Сосновский Лев Семенович
правитьВ гостях у советского «Робинзона»
правитьНе без колебания назову я имя и адрес человека, о котором идет речь. Боюсь, что волны хаоса и рутины не раз яростно лизнут его за то, что он выдвинут над ними. Сам он — человек скромный до крайности. Если бы он не был решительным бойцом, я бы не решился называть его печатно: заклюют, затюкают. Но он парень мужественный. Устоит.
Прихватил с собой товарища из редакции «Правды» и поехал на «хозразведку» в Иваново-Вознесенскую губернию, Юрьевский уезд, Парскую волость (близ Родников). Раньше уезд входил во Владимирскую губернию. Я кое-что слышал о работе в этой волости партийного товарища В. А. Красильникова, известного мне по работе в Екатеринбурге в 1919 году. Хотелось увидеть своими глазами.
Все слышанное и виденное складывается в следующую историю. Тов. Красильников — из беднейших крестьян Парской волости. Мать последнее время в деревне жила милостыней, и умерла нищенкой, оставив в наследство сыну то, что может остаться после таких «завещателей», то есть ничего. Красильников работал на ткацкой фабрике Анны Красильщиковой в Родниках, научился сборке машин. В партии стал принимать участие с 1908 г. В годы революции был на разной мирной, но больше на военной работе. В последний период гражданской войны на польском фронте Красильников был комиссаром дивизии.
По нашим положениям, комиссар имел права не меньшие, чем начальник дивизии. А начальник дивизии, если перевести на старые чины, всегда имел генеральский чин. Так вот, советский генерал Красильников воевал на фронте, мать его в это время побиралась по деревне, а жена с детьми бедствовала так, как редко бедствовала семья простого красноармейца. Достаточно сказать, что ребенок Красильникова попросту замерз и умер от холода, ибо квартиру жене не дали и ей пришлось зимовать чуть не в амбаре. В хрупком теле этой слабой молчаливой интеллигентки поместился, должно быть, сильный, мужественный и гордый дух.
С фронта Красильников писал мне иногда о бедственном положении семьи, опасался, что погибнут от мороза и ребенок, и жена. Но с еще большей тревогой писал, что заморозили фабрику б. Кра-сильщиковой. Убеждал меня, что это — замечательно хорошо и экономно оборудованная фабрика, что ее спецы из ВСНХ заморозили, тогда как поблизости «дырявое решето» работает, не имея у себя железнодорожной ветки, терзая крестьян гужевыми перевозками, а у Красильщиковой ветка ведет прямо во двор. Просил меня вступиться за фабрику, не допустить позора.
К одному из писем Красильникова приложены были красноармейские штаны, сшитые, словно насмех, на 12-летнего мальчишку. И такие штаны временами посылали из центра на фронт воинским частям. Красильников просил ткнуть этими штанами кому следует в физиономию, чтобы не питали контрреволюционных настроений в армии, и без того голодной, разутой и уставшей.
И видно было, что судьба боевой позиции на фронте, судьба фабрики в Родниках, судьба его близких — все слилось в один клубок чувств и мыслей, владеющих его душой. Человек, гражданин, боец.
Наконец, в мае 1921 года он демобилизован. Является в губком. Там нашего «генерала» увольняют «с мундиром и пенсией». Выдают ему на руки 2 фунта селедок и 2 фунта хлеба и отпуск — на все четыре стороны. Куда пойти, чем жить, с чем прийти к семье? Просить должность? Как-то совестно, точно богадельщик, в партию идти за прокормлением…
Отправился в деревню. Просил у общества земли, какой угодно, хоть заболоченной. Отказали. Жадность на землю у мужиков. «Ишь, новый пахарь явился. И без тебя тут тесно». Просил хоть усадьбу под жилье отвести, раз пашни не дают. Дали за деревней усадьбу. Взял в ссуду 5 пуд овса и посеял на усадебной земле. Мужики явились и со зла распахали его посев. Посеял турнепс, снял осенью 90 пудов.
А до осени как? Продавали с себя последнюю одежонку. Жену посылал за грибами, а сам… (пусть меня простит тов. Красильников за нескромность!) сам генерал лазил по огородам, брюкву воровал. Грибы варили, брюкву «парили» в костре. Тем и питались. Тем и спасались до осени.
В сентябре Красильников сговорился с местной артелью плотников, работающих по деревням. Плотничать он не умел, но топором владел и кое-какую помощь мог в работе оказать: бревно обчистить, подготовить, отпилить и т. п. За это ему артель кое-что давала. Да и подучился плотничать.
Тем временем удалось выхлопотать у волостного совета участок земли. Три десятины вырубленного леса и вообще дикой земли. К весне на новом участке с помощью той же артели плотников выстроил домик не домик — вроде баньки, об одном окошечке. Весною поселился в этом «генеральском» помещении. Все-таки свой угол. Начали с женой хозяйство. Ни лошади, ни коровы, ни собаки. Точно робинзоны на острове среди моря мужицкого недоброжелательства.
До чего недоброжелательны были мужики к новому согражданину, видно из того, что однажды ввалились к нему с обыском. Чего искали — неизвестно. Все как-то подозрительно казалось им. Старый коммунист, большую должность занимал — и вдруг на мужицкое положение пожаловал. С чего бы это? Не иначе как награбил там и сюда прятать добро приехал. Порылись, порылись — ни синь-пороха не нашли.
А робинзон, поселившись на будущем хуторском участке с осени, когда еще жилья не было, для пробы посеял один фунт озимой пшеницы. Собрал на следующий год 120 фунтов (3 пуда). Кое-чего приметил в этой механике.
С весны начал сеять овес. Лошади нет, плуга нет. Пни еще не выкорчеваны. Так, между пнями мотыгой основательно разработал землю и посеял овес. Да посеял раньше всех. Только-только снег сошел. Мужики плевались: «Подохнешь ты на своем хуторе». Однако не подох. Овес вырос на удивление всем. Клевер посеял (тоже между пнями). На скошенный клевер выменял и купил поросенка, пару уток, козу. На берегу речки посеял овощи и корнеплоды, не в грядках, а прямо в грунте. Всего уродилось по здешним местам очень большое количество. Наконец, завел пчелок. Этому искусству, между прочим, когда-то Красильникову довелось обучиться на краткосрочных курсах.
Попутно расчищали территорию хутора от пней и готовили материал для постройки избы. Бревна приходилось таскать на себе из лесу. Лошади ведь нет и нанимать не на что. Снявши урожай, вздохнул немного и принялся с помощью той же артели строить себе настоящее жилье.
Тем временем море хаоса и рутины вокруг него тоже не дремало. «Всколыхалося сине море», как говорится в сказках, и выплеснуло судебный процесс по обвинению Красильникова и волостной земельной комиссии в порче будущего(!!) леса и превращении его в пашню. И нашелся в России суд, который судил и осудил Красильникова и волостную земкомиссию за разработку 3 десятин вырубленного уже леса.
Бездельник лесничий прокурорствовал: «Помилуйте, от этого леса, когда он вырастет, государство могло доход получать, а вы его в пашню превращаете. Леса надо беречь»… и понес, и понес.
Красильников ему отвечает: «Государство получит от этого леса доход только через 50 лет и то при условии, что вы оградите молодняк от скота и потравы. А мне при культурном хозяйстве этот участок будет давать минимум 1500—2000 рублей в год (золотом). Так за 50 лет государство сколько пользы получит с этих трех десятин? Кроме того, я берусь разбить по вашему указанию питомник и ежегодно выпускать столько саженцев, чтобы в несколько лет облесить гораздо большую площадь».
Ничего не помогло. Осудили. Якобы берегут народное достояние. А по дороге из Родников на хутор мы видели, что весь лес завален гниющими сваленными деревьями, вершинами срубленных деревьев, сучьями, и все это гниет, гниет, и ждет только спички, чтобы вспыхнуть зловещей иллюминацией. И никакой лесничий с этим не борется. А лесничеств в этом районе понасажали вдвое больше, чем было при старом режиме. И живут лесничие большими боярами. Жалованья государство им платит мало, да они не жалуются. В пору, чтобы наше бедное государство с них жалованье брало в виде процентов с их «доходишков».
Я специально собирался навестить ревностного лесничего, побеседовать с ним, посмотреть, как он живет и чем дышит. Да не пришлось из-за недомогания. Надеюсь до него добраться в другой раз.
Колыхнулось море и с другой стороны. Пока Красильников, как затравленный зверь, метался по пням и лесам, спасая себя и семью от голодной гибели и создавая на глазах у крестьян на голом диком месте культурное хозяйство, партком вычистил его из партии, перевел в кандидаты.
Надо сказать, что даже в самые лютые дни голода и робинзонады Красильников вел политическую работу в своей округе. Выступал с докладами, проводил конференции, выполнял поручения партии в разных агиткампаниях.
Зато у крестьян начало складываться о нем другое мнение. Видя, как он, безлошадный бедняк, бьется вместе с женой-интеллигенткой вокруг пней, как работает большевистский генерал и за хлебороба, и за лошадь, и за агитатора, крестьяне изменили свое отношение к нему и выразили это в такой формулировке:
— По всему ты коммунист, а по рукам не коммунист.
Другими словами, в коммунистах тамошние крестьяне привыкли видеть белоручек, администраторов, умеющих приказывать, но не работать, а если работать, то хуже других. Красильников за 2 года (1921—1923) ужасной работы и ужасных душевных испытаний показал крестьянам, что такое настоящий коммунист.
Теперь уж к нему обращаются за советом и с просьбами. Заглядывают на его огород, посев, пчельник. Дивятся, как он выхаживает поросенка. Свистнет, так поросенок за ним, как собачка, идет в деревню, где его взвешивают, и обратно. Берут у него семена огородных растений. Одним словом, вынуждены признать, что их, природных землеробов, перегнал в хозяйстве за два года бедняк-коммунист, не имеющий ни лошади, ни коровы, а вначале не имеющий даже избушки.
В нынешнем году мы застали на хуторе у Красильникова следующую картину. Скошенный и связанный овес превосходного качества. Снопы достигают человеческого роста. Посеяв между пнями на пространстве около 1/2 десятины всего 4 пуда, Красильников собрал около 90 пудов. Такого урожая — «сам-22» — никогда не видала округа. Секрет урожая Красильников объясняет, помимо сортировочных семян и раннего сева, еще следующим приемом. Он с осени покрывал назначенное к посеву овса место слоем всякого мусора, сухими листьями, сучьями, стружкой и т. д.
Точного научного объяснения Красильников дать не может (он ведь не агроном), а результат двухлетнего опыта налицо — сам-20 с лишком.
Клевер дает прекрасные укосы и служит предметом обмена. Заодно клевер выполняет за Красильникова часть корчевальных работ, ибо, по уверению товарища, после трехлетнего пребывания вокруг пней, клевер подпаривает их корни, ослабляет их и позволяет потом легко извлечь их из земли.
Хорошо работают и «летучие коровы» Красильникова — пчелки. Он имеет, кажется, шесть ульев и каждый улей дает 2-21/2 пуда меду, всего, значит, около 15 пудов, на сумму 15 червонцев. Если принять во внимание, что продналога в той местности ложится на двор не более 20-30 пудов (брат Красильникова, крестьянин соседней деревни, обложен всего около 10 пудов), то доход с одного улья покроет полностью весь продналог. А за остальной мед можно купить и корову, и лошадь.
Вот вам и ключ к легчайшему подъему безлошадной бедноты: свиноводство, пчеловодство и огород на усадебной земле. Это доступно всякому бедняку, и, в крайности, на эти нужды они должны найти минимальный кредит в комитете взаимопомощи, объединяясь в артель пчеловодов, пользуясь содействием земотдельского инструктора. Это доступно даже инвалидам.
Далее, он получает овощи. С 70 квадратных саженей — 100 пудов корнеплодов (морковь, репа, свекла, брюква), то есть, — из расчета на десятину — 3400 пудов с десятины. Это полевым посевом, без грядок.
Капуста тем же способом со 100 кв. саженей — 75 пудов, то есть с десятины 1800 пудов.
И, кроме того, с избытком картошки, гороху, луку и т. п.
Затем, очень ценные семена собственных семенников. Далее, 13 уток, свинка (или две, забыл уже).
Построен и почти закончен светлый, удобный домик, небольшой амбарчик и т. д.
Минувшей весной Красильникова партком назначил заведующим рабочего клуба при фабрике. Подчинился Красильников. Начал развертывать работу. Ухитрился бегать на хутор (верст 7-8) и вовремя быть на своем месте. Квартиру ему не могли дать. Ютилось в одной комнатке шесть душ. В конце концов задохся без воздуха, захворал и умер второй ребенок. Это было как раз во время моего пребывания там. Без восклицаний, без вздохов отвез товарищ вечером тело ребенка к себе на хутор. А рано утром в одном уголке хутора сами вырыли могилку, сами положили ребенка, сами закопали. Весною обсадят могилку душистыми цветами и для памяти о тяжелых годах притащат из речки тяжелый камень вместо памятника. Вот вам и новый для деревни быт.
Умершие дети, как две вехи, отметили две полосы в жизни товарища. Холод и духота. Без тепла и без воздуха. Но такова уж пролетарская доля.
Едва Красильников развернулся было на клубной работе, как секретарь райкома (человек в партийном отношении совсем новый) снял Красильникова с работы в клубе и в довольно оскорбительной форме стал намекать, что Красильников должен бросить свое хозяйство. Почему? Почти половина родниковских рабочих имеют такое же хозяйство и даже более крупное, имея 1-2 коровы. Имеют хозяйство и коммунисты-рабочие.
Красильников напомнил, что он неоднократно предлагал нескольким коммунистам образовать вместе с ним коммуну, взяв в качестве фундамента его хутор. Но те не пошли. Ему некуда было деваться.
Он не оставлял работы среди крестьянства словом и делом, главное — делом. Завоевал доверие крестьянства ближайших волостей. Завоевал доверие враждебного раньше учительства и был избран в председатели районного отделения просвещенцев. Чего от него хотят? Возложили бы на него работу в 2-3 ближайших волостях, обязали бы его поставить на ноги кооперацию, народный дом сельскохозяйственного товарищества, политработу и требовали бы практических результатов. Либо, оторвав от деревни, дали бы работать в фабричном клубе, но уже не дергали бы хоть с годик. И, во всяком случае, отнеслись бы с некоторым интересом к той работе, которую он на диком месте проделал на виду у крестьян, подняв в их глазах престиж коммуниста как строителя нового культурного хозяйства.
Чем все это сейчас закончилось — еще не знаю. Красильников, утром похоронив ребенка, вечером ехал вместе со мной в Москву хлопотать по крестьянским делам своего района: насчет плугов, насчет пальмового дерева для кустарей, насчет передвижного кинематографа, насчет картофелетерочного завода и маслоделки. Он засуетился тут по крестьянским делам, я — по своим, и мы потеряли из виду друг друга. А переписываться некогда. Последнее письмо он мне прислал, когда вернулся с крестьянами с выставки. По его инициативе группа передовых крестьян постановила начать у себя проведение плана обновления всего хозяйства на новых началах. Прислали мне этот интересный план.
Источник текста: Дела и люди: В 4 кн. Кн. 2. Лед прошел. М.; Л., 1924
В гостях у советского «Робинзона». Впервые опубликовано в газете «Правда» 7 ноября 1923 г.