Коровин К. А. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936—1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
В дождичек
правитьВ дождичек, по осенней поре, утром зашли ко мне охотник Герасим Дементьевич, с ним — сосед Феоктист, Павел Илычев, из соседней деревни.
— Был, — говорит Герасим, — в церкви у Покрова. Поют: «О мире всего мира Господу помолимся». А вот ведь, война затеялась. И пошто война? И невесть. Встретил у церкви Захара. Мужик он смекалистый. Уж ему за шестьдесят. Голова твердая, пустых слов нет. Не форсун. Говорил мне: война большая будет.
«Ну, — говорю ему, — колдун, — а его колдуном прозывают, — чего, — говорю, — у тебя в голове колдуется, насчет войны-то?»
А он так глядит сурьезно, говорит: «Еще и тебя возьмут. Народу перебьют сколько! А пошто? На земле завсегда война идет, то там, то тут. Знать, так надо: положено на земле человеками. Оченно много злобы кругом, неправды. Ну, и сердце в человеках остыло. Жить по совести Божией соскучились. Один говорит: вот тебе правда, а тот ему: нет, говорит, врешь: вот тебе правда, другая. У каждого своя правда. А правда-то — одна. Ну, вот и спор. А ему и конца не видать. Ежели без правды о правде спорить — зря лясы точить… Кривдой жить охота, а правду с кашей съели».
— Трудно сказать — почему война. Сложно все, — заметил гостивший у меня охотник Караулов.
— Да, — рассмеялся Герасим, — трудно. Вот у меня сейчас своя война вышла. Деревенский портной ходит по деревне, где возьмут, — одежину сшить или починить. Немолодой он, эдакой напористый. Ну, значит, я ему поддевку даю справить. Сукно хорошее купил. Сторговались: харчи мои, чай-сахар — мой; работать у меня, а ночевать у соседа — он вдовый. Встает поздно, за работу принимается с полдня. Ничего ему не говорю. Мерил он и поддевку скроил. Опять мерил. Такой скучный. Недоволен чем-то, вижу. За чаем мне говорит: «Дешево я, — говорит, — с тебя взял».
Я ему: «Да я с тобой не торговался! Что спросил сам».
«Верно, — говорит, — только рублевку накинуть надо».
Ладно. Соглашаюсь. Взял рублевку вперед и ушел. Через день пришел, пьян. Без меня пришел. Кады я вернулся, вижу: спит на моей постели не раздевшись, в сапогах грязных. Я молчу. Встал, истопил печь, котелок достал, воду в котелок налил, вышел из избы, поймал курицу мою, зарезал, ощипал и в котелок сует. Значит: себе варит. Смотрю: вольный портной. Молчу.
«Вот что, — говорит, — вино где у тебя? Мне опохмелиться надоть».
«У меня, — говорю, — вино в доме не заведено. Я вино только на праздник беру, когда гости. А так не пью, и вина нет у меня».
«Эка, — говорит, — зря это ты. Не знал я, а то бы не пошел к тебе шить».
Опять спросил руль задатку. Я дал. Ушел. Пришел через день. Утро проспал. Я молчу. Опять берет поддевку. Пристегнул булавками. И говорит: «Дешево взял».
Я молчу.
«Вот что, — говорит, — прибавляй целковый. В моих руках дело: скроил. Как бы узко не вышло».
«Ах, — думаю, — не испортил бы сукно-то!»
Ладно. Дал рупь. Ушел он… «Вот, — думаю, — портной, ай, — думаю, — пойду справлюсь: он в Покрове шил». Пошел, справился. Там мне, где шил он, Михайло Зацепин и говорит: «Ну, портной!.. Он у меня всех курей переел, деньги забрал. То не так, это не так… Мало, говорит, взял. Чай внакладку пьет. Спит до полдня. Штаны сшил — в поясе узки, пуговицы на поддевке все отскочили. Ну, у нас с им война и зачалась. Ругались. Он было в драку. Я и дал ему разок. Так он понял, что со мною не годится. Ежели я дам раза, семеро дома подохнут. Видит он, и сразу в себя пришел. Смирный стал. Пуговицы попришивал и вставку вставил. Ну, я и дал ему расчет. В деревне все знали. Староста сказал ему: „Ты, портной, в деревню не приходи боле и около не ходи. А ежели подойдешь, то знай, что тут же в упокойники поступишь“. Напужал его, чтоб не ходил: не поджег бы».
— Ну, и что же дальше? — спросил Караулов.
Пришел я домой, его нету. Пришел в полдень. Сел шить.
«Мне, — говорит, — доктор велел курей есть. Ты вели мне куру сварить».
«Ладно, — говорю, — скажу». А сам думаю: испортит поддевку. Надо слушаться…
«Ну, поддевка готова».
Примерил. Пуговицы еще не пришивал. Опять на вино просит. «Хорошо, — говорю. — Пришей ране пуговицы. И получай расчет. А неча время тянуть».
«Немножко, — говорит, — в рукавах переставлю».
Гляжу: рукав выпорол и… ушел.
Утром встал я и к соседу иду. Гляжу: портной спит. А у соседа ведро с водой стоит. И караси в ём пойманы. Я взял это ведро с карасями и полил портного. Он как вскочит, глаза вытаращил…
«Это чего? — кричит на меня. — Какое ты право такое имеешь?»
«Иди, — говорю, — сейчас, кончай поддевку. Я тебе право дам, как в Покрове…» Смирный стал.
«Чего, — говорит, — пойдем».
Через час поддевка — готова. Получил расчет… Вот ведь война с портным… Что поделаешь?
— Ну, приходил он к тебе опять? — спросил Караулов.
— Нет, — ответил Герасим. — На станции, в трактире, говорил: «У вас тут работать невозможно никак. Я на Вологду поеду. Там народ простой, уважают работу. А у вас тут прямо в морду лезут. Тут никакого полного права нет».
— Ну и портной! — смеялся Караулов.
— Да, — сказал Герасим. — Терпишь, терпишь — терпежка вся выходит. Как быть?
— А все же он тебе поддевку сшил хорошо? — спрашиваю.
— Сшил… Только — хоть брось. В рукавах сузил, жена перешивала. Да… А вот что у Казакова вышло… Приехал, значит, к ему на охоту его знакомый. А Казакова дочь — пятнадцать лет. Вот этот знакомый его и начал к ей приставать. В коридоре поймал — целует. Казаков-отец и думает: «Ну и гость!» Что делать? На охоту пошли. Вернулись. То-сё. Он ночевать у его остается. А Казаков набрал муравьев в лесу в мешочек. Эдаких рыженьких — зло кусаются, да ему, сонному, в постель насыпал. Что было… Вот ругались. Прямо война. Казаков говорит: «Кипятком от муравьев хорошо. Очень пользительно!» И плеснул. Гость домой, на станцию скорей… Я его вез. Вот он всю дорогу выл… В суд грозился подать.
— Ну, и что же? — спросил Караулов.
— Нет, не подал. Он женат ведь. Ну, неловко выходило. Боялся — жена узнает.
— Вот так история! — смеялся Караулов.
— Да, так, ведь и история… Гость — писарь на станции Узловой, в Москве, а Казаков — лавочник. А ежели бы эдако дело у царей вышло? Войны б не миновать!..
Сидевший в стороне, за столиком, приятель мой, охотник Павел Александрович Сучков, слушал эти разговоры, молчал и набивал патроны для ружья. Потом, обернувшись, сказал серьезно:
— Дурацкая штука — не хитрость. Поддевку не сшил, ерунда какая… Война — дело серьезное, не зря она бывает. Слушать вас, уши вянут.
— Ну, скажи, Пал Лисандрыч. Пошто война выходит? — спросил Герасим.
— «Пошто», «пошто»! По то! — сердился Павел Александрович… — Вот, положим, ты едешь на Кавказ, в Тифлис, по делу. Горы, конечно. А дорогой тебя по башке камнем с горы «раз»… Что ты тогда скажешь? Другой едет, камнем по башке «раз»… Кто ни едет! В посту ты чай с изюмом пьешь?
— Как же! — ответил покорно Герасим.
— А изюм где растет? На Кавказе. Везут его оттуда купцы, а их по башке камнем «раз». Как ты торговать будешь?
— Да уж какая тут торговля, ежели по башке, — ответил Герасим.
— Так вот понял? А там, на горе, Шамиль сидит. Понял?
— Чего ж не понять? — соглашается Герасим.
— Ну и что же? Тогда как? Без изюма чай пить будешь?
— Да как ты его уговоришь? Ему с горы-то сподручно.
— Ну, вот и война… Понял? Кавказ-то у него и взяли… Понял?
— Чего тут не понять? Всякой поймет.
— Ну, так вот отчего война бывает, — объяснил Павел Александрович и опять отвернулся набивать патроны…
За окном сеялся мелкий дождичек…
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьВ дождичек — Впервые: Возрождение. 1936. 17 октября. Печатается по газетному тексту.