Слепцов В. А.
правитьВ вагоне III класса
правитьДействующие лица:
правитьФедор Федорович, чиновник, 37 лет.
Барышня, 23 лет.
Влас Ильич, купец, 40 лет.
Баба.
Парамон. |
} крестьяне с фабрики.
Кузьма. |
Кондуктор.
Иван Васильевич, помещик.
Пирожник.
Лакей.
Народ.
Парамон (Кузьме). Да ты мне скажи, зачем ты не по совести делаешь?.. То есть, зачем ты не по правилу поступаешь? Я тебе, значит, бальзаму не пожалел, купил, а ты чего мне пожалел? Вспомни!
Кузьма. Чего ты просил, я помню… Ты просил семги, я не пожалел бы. Вот тебе лопни мои глаза, — мелочи не хватило.
Парамон. Я, брат, не в тебя, я ничего не пожалею. (Опускает в мешок руку). Вот только и есть пара яиц, и то не пожалею. (Вынимает два яйца и хлеб). На, вот, закуси, замори червяка-то. Оно, значит, дело-то ладней будет.
Кузьма. Спасибо! В Коломне сочтемся.
Влас Ильич (осматривает весь вагон, выбирая место). Где же мне присесть прикажете-с?
Федор Федорович. Вот место есть. Хотите, садитесь против меня.
Влас Ильич (садится). Премного вам благодарны-с.
Теперича, значит, мы скоро и в путь отправимся.
Иван Васильевич. Да, минут через пять, наверное.
Парамон. А ты, Кузька, забыл захватить вакштафу?! Ведь, не куривши всю дорогу, от скуки сбесишься.
Кузьма. Нет, брат, Парамошка, я себя помню. Вот пачку папиросок в гривенник захватил. Да не знаю, каковы будут.
Парамон. Были бы крепки только, а то сойдут.
Пирожник
(входит с лотком)
С пылу,
С жару,
Горячи,
Сей-час из печи,
Встречаю,
Провожаю
До самого Можаю,
Всех господ уважаю.
Парамон (пирожнику). Покаж, покаж, любезный, да скажи, что за пару.
Пирожник. Пять копеек себе, а четыре с тебе, значит, с уступкой; пожалуйте, ваше степенство, поскорей, сейчас отходит. Вот самые вкусные, горячие.
Парамон (берет четыре пирога и отдает деньги). Ты, малый, кем только не будешь.
Пирожник
(идет через весь вагон к другим дверям)
Сдобные, вкусные,
Печенья искусного
Повара Антипа,
Что в рот, то спасибо.
Господа, берите, до Коломны таких не сыщете. (Выходит).
Парамон
(громко, почти нараспев)
Пошел каток по реям, едем,
Кузька, ко дворам, разойдись, каток, на весь ходок.
Кузьма. Не ори! Ты здесь не один, не на базаре. Пожалуй, кондуктор придет и шею намылит, а то из вагона выгонит.
Парамон . Нет, теперича, это ему далеко, — машина, значит, на ходу. Мы здешние порядки знаем. Сами, значит, ему покажем машину (показывает кулак) с другим приводом и действием.
Кондуктор. Господа, приготовьте билеты. (Берет у каждого билет и метит щипчиками).
Парамон (не замечая кондуктора). Кондуктор мне что? ничего. Билет у меня есть; он мне, значит, уж (плюет) — вот что! Так я говорю, Кузька? Аль нет? Он кондуктор. Я плевать на него хочу и больше ничего. Я, то есть, деньги ему заплатил, он должен меня уважением всяким уважить, и до Коломны доставить.
Кузьма. А вон он. Видел?
Парамон (увидев кондуктора, закрывает рот рукою и смеется). Вот оказия-то.
Кондуктор (подходит к нему). Ну… ты! Молодец, давай билет!
Парамон (вынимает из-за пазухи замшевый мешок, достает билет и подает кондуктору). Извольте! вашей милости наше почтение!
Кондуктор (метит билет). Да ты, брат, будь потише, а то дальше той станции не поедешь. (Выходит из вагона).
Парамон (иронически). Ладно!
Кузьма. Чего ладно? самому показали машину. Ты вот возьми мешочек, подложи под голову-то да сосни, а я покурю маленько.
Парамон. И мне дай курнуть.
Влас Ильич (вынимает портсигар и подает Федору Федоровичу). Не употребляете-с?
Федор Федорович. Благодарю вас. Я не курю.
Влас Ильич. Мы так этим предметом балуемся-с.
Федор Федорович. Я курю, да сигары.
Влас Ильич. Пробывал-с я их, пусто возьми, курить-то, да больно язык щиплют. Так и бросил-с. Оченно хорошо уставлен здесь такой порядок, что когда сажают в вагон людей, сортировку соблюдают. Вот теперича здесь у нас-с, образованных, значит, людей, то есть, так сказать, сорт полированных-с, в одном конце посадили, а черный народ, примерно сказать, необразованных, как вон мужики, в другом краю. (Обращается к бабе). Ты бы, молодка, шла в тот край. Что тебе тут сидеть? А то ты вот барышню беспокоишь, и здесь место совсем не твое. (Обращается к барышне). Я полагаю, она вас, сударыня, беспокоит.
Барышня . Совсем нет!.. Не беспокойтесь, пожалуйста.
Баба. Ну, ты, полированный, не трожь, я тебе не замаю. Я деньги заплатила, села; значит, место мое.
Влас Ильич (Федору Федоровичу). По какому тракту ехать изволите?
Федор Федорович. По тому же, по какому и вы.
Влас Ильич. Мы до Коломны-с, а оттуда в Рязань.
Федор Федорович. И я туда…
Влас Ильич. Очень ради-с; значит, и разговор продолжать позволите-с?
Федор Федорович. Весьма приятно, если вам угодно.
Влас Ильич. Как не быть угодным, — в дороге от скуки приятно иметь обращение.
Вот они-с изволят книжкой забавляться и время провождать-с; а я, какая досада-с, оченно люблю эту забаву, да забыл захватить. Смею-с спросить, где побывать изволили?
Федор Федорович. А вы где?
Влас Ильич. Мы?.. Мы-с в Москве.
Федор Федорович. А я в Петербурге.
Влас Ильич. Вот как-с, изволили быть в Петербурге! Вот, надо-ть полагать-с, всего нагляделись и насмотрелись, именно, можно сказать, царский город! А из каких мест-с сами будете?
Федор Федорович. Я? Я из Рязани.
Влас Ильич. И мы из тех мест-с, значит, попутчики-с.
Федор Федорович. Очень рад! Позвольте узнать, с кем имею удовольствие…
Влас Ильич. Тамошние жители-с, по торговой части, значит, из купечества-с, только из мелочного, Влас Ильич Ниточкин. — Ну как-с в Петербурге-то? Я думаю, есть на что-с наглядеться и засмотреться?
Федор Федорович. Есть на что.
Влас Ильич. Это истинная, можно сказать-с, правда!
Федор Федорович (обращается к барышне). Я вас не обеспокою, если закурю сигару?
Барышня. Ничего, курите.
Влас Ильич. А любопытно, сударь, знать, из тамошних редкостей, какие изволили видеть?
Федор Федорович. Разные видел. Вот был в Эрмитаже.
Влас Ильич. Вот как-с. Изволили быть и в ирмитаже-с!.. Ну, как супротив нашего?
Федор Федорович. Какого?
Влас Ильич. Супротив рязанского-с!.. Я думаю, так сказать, далеко кулику до Петрова дни, так-с рязанскому-то*.
* В Рязани есть трактир под вывеской «Эрмитаж». — Прим. Слепцова.
Федор Федорович. Да разве в Рязани такой Эрмитаж, как в Петербурге?..
Влас Ильич (перебивая). Разумеется, милостивый государь-с, не такой; но все-таки заведение важное-с! Одним словом, опытный в этом деле человек его держит, всякое приспособление сделал: и насчет веселья, и насчет-с съестного, все есть, и насчет питий разных и других-с прочих потребных удовольствий-с, все имеется. Музыка играет, цыгане поют-с, девицы-певицы из Тиролии поют — и поют-с-то под какую-то музыку, как бишь она прозывается-то… (Припоминает). «Цитрая» какая-то-с, «хогяа», вправду сказать, хуже гармонии. Негромогласная какая-то и нечувствительная… А, милостивый государь, смею спросить, какой хор цыган в петербургском-с ирмитаже-то поет?
Федор Федорович (не удерживаясь от смеха). Московский!
Влас Ильич. Хватский! Значит, нарочно выписали. Да ведь и народ-то они какой: прожженный, обтертый в публике, ей-богу-с! Я думаю, другая из них, хошь при каком вельможе не поробеет, поддаст так, что все жилы и суставы разойдутся… Я их раз в марьинской слышал-с, так до сей поры помню. Одно надобно сказать-с, нехорошо делают, что поют иногда такую песню, что в этой песне всех просиживают — и нашего и вашего
брата-с. Ну, словом сказать, всех и каждого. Так иногда за это на них такая "досада возьмет. Так бы взял их всех, да и повесил бы, как белорыбицу какую. Право слово-с!.. Ну, вот, к примеру сказать, поют: «Отродие купечества — изломанный аршин». Ну, какая же тут правда и удовольствие? Уж если у купца аршин с фалыпей-с, то он уж, значит, не торговец и никуда не годится-с. И как начальство-с позволяет им всех и каждого так просиживать? Ей-богу-с!
Федор Федорович. В Петербурге Эрмитаж не такой, там не пляшут, не поют, а хранятся и показываются посетителям редкости разные и драгоценности. Картины знаменитые, вещи, какие император Петр Великий своеручно делал, станки его точильные и другие инструменты, и даже показывают его лошадь, на которой он ездил.
Влас Ильич. Как-с лошадь?! Неужто жива-с до сей поры?
Федор Федорович. Какое жива! Чучело!
Влас Ильич (смутившись, взглядывает на всех и потом обращается к Федору Федоровичу обиженным тоном). Вы, господин, не обижайте так-с! Мы ведь имеем гильдию.
Федор Федорович. Да разве я про вас говорю? Я говорю, из лошади сделано чучело.
Влас Ильич. Виноват-с! Я не смекнул маленько, невдогад. Так, значит, это тот маленький коняшка, на котором он махонький игрывать изволил?
Федор Федорович. Нет, большой ездил, и даже, как говорят, был на этой лошади в день сражения под Полтавою.
Влас Ильич. Вот это редкость-с! Маленьких-то коняшек мне приходилось видать много раз, набитых соломой, для ребятишек делают, а больших-то не случалось.
Иван Васильевич (Власу Ильичу). Да ведь эту лошадь поставили в Эрмитаж не потому только, что будто бы редкость сделать чучело из большой лошади; а из любви и из благодарности к Петру Великому ценят и хранят остатки животного, которое на хребте своем носило великого преобразователя России и несколько раз, так сказать, выносило
его из опасности в пылу сражения.
Влас Ильич. Ну, за это стоит с нее порожки-с сдувать! Хоть бы Бог привел один разок на нее взглянуть! А насчет-с картин, как там показывают — даром, или платят, и что туда за вход обходится?
Федор Федорович. Даром показывают, за вход не берут.
Влас Ильич. Как это-с прекрасно! А вот к нам в Рязань раз приезжал немец — показывал картину-с с сюрпризами, так платили-с. Я на этих сюрпризах выиграл раз стальной игольник-с тульской работы с позолотою-с, да банку парижской помады сурбалет Мусатова на Пятницкой-с. Славная картина. А там-с, в Эрмитаже, смею спросить, какие картины показывают.
Федор Федорович. В Петербурге картин много, кроме Эрмитажа. Вот я видел славную картину: Последний день Помпеи, Брюлова.
Влас Ильич. Что-с?
Федор Федорович. Последний день Помпеи, Брюлова…
Влас Ильич. А что же-с это-с Помпеи Брюлов простой человек был-с, или какой король-с и какою смертию он в сей день покончился?
Влас Ильич (барышне). А что, сударыня-с, верно, веселый анекдот изволили в книжке найти-с?
Барышня (продолжает смеяться). Даже очень!
Федор Федорович (Власу Ильичу). Как человек? Это был город, который во время извержения огнедышащей горы Везувия был залит лавою и засыпан пеплом.
Влас Ильич . Тэк-с! А где эта гора Безумия находится-с?
Федор Федорович. Как безумия?.. Я говорю: Везувия.
Влас Ильич (плюет в сторону и попадает на платье бабы). Машина то-с больно стучит, не расслыхал-с, извините-с!
Баба. Ты не плюй с размаху-то! А то я тебе хвачу так, что тебе и плевать-то не из чего будет.
Влас Ильич (про себя). Вот-с баба-то невежа… (Обращается к бабе). Что я у тебя, глупенькая, холодник-то испортил, что ль? Авось не салом обдал? Взяла бы да рукавом стерла бы. (Обращается к Федору Федоровичу). Вот-с, значит, никакого образования не имеет.
Баба. Ты больно образован! Как возьму да плюну тебе самому в образование-то твое!
Влас Ильич. Ну, ты, любезная, говори, да не проговаривайся! Ты не знаешь, глупенькая, как ты можешь за это ответить? Я ведь не мужик какой, а настоящий купец, хоша и третьей гильдии, меня обидеть нельзя. Да ты, глупая, пойми своим малым разумом, как можно человеку в лицо плевать. Да, что с дурой толковать, только на обиду лезть.
Баба. Великая величка купец, чем торгуешь? Думаю, гороховым киселем.
Влас Ильич. Нет, врешь, баба безрасчетная, красным товаром.
Баба (громко). Видали мы твой товар-от-крысиного тканья, мышиного мытья, сандальной окраски.
Влас Ильич (с досадой). Ну, перестань! Слышь. Не мешай любопытный разговор вести. (Закуривает папиросу).
Парамон (прислушивается и потом говорит). Постой, Кузька! Дай пойду послухаю, что там купец говорит.
Кузьма. Сиди, Парамошка, на своем месте! Там тебе дела нет. А вот, кажись, скоро станция, еще выпьем.
Влас Ильич (Федору Федоровичу). Так-с этот, как вы говорите, Помпей-с был город Брюлова-с. А Брюлов-то, кто был таков? Позвольте полюбопытствовать?
Федор Федорович. Он был художник, то есть живописец, и был художник знаменитый. Он написал эту картину, изображающую Помпею в день ее гибели.
Влас Ильич. Господи! Вот горло-то, так горло-с! Позвольте узнать, как ваше имя-с и отчество?
Федор Федорович. Федор Федорович.
Влас Ильич. А вот, Федор Федорович-с, что я хотел-с у вас спросить: отчего все
живописцы, почитай все художники? Вот у меня был знакомый иконописец, так ужасть; пока, бывало, пишет — душа человек, а как кончит, деньги, значит, получит и пропадает. Недели по две дома не бывает, и в это время творит такие-то художества, что и сказать
нельзя. И таким делом занимается до тех пор, пока все деньги покончутся… Так-с этот Брюлов изобразил этого Помпея в день его гибели; значит, он в тот день там был-с и все это видел!? Вот, надобно полагать, страсти-то натерпелся-с!
Вот, верно еще нашли-с забавную историю, — поделитесь с нами вашим веселым удовольствием-с.
Барышня. Смейтесь, сколько хотите!
Влас Ильич. Не знамши чему, как же засмеешься-с.
Федор Федорович. Брюлов там не был, потому что он в то время еще не родился, а сочинил эту картину после, силою своего гения.
Влас Ильич. Так он ее, сочинимши, написал?
Федор Федорович. Да, прежде сочинил, а потом написал.
Влас Ильич. Так, должно быть, не в той должной справедливости.
Федор Федорович. Нет, весьма натурально.
Влас Ильич. Так голова же был-с, когда наизусть смастерил такую историю! А еще-с какие картины, смею спросить, там показывают?
Федор Федорович (улыбаясь). Еще видел картину: море, Айвазовского.
Влас Ильич. Это самое море-с я видел на практике.
Иван Васильевич. Как на практике?
Влас Ильич. Да так-с! Когда был в Таганроге-с по поручению хозяина насчет торговли.
Иван Васильевич (смеясь). А я полагал, что вы служили в матросах.
Влас Ильич. Нет-с, этого не бывало-с. (Обращается к Федору Федоровичу). Как бы взглянул, так бы узнал. Другой, не видамши-то, и о сходстве судить не может… А я бы, как только бы взглянул, так, значит, сличил бы — сходно, али нет. Справедливо я господин, говорю, али нет?
Федор Федорович (улыбаясь). Оно справедливо-то, справедливо, но только это море-то не Азовское, а изображен вообще вид моря Айвазовским.
Влас Ильич. Может статься, по книгам и по описанию-с так, как вы говорить изволите; но в тамошней стороне сплошь и рядом все называют его Азовским.
Федор Федорович. Давно вы из Рязани?
Влас Ильич. Недели с две-с будет.
Федор Федорович. Скажите, пожалуйста, как там теперь театр идет? Хороши ли актеры?
Влас Ильич. Теперешнюю зиму не знаю-с, не пришлося-с быть, а прошлого зимою играли хватски. Раз один актер показывал фокус такой хитрый и мудреный, что удивлению-с достойно; в него двенадцать человек солдат стреляли из двенадцати ружей всяким огнестрельным орудием, то есть и порохом-с и пулями-с… Так у всей публики волос дыбом стал, меня-с даже-с ужасти проняли, а он из груди пули-то заживо вынимает
да всей публике показывает.
Федор Федорович. А часто он там фокусы показывал?
Влас Ильич. Почитай каждый раз, как только-с театр шел, по тому самому расчету, что к фокусам-то публика больно охоча. Оно, знаете, и в театре-то публике приятнее сидеть, когда в глазах такие завлекательные чудеса совершаются. И об этом фокусе была
афишка-с, в дердидамовый платок-с, и там было напечатано, что этот самый фокус только-с один раз видел Боливар в Америке и, кроме его, еще никто не видел и больше не увидит. А раз так яичницу в шляпе пек.
Иван Васильевич (Федору Федоровичу). Ну, как тут не позавидовать, поневоле позавидуешь, какое чудо они видели.
Влас Ильич. Зависть-с есть грех и порок злосчастный-с. А вот как я в Москве, скажу вам-с, проштрафился! Стыдно-с сказать, а грех потаить, на целый, почитай, рубль серебром-с.
Иван Васильевич. Чем же это? Позволите узнать?
Влас Ильич. Да вот чем-с! Есть у меня мальчонко, значит, сынишка-с. Я-его маленько грамоте заправил, и, надобно сказать, мальчонко учиться вышел больно шустрый… Теперь ему двенадцатый годок-с пошел, а резво читает и бойко пишет, а не больше, как года два бегал учиться-то! Провожамши меня, пристал ко мне: тятинька, тятинька, купите
мне книжку, ну я ему обещал. Вчера вспомнил, пошел в книжную лавку на Никольской. Прихожу-с, спрашиваю-с, значит, книжку. Мне приказчик, али сам хозяин, говорит, какую вам угодно, так, знаете, учливо. Я говорю-с: для мальчонка читать. А каких, говорит, лет ваш дитя? А двенадцатый годок пошел, говорю. А вот купите-с, говорит, книгу
Басистова; это, говорит, книга для чтения детям весьма полезная. Вот я и купил-с. Пришел-с домой-с, то есть, в нумер, стал разбирать, — глядь, она вышла книга-то не совсем ладная, так сказать, ералашная.
Федор Федорович. Чем же?
Влас Ильич. Да так-с, что же там — сказки да побасенки, больше ничего-с.
Федор Федорович. Поверьте, что вы не ошиблись, купивши эту книгу; для мальчонка эта книга очень полезная. Пусть он ее читает и даже не мешает ему кой-что из нее наизусть заучивать. Он и читать лучше будет и говорить правильнее станет.
Влас Ильич. Как так-с, неужели говорить лучше будет?
Федор Федорович. Поверьте, правда.
Влас Ильич. Так я лучше ее передам старшему. А то, знаете ли, как-то бог дал ему язык не ладен, картавит-с.
Баба. Ну, уж этого никакой книжкой не умудришь поправить. Вот у нас на селе писарь каждый день книгу читает, а до старости дожил картавым.
Влас Ильич (бабе). Молчи, с тобой никто разговора вести не желает. Потому что ты, как есть, баба и ни в чем понятия и опытности не имеешь.
Баба. А ты, как я смекаю, куда во всем опытный и смышленый!
Влас Ильич (Федору Федоровичу). Слышите, сударь, машина-то тише пошла. Замечаете, милостивый государь, как останавливается — значит, к станции подъезжает. Вот еще тише. Последний парок испускает. Тпру, железный соколик (вагон делает толчок), индо толкнуло!
Лакей. Эй, ты, необтесанный болван! Что это ты, шутить что ль со мной вздумал? Я тебе, брат, не пара. (Чешет висок). Напускали сюда всякой необразованной твари.
Кузьма (трет лоб). Чтоб те помереть годовой смертью!
Лакей. Кому? Кому ты говоришь?..
Кузьма. Да вот машине, слышь, больно резанула!
Лакей. Дьявол тебя возьми, пенек не натуральный!
Влас Ильич (Федору Федоровичу). Не угодно ли с нами-с пройтиться, погреться-с, выпить рюмочку очищенного. Мы от вас позанялись и вы от нас позаймитесь.
Федор Федорович. Благодарю вас, я так рано не пью.
Влас Ильич. Как угодно-с! А мы пойдем одну хватим. (Выходит).
Кузьма (лакею). А разя я виноват? Ты для чего с своей головою да близ моей головы сидишь? Вот она и вышла оказия-то, что моя голова с твоей головой от машины столкнулись, да моя-то голова по твоей голове и прошлась.
Лакей. За такие, брат, камуфлеты вашему брату шею мылят.
Парамон. Нет уж это далече не родня; я, брат, тебе скажу, хоть мы в банщиках не бывали, шею никому не мыливали, а становую жилу кому, значит, надобно, поправляли. А хочешь шею мылить, то мыль кондуктору, за то, зачем он плохой машиной правит и на всем бегу ее останавливает.
Кузьма (смеясь). Вишь, конь-то не взнуздан.
Лакей (трет висок). Да какой у тебя болван-то здоровый; до сих пор в себя не приду.
Кузьма. Ну и у твоей милости тоже крепок. Какой был хмель, так и тот, кажись, выскочил.
Парамон . Вот ты серчаешь, а, гляди, в какой ты меня своей головой-то убыток ввел! Ведь парню-то теперича опять приходится башку-то хмелем накачивать. Прежний-то, говорит, выскочил. Пойдем, брат Кузька, хватим. Да попроворнее поворачивайся, а то опять скоро пойдет.
Кузьма (лакею). А ваша милость не угостит нас для первого знакомства по-приятельски, значит, бальзамчиком?
Лакей. Нет, брат! Не твоему носу рябину клевать, эта ягода нежная.
Кузьма. Ну на наши пройдемся, по-простому.
Лакей. Это вот натуральнее будет.
1867 г.
Примечания
«Литературное наследство», № 71. 1963 г.
править
Сцена «В вагоне III класса» была напечатана в "Календаре Искры"на 1867 год". Это малоизвестное приложение к журналу выходило всего три года (с 1866 по 1868 г.) и представляло собою небольшие иллюстрированные книжечки с произведениями постоянных сотрудников «Искры»: В. С. Курочкина, Д. Д. Минаева, Л. И. Пальмина, М. С. Знаменского и других. Начиная с первого года издания, «Искра» печатала в декабрьском или январском номерах журнала «Краткий календарь», остроумно составлявшийся В. Курочкиным: предвещания на Новый год, сатиро-юмористический обзор газет и журналов и т. п. Отводя значительное место «вседневной практической сатире», искровцы использовали и этот, казалось бы, безобидный раздел своего журнала для критики темных сторон русской жизни, для разоблачения пресловутого «прогресса», для полемики со своими идейными врагами. Даже излагая, например, церковное летоисчисление в статье «Поморный месяцеслов», В. Курочкин обрушивался на «Северную пчелу» и «Наше время», зло высмеивал Леонтьева и Каткова («Искра», 1863, № 1, стр. 5).
В 1866 г. все статьи подобного типа были впервые объединены в отдельную книжечку и вышли в конце года как приложение к «Искре». Возможно, что уже в этом первом выпуске — «Календаря Искры» на 1866 г." — принял участие Слепцов. По нашему предположению, ему может принадлежать здесь рассказ «Дорожные сборы». Однако документальными доказательствами в пользу нашего предположения мы пока не располагаем.
Участие же Слепцова в следующем выпуске «Календаря Искры» на 1867 г." установлено И. Ф. Масановым («Словарь псевдонимов», т. III. М., 1958, стр. 69). В этом выпуске опубликована впервые перепечатываемая здесь сценка «В вагоне III класса. (Дорожные разговоры)». Подписана сценка: В. С — в.
Произведение написано в типичной для Слепцова драматической форме. Это сценка-рассказ, подобная «Мертвому телу», «Сценам в полиции» и «Сценам у мирового судьи». Тематически он примыкает к рассказам Слепцова «На железной дороге» и «На станции московской чугунки». Во всех этих трех произведениях использование «железнодорожной» темы позволило Слепцову дать описание пестрой и разношерстной толпы, именуемой пассажирами третьего класса. Тут и мелкие чиновники, и разорившиеся помещики, и купцы, и «дамы средней руки» (I, 61), и крестьяне с фабрики — «терпеливые и всевыносливые путники». В центре картины находится фигура купца Власа Ильича Ниточкина, самодовольство и невежество которого вызывают искренний смех представителей «чистой» половины вагона.
К концу 1860-х годов сатирическое изображение купечества все чаще появлялось на страницах демократических органов печати и, конечно, в первую очередь на страницах «Искры». Приближалось время, когда образ «чумазого», капиталистического хищника сделается одною из главных мишеней революционно-демократической сатиры. Еще в 1864 г. Некрасов говорил о купечестве писателю-юмористу Н. А. Лейкину: «… Это такой быт, из которого надо писать теперь…» («Н. А. Лейкин в его воспоминаниях и переписке». СПб., 1907, стр. 186). В произведениях Слепцова образы купцов никогда не занимали значительного места. Правда, мелькали эпизодически то лавочник в «Трудном времени», то рыбный промышленник в «Письмах об Осташкове», то купец в рассказе «На железной дороге». Поэтому сцены «В вагоне III класса» любопытны уже тем, что образ купца выделяется среди других образов. Вскрывая бескультурье и ограниченность Власа Ильича, Слепцов пытается заглянуть и в его внутренний мир, разоблачить моральные «устои» этого преуспевающего торговца «красным товаром». «Зависть-с есть грех и порок злосчастный-с», — самодовольно поучает он своих собеседников, считая, должно быть, что они тоже могут чем-то от него «позаняться». В его образе уже Проглядывают черты будущего Колупаева или Разуваева. Сына своего он обучает грамоте и везет ему из Москвы в подарок книгу Басистова — прогрессивного педагога, автора популярной детской хрестоматии «Для чтения и рассказа». По сравнению с кичливым купцом привлекательными кажутся остальные образы произведения, особенно люди из народа. Добродушно, с мягким юмором описаны фабричные мужики Парамон и Кузьма, баба, ругающая «культурного» купца, молодец-пирожник. В этом, как и во многих других произведениях Слепцова, комизм служит для создания социально дифференцированных характеристик. Рассаживаясь в вагоне, публика сразу же делится на «полированных» и «неполированных». Мужиков не считает за людей даже лакей, хвастливо заявляюгций Кузьме: «Я тебе, брат, не пара».
Сцены «В вагоне III класса» так же, как и рассказ «На станции московской чугунки», свидетельствуют о том, что и после «белого террора» 1866 г. Слепцов по-прежнему оставался на революционно-демократических позициях. «Искра» в эти годы хотела взять на себя, хотя бы отчасти, функции закрытого правительством «Современника», и Слепцов, естественно, стал сотрудником этого сатирического журнала.