I
правитьСолнце садилось и крыши хат казались золотыми, а на дорогу и огороды ложились длинные, зеленые тени. Белые рубахи солдат и темные большие лошади странно и тревожно пестрили улицу. Корнет Черкесов, блестя лакированными сапогами, тихо шел по улице и любопытными быстрыми глазами через плетни поглядывал на дворы и огороды. Там было безмолвно и пусто. Темные окна подслеповато и загадочно смотрели на улицу, пыльными стеклами отражая лицо и белый китель Черкесова, а в зеленых огородах, молчаливо и как будто что скрывая, стояли бурьяны, гряды капусты и чуть-чуть покачивавшиеся желтые венчики подсолнухов. На дворах не видно было никого, и, казалось, что они — солдаты, офицеры, лошади — со всем своим шумом, звоном и пестротой, попали в какое то мертвое, пустое место.
Черкесов знал, почему это так: все мужики еще за два часа перед этим, когда солнце было высоко, встретили их далеко за околицей, у еле видного отсюда березового перелеска. Огромная, черная запыленная толпа стояла на дороге и над ней страшно качался и блестел лес кос, вил, дубин и топоров, насаженных на длинные свежие ручки. Потом эскадрон, клубами подымая пыль, тяжело скакал по рыхлой пахоте, на солнце, как золотые змейки, сверкали шашки, и толпа, с воем, топотом и лязгом железа, бежала в рассыпную, по низам, по болоту, по трещавшей опушке березняка. А за ней оставались блестеть в траве и пыли косы и топоры и корчились, то подымаясь, то падая, серые мужицкие фигуры, покрытые пылью и кровью.
Сам Черкесов скакал на правом фланге и со своим взводом теснил толпу к заводским постройкам, красневшим за рощей. Скакал он с увлечением, глаза у него блестели весело и жутко. Веселое охотничье чувство играло в нем так, что он даже скалил свои белые ровные зубы, точно веселый молодой пес. Но сам он не рубил. Черкесов дал честное слово своей невесте, хрупкой печальненькой барышне с темными глазами, что не будет рубить, да ему и самому было это противно и страшно. Когда перед самой мордой его лошади показывалась пыльная, седая или черная, голова, он только судорожно помахивал над ней шашкой, а когда впереди или рядом взвивалась и резала воздух чужая шашка, Черкесов сам перед собой притворялся, что не видит, как взмахивая руками, грузно и беспомощно валится в траву серая окровавленная спина.
Толпу затеснили частью на заводской двор, где стали пороть, частью в лес, а взвод Черкесова, вместе с другим, был послан занять деревню.
Сколько раз Черкесову приходилось проходить с полком по деревням. Ряды лошадей и людей стройно вступали в узкие, низкие улицы, и все заборы, ворота и перекрестки оживленно и ярко пестрели бело-красными роями визжащих мальчишек и хихикающих быстроглазых девок. Тогда бывало всегда весело и приятно, хотелось сидеть на лошади красиво и шутить. Теперь же улицы были мертвенно пусты, и только по задворкам лаяли взбудораженные собаки. Это было непривычно, странно и будило в душе что-то ищущее и тревожно жестокое.
II
правитьЧеркесов повернул за угол и вдруг наткнулся прямо на кучку солдат. Они стояли стеной белых рубах, спешившись, и сзади них, на поводах, чутко и недоверчиво пряли ушами высокие темные лошади.
Что-то неожиданно странное и запретно интересное ударило Черкесова по глазам. Высокий белоусый драгун из поляков, скаля зубы и ругаясь, держал за обе руки, загнутые назад, какую-то девку, а другой солдат грубо и поспешно рвал на ней рубаху и юбку. Девка молчала и билась, мотая косой и блестя голыми темными плечами.
— А, ну, ну!.. Вот здорово!.. Вали!.. — с хохотом и свистом кричали солдаты.
Одну секунду Черкесов хотел броситься и закричать, но что-то жгучее и странно приятное удержало его.
— Постой, постой, пожалиста!.. Я тэбэ покажу, как у нас в Тыфлысе дэлают!..
Черный толстый драгун оттолкнул поляка и, схватив девку за связанные круглые загорелые руки, толкнул и повалил ее на колени.
— Сматры, пожалиста, так по нашему на Тыфлысе! — пыхтя бормотал татарин и, схватив девку за шею, нагнул лицом в землю. Она стояла на коленях, упершись лбом в пыль, а татарин сзади наваливался на нее. Девка коротко и пронзительно закричала и стала рваться, ерзая лицом по пыли.
— Дэржи, дэржи пожалиста! — выпучив глаза, закричал татарин. От него на несколько шагов несло горячим возбужденным потом.
Солдаты загрохотали и загикали.
Черкесов почувствовал, как в глазах у него что-то зажглось и ноги задрожали. Лица девки ему не было видно, и только круглые стройные ноги и полная загорелая спина лезли ему в глаза.
— Черт знает, что такое! — криво усмехаясь, пожал плечом Черкесов. Ему было и противно, и любопытно, и стыдно. Он быстро пошел прочь, а глаза его против воли неверно косили в ту сторону.
Повсюду, на дворах, по огородам и хатам уже маячили белые рубахи, и над всей деревней висел крик и смех. Лаяли собаки, кудахтали куры и выли высокие бабьи голоса. Небо темнело.
III
править— Черкесов! Черкесов!.. — кричал ему с одного двора поручик Незвацкий, и его беленькое личико, с красными глазками и желтыми торчащими кверху усиками, таинственно и призывно смеялось.
Черкесов вошел во двор.
— Вообразите! — кричал Незвацкий так громко, точно через реку, — мы сейчас с огорода спугнули двух девок, да таких, что я вам доложу… мц! — Незвацкий чмокнул губами. — Убежали в хату… Идем, а?..
Вблизи Черкесов увидал, что у поручика неестественно горит лицо и блестят глаза.
— Одна вам, другая мне!.. Идет?.. А?.. — кричал поручик.
— Полноте… — слабо возразил Черкесов, чувствуя, как сладкое, ноющее любопытство напрягает его тело.
— А что?.. пустяки!.. Все равно солдаты воспользуются!.. Да они даже рады будут… Все-таки им лестно, что паны… да еще офицеры!.. Идем!.. — беззаботно махнул рукой Незвацкий.
Черкесов, нерешительно улыбаясь, пошел за ним на крыльцо. Он еще не верил, зачем идет, но уже не мог не идти, вернуться назад.
В сенях было темно и пахло овчиной.
— Стойте… Что за черт! — испуганно воскликнул поручик. Черкесов быстро заглянул через его плечо.
Что-то белое, длинное и дрожащее ползло прямо на них. В первый момент нельзя было разобрать, что это такое, и ужас овладел офицерами. Но в следующую минуту Незвацкий облегченно и удивленно крикнул:
— Да это дед!.. Тьфу!..
Старый, совсем белый и страшный дед полз по земляному полу к ним навстречу. Костлявые и искривленные руки с усилием загребали землю, а ноги бессильно волочились. Он смотрел снизу прямо в глаза Незвацкому, и страшен был взгляд его полумертвых, запавших под белые брови, темных глаз. У самой двери он вдруг цепко ухватился за косяк и, весь дрожа и колыхаясь, стал подыматься.
— Что тебе? — глупо и растерянно проговорил Незвацкий. — Пусти… ты…
— Брешешь, проклятый… Не пущу!.. — захрипел дед, широко расставив руки. — Куда, проклятый!..
На секунду Незвацкий отступил, но в его глазках замелькало что-то хитрое и жестокое. Он весь съежился, точно приготовляясь прыгнуть, и вдруг быстро и как-то воровски ударил рукояткой шашки по лысому грязному черепу, стукнувшему, как глиняный горшок.
— Т…ак! — злобно крикнул поручик.
Глаза деда смешно и страшно будто выпрыгнули из орбит, он охнул, качнулся назад, вперед и тяжело рухнул на бок и вперед в сени.
IV
правитьКакая-то гибкая темная фигурка, внезапно вырвавшись из-за двери, как зверок, шмыгнула мимо офицеров на двор.
— Стой!.. Держите!.. Эх вы! — закричал Незвацкий и, ударившись плечом о косяк, выскочил в двери.
Черкесов остался один. Он слышал, как по двору затопотал, звеня шпорами, поручик, как затрещал плетень к огороду и тоненько прокричал женский голосок. Стараясь, как давеча, не видеть скорченную белую груду в углу, он прошел дальше и, все еще не веря себе зачем, с странным биением сердца, отворил двери и вошел в хату.
— Никто не видит… не узнает… Другой раз так не удастся… — бессознательно мелькало у него в голове.
В хате было тихо и чисто. Убранные лавки стояли по стенам. Образа тускло блестели в темном углу. Пахло вкусно и крепко хлебом и щами. В углу, за ситцевой занавеской, кто-то прятался, и инстинктом Черкесов угадал, что это женщина и что она его видит. Он несмело шагнул к занавеске и отвел ее тихо и осторожно. Там, прижавшись к стене и прижав к груди руки, стояла невысокая худенькая девка, и ее темные глаза смотрели на Черкесова пугливо и дико. Черкесов подошел к ней вплотную. Что-то прыгающее и нетерпеливое точно толкало его. Девка смотрела на него, не мигая.
— Ты… — тихо проговорил Черкесов и сам услышал, как вздрагивает его голос.
Девка вдруг беззвучно заплакала, не спуская глаз с офицера. В хате было пусто и темно. В окна пахли вишни и слышно было, как где-то визжал колодезный журавль.
— Такая красивая и плачешь! — не зная, что сказать, проговорил опять Черкесов и взял ее под руку. Видно было, как неровно и тревожно подымалась грудь под белой грубой рубахой, и пестрела над босыми ногами яркая плахта. Черкесов вдруг нагнулся и поцеловал ее в щеку. Девка отшатнулась, и черные глаза ее так раскрылись, что все лицо ее исказилось. У Черкесова кружилась голова и ныли ноги. Сознание власти и безнаказанности озверяло его. Было стыдно, и страшно, и неизведанно сладко сознавать, что эта женщина в его полной власти, и он может делать с нею, что хочет. Вдруг руки у него задрожали и зубы крепко стиснулись. Глаза стали круглыми и бешеными. Он схватил девку за ворот рубахи и рванул. Оборвался шнурок и как-то чересчур быстро и как будто неожиданно вздрогнули перед ним две голые, круглые, смуглые груди. На мгновение он задохнулся и схватил ее в объятия, стараясь сделать как можно грубее и больнее.
Девушка не кричала. В ее широко раскрытых черных глазах было что-то безумное и далекое от него. И когда он повалил ее прямо на пол, она только дрожала и тихо шептала:
— Ой… ой… панычу… ой…
Под ним беззащитно трепетало маленькое, теплое, чужое и беззащитное тело, а колени его рейтуз, пачкаясь ерзали по пыльному глиняному полу. Лицо у Черкесова было красно, потно, с бессмысленно выпученными глазами, и он сам не замечал, как из угла рта на подбородок течет горячая возбужденная слюна.
Когда Черкесов вышел на улицу, уже был вечер. Над хатами и тополями мягко и прозрачно зажигались звезды.
V
правитьСтояла уже ночь, темная и безлунная. На небе было так много звезд, что казалось будто оно густо запылено золотом.
Эскадрон, глухо сотрясая землю, вышел в поле и растянулся по шляху, чуть белевшему в темноте и мелко пылившему под ногами лошадей. Было темно и черно. Пахоть[1] по сторонам дороги казалась какою-то бездной, а лес вдали чернел страшно и таинственно, как притаившаяся вражеская рать. Черные солдаты медленно покачивались на черных лошадях и сливались в одну черную, тяжелую движущуюся массу. Слышен был тихий говор, и кое-где робко то вспыхивали, то пропадали красные огоньки. Впереди кучкой ехали офицеры, и их светлые шинели бледно и призрачно серели на темном фоне степи. Фыркали лошади.
Черкесов ехал один позади и задумчиво курил. Под ним плавно и однообразно шевелились теплые бока лошади, а в лицо тянуло чуть заметным ночным ветерком.
Ему было теперь стыдно и тяжело. В воспоминаниях мелькало то что-то голое, новое и жгуче сладкое, то большие вопросительные глаза невесты.
— Ну, что ж… все так… Не я, так другой… Да так им и надо… бунтовщикам!.. — успокаивал он себя, но какая-то смутная и тяжелая досада на себя, на невесту, на что-то томившееся в груди мучила и злила его. И ему хотелось на чем-нибудь сорвать это чувство.
— А ловко… ей Богу!.. Ловко! — с мечтательным упоением говорил впереди тихий солдатский голос.
— Дурак! — сердито и как будто грустно ответил другой.
Ба-бах!.. — вдруг щелкнули впереди два выстрела, и два коротких огонька сверкнули во тьме.
Все вздрогнуло, охнуло и замерло. Кто-то громко застонал.
— Уб… били!..
И вдруг тьма ночи прорезалась дикими криками.
— Засада!.. Лови… Бей их!.. Ваше благородие!.. Держи! — дико и нестройно загремели голоса.
Бессознательно Черкесов рванул лошадь и, обгоняя эскадрон, помчался вперед. Со страшным гулом, как лавина, с криком и звоном вся черная масса лошадей и людей бешено мчалась вперед. Земля тряслась и стонала; невидимая в темноте пыль поднялась снизу и густым облаком окутала степь. Мимо Черкесова, отставая, неслись черные силуэты скачущих лошадей, и через минуту он уже скакал впереди.
Перед ним была только вытянутая морда его лошади, а дальше пустынная дорога и два темных пятна, торопливо маячившие впереди.
— Мужики! — почему-то мелькнуло в голове Черкесова, и страшная злоба, жестокая и испуганная, смешала в нем все мысли. Рука невольно сжала твердую рукоятку шашки и зубы скрипнули.
— Стой! — крикнул он сдавленным голосом, пуская лошадь во весь дух.
И в эту самую минуту он увидел что-то, еще непонятное, но ужасное: поперек всей дороги чернело что-то длинное, корявое, рогатое, точно там лежало стадо быков или чертей. С невероятным, но тщетным усилием, выкатив от ужаса глаза, и роняя шашку, Черкесов натянул поводья, но было уже поздно.
Лошадь за что-то зацепилась, нелепо, боком, прыгнула вперед раз и другой, силясь удержаться; сзади, испуганно храпя, налетела другая; дикий крик повис в воздухе, и Черкесов, выпустив поводья и хватая руками воздух, полетел вниз. Острое железо перевернутой сохи с сухим треском разорвало ему живот, а над ним, в одно мгновение, выросла хаотическая куча людей, лошадей, оружия… Какая-то лошадь всей тяжестью раздавила Черкесову череп, треснувший, как пустой горшок, и прекратила ужас его страшной и нелепой смерти на железном острие.
Казалось, сама ночь выла и визжала в паническом ужасе и боли, а в темном перелеске немногие разрозненные голоса, точно невидимые лесные духи, злобно и радостно кричали:
— Ур-ра!..
1906
- ↑ Пахоть — пахота.