Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах
М., Государственное издательство «Художественная литература», 1949. Том II. Статьи и рецензии 1853—1855
<ИЗ № 10 «СОВРЕМЕННИКА»>
правитьВ воспоминание 12-го января 1855 года. Учено-литературные статьи профессоров и преподавателей императорского Московского университета, изданные по случаю его столетнего юбилея. Москва. 1855.
правитьМысль, вызвавшая сборник, изданный «в воспоминание 12-го января 1855 года», прекрасна — день этот заслуживает воспоминания как потому, что Московский университет, оказавший столь много услуг великому делу просвещения русской земли, имеет полное право с гордостью указывать на свою столетнюю деятельность, так — и еще более — потому, что день этот был празднован с торжественностью, достойною высокого его значения для русского общества: 12 января 1855 года было одною из самых блестящих побед науки над холодностью или неприязнью. Чрезвычайное сочувствие к торжеству Московского университета, обнаруженное всеми грамотными людьми, было поразительно и утешительно; оно вынудило и у всех остальных невольное уважение к науке, которую столь многие и столь горячо желали почтить в одном из ее представителей. Московском университете. Да, памятно должно быть в истории русского просвещения 12 января 1855.
Естественно, что ожидания и требования, которыми встречены были книги, изданные по случаю столь важного события, были соответственны его значению. Это, быть может, надобно считать одною из причин того, что они во многом не удовлетворили людей, нетерпеливо ожидавших появления этих изданий. Чем более высоки ожидания, тем возможнее разочарование. Будь издана «История Московского университета» не по случаю его юбилея, а за два года назад или двумя годами позже, ее, быть может, похвалили бы ради нескольких интересных выписок, находящихся в ней; а если бы «Словарь профессоров и преподавателей Московского университета» явился как самостоятельное издание, а не как следствие юбилея, он, без всякого сомнения, был бы встречен с чрезвычайно громкими одобрениями, потому что действительно представляет одно из важнейших собраний материалов для истории русской литературы. Но блеск торжества, в соотношение с которым были поставлены эти издания, затмил их. Нельзя не пожелать, чтобы «Словарь воспитанников Московского университета», последний и самый важный из сборников, которые должны остаться памятниками юбилея, полнотою и ученым достоинством соответствовал требованиям, которые только отчасти нашли себе удовлетворение в двух изданиях, уже рассмотренных «Современником»1, и в книге, о которой мы теперь должны дать отчет.
Впрочем, важнейший из трудов, входящих в состав этой книги, также был уже рассмотрен нами. Это — исследование г. Бодянского «О времени изобретения славянской азбуки», по своей обширности напечатанное отдельно2. Мы выразили мнение, что вопрос столь второстепенной важности, как спор: «в 855 или в 862 году была изобретена кирилловская азбука», представляет слишком мало интереса для того, чтобы цена приобретенного решения могла искупить огромность ученого труда, употребленного на это г. Бодянским; говорили также, что скудость положительных фактов, на которых должно основываться его решение, едва ли не отнимает возможность притти к несомненному выводу, при разноречивых показаниях легенд, опровергающих в этом случае одна другую и большею частью лишенных признаков исторической достоверности. Но в то же время признавали мы замечательную ученость и неутомимость, обнаруженные нашим славянистом в исследовании избранного им вопроса, и теперь должны прибавить, что его труд на столько же превышает учеными достоинствами все остальные сочинения, написанные в воспоминание юбилея, сколько превосходит их объемом.
Книга, теперь изданная, содержит тринадцать статей гг. Кудрявцева, Лешкова, Брашмана, Беляева, А. Давыдова, Орнатского, Буслаева, Глебова, Швейцера, Спасского, Любимова, Страхова. Этот список имен показывает, что только немногие из наиболее известных в литературе гг. профессоров Московского университета приняли участие в составлении сборника, как гг. Буслаев и Кудрявцев, между тем как другие, из которых достаточно назвать гг. Грановского, Калачова, Леонтьева и Соловьева, не поместили в этой книге ничего. Этого, конечно, нельзя приписывать недостатку сочувствия к юбилею, — подобное предположение и неправдоподобно, и положительно опровергается многими фактами, например, посвящением четвертого тома «Пропилеи» памяти торжества Московского университета. Напротив, отсутствие многих имен в сборнике, нами рассматриваемом, конечно, должно быть объяснено другими причинами, чисто случайными.
В литературном отношении бесспорно лучшая из статей, вошедших в состав сборника, принадлежит г. Кудрявцеву, который живо и занимательно рассказал один из периодов войны за независимость Нидерландов. Отрывку этому дано заглавие «Осада Лейдена», хотя эпизод об этом событии занимает только немногие последние страницы рассказа. Первая и большая половина статьи служит введением к истории Лейденской осады. Быть может, картина выиграла бы в единстве, если б это изложение предыдущих обстоятельств было сжатее; но в таком случае мы лишились бы многих подробностей о войне, чрезвычайно замечательной и еще не имевшей хороших описаний на русском языке. Поэтому мы скорее желали бы видеть статью г. Кудрявцева расширенною до пределов истории хотя того периода войны, который заключается осадою Лейдена, — тогда, конечно, осада Лейдена являлась бы только одним из событий, равно замечательных, а не предметом особенной монографии, которая не представляет самостоятельного целого, а кажется только отрывком и не вполне излагает особенные условия, придававшие оригинальный характер и этой войне и осаде Лейдена, — именно, взаимные отношения различных нидерландских провинций и, главное, отношения, которые в начале войны хотели они сохранить к Испании. Но и в настоящем своем виде статья г. Кудрявцева заслуживает полного внимания по интересности предмета, основательному изучению источников и верному изложению событий.
Нельзя сказать, чтобы столь же верно смотрел на свой предмет г. Лешков в статье «Древняя русская наука о народном богатстве и благосостоянии». Он из «Домостроя», «Инструкции для управления имением» Волынского и книги Посошкока3 думает извлечь «древние русские понятия о богатстве и благосостоянии» — и извлекает из них почти только одни нравственные наставления, нимало не определительные с точки зрения политической экономии. «Будь честен, трудолюбив, не пей много вина» — вот мысли, находимые нами в «Домострое», — они хороши, но не принадлежат политической экономии. «Инструкция» Волынского показывает в нем заботливого и умного помещика, но относится скорее к истории сельского хозяйства и помещичьего управления, а не к истории науки о государственном благосостоянии; наконец, книга Посошкова говорит более об условиях хорошей администрации, нежели о законах народного благосостояния; правда, в ней есть многие места, относящиеся к области политико-экономических понятий; но как пользуется г. Лешков словами Посошкова, можно видеть из следующего примера:
«Землю сотвори бог недвижиму и владение земли аще переходит из рук в руки, обаче она стоит недвижимо» — сказавши эту мысль другими словами, мы получим ясное выражение для древнего народного сознания о принадлежности земли государству, о доступности ее всякому русскому и о преимущественном господстве в России общинного владения.
Напротив, какими словами ни выражайте мысль Посошкова, если только будете выражать ее, а не теории современных экономистов, которых в ней не г и следа, все-таки останется в ней такой смысл: «земля, лежащая, например, на Волге, никогда не передвинется, например, на берега Днепра, сколько раз ни переменяла бы владельцев» — то есть смысл фразы Посошкова чисто географический и не имеет в себе ничего замечательного. Иначе и в стихах Пушкина (в «Подражаниях Корану»):
Земля недвижна; неба своды.
Творец, поддержаны тобой,
Да не падут на сушь и воды
И не подавят нас собой…
можно увидеть «ясное выражение сознания бедуинов о преимущественном господстве в Аравии общинного владения». Поступая таким образом, легко достичь до каких угодно заключений. И выводы г. Дашкова действительно зависят не от фактов, вместо которых он приводит большею частью общие фразы, не имеющие политико-экономического значения, а только от его собственного произвола. Нам здесь нет места подробно говорить об этих заключениях; но читатели увидят, какие анахронизмы в них господствуют, если мы скажем, что г. Лешков в «Домострое» и т. п. находит полную систему понятий, развитых только через семьдесят лет после Адама Смита противниками школ Мальтуса и Жан-Батиста Сэ. Это все равно, что открывать в грамматике Мелетия Смотрицкого теории Боппа или Гримма о сродстве и истории языков, а в арифметике Магницкого — вычисление орбиты Нептуна. Прибавим, что г. Лешков, забывая, откуда почерпнул свои понятия о народном благосостоячии, противополагает мнимую теорию «Домостроя» и Посошкова современной науке и, разумеется, отдает преимущество «Домострою».
«Определение положений равновесия плавающих тел», статья г. Брашмана, заключает, по словам автора, переработку и упрощение теории, данной г. А. Давыдовым в сочинении «Теория равновесия тел, погруженных в жидкость». Суждение о достоинствах рассуждения г. Брашмана мы должны предоставить специалистам, как и о статье г. А. Давыдова «Приложение теории вероятностей к статистике». Относительно последней мы заметим только, что ученый автор, справедливо желая распространить между людьми, занимающимися статистикою, уменье прилагать к ее цифрам формулы, предлагаемые теориею вероятностей, верно мог бы достичь этой цели, переложив на обыкновенный язык смысл формул, найденных «теориею вероятностей», — заменение же одной формулы, выраженной языком интегрального исчисления, другою формулою на том же таинственном языке не объяснит ее людям, не знающим высших частей математики; а кто может понимать интегральные формулы, уже давно прилагает их к статистике. Статья г. Швейцера «О кометах, открытых в 1853 году», имеет несомненное ученое достоинство. «Наглядное доказательство обращения земли около своей оси» посредством опыта Фуко с маятником, привешенным на длинной проволоке, интересная и популярная статья г. Спасского — перепечатана из «Московских Ведомостей» с некоторыми дополнениями.
Г. Вернадский так строг в своих суждениях о других ученых, что мы не можем не предполагать чрезвычайного достоинства в его собственных трудах; и потому, хотя его «Исторический очерк практической статистики» есть одна из тех компиляций, которые очень легко составлять каждому, кто знает хотя один из иностранных языков, но мы остаемся уверены, что эта статья должна давать ему право на справедливую гордость.
К числу также компиляционных статей, но имеющих гораздо более ученого достоинства, принадлежат: «Сравнительный взгляд на нынешние понятия об энциклопедии и понятия о ней древних греков и римлян», г. Орнатского, и «Физиология аппетита или голода», г. Глебова. «Ломоносов, как физик», г. Любимова, представляет иногда любопытные сличения теорий Ломоносова с понятиями других тогдашних ученых. Но если мы не ошибаемся, история русской науки более выиграла бы от этого обзора, если б он был написан в чисто историческом духе, а не в тоне похвального слова, совершенно излишнем потому, что в гениальных дарованиях Ломоносова никто не сомневается.
Исследование г. Беляева: «Как понимали давность в разное время русское общество и русские законы» — монография, полезная для истории русского права. Но мы не знаем, принесет ли особенную пользу истории языка «Извлечение из русской грамматики профессора Барсова», сделанное г. Буслаевым. Судя по этому извлечению, трудно согласиться с почтенным нашим ученым, что «для истории русского языка в XVIII веке грамматика Барсова предлагает весьма много любопытных данных». Неужели любопытными для истории языка считает г. Буслаев, например, следующие заметки:
В родит, пад. множ. числа употребляются и рублей и рублев. — Вместо полей и морей в стихах употребляется также ноль и морь. — Сокращенные имена мать и дочь заимствуют родит, единств, от своих полных матерь и дочерь.
«Рублев» употребляется ныне и употреблялось задолго до XVIII века; следовательно, как само собою разумеется, существовало и во время Барсова — нового факта нам не доставляет его заметка. Предположение об имен, матерь и дочерь также не стоит замечания, по обиходности этих форм. Напрасно такой ученый, как г. Буслаев, терял труд на составление этого извлечения. Вообще, наука ничего не выиграет от желания видеть важность в том, что вовсе не важно, ни с научной, ни с исторической точки зрения. Мы не упоминали бы об этом, если бы пример, подаваемый г. Буслаевым, не действовал на его почитателей, которых число довольно велико, и если бы в такую же ошибку не впадали и некоторые другие из достойнейших наших ученых, бесплодно теряя труд на то, чтоб открыть что-нибудь замечательное в том, что очевидно не может дать никаких результатов для науки.
Вот, например, совершенно другое дело статья г. Страхова: «Краткая история Академической Гимназии, бывшей при императорском Московском Университете» — она дает богатые материалы для историй русского образования, потому что Гимназия при Московском университете была одним из важнейших учебных учреждений, еще очень немногочисленных в последней половине XVIII века, и потому что г. Страхов умеет составлять из своих воспоминаний картины полные и живые Каждый, кто интересуется историею русской образованности, должен желать, чтобы г. Страхов писал более, как можно более: его статьи о профессорах Страхове (родственнике автора) и Мудрове4, вместе с историею Академической Гимназии, принадлежат к числу прекраснейших материалов для истории нашего просвещения при императрице Екатерине II и Александре I. «Пятидесятисемилетнее (1755—1812) участие университетских гимназий в образовании множества молодых людей, — говорит г. Страхов, — было если не больше, то уже, конечно, и не меньше участия самого Университета. Ибо число гимназических учеников бывало всегда с лишком вдесятеро более числа студентов Университета. Например, в 1787 году было студентов 82 и учеников 1 010; а в 1800—1803 годах число студентов не превышало 102, между тем как учеников-гимназистов было до 3 300». Г. Страхов со всеми подробностями описывает порядок занятий и устройство этого столь обширного заведения, помещение, пищу и распределение времен" у казеннокоштных гимназистов, предметы учения, употребительные награды и наказания, меры к надзору за учениками и т. д., наконец, постепенное закрытие гимназии с 1804 года и прекращение существования ее после 1812 года, когда из немногих оставшихся учеников большая часть поступили в военную службу. Все это рассказано просто, отчасти даже наивно, но безыскусственное простодушие составляет одно из лучших достоинств, если соединено с умением рассказывать верно и занимательно, как это и находим в воспоминаниях г. Страхова.
ПРИМЕЧАНИЯ
править1 Имеются в виду «Биографический словарь профессоров и преподавателей Московского университета» (1855) и «История Московского университета» (1855). См. отзывы Чернышевского на эти издания на стр. 662 наст. тома.
2 См. стр. 649 наст. тома.
3 Книга Я. Посошкова — «Книга о скудости и богатстве».
1 См. о биографии Мудрова, составленной Страховым, стр. 668 наст. тома.
ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ КОММЕНТАРИИ
правитьПервоначально опубликовано в «Современнике» 1855, № 10, стр. 33—39. Перепечатано в полном собрании сочинений (СПБ., 1906), т. I, стр. 440—445.
Рукопись-автограф на двух полулистах писчего формата хранится а отделе рукописей Государственной ордена Ленина библиотеки СССР им. В. И. Ленина (инв. № 1603).
Существенных разночтений с печатным текстом рукопись не содержит. Печатается по тексту «Современника».