П. Ф. Якубович. Стихотворения
Библиотека поэта. Большая серия.
Л., «Советский писатель», 1960
В КРЕПОСТИ
править«Не за каждым всплеском моря…»
«Обряд окончился позорный…»
«Ночь. Тихо… Ни стонов, ни слез…»
«Товарищи, братья, друзья!..»
Тайны поэта
Поэт
К сестре («Ликуйте, ямбы и хореи…») (Шуточное послание из Петропавловской крепости)
Голуби
На смерть любимого голубя (Шутка)
В почете (Шутка)
Сны узника
Песня («Не уснуть!..»)
«Такой есть мир, где нет зари рассвета…»
«В цвете лет и сил кипучих…»
«За всё, за всё — за гордый пыл…»
Проводы
«В дни радости светлой, как ландыш стыдливый…»
Орлица
В черный день
Голос («В те дни восторженности юной…»)
Что я скажу? .. (Памяти Н. А. Карауловой)
Забытый друг
«Друг мой, добрый мой друг! Не проси у меня…»
Молитва («Дни настали слез и гнева…»)
«Ну что за божья благодать…»
«И жив и здрав христианин…»
Дед и внук
Мой конь
«Вы говорите: „Не нужна…“»
Сила жизни
«Не поминай, что ты меня сгубила…»
«Всё, всё простить бы вам…»
Купальская ночь (Отрывок из поэмы)
Журавли (Фантазия)
Веселый луч
«Ярко небо стран далеких…»
Сократ
Накануне
«Страдай один!.. В себе носи…»
Другу юности
Сестре («В дни, когда была ночь молчаливая…»)
«Перед отравленною чашей…»
Сын (Отрывок из поэмы)
Не за каждым всплеском моря
Кормчий с трепетом следит:
Всё решит последний, грозный,
Всё девятый вал решит!
Но чтоб вал пришел девятый,
Вал последний, роковой, —
Нужны первые усилья,
Нужен первый вал… второй…
Пусть они едва заметны,
Пусть они отражены:
Ждите, братья, ждите с верой
Побеждающей волны!
27 ноября 1884
Обряд окончился позорный…
Вот глухо загремела дверь —
И проглотила пастью черной…
И я один, один теперь!
И дни пройдут, быть может, годы…
— О, здравствуй, гроб и вместе храм
И колыбель родной свободы,
Живой укор ее врагам!
Молчанье тайны, тишь могилы…
С тройной решеткою окно
Кидает полусвет унылый…
Но нет! не всё погребено!
О, скольких бледных, скорбных теней
Я тихий шелест узнаю, —
Борцов минувших поколений,
Здесь чашу выпивших свою!
Чу! словно стон иль крик угрозы
Еще не смолк и посейчас…
Сырые стены будто слезы
Роняют из закрытых глаз.
1885
Ночь. Тихо… Ни стонов, ни слез
От муки безбрежной и боли…
В темницу я тело принес,
Но душу оставил на воле.
Опять над несчастной страной
Сгущается сумрак насилья;
Опять у свободы святой
Оборваны светлые крылья.
Вот вижу я: бродят они,
Отряды бойцов неумелых,
Лишенных в ненастные дни
Вождей закаленных и смелых.
Врагу ли удар нанести
Минута велит роковая, —
Колеблясь стоят на пути,
В раздорах отвагу теряя.
Примчится ль стремительный шквал, —
Рассеются, робки и слабы…
И воет злорадно шакал,
И квакают гнусные жабы!
Ночь. Тихо… Ни стонов, ни слез
От муки безбрежной и боли…
В темницу я тело принес,
Но душу оставил на воле!
1885
Товарищи, братья, друзья!
Не падайте гордой душою,
Ходите, веселость храня
И с поднятой вверх головою.
Не раз налетит ураган,
Ваш камень с горы низвергая,
Но вы, как могучий титан,
Работайте, рук не слагая!
Услышат пророков иных
В годину тоски и сомнений,
Но вы не покиньте для них
Святого труда поколений!
Знамена свободы прямей
В руках неподкупных держите
И их чистотою сильней
Свободы своей дорожите!
Поставьте их выше всего,
Что знаете в мире святого, —
И блага отца своего,
И сердца горячего зова!..
1885
ТАЙНЫ ПОЭТА
правитьТы дивилась, я помню, мой друг,
Звучных метров волшебному строю:
Вот зачем, в шаловливый досуг,
Все их тайны тебе я открою.
Ямб… Сверкая, как острый булат,
Он змеей изворотливой вьется!
С каждым чувством и друг он, и брат,
Легче всех он поэту дается.
Дактиль… С плавностью мощной реки
Он течет в тесноте и просторе,
Знает сердца он все тайники,
Веет миром на самое горе.
А хорей говорлив, как весной
Ручеек серебристый и зыбкий:
Как дитя, омрачится тоской
И опять озарится улыбкой…
Амфибрахий… Наряда нежней
Нет для мук затаенно-мятежных…
Но, мой друг! что тех жалоб больней,
Что срываются с уст твоих нежных?
Анапест же… Он в души бойцов
Западет глубоко и надолго.
В самой нежности властно-суров,
Весь он дышит сознанием долга.
1885
ПОЭТ
правитьЗвонко ль хохочет дитя,
В колыбели играя,
Дед ли вздыхает, грустя,
О былом вспоминая;
Кроткая ль светит слеза
В час вечерней молитвы,
В сердце ль бушует гроза
С жаждой мести и битвы, —
Всё он умеет постись i
Передаст его лира
Лепет, и думу, и клич…
Повелитель он мира!
1885
К СЕСТРЕ
правитьЛикуйте, ямбы и хореи
И анапест, любимец мой!
Лети, лети ко мне скорее,
Стихов и рифм послушный рой!
Проснись, о дактиль, вялый, длинный,
И амфибрахий, нежный франт!
Играть тихонечко и чинно
Вам разрешил сам комендант.
Конечно, вас, бедняжки, может
За то ведь прокурор пугнуть,
Но он не столь меня тревожит —
С ним мы поладим как-нибудь.
Должна ты знать преданье это:
В седые мифов времена
Под арфу чудную поэта
Смягчались камни, и стена
Сама вкруг города слагалась,
Росла, росла и укреплялась, —
Так песнь его была звучна.
Да, песнь его была — сам пламень,
Уже чужой для наших дней…
И знаю я: я — не Орфей,
Но прокурор-то разве камень?!
И вот уж крыл незримых плеском,
Я слышу, полон мой приют,
И вижу — озарился блеском…
Они летят, они плывут,
Питомцы воли, цепью дивной
На клич хозяина призывный.
………..Подобно птице,
Письмо за No седьмым
(Какая быстрота в столице!)
В пять дней пришло путем своим.
И я скажу моей сестрице:
Твоя тоска, твоя печаль
Всего сильней меня пугает,
И не поверишь, как мне жаль,
Что мой язык про всё болтает!
Но это — счастья верный знак;
Поверь мне: тот, кто сердцем болен,
Всем на словах всегда доволен
И всяких жалоб первый враг.
Он молчалив; а я… мой боже!
Нет, нет! И если я плясать
Еще не вздумал здесь, так что же?
Мой друг, не помышляю тоже
И нос на квинту опускать.
«Не вдруг увянет наша младость,
Не вдруг восторги кинут нас,
И неожиданную радость
Еще узнаем мы не раз!»
Гляжу вперед — и там читаю;
Не всё лишь проклинаю тьму,
Но часто — верь! — благословляю
Мою судьбу, мою тюрьму…
Однако в облаках Парнаса
Я задохнуться не хочу.
Итак, крылатого Пегаса
Пониже чуточку спущу.
Ходить наскучивши по струнке
И отощавши от постов,
Уже давно глотала слюнки
Русь в ожидании блинов.
И вот уж тройки тучи снега
Как вихрь вздымают в небеса…
Эх, пропадай, моя телега,
Хоть все четыре колеса!
И вот уж дым столбами вьется
117
Из жарко раскаленных печ;
Как будто в пропасть, тесто льется,
Невмоготу стряпухам печь.
Все в масле плавают и тонут,
Забыли гости стыд и честь:
Блинами давятся, и стонут,
И продолжают есть и есть.
Их ест и сошка полевая,
И — кат могучий всяких ков —
Их ест, сметаной поливая,
Михал Никифорыч Катков.
Но обо мне что слезы льете?
В своем укромном уголку
Вы там блины свои печете,
Я здесь — стихи свои пеку.
Да с тайным сердца замираньем
Жду ваших писем день со дня:
Вот-вот — венец моим желаньям,
Вот светом брызнет на меня!
Все ваши близки мне волненья,
Тревоги ваши, ваша грусть,
И строки, чуждые значенья,
Твержу с отрадой наизусть!
Ищу проворными глазами:
Кто где стоял, кто как сидел?
Кто хлопал в опере ушами
И кто блины с охотой ел?
. . . . . . . . . . . . . .
P. S.
Благословенна власть господня:
И мы блины едим сегодня.
31 января 1885
ГОЛУБИ
правитьТюрьма, как некий храм, я помню, в детства годы
Пленяла юный ум суровой красотой…
Увы! не царь-орел, не ворон, сын свободы,
К окошку моему теперь летят порой,
Но стая голубей, смиренников голодных,
Воркуя жалобно, своей подачки ждет, —
Народ, не знающий преданий благородных,
В позорном нищенстве погрязнувший народ!
Эмблема кротости, любимый житель неба,
О голубь, бедный раб, тебя ль не презирать?
Для тощего зерна, для жалкой крошки хлеба
Ты не колеблешься свободой рисковать.
Нет! в душу узника ты лишь подбавишь мрака,
Проклятье лишнее в ней шевельнешь на дне. , .
Воришка, трус и жадный забияка,
Как ты смешон и как ты жалок мне!
1885
НА СМЕРТЬ ЛЮБИМОГО ГОЛУБЯ
правитьПлачьте, ямбы и хореи:
Умер бедный мой Орест!
Плачь, печальный амфибрахий,
Величавый анапест!
Как Пилад осиротелый,
Аппетит я потерял:
Мой любимец, мой красавец
Ни за что про что пропал…
Не увенчанного славой
Осенила смерти ночь,
Не на подвиге великом
Изменила сила-мочь;
Не в бою с врагом кичливым
Буйну голову сложил:
Дрянь какую-нибудь, видно,
В час недобрый проглотил…
Долго, грустный и туманный,
Он являлся на окне,
Безучастный к битвам жарким
И к добыче, — как во сне.
От простых молокососов,
Двухнедельных пискунов, --*
О позор! ---сносить покорно
Оскорбленья был готов.
И потом… ушел навеки
«От печальных здешних мест»!
Плачьте, ямбы и хореи,
Плачь, суровый анапест!
В час мучительной кончины
Очи кто ему закрыл?
Где, в какой помойной яме
Благородный прах почил?
Не пески его сокроют,
А ворона, кошка съест…
Плачьте, дактиль, амфибрахий,
Ямб, хорей и анапест!
Но она, его подруга?
Что ж она? Не ест, не пьет?
Лишь о гибели супруга
Токи слез горючих льет?
От дана янки Елены
Вплоть до наших скорбных дней —
О, позорный вид измены
Слабых Зевса дочерей!
Позабыт Аидом взятый
И осмеян славный прах:
У изменницы пернатой
Ни слезинки на глазах.
За интрижкою амурной
Аппетитно пьет и ест…
Негодуй же, ямб мой бурный,
Плачь от злости, анапест!
1885
В ПОЧЕТЕ
правитьЗа мое к свободе рвенье
Дал мне царь на много лет
Даровое помещенье,
И прислугу, и обед.
Май уж весть несет о лете,
Мне же почесть велика:
Разъезжаю я в карете,
И при мне два гайдука.
Двое рослых и здоровых,
Исполнительных ребят,
На лету поймать готовых
Слово каждое и взгляд.
Я взгляну в окно — и оба
Не преминут заглянуть:
Не могла б моя особа
Взволноваться чем-нибудь…
Как ни душно, укрывают
Все-то щелочки от глаз
(Очень строгий выполняют,
Видно, доктора приказ!);
Чуть задержка небольшая —
Беспокойно бродит взгляд…
И на кучера-лентяя
Грозным голосом кричат!
Всё так искренно, без лести,
Больше ждать — судьбу гневить…
И от столь великой чести
Может временем стошнить!
1885
СНЫ УЗНИКА
править1
правитьВсё золотые сны о воле.
Но сколько муки, сколько боли
В тех сновиденьях золотых!
Вот шорох дальнего движенья:
Не с неба ль ангел утешенья?
Не друг ли, вестник избавленья?
Увы! то смена часовых.
И, как в гробу, всё тихо снова…
Но, чу! шаги… звучней, звучней…
Запоры прочные дверей
Гремят… И выразит ли слово
Неудержимый сердца крик?
— О, радость! О, блаженства миг! —
Она… Как мученика слава,
Вошла — прекрасна, величава…
Но что с тобою? Ты бледна,
Ты молчалива, ты грустна?
С какой бесстрастностью немою
Твоя рука лежит в моей,
Как странен блеск твоих очей…
О друг мой, друг мой, что с тобою?
. . . . . . . . . . . . . . . . .
2
правитьМне снилось — ты навек уснула,
Но друга не забыла ты
И в час ночной к нему впорхнула,
Бесшумней тени иль мечты.
Не загремел затвор тяжелый,
Не распахнулась дверь тюрьмы,
Но, как в былые дни, веселый
Мне голос прозвучал из тьмы:
«Я порвала земные цепи!
Передо мной весь божий мир —
Небес лазоревые степи,
Свобода вечная и мир.
Иди за мной!..»
1886
ПЕСНЯ
правитьНе уснуть!..
Пышет грудь,
Словно пламенная,
И растут
И гнетут
Стены каменные.
Вот, волной
Грозовой
Подступающая,
Рвется вон,
Будто стон,
Песнь рыдающая!
О, зачем?
Гроб твой нем.
Песнь отравленную
Схорони, —
Не кляни
Жизнь раздавленную!
Ни за что,
Ни про что
Жизнь загубленную:
Не за кровь —
За любовь
Не подкупленную!
Нет! не спит,
Всё болит
Грудь пылающая;
И поет,
И растет
Песнь рыдающая…
1885
Такой есть мир, где нет зари рассвета,
Юдоль тоски, где без цветов весна.
Разбита жизнь — и стоны без ответа,
Мелодий нет у вещих струн поэта,
Алтарь погас, и в храме тишина…
1885
В цвете лет и сил кипучих,
В трудной жизненной борьбе
Ты венца из терний жгучих
Жаждешь, юноша, себе.
Ты смеешься свежим ранам,
Быль не хочешь поминать:
Юный дуб под ураганом
Любит крепнуть и мужать!
Но тому, кто с думой гневной
Век бродил в краю чужом
За красой своей — царевной,
Унесенной колдуном;
Кто в тревогах жизни бранной
Волос свой посеребрил,
В вихре бурь, в ночи туманной
Силы юные сгубил;
И, казалось, рок враждебный
Умолил на склоне дней —
Отыскал дворец волшебный
С ненаглядною своей;
И уж к ней, как окрыленный,
Руки жадно простирал,
Но… лишь воздух обнял сонный,
Призрак мертвый и — упал, —
Ах! ему душой строптивой
Уж не рваться снова вдаль,
Под улыбкой горделивей
Затаив свою печаль!..
1885
За всё, за всё — за гордый пыл,
За свет и ласку ободренья
Во дни унынья и смущенья,
Когда над бездной я скользил,
За всё, чем я так счастлив был, —
Сам точно проклятый судьбою, —
Я жизнь твою перед зарею
И тьмой, и ужасом облил!…
Когда из уст жестоких света
Насмешек ринется поток
И из терновых игл венок
Наденут на чело поэта,
Я, презирая все хулы,
Спрошу лишь с болью и тоскою:
О, нет ли в том венке иглы,
Вплетенной милою рукою?
1885
ПРОВОДЫ
правитьВ этом городе страшном, в краю роковом,
Лишь отдавшийся тине житейской во власть
Может вольно дышать торжествующим злом
И судьбы не проклясть!
Из терновника вьет здесь и слава венок —
Не из ландышей рощ и фиалок полей…
Ты, голубка моя, ты, мой нежный цветок,
Дальше, дальше скорей!
Будут страшные дни: душу всю истомишь,
Слезы выплачешь все в одиночестве, — верь!
О, уйди же скорей в ту безбурную тишь —
Отдохнуть от потерь.
Хоть на миг, хоть назло беспощадной судьбе,
Обмани свое сердце больное мечтой,
Что страдал здесь другой, кто-то чуждый тебе,
Сильный, смелый душой;
Что заря уж близка — и увидим мы въявь
Наши светлые сны… Там, в родимом краю,
Отдохни, милый друг мой! Меня же оставь
Выпить чашу мою!
19 апреля 1885
В дни радости светлой, как ландыш стыдливый,
От взоров людских, и согретых участьем,
Любви твоей солнце таилось пугливо
И мне лишь светило приветом и счастьем;
Но, друг мой! в те чудные, ясные дни
Тебя истерзали сомненья мои…
Теперь же, когда в безотрадной разлуке
Так мало от жизни мечты мои просят
И только чужие холодные руки
Твою мне далекую ласку приносят;
Теперь, когда нашей заветной святыни
С глумленьем коснулась и самая злоба,
И гнев наш бессилен, и в сумрак пустыни
Из светлого рая мы изгнаны оба, —
Ах, если б ты знала, как ночью и днем
Грущу я и плачу о счастье былом!
1885
ОРЛИЦА
правитьОрлица детище свое
В расселине скалы укрыла.
Окреп птенец — и, быстрокрылый,
Умчался, позабыв ее.
В восторгах вольного паренья,
Средь браней шумных и удач,
Ему ль доступно сожаленье?
— Не плачь, о мать моя! Не плачь!
Настанут дни: худой и бледный,
Повержен будет в прах боец,
И с головы его победной
Спадет торжественный венец.
Тогда-то, в дни ночей темнее,
Забыт, осмеян, заклеймен,
Средь милых теней и имен
Всего теплей, всего нежнее
Тогда тебя я вспомяну,
Тебя, кто душу Дал мне в муках, ---
И в лебединых струнных звуках
Свою беспечность прокляну!..
1885
В ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ
правитьВ день черный юности кичливой
Мне детства дней лазурных жаль!
Не голос матери пугливой
Мою баюкает печаль.
Она растет, темна, как море
Под налетевшею грозой,
И часто в непосильном споре
Я никну буйной головой.
Лежу как труп — немой, бессильный…
И сон очей не освежит —
Какой-то демон замогильный
Меня, убитого, казнит:
Глазам закрытым раскрывает
Страницы, полные стыда,
С усмешкой злобной обнажает
За годом годы без следа.
Я-- как преступник безответный,
Он — как бичующий пророк…
Но есть один в душе заветный,
Святой и чистый уголок!
И часто в миг, когда, облитый
Нездешним холодом и тьмой,
С душой приниженной, убитой,
Стою над бездной роковой,
И нет о жизни сожаленья,
И слез в очах недостает, —
Вдруг благодатный луч спасенья
Из мрака дальних лет блеснет…
И снова я — дитя!.. Безбрежна
Кругом полей родимых даль,
И голос матери так нежно
Мою баюкает печаль.
1885
ГОЛОС
правитьВ те дни восторженности юной,
Когда, бывало, озарен
Сияньем кротким ночи лунной,
От глаз усталых гонишь сон
И шепчешь пламенные клятвы,
В слезах глотая звуки слов:
«Во все часы великой жатвы
Стоять в рядах ее жнецов!» —
Тогда один ужасный голос
Меня, я помню, волновал.
На голове вздымая волос,
Он холод в душу проливал;
Он смехом горьким, против воли,
Не раз живые стоны боли
Срывал с моих сердечных струн.
Он говорил: «Дружок, ты юн!
Когда б тебе я, пыл твой меря,
Тебя ж в грядущем показал,
Ты горько б, горько зарыдал
Иль отвернулся, мне не веря.
Но верь: как в угол бросил ты
Когда-то детскую лошадку,
Так кинешь и свои мечты!
И, жизни разгадав загадку,
Протянешь руку тем врагам,
Которых звал на бой жестокий,
И свет увидишь даже там,
Где видел мрак один глубокий…»
— Ты лгал мне, голос злой, ты лгал!
. . . . . . . . . . . . . . .. . .
15 июля 1881, 1885
ЧТО Я СКАЖУ?..
правитьВсё вижу труп безжизненный,
Застывший в муке взгляд,
Глубокий, укоризненный…
Они уже молчат,
Уста оледенелые,
Что расцвели в глуши
И, молодые, смелые,
Смеялись от души!
Былое вновь не сбудется…
Но в тихий час ночной
Всё кто-то плачет, чудится,
И шепчет надо мной:
«Не ты ль мне кистью пламенной
Даль жизни рисовал
И в город душный, каменный
От нив родимых звал?
Чудовище — он голодом
Приветствовал меня,
Туманами и холодом,
А не сияньем дня…
Уснули грезы чудные!
В могиле я лежу,
Немая, непробудная…»
— А я… что я скажу?
1885
ЗАБЫТЫЙ ДРУГ
правитьКогда, ледяное молчанье храня,
Угрюмые стены меня обступили,
От жизни, и счастья, и светлого дня,
Как труп, навсегда отделили;
И трупом лежал я, и твердой руки
Подать не пришел сострадательный гений,
И ум был исполнен безумной тоски,
Холодных и горьких сомнений, —
Однажды, я помню, в полуночный час
Услышал я голос желанный: «Воскресни!
Не всё еще взято судьбою у нас,
Не все еще спели мы песни».
И поднял усталую голову я
На зов благодатный надежды и света:
То Муза, то бледная Муза моя —
Она не забыла поэта!
Сквозь крепкие стены, затворы дверей,
Как голубь залетный, как весть утешенья,
Впорхнула, чтоб ласковой песней своей
Смягчить его скорбь и мученья.
Она, чьей любви матерински-святой
Платил я скупым и холодным вниманьем,
Кого лишь украдкой, измучен борьбой,
Дарил торопливым лобзаньем,
Она, что была так грустна и бледна,
Пугливо глядела рабою забитой,
Теперь как царица явилась она,
Прекрасна, как сон позабытый…
Друзьями старинными встретились мы
Без горечи в сердце, с теплом всепрощенья.
О, помню ту ночь я под сводом тюрьмы,
Блаженную ночь воскресенья!
И страх и сомненья прогнали мы прочь,
И словно как дети мы стали сердцами:
То громко смеяться хотелось всю ночь,
То горькими плакать слезами…
Я всё ей поведал, я всё ей открыл —
Мою изболевшую ранами совесть,
И как я боролся, и как я любил,
И всю мою скорбную повесть.
С тех пор я уж не был покинут и сир.
И часто мы громы с небес призывали!
Но чаще… любовь призывали и мир,
И чаще врагов мы прощали…
— О друг мой! меня не могила страшит,
Не ужас забвенья, вражды с клеветою,
Не край чужедальний, где вьюга шумит,
Но только разлука с тобою!
Дочь света! меня не покинь ты, молю,
И в час, как смежить мне потухшие вежды.
Пропой мне последнюю песню свою,
Прощальную песню надежды!..
Декабрь 1886
Друг мой, добрый мой друг! Не проси у меня
Больше песен: на них будто клятва лежит!
Скучны будут их звуки в сиянии дня,
А теперь, в эту ночь, буря их заглушит.
Ах! не в ясное утро, румяной зарей,
Вышел с музой моей я на жизненный путь:
Гром сердитый гремел, и во тьме гробовой
Было жутко глядеть, было трудно вздохнуть!
Рано душу зажег беспокойный недуг,
Рано в бурный поток волны нас унесли,
И лишь раненых стон да оружия стук
Вдохновлять нас могли…
Но хотелось бы мне, чтобы стих мой упал
В души чуткие, струны живые задев;
И когда бы гнетущий кошмар миновал,
И над Русью победный раздался напев,
И невзгоды бы все этой мрачной грозы
Захотели грядущим векам рассказать, —
Чтобы в книгу печалей и нашей слезы
Не забыли вписать!..
1886
МОЛИТВА
правитьДни настали слез и гнева,
Скорби лютой, страха дни…
Звук веселого напева
Смолк, погашены огни.
В эти дни, когда так много
Соблазнившихся о ней,
Правде вечной, правде бога, —
Я один в тиши ночей
С кротким сердцем, с тихим плачем
Повергаюсь перед ним.
К тем мольбам моим горячим,
К тем мольбам моим святым,
Сильный гневом, чуткий слухом,
Боже! слух твой преклони:
Чтобы, ради слабых духом,
Сократились эти дни!
1886
Ну что за божья благодать:
Крамолы происки убиты,
Корой древесной люди сыты, —
Повсюду тишь, повсюду гладь!..
1886
* * :*:
правитьИ жив и здрав христианин
Во имя Бога, Слова, Духа;
Жандарм же русский — с<укин> с<ын>
Во имя Деда, Сына, Внука.
1886
ДЕД И ВНУК
правитьДед был надменный, тупой и безжалостный воин,
Взглядом похожий на бога, душой — на раба.
Царственный внук — величавого деда достоин:
Их поравняли не люди — судьба.
В первый же день заготовили оба
Тесу соснового на три просторные гроба.
В первом — Рылеев с Каховским у деда легли,
А Рысаков и Кибальчич — у внука…
Братски разделена мука,
Братски и горсть роковая земли!
Подле Бестужева дед Муравьева пристроил,
Возле Желябова, рядом Михайлова внук успокоил…
Пестель с Перовскою друга себе не нашли,
В третьих гробах одиноко легли…
Оба свободу хотели в крови затоптать,
Сделать рабочим скотом человека.
И постановит потомство: в век века
Деда и внука его — проклинать!
1886
МОЙ КОНЬ
правитьИ день, и ночь летит стрелой
Мой борзый конь, мой конь лихой.
— Стой, верный конь! Назад, довольно!
Устало сердце от чудес
Чужих, неласковых небес,
Без родины так стало больно.
Но конь не слушает удил
И дальше мчится своевольно.
И страх мне душу охватил.
— Назад, назад! Весны свежее
Мой день взошел… в крови — огонь…
Я жить хочу… Назад, мой конь!
Лети как вихрь назад скорее! —
И день, и ночь летит стрелой,
Но всё вперед скакун лихой.
«Постой, молю… Здесь хмур и тесен
Широкий божий мир… Назад!
Там струны порваны, молчат,
А у меня так много песен!»
Летит скакун и день, и ночь
От родины всё дальше прочь.
«Смотри: как иней серебрится
Уж голова моя… Назад!» —
Но конь еще быстрее мчится
Без утомленья, без преград.
«Постой, палач, постой, жестокий!
Нет больше сил, огонь погас…
Молю: хоть на единый час
Дай сон отрадный, сон глубокий!» —
И, чудо! речью мне людской
Вдруг отвечает конь лихой:
«Ну, если так — наш путь недолог,
И на тебя со всех сторон
Спущу я ночи льдистый полог,
Чтоб крепок был твой вечный сон».
1886
Вы говорите: «Не нужна
Нам слава, не страшны потомки,
Укроют наши имена
Забвенья мирные потемки».
Забвенья ждете вы? — О нет!
Вам мало было бы забвенья…
Оставите вы прочный след,
Векам далеким в поученье!
Когда из душной тьмы ночной,
Ликуя, красный день проглянет,
От вас, быть может, внук родной
С тоской и ужасом отпрянет!
В той книге памяти святой
О наших жертвах и печалях
Вы мрачной ляжете чертой
На окровавленных скрижалях.
И уж седая старина
Обвеет нас давно молчаньем,
А ваши будут имена
Всё повторяться с содроганьем!..
1886
СИЛА ЖИЗНИ
правитьВ темном море в час ночной,
Бурный, непогодный,
Шумной брошен я волной
На утес бесплодный.
Пронеслась гроза; стоит
Тишь на океане,
И родимый край блестит
В голубом тумане.
Там опять, шумна, пестра,
Жизнь ключом забила,
Об утраченном вчера
Вспоминать забыла!
Где живая кровь текла
И струились слезы, —
Молодая жизнь взошла,
Распустились розы.
Безмятежней глубь небес,
День ясней лазурный
И пышней зеленый лес
После ночи бурной.
Освеженные поля,
Как на пир, рядятся…
И уж милая моя
Стала улыбаться!
Ты усни, любовь-вражда,
И замри, угроза:
Ни оттуда, ни туда
Нету перевоза!..
1886
Не поминай, что ты меня сгубила,
Не поминай, что я сгубил тебя,
И всё, что нас, как злой кошмар, томило,
Забудь навек, забудь любя!
Но в вихре бурь и новых треволнений,
Для слез иных, для радости иной
Ты не забудь блаженных сновидений,
Так рано прерванных судьбой!
Не всё в них сном — о нет! не всё ведь было?
Их след живой — не праздный сердца стон,
Не сладкий бред, что ты меня любила,
И ты сама — не лживый сон?
Нет, нет, мой друг! Кровавыми слезами
Платили мы за каждый счастья час…
Что ж гнев людской? --Не в силах боги сами
Отнять прошедшее у нас!. —
1886
Всё, всё простить бы вам
Без злобы я готов! —
Что осквернили храм
Моих вы дум и снов,
Ворвались в час ночной
В святой тайник его,
Нечистою рукой
Касаясь до всего.
Он грозен, правды бог,
И вам в глаза в тот час
Смотреть я гордо мог,
Не опуская глаз!
Но не прощу я вам —
Нет, палачи мои! —
Что вы ворвались в храм
И тишь моей любви.
Свежее роз весны
И ландыша скромней,
Она была волны
Полуденной нежней…
1886
КУПАЛЬСКАЯ НОЧЬ
правитьДо утра, в томленьи страсти изнывая,
Не уснет сегодня мать-земля сырая!
Душный воздух полон ароматов жарких,
Вспыхнули зарницы чьих-то взоров ярких…
Чу! уста слилися в поцелуе жгучем…
И по степи ровной, по лесам дремучим,
По дремавшим чутко камышам в озерах,
Как ответ, промчался сладострастный шорох!
Пробил час блаженный: бурею признаний
Хлынули восторги пламенных желаний!
И молений стоны, и лобзаний звуки…
Мать-земля тоскует — близок день разлуки.
«Ах! в моих объятьях ты всё больше стынешь, —
Скоро, скоро, милый, ты меня покинешь,
Я опять останусь сиротой печальной…
Вихрь сорвет осенний мой убор венчальный
И оденет, буйный, пеленою белой
Труп мой бездыханный и оледенелый…»
Так, горюя, плачет мать-земля сырая.
Но, любя без меры и за всё прощая,
Милому сегодня пир она великий,
Пир любви готовит, праздник неги дикой!..
Велики и чудны этой ночи тайны:
Над землей струится свет необычайный;
Божьи очи — звезды кругом тесным стали
И любовно смотрят из лазурной дали…
Каждый цветик малый в изобильи щедром
Льет благоуханье; к сокровенным недрам
Кладов заповедных старины глубокой
Путь открылся вольный и для всех широкий…
Видимо для глаза и для уха слышно
Вырастают травы; расцветает пышно
Папоротник вещий, и с разрыв-травою
Шепчется, кивая яркой головою…
— Сын земли любимый!
Ко груди родимой
В эту ночь любви и нег
Ты, о гордый человек,
Припади с мольбою,
С чуткою душою,
И тебе всё может дать
Торжествующая мать…
Тих курган высокий! Спит… Иль, может, думу
Тайную лелеет? К праздничному шуму
Глух и безучастен. Над его косматой
Шапкою зеленой чередой крылатой
Пролетели годы и века промчались, ---
И, бывало,: так ли здесь лиры справлялись?
Тут не раз был справлен сабель пир кровавый,
Пир отваги буйной и казацкой славы!
Тут не раз допьяна упивались гости —
Спать навеки клали удалые кости!
А той брагой щедрой, брагой хмельной, жаркой
Степь еще алела, — под луною яркой
Уж кружилась пляска в сладострастьи диком
С топаньем безумным и с разгульным гиком!..
Стихло всё, уснуло,
Замерло вокруг;
Ворог не воспрянет,
Не проснется друг!
1885 или 1886
ЖУРАВЛИ
правитьВ осенний грустный день, подернутый туманом,
Над Вечным городом, державным великаном,
Тонувшим в зелени причудливой садов,
Над лентой пестрою блистающих дворцов,
Где потом был людским омочен камень каждый,
Над грязью нищеты приниженной, — однажды
Станица журавлей на дальний юг неслась.
В заветный, чудный край с решимостью стремясь,
Они, спокойные, необозримой цепью
Красиво выстроясь, с вождями впереди,
Медлительно плыли раздольной, вольной степью…
В заветный чудный край! Отважны их вожди,
Бестрепетны сердца, могучи, быстры крылья!
Но трудный ждет их путь, великие усилья
И жертвы без конца… Жестокою рукой
Их будет человек губить без сожаленья,
Рассеет ураган не раз во тьме ночной,
И много смельчаков, в часы изнеможенья,
Поглотит океан в пучине роковой!
И, точно клятвою пред небом и землей —
Со слабой пасть, не изменив решенья,
Вдруг криком радостным ответил брату брат.
И этот гордый клич свободы непродажной,
Могучий зов борьбы великой и отважной
Над оргией людской раздался как набат!
Проник он, словно царь, не ведая запрета,
И в нищенский подвал, и в душный каземат,
К фабричному станку, кровати лазарета,
И в зал сверкающий апостольских палат.
Смущен веселый пир… Замолкли мандолины…
Бледнеет рой гостей: то — буйной черни крик!..
И подле колеса безжалостной машины
Звук тот же услыхал измученный старик.
Он поднял голову, усталый и сердитый,
Но миг — и просветлел, любуется в окно…
И что-то вспыхнуло в груди его разбитой,
Давно забытое, умершее давно!
Один, в глухой тюрьме и на соломе голой
В то время узник угасал.
Из дикой прихоти людского произвола
Он дружеской руки с отрадой не сжимал.
И, чу! он слышит клич, куда-то клич призывный…
И лед отчаянья растаял, точно воск:
Он весь затрепетал; какой-то мыслью дивной
Вдруг загорелся вновь похолодевший мозг!..
И смерть уже крылом чела его касалась,
А скованный язык: «Вперед, друзья!» шептал,
И полумертвою рукой еще, казалось,
Кого-то он благословлял.
1886
ВЕСЕЛЫЙ ЛУЧ
правитьВеселому лучу денницы золотой
Однажды удалось в окне тюрьмы глухой
Минутным гостем появиться.
И узнику, смеясь, шепнул он с вышины,
Что всюду по земле промчался бог весны,
Что всё должно перемениться.
«Уж цепи я сорвал с гремучего ручья,
Уж пухом зелени луга украсил я;
Уже проснулся и глядится
В лазури вешних вод еще прозрачный лес,
И жаворонка песнь звенит среди небес,
И всё должно перемениться!»
И, чу! вот под окном, беспечен и шумлив,
Промчался птичек рой, крича наперерыв
О том, как весело резвиться,
О теплом солнышке, о травках полевых…
Все пели радостно, что в вольном царстве их
Всё, всё должно перемениться!
И вдруг, навстречу им, и там, в душе больной,
Давно замученной, как труп давно немой,
В своих цепях уставшей биться,
Певец таинственный — откуда, кто, бог весть —
Пропел желанную пророческую весть:
«Всё, всё должно перемениться!»
1886
Ярко небо стран далеких,
Но затмить оно не в силах
Красоту небес родимых,
Полинялых и унылых!
И отдаст больное сердце
Все созвучья в поднебесной
За шуршание осоки
В речке мшистой и безвестной.
Красотой, довольством, счастьем
Сторона цветет чужая,
Но милей в своих лохмотьях
И слезах страна родная!
1886
СОКРАТ
правитьВ кругу друзей, учеников
Сидел Сократ приговоренный
И кубок смерти беззаконной
Спокойно выпить был готов.
Тогда, не вытерпев, рыдая,
Пред ним склонился Критиас…
Колени старца обнимая,
Он говорил: «Живи для нас!
Еще не поздно… кони близко…
Бежим! я стражу подкупил».
Но сын великий Софрониска
Ему с упреком возразил:
«Иль я не воин, меч носивший
И победивший в оны дни?
На снег, мой волос убеливший,
На сеть морщин моих взгляни.
Когда бы я, мольбам послушный,
В бою последнем отступил,
И друг, и недруг бы решил:
Он был обманщик малодушный!
Так вот любили вы кого,
Законом вам чье было мненье;
Так вот хваленый ум его
И к смерти гордое презренье!..
Когда ж не дрогну сердцем я, —
Знай: честный пыл моих учений,
Моя вражда, любовь моя
Достигнут дальних поколений.
Глупец! и это ль я отдам
За лишних две иль три минуты?..»
Сказал — и страшный яд цикуты
Поднес к бестрепетным устам.
1886
НАКАНУНЕ
правитьПод вой волков лесной пустыни
Стонала снежная метель
В ту ночь, когда рука рабыни
Мою качала колыбель.
Еще не пробил час заветный:
Ночь, только ночь — и свет блеснет
Во тьме юдоли нерассветной,
И нет обиды безответной,
И нет рабов, и нет господ I
Но накануне избавленья
Свирепый бич еще хлестал,
И не напев благословенья
Мой слух младенческий ласкал.
Отцовский грех, в правдивой злобе,
Народ на сына перенес:
«Тебя, зачатого в утробе
Из наших мук, из наших слез,
Пусть месяц с солнышком не греют,
Ни мать-земля не бережет,
Пусть вихри буйные обвеют,
Пусть ворон черный заклюет!»
Уж рабство гнусное истлело,
Но клятва та крепка была:
Увы! ни солнце не пригрело,
Ни мать-земля не сберегла…
И всё мне снится: глушь пустыни…
Бушует снежная метель…
И в час ночной рука рабыни
Мою качает колыбель!
19 февраля 1886
Страдай один!.. В себе носи
Свои правдивые мученья
И, точно нищий, не проси
У встречных взора сожаленья.
Следы унынья глубже спрячь
И в день тоски, закрывши двери,
В тиши ночной один оплачь
Свои обиды и потери!
Страдай один!.. В твоей груди —
Не у людей — твое спасенье:
В ее сокровищах найди
И свет, и гордое терпенье.
А если час ударил твой
И все надежды пережиты, —
Ну что же? Сгибни как герой,
Разбей свой кубок недопитый!
1886
ДРУГУ ЮНОСТИ
правитьС тех пор, как помним жизнь, товарищ, не носили
Мы праздничных венков на молодых кудрях!
Не с криком торжества, не с чашами в руках
На шумный пир мы жизни выходили.
И там, где на цветах беспечная толпа
Плясала бешено, — одной не смяли розы…
Тесниной жизненной, где не смолкают грозы,
Сквозь бурный вихрь и мрак иная шла тропа:
Друзья возвышенных и чистых наслаждений,
Корыстных помыслов и радостей враги,
Направили по ней мы пылкие шаги…
И там простились мы, —
меня враждебный гений
Повлек стремительно! Изранил, истерзал
О камни острые, о выступы дороги…
Дух изнемог и подкосились ноги —
И к ложу жесткому я головой припал!
Но в муках ярости, в часы недужной грезы,
И в ночь отчаянья, и в просветленья миг —
Не сожаления из сердца рвется крик
О шумных пиршествах, где песни, свет и розы.
Нет, крик иной: «Где ты, о милый брат,
Где ты, друг юности, ее святых видений,
Товарищ первых клятв и первых поражений?
Ужели, — ах, ужель и ты ушел назад?
О нет, ведь нет? Они других венчали,
Те розы пышные, — ты взял, как я, шины,
Блаженство снов, невнятных для толпы,
Высоких дум и их святой печали?»
1886
СЕСТРЕ
правитьВ дни, когда была ночь молчаливая
В истомившемся сердце моем,
Когда юность безумно-строптивая
Опаленным поникла крылом;
Когда вера в друзей надломилася
И темна была даль и страшна,
Когда муза моя отступилася, —
Ты одна мне осталась верна!
Ты была моей музой-подругою,
Ты щитом мне и светом была;
Каждый стих мой под жизненной вьюгою,
Как родное дитя, берегла…
Я же мог лишь обиды жестокие,
Всё, чем мучил тебя, вспоминать
И в бессонные ночи глубокие
Головой со стыдом поникать!
1886
Перед отравленною чашей
Вам шлем привет прощальный свой,
Вам, кто пошел дорогой нашей,
Кто взял наш крест, тот крест святой —
Вперед идти!.. Под вихрем бурным,
Под громом, в сумраке ночном,
Ни утром ясным и лазурным
Не отступить перед врагом!
Ни пред улыбкою умильной,
Ни пред угрозою его,.
Ни перед жертвой непосильной
И стоном сердца своего…
И знайте: нет для вас пощады,
Как после — воздаянья нет:
Венок терновый, без награды,
И вьюгой заметенный след.
Но пред отравленною чашей
Предстать с сияющим челом —
Из глубины могилы нашей
Благословение вам шлем.
Июнь 1887
СЫН
правитьВ мантии черной, в раздумье немом,
Ночь роковая сошла осторожно.
Бледным обвеянный сном,
Он, как дитя, разметался тревожно.
Губы раскрыты и пышут огнем,
Краски живые в щеках заиграли;
Над благородным челом
Темные кудри волнами упали…
И из-под них так и чудится — вот,
Полные думы, таинственней ночи,
Моря ясней успокоенных вод,
Глянут прекрасные очи!..
Ночью последнею черные сны
Были на очи его сведены.
В бедной, глухой деревушке
Он увидал свою мать.
Сил не хватает старушке
Гостя желанного ждать!
Ради лишь сына любимого
Мил еще ей белый свет.
Что-то давно от родимого
Даже и весточки нет…
Или забыл ее, бедную?
Нет, видно сам побывать
В глушь собрался заповедную…
Бедная, бедная мать!
Думает, молится богу…
Долгие ночи не спит,
Ходит что день на дорогу,
В чистое поле глядит…
Пыль ли вдали заиграет.
Просто ль в глазах зарябит,
Как она вся запылает,
Как она вся задрожит!
«Он это, он, ненаглядный,
Больше не быть никому…»
Как она с речью нескладной
Бросится прямо к нему!
Как со слезами обильными
Детище встретит свое,
Как он объятьями сильными
Крепко обнимет ее!
Скажет: «Ну, здравствуй, родимая,
Полно тужить, горевать!
Я, дорогая, любимая…»
Бедная, бедная мать!
Как она нежно бы стала
Холить сынка своего,
Как бы его приласкала,
Как бы пригрела его!
Сон его утренний сладкий
Как бы она берегла!..
Слез безотчетных, украдкой
Сколько б над ним пролила!..
Сколько б, любя, погрустила
Чуткая, нежная мать!..
Как бы поила, кормила,
Только бы, только б дождать!
Прошлым-то разом зеленый
Он воротился… уныл,
Бледен, с душой истомленной,
Словно на каторге был…
Как же потом, расставаясь,
Мать убивалась! А он…
Он полетел, улыбаясь,
В каменный свой Вавилон.
— Сокол мой ясный, сокровище!
Что там тебя веселит?
Душное, злое чудовище,
Сердце к тебе не лежит!
Нет того нрава беспечного,
Нет той улыбки живой:
Пьешь из него ты, сердечного,
Кровь, как вампир гробовой!..
Дума за думою вяжется:
Жизнь-то, как видно, трудна —
Холодом, голодом скажется,
Да и опять — времена…
Он же — с душой непокорливой,
С сердцем горячим — беда!
Он с головой непоклонливой,
Нет, никому никогда!
Всяким-то злом человеческим,
Всякой неправдой болит,
Думам своим молодеческим
Всюду-то вникнуть велит…
Так одинокой старушке
В бедной, глухой деревушке
Сына приходится ждать.
Бедная, бедная мать!..
Матушка, жди! Не поникни душой!
Путь твой недолог… Любовью обильная,
Сердцем незлобная, верою сильная,
Жди до доски гробовой!..
Страхом за милого сына томимая,
Думу за думой гадай,
Но про печальную правду, родимая,
Ты никогда ничего не узнай!
О, не узнай, горегорькая, бедная,
Где доконала его
Молодость гордая, удаль победная, —
Нет, не узнай ничего!
Бей роковую тревогу:
Всё выходи на дорогу,
В чистое поле гляди,
Сына погибшего жди!..
1885 или 1886
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьВ разделе объединены стихотворения, написанные в Петропавловской крепости и в Доме предварительного заключения.
«He за каждым всплеском моря…». Впервые — изд. 1898 г., стр. 111, под заглавием «В море», которое сохранялось во всех прижизненных изданиях. Печ. по авт. экз., т. 1, стр. 103, где зачеркнуто заглавие. «Написано вскоре после ареста (15 ноября), под впечатлением „Человека, который смеется“ Гюго и его грандиозных морских картин. „Тенденция“ стихотворения, нужно сознаться, несколько путаная и, во всяком случае, странная: сочувствие автора, очевидно, на стороне моря, стремящегося разбить корабль. Последний, значит, какой-то особый корабль: его „кормчий“ — деспотическое правительство, что ли… Но кто же здесь „братья“? .. Тем не менее в стихах есть как будто искренний подъем, и они получили некоторую известность» (прим. Якубовича). В период революции 1905 г. было популярно, вошло в сборники «Зарницы» и «Песни свободы». Все девятый вал решит! «Звезда» писала, что «в черное безвременье» песни Якубовича «будили ото сна, поднимали падавших духом, призывали к девятому валу» (1911, № 15, 25 марта).
«О бряд окончился позорный. ..». Впервые — изд. 1902 г., т. 1, стр. 160, в цикле: «Из Чезаре Никколини (Итальянские тюремные мелодии 1830—1840 гг.)» — Печ. по авт. экз., т. 1, стр. 104, где зачеркнута ссылка на Чезаре Никколини. Под заглавием «Арест» — в сб. «Под гнетом самодержавия». "Таковы были первые минуты пребывания в камере № 63 Трубецкого бастиона Петропавловской крепости. Предчувствие оказалось пророческим, и я провел в этой самой камеое ровно два года — до декабря 1886 г., когда переведен был в Д. П. З. «<Дом предварительного заключения>» (прим. Якубовича). Колыбель родной свободы — Петербург. Он же в «Сказочном городе» назван: «Колыбель нашей русской свободы».
«Ночь. Тихо… Ни стонов, ни слез…». Впервые — сб. «Ссыльным и заключенным». СПб., 1907, стр. 173, в иикле «Из былого», под заглавием «Арест», подпись: П. Я. (Л. Мельшин). Помета в конце: «1885 г. Петропавл<овская> креп<ость>». Под Фиктивным заглавием «На мотив из Ч. Никколини». с пропуском в 5-й строфе стихов 3—4 — изд. 1910 г., т. 1, стр. 105. Печ. по авт. экз. Вот вижу я и т. д. Характеризуя кризис «Народной воли», Якубович отмечал перед арестом, что «опытных вождей, необходимых для такой героической постановки социального вопроса, становится все меньше и меньше». Резко осуждая раздоры, приведшие к борьбе личностей из-за мелких расхождений в программе, Якубович призывает «к прекращению внутренней борьбы, к немедленному объединению всех и всего в одно дружное целое…» («Красный архив», 1929, т. 36, стр. 157—158).
«Товарищи, братья, друзья!..». Впервые — изд. 1898 г. (2), стр. 58. С исправлением стиха 13 — изд. 1899 г., стр. 66. Печ. по изд. 1901 г., т. 1, стр. 115. Вошло в сб. «Зарницы». На стихотворение обратила внимание большевистская «Звезда», которая писала: «Его <Якубовича> ожидал смертный приговор. Но ничего не смогло сломить гордого духа П. Я., и из заточения, из глухих крепостных казематов, раздавался его бодрый голос: „Товарищи, братья, друзья…“» и т. д. Дальше цитировались 1, 4 и 5-я строфы (1912, № 19, 18 марта). Знамена свободы прямей и т. д. Якубович писал М. Горькому: «…литературные, как и боевые, знамена должны быть ярки, определенны; в борьбе должна быть строгая дисциплина — иначе все пропало: волки наденут овечьи шкуры, и лисицы станут вождями…» (М. Горький. Материалы и исследования, т. 2. М. —Л., 1936, стр. 370).
Тайны поэта. Впервые — изд. 1898 г., стр. 3. Печ. по изд. 1910 г., т. 1, стр. 108. Д. П. Якубович указывает в авт. экз., что в книжечке стихотворений, посвященных Р. Ф. Франк, к стихотворению было примечание: «Еще на воле ты уверяла меня не раз, что не только не имеешь понятия о законах версификации, но и положительно неспособна различать, на каком слоге лежит ударение».
Поэт. Впервые — «Мир божий», 1896, № 8, стр. 36, без заглавия, в составе цикла «Поэт». С исправлением ст. 1 — изд. 1898 г., стр. 6. С исправлениями в 3-й строфе — изд. 1901 г., т. 1, стр. 114. Печ. по изд. 1910 г., т. 1, стр. 110.
К сестре («Ликуйте, ямбы и хореи…»). Впервые — изд. 1910 г., стр. 111. Обращено к сестре, М. Ф. Якубович. Первоначально явилось частью тюремного стихотворного письма № 22 от 31 января 1885 г.; оно сохранилось в копии (ПД). Орфей (греч. миф.) — певец-музыкант, обладавший дивным голосом; лира его, согласно мифам, издавала звуки, покорявшие даже диких зверей. Письмо за No седьмым. Пять писем Якубовича из заключения опубликованы Д. П. Якубовичем («Каторга и ссылка», 1928, № 12, стр. 135—143). Не вдруг увянет наша младость и след. три строки — неточная цитата из «Кавказского пленника» Пушкина (стихи 176—179). И — кат могучий всяких ков — т. е. Катков. Образец политической шарады: Кат — палач; ковы — злоумышления, заговор, коварные намерения. Характерно, что в 1860-е годы в демократических кругах Каткова окрестили Катьковым («Звенья», тт. 3—4, 1934, стр. 414). Катков Михаил Никифорович (1818—1887) — критик и публицист, издатель журнала «Русский вестник» (с 1856 г.), который в первые годы своего существования был либеральным органом, а затем (в начале 1860-х годов) вел ожесточенную борьбу с революционным движением. Благословенна власть господня: и мы блины едим сегодня. Этот стих, по отзывам современников, «обратился в пословицу русской политической тюрьмы» («Современник», 1911, № 4, стр. 320).
Голуби. Впервые — изд. 1898 г., стр. 172, где помещено в цикле с отвлекающим цензуру заглавием «Из иностранных поэтов», с подзаголовком «С итальянского». В разделе «Из иностранных поэтов» и в цикле «Из Чезаре Никколини (Тюремные мелодии 1830—1840 годов)» — изд. 1899 г., стр. 270. Печ. по изд. 1910 г., т. 1, стр. 115, где снята ссылка на Ч. Никколини.
На смерть любимого голубя. Впервые — изд. 1910 г., т. 1, стр. 116. Сходный мотив (смерть птицы в тюремном каземате) встречается в стихотворении поэта-декабриста В. Ф. Раевского «На смерть моего скворца», написанном также в шутливо-ироническом тоне и опубликованном в 1890 г. Орест и Пилад — герои древнегреческих легенд, неразлучные друзья; их имена символизируют нерушимую дружбу. «От печальных здешних мест» — строка из песни М. В. Зубовой «Я в пустыню удаляюсь…», напечатанной в 1830 г. в «Дамском журнале» и получившей широкое распространение. От данаянки Елены. Елена — в «Илиаде» Гомера знаменитая своей красотой спартанская царица, изменившая супругу Менелаю и похищенная Парисом, сыном троянского царя. Из-за этого, по преданию, и началась троянская война. Данайцами Гомер называл всех греков, осаждавших Трою. Аид (греч. миф.) — подземное царство мертвых.
В почете. Впервые — «Скоморох», 1907, № 1, стр. 2 (номер фактически вышел не позднее 26 декабря 1906 г.), с искажениями, в цикле «Из былого», без подзаголовка, подпись: П. Я. (Л. Мельшин), помета: «Петропавловская крепость». Печ. по авт. экз., т. 1, стр. 119, где Якубович восстановил во 2-й строке: «Дал мне царь» (вместо: «Дали мне»). Участие в «Скоморохе» доставило поэту большое огорчение. Якубович сетовал по этому поводу В. Г. Короленко: «Помните, как некто Леонович приглашал нас сотрудничать в юмористическом листке „Свисток“, и Вы отказались дать Ваше имя раньше, чем редакция газетки покажет себя достаточно сильной и способной для работы. Я был не так осторожен и для первого же номерка дал стихи. И вот теперь каюсь… Вместо „Свистка“ вышел „Скоморох“, нечто в высшей степени бездарное и безвкусное, с декадентскими рисунками и глупыми текстами. И на первом же плане помещены мои стихи, между прочим самовольно исправленные (изменено даже заглавие). Наказание мне и наука! А Ваше имя все-таки поставлено в числе сотрудников, хотя, помнится, Вы и не соглашались на это» (письмо от 26 декабря 1906, БЛ). Стихотворение Якубовича было «иллюстрировано» декадентскими рисунками: вверху изображена белая античная ваза, в которую лезут справа и слева 10 серых крыс; внизу — в пасть плачущей щуки плывет рыбешка.
Сны узника. Впервые — «Мир божий», 1899, № 9, стр. 22, С подзаголовком: Из Ч. Никколини. В изд. 1899 г., стр. 271, печ. по цензурным соображениям в разделе «Из иностранных поэтов», в цикле «Из Чезаре Никколини (Тюремные мелодии 1830—1840 гг.)». Печ. по изд. 1910 г., т. 1, стр. 155, где опущена ссылка на Ч. Никколини.
Песня («Не уснуть!..»). Впервые — «Мир божий», 1899, № 9, стр. 23, под заглавием: «Тюремная мелодия (Из Чезаре Никколини)». Печ. по изд. 1910 г., т. 1, стр. 123, где были сняты ссылка на Ч. Никколини и заглавие.
«Такой есть мир, где нет зари рассвета…». Впервые — «Скоморох», 1907, № 1, стр. 2, в цикле: «Из былого», под заглавием «Аккорд», данным редакцией (см. примечание к стих. «В почете», стр. 413). Печ. по изд. 1910 г., т. 1, стр. 125. Напечатано в сб. «Ссыльным и заключенным» (СПб., 1907, стр. 174), в цикле «Из былого», под заглавием «Акростих». «Не вполне удачный акростих» (прим. Якубовича).
«В цвете лет и сил кипучих…». Впервые — изд. 1898 г. (2), стр. 59, с посвящением Г. А. Л--ну <т. е. Г. А. Лопатину>. Печ. по изд. 1910 г., т. 1, стр. 126, где адресат назван полностью. До 1905 г. инициалы не могли быть расшифрованы, так как Лопатин с 1887 г. томился в Шлиссельбурге и «ввиду особой важности вины» амнистией не пользовался. Лопатин Герман Александрович (1845—1918) — выдающийся революционер 1870-х годов, народоволец, был связан многолетней дружбой с К. Марксом и Ф. Энгельсом. Арестован 5 октября 1884 г. и судился вместе с Якубовичем по Процессу 21-го. Якубович так характеризовал Лопатина: «Действительно, выдающийся человек, всю жизнь отдавший делу борьбы за народное освобождение» (Л. Мельшин. Шлиссельбургские мученики. РБ, 1905, № 10, стр. 109). «Эти стихи в 1890-х годах дошли до Германа Александровича <Лопатина>, томившегося в Шл<иссельбургской> крепости, и, к несчастью, поняты были им в каком-то обидном для него смысле… Недоразумение разъяснилось лишь много позже, когда мы свиделись лично» (прим. Якубовича). Сообщая В. Н. Фигнер о своей встрече с Лопатиным 1 февраля 1906 г., он коснулся этого недоразумения: «Я был очень рад, что между нами разъяснилось одно маленькое, но весьма неприятное недоразумение. В книжечке моих стихов (т. 1) есть одно посвященное ему стихотворение („В цвете лет и сил кипучих…“), в котором я наивно мечтал выразить теплоту своего чувства к Г. А. Лопатину и констатировал простой факт, что юноше (как я) попасть в тюрьму пустое дело, „с гуся вода“, а вот человеку зрелого возраста, как Г. А. (40 лет), — другое дело, ему уже трудно мечтать о новой жизни и новой борьбе… И вот, оказывается, стихотворение это он понял в самом обидном для себя смысле… и эту обиду носил в душе много лет… Бог знает что!» (письмо к В. Н. Фигнер от 15 февраля 1906 г., ЦГАЛИ).
«За всё, за всё — за гордый пыл…». Впервые — изд. 1898 г., стр. 73. Во 2-й строфе ощутим отзвук стихотворения Лермонтова «Смерть поэта».
Проводы. Впервые — изд. 1898 г., стр. 74. С исправлениями — изд. 1901 г., стр. 119. Печ. по изд. 1910 г., т. 1, стр. 129. Написано 19 апреля 1885 г. «В этот день я получил радостное известие о выпуске из тюрьмы и высылке на родину, в Каменец-Подольск, невесты моей Розы Франк» (прим. Якубовича). Д. П. Якубович в авт. экземпляре указывает, что в автографе, ныне утраченном, под стихотворением было примечание: «Написано по поводу твоего <т. е. Р. Франк> выхода из Дома пр<едварительного> з<аключения> и сборов на родину: ты уехала 24 апреля <1885>. Выражение „Страдал здесь другой, кто-то чуждый тебе“ взято мною из твоего письма ко мне летом 1883 г.» Р. Ф. Франк была до суда освобождена под залог и временно выслана к родным в Каменец-Подольск под гласный надзор полиции. Будут страшные дни... Якубович сделал примечание в авт. экз.: «Точно пророчество: Якутск, Вилюйск…» (т. е. места ссылки Р. Ф. Франк).
«В дни радости светлой, как ландыш стыдливый…». Впервые — изд. 1898 г., стр. 75. Печ. по изд. 1899 г., стр. 110, где дана последняя редакция. По теме связано с предыдущим стихотворением. Обращено к Р. Ф. Франк. В авт. экз. (т. 1, стр. 130) Якубович сделал два примечания: к стихам 9—10: «т. е. почта приносит письма»; к стихам 11—12: «и письма эти читаются прокурорами и жандармами».
Орлица. Впервые — изд. 1898 г., стр. 152, под заглавием «Матери». В изд. 1901 г., т. 1, стр. 121, под заглавием «Орлица». Печ. по авт. экз., стр. 131, где исправлен стих 12. Обращено к матери поэта Екатерине Дмитриевне Якубович (урожденной Косаговской) (ум. 1910). «Я имел здесь в виду несомненно ожидавший меня впереди суд и долю каторжника (все время думал почему-то о 20-летнем сроке)…» (прим. Якубовича).
В черный день. Впервые — изд. 1898 г. (2), стр. 206. С исправлениями — изд. 1901 г., т. 1, стр. 122. Печ. по изд. 1910 г., т, 1, стр. 132. В изд. 1899 г. входило в цикл «Из пережитого».
Голос. Впервые — изд. 1887 г., стр. 36, без последнего стиха по цензурным мотивам. С восстановлением последнего стиха — изд. 1899 г., стр. 238. Печ. по авт. экз., т. 1, стр. 134, где исправлен последний стих. В первых вариантах, датированных 15 июля 1881 г., «злому голосу» противопоставлен «голос истины» (ПД):
И тайный голос шепчет мне:
«Не будь в совете нечестивых!
От сытых, сильных и счастливых
Держись упорно в стороне.
Будь другом истины высокой!
Не примиренье — бой жестокий
И месть готовь ее врагам:
Нет счастья истинного там,
Где мрак холодный и глубокий!»
М. С. Ольминский увидел в стихотворении «не скептицизм натуры, анемичной от рождения, а призыв здорового человека не полагаться на темперамент и с юных лет воспитывать в себе элементы, которые дали бы силу продолжать борьбу до последней минуты жизни» (Степаныч <М. Ольминский>). Заметки читателя. «Восточное обозрение», 1900, № 43, 25 февраля).
Что я скажу?.. Впервые — изд. 1898 г., стр. 153, с подзаголовком: «Памяти Н. А. Кар--вой». Полностью фамилия Н. А. Карауловой раскрыта в изд. 1910 г., т. 1, стр. 136, а имя и отчество — в письме Якубовича к Наталии Андреевне Тухтиной (Карауловой) от 22 февраля 1898 г.: «Маленькое стихотворение „Что я скажу? ..“ — это памяти Надежды Андреевны. Сидя уже в крепости, я услыхал об ее смерти и долго, долго не хотел верить» («Каторга и ссылка», 1929, № 6, стр. 146). Караулова Надежда Андреевна (1864—1884) — младшая сестра братьев В. А. и Н. А. Карауловых, в имении которых «Успенском» в Псковской губернии гостил летом 1883 г. Якубович, «готовясь на решительную борьбу» (см. прим. Якубовича к Лих. «По лазури, чуть белея…», стр. 401). Из Петербурга Якубович писал 11 сентября 1883 г. сестрам Карауловым: «Я так сердечно сблизился с вами обеими, что, уехав, серьезно ощутил как-то пустоту в себе» (Архив Д. П. Якубовича). Н. А. Караулова была сильно захвачена призывом Якубовича посвятить себя борьбе, но приехав в Петербург, «эта совсем еще юная курсистка <зачеркнуто> девушка отравилась незадолго до моего ареста, осенью 84 г.» (прим. Якубовича). О тяжелой духовной драме Надежды Карауловой сообщает ее сестра А. А. Караулова в письмах к H. M. Нелединскому от 20, 23 апреля и 1 мая 1884 г., захваченных жандармами при аресте последнего (ЦГИАЛ, Вещественные доказательства к делам Министерства юстиции, ф. 1410, оп. 1, ед. хр. 505). Е. А. Колтоновская писала о стихотворении: «Чтобы суметь в таких коротких, простых словах передать целую жизненную драму, сильную и потрясающую, нужно быть настоящим поэтом. К стихам этим нечего прибавить. Перед читателем — живая, готовая картина, от которой невольно мороз пробегает по коже…» (Несколько слов о поэзии и об одном из поэтов. «Новости и Биржевая газета», 1900, № 354, 22 октября).
Забытый друг. Впервые — РБ, 1897, № 2, стр. 239, с пропуском стихов 3—4, обозначенных точками, и цензурным смягчением в 8-й строфе («под пологом тьмы»). С восстановлением купюры — изд. 1899 г., стр. 18. Печ. по изд. 1910 г., т. 1, стр. 138. Д. П. Якубович указывает в авт. экз. точную дату по несохранившемуся автографу: «Декабрь 1886, Петропавловская крепость». Якубович писал из Кургана в редакцию РБ: «В другом стихотворении — „Забытый друг“ (кстати сказать, это одно из самых дорогих мне стихотворений), я сам кое-что выбросил, например два стиха вначале: „От счастья, и воли, и светлого дня, Как труп, навсегда отделили“. Заменил также „под сводом тюрьмы“ более слабым выражением „под пологом тьмы“ и т. п. Неужели и в таком виде пьеска эта не могла бы проскочить? А как бы я рад был!» (письмо к А. И. Иванчину-Писареву от 21 декабря 1896, ПД). О стихотворении «Забытый друг», на которое ополчились апологеты «чистого» искусства, один из современных критиков писал: «Скажите, неужели это не поэзияI .. .Да, в страдании, в одиночестве, вдали от всего родного и близкого, в разлуке с прежними привязанностями, среди крушения всех надежд зазвучали поэтические струны без силы, без мощи, быть может, даже и без особенной гармонии, но с той подкупающей и всеискупающей искренностью, какой отличается и наша русская народная песня. И этих стихов не должна забыть наша литература: тут на самом деле кровь человеческого сердца. А литературные тупицы еще зубоскалят. Ах, чтоб им…» (Скриба. Стихи, стихи и еще стихи. «Новости и Биржевая газета», 1898, № 29, 29 января). Услышал я голос желанный: «Воскресни!..» и т. д. В. Н. Фигнер так характеризовала психологическую реакцию после 22-летнсго одиночного заключения на этот призыв Якубовича: «Ах, П. Ф. <Якубович>, когда человек уж решил, что все кончено, и примирился с этим, отказался жить, то быть вновь разбуженным криком: „Живи!“ — это целая трагедия, мука, от которой даже и сейчас я не могу освободиться» («Галерея шлиссельбургских узников». СПб., 1907, стр. 295).
«Друг мой, добрый мой друг! Не проси у меня…». Впервые — «Мир божий», 1898, № 2, стр. 189. Печ. по изд. 1898 г., стр. 35, где исправлен стих 1. В стихотворении, очевидно, сказалось влияние «Последних элегий» Некрасова (II).
Молитва («Дни настали слез и гнева…»). Впервые — изд. 1887 г., стр, 120. В изд. 1910 г., т. 1, стр. 142, вместо эпиграфа ссылка: «Еванг<елие> Матф<ея>. 26, 31; Марка, 3 <надо: 13>, 19—20». Соблазнившихся о ней — отзвук Евангелия от Матфея, гл. 26. «Все вы соблазнитесь о мне в эту ночь, ибо написано: „Поражу пастыря, и рассеются овцы стада“». Сократились эти дни! — мотив из Евангелия от Марка, гл. 13: «Ибо в те дни будет такая скорбь, какой не было от начала творения…» и если бы господь не сократил тех дней, то не спаслась бы никакая плоть; но ради избранных, которых он избрал, сократил те дни". Переведено П. Грабовским на украинский язык.
«Ну что за божья благодать…». Впервые — изд. 1910 г., т. 1, стр. 143.
«И жив и здрав христианин…». Печ. впервые. Вписано Якубовичем в авт. экз., на полях стр. 143. Якубович не придавал этим стихам художественного значения (см. след. примечание). Во имя Бога, Слова, Духа — из Евангелия от Иоанна: «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Дед — Николай I. Сын — Александр II. Внук — Александр III.
Дед и внук. Впервые — «Каторга и ссылка», 1926, № 2, стр. 121, публикация В. И. Сухомлина «Неизданное стихотворение П. Ф. Якубовича», с примечанием: «Это стихотворение, посвященное Николаю I и Александру III, было написано Якубовичем в 1884 г., когда он находился в заключении в Петропавловской крепости». В. И. Сухомлин указывает вариант стиха 2: «С надменным лицом полубога, с душою раба». Было вписано Якубовичем в авт. экз. изд. 1910 г., т. 1, на полях стр. 140—143, с комментарием: «Из таких же стихотворений, не имеющих художественного значения и назначенных, так сказать, для „домашнего употребления“, помню еще „Деда и внука“. Сравнивая однажды личности Н<иколая> I и А<лександра> III, я поражен был некоторыми сходными чертами их деятельности: в первые же свои дни они казнили одно и то же число врагов (5), причем имена их начинались с одних и тех же букв, за исключением Бестужева и Желябова, фамилии которых имели зато по два одинаковых слога. Чтобы уложить в стихи это довольно сложное „открытие“, я принужден был допустить презумпцию, что декабристы и первомартовцы уложены были в три гроба. Впрочем, я слышал, будто первомартовцы, действительно, были зарыты на Преображенском кладбище в грех могилах» (прим. Якубовича). Дед был надменный — Николай I. Царственный внук — Александр III. В стихотворении упоминаются фамилии 5 казненных «дедом» декабристов и 5 народовольцев-первомартовцев, казненных «внуком».
Мой конь. Впервые — изд. 1910 г., т. 1, стр. 144, заглавие «Время». Печ. по авт. экз., т. 1, стр. 144. Стихотворение варьирует тему «Пленного рыцаря» Лермонтова. Оттуда же взяты оба заглавия («Быстрое время — мой конь неизменный»). Но конь не слушает удил и дальше мчится — у Лермонтова: «Конь мой бежит, и никто им не правит». Но конь еще быстрее мчится — у Лермонтова: «Мчись же быстрее, летучее время». Чтоб крепок был твой вечный сон. Стихотворение Лермонтова «Пленный рыцарь» также заканчивается образом смерти.
«Вы говорите: „Не нужна…“». Впервые — изд. 1898 г., стр. 39. Печ. по изд. 1910 г., т. 1, стр. 146. Список — в письме А. И. Хлебникова к В. Г. Короленко от 4 апреля 1911 г. (ПД). Реальная основа стихотворения указана П. Якубовичем: "По поводу одного разговора с тов. прокурора M. M. Котляревским, который вел мое дело. Он, именно, говорил мне елейным иудушкиным тоном: «Мы — люди маленькие. Славы нам не нужно, и, конечно, потомки не будут нас помнить» (прим. Якубовича). Это подтверждает в указанном выше письме А. И. Хлебников, товарищ Якубовича по этапному пути на каторгу: по объяснению Якубовича, «это стихотворение он написал после длинного приватного разговора „по душам“ с тов. прокурора Котляревским, всегда присутствовавшим при допросе в жандармском управлении… Якубович говорил, что это стихотворение он посвящает жандармам» (ПД). Один из современников (В. И. Сухомлин) дал Котляревскому выразительную характеристику: «пронырливый Котляревский, скрывавший под синими очками свой выбитый пулей революционера глаз» («Каторга и ссылка», 1926, № 7—8, стр. 92).
Сила жизни. Впервые — «Живописное обозрение», 1886, № 49, стр. 367, без заглавия, подпись: П. Филиппович. Печ. по изд. 1898 г., стр. 76. Опубликовано при содействии друзей и А. К. Шеллера (Михайлова), когда Якубович третий год находился в Петропавловской крепости. Первые две строфы — вариации на тему стихотворения Пушкина «Арион».
«H e поминай, что ты меня сгубила…». Впервые — там же. Печ. по изд. 1898 г., стр. 149. Начальные два стиха — отзвук 9-й строки из стихотворения Некрасова «Тяжелый крест достался ей на долю…» («Не говори, что молодость сгубила»). Д. П. Якубович указывает в авт. экз., что в 1—2 стихах автографа, как и в «Живописном обозрении», было: «Не говори», а в стихе 3: «давило» вместо «томило».
«Всё, всё простить бы вам…». Впервые — изд. 1887 г., стр. 106, неудачно озаглавленное «Друзьям» по цензурным соображениям, возможно, редактором сборника А. К. Шеллером (Михайловым). Соответственно заглавию изменен стих 14: «О нет, друзья мои!». Печ. по изд. 1899 г., стр. 114. Обращено к «палачам» — прокурору M. M. Котляревскому, следователю Лютову и др., которые во время следствия допускали циничные намеки по поводу захваченной переписки Якубовича с Р. Ф. Франк.
Купальская ночь. Впервые — изд. 1887 г., стр. 89, в качестве одного из пяти отрывков «Неоконченной сказочной поэмы». С исправлениями в качестве самостоятельного стихотворения — изд. 1898 г. (2), стр. 140. Первые 42 стиха в качестве самостоятельного стихотворения — изд. 1899 г., стр. 138. Текст изд. 1898 г. (2) с исправлением в последнем стихе опубликован в изд. 1902 г., т. 2, стр. 142. Печ. по изд. 1910 г., т. 1, стр. 151. «Сказочная поэма» не была закончена поэтом в Петропавловской крепости. К отрывку Якубович сделал примечание: «В мифических воззрениях русского народа важное место занимает бог тепла и света, супруг матери-сырой земли — Ярило. Праздник на Ивана Купала — день, когда их любовь и счастье достигают своего апогея. В ночь на этот день во многих местностях и до сей поры хоронят (топят в реке) Ярилину куклу. А купальские огни — вещь общеизвестная» (изд. 1887 г., стр. 88). По опубликованным отрывкам можно судить, что сказочно-мифологическая основа поэмы должна служить аллегорической оболочкой, за которой развертывались реальные картины бедственного положения крестьян в пореформенной деревне. В центре поэмы — образ народа и русского молодца Силантия-кузнеца. Богатырь-кузнец, женившись на бедной девушке Груне, бьется с нуждой, голодом, засухой, мором, но не может их одолеть и в сказочную ночь становится народным мстителем. Такова основная сюжетная схема. Сатирическим образам министров, попов, кулаков и бар в поэме противопоставлена казачья вольница — «удальцы-бойцы», во главе с атаманом идущие «голь оборонять». Значительный художественный интерес представляет символический эпизод борьбы кузнеца с Горем, навеянный русскими сказками о Горе и Лихе и, возможно, повестью о Горе-злосчастье, и завершающая пятый отрывок «Песня разбойников», навеянная казачьими военными песнями. В изд. 1887 г. отрывки были посвящены Н. К. H--ву. Это, несомненно, Николай Константинович Никифоров (р. 1860) — студент Петербургского университета. В 1881 г. сблизился с Якубовичем; участник сб. «Отклик», где поместил рассказ «Колдун» и стихотворение «Утес». С 6—10 октября 1882 г. ездил к Якубовичу по политическим делам в Новгород. За участие в студенческих беспорядках был в апреле 1883 г. исключен из университета и жил под надзором полиции в Казани (ГИАЛО, ф. 14, оп. 3, № 21326).
Журавли. Впервые — изд. 1898 г., стр. 169, в разделе «Из иностранных поэтов», с фиктивным подзаголовком «С итальянского». С исправлениями — изд. 1899 г., стр. 276, где помещено в разделе «Из иностранных поэтов» в конце цикла: «Из Чезаре Никколини (Тюремные мелодии 1830—1840 годов)». Печ. по изд. 1902 г., т. 1, стр. 145, где снят мнимый подзаголовок. Цензор В. Канский, настаивая на запрещении стихотворений Якубовича, отметил, что в стихотворении «Журавли» в аллегорической форме «восхваляются бунтовщические стремления и выступления» (ЦГИАЛ, Дело Главного управления по делам печати, 1913, № 384, "О наложении ареста на брошюру под названием «Из стихотворений Л. Мельшина (П. Я.) „Жизнь — борьба, а не рабство…“»). О возникновении замысла Якубович заметил: «Эту станицу журавлей я видел во время прогулки по крепостному садику» (прим. Якубовича). Он весь затрепетал; какой-то мыслью дивной и т. д. Конец стихотворения близок к описанию смерти Крота из поэмы Некрасова «Несчастные». «Вперед, друзья!..» — ср. у Некрасова: «Кричал он радостно: вперед!»
Веселый луч. Впервые — изд. 1887 г., стр. 38. Печ. по изд. 1898 г., стр. 113.
«Ярко небо стран далеких…». Впервые — изд. 1887 г., стр. 101, под заглавием «На чужбине» и с заменой последней строфы нейтральным четверостишием о «грезах детства» и «светлых сновидениях». Печ. по изд. 1910 г., стр. 159. Вошло в сб. «Вы жертвами пали». А. М. Скабичевский писал об этом стихотворении: «Поэт с таким нежным и любвеобильным сердцем не мог, конечно, не любить своей родины и пребывать на отвлеченной международной почве космополитизма, готовый с равной страстностью, а скорее всего, бесстрастием воспевать и небо Италии, и горы Швейцарии». Как поэт Якубович — «.. .единственный в настоящее время, в страстной поэзии которого струится та живая струя, которая была завещана нам незабвенною некрасовскою музою» («Сын отечества», 1897, № 331, 5 декабря).
Сократ. Впервые — изд. 1887 г., стр. 117. С исправлениями — изд. 1898 г., стр. 137. С новыми исправлениями — изд. 1902 г., т. 1, стр. 151. Печ. по изд. 1910 г., стр. 160. Вошло в сб. «Вы жертвами пали». В. Г. Короленко в рассказе «Тени» (1889) рисует аналогичный образ Сократа — философа-богоборца, борца за правду против старой веры. Якубович и Короленко, рисуя образ Сократа, отступают от своего источника (сочинения Платона), устраняя в речах Сократа мотивы смирения и покорности. Напротив, они приписывают своему герою строптивый, мятежный дух. В оценке личности Сократа у Якубовича и Короленко отразилась борьба с толстовской теорией смирения и «непротивления» (см. Г. Бялый. В. Г. Короленко. М., 1949, стр. 175). Перед ним склонился Критиас и т. д. Разговор Сократа с Критоном, предлагающим своему учителю устроить побег из тюрьмы, восходит к Платону. У Платона Сократ отказывается от бегства, ссылаясь на уважение к законам и покорность судьбе: «Никто не должен ни воздавать несправедливость за несправедливость, ни делать людям зло, хотя бы сам и терпел от них что-нибудь подобное» (Сочинения Платона, переведенные… Карповым, ч. 2. СПб., 1842, стр. 304—305). У Якубовича другой мотив: воин не должен отступать в последнем бою.
Накануне. Впервые — изд. 1898 г., стр. 155. Вошло в сб. «Под гнетом самодержавия». На красной обложке сборника наклеен прекрасно воспроизведенный фотопортрет Якубовича в кандалах с подписью: П. Якубович. В сб. было помещено 7 других стихотворений поэта. В изд. 1902 г. дата «19 февраля 1886» комментирует заглавие и содержание стихотворения: 19 февраля 1886 г. исполнилась 25-я годовщина «освобождения» крестьян. Якубович родился 22 октября 1860 г., т. е. буквально накануне реформы. Рука рабыни мою качала колыбель. «Накануне 19 февраля 1861 г. мне не было еще и 4 месяцев, и „рука рабыни“ — няньки, по всей вероятности действительно качала мою деревенскую люльку» (прим. Якубовича). Отцовский грех… народ на сына перенес. Этот стих, очевидно, навеян впечатлениями детства Якубовича (см. вступ. статью, стр. 7—8).
«Страдай один!.. В себе носи…». Впервые — «Живописное обозрение», 1886, № 49, стр. 367, подпись: П. Филиппович. Стихотворение родилось в стенах Петропавловской крепости; было передано «на волю» и опубликовано при содействии А. К. Шеллера (Михайлова), который заведовал литературным отделом журнала. Гордое терпенье — выражение Пушкина («В Сибирь»), встречающееся у Якубовича. Переведено П. Грабовским на украинский язык.
Другу юности. Впервые — изд. 1898 г., стр. 161. Обращено к Вячеславу Николаевичу Шеталову (помета Д. П. Якубовича в авт. экз.), однокурснику по университету. Якубовичем и Шеталовым был издан «Отклик». В «Отклике» Шеталову принадлежит рассказ «По пути в деревню», опубликованный под псевдонимом В. Метелица. Дружба их была исключительно теплой. После каторги в 1902 г. у Якубовича завязалась с Шеталовым переписка, не прекращавшаяся до смерти Якубовича: сохранилось 20 писем Якубовича к нему за 1902—1910 гг. (ЦГАЛИ). Шеталов служил акцизным чиновником в Курске, позже переехал в Полтаву, намного пережив Якубовича (ум. после 1928 г.). Якубович нежно любил Шеталова, но не раз упрекал его в обломовщине: «Загубил ты, чертов ленивый вареник, данный тебе от бога талант, а он был у тебя, в этом я ни минуты ne сомневаюсь. И все ссылки твои на недосуги, на чинушечью долю и пр. —все это ни к чему, одни слова» (письмо от 15 марта 1906). Шеталов окончил университет со степенью кандидата позже Якубовича (ГИАЛО). На склоне лет он оставил ценные воспоминания о Якубовиче с копиями многих писем друга, ныне утраченных. 18 ноября 1928 г. он писал И. Попову из Полтавы: «Усердно работаю над своими воспоминаниями, в центре которых — Якубович». Воспоминания обрываются на полуслове: утрачены листы (ЦГАЛИ, ф. 583, оп. 1, ед. хр. 21).
Сестре («В дни, когда была ночь молчаливая…»). Впервые — изд. 1898 г., стр. 159. Обращено к Марии Филипповне Якубович (1862—1922), сестре поэта. М. Ф. Якубович устанавливала связь Якубовича с «вол’ей» на всем протяжении его заключения и каторги.
«Перед отравленною чашей…». Впервые — «Скоморох», 1907, № 1, стр. 2, под заглавием «Завещание», в цикле «Из былого», подпись: П. Я. (Л. Мельшин), с пометой: «Петропавловская крепость, 1885». Дата ошибочна, так как стихотворение было написано после вынесения смертного приговора Якубовичу, т. е. в 1887 г.: «Суд (процесс Г. А. Лопатина) проходил в начале июня 1887 г. В ночь на 5-е вынесен смертный приговор 7-ми лицам: Лопатину, Стародворскому, Конашевичу, Антонову, Иванову, Саловой и Якубовичу. Но смертных казней никому не было. Первые пятеро „навсегда“ заточены в Шл<иссельбур>г, а мы с Саловой отправлены на Кару» (прим. Якубовича). О публикации стихотворения в журнале «Скоморох» см. примечание к стих. «В почете», стр. 413. Почти одновременно вошло в сб. «Ссыльным и заключенным» (СПб., 1907), под другим заглавием: «В ожидании суда», т. е. приговора, в цикле «Из былого».
Сын. Впервые — изд. 1887 г., стр. 107, под заглавием «Отрывок из поэмы „Сын“» и примечанием, явно рассчитанным на цензуру, где герой поэмы — революционер был выдан за горемыку: "Петербургский бедняк студент, занятый вечным хождением по урокам, перед самым разъездом на каникулы, ненастной весенней порою простужается и получает скоротечную чахотку. Предвидя неизбежность и близость печальной развязки, он решается не извещать о ней свою нежно любимую мать. Таково содержание повести, из которой взят настоящий отрывок. Нужно ли напоминать, что он сильно отзывается подражанием Некрасову вообще, и в частности его «Несчастным»? Поэма полностью до нас не дошла. В авт. экз., т. 1, стр. 168, Д. П. Якубовичем сделана помета: "Здесь вложены два почтовых листка с поэмой. Наверху написано <П. Ф. Якубовичем>: «„Сын“. Написано в крепости (1885—1886 гг.)». Почтовые листки с текстом поэмы в Музее Октябрьской революции (Ленинград) не сохранились. Мы знаем лицо, послужившее прототипом героя: «Тема взята из действительности. Казненный в 1879 г. в Киеве Свириденко не открыл на следствии своего имени, чтобы не огорчать нежно любимой матери, и погиб под чужой фамилией Антонова» (прим. Якубовича). Антонов (В. А. Свириденко) был казнен 14 мая 1879 г. вместе с Осинским и Брандером. Перед смертью «все они остались верны делу, которому служили. Никто не падал духом» («Народная воля», 1879, № 2, 15 ноября). О содержании поэмы рассказано в брошюре «Процесс 21-го», изданной в Женеве в 1888 г. Автором брошюры был Василий Филиппович Якубович (1859—1933) — старший брат поэта, профессор медицины (установлено С. Н. Валком через В. И. Сухомлина). На суде Якубовичу была предъявлена рукопись — «„поэтическая фантазия“, отобранная у него при аресте и пристегнутая к делу товарищем прокурора Котляревским, усмотревшим в ней памфлет на себя. Якубович признал почерк рукописи своим. Это была поэма „Сын“. Она была зачитана на суде, и весь рассказ произвел на судей сильное впечатление». Вот как передается содержание поэмы в брошюре «Процесс 21-го»: «В первой части описывается допрос арестованного революционера, отказывающегося сказать свое имя. Прокурор убеждает его всевозможными софизмами, лицемерными комплиментами, угрозами, но успеха никакого. Во второй части описывается суд над революционером; место это поражает силою своего лиризма. Наконец, в третьей части рисуется сон, виденный узником накануне казни: он видит старуху мать в далекой бедной деревне, с нетерпением и тоской ожидающую своего ненаглядного сына. Здесь-то и выясняется та причина, по которой революционер не хотел сказать свое имя; он не хотел, чтобы мать узнала как-нибудь о судьбе, постигшей ее» («Процесс 21-го». Издание кружка народовольцев. Женева, 1888, стр. 18. Эта часть брошюры перепечатана с небольшими изменениями В. Богучарским в РБ, 1911, № 5, стр. 127). Из приведенных сведений видно, что поэма имела 3 части и в изд. 1887 г. был напечатан отрывок из последней части. Перекличка «Сына» с поэмой Некрасова «Несчастные» несомненна. Ср., например:
| Якубович | Некрасов |
| Нет, не узнай ничего! | Кто скажет ей: «Уж нет его! |
| Бей роковую тревогу! | Загородись двойною рамой, |
| Все выходи на дорогу, | Напрасно горниц не студи, |
| В чистое поле гляди, | Простись с надеждою упрямой |
| Сына погибшего жди. | И на дорогу не гляди», |