РАССКАЗЫ и НАБРОСКИ. править
В крестьянском быту. править
Рыжая, вислоухая Тальма ощенилась весною в хлеве под дырявым соломенным навесом.
На свет появились три щенка: маленькие, мокрые, слепые, как крысята. Лишь коснувшись земли, они робко и неумело заворочались у задних ног матери и тихонько замузюкали. Тальма полежала несколько минут в неподвижности и, потом осторожно подняв голову, одним: полуоткрытым глазом посмотрела на щенят, зевнула. Подумала" Пригладила шерсть на носу и разик лизнула бок.
Затем встала и принялась лизать щенят.
Кончив, лапой передвинула их с земли на солому, где лежала сама, и, еще раз обнюхав и лизнув одного, легла рядом. Псята потыкали мордочками в ее брюхо и, зачокав, вскоре притихли, задремали.
Весна держалась крепко: с вечера похрустывал под ногами лед, а в углах рам седобрысый мороз продолжал рисовать леса, горы, хижины. В особенно холодные ночи Тальма, должно-быть, беспокоясь за судьбу щенят, укрывала их соломой и лапами. И то и дело согревала своим дыханием. Но лишь весна покрылась румянцем, она вместе с псятами стала выходить во двор и, усевшись на припеке, погружалась в дремоту. Или, жмурясь от солнца, любовалась игрою псят. А иногда и сама давала волю старческим костям: одного куснет, другого лапой цапнет, третьему хвостом в ноздрю залезет. Но если между ними назревала грызня, она выслеживала виновного и в. критическую минуту лапой прижимала его к земле, облизывая обиженного. Щенят любил восьмилетний Вася, хозяйский сын. С утра до вечера он почти не расставался с ними: и целовал и дразнил, гавкая по собачьему и тыкая в воздух ногою, или с рогульками из пальцев рук взапуски вбегал по двору, кликая каждого поименно. Тальма смотрела спокойно на его забаву. И лишь, когда какой-либо псенок начинал ерепениться, она подползала к Васе и, бултыхая хвостом, добродушно смотрела ему в глаза.
Раз как-то Вася задумал унести одного щенка, но Тальма быстро смикитила это и, когда он взял и хотел было бежать, она гавкнула и вцепилась за подол рубашки.
— Мама! — заорал мальчик, бросив щенка.
— А, карандух!… Что, испугался? — ехидно улыбались глаза Тальмы.
— У у дура…
— Уррр.
— Не приду больше…
— Рррр…-- как будто хохотала Тальма.
— Дура! Дура! — и Вася бежал в избу.
Однажды вошел в хлев Мирон, хозяин дома.
— Ну что, Тальма? — спросил он.
Собака стукнула о землю хвостом и обвела его подозрительным взглядом.
— Утащить хочу одного, слышь? — говорил он, рассматривая щенят. — Ну, что, Тальма, молчишь?
— Уррр…
— Вона ты какая… Эге…
— Уррр. Гав!
— Ну--ну, не расходись, а то я, пожалуй, гавкну.
— Гав! Гав! Ррр…-- клокотала Тальма.
— Ах, стерва. Замолчи!..
— Гав!
— Тебе говорят, проклятая! — заволновался Мирон и кончиком сапога ткнул ей в бок.
— На, стерва!
Тальма мотнула головой в сторону сапога и боком пошла к плетеню.
— Я те погавкаю…
Взяв одного щенка, Мирон хотел было итти, но Тальма вдруг преградила ему дорогу и, двигая на спине гребешками шерсти, угрожающе захлебала слюнами.
— Тальма… Тебе говорят?..
— Ррр… Гнв! Гав! Ррр…
— Ну, пошла…
— Уррр…
Мирон сделал из правой ноги треугольник и каблуком ударил ей по заду.
— Получай, стерва! Ну, марш!
— Гав, — огрызнулась Тальма и, косурясь, пошла к логовищу.
— Я с тобой разделаюсь… погоди…-- грозился Мирон, — какую сноровку взяла…
После его ухода она осмотрела оставшихся двух щенков, полизала их и, улегшись, зажмурилась. Из ее глаз сочились вода и гной и, когда она вздыхала, казалось, что она плачет, но не так, как человек, а по своему: скромно, без выкриков и шума.
Высунулась из сеней горбатая, морщинистая бабка Домна.
— Тальма, Тальма, поди поешь, — покликала она, но Тальма и глазом не повела. Мысль о щенке, должно быть, закрывала собою все ранее нужное и необходимое.
— Ай тебя нет?.. шамкала старуха, — Ну, захошь, — придешь.
Поставила у крыльца жаровню с похлебкой и ушла в избу.
В сумерках прошел по двору на гумно Мирон.
Тальма воткнула в него один глаз и слегка заурчала.
— Я тебе порыкаю.
— Уррр… Гав!
— Погоди, ведьма, узнаешь.
— Ррр…
Спустя неделю или две, Мирон привел в хлев двух мужиков.
— Вот, выбирайте, — сказал он. — Все в нее — злые. Сторож будет — я те дам какой.
— Маловаты, не выходишь.
— Ну, не выходишь. Молочком малость — и какой пес-то будет.
Тальма захрапела злыми ноздрями.
— Ишь, мать-то какая, — продолжал хозяин.
— Такой пес и нужен.
— А дрянь-то на что она…
— Ну вот, выбирайте по одному и тащите.
— Ррр…-- клокотала Тальма.
— Какая зловредная…
— Как бы не укусила.
— Неет, — улыбкой говорил Мирон. — Тальма, пошла вон!
— Ррр.
— Ну пошла! Ах, демон!
Нагнувшись, Мирон взял сухой ховях. Собака с визгом выбежала из хлева. Мужики взяли по щенку и ушли.
Тальма, не найдя в логовище ни одного щенка, затосковала, она ходила и бегала по двору, заглядывая во все уголки; принюхивалась, повизгивая, разбросала лапами логовище и вырыла глубокую яму; подкапывалась под сени и, прижав морду к земле, жалобно визжала. К вышедшему Васе она бросилась, перегибаясь змейкой, и заюлила так и этак.
— Уйди, я на тебя серчаю, — сказал мальчик. А она, переминаясь с ноги на ногу, умильно глядела ему в глаза.
Наступившей ночью, когда и в избе, кроме сверчка, никого не было слышно, она продолжала мыкаться по двору и, наконец, усевшись по середине, завыла, заунывно, даже жутко.
Проснулась бабка Домна; вышла и ругнулась на нее. Собака, гавкнув, умолкла, но лишь бабка Домна хлопнула избеною дверью, она опять завыла, прерывая вой болезненным повизгиванием. Закукарекали петухи и ночная тьма полезла под навесы и в закоулки, прячась от серых пятен света, а она все выла и гавкала, задирая морду кверху.
Выскочил лохматый Мирон и запустил в нее скалкой. — Долго ты будешь, чорт тебя уходи! Тальма юркнула из-под воротни на улицу.
— Всю ночь покоя не дает, — просипел мужской голос с соседнего двора.
— Убить такого чорта, — заговорил сосед с другой стороны.
— Хоть что не к добру, — проговорил женский голос.
— У вас все не к добру. Кошка чихнет, — беда будет.
— Уж ты мне не говори, — продолжала женщина, — знаю, каждый год так: как завоет, так знай — беда — пожар или утопленник.
— Бреши меньше и ничего не будет.
— До греха недолго, — протянул Мирон.
— Убить надо ее, — говорила женщина, — и ничего не будет. Всегда так, — примета…
До вечера Тальма была неизвестно где. Пришла усталая, взлохмаченная, язык болтается, как тряпка. На двор лишь скосила глаза, обошла кругом и легла на соломе, подле риги, на гумне. Ночью заглянула в хлев, в углы двора и, опять взабравшись на солому, завыла.
Вскоре выбежал Мирон с ухватом.
— Да что ты, чорт тебя сьешь.
И рогулькой попал ей в ногу, собака метнулась за ригу.
— С ума сошла, нечистый дух. Повой ты у меня, — убью!
Утром, при свете, Тальма бежала улицей. Почему то мокрая, с языка капала пена.
— Баба, глянька, Тальма то.. — обратился Мирон к жене. С ума сошла.
— Ну-у… Ай, беда то какая, Беги скорей….
— Пойдем оба, а то как бы…
— Беги скорее, леший, испугался… Помилуй Бог укусит кого… Не знаешь… беги, идол!..
— Не надо, батя, не надо, — загнусавил Вася. — Батя, не надо, не бей.
— Жалкует, бедная, по псяткам, — с сожалением проговорила бабка Домна. Мирон выхватил из-под печки дубину и быстро пошел в ту сторону, куда побежала Тальма.
— Дядя Мирон, и мы пойдем, — заорали учуявшие ребятишки. — Пойдемте, Ванька, Митька, Колька! Фюи, — и со свистом побежали они в перегонки.
— Дядя Мирон, вон она, на пажить побежала. За гумнами Тальма остановилась и с удивлением посмотрела на Мирона с ребятишками.
Потом побежала по направлению к озеру. С берега опять поглядела на хозяина и, не торопясь, с крути пошла к воде.
Мирон добежал до берега и остановился, смотря на Тальму.
— Ну вы постойте здесь, а то укусит, — сказал он ребятишкам и тихо, как вор, с дубинкой позади, зашагал к собаке. Тальма продолжала локать воду, безразлично посматривая на подходившего к ней хозяина. Мирон замахнулся дубинкой и ударил ей по голове. Тальма взвизгнула, прикусив язык, и сделала прыжок в воду. Мирон еще раз успел ударить ей по заду. Она завизжала и поплыла на середину. Но вдруг закружилась и, повертевшись несколько минут, юркнула в воду. И пропала.
— Ну слава Богу, прикончили, с плеч долой. От греха… облегченно вздыхал упревший Мирон, поднимаясь на берег к ребятишкам.
В избе плакала бабка Домна. Ей жаль было Тальму. — Больно лесливая была собака то, приговаривала она. — И псятки-то в нее. Надо бы хоть одного оставить.
1919 г.