Куприн А. И. Пёстрая книга. Несобранное и забытое.
Пенза, 2015.
В БАКТЕРИОЛОГИЧЕСКОМ ИНСТИТУТЕ
правитьI. Прививки против бешенства.
правитьПо ту сторону железнодорожного полотна, на самой вершине Байковой горы возвышается здание бактериологического института. Ещё издали, с самой Васильковской улицы, видишь эту лёгкую, хорошенькую, кокетливую постройку, окрашенную в нежный светло палевый цвет и окруженную реденькой рощицей. Ничего в ней нет напоминающего наши обыкновенные лечебницы и больницы с их тяжелыми угрюмыми казарменными фасадами и большими каменными заборами острожного типа. Скорее — это загородный коттедж или барский дом-особняк, построенный на самую широкую ногу.
Зато путь в институт тяжеловат: дорога хотя и вымощена, но покрыта толстым слоем мелкой, лёгкой, глинистой пыли. Поэтому, когда навстречу нам попадались экипажи или крестьянские тележки, то я и мой спутник вместе с извозчиком, пролеткой и лошадью утопали в густом мутно-жёлтом облаке, в котором нельзя было ни смотреть, ни продохнуть.
Расплатившись с извозчиком, мы вошли в самое здание, и нас сразу охватило бодрое, приятное, почти веселое впечатление. Просторный и высокий вестибюль буквально весь залит светом, обильно падающим с потолка через огромное стеклянное окно. Пол плиточный, шлифованный, в серых и красных квадратиках. Прямо перед нами широкая лестница и под ней в полуцилиндрической стенной нише гипсовый, а впрочем, может быть, и терракотовый бюст великого maitre’a — Пастера. Дальше лестница разделяется надвое и, обнесенная лёгкими чугунными перилами, идёт вдоль боковых стен.
Мы попросили проводить нас к профессору В. К. Высоковичу, заведующему прививочным отделением института. Дело прошлое, и потому сознаюсь, что шёл я не с легким сердцем. Интервьюерского наскока у меня нет, и поэтому страшные надписи «воспрещается» и «строго воспрещается» всегда ставят меня в тупик, а административное величие окончательно уничтожает. И тем более очаровал нас простой и любезный прием почтенного профессора.
— Я очень рад, господа, вашему желанию осмотреть и описать наш институт и с удовольствием готов оказать вам в этом помощь, — сказал профессор после того, как мы ему представились. — Нам было бы очень желательно, чтобы корреспонденты, прежде чем помещать какие-то заметки об институте в газетах, проверяли их на месте.
В. К. Высокович познакомил нас со всеми своими сотрудниками, рекомендовал нас их вниманию. Таким образом, обойдя сверху вниз весь институт, мы побывали и в приемных, и в лабораториях, и в конюшне, и в кролятнике, встречая повсюду самое радушное гостеприимство и выслушивая самые подробные и точные объяснения.
Внешняя сторона всего, что мы видели, прямо поразила нас: помещения просторны, света и воздуха — пропасть, и главное — во всём умопомрачительная, сверкающая чистота. Правила дезинфекции, асептики и стерильности возведены здесь в догмат, в какой-то фанатический культ, которому подвержены не только доктора, но и простые служители при лабораториях. Никто не дотронется до инструмента, трубочки, пузырька, пробирочки без того, чтобы раньше не обмакнуть из в раствор сулемы и карболки, или не погреть их на газовом рожке, или не обтереть и прикрыть стерилизованной пропускной бумагой.
Прежде всего мы попадаем в приемную прививочного отделения. Это высокий, просторный зал с голыми стенами, длинным рядом окон и скамейками вдоль стен, — весьма похожий на зал III класса, только чистый, светлый и полный свежего воздуха. И так же, как в зале III класса, пришлые крестьяне и крестьянки сидят прямо на полу со своими ребятишками и узелками, потому что мест на скамьях не хватает. Детей вообще очень много. Довольно большое количество публики одето по городскому, виднеется даже несколько нарядных детских шляп и светлых летних блузок. Всего народу в приёмной, на мой взгляд, дожидается человек около ста. Вид у пациентов бодрый и здоровый: как то даже не верится, что все они покусаны бешеными животными.
Мы переходим в прививочную, очень чистую, очень светлую и уже совершенно голую комнатку (принимал больных д-р И. М. Цвиткис). Как он, так и помогающий ему служитель, облечены в длинные балахоны ослепительной белизны, с завязками на спине и с перехватами на кистях рук. Перед доктором стоят на столе: стеклянная коробочками с катышками гироскопической ваты, флакон с серно-кислым эфиром и блюдечко с подогретым 3%-м раствором карболовой кислоты. Служитель помещается перед большим стеклянным ящиком, в котором стоят, прикрытые пропускной бумагой, несколько бокальчиков с белесоватой, похожей на густое молоко прививочной эмульсией. Рядом с ящиком кипит в небольшом цилиндрике растопленное, постоянно подогреваемое парафиновое масло. Вот и вся обстановка прививочной.
Прием больных производится быстро и аккуратно, точно ход хорошо заведенной и раз навсегда пущенной машины. Доктор смотрит лежащий перед ним список и говорит:
— Остап Гарбуз.
Сторож, находящийся у дверей, растворяет их и громогласно бросает в приемную:
— Остап Гарбуз.
Входит пожилой хохол с бронзовым морщинистым лицом и колючей давно небритой бородой. Видно, что он уже не в первый раз в прививочной, так равнодушно подымает он кверху свою рубашку и так доверчиво подставляет доктору свой темный, почти черный живот. Доктор привычными, ловкими движениями пропитывает ватный шарик эфиром и крепко трёт им смуглое тело, при чём поясняет в нашу сторону:
— Это для того, чтобы смыть жир и грязь.
Затем проделывает то же самое с другим шариком, обмоченным в раствор карболки.
— А это для дезинфекции.
Покамест доктор проделывает эти манипуляции с крестьянским животом, служитель уже успел набрать в правацевский шприц прививочной эмульсии и опустить на секунду его иглу в кипящее стерилизованное масло. И всё это делается с такой взаимной сноровкой и точностью, что едва только доктор, отбросив в сторону вату, успевает протянуть руку, как в ней, точно сам собой, оказывается уже приготовленный шприц. Оттянув немного пальцами левой руки кожу на животе пациента, доктор слегка прокалывает её иглой шприца, вводит эмульсию, и операция, во время которой бронзовое лицо хохла ни на один момент не изменяет своего равнодушного выражения, окончена. Уколотое место ещё раз вытирается карболкой, и г. Цвиткис, нагнувшись к списку, уже вызывает следующего больного.
Впрыскивания эти почти безболезненны. На один момент является ощущение как бы укуса от большого комара — и ничего больше. По крайней мере при мне большинство пациентов даже и не морщились при введении под кожу иглы. Правда, две барышни заохали было, но тотчас же рассмеялись, когда доктор шутливо пристыдил их. Какой-то толстый бутуз, совсем уже решивший разреветься, вдруг необыкновенно быстро и комично изменил плаксивое выражение своей круглой рожицы на крайне удивленное, когда увидел, что страшная игла не причиняет почти никакой боли…
Каким же образом добывается и обрабатывается благодетельная прививочная эмульсия? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, я попрошу читателя последовать за нами в лабораторию прививочного отделения. Там в одной из комнат стоят вдоль стен на невысоких столах клетки с кроликами. На каждой клетке приклеен бумажный ярлычок с обозначением месяца и числа, в которое бедного хорошенького зверка заразили ядом бешенства. В первые четыре-пять дней после заражения кролик чувствует себя довольно бодро, охотно есть, пьёт и двигается. Но мало-помалу он становится всё более скучным и вялым, теряет аппетит, а к концу седьмого дня уже совсем перестает двигаться, лежит на боку и то только по слабому дыханию можно заметить, что он ещё жив. Только в этом неподвижном оцепенении и выражаются у кролика признаки бешенства, которое у других животных принимает такой буйный и грозный характер.
На восьмой-девятый день кролик умирает. Тотчас же производят вскрытие с целью извлечь из него головной и спинной мозги. Головной мозг идёт на заражение других кроликов, а из спинного приготовляется предохранительная против бешенства прививочная эмульсия для людей и для животных.
Производя свои первоначальные опыты Пастер старался найти такое животное, которое заболевало бы лёгким бешенством, наподобие того, как коровы болеют легкой оспой, чтобы потом от этого животного делать людям предохранительные прививки от настоящего бешенства. Сначала он остановился было на обезьяне, но так как обезьяна животное сравнительно редкое и дорогое, то Пастер придумал другой, более простой способ получать яд от бешенства.*
Он заметил, что если вынуть спинной мозг у бешеного животного и высушивать его, то яд в мозгу делается всё слабее и слабее и через несколько дней совсем теряет свою ядовитость. Для своих опытов Пастер брал мозги кроликов. Первого кролика он заразил мозгом бешеной собаки, а следующих заражал уже кроличьими мозгами от одного кролика к другому.
Пастер заражал кроликов прямо под твёрдую оболочку головного мозга, сделавши небольшое отверстие в кости черепа круглой пилкой. Первый кролик погиб от собачьего мозга на 17 день, следующие же кролики, уже от кроличьих мозгов, заболевали всё раньше и раньше. Дд как бы делался всё сильнее и сильнее, но после нескольких десятков заражений он дошёл до определенной силы и кролики заболевали от заражения таким ядом всегда в определённое время. Эти наблюдений и опыты продолжаются уже несколько лет и произведены на многих тысячах кроликов, в результате чего и получился стойкий, усиленный кроличий яд.
Затем Пастер заметил, что если мозгом, сушившимся в банке с едким калием в продолжении же 5 дней, заразить кролика, то кролик умирает от бешенства не на 8-й или 9-й день, а на 12-й или 14-й; мозг, сушившийся 6 дней, производит то же действие ещё позднее, именно на 23-й и даже 30-й день, а мозг, просушившийся 7 дней и больше уже совсем теряет свою ядовитость и кролики от него не заражаются и не умирают.
Когда Пастер узнал, что мозги бешеных кроликов от просушки мало-помалу теряют свою ядовитость, он произвёл многочисленные опыты на собаках. Здоровым собакам он прививал под кожу кроличьи мозги, сначала совсем не ядовитые, потом слабые и под конец самые ядовитые и увидел, что эти собаки не умирают от бешенства, даже если их после таких прививок заразить собачьим ядом прямо в головной мозг.
Когда таким образом Пастер убедился в верности своего способа прививок, он перешел и к лечению людей. Один раз вечером — это было 6 июля 1885 года — два доктора привели к Пастеру 9-летнего мальчика, сильно покусанного бешеной собакой. У мальчика были глубокие раны на руках, ногах и на лице, так что он непременно должен был умереть от бешенства. Эти доктора знали, что Пастор лечит собак от бешенства прививками и предложили ему попробовать свой способ на мальчике. Пастер согласился. В первый день он привил мальчику совсем не ядовитый мозг кролика, провисевший в банке 14 дней, а потом с каждым днем прививал всё более и более сильный яд. Прививки делались под кожу живота, утром с одной стороны, а вечером с другой. К удивлению всех и великой радости Пастера мальчик не заболел бешенством. Пастер своим лечением предохранил его от страшной болезни и смерти.
В настоящее время способ пастеровских прививок получил широкое всемирное распространение, и не вылечиваются ими только те, которые или очень поздно после покусов начали лечение, так что у них яд из ранок прошёл уже в мозг, или же некоторые из них, у которых были очень глубокие покусы на лице и ранены крупные нервы, потому что у таких субъектов яд из ран очень скоро достигает головного мозга. Поэтому особенно опасны укусы бешеного волка, почти всегда хватающего за голову и лицо и при том весьма глубоко вонзающего в тело свои острые зубы.
Самый процесс добывания кроличьих мозгов и приготовления из них прививочной эмульсии весьма прост. Мертвого кролика обмывают сначала раствором сулемы и затем, распялив его вверх спиной на мраморной доске, производят вскрытие. Несколькими штрихами скальпеля тоненькая кожица отделяется от красноватого, влажного мяса; мясо, в свою очередь, отрезываемое пластами, обнажает спинной хребет во всю его длину. Тогда человек, производящий вскрытие, особыми кривыми и острыми щипцами как бы скусывает один за другим позвонки спинного хребта и осторожно освобождает скальпелем длинную тонкую, похожую на белого червяка полоску спинного мозга от обволакивающей его верхней бесцветной плёнки. Червячка этого разделяют надвое, под каждую половину подводят ниточку с заранее приготовленной петлей и, затянув петлю, извлекают отпрепарированный мозг, для того, чтобы тотчас же опустить его на той же ниточке в большую стеклянную банку, которая сверху прикрывается гигроскопической ватой. Положенный на дне банки едкий калий очень быстро впитывает в себя влагу, и через день, через два, и т. д. до восьми дней из банки вынимают уже готовый к употреблению мозг, тем более содержащий в себе ядовитого начала, чем меньше дней подвергался сушке. Остается только при соблюдении самых строгих правил дезинфекции, растереть высушенный мозг в стеклянном бокале и развести его в слабом растворе поваренной соли — и прививочная эмульсия готова. Добытым из черепа того же кролика головным мозгом заражают других кроликов, заражают, как уже выше было сказано, введением ядовитого вещества прямо под твёрдые покровы головного мозга, через пропиленное в черепе круглое отверстие. Но на этой операции мне не удалось присутствовать, может быть, и к лучшему для меня. Впрочем, говорят, что кролики особенной боли при этом не чувствуют и сохраняют после операции бодрый вид и даже едят и пьют с прежним аппетитом.
Кроме приготовления антирабической** эмульсии, в прививочном отделении производятся опыты чисто научного характера. Так, напр<имер>, проф. Высокович занят в настоящее время весьма интересными наблюдениями над действием на животных яда индийской кобры, но так как профессор намерен в недалеком будущем сообщить результаты этих опытов в собрании врачей, то мы о них и не будем распространяться. Непосредственными помощниками В. К. Высоковича состоят врачи И. М. Цвиткис и В. Е. Краснитский.
В Киевский бактериологический институт, при его основании, мозг зараженного бешенством кролика был доставлен прямо из парижского Пастеровского института в сосуде, наполненном глицерином (известно, что под действием глицерина яд бешенства не претерпевает долгое время никакого изменения). В настоящее время благодаря последовательным прививкам бешенства от одного животного другому, в нашем институте всегда имеется достаточное для насущной потребности количество зараженных кроликов. А что потребность эта весьма значительна, видно из того, что в некоторые дни июня и июля месяцев число принимаемых больных достигает очень крупной цифры — 123-х. Кроме того эта потребность очевидно разрастается с каждым годом: так, в 1898 г. (по 12 августа) предохранительными прививками пользовалось значительно менее 600 человек, в прошлом 1899-м за то же время 647 чел., а в настоящем — 844. И если мы обратим внимание на то, что из лечившихся более половины было крестьян и казаков, — нельзя не порадоваться тому успеху, который с каждым годом завоевывает в темной крестьянской среде открытие великого французского ученого. Вероятно, недалеко уже то время, когда в деревнях и селах отойдет в область преданий лечение бешенства чесноком, молочаем, нечуй-ветром, куриными очами, собачником, шелудивником и приточником, когда «деды» и «бабы» перестанут прокалывать заболевшим какие-то пузыри под языком, шептать на воду или делать раскаленным ключом каббалистические метки на лбах своих несчастных пациентов, когда истинная наука сделает в косной, недоверчивой народной массе новое прочное завоевание. Тогда в громадной степени уменьшится и смертность от этой ужасной болезни. В настоящее время, как показывает отчет, на всё число укушенных несомненно бешеными животными и пользованных предохранительными прививками пришлось всего 1/<неразб.> % случаев смерти, а с сомнительными укусами и того меньше. Как прибавляет отчет, необходимо принять во внимание, что только в одном из смертных случаев прививки начаты через день после укушения, а в остальных через 4-7 и более дней. Поэтому совершенно ясно, что и этот незначительный процент скоро падёт до микроскопических размеров, если через школы или хорошую и толковую книжку, или через объяснение людей грамотных, в народное сознание широко проникнет доверие и уважение к людям науки, неустанно и самоотверженно работающим на пользу человечества.
PS. Как проф<ессор> Высокович, так и его помощники жалуются на трудность, которая сопряжена с доставкой в нужном количестве необходимых для опытов кроликов и морских свинок. Несмотря на то, что институтом назначена весьма изрядная сумма за каждое из этих животных (по 30 и больше коп.), никому ещё в Киеве не пришла в голову мысль заняться их разведением в коммерческих целях. А ведь если принять во внимание с одной стороны поразительную плодовитость кроликов и свинок, а с другой — всё увеличивающуюся в них потребность, — дело выходит далеко не безвыгодное. За границей при больших университетах и бактериологических институтах давно уже существуют специальные поставщики кроликов, собак, кошек, морских свинок, белых мышей, голубей и лягушек. Говорят, что эти поставщики зарабатывают кругленькие суммы.
- Д-р Педригайлов. О бешенстве у людей и животных, (примеч. автора).
** Rabies — бешенство (примеч. автора).
В БАКТЕРИОЛОГИЧЕСКОМ ИНСТИТУТЕ
правитьII. Антидифтеритная сыворотка.
правитьGoethe "Faust"
Мы не будем говорить об истории великого открытия XIX века, — лечения дифтерита кровью животных, искусственно сделанных к этой болезни невосприимчивыми. Имена Беринга, японца Китазато и, в особенности, Ру достаточно известны всему образованному миру, восторженно приветствовавшему их замечательные опыты. Без сомнения, известны также многолетние труды в этой области киевского профессора А. Д. Павловского. Мне только хочется поделиться с читателями теми мимолетными и, может быть, поверхностными впечатлениями, которые я вынес при осмотре антидифтеритного (буду так называть для краткости) отделения Киевского бактериологического института. Надо сказать, что техническая сторона приготовления антидифтеритной сыворотки — дело крайне сложное, медленное и кропотливое, поэтому я не рискую пускаться в объяснение мелких лабораторных деталей, а ограничусь лишь схематическим изложением всего виденного мною.
Так как профессор А. Д. Павловский во время моего визита в институте находился заграницей, то мне пришлось обратиться к любезному содействию его непосредственного помощника врача В. Ю. Любинского.
— Конечно, более всего времени мы уделяем приготовлению антидифтеритной сыворотки и опытам над её действием, — сказал В.Ю., после того, когда я изложил ему цель своего посещения. — Но основная наша цель — исследование инфекционных болезней, их возбудителей и способов борьбы с последними. Да вот, кстати, я вам покажу, если хотите, наш музей, коллекцию бактерий, являющихся предметом наших исследований.
В.Ю. открыл дверцу небольшого черного лакированного шкафчика, и я увидел то, что он так громко называл «музеем». Это были три или четыре полочки, сплошь заставленные целой армией маленьких стеклянных, закрытых ваткой пробирок, в которых содержались чистые культуры бактерий, то в виде серовато-белых пленок, то виде плавающих в жидкости зернистых масс белого, жёлтого, фиолетового и красного цветов. Однако, при дальнейших объяснениях я почувствовал к «музею» боязливое почтение.
— Вот это культура дифтеритных лефлеровских палочек, — говорил В.Ю., вынимая один за другим стеклянные цилиндрики и показывая их мне. — Это — запятые азиатской холеры. Это — стрептококк человеческой рожи. Вот — микробы чумы…
— Чумы? — переспросил я, и в моей памяти быстро промелькнули Вена и Глазго и трагически-геройская смерть проф<ессора> Мюллера.
— Да, чумы, — равнодушно ответил г. Любинский — Но мы держим чумные культуры в умерщвленном виде и при том герметически закупоренными. .. В этой пробирке, продолжал он, — бактерии сибирской язвы, а вот в этой — туберкулезные микробы, — понюхайте — они отличаются довольно приятным запахом. Здесь прекрасная колония бактерий лошадиного сапа, а вот — палочки брюшного тифа… Вообще музей у нас, надо сказать правду, довольно обширный и весьма интересный.
Окончив осмотр этого «интересного музея», которым в случае надобности можно было бы начинить сотни три или четыре микробоносных бомб, проектированных каким-то фантастическим романом из жизни XXX столетия, мы переходим к самому процессу изготовления антидифтеритной сыворотки.
Раньше всего маленькой губочкой, насаженной на пинцет, достают несколько плёнок из горла ребенка, больного тяжелой формой дифтерита. Плёнки эти содержат бесчисленные разводки лефлеровских палочек, но во всяком случае необходимо получить их в чистом виде, отделив от множества других микробов, всегда в обилии находящихся в полости рта даже самого здорового человека. Этого достигают тем, что засеивают дифтеритными колониями пластинки из бычьей сыворотки — почвы чрезвычайно благоприятной для быстрого размножения дифтеритных палочек, — а потом, осторожно и тщательно пересаживая вновь народившиеся колонии на новые места, получают постепенно чистые дифтеритные разводки.
Дальнейшее размножение палочек происходит в пробирках, наполненных пептоновым бульоном, куда бактерии пересеиваются с сывороточных пластинок. Впрочем, вместо бульона можно употреблять отвар водоросли, известной под названием «агар-агара». Попав в одну из таких питательных сред, палочки размножаются со страшной быстротой. Сегодня их перенесли в пробирку на самом кончике иглы, а через несколько дней они уже плавают над бульоном сплошным, толстым, беловатым слоем.
Но размножение это имеет свой предел, за которым оно, вероятно, вследствие иссякновения питательных частиц бульона, прекращается и далее не идет. Из маленьких пробирок рассаживают полученные разводки по большим литровым колбам, наполненным тем же бульоном. Размножаясь теперь в более обширных размерах, бактерии в то же время постепенно выделяют из себя свой яд, тот страшный яд, который находят в органах детей, умерших от дифтерита, и который, будучи впрыснут животным, производит у них характерное воспаление и параличи. Этот-то яд и необходим лаборанту для дальнейшей обработки и для впрыскивания его здоровым лошадям. И так как потребность бактериологического института в дифтеритном токсине была очень велика, то и засеивание бактерий производится в громадных размерах. Целые сотни колб стоят в особенных металлических шкафах (термостатах), где, благодаря системе двойных стенок и равномерному подогреванию газовыми лампочками, достигаемому особыми регуляторами поддерживается постоянная температура в 37 гр<адусов>, т. е. нормальная температура человеческого тела.
Через три или четыре недели вынимают колбы из термостата. Над желтоватым, мутным бульоном лежит солидный слой бактерий, похожий скорее всего на протертый сквозь мелкую тёрку швейцарский сыр. Эти разводки необходимо отделить от бульона, для чего всё содержимое колбы осторожно пропускают сквозь бумажный фильтр. Колонии бактерий остаются на бумаге, а жидкость, прошедшая через пропускную бумагу, для окончательного освобождения от бактерий процеживается сквозь прибор, называемый по именам его изобретателя и усовершенствователя «свечой Шамберланд — Пастера».
Схематически свеча Шамберланд — Пастера представляет из себя полый открытый с одного лишь конца каолиновый цилиндр, действительно имеющий некоторое сходство со стеариновой свечой. Свеча соединяется посредством металлической гильзы с особым резервуаром, в который вливают профильтрованный через бумагу бульон. Под влиянием сильного давления, производимого насосом, бульон просачивается сквозь мельчайшие, незаметные глазу поры каолина и собирается в отдельный сосуд, а на наружных стенках свечи оседают лишние примеси. Прошедшая сквозь свечу Шамберланд — Пастера жидкость и есть яд, вырабатываемый дифтеритными палочками в органах человека, яд, полученный в наивозможно чистом виде.
— Знаете ли вы, какова сила этого токсина? — спросил В. Ю. Любинский, показывая на большую бутыль, наполненную жидкостью цвета хорошего портвейна. — Одна десятая часть его капли смертельна для морской свинки, а тридцати капель вполне достаточно для того, чтобы убить здоровую лошадь.
— В таком случае, для чего же вам целые фунты, целые пуды этого страшного яда, — спросил я в недоумении.
— Это вы сейчас увидите, — улыбнулся В.Ю. — Но для этого нам нужно спуститься в конюшню, Там сегодня есть на что поглядеть.
Мы миновали несколько больших светлых комнат со множеством столов, тесно уставленных банками, колбами, ретортами, пробирками и ещё какими-то химическими приборами, сверкавшими под случайным лучом солнца своим тонким стеклом; заглянули на минутку в фотографическую комнату; прошли через обширную залу заседаний, где бюст великого Пастера и портрет Л. И. Бродского в торжественном безмолвии созерцают длинный стол, покрытый красным сукном, и примкнувшие к нему два ряда кресел с высокими спинками; спустились по великолепной лестнице вестибюля и вышли на крыльцо, от которого маленькая тропинка, едва заметная в густой траве, покрывающей двор, ведет мимо игрушечного кроличьего павильона в просторное здание конюшни.
В конюшню входишь через небольшой коридор, к которому справа и слева прилегают две маленькие комнатки: в одной хранятся инструменты и сосуды, употребляемые для добывания сыворотки, в другой находится холодильник, где эта самая сыворотка отстаивается. Коридор выходит в «прививочную» — большую совершенно пустую комнату с асфальтовым полом и огромными венецианскими окнами. В правом углу прививочной возвышается станок, куда вводят лошадей для кровопускания: четыре массивных столба, идущих от пола до потолка, а между ними надёжные деревянные засовы и широкие ремни.
Прививочная тоже небольшим коридором сообщается с самой конюшней, куда я и прохожу, пока г. Любинский хлопочет над чем-то в одной из передних маленьких комнат.
В коридоре я натыкаюсь на милую жанровую сценку. Дюжий малый, в красной рубахе навыпуск, поливает из водопроводной кишки сытого, круглого, как огурчик, бойкого серого конька. И конюх, и лошадка, видимо, одинаково довольны: лошадка весело фыркает и охотно подставляет под сильную струю свои глянцевитые, потемневшие от воды бока, а конюх приговаривает с любовной суровостью: «Ишь, рад, подлец… Нагулял жиру-то, животная этакая…». Так как мне нельзя пройти, то я дожидаюсь. Конюх, окончив обливание, звонко шлепает по круглому с желобком посредине крупу, и лошадь резвой шаловливой рысцой бежит в своё стойло.
Это обливание, производимое всегда в определенный час (не надо забывать, что дело происходит в середине августа), должно быть, всем лошадям доставляет одинаковое удовольствие, потому что когда мы с молодцом в красной рубахе входим в конюшню, они поворачивают к нему свои умные, настороженные мордочки и ласково, точно на овёс, покряхтывают.
Не знаю почему, но мне казалось, что я увижу здесь заморенных, колченогих, костлявых, извозчицких одров. Тем более я был просто удивлен при виде двух или трёх десятков рослых, сытых и бодрых коней. Конюх, сам, вероятно, втайне — под маской традиционной кучерской суровости, — страстный охотник до лошадей, с удовольствием показывает мне своё хозяйство.
— Изволите ли видеть, каков конишко, — говорит он, похлопывая огромного флегматичного першерона по жирному, широкому, как печь, заду. — И сми-ирны-ый, всё равно, что корова. Когда кровь пускают, так хоть и не привязывай… А это вот Орлик, настоящей английской породы, недавно у одного помещика купили. Орлик, о-о! о-о! — ласковым баском подманивает он высокую, стройную рыжую лошадь, и та тихонько подходит к решётке денника, просовывает в неё свою изящную тонкую головку и осторожно вздрагивающими мягкими губами ловит гладящую её руку.
— Совсем, как человек, — продолжает не без гордости конюх, — только говорить не может, а то всё, как есть, понимает. Скажешь ему — Орлик, он за тобой так и пойдет…
В это время приходит г. Любинский.
— Вы спрашивали, зачем мы приготовляем такое большое количество яда, — обращается он ко мне. — Так я теперь удовлетворю ваше любопытство. Этому самому Орлику, например, мы, как новичку, вводим в кровь самое незначительное количество токсина никак не более пяти капель. Затем это количество постепенно увеличивается до 10-ти, 20-ти, 50-ти и так далее капель. Посмотрите на этого молодца, — указал В.Ю. на рослую гнедую лошадь, — как вы думаете, сколько теперь можно без вреда впрыснуть за раз? Более пяти стаканов токсина.
Действительно, лошадь глядела таким молодцом, что я невольно задал вопрос.
— Но, вероятно, это отражается на её здоровье?
— Нимало. Во время первых впрыскиваний замечается, правда, некоторое повышение температуры, лёгкая лихорадочка, вялость. А потом прекрасно втягиваются. Кстати, если вам интересно, пойдемте в прививочную. Вы увидите, как делается инъекция токсина и как производится кровопускание.
В прививочную приводят на недоуздке красавца Орлика, который бережно, с недоверием ступает по звучному асфальтовому полу. Увидев подходящую к нему фигуру доктора, одетого в белый халат, он тревожно косит неё левый глаз и переступает задними ногами. Но конюх ободрительно оглаживает его, и он успокаивается. Доктор собирает в складку тонкую кожу на боку лошади, быстро погружает в неё длинную иглу шприца и также быстро впускает ядовитую жидкость.
— Этой лошади, как я вам уже сказал, только что начали делать впрыскивания, — говорит В.Ю. — Тем же, которым вводятся под кожу большие дозы, мы впрыскиваем токсин посредством особых, весьма вместительных баллонов. К сожалению, сегодня вы этого не увидите. Зато сейчас вы будете присутствовать при кровопускании.
Ввели рослого, крепконогого, каракового коня и поставили его в станок. Сначала он ничем не проявлял беспокойства и даже заигрывал с конюхом, делая вид, что хочет укусить его за рукав рубашки, но когда задвинули спереди его и сзади деревянные засовы, перекинули ему через спину ремень и прикрутили его шею к столбу, он начал тревожиться, храпеть и нервно перебирать ногами.
Между тем два служителя в длинных белых халатах принесли всё необходимое для операции: восемь стеклянных цилиндров, около полуаршина вышины и вершка полтора диаметром, каждый из них закрыт сверху пропускной бумагой и обвязан ниткой; длинную гуттаперчевую трубку, на конце которой прикреплена стальная игла, похожая размером и формой на гусиное перо-зубочистку, и, наконец, ватные шарики, пропитанные сулемой.
Прежде всего промыли сулемой то место на шее лошади, куда предназначался укол. Затем, нащупав левой рукой вену, оператор точным и ловким движением вонзает в неё иглу. Тотчас же один из служителей подставил стеклянный цилиндр, а другой свободным концом гуттаперчевой трубки проткнул бумагу, закрывавшую отверстие. Густая, тёмно-вишневая кровь сильной струёй, журча и пенясь, потекла в сосуд и от её толчков ритмически вздрагивала стальная игла. Когда первый сосуд наполнился почти до верху, его поспешно приняли и увязали новым листом пропускной бумаги, а конец трубки опустили в следующий цилиндр. Таким образом у бедного каракового коня взяли целых восемь цилиндров крови, фунтов, кажется, около 10-ти, если не больше. Когда его выводили из станка, он слегка пошатывался на ослабевших ногах и жадно набросился на ведро с водой, которое перед ним держал, сочувственно подсвистывая, сострадательный конюх.
— Лошади легко переносят эти кровопускания, — заметил В. Ю. Любинский. Первый день, правда, поскучает немного, а к концу второго прекрасно себя чувствует. Иным это даже как будто бы в пользу идёт. Впрыскивания те, пожалуй, тяжелее, потому что после них делаются иногда у лошадей на животе отёки.
Цилиндры с кровью поставили на несколько минут в тёмный холодильник, большой цинковый ящик с двойными стенками, между которыми были набросаны куски льда. Когда же цилиндры вынули наружу, кровь в них уже свернулась, осев в них большими черными массами, похожими на колбасы, между тем как сыворотка, жидкость цвета светлого пива, стояла над ними до самого верха цилиндров, Вся полученная из восьми цилиндров сыворотка через сутки была слита в один большой сосуд, указывая на который, г. Любинский сказал:
— В этой склянке лечебной жидкости больше, чем на 200 рублей.
Прежде, чем употребить сыворотку в дело, её подвергают испытаниям на морских свинках. Вообще принято, что сыворотка считается пригодной, если её две тысячные доли (0,002) нейтрализуют десятерную, смертельную для морской свинки дозу яда. Для проверки смешивают в пробирке 0,002 испытуемой сыворотки с десятерной смертельной для свинки дозой яда и впрыскивают эту смесь свинке. Если свинка перенесёт впрыскивание легко, без образования местной припухлости и потери веса, значит, данную сыворотку можно употреблять в дело.
Такая сыворотка содержит всего лишь 50 единиц антитоксина в 1 куб<ическом> сант<иметре>, и её надо впрыскивать человеку 20 куб<ических> сантиметров. Но эта сыворотка теперь считается слабой. В лаборатории бактериологического института получается сыворотка с 200 единицами антитоксина в 1 куб<ическом> сант<иметре>, причем для лечения дифтерита достаточно ввести такой сыворотки всего лишь 5 куб<ических> сант<иметров>, вместо прежних 20 куб<ических> сантиметров.
Когда сыворотка собрана в большие стеклянные сосуды, предстоит целый ряд манипуляций с целью её сохранения и разливки в мелкие, удобные для употребления склянки. Сыворотка, как белковая жидкость, обладает способностью легко портиться и загнивать. С целью её сохранения школа Беринга приливает к ней до 0,5 % карболовой кислоты. Карболовая кислота, правда, до известной степени предохраняет сыворотку от порчи, но в применяемых дозах она едва ли безразлична для организма. Поэтому в лаборатории института антидифтеритная сыворотка, во избежание прибавления карболовой кислоты, фильтруется через ту же фарфоровую свечу Шамберланда и только после этого разливается в маленькие стерилизованные флакончики — ампулы, куда раньше бросается кусочек камфары, прекрасно предохраняющей сыворотку. Вслед за тем горлышко ампулы запаивается на пламени и на стенку её наклеивается этикет. Цена такой ампулы — 1 руб. и достать её можно во всякой аптеке.
При употреблении сыворотки отбивают шейку ампулы, причем образуется отверстие, в которое вводится игла дезинфицированного шприца. Содержание флакона вводится под кожу больному в один прием. Успех лечения тем вернее, чем раньше начать введение сыворотки. Процент смертности (по Kossel’ю, Павловскому и др.) при впрыскивании на первый день болезни = 0; во 2-й и 3-й дни он выражается незначительными цифрами, колеблясь от 5 до 10 % и лишь на четвертый день заметно увеличивается.
Целебное действие сыворотки, употребленной в надлежащей дозе и в надлежащее время, поразительно: высокая температура быстро падает, пульс становится реже, самочувствие больного улучшается, плёнки быстро удаляются, и через 2-3 дня ребенок выглядит совсем здоровым.
Напоследок маленькая хронологическая справка: 8 ноября 1894 года началась в Киеве иммунизация первых пяти лошадей, приобретенных на общественные пожертвования; 18 января 1895 года были уже готовы первые лошади, а 20 января началось лечение больных дифтеритом детей первой русской антидифтеритной сывороткой. В настоящее время дело поставлено на широкую ногу. Более двадцати лошадей дают ежегодно на несколько десятков тысяч рублей драгоценной жидкости, и, тем не менее, институт пока получает от приготовления сыворотки убытки, так как приготовление её обходится очень дорого.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьОчерк. Впервые опубликован в газете «Киевлянин». — 1900. — № 247. — 6 сентября.
Очерк. Впервые опубликован в газете «Киевлянин». — 1900. — № 284. — 13 октября.
Оба произведения посвящены работе Киевского бактериологического института и «производству» в нём эмульсии против бешенства и антидифтерийной сыворотки. Именно это и позволяет отнести очерк «В бактериологическом институте» к очеркам производственным.
— «Das Blut das ist ein ganz besonderes Soft». Goethe «Faust» — (нем.) «Кровь — это совершенно особенный сок». Гете «Фауст». Эпиграф дан без перевода. Соединение в заголовочном комплексе научного заглавия и эпиграфа из «Фауста» объясняется тем, что основным компонентом для производства антидифтерийной сыворотки, является кровь.
— похожий на зал III класса — имеется в виду зал на железной дороге, предназначенный для пассажиров-простолюдинов с дешевыми билетами.
— першерон — порода крупных рабочих лошадей.
— караковый конь — темно-гнедой с подпалинами на морде. Печатается по первой публикации.