В. В. Розанов
правитьВ Государственной Думе 19 июля
правитьБыл в Гос. Думе 19 июля… Она не удержалась на той линии спокойствия, беспристрастия и желания «помочь и только помочь» нашей армии, не вдаваясь в критику и в тон партийности, к чему ее призывала вся печать, в том числе и левая, в ее лучших представителях… К счастью, первая речь г. Маркова 2-го положила тот фундамент обсуждений, которого не могли опрокинуть речи последующих ораторов. Он говорил, что хотя наша техническая неподготовленность — плача достойна и в ней, конечно, виновно военное министерство, бывший военный министр Сухомлинов, — но также виновна и сама Гос. Дума, и все общество, в своей былой их уверенности, что войны не будет, что военные кредиты чрезмерно давят на платежные силы народа, и, наконец, вообще в своем излишнем пацифизме. Указал, что та же Гос. Дума, которая теперь, может быть, хотела бы призвать к ответу «за неподготовленность», сама отказом в кредитах создала или имела полную тенденцию издавать эту неподготовленность. Все это слишком ярко, чтобы не кинуться в ум. Речь П. Н. Милюкова была очень содержательна и была хорошо сказана, и, конечно, прав тот гнев, который проникал ее: но речи недоставало той народной и правильной теплоты, которая, согрев слова оратора, -придала бы им гораздо большую силу. Критика, происходящая из раздражения и неуважения к лицам или учреждениям, всегда будет носить характер мелочности, придирчивости; у слушающего или читающего эту критику всегда будет мелькать мысль: «Но есть ли вообще кто-нибудь, кто был бы не виноват, — небрежением, ленью, распущенностью, невниманием к делу?» В нашей истории, например, есть только один Петр, который в этом никогда не грешил, — но потому он и называется «великим». Но уже сподвижники Петра, люди вовсе не маленькие, были в этом виноваты все, отчего все решительно, и даже его любимый «Данилыч» (Меньшиков) отведывали его «дубинки». Я говорю — эта критика мало действительна. Но было бы совсем иное впечатление, если бы — не виня людей в «преступлениях» и «пороках» — встал любящий Отечество человек и просто сказал: «Опять довели до беды! Опять не досмотрели…», предоставив уже слушателю добавлять к своему плачу и горести порицательные эпитеты.
Но все-таки важнейшие руководители Думы и ее превосходный Председатель вели все суждения в то русло «должного», которое выразилось в прекрасной формуле «перехода к очередным делам».
Кидалось в глаза сравнение между «гражданскими суждениями» о войне и тем видом и отрывочными разговорами, какие слышались — военных в Думе, среди многочисленных ее сегодняшних гостей. Совсем другое дело… «Что вы там ни говорите, — говорите так и говорите совершенно иначе, — а мы за Отечество умрем»… «мы Отечество наше отстоим…». Да, конечно, — теперь вся сила Руси, — и, между прочим, вся духовная ее сила, — в армии, на фронте войны. Воин теперь первый человек в России, и вот что он думает и как думает, — это и есть сердцевина всего. И кажется, думает-то он превосходно. Война — вполне героическая, и вот целый год прошел, можно бы устать, можно бы заныть, пожаловаться этим главным труженикам войны: ничего подобного!! ни крошки!! ни тени!! «Победим», «хотим умереть», «умираем». И никакого другого оттенка в лицах, в речах. Ныне «св. Русь» — с Георгием, на костылях, со следами страшных контузий… Не могу не отметить 26-летнего, с двумя Георгиями, офицера, — Ермолова, внука Ермолова Кавказского: кончил курс Московского университета, по юридическому факультету. Голова его, от контузии «чемоданом», в непрерывном качании «около его шеи», вправо-влево, и так он пьет, курит и закуривает головою-маятником, — которая совершенно и ни на минуту не останавливается в очень быстрых качаниях, как бы не минутного, а почти секундного маятника. «Как так жить?» Засыпать он может, только приняв опия. Прямо в Думу он пришел из госпиталя, — без билета, — по любезной доброте коменданта Думы, Остен Сакена, который пропустил «столь раненого». «Зачем же вы пришли?» — спросил я его болезненно. «Особенно мне хотелось увидеть и услышать Пуришкевича. Это чрезвычайно основательный оратор, с бездною эрудиции». Неудивительно ли это услышать от столь молоденького слушателя, когда даже и из дебелых слушателей многие принимают г. Пуришкевича кто за «маньяка», кто за «кривляку», кто за «истеричного». .. От этого превосходного офицера, между прочим, я слышал, что здесь, в России, понятия не имеют о подъеме духа в самой армии. И что там — от офицера до солдата нет никакого сомнения о победе. Я спросил: «А снаряды?» «Об этом судить можно только на месте. На наш, например, корпус было 5 миллионов артиллерийских снарядов. Это — достаточно». Передаю слова его буквально, не прилагая своей критики.
— Так победим?
Из головы-маятника вылетело отрывистое:
— П-п-обедим.
Впервые опубликовано: Вешние Воды. Пг., 1915. Т. 11-12. Кн. II—III. С. 136—137.