М. Ольминский править
В ДИСКУССИОННОМ ПОРЯДКЕ О САЛТЫКОВЕ-ЩЕДРИНЕ править
Можно ли сопоставлять или по крайней мере противопоставлять судьбу и деятельность, с одной стороны, Маркса и Энгельса, а с другой — Щедрина? Маркс родился в 1818 году, умер в 1883 году. Энгельс родился в 1820 году, умер в 1893. Щедрин родился в 1826 году, умер в 1889. Почти современники.
Все трое происходили не из пролетарской среды. В 1844 году Энгельс познакомился с Марксом, с которым уже раньше у него завязалась переписка. «Маркс в Париже под влиянием французских социалистов и французской жизни сделался тоже социалистом» (Ленин). Щедрин также сделался социалистом под влиянием французской литературы в конце 40-х годов. Он примкнул к петербургскому социалистическому кружку. Настал революционный 1848 год. Маркс и Энгельс приняли деятельное участие в этой революции. В 1848 году был напечатан «Манифест коммунистической партии» Маркса и Энгельса. От утопического социализма в Европе мысль идеологов пролетариата перешла к научному социализму.
А в Петербурге? Щедрин вошел «в тот безвестный кружок, который инстинктивно прилепился к Франции, представителями которой были Сен-Симон, Кабе, Фурье, Луи Блан и в особенности Жорж-Занд».
«Вслед за возникновением движения во Франции произошло соответствующее движение и у нас; учрежден был негласный комитет для рассмотрения злокозненностей русской литературы. Затем в марте я написал повесть, а в мае уже был зачислен в штат вятского губернского правления», т. е. был отправлен в многолетнюю ссылку в одну из самых в те времена глухих губерний. Рухнула связь с «безвестным кружком».
Повидимому, прекратилась надолго и возможность получения заграничной литературы. Пресеклась и литературная деятельность. Рассказ «Брусин» (написанный в 1849 году) появился в печати только после смерти Щедрина. В нем уже проглядывало скептическое отношение к утопическому социализму, Щедрин говорил: «Всякая утопия-- нелепость в том случае, если не может указать, каким образом нужно вести человека к его будущим судьбам».
Маркс я Энгельс работали в странах, где было уже в основном покончено с крепостным правом. Деятельность молодого Щедрина проходила в стране, где еще казалось, что крепостная зависимость крестьян и рабочих от помещиков стояла незыблемо.
Маркс и Энгельс с самого начала выступали как научные, философские и политические писатели 1 исследователи. Щедрин же до ареста и ссылки был художником м лишь отчасти публицистом, полуприкрытым художественной формой. Эта форма явилась отчасти лишь «покровом, сквозь который едва светилась очертания мысли» (слова Щедрина). Но и этот покров, как мы уже видели, не спас Щедрина от ссылки. Щедрину приходилось всю жизнь работать при таких условиях, о которых уже не слышно было на Западе. Приходилось вырабатывать особую манеру «рабьего языка».
Этот язык был очень своеобразен и разнообразен. Не понимая этого, часто нельзя понимать Щедрина. Кажется, самый простой способ не называть вещи настоящими именами, например, вместо «начальника губернского жандармского управления» говорить только «штаб-офицер». Далее идут более сложные приемы обхода цензуры. Укажу на некоторые. Многие рассказы и статьи ведутся от первого лица, якобы от лица Щедрина. Иногда это действительный Щедрин, а иногда — явная самоклевета, — требуется понимание этого различия. Тут, конечно, может спасать только установившееся сочувствующее отношение читателя к автору.
Многие работы переносятся от современности в прошлое. Например, в рассказе «Тяжелый год» (из «Благонамеренных речей») нужно было перенести — ради цензуры — события от 70-х годов в эпоху до падения крепостного права и в то же время дать читателю понять, что и после дело стало не лучше. И это понимание высказано только в словах, что Удодов «был самый симпатичный из пионеров того времени». А слово «пионер» употреблялось Щедриным и раньше для обозначения деятелей пореформенных учреждений. Значит, надо понимать, что новое не лучше старого.
Более яркий пример переноса текущей жизни в историческое прошлое — это «История одного города». Щедрин употребил здесь достаточно усилий, чтобы дать понять, что под прошлым надо понимать настоящее, — и всегда, даже в наших (послеоктябрьских) изданиях и театральных пьесах, дело представляется так, что там будто бы осмеиваются только цари и царские чиновники. А между тем и у нас кое-кто возобновляет нравы «глуповцев» и «градоначальников». Для примера беру почти первый попавшийся № 340 (5505) «Правды» от 10 декабря 1932 года (стр. 3), статьи «О ревизионных комиссиях в колхозах», «Для Дубкова решения КК РКИ не обязательны» и «Крутится, вертится колесо мытарств». Это ли не нравы глуповцев и градоначальников! Наконец, в той же «Правде», в № 3490 от 19 декабря 1932 года автор (Б. Таль) вынужден был вспомнить об одном из глуповских градоначальников, говоря о событии, происшедшем в советской республике. Так же в радио. А в издании сочинений Щедрина все время — цари. Это — опошление Щедрина, о котором хлопочут Л. Гроссманы и Ивановы-Разумники.
У Щедрина в «Убежище Монрепо» рассказ ведется якобы от лица самого Щедрина. Но конец (глава пятая), очевидно, нельзя было вести даже от лица автора (против новейшей буржуазии), и Щедрин прикрывается «отставным корнетом Прогореловым, некогда крепостных дел мастером, впоследствии оголтелым землевладельцем».
Наконец в «Мелочах жизни», когда цензура стала особенно свирепствовать, а репутация Щедрина прочно установилась, он, говоря о неизбежности социальной революции, решается бросить фразу: «Спрашивается, однакож: что делать, чтобы устранить грядущую смуту?» — вместо того, чтобы сказать: «Способствовать грядущей революции». Так это и понималось в конце 80-х годов, и нельзя было иначе понимать, если брать статью в целом.
Конечно, я не мог здесь перечислить все уловки Щедрина для обхода цензуры. Была ли необходимость Марксу и Энгельсу Прибегать к такому «рабьему языку»?
Напомню еще, что фактическая душа журнала «Современник», в котором работал Щедрин, была сослана на каторгу и на всю жизнь лишена возможности участия в политической работе, — это был достаточный урок для Щедрина и для (Некрасова. Щедрин мог бы сказать вслед за Некрасовым, только несколько смягчая тона:
«Недолгая нас буря укрепляет,
Хоть ею мы мгновенно смущены,
Но долгая — навеки поселяет
В душе привычки робкой тишины.
На мне года гнетущих впечатлений
Оставили неизгладимый след.
Как мало знал свободных вдохновений,
О, родина, печальный твой поэт!
Каких преград не встретил мимоходом
С своей угрюмой музой на пути?»,
Современный читатель, особенно из молодых, не должен забывать об этих условиях литературной работы при самодержавии. Поэтому, мне кажется, нуждается в поправках конец статьи (без подписи) в No «Лит. газеты» от 5 июля 1932 г., ставящий на вид Щедрину «отрыв от революционной практики». Автор статьи, очевидно, плохо знаком с условиями литературной легальной революционной деятельности при царизме вплоть до революции 17-го года.
Вообще же "если не считаться с условиями легальной революционной работы[1], мы не имели бы ни «Современника», ни «Отечественных записок».
Не буду распространяться о факте, всем известном, о том, что у нас на очереди была борьба за политическую свободу, борьба против пережитков крепостничества, которое в Западной Европе было более или менее уже ликвидировано: "Естественно, что она приняла характер борьбы за «народные» (и пролетарские и крестьянские) интересы. И Щедрин далеко. не забывал о пролетариате (а говоря о более раннем периоде, — об интересах «дворовых»). Отмечу. только, что в отношении крестьян Щедрин не постеснялся дать картину массового предательства («Сон в летнюю ночь» из «Сборника»), а чтобы представить апофеоз крестьянского труда дал бессловесного Конягу.
Перехожу к Марксу и Энгельсу. В 70-х годах они интересовались русской революцией. Маркс даже изучал для этого русский язык, и изучал не по чему иному, как по Щедрину. В свою очередь русские революционеры переводили «Капитал» Маркса, вели полемику по вопросу о марксизме. Помню заглавие статьи, кажется, Ник. Михайловского в «Отечественных записках»: «Карл Маркс перед судом Жуковского». Это не могло не отражаться и на статьях Щедрина, хотя имена Маркса и Энгельса он не упоминал. Я знаю только один случай — в «Убежище Монрепо»[2]. Имени Фр. Энгельса Щедрин, по-видимому, вовсе не упоминает. А, между тем я не могу об’яснить иначе, как влиянием полемики Энгельса с русским революционером Ткачевым, поворотов Щедрина в оценке русской крестьянской общины[3]: сначала резко отрицательное, потом — сдержанное в 70-х годах — вплоть до «Игрушечного дела людишек» (напечатано в 1879 г.), а в 1880 г. в «За рубежом» опять резко отрицательное. Трудно, отрешиться от мысли, что пребывание за границей и ознакомление; с полемикой Энгельса с Ткачевым дало смелость Щедрину прервать свою сдержанность.
Еще любопытнее было бы об’яснить следующий факт. В 1884 году вышло первое издание книги Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». В предисловии Энгельс говорит, что "нижеследующие главы представляют собою в известной мере выполнение завещания. Не кто иной как сам Карл Маркс намеревался изложить результаты исследования Моргана, Книга Моргана вышла в 1877 году. А в письме к Утину (часть этого письма см. в моей книге на стр. 142) Щедрин писал о своих «Благонамеренных речах» (1872—1176), «Господах Головлевых» (1872—1876) и «Круглом годе» (1879): «Я обратился к семье, к собственности, к государству и дал повить, что, в наличности ничего этого уже нет». Случайное ли это совладение заголовков?
Во всяком случае необходимо глубже вникать в смысл произведений Щедрина и более внимательно сопоставлять их со взглядами Маркса и Энгельса. А то получаются упреки Щедрину за отход от революции как раз под конец жизни, когда он окончательно разрывал с народничеством и делал новые шаги по направлению к марксизму, упрек со стороны марксистской литературной газеты.
До сих пор предоставляли Щедрина в руки немарксистских «толкователей» (Л. Гроссмана, В. Гиппиуса, Иванова-Разумника) или в руки хотя и коммунистов, однако не установивших твердого взгляда на Щедрина. Получается впечатление «пересмотра в оценке Щедрина», о чем давно уже толкует заграничная белогвардейская печать. Нам же, коммунистам, лучше следовать примеру Ленина, который не только пользовался примерами и образами Щедрина, но и прямо указывал на него в следующих выражениях:
"Особенно нестерпимо бывает видеть, когда суб’екты, вроде Щепетова, Струве, Гредескула, Изгоева и прочей кадетской братии, хватаются за фалды Некрасова, Щедрина и т. п. Некрасов колебался, будучи лично слабым, между Чернышевским и либералами, но все чимпатии его были на стороне Чернышевского. Некрасов по той же яичной слабости грешил нотками либерального угодничества, но сам же горько оплакивал свои «грехи» и публично каялся в них:
«Не торговал я лирой, но бывало,
Когда грозил неумолимый рок,
У лиры звук неверный исторгала
Моя рука»…
«Неверный звук» — вот как называл сам Некрасов свои либерально-угоднические грехи. А Щедрин беспощадно издевался над либералами и навсегда заклеймил их формулой: «применительно к подлости» (том XVI, стр. 132 и 13).
Во всяком случае, пока не выяснен Щедрин целиком, необходимо искать и выяснять то, что сближает нас со Щедриным, и сугубо осторожно, сугубо вдумчиво относиться к тому, что из первый поверхностный взгляд, казалось бы, может раз’единять нас.
- ↑ В том числе и «поддержания связей» с чиновными прохвостами.
- ↑ Там помещик (автор говорит: «Допустим, что я читаю Кабе, Маркса, Прудона и даже — страшно сказать — такую Заразу, как „Вперед“ или „Набат“. Но разве быть недовольным „промежду себя“ запрещено? Разве погибнет государство от того, что я кажу кукиш в кармане?» Постановка рядом имени Маркса с заграничными революционными журналами проливает свет на то, почему именно это имя не упоминается Щедриным: на цензурные условия того времени.
- ↑ См. мою книгу «Статьи о Щедрине», Гш, 1030, стр. 22 и сл. и стр. 41 и след.