ Эмсъ и — позвольте, разъ Эми мнѣ кузина, вѣдь и вы, значитъ, тоже — кузенъ Гарри?
Гарри томно вытянулъ впередъ свою длинную шею.
— «Кузенъ» можно и выпустить.
— Какой вы милый, Гарри!
Такимъ манеромъ заноза была извлечена изъ раны, и въ тотъ же вечеръ въ мѣстный почтовый ящикъ было опущено шесть открытокъ, надписанныхъ рукой поэта, съ одной и той же загадочной фразой: «Она называетъ меня просто по имени». И въ ту же ночь, передъ разсвѣтомъ въ завѣтной тетрадкѣ появился новый сонетъ.
Послѣ своего праздника м-ссъ Ивэнсъ всего два раза видѣла майора и ни разу наединѣ; а, между тѣмъ, проснувшаяся въ ней жажда жизни давала себя знать. Она не чувствовала, что измѣняетъ мужу. У нея не было опредѣленныхъ намѣреній и рѣшительныхъ желаній, кромѣ желанія немножко подтолкнуть свою лодку, уносимую вѣтромъ и теченіемъ, къ намѣчавшемуся другому берегу. Она не правила рулемъ, не искала опасности, она только ждала ея и потому, какъ всѣ мы, грѣшные, не чувствовала себя виноватой. Но, вглядываясь въ смутныя очертанія другого берега, она не замѣчала, чтобъ онъ приближался, и это было ей досадно. И сегодня ей захотѣлось чуточку подтолкнуть то что она называла рукой Судьбы.
Послѣ ухода Гарри она долго думала, какъ майоръ сегодня утромъ, и придумала цѣлый планъ; самъ по себѣ онъ былъ превосходенъ, какъ и планъ майора, но такъ какъ думали они врозь и не сговариваясь, то планы у нихъ получились, въ случаѣ успѣха, взаимно разбиваемые. И оба потерпѣли полное фіаско. Вотъ какъ это вышло.
Случилось такъ, что Эльзи не было дома вечеромъ, докторъ съ женой обѣдали одни и послѣ обѣда пошли пройтись по саду.
— Бѣдненькій! тебѣ сегодня не съ кѣмъ играть въ шахматы. Можетъ быть, ты дашь мнѣ впередъ нѣсколько фигуръ? Или лучше, поболтаемъ? Надѣюсь, сегодня никто изъ твоихъ противныхъ больныхъ не пришлетъ за тобою?
— И я надѣюсь, малютка. Спокойно провести вечеръ въ болтовнѣ съ тобою для меня пріятнѣе пятидесяти партій въ шахматы. Но, Боже мой! какъ я радъ буду, наконецъ, уѣхать въ Харрогэтъ. Мнѣ нуженъ, по крайней мѣрѣ, мѣсяцъ отдыха. Я радуюсь даже предвкушенію противнаго запаха тухлыхъ яицъ.
Милли слегка вздрогнула.
— Ради Бога, не надо! Это достаточно противно и само по себѣ, чтобъ еще предвкушать это.
— Бѣдная малютка! Почти жаль, что и ты не страдаешь немножко ревматизмомъ. Тогда и ты радовалась бы этой поѣздкѣ.
Она присѣла на скамеечку въ оранжереѣ и поправила платье, чтобъ очистить мужу мѣсто возлѣ себя.
— Да, но, такъ какъ я не страдаю ревматизмомъ, Уильфредъ, жалѣть объ этомъ, по моему, лишнее. Я и такъ ненавижу Харрогэтъ. Какъ бы я хотѣла…
Она вздохнула и прижалась къ его рукѣ.
— Ну, чего же тебѣ хотѣлось бы, малютка?
— Не смѣю даже сказать. Хотя ты всегда такъ добръ ко мнѣ, что я даже не знаю, чего я боюсь. Уильфредъ, ты не очень разсердишься, если я скажу, что мнѣ не хочется въ этомъ году ѣхать туда? Ты тамъ поправляешься, а я начинаю хворать отъ скуки. Вѣдь съ тобою будетъ Эльзи, и по вечерамъ вы, какъ всегда, будете съ нею играть въ шахматы. Утромъ ты берешь ванну, потомъ катаешься съ ней на велосипедѣ — собственно, я и не нужна тебѣ тамъ. Еслибъ ты зналъ, какъ я ненавижу Харрогэтъ!..
Она начала осторожно, робко, но постепенно голосъ ея звучалъ все холоднѣе и рѣшительнѣе. Ея доводы были, видимо, тщательно обдуманы.
— Но куда же ты-то дѣнешься, милая? — возразилъ онъ. — Не можешь же ты остаться здѣсь одна.
— Здѣсь я буду менѣе одинока, чѣмъ въ Харрогэтѣ. Тамъ у насъ вовсе нѣтъ знакомыхъ и я, въ сущности, все время одна. Ты — другое дѣло: у тебя и Эльзи, и шахматы, и ванны, и велосипедъ… А я… Ты только подумай. Сейчасъ же послѣ завтрака ты идешь брать ванну, а я обязана сидѣть въ этой безобразной гостиной, пока убираютъ наши комнаты. Если я пойду гулять, воздухъ тамъ такой тяжелый, что я сейчасъ же устаю и должна лежать послѣ обѣда. Потомъ вы уѣзжаете, кататься, а мнѣ некуда даже пойти, такъ-какъ у меня нѣтъ знакомыхъ. За обѣдомъ вы меня увеселяете разсказами о томъ, гдѣ вы катались, а вечеромъ сообщеніями о томъ, кто изъ васъ выигралъ сколько партій. Согласись, что это не очень весело. Здѣсь я, по крайней мѣрѣ, могу сидѣть въ саду или же въ комнатѣ, гдѣ не пахнетъ кухней. Здѣсь у меня мои книги, мои вещи и знакомые, съ которыми можно поболтать…
Лицо доктора приняло огорченное и озабоченное выраженіе. Онъ всталъ и прошелся по дорожкѣ.
— Съ тобой ничего не случилось, малютка?
— Конечно, нѣтъ. Откуда ты взялъ? Просто мнѣ тамъ страшно скучно, а я терпѣть не могу скучать. Тебѣ вотъ даже этотъ противный сѣрный запахъ нравится, а я… — Онъ все шагалъ взадъ и впередъ, и это дѣйствовало ей на нервы. — Сядь, пожалуйста, Уильфредъ. Я путаюсь, когда ты ходишь. Вѣдь тебѣ достаточно отвѣтить просто: «да», или «нѣтъ». Если ты настаиваешь, чтобъ я поѣхала съ тобой, я, разумѣется поѣду.
— Но, вѣдь, я же не могу просто отвѣтить: «да», или «нѣтъ». Ты не подумала о томъ, какая скука будетъ въ августѣ здѣсь, въ Райзборо. Всѣ разъѣзжаются.
На минуту ей захотѣлось было сказать ему о томъ, что Эмсы остаются, но, изъ осторожности, совсѣмъ излишней, она сочла за болѣе благоразумное оставить это при себѣ.
— Ну, кто-нибудь, навѣрное, останется. Ольтхэмы, напримѣръ, они уѣзжаютъ только въ половинѣ августа.
— Ты вѣдь не особенно ихъ любишь. И это такъ странно, замужней женщинѣ проводить лѣто одной.
— Все же это лучше, чѣмъ никто, а въ Харрогэтѣ у меня никого нѣтъ. Ты говоришь, странно. А развѣ не странно, что мужу хочется, чтобъ жена его непремѣнно цѣлый мѣсяцъ проскучала въ ненавистномъ ей курортѣ? Я никогда не жаловалась, Уильфредъ, оттого ты и не знаешь, какъ я ненавижу его. Но теперь я думаю: благоразумнѣе сказать тебѣ, какъ я не терплю его, и попросить тебя, чтобъ ты оставилъ меня дома.
Докторъ помолчалъ.
— Хорошо, малютка. Дѣлай, какъ знаешь.
Мгновенно ея рука снова очутилась въ его рукѣ.
— Какой ты милый! Какъ ты всегда балуешь меня!
Онъ былъ не такой человѣкъ, чтобы жалѣть о сдѣланномъ или отравлять его нотаціями.
— Надѣюсь, что ты не раскаешься, малютка… Дѣйствительно, тебѣ должно быть скучно въ Харрогэтѣ… Ну, пойдемъ посмотрѣть, не вернулась ли Эльзи.
Она ласково засмѣялась.
— Какой ты милый!..
Уильфредъ Ивэнсъ не склоненъ былъ особенно къ анализу ни собственнаго поведенія, ни поступковъ ближняго, и не старался отыскать въ нихъ затаенные мотивы. Заявленіе жены, что она мучительно тоскуетъ въ Харрогэтѣ, достаточно мотивировало ея просьбу, хотя и нарушало его представленіе о семейной жизни, по которому мужъ и жена должны всегда быть вмѣстѣ. Это немножко тревожило его и еще больше — ея холодная настойчивость. Такую настойчивость въ ихъ совмѣстной жизни Милли выказывала всего разъ десять и каждый разъ ставила на своемъ. Обыкновенно, если мнѣнія ихъ расходились, она либо лаской и убѣжденіями склоняла его къ уступкамъ, либо, оставаясь при своемъ мнѣніи, сама уступала. Но въ рѣдкихъ случаяхъ, когда она принимала этотъ ледяной спокойный тонъ, неизмѣнно сдавался докторъ. Тутъ ужь ничто не дѣйствовало: ни доводы, ни авторитетъ мужа. Она лишь повторяла: «я съ тобою несогласна», «ты не правъ, и это съ твоей стороны нехорошо», съ настойчивостью капли, которая долбитъ камень, И даже, когда результаты оказывались явно неудачными, она спокойно говорила: «При данныхъ обстоятельствахъ это было лучшее, что можно было сдѣлать».
Въ данномъ случаѣ доктора немножко удивляло., что жена его проявила эту настойчивость по такому ничтожному породу, какъ поѣздка на мѣсяцъ въ Харрогэтъ, но на слѣдующее утро одъ уже забылъ объ этомъ. Милли снова стала такой же, какъ всегда, и вскорѣ послѣ завтрака зашла къ нему въ лабораторію спросить, не нужно ли ему чего-нибудь — она идетъ въ городъ за покупками. Не отрываясь отъ стафилококка, котораго онъ изучалъ подъ микроскопомъ, докторъ отвѣтилъ;
— Нѣтъ, ничего, малютка. Благодарю тебя.
Она подошла и положила руку на его плечо.
— Уильфредъ, ты такъ добръ ко мнѣ. Ты на меня не сердишься?
Онъ положилъ микроскопъ и обнялъ жену.
— Сержусь? Нѣтъ. Когда я разсержусь, я скажу тебѣ,
Она улыбнулась ему, застѣнчиво и нѣжно.
— Ну, тогда, значитъ, все хорошо.
Такимъ образомъ планъ ея былъ выполненъ.
Вскорѣ затѣмъ доктору доложили о приходѣ майора Эмса. Онъ пришелъ посовѣтоваться съ д-ромъ Ивэнсомъ о своей подагрѣ. Тотъ осмотрѣлъ его и сказалъ, что симптомы слабо выражены: надо бросить пить вино, мясо ѣсть только разъ въ день и побольше гулять — и въ двѣ недѣли все пройдетъ. Но майоръ Эмсъ говорилъ, что онъ человѣкъ рѣшительныхъ мѣръ, и настаивалъ на леченіи водами. — Вѣдь вы же сами говорите, что Харрогэтъ дѣлаетъ чудеса?
Докторъ смѣялся.
— Со мною — да. Я ѣзжу туда каждый годъ. Но ваши симптомы такъ слабы, что вы вылечитесь и безъ этого.
Но майоръ Эмсъ настаивалъ на Харрогэтѣ, увѣряя, что Эми требуетъ, чтобъ онъ радикально излечился. — Вы знаете, какія жены… Но сама Эми хочетъ остаться въ Райзборо… Въ Харрогэтѣ онъ никогда не бывалъ. Не посовѣтуетъ ли ему м-ръ Ивэнсъ, гдѣ остановиться?
Д-ръ Ивэнсъ далъ ему адресъ меблированныхъ комнатъ, гдѣ останавливался самъ, но не сказалъ, что жена его въ этомъ году не ѣдетъ въ Харрогэтъ. И майоръ Эмсъ, очень довольный своими дипломатическими талантами, ушелъ съ адресомъ въ карманѣ, вполнѣ увѣренный, что теперь ужь Эми ничего не возразитъ.
Такимъ образомъ и его планъ былъ выполненъ.
Третій факторъ въ этой сѣти неудавшихся интригъ была сама м-ссъ Эмсъ. На Хай-стритъ, куда она пошла перемѣнить присланную ей отъ фруктовщика гнилую дыню, она столкнулась съ «милой Милли», которая пришла за тѣмъ же, и, разумѣется, сообщила ей о своемъ намѣреніи остаться на августъ въ Райзборо; а Милли сообщила ей, что не ѣдетъ въ Харрогэтъ. Кузина Эми сердечно одобрила ея рѣшеніе и, по всей вѣроятности, сообщила бы о немъ мужу — но не успѣла, такъ какъ онъ самъ встрѣтилъ ее сообщеніями болѣе спѣшными и важными:
— Мнѣ не хотѣлось говорить тебѣ, Эми, чтобъ не тревожить тебя понапрасну. Да и теперь тревожиться, собственно, не о чемъ.
М-ссъ Эмсъ большой фантазіей не обладала: ей пришло въ голову, что у майора, должно быть, засохла вновь посаженная магнолія.
— Но сегодня я былъ у д-ра Ивэнса — не пугайся, душа моя, — онъ очень внимательно осмотрѣлъ меня — очень внимательно — оказалъ, что безпокоиться особенно нечего, но что у меня несомнѣнная подагра и — ты, конечно, помнишь, чѣмъ это кончилось у твоей бѣдной тети Гаррьетъ? Ну, словомъ, онъ совѣтуетъ полечиться въ Харрогэтѣ. Тамъ, конечно страшная тоска, но, говорятъ, польза большая. Только ты, пожалуйста, не тревожься: онъ дважды повторилъ мнѣ, что тревожиться нѣтъ основаній.
М-ссъ Эмсъ подумала минутку и рѣшила, что о планахъ м-ссъ Ивэнсъ говорить мужу незачѣмъ. Но какъ странно однако, что она вдругъ рѣшила остаться въ Райзборо, услыхавъ отъ Гарри, что онъ никуда не ѣдетъ, а Линдхерстъ также неожиданно рѣшилъ ѣхать въ Харрогэтъ, вмѣсто того, чтобъ остаться въ Райзборо. Странное совпаденіе! Всѣ какъ будто интригуютъ. Но она, во всякомъ случаѣ, не изъ ихъ числа. Она только соглашается и принимаетъ то, что ей предложено. И она отвѣтила, что, если д-ръ Ивэнсъ настаиваетъ — конечно, нужно ѣхать. Онъ человѣкъ серьезный и хорошій докторъ — даромъ говорить не станетъ. И ты ужь лучше не откладывай. Закажи комнату телеграммой съ уплаченнымъ отвѣтомъ, а я завтра же уложу твои вещи. И съ Богомъ, въ путь дорогу.
Совѣсть немножко упрекала майора за всѣ эти хитрости, но такъ пріятно было представлять себѣ, какъ онъ встрѣтитъ на вокзалѣ Ивэнсовъ.
IX.
правитьНедѣлю спустя, За завтракомъ, м-ссъ Эмсъ, разбирая почту, нашла письмо отъ мужа. Это было уже второе. Въ первомъ, написанномъ вскорѣ послѣ пріѣзда, онъ увѣрялъ, что уже чувствуетъ себя лучше, что вода, разумѣется, противная, сѣрная, и пахнетъ тухлымъ яйцомъ, но — что такое непріятный вкусъ во рту, когда знаешь, что это полезно для здоровья… Второе, письмо было совсѣмъ иное — полно восклицательныхъ знаковъ и бранныхъ словъ по адресу курорта и заканчивалось извѣщеніемъ, что Ивэнсы пріѣхали — отецъ и дочь.
Еслибъ Гарри слѣдилъ за матерью, онъ замѣтилъ бы въ ея маленькомъ жабьемъ личикѣ, наряду съ неудовольствіемъ, скрытое лукавство.
— Письмо отъ твоего отца, Гарри. Леченіе, очевидно, дѣйствуетъ. Онъ сталъ очень раздражителенъ.
Гарри сидѣлъ желтый и вялый. Онъ поздно легъ вчера и погоня за риѳмой была очень неудачна.
— Я тоже плохо себя чувствую сегодня, — сказалъ онъ. — И кузина Милли, должно быть, тоже нездорова.
— Почему ты думаешь?
— Вчера я заходилъ къ ней. Она была страшно поражена, когда я сказалъ ей, что папаша уѣхалъ въ Харрогэтъ.
— Должно быть, д-ръ Ивэнсъ не сказалъ ей. Позвони, пожалуйста, къ ней послѣ завтрака и пригласи ее сегодня къ намъ обѣдать.
— Хорошо. Какія женщины странныя! Одинъ день онѣ вамъ страшно рады, а на другой вы для нихъ — словно пѣна на гребнѣ разбившейся волны.
— Чего? — переспросила м-ссъ Эмсъ, но безъ насмѣшки: она увлеклась газетою и не разслышала.
— Нѣтъ, такъ. Все равно.
Мать посмотрѣла на него.
— Ты бы пошелъ — прилегъ. Это жара такъ дѣйствуетъ на всѣхъ. Такъ ты протелефонируешь Милли?
М-ссъ Эмсъ безъ сомнѣнія была не сложная натура, безъ туманныхъ глубинъ и бездонныхъ проваловъ въ душѣ, но это не мѣшало ей порою чувствовать довольно сложно, хоть она и не сумѣла бы точно выразить свои чувства. Она угадывала связь между непріѣздомъ Милли въ Харрогэтъ и яростнымъ письмомъ своего мужа, какъ и между внезапнымъ рѣшеніемъ Милли остаться въ Райзборо и ея увѣренностью, что майоръ Эмсъ тоже никуда не уѣдетъ. Но оба они потерпѣли такое фіаско въ своихъ козняхъ, что она не могла на нихъ сердиться — оба они не годились въ заговорщики. Письмо мужа она перечитала не безъ удовольствія. Онъ злится — по дѣломъ ему. Ни на минуту она не заподозрила его въ чемъ-либо болѣе серьезномъ, чѣмъ самый невинный флиртъ, да и то вызванный стараніями «милой Милли». Но теперь обоимъ уже должно быть ясно, что всѣ интриги ихъ разгаданы, и лучшая роль досталась ей: они сваляли дурака, а она, дѣлая видъ, что ничего не подозрѣваетъ, можетъ «изводить» обоихъ. И въ то же время она какъ-то странно, чисто по-женски, гордилась мужемъ, что онъ еще способенъ флиртовать съ чужой женой — и, хотя ей было обидно, что онъ не сталъ флиртовать съ своею собственной, когда та поощряла его — все же онъ выбралъ самую красивую женщину въ Райзборо…
Въ результатѣ, она написала майору довольно ядовитое письмо, напоминая ему собственныя его слова, что дурной вкусъ ничего не значитъ, когда это полезно для здоровья, и совѣтуя пробыть въ Харрогэтѣ весь августъ.
"Что касается насъ, писала она, мы живемъ отлично. Милли тоже здѣсь, какъ тебѣ, вѣроятно, уже извѣстно, и мы часто видимся съ ней. Она постоянно забѣгаетъ къ намъ en fille, какъ ты бы, вѣроятно, выразился, очень весела и прехорошенькая. Я даже немножко боюсь за Гарри. Онъ сильно увлеченъ ею, и она, по моему, напрасно поощряетъ его. Я даже, можетъ быть, поговорю объ этомъ съ нею, хоть мнѣ и не хочется… Гарри все пишетъ въ честь ея стихи, вздыхаетъ, пачкаетъ себѣ чернилами пальцы и потомъ проситъ у меня пемзы вывесть пятна. Не будь она такая милая женщина и неспособная на флиртъ, я бы сочла долгомъ предостеречь Гарри. Она, повидимому, очень счастлива и весела. Вѣроятно, какъ и я, радуется, что Харрогэтъ приноситъ пользу ея мужу.
«Пиши скорѣе, милый, и разскажи побольше о себѣ. Какъ это странно, что ты рѣшилъ ѣхать въ Харрогэтъ, какъ разъ, когда Милли рѣшила не ѣхать. Не будь вы такими добрыми друзьями, можно было бы подумать, что вы избѣгаете другъ друга. Ну, надо кончать. Милли обѣдаетъ у насъ, и я должна заказать обѣдъ».
Она перечитала письмо и осталась довольна. «Это будетъ похуже харрогэтскихъ водъ и не менѣе полезно для него». И затѣмъ, благодаря извѣстной широтѣ ума, которой не мѣшалъ маленькій ростъ, м-ссъ Эмсъ перестала объ этомъ думать. Но не забывала «чисто естественными» средствами выводить сѣдину въ своихъ волосахъ и втирать по вечерамъ въ дряблыя щеки чудодѣйственный кремъ для кожи. Это была, такъ сказать, профилактическая мѣра — ей не хотѣлось показаться «страшилищемъ» Линдхерсту, когда онъ вернется.
М-ссъ Эмсъ отлично знала, что костюмированный вечеръ Милли нѣсколько подорвалъ ея престижъ въ мѣстномъ обществѣ и, если она хочетъ остаться въ немъ царицей, надо придумать что-нибудь поновѣе. Но что именно? Въ послѣднее время, можетъ быть, по причинѣ низкаго поведенія Линдхерста, а, можетъ быть, и отъ нечего дѣлать и потому, что она осталась въ одиночествѣ, она заинтересовалась суффражистками, скандалившими въ Лондонѣ. По натурѣ она была человѣкъ закона и, хотя изъ духа противорѣчія, наперекоръ Линдхерсту, утверждала, что женщинамъ нужно право голоса, все же находила, что бросать камнями въ министровъ неприлично и не женственно. Но теперь она усумнилась въ своей правотѣ. Вѣдь не уличныя женщины, а воспитанныя, образованныя, настоящія леди вели себя, какъ хулиганы. Есть же, значитъ, что-нибудь, что заставляетъ ихъ такъ поступать. Вопросъ интересовалъ ее самъ по себѣ, независимо отъ того, что можно будетъ использовать его, какъ новшество для осени. Кстати, въ ноябрѣ у нихъ въ Райзборо будутъ выборы. До сихъ поръ они проходили вяло и выбирали неизмѣнно консерватора. Что, если она попробуетъ развить агитацію и поставить на выборахъ вопросъ о женскомъ равноправіи? Это будетъ получше, чѣмъ одѣться Клеопатрой.
За августъ она перечитала всю суффражистскую литературу, какую только могла достать и, чѣмъ дальше, тѣмъ искреннѣе заинтересовывалась женскимъ вопросомъ. Разумѣется, для того, чтобы отвлеченная идея могла привиться въ ея умѣ, понадобило съ много времени и труда, ибо вся ея жизнь до тѣхъ поръ была безконечной цѣпью мелкихъ конкретныхъ фактовъ и жила она среди людей, которые въ глаза никогда не видали отвлеченной идеи, какъ не видали настоящихъ джунглей и слона въ дикомъ состояніи — а видѣли его только въ Зоологическомъ саду, ручнаго и питающагося морковью. Но и въ этой покорной тушѣ все же чувствовалась первобытная сила и дикость, какъ чувствовалась она и въ газетныхъ отчетахъ о нелѣпыхъ выходкахъ суффражистокъ.
М-ссъ Эмсъ попробовала было увлечь пропагандой суффражизма Милли Ивэнсъ, но встрѣтила полное равнодушіе. М-ссъ Ивэнсъ даже нарочно притворилась дурочкой, чтобы позлить кузину и заставить ее напрасно трудиться, объясняя. Гарри — тотъ, разумѣется, возмущался поведеніемъ суффражистокъ, говорилъ, что онѣ «не женщины, а бабы», и разсказывалъ о томъ, какъ онъ и его товарищи «сорвали» попытку суффражистокъ устроить суффражистскій митингъ въ Кембриджѣ.
— Я совершенно согласенъ съ отцомъ. Онѣ позорятъ свой полъ! — энергично восклицалъ онъ.
— Милый мой, ты такъ же мало знаешь о нихъ, какъ и твой отецъ.
Разговоръ шелъ за обѣдомъ у Милли Ивэнсъ. М-ссъ Ивэнсъ умоляющими глазами посмотрѣла на Гарри.
— Но, мнѣ кажется, сужденіе мужчины…
— Милая Милли, сужденіе мужчины ничего не стоитъ, если онъ не знаетъ, о чемъ говоритъ. Мы всѣ читаемъ только газетные отчеты, но вѣдь надо выслушать и ихъ самихъ. Онѣ говорятъ, напр., что платятъ тѣ же налоги, какъ и мужчины, а правъ никакихъ не имѣютъ. По моему, это очень интересно. Я лично не плачу налоговъ — ихъ платитъ Линдхерстъ, но, еслибъ я сама платила, почему же я не могла бы голосовать вмѣсто него?
М-ссъ Ивэнсъ вздохнула.
— Во всемъ этомъ такъ трудно разобраться. Курите, Гарри, если хотите. Кузина Эми, хотите папироску? Впрочемъ, кажется, у меня нѣтъ ихъ. Я вѣдь не курю.
Гарри былъ немножко обиженъ на мать и не прочь уязвить ее.
— Развѣ ты куришь, мама? Я не зналъ. Это прелестно! По восточному. Я не зналъ до сихъ поръ, что ты женщина востока. Ты всегда говорила, что, когда женщина куритъ, это не грѣхъ, но отвратительно. Кури, пожалуйста. Я увѣренъ, что всѣ суффражистки курятъ.
М-ссъ Эмсъ умоляюще посмотрѣла на Милли и солгала: — Разумѣется, Гарри, я не курю.
Но Милли была безжалостна. — А, помните, кузина Эми, у насъ на вечерѣ вы выкурили папироску. Правда, вы закашлялись, но увѣряли, что это очень пріятно.
М-ссъ Эмсъ возразила, что одинъ разъ еще не значитъ всегда, и снова перевела разговоръ на суффражистокъ.
Относительное уединеніе всегда способствуетъ самоопредѣленію личности и развитію въ ней индивидуализма: Милли Ивэнсъ испытывала это на себѣ. Всю свою жизнь она старалась будить чувства другихъ, сама не раздѣляя ихъ: она грѣлась въ чужой симпатіи, какъ ящерица на солнышкѣ, съ тѣмъ, чтобъ, погрѣвшись, снова залѣзть въ трещину стѣны; и этихъ эмоцій съ нея было совершенно достаточно. Къ счастью или къ несчастью, она вышла замужъ за человѣка, который не требовалъ отъ нея больше того, что она расположена была давать. Ему нуженъ былъ только комфортабельный спокойный домъ, «милая женка», съ хорошимъ характеромъ, веселая, покладистая, за нѣкоторыми исключеніями — все это имѣлось на-лицо у Милли. Темпераментъ его былъ такъ же мало развитъ, какъ и у нея, и бракъ ихъ былъ, что называется, бракомъ по разсудку. Но человѣческой природѣ свойственно таить въ себѣ скрытые вулканы, и здѣсь скрытый вулканъ началъ работать.
Милли угадала, конечно, зачѣмъ майору вздумалось поѣхать въ Харрогэтъ, и, хотя планъ его не удался, доброе намѣреніе выкупало неудачу. Воспоминаніе о его двухъ поцѣлуяхъ жгло ея пробудившееся сердце. Можетъ быть, онъ и не придалъ имъ значенія, но вѣдь мужчины, вообще, не придаютъ значенія такимъ вещамъ. Онъ говорилъ, что это «родственные» поцѣлуи, но, когда цѣлуютъ по родственному, не оправдываются… Тѣмъ болѣе, что они вовсе и не родственники… Для нея это не было доказательствомъ его любви, но, несомнѣнно, доказательствомъ, что сама она любитъ его. Вѣдь, если правду говорить, она сама заставила его поцѣловать ее — онъ не могъ не сдѣлать этого… При одномъ воспоминаніи объ этомъ глаза ея блестѣли. И въ душѣ поднималось что-то языческое, не знающее ни сожалѣній, ни раскаянія и такъ же чуждое морали, какъ вакханка на греческомъ фризѣ. Это новое не то, чтобы бросало вызовъ традиціямъ и принципамъ, въ которыхъ она была воспитана — оно просто игнорировало ихъ, разсѣивало ихъ, какъ солнце тѣни. И, какъ бабочка, только что сбросившая коконъ, понемножку расправляло крылья…
Иногда она пробовала думать о мужѣ, который писалъ ей, что скучаетъ о «своей малюткѣ», но не могла сосредоточить на немъ свои мысли, точно такъ же, какъ и на дочери. Душа Эльзи была для нея закрытой книгой и самое материнство — случайностью: словно садовникъ отрѣзалъ отъ нея отростокъ и привилъ его другому деревцу, но деревцо ростетъ совсѣмъ отдѣльно. Къ мужу она относилась хорошо и была ему признательна за его доброту, но въ смыслѣ чувствъ такъ же равнодушна къ нему, какъ къ обѣду или завтраку. Женщина въ ней все время не подавала голоса и только теперь проснулась… Словно неразорвавшаяся граната, которая годами лежала на столѣ въ гостиной и казалась игрушкой; но вотъ въ ней отвинтили крышку, расправили фитиль — стоитъ поднести спичку, и она взорвется и можетъ натворить неисчислимыхъ бѣдъ.
Майора Эмсъ ждали домой въ послѣднихъ числахъ августа. Онъ высидѣлъ въ Харрогэтѣ всего лишь три недѣли. Неудача бѣсила его, отъ сѣрныхъ водъ тошнило, ѣда была невкусная и слишкомъ скудная, комната казалась слишкомъ дорогой и въ письмахъ къ женѣ онъ жаловался, что д-ръ Ивэнсъ совсѣмъ напрасно заставилъ его лечиться и вечерами онъ страшно скучаетъ, такъ какъ докторъ съ дочерью все время играютъ въ шахматы, ему остается только раскладывать пасьянсъ. Письма жены еще больше злили его: онъ угадывалъ, что Милли тоже мечтала провести августъ вмѣстѣ, и волновался при мысли о встрѣчѣ съ нею. Онъ не зналъ навѣрное, влюбленъ ли онъ въ нее, не зналъ даже, хочется ли ему этого. Но мысль о ней зажигала его воображеніе и онъ воображалъ себя влюбленнымъ; и въ то же время не былъ увѣренъ, что, еслибъ можно было снова пережить эти два мѣсяца, онъ бы сознательно поставилъ себя въ то же положеніе. Сердце его не разгоралось, а только тлѣло и дымилось, какъ стогъ сѣна, въ который бросили спичку. Трезво разсуждая, онъ самъ не очень вѣрилъ въ свою влюбленность. А, главное, не могъ сообразить, какъ же все это устроится… какую же позицію займетъ Эми. И что скажетъ Райзборо… Онъ задумывался и тревожно вздрагивалъ, когда Эльзи говорила: «Шахъ».
Майоръ Эмсъ долженъ былъ прибыть въ Райзборо въ четыре часа. М-ссъ Эмссъ отправила Гарри встрѣчать отца на станцію, а сама убрала столовую цвѣтами, заварила крѣпкій чай и поставила цвѣты ему въ уборную. Извощикъ давно уже привезъ съ вокзала вещи, но ни майора, ни Гарри не было. Естественно было предположить, что они пошли пѣшкомъ, вмѣсто того, чтобы тащиться на медлительномъ извозчикѣ, и м-ссъ Эмсъ заварила чай. Она рѣшила встрѣтить мужа какъ можно радушнѣй и сердечнѣе — пусть видитъ, что не одно только женское движеніе занимаетъ ея мысли… Но время шло, а майора и Гарри все не было. Что могло задержать ихъ?.. Она налила себѣ чашку чаю и убѣдилась, что онъ ужь превратился въ деготь. Надо будетъ заварить новый… Пробило пять, затѣмъ половина шестого.. Но м-ссъ Эмсъ уже поняла, въ чемъ дѣло.
Наконецъ, раздался стукъ его палки въ передней и скрипнула входная дверь.
— Ну, Эми, вотъ и твой блудный сынъ вернулся. Поѣздъ, какъ водится, опоздалъ, и я шелъ пѣшкомъ. Ну, какъ твое здоровье?
Она встала изъ-за стола и поцѣловала его.
— Мое здоровье превосходно, Линдхерстъ, а тебя нечего И спрашивать, какъ ты себя чувствуешь. Кстати, вещи твои привезли уже съ часъ тому назадъ.
Объ вещахъ онъ и забылъ.
— Съ часъ? Не можетъ быть!
Она подождала, не скажетъ ли онъ еще чего-нибудь, но онъ молчалъ.
— Чай ты, вѣроятно, уже пилъ?
— Да. Ивэнсъ затащилъ меня къ себѣ и я выпилъ тамъ чашку чаю. Этотъ плутишка Гарри убѣдилъ меня пойти. Ну, да ничего. Кто изъ насъ не былъ молодъ? Помнишь, что я разсказывалъ тебѣ про мое увлеченіе женой полковника.
Она прекрасно помнила. И убѣдилась окончательно, что самъ онъ не сказалъ бы ей, куда пошелъ съ вокзала.
X.
правитьБыло начало октября, осень стояла чудесная и д-ръ Ивэнсъ, ѣхавшій одинъ въ своемъ кабріолетѣ, могъ на досугѣ любоваться ею. Торопиться ему было некуда: впереди предстояло только два визита, и то не къ серьезнымъ больнымъ. Но доктору не безъ труда удавалось отогнать навязчивыя мысли, которыя мѣшали ему любоваться лѣсомъ въ яркомъ осеннемъ уборѣ, такъ красиво вырисовывавшемся на фонѣ еще почти лѣтней лазури неба. Онъ видѣлъ все: и кроликовъ, и фазановъ, и осенніе листья, и небо, но для этого ему надо было заставлять себя смотрѣть. И даже мощный крупъ его лошади не радовалъ хозяйскаго взора гармоничною игрою мышцъ, и даже ритмическій топотъ ея не звучалъ музыкой въ его ушахъ. Между бровями доктора залегла глубокая складка, и на душѣ его было невесело.
У него накопилось много разныхъ мелкихъ докукъ и заботъ, изъ которыхъ каждая сама по себѣ не могла бы нарушить его душевнаго равновѣсія, но, взятыя вмѣстѣ, онѣ все же подавляли. Во-первыхъ, поведеніе Гарри Эмса, который открыто и нелѣпо ухаживалъ за его женой. По возвращеніи въ Райзборо, д-ръ Ивэнсъ скоро замѣтилъ это и, какъ всякій разумный человѣкъ, ласково предостерегъ жену:
— Ты бы его отшила немножко, малютка. Онъ слишкомъ много торчитъ у насъ. Для него самого это не полезно. Ты черезчуръ добра къ нему. Такой женщинѣ, какъ ты, недолго вскружить голову мальчишкѣ. Ты же сама говоришь, что онъ несносный.
Но Милли почему-то обидѣлась.
— Ты хочешь сказать, что онъ влюбленъ въ меня?
— Ну, «влюбленъ» — это, положимъ, слишкомъ большое слово, но, все равно, ты понимаешь что я хочу сказать.
— Кажется, понимаю. И нахожу, что это очень грубо съ твоей стороны, Уильфредъ, и лишено всякихъ основаній. Неужели всякій, кто вѣжливъ и внимателенъ ко мнѣ, непремѣнно долженъ быть влюбленъ въ меня? Я спрашиваю только такъ, чтобъ знать.
— Я думаю, твои здравый смыслъ самъ долженъ подсказать тебѣ отвѣтъ.
Но, повидимому, здравый смыслъ Миллисентъ ничего ей не подсказалъ, и д-ръ Ивэнсъ счелъ нужнымъ переговорить съ отцомъ Гарри. Визиты Гарри послѣ этого сразу прекратились и юноша пересталъ кланяться, доктору, встрѣчаясь съ нимъ на улицѣ. Въ выигрышѣ остался клубъ Омаръ-Хайяма, получившій новый циклъ пропитанныхъ горечью и тоской стиховъ, подъ названіемъ «Разлучены».
Здѣсь комедія граничила уже съ фарсомъ, но фарсъ этотъ не былъ забавенъ. Вѣдь онъ же совершенно правильно истолковалъ поведеніе Гарри. Почему же Милли обидѣлась и не хотѣла признать очевидности? Казалось бы, обижаться было не за что. Непонятны были ему и ужасъ и негодованіе майора, который даже назвалъ сына «негодяемъ». Это было уже слишкомъ!
Д-ръ Ивэнсъ совершенно неожиданно стегнулъ кнутомъ своего жеребца — и незаслуженно, такъ какъ тотъ, шелъ отличной крупной рысью, — и тотчасъ снова ушелъ въ свои мысли. Вдобавокъ, его жена поссорилась съ м-ссъ Эмсъ. Докторъ былъ человѣкъ добродушный, терпѣть не могъ ссоръ и въ этой, разумѣется, держался въ сторонѣ, но ему уже и то было непріятно, что жена его ввязалась въ ссору. Конечно, это буря въ стаканѣ воды, но, если вы сами живете въ стаканѣ воды, такія бури волнуютъ васъ не меньше, чѣмъ настоящія бури, когда вы на морѣ. Вдобавокъ, на морѣ можно уйти отъ бури, а изъ стакана воды никуда не уйдешь. Да и весь городъ, прежде такой мирный и спокойный, точно вдругъ ополоумѣлъ. — И все изъ-за такой ерунды! — съ горечью подумалъ докторъ и едва удержался, чтобы снова не ударить кнутомъ лошадь.
Все началось съ того, что м-ссъ Эмсъ заинтересовалась суффражистскимъ движеніемъ и устроила митингъ въ своемъ салонѣ, причемъ, находя, что задачи суффражистокъ близки интересамъ среднихъ классовъ, пригласила на этотъ митингъ женъ и дочерей мѣстныхъ купцовъ. М-ссъ Ольтхэмъ тотчасъ обидѣлась и громогласно заявила, что она «не знала, что будетъ имѣть удовольствіе встрѣтить столько дамъ, съ которыми она раньше не была знакома» Ея capкастическій тонъ и надменный взглядъ оказали свое дѣйствіе и вмѣсто объединенія получилось нѣчто вродѣ состязанія во взаимныхъ обидахъ, преподносимыхъ въ изысканно учтивой формѣ. Неудивительно, что уже двадцать четыре часа спустя м-ссъ Ольтхэмъ основала другую лигу — «антисуффражисткую», и Милли, рѣшительно не желавшая попасть въ тюрьму, позволила пристегнуть къ ней и себя. И на другой день за обѣдомъ заявила мужу:
— Я только что встрѣтила на улицѣ кузину Эми. Она сдѣлала видъ, что не видитъ меня.
— Можетъ быть, она и вправду не видала тебя, малютка, — сказалъ докторъ.
— Ну, и я, съ своей стороны, притворилась, будто не вижу ея. Но, если она придетъ ко мнѣ объясняться, я, разумѣется, приму ее любезно.
Всѣ попытки мужа настроить ее болѣе миролюбиво остались безуспѣшными.
Уже одного этого было достаточно, чтобы встревожить человѣка, который такъ дорожилъ гармоніей и миромъ въ семейной и общественной жизни. Но это было еще не все. Въ душѣ его жила иная, тайная тревога. До сихъ поръ онъ не рѣшался посмотрѣть ей въ лицо, но сегодня, возвращаясь отъ больныхъ, говорилъ себѣ, что необходимо, столько же ради другихъ, сколько и ради себя, провѣрить и убѣдиться, есть ли у него хоть какія-нибудь основанія тревожиться, или же это все игра воображенія. Но по натурѣ д-ръ Ивзисъ не былъ подозрителенъ и еще менѣе склоненъ мучить себя воображаемыми горестями; наоборотъ, скорѣе былъ склоненъ закрывать глаза на надвигающуюся бурю, въ увѣренности, что она пронесется мимо. Онъ тревожился о Милли, и не безъ основанія: она, всегда такая ровная и ясная, настолько, что люди, не поддававшіеся ея обаянію, называли ее «заливнымъ изъ рыбы», теперь стала совсѣмъ другою. Настроеніе ея мѣнялось поминутно; то на нее нападали приливы необычной нѣжности къ нему, то такіе же необъяснимые приступы раздражительности. Оживленіе, энергія, лихорадочная торопливость смѣнялись вдругъ усталостью и лѣнью. Съ утра она садилась писать письма, но, разорвавъ полдюжины начатыхъ, надѣвала свои садовыя перчатки и шла полоть цвѣты; а, когда выходила въ садъ, у нея оказывалось неотложное дѣло въ городѣ и поэтому она садилась за рояль играть упражненія. У нея пропалъ аппетитъ; по ночамъ она ворочалась и кашляла. Будь это молоденькая дѣвушка, докторъ не затруднился бы сказать, что съ нею, и даже безъ труда догадался бы, какой именно молодой человѣкъ замѣшанъ въ этомъ. Но не могъ же онъ примѣнять такіе выводы къ своей женѣ. Отвратительно, когда такого рода подозрѣнія являются у мужа, и еще болѣе отвратительно, когда этотъ мужъ — вы сами. И, пожалуй, всего противнѣй было, что и въ данномъ случаѣ ему нетрудно было догадаться, какой мужчина тутъ замѣшанъ.
Онъ терялся, не зная, что дѣлать, и надо ли, вообще, что-нибудь дѣлать: казалось, и поступки, и отсутствіе ихъ одинаково могли привести къ бѣдѣ. А, можетъ быть, онъ совершенно неправильно толкуетъ настроеніе Милли? — несомнѣнно, могутъ быть и другія объясненія. Время само покажетъ это: пока самое лучшее, самое правильное — ждать и присматриваться, зорко, но безъ подозрительности, безъ шпіонства. Чѣмъ шпіонить за Милли, лучше ужь прямо пойти къ ней и поговорить съ ней откровенно. Онъ зналъ, какъ поступилъ бы на его мѣстѣ истый англичанинъ, любитель мелодрамъ — «отчиталъ» бы майора Эмсъ за его низость, накинулся бы на жену, потомъ расплакался бы. Но онъ былъ человѣкъ разумный и спокойный и не могъ представить себѣ, что же было бы дальше. Въ мелодрамѣ въ такихъ случаяхъ занавѣсъ падаетъ, и вы встрѣчаетесь съ героями уже десять лѣтъ спустя. Но вѣдь въ дѣйствительности не выкинешь изъ жизни и десяти минутъ, не то, что десяти лѣтъ. Вопросъ былъ въ томъ, какъ поступить теперь.
Больные не задержали его долго и часъ спустя онъ былъ уже дома. Утренній холодокъ развѣялся и воздухъ въ стаканѣ воды, именуемомъ городкомъ Райзборо, былъ тяжелый, удушливый. На столѣ въ передней лежала знакомая шляпа, и рядомъ съ ней нѣсколько кризантемъ, на длинныхъ стебляхъ. Какой-то дальній отголосокъ варварскихъ временъ проснулся въ душѣ этого мягкаго и цивилизованнаго человѣка. Онъ схватилъ кризантемы и вышвырнулъ ихъ на улицу; онѣ пролетѣли, какъ падучая звѣзда, надъ самой головою генерала Фортескью, шедшаго въ клубъ, и шлепнулись объ дверь напротивъ. Это была тоже мелодраматично и довольно таки глупо, но д-ръ Ивэнсъ не могъ удержаться и, еслибъ въ эту минуту возлѣ него былъ майоръ Эмсъ, онъ, безъ сомнѣнія, послѣдовалъ бы за своими цвѣтами.
Успокоившись немного, докторъ прошелъ въ садъ. Они сидѣли на обычномъ мѣстѣ, на скамьѣ подъ вязомъ, и майоръ Эмсъ поднялся ему на встрѣчу съ обычной своей живостью. И д-ръ Ивэнсъ почувствовалъ себя гостемъ въ собственномъ домѣ.
— Добраго утра, — сказалъ майоръ Эмсъ. — Чудесный день, не правда ли? А я вотъ зашелъ, принесъ цвѣточковъ, и мы немножко поболтали.
— Кузенъ Линдхерстъ былъ такъ любезенъ, что пришелъ переговорить съ нами обо всѣхъ этихъ мелкихъ непріятностяхъ. — Милли посмотрѣла на него. — Сказать?
Д-ръ Ивэнсъ усѣлся въ кресло, съ котораго всталъ майоръ, предоставивъ ему сѣсть на стулъ напротивъ или же стоять.
— Дѣло въ томъ, Упльфредъ, что кузинѣ Эми непріятно, что я присоединилась къ лигѣ анти-суфражистокъ, основанной м-ссъ Ольтхэмъ. Я говорю Линдхерсту, что я совершенно равнодушна и къ этой лигѣ, и къ другой — я только не хочу идти въ тюрьму. И Линдхерстъ полагаетъ, что все уладилось бы, еслибъ я просто осталась въ сторонѣ, не вступая ни въ какую лигу. Я нахожу это очень разумнымъ и тактичнымъ и я, дѣйствительно, скажу м-ссъ Ольтхэмъ, что, къ сожалѣнію, я слишкомъ занята. Разумѣется, никакой ссоры между кузиной Эми и много нѣтъ, и если кузина Эми давеча дѣйствительно не видѣла меня на улицѣ, то это, конечно, большая разница. — Всѣ эти разумныя рѣчи Милли вела съ обычнымъ своимъ смиреннымъ и кроткимъ видомъ. — По-моему, — прибавила она — это очень мило со стороны кузена Линдхерста брать на себя такія хлопоты. Онъ завтракаетъ у насъ.
Майоръ Эмсъ скромнымъ жестомъ, полнымъ благородства, отстранилъ отъ себя похвалы. — Полноте, какія же тутъ хлопоты? Я только увѣренъ, что эти мелкія домашнія распри вамъ такъ же ненавистны, какъ и мнѣ. По профессіи я человѣкъ военный, но по натурѣ — мирный. Ха-ха! И я въ восторгѣ, что моя оливковая вѣтвь встрѣчена… встрѣчена успѣшно, — закончилъ онъ, не найдя болѣе удачнаго выраженія.
Докторъ поднялся. Никакой благодарности къ майору Эмсу онъ не чувствовалъ и объяснялъ его посредничество исключительно желаніемъ установить прежнюю близость между обоими домами.
— Я, конечно, не имѣю ни малѣйшаго намѣренія ссориться съ кѣмъ бы то ни было. По-моему, это обидная трата времени и энергіи, не говоря уже о неудобствахъ. Пойдемъ завтракать, Милли; въ два часа мнѣ снова надо ѣхать.
Милли написала очень любезную и неискреннюю записочку м-ссъ Ольтхэмъ, которую майоръ Эмсъ взялся передать. Она объясняла, что теперь, когда Эльзи уѣхала въ Дрезденъ практически изучать нѣмецкій языкъ, она страшно занята по хозяйству и, такъ какъ она не можетъ удѣлять достаточно времени такому интересному движенію, — какъ анти-суфражистское, лучше ей вовсе отстраниться отъ него, — и принесла записку майору, который собирался уходить. Но она удержала его.
— Вѣдь вы же сами хотѣли выйти.
Милли спустила шторы. Правда, октябрьское солнце ярко свѣтило въ комнату, но она это сдѣлала не изъ-за солнца, а чтобы не заглядывали въ окна.
— Я, во всякомъ случаѣ, предпочитаю сидѣть дома и болтать съ вами. Гулять мнѣ не съ кѣмъ. Со времени отъѣзда Эльзи я очень одинока. Уильфредъ ужь не вернется до вечера. Даже забавно, что я только что писала м-ссъ Ольтхэмъ о томъ, какъ я занята.
Онъ подсѣлъ къ ней поближе.
— Вотъ и со мною тоже. Эми я съ утра не видѣлъ; а вечеромъ у нея два собранія. Удивительно, какъ она увлеклась этой идеей женскаго равноправія! Это не такъ ужь плохо, при условіи, что она не будетъ дѣлать себя посмѣшищемъ публично и не будетъ больше ссориться съ вами.
— А что бы вы сдѣлали, еслибъ она, дѣйствительно, поссорилась со мной?
— То, что сказалъ. Объявилъ бы ей, что меня это не касается и, пока вы принимаете меня en garèon, я буду бывать у васъ по прежнему.
— Какой, вы милый!
Она подождала минутку.
— Иногда мнѣ кажется, что мы сдѣлали ошибку, поселившись здѣсь; но вы знаете, какой упрямый Уильфредъ и какъ я мало имѣю на него вліянія. Но за то здѣсь мы подружились съ вами. У меня мало друзей. Должно быть, это оттого, что я слишкомъ робка, застѣнчива. Когда я очень люблю кого-нибудь, я не умѣю этого выразить. Это ужасно грустно, когда человѣкъ не умѣетъ показать открыто, что онъ чувствуетъ. Изъ-за этого его не понимаютъ люди, пониманіе которыхъ ему всего дороже.
Однако въ этой робости таилась магнетическая сила и майоръ Эмсъ отлично это чувствовалъ, — сила, покоряющая не насиліемъ, а постепеннымъ обезоруженіемъ противника, сила обволакивающая, цѣпляющаяся, парализующая. Что-то въ немъ еще протестовало, возмущалось — противъ этого она и ополчилась, призвавъ на помощь всѣ свои женскія чары, все обаяніе своей плѣнительности. И майоръ Эмсъ чувствовалъ, что онъ слабѣетъ. Эта прохладная комната со спущенными кружевными занавѣсями, сквозь которыя проникалъ зеленоватый свѣтъ изъ сада, на мигъ показалась ему ловушкой… илли засмѣялась.
— Вотъ видите, какъ я плохо выражаю свои мысли. Вы нахмурились, недовольны. Ну, не хмурьтесь — это вовсе не идетъ къ вамъ. Вамъ идетъ, когда вы смѣетесь. Я такъ устала отъ этихъ хмурыхъ лицъ. Уильфредъ всегда сидитъ за обѣдомъ хмурый и думаетъ о своихъ микробахъ. И за шахматами хмурится, когда не знаетъ, стоитъ ли пожертвовать офицеромъ за туру. Мы теперь каждый вечеръ играемъ въ шахматы.
Инстинктивно, видя, что онъ не идетъ ей на встрѣчу, она слегка отодвинулась и перемѣнила тонъ. Въ этомъ не было разсчета; было лишь вѣчно жейское, всегда приспособляющееся и стремящееся нравиться. Когда разговоръ перешелъ на общія мѣста, майоръ сразу успокоился и ловушка снова превратилась въ уютную гостиную съ милой, ласковой хозяйкой. Невольно онъ сравнивалъ старинную неудобную мебель и жесткія плюшевыя кресла у себя дома съ этой изящной мебелью, кружевными занавѣсями и персидскими коврами. Еще больше бросался въ глаза контрастъ между двумя хозяйками: Эми, сутуловатая, приземистая, некрасивая — и эта очаровательная изящная женщина, въ полусвѣтѣ затѣненной комнаты робко признающаяся ему, какъ дорога для нея его дружба. Недовѣріе майора совсѣмъ разсѣялось.
— Да, и мнѣ тоже не очень-то весело жилось бы дома, еслибъ мнѣ некуда было пойти, гдѣ меня встрѣтятъ радушно и тепло. Поймите, я не осуждаю Эми. Годами, когда у насъ не было гостей, мы проводили вечера: она за рукодѣльемъ, я — за газетой, пока Паркеръ не приносила намъ свѣчей, въ знакъ, что пора ложиться, или же играли въ пикетъ — безъ денегъ. Но теперь такое времяпрепровожденіе кажется мнѣ такимъ прозаическимъ и скучнымъ. Можетъ быть, это оттого, что въ Харрогэтѣ я освѣжился и помолодѣлъ, хотя смѣшно, конечно, со стороны стараго солдата…
М-ссъ Ивэнсъ приблизила къ нему свое лицо.
— Почему смѣшно? Вы, вѣдь, должно быть, значительно моложе кузины Эми? Хотѣла бы я знать — сама она чувствуетъ это или нѣтъ?
Лукавый намекъ оказалъ именно то дѣйствіе, какое требовалось.
— Бѣдная милая Эми! — вздохнулъ онъ.
Онъ разъ уже сказалъ эти слова — когда сравнивалъ двухъ Клеопатръ — Эми и Милли. Но тогда было иное: тогда онъ сравнивалъ двухъ исполнительницъ одной и той же роли — теперь же дѣло шло о нихъ самихъ, о Милли и его женѣ. М-ссъ Ивэнсъ отодвинулась.
— Я увѣрена, что кузина Эми очень счастлива. Вы такъ преданы ей. Я даже думаю, что вы балуете ее, Линдхерстъ. Все это такъ романтично! — подумать только, что у такой пожилой женщины молодой мужъ, который такъ любитъ ее. И Гарри тоже.
Майоръ Эмсъ вздохнулъ. — Боже мой, какъ иной разъ путано складывается жизнь!
— А между тѣмъ она могла бы быть такой простой. И такъ счастливо можно было бы жить!..
Майоръ Эмсъ почувствовалъ, что положеніе становится опаснымъ. И что онъ не на высотѣ положенія. Онъ поспѣшно всталъ.
— Я лучше уйду, — выговорилъ онъ хриплымъ голосомъ. Но хрипота могла быть слѣдствіемъ и того, что послѣ обѣда онъ выкурилъ подрядъ пять папиросъ.
Милли не пыталась удержать его, не просила у него жестомъ поцѣлуя, хотя бы и родственнаго. Она даже не встала; она только смотрѣла на него, съ своего низенькаго кресла, подавая ему руку на прощанье съ загадочной улыбкой Моны-Лизы. Она знала, что этотъ разговоръ заставитъ его призадуматься.
— Приходите поскорѣе опять, — сказала она. И тонъ ея былъ властный.
Сквозь кружевныя занавѣси она смотрѣла, какъ онъ вышелъ на улицу. Въ сточной канавѣ лежало что-то, видимо привлекшее вниманіе майора, такъ какъ онъ пошевелилъ его палкой. Это походило на пучекъ перепачканныхъ грязью кризантемъ.
М-ссъ Эмсъ позавтракала одна и тотчасъ же ушла на митингъ. За послѣдній мѣсяцъ лига ея разрослась до пятидесяти членовъ, включая дюжину мужчинъ, и теперь ее уже невозможно было собирать въ частной гостиной. Вмѣстѣ съ ростомъ лиги росла ея основательница. Съ самаго начала она пригласила на учредительное собраніе нѣсколько дамъ, съ которыми прежде не водила знакомства, а теперь всѣ классовыя различія совершенно стушевались. Жена начальника станціи была однимъ изъ самыхъ дѣятельныхъ членовъ и шагала по платформѣ съ огромной розеткой суфражистскихъ цвѣтовъ, продавая журналъ «Clarion» и «литературу». И м-ссъ Эмсъ вовсе не «снисходила» къ этимъ женщинамъ: она искренно чувствовала ихъ своими сестрами и равными ей, ибо только теперь она почувствовала себя женщиной — до сихъ поръ она была собственностью своего мужа. И какъ далеко-далеко былъ отъ нея теперь ея первоначальный замыселъ — затѣять суфражистское движеніе въ качествѣ новинки для осени, чтобы не утратить своего первенства въ мѣстномъ обществѣ и затмить воспоминаніе о костюмированномъ балѣ. Теперь она даже не предсѣдательствовала на митингахъ, ибо нашелся болѣе опытный предсѣдатель — м-ръ Тернеръ, а присутствовала на нихъ, какъ всякій другой членъ собранія.
Сегодня митингъ былъ собранъ для обсужденія вопроса, какъ держаться лигѣ на предстоящихъ выборахъ. У власти было правительство тори; оно сидѣло крѣпко, и Райзборо уже много лѣтъ посылалъ представителемъ своимъ въ парламентъ тори, сэра Джемса Уэстборна. Прежде, чѣмъ вступать въ полемику или прибѣгать къ обструкціи, очевидно, нужно было запросить сэра Джемса, какъ онъ относится къ женскому движенію. Отвѣтъ пришелъ далеко неудовлетворительный: ихъ «покорный слуга» коротко сообщалъ, что женскому равноправію онъ не сочувствуетъ и поддержки ему оказывать не собирается. М-ръ Тернеръ прочелъ вслухъ письмо и положилъ его на столъ.
— Кому угодно высказаться по этому поводу?
Съ дюжину человѣкъ встало одновременно и одновременно же сѣло. Первой говорила м-ссъ Бруксъ; за ней другія. Всѣ были согласны въ томъ, что, если сэръ Джемсъ не сочувствуетъ движенію, лига должна показать, что она не сочувствуетъ его кандидатурѣ. Рѣшено было на ближайшемъ же избирательномъ собраніи устроить демонстрацію. По мѣрѣ того, какъ выяснялся и разрабатывался практическій планъ дѣйствій, перспектива скандала на публичномъ засѣданіи начинала увлекать. Большинство членовъ лиги были женщины, проведшія свою жизнь среди условностей, постоянно подавляя въ себѣ все, что считалось сколько-нибудь неприличнымъ. Многія изъ нихъ были незамужнія; и уже немолодыя, не нашедшія себѣ мѣста въ жизни, не выполнившія своего предназначенія. Къ искреннему увлеченію ихъ дѣломъ справедливости по отношенію къ женщинѣ примѣшивалось еще волненіе отъ перспективы наконецъ-то взяться хоть за какое-нибудь дѣло, проявить себя, выдвинуться на первый планъ. Подобно мученицамъ, которыя радовались гоненіямъ, и пѣли, когда шли на смерть, онѣ съ радостью готовы были подвергнуть себя грубому обращенію и всякимъ непріятностямъ, если только этимъ можно двинуть дѣло. Были и болѣе личные стимулы — и главное, перспектива активнаго проявленія себя. Вѣдь только вѣка привычки и врожденная слабость женщины сдѣлали ее подвластной мужчинѣ. По натурѣ она болѣе пылка, болѣе мужественна, чѣмъ онъ, меньше задумывается о послѣдствіяхъ; только слабость мышцъ и материнство обрекаютъ ее на вынужденное бездѣйствіе, въ которомъ расцвѣтаетъ ея душа и пробуждается въ ней кроткая терпимость къ странной ребяческой потребности мужчины господствовать, парадировать, создавать законы и обычаи, принимать на себя видъ владыки. Въ сердцѣ она знаетъ, что корона и мантія его мишурныя. И, какъ истая женщина, кладетъ руку на голову взрослаго ребенка и, въ угоду ему, говоритъ: «Какой ты смѣлый, какой сильный, какой умный!» И ребенокъ доволенъ и благодаренъ ей за это. И любитъ ее, изъ признательности. А женщинѣ больше всего надо, чтобъ ее любили, — это ея слабая струнка. Когда у Адама во снѣ вынули ребро, онъ утратилъ больше, чѣмъ осталось у него, — утратилъ лучшее свое «я», ибо въ вынутомъ ребрѣ сидѣли и мудрость змѣи, и кротость голубки, и отвага львицы, и хитрость паука, и таинственное очарованіе свѣтляка, пляшущаго въ сумеркахъ. Но въ этомъ же ребрѣ сидѣла и жажда любви, потребность чувствовать себя любимымъ. Иначе — вѣдь женщинъ больше, чѣмъ мужчинъ — самцовъ убивали бы ежегодно, какъ убиваютъ трутней въ ульѣ. Но то странное, что выросло изъ украденнаго ребра, какъ цвѣтокъ изъ зарытой падали, требовало любви и ради нея шло на все. Въ этомъ была его сила и его слабость. И, когда желаніе это осуществлялось, вся душа женщины ухлопывалась на любовь. Только когда жизнь или законъ ставили этому желанію преграды, когда цвѣтокъ пола завядалъ, не успѣвъ распуститься, начинался бунтъ. Многія поколѣнія вынашивали въ себѣ зародышъ его и, наконецъ, онъ вышелъ наружу слабымъ и въ то же время могучимъ, сознающимъ справедливость своихъ требованій и требующимъ справедливости. Но всего привлекательнѣе въ этой борьбѣ за справедливость была именно возможность сбросить съ себя оковы сдержанности тѣмъ, кто всю жизнь чувствовалъ себя въ оковахъ пустой и свѣтской жизни. Въ требованіи была справедливость, въ способѣ требованія истерическое возбужденіе.
Но были и такія среди членовъ Лиги, которыхъ перспектива публичныхъ выступленій и скандаловъ прямо-таки ужасала. И больше всѣхъ, пожалуй, бѣдную м-ссъ Эмсъ. Ей страшно было даже подумать, какъ это она, когда милѣйшій кузенъ Джемсъ, приступая къ своей рѣчи, скажетъ: «Леди и джентльмены», она вдругъ вскочитъ съ мѣста и крикнетъ: «Право голоса женщинамъ!» Вдобавокъ, передъ избирательнымъ собраніемъ кузенъ Джемсъ всегда обѣдаетъ у нихъ, а теперь онъ будетъ обѣдать вмѣстѣ съ министромъ торговли и потомъ повезетъ ихъ на собраніе въ своемъ автомобилѣ и усадитъ на почетномъ мѣстѣ, на эстрадѣ, и все кругомъ будетъ изукрашено цвѣтами консерваторовъ, а у нея, значитъ, будетъ въ рукахъ сумочка съ суффражистской розеткой и цѣпочкой, которой она должна будетъ приковать себя къ столу, какъ Андромеда. И, когда сэръ Джемсъ встанетъ… дальше этого ея фантазія не шла. И это — родственнику, гостю, который только что ѣлъ у нихъ хлѣбъ-соль — и отъ кого же? — отъ нея, которая всю жизнь была образцомъ приличія и примѣромъ для другихъ. Нѣтъ, мѣхъ былъ слишкомъ ветхъ, чтобы вливать въ него такое новое вино. И, среди своихъ соратницъ, заражающихъ ее энтузіазмомъ, это было бы трудно, а на эстрадѣ, одной, за однимъ столомъ съ кузеномъ Джемсомъ, съ Линдхерстомъ, съ мэромъ и лэди Уэстборнъ, — нѣтъ, это невозможно, немыслимо! Самая мысль объ этомъ терзала ее, какъ кошмаръ.
Они съ Линдхерстомъ обѣдали въ этотъ вечеръ одни и майоръ былъ въ томъ настроеніи, которое жена его довольно мѣтко характеризовала такъ: «когда я съ нимъ ласкова, онъ хмурится, когда неласкова, онъ злится». Майоръ пришелъ домой, разгоряченный послѣ прогулки, посидѣлъ у себя въ нетопленной комнатѣ, и у него разболѣлась нога, такъ какъ вечеръ былъ холодный. И въ нетопленной комнатѣ, и въ приступѣ подагры, очевидно, была виновата Эми; но была и еще одна причина недовольства, кромѣ приступа подагры, всегда развивающаго пессимизмъ: цвѣты, найденные имъ въ канавѣ, несомнѣнно, были его хризантемы и никакого пріятнаго для себя объясненія, какимъ образомъ онѣ очутились тамъ, онъ найти не могъ.
— Не знаю, на кой чортъ я торчалъ въ этой проклятой дырѣ, Харрогэтѣ, и швырялъ деньгами, если я буду вынужденъ хромать всю зиму. Это ты настояла; безъ тебя я и не подумалъ бы ѣхать лечиться.
— Дорогой мой, нога у тебя болитъ пока еще только полчаса; это, конечно, очень непріятно, но, если ты не будешь ѣсть за обѣдомъ ничего тяжелаго и возьмешь вечеромъ теплую ванну, я увѣрена, что завтра утромъ тебѣ будетъ уже значительно легче. Паркеръ, велите кухаркѣ позаботиться, чтобы въ кухонномъ котлѣ было достаточно горячей воды.
— Это будетъ единственное теплое мѣсто въ домѣ, — раздражительно буркнулъ майоръ. — Когда я пришелъ домой, въ моей комнатѣ было холодно, какъ въ ледникѣ. Тутъ можно схватить воспаленіе легкихъ, не только подагру. И супъ холодный тоже.
— Дорогой мой, — миролюбиво возразила м-ссъ Эмсъ, — зачѣмъ же ты такъ мало заботишься о себѣ? Надо было затопить каминъ, вмѣсто того, чтобъ зябнуть. Я увѣрена, что уголь былъ положенъ.
— И онъ весь выгорѣлъ бы за время обѣда, когда онъ мнѣ не нуженъ.
— Паркеръ, затопите каминъ въ гостиной, чтобы тамъ горѣлъ большой огонь къ тому времени, когда мы кончимъ обѣдать.
— Чтобы можно было изжарить человѣка живымъ, — проворчалъ майоръ.
Но мысли м-ссъ Эмсъ были заняты болѣе важнымъ и она не ощущала ни малѣйшаго желанія дать реплику или читать наставленія больному мужу, хотя она могла бы сказать ему, что люди, легко потѣющіе и склонные къ подагрѣ, когда они, вернувшись домой, не мѣняютъ платья и сидятъ въ холодной комнатѣ, всегда расплачиваются за свою неосторожность.
— Если будетъ жарко, милый, мы откроемъ окно. Но я не думаю, чтобъ было слишкомъ жарко. Въ октябрѣ вечера прохладные. Ну, что, пріятно ты сегодня провелъ время? Впрочемъ, я даже не знаю, гдѣ собственно ты завтракалъ. Я ждала тебя до двухъ безъ четверти и такъ какъ ты не пришелъ…
Все это было такъ ничтожно… но этимъ она жила ужь много лѣтъ. Садъ, кухня, знакомые, изрѣдка пикетъ послѣ обѣда — вотъ и все содержаніе ихъ жизни. Майоръ не то, чтобъ радовался на красоту своего сада, но испытывалъ гордость собственника, когда въ немъ расцвѣтало рѣдкое растеніе; м-ссъ Эмсъ чувствовала себя польщенной, когда мужъ просилъ положить ему вторую порцію какого-нибудь кушанья, и оба смутно тревожились, когда Гарри начиналъ цитировать Суинберна.
— Я завтракалъ у Ивэнсовъ. Кстати, я встрѣтилъ твоего кузена Джемса Уэстборна. Ужасно былъ любезенъ. Онъ всегда любезенъ передъ выборами, когда ему нужно пообѣдать въ городѣ. Въ остальное время года онъ почти и не вспоминаетъ о нашемъ существованіи, развѣ что пришлетъ тебѣ пару фазановъ, а тутъ самъ напросился на обѣдъ. И не одинъ еще. У него гоститъ кто-то изъ министровъ и онъ хочетъ и его притащить съ собой. Такъ что можешь позвать гостей, — если только меня не уложитъ въ постель этотъ проклятый ишіасъ. А затѣмъ, въ отплату за наше гостепріимство и за то, что онъ накачается моимъ шампанскимъ, онъ посадитъ насъ на эстрадѣ слушать всѣ его благоглупости. Онъ вѣдь отвратительно говоритъ. И сказать ему нечего, и говорилъ онъ все это ужь сотни разъ… Есть отъ чего сдѣлаться радикаломъ.
Въ майорѣ, разумѣется, говорилъ приступъ подагры. Съ кузеномъ Джемсомъ онъ всегда былъ очень любезенъ и теперь, разумѣется, самъ пригласилъ его, а не Уэстборнъ напросился на обѣдъ. Но м-ссъ Эмсъ пришла въ отчаяніе.
— Нѣтъ, ты скажи серьезно: ты пригласилъ его, Линдхерстъ? И онъ обѣщалъ быть?
— Когда же это твой кузенъ Джемсъ отказывался отъ хорошаго обѣда? Онъ даже былъ такъ милъ, что попросилъ начать обѣдъ не позже, какъ въ четверть восьмого. Удивительно любезно! Жалко, что я не спросилъ его, какой супъ онъ больше любитъ, бульонъ или пюре, и что онъ предпочитаетъ въ цыпленкѣ: ножку или крылышко!
М-ссъ Эмсъ слушала невнимательно, думая о своемъ, и потому не оцѣнила ядовитой ироніи этого замѣчанія и разслышала только слова.
— Кузенъ Джемсъ вовсе не ѣстъ супу, — возразила она; — онъ говоритъ, что супъ на него вредно дѣйствуетъ.
Майоръ Эмсъ вздохнулъ: боль въ ногѣ немного унялась, раздраженіе свое онъ излилъ въ словахъ, а что женщины не чувствуютъ и не цѣнятъ юмора — это онъ открылъ давнымъ-давно. Даже пріятно было встрѣтить такое наглядное подтвержденіе своему мнѣнію. И это привело его въ хорошее настроеніе.
— Я, кажется, поворчалъ давеча за обѣдомъ. Ты ужь извини меня. Не перейдемъ ли мы въ гостиную? Что пользы смотрѣть на графины, когда нельзя выпить и стаканчика портвейну! Ой! Какъ стрѣльнуло!
XI.
править— Какъ ты можешь, Генри, увѣрять, что это все вздоръ и чепуха, — говорила въ этотъ вечеръ м-ссъ Ольтхэмъ своему мужу, — когда я своими глазами видѣла, какъ отправляли изъ магазина м-ссъ Бруксъ цѣлый кусокъ лентъ, какія носятъ суффражистки? вѣдь адресъ-то я своими глазами читала? Тапвортъ самъ заворачивалъ въ бумагу и надписывалъ. Но, конечно, ты всегда правъ, а я не права, и для тебя дважды два не четыре… И потомъ онъ завернулъ еще два куска, точно такихъ же. Или, можетъ быть, ты думаешь, что м-ссъ Бруксъ обошьетъ этой лентой свой ночной капотъ?
— Я ничего не говорилъ о ночномъ капотѣ м-ссъ Бруксъ. Ея ночной капотъ нимало меня не интересуетъ. Я даже не зналъ, что на ночь она надѣваетъ капотъ…
М-ссъ Ольтхэмъ неожиданно сдѣлала кислую физіономію. Вошла горничная съ пуддингомъ. Оба съѣли его молча. М-ссъ Ольтхэмъ подождала, пока за горничною затворилась дверь.
— Дѣло, конечно, не въ ночномъ капотѣ м-ссъ Бруксъ, но въ томъ, зачѣмъ ей понадобилась суффражистская лента. Я говорила въ насмѣшку, Генри, а ты понялъ меня буквально, какъ ты это часто дѣлаешь. Давеча у Литтльстоновъ была такая соленая ветчина, что я сказала: положила бы она кусокъ этой ветчины въ ванну и была бы у нея соленая морская ванна. А ты взялъ да и посовѣтовалъ ей положить ветчину въ ванну, и она положила — такъ нелѣпо! Но все это къ дѣлу не относится, хотя я не могу себѣ представить, что она подумала о тебѣ, послѣ такого совѣта. А вотъ ты мнѣ скажи, зачѣмъ м-ссъ Бруксъ понадобилось цѣлыхъ шесть ярдовъ суффражистской ленты, и на прилавкѣ лежали еще два куска, такого же размѣра. Еслибъ меня хоть на минуту оставили одну въ магазинѣ, ужь я взглянула бы хоть однимъ глазкомъ на другіе адреса, но младшій Тапвортъ все время вертѣлся около меня — знаешь, этотъ, въ пенснэ, съ такимъ смѣшнымъ подбородкомъ — и я никакъ не могла заглянуть, а онъ потомъ послалъ мальчишку отнести всѣ три куска вмѣстѣ. Такъ я ничего и не узнала.
— Ты бы могла пойти за мальчикомъ.
— Какъ же это я могла бы пойти, когда онъ ѣхалъ на велосипедѣ? Я только видѣла, что онъ поѣхалъ на Гайстритъ. Я не удивлюсь, если узнаю, что Милли Ивэнсъ сдѣлалась суффражисткой, послѣ того, какъ она мнѣ написала, что ей некогда бывать на анти-суффражистскихъ митингахъ.
— Тѣмъ болѣе, что митингъ былъ только одинъ, да и на тотъ никто не пришелъ. Это не отняло бы у нея много времени. Да и не знаю, чѣмъ ужь это она такъ занята.
— Я тоже не могу себѣ этого представить, — подхватила м-ссъ Ольтхэмъ, уже захваченная новой темой. — Ея кухарка говорила нашей, что она иной разъ цѣлыми днями не заглядываетъ въ кухню, и за покупками на Гай-стритъ она ходитъ рѣдко; Эльзи въ Дрезденѣ, мужъ цѣлый день въ разъѣздахъ — я думаю, она рада-радехонька, когда придетъ время ложиться спать. Да и спитъ то она мало: она сама мнѣ говорила, что съ нея достаточно шести часовъ, чтобъ выспаться, хотя, я увѣрена, что она спитъ гораздо больше, только не замѣчаетъ этого, и послѣ ранняго обѣда, навѣрное, тоже не прочь вздремнуть. Боже мой! о чемъ бишь мы говорили? Ахъ, да, я говорила, что не удивлюсь, если она сдѣлается суффражисткой, но только ужь не помню, къ чему это было сказано.
— Къ тому, что мальчишка Тапворта поѣхалъ на велосипедѣ на Гай-стритъ, — отвѣтилъ м-ръ Ольтхэмъ, обладавшій способностью вытягивать отдѣльныя нити изъ путаныхъ рѣчей своей супруги. — Но вѣдь на Гай-стритъ живетъ не одна м-ссъ Ивэнсъ. Онъ могъ поѣхать и на станцію.
— Ахъ, Генри! ты сегодня все время мнѣ противорѣчишь. Почемъ же я-то знаю, куда онъ поѣхалъ? Не могла же я до вечера стоять на Гай-стритъ и слѣдить за нимъ. Да что я, въ самомъ дѣлѣ, слова трачу? Думай самъ; все равно, если я скажу тебѣ, что я думаю, ты опять скажешь мнѣ наперекоръ.
М-ссъ Ольтхэмъ искренно обидѣлась: она вся была захвачена этой исторіей съ разсылкой суффражистскихъ лентъ, а Генри, всегда такой сочувствующій, не обнаружилъ никакого интереса къ ея открытію. Впрочемъ, онъ поспѣшилъ исправить свою ошибку, выразивъ полную увѣренность въ томъ, что его жена уже составила себѣ мнѣніе, и вполнѣ правильное, и успокоенная м-ссъ Ольтхэмъ сообщила ему свою догадку, что суффражистки затѣваютъ уличную процессію, съ флагами, кокардами и всѣми прочими аттрибутами. Но, кромѣ собственныхъ догадокъ, объективныхъ данныхъ у м-ссъ Ольтхэмъ не было; поэтому тема разговора скоро изсякла, и м-ръ Ольтхэмъ поспѣшилъ перевести рѣчь на другое.
— Ты удивляешься, чѣмъ занята цѣлый день м-ссъ Ивэнсъ? — началъ онъ..
М-ссъ Ольтхэмъ моментально вскинулась, какъ коршунъ на добычу.
— Ты думаешь на счетъ майора? Да ужь: каждый разъ, какъ я прохожу мимо ихняго дома, я вижу его либо входящимъ, либо выходящимъ; и по-моему, онъ гораздо больше входитъ, чѣмъ выходитъ.
Несмотря на всю курьезность этой фразы, для м-ра Ольтхэма она была понятна.
— Сегодня утромъ онъ вошелъ туда въ одиннадцать часовъ, или, можетъ быть, въ половинѣ двѣнадцатаго, съ огромнѣйшимъ букетомъ кризантемъ. Что съ тобой, душа моя?
М-ссъ Ольтхэмъ подпрыгнула на креслѣ, словно ее подбросила развернувшаяся пружина, и тыкала въ него указательнымъ пальцемъ, дрожавшимъ отъ волненія.
— А въ четверть второго, или нѣсколькими минутами позже, этотъ самый букетъ валялся посерединѣ улицы, въ пыли. Ну, скажемъ: въ двадцать минутъ второго, такъ какъ я уже шла домой обѣдать. Это былъ какой-то стогъ сѣна, а не букетъ; я чуть не споткнулась объ него; хорошо, что посмотрѣла во-время, а то упала бы. Какъ это я тебѣ раньше не сказала! Ты посмотри, какъ тутъ все связано между собою. Ты своими глазами видѣлъ, какъ майоръ вошелъ въ домъ съ букетомъ?
— Ну, да, своими глазами.
— Такъ, значитъ, кто-нибудь выбросилъ этотъ букетъ на улицу. Но кто же? Прислуга — я не понимаю, какимъ образомъ они ухитряются въ такомъ маленькомъ хозяйствѣ находить работу для шести человѣкъ прислуги — но, разумѣется, изъ прислуги никто не посмѣлъ бы этого сдѣлать. М-ссъ Ивэнсъ? Конечно, она не выбросила бы букета, который принесъ ей майоръ Эмсъ. Развѣ… — Она задумалась. — Развѣ что между ними вышла ссора, и она ему сказала, что и онъ, и его цвѣты ей надоѣли. Или же…
— Или же это сдѣлалъ докторъ Ивэнсъ.
— Но тогда, значитъ, онъ и майора выставилъ вмѣстѣ къ букетомъ. А что ты думаешь? Майоръ хоть и большого росту, но жиренъ, а докторъ Ивэнсъ мужчина крѣпкій, здоровый. Я не удивлюсь, если узнаю, что докторъ вздулъ его на совѣсть. Знаешь что, Генри, я думаю, что все-таки мнѣ слѣдуетъ по-христіански пренебречь всѣми обидами, которыя нанесла мнѣ м-ссъ Эмсъ, и занести ей завтра книгу, которую она просила еще въ іюлѣ. Я собственно и не помню, что это за книга, но вѣдь ей все равно — только бы думали, что она читаетъ. Въ концѣ концовъ, я вовсе не желаю, чтобъ м-ссъ Эмсъ думала, что въ ея власти разсердить меня, и мнѣ интересно посмотрѣть, продолжаетъ ли она красить свои волосы. Послѣ этой исторіи съ кризантемами я не удивлюсь, если узнаю, что майоръ нездоровъ и лежитъ въ постели. Тогда мы все узнаемъ. Боже мой! уже одиннадцать часовъ, а спать совсѣмъ не хочется.
М-ръ Ольтхэмъ спустился внизъ, чтобы выпить стаканчикъ виски съ содовой — прекрасное успокоительное средство, когда человѣкъ взволнованъ, но не допилъ и снова постучался въ дверь жены.
— Я не вхожу, не вхожу, — успокоилъ онъ ее, когда она горячо запротестовала. — Я только хочу сказать… А если ты найдешь майора Эмсъ здоровымъ?
— Я буду очень рада, Генри, — отвѣтила она разочарованнымъ голосомъ.
Генри тихонько спустился обратно въ столовую.
М-ссъ Эмсъ была дома на слѣдующій день, когда всепрощающая м-ссъ Ольтхэмъ занесла ей книгу, которую она какъ-то выразила желаніе прочесть. У м-ссъ Эмсъ эта книга имѣлась уже въ двухъ экземплярахъ, но такъ какъ она, дѣйствительно, выражала желаніе просмотрѣть какую-то книгу, то со стороны м-ссъ Ольтхэмъ было мило вспомнить объ этомъ, и она была принята радушно, несомнѣнно, м-ссъ Эмсъ перестала красить волосы: сѣдыя пряди виднѣлись совершенно ясно — доказательство того (если только м-ссъ Ольтхэмъ нужны были доказательства) что она употребляла искусственныя средства. И наблюдательная м-ссъ Ольтхэмъ замѣтила перемѣну не только въ волосахъ, но и въ самой м-ссъ Эмсъ. Никакой напыщенности и надменности въ ней теперь не было; она уже не «снисходила», а была мила, проста, привѣтлива, подложила гостьѣ за спину подушку, спросила ее, не слишкомъ ли жарко въ комнатѣ и пр., и пр. И, въ видѣ объясненія, прибавила:
— Собственно, день сегодня не холодный, но у моего мужа легкій приступъ подагры.
— Ахъ, какъ это грустно слышать! Гдѣ же онъ такъ простудился?
— Не знаю. Боли начались вчера. Это, дѣйствительно, досадно; онъ думалъ, что послѣ Харрогэта все это у него прошло. Но приступъ не очень серьезный: онъ, навѣрное, выйдетъ къ чаю.
Гостья была увѣрена, что онъ не выйдетъ, но умолчала объ этомъ и поспѣшила на развѣдки.
— Вы, вѣроятно, очень заняты? Вѣдь скоро выборы. Я увѣрена, что сэръ Джемсъ опять пройдетъ. У меня уже есть билетъ на первое избирательное собраніе.
— Тамъ будетъ говорить, кромѣ него, и министръ торговли. Они обѣдаютъ у насъ.
М-ссъ Ольтхэмъ рѣшила итти напроломъ.
— По-истинѣ въ наше время нужна храбрость, чтобы быть политическимъ дѣятелемъ, особенно министромъ. Въ послѣдній разъ м-ру Чилькоту рта не дали раскрыть: ежеминутно его прерывали суффражистки. Ахъ, простите! Я и забыла, что вы имъ симпатизируете.
— Я, дѣйствительно, интересуюсь этимъ движеніемъ, — сказала м-ссъ Эмсъ, — но, милая м-ссъ Ольтхэмъ, еслибъ мы были одного мнѣнія, на свѣтѣ жить было бы очень скучно. Мнѣ только кажется, что и для того, чтобы встать на собраніи и перебить министра, тоже нужно много храбрости. Я думаю, у меня не хватило бы. У меня и ноги отнялись бы, и языкъ. Нужна горячая преданность дѣлу и большая вѣра, чтобы преодолѣть себя.
Изъ этого можно было вывести только то заключеніе, что м-ссъ Эмсъ не очень-то горячая поборница суффражизма. Но впереди ждало еще новое испытаніе: горничная доложила объ м-ссъ Ивэнсъ.
— Какъ грустно слышать, что майоръ Эмсъ нездоровъ, милая кузина Эми! Уильфредъ сказалъ мнѣ, что онъ только что навѣстилъ его.
М-ссъ Эмсъ подставила ей свою дряблую щеку для поцѣлуя и Милли приложилась къ ней своей щекой.
— Дорогая Милли, какъ это мило съ твоей стороны, что ты зашла! Паркеръ, скажите барину, что чай готовъ и что у меня гости: м-ссъ Ольтхэмъ и м-ссъ Ивэнсъ.
Но, когда пришелъ майоръ, м-ссъ Ольтхэмъ уже ушла. Она была совсѣмъ разочарована.
— Не думаю, чтобъ суффражистки затѣвали что-нибудь серьезное, — говорила она дома мужу — и не удивлюсь, если окажется, что цвѣты, валявшіеся на улицѣ, не имѣютъ ничего общаго съ тѣми, которые принесъ майоръ. Я убѣдилась въ одномъ только, что волосы она красила, такъ какъ теперь они опять полу-сѣдые…
Генри, выигравшій партію въ гольфъ, былъ настроенъ оптимистичнѣе, но уныніе м-ссъ Ольтхэмъ постепенно заразило и его.
Подагра майора Эмса была очень коварная. По временамъ она какъ будто проходила, онъ соблазнялся выпить стаканчикъ портвейну, тогда боли начинались снова, и онъ снова садился на діэту и предавался неутѣшительнымъ размышленіямъ. Его такъ волновали и тревожили его отношенія къ Милли, что онъ отчасти даже преувеличивалъ свою болѣзнь, чтобы имѣть право уклоняться отъ опредѣленнаго рѣшенія и отвѣтственности за него. Погода была сырая, дождливая; ему не рекомендовалось выходить изъ дому, и Милли навѣщала его ежедневно. За ея наружной кротостью и спокойствіемъ онъ угадывалъ ожиданіе и твердую увѣренность: какъ она смотритъ на создавшееся положеніе — это было ему совершенно ясно. Она попалась въ той игрѣ, которую сама затѣяла, и обожгла себѣ крылышки на шуточномъ огнѣ. При ея визитахъ почти всегда присутствовала м-ссъ Эмсъ, но, когда она отворачивалась, Милли бросала ему такіе взгляды, въ значеніи которыхъ сомнѣваться онъ не могъ. И такъ выразительно говорила: «Когда вы поправитесь, будетъ славно!», что подъ этими простыми словами ощутительно чувствовался скрытый смыслъ. И эта скрытая сила держала его въ подчиненіи: и онъ отвѣчалъ на ея сигналы и пользовался привилегіей влюбленнаго чутьемъ понимать все не сказанное. И, однакожь, все время сознаавалъ, что во всемъ этотъ есть что-то некрасивое, что со стороны женщины, влюбленной въ него и имѣющей основаніе думать, что онъ раздѣляетъ ея чувства, нехорошо разыгрывать такія сцены въ домѣ его жены, куда она приходитъ навѣстить больного. И невольно сопоставлялъ съ этими маленькими низостями поведеніе своей жены, которая ничего не видѣла и не замѣчала. Иной разъ онъ говорилъ себѣ: «Бѣдная Эми, она ничего не видитъ!» но тутъ же подвертывалось объясненіе: Эми — слишкомъ большой и благородный человѣкъ, чтобы замѣчать такія мелкія низости. Истину, какъ всегда, слѣдовало искать посерединѣ. М-ссъ Эмсъ была не настолько большой человѣкъ, чтобы ничего не замѣчать; она отлично видѣла и замѣчала, но была достаточно умна и порядочна, чтобы дѣлать видъ, будто она не видитъ. Она слѣдила, но сама стыдилась этого. Въ головѣ ея бродили подозрѣнія, но она упорно гнала ихъ прочь. И это тѣмъ легче удавалось ей, что у нея былъ свой кошмаръ, который съ каждымъ днемъ давилъ сильнѣе.
Дней десять прошли такимъ образомъ въ атмосферѣ неувѣренности, подозрѣній и тревоги. Майоръ чувствовалъ, что Милли подготовляетъ рѣшительный моментъ, въ которомъ ему придется сыграть выдающуюся роль, и не безъ грусти вспоминалъ о мирныхъ дняхъ, когда онъ не зналъ иныхъ волненій и радостей, кромѣ тѣхъ, которыя доставляли ему его цвѣты. Какъ хорошо, какъ мирно и спокойно жилось ему въ своей тихой пристани! — а теперь его на буксирѣ вытаскивали изъ этой пристани въ бурное море. Положимъ, въ любой моментъ онъ могъ оборвать веревку и вернуться въ гавань, но теперь у него ужь, пожалуй, не хватило бы духу это сдѣлать. Вѣдь самъ онъ, выражаясь фигурально, позволилъ ей привязать эту веревку, думая, что буксиръ — онъ, а она — хрупкое суденышко. Но хрупкое суденышко неожиданно превратилось въ сильный пароходъ, тащившій на буксирѣ его самого, а онъ и не умѣлъ освободиться, и не хотѣлъ идти, и не ощущалъ въ себѣ никакого подъема. У жены его было, по крайней мѣрѣ, дѣло, — увлеченіе; у Милли — тотъ огонь, который изъ какого бы дрянного матеріала онъ ни разгорѣлся, зовется любовью, а у него — ничего.
XII.
правитьВъ день перваго избирательнаго собранія, устраиваемаго сэромъ Джемсомъ, м-ссъ Эмсъ ровно въ шесть часовъ вышла въ столовую, чтобы лично убѣдиться, что въ приготовленіяхъ къ обѣду ничего не забыто. Печатныя меню, возвѣщавшія лучшій изъ двѣнадцати обѣдовъ, были на мѣстахъ; на буфетѣ были выложены, для смѣны, лучшіе ложки, ножи и вилки, выставлены вазы прозрачнаго съ радужными отливами хрусталя, и не было ужь больше мелочей, связанныхъ съ этимъ обѣдомъ, которыя могли бы отвлечь ея мысли отъ предстоящаго впереди ужаса. Милли должна была обѣдать съ ними и вмѣстѣ съ ними ѣхать на собраніе, но сейчасъ ей было совершенно все равно, что будетъ дѣлать Милли. Весь день м-ссъ Эмсъ хваталась за проблематическія соломенки, которыя могли спасти ее: а вдругъ м-ръ Чилькотъ захвораетъ, и собраніе отложатъ? Но она своими глазами видѣла, какъ онъ проѣхалъ въ автомобилѣ кузена Джемса, здоровый и веселый, какъ никогда. Или кузенъ Джемсъ заразится инфлуэнцей отъ своей жены? — вѣдь инфлуэнца заразительна, а лэди Уэстборнъ больна и не можетъ пріѣхать на собраніе. Или у Линдхерста начнется жестокій приступъ ишіаса?.. — но онъ, наоборотъ, сегодня чувствуетъ себя прекрасно и даже немного работалъ въ саду. Соломенки рвались одна за другой; оставалась только надежда, что обѣдъ повредитъ ей самой, и она захвораетъ (но и эта надежда слабая, такъ какъ отъ волненія она не могла ѣсть), или же что автомобиль, въ которомъ они поѣдутъ, по дорогѣ сломается
Въ половинѣ седьмого она пошла наверхъ одѣваться, въ разсчетѣ четверть часа побыть одной и подумать о предстоящемъ. Представить себѣ его цѣликомъ, во всей совокупности, она была не въ состояніи — все сливалось въ какой-то сплошной кошмаръ. Она перебирала мысленно отдѣльные моменты — встрѣчу гостей (какъ бы ей тутъ же не выдать себя) и все дальнѣйшее, вплоть до момента, когда, часа черезъ четыре, она снова очутится одна въ своей спальнѣ, и все, что такъ страшитъ ее въ будущемъ, станетъ уже прошлымъ. Обѣдъ она старалась выдѣлить: вѣдь, еслибъ не то, что должно быть послѣ обѣда, она рада была бы такимъ почетнымъ гостямъ — но вѣдь, идя обѣдать, она оставитъ здѣсь заранѣе приготовленную черную бархатную сумочку… это отравляло мысль и объ обѣдѣ. Затѣмъ поѣздка въ ратушу — сама по себѣ, она могла бы быть даже пріятной — пріѣхать на собраніе съ такою помпой, съ такимъ почетомъ… Сэръ Джемсъ, безъ сомнѣнія, скажетъ служителю: «Эти дамы со мною». И всѣ будутъ имъ, почтительно кланяться. Можетъ быть, образуется даже маленькая процессія… мэръ, по всей вѣроятности, предложитъ ей руку и она первая взойдетъ на эстраду, а въ рукѣ у нея будетъ черная бархатная сумочка.
Тутъ бѣдная м-ссъ Эмсъ почувствовала, что, если она еще будетъ думать объ этомъ, съ ней сдѣлается нервный припадокъ. И вдругъ скрѣпилась. Черезъ этотъ кошмаръ надо пройти, во имя дѣла. Когда вырываешь зубъ, не думаешь о томъ, пріятно это или не пріятно. Но всякая, сколько-нибудь уважающая себя женщина, разъ порѣшивъ, что зубъ надо выдернуть, пойдетъ къ врачу, откажется отъ наркоза, раскроетъ ротъ и стерпитъ боль безъ крика. Надо только въ такія минуты за что-нибудь уцѣпиться и держаться крѣпко. Только за что?.. Можетъ быть, поддержка явится сама собою, въ лицѣ полисмена?..
Прежде чѣмъ спуститься, она открыла бархатную сумочку. Въ ней были двѣ цѣпочки, легкія, но стальныя — продавецъ увѣрялъ ее, что каждая изъ нихъ можетъ сдержать цѣпного пса — это было больше, чѣмъ требовалось. Одна цѣпочка съ автоматической пружиной-застежкой была какъ разъ такой длины, чтобъ она могла обвить ее вокругъ пояса — эту она предполагала надѣть на себя еще дома; подъ манто; другая подлиннѣе — чтобы приковать себя къ столу; она застегивалась такъ же, какъ и первая.
Поверхъ цѣпочекъ м-ссъ Эмсъ положила розетку суффражистки и захлопнула мѣшочекъ; привыкнуть къ его виду она не могла — это было все равно, что заранѣе смотрѣть на щипцы, которыми вамъ будутъ дергать зубъ. Манто и бархатную сумочку она оставитъ здѣсь и придетъ за ними послѣ обѣда. Однако четверть часа уже прошло — пора одѣваться.
Она рѣшила надѣть для этого торжественнаго случая свое ярко-розовое платье и надѣялась, что оно не слишкомъ пострадаетъ. Впрочемъ, не все ли равно? — навѣрное, послѣ этого вечера ей будетъ непріятно смотрѣть на него, да и для Линдхерста оно будетъ связано съ непріятными воспоминаніями. И вдругъ ей стало жалко мужа — для него это будетъ такимъ огорчительнымъ сюрпризомъ. Ему будетъ, навѣрное, безумно стыдно за нее: онъ будетъ задыхаться отъ гнѣва и обиды. Можетъ быть, это вызоветъ даже новый приступъ подагры. Ей самой, конечно, стыдно за себя не будетъ. А, все-таки, еслибъ можно было не дѣлать этого!..
Наконецъ, она готова: ярко-розовое платье при электричествѣ не такъ ярко; на хорошенькихъ толстенькихъ ножкахъ розовыя туфли, подъ цвѣтъ платья, на шеѣ жемчугъ. Сама она раскраснѣлась отъ волненія и, когда взглянула въ зеркало, понравилась себѣ. Въ послѣдній разъ она надѣвала это платье, въ день своего возвращенія съ морскихъ купаній; тотъ день вышелъ не изъ удачныхъ — повидимому, ей въ этомъ платьѣ не везетъ… Но переодѣваться было уже поздно. Внезапно она опустилась на колѣни у кровати: уста ея невольно шептали слова Великаго Страдальца въ часы жестокой муки, когда даже Онъ боялся испить чашу жертвы… Но тотчасъ же она вскочила на ноги, вся пылая отъ стыда и гнѣва на себя: «Жалкая трусиха! какъ ты смѣешь?..»
Обѣдъ принесъ ей непредвидѣнныя непріятности. М-ръ Чилькотъ оказался не въ мѣру воздержнымъ человѣкомъ: онъ не только ничего не пилъ, но и не ѣлъ ничего, кромѣ пары яицъ въ смятку, передъ собраніями, на которыхъ ему приходилось выступать. При томъ же онъ побаивался суффражистокъ, нервничалъ и снова требовалъ завѣреній, что на собраніи не будетъ «этихъ шалыхъ бабъ», съ которыми никогда нельзя знать, чего ждать.
— Правда, недѣлю тому назадъ, — разсказывалъ сэръ Джемсъ: — я получилъ письмо, въ которомъ меня запрашивали о моихъ взглядахъ на женскій вопросъ, но я отвѣтилъ очень коротко и больше ничего объ этомъ не слыхалъ. Мой агентъ человѣкъ опытный. Онъ бы зналъ, еслибъ готовился какой-нибудь скандалъ. Нѣтъ, спасибо, майоръ, больше одного бокала шампанскаго я себѣ не позволю передъ рѣчью. Чудесное вино, я знаю — вашъ погребъ лучшій въ Кентѣ. Кстати, который часъ, господа? Ахъ, времени еще достаточно…
— Я люблю минутъ пять подумать спокойно, прежде чѣмъ выйти на эстраду, — сказалъ м-ръ Чилькотъ.
— Да, вы правы. Можетъ быть, можно велѣть подать автомобиль минутъ на пять раньше, кузина Эми? Нѣтъ, нѣтъ, спасибо. Сладкаго я не хочу. Боже мой, какой шикарный обѣдъ вы намъ устроили!
Атмосфера становилась непріятной и тяжелой. М-ръ Чилькотъ, обдумывавшій свою рѣчь, хмурился сперва на яйца въ смятку, а, когда онъ ихъ съѣлъ, на скатерть. Кузенъ Джемсъ почти ничего не ѣлъ, м-ссъ Эмсъ и подавно; м-ссъ Ивэнсъ вообще не ѣла мяса, и честь обѣду отдавалъ одинъ хозяинъ. Вина обходили столъ нетронутыми; паузы молчанія становились все длиннѣе, нескончаемая смѣна блюдъ всѣхъ утомила, кромѣ развѣ майора Эмса. Этакъ придется устроить нѣсколько ленчей подрядъ, чтобы доѣсть остатки пиршества. Вдобавокъ, на дворѣ былъ дождь, хлеставшій въ окна; вѣтеръ задулъ въ трубу; изъ камина повалилъ дымъ; м-ръ Чилькотъ закашлялся. Сейчасъ же закрыли дверь и плотнѣе затворили окно, но кузенъ Джемсъ увѣрялъ, что онъ уже успѣлъ простудиться. М-ръ Чилькотъ развеселился немного при видѣ кофе, но, какъ на зло, кофе оказалось единственнымъ темнымъ пятномъ въ отлично приготовленномъ обѣдѣ — оно было чуть тепленькое, и огорченный министръ поставилъ чашку. М-ссъ Эмсъ попыталась было исправить промахъ.
— Боюсь, что кофе недостаточно горячее. Паркеръ, скажите, чтобъ его подогрѣли.
Но кузенъ Джемсъ посмотрѣлъ на часы.
— Нѣтъ, ждать ужь некогда. Пора ѣхать! Навѣрное, можно будетъ добыть для м-ра Чилькота чашку кофе изъ отеля. Мы можемъ ѣхать всѣ вмѣстѣ, кузина Эми, — автомобиль пятимѣстный.
Шелъ холодный октябрьскій дождь; улицы были пусты и унылы. Нѣсколько одинокихъ фигуръ подъ зонтиками на мокрыхъ тротуарахъ, очень скромная толпа у входа — пять, шесть экипажей — помпы никакой. Впрочемъ, до начала митинга, по городскимъ часамъ, оставалось еще минутъ двадцать, и м-ръ Чилькотъ смѣло могъ бы дождаться своей чашки кофе. Положимъ, публика еще придетъ, но Райзборо въ такихъ случаяхъ аккуратенъ. Народу, очевидно, изъ-за ненастья, по всей вѣроятности, будетъ немного. Впрочемъ, сквозь запотѣвшее стекло м-ссъ Эмсъ разглядѣла на тротуарѣ м-ссъ Бруксъ, въ макинтошѣ и галошахъ, семейство Тернеровъ, вылѣзавшее изъ экипажа, у входа м-ссъ Курри (жена начальника станціи), держа въ рукѣ завернутую въ бумагу розетку суффражистки, обмѣнивалась дружественными словами съ полицейскимъ. Это нѣсколько ободрило м-ссъ Эмсъ — значитъ, лига все таки будетъ. Въ этотъ моментъ автомобиль остановился.
Суетливый служащій спросилъ у нихъ билеты и тотчасъ же былъ отстраненъ другимъ, такимъ же суетливымъ, но болѣе освѣдомленнымъ, который узналъ сэра Джемса и повелъ ихъ всѣхъ въ гостиную, гдѣ они были встрѣчены мэромъ. Сюда же принесли и кофе, такъ что всѣ тревоги на этотъ счетъ разсѣялись. М-ръ Чилькотъ усѣлся въ уголокъ съ своею чашкой; остальные, въ особенности, сэръ Джемсъ, держали себя съ тою смѣсью надменнаго снисхожденія и офиціальной почтительности, подобающей почетному званію, съ какими обыкновенно вельможи держатъ себя съ мэрами. Затѣмъ супруга мэра сказала: — Джорджъ, дорогой мой; уже половина девятаго. Можетъ быть, ты предложишь руку м-ссъ Эмсъ?
Джорджъ предложилъ руку м-ссъ Эмсъ и замѣтилъ:
— Скудновато у насъ сегодня по части публики — погода ужасная для октября.
М-ссъ Эмсъ плотнѣе закуталась въ накидку, чтобы спрятать цѣпь, болѣе многозначительную, чѣмъ даже цѣпь, украшавшая шею мэра; бархатная сумочка на каждомъ шагу билась объ ея колѣни.
Они прошли нѣсколько сырыхъ, холодныхъ корридоровъ, гдѣ каменный полъ былъ почти такой же влажный, какъ и тротуары, и неожиданно вышли на свѣтъ.
Слабыя рукоплесканія съ почти пустыхъ скамей привѣтствовали ихъ, и они расположились въ плюшевыхъ креслахъ за длиннымъ дубовымъ столомъ, мэръ — въ центрѣ; по правую и по лѣвую руку его сэръ Джемсъ и м-ръ Чилькотъ. Какъ разъ напротивъ м-ссъ Эмсъ была толстая ножка стола, которая для нея имѣла значеніе позорнаго столба.
Она положила сумочку въ колѣни и неслышно раскрыла ее. Пока дѣлать было больше нечего, такъ какъ цѣпочка лежала наготовѣ, и странное успокоеніе неожиданно снизошло въ ея душу. Она оглядѣла залу. Публики было не болѣе ста человѣкъ, но почти всѣ лица были знакомыя и дружественныя. М-ссъ Курри кивала ей головою; Тернеры, всѣ до одного, сіяли; м-ссъ Бруксъ взволнованно дѣлала ей ручкой. Имъ хорошо! они всѣ вмѣстѣ, близко другъ отъ друга, а она тутъ одна… Тутъ мэръ откашлялся и началъ свою вступительную рѣчь.
Постановлено было мэра не прерывать. Онъ былъ мѣстный бакалейщикъ и дамы смутно побаивались, какъ бы онъ, въ отместку, не началъ поставлять имъ скверный сахаръ. Онъ сразу запутался въ безконечно-длинныхъ фразахъ и, по всей вѣроятности, никогда бы не кончилъ, еслибъ, съ похвальнымъ мужествомъ, не разрубилъ узла, грозившаго задушить его, и не началъ сначала. Смыслъ его рѣчи былъ таковъ, что онъ привѣтствуетъ сэра Джемса и министра торговли, посѣтившаго ихъ. Къ счастью, объявленія, расклеенныя на столбахъ, давно уже всѣхъ объ этомъ извѣстили, такъ что сомнѣній ни у кого быть не могло.
Онъ радъ видѣть такое многочисленное собраніе — это было не особенно удачно сказано, но фраза была приготовлена заранѣе, хорошо выражена и жалко было выкинуть ее — и убѣжденъ, что всѣ они проведутъ въ высшей степени поучительный и интересный вечеръ. Райзборо серьезно интересуется политикой, и отрадно видѣть на собраніи столькихъ, представительницъ прекраснаго пола. Однако онъ не хочетъ дольше ихъ задерживать и передаетъ слово достоуважаемому м-ру Чилькоту (рукоплесканія).
Какъ только всталъ м-ръ Чилькотъ, поднялся съ мѣста и м-ръ Тернеръ и громко, отчетливо воскликнулъ: «Право голоса женщинамъ». Съ плеча его свѣшивалась на ленточкѣ розетка, приколотая немного криво. Тотчасъ же вслѣдъ за нимъ поднялись его жена и дочь и въ униссонъ пропѣли: «Дайте права женщинамъ», подъ пріятный аккомпаниментъ звяканья цѣпочекъ. М-ссъ Курри изъ-подъ стула вытащила знамя соотвѣтствующихъ цвѣтовъ, съ вышитымъ на немъ девизомъ: «Право голоса женщинамъ». Но знамя, какъ нарочно, не развертывалось и имѣло очень жалкій видъ. Двое дюжихъ носильщиковъ, которыхъ она привела съ собой, тоже поднялись и, обтерши рты ладонями, хриплымъ басомъ возгласили: «Право голоса женщинамъ!»
Это заняло всего лишь нѣсколько секундъ; затѣмъ снова наступило молчаніе. Трудно было представить себѣ менѣе внушительную демонстрацію, — на кого же она могла подѣйствовать? М-ръ Чилькотъ, тотчасъ же снова усѣвшійся на мѣсто, не смотря на свои страхъ передъ суффражистками, повидимому, ни капельки не взволновался; онъ добродушно улыбался и просматривалъ свои замѣтки. Тутъ только м-ссъ Эмсъ сообразила, что она не приняла участія въ демонстраціи: все это такъ быстро началось и такъ скоропостижно кончилось, что она какъ-то не успѣла. Но тутъ къ ней неожиданно вернулись мужество и хладнокровіе: если демонстрація и выйдетъ вялой, то, во всякомъ случаѣ, не по ея винѣ. Идея, которая стала ей такъ дорога за послѣдніе мѣсяцы, стояла передъ ней воочію, требуя жертвы. Она раскрыла бархатную сумочку, приколола розетку, продѣла подъ первую цѣпочку вторую, такую же, обвила ее вокругъ ножки стола, щелкнула запоромъ, поднялась и, взмахнувъ рукой, воскликнула:
— Избирательное право женщинамъ. Право голоса женщинамъ! Ура!
Мгновенно всѣ сидѣвшіе на эстрадѣ повернулись къ ней. Линдхерстъ, весь красный, съ недовѣрчивыми, удивленными глазами и съ раскрытымъ ртомъ, какъ у рыбы въ акваріумѣ; Милли, готовая прыснуть со смѣху; мэрша, перепуганная м-ръ Чилькотъ, сердитый. Но, вмѣсто того, чтобъ усмирить ее, это изумленіе и досада ихъ подѣйствовали на нее, какъ глотокъ вина. И она снова крикнула:
— Право голоса женщинамъ!
Другія въ залѣ подхватили этотъ крикъ; м-ссъ Курри удалось, наконецъ, развернуть знамя, носильщики ревѣли во всю глотку, Тернеры пѣли хоромъ; м-ссъ Бруксъ, не успѣвшая приколоть розетку, какъ сумасшедшая, размахивала ею; у самой эстрады цѣлая группа суффражистокъ Подняла громкій крикъ. Все вялое, безжизненное ожило и воодушевилось, и это сдѣлала она, м-ссъ Эмсъ. Она ликовала.
М-ръ Чилькотъ перегнулся къ ней черезъ столъ.
— Мнѣ и въ голову не приходило, когда я имѣлъ честь обѣдать у васъ, что вы послѣ обѣда угостите меня такой грубой неучтивостью.
— Право голоса женщинамъ! — крикнула м-ссъ Эмсъ вмѣсто отвѣта.
На этотъ разъ зала откликнулась слабѣе, такъ какъ некого было прерывать. М-ръ Чилькотъ о чемъ-то совѣщался съ сэромъ Джемсомъ; Милли и Линдхерстъ разговаривали вполголоса между собою: майоръ явно бѣсился и м-ссъ Ивэнсъ положила ему на колѣно свою тонкую руку въ бѣлой перчаткѣ, въ разсчетѣ успокоить его, но онъ не успокаивался. Даже среди всѣхъ своихъ волненій м-ссъ Эмсъ подумала: «какое смѣшное лицо у Линдхерста!» и ей стало жаль его. И въ то же время вся эта сцена казалась ей страшно забавной: въ жизнь свою ей не приходилось выступать активно, тѣмъ болѣе открыто идти наперекоръ другимъ. М-ръ Чилькотъ хочетъ говорить, а вотъ она не дастъ ему. И она снова крикнула: «Право голоса женщинамъ!»
На эстраду взошелъ полицейскій инспекторъ и, обмѣнявшись нѣсколькими словами съ сэромъ Джемсомъ, снова нырнулъ въ залу. Черезъ минуту раздались мѣрные шаги уже полудюжины полицейскихъ, а еще черезъ минуту семейство Тернеръ, все такое же сіяющее, было выдворено изъ залы. Сначала изъ-за двери доносились крики и протесты; потомъ все сразу смолкло. Съ м-ссъ Курри пришлось возиться долго; но, наконецъ, сломали тонкій деревянный брусъ перилъ, къ которому она приковала себя, и унесли его вмѣстѣ съ нею, причемъ она все время упиралась и уходила мелкими шажками, будто канатная плясунья, и въ тактъ ея шагамъ звенѣли цѣпи. Затѣмъ сэръ Джемсъ обратился къ м-ссъ Эмсъ:
— Кузина Эми, вы должны дать мнѣ слово, что больше скандалить вы не будете; иначе я попрошу вывести и васъ.
— Право голоса женщинамъ! — снова закричала м-ссъ Эмсъ.
Но нервный подъемъ, поддерживавшій ее, быстро спадалъ, такъ какъ изъ залы теперь отвѣчали только смѣхомъ.
— Мнѣ очень грустно… — молвилъ кузенъ Джемсъ.
И тутъ вдругъ на нее нахлынуло сознаніе безплодности всей этой демонстраціи. Чего она добилась? Она была до грубости неучтива по отношенію къ своимъ гостямъ, серьезно разсердила мужа и сдѣлала самое себя посмѣшищемъ. Генералъ Фортескью, сидѣвшій въ первыхъ рядахъ, все время разглядывалъ ее въ пенснэ и его красное, добродушное лицо все расплылось въ улыбку. Затѣмъ на эстраду пришли двое полицейскихъ — одинъ изъ нихъ стоялъ на улицѣ противъ ихъ дома — и публика заднихъ рядовъ столпилась у эстрады, посмотрѣть, какъ ее будутъ выводить.
— Извините, сударыня!
Полисменъ съ невозмутимой учтивостью, дотронулся до каски.
— И эта тоже на цѣпочкѣ, Билль.
Билль, грузный, медлительный, съ отечески добрымъ лицомъ, разглядывалъ замокъ цѣпочки. Внезапно лицо его расплылось въ широкую усмѣшку.
— Цѣпочка только вокругъ ножки обвита. Приподними-ка столъ — она сама спадетъ.
Это было слишкомъ справедливо… Цѣпочка, которая «могла бы сдержать и цѣпную собаку», соскользнувъ съ ножки стола, упала на полъ и м-ссъ Эмсъ, слегка подталкиваемая добродушнымъ полисменомъ, несшимъ ея цѣпи и черный бархатный мѣшочекъ, была выведена изъ залы, куда всего четверть часа тому назадъ она вошла съ почетомъ, подъ руку съ главою города. Снова холодный коридоръ и улица съ мокрыми тротуарами. Дождь лилъ прямо на ярко-розовое платье и полисменъ отечески закуталъ ее накидкой, наполовину сползшей съ плечъ.
— Возьмите лучше извозчика, мадамъ, и поѣзжайте спокойненько домой. Вы простудитесь, если будете стоять подъ дождемъ! А въ залу мы васъ все равно больше не пустимъ.
М-ссъ Эмсъ оглядѣлась вокругъ: м-ссъ Курри переходила черезъ улицу, повидимому, направляясь домой; извозчичій кэбъ увезъ семейство Тернеровъ; было сыро, холодно, холодный вѣтеръ задувалъ подъ платье; капли дождя попадали за воротникъ накидки. Все ея возбужденіе и мужество покинули ее. Она ничего не добилась — только сдѣлала себя смѣшной.
— Позови извозчика для барыни, Билль! — ласково молвилъ полисменъ.
Онъ усадилъ ее въ экипажъ, откозырялъ и заботливо спустилъ окно. Извозчикъ тоже зналъ ее, такъ что не нужно было даже говорить адреса. Лошадь бойко зашлепала по лужамъ.
Паркеръ изумилась безвременности ея возвращенія.
— Что-нибудь случилось, мадамъ? — не удержалась она отъ вопроса.
— Ничего не случилось, Паркеръ, — отвѣтила м-ссъ Эмсъ, чувствуя, что, въ сущности, она говоритъ горькую правду. — Скажите майору, когда онъ вернется, что я уже легла.
Она заглянула въ столовую. Со стола еще не успѣли убрать; кофе, оказавшійся недостаточно горячимъ, такъ и стоялъ въ чашкахъ; горкой лежали нарѣзанные и нетронутые ломтики ананаса. При мысли обо всѣхъ ленчахъ, необходимыхъ для того, чтобъ съѣсть все это, ей стало тошно…
Мелочи вдругъ разрослись до нелѣпыхъ размѣровъ, а то, что ранѣе казалось крупнымъ и наиболѣе важнымъ, умалилось до ничтожности. Ей было холодно, жутко, одиноко. Она ощущала невыразимую усталость.
XIII.
править— Что же теперь дѣлать? — говорилъ майоръ, потрясая въ воздухѣ кускомъ ветчины. — Ты слышишь? Я говорю. Какъ же намъ теперь быть? Я не знаю, какъ ты будешь людямъ въ глаза смотрѣть, да и я тоже. На меня пальцемъ на улицахъ будутъ показывать и говорить: "Это майоръ Эмсъ, тотъ самый, у котораго жена сваляла дурака публично: Да, Эми, я не умѣю этого назвать иначе. Ты, что называется, сваляла дурака. И къ чему? Какой толкъ? Что, ты думаешь: вамъ, въ самомъ дѣлѣ, дадутъ права изъ-за того, что ты будешь кричать: «Право голоса женщинамъ!» "Ты только лишній разъ доказала, что въ общественныхъ дѣлахъ вы, женщины, никуда не годитесь — какія ужь тутъ права! Я ночь не спалъ изъ-за этой твоей глупости и чувствую себя дьявольски скверно.
— Неправда, Линдхерстъ, — сказала м-ссъ Эмсъ, воспользовавшись риторической паузой, которую сдѣлалъ ея мужъ для того, чтобъ лучше подчеркнуть свои слова. — Я отлично слышала, какъ ты храпѣлъ.
— Захрапишь тутъ у васъ! Какъ же! Ты хоть бы предупредила меня, какія глупости ты затѣваешь, такъ я бы хоть остался дома, вмѣсто того, чтобы смотрѣть на твой позоръ. Всѣ будутъ думать, что я зналъ объ этомъ и поддерживалъ тебя. Я готовъ написать письмо въ редакцію «Кентской Хроники» и публично заявить, что я тутъ ни при чемъ и ничего не зналъ. Ты опозорила обоихъ насъ — вотъ что ты сдѣлала.
Онъ отхлебнулъ чаю — и обжегся, такъ какъ чай оказался горячѣй, чѣмъ онъ предполагалъ.
— А теперь я изъ-за тебя обжегся.
М-ссъ Эмсъ положила салфетку, встала и подошла къ мужу.
— Мнѣ жаль, что ты такъ огорченъ, но я не могу и не стану обсуждать этого вопроса, если ты будешь говорить со мною такимъ тономъ. Ты думаешь только о себѣ.
— Удивительно много ты думала обо мнѣ!
— А вотъ думала. Я знала, что тебѣ будетъ это непріятно, и огорчалась этимъ. Неужели ты думаешь, мнѣ самой было это пріятно? Я думала не о себѣ и не о тебѣ, а о дѣлѣ.
— Ты думала только о томъ, чтобы обратить на себя вниманіе, — съ убѣжденіемъ возразилъ майоръ. — Тебѣ хотѣлось, чтобы твое имя попало въ газеты — вотъ молъ какая героиня: перебила самого министра. Ну, такъ не будетъ же тебѣ этого удовольствія. Твой кузенъ Джемсъ — въ концѣ концовъ, онъ все таки порядочный человѣкъ — вчера же вечеромъ переговорилъ съ репортерами и просилъ ихъ не печатать ничего о скандалѣ на собраніи. И они обѣщали: они тоже порядочные люди и не хотятъ срамить тебя печатно. Это они изъ жалости къ тебѣ сдѣлали, Эми, — можешь радоваться, что тебя жалѣютъ репортеры, зарабатывающіе по фунту въ недѣлю. Твой кузенъ также проявилъ великодушіе. На меня онъ не сердится, пожалъ мнѣ руку на прощанье и сказалъ, что онъ еще за обѣдомъ замѣтилъ, что тебѣ нездоровится. Но когда свѣтскій человѣкъ, какъ твой кузенъ, говоритъ, что, по его мнѣнію, женщина нездорова, я вѣдь знаю, что это значитъ. Онъ подумалъ, что ты хватила лишнее. Пьяна была — вотъ что онъ подумалъ. Недурно — а? Моя жена — пьяна! Иначе онъ не могъ объяснить себѣ твоего поведенія. И это еще самое снисходительное объясненіе. Съ ума сошла, или пьяна. Онъ предпочелъ послѣднее. И выразилъ надежду, что я какъ-нибудь на будущей недѣлѣ пріѣду къ нему стрѣлять фазановъ. Очень любезно съ его стороны, послѣ всего происшедшаго.
М-ссъ Эмсъ отошла подальше.
— И ты поѣдешь?
— Ну, разумѣется, поѣду. Не могу же я не откликнуться, разъ онъ такъ великодушно протягиваетъ оливковую вѣтвь. Онъ понимаетъ, что за твои глупости придется расплачиваться мнѣ, и, если станетъ извѣстнымъ, что я гощу у него, это пойдетъ намъ на пользу. Все, такъ сказать, простится и забудется. Конечно, я поѣду и постараюсь какъ-нибудь уладить этотъ инцидентъ. Вѣроятно, черезъ нѣкоторое время онъ пригласитъ и тебя. Онъ не судитъ тебя строго. Да и я, конечно, тоже, но есть вещи, которыя непереносны для мужчины. Бываютъ моменты, когда мужчина долженъ показать, что онъ хозяинъ дома — хотя бы и своей женѣ. И, если я былъ сейчасъ немножко грубъ съ тобой, пойми же, Эми, ты должна понять, что я правъ и что я глубоко обиженъ. Тебѣ придется покупать то, что ты сдѣлала. Ну, что жь, я помогу тебѣ. Мы переживемъ это вмѣстѣ. Я помирю тебя съ твоимъ кузеномъ. Можешь положиться на меня.
Эти великодушныя завѣренія отнюдь не ослѣпили м-ссъ Эмсъ и не вызвали въ ней порыва благодарности. Немного рѣзко и некстати она вернулась къ прежней темѣ.
— Ты говоришь, кузенъ Джемсъ рѣшилъ, что я пьяна. Но вѣдь ты же зналъ, что это неправда. Какъ же ты спустилъ ему такую дерзость?
Майоръ Эмсъ почувствовалъ потребность проявить еще большее великодушіе.
— Въ нѣкоторыхъ случаяхъ лучше не возражать. Пословица говоритъ: «не тронь собаки, когда она спитъ». Оставимъ этотъ разговоръ. Я думаю, чѣмъ рѣже мы будемъ вспоминать о вчерашнемъ вечерѣ, тѣмъ лучше для насъ. Мнѣ кажется, я достаточно великодушенъ: не попрекаю тебя, Эми, и не хочу конфузить тебя еще больше, чѣмъ ты уже сконфужена.
М-ссъ Эмсъ сѣла въ кресло у камина. Въ каминѣ былъ разведенъ большой огонь и она закрылась отъ огня газетой. И про себя рѣшила, что надо пожурить за это горничную.
— Мнѣ очень непріятно, Линдхерстъ, что ты не отвѣтилъ на мой вопросъ. Я спрашиваю тебя: когда ты увидѣлъ, что Джемсъ считаетъ, что я была пьяна, ты что же — такъ-таки ничего и не возразилъ?
— Да вѣдь онъ не сказалъ этого такъ, прямо. Еслибъ онъ сказалъ, я бы, вѣроятно, что-нибудь отвѣтилъ. Но, пойми же: это не было лишнимъ обвиненіемъ противъ тебя: наоборотъ, онъ старался найти оправданіе.
Маленькое невзрачное лицо м-ссъ Эмсъ вдругъ стало серьезнымъ и значительнымъ.
— Не станемъ вдаваться въ подробности. Ты видѣлъ, что онъ думаетъ, что я была пьяна, и ничего не возразилъ, И послѣ этого ты хочешь ѣхать стрѣлять его фазановъ. Такъ вѣдь?
— Конечно, такъ. Ты дѣлаешь слона изъ…
— Никакихъ слоновъ я ни изъ чего не дѣлаю. Лично, я не вѣрю, чтобы кузенъ Джемсъ могъ подумать обо мнѣ такое. Но это неважно. Для меня важно то, что ты пропустилъ это мимо ушей. Для меня важно то, что я должна потребовать отъ тебя, чтобъ ты извинился передо мной, а самъ ты этого не понимаешь.
Майоръ Эмсъ всталъ и съ силою оттолкнулъ стулъ.
— Прекрасно! Превосходно! — Еще я же долженъ и извиняться передъ тобой за твое унизительное поведеніе. Интересно знать, чего ты еще потребуешь. Благодарственнаго адреса отъ мэра, что ли? Нѣтъ, каково! Она еще наставленія мнѣ читаетъ. Казалось бы, женщина въ твоемъ положеніи можетъ быть только признательна и благодарна мужу, если онъ такъ добръ къ ней, какъ я былъ добръ къ тебѣ, и готовъ помочь ей выпутаться изъ всѣхъ непріятностей. Не желаю я извиняться. Къ чорту! Вотъ тебѣ. Я не люблю ругаться, но есть случаи… Къ чорту извиненія!
Минуту спустя съ грохотомъ захлопнулась входная дверь.
Нѣсколько минутъ м-ссъ Эмсъ сидѣла въ той же позѣ, заслоняя лицо отъ огня. Послѣ возбужденія, какъ всегда, наступила расхолаживающая реакція, но ни на единый мигъ она не пожалѣла ни о томъ, что вчера приняла участіе въ демонстраціи, ни о томъ, что она сказала сегодня мужу. Демонстрація кончилась полнымъ фіаско, но она сдѣлала все, что могла; разговоръ кончился ссорой, но говорить иначе она не могла. Разумѣется, она сознавала, что разбита и выставлена на посмѣшище, и это было больно ей, — но не стыдно. Она всю ночь не сомкнула глазъ и страшно устала; вся ея сила сопротивленія, казалось, была сломлена, и постепенно глаза ея стали влажными, и скупыя старческія слезы, такія горькія, потекли по ея щекамъ, и къ горлу подступилъ не тающій клубокъ… Но что пользы сидѣть и плакать, когда все равно нужно заказывать ленчъ и обѣдъ, какой бы несчастной она себя ни чувствовала — нужно идти взглянуть на розовыя туфли: не слишкомъ ли онѣ испортились отъ мокрыхъ тротуаровъ, — нужно сказать горничной, что нельзя класть такъ много дровъ въ каминъ, въ особенности утромъ. А въ одиннадцать часовъ назначено собраніе суффражистокъ на квартирѣ Тернера, на которомъ будутъ обсуждаться совершенные подвиги и планы на будущее. У нея только-только хватитъ времени умыться — вѣдь нельзя же дать Паркеръ и кухаркѣ замѣтить, что она плакала, — и отдать всѣ хозяйственныя распоряженія.
Она вытерла глаза и подошла къ окну, въ которое свѣтило блѣдно-шафранное октябрьское солнце. Вчерашняя буря улеглась и утро было ясно, какъ всегда послѣ дождя. Но ночные заморозки убили всѣ осенніе цвѣты, а холодный дождь прибилъ къ землѣ роскошныя кризантемы, и садъ смотрѣлъ заглохшимъ и опустошеннымъ, какъ тѣ, для кого жизнь не представляетъ больше никакого интереса, такъ что они уже перестали заботиться о своей внѣшности. А майоръ, вмѣсто того, чтобы помочь своимъ любимцамъ, ушелъ изъ дому… Можетъ быть, въ клубъ? Можетъ быть, шутитъ тамъ съ друзьями: «Мало ли что женщина заберетъ въ голову — есть о чемъ тревожиться. Давайте-ка лучше, хлопнемъ по стаканчику, а, генералъ? Вы не собираетесь на слѣдующей недѣлѣ къ сэру Джемсу? Я думаю съѣздить къ нему поохотиться». А, можетъ быть, онъ серьезно съ кѣмъ-нибудь обсуждаетъ происшедшее. Она не знала — знала только, что она одна и что ей нуженъ человѣкъ, который бы понялъ ее, хотя бы даже не сочувствуя. Что Линдхерсъ несогласенъ съ нею — это не такъ важно; важно то, что онъ совершенно не понялъ ея мотивовъ — настолько, что чудовищное предположеніе, будто она была пьяна, показалось ему оправданіемъ. Важно то, что онъ не пожалѣлъ ее. Еслибъ онъ пожалѣлъ, они тотчасъ помирились бы и это дало бы ей возможность показать, какъ она любитъ его, какъ ей больно, что она его огорчила, какъ все, что есть въ ней женскаго, тянется къ нему, — правда, не такъ, какъ раньше, когда ей хотѣлось вернуть себѣ былыя чары юности. Теперь ей стыдно было вспоминать объ этомъ эпизодѣ, хотя естественное и невинное кокетство не умерло въ ней — даже и въ сердцѣ старой женщины не умираетъ потребность нравиться своему мужу. М-ссъ Эмсъ только казалось теперь, что ея старанія такъ же мало соотвѣтствовали ея цѣли, какъ и результаты ихъ; но она готова была трудиться вдвое для иной цѣли, болѣе важной и глубокой, чѣмъ та, ради которой она старалась сгладить свои морщины и закрасить сѣдины
Она отошла отъ окна. Какая досада, что не идетъ дождь! — можно было бы поѣхать къ Тернерамъ въ закрытомъ экипажѣ. А теперь это неудобно, а между тѣмъ требовалось большое мужество, чтобы пройти мимо клуба и черезъ всю Гай-стритъ. Въ это теплое, солнечное утро, все женское населеніе Райзборо, навѣрно, тамъ, и въ лавкахъ, и на тротуарахъ, и оживленно обсуждаетъ сенсаціонную новость… И еще сколько дней будутъ объ этомъ говорить. Интересно знать, какъ ее встрѣтятъ — будутъ съ усмѣшкой отворачиваться отъ нея, или же хихикать, когда она пройдетъ мимо?.. Какъ посмотритъ на нее мэръ, который, какъ всякій порядочный купецъ, нерѣдко стоитъ у порога своей лавки, или провѣряетъ, какъ убрана витрина?.. Въ концѣ улицы стоитъ полисменъ… — можетъ быть, тотъ самый. Ей почти хотѣлось поблагодарить его… И вдругъ все ея мужество вернулось къ ней; или, вѣрнѣе, она поняла, что сужденія здѣшнихъ дамъ для нея ровно ничего не значатъ. Есть другое, болѣе важное. И оно значитъ очень много.
Полицейскій, конечно, былъ тотъ самый и ея появленіе, видимо, прервало его разсказъ о вчерашнемъ, такъ какъ онъ вдругъ сконфуженно замолчалъ. Немного подальше стоялъ другой, тотъ, который ходилъ за извозчикомъ: онъ ласково и фамильярно улыбнулся м-ссъ Эмсъ, какъ будто у нихъ была какая-то общая смѣшная тайна. Мэръ, дѣйствительно, стоялъ у лавки и, завидя, ее, юркнулъ внутрь. Немного дальше она повстрѣчала генерала Фортескью, шедшаго въ клубъ. Онъ нарочно перешелъ на другую сторону улицы, чтобы поздороваться съ ней, снялъ шляпу и пожалъ ей руку.
— Честное слово, м-ссъ Эмсъ, я никогда ни на одномъ митингѣ не проводилъ время такъ весело. Моя жена въ отчаяніи, что она не пошла. Страшно забавно это вышло. Я точно помолодѣлъ. Мнѣ самому хотѣлось крикнуть: «Права женщинамъ!» Дьявольски занятно! Сейчасъ иду въ клубъ подѣлиться впечатлѣніями.
Онъ пошелъ дальше; все его жирное старое тѣло тряслось отъ смѣха. М-ссъ Эмсъ почувствовала себя очень непріятно; а тутъ еще позади нея раздались торопливые шаги и ее нагнала м-ссъ Ольтхэмъ.
— О, м-ссъ Эмсъ, я умираю отъ досады, что не была на собраніи. Неужели это правда, что вы выплеснули стаканъ воды въ лицо министру и ударили полисмена? Подумать только, что мы съ Генри остались дома изъ-за дождя, когда стоило взять извозчика… А мы себѣ преспокойно раскладывали пасьянсъ. Еслибъ я только знала!.. Что же дальше-то было? Какъ это было глупо съ моей стороны, что я не вошла къ вашу лигу! Можетъ быть, еще не поздно?
Это было ужасно. М-ссъ Эмсъ была готова встрѣтить гнѣвъ и досаду со стороны мужа и горделивое отвращеніе со стороны такихъ людей, какъ м-ссъ Ольтхэмъ. Но она совершенно не ждала, что во вчерашнемъ жестокомъ фіаско Райзборо усмотритъ достиженіе и не только будетъ говорить о немъ, но и увлечется имъ, какъ новою игрою, много интереснѣе крокета или перемыванія косточекъ ближняго. И это было ей крайне непріятно. Значитъ, въ городѣ думаютъ, что она добивалась только популярности. Правда, она и сама начинала съ этой мыслью, но съ тѣхъ поръ она ушла далеко и теперь работала ради идеи, суровой, прекрасной и мудрой. А другіе. видѣли во всемъ этомъ только истерику. Она же, послѣ вчерашняго опыта, не могла не видѣть, что истерика есть истерика и ничего больше. Если нѣтъ другой дороги, надо идти этой — но, можетъ быть, можно сыскать и лучшую.
Съ м-ссъ Ольтхэмъ она не сочла за нужное быть особенно любезной и въ новыхъ рекрутахъ не нуждалась… Но впереди ее ждали новыя испытанія. Д-ръ Ивэнсъ, ѣхавшій въ своемъ высокомъ кабріолетѣ, завидя ее, остановился, соскочилъ и бросилъ возжи груму.
— Поздравляю васъ! Милли разсказала мнѣ, что было вчера вечеромъ. А я ей сказалъ, что, еслибъ у нея было, вполовину столько храбрости, какъ у васъ, это было бы для нея лучше. Надѣюсь, вы не простудились: вчера была отвратительная погода. Дайте мнѣ знать, когда это будетъ опять. Я не сочувствую вашимъ принципамъ, но примѣненіе ихъ на практикѣ мнѣ нравится. Я пойду и тоже буду кричать вмѣстѣ съ вами.
Это было возмутительно. Никто не понялъ; всѣ сочувствовали — но только не идеѣ, толкнувшей ее на такую сенсаціонную выходку… а самой сенсаціи… потому что имъ нравилось все сенсаціонное. Это было «занятно». И всѣ готовы были идти смотрѣть на нее, какъ на клоуна въ пантомимѣ.
Она немножко опоздала на собраніе и, войдя, вздохнула съ облегченіемъ. Здѣсь, по крайней мѣрѣ, собрались ея единовѣрцы, люди однихъ съ ней убѣжденій, которые не могутъ смотрѣть на трагическую необходимость, какъ на занятный фарсъ. Въ сравненіи съ этимъ даже ея ссора съ Линдхерстомъ показалась ей пустяшной.
Все семейство Тернеровъ, мать и дочь, было въ гостиной и встрѣтило ее восторженно, какъ героиню. Еслибъ не она, никакого скандала бы и не было. А что полицейскій — не былъ грубъ? У м-ра Тернера оказалась ссадина на колѣнѣ, но онъ не увѣренъ, что получилъ это маленькое увѣчье во время того, какъ его выводили; можетъ быть, раньше. М-ссъ Тернеръ потеряла булавку съ жемчугомъ, но, можетъ быть, она просто не надѣла ея. Миссъ Тернеръ слегка простужена,, но у нея былъ насморкъ еще до митинга, а вчера она вышла въ дождь. Конца никто изъ нихъ не видѣлъ: говорятъ, м-ссъ Эмсъ бросила стаканъ съ водою въ полисмена и попала въ министра. Они непремѣнно всѣ опять пойдутъ на слѣдующій избирательный митингъ; неужели сэръ Джемсъ будетъ такъ низокъ, чтобы контролировать входящихъ?
Явилась м-ссъ Бруксъ; ея не выводили, но она все-таки простудилась и находила, что результаты демонстраціи не блестящіе. М-ръ Чилькотъ все-таки произнесъ рѣчь и, кажется, очень неглупую, о реформѣ тарифовъ, а затѣмъ говорилъ сэръ Джемсъ передъ полу-пустой, но сочувствующей залой — о палатѣ лордовъ. О демонстраціи онъ даже не упомянулъ. Досадно, что она потеряла свою розетку суффражистки. Должно быть, кто-нибудь сорвалъ ее, хотя она не почувствовала, когда.
Приходъ м-ссъ Курри внесъ больше оживленія. Она обѣщала на слѣдующее избирательное собраніе привести четырехъ носильщиковъ и второе знамя, а первое исправить, такъ, чтобъ оно развертывалось сразу. Вѣдь какая досада, когда она пробовала его дома, оно отлично развѣвалось, да и теперь тоже (вѣдь ей вернули знамя). Два знамени, гордо развѣвающіяся, совсѣмъ не то, что одно, которое не хочетъ развернуться. Ея мужъ животики себѣ надорвалъ, хохоча надъ всѣми этими приготовленіями.
Пришло еще человѣкъ двѣнадцать, не больше; ясно, что послѣ давешняго возбужденія уже наступила реакція, но тѣмъ не менѣе всѣ восторгались м-ссъ Эмсъ. Она «показала имъ дорогу», какъ выразилась м-ссъ Курри. Но и этихъ всѣхъ волновала не столько самая идея, сколько, такъ сказать, обрядовая часть, безпорядокъ, крики, сознаніе, что онѣ что-то дѣлаютъ. Еслибъ дѣло можно было двинуть, одиноко претерпѣвъ втеченіе часа зубную боль, — врядъ-ли нашлось-бы столько охотницъ пострадать. Но м-ссъ Эмсъ охотно вынесла-бы и болѣе длительную, физическую боль, только бы не чувствовать той боли въ сердцѣ, какую она ощущала все это утро. Никто не понималъ: ни м-ссъ Курри со своими носильщиками, ни м-ссъ Бруксъ со своимъ насморкомъ и запахомъ эвкалиптоваго масла, ни милые дурашливые Тернеры. Всѣ они недалеко ушли отъ точки зрѣнія генерала Фортескью и даже Линдхерста. О, если бы было наоборотъ: еслибъ всѣ онѣ приняли это такъ же трагически, какъ Линдхерстъ, а онъ — такъ же легко, какъ онѣ.
Тѣмъ временемъ майоръ, хлопнувъ входной дверью, ушелъ изъ дому такой разсерженный, что, лишь дойдя до клуба, вспомнилъ, что онъ такъ и не завтракалъ и не прочелъ газеты. А такъ какъ голодомъ морить себя онъ отнюдь не собирался, то зашелъ въ клубъ и заказалъ яичницу. Никогда въ жизни онъ не былъ такъ сердитъ. Не удивительно, что онъ началъ ругаться — тутъ и самъ Моисей бы выругался. Даже въ ожиданіи яичницы онъ бормоталъ себѣ подъ носъ всякія сердитыя слова, самъ не вѣря, что его могли такъ обидѣть.
Съѣвъ яичницу, которая отнюдь не успокоила его, а даже какъ будто подлила желчи въ его настроеніе, онъ перешелъ въ курительную и тамъ, за клубной сигарой (свой портсигаръ онъ забылъ дома), началъ обдумывать въ деталяхъ дальнѣйшій планъ дѣйствій. Ему было не совсѣмъ ясно, какъ онъ вернется домой — вѣдь нельзя же каждый разъ хлопать дверью такъ, чтобъ всѣ окна дрожали. Но долженъ же онъ дать почувствовать, какъ онъ разгнѣванъ. Если Эми не извинится и не возьметъ всѣхъ своихъ словъ обратно, онъ не представляетъ себѣ, какъ онъ будетъ съ нею разговаривать. А между тѣмъ врядъ ли можно ждать отъ нея извиненій…
Онъ поднялъ глаза и увидѣлъ м-ра Ольтхэма, смотрѣвшаго на него сквозь стеклянную дверь; встрѣтившись съ нимъ глазами, Ольтхэмъ поспѣшилъ уйти. Но вскорѣ тотъ же наблюдательный постъ занялъ молодой Мортонъ. Очевидно, всѣ они слышали о вчерашней выходкѣ его жены и, видя его въ клубѣ въ такой необычный часъ, дѣлаютъ изъ этого свои выводы. Разумѣется, они провѣдаютъ и объ яичницѣ… Все это было чрезвычайно непріятно, тѣмъ болѣе, что никакого сочувствія, ничего, кромѣ любопытства, въ ихъ глазахъ онъ не прочелъ.
Надо быть скотомъ или эгоистомъ, думающимъ только о себѣ, чтобы радоваться ссорѣ съ собственной женой, а майоръ не былъ ни тѣмъ, ни другимъ. Онъ нуждался въ сочувствіи, испытывалъ потребность разсказать другу о поступкахъ Эми, о собственномъ великодушіи и услыхать подтвержденіе своему взгляду изъ устъ женщины, которая можетъ стать и на его, и на женскую точку зрѣнія. Ему надо было услышать, что онъ мученикъ и благородный человѣкъ, а Эми недостойна его. И онъ отправился къ Ивэнсамъ.
Милли была дома; проходя черезъ переднюю, онъ по привычкѣ взглянулъ на вѣшалку, куда обыкновенно докторъ вѣшалъ свое пальто и шляпу: онъ былъ пустъ — значитъ, доктора нѣтъ дома. Это и лучше.
Милли онъ нашелъ въ прохладной зеленой гостиной. Она встала и пошла ему на встрѣчу, съ трепетной улыбкой на устахъ, протягивая ему обѣ руки.
— Милый Линдхерстъ! какъ я рада, что вы пришли! Садитесь. Еслибъ вы сами не пришли, я, кажется, вызвала бы васъ по телефону. И предложила бы пойти гулять. Съ кузиной Эми я прямо боюсь встрѣтиться сейчасъ. О, какъ я понимаю, что вы должны чувствовать! Это было ужасно, прямо-таки позорно!
Ну, разумѣется, сюда и надо было идти сразу. Милли понимаетъ его: онъ зналъ, что здѣсь его поймутъ. Она сѣла близко, рядомъ съ нимъ и прикрыла рукой глаза.
— Ахъ, я такъ разсердилась сегодня — даже голова разболѣлась. Уильфредъ хохоталъ надо всѣмъ этимъ, увѣряя, что Эми выказала необычайную храбрость. Это прямо-таки безсердечно. Я знала, какъ вы должны страдать, и такъ сердилась на него. Онъ ничего не понимаетъ… Ахъ, нѣтъ, головная боль — это пустяки; теперь — она пройдетъ.
Она слегка подчеркнула слово «теперь».
— Я страшно огорченъ, разстроенъ, — вѣрнѣе было бы сказать: взбѣшенъ, но это звучало бы не такъ трогательно. — Она опозорила себя и меня.
— Нѣтъ, нѣтъ, только не васъ.
— Конечно, и меня тоже. Кто же повѣритъ, что жена можетъ выкинуть такую штуку безъ вѣдома мужа? И это еще не все. Честное слово, я не знаю, что хуже: вчерашнее или то, что она сдѣлала сегодня утромъ.
Милли нагнулась къ нему.
— Разскажите — если это вамъ не очень больно.
Ему было не очень больно.
Разумѣется, онъ разсказалъ подробно все, какъ было.
— Ну, подумайте, — жаловался онъ — потому только, что я не сшибъ его съ ногъ и не наступилъ на него ногой, она требуетъ отъ меня извиненій. Разумѣется, я вспылилъ — кто бы не вспылилъ на моемъ мѣстѣ? Сейчасъ же ушелъ изъ дому и докончилъ завтракъ въ клубѣ. Честное слово, меня бы ударъ хватилъ, еслибъ я остался дома. И сейчасъ. мнѣ чертовски нездоровится.
Милли встала и отошла къ окну, вся бѣлая, тонкая, гибкая.
— Я никогда не прощу кузинѣ Эми, — выговорила она, наконецъ. — Никогда!
— Конечно, это тяжело. Столько лѣтъ прожили вмѣстѣ! Я имѣлъ право ждать другого.
— Это гнусность, — сказала Милли. И снова сѣла рядомъ съ нимъ.
— Что же вы думаете дѣлать?
— Не знаю. Если она извинится, я прощу ее и постараюсь забыть. Только едва ли она это сдѣлаетъ. А если не извинится — не знаю. Я человѣкъ прямой — говорю, что думаю…
Она подняла на него глаза. — Вы удивительный человѣкъ! Вы даже готовы ей простить. Еслибъ я вела себя такъ, врядъ-ли бы Уильфредъ простилъ мнѣ. Но вы такъ благородны, такъ великодушны. Она не понимаетъ васъ, она неспособна васъ понять. Она не знаетъ — о, какъ иной разъ женщины бываютъ слѣпы!..
Неудивительно, что майоръ Эмсъ почувствовалъ себя удивительно хорошимъ человѣкомъ; неудивительно, что онъ согрѣлся въ лучахъ такого сочувствія и пониманія. Съ перваго дня знакомства Милли понимала его лучше, чѣмъ Эми. Все это лѣто здѣсь его встрѣчали радушнѣе, чѣмъ дома, и больше дорожили имъ. Взять хоть бы костюмированный вечеръ — вѣдь это онъ все организовалъ, а дома — даже эти свои нелѣпыя печатныя меню Эми заказала, не посовѣтовавшись съ нимъ. А цвѣты? Развѣ дома онъ когда-нибудь слышалъ: «Какіе прелестные цвѣты! Неужели это мнѣ?». Онъ смотрѣлъ на нѣжное, совсѣмъ молодое лицо Милли, въ ея глаза, такъ робко и пламенно искавшіе его взгляда, на ея золотые волосы и дѣтскій, полный тайны ротъ. И невольно сравнивалъ ихъ съ другимъ лицомъ, маленькимъ, некрасивымъ, съ глазами на выкатѣ и волосами, которыхъ нельзя было разобрать, каштановые они или сѣдые. Милли понимала его, цѣнила; съ ней ему было всегда такъ хорошо, такъ уютно; при ней онъ всегда былъ доволенъ собой. Это и есть подлинное призваніе женщины — дѣлать счастливымъ своего мужа, заставлять его любить себя, вмѣсто того, чтобъ устраивать скандалы въ городской ратушѣ и потомъ еще требовать извиненій.
— Вы утѣшили меня, Милли, — молвилъ онъ. — Вы дали мнѣ почувствовать, что у меня есть другъ, сочувствующій мнѣ. Я вамъ признателенъ. Я старый солдатъ, кремень, но у меня есть вѣдь сердце. Что будетъ со всѣми нами?
Искреннее и неподдѣльное волненіе подсказало Милли отвѣтъ.
— Идите домой и будьте готовы принять извиненія кузины Эми. Очень возможно, что она только ждетъ вашего возвращенія. О, Линдхерстъ!
Онъ быстро всталъ. Отъ этихъ словъ онъ почувствовалъ себя такимъ благороднымъ, и она тоже. Атмосфера благородства была почти удушлива…
— Вы правы. Вы всегда правы и добры, и прелестны…
Тутъ ужь не было вопроса о родственныхъ правахъ. Ласка была такъ естественна, что не нуждалась въ объясненіяхъ.
Вернувшись, онъ нашелъ домъ, повидимому, пустымъ и нарочно вошелъ съ шумомъ, чтобы дать знать о своемъ возвращеніи. Потомъ пошелъ въ гостиную, будто бы за газетой, но въ гостиной никого не было. Подъ тѣмъ же предлогомъ онъ прошелъ въ будуаръ своей жены, въ свою уборную, гдѣ онъ провелъ сегодняшнюю ночь, и, кстати, заглянулъ въ спальню Эми, чтобъ удостовѣриться, что ея нѣтъ и тамъ. Онъ разсчитывалъ застать ее грустной и съ заплаканными глазами, что, конечно, свидѣтельствовало бы о раскаяніи, но она, очевидно, не спѣшила каяться.
Майоръ прошелъ въ садъ — посмотрѣть, какихъ бѣдъ натворилъ вчерашній дождь. Не наказывать же растенія за то, что Эми вела себя «гнусно», по словамъ ея собственной двоюродной сестры. Машинально онъ выпрямлялъ и подвязывалъ кризантемы, въ золотыхъ сердечкахъ которыхъ еще сохранилась жизнь, удаляя мертвые листья и сломанныя вѣтки и все думая о томъ, какъ ему хорошо и пріятно возлѣ Милли и какъ непохоже ея отношеніе къ нему на вѣчныя недоразумѣнія и ссоры съ женою, наводившія его на мысль, что онъ напрасно загубилъ свою жизнь съ человѣкомъ, который совершенно его не цѣнитъ. Конечно, если Эми раскаивается, онъ постарается простить. Но онъ даже не зналъ, хочется ли ему, чтобъ она раскаялась.
Въ половинѣ второго позвонили къ ленчу. Войдя въ гостиную, майоръ засталъ жену за письменнымъ столомъ. Не поднимая головы, она, какъ будто ничего не случилось, сказала ему:
— Можетъ быть, ты пойдешь въ столовую и начнешь одинъ, Линдхерстъ? Мнѣ надо дописать письмо.
Не отвѣтивъ, онъ прошелѣвъ столовую. Черезъ нѣсколько минутъ она присоединилась къ нему.
— А дождь шелъ, кажется, всю ночь, — сказала Эми. — Надѣюсь, твои цвѣты не очень пострадали?
Это, конечно, не походило на раскаяніе и онъ не отвѣтилъ. Почему-то это казалось ему болѣе умѣстнымъ и достойнымъ.
Въ третій разъ м-ссъ Эмсъ заговорила:
— Если ты не хочешь разговаривать, Линдхерстъ, тогда я лучше посмотрю, что новаго на свѣтѣ. Паркеръ, пожалуйста, дайте мнѣ утреннюю газету.
Въ эту минуту онъ ненавидѣлъ ее.
XIV.
правитьТри дня спустя, подъ вечеръ, майоръ Эмсъ шелъ домой отъ Ивэнсовъ, гдѣ онъ послѣднее время проводилъ большую часть своего времени. Въ послѣдній разъ онъ шелъ домой — больше ему не придется переступать порогъ своего дома. Рѣшительный моментъ насталъ и черезъ нѣсколько часовъ онъ и Милли должны были вмѣстѣ уѣхать изъ Райзборо.
Теперь, когда рѣшеніе ужь было принято, майору казалось, что съ самаго начала такой финалъ былъ неизбѣженъ Начиная съ лѣта, когда подъ вліяніемъ отчасти искренней симпатіи, отчасти напускной галантности, онъ позволилъ себѣ нѣкоторую интимность съ Милли, сила, увлекавшая его, не отпуская, все росла и противиться ей дольше онъ не могъ. Рѣшающимъ факторомъ, безъ сомнѣнія, была ссора съ Эми: она дала недостающій импульсъ, тотъ окончательный толчокъ, который валитъ на-земь зданіе, давно уже утратившее равновѣсіе.
Рѣшительное объясненіе было кратко и спокойно, какъ это иногда бываетъ. Докторъ Ивэнсъ еще со вчерашняго утра былъ вызванъ къ больному и вернется только сегодня вечеромъ, если не завтра; они обѣдали одни. А послѣ обѣда майоръ Эмсъ заговорилъ о своей женѣ.
— Положеніе становится невыносимымъ. Я не могу больше жить такъ. Еслибъ не вы, Милли, я бы давно уѣхалъ.
Она подошла къ нему вплотную.
— Мнѣ тоже не очень счастливо живется. Еслибъ не вы, я бы, пожалуй, тоже не выдержала.
И неизбѣжное стало неотвратимымъ.
— Это выше нашихъ силъ, — сказала она. — Съ вами я ничего не боюсь. Уѣдемъ, Линдхерстъ, и будемъ жить, вмѣсто того, чтобъ мучиться и прозябать.
Она схватила обѣ его руки, впервые въ жизни захваченная чувствомъ, нахлынувшимъ на нее извнѣ. Путь, на который она вступала, былъ вѣроломенъ и низокъ, но сама она въ этотъ моментъ измѣны мужу была, быть можетъ благороднѣе и чище, чѣмъ за все время, своей безупречной семейной жизни.
— Я никогда раньше не любила, Линдхерстъ, и не знала что такое любовь. А теперь я ни о чемъ другомъ не могу думать, и мнѣ все равно, что будетъ съ Уильфредомъ и Эльзи. Все — все равно, кромѣ васъ.
На этотъ разъ не онъ поцѣловалъ ее; она сама прижалась губами къ его губамъ.
Сговориться осталось о немногомъ. Планъ ихъ былъ простъ и очень скроменъ. Они сегодня же уѣдутъ въ Булонь и, какъ только получатъ разводъ, обвѣнчаются. Черезъ часъ или около того отходитъ поѣздъ въ Фолькстонъ, подходящій прямо къ пароходу. Уложиться они успѣютъ. Но на вокзалъ лучше ѣхать врозь, а тамъ они встрѣтятся.
Идя домой въ этотъ пасмурный октябрьскій день, майоръ Эмсъ не находилъ въ своей душѣ ни борьбы, ни угрызеній. За эти мѣсяцы Милли пріобрѣла надъ нимъ такую власть, что, въ сущности, шагъ за шагомъ она вела его, и привела къ послѣднему рѣшительному шагу, а онъ только покорно шелъ за этой тонкой, хрупкой женщиной, которая вскорѣ будетъ принадлежать ему. Не исполнить ея желанія теперь было такъ же невозможно для него, какъ не поцѣловать ее тогда, подъ вязомъ, когда она подставила, ему свое лицо. О женѣ онъ совсѣмъ не думалъ, о Гарри думалъ только, какъ о сынѣ Эми. Въ сущности, онъ не былъ не отвѣтственъ за свои поступки: хоть и мужчина, онъ всецѣло въ рукахъ женщины. Всю свою жизнь онъ прожилъ, не имѣя твердыхъ принциповъ, которые бы имъ руководили, и соблюдалъ приличія только потому, что ни разу на его пути не становилось искушенія, которое бы выбило его изъ колеи. И даже теперь, если онъ колебался, то не потому, что разбить семью казалось ему грѣхомъ: просто онъ робѣлъ передъ такимъ шагомъ, котораго уже нельзя будетъ взять назадъ.
Онъ зналъ, что Эми дома нѣтъ: за завтракомъ она сказала ему, что до обѣда не вернется, а онъ предупредилъ ее, что не будетъ обѣдать дома. Кромѣ такихъ разговоровъ, у нихъ за послѣднее время иныхъ и не было, и то это обыкновенно говорилось въ пространство, безъ обращенія къ опредѣленному лицу.
И однакоже перспектива новой жизни, которая начнется за этимъ рѣшительнымъ шагомъ, не наполняла его неудержимымъ восторгомъ, который, если не оправдываетъ, то, во всякомъ случаѣ, объясняетъ самый шагъ. Милли — та, по крайней мѣрѣ, искренно не представляла себѣ жизни безъ него и страстно желала жизни вмѣстѣ съ нимъ, въ увѣренности, что это и будетъ настоящая жизнь. Онъ же, главнымъ образомъ, рвался убѣжать изъ дому, чтобы избавиться отъ неудобной, непріятной обстановки. По-своему, и онъ любилъ ее — по крайней мѣрѣ, чувствовалъ къ ней такую горячую нѣжность, какой въ жизнь свою ни къ кому не питалъ, и, такъ какъ не всѣмъ дано любить страстно, надо полагать, что онъ любилъ Милли со всѣмъ пыломъ, на какой только была способна его холодная натура. Во всякомъ случаѣ этого огня хватало на то, чтобъ сжечь въ его душѣ весь соръ матеріальныхъ соображеній и мелкой осмотрительности.
Улица ихъ была довольно глухая; извозчики на ней встрѣчались рѣдко и, найдя случайно одного у дома, майоръ велѣлъ ему подождать. Войдя, онъ направился прямо въ свою уборную. Укладывать всѣ вещи было некогда — достаточно взять съ собой небольшой саквояжикъ. И тутъ мелочи начали постепенно разростаться: хотя день былъ и теплый, на пароходѣ, навѣрно, будетъ свѣжо, если не холодно, и несомнѣнно, слѣдовало бы взять съ собою теплое пальто. Его еще не вынимали на зиму, но майоръ зналъ, гдѣ оно лежитъ — въ большомъ шкафу въ наружномъ коридорѣ, переложенное нафталиномъ. Навѣрное, оно все и пропахло нафталиномъ, но лучше ужь пахнуть нафталиномъ, чѣмъ схватить простуду. Проходя мимо окна въ садъ, онъ замѣтилъ, что подвязанныя кризантемы ожили и, если не будетъ ночныхъ заморозковъ, будутъ цвѣсти еще недѣли двѣ. Не взять ли съ собой букетъ? Но рвать ихъ было некогда — надо было торопиться съ укладкой, на каждомъ шагу связанной съ неразрѣшимыми проблемами.
Надо ли, Напримѣръ, брать съ собой панаму? — Ну, конечно, надо. И пару бѣлыхъ туфель для тенниса, и фланелевый костюмъ тоже: на дворѣ хоть и октябрь, но погода стоитъ теплая. Фракъ можно оставить дома: достаточно смокинга. Милли говоритъ, что у нея своихъ собственныхъ шесть сотенъ въ годъ; да у него три. Досадно, что губка у него такая ветхая — хотѣлъ купить сегодня утромъ новую и позабылъ. Можетъ быть, Паркеръ сумѣетъ стянуть ее ниткой. Грязная губка всегда претила ему: это неряшливо и не по военному. «Покажите мнѣ, гдѣ умывается мужчина, — сказалъ онъ какъ-то, — и я вамъ скажу, что онъ такое». А свой собственный умывальникъ онъ никому бы не рѣшился показать съ такою губкой.
Затѣмъ вдругъ всѣ эти мелочи отошли на второй планъ, а на первый временно выступило другое — вся низменность, вульгарность и грязь его поступка. До сихъ поръ онъ не задумывался о высокихъ принципахъ и трудно было ожидать, чтобы они пришли ему на выручку, но врожденная доброта и привязанность къ женѣ, поскольку онѣ у него были, а, главное, привычка къ респектабельности, къ соблюденію правилъ общественной морали, неожиданно заградили ему путь. Что онъ могъ противопоставить имъ? Свою любовь къ Милли? Но онъ зналъ, что пламенной и безпредѣльной любви къ ней онъ не питаетъ и прекрасно зналъ, что привлекало его къ ней. Ея хрупкая красота, молодость, которую она сумѣла сохранить, и больше всего ея любовь къ нему и преклоненіе передъ нимъ. Ему нравилось быть героемъ этой привлекательной и красивой женщины и это держало его гораздо крѣпче, чѣмъ его собственное чувство къ ней.
Голосъ респектабельности кричалъ ему, что онъ поступаетъ глупо. Прощай теперь клубъ, встрѣчи съ милыми, почтенными людьми, признававшими его авторитетомъ по вопросамъ объ Индіи и садоводствѣ; прощайте дружескіе обѣда, на которыхъ генералъ Фортескью неизмѣнно увѣрялъ его, что лучшаго портвейна, чѣмъ у него, въ Кентѣ не найдешь. Майора Эмсъ, офицера запаса Индійской арміи, всѣ уважали; а теперь чѣмъ меньше будутъ знать, что онъ — тотъ самый майоръ Эмсъ, изъ Райзборо, тѣмъ выгоднѣе для него. И на какую жизнь онъ обрекаетъ эту женщину, которая ради него отказывается отъ респектабельности, не менѣе солидной, чѣмъ его собственная? На общеніе съ подобными ей — дамами съ подмоченной репутаціей на французскихъ курортахъ. Это, положимъ, временно; ну, хорошо; а дальше что? Гдѣ въ Англіи найдутъ они общество, которое бы приняло ихъ въ свою среду, и такое, въ которомъ имъ хотѣлось бы быть принятыми? Никакихъ признаковъ богемы ни онъ, ни она въ себѣ не знали; оба привыкли пить чай изъ серебряныхъ чайниковъ и жить въ домахъ, при которыхъ имѣются сады. Складывая смокингъ, онъ вдругъ остановился; но затѣмъ мелочи снова выдвинулись на первый планъ и онъ замѣтилъ на рукавѣ пятно отъ воска.
День былъ субботній и, среди всѣхъ прочихъ дѣлъ, м-ссъ Эмсъ зашла въ церковь — украсить алтарь для завтрашней обѣдни. Она принесла туда яркоцвѣтные осенніе листья, такъ какъ просить у Линдхерста позволенія сорвать остатки его кризантемъ ей не хотѣлось. Она, какъ и онъ, сознавала, что положеніе стало невозможнымъ, и, украшая алтарь, спрашивала себя, нельзя ли какъ-нибудь кончить эту пародію на семейную жизнь. Она пыталась перебросить мостикъ черезъ трещину, раздѣлившую ихъ, пробовала разбить тягостное молчаніе, заговаривала о томъ, о семъ, но всѣ ея попытки не встрѣчали отклика: Линдхерсту, повидимому, нечего было сказать ей. А разъ ему неохота разговаривать съ ней даже о мелочахъ будничной жизни, безполезно заводить рѣчь о причинѣ ихъ ссоры, въ надеждѣ на сочувствіе. Къ тому же, и ее удерживала гордость: онъ обидѣлъ ее, а, когда она потребовала извиненія, онъ сталъ ругаться. Могъ бы онъ, при такихъ условіяхъ, сдѣлать первый шагъ. — Ну, а, если не сдѣлаетъ?..
М-ссъ Эмсъ слегка вздохнула и слезы снова подступили къ ея горлу. Ссора ихъ была ребяческая, но послѣдствія ея были серьезны. Нелегко такъ жить, какъ они живутъ всѣ эти дни. Каждый разъ, какъ она перебирала въ памяти все по порядку, она чувствовала, что извиниться долженъ онъ, или, по крайней мѣрѣ, отвѣтить учтивостью на учтивость. Правда, начало раздору положила она, но вѣдь она всѣмъ сердцемъ вѣрила въ то дѣло, ради котораго она страдаетъ. Вѣдь за эти мѣсяцы расцвѣла ея душа и она сама стала выше и лучше, чѣмъ была.
Всѣ эти мысли мѣшали ей работать и на другой день м-ссъ Ольтхэмъ не преминула отмѣтить, что алтарь былъ украшенъ очень небрежно.
Въ четыре былъ назначенъ митингъ суффражистокъ, но м-ссъ Эмсъ рѣшила опоздать, а, можетъ бытъ, и вовсе не пойти. Во всякомъ случаѣ, она зайдетъ домой и, можетъ быть, застанетъ дома мужа. Опредѣленнаго плана у нея не было: трудно предвидѣть, какъ разовьется разговоръ. Но она рѣшила попробовать быть доброй, терпѣливой… выполнить обѣтъ, данный ею двадцать пять лѣтъ назадъ. У подъѣзда стоялъ извощикъ и м-ссъ Эмсъ пришло въ голову, что у нихъ Милли: она уже нѣсколько дней не показывалась и, можетъ быть, заѣхала ихъ навѣстить. Странно, однако, что она осталась — прислуга вѣдь должна была сказать ей, что барыня вернется лишь къ обѣду. Или, можетъ быть, Линдхерстъ поитъ ее чаемъ? М-ссъ Эмсъ вдругъ насторожилась.
Она прошла прямо въ гостиную; тамъ никого не было, какъ и въ небольшой комнаткѣ рядомъ. Но надъ головой, въ уборной Линдхерста, раздавались его шаги.
Она пошла туда, постучалась и, получивъ отвѣтъ, вошла. Мужъ ея стоялъ безъ пиджака, надъ саквояжемъ, наполовину уложеннымъ. Въ рукахъ у него былъ клеенчатый футляръ отъ губки — онъ ждалъ горничную, которой поручилъ зашить губку.
М-ссъ Эмсъ посмотрѣла на саквояжъ, потомъ на мужа, потомъ опять на саквояжъ.
— Ты уѣзжаешь, Линдхерстъ?
Онъ попробовалъ солгать.
— Да, уѣзжаю — къ твоему кузену — поохотиться. Вѣдь я тебѣ говорилъ, что онъ зоветъ меня. Ты противъ этого, но я все-таки ѣду. Я хотѣлъ оставить тебѣ записку. Вернусь завтра вечеромъ.
Тутъ м-ссъ Эмсъ чутьемъ угадала все, такъ же ясно, какъ еслибъ онъ сказалъ ей.
— Съ какихъ это поръ у кузена Джемса охотятся по воскресеньямъ? Пожалуйста, не лги мнѣ, Линдхерстъ. Это хуже всего. Ты ѣдешь вовсе не къ кузену Джемсу — и ѣдешь не одинъ. Прикажешь продолжать?
Этотъ выводъ изъ всего предыдущаго напрашивался самъ собою. И самая неожиданность его придала ей твердости. Непритворное мужество было свойственно ея натурѣ — и, если теперь она сдѣлала паузу, то лишь для того, чтобы собраться съ силами.
Линдхерсту, очевидно, не нужно было, чтобъ она продолжала; во всякомъ случаѣ, онъ не просилъ объ этомъ. Какъ разъ въ эту минуту вошла горничная съ починенной губкой и подала ее барину. Такъ онъ и стоялъ, съ губкой въ одной рукѣ и футляромъ въ другой.
— Прикажете подавать чай, мадамъ?
— Да, въ гостиную. А извощика отошлите. Онъ не понадобится майору.
Линдхерстъ яростно запихнулъ губку въ футляръ.
— Нѣтъ, Паркеръ, не отсылайте извощика. Онъ мнѣ нуженъ.
М-ссъ Эмсъ взяла за плечи Паркеръ и съ изумительнымъ проворствомъ выставила ее за дверь.
— Дѣлайте то, что я вамъ сказала, — и скорѣе.
Это была борьба двухъ воль, безмолвная, но такая же напряженная, какъ борьба на призъ. И, конечно, исходъ ея былъ ясенъ съ самаго начала, такъ какъ съ самаго начала сердце майора не участвовало въ битвѣ; жена же его вложила въ борьбу всѣ свои силы и всю волю, ибо она боролась не только за себя, а и за него, и за Милли. На картѣ стояли три существованія, распадъ двухъ семей. И, какъ только онъ заговорилъ, она уже знала, что побѣда за нею.
— Я долженъ ѣхать. Она будетъ ждать меня на вокзалѣ.
— И будетъ ждать напрасно.
— Она — она страшно разсердится. Мужчина не можетъ поступить такъ съ женщиной.
Любой ударъ годился: онъ былъ безоруженъ.
— Эльзи пріѣзжаетъ домой на будущей недѣлѣ. Нечего сказать, пріятное возвращеніе! И Гарри придется выйти изъ Кембриджа.
— Но я люблю ее!
— Пустяки. Мужчины не губятъ женщинъ, которыхъ они любятъ. Я подразумѣваю: настоящіе мужчины.
Это попало въ цѣль — она того и добивалась.
— Мужчины держатъ свое слово, — возразилъ онъ. — Пусти меня!
— Сдержи то слово, которое ты далъ мнѣ, и помоги бѣдной Милли сдержать свое по отношенію къ своему мужу. Некрасиво, Линдхерстъ, тайно украсть у человѣка жену. Гораздо красивѣе быть респектабельнымъ.
— Респектабельнымъ! Къ чему привела насъ респектабельность? Я говорю о насъ съ тобою.
— Во всякомъ случаѣ, не къ позору.
— Слишкомъ поздно.
— Благодаря Бога, слишкомъ поздно не бываетъ.
М-ссъ Эмсъ слегка вздохнула. Теперь, когда она знала, что побѣда за нею, силы вдругъ покинули ее. Ея маленькія дрожавшія ножки подогнулись, въ ушахъ зашумѣло, туманъ поплылъ передъ глазами.
— Линдхерстъ, я боюсь, что я, какъ глупая дѣвчонка, упаду въ обморокъ. Помоги мнѣ, пожалуйста, дойти до моей комнаты и кликни Паркеръ…
Она пошатнулась — онъ едва успѣлъ подхватить ее. Она была безъ чувствъ. Онъ положилъ ее на полъ, распахнулъ настежь дверь и окно. Въ саквояжѣ была фляга съ водкой, положенная сверху, на случай приступа морской болѣзни. Онъ налилъ ложечку въ стаканъ воды, и когда жена его пошевелилась и открыла глаза, онъ опустился на колѣни передъ нею, поддерживая ее за талію.
— Выпей немножко, Эми.
Она выпила.
— Спасибо, милый. Мнѣ ужь лучше. Какъ это глупо съ моей стороны!
— Отпей еще глоточекъ.
— Ты хочешь напоить меня, Линдхерстъ? — Она усмѣхнулась, — На этотъ разъ я бы, дѣйствительно, хватила лишнее. И тогда ты могъ бы говорить, что кузенъ Джемсъ былъ правъ.
Она снова закрыла глаза, хотя въ этомъ больше не было надобности, и откинулась на его руки, хотя физически это уже не было необходимо. Но надо же было какъ-нибудь пережить эти первыя пять минутъ, и она чувствовала, что молчаніе для нихъ обоихъ выгоднѣе рѣчи. И потомъ, такъ пріятно было лежать въ его объятіяхъ!
— Теперь мнѣ лучше, — сказала она, наконецъ. — Позволь Мнѣ встать, Линдхерстъ. Благодарю тебя, что ты помогъ мнѣ.
Она встала и тотчасъ опустилась въ кресло.
— Что — еще ноги не держатъ?
— Да. Пока ты распакуешь вещи, я оправлюсь настолько, что потомъ сойду внизъ и напою тебя чаемъ.
Она даже не смотрѣла на него, сидѣла, отвернувшись, но слышала шелестъ бумаги, стукъ открываемыхъ и закрываемыхъ ящиковъ, звонъ металлическихъ флаконовъ, которые онъ ставилъ на туалетъ и умывальникъ. Затѣмъ щелкнулъ замокъ. Тогда она поднялась на ноги.
— А теперь пойдемъ пить чай.
— А если Милли пріѣдетъ?
Она такъ и хотѣла, чтобы онъ первый назвалъ ее. И готова была обсудить съ нимъ этотъ естественно выдвинувшійся вопросъ.
— Ты думаешь, что она пріѣдетъ посмотрѣть, что съ тобой случилось? Хорошо, что ты подумалъ объ этомъ, милый. Это надо обсудить. Но прежде сойдемъ внизъ.
И пока они спускались съ лѣстницы, и пока она приготовляла чай, она напряженно работала мозгами и, наконецъ, сказала:
— Она, разумѣется, спроситъ тебя, но, я думаю, тебѣ не слѣдуетъ видѣться съ нею. Съ другой стороны, надо же ей сказать. Въ такомъ случаѣ, я приму ее. Это будетъ самое лучшее.
Майоръ Эмсъ всталъ.
— Нѣтъ, этого я не могу позволить. Не могу.
— Милый мой, ничего другого ты не можешь сдѣлать. Ты жестоко запутался. И распутать этотъ узелъ могу только я, твоя жена. Я постараюсь сдѣлать все возможное.
Она позвонила.
— Я велю Паркеръ сказать Милли, что ты дома, если она спроситъ тебя, и проводить ее сюда. Иного выхода я не вижу. Раззнакомиться съ ней я не собираюсь. По крайней мѣрѣ, постараюсь, насколько возможно, избѣжать этого, ибо это — плохой выходъ изъ затрудненія. Все равно, мнѣ придется изрѣдка видѣться съ ней, такъ что откладывать безполезно. Ты бы поскорѣе пилъ свой чай, Линдхерстъ; или, лучше всего, возьми съ собой наверхъ вторую чашку — вѣдь ты выпилъ только одну — и выпей ее у себя въ уборной, въ покойномъ креслѣ.
Она не упустила изъ виду ни одной мелочи, и въ этомъ была большая мудрость. Необходимо было показать Линдхерсту, что она готова всей душой простить его и прожить остатокъ ихъ совмѣстной жизни какъ можно дружнѣе. У нея не было большихъ словъ и яркихъ чувствъ, но этими мелочами она могла показать ему, какъ она заботится о его удобствахъ. Но онъ все медлилъ въ нерѣшимости.
— Довѣрься мнѣ. И сдѣлай, какъ я тебѣ говорю, мой дорогой.
Ей не пришлось долго ждать. Зазвенѣлъ звонокъ и въ комнату ворвалась Милли, раскраснѣвшаяся, запыхавшаяся, съ глазами, горѣвшими волненіемъ, тревогой и досадой.
— Линдхерстъ! — начала она. — Я ждала…
Увидала м-ссъ Эмсъ и смущенно повернулась, словно хотѣла уйти. Но Эми быстро встала.
— Присядь-ка, Милли, — молвила она. — Намъ надо переговорить. Постараемся, по возможности, облегчить другъ другу это объясненіе.
Милли закрылась муфтой; видны были только ея глаза, испуганные, растерянные.
— Мнѣ не тебя нужно. Гдѣ Линдхерстъ? Я — мы условились встрѣтиться съ нимъ. Онъ опоздалъ. Мы — мы хотѣли покататься вмѣстѣ. Что такое случилось, кузина Эми? И гдѣ Линдхерстъ? — почти крикнула она.
— Я тебѣ говорю: Милли, присядь. Пугаться нечего. Я знаю все.
— Мы хотѣли прокатиться, — повторила Милли, дико озираясь. — Онъ не пришелъ — я испугалась. Пришла посмотрѣть, здѣсь ли онъ. Что такое ты знаешь? Почему ты говоришь, что ты все знаешь?
Неожиданно м-ссъ Эмсъ увидѣла передъ собой нѣчто, несравненно болѣе достойное состраданія, чѣмъ она думала. Подъ этимъ ребяческимъ повтореніемъ лживаго вздора, несомнѣнно, была искренняя мука. И, пожалуй, не такъ ужь странно, что ея мужъ не устоялъ передъ этимъ личикомъ…
— Давай разсуждать, какъ разумныя женщины, Милли. Ты пріѣхала съ вокзала. Ты ждала Линдхерста — онъ не пріѣхалъ. Мало тебѣ этого? Хочешь, я скажу еще.
Милли пошатнулась — и почти упала въ кресло.
— Неужели онъ выдалъ меня?
— Если хочешь, да. Вѣрнѣе было бы сказать, что онъ спасъ и тебя, и себя. Но съ тобой онъ не ѣдетъ.
— Ты удержала его?
— Я помогла ему удержаться.
Милли снова вскочила.
— Я хочу его видѣть. Ты не понимаешь, Эми… Онъ долженъ ѣхать. Мнѣ все равно, дурно это или нѣтъ. Я люблю его. Ты и его не понимаешь. Ты не знаешь, какой онъ дивный человѣкъ. Онъ такъ несчастливъ дома — сколько разъ онъ говорилъ мнѣ!
М-ссъ Эмсъ схватила ее за обѣ руки.
— Ты бредишь, Милли. Удержись отъ истерики. Ты забыла, съ кѣмъ ты говоришь. Если ты не возьмешь себя въ руки, я пошлю за твоимъ мужемъ и велю сказать, что ты захворала.
Милли вдругъ расхохоталась.
— О, я не такъ глупа, какъ ты думаешь. Уильфредъ уѣхалъ. Гдѣ Линдхерстъ?
М-ссъ Эмсъ крѣпче сжала ея руки.
— Милли, если ты не будешь вести себя разумно, знаешь, что я сдѣлаю? Позову Паркеръ, и мы вмѣстѣ усадимъ тебя на извозчика и отвеземъ домой. Я совершенно серьезно говорю. Надѣюсь, ты не заставишь меня этого сдѣлать. Возьми себя лучше въ руки и давай поговоримъ толкомъ. Пойми только одно: Линдхерста ты не увидишь.
Широко раскрытые дѣтскіе глаза постепенно утратили свое безумное выраженіе, голова Милли поникла, изъ глазъ каскадомъ хлынули спасительныя слезы. И м-ссъ Эмсъ, глядя на нее, чувствовала, что не можетъ быть суровой къ этой бѣдной женщинѣ; ей было только жаль страдающей души, въ которой загорѣлось то святое чувство, которое, хотя бы оно стремилось къ постыдному и невозможному, де можетъ развѣнчать себя и стать презрѣннымъ. Нельзя сказать, чтобы м-ссъ Эмсъ формулировала себѣ всѣ эти мысли, но смутно онѣ бродили въ ея головѣ и она ждала, когда буря слезъ утихнетъ.
Постепенно слезы перестали литься, рыданія утихли и Милли подняла на нее мутные, распухшіе глаза.
— Я лучше пойду домой. Можетъ быть, ты позволишь мнѣ умыть лицо, кузина Эми? Я, должно быть, ужасна.
— Да, милая Милли, но торопиться тебѣ некуда. Послушай, не отправить ли намъ твоего извозчика домой? Вѣдь тамъ, въ каретѣ, твой багажъ — не правда ли? Паркеръ отвезетъ его къ тебѣ домой и скажетъ, чтобы тамъ все распаковали и разложили по мѣстамъ. Потомъ, когда мы потолкуемъ, я провожу тебя домой.
И здѣсь опять эта заботливость о мелочахъ, избавляющая ее отъ необходимости заботиться о нихъ, была пріятна Милли и она почувствовала себя не вовсе одинокой. Она была, какъ ребенокъ, который нашалилъ и его наказали: она не думала о томъ, виновата она или нѣтъ; ей хотѣлось только, чтобъ ее утѣшили, убѣдили, что не вѣкъ же всѣ будутъ на нее сердиться. М-ссъ Эмсъ заварила ей свѣжаго чаю и это тоже подкрѣпило ее.
— Но я не вижу, какъ я могу быть опять счастливой, — вырвалось у нея.
Въ этомъ было что-то ребяческое.
— И я, Милли, не вижу этого. Изъ насъ трехъ ни одинъ не представляетъ себѣ этого ясно. Намъ всѣмъ придется запастись терпѣніемъ. Большимъ терпѣніемъ.
Наступила долгая пауза.
— Я должна сказать тебѣ одно, — начала Милли, — хотя, можетъ быть, это заставитъ тебя окончательно возненавидѣть меня. Съ самаго начала я во всемъ виновата. Я толкала его… я… я не то, что позволила ему поцѣловать себя; я сдѣлала такъ, что онъ меня поцѣловалъ. И такъ все время…
Она чувствовала, что м-ссъ Эмсъ смотритъ на нее въ ожиданіи чего-то еще, и прекрасно знала, чего именно. Но: объ этомъ было всего труднѣе говорить. Наконецъ, она подняла голову и посмотрѣла прямо въ глаза кузинѣ, отвѣчая на невысказанный вопросъ: — Нѣтъ, никогда.
М-ссъ Эмсъ кивнула головой. — Я такъ и думала, — сказала она просто. — А теперь, повторяю, намъ всѣмъ надо запастись терпѣніемъ. Намъ обѣимъ, тебѣ и мнѣ, придется начать сначала. У тебя есть мужъ, у меня тоже. Мужчину такъ легко сдѣлать счастливымъ. Стыдно будетъ намъ, если мы этого не сумѣемъ.
Снова въ лицѣ Милли появилось растерянное, безпомощное выраженіе.
— Но я не знаю, какъ начать. Завтра, напримѣръ — что я буду дѣлать весь день завтра? Единственно только думать о томъ, что могло бы быть.
М-ссъ Эмсъ взяла ея холеную, вялую, не сопротивляющуюся руку..
— Да, такъ и надо. Думать о томъ, что могло бы быть. Полное крушеніе, несчастье для всѣхъ — и по твоей винѣ. Ты сама говоришь, что толкала его. Онъ не такъ любилъ, какъ ты. Ему и въ голову не пришло бы уѣзжать съ тобой, еслибъ онъ такъ не разозлился на меня. Подумай хорошенько обо всемъ этомъ. Такъ и надо.
Милли снова вся затряслась отъ рыданій.
— Можетъ быть, Уильфредъ увезетъ меня куда-нибудь. Я попрошу его. Ты не думаешь, что мнѣ легче будетъ, если я уѣду отсюда недѣльки на двѣ, кузина Эми?
М-ссъ Эмсъ слегка улыбнулась.
— Да, пожалуй. Это прекрасная мысль. Я увѣрена, что черезъ двѣ недѣли тебѣ будетъ гораздо легче, — если ты сама будешь хотѣть этого. А теперь, не хочешь ли умыться? Послѣ этого я провожу тебя домой.
XV.
правитьБыло яркое ноябрьское утро. Ольтхэмы сидѣли за завтракомъ и м-ръ Ольтхэмъ думалъ о томъ, что жареныя почки очень вкусны, но для желудка тяжелы, и, такъ какъ ему послѣ завтрака предстояло играть въ гольфъ, онъ не зналъ, слѣдуетъ ли ему взять третью порцію; можетъ быть, и двухъ достаточно. Къ тому же его жена разсказывала такія занимательныя вещи, что воздержаться было не такъ трудно.
— Подумать только, что м-ссъ Эмсъ вышла изъ состава лиги суффражистокъ! — воскликнула она. — Я только что встрѣтила на прогулкѣ м-ссъ Тернеръ и она сообщила мнѣ эту-новость. М-ссъ Тернеръ говоритъ, что вчера на собраніи она публично заявила, что, хоть и попрежнему принимаетъ къ сердцу успѣхъ дѣла, но активнаго участія въ немъ болѣе принимать не можетъ. Этакъ и всѣ сочувствуютъ. Хотя, знаешь, отъ м-ссъ Эмсъ можно было этого ждать. Ты помнишь ея нелѣпую затѣю приглашать мужей безъ женъ и женъ безъ мужей? Я тебѣ тогда же говорила, Генри, чтобъ ты не придавалъ этому значенія, что у нея это скоро пройдетъ. Ну, что же, развѣ я не была права? Небось, теперь она прислала намъ обоимъ приглашеніе на обѣдъ въ субботу. Я и забыла тебѣ сказать. Кажется, у насъ свободенъ этотъ вечеръ? Ахъ, Генри, пожалуйста не бери третьей чашки чаю. Это страшно возбуждаетъ. Выпей лучше просто горячей воды. Да. Должно быть, майоръ хорошо отчиталъ м-ссъ Эмсъ, послѣ того, какъ она облила водою полисмена, что она вышла изъ лиги. Да у нихъ и вся семья вѣдь сумасшедшая. Помнится, мнѣ говорили, что мать сэра Джемса очень чудила передъ тѣмъ, какъ умерла.
— Однако она дожила до девяноста лѣтъ.
— Это часто бываетъ съ людьми, у которыхъ не всѣ дома. На здоровье это не вліяетъ.
— И она не была родственницей м-ссъ Эмсъ. Она въ родствѣ съ Уэстборнами. А пить я все-таки буду чай, а не горячую воду.
— Ты напрасно стараешься поймать меня, Генри. Я только сказала, что въ семьѣ м-ссъ Эмсъ есть сумасшедшіе, но я надѣюсь, что на ней это не отразилось. Но ты долженъ согласиться, что она страшно легкомысленна. Такая пожилая женщина — и поступать такъ необдуманно! То срамится публично, то уходитъ. — Точно она особа королевской крови, которая сегодня открыла благотворительный базаръ, а завтра поѣхала открывать памятникъ. Она думаетъ, что съ нея достаточно помочь вначалѣ, а потомъ бросить все, какъ холодную картошку.
— Т. е., ты хотѣла сказать: горячую?
— Ну, горячую. Это такъ похоже на нее: она сама то холодная, то горячая. То суффражистка, то не-суффражистка. Чего добраго, она къ субботѣ сдѣлается вегетаріанкой и намъ дадутъ на обѣдъ капусту.
— Майоръ Эмсъ поѣхалъ охотиться къ сэру Джемсу по приглашенію, — сообщилъ м-ръ Ольтхэмъ, возвращаясь къ прежней темѣ.
— Ну, вотъ. Извольте радоваться! — вскричала м-ссъ Ольтхэмъ. — Вотъ почему она бросила свою затѣю. Небось, самой не очень-то пріятно, что мужа зовутъ, а ее нѣтъ, хотя родственница-то она. Я, впрочемъ, никогда не могла уяснить себѣ этого родства, хотя м-ссъ Эмсъ и хвастается имъ. Нѣкоторые люди называютъ себя кузенами потому только, что племянница одной бабушки вышла замужъ за племянника другой. Этакъ всѣ мы окажемся потомками королевы Елизаветы и короля Карла II.
— Ну, душа моя, второе легче перваго, Вѣдь королева Елизавета была дѣвственница.
М-ссъ Ольтхэмъ прикусила губы.
— Ну, въ это мы входить не будемъ. Я спрашиваю тебя, примемъ ли мы приглашеніе м-ссъ Эмсъ? Она пишетъ, что ждетъ сэра Джемса и его супругу — можетъ быть, мы узнаемъ что-нибудь объ этомъ удивительномъ родствѣ, — д-ра Ивэнса съ женой и еще двухъ-трехъ человѣкъ. Обѣдъ, очевидно, будетъ парадный: они берутъ лакея изъ гостиницы помогать Паркеръ. Опять онъ будетъ разливать пѣну въ стаканы. Не знаю, гдѣ майоръ Эмсъ беретъ свое шампанское, но мнѣ всегда достается только пѣна. Но я не хочу злословить и, право же, мнѣ жаль бѣднаго майора; у него неважный видъ. Должно быть, у него есть огорченія, невѣдомыя намъ, хотя, конечно, ему и нѣтъ надобности намъ разсказывать. И Ивэнсы тоже. Съ чего это они вдругъ уѣхали въ октябрѣ? На цѣлыхъ три недѣли! Они только вчера вернулись; я сама видѣла, какъ они ѣхали съ вокзала, и багажу столько на крышѣ экипажа, что я только удивляюсь, какъ онъ не свалился.
— Не можетъ быть, чтобъ это было вчера, душа моя. Ты говорила мнѣ объ этомъ уже третьяго дня.
— Ты не можешь не противорѣчить, Генри. Да, по мнѣ, пусть годъ назадъ — не все ли мнѣ равно. Но, надѣюсь, ты не станешь оспаривать, что они уѣхали въ октябрѣ, а это совсѣмъ неподходящее время для отпуска. Правда, м-ссъ Ивэнсъ прожила весь августъ здѣсь и нуждалась въ перемѣнѣ воздуха. Но все-таки, я думаю, тутъ была и другая причина, только не могу угадать, какая. Къ счастью, это не мое дѣло и, слѣдовательно, мнѣ незачѣмъ надъ этимъ ломать голову. Но я всегда находила, что м-ссъ Ивэнсъ очень хрупкая, и это даже странно, что докторъ не умѣетъ укрѣпить здоровье своей собственной жены, когда у него подъ рукой цѣлая лабораторія.
— Мнѣ помнится, душа моя, — возразилъ Генри, — ты одно время думала, что есть какая-то особенная близость между м-ссъ Ивэнсъ и майоромъ Эмсомъ и недоразумѣніе между докторомъ и майоромъ.
М-ссъ Ольтхэмъ сдвинула брови и приставила палецъ ко лбу.
— Это ты, помнится, разсказывалъ какую-то нелѣпость шро кризантемы, которыя майоръ будто бы принесъ м-ссъ Ивэнсъ, а докторъ ихъ вышвырнулъ на улицу. И еще просилъ меня побывать у м-ссъ Эмсъ и разузнать… подъ предлогомъ книги… И, помнится, тогда же я убѣдила тебя, что это пустяки и тамъ ничего нѣтъ… Или ты, можетъ быть, узналъ что-нибудь новое?
— Нѣтъ, душа моя, я ничего не узналъ.
М-ссъ Ольтхэмъ встала изъ-за стола.
— И прекрасно. Я очень рада. По крайней мѣрѣ, въ Райзборо мы избавлены отъ этихъ гадостей. Когда я была въ Лондонѣ на прошлой недѣлѣ, я почти спать не могла отъ мысли, какіе ужасы творятся вокругъ меня. Боже мой! однако уже десять часовъ. Почему это время такъ скоро бѣжитъ? Посмотришь на часы и всегда окажется на полчаса больше, чѣмъ ты предполагала. Я пойду отдохну часочекъ, Генри, и потомъ напишу м-ссъ Эмсъ, что мы съ удовольствіемъ придемъ въ субботу. Это будетъ уже 12 ноября. До Рождества остается всего шесть недѣль, а столько еще надо сдѣлать. Но, благодаря шведской гимнастикѣ, я съ каждымъ днемъ чувствую себя моложе и меня на все хватаетъ. Тебѣ бы тоже слѣдовало заняться гимнастикой, Генри: къ одиннадцати часамъ она кончается, и ты можешь прилечь отдохнуть. При нѣкоторомъ стараніи можно найти время на все.
Генри смотрѣлъ на огонь и думалъ. Положимъ, здоровье его и безъ того превосходно, но часокъ отдыха послѣ завтрака былъ бы пріятенъ и послѣ него можно было бы уже сразу итти въ клубъ. Но въ такихъ вещахъ нельзя рѣшаться сразу. Вотъ онъ прочтетъ газету и подумаетъ.
Въ комнату вбѣжала вышедшая было м-ссъ Ольтхэмъ.
— Генри, угадай, что я сейчасъ видѣла! Ни за что не угадаешь. Я шла въ свою комнату, по дорогѣ посмотрѣла въ окно въ передней и вдругъ вижу: м-ссъ Эмсъ катается по шоссе на велосипедѣ. А майоръ ведетъ его, держится за руль обѣими руками — весь красный, такъ старается. На суффражистокъ, видите ли, у нея нѣтъ времени. Ну, мнѣ бы даже стыдно было выставить такой вздорный предлогъ. И это въ ея годы. Я не успѣла позвать тебя, но я думаю, она скоро поѣдетъ обратно, такъ что ты увидишь, если подождешь. У окна въ передней сидѣть очень удобно.
Генри поспѣшилъ перенести свою газету въ переднюю.
- ↑ Lunch — второй завтракъ или, вѣрнѣе, ранній обѣдъ.