Вэверлей или Шестьдесят лет тому назад (Скотт)/ДО

Вэверлей или Шестьдесят лет тому назад
авторъ Вальтер Скотт, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. Waverley, опубл.: 1814. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: Петербург, типография К. Н. Плотникова, 1874. (Романы Вальтера Скотта).

РОМАНЫ ВАЛЬТЕРА СКОТТА

ВЭВЕРЛЕЙ
или
ШЕСТЬДЕСЯТЪ ЛѢТЪ ТОМУ НАЗАДЪ

Съ двумя картинами, гравированными на стали, и 50 политпажами въ текстѣ ПЕТЕРБУРГЪ

1874

ИЛЛЮСТРАЦІИ РОМАНА ВЭВЕРЛЕЙ.

Картины.

Флора Макъ-Айворъ.

Смерть полковника Гардинера.

Политипажи.

Факсимиле Вальтера Скотта

Замокъ Вэверлей-Опоръ

Портретъ Вальтера Скотта

Придворные наряды временъ Георга

Библіотека въ Вэверлей-Опорѣ

Вэверлей, занятый чтеніемъ

Вэверлей съ теткою Рэчель

Джонасъ и Сесилія

Пемброкъ и книгопродавецъ

Пріемъ Вэверлея въ домѣ Брадвардина

Столовая Брадвардина

Древніе кубки

Драка въ гостиницѣ вдовы Маклири

Дэви Джелатлей съ собаками

Разбойничій вертепъ

Алиса Бинъ-Линъ

Гленакойхъ

Пиръ у горцевъ

Шотландскій бардъ

Водопадъ въ Гленакойхѣ

Флора поетъ и играетъ на арфѣ

Охота на оленя

Фергусъ Макъ-Айворъ

Плясъ горцевъ

Эбенезеръ Крупквіанксъ верхомъ

Сцена у кузницы

Джильфиланъ и барабанщикъ

Вэверлей въ горномъ шалашѣ

Трактиръ Бѣлый Копь въ Эдинбургѣ

Маквибль въ отчаяніи

Пріемная зала въ Голирудѣ

Домъ въ деревнѣ Дудингстонѣ

Замокъ Фальсайдъ близъ Карберійской возвышенности

Ситонъ-Гаузъ

Транентское кладбище напротивъ Кокензи

Брадвардинъ читаетъ своему отряду вечернюю молитву

Пинки-Гаузъ

Престонская башня

Пенритъ

Поле сраженія у деревни Клифтонъ

Вэверлей у фермера Джонсона

Мисисъ Нозебагъ

Эдинбургскій замокъ въ 1745 году

Западная церковь въ Эдинбургѣ

Эдинбургскій замокъ съ юга

Пещера, гдѣ скрывался Брадвардинъ

Маквибль въ восторгѣ

Фергусъ на пути къ казни

Счастье въ домѣ

Генри Макензи

Отъ издателя.

Излишне распространяться о значеніи и достоинствахъ романовъ Вальтера Скотта, занимающихъ одно изъ самыхъ видныхъ мѣстъ въ современной литературѣ всѣхъ просвѣщенныхъ странъ. На русскомъ языкѣ также время отъ времени появлялись переводы нѣкоторыхъ романовъ этого геніальнаго писателя, но они не находятся болѣе въ продажѣ, и давно уже чувствуется потребность въ полномъ собраніи романовъ Вальтера Скотта, которое по тщательности перевода и изяществу изданія было бы достойно занять почетное мѣсто въ библіотекѣ каждаго образованнаго человѣка.

Имѣя цѣлію пополнить этотъ недостатокъ, мы предприняли подобное изданіе, и не смотря на всѣ трудности и громадные расходы надѣемся, при благосклонномъ сочувствіи почтенной публики, привести его къ окончанію въ теченіе недолгаго времени. Однако для большаго удобства покупателей, Полное Собраніе Романовъ Вальтера Скотта въ русскомъ переводѣ (всего 24 тома) будетъ раздѣлено на четыре серіи, изъ которыхъ каждая будетъ заключать шесть томовъ, продаваемыхъ отдѣльно. Въ каждомъ томѣ, изящно изданномъ на веленевой бумагѣ въ 37—40 листовъ убористой печати, будетъ помѣщенъ отдѣльный романъ со всѣми примѣчаніями и дополненіями, вошедшими въ послѣднія англійскія изданія 1870—1873 годовъ, съ двумя картинами, гравированными на стали и напечатанными въ Парижѣ, и 50—70 политипажами въ текстѣ, заимствованными изъ англійскаго изданія 1829 года, для котораго подбиралъ иллюстраціи самъ Вальтеръ Скоттъ. Кромѣ авторскихъ примѣчаній, прибавлены еще необходимыя поясненія, причемъ мы главнымъ образомъ руководствовались примѣчаніями французскаго переводчика Дефоконире, переводъ котораго вышелъ уже въ двадцати изданіяхъ и считается лучшимъ.

Издателемъ приняты всѣ мѣры для скорѣйшаго выпуска въ свѣтъ одной серіи за другой. Первая изъ нихъ: Вэверлей, Гай-Маннерингъ, Антикварій, Робъ-Рой, Айвено и Ламемурская Невѣста (съ Рокскимъ Замкомъ въ одномъ томѣ), выйдетъ въ первой половинѣ настоящаго 1874 года.

Такъ какъ Вэверлей заключаетъ уже въ себѣ около 38 листовъ, то общія предисловія автора къ полному собранію его романовъ со всѣми добавленіями будутъ приложены ко второму тому, а біографія Вальтера Скотта къ третьему.

Предисловіе къ третьему изданію.

Этому легкому очерку старинныхъ шотландскихъ обычаевъ публика оказала такое благосклонное вниманіе, на которое авторъ и не смѣлъ надѣяться. Онъ слышалъ съ смѣшаннымъ чувствомъ удовольствія и смиренія, что его трудъ приписывали нѣсколькимъ уважаемымъ писателямъ^[1]. Соображенія, кажущіяся ему уважительными, не дозволяютъ ему освободить этихъ авторовъ отъ подозрѣнія, выставивъ свое имя на заглавномъ листѣ, такъ что по крайней мѣрѣ на время долженъ остаться еще не разрѣшеннымъ вопросъ, написанъ ли Вэверлей поэтомъ или критикомъ, юристомъ или духовнымъ лицемъ, или наконецъ, по выраженію мисисъ Малапропъ, имъ «какъ Церберъ — три джентльмена въ одномъ». Не видя въ самомъ трудѣ (кромѣ развѣ его легкомысленнаго характера) ничего могущаго помѣшать автору признавать себя настоящимъ отцомъ его, онъ предоставляетъ публикѣ отгадать какія обстоятельства могли побудить его въ настоящемъ случаѣ скрыть свое имя. Авторъ можетъ быть новый писатель, не желающій принять на себя непривычный ему титулъ, или напротивъ плодовитый писака, который совѣстится слишкомъ часто появляться передъ публикою и потому прибѣгаетъ къ тайнѣ, какъ героиня древней комедіи надѣвала маску для возбужденія вниманія тѣхъ, которымъ ея лице уже слишкомъ надоѣло. Авторъ можетъ быть занимаетъ серьезное положеніе въ свѣтѣ и боится, чтобъ слава писателя романовъ ему не повредила, или онъ великосвѣтскій франтъ, для котораго всякій литературный трудъ кажется слишкомъ педантичнымъ. Наконецъ, онъ можетъ быть слишкомъ молодъ, чтобъ явиться въ роли писателя, или такъ старъ, что пора уже отказаться отъ этой роли.

Автора Вэверлея упрекали въ томъ, что въ характерѣ Каллумъ-Бега и въ разсказѣ барона Брадвардина о мелкихъ грабежахъ шотландцевъ, онъ отнесся слишкомъ строго и несправедливо къ ихъ національному характеру. Ничего подобнаго никогда не входило ему въ голову. Каллумъ-Бемъ человѣкъ отъ природы склонный ко злу и побужденный обстоятельствами къ совершенію извѣстнаго рода проступковъ. Читавшіе любопытныя Письма изъ Шотландіи, вышедшія въ 1720 году, конечно помнятъ, что авторъ описываетъ такихъ же, лично имъ видѣнныхъ ужасныхъ людей, но было бы несправедливо считать подобныхъ злодѣевъ представителями всѣхъ шотландцевъ того времени, также какъ убійцъ Мара и Вильямсона невозможно выставлять типами англичанъ нашего времени. Что касается до предполагаемаго грабежа, которому предавались нѣкоторые изъ инсургентовъ 1745 г., то замѣтимъ, что эта несчастная маленькая армія не ознаменовывала себя опустошеніями и кровопролитіемъ, а напротивъ удивительнымъ порядкомъ и необыкновенной тишиной, хотя никакая армія не проходитъ черезъ непріятельскую страну безъ большаго или меньшаго опустошенія. Нѣкоторые же изъ поступковъ, въ которыхъ обвинялъ шотландскихъ инсургентовъ баронъ Брадвардинъ, дѣйствительно приписывались имъ народомъ, что доказывается многими сохранившимися преданіями, особливо легендой о Рыцарѣ Зеркала^[2].

Октябрь 1814 года.

Введеніе.

Планъ этого изданія побуждаетъ меня представить нѣсколько свѣденій о тѣхъ дѣйствительныхъ событіяхъ, которыя послужили основою для романа «Вэверлей». Съ этими свѣденіями уже познакомилъ публику мой покойный, горько оплакиваемый другъ Вильямъ Эрскинъ, эсквайръ (впослѣдствіи лордъ Киннедеръ), въ критической статьѣ по поводу Разсказовъ моего хозяина (Talеs of mу Lаndlord), помѣщенной въ Quarterly Review за 1817 г. Переданныя критикомъ подробности сообщены ему авторомъ. Впослѣдствіи онѣ напечатаны въ предисловіи къ Канонгэтскимъ Xроникамъ (Chronicles оf the Canоngаtе), а теперь онѣ появляются впервые въ надлежащемъ мѣстѣ: во главѣ романа.

Взаимное покровительство, оказанное другъ другу Вэверлеемъ и Талботомъ, на которомъ построена вся завязка романа, основано на одномъ изъ тѣхъ историческихъ анекдотовъ, которые смягчаютъ ужасы междоусобной войны; а такъ какъ это событіе дѣлаетъ одинаковую честь обоимъ героямъ, то мы не колеблясь приводимъ ихъ имена. Когда въ памятное утро престонской битвы 1745 года, шотландцы произвели знаменитую атаку на армію сора Джона Копа, батарея въ четыре полевыя орудія была взята Камеронами и Стюартами изъ Аппина. Покойный Александръ Стюартъ изъ Инвернагиля былъ во главѣ этого отряда; видя, что одинъ офицеръ королевской арміи, не желая присоединиться къ бѣглецамъ, рѣшился защищать до послѣдней капли крови ввѣренный ему постъ и гордо стоялъ съ мечемъ въ рукахъ, шотландскій джентльменъ приказалъ ему сдаться, по получилъ вмѣсто, отвѣта ударъ мечемъ, который онъ въ то же мгновеніе выбилъ щитомъ изъ рукъ офицера. Надъ головой обезоруженнаго уже мелькнула сѣкира колосальнаго шотландца (мельника изъ Инвернагиля), и Стюарту стоило много труда уговорить его сдаться въ плѣнъ. Потомъ взявъ подъ свое покровительство врага и его имущество, онъ добился у высшаго начальства, чтобы его отпустили на слово. Офицеръ" этотъ оказался полковникомъ Вайтфурдомъ, всѣми уважаемымъ и вліятельнымъ айрширскимъ джентльменомъ, пламенно преданнымъ гановерскому дому; но не смотря на различіе своихъ политическихъ убѣжденій, эти благородные люди стали питать другъ къ другу такое довѣріе, что въ самый разгаръ междоусобной войны, когда шотландскіе офицеры, отставшіе отъ своей арміи, были безжалостно казнены, Инвернагиль, посланный въ горы для вербованія новыхъ отрядовъ, рѣшился не колеблясь посѣтить въ Айрширѣ своего недавняго плѣнника, и среди виговъ, друзей полковника Вайтфурда, провелъ день или два очень пріятно и весело, какъ будто миръ царилъ вокругъ него. Послѣ сраженія при Куллоденѣ, которое разрушило всѣ надежды Карла-Эдуарда и разсѣяло его сторонниковъ, полковникъ Вайтфурдъ въ свою очередь употребилъ всѣ усилія, чтобъ добиться помилованія Стюарту. Онъ обращался къ лорду-судьѣ, къ лорду-адвокату и ко всѣмъ другимъ государственнымъ властямъ, но вездѣ ему отвѣчали указаніемъ на списокъ, въ которомъ Инвернагиль (по выраженію самого старика Вайтфурда) былъ обозначенъ «знакомъ звѣря», какъ человѣкъ недостойный милосердія и помилованія.

Наконецъ, полковникъ Вайтфурдъ обратился къ самому герцогу Кумберландскому, но получилъ также рѣшительный отказъ. Тогда онъ ограничился просьбою оказать покровительство женѣ, дѣтямъ и имуществу Стюарта. Герцогъ отказалъ ему и въ этомъ; послѣ этого полковникъ Вайтфурдъ вынулъ изъ кармана патентъ на офицерскій чинъ, и положивъ его на столъ передъ его высочествомъ, просилъ взволнованнымъ голосомъ позволенія оставить службу государя, который не умѣлъ прощать побѣжденнаго врага. Герцогъ былъ пораженъ и растроганъ. Онъ приказалъ полковнику взять обратно свой патентъ и обѣщалъ оказать Стюарту желаемое покровительство. Вѣсть объ этой милости пришла какъ-разъ во-время, чтобы спасти домъ, хлѣбъ и скотъ въ Инвернагилѣ отъ войска, занимавшагося разореніемъ мѣстности, называемой тогда «непріятельской страной». Въ инвернагильскомъ помѣстьѣ былъ въ то время небольшой отрядъ, который опустошалъ всю окрестную страну и разъпскивалъ повсюду предводителей возстанія, преимущественно Стюарта. Въ дѣйствительности онъ былъ гораздо ближе отъ нихъ, чѣмъ они полагали; скрываясь въ пещерѣ (подобно барону Брадвардину), онъ находился такъ недалеко отъ англійскихъ часовыхъ, что слышалъ каждое утро ихъ перекличку. Пищу носила ему одна изъ его дочерей, восьмилѣтній ребенокъ, которой мисисъ Стюартъ должна была довѣрить это дѣло, такъ какъ за нею и другими, старшими ея дѣтьми пристально слѣдили. Съ ловкостью, далеко превосходившею ея возрастъ, эта дѣвочка постоянно вертѣлась между солдатами, обходившимися съ пою очень ласково, и пользуясь минутой, когда на нее никто не обращалъ вниманія, она незамѣтно пробиралась въ чащу и оставляла свой небольшой узелокъ съ провизіей на условленномъ мѣстѣ, куда отецъ и приходилъ за нимъ. Впродолженіе нѣсколькихъ недѣль Инвернагиль жилъ на этой скудной пищѣ, и такъ какъ онъ былъ раненъ въ битвѣ при Куллоденѣ, то переносимыя имъ физическія страданія увеличивались еще лишеніями. Послѣ удаленія отряда изъ этой мѣстности, Инвернагиль еще разъ замѣчательнымъ образомъ избѣгнулъ опасности.

Онъ тогда проводилъ ночи дома, и только по утрамъ возвращался въ пещеру. Однажды на разсвѣтѣ его увидали королевскіе солдаты, и открывъ но немъ огонь, стали его преслѣдовать. Однако ему удалось скрыться, и солдаты, войдя въ домъ, обвинили его семейство въ укрывательствѣ одного изъ бунтовщиковъ. Но одна изъ служанокъ съ необыкновеннымъ присутствіемъ духа объявила имъ, что человѣкъ, котораго они видѣли, былъ пастухъ.

— Отчего же онъ не остановился, когда мы его звали? спросили солдаты.

— Онъ, бѣдный, глухъ какъ тетеревъ, отвѣчала ловкая служанка.

— Пошлите за нимъ.

Немедленно послали за настоящимъ пастухомъ, и предупрежденный о своей роли онъ оказался совершенно глухимъ. Впослѣдствіи Инвернагиль подошелъ подъ общую амнистію.

Авторъ зналъ его лично и часто слышалъ изъ его устъ разсказъ объ этихъ событіяхъ. Это былъ благородный типъ стараго шотландца древняго происхожденія, любезнаго, предупредительнаго, храбраго, до рыцарства. Онъ принималъ участіе во всѣхъ тревожныхъ событіяхъ, происходившихъ въ Шотландіи отъ 1715 по 1745 г., служилъ подъ знаменами принца Карла-Эдуарда и, какъ мнѣ разсказывали, между прочими его подвигами бился на палашахъ съ знаменитымъ Робъ-Роемъ-Макгрегоромъ, въ Балькидерѣ.

Инвернагиль случайно былъ въ Эдинбургѣ, когда Поль Джонсъ^[3] явился въ Фортскій заливъ, и хотя уже былъ старикъ, но я слышалъ, какъ онъ надѣвъ свои доспѣхи радовался, что ему удастся (по его собственному выраженію) обнажить еще разъ до смерти свой палашъ. Въ эту памятную эпоху, когда столицѣ Шотландіи угрожали три маленькія судна, которыхъ едвали бы достало для овладѣнія рыбацкимъ селеніемъ, Инвернагиль одинъ предложилъ планъ защиты. Онъ вызвался, если ему дадутъ сѣкиры и палаши, доставить такое количество шотландцевъ низшаго класса, которое легко справилось бы съ десантомъ, если бы онъ высадился въ городѣ, полномъ узкихъ, извилистыхъ улицъ, и разсѣялся въ немъ для отыскиванія добычи. Я не знаю, былъ ли этотъ планъ принятъ въ соображеніе, но полагаю, что властямъ онъ долженъ былъ показаться слишкомъ смѣлымъ, такъ какъ въ то время не желали видѣть оружіе въ рукахъ шотландцевъ. Однако сильный западный вѣтеръ разрѣшилъ этотъ вопросъ, угнавъ суда Поля Джонса изъ Фортскаго залива.

Если въ этомъ воспоминаніи есть нѣчто унизительное, то его пріятно сравнить съ обстоятельствами прошедшей войны, когда Эдинбургъ кромѣ постояннаго войска и милиціи выставилъ кавалерійскую, пѣхотную и артиллерійскую бригады въ 6000 волонтеровъ, готовыхъ встрѣтить и отразить непріятельскую силу, бывшую гораздо могущественнѣе той, которою располагалъ предпріимчивый американецъ. Время и обстоятельства измѣняютъ характеръ націи и судьбу городовъ; шотландецъ теперь съ гордостью можетъ указать на то, что въ короткое время самостоятельной жизни, независимый мужественный характеръ націи, довѣрявшей своимъ сынамъ защиту отечества, возвратилъ себѣ прежній блескъ, утраченный впродолженіе предшествовавшаго полувѣка.

Другія объясненія о Вэверлеѣ помѣщены въ подстрочныхъ примѣчаніяхъ, а тѣ изъ нихъ, которыя казались слишкомъ длинными, приложены въ концѣ книги.

1829 г.

ВЭВЕРЛЕЙ
или
ШЕСТЬДЕСЯТЪ ЛѢТЪ ТОМУ НАЗАДЪ.

Какому служить королю?

Молви иль умри!

Шекспиръ -- Генрихъ IV. Ч. II.

ГЛАВА I.
Вступленіе.

Заглавіе настоящаго сочиненія избрано послѣ серьезнаго и основательнаго обсужденія, безъ котораго благоразумный человѣкъ не предпринимаетъ никакого важнаго дѣла. Даже первое или общее названіе было результатомъ немалыхъ изысканій, хотя по примѣру моихъ предшественниковъ мнѣ стоило только взять самое громкое и звучное имя въ англійской исторіи или топографіи и назвать имъ какъ мой романъ, такъ и моего героя. Но увы! чего могли бы ожидать читатели отъ рыцарскаго имени Гоарда, Мордонта, Мортимера или Станлея, а также отъ болѣе нѣжныхъ и сантиментальныхъ прозвищъ Бельмура, Бельвиля, Бельфильда и Бельгрэва, кромѣ пустыхъ, безжизненныхъ страницъ, подобныхъ тѣмъ, которыя появлялись въ послѣднія пятьдесятъ лѣтъ подъ этими заглавіями? Я долженъ смиренно сознаться, что слишкомъ сомнѣваюсь въ своихъ литературныхъ достоинствахъ, чтобъ подвергать себя предвзятымъ предубѣжденіямъ; по этому, какъ дѣвственный рыцарь, являющійся на арену со щитомъ безъ девиза, я выбралъ для своего героя названіе Вэверлея — имя незапятнанное, не звучащее ни хорошо, ни дурно, и которому впослѣдствіи читатель придастъ какое ему угодно значеніе.

Но второе или добавочное заглавіе было гораздо труднѣе выбрать, такъ какъ, не смотря на его краткость, оно можетъ быть принято за обязательство со стороны автора извѣстнымъ образомъ обставлять театръ дѣйствія, обрисовывать своихъ героевъ и располагать событія. Еслибъ я напримѣръ поставилъ въ заголовкѣ: «Вэверлей, повѣсть прежнихъ дней», то каждый читатель романовъ былъ бы въ правѣ ожидать описанія замка, подобнаго Удольфу^[4], съ необитаемымъ восточнымъ флигелемъ, ключи котораго или потеряны, или хранятся у стараго дворецкаго, который въ половинѣ втораго тома проводитъ дрожащими шагами героя или героиню въ полуразвалившіеся покои. При видѣ этого заглавія не казалось ли бы читателямъ, что они слышатъ крикъ совы и щелканье сверчка? Могъ ли бы я хоть сколько нибудь прилично ввести въ романъ съ подобнымъ заглавіемъ какую либо сцену болѣе живую, чѣмъ грубыя выходки веселаго, но вѣрнаго лакея, или болтовню горничной героини, повторяющей страшныя и кровавыя исторіи, слышанныя ею на кухнѣ? — Еслибъ мой трудъ назывался «Вэверлей, романъ съ нѣмецкаго», то въ воображеніи всякаго, самаго недальновиднаго читателя возникли бы конечно образы развратнаго абата, тирана-герцога, и членовъ тайнаго общества иллюминатовъ или розенкранцевъ съ необходимыми ихъ атрибутами: черными мантіями, пещерами, кинжалами, электрическими машинами, потаенными дверьми и глухими фонарями. — А еслибъ я остановился на названіи: «Сантиментальная повѣсть», то это послужило бы читателю достаточной причиной предугадать героиню съ густыми каштановыми кудрями и арфой, единственнымъ утѣшеніемъ ея одиночества, которую она всегда находитъ средство счастливо переносить съ собою изъ замка въ хижину, хотя сама иногда должна выскакивать изъ окна втораго этажа и плутать въ лѣсахъ, не имѣя другаго путеводителя, какъ загорѣлую крестьянскую дѣвушку, грубыя выраженія которой едва ей понятны. — Наконецъ, еслибъ мои Вэверлей былъ озаглавленъ: «Повѣсть нашего времени», то не потребовалъ ли бы ты, любезный читатель, блестящаго описанія великосвѣтскаго общества, цѣлаго ряда скандальныхъ анекдотовъ, едва скрытыхъ подъ легкой дымкой или вовсе не скрытыхъ, что имѣетъ еще болѣе успѣха, героиню изъ Гросвенеръ-Сквэра^[5], героя изъ членовъ клуба Барушъ^[6] или Форъ-ин-гэндъ^[7] и толпу второстепенныхъ лицъ изъ числа франтовъ улицы Королевы Анны, или смѣлыхъ героевъ полицейскаго депо въ Бо-Стритѣ? Я могъ бы долго, такимъ образомъ, доказывать важность заглавія и съ тѣмъ вмѣстѣ хвалиться моимъ глубокимъ знаніемъ всѣхъ ингредіентовъ, входящихъ въ составъ всевозможныхъ романовъ и повѣстей; по довольно — я не хочу утомлять болѣе читателя, который вѣроятно уже съ нетерпѣніемъ желаетъ знать на чемъ же остановился выборъ автора, которому столь основательно извѣстны всѣ различныя вѣтви его искуства.

Относя дѣйствіе моего разсказа къ эпохѣ, отстоящей на шестьдесятъ лѣтъ отъ настоящаго времени, т. е. 1 ноября 1805 г., я желалъ тѣмъ самымъ объяснить читателямъ, что они не найдутъ въ послѣдующихъ страницахъ ни рыцарскаго романа, ни повѣсти изъ современныхъ нравовъ; что у моего героя не будетъ ни желѣзной брони на плечахъ, какъ во время-оно, ни желѣзныхъ подковокъ подъ каблуками, какъ у современныхъ франтовъ Бондъ-Стрита и что мои героини явятся ни закутанными въ пурпуровыя мантіи, какъ лэди Алиса въ древней легендѣ, ни обнаженными до первобытнаго состоянія, какъ современныя франтихи на раутахъ. Изъ выбора этой эпохи прозорливый критикъ пойметъ, что цѣль моего разсказа скорѣе изображеніе людей, чѣмъ описаніе нравовъ. Нравоописательный романъ, чтобъ имѣть интересъ, долженъ или относиться къ такому давно прошедшему времени, которое вселяетъ къ себѣ всеобщее уваженіе, или представлять живое отраженіе тѣхъ сценъ, которыя ежедневно происходятъ на нашихъ глазахъ и возбуждаютъ интересъ своею новизной. Такимъ образомъ кольчуги нашихъ предковъ и шуба съ тройнымъ капюшономъ нашихъ современныхъ франтовъ могутъ, хотя но различнымъ причинамъ, служить одинаково приличной одеждой для героя романа; но кто, желая блеснуть костюмомъ своего героя, добровольно согласился бы облечь его въ придворный нарядъ временъ Георга II, съ широкими рукавами, безъ воротника и съ длинными карманами? Тоже самое и также справедливо можно сказать о готической залѣ, которая съ темными цвѣтными стеклами, высокимъ, мрачнымъ потолкомъ и масивнымъ дубовымъ столомъ, уставленнымъ кабаньими головами, фазанами, павлинами, журавлями и лебедями, имѣетъ прекрасный эфектъ на страницахъ романа. Одинаковое впечатлѣніе можно произвести на читателя блестящимъ описаніемъ современныхъ баловъ, какіе мы встрѣчаемъ ежедневно въ той части газетъ, которая называется Зеркаломъ Моды; если мы сравнимъ то и другое съ формальнымъ великолѣпіемъ празднествъ, дававшихся шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ, то легко поймемъ, насколько выгоднѣе описывать древніе или современные правы, чѣмъ рисовать картину прошедшаго поколѣнія.

Въ виду этихъ затрудненій, присущихъ избранному мною предмету, я рѣшился избѣгать ихъ какъ можно болѣе, и сосредоточить весь интересъ моего разсказа на характерахъ дѣйствующихъ лицъ, на ихъ страстяхъ, общихъ всѣмъ людямъ на всѣхъ ступеняхъ общества и одинаково-волнующихъ человѣческое сердце, бьется ли оно подъ стальной кольчугой XV столѣтія и парчевымъ кафтаномъ XVIII вѣка, или голубымъ фракомъ и бѣлымъ канифасовымъ жилетомъ нашихъ дней^[8]. Конечно эти страсти принимаютъ различный оттѣнокъ отъ существующихъ въ данное время обычаевъ и законовъ, но выражаясь языкомъ геральдическимъ, рисунокъ герба остается тотъ же, хотя цвѣта измѣняются и даже становятся противоположными. Напримѣръ, гнѣвъ нашихъ предковъ обозначался краснымъ полемъ, ибо они выражали его открытымъ, кровавымъ насиліемъ. Нашу злобу, долженствующую искать себѣ удовлетворенія косвенными путями и подкапывать тѣ преграды, которыя она не можетъ открыто низвергнуть, слѣдуетъ скорѣе изображать чернымъ нолемъ. Но въ обоихъ случаяхъ побужденіе одно, и гордый лордъ, который теперь можетъ только разорить своего сосѣда по закону безконечными процесами, есть истинный потомокъ стариннаго барона, поджигавшаго замокъ своего соперника и собственноручно убивавшаго его, если онъ спасался бѣгствомъ изъ огня. Итакъ я рѣшился представить читателямъ главу изъ великой книги природы, все той же въ тысячахъ изданій, какъ бы они не печатались, готическими буквами или на веленевой, глазурованной бумагѣ. Состояніе общества въ сѣверной части вашего острова въ избранную мною эпоху представляетъ нѣсколько счастливыхъ контрастовъ, могущихъ разнообразить и рельефнѣе выставить тѣ нравственные выводы, которые я считаю важнѣйшею частью моего труда; но я увѣренъ, что эта нравственная цѣль не будетъ мною достигнута, если мнѣ по удастся соединить съ пользою и удовольствіе, а эта задача въ наше критическое поколѣніе не такъ легка, какъ была «шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ».

ГЛАВА II.
Замокъ Вэверлей. — Взглядъ на прошлое.

Шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ, Эдуардъ Вэверлей, герой моего разсказа, простился съ своимъ семействомъ и поѣхалъ въ драгунскій полкъ, въ которомъ онъ недавно получилъ офицерскій чинъ. Грустный день былъ для замка ВэверлейОноръ, когда юный офицеръ разстался съ серомъ Эверардомъ, старымъ дядей, который его очень любилъ и считалъ наслѣдникомъ своего титула и помѣстій.

Различіе въ политическихъ мнѣніяхъ еще въ молодости разлучило баронета съ его младшимъ братомъ Ричардомъ Вэверлеемъ, отцомъ нашего героя. Серъ Эверардъ наслѣдовалъ отъ своихъ предковъ всѣ предубѣжденія и пристрастія партіи торіевъ и высокой церкви, которыми родъ Вэверлеевъ отличался со временъ великой междоусобной войны. Напротивъ Ричардъ, бывшій моложе Эверарда на десять лѣтъ и осужденный на роль втораго брата, не видѣлъ ни чести, ни удовольствія слѣдовать во стопамъ Виля Вимбля^[9]. Онъ рано понялъ, что для успѣха въ жизненной скачкѣ необходимо брать съ собою какъ можно менѣе груза. Живописцы говорятъ о трудности выразить игру различныхъ страстей на одномъ и томъ же лицѣ, по моралисту не легче анализировать сложныя побужденія нашихъ дѣйствій. Чтеніе исторіи и основательные аргументы убѣдили Ричарда Вэверлея, что но словамъ старинной пѣсни, «пасивное повиновеніе было вздоромъ»; но вѣроятно разсудокъ не былъ бы въ состояніи уничтожить наслѣдственныхъ предразсудковъ, еслибъ онъ могъ предвидѣть, что его старшій братъ, серъ Эверардъ, затаивъ въ глубинѣ своего сердца несчастную юношескую любовь, останется холостякомъ до семидесяти двухъ лѣтъ. Въ подобномъ случаѣ надежда на наслѣдство могла бы побудить его провести большую часть своей жизни подъ названіемъ «мистера Ричарда изъ замка Вэверлея, брата баронета», утѣшая себя тѣмъ, что въ концѣ концовъ онъ сдѣлается соромъ Ричардомъ Вэверлеемъ изъ Вэверлей-Онора, владѣльцемъ княжескаго состоянія и политическимъ главою графства, гдѣ находились его помѣстья. Но такого результата нельзя было ожидать при первыхъ шагахъ Ричарда на жизненномъ поприщѣ, такъ какъ серъ Эверардъ былъ въ то время въ цвѣтѣ лѣтъ и конечно могъ расчитывать на успѣхъ, какой бы богатой или знатной наслѣдницѣ онъ ни вздумалъ предложить своей руки, почему ежегодно сосѣди и забавлялись толками о его скорой свадьбѣ. Его младшій братъ не видѣлъ поэтому другаго практическаго пути къ достиженію независимости, какъ надѣяться на самого себя, и принять политическія мнѣнія, болѣе согласныя съ здравымъ смысломъ и его интересами, чѣмъ наслѣдственная вѣра сера Эверарда въ высокую церковь и династію Стюартовъ. Такимъ образомъ онъ съ самаго начала отказался отъ своихъ юношескихъ убѣжденій и вступилъ въ жизнь открытымъ вигомъ, приверженцемъ гановерскаго дома.

Министерство временъ Георга I благоразумно старалось ослабить ряды опозиціи. Торійская аристократія, блескъ которой служилъ какъ бы отраженіемъ лучезарнаго свѣта двора, мало по малу примирялась съ новой династіей; по богатые провинціальные джентльмены, сохранившіе вмѣстѣ съ древними обычаями и первобытной честностью много упорныхъ, ничѣмъ непреодолимыхъ предразсудковъ, придерживались гордой, надутой опозиціи, и бросали взгляды сожалѣнія и надежды на Герцогенбушъ, Авиньонъ и Италію^[10]. Переходъ въ ряды виговъ одного изъ близкихъ родственниковъ этихъ стойкихъ, непреодолимыхъ противниковъ считался полезнымъ средствомъ пріобрѣтенія новыхъ сторонниковъ, и потому Ричардъ Вэверлей былъ осыпанъ министерскими милостями, не соотвѣтствовавшими его талантамъ или политическому значенію. Однако вскорѣ было найдено, что онъ отличался порядочными способностями къ общественнымъ дѣламъ, и представленный первому министру онъ быстро пошелъ въ гору. Серъ Эверардъ узналъ изъ газеты, что: во первыхъ, Ричардъ Вэверлей, эсквайръ избранъ въ члены парламента отъ министерскаго мѣстечка Вартерфэта, во вторыхъ, Ричардъ Вэверлей эсквайръ принялъ участіе въ преніяхъ по поводу биля объ акцизѣ, въ защиту правительства, и въ третьихъ, Ричардъ Вэверлей эсквайръ получилъ мѣсто въ одномъ изъ тѣхъ вѣдомствъ, гдѣ удовольствіе служить отечеству соединено съ другими значительными выгодами, которыя для большаго удобства получаются акуратно каждую треть.

Хотя эти событія слѣдовали такъ быстро одно за другимъ, что дальнозоркій редакторъ современной газеты, разсказывая о первомъ, предсказалъ бы о двухъ послѣднихъ, но они стали извѣстны серу Эверарду постепенно, какъ бы дистиллированныя капля за каплею чрезъ холодный медленно дѣйствующій кубъ «Еженедѣльнаго Письма Дайера»^[11]. Здѣсь кстати замѣтить, что вмѣсто легкой почты, по милости которой каждый работникъ въ своемъ клубѣ за шесть пенсовъ можетъ узнать изъ двадцати противоположныхъ источниковъ вчерашнія столичныя новости, еженедѣльная почта привозила въ тѣ дни въ Вэверлей-Оноръ «Еженедѣльный Вѣстникъ», который, удовлетворивъ любопытству сера Эверарда, его сестры и стараго дворецкаго, правильно переходилъ изъ замка въ пасторскій домъ, изъ пасторскаго дома къ сквайру Стубсу, отъ сквайра къ управляющему баронета, жившему въ бѣломъ домикѣ на бору, отъ управляющаго къ бургомистру и наконецъ отъ него къ многочисленнымъ кумушкамъ, грубыя и мозолистыя руки которыхъ превращали его въ мелкіе лоскутки въ теченіе мѣсяца послѣ полученія.

Эта медленная постепенность извѣстій была въ настоящемъ случаѣ полезна Ричарду Вэверлею, потому что еслибъ серъ Эверардъ узналъ вдругъ о всѣхъ его чудовищныхъ поступкахъ, то безъ сомнѣнія новому правительственному чиновнику не было бы причины радоваться своему политическому успѣху. Баронетъ, хотя очень мягкій человѣкъ, имѣлъ нѣкоторыя чувствительныя струны, и поведеніе брата сильно ихъ затронуло. Бэверлейскія помѣстья не были закрѣплены ни за какими опредѣленными наслѣдниками (такъ какъ никому изъ прежнихъ владѣльцевъ не могло войти въ голову, чтобъ кто нибудь изъ ихъ потомства оказался столь преступнымъ, какъ Ричардъ, по словамъ Письма Дайера), и еслибъ даже подобный актъ существовалъ, то бракъ владѣльца могъ лишить всякаго права наслѣдниковъ боковой линіи. Всѣ эти различныя мысли мелькнули въ головѣ сера Эверарда, но не привели его ни къ какому рѣшительному заключенію.

Онъ внимательно осмотрѣлъ генеалогическое древо, которое, изукрашенное эмблематическими знаками почестей и геройскихъ подвиговъ, висѣло на блестящей, деревянной стѣнѣ его залы. Ближайшіе потомки сера Гильдебранда Вэверлея, за исключеніемъ его старшаго сына Вильфрида, единственными представителями котораго были серъ Эверардъ и его братъ, по указанію этого благороднаго документа (и какъ ему самому было очень хорошо извѣстію), были Вэверлей изъ Гайли-Парка, въ Гампширѣ, съ которыми главная вѣтвь или линія этого рода отказалась отъ всякихъ сношеній послѣ великаго процеса 1670 года.

Эта выродившаяся вѣтвь древняго рода провинилась передъ главою и источникомъ ихъ знатности еще и тѣмъ, что ихъ представитель женился на Джудитѣ, наслѣдницѣ Оливера Брадшо изъ Гайли-Парка, гербъ котораго, одинаковый съ гербомъ Брадшо цареубійцы, соединенъ былъ съ древнимъ гербомъ Вэверлеевъ. Во всѣ эти обстоятельства исчезли изъ памяти сера Эверарда въ пылу его негодованія на брата, и если бы стряпчій Клпппурсъ, за которымъ былъ посланъ грумъ, пріѣхалъ часомъ ранѣе, то онъ написалъ бы новый актъ о наслѣдственномъ переходѣ замка Вэверлей-Онора со всѣми его помѣстьями. По часъ хладнокровнаго размышленія много значитъ, особливо когда дѣло идетъ объ оцѣнкѣ сравнительнаго неудобства двухъ мѣръ, изъ которыхъ ни одна намъ не нравится. Стряпчій Клиппурсъ нашелъ своего патрона погруженнымъ въ глубокую думу, и не желая ему мѣшать вынулъ бумагу и кожаную чернильницу и сталъ безмолвно ожидать его приказанія. Даже это показалось серу Эверарду упрекомъ въ нерѣшительности, и онъ взглянулъ на стряпчаго съ намѣреніемъ продиктовать ему свою волю, какъ вдругъ солнце, выйдя неожиданно изъ-за тучи, освѣтило мрачный кабинетъ своими блестящими лучами, преломлявшимися въ разноцвѣтныхъ стеклахъ окна. При этомъ блескѣ баронетъ поднялъ голову, и глаза его остановились на большомъ гербѣ, украшенномъ тѣмъ же девизомъ, который одинъ изъ его предковъ прославилъ въ битвѣ при Гастингсѣ: три серебряные горностая на лазуревомъ полѣ съ девизомъ: — Sans tache.

— Пусть наше имя лучше погибнетъ! воскликнулъ серъ Эверардъ. — чѣмъ соединить этотъ древній символъ вѣрности съ позорнымъ гербомъ измѣнника Круглоголоваго.

Все это было результатомъ неожиданнаго луча солнца, которымъ воспользовался стряпчій Клпппурсъ, чтобъ очинить свое перо. Но этотъ трудъ былъ совершенно напраснымъ. Серъ Эверардъ отпустилъ стряпчаго, приказавъ, ему быть всегда готовымъ исполнять его распоряженіе и явиться въ замокъ.

Появленіе стряпчаго Клиппурса въ Вэверлей-Онорѣ возбудило много толковъ въ той части свѣта, центромъ которой былъ этотъ замокъ; но дальнозоркіе политики этого мірка предчувствовали еще худшія послѣдствія для Ричарда Вэверлея отъ событія, случившагося вскорѣ за его политической измѣной. Это событіе было ни болѣе, ни менѣе, какъ поѣздка баронета въ каретѣ шестерней съ четырьмя лакеями, въ богатой ливреѣ, къ благородному лорду, жившему на границѣ графства и отличавшемуся незапятнаннымъ происхожденіемъ, стойкими торійскими принципами и прекрасными шестью дочерьми невѣстами.

Серъ Эверардъ былъ, принятъ въ этомъ семействѣ, какъ и слѣдовало ожидать, очень любезно, но по несчастью его выборъ остановился на младшей изъ шести молодыхъ дѣвушекъ, на лэди Эмили, которую его ухаживаніе видимо ставило въ затрудненіе, ясно выражавшее, что она не смѣла его оттолкнуть и что въ то же время овъ ей не правился.

Серъ Эверардъ не могъ не замѣтить чего-то страннаго, принужденнаго въ обращеніи съ нимъ молодой дѣвушки, но убѣжденный благоразумной графиней, что это было только естественное послѣдствіе скромнаго воспитанія, опъ вѣроятно сдѣлалъ бы предложеніе, и жертва совершилась бы, какъ часто бывало въ подобныхъ случаяхъ, еслибъ одна изъ старшихъ сестеръ не взяла на себя смѣлость открыть богатому жениху, что лэди Эмили питала уже давно нѣжныя чувства къ одному изъ своихъ близкихъ родственниковъ, молодому офицеру. Серъ Эверардъ былъ очень взволнованъ этой вѣстью, которую ему подтвердила лично съ глазу на глазъ молодая дѣвушка, хотя отказываясь отъ такой блестящей партіи она конечно навлекала на себя гнѣвъ отца.

Благородство и честность были наслѣдственными чертами рода Вэверлеевъ, и серъ Эверардъ немедленно отказался отъ всякаго права на руку лэди Эмили съ достоинствомъ и деликатностью героя романа. Даже прежде чѣмъ уѣхать изъ Бландевильскаго замка онъ уговорилъ ея отца согласиться на ея бракъ съ любимымъ человѣкомъ. Какіе аргументы онъ употребилъ въ этомъ случаѣ трудно сказать, такъ какъ серъ Эверардъ никогда не отличался убѣдительностью своихъ доводовъ; но вскорѣ послѣ того молодой офицеръ быстро достигъ такого повышенія по службѣ, которое обыкновенно не увѣнчиваетъ безъ протекціи самыхъ блестящихъ, способностей.

Неудача, испытанная въ этомъ случаѣ соромъ Эверардомъ повліяла на всю его послѣдующую жизнь, хотя горечь разочарованія нѣсколько смягчалась сознаніемъ своего честнаго, благороднаго поступка. Онъ вздумалъ жениться въ пылу негодованія на своего брата; ухаживаніе за молодой дѣвушкой не вполнѣ соотвѣтствовало его лѣнивымъ привычкамъ; онъ только что избѣгъ брака съ женщиной, которая никогда не могла бы его полюбить, и вообще результатъ этой исторіи, если не разбилъ его сердца, то все же не польстилъ его гордости. Вслѣдствіе всего этого онъ возвратился въ Вэверлей-Оноръ, не обративъ никакого вниманія на вздохи и томные взгляды старшей сестры лэди Эмили, высказавшей ему тайну сестры изъ одной любви къ ней, а также на подмигиванія и намеки ловкой матери и серьезныя похвалы самого лорда, превозносившаго поперемѣнно благоразуміе, скромность и рѣдкія качества его первой, второй, третьей, четвертой и пятой дочерей. Память объ этой неудачной любви была для сера Эверарда, какъ для многихъ, людей его характера, застѣнчиваго, гордаго, впечатлительнаго и лѣниваго, спасительнымъ маякомъ, предостерегавшимъ на будущее время отъ подобной же попытки, которая могла привести только къ разочарованію, горю и безполезной тратѣ силъ. Такимъ образомъ онъ продолжалъ вести въ Вэверлей-Онорѣ жизнь стараго, англійскаго джентльмена знатнаго происхожденія и съ большимъ состояніемъ. Его сестра мисъ Рэчель Вэверлей была хозяйкой въ домѣ, и мало по малу они оба стали самыми добродушными и любезными холостякомъ и старой дѣвой.

Время умѣрило гнѣвъ сера Эверарда на его брата, по хотя его антипатія къ Ричарду, какъ къ вигу и чиновнику, не могла побудить его принять мѣръ, противорѣчившихъ интересамъ его прямаго наслѣдника, однако она поддерживала между ними прежнюю холодность. Ричардъ слишкомъ хорошо зналъ свѣтъ и характеръ брата, чтобы пытаться возобновить съ нимъ дружескія отношенія какими либо неблагоразумными мѣрами, которыя только могли бы превратить пасивное недоброжелательство сера Эверарда въ открытую вражду. Поэтому отношенія между братьями возобновились только благодаря случайности. Ричардъ женился на молодой дѣвушкѣ хорошаго происхожденія, надѣясь что состояніе и связи ея семейства помогутъ ему сдѣлать блестящую карьеру. По праву мужа онъ сдѣлался владѣтелемъ довольно значительнаго помѣстья въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Вэверлей-Онора.

Однажды маленькій Эдуардъ, ихъ единственный сынъ и герой нашего разсказа, въ то время пятилѣтній ребенокъ, гуляя съ няней, встрѣтилъ въ нѣкоторомъ разстояніи отъ дома отца, Брервудъ-Лоджа, великолѣпную карету, запряженную шестью вороными лошадьми и которая своей позолотой и украшеніями была бы достойна самого лорда-мэра. Ея владѣлецъ находился не вдалекѣ, осматривая постройку новой фермы. Не знаю отчего, по вліянію ли своей кормилицы, вѣроятно шотландки или по какой другой причинѣ, во ребенокъ очевидно соединялъ понятіе герба о трехъ горностаяхъ съ идеей о собственности, и потому увидавъ семейную эмблему онъ тотчасъ предъявилъ свои права на великолѣпный экипажъ. Старый баронетъ подошелъ въ то самое мгновеніе, когда няня тщетно старалась удержать ребенка отъ его твердаго намѣренія присвоить себѣ золоченую карету. Эта встрѣча произошла въ самую счастливую минуту для Эдуарда, такъ какъ его дядя только что передъ тѣмъ съ завистью смотрѣлъ на хорошенькихъ дѣтей фермера, который строилъ себѣ домъ подъ его руководствомъ. Въ розовомъ, херувимчикѣ съ полными щечками, съ его родовыми глазами и именемъ, который смѣло заявлялъ наслѣдственныя нрава на его любовь и покровительство, въ силу герба, бывшаго въ глазахъ сера Эверарда столь же священнымъ, какъ Подвязка и Голубая мантія — казалось провидѣніе давало ему наконецъ возможность пополнить пробѣлъ въ его жизни, сосредоточивъ на немъ свои привязанности и надежды. Серъ Эверардъ возвратился въ Вэверлей верхомъ на лошади, а ребенка съ няней отправилъ въ каретѣ въ Брервудъ-Лоджъ, приказавъ сказать брату нѣсколько любезныхъ словъ, которыя открыли Ричарду Вэверлею путь къ примиренію съ баронетомъ.

Хотя ихъ отношенія, возобновленныя такимъ счастливымъ случаемъ, отличались скорѣе церемонной учтивостью, чѣмъ братской дружбой, но они вполнѣ удовлетворяли желаніямъ обѣихъ сторонъ. Серъ Эверардъ въ обществѣ своего маленькаго племянника, съ которымъ онъ теперь часто видѣлся, находилъ удовлетвореніе родовой гордости при мысли, что его линія не прекратится, а также врожденнымъ чувствамъ любви и привязанности. Чтоже касается до Ричарда Вэверлея, то онъ видѣлъ въ быстро возраставшей привязанности дяди къ племяннику средство укрѣпить, если не за собою, то за своимъ сыномъ родовое помѣстье, чему можно было только помѣшать всякой попыткой съ его стороны вступить въ болѣе близкія отношенія съ человѣкомъ такихъ мнѣній и привычекъ какъ соръ Эверардъ.

Итакъ, по безмолвному согласію обѣихъ сторонъ, маленькій Эдуардъ проводилъ большую часть времени въ Вэверлейскомъ замкѣ и по видимому находился въ самыхъ близкихъ отношеніяхъ, къ обоимъ семействамъ, хотя ихъ взаимныя отношенія ограничивались по прежнему церемонной учтивостью и еще болѣе церемонными визитами. Воспитаніе ребенка подчинялось поперемѣнно вкусамъ и мнѣніямъ его дяди и отца; но мы поговоримъ объ этомъ подробнѣе въ слѣдующей главѣ.

ГЛАВА III.
Воспитаніе.

Воспитаніе нашего героя, Эдуарда Вэверлея, было нѣсколько отрывочно и несистематично. Въ дѣтствѣ его здоровье пострадало, или полагали, что оно пострадало (что одно и тоже) отъ лондонской атмосферы, а потому, когда служебныя занятія, присутствіе въ парламентѣ или другія честолюбивыя цѣли призывали его отца въ Лондонъ, гдѣ онъ жилъ около восьми мѣсяцевъ въ году, Эдуардъ переселялся въ Вэверлей-Оноръ, а здѣсь его ожидали иная обстановка, иные учителя, иныя занятія. Эту рѣзкую перемѣну отецъ Эдуарда могъ нѣсколько смягчить, давъ своему сыну постояннаго наставника; но онъ полагалъ, что человѣкъ его выбора былъ бы непріятнымъ гостемъ въ Вэверлейскомъ замкѣ, а выборъ сера Эверарда, еслибъ онъ былъ предоставленъ ему, наградилъ бы самого Ричарда антипатичнымъ обитателемъ его дома, если не политическимъ шпіономъ. Поэтому онъ уговорилъ своего частнаго секретаря, молодаго человѣка, способнаго и образованнаго, посвящать часъ или два своего времени на занятія съ Эдуардомъ, когда онъ жилъ въ Брервудъ-Лоджѣ, и предоставлялъ серу Эверарду полную отвѣтственность за воспитаніе мальчика во время его пребыванія въ Вэверлейскомъ замкѣ.

Серъ Эверардъ далъ своему племяннику въ нѣкоторомъ отношеніи приличныя средства къ воспитанію. Домашній его капеланъ, бывшій студентъ оксфордскаго университета, потерявшій свой дипломъ послѣ отказа присягнуть Георгу I, былъ не только отличнымъ класикомъ, но зналъ порядочно науки и нѣсколько новыхъ языковъ. Однако онъ былъ старъ и снисходителенъ, а періодическія междуцарствія, впродолженіе которыхъ юноша былъ освобожденъ отъ всякаго присмотра, до того разшатали въ немъ всякое понятіе о дисциплинѣ, что молодой Эдуардъ по большей части учился чему хотѣлъ, когда и какъ хотѣлъ. Подобная распущенность могла быть пагубна для неспособнаго мальчика, который, чувствуя что ему необходимо работать для пріобрѣтенія знаній и не видя принужденія со стороны учителя, совершенно бросилъ, бы занятія; она могла быть одинаково опасна для юноши, въ которомъ, физическая сила брала бы. верхъ, надъ воображеніемъ и чувствами и побуждала бы его подъ непреодолимымъ вліяніемъ природы проводить цѣлые дни, съ утра до вечера, въ охотѣ и другихъ подобныхъ препровожденіяхъ времени. Но характеръ Эдуарда Вэверлея былъ далекъ отъ этихъ двухъ типовъ. Его умъ такъ быстро обнималъ всякій предметъ, что онъ казался одареннымъ вдохновеніемъ, и главною заботою его учителя было помѣшать ему, какъ выразился бы охотникъ, стрѣлять далѣе цѣли, то есть усвоивать себѣ, знанія слишкомъ легко, поверхностно и недостаточно. Вмѣстѣ съ тѣмъ учителю приходилось бороться съ другою наклонностью, часто соединенной съ пылкимъ воображеніемъ и блестящими способностями, — съ лѣнью, которую побороть можетъ только могучее побужденіе къ труду и благодаря которой занятія теряютъ спою прелесть какъ только удовлетворено любопытство и самолюбіе побѣдою надъ первыми трудностями пауки. Эдуардъ съ жаромъ принимался за каждаго класическаго автора, котораго ему указывалъ учитель, и быстро усвоивалъ себѣ его стиль, съ цѣлью понять содержаніе книги, и если это содержаніе ему нравилось или его интересовало, онъ продолжалъ чтеніе до послѣдней страницы; по напрасна была всякая повытка остановить его вниманіе на филологическихъ формахъ языка, на различіи пріемовъ того или другаго автора, на красотѣ выраженія, на искусныхъ комбинаціяхъ словосочиненія. «Я могу читать и понимать латинскаго автора, говорилъ Эдуардъ съ самонадѣянностью и легкомысліемъ пятнадцатилѣтняго юноши, — и Скалигеръ или Бентлей^[12] не знали болѣе этого». Увы! читая книги такимъ образомъ для одной забавы, онъ не понималъ, что терялъ невозвратно случай пріобрѣсть привычку къ серьезному, усидчивому труду и умѣніе направлять, руководить и сосредоточивать свой умъ въ научныхъ занятіяхъ, что гораздо важнѣе основательнаго знакомства съ класическимъ знаніемъ, служащимъ первоначальною цѣлью ученія.

Я знаю, что мнѣ могутъ напомнить о необходимости дѣлать пріятнымъ пріобрѣтеніе знаній для юношества и о совѣтѣ Тасса примѣшивать медъ къ лекарству для дѣтей; но въ наше время, когда дѣтей учатъ самымъ сухимъ предметамъ по соблазнительному методу учебныхъ игръ, нечего бояться, чтобъ ученіе приняло слишкомъ строгій или серьезный характеръ. Исторія Англіи теперь сведена къ игрѣ въ карты, математика къ игрѣ въ загадки, а правила ариѳметики, говорятъ, можно легко изучить, играя нѣсколько часовъ въ недѣлю въ новый усовершенствованный гусекъ. Остается сдѣлать еще одинъ шагъ — и катихизису будутъ обучать тѣмъ же легкимъ способомъ, отвергнувъ необходимость въ набожномъ сосредоточеніи и серьезномъ вниманіи, которыхъ доселѣ требовали отъ благовоспитанныхъ дѣтей при урокахъ закона Божія. Но между тѣмъ стоитъ серьезно подумать о томъ, что дѣти, привыкнувъ пріобрѣтать знаніе только путемъ забавы, не станутъ ли отворачиваться отъ такихъ занятій, которыя имѣютъ характеръ основательнаго труда; что юноши, научившись исторіи играя въ карты, не предпочтутъ ли средство цѣли, и что обучая нашихъ дѣтей религіи шутками, не побудимъ ли мы ихъ въ концѣ концовъ обратить религію въ шутку? Что касается нашего юнаго героя, то снисхожденіе учителей, которые дозволяли ему искать знаній согласно его наклонностямъ, а слѣдовательно на сколько это доставляло ему удовольствія, имѣло дурныя послѣдствія, которыя долго вліяли на его характеръ, счастье и приносимую имъ пользу.

Живое воображеніе Эдуарда и его страсть къ чтенію, не смотря на ихъ пламенный оттѣнокъ, не только не уничтожали указаннаго зла, но скорѣе увеличивали и усиливали его. Библіотека Вэверлейскаго замка, большая готическая комната съ двойными сводами и хорами, заключала въ себѣ обширную, разнообразную коллекцію книгъ, которыя впродолженіи двухъ сотъ лѣтъ собирались семействомъ" богатымъ и потому склоннымъ, въ видѣ роскоши, обогащать шкафы всѣми новостями текущей литературы, не обращая особаго вниманія на содержаніе и направленіе книгъ. Въ этомъ громадномъ царствѣ Эдуарду была дана полная свобода. Его наставникъ имѣлъ свои собственныя занятія, и богословская полемика, соединенная съ пристрастіемъ къ ученой развязности, хотя и не мѣшала ему въ положенное время руководить учебными занятіями юноши, но побуждала его пользоваться всякимъ предлогомъ, чтобъ не распространять строгаго, правильнаго надзора надъ общимъ образованіемъ его воспитанника.

Серъ Эверардъ никогда не отличался пристрастіемъ къ умственнымъ занятіямъ, и вмѣстѣ съ сестрою, мисъ Рэчель Вэверлей, считалъ, что праздность несовмѣстна съ какимъ бы то ни было чтеніемъ, что самый процесъ чтенія полезное и доброе дѣло, все равно — какія идеи или теоріи ни развивались бы въ книгахъ. Такимъ образомъ юный Эдуардъ, побуждаемый однимъ чувствомъ удовольствія, которое мри лучшемъ направленіи его воспитанія могло бы легко превратиться въ страсть къ знанію, носился по этому морю книгъ безъ кормчаго и руля. Нѣтъ, быть можетъ, привычки, которая такъ сильно вкореняется въ человѣкѣ, какъ привычка читать безъ разбора и поверхностно, особенно когда обстоятельства служатъ къ тому поощреніемъ. Я полагаю, что одною изъ причинъ многочисленныхъ примѣровъ основательной учености въ низшихъ классахъ, людей служитъ именно то обстоятельство, что бѣдный студентъ, одаренный такими же способностями, какъ богатый, ограниченъ въ выборѣ книгъ, и естественно долженъ усвоить себѣ вполнѣ немногія сочиненія, находящіяся въ его рукахъ, прежде чѣмъ онъ въ состояніи пріобрѣсть другія. Напротивъ того, Эдуардъ подобно эпикурейцу, который бросалъ персикъ, откусивъ лишь маленькій кусочекъ самой спѣлой его части, отворачивался отъ книги, какъ только она переставала возбуждать его любопытство или интересъ, и естественно кончалось тѣмъ, что находя ежедневно все болѣе и болѣе труднымъ удовлетвореніе подобной страсти, отъ дошелъ до пресыщенія, какъ всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ.

Однако прежде чѣмъ достигнуть до равнодушія къ книгамъ, онъ прочелъ многое и обогатилъ свою рѣдкую память многочисленными полезными свѣденіями, хотя очень разбросанными и несистематичными. Въ англійской литературѣ онъ былъ знакомъ съ Шэкспиромъ, Мильтономъ, прежними драматургами, многими интересными и живописными отрывками изъ старинныхъ историческихъ хроникъ, но особливо съ Спенсеромъ, Драйтономъ и другими писателями романтической поэзіи, прельщающей болѣе всего воображеніе молодыхъ людей, въ которыхъ еще не проснулись страсти, а съ ними потребность къ сантиментальной поэзіи. Въ этомъ отношеніи знаніе итальянскаго языка открыло ему болѣе обширную область. Онъ прочелъ многочисленныя, романтическія поэмы, которыя со временъ Пульчи были любимой формой итальянскихъ поэтовъ, и искалъ удовлетворенія своей страсти въ громадныхъ собраніяхъ новеллъ, въ которыхъ по слѣдамъ Декамерона пылился изящный, но нѣсколько сластолюбивый духъ итальянской націи. Въ класической литературѣ Вэверлей читалъ обычныхъ авторовъ, а французскіе писатели снабдили его безконечнымъ рядомъ мемуаровъ, едва ли болѣе правдивыхъ, чѣмъ романы, и романовъ, едва отличающихся отъ мемуаровъ по блестящему изложенію. Фруасаръ былъ однимъ изъ его любимѣйшихъ авторовъ, благодаря прекраснымъ описаніямъ сраженій и турнировъ, поражающимъ умъ и сердце читателей; изъ страницъ Брайтона и де Лану онъ близко познакомился съ необузданными, суевѣрными, распущенными дворянами Лиги и съ строгими, серьезными, нѣсколько безпокойными характерами гугенотовъ. Испанская литература доставила ему обширный запасъ рыцарскихъ романовъ. Первобытная литература сѣверныхъ націй также не ускользнула отъ того, кто читалъ скорѣе для возбужденія своего воображенія, чѣмъ для образованія ума. Однако, зная многое что извѣстно лишь немногимъ, Эдуардъ Вэверлей могъ по истинѣ быть названъ невѣждою, такъ какъ ему не доставало того что придаетъ благородное достоинство человѣку и дозволяетъ ему занимать видное мѣсто въ обществѣ или служить его украшеніемъ.

Вниманіе къ нему родителей могло бы въ нѣкоторой степени удержать его умъ отъ той распущенности, которая была прямымъ слѣдствіемъ такого несистематичнаго, безпорядочнаго чтенія; по его мать умерла черезъ семь лѣтъ послѣ примиренія братьевъ, а отецъ, жившій съ тѣхъ поръ почти постоянно въ Лондонѣ, былъ слишкомъ занятъ своими планами обогащенія и честолюбивыми цѣлями, чтобъ обращать большое вниманіе на Эдуарда. Слыша о страсти его къ книгамъ онъ полагалъ, что вѣроятно его призваніе быть епископомъ; но еслибъ онъ зналъ и анализировалъ тайныя мечты сына, то конечно пришелъ бы къ совершенно иному заключенію.

ГЛАВА IV.
Воздушные замки.

Я уже замѣтилъ, что нашъ герой выработалъ въ себѣ изъ слишкомъ легкомысленнаго чтенія капризный, искуственный, брезгливый вкусъ, и не только сталъ неспособенъ къ серьезнымъ, труднымъ занятіямъ, но даже дошелъ до того, что ему опротивѣло то самое, въ чемъ онъ прежде находилъ наслажденіе.

Ему узко минуло шестнадцать лѣтъ, когда серъ Эверардъ обратилъ вниманіе на постоянно возраставшее пристрастіе своего племянника къ уединенію и мечтательности. Онъ старался побороть эти наклонности, возбудивъ въ немъ любовь къ охотѣ, которая была его любимой забавой въ юности. Эдуардъ съ удовольствіемъ охотился впродолженіе цѣлаго осенняго сезона, по когда онъ привыкъ довольно ловко обращаться съ ружьемъ, то эта забава уже перестала его занимать.

На слѣдующую весну увлекательная книга Исаака Балатона^[13] побудила Эдуарда сдѣлаться рыболовомъ; но изъ всѣхъ препровожденій времени, когда либо изобрѣтенныхъ для утѣхи праздности, уженіе всего менѣе способно занять человѣка въ одно время лѣниваго и нетерпѣливаго; а потому нашъ герой вскорѣ забросилъ свою удочку. Общество и примѣръ другихъ людей, которые болѣе всего вліяютъ на естественныя наши наклонности, подчиняя ихъ своему вліянію, могли бы подѣйствовать и на этого юнаго мечтателя, но окрестности Вэверлейскаго замка были очень мало населены, и юные сквайры, воспитанные дома, не могли быть товарищами Эдуарда, а тѣмъ болѣе подстрекнуть его къ соревнованію въ тѣхъ препровожденіяхъ времени, которыя составляли всю цѣль ихъ жизни.

Въ графствѣ находилось нѣсколько молодыхъ людей, лучше воспитанныхъ и болѣе либеральнаго направленія, по ихъ общество было въ нѣкоторой степени закрыто для Эдуарда. Во смерти королевы Анны, серъ Эверардъ отказался отъ званія депутата, и мало по малу со старостью и уменьшеніемъ числа его современниковъ, онъ удалился отъ общества, такъ что когда по какому нибудь особому случаю Эдуардъ сходился съ образованными и хорошо воспитанными молодыми людьми его званія и положенія въ свѣтѣ, онъ чувствовалъ ихъ превосходство не столько по количеству знаній, сколько по умѣнію воспользоваться тѣмъ что они знали. Кромѣ того, его отвращеніе къ обществу увеличивалось еще тѣмъ, что малѣйшее подозрѣніе въ несоблюденіи правилъ учтивости чрезвычайно его мучило; дѣйствительное преступленіе не возбуждаетъ въ нѣкоторыхъ умахъ такихъ укоровъ совѣсти, какъ въ застѣнчивомъ, неопытномъ юношѣ сознаніе, что онъ нарушилъ этикетъ или послужилъ предметомъ насмѣшекъ. Тамъ гдѣ мы не чувствуемъ себя дома, намъ не можетъ быть пріятно, и потому не удивительно, что Эдуардъ Вэверлей не любилъ общества и считалъ себя неспособнымъ для него, тогда какъ это происходило лишь оттого, что онъ не пріобрѣлъ еще привычки обращаться въ обществѣ., находить въ немъ удовольствіе и въ свою очередь доставлять удовольствіе другимъ.

Время, проводимое имъ съ дядей и теткой, было посвящено постоянно повторяемымъ разсказамъ о старинѣ; но и тутъ его воображеніе, главная, самая развитая способность его ума, было постоянно возбуждаемо. Семейныя преданія и генеалогія, составлявшія главный предметъ всѣхъ разговоровъ сера Эверарда, представляютъ рѣзкій контрастъ съ амброю, которая сама по себѣ драгоцѣнное вещество, но заключаетъ обыкновенно насѣкомыхъ, кусочки тростника и пр., тогда какъ преданія сами по себѣ, не имѣя никакого значенія, служатъ единственнымъ средствомъ къ увѣковѣченію многаго хорошаго изъ древнихъ обычаевъ, а также къ сохраненію такихъ любопытныхъ, хотя мелкихъ фактовъ, которые иначе изгладились бы изъ памяти. Поэтому хотя Эдуардъ Вэверлей иногда и зѣвалъ, слушая сухой перечень своихъ предковъ, внутренно ропталъ на неумолимую точность, съ которой серъ Эверардъ. опредѣлялъ различныя степени родства, соединявшія домъ Вэверлеевъ съ другими могущественными баронами, рыцарями и сквайрами, и проклиналъ (не смотря на все, чѣмъ онъ былъ обязанъ тремъ горностаямъ) въ глубинѣ сердца геральдическій языкъ со всѣми его драконами, грифами, кротами и пр. съ горечью самого Годспура, — но были минуты, когда эти разсказы возбуждали его и вполнѣ вознаграждали его вниманіе.

Опт. готовъ былъ безъ устали съ блестящими глазами и трепещущимъ сердцемъ слушать о подвигахъ Вилиберта Вэверлея въ Святой Землѣ, о его долгомъ отсутствіи и опасныхъ приключеніяхъ, о его предполагавшейся смерти и возвращеніи въ тотъ самый вечеръ, когда его невѣста вышла замужъ за героя, охранявшаго ее отъ оскорбленій и насилія во время его отсутствія, о благородствѣ, съ которыми, онъ отказался отъ своихъ правъ на красавицу и потомъ искалъ въ сосѣднемъ монастырѣ того блага, которое не могло быть отъ него отнято^[14] и такъ далѣе, и такъ далѣе. Не менѣе волновалъ его разсказъ мисъ Рэчель о страданіяхъ и мужествѣ лэди Алисы Вэверлей во время великой междоусобной войны. Добродушныя черты почтенной старой дѣвы принимали величественное выраженіе, когда она разсказывала, какъ посkѣ битвы при Вурстерѣ Карлъ нашелъ убѣжище въ Вэверлейскомъ замкѣ и какъ лэди Алиса, узнавъ о приближеніи кавалерійскаго отряда, приказала сыну съ горстью слугъ удержать непріятеля, хотя бы цѣною жизни, пока король успѣетъ спастись бѣгствомъ. «И упокой ее Господи, продолжала мисъ Рэчель, устремляя взоры на портретъ героини, — она заплатила за спасеніе короля жизнью своего любимаго сына. Его принесли сюда плѣннаго, смертельно раненаго; ты можешь прослѣдить по каплямъ крови, какъ его несли изъ большихъ сѣней, черезъ маленькую галлерею въ гостиную, гдѣ его положили къ ногамъ матери. Но онъ умеръ спокойно, отгадавъ по ея взгляду, что цѣль его отчаянной защиты достигнута». — «Я сама помню, прибавляла старая дѣва, — одну дѣвицу, знавшую и любившую его. Мисъ Люси Сентъ-Обенъ осталась на всю жизнь старой дѣвой ради его, хотя она была одна изъ самыхъ красивыхъ и богатыхъ невѣстъ нашего края; весь свѣтъ ухаживалъ за нею, но она всю жизнь носила вдовій трауръ по бѣдномъ Вильямѣ, съ которымъ она была обручена, но не обвѣнчана, и умерла въ *** я не помню когда, но я помню очень хорошо, что въ ноябрѣ того года, она, почувствовавъ близость смерти, пожелала увидѣть еще разъ Вэверлей-Оноръ. Она посѣтила всѣ мѣста, гдѣ нѣкогда бывала съ моимъ дѣдомъ, просила снять ковры, чтобы взглянуть на слѣды его крови, и если-бъ слезы могли ихъ смыть, то ихъ теперь не было бы видно, такъ какъ всѣ въ домѣ плакали навзрыдъ. Самыя деревья, Эдуардъ, раздѣляли ея горе, и листья ихъ падали вокругъ, хотя не было ни малѣйшаго вѣтра; дѣйствительно, казалось, ей не увидать ихъ болѣе зелеными».

Выслушавъ подобныя легенды, нашъ герой предавался долгимъ мечтаніямъ. Въ углу большой мрачной библіотеки, едва, освѣщенной догоравшими головѣшками въ громадномъ каминѣ, онъ вызывалъ въ своемъ воображеніи какъ бы живые образцы прошедшаго. Предъ нимъ возставала великолѣпная сцена брачнаго пира въ Вэверлейскомъ замкѣ; онъ видѣлъ какъ явился незамѣтнымъ зрителемъ счастья его наслѣдника и невѣсты мужественный, раненый владѣлецъ замка въ одеждѣ скромнаго богомольца; какъ пораженные неожиданнымъ открытіемъ васалы бросались къ оружію; какъ безмолвно стояли изумленные, испуганные молодые; какъ Вплибертъ съ смертельной агоніей замѣтилъ, что сердце его невѣсты было отдано другому вмѣстѣ съ рукою и какъ онъ съ глубокимъ чувствомъ и гордымъ достоинствомъ, бросивъ полуобнаженный мечъ, вышелъ на вѣки изъ дома своихъ предковъ. Потомъ сцена мгновенно измѣнялась, и воображеніе рисовало передъ юнымъ Эдуардомъ трагедію, разсказанную теткой Рэчель. Вотъ лэди Вэверлей сидитъ въ своей комнатѣ, напрягая слухъ и едва сдерживая тревожное біеніе сердпа; она прислушивается къ утихающимъ вдали звукамъ подковъ королевскаго копя, — и когда умолкло послѣднее ихъ эхо, она слышитъ въ каждомъ шелестѣ деревьевъ парка грохотъ отдаленной сѣчи. Вдали слышится шумъ какъ бы быстраго потока; онъ приближается, и Эдуардъ ясно различаетъ топотъ лошадей, крики людей и пистолетные выстрѣлы. Лэди Вэверлей вскакиваетъ, въ комнату вбѣгаетъ испуганный слуга — но зачѣмъ продолжать подобныя описанія?

Жизнь въ этомъ идеальномъ мірѣ получала въ глазахъ нашего героя все большую и большую прелесть, и всякое нарушеніе его мечтаній становилась ему все попріятнѣе. Обширное пространство, окружавшее Вэверлейскій замокъ и далеко превосходившее размѣры обыкновеннаго парка, называлось Вэверлейской Дубравой; первоначально тутъ дѣйствительно былъ густой лѣсъ, и теперь хотя пробиты были просѣки, на которыхъ рѣзвились молодые олени, но эта мѣстность все еще сохраняла свой дикій видъ. По различнымъ направленіямъ ее пересѣкали большія аллеи, во многихъ мѣстахъ поросшія кустарникомъ, но въ которыхъ когда-то блестящія красавицы останавливались и смотрѣли на травлю оленя собаками или сами стрѣляли въ звѣря изъ лука. Въ одномъ мѣстѣ еще красовался готическій монументъ, заросшій мхомъ и носившій названіе Королевской Стоянки, такъ какъ Елисавета, говорятъ, съ этого мѣста сама лично убила семь козъ. Это была любимая цѣль прогулокъ Вэверлея. Часто съ ружьемъ и съ собакой, служившими предлогомъ для другихъ, и съ книгою въ карманѣ, служившей предлогомъ для него, онъ углублялся въ одну изъ этихъ длинныхъ аллей, которая, идя въ гору на протяженіи четырехъ миль, постепенно съуживалась и наконецъ превратясь въ узкую тропинку проходила Мирквудскую чащу и неожиданно оканчивалась на берегу маленькаго мрачнаго, глубокаго озера, также носившаго названіе Мирквудскаго пруда. Тамъ въ прежнія времена на скалѣ, почти со всѣхъ сторонъ окруженной водою, возвышалась уединенная башня, прозванная Вэверлейской Твердыней, потому что въ опасныя времена она служила убѣжищемъ для семейства. Тамъ въ эпоху войнъ Алой и Бѣлой Розы послѣдніе сторонники Алой Розы продолжали партизанскую войну, пока эта башня не была взята знаменитымъ Ричардомъ Глостерскимъ. Тамъ же долго держался отрядъ приверженцевъ Стюартовъ подъ предводительствомъ Найджеля Вэверлея, старшаго брата Вильяма, судьбу котораго прославляла мисъ Рэчель. Въ этихъ мѣстахъ Эдуардъ любилъ предаваться своимъ свѣтлымъ и мрачнымъ мечтаніямъ; здѣсь, подобно ребенку, окруженному игрушками, онъ, заимствуя изъ запаса своего воображенія блестящіе, по пустые образы, составлялъ изъ нихъ великолѣпныя фантазіи, сіявшія также лучезарно и также быстро исчезавшія, какъ пурпуровыя тѣни на вечернемъ лѣтнемъ небѣ. Какое вліяніе имѣло подобное препровожденіе времени на его характеръ мы увидимъ въ слѣдующей главѣ.

ГЛАВА V.
Выборъ карьеры.

Судя по тѣмъ подробностямъ, которыя я представилъ о препровожденіи времени Вэверлея, и по тому направленію, которое приняло благодаря этому его воображеніе, читатель быть можетъ предположитъ, что мой романъ — подражаніе Сервантезу. По этимъ предположеніемъ онъ окажетъ мнѣ несправедливость. Моя цѣль не описать, слѣдуя по стопамъ этого неподражаемаго автора, совершенное помраченіе ума, извращающее предметы, дѣйствительно представляющіеся нашему зрѣнію или другимъ нашимъ чувствамъ, но изобразить то, гораздо чаще случающееся заблужденіе ума, которое видитъ предметы какъ они дѣйствительно существуютъ, по придаетъ имъ оттѣнокъ своего собственнаго, романтическаго колорита. Эдуардъ Вэверлей нисколько не ожидалъ, чтобы его чувства заслужили общую симпатію, и не считая современное положеніе дѣлъ способнымъ осуществить его любимыя мечты, онъ боялся болѣе всего обнаружить свои чувства, плодъ этихъ мечтаній. У него не было, да онъ и не желалъ имѣть друга, которому могъ бы передать всѣ свои мечты; онъ до того ясно сознавалъ ихъ смѣшную сторону, что еслибъ ему предложили подвергнуться какомъ нибудь наказанію, конечно не позорному, или представить хладнокровный, точный отчетъ о томъ идеальномъ мірѣ, въ которомъ онъ жилъ большую часть своего времени, то онъ вѣроятно не колеблясь предпочелъ бы наказаніе. Необходимость тайны становилась для него все ощутительнѣе, по мѣрѣ того, какъ съ годами онъ сталъ чувствовать вліяніе пробуждавшихся страстей. Прекрасные, граціозные, женскіе образы стали играть роль въ его фантастическихъ приключеніяхъ, и онъ вскорѣ началъ сравнивать съ дѣйствительными женщинами созданія его воображенія.

Списокъ красавицъ, еженедѣльно выставлявшихъ на показъ свои наряды въ приходской церкви Вэверлея, былъ ни многочисленный, ни избранный. Самой сносной представительницей прекраснаго пола была мисъ Сисли, или какъ она предпочитала, чтобъ се называли, мисъ Сесилія Стубсъ, дочь сквайра Стубса, жившаго на фермѣ. Благодаря чистой случайности (фраза не исключающая въ устахъ женщины преднамѣренности) или одинаковости вкуса, мисъ Сесилія не разъ встрѣчалась съ Эдуардомъ во время его любимыхъ прогулокъ по Вэверлейской Дубравѣ. Онъ еще не рѣшался вступить съ нею въ разговоръ, по эти встрѣчи имѣли свое вліяніе. Романтичный влюбленный часто не обращаетъ вниманія на то, изъ чего создаетъ предметъ своего обожанія; по крайней мѣрѣ, если природа одарила этотъ предметъ посредственной долей привлекательности, то онъ только разыгрываетъ роль ювелира и дервиша въ восточной сказкѣ^[15] и придаетъ ей изъ своего собственнаго воображенія сверхъестественную красоту и всѣ сокровища ума.

Но прежде чѣмъ прелести мисъ Сесиліи Стубсъ превратили ее въ богиню или по крайней мѣрѣ поставили ее на пьедесталъ рядомъ со святою, имя которой она носила, мисъ Рэчель Вэверлей возымѣла подозрѣніе и рѣшилась воспрепятствовать подготовлявшемуся апоѳеозу. Въ этомъ отношеніи, женщины (Христосъ съ ними), даже самыя простодушныя, отличаются инстинктивной проницательностью, которая часто паводитъ ихъ на открытіе никогда не существовавшихъ привязанностей, по рѣдко дозволяетъ имъ проглядѣть любовныя интриги, происходящія у нихъ на глазахъ.

Мисъ Рэчель принялась за дѣло очень осторожно, стараясь по побороть, а устранить грозившую опасность; по этому она указала брату на необходимость наслѣднику ихъ дома увидать свѣтъ болѣе, чѣмъ это было возможно, живя постоянно въ Вэверлей-Онорѣ.

Серъ Эверардъ сначала не хотѣлъ и слышать о такомъ предложеніи, которое влекло за собою разлуку съ племянникомъ. Онъ соглашался, что Эдуардъ, быть можетъ, былъ излишне преданъ книгамъ, но юность, какъ онъ всегда слыхалъ, была именно временемъ ученья, и по неси вѣроятности когда остынетъ его страсть къ чтенію и онъ вполнѣ наполнитъ знаніями свою голову, юноша примется за обычныя сельскія занятія и охоту. Онъ даже самъ часто сожалѣлъ, что въ юности не посвятилъ нѣкотораго времени на умственныя занятія, которыя не уменьшили бы его искуства въ стрѣльбѣ или охотѣ, а доставили бы ему возможность произносить подъ сводами св. Стефана^[16] болѣе обширныя рѣчи, чѣмъ тѣ краснорѣчивые «нѣтъ», которыми онъ встрѣчалъ каждое предложеніе правительства въ то время, когда онъ былъ членомъ парламента при Годольфинѣ^[17].

Однако опасенія за будущность Эдуарда придали мисъ Рэчель достаточно ловкости, чтобъ достигнуть своей цѣли. Она указала брату, что каждый представитель ихъ рода предпринималъ путешествіе за границу или служилъ въ арміи прежде чѣмъ поселиться на всю жизнь въ ВэверлейОнорѣ, въ доказательство чего она сослалась на генеалогическое древо, — авторитетъ котораго серъ Эверардъ никогда не оспаривалъ. Такимъ образомъ старая дѣва поставила на своемъ, и Ричарду Вэверлею было предложено отправить сына за границу подъ руководствомъ его наставника, мистера Пемброка, конечно на счетъ баронета. Самъ Ричардъ не имѣлъ ничего противъ подобнаго плана, по когда онъ случайно упомянулъ объ этомъ за обѣдомъ у министра, то великій государственный мужъ насупилъ брови. Наединѣ министръ объяснилъ Ричарду причину этого неудовольствія; по его словамъ было въ высшей степени неприлично молодому человѣку съ такими блестящими надеждами, какъ сынъ Ричарда Вэверлея, путешествовать по континенту съ наставникомъ, избраннымъ его дядею, серомъ Эверардомъ, несчастное направленіе котораго было всѣмъ извѣстно. Легко себѣ представить въ какомъ обществѣ очутился бы Эдуардъ Вэверлей въ Парижѣ и Римѣ, гдѣ претендентъ и его сыновья разставляли англичанамъ всевозможныя ловушки! Обо всемъ этомъ слѣдовало подумать мистеру Вэверлею; что же касается до него, то ему было извѣстно, какъ его величество высоко цѣнилъ достоинства мистера Ричарда Вэверлея, и онъ былъ увѣренъ, что если его сынъ поступитъ въ военную службу хотя на нѣсколько лѣтъ, то получитъ эскадронъ въ одномъ изъ драгунскихъ полковъ, только что возвратившихся изъ Фландріи.

Подобный намекъ, повторенный нѣсколько разъ такимъ человѣкомъ, нельзя было оставить безъ вниманія, и Ричардъ Вэверлей, не смотря на свою боязнь пойдти на перекоръ предразсудкамъ брата, счелъ невозможнымъ отказаться отъ предлагаемаго его сыну офицерскаго чина. Въ сущности онъ расчитывалъ, и вполнѣ справедливо, что любовь сера Эверарда не дозволитъ ему разсердиться на юношу за повиновеніе родительской власти. Двумя письмами онъ сообщилъ брату и сыну о своей рѣшимости. Послѣднему онъ просто объявилъ о его поступленіи на службу и указалъ какія слѣдовало сдѣлать приготовленія для отправки въ полкъ; что же касается до письма къ брату, то онъ прибѣгнулъ къ большимъ подробностямъ и ухищреніямъ. Онъ вполнѣ и въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ соглашался съ баронетомъ въ необходимости для его сына увидать свѣтъ и даже смиренно благодарилъ за предложенную помощь; но къ сожалѣнію, Эдуардъ не могъ въ настоящее время вполнѣ исполнить планъ, начертанный его лучшимъ другомъ и благодѣтелемъ. Онъ самъ съ грустью думалъ о праздности сына въ такомъ возрастѣ, когда его предки уже служили отечечеству. Даже король удостоилъ спросить: неужели молодой Вэверлей не находится во Фландріи, тогда какъ въ его года дѣдъ уже проливалъ кровь за короля въ эпоху великой междоусобной войны. При этомъ Эдуарду былъ предложенъ офицерскій чинъ и эскадронъ въ одномъ изъ драгунскихъ полковъ. Что ему было дѣлать? Не было времени спросить совѣта у брата, еслибъ даже онъ могъ подозрѣвать, что соръ Эверардъ будетъ противиться поступленію племянника на ту службу, которая прославила его предковъ. Однимъ словомъ, Эдуардъ былъ теперь (быстро перескочивъ чрезъ посредствующія ступени прапорщика и поручика) капитаномъ Вэверлеемъ въ драгунскомъ полку Гардинера и долженъ въ теченіе мѣсяца явиться въ полкъ, стоявшій въ Шотландіи въ городѣ Дунди.

Это извѣстіе возбудило въ сорѣ Эверардѣ Вэверлеѣ различныя чувства. Послѣ вступленія на престолъ гановерской династіи онъ вышелъ изъ парламента, и его поведеніе въ памятный 1715 годъ было нѣсколько подозрительно. Ходили слухи о ночныхъ смотрахъ въ Вэверлейской Дубравѣ вооруженныхъ фермеровъ и о ящикахъ съ ружьями и пистолетами, купленныхъ въ Голландіи, присланныхъ на имя баронета и перехваченныхъ таможеннымъ чиновникомъ, котораго за это въ темную безлунную ночь избила толпа поселянъ. Разсказывали даже, что при арестѣ сера Вильяма Виндгама, главы торійской партіи, было найдено въ карманѣ его халата письмо сера Эверарда. Но онъ не былъ замѣченъ ни въ какомъ открытомъ мятежномъ дѣйствіи, на которомъ можно было бы основать судебное обвиненіе, а правительство, довольствуясь усмиреніемъ возстанія 1715 года, считало неблагоразумнымъ и небезопаснымъ простирать свою месть на кого либо кромѣ тѣхъ несчастныхъ, которые фактически подняли оружіе противъ короля.

Самъ серъ Эверардъ не ощущалъ никакихъ опасеній на счетъ своей безопасности, не смотря на всѣ толки, которые распространяли его сосѣди виги. Всѣмъ было извѣстно, что онъ помогалъ деньгами нѣкоторымъ изъ несчастныхъ нортумберлапцдевъ и шотландцевъ, взятыхъ въ плѣнъ въ престонской битвѣ въ Ланкаширѣ и содержавшихся въ тюрь махъ Ньюгэтъ и Маршальси; точно также его постоянный стряпчій и обычный адвокатъ вели защиту этихъ несчастныхъ на судѣ. Однако вообще полагали, что еслибъ министры имѣли вѣрныя доказательства участія сора Эверарда въ возстаніи, то онъ или не осмѣлился бы такъ открыто вызвать на бой существующее правительство или дорого поплатился бы за это. Его дѣйствіями въ то время руководили чувства, присущія молодому человѣку въ эпоху подобныхъ волненій; но съ тѣхъ поръ яковитизмъ сера Эверарда мало по малу спалъ, какъ огонь, вымирающій отъ недостатка горючаго матеріала. Преданность его принципамъ торійской партіи и высокой церкви находила себѣ исходъ по временамъ на выборахъ и судебныхъ сесіяхъ, но его мнѣнія о наслѣдственной королевской власти какъ бы заржавѣли отъ долгаго неупотребленія. Однако ему все же горько было увидѣть своего племянника на службѣ брауншвейгской династіи, тѣмъ болѣе, что независимо отъ родительскаго авторитета, которому онъ придавалъ по совѣсти громадную важность, было бы невозможно или по крайней мѣрѣ очень неосторожно выставить свой авторитетъ противъ поступленія на службу молодаго Эдуарда. Это чувство недовольства, насильственно сдержанное, породило много гнѣвныхъ восклицаній, отнесенныхъ къ начинавшемуся припадку подагры, и онъ успокоился только потребовавъ «Военный Ежегодникъ» и убѣдившись, что представители такихъ извѣстныхъ своею преданностью законнымъ королямъ домовъ, какъ Мордонты, Станлей и Гранвили, находились на дѣйствительной военной службѣ. Тогда вспомнивъ все величіе и военную славу своихъ предковъ, онъ съ логикою Фальстафа пришелъ къ тому заключенію, что когда странѣ грозитъ война, то хотя со славою можно сражаться лишь за одно святое дѣло, по было позорнѣе оставаться празднымъ, чѣмъ воевать за неправую сторону, какъ бы она себя ни очернила похищеніемъ престола. Что касается мисъ Рэчель, то хотя ея планъ и осуществился не согласно ея желаніямъ, но она должна была подчиниться обстоятельствамъ и утѣшилась заботами о снаряженіи племянника въ походъ, а главное надеждой увидѣть его въ блестящемъ мундирѣ.

Самъ Эдуардъ Вэверлей узналъ эту неожиданную вѣсть съ большимъ волненіемъ и смутнымъ изумленіемъ. Эта перемѣна въ жизни походила, по словамъ старинной поэмы, на пожаръ хвороста въ лѣсу, который застилаетъ окрестную страну густымъ дымомъ, но въ тоже время освѣщаетъ ее тусклымъ пламенемъ. Его наставникъ, или лучше сказать мистеръ Пемброкъ — ибо онъ рѣдко принималъ на себя титулъ наставника — нашелъ въ комнатѣ юноши нѣсколько отрывковъ неправильно написанныхъ стиховъ, по видимому сочиненныхъ имъ подъ вліяніемъ перваго волненія, произведеннаго въ немъ событіемъ, которое перевертывало новую страницу въ книгѣ его жизни. Мистеръ Пемброкъ, вѣрившій въ превосходство поэтическихъ опытовъ своихъ друзей, написанныхъ стройными строчками, которыя всѣ начинались съ большой буквою, отнесъ это сокровище къ мисъ Рэчель. Прочитавъ поэтическое произведеніе своего племянника со слезами на глазахъ, старая дѣва списала его въ свою памятную книжку, между кухонными и лекарственными рецептами, а также любимыми текстами изъ Св. Писанія, отрывками изъ проповѣдей и нѣсколькими сантиментальными и политическими романсами, которые она пѣла въ дни своей юности. Стихотворный опытъ ея племянника выписанъ изъ той самой книги, которую вмѣстѣ съ другими подлинными документами семейство Вэверлеевъ передало недостойному издателю этой замѣчательной хроники. Если это стихотвореніе не доставитъ читателю большаго удовольствія, за то оно по крайней мѣрѣ лучше всякихъ описаній познакомитъ его съ страннымъ, дикимъ настроеніемъ нашего героя:

Mirkwооd Mere¹).

Late, when the Autumn evening fell

On Mirkwood Mere’s romantic dell,

The lake returned, in chastened gleam,

The purple cloud, the golden beam:

Reflected in the crystal pool,

Headland and bank lay fair and cool;

The weather-tinted rock and tower,

Each drooping tree, each fairy flower,

So true, so soft, the mirror gave,

As if there lay beneath the wave,

Secure from trouble, toil and care,

А world than earthly world more fair.

But distant winds began to wake,

And roused the Genius of the Lake!

He heard the groaning of the oak,

And donned at once his sable cloak,

As warrior, at the battle-cry,

Invests him with his panoply;

Then as the whirlwind nearer pressed,

Ho’gan to shake his foamy crest

O’er furrowed brow and blackened check,

And bade his surge in thunder speak.

In wild and broken eddies whirled,

Flitted that fond ideal world,

And to the shore in tumult tost,

The realms of fairy bliss were lost.

Yet with a stern delight and strange,

I saw the spirit-stirring change,

As warred the wind with wave and wood.

Upon the ruined tower I stood,

And felt my heart more strongly bound,

Responsive to the lofty sound,

While, joying in the mighty roar,

I mourned that tranquil scene no more.

So, on the idle dreams of youth,

Breaks the loud trumpet-call of truth,

Bids each fair vision pass away,

Like landscape on the lake that lay,

As fair, as flitting, and as frail,

As that which fled the Autumn gale, —

For ever dead to fancy’s eye

Be each gay form that glided by,

While dreams of love aèd lady’s charms

Give place to honour and to arms!

¹) Мирквудскій Прудъ.

При послѣднихъ лучахъ осенняго солнца, освѣщавшихъ романтичную долину Мирквудскаго Пруда, зеркальная поверхность озера блестяще отражала золотистое сіяніе солнца, пурпуровыя облака, хладныя вершины горъ и веселые берега; почернѣвшій отъ времени утесъ и полуразвалившаяся башня, деревья съ повисшими вѣтвями и прелестные цвѣты такъ депо, мягко и нѣжно виднѣлись въ водѣ, точно въ ея нѣдрахъ гнѣздился вдали отъ горя, труда и заботъ ивой лучшій міръ. Но вотъ отдаленный вѣтеръ пробуждаетъ могучаго духа озера и услыхавъ тяжелые вздохи старыхъ дубовъ, онъ облекается въ свою мрачную мантію, какъ воинъ въ боевые доспѣхи при звукѣ трубы, а съ приближеніемъ урагана онъ блѣднѣя морщитъ чело и потрясая пѣнистымъ гребнемъ съ громомъ катитъ валъ за валомъ. И въ дикомъ пѣнящемся водоворотѣ шумныхъ волнъ исчезаетъ идеальный міръ, исчезаетъ волшебное царство мирнаго блаженства. Но среди этой грозной борьбы урагана съ свирѣпыми валами я стоялъ ни вершинѣ старой башни и съ странной радостью глядѣлъ на мгновенную перемѣну: чѣмъ грознѣе ревѣла стихія, тѣмъ веселѣе вторило ей мое сердце, нимало не оплакивая недавней мирной сцены. Такъ праздныя мечты юности исчезаютъ при трубномъ гласѣ истины, обращающей въ бѣгство всѣ волшебныя видѣнія столь же прелестныя, смутныя и недолговѣчныя, какъ образы, изгладившіеся съ поверхности озера передъ осеннею бурею. Прости, на вѣки, милые образы фантазіи! Мечты любви и женской красоты, уступите мѣсто славѣ и оружію!

Передавая прозою то что, быть можетъ, эти стихи не совершенно ясно выражаютъ, мы должны сказать, что временно занимавшій мечтательнаго Эдуарда образъ мисъ Сесиліи Стубсъ исчезъ изъ сердца капитана Вэверлея среди того тревожнаго волненія, которое возбудила въ немъ неожиданная перемѣна его жизни. Она конечно явилась въ полномъ блескѣ въ церкви утромъ того воскресенья, когда онъ въ послѣдній разъ слушалъ обѣдню въ старинномъ приходскомъ храмѣ; при этомъ онъ по просьбѣ дяди и тетки (безъ особаго неудовольствія съ своей стороны) показался впервые въ полной офицерской формѣ.

Дорожить собою — лучшее средство по имѣть слишкомъ высокаго мнѣнія о другихъ. Мисъ Сесилія призвала на помощь своей красотѣ все что только можетъ сдѣлать искуство. Но увы! Фижмы, мушки, завитыя кудри и новое платье изъ настоящей французской матеріи не произвели никакого впечатлѣнія на юнаго драгунскаго офицера, который впервые надѣлъ шляпу съ галуномъ, ботфорты и палашъ. Я не знаю, согласно ли старинной балладѣ:

His heart was all on honour bent,

He could not stoop to love;

No lady in the land had power

His frozen heart to move ¹);

¹) Одна слава была доступна его душѣ, онъ презиралъ женскую любовь и ни одна красавица въ странѣ но могла тронуть его оледѣнѣвшаго сердца.

или золотая вышивка, покрывавшая его сердце, предохраняла его отъ молніеносныхъ взглядовъ Сесиліи; по во всякомъ случаѣ всѣ ея усилія были тщетны.

Yet did I mark where Cupid’s shaft did light;

It lighted not on little western flower,

But on bold yeoman, flower of all the west,

Hight Jonas Cnlbertfield, the steward’s son ¹).

¹) Но видѣлъ я кого сразила стрѣла Купидона, не мелкій западный цвѣтокъ, но цвѣтъ всего запада мужественнаго поселянина, Джонаса Кульбертфильда, сына управляющаго.

Прося прощеніе за стихи (отъ которыхъ я въ извѣстныхъ случаяхъ никакъ не могу удержаться) я съ сожалѣніемъ долженъ сказать, что прекрасная Сесилія болѣе не появится на страницахъ этого разсказа; подобно многимъ дочерямъ Евы, она послѣ отсюда Эдуарда, разсѣявшаго ея праздныя мечтанія, удовольствовалась меньшимъ и черезъ полгода отдала свою руку выше названному Джонасу, сыну управляющаго сера Эверарда, наслѣднику не только состоянія своего отца, но по всей вѣроятности и его мѣста. Всѣ эти обстоятельства подѣйствовали на сквайра Стубса также какъ мужественный видъ и красныя щеки молодаго человѣка, и онъ согласился не обращать вниманія на его происхожденіе. Такимъ образомъ свадьба была сыграна. Никто этому такъ не обрадовался, какъ мисъ Рэчель Вэверлей, которая до сихъ поръ смотрѣла искоса (то есть насколько позволяла ея добродушная натура) на дерзкую молодую дѣвушку, по теперь при первомъ появленіи молодой четы въ церкви, она удостоила молодую улыбкой и поклономъ въ присутствіи ректора, пастора, дьячка и всей паствы обоихъ приходовъ Вэверлея и Беверлея.

Прошу извиненія однажды на всегда у тѣхъ читателей, которые ищутъ въ романѣ только забавы, за то что я мучу ихъ длинными описаніями старинныхъ политическихъ партій виговъ и торіевъ, гановерцевъ и яковитовъ; но безъ этого я боюсь мой разсказъ былъ бы не только не ясенъ, но и не правдоподобенъ. Планъ моего труда побуждаетъ меня объяснить причины разсказываемыхъ событій, а эти причины порождены чувствами, предразсудками и партіями того времени. Я не. приглашаю моихъ прекрасныхъ читательницъ, которыя, благодаря своему полу и врожденному нетерпѣнію, имѣютъ право болѣе всего жаловаться на это обстоятельство, да прогулку въ воздушной колесницѣ, запряженной крылатыми конями, или на коврѣ самолетѣ. Мой экипажъ — англійская почтовая карета на четырехъ колесахъ, катящаяся по королевской большой дорогѣ. Тѣ, которымъ не нравится этотъ способъ передвиженія, могутъ бросить его на первой станціи и дожидаться ковра самолета принца Гусейна или воздушной будки ткача Малека^[18]. Тѣ же, которые останутся въ моемъ экипажѣ, будутъ по временамъ подвергаться неизбѣжной скукѣ отъ тяжелыхъ дорогъ, крутыхъ горъ, рытвинъ и другихъ земныхъ препятствій: по съ порядочными лошадьми и учтивымъ возницей (какъ всегда гласятъ объявленія) я обязуюсь съ возможной быстротой достигнуть болѣе романтичной и живописной мѣстности, если только мои пасажиры окажутъ мнѣ терпѣливое вниманіе впродолженіе нѣсколькихъ первыхъ станцій^[19].

ГЛАВА VI.
Прощанье съ Вэверлеемъ.

Вечеромъ въ это памятное воскресенье серъ Эверардъ вошелъ въ библіотеку и едва не засталъ нашего юнаго героя за фехтованіемъ стариннымъ мечемъ сера Гильдебранда, который какъ драгоцѣнное наслѣдіе висѣлъ надъ каминомъ и подъ портретомъ того древняго рыцаря на конѣ, черты котораго были почти скрыты подъ громаднымъ лѣсомъ вьющихся кудрей, также какъ его Буцефалъ почти исчезалъ подъ обширными складками мантіи кавалера ордена Бата. Бросивъ взглядъ на портретъ своего предка, а потомъ на племянника, серъ Эверардъ началъ маленькую рѣчь, которая вскорѣ перешла въ простой обычный разговоръ.

— Племянникъ, сказалъ онъ, взволнованнымъ голосомъ, — мой милый Эдуардъ, по волѣ Божіей и по волѣ твоего отца, которому, видитъ Богъ, ты обязанъ повиноваться, ты оставляешь насъ и вступаешь въ военную службу, гдѣ прославились столикіе изъ твоихъ предковъ. Я принялъ всѣ мѣры, чтобы ты выступилъ въ походъ какъ подобаетъ ихъ потомку и вѣроятному наслѣднику дома Вэверлеевъ. На полѣ брани вы не забудете, серъ, какое имя вы носите. И милый мой мальчикъ, не забудь также, что ты послѣдній въ нашемъ родѣ, и что вся надежда на возстановленіе его славы лежитъ на тебѣ;. потому, на сколько дозволяютъ долгъ и честь, избѣгай опасности, то есть, я хочу сказать, излишней опасности. Не води также дружбы съ игроками, развратниками и вигами, которыхъ по несчастью слишкомъ много въ военной службѣ. Твой полковникъ, я слыхалъ, человѣкъ прекрасный, на сколько это возможно пресвитерьянцу; но ты всегда будешь помнить свой долгъ къ Богу, англійской церкви и (тутъ по всѣмъ правиламъ надо было вставить слово король, но по несчастью это слово имѣло двойной, щекотливый смыслъ, означая съ одной стороны короля de facto, а съ другой короля de jure, а потому старый баронетъ замѣнилъ пробѣлъ иначе)… и къ усыновленнымъ властямъ.

Послѣ этого, не довѣряя болѣе своему краснорѣчію, серъ Эверардъ повелъ племянника въ конюшню, чтобъ показать приготовленныхъ ему лошадей. Двѣ изъ нихъ были великолѣпные вороные (полковая масть) боевые копи, а остальныя три здоровыя, сильныя лошади были предназначены для дороги или для слугъ, изъ которыхъ двое отправлялись съ нимъ изъ Вэверлейскаго замка, а третій, конюхъ, если въ немъ оказалось бы надобность, могъ быть нанятъ въ Шотландіи.

— Ты поѣдешь съ очень маленькой свитой, произнесъ баронетъ, — особенно въ сравненіи съ серомъ Гильдебрандомъ, который выступилъ изъ замка въ главѣ кавалерійскаго отряда, болѣе многочисленнаго, чѣмъ весь твой полкъ. Я бы желалъ, чтобы тѣ двадцать молодцовъ, которые поступили изъ моего помѣстья волонтерами въ твой полкъ, сопровождали тебя въ Шотландію; тогда твоя свита походила бы на что нибудь; по говорятъ, подобное шествіе можетъ показаться страннымъ, непринятымъ теперь, когда вводятъ всякія новыя глупыя моды, только подтачивающія естественную зависимость народа отъ землевладѣльцевъ.

Серъ Эверардъ принялъ всѣ мѣры, чтобъ исправить это неестественное направленіе новаго времени; онъ укрѣпилъ узы, связывавшія волонтеровъ съ ихъ юпымъ капитаномъ, не только прощальнымъ обѣдомъ, изобиловавшимъ мясомъ и пивомъ, но и денежными наградами, которыя обѣщали скорѣе поддержать во время пути веселое построеніе духа, чѣмъ дисциплину. Послѣ осмотра лошадей, серъ Эверардъ возвратился съ племянникомъ въ библіотеку и отдалъ ему письмо, старательно сложенное, перевязанное по старинному обычаю шелковою лентой и запечатанное большой печатью съ яснымъ изображеніемъ семейнаго герба Вэверлеевъ. Адресъ на этомъ письмѣ былъ чрезвычайно подробный и церемонный: «Козьму Комину Брадвардину, эсквайру изъ Брадвардина; въ его замкѣ Тюли-Веоланъ, въ Пертширѣ, Сѣверной Британіи. Чрезъ посредство капитана Эдуарда Вэверлея, племянника сера Эверарда Вэверлея изъ Вэверлей-Онора, баронета».

Джентльменъ, къ которому было адресовано это письмо и о которомъ мы будемъ имѣть случай много говорить впослѣдствіи, служилъ въ рядахъ сторонниковъ изгнанной династіи Стюартовъ въ 1715 году, и былъ взятъ въ плѣнъ при Престонѣ въ Ланкаширѣ. Онъ происходилъ изъ стариннаго рода, но состояніе его было разстроено; онъ отличался извѣстной ученостью; но, какъ у всѣхъ шотландцевъ, его знанія были болѣе разнообразны, чѣмъ основательны, и онъ скорѣе былъ начитаннымъ человѣкомъ, чѣмъ ученымъ. Что же касается до его пристрастія къ класическимъ авторамъ, то онъ доказалъ это фактически. По дорогѣ изъ Престона въ Лондонъ ему удалось бѣжать, но на другой день онъ былъ замѣченъ вблизи той мѣстности, гдѣ отрядъ ночевалъ наканунѣ, и снова арестованъ. Его товарищи и даже солдаты, сопровождавшіе плѣнниковъ, были поражены этимъ страннымъ случаемъ и стали приставать къ нему съ вопросами, почему однажды возвративъ себѣ свободу онъ не скрылся въ какомъ нибудь вѣрномъ убѣжищѣ; на это онъ отвѣчалъ, что у него именно было такое намѣреніе и что онъ возвратился только за томомъ Тита Ливія, который онъ забылъ въ торопяхъ взять съ собою^[20]. Этотъ анекдотъ поразилъ джентльмена, который, какъ мы уже говорили, велъ защиту несчастныхъ приверженцевъ Стюартовъ на счетъ сера Эверарда. Пламенный поклонникъ древняго историка, хотя конечно не дошелъ бы до такой крайности даже для полученія изданія Свенгейма и Папарца (считающееся первымъ изданіемъ Тита Ливія), онъ возымѣлъ такое уваженіе къ шотландскому энтузіасту, что употребилъ всевозможныя усилія для его оправданія, и дѣйствительно такъ ловко смягчилъ и обратилъ въ его пользу представленныя обвиненіемъ улики, отыискалъ столько нарушеній статей закона въ судебномъ производствѣ, что Козьмо Коминъ Брадвардинъ былъ освобожденъ отъ непріятныхъ послѣдствій приговора вестминстерскаго суда по обвиненію въ государственной измѣнѣ противъ его величества короля.

Баронъ Брадвардинъ, какъ обыкновенію его называли въ Шотландіи (хотя между друзьями онъ чаще назывался по мѣсту своего жительства Тюли-Веоланъ или просто Тюли), какъ только вышелъ свободнымъ изъ суда, тотчасъ отправился въ Вэверлей-Оноръ засвидѣтельствовать свое почтеніе и благодарность copy Эверарду. Общая страсть къ охотѣ и одинаковыя политическія мнѣнія сблизили ихъ, не смотря на различіе въ обычаяхъ и образованіи; проведя нѣсколько недѣль въ Вэверлей-Онорѣ, баронъ разстался съ своимъ новымъ другомъ самымъ пріятельскимъ образомъ, краснорѣчиво выражая свое уваженіе къ нему и прося сера Эверарда посѣтить его будущею осенью въ его Пертширскомъ замкѣ, гдѣ была отличная охота на тетеревей. Вскорѣ послѣ того Брадвардинъ выслалъ изъ Шотландіи сумму, необходимую на пополненіе издержекъ, уплаченныхъ серомъ Эверардомъ на веденіе его процеса въ верховномъ вестминстерскомъ судѣ; хотя эта сумма, переведенная на англійскія деньги, была не очень значительна, но въ первоначальномъ ея видѣ, именно въ шотландскихъ фунтахъ, шиллингахъ и пенсахъ^[21], она такъ поразила Дункана Маквибля, конфиденціальнаго агента и сборщика податей барона Брадвардина, что у него сдѣлалось разстройство желудка, продолжавшееся пять дней и происшедшее по его словамъ единственно отъ необходимости быть несчастнымъ орудіемъ передачи такой серьезной суммы денегъ изъ его отечества въ руки измѣнинковъ-англичанъ. Но патріотизмъ, хотя лучшее изъ человѣческихъ чувствъ, служитъ часто подозрительной маской совершенно иныхъ чувствъ; многія изъ лицъ, знавшихъ Дункана Маквибля, увѣряли, что его сожалѣніе не было совершенно безкорыстно и что онъ не выразилъ бы подобнаго неудовольствія при передачѣ денегъ вестминстерскимъ негодяямъ, еслибъ эти деньги не шли изъ помѣстій Брадвардина, доходы котораго онъ привыкъ считать почти своею собственностью. Однако, онъ горячо протестовалъ противъ подобныхъ подозрѣній, увѣряя, что его терзало горе отечества: «Горе, горе для Шотландіи, а не для меня».

Чтоже касается до самого барона Брадвардина, то онъ радовался возможности возвратить серу Эверарду Вэверлею сумму, израсходованную имъ на его процесъ, тѣмъ болѣе что отъ этой уплаты зависѣла честь его семьи и всего шотландскаго королевства. Серъ Эверардъ привыкъ получать равнодушно гораздо большія суммы, и потому положилъ въ карманъ 294 ф. 13 шил. 6 пен. ни мало не подозрѣвая, что эта уплата имѣла значеніе международнаго, государственнаго дѣла, и вѣроятно не обратилъ бы никакого вниманія, еслибъ Дункану Макинблю пришло въ голову вылечить разстройство своего желудка похищеніемъ этихъ денегъ. Съ тѣхъ поръ между Вэверлей-Опоромъ и Тюли-Веоланомъ установились правильныя сношенія разъ въ годъ: кромѣ краткихъ писемъ съ англійской стороны посылались громадные сыры, боченки эля, фазаны, оленина, а съ шотландской — тетерева, бѣлые зайцы, соленая и маринованная лососина и боченки шотландской водки, называемой ускэбо. Всѣ эти подарки посылались и принимались какъ залогъ дружбы и любви между двумя знаменитыми родами. По этому естественно, что наслѣдникъ Вэверлей-Опора не могъ прилично отправиться въ Шотландію безъ рекомендательнаго письма къ барону Брадвардину.

Послѣ того какъ серъ Эверардъ отдалъ Эдуарду письмо къ Брадвардину съ приличными объясненіями, мистеръ Пемброкъ выразилъ желаніе проститься наединѣ съ своимъ дорогимъ воспитанникомъ. Добрый человѣкъ просилъ Эдуарда вести постоянно прежнюю незапятнанную, нравственную жизнь, твердо держаться принциповъ христіанской вѣры и избѣгать пагубнаго общества безбожныхъ насмѣшниковъ и еретиковъ. Небу было угодно, прибавилъ онъ, присоединяя къ своимъ религіознымъ предразсудкамъ и политическіе, поставить Шотландію (безъ сомнѣнія за грѣхи предковъ въ 1642 году) въ болѣе печальное положеніе совершеннаго мрака, чѣмъ несчастное англійское королевство. Въ Англіи по крайней мѣрѣ, свѣточъ англиканской церкви, хотя нѣсколько сдвинутый съ мѣста, все же свѣтитъ мерцающимъ блескомъ и существуетъ церковная іерархія, правда еретичная и удалившаяся отъ принциповъ великихъ отцовъ церкви, Санкрофта и его сторонниковъ, а также литургія, хотя извращенная въ нѣкоторыхъ изъ главнѣйшихъ молитвъ. Но въ Шотландіи царилъ совершенный мракъ, и за исключеніемъ немногочисленныхъ, разбросанныхъ повсюду и преслѣдуемыхъ представителей истинной церкви, всѣ храмы находятся въ рукахъ пресвитеріанъ и всевозможныхъ сектантовъ. А такъ какъ ему придется, хотя и противъ воли, слышать часто самыя вредныя и безбожныя теоріи богословскія и политическія, то мистеръ Пемброкъ считалъ своимъ долгомъ снабдить любимаго воспитанника могущественнымъ орудіемъ противъ всѣхъ подобныхъ соблазновъ.

Съ этими словами онъ подалъ Эдуарду два громадные свертка мелко исписанныхъ рукописей. На этотъ трудъ достойный наставникъ употребилъ всю свою жизнь, и никогда время и умственныя силы не были потрачены человѣкомъ такъ нелѣпо. Онъ однажды ѣздилъ въ Лондонъ съ цѣлью напечатать эти рукописи при помощи одного книгопродавца, который занимался подобными изданіями. Не успѣлъ мистеръ Пемброкъ явиться къ нему и произнести извѣстный пароль, сопровождаемый установленнымъ знакомъ, которые тогда были въ большомъ употребленіи между приверженцами Стюартовъ, какъ книгопродавецъ радушно привѣтствовалъ его, называя докторомъ, не смотря на его скромный протестъ противъ этого отличія.

— Ну, докторъ, сказалъ онъ, проведя Пемброка въ заднюю комнату своего магазина и осмотрѣвъ предварительно всѣ уголки, гдѣ можно было и даже гдѣ немыслимо было спрятаться, — здѣсь никто насъ не подслушаетъ; здѣсь нѣтъ ни малѣйшаго отверстія, гдѣ бы могла скрыться гановерская крыса. Ну, какія новости отъ нашихъ друзей по ту сторону канала? Что подѣлываетъ достойный французскій король? Или быть можетъ вы прибыли изъ Рима? Долженъ же наконецъ Римъ вступиться! Гдѣ же церкви затеплить свою лампаду, какъ не у древняго свѣточа. Чтожъ это вы не хотите говорить? Я васъ за это уважаю, но право, вамъ нечего бояться.

Мистеръ Пемброкъ съ большимъ трудомъ успѣлъ наконецъ остановить этотъ потокъ вопросовъ, сопровожденныхъ знаками, подмигиваніями и киваніемъ головы, и замѣтивъ книгопродавцу, что онъ оказывалъ ему слишкомъ большую честь, принимая его за агента изгнаннаго короля, объяснилъ дѣйствительную причину своего посѣщенія.

Тогда книгопродавецъ съ гораздо большимъ спокойствіемъ приступилъ къ разсмотрѣнію рукописей. Первая изъ нихъ носила заглавіе: «Протестъ противъ протестантовъ или возраженіе дисидентамъ, доказывающее невозможность примиренія между церковью и пуританами, пресвитеріанами или какими бы то ни было сектаторами, снабженное доказательствами изъ Св. Писанія, твореній отцовъ церкви и лучшихъ богословскихъ, полемическихъ сочиненій». Противъ этого труда книгопродавецъ положительно возсталъ, говоря:

— Цѣль хорошая безъ сомнѣнія, сочиненіе ученое, по время прошло на такія книги. Напечатанное цицеромъ оно займетъ по крайней мѣрѣ восемь сотъ страницъ и никогда не оплатится. Прошу извиненія. Я люблю и уважаю отъ глубины души истинную церковь, и еслибъ дѣло шло о проповѣди на счетъ святости мученическаго вѣнца или вообще о брошюрѣ въ двѣнадцать пенсовъ, то я бы рискнулъ изъ уваженія къ вашему сану. Но посмотримъ другую рукопись. А, здѣсь больше смысла! «Доказательство наслѣдственнаго права»… выйдетъ страницъ… печать стоитъ… бумага… Знаете, докторъ, вамъ надо посократить латинскія и греческія цитаты; вообще тяжело, чертовски тяжело (извините докторъ), и надо бы немного прибавить соли. Впрочемъ я никогда не учу моихъ авторовъ: я издавалъ сочиненія Дрэка, Чарльвуда Латона и бѣднаго Амгурста^[22]. О! несчастный Калебъ! Какой стыдъ, что его допустили умереть съ голода, когда вокругъ насъ живетъ столько откормленныхъ пасторовъ и сквайровъ. Я его кормилъ разъ въ недѣлю, по что значитъ одинъ обѣдъ для человѣка, не имѣющаго куска хлѣба цѣлыхъ шесть дней! Ну, я покажу вашу рукопись маленькому стряпчему, Тому Алиби, который ведетъ всѣ мои процесы. Нельзя идти противъ теченія; чернь очень неучтиво себя вела въ послѣдній разъ, когда я былъ привлеченъ къ суду; все это виги, круглоголовые вильямиты и гановерскія крысы…

На другой день, мистеръ Пемброкъ снова посѣтилъ книгопродавца, но оказалось, что Томъ Алиби отговорилъ послѣдняго издавать его сочиненіе.

— Я готовъ съ удовольствіемъ идти за церковь въ ссылку! воскликнулъ книгопродавецъ: но любезный докторъ, у меня жена и дѣти. Впрочемъ, я докажу свою ревность и посовѣтую издать вашъ трудъ моему сосѣду Тримелю; онъ холостякъ, собирается покончить дѣла и потому поѣздка въ калоши не будетъ ему большой помѣхой.

Но мистеръ Тримель оказался столь же несговорчивымъ, и Пемброку, быть можетъ по счастью, пришлось возвратиться въ Вэверлей-Оноръ съ своими сочиненіями, безопасно спрятанными въ кабурахъ сѣдла. Такъ какъ по эгоистичной трусости книгопродавцевъ публика была лишена возможности насладиться измышленіями мистера Пемборка, то онъ рѣшился списать эти громадныя рукописи для своего воспитанника. Онъ сознавалъ, что небрежно исполнялъ свои обязанности наставника, и совѣсть его мучила, что онъ вѣрно исполнилъ просьбу Ричарда Вэверлея не внушать сыну принциповъ, противныхъ существовавшей церкви и установленному правительству. Но теперь, когда Эдуардъ вышелъ изъ подъ его руководства, Пемброкъ считалъ, что его болѣе не связывало данное обѣщаніе и что онъ имѣлъ полное право доставить юношѣ всѣ средства придти къ самостоятельному убѣжденно. Онъ боялся только одного, чтобы Эдуардъ не осыпалъ его упреками за столь продолжительное сокрытіе отъ него той истины, которая озаритъ его при чтеніи рукописей. Однако, пока мистеръ Пемброкъ предавался этимъ отраднымъ мечтамъ, его ученикъ, не видя ничего соблазнительнаго въ заглавіи его сочиненій и устрашенный ихъ громаднымъ объемомъ, спокойно спряталъ рукопись въ свой дорожный чемоданъ.

Мисъ Рэчель Вэверлей простилась съ своимъ племянникомъ очень тепло, но не потратила много словъ и только предостерегла милаго Эдуарда отъ соблазнительныхъ прелестей шотландскихъ красавицъ, такъ какъ она полагала, что въ этомъ отношеніи онъ былъ слабъ. По ея словамъ, въ сѣверной части острова было нѣсколько древнихъ семействъ, по исключительно виговъ и пресвитерьянъ, кромѣ жителей горной Шотландіи; она не полагала, чтобы женщины тамъ могли отличаться нѣжностью и деликатностью, такъ какъ, насколько ей было извѣстно, мужчины въ той странѣ носили одежду очень странную и неприличную, чтобъ не сказать болѣе. Послѣ этихъ немногихъ словъ, она трогательно благословила юнаго офицера и подарила ему на память драгоцѣнное брилліантовое кольцо (которое въ то время носили мужчины) и кошелекъ съ большими, золотыми монетами, которыя были въ большемъ обращеніи шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ, чѣмъ въ наши дни.

ГЛАВА VII.
Полковая стоянка въ Шотландіи.

На другое утро Эдуардъ Вэверлей отправился изъ замка подъ впечатлѣніемъ самыхъ разнообразныхъ чувствъ, изъ которыхъ всего сильнѣе было тревожное, но торжественное сознаніе, что онъ теперь предоставленъ совершенно самому себѣ. Его проводили со слезами и благословеніями всѣ слуги и жители селенія, которые среди добрыхъ пожеланій ловко просили молодаго капитана произвести поскорѣе въ унтеръ-офицеры, вахмистры и такъ далѣе «Джакоби, Джайльса и Джонатана», которыхъ родители никогда не отдали бы въ солдаты, еслибъ они не должны были сопровождать молодаго господина, какъ повелѣвалъ ихъ долгъ. Эдуардъ такаго по чувству долга отдѣлался отъ просителей обѣщаніями, хотя онъ въ этомъ отношеніи не былъ такъ щедръ, какъ можно было ожидать отъ молодого человѣка, столь малознавшаго свѣтъ. Послѣ непродолжительнаго пребыванія въ Лондонѣ онъ продолжалъ свой путь верхомъ, обычное средство сообщенія того времени до Эдинбурга, а оттуда отправился въ Дунди, портъ на восточномъ берегу Ангусшира, гдѣ стоялъ въ то время его полкъ.

Теперь передъ нимъ открылся новый міръ, въ которомъ нѣсколько времени ему все казалось прекрасно, ибо все было ново. Полковой командиръ, полковникъ Гардинеръ, представлялъ самъ по себѣ любопытный предметъ изученія для романтичнаго и любознательнаго юноши. Это былъ человѣкъ высокаго роста, красивый и дѣятельный, хотя уже пожилой. Въ юности онъ былъ, какъ говорятъ, изъ приличія, веселымъ молодымъ человѣкомъ, и ходили странные толки о его неожиданномъ обращеніи изъ невѣрующаго въ религіознаго энтузіаста. Шопотомъ разсказывали, что эту удивительную перемѣну произвело въ немъ сверхъестественное видѣніе, даже осязательное для внѣшнихъ чувствъ; но хотя нѣкоторые называли его энтузіастомъ, никто не подозрѣвалъ его въ лицемѣріи. Это странное и таинственное обстоятельство въ жизни полковника Гардинера придавало ему особый интересъ въ глазахъ Эдуарда^[23]. Легко себѣ представить, что офицеры полка, которымъ командовалъ такой почтенный начальникъ, составляли болѣе приличное и солидное общество, чѣмъ обыкновенно бываетъ въ арміи; поэтому Вэверлей избѣгнулъ тѣхъ соблазновъ, которымъ онъ иначе непремѣнно бы подвергся.

Между тѣмъ продолжалось его военное воспитаніе. Хорошій наѣздникъ и дома, онъ теперь былъ посвященъ во всѣ тайны искуства манежной ѣзды, которое, доведенное до совершенства, почти осуществляетъ древнюю легенду о Центаврѣ, такъ какъ управленіе лошадью по видимому зависитъ отъ одной воли наѣздника, а не отъ какого либо внѣшняго движенія. Онъ также обучался фронтовой службѣ, но по правдѣ сказать, послѣ того какъ остылъ первый жаръ, его успѣхи въ этомъ отношеніи далеко не удовлетворяли его надеждамъ. Обязанности офицера, обыкновенно поражающія неопытный умъ своей внѣшней стороной, представляютъ въ сущности очень сухой, отвлеченный трудъ, основанный главнымъ образомъ на математическомъ расчетѣ и требующій постояннаго вниманія и хладнокровнаго разсудка. Нашъ герой былъ очень разсѣянъ, и его частыя ошибки то возбуждали общій смѣхъ, то навлекали на него выговоры. Это обстоятельство заставляло его грустно сознавать въ себѣ недостатокъ именно тѣхъ качествъ, которыя всего болѣе были необходимы на его новомъ поприщѣ. Тщетно спрашивалъ онъ себя, отчего его глазъ не могъ такъ вѣрно опредѣлятъ разстояніе, какъ глаза его товарищей; отчего его умъ не могъ всегда съ успѣхомъ соединить всѣ мелкія, частныя движенія, необходимыя для образованія того или другаго общаго манёвра; отчего его память, столь прекрасная во многихъ отношеніяхъ, не могла удержать техническихъ словъ, правилъ поеннаго этикета и фронтовой дисциплины. Вэверлей былъ отъ природы очень скромнымъ юношей, и потому нисколько не полагалъ, чтобъ эти мелочи военной службы были недостойны его, что онъ рожденъ быть генераломъ, такъ какъ былъ плохимъ офицеромъ. Въ сущности дѣло было въ томъ, что несистематичное, безпорядочное чтеніе всякихъ книгъ, вліяя на разсѣянный и мечтательный характеръ, придало его уму нерѣшительный, легкомысленный оттѣнокъ, который мѣшалъ ему заняться чѣмъ нибудь серьезно и сосредоточить на чемъ нибудь все свое вниманіе. Во все это время, въ свободныя отъ службы минуты, онъ не зналъ что ему дѣлать. Сосѣдніе джентльмены были недовольны правительствомъ и не выказывали гостепріимства своимъ военнымъ гостямъ; а горожане, большею частью запятые своими комерческими предпріятіями, не представляли общества, съ которымъ Вэверлей желалъ бы сойтись. Наступленіе лѣта и желаніе узнать поближе Шотландію побудили его взять отпускъ на нѣсколько недѣль. Онъ рѣшился прежде всего посѣтить стараго друга его дяди и продлить или сократить свое пребываніе у него, смотря по обстоятельствамъ. Онъ отправился въ путь конечно верхомъ и съ однимъ слугою; въ первый день онъ ночевалъ въ убогой гостиницѣ, хозяйка которой ходила босикомъ, а хозяинъ, величавшій себя джентльменомъ, грубо обошелся съ нимъ, потому что юноша не пригласилъ его съ собою ужинать^[24]. На слѣдующій день, проѣзжая по открытой, ровной мѣстности, Эдуардъ мало по малу сталъ приближаться къ Пертширскимъ горамъ, которыя сначала показались ему голубой лентой на горизонтѣ, а потомъ выступили громадными массами, грозно нависшими надъ равниною. У самаго подножія этой величественной и естественной преграды, по все же въ низменной странѣ жилъ Козьмо Коминъ Брадвардинъ изъ Брадвардина, и если вѣрить старикамъ, то тутъ жили его предки со временъ добраго короля Дункана^[25].

ГЛАВА VIII.
Шотландскій замокъ шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ.

Около полудня, капитанъ Вэверлей въѣхалъ въ разбросанное селеніе или скорѣе хуторъ Тюли-Веоланъ, близъ котораго находился замокъ его владѣльца. Жилища поселянъ казались чрезвычайно бѣдными, особливо глазу привыкшему къ опрятности англійскихъ хижинъ. Они были выстроены безъ всякихъ правилъ, по обѣимъ сторонамъ извилистой, немощеной улицы, среди которой почти въ первобытномъ обнаженномъ видѣ валялись дѣти, какъ бы нарочно для то го, чтобъ быть раздавленными первою попавшеюся лошадью. Но когда подобная судьба неминуемо имъ грозила, то какая нибудь старуха въ облизанномъ чепцѣ, наблюдавшая за ними сидя за веретеномъ, бросалась изъ двери убогой хижины, какъ разъяренная Сибилла, и вырвавъ своего мальчугана изъ толпы загорѣлыхъ его товарищей уносила домой, угощая по дорогѣ тумаками, отчего бѣлобрысый ребенокъ оглашалъ воздухъ визгливымъ ревомъ, которому вторили грубые выговоры разгнѣванной старухи. Этотъ концертъ поддерживался неумолкаемымъ лаемъ десяти или двадцати праздныхъ, бездомныхъ собакъ, которыя преслѣдовали лошадей и бросались на нихъ съ дикою яростью. Эти преслѣдованія собакъ были такимъ обычнымъ общественнымъ зломъ въ Шотландіи того времени, что одинъ французскій туристъ, желавшій подобно всѣмъ путешественникамъ найдти раціональную причину каждаго видѣннаго имъ явленія, разсказываетъ, какъ замѣчательный фактъ въ Каледоніи, что правительство содержитъ въ каждомъ селеніи много собакъ, обязанность которыхъ преслѣдовать отъ станціи до станціи почтовыхъ лошадей, такъ какъ послѣднія до того измучены голодомъ и усталостью, что безъ подобнаго побужденія не тронулись бы съ мѣста. Это явленіе существуетъ доселѣ, по оно не касается нашего разсказа, и мы только упомянули о немъ мимоходомъ, для того чтобъ обратить на это вниманіе сборщиковъ налога на собакъ, согласно билю мистера Дента.

Между тѣмъ Вэверлей продолжалъ свой путь; тамъ и сямъ старикъ, согбенный годами и трудомъ, съ ослабѣвшими глазами отъ дряхлости и дыма, выходилъ ковыляя на порогъ своей хижины, чтобъ поглазѣть на одежду и лошадь незнакомца, а потомъ присоединялся къ маленькой кучкѣ сосѣдей у кузницы и громко обсуждалъ откуда ѣхалъ этотъ чужестранецъ и куда. Три или четыре молодыя дѣвушки, возвращавшіяся съ колодца или ручья съ ведрами или кувшинами на головахъ, представляли болѣе пріятное зрѣлище: своими топкими, короткими платьями, обнаженными руками и ногами и открытыми головами съ заплетенными косами, онѣ походили на итальянокъ. Художественный глазъ не могъ бы найдти ничего противорѣчащаго красотѣ въ ихъ костюмѣ и граціозныхъ фигурахъ; но англичанинъ, отыскивающій вездѣ комфортъ, слово, присущее его языку, могъ бы пожелать, чтобы одежда на нихъ была подлиннѣе, чтобы ихъ ноги и руки были прикрыты отъ непогоды, головы и лица предохранены отъ солнца; онъ можетъ быть пришелъ бы къ тому заключенію, что ихъ фигуры и одежды много выиграли бы отъ болѣе близкаго знакомства съ водою и мыломъ. Вся эта сцена производила грустное впечатлѣніе, такъ какъ она доказывала съ перваго взгляда полный недостатокъ дѣятельности и умственнаго развитія. Даже любопытство, это дѣятельнѣйшее чувство праздныхъ людей, по видимому отличалось въ селеніи Тюли-Веоланъ какимъ-то равнодушнымъ оттѣнкомъ; только у собакъ это чувство было активно, у поселянъ же совершенно паенвпо. Они спокойно смотрѣли на проѣзжавшихъ мимо красиваго молодаго офицера и его слугу, не дѣлая быстрыхъ жестовъ и не бросая пламенныхъ взглядовъ, которыми люди, живущіе въ довольствѣ, выражаютъ свою любовь къ развлеченіямъ. Однако лица этихъ людей при ближайшемъ ихъ разсмотрѣніи далеко не выражали равнодушія тупости; ихъ черты были грубы, но замѣчательно умны и серьезны; въ числѣ же молодыхъ женщинъ можно было найти не одну, которая по чертамъ и формамъ напоминала бы Минерву. Точно также дѣти съ почернѣвшимъ отъ солнца тѣломъ и выгорѣвшими бѣлобрысыми волосами отличались оживленіемъ и невольно возбуждали интересъ.

Занятый подобными мыслями, Вэверлей медленно подвигался по неровной каменистой улицѣ Тюли-Веоланъ, не встрѣчая другой преграды своимъ мечтаніямъ, какъ случайные толчки, причиняемые ему лошадью при яростныхъ нападеніяхъ собакъ, этихъ четвероногихъ казаковъ. Селеніе имѣло въ длину около полумили, такъ какъ хижины отдѣлялись другъ отъ друга садами какъ ихъ называли носеляпе, или дворами различныхъ размѣровъ, въ которыхъ не росъ столь распространенный нынѣ картофель, а виднѣлась гигантская капуста, окруженная крапивой. Тамъ и сямъ громадный омегъ или національный репейникъ бросалъ свою обширную тѣнь на четверть обнесеннаго изгородью пространства. Поверхность земли, на которой построено селеніе, никогда не была уравнена, такъ что эти сады находились на различныхъ возвышенностяхъ; одни подымались терасами, другіе гнѣздились въ ямахъ. Каменныя ограды, которыя защищали или казалось что защищали (такъ многочисленны были въ нихъ отверстія) эти висячіе сады Тюли-Веолана, пересѣкались узкой дорожкой, ведшей къ общественному полю, гдѣ соединеннымъ трудомъ всѣхъ поселянъ обрабатывались столь мелкіе участки, засѣянные рожью, ячменемъ, овсомъ, или горохомъ, что издали это безполезное разнообразіе походило на книгу образчиковъ у любаго портнаго. Въ нѣкоторыхъ рѣдкихъ случаяхъ виднѣлась за хижиной несчастная мазанка, сложенная изъ земли, каменьевъ и торфа, гдѣ богатые поселяне могли держать больную корову или лошадь. Но почти каждая хижина была защищена съ одной стороны двери большой кучей торфа, а съ другой столь же высокой грудой навоза.

На разстояніи полета стрѣлы отъ конца селенія находился такъ называемый паркъ Тюли-Веоланъ. состоявшій изъ нѣсколькихъ четыреугольныхъ полей, окруженныхъ и отдѣленныхъ другъ отъ друга каменными стѣнами въ пять футовъ вышины. Въ срединѣ внѣшней ограды возвышались первыя ворота, украшенныя аркою съ зубцами и двумя огромными глыбами камня, почернѣвшими и изрытыми временемъ. Эти камни, если вѣрить мѣстнымъ преданіямъ, должны были нѣкогда представлять двухъ медвѣдей — эмблема семьи Браднардиновъ. Открывавшаяся за этими воротами аллея была прямая, не очень длинная и окаймленная двойнымъ рядомъ каштановыхъ деревьевъ и сикоморовъ, которые были такъ высоки и такъ густы, что ихъ вѣтви совершенно покрывали широкую дорогу. За этими почтенными ветеранами простирались паралельно двѣ высокія стѣны вѣроятно такого же древняго происхожденія и покрытыя плющомъ, жимолостью и другими ползучими растеніями. Эта аллея казалась очень мало посѣщаемою, и то преимущественно пѣшеходами, такъ что не смотря на ея ширину и постоянную тѣнь, она была покрыта богатой, густой травой, за исключеніемъ тропинки, проложенной тѣми немногими, которые проходили изъ первыхъ воротъ во вторыя. Эти послѣднія ворота, подобно первымъ, находились въ каменной стѣнѣ, украшенной грубыми изваяніями и зубцами, надъ которыми виднѣлись полускрытыя деревьями высокія крыши со щипцами и башенками на всѣхъ углахъ. Одна изъ половинокъ этихъ воротъ была открыта, и солнце, заливавшее своими лучами простиравшійся за стѣною дворъ, проникало длинной, блестящей лептой въ тѣнистую, темную аллею. Это былъ одинъ изъ тѣхъ эфектовъ, которые любятъ изображать живописцы, и эта солнечная лента пріятно примѣшивалась къ лучамъ свѣта, мерцавшаго черезъ густую листву вѣтвей, нависшихъ надъ аллеею.

Въ уединенномъ, мирномъ характерѣ всей этой картины было много монастырскаго. Вэверлей, отдавъ свою лошадь слугѣ у первыхъ воротъ, тихо пошелъ по тѣнистой аллеѣ, увлеченный поэтическими мечтами, навѣянными невозмутимымъ спокойствіемъ окружавшей его сцены, и совершенно забылъ о грязномъ нищенскомъ селеніи, оставшемся позади. Внутренность мощенаго двора вполнѣ соотвѣтствовала всему остальному. Домъ, состоявшій изъ двухъ или трехъ узкихъ съ высокими крышами флигелей, примыкавшихъ другъ къ другу подъ прямыми углами, занималъ одну изъ сторонъ двора. Онъ былъ выстроенъ въ эпоху, когда замки уже были не нужны, но шотландскіе архитекторы еще не научились строить комфортабельныхъ жилищъ. Окна были безчисленны и очень малы; крыша была окаймлена какими-то неопредѣленными зубцами и на каждомъ углѣ башенками, скорѣе походившими на перечницы, чѣмъ на готическія бойницы. Передній фасадъ ясно указывалъ на небезопасность этого жилища, такъ какъ онъ былъ снабженъ амбразурами для ружей, а низшія окна были съ желѣзными рѣшетками, вѣроятно для защиты отъ кочевыхъ цыганъ или скотокрадовъ, которыми изобиловала сосѣдняя мѣстность. Другую сторону четыреугольнаго двора занимали конюшни и домашнія службы. Первыя были чрезвычайно низки, подъ сводами и освѣщены вмѣсто оконъ узкими просвѣтами, такъ что слуга Эдуарда замѣтилъ: «Это скорѣе тюрьма для убійцъ и грабителей, чѣмъ жилище для скота христіанъ». Надъ этими конюшнями походившими на тюрьму находились сѣновалы и чердаки, въ которые вели наружныя каменныя лѣстницы. Двѣ стѣны, украшенныя зубцами, изъ которыхъ одна была противъ аллеи, а другая отдѣляла садъ, замыкали дворъ, не лишенный также украшеній. Въ одномъ углу возвышалась громадная пузатая голубятня, походившая по своимъ очертаніямъ и размѣрамъ на любопытный памятникъ старины, извѣстный подъ названіемъ Печи Артура, который свелъ бы съ ума всѣхъ англійскихъ антикваріевъ, еслибъ почтенный собственникъ не снесъ его для починки сосѣдняго шлюза. Эта голубятня или колумбарій, какъ называлъ се владѣлецъ Тюли-Веолана, представляла не малую помощь шотландскому лэрду, скудные доходы котораго увеличивались контрибуціей, собираемой съ фермъ этими крылатыми фуражирами, служившими въ свою очередь ему пищею.

Въ другомъ углу двора красовался фонтанъ въ видѣ громаднаго каменнаго медвѣдя, изрыгавшаго воду въ большой каменный же басейнъ. Это произведеніе искуства считалось за чудо во всей окрестной странѣ. Здѣсь кстати замѣтить, что всевозможные медвѣди, большіе и маленькіе, во весь ростъ и однѣ головы, красовались вездѣ, надъ окнами, на щипцахъ, башенкахъ и верхушкахъ трубъ; подъ каждымъ изъ этихъ художественныхъ изображеній виднѣлся девизъ рода Брадвардиновъ «Берегись Медвѣдя»^[26]. Дворъ былъ обширный, хорошо вымощенный и чрезвычайно чистый, такъ что вѣроятно существовалъ задній выходъ изъ конюшенъ для очистки навоза. Повсюду царствовали одиночество и безмолвіе, нарушавшееся только брызгами фонтана; общій характеръ и всѣ отдѣльныя черты этой сцены поддерживали созданный въ воображеніи Вэверлея мирный образъ почти монашескаго уединенія. Здѣсь я прошу позволенія окончить главу, посвященную описанію неодушевленной природы^[27].

ГЛАВА IX.
Еще нѣсколько словъ о замкѣ.

Удовлетворивъ своему любопытству быстрымъ обзоромъ всей окружавшей его сцены, Вэверлей постучалъ тяжелымъ молоткомъ въ дверь сѣней, надъ которой виднѣлась надпись: 1594 годъ; но никто не откликнулся на этотъ стукъ, хотя онъ раздался въ самыхъ отдаленныхъ покояхъ, повторился громкимъ эхомъ за стѣнами двора и разбудилъ не только голубей въ ихъ древнемъ жилищѣ, но и деревенскихъ собакъ, которыя предались было сну на навозныхъ кучахъ. Этотъ тщетный шумъ вскорѣ надоѣлъ Вэверлею, и онъ подумалъ, что очутился въ замкѣ Орголіо, подобно побѣдоносному принцу Артуру.

When' gau he loudly through the house to call,

But no man cared to answer to his cry;

There reigned а solemn silence over all,

Nor voice was heard, nor wight was seen, in bower or hall ¹).

¹) Громко въ домѣ сталъ онъ кричать, но на его крикъ не было отвѣта; повсюду, въ покояхъ и сѣняхъ, царило мертвое молчаніе; не слышно было человѣческаго голоса, не видно было человѣческаго лица.

Почти убѣжденный, что онъ встрѣтитъ старика «стараго-престараго, съ бородою сѣдой какъ снѣгъ», котораго онъ разспроситъ объ этомъ пустынномъ замкѣ, нашъ герой направился къ маленькой дубовой калиткѣ, усѣянной желѣзными гвоздями и находившейся въ углу стѣны, у самаго дома. Не смотря на свой грозный видъ, она была закрыта только щеколдою, отодвинувъ которую Эдуардъ очутился въ саду, представлявшемъ чрезвычайно пріятное зрѣлище^[28]. Южная сторона дома, покрытая шпалерою фруктовыхъ деревьевъ и вьющимися, вѣчно зелеными растеніями, простирала свой неправильный, но почтенный фасадъ вдоль терасы, частью вымощенной, частью усыпанной пескомъ и частью усаженной цвѣтами и отборными кустарниками. Съ этой терасы вели въ садъ три лѣстницы, одна въ срединѣ и двѣ по сторонамъ; а вдоль ея тянулась каменная рѣшетка съ тяжелой балюстрадой, украшенной уродливыми фигурами звѣрей, сидящихъ на заднихъ лапахъ, между которыми первое мѣсто занималъ любимый меѣдидь. Среди терасы, между стеклянной дверью изъ внутреннихъ комнатъ и центральной лѣстницей, громадная фигура медвѣдя держала на головѣ большіе солнечные часы, на которыхъ было изображено много математическихъ фигуръ, не понятныхъ для Эдуарда.

Садъ, содержанный очень тщательно, изобиловалъ фруктовыми деревьями, цвѣтами и кустарниками, подстриженными въ различныя чудовищныя фигуры. Онъ состоялъ изъ нѣсколькихъ терасъ, которыя постепенно опускались отъ западной стѣны дома до мирнаго ручейка, представлявшаго границу сада; по нѣсколько далѣе этотъ ручей, съ грохотомъ низвергаясь съ могучей плотины, придававшей ему временно мирный характеръ, представлялъ красивый водопадъ, надъ которымъ возвышалась восьмиугольная бесѣдка съ золоченымъ медвѣдемъ вмѣсто флюгера. Послѣ этого подвига, ручей, возвративъ себѣ свою природную быстроту, исчезалъ изъ глазъ въ лѣсной чащѣ, среди которой возвышалась масивная, полуразвалившаяся башня, прежнее жилище бароновъ Брадвардиновъ. На берегу ручья противъ самаго сада простирался небольшой лужокъ, на которомъ обыкновенно мыли бѣлье; а далѣе виднѣлись старинныя, густыя деревья.

Вся эта сцена, хотя довольно пріятная для глазъ, конечно не могла равняться съ зрѣлищемъ, которое представляли сады Альцины, по все же и тутъ не было недостатка въ «due donzelette garrule»^[29] очарованнаго рая; на зеленомъ лужку двѣ молодыя дѣвушки, стоя въ громадныхъ корытахъ, исполняли своими голыми ногами обязанность вновь изобрѣтенной, патентованной машины для стирки бѣлья. Однако онѣ не привѣтствовали неожиданнаго гостя гармоническимъ пѣніемъ, какъ нимфы Армады, но испуганныя появленіемъ на противоположномъ берегу красиваго незнакомца, быстро опустили свои одежды, или вѣрнѣе сказать свою единственную одежду, которая слишкомъ много выказывала ихъ обнаженныя ноги и восклицая съ странною смѣсью скромности и кокетства «мужчина», бросились въ различныя стороны, съ быстротою ланей.

Вэверлей уже начиналъ отчаиваться, думая что ему не проникнуть въ этотъ пустынный, очарованный замокъ, какъ вдругъ въ одной изъ аллей сада показался человѣкъ. Предполагая, что это садовникъ, или какой нибудь другой слуга, Эдуардъ спустился съ терасы и пошелъ къ нему навстрѣчу. Но прежде чѣмъ онъ поравнялся съ незнакомцемъ и разглядѣлъ его черты, онъ уже былъ пораженъ его странными жестами. Онъ то скрещивалъ руки надъ головою, подобно индійцу, раскаивающемуся въ своихъ грѣхахъ, то опускалъ обѣ руки по швамъ и медленно махалъ ими, подражая маятнику, то наконецъ билъ себя по груди, какъ дѣлаютъ возницы, поджидая сѣдоковъ въ зимніе холода, чтобъ согрѣть руки. Его походка была также удивительна, какъ жесты: онъ то прыгалъ на правой ногѣ, то на лѣвой, то крѣпко сжавъ обѣ ноги, скакалъ какъ сумашедшій. Его одежда была тоже странная, старомодная; она состояла изъ сѣрой куртки съ красными обшлагами и разрѣзанными рукавами съ красной подкладкой; остальная одежда была того же цвѣта, не исключая чулокъ, а красная шляпа была украшена перомъ индѣйскаго пѣтуха. Подойдя ближе, Эдуардъ, на котораго онъ по видимому вовсе не обращалъ вниманія, замѣтилъ, что его черты вполнѣ подтверждали то что давали предчувствовать его жесты и одежда. Очевидно, не идіотство и не безуміе придавали его естественно красивому лицу тревожное, дикое выраженіе, по какая то смѣсь и того и другаго, то есть простоты идіота и чудовищности безумнаго воображенія. Онъ пѣлъ съ большимъ жаромъ и не безъ искуства старинную шотландскую балладу:

False love, and hast thou playe’d mo thus

In summer among the flowers?

I will repay thee back again

In winter among the showers.

Unless again, again my love,

Unless you turn again,

As you with other maidens rove,

I’ll smile on other men ¹).

¹) О, коварная любовь! Неужели ты обманулъ меня такъ низко, лѣтомъ среди цвѣтовъ? Я отплачу тебѣ за все зимою, среди холодныхъ дождей. Если ты, желанный, по вернешься ко мнѣ, то я подарю улыбкой другихъ мужчинъ, какъ ты дарилъ любовью другихъ дѣвушекъ.

Неожиданно поднявъ глаза, которыми онъ дотолѣ пристально слѣдилъ въ тактъ ли идутъ его ноги, онъ увидалъ Вэверлея и быстро снялъ шляпу, сопровождая это движеніе многочисленными почтительными знаками удивленія и привѣтствія. Хотя Эдуардъ мало надѣялся получить разумный отвѣтъ отъ такой личности, но онъ все же спросилъ дома ли Брадвардинъ и гдѣ всѣ его слуги. Онъ получилъ отвѣтъ, но незнакомецъ подобно кудесницѣ Талабы говорилъ въ стихахъ

The knight’s to the mountain

His bugle to wind;

The Lady’s to greenwood

Her garland to bind.

The bower of Burd Ellen

Has moss on the floor,

That the step of Lord William

Be silent and sure ¹).

¹) Рыцарь поѣхалъ въ горы на охоту, а его жена пошла въ лѣсъ плести вѣнки. Полъ въ покоѣ Елены устланъ шелковистымъ мхомъ, чтобъ безмолвно замирали шаги лорда Вильяма.

He понявъ ничего изъ этого страннаго отвѣта, Эдуардъ повторилъ свои вопросы, по изъ быстрой рѣчи загадочнаго существа на какомъ то странномъ нарѣчіи онъ понялъ только слово дворецкій. Тогда онъ просилъ провести его къ дворецкому, и незнакомецъ, подмигнувъ многознаменательно и пригласивъ знакомъ Эдуарда слѣдовать за нимъ, отправился прыгая и танцуя по той же аллеѣ, по которой пришелъ. «Странный проводникъ, подумалъ Эдуардъ, — онъ похожъ на клоуновъ Шэкспира; не совсѣмъ то благоразумно ввѣряться его путеводительству, но люди умнѣе меня позволяли руководить собою дуракамъ». Между тѣмъ онъ достигъ конца аллеи, гдѣ повернувъ въ небольшой цвѣтникъ, огражденный отъ сѣверныхъ и восточныхъ вѣтровъ густой тисовой изгородью, онъ увидалъ старика, который снявъ сюртукъ работалъ съ лопатою въ рукѣ. По его наружности трудно было рѣшить, дворецкій ли онъ или садовникъ; красный носъ и плоенная рубашка подтверждали первое предположеніе, а смуглое, загорѣлое лицо и зеленый фартукъ обнаруживали въ немъ «прадѣда Адама воздѣлывавшаго землю». Дворецкій или маіордомъ (ибо это дѣйствительно былъ второе административное лицо въ помѣстьѣ, и даже въ своемъ собственномъ вѣдомствѣ, въ кухнѣ и погребѣ, онъ, какъ министръ внутреннихъ дѣлъ, былъ выше управляющаго Маквибля) поспѣшно бросилъ лопатку и надѣлъ сюртукъ, взглянувъ гнѣвно на проводника Эдуарда за то вѣроятно, что онъ привелъ къ нему чужестранца въ ту минуту, когда занимался такой тяжелой и унизительной для его званія работой. Оправившись отъ минутнаго смущенія, онъ почтительно спросилъ что было угодно молодому джентльмену, и узнавъ, что онъ желалъ видѣть барона Брадвардина, и также что его звали Вэверлей, старый слуга произнесъ, торжественно кланяясь:

— Я могу смѣло увѣрить васъ, что его милость будетъ очень радъ васъ видѣть. Не угодно ли вамъ, мистеръ Вэверлей, послѣ путешествія отдохнуть или чего нибудь закусить? Его милость отправился со всѣми людьми рубить Старую Вѣдьму и оба садовника (онъ произнесъ «оба» съ особымъ удареніемъ) пошли туда же; а я покуда забавляюсь приготовленіемъ грядъ для мисъ Розы. Къ тому же я здѣсь близко отъ его милости, если ему что нибудь потребуется. Я чрезвычайно люблю заниматься садоводствомъ, но не имѣю на это времени.

— Онъ по можетъ работать болѣе двухъ дней въ недѣлю, замѣтилъ фантастичный проводникъ Эдуарда.

Дворецкій взглянулъ на него гнѣвно, и назвавъ его по имени Дэви Джелатлей, приказалъ, отысканъ его милость у Черной Вѣдьмы, объявить ему, что съ юга пріѣхалъ джентльменъ.

— Можетъ этотъ бѣдняга доставить письмо? спросилъ Эдуардъ.

— Вы можете быть покойны, онъ вѣрно доставитъ письмо человѣку, котораго уважаетъ. Вотъ дѣло другое, я не поручилъ бы ему передать на словахъ что нибудь длинное, хотя онъ не столько глупъ, сколько хитеръ.

Вэверлей передалъ письмо дяди Джелатлею, который по видимому вполнѣ подтверждалъ замѣчаніе дворецкаго, вотуму что не успѣлъ послѣдній отвернуться, какъ онъ сдѣлалъ уморительную гримасу, придавъ своему лицу выраженіе карикатурныхъ головокъ на нѣмецкихъ трубкахъ. Потомъ онъ какъ то странно поклонился Вэверлею и побѣжалъ подпрыгивая исполнить его порученіе.

— Это Божій человѣкъ, сказалъ дворецкій. — Въ каждомъ градѣ, въ этой странѣ, есть такіе люди, но нашъ пользуется особой милостью. Онъ прежде работалъ какъ всѣ другіе и довольно порядочно, по съ тѣхъ поръ, какъ спасъ мисъ Розу, отъ преслѣдовавшаго ее новаго англійскаго быка изъ помѣстья Киланкурейта, мы называемъ его Дэви-мало-дѣлай, хотя мы могли бы его называть также вѣрно Дэви-ничего-не-дѣлай. Дѣйствительно съ тѣхъ поръ, какъ онъ надѣлъ пеструю одежду для забавы его милости и моей юной госпожи (у богатыхъ всегда свои капризы), онъ только и дѣлаетъ что бѣгаетъ и пляшетъ по всѣмъ закоулкамъ града, да иногда вычиститъ удочку лэрда или самъ, быть можетъ, когда нибудь наудитъ блюдо форели. Но вотъ идетъ мисъ Роза, которая, я васъ могу завѣрить, будетъ очень рада увидать въ домѣ ея отца въ Тюли-Веоланѣ одного изъ представителей дома Вэверлеевъ.

Но Роза Брадвардинъ вполнѣ заслуживаетъ, чтобъ ея недостойный историкъ посвятилъ ей особую главу, а теперь мы можемъ замѣтить, что Вэверлей впервые узналъ изъ разговора со старымъ дворецкимъ, что въ Шотландіи каждый отдѣльный домъ называется градомъ, а идіотъ шутъ — Божьимъ человѣкомъ^[30].

ГЛАВА X.
Роза, Брадвардинъ и ея отецъ.

Мисъ Брадвардинъ было только семнадцать лѣтъ, но на послѣдней скачкѣ въ городѣ ***, когда тостъ за ея здоровье былъ предложенъ вмѣстѣ съ другими красавицами, то лэрдъ^[31] Бумперквегъ, постоянный банкометъ и провозглашатель тостовъ въ Ботериплерскомъ клубѣ, не только сказалъ «еще вина», но наливъ въ кубокъ цѣлую бутылку бордоскаго вина поднялъ его, говоря: «въ честь Розы Тюли-Веоланъ». Этотъ тостъ былъ встрѣченъ тремя дружными криками «ура!» со стороны тѣхъ членовъ этого почтеннаго собранія, которые еще сидѣли на своихъ мѣстахъ и могли возвысить голосъ; но меня увѣряли, что спящіе собесѣдники присоединились къ тосту своимъ храпѣніемъ, и даже двое или трое, которые отъ слабой натуры и крѣпкаго вина валялись на полу, — я не хочу упоминать подобно кому, — заявили свое одобреніе различными безсвязными звуками.

Такое единодушное сочувствіе могло быть вызвано только вполнѣ достойнымъ предметомъ, и Роза Брадвардинъ заслуживала не только его, пои сочувствія гораздо болѣе раціональныхъ людей, чѣмъ могъ представить Ботервилерскій клубъ, даже передъ первымъ тостомъ. Она дѣйствительно была очень хорошенькая, молодая дѣвушка, обладавшая вполнѣ главными условіями шотландской красоты, роскошными золотистыми кудрями и такой бѣлизной тѣла, какую могли представить только снѣжныя вершины ея родины. Не смотря на это, лицо ея не было ни блѣдно, ни задумчиво; ея черты, также какъ характеръ, отличались живостью, а цвѣтъ лица, хотя не румяный, былъ удивительно прозраченъ, и при каждомъ малѣйшемъ волненіи кровь приливала къ ея щекамъ и шеѣ. Маленькаго роста, она была чрезвычайно граціозна, и всѣ ея движенія мягки и естественны. Она вышла на встрѣчу капитану Вэверлею съ другаго конца сада и привѣтствовала его съ какой-то прелестной смѣсью застѣнчивости и радушія.

Послѣ первыхъ обычныхъ любезностей, Эдуардъ спросилъ гдѣ ея отецъ и узналъ, что Черпая Вѣдьма, смутившая его въ разсказѣ дворецкаго, не имѣла ничего общаго съ черной кошкой или метловищемъ, а была просто извѣстная часть дубовой рощи, которую рубили въ тотъ день. Съ учтивой предупредительностью, не лишенной однако дѣвичьей скромности, Роза предложила проводить его до рощи, которая была недалеко; но въ эту минуту появился самъ баронъ Брадвардинъ: предупрежденный Дэвидомъ Джслатлеемъ и пылая чувствомъ гостепріимства, онъ шелъ такими быстрыми, громадными шагами, что Вэверлей невольно вспомнилъ сказочные сапоги-скороходы. Это былъ человѣкъ высокаго роста, худощавый, атлетически сложенный, и хотя уже старикъ съ сѣдыми волосами, но всѣ его мускулы отъ постояннаго движенія сохранили твердость тетивы. Онъ одѣтъ былъ небрежно, и скорѣе какъ французъ, чѣмъ англичанинъ; по строгимъ же чертамъ его лица и прямой вытянутой фигурѣ, его можно было принять за офицера швейцарскаго отряда, который, проведя нѣсколько времени въ Парижѣ, перенялъ у французовъ ихъ одежду, но не ихъ ловкость и манеры. По правдѣ сказать, его привычки и рѣчь были также странны, какъ его наружность.

Благодаря природной наклонности къ умственнымъ занятіямъ, или быть можетъ по шотландскому обычаю давать молодымъ людямъ знатнаго происхожденія юридическое воспитаніе, мистеръ Брадвардинъ готовился въ юности къ судебной или адвокатской карьерѣ. Но политическія мнѣнія его семейства уничтожили всякую надежду возвыситься на этомъ поприщѣ, и потому онъ впродолженіи нѣсколькихъ лѣтъ путешествовалъ за границею и даже совершилъ нѣсколько походовъ въ службѣ иностраннаго государства. Послѣ непріятнаго столкновенія съ англійскими судами но обвиненію въ государственной измѣнѣ въ 1715 году, онъ велъ уединенную жизнь, видаясь почти исключительно съ сосѣдями одинаковыхъ съ нимъ мнѣній. Встрѣчавшееся въ немъ соединеніе юридическаго педантизма съ военною гордостью можетъ напомнить многимъ о тѣхъ дняхъ пламенной ревности къ волонтерной службѣ, когда адвокатская мантія надѣвалась на блестящій военный мундиръ^[32]. Къ этому надо прибавить, что онъ отличался предразсудками древняго рода и самыми крайними дорійскими убѣжденіями, усилившимися отъ уединенной жизни и сознанія безусловной, никѣмъ неоспориваемой власти въ предѣлахъ своихъ владѣній. Дѣйствительно, какъ онъ выражался: «Земли Брадвардинъ, Тюли-Веоланъ и другія, были возведены хартіей Давида I въ свободное баронство cum uberall potest, habendi curias et justicias, cum fossa et furca et saka et soka, et thol, et theam, et infang-thief et autfang-thife, sive hand-habend, sive bak-barand». Точный смыслъ всѣхъ этихъ кабалистическихъ словъ, немногіе, или лучше сказать никто не могъ объяснить, по вообще они означали, что баронъ Брадвардинъ въ случаѣ совершенія его идеалами какого либо преступленія имѣлъ право ихъ арестовать, судить и казнить но своему произволу. Впрочемъ, подобно королю Іакову I, онъ болѣе говорилъ о своемъ правѣ, чѣмъ пользовался имъ, и вообще кромѣ того, что онъ однажды посадилъ двухъ поселянъ, пойманныхъ за запрещенную охоту на господской землѣ, въ старинную башню Тюли-Веолана, гдѣ они были напуганы привидѣніями и едва не съѣдены крысами, а въ другой разъ выставилъ у позорнаго столба женщину за то, что она сказала: «есть дураки въ домѣ лэрда и кромѣ Дэви Джелатлея» — никто не обвинялъ его въ злоупотребленіи этими могучими правами. Все же гордое сознаніе, что они ему принадлежали, усиливало торжественный топъ его рѣчи и высокомѣрное достоинство его походки.

Судя по тому, какъ онъ принялъ Вэверлея, ясно было, что искреннее удовольствіе видѣть у себя племянника стараго друга нѣсколько нарушило обычный сухой, высокомѣрный тонъ барона Брадвардина; слезы выступили на глазахъ старика, и сердечно пожавъ руку Эдуарда, по англійскому обычаю, онъ поцѣловалъ его въ обѣ щеки à la mode franèaise, при этомъ отъ сильнаго пожатія и значительнаго количества шотландскаго нюхательнаго табаку, разлетѣвшагося по воздуху, молодой гость также едва не прослезился.

— Клянусь честью джентльмена, сказалъ онъ, — что я молодѣю видя васъ у себя, мистеръ Вэверлей! Вы достойный представитель стариннаго дома Вэверлея-Онора, sреs altera, какъ говоритъ Маровъ. Я нахожу въ васъ большое родовое сходство съ соромъ Эверардомъ, хотя конечно ваша фигура не такъ величественна, mais cela viendra avec le temps, какъ говорилъ мой пріятель голандецъ баронъ Кикитбрекъ объ умѣ madame son épouse. А! вы надѣли мундиръ! хорошо, хорошо, хотя я конечно желалъ бы, и вѣроятно серъ Эверардъ раздѣляетъ мое мнѣніе, чтобъ вы служили подъ другимъ знаменемъ. Но не будемъ говорить объ этомъ; я сталъ старъ и времена измѣнились. А какъ здоровье благороднаго баронета и прелестной мисъ Рэчель? Вы смѣетесь, молодой человѣкъ! Дѣйствительно ваша тетка была прелестной мисъ Рэчель въ 1716 году, но время идетъ — et singula praedantur an ni; это вѣрно. Повторяю еще разъ, что очень радъ видѣть въ моемъ бѣдномъ домѣ Тюли-Веоланъ такого желаннаго гостя. Сбѣгай домой, Роза, и посмотри, чтобы Александръ Саундерсовъ далъ намъ шато-марго, которое я выслалъ изъ Бордо въ Дунди въ 1713 году.

Роза пошла къ дому сначала медленными, полными достоинства шагами, но обогнувъ уголъ, она побѣжала съ быстротою феи, чтобы имѣть время до обѣда не только исполнить приказаніе отца, но привести въ порядокъ свой туалетъ и надѣть всѣ свои драгоцѣнности.

— Мы не можемъ, капитанъ Вэверлей, соперничать съ роскошью англійскихъ обѣдовъ, продолжалъ баронъ, — ни съ epulae lautiores Вэверлея-Онора. Я говорю epulae, а не prandium, потому что послѣдняя фраза относится до народа; epulae ad senatum, prandium verо ad pоpulum attinet по словамъ Светонія. Но я надѣюсь, что вы одобрите мой бордо; c’est des deux oreilles, какъ говорилъ капитанъ Виндсофъ, а пасторъ св. Андрея называлъ это вино vinnm primae notae. Позволяю себѣ повторить еще разъ, капитанъ Вэверлей, мое сердечное удовольствіе, что вы за моимъ столомъ выпьете лучшаго вина изъ погреба Тюли-Веолана.

Этотъ разговоръ, въ которомъ Вэверлей принималъ участіе только какъ слушатель, продолжался до дверей дома, гдѣ ихъ торжественно встрѣтили четверо или пятеро слугъ въ старинныхъ ливреяхъ, имѣя во главѣ Александра Саундерсона дворецкаго, на которомъ уже теперь не видно было никакихъ слѣдовъ его садовой работы. Введя своего гостя въ древнія сѣни, украшенныя по стѣнамъ копьями, луками, щитами и прочими доспѣхами, баронъ съ церемонной торжественностью и добродушной любезностью пошелъ далѣе по внутреннимъ покоямъ, не останавливаясь нигдѣ до столовой, стѣны которой были изъ чернаго дуба и украшены портретами предковъ. Среди комнаты стоялъ столъ, накрытый на шесть человѣкъ, а на старомодномъ буфетѣ было разставлено все родовое серебро Брадвардина. Въ эту минуту въ аллеѣ раздался звонъ колокола; старикъ, исполнявшій въ торжественныхъ случаяхъ обязанности привратника и застигнутый въ расплохъ прибытіемъ Вэверлея, теперь занялъ свой постъ и колокольнымъ звономъ возвѣщалъ о прибытіи новыхъ гостей.

— У насъ будетъ, сказалъ онъ, — молодой лэрдъ Бальмавапль, по прозванію Сокольникъ изъ семейства Глепфаркаръ, большой любитель охоты, gaudet equis et canibus, впрочемъ, очень скромный молодой человѣкъ. Потомъ будетъ лэрдъ Киланкурейтъ, который посвящаетъ все свое время земледѣлію и хвастается, что у него быкъ не сравненной красоты, купленный имъ въ графствѣ Девонъ (Дамнонія древнихъ римлянъ, если можно вѣрить Роберту Спренсестеру). Какъ вы можете себѣ представить по его занятіямъ, онъ низкаго происхожденія — s er va bit о durera testa din, я полагаю между нами, что его дѣдъ прибылъ съ дурной стороны границы^[33]; его звали Бульсегъ, и онъ служилъ дворецкимъ, управляющимъ или сборщикомъ рентъ у послѣдняго Джиринго, изъ Киланкурейта, который умеръ отъ чахотки. Послѣ смерти своего господина (вы едва повѣрите такому скандалу), этотъ Бульсегъ, красивый и видный мужчина, женился на вдовѣ, молодой, влюбчивой женщинѣ; такимъ образомъ онъ овладѣлъ помѣстьемъ, доставшимся этой несчастной женщинѣ по свадебному контракту ея мужа, не смотря на нарушеніе всѣхъ интересовъ его плоти и крови въ лицѣ его законнаго наслѣдника, хотя и въ седьмой степени родства, Джирнига изъ Типергевита, потомки котораго были такъ разорены послѣдовавшимъ процесомъ, что настоящій ихъ представитель служитъ теперь волонтеромъ въ одномъ изъ шотландскихъ полковъ. Впрочемъ, мистеръ Бульсегъ изъ Килапкурейта имѣетъ благородную кровь отъ своей матери и бабки, которыя обѣ происходили изъ дома Пикльтилима; онъ умѣетъ держать себя прилично, и его вообще всѣ любятъ и уважаютъ. Избави Богъ, капитанъ Вэверлей, чтобы мы, принадлежа къ незапятнаннымъ родамъ, вздумали его унижать, такъ какъ черезъ восемь, девять или десять поколѣній его потомки могутъ занять мѣсто среди стариннаго дворянства нашей страны. Люди такого происхожденія какъ мы не должны никогда говорить о титулахъ и предкахъ, vix ея nostra мосо, по словамъ Назона. Кромѣ того будетъ еще пасторъ истинной, хотя и преслѣдуемой шотландской церкви. Онъ былъ духовникомъ въ 1715 году, и толпа виговъ уничтожила его часовню, разорвала на немъ одежду и ограбила его домъ, похитивъ четыре серебряныя ложки, два боченка пива и двѣ бутылки водки^[34]. Мой управляющій и агентъ мистеръ Дунканъ Маквибль будетъ нашимъ четвертымъ гостемъ. Нельзя опредѣленно сказать, благодаря неточности древняго правописанія, принадлежитъ ли онъ къ классу Видль или Квибль, но тотъ и другой дали свѣту замѣчательныхъ законовѣдцевъ^[35].

Описывая такимъ образомъ своихъ гостей, баронъ Брадвардинъ вошелъ съ Бэвсрлеемъ въ столовую, гдѣ вскорѣ послѣ того былъ поданъ обѣдъ.

ГЛАВА XI.
Банкетъ.

Обѣдъ былъ обильный и роскошно сервированный, по шотландской модѣ того времени. Гости воздали ему должную честь: баронъ ѣлъ какъ проголодавшійся воинъ, лэрдъ Бальмавапль какъ охотникъ, Бульсегъ изъ Килапкурейта какъ фермеръ, Вэверлей, какъ путешественникъ, а Маквибль какъ всѣ вмѣстѣ. Послѣдній изъ чувства искреннаго уваженія къ своему патрону, или изъ желанія доказать своей позой, что онъ вполнѣ понимаетъ различіе между нимъ и его господиномъ, сидѣлъ на копчикѣ стула, отстоявшаго отъ стола на три фута, такъ что для сообщенія съ тарелкою онъ долженъ былъ выгибать сипну до того, что сидѣвшіе противъ него видѣли только макушку его парика.

Это наклоненное положеніе было бы чрезвычайно неудобно для всякаго другого человѣка, но Маквибль уже давно привыкъ къ подобной позѣ и сохранялъ ее какъ сидя, такъ и ходя. Отъ этого, когда онъ шелъ, нижняя часть его тѣла очень странно выдавалась, по за нимъ всегда шли люди ниже его, такъ какъ онъ старательно уступалъ дорогу всякому, кто былъ выше его, а потому ему било все равно что думали о немъ эти низшіе люди. Дѣйствительно, проходя по двору къ своей старой, сѣрой лошади, онъ походилъ на собаку, стоявшую на заднихъ лапахъ.

Пасторъ былъ задумчивый, интересный старикъ; на лицѣ его ясно выражалось, что онъ мученикъ за свои убѣжденія. Онъ принадлежалъ къ числу тѣхъ служителей алтаря, которые отказались отъ присяги и сами лишили себя богатыхъ церковныхъ доходовъ. Поэтому Маквибль въ отсутствіе барона позволялъ себѣ добродушно подсмѣиваться надъ мистеромъ Рубрикомъ, упрекая его въ слишкомъ щепетильной совѣстливости. Дѣйствительно онъ самъ, хотя въ глубинѣ души пламенный сторонникъ изгнанной династіи, умѣлъ осторожно ладить со всѣми государственными перемѣнами того времени, такъ что Дэви Джелатлей однажды назвалъ его чрезвычайно добрымъ человѣкомъ съ такой спокойной невозмутимой совѣстью, что она никогда его не тревожитъ.

Въ концѣ обѣда баронъ предложилъ тостъ за короля, любезно предоставляя совѣсти каждаго изъ гостей пить за здоровье государя de facto или de jure, смотря по его политическимъ мнѣніямъ. Разговоръ сдѣлался тогда общимъ, и мисъ Брадвардинъ, исполнявшая просто и граціозно обязанности хозяйки, удалилась, а за нею черезъ нѣсколько минутъ послѣдовалъ и пасторъ; остальные же гости занялись исключительно виномъ, которое щедро лилось и вполнѣ заслуживало похвалы хозяина. Только Вэверлей, и то съ большимъ трудомъ, получилъ позволеніе иногда пропускать очередь, не пополняя своего стакана. Наконецъ, баронъ сдѣлалъ знакъ мистеру Саундерсу Саундерсону или, какъ онъ напыщенно называлъ его, Alexander ab Alexandro, и тотъ знаменательно кивнувъ головою вышелъ изъ комнаты. Черезъ нѣсколько минутъ онъ возвратился и съ торжественно-таинственной улыбкой подалъ своему господину небольшой дубовый ящикъ съ оригинальными, мѣдными украшеніями. Баронъ, вынувъ изъ кармана ключикъ, отперъ ящикъ и открывъ крышку представилъ гостямъ золотой кубокъ странной, древней работы, представлявшій медвѣдя. Онъ бросилъ на этотъ художественный предметъ взглядъ, полный уваженія, гордости и самодовольствія, такъ что Вэверлей невольно вспомнилъ о героѣ Джонсона, Томѣ Оттерѣ, который называлъ свои кубки лошадью, собакой и быкомъ. Но мистеръ Брадвардинъ обратился къ нему очень любезно, прося взглянуть на этотъ любопытный памятникъ прошедшаго.

— Этотъ кубокъ изображаетъ нашъ гербъ, сказалъ онъ: — медвѣдя, и какъ вы видите, медвѣдя rampant, бросающагося на свою жертву, такъ какъ въ геральдикѣ всегда звѣри изображаются въ своей благороднѣйшей позѣ: лошадь saillant — на дыбахъ, собака courraint — на бѣгу, а плотоядный звѣрь in aetu ferociure, то есть бросающійся на свою жертву или пожирающій ее. Эта благородная эмблема нашего герба дарована гербовой граматой (Wappen-brief) Фридриха Барбароссы, императора германскаго, моему предшественнику Годмунду Брадвардину, за то, что этотъ храбрый рыцарь убилъ на поединкѣ въ Святой Землѣ колосальнаго датчанина съ изображеніемъ медвѣдя на шлемѣ, защищая цѣломудріе жены или дочери императора, преданіе не говоритъ положительно о которой изъ двухъ шло дѣло. И такъ исполнились слова Виргинія:

Mutemus clypeos, Danaumque insignia nobis

Apterous *)

• ) Помѣняемся щитами и возьмемъ оружіе трековъ.

Этотъ кубокъ, капитанъ Вэверлей, сдѣланъ по приказанію Св. Дютака, настоятеля Абербротокскаго монастыря, и поднесенъ другому барону Брадвардину, въ благодарность за мужественную защиту монастырскихъ владѣній отъ могущественныхъ дворянъ, простиравшихъ на нихъ свои притязанія. По этому онъ справедливо называется блаженнымъ брадвардинскимъ медвѣдемъ (хотя старый докторъ Дублетъ шутя называлъ его Ursa Major), и встарину, въ католическія времена, ему приписывали мистическія, сверхъестественныя качества. Хотя я не вѣрю такимъ баснямъ, по этотъ кубокъ всегда считался торжественнымъ и драгоцѣннымъ наслѣдіемъ нашего дома. Онъ никогда не употребляется кромѣ дней большихъ празднествъ, и такъ какъ пріѣздъ наслѣдника сора Эверарда въ мой скромный домъ я считаю дли себя великимъ праздникомъ, то выпью за здоровье и благоденствіе древняго, достоуважаемаго дома Вэверлеевъ.

Произнеся эту длинную рѣчь онъ вылилъ въ кубокъ старую покрытую плѣсенью бутылку бордоскаго вина и передавъ его дворецкому съ приказаніемъ держать подъ извѣстнымъ угломъ къ горизонту, выпилъ до дна блаженнаго брадвардинскаго медвѣдя, въ который входило около пинты.

Эдуардъ съ ужасомъ и страхомъ смотрѣлъ какъ этотъ странный звѣрь ходилъ вокругъ стола, и съ безпокойствомъ вспомнилъ теперь какъ нельзя болѣе подходившій девизъ «Берегись Медвѣдя»; но онъ вполнѣ сознавалъ, что такъ какъ ни одинъ изъ гостей не отказывался отъ чести выпить за здоровье его семейства, то съ его стороны было невозможно не отблагодарить ихъ. Поэтому, рѣшившись подчиниться этому послѣднему насилію и потомъ выдти изъ за стола, если только возможно, а вмѣстѣ въ тѣмъ, надѣясь на свою крѣпкую натуру, онъ выпилъ медвѣдя, что подѣйствовало на него вовсе не такъ дурно, какъ онъ полагалъ Однако другіе, занимавшіеся питьемъ болѣе дѣятельно, стали выказывать признаки «хорошаго вліянія хорошаго вина». Холодность этикета и гордость рожденія стали мало по малу исчезать, и трое пріятелей, церемонно именовавшіе себя до сихъ поръ по фамиліямъ, теперь начали называть другъ друга пріятельскими кличками: Тюли, Бали, Кили. Эти послѣдніе, осушивъ нѣсколько разъ медвѣдя, перешепнулись между собою и просили позволенія провозгласить послѣдній тостъ, что, къ величайшему удовольствію Эдуарда, было исполнено послѣ нѣкотораго промедленія. Вэверлей считалъ, что оргія была окончена по крайней мѣрѣ на этотъ день, но онъ никогда такъ зло не ошибался во всю свою жизнь.

Такъ какъ гости оставили своихъ лошадей въ селеніи Тюли-Веоланъ, въ маленькой гостиницѣ или на, постояломъ дворѣ, баронъ изъ простаго приличія долженъ былъ ихъ проводить до конца аллеи. Вэверлей, по той же причинѣ, а также, чтобъ подышать свѣжимъ воздухомъ послѣ такой обильной попойки, послѣдовалъ за ними. Но дойдя до домика вдовы Маклири, лэрды Бальмавапль и Киланкурейтъ объявили, что считаютъ необходимымъ въ благодарность за гостепріимство барона выпить съ нимъ и его гостемъ капитаномъ Вэверлеемъ прощальный кубокъ (stirrup cup), въ честь семейнаго очага барона^[36].

При этомъ надо замѣтить, что Маквибль, зная по опыту, что попойка, бывшая до сихъ поръ на счетъ его патрона, можетъ окончиться отчасти и на его счетъ, сѣлъ на свою сѣрую лошадь и поплелся изъ селенія иноходью, такъ какъ рысь была не мыслима. Остальные гости вошли въ гостинницу, и Эдуардъ покорно послѣдовалъ за ними, ибо баронъ шепнулъ ему, что отказаться отъ такого предложенія значило нарушить leges conviviales, то есть законы стола. По видимому вдова Маклири ожидала этого посѣщенія; впрочемъ тутъ ничего не было удивительнаго, такъ какъ всѣ веселыя пирушки кончались подобнымъ образомъ не только въ Тюли-Веоланѣ, но и въ большинствѣ дворянскихъ домовъ Шотландіи шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ. Такимъ образомъ, гости въ одно и тоже время платили дань благодарности своему амфитріону, поддерживали торговлю въ гостиницѣ, оказывали должную честь тому дому, въ которомъ стояли ихъ лошади и вознаграждали себя за принужденное поведеніе въ домѣ амфитріона разгуломъ таверны, гдѣ они проводили тѣ часы, которые Фальстафъ называетъ сладостью ночи.

Поэтому, ожидая такихъ важныхъ гостей, вдова Маклири вымела комнату, чего она уже не дѣлала впродолженіи двухъ недѣль, и развела огонь въ комнатѣ, такъ какъ ея сырое жилище требовало топки даже въ лѣтнее время. Кромѣ того она вымыла большой сосновый столъ, подложивъ подъ одну изъ хромавшихъ его ножекъ кусокъ торфа и разставила четыре или пять масляныхъ стульевъ на самыхъ удобныхъ мѣстахъ ея глинянаго пола, отличавшагося многочисленными неровностями. Потомъ она надѣла свой шотландскій головной уборъ, мантилью и красный плэдъ. и стала терпѣливо ожидать прибытія гостей, которые, она знала, должны были принести ей значительную выгоду. Когда гости пришли и разсѣлись въ единственной комнатѣ гостиницы, стѣны которой были украшены безчисленными паутинами, хозяйка по краснорѣчивому знаку лэрда Бальмавапля поставила на столъ большой оловянный горшокъ, заключавшій въ себѣ по крайней мѣрѣ шесть пинтъ, и называемый хохлатой курицей. Горшокъ, по ея выраженію, цѣнился, то есть былъ полонъ до краевъ отличнымъ бордоскимъ виномъ изъ только что открытой бочки.

Вскорѣ обнаружилось, что тѣ крохи разсудка, которыхъ не пожралъ медвѣдь, будутъ подобраны курицей; но благодаря общей сумятицѣ, Эдуардъ имѣлъ возможность незамѣтно пропускать мимо себя веселую чарку. Остальные собутыльники говорили всѣ вдругъ, не обращая никакого вниманія на рѣчь сосѣда. Баронъ Брадвардинъ пѣлъ французскія chansons à boire, и сыпалъ латинскими текстами; Киланкурейтъ твердымъ, по монотоннымъ голосомъ разсуждалъ о различныхъ системахъ земледѣлія^[37], объ ягнятахъ-одногодкахъ, двугодовалыхъ баранахъ, коровахъ, быкахъ, телятахъ и предполагавшемся сборѣ заставныхъ пошлинъ; а Бальмавапль кричалъ громче всѣхъ, расхваливая своего коня, соколовъ и гончую — Свистуна. Среди этого общаго хаоса баронъ тщетно просилъ вниманія, по наконецъ изъ чувства приличія, гости на минуту замолчали, и онъ, подражая на сколько могъ тону и манерамъ французскаго солдата, запѣлъ «любимую пѣсню маршала герцога Бервика»:

Mon coeur volage, dit-elle,

N’est pas pour vous, garèon,

Mais pour un homme du guerre

Qui а barbe au menton

Lon, Ion, laridon.

Qui porte chapeau à plumes

Soulier à rouge talon,

Qui joue de la flûte

Aussi du violon.

Lon, lon, laridon ¹).

¹) Легкомысленное мое сердце, юноша, пылаетъ не для тебя, а для воина съ бородою, — ловъ, лонъ, ларидонъ. У него шляпа съ перомъ и красные каблуки; онъ играетъ на флейтѣ и на скрипкѣ, лопъ, лонъ, ларидонъ!

Бальмавапль, потерявъ терпѣніе, перебилъ тутъ барона и безъ церемоніи затянулъ «чертовски-славную пѣсню Джиби Гэтругвита, волынщика въ Купарѣ»:

It’s up Glenbarchan’s braes I gaed,

And o’er the bent of Killiebraid,

And mony а weary cast I made,

To cuitte the moorfowl’s tail ¹).

¹) На Гленбарканской вершинѣ и на откосахъ Киллибреда часто охотился я на фазана.

Голосъ барона былъ почти совершенно заглушенъ болѣе громкимъ пѣніемъ Бальмавапля, и онъ принужденъ былъ отказаться отъ дальнѣйшаго состязанія съ нимъ, но продолжалъ въ полголоса напѣвать — лонъ, лонъ, ларидонъ, бросая презрительные взгляды на своего счастливаго соперника, который съ новой силой затянулъ второй куплетъ:

If up а bonny black-cock should spring,

To whistle him down wi' а slug in his wing,

And strap him on to my lunzie string,

Right seldom would I fail ¹).

¹) Взлетитъ черный фазанъ изъ кустарниковъ, я рѣдко дамъ промахъ и подрѣжу ему крылья стрѣлою.

Послѣ неудачной попытки повторить второй куплетъ, онъ снова пропѣлъ первый, и торжествуя свою побѣду гордо заявилъ, что въ этихъ стихахъ болѣе смысла, чѣмъ во всѣхъ пѣсняхъ Франціи и Файфшира. Баронъ отвѣчалъ только презрительнымъ взглядомъ и безмолвію понюхалъ табаку. Но благородные союзники, Медвѣдь и Курица, совершенно освободили молодаго лэрда отъ обычнаго уваженія къ барону Брадвардину. Онъ сталъ громогласно увѣрять, что бордоское вино дрянь и потребовалъ водки, которая вскорѣ выпустила на арену демона политики, недовольнаго вѣроятно тѣмъ, что въ этомъ хаосѣ шумныхъ звуковъ не слышно было ни одной злобной поты. Подъ вліяніемъ этого демона, лэрдъ Бальмавапль, не обращая уже никакого вниманія на подмигиванія и различные знаки барона Брадвардина, которыми устранялись до того времени всѣ политическіе намеки, изъ уваженія къ Эдуарду, провозгласилъ громовымъ голосомъ тостъ: «за маленькаго джентльмена въ черномъ бархатѣ, оказавшемъ такія услуги въ 1702 году. Дай Богъ, чтобъ бѣлая лошадь сломала себѣ шею о преграду, созданную его руками!!»

Голова Эдуарда была недостаточно свѣжа въ эту минуту, чтобъ вспомнить о паденіи короля Вильгельма съ лошади, споткнувшейся на кротовину, что причинило ему смерть; по по особому блеску глазъ Бальмавапля онъ сознавалъ, что тостъ заключалъ въ себѣ какой-то неблагопріятный намекъ на правительство, которому онъ служилъ. Но прежде чѣмъ онъ успѣлъ вмѣшаться въ разговоръ, баронъ Брадвардинъ гордо поднялъ брошенную перчатку.

— Серъ, сказалъ онъ, — каковы бы ни были мои личныя мнѣнія, tan quam privatus, по этому вопросу, но я не позволю вамъ говорить что либо непріятное для благородныхъ чувствъ джентльмена, находящагося подъ моимъ кровомъ. Если вы, серъ, ставите ни во что правила приличія, то неужели вы не уважите военную присягу, sacramentum militare, которая приковываетъ каждаго офицера къ своему знамени? Припомните что Титъ Ливій говоритъ о тѣхъ римскихъ воинахъ, которые нарушили спою присягу, еxuere sасramеntum; но вы, серъ, такой же невѣжда въ древней исторіи, какъ и въ современномъ приличіи.

— Не такой невѣжда, какъ вы полагаете, отвѣчалъ Бальмавапль. — Я знаю, что вы намекаете на Священную Лигу и торжественный договоръ, по еслибъ всѣ виги въ аду приняли…

Тутъ баронъ и Вэверлей заговорили вмѣстѣ:

— Замолчите, серъ! воскликнулъ первый, вы не только обнаруживаете свое невѣжество, но позорите ваше отечество передъ чужестранцемъ, да еще англичаниномъ.

Вэверлей просилъ мистера Брадвардина дозволять ему отвѣчать на оскорбленіе, направленное лично противъ него, во баронъ былъ такъ возбужденъ виномъ, злобой и презрѣніемъ, что на него не могли уже вліять никакія соображенія.

— Прошу васъ помолчать, капитанъ Вэверлей, продолжалъ онъ; — въ другомъ мѣстѣ вы быть можетъ и sui juris, то есть имѣете право думать и стоять за себя, но въ моихъ владѣніяхъ, въ скромномъ брадвардинскомъ баронствѣ, водъ этимъ кровомъ — quasi моимъ, такъ какъ онъ находится только въ арендѣ у другаго лица, я долженъ замѣнить вамъ отца и in loco parentis защитить васъ отъ всякой опасности. Что же касается до васъ, господинъ Сокольникъ Бальмавапль, предостерегаю васъ, не нарушайте болѣе самыхъ простыхъ приличій.

— А я вамъ говорю, мистеръ Козьмо Комппъ Брадвардинъ изъ Брадвардина и Тюли-Веолана, отвѣтилъ охотникъ презрительнымъ тономъ, — что я подстрѣлю какъ тетерева всякаго, кто откажется выпить мой тостъ, будь онъ бритый англійскій вигъ съ черной лептой надъ ухомъ, или человѣкъ, измѣняющій своимъ друзьямъ чтобъ выслужиться у гановерскихъ крысъ.

Въ ту же минуту шпаги были выхвачены, и началась смертельная борьба между двумя соперниками. Бальмавапль былъ молодъ, ловокъ и смѣлъ, по баронъ искуснѣе владѣлъ оружіемъ, и безъ сомнѣнія, подобно серу Тоби Бельчу, далъ бы жестокій урокъ юношѣ, еслибъ не находился подъ вліяніемъ созвѣздія Большой Медвѣдицы.

Эдуардъ бросился разнимать противниковъ, но спотыкнулся и упалъ на распростертаго на полу лэрда Киланкурсита. Какимъ образомъ Килапкурситъ оказался въ подобномъ положеніи въ эту критическую минуту, — никогда не было положительно узнано. Нѣкоторые полагали, что онъ хотѣлъ спрятаться подъ столъ, самъ же онъ увѣрялъ, что поскользнулся, поднимая стулъ, которымъ хотѣлъ ударить Бальмавапля, чтобы предупредитъ несчастье. Какъ бы то ни было, еслибъ не явилась помощь болѣе дѣйствительная, чѣмъ его и Вэверлея, то кровь непрѣменно была бы пролита. Но хорошо знакомое хозяйкѣ звяканье оружія побудило ее вбѣжать въ комнату изъ за глиняной перегородки, гдѣ она по видимому была занята чтеніемъ книги Бостона «Крючекъ судьбы» (Crook of the lot), въ сущности же подводила итогъ потребованныхъ гостями напитковъ.

— Какъ! ваши милости убиваете здѣсь другъ друга! воскликнула она, смѣло бросаясь между противниками и ловко покрывая ихъ оружіе своимъ илэдомъ, — и черните репутацію дома честной вдовы, когда въ странѣ достаточно свободныхъ мѣстъ для поединка.

Въ это время на выручку явились слуги, по счастью совершенно трезвые, и рознили противниковъ съ помощью Эдуарда и Киланкурейта. Послѣдній увелъ Бальмавапля, который громко бранился и клялся отомстить всѣмъ вигамъ, пресвитеріанамъ и фанатикамъ въ Англіи и Шотландіи отъ Джона-O-Грота до Ландсэнда^[38]; наконецъ съ большимъ трудомъ Киланкурейту удалось посадить его на лошадь. Что же касается до барона Брадвардина, то нашъ герой и Саундеръ Саундерсонъ отвели его въ замокъ, гдѣ онъ однако не улегся спать прежде, чѣмъ представилъ Эдуарду длинную, ученую апологію всего что произошло, хотя молодой человѣкъ ничего не понялъ, а разобралъ только, что дѣло шло о центаврахъ и Lapithae.

ГЛАВА XII.
Раскаяніе и примиреніе.

Веверлей не привыкъ пить вино иначе какъ въ самомъ умѣренномъ количествѣ, и потому на слѣдующее утро проспалъ до поздняго часа. Открывъ глаза онъ мало по малу вспомнилъ печальную сцену, происшедшую наканунѣ вечеромъ. Онъ былъ лично оскорбленъ, онъ — джентльменъ, воинъ и Вэверлей. Конечно, человѣкъ его оскорбившій, не владѣлъ тогда и той малой долей умственныхъ способностей, которой одарила его природа, и потому отомстивъ за это оскорбленіе онъ нарушилъ бы законъ божескій и человѣческій. Притомъ, потребовавъ отъ него удовлетворенія, онъ могъ лишить жизни молодаго человѣка, быть можетъ благородно исполнявшаго свои общественныя обязанности, и поразить горемъ его семейство, или онъ могъ самъ поплатиться жизнью; — мысль, далеко не пріятная для самаго отважнаго смѣльчака въ минуту хладнокровнаго обсужденія.

Все это промелькнуло въ умѣ Вэверлея, но онъ снова и снова повторялъ себѣ, что былъ оскорбленъ, что принадлежалъ къ древнему роду Вэверлеевъ и имѣлъ чинъ капитана. Для него не оставалось никакого выбора, и онъ сошелъ внизъ къ утреннему завтраку съ твердой рѣшимостью проститься съ своими хозяевами и написать одному изъ товарищей-офицеровъ, прося пріѣхать въ гостиницу на полдорогѣ между Тюли-Веоланомъ и городомъ, въ которомъ стоялъ ихъ полкъ. Такимъ образомъ, онъ имѣлъ бы возможность послать лэрду Больмаваплю вызовъ, какъ этого неминуемо требовали обстоятельства. Въ столовой Вэверлей нашелъ мисъ Брадвардинъ за столомъ, уставленнымъ горячимъ хлѣбомъ, сухарями и различными печеньями изъ ячменной, пшеничной и овсяной муки, яйцами, олениной, бараниной, говядиной, конченой лососиной, вареньями и другими разнообразными лакомствами, которыя побудили Джонсона отдать преимущество шотландскому завтраку передъ всѣми другими. Передъ приборомъ барона стояла миска овсянки и серебряная кружка сыворотки пополамъ со сливками, по Роза объяснила Эдуарду, что отецъ ея ушелъ рано изъ дома, приказавъ не безпокоить гостя.

Вэверлей сѣлъ за столъ молча, и его разсѣянные, принужденные отвѣты на нѣсколько вопросовъ, которые молодая дѣвушка сочла своимъ долгомъ сдѣлать, не внушали мисъ Брадвардинъ особо лестнаго мнѣнія о его краснорѣчіи. Видя, что всѣ ея попытки занять гостя, почти грубо имъ отталкивались, и въ тайнѣ удивляясь, что красный мундиръ не научилъ его болѣе приличному обхожденію, она предоставила ему погрузиться въ свои думы, среди которыхъ онъ мысленно проклиналъ любимое созвѣздіе доктора Дублета, Ursa Major, какъ причину всѣхъ случившихся и еще могущихъ случиться непріятностей. Вдругъ онъ вскочилъ со стула, и щеки его покрылись яркимъ румянцемъ: онъ увидалъ въ аллеѣ барона, шедшаго подъ руку съ молодымъ Бальмаваплемъ, и но видимому занятаго серьезнымъ разговоромъ.

— Развѣ мистеръ Бальмавапль ночевалъ здѣсь? спросилъ онъ поспѣшно.

Этотъ вопросъ, первый, которымъ удостоилъ Розу молодой офицеръ, ей не очень понравился; она сухо отвѣчала — нѣтъ, и разговоръ снова прекратился.

Чрезъ нѣсколько минутъ въ комнату вошелъ мистеръ Саундерсонъ и объявилъ, что баронъ Брадвардинъ желаетъ переговорить съ капитаномъ Вэверлеемъ въ сосѣдней комнатѣ. Эдуардъ немедленно исполнилъ желаніе своего хозяина, и сердце у него тревожно забилось, хотя не отъ страха, а отъ безпокойства и неизвѣстности. Въ комнатѣ, въ которую его провелъ Саундерсовъ, онъ нашелъ обоихъ джентльменовъ; на челѣ барона выражалось добродушное достоинство, а смѣлое, отважное лицо Бальмавапля казалось смущеннымъ отъ стыда или затаеннаго негодованія. Баронъ взялъ молодаго человѣка подъ руку, и какъ бы идя съ нимъ вмѣстѣ, а въ сущности ведя его почти насильно, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ на встрѣчу Вэверлею.

— Капитанъ Вэверлей, произнесъ онъ торжественнымъ голосомъ, останавливаясь среди комнаты, — мой молодой и уважаемый другъ, мистеръ Бальмавапль, обратился къ содѣйствію моей старости и опытности во всемъ что касается дѣлъ чести и дуэли или мономахіи; онъ просилъ меня выразить вамъ все сожалѣніе, съ которымъ онъ вспоминаетъ нѣкоторыя выраженія, вырвавшіяся изъ его устъ во время вчерашней попойки и долженствовавшія быть чрезвычайно непріятными для васъ, такъ какъ вы теперь находитесь на службѣ нынѣ существующаго правительства. Онъ проситъ васъ, серъ, забыть это нарушеніе законовъ приличія съ его стороны, которое теперь вполнѣ сознаетъ, и проситъ протянуть ему руку примиренія, такъ какъ съ своей стороны онъ готовъ вамъ дружески подать свою руку. Я обязанъ васъ увѣрить, что на подобную мѣру могли его побудить только чувство уваженія къ вамъ и сознаніе вины, il est dans son tort, какъ сказалъ мнѣ одинъ храбрый французъ Лебретальеръ въ подобномъ же случаѣ; онъ и вся его семья съ незапамятныхъ временъ, Mavorita pectora, по выраженію Буканана, отличаются мужествомъ и военною доблестью.

Эдуардъ поспѣшилъ учтиво пожать руку, протянутую ему Бальмаваплемъ, или лучше сказать барономъ въ качествѣ посредника.

— Я не могу помнить о словахъ, которыя джентльменъ беретъ назадъ, произнесъ онъ, — и охотно приписываю все случившееся вчерашней обильной попойкѣ.

— Очень хорошо сказано, отвѣчалъ баронъ; — безъ сомнѣнія, если благородный джентльменъ въ пьяномъ видѣ, ebrius, что можетъ случится и постоянно случается въ торжественные и парадные дни — произнесетъ какія либо оскорбительныя слова, отъ которыхъ онъ откажется отрезвившись, то они должны быть признаны vinum locutum est, т. е. произнесенными не имъ. Впрочемъ, я не счелъ бы этого оправданія достаточнымъ для человѣка ebriosus, т. е. обычнаго пьяницы, ибо человѣкъ, предпочитающій проводить большую часть своего времени въ нетрезвомъ видѣ, не имѣетъ права нарушать законы приличія, а долженъ научиться вести себя тихо и учтиво даже подъ вліяніемъ крѣпкихъ напитковъ. Но довольно, забудемъ это глупое дѣло и пойдемте завтракать.

Я долженъ признаться, къ какому бы заключенію ни привели читателя мои слова, что Эдуардъ послѣ удовлетворительнаго объясненія оказалъ большее вниманіе завтраку и мисъ Брадвардинъ, чѣмъ можно было ожидать при первомъ появленіи его въ столовую. Напротивъ того Бальмавапль казался очень смущеннымъ и убитымъ; теперь Вэверлей впервые замѣтилъ, что его правая рука была на перевязи, чѣмъ объяснялась страдная принужденность, съ которой онъ протянулъ ее своему недавнему противнику. На вопросъ мисъ Брадвардинъ: что съ нимъ, онъ невнятно пробормоталъ, что упалъ съ лошади, и очевидно желая какъ можно скорѣе скрыться, всталъ по окончаніи завтрака, простился и не смотря на приглашеніе барона остаться обѣдать ускакалъ домой.

Послѣ его отъѣзда, Вэверлей объявилъ о своемъ намѣреніи покинуть Тюли-Веоланъ тотчасъ послѣ обѣда, чтобы успѣть до ночи достигнуть ближайшей станціи, но добрый старикъ выразилъ такую искреннюю, глубокую печаль при этомъ извѣстіи, что Эдуардъ не счелъ возможнымъ настаивать. Какъ только баронъ добился согласія юноши погостить еще нѣсколько дней, онъ употребилъ всѣ свои старанія, чтобъ удалить тѣ причины, которыя по его мнѣнію побудили Эдуарда рѣшиться на такой поспѣшный отъѣздъ.

— Я не желалъ бы, капитанъ Вэверлей, сказалъ онъ, — чтобъ вы сочли меня партизаномъ пьянства теоретически или практически, хотя, быть можетъ, на вчерашнемъ пиру, нѣкоторые изъ нашихъ друзей были если не совсѣмъ пьяны, ebrii, то по крайней мѣрѣ на веселѣ, ebrioli, какъ говорили древніе. Я нимало не намекаю въ этомъ случаѣ на васъ, капитанъ Вэверлей, потому что вы, какъ осторожный юноша, воздерживались отъ излишней выпивки; точно также нельзя этого сказать и обо мнѣ: я бывалъ на пирушкахъ со многими славными генералами и фельдмаршалами, а потому умѣю пить спокойно; къ тому же вы конечно замѣтили вчера, что я "продолженіе всего вечера не выходилъ изъ границъ скромной веселости.

Невозможно было не согласиться съ мнѣніемъ столь опредѣленію высказаннымъ человѣкомъ, который безъ сомнѣнія былъ лучшимъ судьей въ этомъ дѣлѣ, по Эдуардъ вполнѣ ясно сознавалъ, что основываясь на своихъ собственныхъ воспоминаніяхъ, онъ долженъ придти къ тому заключенію, что баронъ былъ не только ebriolus, но даже ebrius, т. е. попросту болѣе пьянъ, чѣмъ всѣ остальные его собутыльники, быть можетъ за исключеніемъ его противника, лэрда Бальмавапля. Однако, выслушавъ ожидаемый или лучше сказать выпрошенный комплиментъ, баронъ продолжалъ:

— Нѣтъ, серъ, хотя моя натура очень сильна, но я ненавижу пьянство и презираю людей, которые пьютъ вино gulae causa, для удовлетворенія своей глотки; по съ другой стороны я не сочувствую закону Нитака Митиленскаго, который подвергалъ двойному наказанію за преступленіе, совершенное подъ вліяніемъ liber pater^[39] и не соглашаюсь съ упреками, которые расточаетъ людямъ пьющимъ вино Плиній Младшій въ своей «Historia Naturalis». Нѣтъ, серъ, я дѣлаю отличія и одобряю вино лишь на столько, на сколько оно придаетъ человѣку благоразумной веселости, или выражаясь словами Флака receptio amica^[40].

Такимъ образомъ окончилось объясненіе, которое Брадвардинъ считалъ необходимымъ сдѣлать въ отношеніи своего слишкомъ обильнаго гостепріимства, и какъ легко себѣ представить никто ему не возражалъ.

Потомъ онъ пригласилъ гостя проѣхаться верхомъ и приказалъ Дэви Джелатлею встрѣтить ихъ въ извѣстномъ мѣстѣ парка съ собаками Баномъ и Бускаромъ.

— Я желалъ бы доставить вамъ случай поохотиться до начала сезона, сказалъ онъ, — и съ Божьей помощью мы быть можетъ встрѣтимъ сайгу. На нихъ, капитанъ Вэверлей, можно охотиться во всякое время, хотя, конечно, въ нихъ жиръ не достигаетъ такого совершенства, какъ въ оленѣ и косулѣ, почему ихъ мясо не такъ высоко цѣнится. Но все равно, вы увидите моихъ собакъ въ дѣлѣ; ихъ приведетъ намъ Дэви Джелатлсй.

Вэверлей выразилъ удивленіе, что его пріятелю Дэви оказывали такое довѣріе, по баронъ объяснилъ, что юродивый не былъ naturaliter іdіоtа, по просто хитрецъ, не много рехнувшійся, который отлично исполнялъ порученія, бывшія ему по вкусу, и отказывался отъ остальныхъ подъ предлогомъ своего безумія.

— Онъ заслужилъ наше сочувствіе, продолжалъ баронъ, — тѣмъ, что спасъ жизнь Розы, подвергнувшись самъ опасности; и съ тѣхъ поръ ловкій плутъ ѣстъ нашъ хлѣбъ и пьетъ наше вино, дѣлаетъ то что можетъ или лучше что хочетъ; впрочемъ, по словамъ Саундерсона и Маквибля, то и другое въ этомъ случаѣ тожественно.

Вслѣдъ за этимъ мисъ Брадвардинъ разсказала Вэверлею, что бѣдный Дэви страстно любилъ музыку, глубоко чувствуя печальную мелодію и безумно радуясь веселымъ пѣснямъ. Въ этомъ отношеніи онъ обладалъ удивительною памятью и зналъ множество отрывковъ пѣсенъ и мелодій, которые онъ примѣнялъ съ замѣчательнымъ искуствомъ въ ежедневныхъ разговорахъ въ видѣ объясненія, упрека или сатиры. Онъ былъ очень привязанъ къ тѣмъ немногимъ, которые были добры для него, и напротивъ долго помнилъ каждую обиду и при случаѣ мстилъ за нее. Поселяне, часто судящіе также строго другъ друга, какъ людей стоящихъ выше ихъ, выказывали сожалѣніе къ бѣдному юродивому пока онъ бѣгалъ въ лохмотьяхъ по селенію, но какъ только онъ сталъ одѣваться прилично, пересталъ нуждаться въ пищѣ и сдѣлался почти что любимцемъ барона, они припомнили всѣ его ловкія выходки и острыя замѣчанія и основали на нихъ ипотезу, что Дэви Джелатлей былъ лишь на столько дуракъ, на сколько необходимо, чтобъ отдѣлаться отъ тяжелой работы. Точно также негры, видя ловкость и проказы обезьянъ, полагаютъ, что онѣ одарены способностью говорить, по нарочно ее скрываютъ, чтобъ ихъ не заставляли работать. Но ипотеза жителей Тюли-Веолана была совершенно неосновательна: Дэви Джелатлей былъ дѣйствительно тѣмъ, чѣмъ онъ казался, т. е. полусумасшедшимъ дурачкомъ, и не былъ въ состояніи исполнять какую либо постоянную, правильную работу. Онъ слишкомъ часто выказывалъ здравый смыслъ, чтобъ его можно было назвать вполнѣ сумасшедшимъ, и его природная смѣтливость заставляла сомнѣваться въ его идіотствѣ; кромѣ того онъ былъ ловкимъ охотникомъ (въ этомъ отношеніи идіоты часто выказывали искуство), нѣжно обходился съ животными и отличался любящимъ сердцемъ, удивительной памятью и музыкальнымъ ухомъ.

Во время этого разговора во дворѣ раздался лошадиный топотъ и послышался голосъ Дэви, который пѣлъ, обращаясь къ лягавымъ собакамъ:

Ніе away, hie away.

Over bank and over brae,

Where the copsewood is the greenest,

Where the fountains glisten sheenest,

Where the lady-fern graws strongest,

Where the morning dew lies longs,

Where the black-cock sweetest sips it,

Where the fairy latest trips it:

Hie to haunts right seldom seen,

Lovely, lonesome, cool und green,

Over bank ond over brae,

Hie ovay, hie avay ¹).

¹) Бѣгите, бѣгите, чрезъ поляны, чрезъ ручьи, туда гдѣ листва зеленѣе, гдѣ вода прозрачнѣе, гдѣ папоротникъ выше, гдѣ утренняя роса долѣе дрожитъ на листьяхъ, гдѣ тетерева слетаются — подъ эти росинки, гдѣ феи купаются въ нихъ. Бѣгите въ чащи прелестныя, уединенныя, прохладныя, зеленыя. Бѣгите, бѣгите!

— Эта пѣсня принадлежитъ къ старинной шотландской поэзіи, мисъ Брадвардинъ? спросилъ Вэверлей.

— Кажется нѣтъ, отвѣчала она. — У этого бѣднаго человѣка былъ братъ, и Небо, какъ бы вознаграждая родителей за недостатки Дэви, одарило его брата по мнѣнію всего селенія необыкновенными способностями. Дядя далъ ему хорошее воспитаніе, приготовляя его къ сану пастора… но выйдя изъуниверситета онъ не получилъ никакого мѣста только потому, что былъ родомъ изъ нашихъ владѣній. Возвратившись домой, безнадежный, съ разбитымъ сердцемъ, онъ сталъ чахнуть, и умеръ девятнадцати лѣтъ не смотря на попеченія моего отца. Онъ отлично игралъ на флейтѣ, и говорятъ имѣлъ большой поэтическій талантъ. Онъ любилъ своего брата и очень сожалѣлъ его, такъ что бѣдный Дэви ни на шагъ не отходилъ отъ него, слѣдуя за нимъ повсюду, какъ тѣнь; поэтому мы полагаемъ, что Дэви заимствовалъ отъ него тѣ поэтическіе и музыкальные отрывки, которые не походятъ на наши мѣстныя пѣсни и мелодіи. Но когда его спрашиваютъ откуда онъ ихъ взялъ, онъ отвѣчаетъ или дикимъ хохотомъ, или горькимъ плачемъ, по никогда не даетъ никакого объясненія, и со времени смерти брата ни разу не упоминалъ его имени.

— Вѣроятно болѣе подробными разспросами можно было бы что нибудь отъ него узнать, — сказалъ Эдуардъ, заинтересованный этимъ романтичнымъ разсказомъ.

— Можетъ быть, отвѣчала Роза; — но отецъ никому не позволяетъ тревожить его въ этомъ отношеніи.

— Между тѣмъ баронъ, съ помощью мистера Саундерсона, надѣлъ громадные ботфорты, и пригласивъ нашего героя слѣдовать за нимъ, пошелъ внизъ по лѣстницѣ къ приготовленнымъ на дворѣ лошадямъ, постукивая масивнымъ бичемъ по балюстрадѣ и напѣвая охотничью пѣсню временъ Людовика XIV:

Pour la chasse ordonnée il faut préparer tout,

Hola, ho! vite! vite debout ¹).

¹) Для заказанной охоты надо приготовить все! Гей вы, живѣе, живѣе въ путь.

ГЛАВА XIII.
Болѣе раціональный день.

На бойкомъ, хорошо выѣзженномъ конѣ баронъ Брадвардинъ представлялъ блестящій образецъ джентльмена старой школы. Сѣдло его было военное, на чапракѣ красовался гербъ, а костюмъ его состоялъ изъ свѣтлаго, шитаго кафтана, великолѣпнаго камзола съ золотымъ галуномъ, бригадирскаго парика и маленькой трехугольной шляпы также съ золотымъ галуномъ. За нимъ слѣдовали двое слугъ верхомъ съ пистолетами въ чушкахъ.

Въ такомъ торжественномъ видѣ онъ скакалъ по горамъ и доламъ, приводя въ восторгъ всѣхъ фермеровъ, мимо которыхъ онъ проѣзжалъ. Наконецъ, въ сопровожденіи своей свиты и Вэверлея онъ достигъ зеленой поляны, гдѣ ихъ дожидался Джелатлей съ двумя лягавыми собаками, пріученными къ охотѣ на оленей; его окружали около полдюжины дворняшекъ и столько же босыхъ мальчишекъ съ обнаженными головами, которые, добиваясь чести присутствовать на охотѣ, прожужжали ему уши льстивымъ названіемъ: «мистеръ Джелатлей», хотя прежде, вѣроятно, всѣ они смѣялись надъ нимъ, называя дурачкомъ Дэви. Впрочемъ это ухаживаніе за должностнымъ лицомъ не было отличительной чертой босыхъ ребятишекъ Тюли Веолана: оно существовало повсемѣстно шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ, существуетъ теперь и будетъ существовать еще шесть сотъ лѣтъ, если удивительная смѣсь безумія и плутовства, называемая свѣтомъ, до тѣхъ поръ не исчезнетъ.

Эти босые ребятишки, предназначенныя для облавы, исполнили свою обязанность съ такимъ успѣхомъ, что не прошло и получаса, какъ уже была отыскана, загнана и убита сайга; при этомъ баронъ, скакавшій на своемъ бѣломъ конѣ подобно графу Перси, остановился, соскочилъ съ лошади и своимъ собственнымъ, баронскимъ couteau de chasse выпотрошилъ звѣря, что по его выраженію называлось французскими охотниками faire la curée. Послѣ этой церемоніи онъ возвратился съ своимъ гостемъ домой, другой болѣе живописною дорогою, проходившей черезъ многочисленныя селенія и жилища, о которыхъ мистеръ Брадвардинъ разсказывалъ любопытные историческіе и генеалогическіе анекдоты. Эти разсказы, хотя носили на себѣ отпечатокъ его предразсудковъ и педантизма, отличались часто здравымъ смысломъ и благородными чувствами, вообще же они всегда были интересны по сообщаемымъ свѣденіямъ.

Эта прогулка была чрезвычайно пріятна для обоихъ джентльменовъ, потому что они находили удовольствіе въ взаимной бесѣдѣ, хотя ихъ характеры и строй мысли были во многихъ отношеніяхъ совершенно противоположны. Эдуардъ, какъ мы уже объясняли читателямъ, отличался пламенными чувствами, дико-романтичными идеями и сильной наклонностью къ поэзіи. Мистеръ Брадвардинъ представлялъ совершенный контрастъ и хвалился тѣмъ, что шелъ на пути жизни той же стойкой, прямой, стоически серьезной походкой, которою онъ гулялъ цѣлыми часами по терасѣ Тюли-Веолана, подобно древнему Гардикнуту^[41]. Что касается до литературы, то онъ конечно читалъ класическихъ поэтовъ и кромѣ того Эипталамій Джорджа Буканана, псалмы Артура Джонсона, Dcliciae Poëtar um Scotorum, сочиненія сера Давида Линдзея, Bruce Барбара, Wallace Гарри, Gentle Shepherd, The Cherry и The Slae. Онъ хотя охотно жертвовалъ свое время музамъ, но по правдѣ сказать, былъ бы очень доволенъ, еслибъ заключавшіеся въ этихъ сочиненіяхъ историческіе разсказы и мудрыя изреченія были изложены въ простой прозѣ. Онъ часто не могъ удержаться отъ прямаго заявленія своего презрѣнія къ пустому безполезному искуству стихотворства. Одинъ только поэтъ въ его время былъ дѣйствительно замѣчателенъ, говаривалъ онъ — это Алланъ Рамзей, парикмахеръ^[42]).

Хотя Эдуардъ и баронъ были совершенно противоположнаго мнѣнія по этому предмету, но они сходились на исторіи, какъ на нейтральной почвѣ, такъ какъ каждый изъ нихъ одинаково сю интересовался. Баронъ правда только снабжалъ свою память фактами сухими, холодными, тяжелыми подробностями историческихъ событій; а Эдуардъ напротивъ любилъ округлять и оживлять историческія событія пламеннымъ колоритомъ воображенія, который придаетъ блескъ и жизнь дѣйствующимъ лицамъ драматическихъ эпизодовъ прошедшаго. Однако, отличаясь такими противоположными вкусами, они доставляли другъ другу большое удовольствіе. Подробные разсказы Брадвардина и замѣчательная его память представляли Вэверлею новые предметы, на которыхъ его воображеніе любило останавливаться, и давали ему новый источникъ интересныхъ свѣденій о событіяхъ и характерахъ. Въ свою очередь онъ вознаграждалъ барона за доставляемое ему удовольствіе тѣмъ, что слушалъ его съ живѣйшимъ вниманіемъ, что цѣнится вообще всѣми разскащиками, а еще болѣе цѣнилось Брадвардиномъ, самолюбію котораго льстило обхожденіе молодаго человѣка. Кромѣ того онъ сообщалъ нѣкоторыя свѣденія, подтверждая и добавляя ихъ собственными анекдотами, очень интересными для Вэверлея. Наконецъ, онъ любилъ разсказывать эпизоды своей юности, проведенной на войнѣ и въ чужихъ краяхъ, причемъ сообщалъ любопытныя подробности о полководцахъ, подъ начальствомъ которыхъ служилъ, и о сраженіяхъ, въ которыхъ участвовалъ.

Оба они возвратились въ Тюли-Веоланъ очень довольные другъ другомъ. Вэверлей желалъ внимательно изучить интересный и странный характеръ барона, замѣчательная память котораго казалась ему драгоцѣннымъ архивомъ древнихъ и новыхъ анекдотовъ; а Брадвардинъ смотрѣлъ на Эдуарда, какъ на puer (или скорѣе juмеnіs) bonne spei et mаgnаe indо1is, какъ на юношу не имѣвшаго обычнаго недостатка молодежи, легкомысленной живости, которая не терпитъ разговоровъ и совѣтовъ стариковъ, или даже поднимаетъ ихъ на смѣхъ, почему онъ предсказывалъ Вэверлею большой успѣхъ въ жизни. За обѣдомъ въ этотъ день не было другихъ гостей кромѣ мистера Рубрика, бесѣда и знанія котораго, какъ пастора и ученаго, соотвѣтствовали желаніямъ барона и Вэверлея.

Вскорѣ послѣ обѣда, баронъ, какъ бы желая доказать, что его трезвость заключалась не только въ теоріи, предложилъ отправиться въ комнаты Розы, какъ онъ говорилъ въ ея troisième étage. Вслѣдствіе этого онъ повелъ гостей по длиннымъ, неудобнымъ коридорамъ, которыми словно лабиринтомъ старинные архитекторы любили приводить въ тупикъ обитателей построенныхъ ими домовъ; наконецъ Брадвардинъ сталъ быстро подниматься, шагая черезъ двѣ ступени по крутой узкой витой лѣстницѣ, а мистеръ Рубрикъ и Вэверлей слѣдовали за нимъ гораздо медленнѣе, чтобы дать ему время предупредить дочь о ихъ посѣщеніи.

Взобравшись по этой лѣстницѣ, походившей на громадный винтъ, они едва переводя духъ очутились въ маленькой комнаткѣ, устланной соломенной рогожкой и служившей передней для sanctum sanctorum Розы. Оттуда они вошли въ ея гостиную, небольшую, но пріятную комнату съ окнами, выходившими на югъ. Стѣны ея были покрыты обоями и украшены двумя портретами: матери Розы, одѣтой пастушкой въ короткой юбочкѣ, и самого барона, когда ему было десять лѣтъ, въ большомъ парикѣ, синемъ кафтанѣ, шитомъ жилетѣ съ галуномъ, и съ лукомъ въ рукѣ. Эдуардъ не могъ удержаться отъ улыбки, при странномъ сходствѣ между круглымъ розовымъ лицомъ ребенка и исхудалымъ, загорѣлымъ, обросшимъ бородою, лицомъ барона, всѣ черты котораго ясно напоминали о его старости, многочисленныхъ путешествіяхъ и военныхъ треволненіяхъ. Баронъ самъ засмѣялся:

Этотъ портретъ, сказалъ онъ, — фантазія моей доброй матери, дочери лэрда Тюліелума. Я вамъ, капитанъ Вэверлей, показывалъ домъ родителей, съ вершины Шипигейча: его сожгли голландцы, союзники правительства, въ 1715 году. Я позировалъ во всей жизни только два раза: для этой картинки и потомъ но особенной и нѣсколько разъ повторенной просьбѣ маршала, герцога Бервика.

Благородный старикъ не упомянулъ, но впослѣдствіи мистеръ Рубрикъ разсказалъ Эдуарду, что герцогъ Бервикъ оказалъ ему эту честь потому, что онъ первый взобрался на брешь при взятіи одной изъ савойскихъ крѣпостей въ знаменитомъ походѣ 1709 года, и защищался около десяти минутъ одинъ, пока не подоспѣли къ нему на помощь. Надо отдать справедливость барону, что хотя онъ очень любилъ распространяться и даже преувеличивалъ древность и важность своего рода; но онъ былъ слишкомъ храбрый человѣкъ, чтобъ хвастаться своими личными подвигами.

Черезъ нѣсколько минутъ мисъ Роза вышла изъ своихъ внутреннихъ комнатъ и привѣтствовала отца и его гостей. Все въ ея покояхъ доказывало, что ея природные вкусы требовали только развитія, чтобъ сдѣлать се образованной женщиной. Отецъ научилъ ее французскому и итальянскому языкамъ, и нѣкоторые изъ авторовъ этихъ обѣихъ литературъ красовались на полкахъ. Онъ также пытался обучить ее музыкѣ, но такъ какъ онъ началъ съ самыхъ отвлеченныхъ теорій и вѣроятно самъ не зналъ музыки хорошо, то она лишь успѣла настолько, что могла акомпанировать себѣ на фортепьяно, что въ то время было довольно рѣдко въ Шотландіи. Но за то она пѣла съ большимъ вкусомъ и чувствомъ, обращая такое вниманіе на смыслъ романсовъ, что ее можно было выставить примѣромъ многимъ пѣвицамъ, обладавшимъ гораздо большимъ музыкальнымъ талантомъ. Инстинктивно, по природному здравому смыслу, она понимала, что если по словамъ, поэта, «музыка сочетается съ безсмертными стихами», то исполнители очень часто разводятъ ихъ самымъ постыднымъ образомъ. Быть можетъ, благодаря этому сочетанію выраженія съ мелодіей, пѣніе Розы доставляло большее удовольствіе всѣмъ профанамъ въ музыкѣ, и даже многимъ любителямъ, чѣмъ могли бы доставить лучшій голосъ и болѣе блестящее исполненіе, не отличающіеся этимъ качествомъ.

Круглый, готическій балконъ окружалъ извнѣ будуаръ Розы, и на немъ виднѣлись всевозможные цвѣты, за которыми молодая дѣвушка ходила съ любовью. На этотъ балконъ надо было пройдти черезъ выдающуюся башенку, и съ него открывался великолѣпный видъ. Садъ, окруженный высокими стѣнами, казался сверху небольшой куртиной, а далѣе взоръ углублялся въ лѣсную чащу, между деревьями которой мелькала кое-гдѣ серебристая рѣчка. Глазъ останавливался съ удовольствіемъ на скалистыхъ утесахъ, гордо возвышавшихъ свои вершины надъ деревьями, и на развалинахъ старинной башни, виднѣвшейся во всей своей красѣ на берегу рѣчки. Налѣво тянулось селеніе, по видны были только двѣ или три хижины, такъ какъ остальныя скрывались за горнымъ откосомъ. За чащей простиралось маленькое озеро Веоланъ, принимавшее рѣчку и отражавшее въ себѣ лучи заходящаго солнца. Дальнѣйшая мѣстность была очень разнообразна, но не лѣсиста, и на горизонтѣ тянулись голубоватыя горы, составлявшія южную границу долины. На этомъ прелестномъ балконѣ мисъ Брадвардинъ приказала подать кофе.

Старинная башня или фортъ дала случай барону разсказать съ энтузіазмомъ нѣсколько анекдотовъ изъ временъ шотландскаго рыцарства. Выдававшійся пикъ находившагося вблизи утеса назывался кресломъ св. Снитина и былъ предметомъ суевѣрной легенды, которую мистеръ Рубрикъ разсказалъ Эдуарду, вспомнившему строфу, приводимую Эдгаромъ въ королѣ Лирѣ. Послѣ того Розу попросили спѣть романсъ, сложенный по этому поводу какимъ то сельскимъ поэтомъ:

Who noteles as the race from which lie sprung,

Saved others’names, but left his own unsung ¹).

¹) Который, столь же неизвѣстный какъ родъ, отъ котораго онъ произошелъ, спасъ отъ забвенія имена другихъ, но свое имя оставилъ невоспѣтымъ.

Ея прелестный голосъ и простая, нѣжная мелодія придавали поэтическому произведенію трубадура то, въ чемъ оно нуждалось. Я даже сомнѣваюсь прочтутъ ли читатели это стихотвореніе, лишенное своего главнаго атрибута — музыки, хотя я полагаю, что прилагаемая копія нѣсколько исправлена Вэверлеемъ, изъ уваженія къ тѣмъ, которые не очень дорожатъ древностями.

St. S within’s Chair.

On Hallow-Mass Eve, ere ye boune ye to rest,

Ever beware that your couch be blessed;

Sign it with cross, and sain it with bead,

Sing the Ave, and say the Creed.

For on Hallow-Mass Eve, the Night-Hag will ride,

And all her nine-fold sweeping on by her side,

Whether the wind sing lowly or loud,

Sailing through moonshine or swathed in the cloud.

The Lady she sat in St. Swithin’s Chair,

The dew of the night has damped her hair:

Her cheek was pale — but resolved and high

Was the word of her lip and the glance of her eye.

She muttered the spell of Swithin bold,

When his naked foot traced the midnight wold,

When he stopped the Hag as she rode the night,

And bade her descend, and her promise plight.

He that dare sit on St. Swithin’s Chair,

When the Night Hag wings the troubled air,

Questions three, when he speaks the spell,

He may ask, and she must tell.

The Baron has been with King Robert his liege,

These three long years in battle and siege;

News are there none of his weal or his woe,

And fain the Lady his fate would know.

She shudders and stops as the charm she speaks; —

Is it the moody owl that shrieks?

Or is it that sound, betwixt laughter and scream.

The voice of the Demon who haunts the stream?

The moan of the wind sunk silent and low,

And the roaring torrens ceased to flow;

The calm was more dreadful than raging storm,

When the cold grey mist brought the ghastly form! ¹).

¹) Кресло св. Свитина.

"Наканунѣ дня Всѣхъ Святыхъ, ложась спать перекрести свое ложе, и перебирая четки прочти молитву Пресвятой Дѣвѣ и Символъ Вѣры.

"Ибо наканунѣ дня Всѣхъ Святыхъ, ночная вѣдьма со всѣмъ своимъ полчищемъ является на землѣ, и въ легкую зыбь и въ грозный ураганъ, свѣтитъ ли мѣсяцъ или черныя тучи заволакиваютъ небо.

"На креслѣ св. Свитшіа возсѣдаетъ владѣтельница замка; на волосахъ ея виднѣется ночная роса; щеки ея блѣдны, но смѣлъ ея взглядъ и рѣшительна рѣчь.

"Она храбро произноситъ заклинаніе, которымъ св. Свитинъ остановилъ ночную вѣдьму среди ея торжественнаго шествія и заставилъ ее дать обѣщаніе.

"Кто посмѣетъ возсѣсть на кресло св. Свитина, когда ночная вѣдьма бродитъ по бѣлу-свѣту, и произнеся заклинаніе спроситъ три вопроса, то она ему отвѣтитъ.

"Баронъ былъ на службѣ короля Роберта три долгіе года на полѣ брани и при осадѣ крѣпостей; нѣтъ извѣстія о его подвигахъ или о смерти, а владѣтельница жаждетъ знать о его судьбѣ.

«Произнеся заклинаніе она вздрагиваетъ; сова дико кричитъ въ лѣсу, или раздается не то смѣхъ, не то вопль демона, избравшаго жилищемъ сосѣдній потокъ.

„Умолкаетъ завываніе вѣтра, умолкаетъ грохотъ потока, и въ тишинѣ, страшнѣе грозы, является призракъ въ сѣроватой мглѣ“.

— Къ сожалѣнію я должна разочаровать гостей, сказала Роза, — особливо капитана Вэверлея, слушающаго съ такимъ похвальнымъ вниманіемъ; это только отрывокъ, хотя, кажется, существуютъ остальные куплеты, въ которыхъ описывается какъ возвратился баронъ съ войны и нашелъ мертвый трупъ жены на берегу потока.

— Это одна изъ тѣхъ фантазій, замѣтилъ Брадвардинъ, — которыми уродовали первобытную исторію знаменитыхъ родовъ въ эпохи суѣверія. Римъ и другія древнія націи имѣли свои чудеса, о которыхъ вы можете, серъ, прочесть въ древней исторіи, или въ маленькой компиляціи Юліуса Обсеквенса, посвященной ея издателемъ, ученымъ Шеферомъ, своему патрону Бенедикту Скитту, барону Дудерсгофу.

— Отецъ не боится чудесъ, капитанъ Вэверлей, замѣтила Роза, — и однажды смѣло устоялъ при появленіи дьявола, который обратилъ въ бѣгство цѣлое собраніе пресвитеріанскихъ богослововъ.

Вэверлей съ любопытствомъ взглянулъ вопросительно на молодую дѣвушку.

— Должна я вамъ разсказать эту исторію, также какъ пропѣть романсъ? сказала Роза. — Хорошо, слушайте. Однажды жила была старуха, по имени Джанета Джелатлей; ее подозрѣвали въ колдовствѣ, такъ какъ она была очень стара, очень уродлива, очень бѣдна и имѣла двухъ сыновей: одного поэта, другаго идіота — что сосѣди приписывали карѣ неба за ея колдовство. Старуху заперли на недѣлю Въ колокольню приходской церкви, не кормили и не давали спать, такъ что наконецъ она сама убѣдилась, также какъ ея обвинители, что она колдунья. Въ такомъ-то ясномъ и счастливомъ настроеніи она предстала передъ собраніемъ великихъ джентльменовъ и сосѣднихъ пасторовъ, которые вовсе не были заклинателями, для чистосердечнаго сознанія въ колдовствѣ. Отецъ отправился на этотъ судъ слѣдить за тѣмъ, чтобъ дѣло между колдуньей и духовенствомъ порѣшено было честно, такъ какъ она родилась въ его помѣстьѣ. Сначала колдуньи стала откровенію разсказывать, что дьяволъ явился передъ нею и сталъ любезничать, въ видѣ красиваго, чернокудраго юноши (что не дѣлало чести вкусу дьявола, такъ какъ Джанета была старая, подслѣповатая вѣдьма); но въ то время, когда присутствовавшіе слушали се съ изумленіемъ, и клеркъ дрожащей рукой записывалъ ея слова, она вдругъ перемѣнила тонъ и дико воскликнула: „Посмотрите! Посмотрите! вонъ дьяволъ сидитъ посреди васъ!“ Общій ужасъ и бѣгство были результатомъ этихъ словъ. Счастливы были тѣ, которые находились близъ дверей, и много случилось бѣдъ со шляпами, париками и жабо, прежде чѣмъ всѣ выбрались изъ церкви; только одинъ отецъ остался разбирать дѣло между колдуньей и ея поклонникомъ.

— Risu solvantur tabulae, сказалъ баронъ: — очнувшись отъ паники они такъ стыдились своего испуга, что не подумали возобновлять суда надъ бѣдной Джанетой Джелатлей^[43].

Разсказанный анекдотъ возбудилъ долгія пренія о:

All those idle thoughts and fantaisies,

Devices, dreams, opinions unsound,

Shows, visions soothsays, anti prophecies,

And all that feigned is, leasings, tales, and lies ¹).

¹) О всѣхъ ложныхъ мысляхъ и фантазіяхъ, видѣніяхъ, предсказаніяхъ, сказкахъ и обманахъ.

Этими разговорами и романтичными легендами окончился второй вечеръ, проведенный нашимъ героемъ въ домѣ Брадвардина.

ГЛАВА XIV.
Открытіе. — Взверлей дѣлается своимъ человѣкомъ въ Тюли-Веоланѣ.

На слѣдующій день Эдуардъ всталъ рано и отправился гулять около дома. Совершенно неожиданно онъ очутился на небольшомъ дворикѣ, противъ псарни, гдѣ Дэви былъ занятъ своими четвероногими воспитанниками. Его зоркіе глаза тотчасъ узнали нашего героя, но онъ повернулся къ нему спиной, какъ будто не замѣчаетъ его, и затянулъ старинную балладу:

Joung men will love thee more fair and more fast;

Heard ye so merry the little bird sing?

Old men’s love the longest will last,

And the throstle-cock’s head is under his wing.

The young man’s wrath is like light straw on fire;

Heard ye so merry the little bird sing?

But like red-hot steel is the old man’s ire,

And the throstle-cock’s head is under his wing.

The young man will brawl at the evening board;

Heard ye so merry the little bird sing?

But the old man will draw at the dawning tho sword,

And the throstle-cock’s head is under his wing ¹).

¹) Любовь молодаго человѣка увлекательнѣе и скоротечнѣе; слышали вы, чтобъ птичка весело пѣла? Но любовь старика постоянна, и дроздъ уткнулъ подъ крылышко головку. Гнѣвъ юноши вспыхиваетъ, какъ солома на огнѣ; слышали пи, чтобъ птичка такъ весело пѣла? Но гнѣвъ старика жжетъ какъ сталь раскаленная, и дроздъ уткнулъ подъ крылышко головку. Молодой человѣкъ вспылитъ за вечернимъ пиромъ: слышали вы, чтобъ птичка такъ весело пѣла? Но старикъ обнажитъ свой мечь на разсвѣтѣ, и дроздъ уткнулъ подъ крылышко головку.

Вэверлей не могъ не замѣтить, что Дэви пѣлъ съ какимъ-то насмѣшливымъ тономъ. Онъ подошелъ къ нему, и хотѣлъ различными вопросами выпытать у него на что онъ намекалъ. Но Дэви не былъ расположенъ отвѣчать, и очень остроумно воспользовался маской идіотства, чтобы скрыть свое остроуміе. Эдуарду только удалось узнать отъ него, что лэрдъ Бальмавапль уѣхалъ вчера по утру „въ сапогахъ полныхъ кровью“. Потомъ онъ наткнулся въ саду на стараго дворецкаго, который теперь открылъ ему тайну своей страсти къ садоводству: онъ былъ воспитанъ въ разсадникѣ Сумакъ и Коми, въ Ньюкастлѣ и потому заглядывалъ иногда въ цвѣтники, чтобъ сдѣлать пріятное лэрду и мисъ Розѣ. Разговорившись съ нимъ, нашъ герой узналъ съ изумленіемъ и досадою, что Бальмавапль дрался съ барономъ рано по утру, когда Вэверлей еще спалъ, и явился съ смиренными извиненіями только послѣ того какъ былъ раненъ и обезоруженъ.

Очень огорченный такимъ открытіемъ, Эдуардъ отправился къ радушному хозяину и упрекнулъ его за то, что предупредилъ его на дуэли съ мистеромъ Бальмаваплемъ, такъ какъ это могло дать поводъ къ обиднымъ для него, капитана Вэверлея, толкамъ, принимая но вниманіе его молодость и родъ службы. Баронъ началъ длинную защитительную рѣчь, которой мы не считаемъ нужнымъ повторять. Онъ стоялъ на томъ, что оскорбленіе было нанесено имъ обоимъ, что Бальмавапль, но правиламъ чести, долженъ былъ дать удовлетвореніе обоимъ, и что онъ добросовѣстно выполнилъ это нравственное обязательство, принявъ вызовъ барона и извинившись передъ капитаномъ Вэверлеемъ; а такъ какъ, кромѣ того, извиненія были приняты, слѣдовательно признаны достаточными, то дѣло должно считать sopite, т. е. оконченнымъ.

На такое объясненіе Вэверлей не могъ ничего отвѣтить, хотя быть можетъ и остался имъ недоволенъ; онъ только отозвался съ нѣкоторой горечью о Блаженномъ Медвѣдѣ, и замѣтилъ, что онъ вовсе не заслуживаетъ такого почетнаго эпитета. Баронъ въ своемъ отвѣтѣ не могъ отрицать, что въ характерѣ медвѣдя, котораго герольды считаютъ очень почтенной эмблемой, есть много угрюмаго, грубаго и даже свирѣпаго, чему подтвержденіе можно найдти въ Hieroglyphica Animalium Арчибальда Симсона, далькитскаго пастора. Въ нашемъ семействѣ, продолжалъ баронъ, медвѣдь былъ причиною многихъ ссоръ и несогласій. Такъ, напримѣръ, я припоминаю мою размолвку съ однимъ изъ двоюродныхъ братьевъ со стороны матери, серомъ Гью-Гальбертомъ, который былъ на столько безразсуденъ, что позволилъ себѣ насмѣшку надъ нашей фамиліей, происходившей будто бы отъ Bear-warden^[44]; это была крайне неприличная шутка: она съ одной стороны давала поводъ думать, что основатель нашего рода смотрѣлъ за дикими звѣрями, то есть исполнялъ должность самыхъ низкихъ плебеевъ; а съ другой стороны какъ бы намекала на то, что мы не получили герба за доблестные военные подвиги, а сами придумали его черезъ paianomasia, то есть игру словъ на вашу фамилію. Французы называютъ такой гербъ armoires parlantes, итальянцы — arma cantatіа, а ваши англійскіе авторы canting heraldry; такъ какъ, дѣйствительно, вся эта тарабарщина, основанная на двусмысленностяхъ и придуманная различными выскочками, людьми безъ роду и племени, не имѣетъ ничего общаго съ благородной, почетной и полезной наукой геральдики, которая составляетъ гербы въ награду за доблестныя дѣянія, а не для того, чтобы праздно тѣшить ухо прибаутками, и плохими каламбурами^[45].

Баронъ болѣе ничего не сказалъ о своей ссорѣ съ соромъ Гью-Гальбертомъ, и только замѣтилъ, что она окончилась полнымъ примиреніемъ.

Мы подробно разсказали, какъ Вэверлей проводилъ первые дни своего пребыванія въ Тюли-Веоланѣ, а потому не считаемъ нужнымъ останавливаться съ тою же добросовѣстностью на дальнѣйшихъ эпизодахъ его жизни у почтеннаго барона. Молодой человѣкъ, болѣе избалованный веселымъ обществомъ, соскучился бы вѣроятно безконечными бесѣдами съ фанатическимъ приверженцемъ „геральдической спѣси“; но Эдуардъ пріятно развлекался въ обществѣ мисъ Брадвардинъ, которая внимательно слушала его разсказы о литературѣ, и обнаруживала много литературнаго вкуса въ своихъ отвѣтахъ. Добрая и кроткая, она съ покорностью и не безъ удовольствія прочла длинный рядъ книгъ, составленный ея отцемъ, хотя въ числѣ ихъ оказались тяжелыя in folio историческаго содержанія и гигантскіе томы богословской полемики. Къ счастью для мисъ Розы, баронъ не счелъ нужнымъ глубоко посвящать ее въ тайны геральдики, и ограничился однимъ многотомнымъ сочиненіемъ Нисбета. Нужно сказать, что онъ любилъ свою дочь какъ зеницу ока. Ея живой, веселый характеръ, ея предупредительная внимательность и постоянная готовность услужить, которую мы всегда. особенно дорого цѣнимъ, когда она выражается добровольно; красота, напоминавшая черты покойной его жены, искреннее благочестіе и благородная щедрость — всѣ эти прекрасныя качества вполнѣ оправдывали чувства барона.

Но его нѣжная заботливость о дочери менѣе сказывалась тамъ, гдѣ по общему мнѣнію она должна была проявляться съ особенною силою; именно, онъ совсѣмъ не старался пристроить ее въ жизни ни значительнымъ приданымъ, ни богатымъ бракомъ. По старинному акту о наслѣдствѣ, всѣ земли барона переходили послѣ его смерти къ одному дальнему родственнику; и можно было ожидать, что на долю мисъ Брадвардинъ останется очень небольшое состояніе, тѣмъ болѣе что денежные интересы барона слишкомъ долгое время находились подъ непосредственнымъ наблюденіемъ Маквибля. Этотъ достойный джентльменъ послѣ себя самого (хотя на безконечно далекомъ разстояніи) любилъ всего болѣе своего патрона и его дочь; онъ надѣялся на возможность какъ нибудь измѣнить актъ о наслѣдствѣ, сдѣланный въ пользу мужской линіи, и совѣщался по этому поводу съ однимъ извѣстнымъ шотландскимъ юристомъ, съ которымъ велъ различныя дѣла и совѣтомъ котораго могъ, къ великому своему удовольствію, пользоваться даромъ. Но баронъ и слышать не хотѣлъ ни о какихъ измѣненіяхъ въ наслѣдственномъ актѣ. Напротивъ, онъ съ непонятнымъ наслажденіемъ и хвастовствомъ утверждалъ, что баронство Брадвардинъ есть мужской лэнъ, такъ какъ хартія на ея владѣніе была выдана въ тѣ отдаленныя времена, когда женщина не признавалась еще правоспособною въ отношеніи феодальнаго владѣнія землею. Согласно нормандскимъ обычаямъ, Со us tu smes de Normandie c’est l’homme ki se bast et ki conseille; а другіе авторитеты, длинныя, варварскія имена которыхъ баронъ любилъ цитировать съ большой точностью, выражались о томъ же предметѣ еще безцеремоннѣе: они утверждали, что женщина не можетъ служить своему феодальному господину въ военное время по свойству своего пола, не можетъ ему помогать совѣтомъ по ограниченности ума, и наконецъ не можетъ быть повѣренною его предначертаній по слабости своего характера. Баронъ торжествующимъ толомъ спрашивалъ, какая женщина, будь она изъ рода Брадвардиновъ, годится in servitio exuendi, seu de trail on di, caligas regis post battaliam? то есть можетъ снимать съ короля сапоги послѣ битвы, такъ какъ владѣльцы брадвардинскаго баронства исполняли именно эту феодальную службу. „Нѣтъ, заключалъ онъ въ этомъ случаѣ свою рѣчь, — нѣтъ, въ нашемъ родѣ безъ всякаго колебанія, procul dubio, отстранили отъ наслѣдства многихъ женщинъ, столь же достойныхъ какъ Роза, чтобъ помѣстья достались мнѣ; и пусть меня накажетъ само Небо, если я въ чемъ либо ослушаюсь воли моихъ предковъ или нарушу законныя права моего родственника, Малькольма Брадвардина изъ Инчграбита, представителя почтенной, хотя и упавшей вѣтви нашего рода“.

Маквибль, исполнявшій должность перваго министра, не могъ настаивать на своемъ планѣ, послѣ того какъ его государь такъ рѣшительно высказалъ свою волю; онъ довольствовался тѣмъ, что при всякомъ удобномъ случаѣ жаловался Саупдерсону, министру внутреннихъ дѣдъ, на своеволіе и упрямство лэрда, и обсуждалъ съ нимъ вопросъ, какъ бы выдать Розу за молодаго Бальмавапля, который владѣлъ прекраснымъ помѣстіемъ, сравнительно мало обремененнымъ долгами, и самъ былъ примѣрный молодой человѣкъ: трезвый до святости — когда водка была далека отъ него, или онъ далекъ отъ водки. Короче сказать, въ немъ былъ одинъ только недостатокъ: онъ иногда посѣщалъ дурное общество, какъ напримѣръ барышника Джинкера и Джиби Гетругвита, игравшаго въ Купарѣ на волынкѣ. „Но вѣдь онъ отъ этихъ глупостей отвыкнетъ, мистеръ Саундерсовъ, глубокомысленно замѣчалъ первый министръ, — непремѣнно отвыкнетъ“. Дэви Джелатлей подслушалъ однажды ихъ разговоръ и простодушно замѣтилъ, что Бальмавапля такъ же трудно исправить, „какъ лѣтомъ прокиснувшее пиво“.

Мисъ Брадвардинъ, простодушная и любопытная какъ затворница, воспользовалась присутствіемъ Эдуарда, какъ удобнымъ случаемъ для увеличенія своихъ литературныхъ познаній. Онъ выписалъ изъ города, гдѣ стоялъ его полкъ, нѣсколько своихъ книгъ, и Роза нашла въ нихъ источникъ высокаго наслажденія. Она забыла о музыкѣ, даже о цвѣтахъ, къ великому огорченію Саундерса, который возмущался тѣмъ, что труды его оставались незамеченными. Новое занятіе становилось для Розы съ каждымъ днемъ милѣе, потому что она могла раздѣлять его съ человѣкомъ, одареннымъ одинаковымъ вкусомъ. Присутствіе Эдуарда было неоцѣненно, потому что онъ прекрасно читалъ вслухъ и могъ всегда объяснить непонятныя мѣста; дикая мечтательность его характера увлекала и восхищала молодую дѣвушку, слишкомъ неопытную, чтобы понимать вредную сторону такой наклонности. Вэверлей мало по малу пересталъ конфузиться, и рѣчь его текла плавію и цвѣтисто; а извѣстно, что красиво сказанное слово имѣетъ такую же силу надъ сердцемъ женщины, какъ привлекательная наружность, извѣстность и богатство. Поэтому, въ сближеніи между молодыми людьми было много опаснаго для душевнаго спокойствія бѣдной Розы, тѣмъ болѣе что отецъ ея, погруженный въ свои научныя занятія и проникнутый чувствомъ собственнаго достоинства не обращалъ никакого вниманія на это сближеніе. По его понятіямъ, женскія представительницы рода Брадвардиновъ, подобно дочерямъ бурбонскаго и австрійскаго домовъ, стояли въ нравственномъ отношеніи слишкомъ высоко, чтобъ ихъ могло коснуться облако страстей, такъ часто ослѣпляющее разсудокъ женщинъ болѣе низкаго происхожденія; онѣ жили въ иной сферѣ, имѣли иныя чувства, и руководились иными правилами, чуждыми вліянія праздной и фантастической привязанности. Короче сказать, онъ такъ рѣшительно закрылъ глаза на возможныя послѣдствія подобнаго сближенія между Эдуардомъ и мисъ Розой, что всѣ сосѣди стали объяснять его поведеніе выгодами отъ брака его дочери съ богатымъ, знатнымъ англичаниномъ, и пришли къ заключенію, что онъ вовсе не такой дуракъ, какимъ выказывалъ себя въ дѣлахъ, касавшихся его личнаго интереса.

Но если баронъ мечталъ о возможности брака, напередъ заключеннаго услужливыми сосѣдями, то равнодушіе Эдуарда представлялось непреодолимымъ препятствіемъ. Съ тѣхъ поръ, какъ нашъ герой увидалъ свѣтъ, ему совѣстно было вспомнить о созданной имъ легендѣ св. Цециліи, и это нелестное для него воспоминаніе нѣкоторое время противодѣйствовало природной впечатлительности его характера. Къ тому же Роза Брадвардинъ, при всей своей красотѣ и миловидности, не обладала той привлекательностью, которая особенно сильно плѣняетъ романтическое воображеніе очень юнаго человѣка. Она была слишкомъ откровенна, довѣрчива и добра; эти качества, прекрасныя сами по себѣ, разрушали всѣ мечты о сверхъестественной, чудесной оболочкѣ, которою молодые люди, одаренные пылкимъ воображеніемъ, любятъ окружать царицу своего сердца. Развѣ можно было опускаться съ робкимъ трепетомъ на колѣни передъ веселой, но застѣнчивой дѣвочкой, у которой всегда была какая нибудь просьба: то нужно было поскорѣе очинить перо, то помочь ей сдѣлать очень, очень трудную конструкцію въ стансахъ Тассо, то объяснить правописаніе у-ж-ж-жасно длиннаго слова въ ея переводѣ. Въ извѣстную пору жизни всѣ эти мелочи обаятельно дѣйствуютъ на чувство, но не тогда, когда юноша только что вступаетъ въ жизнь, когда онъ ищетъ женщину, привязанность которой могла бы возвысить его въ собственныхъ глазахъ; молодая дѣвушка, сама съ трепетомъ ожидающая встрѣтить въ другомъ такую привязанность, не можетъ произвести сильнаго впечатлѣнія на мечтательнаго юношу. Для капризной сферы любви нѣтъ общаго правила; по большей частью молодой человѣкъ бываетъ очень честолюбивъ въ первомъ своемъ выборѣ, другими словами: онъ выбираетъ предметъ своей любви (вспомнимъ злосчастную Цецилію нашего героя) при такихъ условіяхъ, которыя открываютъ широкое поле для фантастическаго beau ideal; а ничто такъ быстро не разрушаетъ идеальныя мечтанія, какъ тѣсное сближеніе въ семейной жизни. Я зналъ одного очень милаго и умнаго молодаго человѣка, который страстно влюбился въ хорошенькую, но очень глупую женщину; и вотъ, одного вечера, проведеннаго съ нею вдвоемъ, было достаточно, чтобъ совершенно вылечить его отъ неумѣстной страсти. Очень вѣроятно, что если бы Эдуардъ имѣлъ случаи поговорить съ мисъ Сесиліей Стубсъ, теткѣ Рэчель не пришлось бы столько хлопотать и безпокоиться, такъ какъ послѣ разговора Эдуардъ могъ съ большимъ основаніемъ влюбиться въ послѣднюю служанку вэверлейскаго замка. Мисъ Брадвардинъ стояла, разумѣется, неизмѣримо выше мисъ Стубсъ, во молодые люди видѣлись такъ часто, сошлись такъ близко, что Эдуардъ привязался къ Розѣ какъ братъ къ сестрѣ, и тѣмъ самымъ заглушилъ въ себѣ болѣе горячее чувство. А сердце бѣдной дѣвушки съ каждымъ днемъ сильнѣе и сильнѣе отдавалось сладкому увлеченію любви.

Я забылъ упомянуть, что посылая въ Дунди за книгами. Вэверлей просилъ о продленіи отпуска, и получилъ его. При этомъ полковой командиръ написалъ ему дружеское письмо, въ которомъ совѣтовалъ не оставаться слишкомъ долго въ обществѣ людей, которые при всѣхъ своихъ личныхъ достоинствахъ враждебно относятся къ правительству, и даже не принесли присяги въ вѣрности королю. Далѣе, въ письмѣ находилось очень деликатно высказанное замѣчаніе, что хотя но родственнымъ связямъ капитану Вэверлею нельзя было уклоняться отъ сношенія съ вышеназванными подозрительными джентльменами, но съ другой стороны положеніе, которое занималъ его отецъ, не дозволяло доводить эти сношенія до тѣсной дружбы… Почтенный полковникъ намекалъ также на то, что общество, въ которомъ живетъ теперь Вэверлей, не только угрожаетъ опасностью его политическимъ принципамъ, но можетъ внушить ему ложныя религіозныя понятія епископальнаго духовенства, которое проповѣдывало вмѣшательство королевской прерогативы въ дѣлахъ церкви.

Послѣдній намекъ заставилъ Вэверлея усомниться въ безпристрастіи его начальника. Баронъ Брадвардинъ держалъ себя въ отношеніи къ нему съ самой строгой деликатностью: онъ тщательно избѣгалъ всякаго разговора, гдѣ было возможно столкновеніе политическихъ убѣжденій, хотя самъ принадлежалъ къ числу жаркихъ приверженцевъ изгнанной династіи, и въ различныя времена получалъ отъ Стюартовъ важныя для нихъ порученія. Такимъ образомъ нашему герою не угрожала ни одна изъ тѣхъ мнимыхъ опасностей, на которыя указывалъ полковникъ. Эдуардъ не считалъ возможнымъ и нужнымъ уѣхать отъ стараго друга своего дяди и покинуть домъ, гдѣ ему было такъ хорошо и весело, только потому, что начальству вошли въ голову несправедливыя подозрѣнія. Поэтому онъ написалъ полковнику очень неопредѣленный отвѣтъ, въ которомъ завѣрялъ о постоянствѣ своихъ политическихъ убѣжденій, а самъ продолжалъ жить въ Тюли-Веоланѣ какъ свой человѣкъ.

ГЛАВА XV.
Набѣгъ и его послѣдствія.

Вэверлей гостилъ уже недѣль шесть въ Тюли-Веоланѣ, когда однажды, за утреннимъ завтракомъ, онъ замѣтилъ необыкновенный переполохъ въ домѣ. Четыре босоногія молочницы, съ пустыми кринками въ рукахъ, бѣгали въ какомъ то неистовствѣ, выражая жестами и голосомъ удивленіе, печаль и гнѣвъ. Если бы ихъ увидѣлъ язычникъ, онъ принялъ бы ихъ за процесію знаменитыхъ белидъ (данацдъ), только что освобожденныхъ отъ тяжелаго покаянія. Въ ихъ нестройномъ хорѣ нельзя было ничего разобрать, кромѣ восклицаній: „Боже, помоги намъ!“ и „Ахъ! добрые господа!“ — восклицаній, которыя проливали очень слабый свѣтъ на причину смятенія. Вэверлей бросился на такъ называемый входной дворъ, и увидѣлъ въ глубинѣ аллеи Маквибля, который ѣхалъ къ дому на своей бѣлой лошади. Казалось, онъ былъ вызвалъ по очень спѣшному дѣлу; полдюжины поселянъ бѣжали за нимъ, безъ труда поспѣвая за умѣреннымъ шагомъ старой лошаденки.

Мистеръ Маквибль былъ слишкомъ озабоченъ и напыщенъ, чтобы удостоить Эдуарда объясненіемъ; онъ тотчасъ вызвалъ мистера Саундерсона, который явился съ торжественно-смущеннымъ видомъ, и вступилъ съ нимъ въ таинственное совѣщаніе. Дэви Джелатлей присутствовалъ при этой сценѣ такимъ же празднымъ зрителемъ, какъ Діогенъ въ Синопѣ, когда его сограждане готовились къ осадѣ. Онъ обыкновенно оживлялся при всякомъ веселомъ или печальномъ событіи, которое нарушало спокойствіе обыденной жизни. Такъ и теперь онъ прыгалъ, танцовалъ и пѣлъ отрывокъ старой баллады „Our gear’s а’gаne (ушли наши богатства)“, пока несчастный случай не натолкнулъ его на Маквибля, который ударилъ его хлыстомъ и обратилъ пѣсню въ плачъ.

Вэверлей прошелъ со двора въ садъ и тамъ увидалъ самого барона, расхаживавшаго большими шагами по терасѣ. Чувство негодованія и оскорбленнаго достоинства выражалось на его лицѣ, и вообще онъ былъ такъ разстроенъ, что разспросы могли только оскорбить, или во всякомъ случаѣ огорчить его. Поэтому Вэверлей не подошелъ къ нему, а незамѣтно проскользнулъ въ домъ, къ своему молодому другу, мисъ Возѣ. Она, казалось, была озабочена и недовольна, но въ ея наружности не замѣчалось ни обиженой сосредоточенности Маквибля, ни отчаянія служанокъ, ни гнѣва и негодованія отца. Она въ короткихъ словахъ объяснила Эдуарду въ чемъ дѣло.

— Я боюсь, что нашъ завтракъ будетъ сегодня не веселъ, капитанъ Вэверлей. Въ эту ночь, партія катерановъ напала на нашу ферму, и увела всѣхъ коровъ.

— Партія катерановъ?

— Да, — разбойниковъ съ сосѣднихъ горъ. Пока мы платили дань Фергусу Макъ-Айвору-Вихъ-Іанъ-Вору, мы были спокойны отъ этихъ набѣговъ; но отецъ нашелъ, что плата такой дани не согласна съ его достоинствомъ и съ положеніемъ, которое онъ занимаетъ, а потому отказалъ въ ней Фергусу; съ тѣхъ поръ начались паши бѣдствія. Мнѣ не жаль коровъ, капитанъ Вэверлей; но я боюсь, что отецъ захочетъ силою возвратить ихъ, такъ какъ онъ очень оскорбленъ нанесенной ему обидой; если при этомъ онъ самъ не пострадаетъ, то непремѣнно ранитъ кого-нибудь изъ этихъ дикарей, и тогда у насъ начнется вражда съ ними на вѣчныя времена. А мы не можемъ защищаться какъ бывало, потому что правительство отняло у насъ оружіе. Мой отецъ такой горячій! — Ахъ! что будетъ съ нами! Голосъ бѣдной Розы оборвался, и она залилась слезами.

Въ эту минуту вошелъ въ комнату баронъ и сдѣлалъ выговоръ Розѣ въ такихъ рѣзкихъ выраженіяхъ, какихъ Вэверлей еще никогда не слыхалъ отъ него.

— Какъ тебѣ не стыдно такъ срамиться передъ чужимъ человѣкомъ, началъ онъ, — ты ревешь о нѣсколькихъ коровахъ, точно ты дочь какого нибудь фермера въ Чеширѣ. Капитанъ Вэверлей, надѣюсь, что вы не истолкуете во зло ея горе, которое можетъ, или по крайней мѣрѣ должно имѣть источникомъ одно только сознаніе, что помѣстій ея отца подвергаются грабежу со стороны гнусныхъ воровъ и „соркеровъ“^[46], между тѣмъ какъ правительство не позволяетъ намъ имѣть ружей, чтобъ защищаться и отбивать у воровъ награбленное ими добро.

Въ это время въ комнату вошелъ Маквибль: онъ подтвердилъ слова барона печальнымъ отчетомъ о положеніи боевыхъ принадлежностей въ замкѣ.

— Прислуга ваша, сказалъ онъ, — и поселяне готовы безпрекословно исполнять ваши приказанія, но нельзя ожидать успѣха отъ такого предпріятія, потому что только слуги ваши имѣютъ мечи и пистолеты, а шайка грабителей состояла изъ двѣнадцати горцевъ, прекрасно вооруженныхъ съ ногъ до головы.

Доложивъ эти неутѣшительные факты, онъ принялъ видъ безмолвнаго отчаянія, медленно покачивая головой, какъ маятникъ, готовый остановиться; а потомъ замеръ на мѣстѣ, перегнувъ впередъ свое туловище подъ болѣе острымъ угломъ, чѣмъ обыкновенно.

Баронъ между тѣмъ молча шагалъ по комнатѣ; вдругъ онъ остановился передъ старымъ портретомъ, изображавшимъ человѣка въ полномъ вооруженіи, лицо котораго почти исчезало подъ цѣлымъ лѣсомъ волосъ, падавшихъ съ головы на плечи, а съ бороды на грудь.

— Это портретъ моего дѣда, капитанъ Вэверлей, сказалъ онъ, — ему удалось, съ коннымъ отрядомъ въ двѣсти человѣкъ собственныхъ поселянъ разбить и обратить въ бѣгство слишкомъ пятьсотъ горцевъ, которые искони были источникомъ безпокойства для жителей равнины, lapis offensionis et petra sea tidali; онъ разбилъ ихъ, повторяю вамъ, когда они дерзнули напасть на его земли во время междоусобной войны, въ 1642 году по P. X. А я, серъ, его внукъ, подвергаюсь такому поруганію.

Наступило торжественное молчаніе; потомъ, какъ всегда водится въ затруднительныхъ случаяхъ, всякій сталъ подавать совѣтъ, и одинъ другаго хуже. Alexander ab Alexandro предложилъ отправить кого-нибудь для переговоровъ съ катеранами, которые вѣроятно охотно возвратятъ уведенныхъ коровъ, взявъ по доллару съ головы. Маквибль замѣтилъ, что такая сдѣлка будетъ имѣть характеръ потворства грабежу, — онъ стоялъ на томъ, чтобъ отправить ловкаго человѣка въ горы, и поручить ему скупить по возможно дешевой цѣнѣ уведенное стадо, какъ бы отъ себя, не вмѣшивая имени лэрда. Эдуардъ предложилъ послать въ ближайшій гарнизонъ за военной помощью и за исполнительнымъ листомъ отъ представителя судебной власти; а мисъ Брадвардинъ робко замѣтила, что, быть можетъ, лучше всего заплатить дань Фергусу Макъ-Айвору-Вихъ-Іанъ-Вору, которому какъ извѣстно легко потребовать у горцевъ возвращенія награбленнаго добра. Баронъ не одобрилъ ни одного изъ этихъ предложеній; ему была особенно противна мысль о прямой или косвенной сдѣлкѣ съ грабителями; онъ сказалъ Эдуарду, что его планъ немыслимъ, принимая во вниманіе грустное положеніе страны и политическія партіи, враждовавшія въ пей; наконецъ, по поводу предложенія Розы, онъ объявилъ, что при теперешнихъ своихъ отношеніяхъ къ Фергусу Макъ-Айворъ-Вихъ-Іанъ-Вору онъ, баронъ Брадвардинъ, не можетъ согласиться ни на какую уступку, хотя бы ему и предложили за это возвратить in integrum всѣхъ быковъ и коровъ, которые когда либо были уведены изъ баронства сосѣдними кланами со временъ Малькольма Канмора.

Въ сущности онъ стоялъ за войну, и предложилъ отправить нарочныхъ къ Вальмаванлю, Киланкурейту, Тюліелуму и другимъ лэрдамъ, которымъ могла угрожать опасность отъ неожиданныхъ нападеній, и предложить имъ соединиться всѣмъ вмѣстѣ для вооруженнаго преслѣдованія грабителей. „А тогда, серъ“, продолжалъ онъ, — эти nebulones nequіsissimi^[47], какъ ихъ называетъ Леслеусъ, раздѣлятъ судьбу ихъ предшественника Какуса:

Elisos oculos, et siccum sanguine guttur^[48].

Маквибль вовсе не сочувствовалъ этимъ воинственнымъ намѣреніямъ: онъ вытащилъ изъ кармана огромные часы, по цвѣту и величинѣ напоминавшіе оловяную грѣлку, и посмотрѣвъ на нихъ сказалъ, что уже время зашло за полдень, а катерановъ видѣли близъ Балли-Бругскаго прохода еще на разсвѣтѣ; другими словами, прежде чѣмъ союзныя силы лэрдовъ успѣютъ собраться, грабители будутъ внѣ всякаго преслѣдованія и укроются въ своихъ непроходимыхъ горныхъ долинахъ, куда не было ни возможности, ни расчета слѣдовать за ними.

На такое замѣчаніе нельзя было ничего возразить. Поэтому засѣданіе военнаго совѣта было закрыто, и какъ бываетъ съ большинствомъ подобныхъ засѣданій, оно ничѣмъ не кончилось; было только рѣшено, что Маквибль пришлетъ своихъ трехъ коровъ въ замокъ, а самъ будетъ удовольствоваться пивомъ домашняго приготовленія. Предложеніе это было внесено Саундерсомъ, и Маквибль охотно на него согласился, во первыхъ изъ обычнаго уваженія къ семейству Брадвардинъ, а во вторыхъ въ виду щедраго вознагражденія за любезность.

Баронъ вышелъ изъ комнаты сдѣлать кое-какія нужныя распоряженія, а Вэверлей воспользовался этимъ случаемъ чтобы спросить у Розы кто этотъ Фергусъ съ такими неудобопроизносимыми именами, и былъ ли онъ полицейскій, которому поручено поимка воровъ.

— Полицейскій! засмѣялась Роза. — Это очень почтенный и вліятельный джентльменъ; — вождь одной независимой вѣтви могущественнаго горнаго клана, его очень уважаютъ, какъ за родство и связи, такъ и за собственное его могущество.

— Въ такомъ случаѣ какое же онъ имѣетъ отношеніе къ разбойникамъ? Развѣ онъ одинъ изъ представителей судебной власти? спросилъ Вэверлей.

— Скорѣе представитель военной власти, если хотите, отвѣтила Роза. — Онъ очень безпокойный сосѣдъ для тѣхъ, кто съ нимъ не въ ладу, и имѣетъ въ своемъ распоряженіи столько вооруженныхъ людей, что ему завидуютъ джентльмены гораздо богаче его; отношеній его къ разбойникамъ я вамъ хорошенько объяснить не могу; знаю только, что самый смѣлый изъ нихъ не рѣшится украсть подковы у того, кто платитъ дань Макъ-Айвору; если разбойники увели ваше стадо, вамъ стоитъ только слово шепнуть Фергусу, и онъ вамъ вернетъ его, или же уведетъ коровъ у лэрда, съ которымъ онъ въ ссорѣ, и вознаградитъ ими васъ за убытки.

— И этого шотландскаго Джонатана Вильда принимаютъ въ обществѣ, и называютъ джентльменомъ?

— Настолько принимаютъ, сказала Роза, — что ссора моего отца съ Фергусомъ Макъ-Айворомъ началась на одномъ собраніи мѣстныхъ землевладѣльцевъ, на которомъ гордый вождь горцевъ захотѣлъ пройти впереди всѣхъ джентльменовъ равнины, и никто не посмѣлъ возстать противъ него; но отецъ отказался исполнить это требованіе. Тогда Фергусъ попрекнулъ его тѣмъ, что онъ платитъ ему дань и слѣдовательно находится у него въ зависимости. Отецъ пришелъ въ сильное негодованіе, такъ какъ онъ ничего не зналъ о дани, которую Маквибль платилъ тайкомъ, относя эти деньги на другія статьи расхода. Дѣло дошло бы до поединка; но Фергусъ Макъ-Айворъ очень вѣжливо отвѣтилъ, что рука его никогда не поднимется на человѣка, убѣленнаго сѣдинами и пользующагося всеобщимъ уваженіемъ. Ахъ, какъ бы я хотѣла, чтобы они помирились!»

— Вы видѣли когда нибудь этого мистера Макъ-Айвора — такъ кажется зовутъ его?

— Нѣтъ, его не такъ зовутъ; онъ бы обидѣлся, если бы вы его назвали мистеромъ, и извинилъ бы вашу оплошность только развѣ тѣмъ, что вы иностранецъ, англичанинъ. Жители равнины называютъ его, какъ всѣхъ прочихъ джентльменовъ, по имени его помѣстья Глевакойхъ; горцы зовутъ его Вихъ-Іанъ-Воръ, то есть сыномъ великаго Джона; а мы люди пограничные зовемъ его и тѣмъ и другимъ именемъ безразлично.

— Я боюсь, что на своемъ англійскомъ языкѣ не скоро заучу эти варварскія имена.

— Онъ красивый и отлично воспитанный молодой человѣкъ, продолжала Роза; — а сестра его Флора самая прелестная, самая талантливая дѣвушка во всей окрестности; она воспитывалась въ одномъ монастырѣ, во Франціи, и до несчастной размолвки отца съ Фергусомъ была моимъ лучшимъ другомъ. Любезный капитанъ Вэверлей, постарайтесь убѣдить отца покончить дѣло миромъ. Я увѣрена, что сегодняшній набѣгъ только начало нашихъ бѣдствій. Замокъ Тюли-Веоланъ всегда считался безпокойнымъ, опаснымъ мѣстомъ, пока мы были въ раздорѣ съ горцами. Когда мнѣ было лѣтъ десять, недалеко отъ нашей фермы произошла ожесточенная схватка между нашими людьми и двадцатью вооруженными горцами; битва происходила такъ близко отъ дома, что пули пробили нѣсколько стеколъ съ сѣверной стороны. Трое горцевъ были убиты; ихъ тѣла завернули въ плэды и положили на каменный полъ въ сѣняхъ; на другой день пришли къ намъ жены и дѣти убитыхъ; онѣ ломали себѣ руки, плакали, пѣли коронакъ^[49], и наконецъ унесли тѣла подъ звуки волынокъ. Послѣ того я шесть недѣль не могла покойно спать: мнѣ все слышались раздирающіе крики, и мерещились окоченѣлые труппы, завернутые въ кровавые тартаны. Но послѣ этого отрядъ стирлингскаго гарнизона явился къ намъ съ бумагой, подписанной лордомъ верховнымъ судьею, въ силу которой у всѣхъ насъ отобрали оружіе; и теперь мы не имѣемъ никакой возможности защищаться отъ набѣговъ.

Вэверлей былъ очень пораженъ этимъ разсказомъ, напоминавшимъ ему фантастическія картины, создаваемыя его воображеніемъ. Передъ нимъ стояла молодая дѣвушка; всѣ черты ея лица дышали тихой, нѣжной красотой, и она была свидѣтельницей страшной сцены, которую онъ представлялъ себя возможной только въ очень отдаленныя времена, и говорила о ней спокойно и хладнокровно, какъ будто ожидая, что она снова повторится. Его любопытство было сильно затронуто, тѣмъ болѣе, что къ этому примѣшивалось смутное возбуждающее чувство опасности. Вэверлей могъ воскликнуть съ Мальволіо: «Нѣтъ, я не сумасшедшій и не увлекаюсь химерами! Я дѣйствительно попалъ въ страну романтическихъ и воинственныхъ приключеній; и мнѣ хочется только знать, какую я призванъ играть здѣсь роль!»

Всѣ подробности, которыя онъ узналъ о положеніи страны, казались необыкновенными и странными. Онъ слышалъ, правда, о горныхъ разбойникахъ; но никогда не подозрѣвалъ, что разбои ведутся въ такой правильной системѣ и что имъ до нѣкоторой степени покровительствуютъ вожди клановъ, находя въ набѣгахъ удобный случай пріучать своихъ людей къ обращенію съ оружіемъ, пріобрѣтать вліяніе на землевладѣльцевъ въ равнинѣ, и защищать ихъ отъ разбойниковъ цѣною денежнаго выкупа.

Во время этого разговора вошелъ въ комнату Маквибль, и разсказалъ ему еще большія подробности о горцахъ и ихъ набѣгахъ. Въ разговорѣ почтеннаго джентльмена сильно сказывалась его професія; Дэви Джелатлей сказалъ разъ про него: «Когда онъ говоритъ, то точно требуетъ уплаты денегъ». Маквибль объяснилъ нашему герою, что съ самыхъ древнихъ временъ, всѣ эти воры, мародёры и разбойники составляютъ одну шайку, съ цѣлью производить различныя кражи и грабительства у мирныхъ жителей равнинъ, у которыхъ не только забираютъ коровъ, быковъ, лошадей, овецъ, хлѣбъ и всякую другую движимую собственность, но еще стараются увести какъ можно болѣе плѣнныхъ, чтобы взять съ нихъ выкупъ или обложить ихъ постоянной данью. Эти насилія прямо предусмотрѣны въ различныхъ статьяхъ Книги Статутовъ, въ актѣ № 1567-мъ и во многихъ другихъ; каковые статуты и акты, со всѣми ихъ дѣйствительными и возможными послѣдствіями, подвергаются постыдному поруганію со стороны вышеназванныхъ грабителей, воровъ и мародёровъ, составившихъ преступный союзъ для вышеназванныхъ и подобныхъ имъ злодѣяній, какъ то: для воровства, грабительства, поджоговъ, убійства, и raptus mulierum или насильственнаго похищенія женщинъ.

Всѣ эти разсказы представлялись нашему герою чѣмъ-то похожимъ на сонъ; онъ не могъ понять какимъ образомъ умъ человѣческій свыкался съ такими дикими фактами; какимъ образомъ эти факты оказывались обыкновенными явленіями вседневной жизни и могли случаться въ такомъ благоустроенномъ государствѣ какъ Великобританія^[50].

ГЛАВА XVI.
Появленіе неожиданнаго союзника.

Баронъ явился къ обѣду значительно успокоенный; къ нему даже возвратилось, повидимому, его хорошее расположеніе духа, онъ подтвердилъ разсказы Розы и Маквибля и прибавилъ къ нимъ нѣсколько анекдотовъ изъ собственной жизни, которые характеризовали бытъ и нравы горцевъ. Вожди клановъ, по его словамъ, вообще люди очень почтенные и очень знатнаго происхожденія; ихъ слово — законъ для всѣхъ членовъ клана. Конечно они не должны имѣть притязанія думать, прибавилъ онъ — чему существуютъ очень недавніе примѣры — что ихъ pros аріа или родословная, основанная большею частію на тщеславныхъ и пристрастныхъ пѣсняхъ sennachies или бардовъ, можетъ сравниться съ родословной знатныхъ родовъ Нижней Шотландіи, древность которыхъ свидѣтельствуется длинными рядами королевскихъ хартій; хотя, повторяю, ихъ высокомѣріе доходитъ до того, что они позволяютъ себѣ оскорблять представителей этихъ домовъ.

Замѣчаніе это, скажемъ мимоходомъ, довольно ясно указывало на истинную причину размолвки между барономъ и его горнымъ союзникомъ. Разсказы хозяина о своеобразной, патріархальной жизни въ горахъ сильно возбудили любопытство Эдуарда, и онъ спросилъ нельзя ли безопасно предпринять путешествіе въ сосѣднія горы, которыя своей мрачной, высокой стѣной не разъ манили его къ себѣ. Баронъ отвѣчалъ, что нѣтъ ничего легче такой поѣздки, когда ссора его съ Фергусомъ Макъ-Айворомъ будетъ улажена; потому что онъ можетъ дать своему дорогому гостю рекомендательныя письма къ главнѣйшимъ вождямъ, и они окажутъ ему самый любезный пріемъ.

Разговоръ продолжался о тѣхъ же предметахъ, когда дверь съ шумомъ отворилась, и въ комнату вошелъ горецъ въ полномъ вооруженіи, сопровождаемый Саундерсомъ Саундерсономъ. Вэверлей подумалъ въ первую минуту о новомъ набѣгѣ, но его успокоили торжественный видъ Саундерса, исполнявшаго должность оберцеремоніймейстера, невозмутимое спокойствіе барона и его дочери. Тѣмъ не менѣе онъ вздрогнулъ, такъ какъ въ первый разъ увидѣлъ шотландскаго горца въ полномъ національномъ костюмѣ. Это былъ смуглый, коренастый молодой человѣкъ пебольшаго роста; широкія складки его плэда придавали особенно мощный видъ всей его фигурѣ. Короткая юпочка обнажала сильныя, прекрасно-сложенныя ноги; за поясомъ спереди висѣлъ кошелекъ изъ козлиной кожи, кинжалъ и стальной пистолетъ. шляпа съ перомъ указывала на его притязаніе считаться джентльменомъ; палашъ, щитъ за спиной и длинное охотничье ружье въ одной рукѣ дополняли вооруженіе горца. Другой рукой онъ снялъ шляпу, а баронъ, какъ видно хорошо знакомый съ мѣстными обычаями, принялъ видъ государя, принимающаго посла, и не вставая съ мѣста сказалъ голосомъ, полнымъ достоинства:

— Привѣтствую васъ Эванъ Дгу-Макомбихъ! Какія извѣстія отъ Фергуса Макъ-Айворъ-Вихъ-Іанъ-Вора?

— Фергусъ Макъ-Айворъ-Вихъ-Іанъ-Воръ, началъ посланный на чистомъ англійскомъ языкѣ, — шлетъ вамъ привѣтъ, баронъ Брадвардинъ изъ Тюли-Веолана, и сожалѣетъ, что черное облако пробѣжало между вами и имъ, и что оно заставило васъ забыть о дружбѣ и союзѣ, существовавшихъ съ давнихъ временъ между вашимъ домомъ и домомъ Вихъ-Іанъ-Вора; онъ желаетъ, чтобы это облако разсѣялось, и чтобъ между знатнымъ родомъ Брадвардиновъ и кланомъ Айвора возстановились прежнія отношенія, когда яйцо лежало между ними вмѣсто кремня и ножикъ вмѣсто меча. Онъ надѣется, что вы также пожелаете разсѣять облако, такъ чтобы никто не могъ спрашивать поднялось ли оно изъ долины на горы, или спустилось съ горъ въ долину. Кто не получалъ удара мечомъ, тотъ не наноситъ его даже ножнами. Горе тому, кто потеряетъ друга изъ за облака, набѣжавшаго въ весеннее утро.

Баронъ отвѣтилъ на эту рѣчь съ надлежащимъ достоинствомъ. Онъ сказалъ, что всегда уважалъ въ вождѣ клана Айвора приверженца короля, и очень сожалѣлъ, что облако несогласія возникло между нимъ и человѣкомъ съ такими благородными убѣжденіями, такъ какъ «когда люди должны соединиться вмѣстѣ, безпомощенъ человѣкъ, у котораго нѣтъ брата!

Баронъ нашелъ обмѣнъ привѣтствій на столько удовлетворительнымъ, что счелъ возможнымъ заключить миръ съ должной торжественностью. Онъ наполнилъ кубокъ усквебогомъ и выпилъ его за здоровье и процвѣтаніе Макъ-Айвора изъ Гленакойха. Посланный, въ свою очередь, осушилъ чарку вина за здоровье барона Брадвардина, пожелавъ ему при этомъ всякаго благополучія.

Заключивъ такимъ образомъ предварительныя условія мира, Эванъ Дгу-Макомбихъ удалился для совѣщанія съ мистеромъ Маквиблемъ о различныхъ второстепенныхъ статьяхъ, которыми не стоило безпокоить самого барона. Вѣроятно, совѣщаніе касалось возобновленія денежной субсидіи, и первый министръ нашелъ возможнпымъ удовлетворить требованіямъ Фергуса Макъ-Айвора, не оскорбивъ въ тоже время достоинства барона. Мы можемъ сообщить читателю тотъ достовѣрный фактъ, что уполномоченные выпили, не торопясь, бутылку водки, которая произвела на ихъ закаленныя въ этомъ дѣлѣ головы столько же вліянія, сколько она могла произвести на двухъ мѣдведей, красовавшихся на воротахъ замка, что Эванъ Дгу собралъ подробныя справки объ обстоятельствахъ ночнаго набѣга, и объявилъ свое намѣреніе немедленно идти на выручку стада, которое горцы, по его мнѣнію, не могли еще далеко угнать; они сломали кость, замѣтилъ онъ, „по еще не успѣли высосать мозга“.

Вэверлей слѣдилъ съ любопытствомъ за всѣмъ что дѣлалъ и говорилъ Эванъ Дгу; онъ былъ пораженъ находчивостью, съ которою горецъ собиралъ нужныя свѣденія и выводилъ изъ нихъ вѣроятныя заключенія. Эванъ Дгу, съ своей стороны, былъ въ высшей степени польщенъ вниманіемъ, которое ему оказывалъ Вэверлей, и его любопытными распросами о жизни въ горахъ, о правахъ и обычаяхъ жителей и о характерѣ мѣстности. Поэтому онъ безъ всякихъ церемоній предложилъ нашему герою отправиться миль за десять, за пятнадцать въ горы и посмотрѣть на долину, въ которую было загнано стадо.

— Если я, прибавилъ онъ, — не ошибаюсь относительно вѣроятнаго убѣжища вашихъ вчерашнихъ гостей, вы увидите мѣстность, которую вамъ врядъ ли придется въ другой разъ видѣть.

Мысль посѣтить вертепъ горнаго разбойника сильно заинтересовала Вэверлея, но онъ былъ настолько остороженъ, что предварительно освѣдомился у барона можно ли довѣриться проводнику. Отвѣтъ былъ вполнѣ удовлетворительный, путешествіе не представляло ни малѣйшей опасности, и только могло нѣсколько утомить Эдуарда. Эванъ предложилъ ему посѣтить на обратномъ пути вождя, въ замкѣ котораго онъ могъ найдти уютное убѣжище и радушный пріемъ; это предложеніе еще болѣе облегчало предпріятіе. Справедливость требуетъ замѣтить, что мисъ Роза поблѣднѣла, когда услышала о предполагаемомъ путешествіи; но баронъ былъ въ восхищеніи отъ живой предпріимчивости своего юнаго друга, и не имѣлъ ни малѣйшаго намѣренія смущать его вымышленными опасностями. Поэтому тотчасъ приступили къ сборамъ, которые оказались очень несложными. Мѣшокъ, наполненный разными дорожными принадлежностями, взвалили на плечи одного охотника изъ Тюли-Веолана, и нашъ герой отправился въ путь съ ружьемъ въ рукахъ; его сопровождали Эванъ Дгу съ двумя горцами, изъ которыхъ одинъ былъ вооруженъ длинной винтовкой, а другой несъ за плечами нѣчто въ родѣ топора съ длинной деревянной рукояткой, — сѣкиру^[51].

Эванъ объяснилъ нашему герою, что горцы сопровождали его отнюдь не въ видахъ безопасности, а для того, чтобы придать больше торжественности посольству, отправленному въ Тюли-Веоланъ Вихъ-Іанъ-Воромъ, которому онъ, Эванъ Дгу Макомбпхъ, приходился молочнымъ братомъ.

— Ахъ! воскликнулъ онъ, — еслибъ только вы, саксонскій джентльменъ, могли увидать нашего вождя съ хвостомъ!

— Съ хвостомъ? повторилъ Эдуардъ удивленнымъ голосомъ.

— Да, то есть со свитой, въ сопровожденіи которой онъ посѣщаетъ людей одинаковаго съ нимъ происхожденія, отвѣчалъ Эванъ Дгу и сталъ гордо пересчитывать нопальцамъ чины двора Айвора, — у него свой начальникъ тѣлохранителей, правая рука его во всякомъ дѣлѣ; свой бардъ или пѣвецъ; свой ораторъ, обязанный говорить привѣтственныя рѣчи знатнымъ лицамъ, къ которымъ ѣздитъ вождь; свой оруженосецъ, который держитъ мечъ, щитъ и ружье вождя; свои пажи, изъ которыхъ одинъ переноситъ вождя на плечахъ черезъ ручьи и топи, второй при трудныхъ переправахъ ведетъ подъ узцы лошадь вождя, а третій несетъ ранецъ вождя; свой музыкантъ, игрокъ на волынкѣ, и его помощникъ; наконецъ двѣнадцать молодыхъ людей, которые не имѣютъ опредѣленной обязанности, а должны только сопровождать лэрда и исполнять его приказанія.

— И вождь вашъ постоянно держитъ всѣхъ этихъ людей? спросилъ Вэверлей.

— Всѣхъ этихъ людей, спрашиваете вы? — не только ихъ, но еще много храбрыхъ молодцовъ, которые не знали бы куда преклонить головы, еслибъ не было большой риги въ Гленакойхѣ.

Эванъ Дгу развлекалъ своего спутника разсказами о величіи вождя въ мирное и военное время, пока они не достигли подошвы тѣхъ высокихъ горъ, на которые Вэверлей съ такимъ любопытствомъ смотрѣлъ издалека. Наступилъ вечеръ; мгла начинала застилать страшные проходы, соединяющіе равнину съ нагорьемъ. Въ одинъ изъ такихъ проходовъ углубились наши путешественники; крутая тропинка, бѣжала въ гору на самомъ краю оврага, по обѣимъ сторонамъ котораго нависли гигантскія скалы, а тамъ далеко, внизу, ревѣлъ потокъ, покрытый клубами пѣны. Послѣдніе лучи заходящаго солнца играли въ его бѣшеныхъ волнахъ, которыя метались между камнями. Спускъ къ водѣ былъ чрезвычайно обрывистъ: кое-гдѣ торчалъ выступъ скалы, и дерево, обвивъ его могучими обнаженными корнями, склонялось надъ пучиной. Съ правой стороны тропинки, горы были совершенно неприступны; на противуположномъ берегу оврага онѣ густо поросли кустарникомъ, надъ которымъ мѣстами поднимались высокія ели.

— Мы находимся въ Балли-Бругскомъ проходѣ, сказалъ Эванъ. — Нѣкогда, десять горцевъ изъ клана Донпохи отстояли его противъ жителей равнины, которые напали на нихъ въ числѣ ста человѣкъ; до сихъ поръ можно видѣть мѣсто, гдѣ похоронены убитые: если у васъ хорошіе глаза, вы разглядите по ту сторону ручья зеленые холмики, окруженные верескомъ. А вотъ летитъ орелъ; такихъ птицъ у васъ въ Англіи нѣтъ; онъ спѣшитъ къ ужину въ помѣстье барона Брадвардина, — но я пущу ему пулю въ догоню!

Онъ выстрѣлилъ, но далъ промахъ, и великолѣпный царь пернатыхъ спокойно продолжалъ свой высокій полетъ къ югу; шумъ выстрѣла, повторенный тысячами эхо, поднялъ стаю разныхъ птицъ, соколовъ, коршуновъ и воронъ, которые только-что угомонились на ночь, но ихъ дикіе рѣзкіе крики смѣшались съ шумомъ воды, и своимъ ужаснымъ дисонансомъ нарушили величественное спокойствіе картины. Эванъ сконфузился немного послѣ неудачной попытки выказать свое искуство; онъ молча зарядилъ ружье, и сталъ насвистывать какую-то національную пѣсню.

Тропинка вывела путешественниковъ въ узкую долину, на обѣимъ сторонамъ которой возвышались крутыя скалы, поросшія верескомъ. Ручей все еще бѣжалъ у ногъ ихъ, и своими прихотливыми извилинами не разъ заставлялъ ихъ переправляться съ одного берега на другой. Эванъ Дгу предлагалъ Вэверлею перенести его на плечахъ, но нашъ герой, порядочный ходокъ, каждый разъ отклонялъ такой способъ переправы, и значительно поднялся во мнѣніи горца, показавъ, что не боится замочить ногъ. Вэверлей храбрился отчасти съ намѣреніемъ, замѣтивъ, что Эванъ Дгу имѣлъ нѣсколько предвзятое мнѣніе объ изнѣженности жителей Нижней Шотландіи, и въ особенности Англіи.

Въ концѣ долины началось огромное, мрачное болото, изрытое глубокими ямами, изъ которыхъ добывали торфъ; переходъ черезъ него былъ чрезвычайно затруднителенъ и опасенъ; рѣшиться на это можно было только въ сопровожденіи опытнаго горца, такъ какъ тропинки на болотѣ не было видно, и путешественникамъ приходилось выбирать на глазъ болѣе плотную полосу земли, которая однакожъ сочилась и дрожала подъ ногами, или перескакивать съ кочки на кочку, чтобы миновать опасныя тони, въ которыя человѣкъ уходилъ по горло. Для горца такая переправа не представляла ничего затруднительнаго: привычная нога, въ башмакахъ съ топкой подошвой, твердо ступала на самый узкій клочекъ сухой земли; но Вэверлей, противъ ожиданія, очень утомился.

Угасавшія сумерки слабо освѣщали путь черезъ болото; когда же путешественники достигли подошвы крутой, каменистой горы, наступила ночь, — пріятная, не темная ночь. Вэверлей напрягалъ силы, чтобы не поддаваться усталости, и бодро шелъ впередъ, завидуя однакожъ въ глубинѣ сердца своему спутнику, который продолжалъ идти по обрывистой тропинкѣ безъ малѣйшаго признака утомленія; по расчету Эвана Дгу они сдѣлали всего миль пятнадцать.

Переправлсь черезъ гору и опустясь съ противуположнаго склона, путешественники остановились на опушкѣ густаго лѣса. Эванъ Дгу переговорилъ съ двумя горцами, послѣ чего одинъ изъ нихъ взялъ отъ охотника багажъ Вэверлея, а другой повелъ послѣдняго по какой-то боковой тропинкѣ. Когда Вэверлей спросилъ почему они разошлись, Эванъ Дгу объяснилъ ему, что Дональдъ Бинъ-Линъ, вѣроятный похититель баронскихъ коровъ, не любилъ видѣть въ своемъ убѣжищѣ чужихъ людей, а потому тюли-веоланскому охотнику было благоразумнѣе провести ночь въ сосѣдней деревушкѣ. Такая мѣра показалась Вэверлею основательною, и разсѣяла невольное подозрѣніе, овладѣвшее имъ, когда онъ увидѣлъ, что его разлучаютъ съ единственнымъ знакомымъ ему спутникомъ. Эванъ Дгу поспѣшно прибавилъ, что онъ самъ отправится впередъ и предупредитъ Дональда Бинъ-Лина о прибытіи гостя, такъ какъ неожиданное появленіе „краснаго солдата“^[52] могло произвести непріятное замѣшательство. Не дожидаясь отвѣта онъ отправился впередъ крупной рысью — выражаясь жокейскимъ языкомъ — и скоро исчезъ въ ночной темнотѣ.

Вэверлею пришлось довольствоваться собственными размышленіями, такъ какъ его спутникъ, вооруженный сѣкирой, едва зналъ нѣсколько словъ по англійски. Дорога шла густымъ, сосновымъ лѣсомъ, и путешественники пробирались почти ощупью. Впрочемъ, не смотря на мракъ, горецъ увѣренно шелъ впередъ, и Вэверлей старался не отставать отъ него.

Такъ они подвигались впередъ, въ глубокомъ молчаніи; наконецъ Эдуардъ не вытерпѣлъ, и спросилъ: скоро ли конецъ путешествію?

— До пещеры осталось мили три или четыре, отвѣчалъ горецъ. — Такъ какъ джентльменъ усталъ, то Дональдъ, вѣроятно, пришлетъ — то есть можетъ, то есть долженъ прислать помощь.

Отвѣтъ былъ очень неопредѣленный. Вэверлей оставался въ полной неизвѣстности относительно обѣщанной помощи, и тщетно старался узнать у своего спутника будетъ ли эта помощь въ видѣ лошади, или телѣги, или носилокъ, или наконецъ человѣка. Оруженосецъ повторялъ только: „Помощь! Помощь!“ Вскорѣ Эдуардъ сталъ догадываться объ истинномъ смыслѣ загадочнаго слова. Лѣсъ кончился, и они очутились на берегу широкой рѣки или озера; горецъ далъ понять нашему герою, что здѣсь нужно остановиться и ждать. Восходящая лупа слабо освѣщала поверхность воды и фантастическія, неясныя очертанія горъ, которыя тянулись по берегу. Лѣтняя ночь пахнула мягкой прохладой на Вэверлея, и освѣжила его послѣ долгой, утомительной ходьбы; кудрявыя березы, пропитанныя вечерней росой, наполняли воздухъ благоуханіемъ^[53].

Вэверлей наслаждался романтической обстановкой, въ которой было столько оригинальной прелести. Онъ сидѣлъ на берегу незнакомаго озера, въ обществѣ дикаго горца, говорившаго на незнакомомъ ему языкѣ, и собирался посѣтить вертепъ извѣстнаго разбойника, — быть можетъ втораго Робинъ-Гуда или Адама О’Гордона; сидѣлъ одинъ, въ глубокую полночь, въ мѣстности, изъ которой трудно было выбраться. Всѣ эти обстоятельства доставляли богатую пищу романтическому воображенію, раздраженному если не чувствомъ страха, то по крайней мѣрѣ чувствомъ неизвѣстности. Одно мелкое обстоятельство какъ-то не ладилось со всѣмъ остальнымъ: причина путешествія — отысканіе баронскихъ коровъ — не имѣла въ себѣ ничего фантастическаго; нашъ герой съ отвращеніемъ вспомнилъ объ этомъ унизительномъ, прозаическомъ фактѣ.

Погруженный въ мечты онъ не замѣчалъ какъ проходило время. Горецъ осторожно дотронулся до него, и указывая на противуположную сторону озера, сказалъ: „вонъ пещера“. Вэверлей взглянулъ по указанному направленію и увидалъ свѣтлую точку, мерцавшую на далекомъ горизонтѣ; она постепенно разгоралась болѣе яркимъ блескомъ, и какъ метеоръ безпрестанно мѣняла положеніе. Въ то время, какъ Вэверлей разсматривалъ это странное явленіе, до него донеслись отдаленные удары веселъ; плескъ воды становился все слышнѣе и слышнѣе; съ озера раздался громкій свистокъ, на который горецъ отвѣчалъ такимъ же сигналомъ, и къ берегу причалила лодка съ четырьмя гребцами; двое изъ нихъ тотчасъ выскочили наберетъ, и торжественно понесли Вэверлея въ лодку; когда все общество усѣлось, гребцы взмахнули веслами и стали переправляться черезъ озеро.

ГЛАВА XVII.
Вертепъ шотландскаго разбойника.

Среди глубокаго молчанія лодка скользила по волнамъ; только мѣрные удары веселъ и монотонная пѣснь рулеваго сливались въ тоскливые звуки, нарушавшіе тишину. Свѣтлая точка, по мѣрѣ приближенія лодки, разросталась въ широкое, багровое пламя, огненными языками поднимавшееся къ небу. Эдуардъ не могъ хорошенько разобрать, разложенъ ли былъ костеръ на островѣ или на твердой землѣ. Блестящая огненная масса, казалось, стояла на самой поверхности озера, и напоминала колесницу, въ которой злой геній восточныхъ сказокъ носится по сушѣ и по водѣ. Когда они подъѣхали еще ближе, оказалось, что огонь былъ разведенъ у подножія гигантскаго утеса, круто поднимавшагося изъ воды. Гладкая каменная стѣпа, освѣщенная багровымъ заревомъ, составляла какой-то странный, торжественный контрастъ съ остальнымъ пейзажемъ, освѣщеннымъ мѣстами блѣдной луной.

Когда лодка подошла къ берегу, Вэверлей увидѣлъ, что костеръ былъ разведенъ при входѣ въ обширную пещеру, куда, казалось, уходило озеро; двое горцевъ поддерживали огонь, бросая въ него смолистые сосновые сучья; ихъ энергичныя фигуры, освѣщенныя краснымъ свѣтомъ, имѣли въ себѣ что-то демоническое. Эдуардъ догадался, что огонь былъ разведенъ нарочно для указанія пути лодочникамъ во время переправы черезъ озеро. Они направили лодку ко входу пещеры, и стали подбирать весла. Повинуясь данному ей движенію, лодка обогнула скалистый выступъ, на которомъ горѣлъ костеръ, скользнула подъ нависшіе своды пещеры и остановилась тамъ, гдѣ берегъ спускался въ воду правильными широкими уступами, образуя удобную естественную лѣстницу. Въ это время костеръ зашипѣлъ и мгновенно потухъ, залитый огромной массой воды; наступила глубокая темнота, чьи-то мощныя руки подняли Вэверлея изъ лодки, поставили его на ноги и почти насильно повлекли во внутрь пещеры. Нѣсколько времени онъ продолжалъ идти во мракѣ впереди, какъ бы изъ самыхъ нѣдръ скалы, раздавался смутный говоръ. Горцы, провожавшіе Эдуарда, круто повернули направо, и глазамъ его представился Дональдъ Бинъ-Линъ, въ самой оригинальной обстановкѣ.

Внутренность пещеры, очень высокой и глубокой, освѣщалась факелами изъ смолистой сосны, которые бросали яркій, дрожащій свѣтъ и распространяли сильный, хотя не противный запахъ. Раскаленная груда древеснаго угля усиливала своимъ краснымъ отливомъ рѣзкій блескъ факеловъ; пять или шесть вооруженныхъ горцевъ сидѣли у огня; другіе, завернувшись въ плэды, лежали безпорядочными группами въ отдаленныхъ углахъ пещеры. Въ широкомъ углубленіи, которое разбойники называли въ шутку кладовой Бинъ-Лина, были повѣшены за ноги двѣ коровы, очевидно недавно зарѣзанныя, и оставь овцы или барана. Главный жилецъ этого оригинальнаго замка вышелъ на встрѣчу гостю, въ сопровожденіи церемоніймейстера, Эвана Дгу. Наружность Дональда составляла рѣзкую противоположность съ личностью, которую Вэверлей думалъ увидѣть. Ремесло, которымъ онъ занимался, дикая глушь, въ которой онъ жилъ, странная, воинственная обстановка, окружавшая его — все это должно было, очень естественно, вселять ужасъ непривычному зрителю. Нашъ герой, подъ впечатлѣніемъ всего имъ видѣннаго, ожидалъ встрѣтить въ этой пещерѣ страшнаго, суроваго гиганта, одну изъ тѣхъ фигуръ, которую Сальваторъ выдвинулъ бы на первый планъ въ группѣ бандитовъ^[54].

Дональдъ Бинъ-Линъ составлялъ рѣзкую противоположность съ этимъ воображаемымъ типомъ. Это былъ худенькій человѣчекъ, небольшаго роста, съ свѣтлыми волосами песочнаго цвѣта, съ мелкими, блѣдными чертами лица, которыя подали поводъ назвать его Биномъ, т. е. — бѣлымъ. Его живая, гибкая, хорошо сложенная фигура производила, тѣмъ не менѣе впечатлѣніе чего-то слабаго, незначительнаго. Дональдъ служилъ когда то во французской арміи, и встрѣтилъ своего англійскаго гостя въ парадной формѣ, желая вѣроятно оказать ему особый почетъ; вмѣсто національнаго шотландскаго костюма, на немъ былъ старый мундиръ, красный съ голубымъ, и шляпа съ плюмажемъ; нарядъ очень не шелъ къ нему и составлялъ уморительный контрастъ со всѣмъ окружающимъ; Вэверлей охотно бы разсмѣялся, если бы могъ это дѣлать безопасно и не нарушая приличій. Разбойникъ принялъ нашего героя съ французской вѣжливостью и шотландскимъ гостепріимствомъ. Оказалось, что онъ очень хорошо зналъ имя Вэверлея, его родственныя связи, и въ особенности политическія убѣжденія его дяди. Онъ отозвался о нихъ съ большимъ увлеченіемъ, а Вэверлей счелъ благоразумнымъ отвѣтить на его любезности въ самыхъ неопредѣленныхъ выраженіяхъ.

Когда общество усѣлось поодаль отъ огня, близость котораго была невыносима въ это время года, красивая шотландка поставила передъ Вэверлеемъ, Эваномъ и Дональдомъ Линомъ три деревянныя миски, въ которыхъ былъ палитъ инаруйхъ^[55], родъ супа, приготовленнаго изъ разныхъ частей бычачьихъ внутренностей. Послѣ этого неприхотливаго блюда, показавшагося очень вкуснымъ, благодаря голоду и усталости, были поданы куски мяса, зажареннаго на угольяхъ; Эванъ Дгу и Дональдъ Линъ глотали ихъ съ такою быстротой и въ такомъ количествѣ, что Вэверлей никакъ не могъ сообразить, какимъ образомъ такая прожорливость согласуется съ извѣстной воздержностью горцевъ. Онъ не зналъ, что въ нисшихъ классахъ эта воздержность была вынужденная, и что горцы, подобно хищнымъ звѣрямъ, съ избыткомъ вознаграждали себя за лишенія, когда случай доставлялъ имъ обильную добычу. Въ заключеніе пира было подано большое количество водки. Горцы пили его въ чистомъ видѣ; Вэверлей смѣшалъ водку съ водой, и нашелъ этотъ напитокъ настолько невкуснымъ, что не рѣшился выпить второй чарки. Хозяинъ очень горевалъ о томъ, что не могъ предложить гостю вина: — „Если бы я зналъ двадцатью четырьмя часами раньше“, сказалъ онъ, „что вы почтите меня своимъ посѣщеніемъ, я бы досталъ вина, хотя бы за нимъ пришлось ѣхать за сорокъ миль. Но ни одинъ джентльменъ не можетъ предложить дорогому гостю болѣе того что онъ имѣетъ въ домѣ. Гдѣ нѣтъ орѣшника, не можетъ быть орѣховъ; я живу такъ какъ живутъ другіе“.

Потомъ онъ обратился къ Эвану Дгу, и съ сожалѣніемъ потомъ упомянулъ о смерти одного старика по имени Доннаха анъ Амригъ или Дунканъ въ Шапкѣ, который былъ вдохновеннымъ ясновидящимъ, и могъ по одному взгляду на человѣка сказать, пришелъ ли онъ въ домъ другомъ или шпіономъ.

— Развѣ его сынъ Малькольмъ не обладаетъ даромъ предвидѣнія? спросилъ Эванъ.

— Его нельзя сравнивать съ отцомъ, отвѣтилъ Линъ; нѣсколько дней тому назадъ онъ предсказалъ вамъ, что пріѣдетъ знатный джентльменъ верхомъ, а мы въ тотъ день никого не видали, кромѣ Шемуса-Бега, — слѣпаго арфиста, и его собаки. Другой разъ онъ намъ возвѣстилъ свадьбу, а въ дѣйствительности вышли похороны; наконецъ, во время послѣднихъ набѣговъ онъ увѣрялъ насъ, что мы приведемъ сто штукъ рогатаго скота, а мы поймали только толстаго пертскаго судью.

Потомъ Дональдъ Линъ сталъ говорить о политическомъ и военномъ положеніи страны. Вэверлей узналъ съ удивленіемъ и со страхомъ, что Дональдъ имѣлъ самыя точныя свѣденія о численности различныхъ гарнизоновъ и полковъ, расположенныхъ къ сѣверу отъ Тэя. Онъ даже зналъ число новобранцевъ, поступившихъ въ полкъ вмѣстѣ съ Эдуардомъ изъ помѣстій его дяди. Славныя ребята! отозвался онъ о нихъ, намекая конечно не на ихъ красоту, а на молодцоватость. Кромѣ того онъ разсказалъ Вэверлею два мелочныхъ эпизода изъ послѣдняго полковаго смотра въ такихъ подробностяхъ, которыя могъ подмѣтить только очевидецъ. Между тѣмъ, Эванъ Дгу отсталъ отъ разговора, и завернувшись въ свой плэдъ заснулъ. Тогда Дональдъ спросилъ Эдуарда очень значительнымъ голосомъ: не имѣетъ ли онъ сообщать ему чего нибудь особеннаго?

Подобный вопросъ, сдѣланный такимъ человѣкомъ, какъ Бинъ-Линъ, удивилъ и смутилъ нашего героя. Онъ отвѣтилъ, что предпринялъ путешествіе съ единственной цѣлью посмотрѣть на своеобразную жизнь горцевъ. Дональдъ взглянулъ ему пристально въ лицо и сказалъ, выразительно покачивая головою: „Вы можете мнѣ довѣриться; я заслуживаю такого же довѣрія какъ баронъ Брадвардинъ или Вихъ-Іанъ-Воръ. Во всякомъ случаѣ, будьте желаннымъ гостемъ въ моемъ жилищѣ.“

Вэверлей невольно вздрогнулъ, когда услышалъ такія таинственныя рѣчи отъ разбойника, поставленнаго внѣ закона; какъ онъ ни старался овладѣть собою, у него не хватило духа спросить у Дональда Лина, на что онъ намекалъ. Въ одномъ изъ углубленій пещеры, нашему герою приготовили ложе изъ вереска, цвѣты котораго составляли верхнюю пастилку; онъ завернулся какъ могъ въ нѣсколько плэдовъ, и сталъ смотрѣть на другихъ обитателей пещеры, которые расположились небольшими группами; одни входили, другіе выходили, причемъ произносили нѣсколько гаэльскихъ словъ, обращенныхъ къ главному разбойнику. Когда Дональдъ уснулъ, горцы стали переговариваться съ высокимъ молодцемъ, которой очевидно былъ его помощникомъ и сторожилъ его ночью. Люди, входившіе въ пещеру, по видимому возвращались съ какого-то предпріятія, и сообщивъ о его результатѣ они безъ дальнѣйшихъ церемоній обнажали свои кинжалы, отправлялись въ кладовую и отрѣзывали себѣ куски мяса отъ висѣвшихъ тамъ животныхъ, и потомъ жарили ихъ и ѣли. Водка находилась подъ строгимъ надзоромъ и выдавалась или самимъ Дональдомъ, его помощникомъ, или красивой шотландкой, о которой мы говорили и которая была, по видимому, единственной представительницей женскаго пола. Количество водки, выпиваемое каждымъ человѣкомъ, показалось бы громаднымъ для всякаго, незнакомаго съ условіями мѣстной жизни. Но сырой климатъ и постоянное движеніе на воздухѣ позволяли горцамъ употреблять много спиртныхъ напитковъ безъ вреда для здоровья.

Но мало по малу движущіяся группы людей начали исчезать изъ глазъ Вэверлея, и онъ заснулъ. Когда онъ проснулся на другой день, солнце стояло высоко надъ озеромъ, хотя въ убѣжище Уаймъ-ан-Ри, или Королевскую пещеру, какъ ее съ гордостью называли разбойники, проникалъ только слабый, мерцающій свѣтъ.

ГЛАВА XVIII.
Вэверлей продолжаетъ свое путешествіе.

Собравшись съ мыслями, Вэверлей съ удивленіемъ замѣтилъ, что въ пещерѣ никого не было. Онъ всталъ, привелъ въ порядокъ свою одежду, и еще разъ внимательно посмотрѣлъ вокругъ себя; но все было пусто и тихо. Догорѣвшія головни тлѣли подъ сѣрымъ пепломъ, на полу валялись обглоданныя кости и пустые боченки. Это были единственные слѣды Дональда Бинъ-Лина и его шайки. Вэверлей направился къ выходу пещеры и замѣтилъ, что къ скалистому возвышенію, на которомъ ночью горѣлъ сигнальный костеръ, можно было пройти довольно узкой тропинкой, искуственно высѣченой или выдолбленой самой природой; эта тропинка шла вдоль заводи, которою озеро врѣзывалось въ пещеру и въ углубленіи которой была причалена знакомая Эдуарду лодка. Пробравшись на узенькую платформу, на которой валялись остатки костра, нашъ герой въ первую минуту подумалъ, что невозможно продолжать путь далѣе; по потомъ онъ основательно разсудилъ, что горцы вѣроятно имѣютъ возможность переправляться изъ пещеры не только на лодкахъ, по и другимъ путемъ. При внимательномъ осмотрѣ онъ дѣйствительно отыскалъ на краю платформы нѣсколько ступенекъ или углубленій, сдѣланныхъ въ камнѣ; онъ воспользовался ими вмѣсто лѣстницы и обошелъ сверху скалистый выступъ, надъ которымъ находилась пещера; спустившись не безъ затрудненія съ противуположной стороны, онъ очутился на дикомъ, обрывистомъ берегу горнаго озера, около четырехъ миль въ длину и одной мили въ ширину; вокругъ озера возвышались плотной стѣной горы, поросшія верескомъ, на вершинѣ которыхъ лежалъ еще утренній туманъ.

Оглянувшись онъ подумалъ, что лучшаго убѣжища нельзя было придумать. Утесъ, по обрывистому склону котораго онъ съ трудомъ пробрался узенькой тропинкой, казался съ противуположной стороны совершенно неприступной громадой, преграждавшей всякій дальнѣйшій путь по берегу озера. Съ другаго берега даже самымъ зоркимъ глазомъ нельзя было различить узкаго и невысокаго входа въ пещеру, такъ что она могла служить безопаснымъ убѣжищемъ шайки, снабженной провизіей, пока измѣна не указала бы непріятелю тропинку, открытую Вэверлеемъ, или пока не было бы сдѣлано нападенія на лодкахъ, со стороны озера. Удовлетворивъ своему любопытству, Вэверлей сталъ искать Эвана Дгу и его двухъ спутниковъ, которые, какъ онъ полагалъ, должны были находиться по близости, такъ какъ не принадлежали къ шайкѣ Дональда Лина. Дѣйствительно, онъ разглядѣлъ, на разстояніи полумили, горца (но видимому Эвана), удившаго рыбу въ озерѣ, а подлѣ него человѣка съ какимъ-то оружіемъ за плечами; это былъ знакомый ему проводникъ съ сѣкирой.

Ближе къ пещерѣ онъ услышалъ веселые звуки гаэльской пѣсни; онъ пошелъ по направленію голоса и очутился на площадкѣ, на которой плотно убитый бѣлый песокъ сверкалъ подъ лучами солнца; въ углубленіи, подъ тѣнью высокой березы, сидѣла молодая шотландка и тщательно занималась приготовленіемъ утренняго завтрака, состоявшаго изъ молока, яицъ, свѣжаго масла, ячменнаго хлѣба и сотоваго меда. Бѣдная дѣвушка исходила но утру четыре мили, чтобы добыть яицъ, муки для кэка и другой провизіи для завтрака, такъ какъ по близости нельзя было найдти пищи. Шайка Дональда Бинъ-Лина питалась почти исключительно мясомъ, награбленнымъ въ равнинѣ; хлѣбъ было труднѣе доставать, а потому его рѣдко употребляли; чтожъ касается до другихъ предметовъ домашняго хозяйства: живности, молока, масла и пр., то объ нихъ и рѣчи не было въ лагерѣ этихъ горныхъ скиѳовъ.

Мы должны сдѣлать маленькую оговорку: хотя Алиса потратила значительную часть утра на пріобрѣтеніе затѣйливой пищи для гостя-англичанина, она нашла также время принарядиться. Костюмъ ея, опрятный и изящный, отличался большой простотой; онъ состоялъ изъ маленькой красной курточки и короткой юпки; пунцовая шитая косынка сдерживала ея черные волосы, выбивавшіеся изъ-подъ нея роскошными кудрями. Пунцовый плэдъ, составлявшій необходимую принадлежность наряда, былъ отложенъ въ сторону, чтобъ не мѣшать дѣятельной работѣ. Я не имѣю права забыть украшенія, которыми Алиса всего болѣе гордилась: пару золотыхъ серегъ и золотыя четки, привезенныя ея отцомъ (Алиса была дочь Дональда Бинъ-Лина) изъ Франціи, и захваченныя вѣроятно на какомъ-нибудь полѣ сраженія.

Нѣсколько полная для своихъ лѣтъ, она была прекрасно сложена; ея изящная, энергическая походка не имѣла ничего общаго съ неуклюжими движеніями крестьянской дѣвушки. Она привѣтствовала Эдуарда улыбкой, выказавшей рядъ ослѣпительно-бѣлыхъ зубовъ, и взглядомъ блестящихъ глазъ, который былъ нѣмымъ истолкователемъ ея любезнаго привѣтствія; фатъ, и пожалуй молодой офицеръ, сознающій свою красивую наружность, прочелъ бы въ этомъ взглядѣ нѣчто большее, чѣмъ обыкновенную любезность хозяйки, не умѣвшей изъясняться по-англійски. Я не стану однакоже утверждать, что дикая молодая шотландка подарила бы такимъ же взглядомъ джентльмена почтенныхъ лѣтъ, барона Брадвардина напримѣръ, и стала бы съ такимъ же радушіемъ угощать его завтракомъ. Алиса подвела Вэверлея къ столу съ какимъ-то радостнымъ нетерпѣніемъ, и

прибавила къ остальнымъ блюдамъ нѣсколько пригоршней брусники, собранной ею на сосѣднемъ болотѣ. Когда нашъ герой принялся за ѣду, такъ тщательно приготовленную, молодая шотландка сѣла поодаль на камнѣ, и съ любезнымъ видомъ ожидала случая услужить чѣмъ-нибудь гостю.

Эванъ и его спутникъ возвращались въ это время медленными шагами вдоль берега: горецъ съ сѣкирой торжественно несъ большую форель и принадлежности рыбной ловли, а Эванъ весело и самодовольно шелъ впереди, направляясь къ тому мѣсту, гдѣ Вэверлей наслаждался завтракомъ. Послѣ обмѣна привѣтствій, Эванъ пристально взглянулъ на гостя и потомъ сказалъ Алисѣ нѣсколько словъ на гаэльскомъ нарѣчіи. Молодая дѣвушка улыбнулась, и смуглое лицо ея вспыхнуло. Эванъ занялся потомъ приготовленіемъ рыбы; ружейнымъ кремнемъ онъ высѣкъ огня и развелъ костеръ изъ сухихъ сосновыхъ сучьевъ; форель разрѣзали на большіе куски и стали жарить на вертелѣ. За десертомъ Эванъ вытащилъ изъ кармана своей широкой куртки большую раковину, а изъ-подъ плэда рогъ, наполненный виски. Объяснивъ обществу, что уже выпилъ съ Дональдомъ Бинъ-Линомъ утреннюю чарку, онъ разомъ осушилъ раковину, и предложилъ Эдуарду и Алисѣ послѣдовать его примѣру, отъ чего они отказались. Тогда Эванъ передалъ рогъ Дугальду Магони съ щедростью, достойной вельможи. Горецъ не сталъ ждать втораго приглашенія, и жадно выпилъ живительную влагу до послѣдней капли. По окончаніи завтрака, Эванъ объяснилъ Вэверлею, что нора садиться въ лодку и отправляться въ путь. Алиса между тѣмъ сложила остатки завтрака въ небольшую корзинку и набросила на себя плэдъ; когда Эдуардъ сталъ прощаться, она подошла къ нему съ наивной простотой, взяла его за руку и подставила спою щеку для поцѣлуя. Эванъ, котораго всѣ мѣстныя красавицы считали любезникомъ, приблизился къ Алисѣ, ожидая подобной же милости; но молодая шотландка, схвативъ корзинку, какъ лань быстро выпрыгнула на скалистую площадку, обернулась и сказала ему со смѣхомъ нѣсколько словъ на гаэльскомъ нарѣчіи, на что онъ отвѣчалъ въ томъ же тонѣ. Потомъ она махнула нашему герою рукой въ знакъ прощанія, и исчезла въ кустахъ, хотя ея веселый, звонкій голосъ долго еще раздавался въ горахъ.

Наши путешественники возвратились въ пещеру, сѣли въ лодку и отчалили. Утренній вѣтерокъ надулъ нехитро сдѣланный парусъ, Эванъ помѣстился у руля и сталъ направлять лодку къ противуположпому берегу, по, какъ показалось Вэверлею, немного выше того мѣста, съ котораго они переправлялись наканунѣ ночью. Въ то время какъ лодка спокойно разрѣзала зеркальную поверхность воды, Эванъ сталъ хвалить Алису, которая по его словамъ была прекрасной ловкой дѣвушкой, умѣвшей какъ никто въ окрестности танцовать мѣстный шотландскій танецъ. Вэверлей вторилъ этимъ похваламъ, на сколько могъ понимать ихъ спеціальное значеніе; но онъ пожалѣлъ, что молодая дѣвушка была обречена на такой опасный и скучный образъ жизни.

— Ну, что касается до этого! воскликнулъ Эванъ, — я вамъ вотъ что скажу: нѣтъ той вещи въ графствѣ Пертскомъ, которую отецъ не достанетъ для нея, если она того пожелаетъ; развѣ что эта вещь будетъ слишкомъ тяжелая или слишкомъ горячая!

— Да, но не весело быть дочерью обыкновенаго вора.

— Обыкновеннаго вора! — Нѣтъ; Дональдъ Бинъ-Линъ никогда не уводилъ меньше цѣлаго стада.

— Такъ по вашему онъ необыкновенный воръ, такъ, что ли?

— Нѣтъ, не такъ; кто крадетъ корову у бѣдной вдовы, или уводитъ послѣдняго быка у поселянина, — тотъ воръ; а кто угоняетъ цѣлое стадо у сасенахскаго лэрда^[56], того я называю джентльменомъ-гуртовщикомъ. Да вотъ что я вамъ скажу: ни одинъ горецъ не считаетъ постыднымъ срубить дерево въ лѣсу, поймать форель въ рѣкѣ, убить оленя въ горахъ, или угнать корову изъ равнинъ.

— Но какой же конецъ ожидаетъ Дональда Лина, если его поймаютъ въ одинъ изъ такихъ набѣговъ?

— Тогда, разумѣется, онъ умретъ ради закона, какъ многіе молодцы до него.

— Умретъ ради закона!

— Да, ради закона или по закону, какъ хотите; его вздернутъ на добрую крифскую висѣлицу^[57], на которой умерли его отецъ и дѣдъ, и на которой, я надѣюсь, придется умереть и ему, если его раньше не убьютъ въ одномъ изъ набѣговъ.

— Вы надѣетесь, что вашъ другъ умретъ такою смертью, Эванъ?

— Разумѣется; чтожъ, по вашему, лучше околѣть въ темной пещерѣ, на мокрой соломѣ, какъ паршивая собака?

— Но что же будетъ тогда съ бѣдной Алисой?

— Если ея отца повѣсятъ, то онъ конечно не будетъ въ состояніи заботиться о ней; но тогда я не знаю, почему бы мнѣ не жениться на пей!

— Славно сказано! воскликнулъ Эдуардъ; — а узнали вы, Эванъ, что вашъ тесть (то есть будущій вашъ тесть, если онъ будетъ имѣть счастье попасть на висѣлицу) сдѣлалъ съ баронскимъ стадомъ?

— Ого! сказалъ Эванъ, — солнце еще не вставало надъ Венъ-Ловерсомъ, когда вашъ охотникъ и Алланъ Кеннеди погнали стадо обратно; теперь они вѣроятно уже миновали Балли-Бругской проходъ, и спокойно продолжаютъ путь къ Тюли-Веолану; коровы всѣ на лицо, кромѣ двухъ, которыхъ къ несчастью зарѣзали до моего прихода въ Королевскую пещеру.

— А куда мы теперь ѣдемъ, Эванъ, осмѣлюсь спросить? сказалъ Вэверлей.

— Куда же намъ ѣхать, какъ не въ собственное жилище лэрда гленакойхскаго? Вы, надѣюсь, не думали посѣтить горы, не заѣхавъ къ нему? Такое преступленіе заслуживало бы смерти.

— А мы далеко отъ Гленакойха?

— Всего въ пяти миляхъ! Вихъ-Іанъ-Воръ выѣдетъ къ намъ на встрѣчу.

Черезъ полчаса они пристали къ берегу, и высадивъ Вэверлея, оба горца втащили лодку въ небольшую бухту, заслоненную со всѣхъ сторонъ скалами; весла они вынули и спрятали въ другомъ мѣстѣ, расчитывая вѣроятно, что когда нибудь лодка пригодится Дональду Бинъ-Лппу.

Путешественники шли нѣкоторое время по берегу ручья въ прелестной долинѣ, окруженной горами. Вэверлей возобновилъ свои вопросы о Дональдѣ Бинъ-Линѣ.

— Онъ постоянно живетъ въ этой пещерѣ?

— О, нѣтъ! Иной разъ самъ чортъ не съумѣетъ сказать гдѣ онъ укрывается; во вссй горной Шотландіи нѣтъ лѣсной чащи или пещеры, которой бы не зналъ Дональдъ Бинъ-Линъ.

— А кромѣ вашего господина принимаетъ его кто-нибудь въ свое жилище?

— Моего господина? — Мой господинъ на небѣ, высокомѣрно отвѣтилъ Эванъ, и продолжалъ обычнымъ голосомъ: Вы вѣроятно говорите про моего вождя; но онъ не принимаетъ Дональда Лина у себя, точно также не принимаютъ его другіе знатные джентльмены; онъ только позволяетъ ему пользоваться дровами и водой.

— Это, я думаю, еще не большая милость, замѣтилъ Эдуардъ; — у васъ того и другаго здѣсь вдоволь.

— Вы меня не понимаете! Когда я говорю: дрова и вода, я разумѣю горы и озера; вѣдь Дональду пришлось бы плохо, если бы нашъ вождь сталъ гоняться за нимъ въ Кэлихатскомъ лѣсу съ нѣсколькими десятками воиновъ; ему бы также не сдобровать, если бы я и другіе наши молодцы сѣли въ лодки и переправились черезъ королевское озеро въ его пещеру.

— Хорошо, но вашъ вождь не могъ бы защитить Дональда Лина, если бы въ горы пришелъ вооруженный отрядъ изъ Нижней Шотландіи?

— Но нашъ вождь не повелъ бы пальцемъ, если бы отрядъ явился во имя закона.

— Что же бы сдѣлалъ въ такомъ случаѣ Дональдъ?

— Онъ поспѣшно покинулъ бы эту мѣстность, и переправился бы вѣроятно на ту сторону горъ?»

— А если бы за нимъ туда погнались?

— Ручаюсь вамъ, что онъ укрылся бы въ Ранпохъ, у своего двоюроднаго брата.

— А если его будутъ преслѣдовать въ Ранпохъ?

— Это невѣроятно, отвѣчалъ Эванъ: — ни одинъ житель Нижней Шотландіи не рѣшится зайдти на ружейный выстрѣлъ за Балли-Бругъ, развѣ подъ защитою черныхъ солдатъ.

— Кого вы называете черными солдатами?

— Волонтеровъ, которыхъ набирали для поддержанія порядка и спокойствія въ нашихъ горахъ. Вихъ-Іанъ-Воръ командовалъ однимъ изъ подобныхъ отрядовъ впродолженіи пяти лѣтъ, и я былъ у него сержантомъ. Ихъ называютъ черными солдатами по ихъ тартанамъ, а вашихъ солдатъ, солдатъ короля Георга, зовутъ красными.

— Но когда вы были на жалованьѣ короля Георга, Эванъ, то вѣдь были также солдатомъ короля Георга?

— Конечно, но это дѣло Вихъ-Іанъ-Вора, потому что мы стоимъ за его короля, и намъ все равно кто бы онъ ни былъ. Во всякомъ случаѣ никто не можетъ назвать насъ теперь солдатами короля Георга, такъ какъ мы не видали его денегъ уже съ годъ.

Противъ подобнаго аргумента не было отвѣта, и Вэверлей снова перевелъ разговоръ на Дональда Бинъ-Лина.

— Ограничивается Дональдъ однимъ скотомъ, или беретъ все что попадется подъ руку? спросилъ онъ.

— Конечно, онъ ничѣмъ не брезгуетъ, но всего болѣе предпочитаетъ скотъ, лошадей и христіанъ, потому что бараны идутъ слишкомъ медленно, а мебель и другіе домашніе предметы слишкомъ неудобно таскать съ собою, а сбывать ихъ очень трудно въ нашей странѣ.

— Но развѣ онъ похищаетъ людей?

— Еще бы! Развѣ вы не слыхали что онъ говорилъ о пертскомъ судьѣ? Ему стоило пять сотъ марокъ, чтобъ выкупить свою голову и очутиться снова но ту сторону Баллибруга. Однажды Дональдъ сыгралъ славную шутку^[58]. Въ Мирисѣ приготовлялась веселая свадьба лэди Крамфизеръ, немолодой, вдовы стараго лэрда, съ молодымъ Джилливакитомъ, который, какъ джентльменъ, прожилъ все свое движимое и недвижимое состояніе на скачкахъ, пѣтушиныхъ бояхъ и пр. Зная, что сватьба безъ жениха немыслима, и желая сорвать хорошій выкупъ, Дональдъ Бинъ-Линъ похитилъ Джилливакита въ одну прекрасную ночь, когда тотъ возвращался домой съ веселаго пира, и съ необыкновенной быстротой утащилъ его въ горы. Бѣдный узникъ проснулся въ Королевской пещерѣ, и Дональдъ объявилъ, что не выпуститъ его прежде уплаты тысячи фунтовъ.

— Чортъ возьми!

— Не надо забывать, что онъ требовалъ тысячу фунтовъ шотландскихъ, и то невѣстѣ не откуда было взять такой громадной суммы, даже еслибъ она заложила свое послѣднее платье. Она обратилась къ коменданту Стирлинга и къ начальнику черныхъ солдатъ; первый отвѣчалъ, что Королевская пещера была слишкомъ далеко на сѣверъ и внѣ его района, а второй объявилъ, что его люди распущены по домамъ для стрижки барановъ, и онъ не созоветъ ихъ ни для какихъ Крамфизеровъ на свѣтѣ, такъ какъ отъ этого пострадала бы страна. Между тѣмъ Джилливакитъ схватилъ оспу. Ни одинъ докторъ въ Пертѣ и Стирлингѣ не хотѣлъ ѣхать къ бѣдному больному, и за это я по могу ихъ осудить, такъ какъ Дональдъ, попавшій однажды въ руки какого то неискуснаго парижскаго доктора, поклялся потопить въ озерѣ всякаго доктора, который осмѣлится сунуть носъ по сю сторону Балли-Бруга. Однако какія-то старухи ухаживали за Джилливакитомъ, который благодаря здоровому воздуху пещеры и сывороткѣ поправился также скоро, какъ еслибъ онъ лежалъ на пышной кровати съ занавѣсками, въ комнатѣ съ стеклянными окнами, и питался бѣлымъ мясомъ и краснымъ виномъ. Но Дональдъ былъ такъ разсерженъ заботами о больномъ Джилливакитѣ, что какъ только онъ всталъ на ноги, то отправилъ его домой, говоря что будетъ довольствоваться суммой, которую ему дадутъ за всѣ перенесенныя имъ непріятности во время болѣзни узника. Я право не могу сказать на чемъ они покончили это дѣло; но они остались такъ довольны другъ другомъ, что Дональда пригласили на сватьбу въ его шотландскомъ костюмѣ, и говорятъ, что никогда у него не было столько денегъ въ кошелькѣ, какъ въ то время. Прибавьте къ этому, что Джилливакитъ торжественно обѣщалъ въ случаѣ если Дональдъ попадется подъ судъ, и онъ Динлливакитъ будетъ присяжнымъ, оправдать его, какія бы доказательства противъ него ни представили; развѣ только онъ будетъ уличенъ въ намѣренномъ поджогѣ или измѣнническомъ убійствѣ.

Подобными разсказами Эванъ объяснялъ Вэверлею тогдашнее положеніе жителей горной Шотландіи, и послѣдній находилъ въ нихъ болѣе удовольствія, чѣмъ быть можетъ найдутъ читатели. Наконецъ, послѣ долгихъ переходовъ по горамъ и доламъ, по мху и вереску, Эдуардъ пришелъ къ тому заключенію, что вѣроятно пять миль Эвана были хорошія десять. Онъ выразилъ удивленіе, что шотландцы такъ широко отмѣриваютъ землю, тогда какъ деньги у нихъ такія мелкія. Эванъ на это отвѣчалъ извѣстной шотландской поговоркой: — «Къ чорту тѣхъ, у кого маленькая пинта!»^[59]

Въ эту минуту раздался ружейпый выстрѣлъ и вдали показался охотникъ съ собаками и егеремъ.

— Шш! воскликнулъ Дугальдъ Магони, — это вождь.

— Пустяки, отвѣчалъ Эванъ рѣшительнымъ тономъ: — неужели вы думаете онъ такимъ образомъ встрѣтилъ бы саксонскаго джентльмена!

Однако, сдѣлавъ еще нѣсколько шаговъ онъ прибавилъ съ видимымъ сожалѣніемъ:

— Да, это онъ; и безъ хвоста. При немъ одинъ Каллумъ-Бсгъ.

Дѣйствительно, Фергусъ Макъ-Айворъ, о которомъ французъ могъ бы сказать: «il connaît bien ses gens», не думалъ возвышать себя въ глазахъ англійскаго богатаго молодаго человѣка многочисленной свитой, вовсе не соотвѣтствовавшей данному случаю. Онъ зналъ, что подобная свита показалась бы Эдуарду скорѣе смѣшной, чѣмъ внушающей уваженіе, и хотя немногіе съ большей ревностью чѣмъ онъ относились къ феодальнымъ правамъ и прерогативамъ вождя, онъ по этой самой причинѣ очень осторожно прибѣгалъ къ внѣшнему проявленію своего достоинства, кромѣ тѣхъ случаевъ, когда этого требовали обстоятельства. Поэтому, еслибъ дѣло шло о встрѣчѣ собрата вождя, Фергусъ вѣроятно окружилъ бы себя той блестящей свитой, о которой Эванъ говорилъ съ такимъ уваженіемъ, по отправляясь на встрѣчу Вэверлею, онъ счелъ приличнымъ взять съ собою только красиваго шотландскаго юношу, который песъ его охотничью сумку и палашъ.

Когда они поравнялись Вэверлей былъ пораженъ удивительнымъ достоинствомъ и граціей во всей фигурѣ шотландскаго вождя. Ростомъ выше средняго и прекрасно сложенный, онъ былъ одѣтъ въ простой шотландскій костюмъ, который еще рельефнѣе обрисовывалъ его стапъ. На немъ были узкіе брюки изъ клѣтчатаго тартана, краснаго съ бѣлымъ, а въ другихъ отношеніяхъ его костюмъ былъ одинаковъ съ одеждой Эвана; только его кинжалъ былъ въ богатой серебряной оправѣ. Пажъ, какъ мы уже сказали, песъ его палашъ, а ружье, бывшее у него въ рукахъ, по видимому предназначалось только для охоты. Онъ то дорогѣ убилъ уже нѣсколько дикихъ утокъ, потому что, хотя въ то время не было запрещено охотиться до извѣстнаго срока, тетерева были еще слишкомъ молоды. Всѣ черты его лица были отличительно шотландскія, со всѣми особенностями сѣвернаго типа, но въ нихъ было такъ мало обычной въ шотландцахъ рѣзкости, что во всякой странѣ его признали бы за красавца. Воинственный видъ его головнаго убора, украшеннаго однимъ орлинымъ перомъ, еще больше придавалъ ему мужественный оттѣнокъ; а его роскошныя, черныя кудри составляли болѣе пышную, хотя естественную прическу, чѣмъ всѣ нарики выставленные въ Бондъ-Стритѣ.

Благопріятное впечатлѣніе, произведенное красивой, полной достоинства, наружностью Фергуса Макъ-Айвора увеличивалось еще чистосердечіемъ и добродушіемъ, которыя ясно проглядывали во всѣхъ его чертахъ. Впрочемъ зоркій физіономистъ со втораго взгляда не былъ бы такъ же доволенъ выраженіемъ его лица, какъ съ перваго. Его брови и верхняя губа выражали привычку безгранично повелѣвать другими и чувствовать себя выше всѣхъ. Даже его обращеніе, любезное, прямое и ненатянутое, выражало сознаніе собственной важности; а при малѣйшемъ противорѣчіи или волненіи неожиданный блескъ его глазъ обнаруживалъ гордый, надменный, мстительный характеръ, не менѣе опасный отъ того, что Фергусъ умѣлъ при случаѣ побороть его. Однимъ словомъ, выраженіе лица его походило на прекрасный, свѣтлый, лѣтній день, въ который однако, по самымъ незначительнымъ признакамъ, можно ожидать къ вечеру бурю и грозу.

Однако, не съ первой встрѣчи замѣтилъ Эдуардъ эти недостатки въ характерѣ вождя, который принялъ его какъ друга барона Брадвардина чрезвычайно любезно. Онъ выразилъ горячую благодарность за посѣщеніе и слегка упрекнулъ его за странный выборъ ночлега въ прошедшую ночь. Потомъ онъ вступилъ съ Эдуардомъ въ оживленный разговоръ на счетъ Дональда Лина и его хозяйства, но не намекнулъ ни однимъ словомъ на его разбойническія продѣлки и на непосредственную цѣль поѣздки Вэверлея, о чемъ умолчалъ также и нашъ герой. Во время этого разговора они весело шли по направленію къ Гленакойху, а Эванъ слѣдовалъ за ними въ почтительномъ разстояніи съ Каллумъ-Бегомъ и Дугальдомъ Магони.

Мы воспользуемся этимъ обстоятельствомъ, чтобы представить читателямъ нѣкоторыя свѣденія о характерѣ и предъидущей жизни Фергуса Макъ-Айвора, которыя стали извѣстны Вэверлею только послѣ болѣе близкаго знакомства съ человѣкомъ, долженствовавшимъ впродолженіи долгаго времени имѣть большое вліяніе на его характеръ, дѣйствія и стремленія. Но такому важному предмету посвятимъ лучше начало новой главы.

ГЛАВА XIX.
Вождь и его жилище.

Остроумный испанецъ Франциско де Убеда начинаетъ повѣсть La Ріcarа Justinа Diеz, — одно изъ рѣдкихъ сокровищъ испанской литературы, скажемъ мимоходомъ, — сѣтованіемъ на свое перо, зацѣпившее волосокъ; въ дружеской бесѣдѣ съ этимъ полезнымъ орудіемъ онъ находитъ случай сказать много краснорѣчиваго вздора; его особенно смущаетъ происхожденіе пера отъ гуся, птицы отъ природы непостоянной, живущей и въ водѣ, и на землѣ, и въ воздухѣ. Я не согласенъ, любезный читатель, съ такимъ мнѣніемъ Франциска де Убеда; меня очень радуетъ способность моего нора быстро переходить отъ серьезныхъ предметовъ къ веселымъ, отъ описаній и разговоровъ къ разсказамъ о замѣчательныхъ событіяхъ и къ изученію характера. Если перо мое заимствовало отъ гуся одно только непостоянство и осталось чуждо другихъ качествъ, свойственныхъ гусиной породѣ, я буду очень счастливъ; надѣюсь, почтенный другъ, что и ты не найдешь повода быть много недовольнымъ. И такъ, оставляю въ сторонѣ простонародную рѣчь горныхъ служителей, и обращаюсь къ личности ихъ вождя. Это вопросъ серьезный, къ которому должно отнестись съ полнымъ разумѣніемъ, какъ говоритъ Догберри^[60].

Лѣтъ триста до описываемыхъ мною событій, предокъ Фергуса Макъ-Айвора вздумалъ быть вождемъ многолюднаго и могущественнаго клана, который не къ чему называть. Но оказалось, что право, или лучше сказать сила, были на сторонѣ его соперника. Тогда онъ пошелъ съ своими приверженцами на югъ, и тамъ, подобно второму Энею, основалъ новое поселеніе. Положеніе горцевъ въ Пертширѣ благопріятствовало его планамъ. Какой-то важный баронъ измѣнилъ своему государю; Іанъ, такъ звали нашего искателя приключеній, попалъ въ число лицъ, которымъ король поручилъ наказать измѣнника-барона; и за свои великія услуги получилъ въ награду земли, на которыхъ впослѣдствіи стали жить его потомки. Когда король предпринималъ походы въ плодоносныя равнины Англіи, Іанъ сопровождалъ его и выгодно пользовался часами досуга, грабя сколько возможно графства Нортумберландъ и Дургамъ; по возвращеніи на родину онъ выстроилъ себѣ каменный замокъ, или крѣпостцу, на которую окрестные жители такъ много дивились, что перестали звать его Іаномъ Макъ-Айворомъ, т. е. Іоанномъ сыномъ Айвора, а прозвали Іапомъ папъ Пестелемъ, г. е. Іоанномъ Крѣпостнымъ; подъ этимъ именемъ онъ извѣстенъ въ пѣсняхъ и въ генеалогіяхъ. Потомки этого достойнаго мужа очень гордились имъ, верховный вождь клана носилъ изъ поколѣнія въ поколѣнія титулъ Вихъ-Іанъ-Вора, — сына Іана Великаго; а кланъ, котораго онъ былъ основателемъ, назывался въ отличіе отъ того клана, отъ котораго онъ произошелъ, племенемъ Айвора.

Отецъ Фергуса, десятый потомокъ Іана Крѣпостнаго по прямой линіи, принялъ дѣятельное участіе въ возстаніи 1715 г. и долженъ былъ бѣжать во Францію, когда попытка возстановить Стюартовъ не удалась. За границей ему, не въ примѣръ другимъ эмигрантамъ, посчастливилось. Онъ поступилъ во французскую службу и женился на-знатной француженкѣ, отъ которой имѣлъ двухъ дѣтей, Фергуса и Флору. Его шотландскія помѣстья были конфискованы и назначены къ продажѣ съ публичнаго торга; но были куплены обратно за дешевую цѣну на имя молодаго наслѣдника, который получилъ такимъ образомъ возможность вернуться въ родную землю^[61]. Когда сосѣди ознакомились съ нимъ ближе, они нашли въ немъ человѣка съ недюжиннымъ умомъ, предпріимчиваго и честолюбиваго, который поспѣшилъ освоиться съ условіями мѣстной жизни и выработалъ въ своемъ характерѣ странную смѣсь противорѣчивыхъ особенностей, которыя могли существовать только шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ.

Родись Фергусъ Макъ-Айворъ шестьюдесятью годами раньше, онъ былъ бы менѣе благовоспитанъ и меньше зналъ бы свѣтъ; родись онъ шестьюдесятью годами позже, его честолюбіе и жажда власти не нашли бы себѣ удовлетворенія. Въ своемъ околодкѣ онъ держалъ себѣ съ такимъ политическимъ тактомъ, которому позавидовалъ бы самъ Кастручіо Каструкапи. Онъ ревностно старался прекращать всѣ распри и раздоры, возникавшіе въ сосѣднихъ кланахъ, часто приходившихъ къ нему разбираться третейскимъ судомъ. Онъ не жалѣлъ средствъ для расширенія своей патріархальной власти, и жертвовалъ послѣдними деньгами для щедраго, радушнаго гостепріимства, которое въ тѣ времена считалось обязательнымъ для хорошаго вождя. Съ тою же цѣлью онъ поселилъ на своей землѣ огромное число ленниковъ, людей отважныхъ и полезныхъ въ военное время, но требовавшихъ отъ земли гораздо больше того что она могла дать. Фергусъ набиралъ этихъ ленниковъ по большей части въ своемъ кланѣ, и очень неохотно отпускалъ ихъ отъ себя. Къ нему приходили также многіе искатели приключеній изъ прежняго его клана, которымъ былъ не по сердцу богатый, но миролюбивый вождь и которыхъ манила къ себѣ громкая слава Фергуса Макъ-Айвора. Приходили къ нему также люди совершенно чужіе, и онъ принималъ всѣхъ, кто только, подобно Пойпсу^[62], умѣлъ работать руками и готовъ былъ служить подъ знаменемъ Макъ-Айвора.

Весь этотъ народъ былъ обученъ военной дисциплинѣ, благодаря тому, что Фергусъ получилъ начальство надъ однимъ отрядомъ волонтеровъ, сформированныхъ правительствомъ для охраненія спокойствія въ горахъ. Фергусъ взялся за дѣло съ умомъ и энергіей, и водворилъ во ввѣренномъ ему участкѣ величайшій порядокъ. Онъ распорядился такъ, что всѣ его васалы поочередно отбывали службу въ отрядѣ и ознакомлялись такимъ образомъ съ военной дисциплиной. Въ походахъ противъ разбойниковъ онъ широко пользовался неограниченной властью, предоставленной военнымъ отрядамъ, на которыхъ лежала обязанность поддерживать въ горахъ уваженіе закона. Такъ напримѣръ, если бѣглые являлись къ нему съ повинной и безпрекословно возвращали награбленное добро, онъ обходился съ ними очень милостиво, хотя и недовѣрчиво; а всякаго, дерзавшаго сопротивляться, онъ преслѣдовалъ съ неумолимой строгостью и безжалостно отдавалъ въ руки правосудія. Если начальники регулярныхъ войскъ осмѣливались преслѣдовать воровъ и мародеровъ на его земляхъ, не предупредивъ его о томъ и не попросивъ поддержки, они могли напередъ разсчитывать на полную неудачу; въ этихъ случаяхъ Фергусъ Макъ-Айворъ первый являлся къ нимъ съ соболѣзнованіемъ, осторожно попрекалъ ихъ въ поспѣшности, и глубоко сѣтовалъ на анархію и неурядицу въ странѣ. Не смотря на эти сѣтованія, герой нашъ навлекъ на себя подозрѣнія; правительству представили его дѣйствія въ неблагопріятномъ свѣтѣ, и дѣло кончилось тѣмъ, что у Макъ-Айвора отняли командованіе волонтерами^[63].

Это, конечно, по пришлось ему по сердцу, по у него достало характера скрыть свое неудовольствіе. Между тѣмъ опала Макъ-Айвора начала тяжело отзываться на окрестныхъ земляхъ. Дерзкій Дональдъ Бинъ-Линъ съ товарищами грабили до того времени только сосѣдніе кланы; теперь же онъ безвыходно поселился въ кланѣ Макъ-Айвора. Ему мало кто оказывалъ сопротивленіе: жители равнины были по большой части приверженцы Стюартовъ и не имѣли при себѣ оружія. При такихъ обстоятельствахъ многіе обратились къ Фергусу и просили у него защиты противъ разбойниковъ, обязываясь платить ему за это дань; такая сдѣлка ставила окрестныхъ жителей въ зависимое отъ него положеніе, а ему доставляла средства жить гостепріимнымъ феодаломъ, не смотря на то, что правительство лишило его жалованья.

Поступая такимъ образомъ, Фергусъ имѣлъ въ виду не только быть первымъ человѣкомъ въ околоткѣ и править деспотически судьбами своего клана; у него были еще другіе виды. Онъ съ дѣтства лелѣялъ чувство преданности къ изгнанной королевской династіи, и дошелъ до искренняго убѣжденія, что возвращеніе Стюартовъ возможно въ самомъ ближайшемъ будущемъ, а это возвращеніе быстрыми шагами приведетъ ихъ сторонниковъ къ славѣ и почестямъ. Вотъ для чего онъ старался сплотить силы горцевъ и упрочить собственное вліяніе; какъ то, такъ и другое могло быть полезно въ день возстанія. Съ тою же цѣлью онъ свелъ дружбу съ обитателями пограничной равнины, именно съ тѣми, которые завѣдомо стояли за правое дѣло, и но той же причинѣ онъ поспѣшилъ воспользоваться набѣгомъ Дональда Бинъ-Лина, чтобы помириться съ мистеромъ Брадвардикомъ, почтеннымъ и всѣми уважаемымъ оригиналомъ, съ которымъ онъ имѣлъ неосторожность поссориться; читатели помнятъ вѣроятно этотъ эпизодъ нашего разсказа. Многіе полагали, что Макъ-Айворъ самъ подбилъ Дональда на это предпріятіе, чтобы открыть себѣ путь къ примиренію. Во всякомъ случаѣ, примиреніе стоило мистеру Брадвардину двухъ коровъ. Стюарты платили Фергусу за его горячую преданность, всѣмъ чѣмъ могли: довѣряли ему свои сокровенныя надежды и планы, высылали ему изрѣдка свертки луидоровъ, сулили въ будущемъ золотыя горы, и вручили ему пространный пергаментъ, скрѣпленный большой восковой печатью. На этомъ пергаментѣ было написано, что Іаковъ, III король Англіи и VIII король Шотландіи, жалуетъ графскій титулъ своему любезному и вѣрному Фергусу Макъ-Айвору изъ Гленакойха въ графствѣ Пертъ, въ королевствѣ Шотландскомъ.

Заманчивый блескъ графской короны вовлекъ Фергуса въ переписку и заговоры, которыми изобиловало это злосчастное время. Энергичный и дѣятельный агентъ Стюартовъ, онъ ревностно преслѣдовалъ избранную имъ цѣль и не останавливался даже передъ такими средствами, противъ которыхъ непремѣнно возмутились бы его природная честность и гордость, еслибъ онѣ должны были служить только его собственному возвышенію и личнымъ интересамъ. Таковъ былъ Макъ-Айворъ, смѣлый, пылкій, честолюбивый политикъ, всегда искусный и осторожный въ своихъ дѣйствіяхъ. Теперь возвратимся къ прерванной пити нашего разсказа.

Замокъ Гленакойхъ, къ которому приближались Фергусъ и Вэверлей, состоялъ изъ стариннаго жилища Іана Крѣпостнаго — высокой неуклюжей четыреугольной башни, и изъ позднѣйшей двухэтажной пристройки, сдѣланной дѣдомъ Макъ-Айвора, по возвращеніи изъ достопамятнаго похода, извѣстнаго въ западныхъ графствахъ подъ именемъ горнаго нашествія. Походъ этотъ былъ предпринятъ противъ виговъ и пресвитеріанъ въ графствѣ Айрскомъ, и вѣроятно окончился для предводителя такъ же выгодно, какъ нѣкогда нортумберлапдскій походъ для его предшественника. Во всякомъ случаѣ, обширное двухэтажное зданіе могло, но мнѣнію окрестныхъ жителей, соперничать съ знаменитой башней Іана Крѣпостнаго.

Домъ стоялъ на возвышеніи, въ узкой горной долинѣ. Ни главное зданіе, ни окружающія его угодья не представляли удобства и красоты, которыми обыкновенно отличаются жилища достаточныхъ джентльменовъ. Два или три загона были обнесены стѣной, грубо сложенной изъ камней безъ цемента; это было единственное пространство земли, хотя сколько нибудь защищенное. На поляхъ по узкому прибрежью небольшой рѣчки виднѣлся тощій ячмень, который постоянно топтали стада и табуны дикихъ лошадей, безъ присмотру бродившихъ на сосѣднихъ горахъ. Когда эти непрошенные гости появлялись на вспаханной землѣ, полдюжины горныхъ пастуховъ бросались на нихъ какъ сумасшедшіе, запугивали ихъ дикими, неистовыми криками, травили псами, полузаморенными отъ голода. Вдали тянулась роща корявыхъ березъ, а тамъ на горизонтѣ громоздились горы, съ крутыми, однообразными скатами, поросшими верескомъ. Дикая, безотрадная мѣстность не производила даже величественнаго впечатлѣнія. Но гордые потомки Іана Крѣпостнаго не промѣняли бы этихъ жалкихъ пустынныхъ земель на великолѣпныя помѣстья Стоу и Бленгеймъ^[64].

Впрочемъ у воротъ, путешественниковъ ожидала картина, которая быть можетъ доставила бы первому владѣльцу Бленгейма больше удовольствія, чѣмъ роскошныя угодья, подаренныя ему благодарной страной. Сотня храбрыхъ горцевъ, въ полномъ вооруженіи, привѣтствовала появленіе хозяина и гостя. Фергусъ небрежнымъ тономъ объяснилъ Вэверлею неожиданность этой сцены. «Я совсѣмъ позабылъ, сказалъ онъ, что велѣлъ собраться здѣсь нѣсколькимъ представителямъ моего клана; мнѣ хочется узнать годятся ли они для защиты страны и могу ли я надѣяться, что прискорбный случай съ барономъ Брадвардиномъ не повторится, а быть можетъ, вы пожелаете взглянуть на наше ученіе, капитанъ Вэверлей, въ такомъ случаѣ я задержу немного этихъ людей».

Эдуардъ согласился, и горцы проворно и отчетливо выполнили обыкновенныя военныя эволюціи.

Во время стрѣльбы въ цѣль они поочередно доказали, что одинаково искусно владѣютъ ружьемъ и пистолетомъ. По командѣ своего начальника они стрѣляли стоя, сидя, согнувшись, лежа, и каждый разъ попадали въ щитъ, служившій мишенью. Послѣ стрѣльбы началась борьба на палашахъ; они дрались одинъ на одинъ, и съ необыкновенной ловкостью парировали удары противниковъ; ученіе закончилось двухстороннимъ маневромъ, со всѣми перипетіями упорнаго боя, съ стремительными атаками, отступленіемъ и преслѣдованіемъ непріятеля. По знаку вождя, большая волынка протрубила отбой, и ученіе кончилось.

Тогда начались состязанія въ бѣганьи, прыганьи, киданіи желѣзнаго бруска и другихъ гимнастическихъ упражненіяхъ, въ которыхъ феодальная милиція выказала большую ловкость, силу и проворство; Фергусъ достигъ желанной цѣли: военная выправка горцовъ произвела на Вэверлея сильное впечатлѣніе, и дала ему надлежащее понятіе о могуществѣ вождя, малѣйшему приказанію котораго эти воины повиновались безпрекословно^[65].

— А сколько такихъ молодцовъ имѣютъ счастіе называть васъ своимъ начальникомъ? спросилъ Вэверлей.

— Племя Айвора выступало въ поле въ числѣ пятисотъ человѣкъ, идя на защиту праваго дѣла и становясь подъ знамя любимаго вождя. Но вамъ вѣроятно извѣстно, капитанъ Вэверлей, что двадцать лѣтъ тому назадъ вышелъ указъ объ отобраніи оружія, и теперь мои горцы не могутъ быть постоянно на готовѣ. Я держу въ своемъ кланѣ только небольшое число людей подъ ружьемъ, чтобъ имѣть возможность защитить свою собственность и собственность своихъ друзей отъ воровъ и мародёровъ, въ родѣ тѣхъ, которые прошедшей ночью надѣлали вамъ столько хлопотъ. Правительство должно же признать за нами право защищать самихъ себя, когда оно не даетъ намъ другихъ средствъ къ защитѣ.

— Да, безъ сомнѣнія; по съ вашими силами вы бы легко могли уничтожить, или по крайней мѣрѣ усмирить шайки Дональда Бинъ-Лина и ему подобныхъ.

— Разумѣется могъ бы, и въ видѣ награды получилъ бы приказаніе доставить генералу Блэкисю въ Стирлингѣ оставленные у меня еще палаши. Но я въ этомъ не вижу ни пользы, ни остроумія. Однакоже, капитанъ, войдемте въ домъ, звуки волынки напоминаютъ намъ объ обѣдѣ. Не откажите мнѣ въ чести принять васъ въ моемъ неприхотливомъ жилищѣ.

ГЛАВА XX.
Пиръ у горцевъ.

Передъ входомъ въ столовую залу, Вэверлею предложили омыть ноги; послѣ знойнаго дня и ходьбы по болотамъ, онъ съ радостью подчинился этому патріархальному обычаю, который не былъ конечно обставленъ той роскошью и пѣгою, о которой повѣтствуютъ герои Одисеи. Капитану Вэверлею омыла и отерла ноги не молодая красавица, «искусная въ растираніи тѣла и въ умащеніи его благовоннымъ масломъ», а старая, костлявая шотландка, съ морщинистымъ, почернѣвшимъ отъ дыма лицомъ; она по видимому неохотно исполняла возложенную на нее обязанность, и бормотала сквозь зубы: «стада нашихъ отцовъ не такъ близко паслись другъ отъ друга, чтобъ я служила тебѣ такую службу». Впрочемъ, небольшое вознагражденіе примирило ее съ мнимымъ униженіемъ, и когда Вэверлей направился къ дверямъ, она напутствовала его старинной поговоркой: «да не оскудѣетъ рука дающаго!»

Зала, въ которой былъ приготовленъ пиръ, занимала первый этажъ въ оригинальномъ зданіи Іана Крѣпостнаго; во всю длину ея тянулся огромный дубовый столъ. Сервировка была незатѣйливая, и скорѣе отличалась суровой простотой; приглашенныхъ было много, до тѣсноты. Во главѣ помѣстились Фергусъ, Эдуардъ и двое-трое почетныхъ гостей изъ сосѣднихъ клановъ; далѣе, старшины племени Макъ-Айвора, которымъ вождь отдавалъ часть своихъ земель въ аренду; за ними, ихъ. сыновья, племянники и молочные братья; потомъ — домашніе Фергуса, въ порядкѣ занимаемыхъ ими должностей; въ самомъ концѣ стола помѣстились фермеры, обработывавшіе собственноручно землю. На лужайкѣ, передъ главными входными дверьми, которыя были широко раскрыты, Эдуардъ успѣлъ разглядѣть черезъ головы своихъ собесѣдниковъ толпу горцевъ еще болѣе низкаго званія; по всѣ они были на правахъ гостей, принимали участіе въ угощеніи и обращали на себя вниманіе радушнаго хозяина. Еще далѣе, на послѣднемъ планѣ, двигались женщины, сновали ребятишки въ лохмотьяхъ, нищіе всякаго возраста, борзыя собаки, терьеры, понтеры и другіе представители собачьей породы; всѣ эти существа принимали болѣе или менѣе непосредственно участіе въ пиршествѣ.

При такомъ, но видимому, безграничномъ гостепріимствѣ, въ угощеніи соблюдалась нѣкоторая экономія. Передъ гостемъ-англичаниномъ блюда съ рыбой, дичью, и пр. были подобраны и уставлены съ нѣкоторой изысканностью; для прочихъ гостей были поданы огромные куски баранины и говядины; свинины горцы терпѣть не могутъ {До послѣдняго времени шотландцы питали отвращеніе къ свиному мясу во всѣхъ его видахъ, и теперь еще оно далеко не составляетъ ихъ любимой пищи. Король Іаковъ одинаково ненавидѣлъ свинину и табакъ, и перенесъ съ собою эту ненависть въ Англію. Бен-Джонсонъ намекаетъ на эту особенность въ словахъ, которыя цыганка говоритъ королю на маскарадѣ, разсматривая его руку — «ты можешь любить лошадей и собакъ, но свиньи никогда ты не будешь любить»:

«You should, by this line,

Love a horse, and a hound, but no part of a swine».

Превращенныя цыганки.

Самъ Іаковъ собирался угощать дьявола свинымъ окорокомъ, рыбьей головой и трубкой табака для облегченія пищеваренія.}, а потому ея не было на столѣ; за этимъ небольшимъ исключеніемъ, трапеза Фергуса напоминала неприхотливые пиры жениховъ Пенелопы. Посреди возвышалось главное блюдо, годовалый ягненокъ, зажаренный цѣликомъ. Онъ былъ поставленъ на ноги и держалъ во рту пучекъ петрушки. Поваръ придалъ ему такое положеніе вѣроятно для того, чтобы удовлетворить своему самолюбію, такъ какъ хозяинъ любилъ щеголять вообще не столько изяществомъ, сколько обиліемъ яствъ. Гости съ ожесточеніемъ вонзили въ бока несчастнаго животнаго кинжалы и ножи, которые обыкновенно были вложены въ однѣ ножны съ кинжалами; и скоро отъ жаркаго остался одинъ голый останъ. На концѣ стола пища, хотя обильная, казалось, была еще незатѣйливѣе. Сыны Макъ-Айвора, толпившіеся на лужайкѣ, угощались похлебкой, лукомъ, сыромъ и остатками мяса отъ стола.

Напитки подавались въ такомъ же изобиліи и съ такими же подраздѣленіями. Ближайшіе сосѣди вождя пили превосходное бордо и шампанское; гостямъ, сидѣвшимъ поодаль, подавали виски, въ чистомъ или разбавленномъ видѣ, и крѣпкое пиво. Такія распоряженія, казалось, никого не обижали. Всякій изъ присутствовавшихъ понималъ, что онъ долженъ сообразоваться въ своихъ вкусахъ съ мѣстомъ, которое онъ имѣлъ право занимать за столомъ; вотъ почему мелкіе арендаторы и ихъ подчиненные всегда повторяли, что вино слишкомъ холодно для ихъ желудка и пили, какъ будто по собственному желанію, именно тотъ напитокъ, который былъ назначенъ имъ въ видахъ экономіи^[66]. Во все время обѣда трое музыкантовъ наигрывали на волынкахъ воинственныя мелодіи, которыя, смѣшиваясь съ рѣзкимъ говоромъ кельтскаго нарѣчія, производили невообразимый гулъ, такъ что Вэверлей пожалѣлъ о своихъ ушахъ. Макъ-Айворъ извинился предъ нимъ за шумъ, неизбѣжный въ такомъ многолюдномъ собраніи, и объяснилъ, что широкое гостепріимство составляетъ главную обязанность хорошаго вождя.

— Всѣ эти дюжіе лѣнтяи, мои родственники, сказалъ онъ, — считаютъ мои земли общей собственностью, насчетъ которой они могутъ кормиться; я долженъ доставлять имъ пиво и мясо, а они, мошенники, ничего не дѣлаютъ; только знаютъ себѣ свой мечъ и ружье, таскаются по горамъ, стрѣляютъ въ цѣль, удятъ рыбу, охотятся и возятся съ дѣвчонками. Ничего не подѣлаешь, капитанъ Вэверлей! Всякая тварь, и соколъ, и горецъ, живетъ такъ какъ жить привыкла.

Эдуардъ не затруднялся отвѣтомъ; онъ лестно отозвался объ умѣніи вождя привязывать къ себѣ столько храбрыхъ воиновъ.

— Да, замѣтилъ Фергусъ, — я думаю, что если бы мнѣ пришла охота рискнуть, но примѣру отца, своей головой, то эти молодцы заступились бы за меня. Да что объ этомъ толковать въ настоящее время, когда всѣ твердятъ мудрое изреченіе — что «старая баба съ кошелькомъ въ рукахъ стоитъ трехъ воиновъ съ мечами въ ножнахъ!»

И обратившись къ споимъ гостямъ онъ провозгласилъ «здоровье капитана Вэверлея, достойнаго друга нашего добраго сосѣда и союзника барона Брадвардина».

— Привѣтъ ему, сказалъ одинъ изъ старшинъ, если онъ пришелъ къ намъ отъ Козьма Комцна Брадвардина.

— Не то вы говорите, замѣтилъ другой старикъ, который очевидно не имѣлъ намѣренія поддержать тостъ; — не то вы говорите; пока въ лѣсу шумятъ зеленые листья, Коминъ не перестанетъ жить обманомъ.

— Честь барона Брадвардина стоитъ высоко, отвѣтилъ на это третій старикъ, — и его гость долженъ быть любъ намъ, хотя бы онъ пришелъ съ окровавленными руками; лишь бы только эта кровь не была кровью племени Айвора.

— Не мало нашей крови на рукахъ Брадвардина! воскликнулъ первый изъ собесѣдниковъ, у котораго чаша оставалась нетронутой.

— Ахъ, Балленкейрохъ! отвѣтилъ первый, — вы только думаете о ружейномъ выстрѣлѣ въ Тюли-Веоланѣ, а забываете о храбромъ мечѣ, защищавшемъ правое дѣло въ престонской битвѣ.

— Я вправѣ это дѣлать, сказалъ Балленкейрохъ; — ружейный выстрѣлъ отнялъ у меня красавца сына, а храбрый мечъ принесъ мало пользы королю Іакову.

Фергусъ объяснилъ Вэверлею на французскомъ языкѣ, что баронъ лѣтъ семь тому назадъ застрѣлилъ во время какой то ссоры, случившейся близъ Тюли-Веолана, сына этого старика. Затѣмъ онъ поспѣшилъ разсѣять предубѣжденія Балленкейроха, объяснивъ, что Вэверлей англичанинъ и не состоитъ ни въ какомъ родствѣ съ семействомъ Брадвардиновъ. Тогда старикъ поднялъ нетронутую чашу и любезно выпилъ ее за здоровье гостя. Когда церемонія заздравнаго тоста мирно окончилась, Фергусъ сдѣлалъ знакъ, чтобы волынки умолкли.

— А пѣсни наши вѣрно далеко запрятаны, друзья мои, сказалъ онъ, — если Макъ-Муррогъ не можетъ ихъ найдти.

Старикъ Макъ-Муррогъ, семейный бардъ, тотчасъ понялъ намекъ, и сталъ пѣть тихимъ, спокойнымъ голосомъ кельтскіе стихи, которые слушатели восторженно привѣтствовали. По мѣрѣ того какъ онъ пѣлъ, имъ овладѣвало большее и большее увлеченіе. Въ началѣ глаза его были опущены въ землю; потомъ онъ обводилъ ими присутствовавшихъ; глаза эти порой умоляли, порой призывали къ вниманію; голосъ его звучалъ дико и страстно, а движенія дополняли смыслъ его словъ. Эдуардъ слушалъ его съ большимъ вниманіемъ; въ пѣснѣ упоминались собственныя имена, и слышались плачъ объ умершихъ и обращеніе къ отсутствующимъ; съ особеннымъ же жаромъ пѣвецъ увѣщевалъ, ободрялъ и воодушевлялъ присутствовавшихъ въ залѣ. Вэверлею послышалось даже его собственное имя; онъ убѣдился въ томъ, что оно дѣйствительно было произнесено, когда взоры всѣхъ гостей разомъ обратились на него. Воодушевленіе пѣвца перешло мало по малу къ слушателямъ. Ихъ дикія, загорѣлыя лица приняли болѣе суровое и энергичное выраженіе; всѣ пододвинулись ближе къ пѣвцу; многіе взялись за рукоятку палашей, самые пылкіе восторженно потрясали оружіемъ. Когда кончилось пѣніе, наступило глубокое молчаніе: взволнованныя чувства пѣвца и слушателей мало по малу успокоились.

Во все время этой сцены вождь, казалось, болѣе подмѣчалъ на лицахъ игру впечатлѣній, и мало принималъ участія, въ восторженномъ настроеніи всего собранія. Когда пѣвецъ умолкъ, онъ взялъ небольшой серебряный кубокъ, стоявшій возлѣ него, налилъ въ него бордоскаго вина и сказалъ слугѣ: «Отнеси этотъ кубокъ Макъ-Муррогу нан-Фонну (т. е. „господину пѣсней“); пусть онъ осушитъ его и сохранитъ на память отъ Вихъ-Іанъ-Вора».

Макъ-Муррогъ принялъ подарокъ съ глубокой благодарностью; выпилъ вино, поцѣловалъ кубокъ и почтительно спряталъ его въ плэдъ, который былъ накинутъ на его плечо. Потомъ онъ снова запѣлъ. Эдуардъ догадался, что въ импровизованной пѣснѣ восхвалялись достоинства вождя.

Гости привѣтствовали импровизацію рукоплесканіями, но она не произвела такого сильнаго, впечатлѣнія, какъ первыя пѣсни. Впрочемъ, кланъ относился очевидно съ большимъ одобреніемъ къ щедрости своего вождя. Послѣ пѣнія было провозглашено нѣсколько гаэльскихъ тостовъ; Фергусъ перевелъ своему гостю нѣкоторые изъ нихъ такими словами «Здоровье того., кто не повертывается спиной ни къ другу ни къ недругу». «Здоровье того, кто никогда не покидалъ товарища». «Здоровье того, кто никогда не продавалъ и не покупалъ правосудія». «Пріютъ изгнаннику и смерть тирану». «Здоровье земляковъ». «Горцы, стоите крѣпко другъ за друга». — Остальные тосты и пожеланія были такъ же выразительны.

Эдуарду очень хотѣлось узнать смыслъ пѣсни, которая произвела такое потрясающее впечатлѣніе на слушателей, и онъ спросилъ объ этомъ Фергуса. «Такъ какъ вы не принимали участія въ послѣднихъ трехъ круговыхъ», отвѣчалъ вождь, «пойдемте пить чай къ моей сестрѣ; она съумѣетъ лучше меня удовлетворить вашему любопытству. Я не могу мѣшать обычному веселью моего клана; но я также не обязался предаваться вмѣстѣ съ ними неумѣренности, и не держу у себя медвѣдя, пожирающаго разумъ у людей, которые умѣютъ прилагать его съ пользой». Послѣднія слова Фергусъ произнесъ съ улыбкой, объяснявшей намекъ.

Эдуардъ охотно согласился на это предложеніе. Тогда вождь сказалъ нѣсколько словъ сидѣвшимъ около него гостямъ, всталъ изъ-за стола и вмѣстѣ съ Вэверлеемъ вышелъ изъ залы. Въ то время какъ дверь захлопнулась за ними, Эдуардъ услышалъ въ залѣ тостъ за здоровье Вихъ-Іанъ-Вора, принятый съ восторженнымъ одобреніемъ; гости выражали этимъ тостомъ свое удовольствіе и свою преданность къ любимому вождю.

ГЛАВА XXI.
Сестра вождя.

Очень просто и незатѣйливо была убрана гостиная Флоры Мак-Айворъ; въ Гленакойхѣ по возможности избѣгали всякаго лишняго расхода, всякой безполезной роскоши, и берегли всѣ средства для поддержанія широкаго гостепріимства, безъ котораго Фергусъ врядъ ли могі. бы собрать вокругъ себя столькихъ приверженцевъ и васаловъ. Но сама хозяйка была одѣта изящно и даже роскошно: ея красивый костюмъ представлялъ оригинальное сочетаніе изысканности парижскихъ модъ съ простотой мѣстнаго наряда. Искуство парикмахера не обезобразило ея волосъ: они свободно выбивались изъ-подъ осыпанной бриллыіитами повязки и черными кудрями разсыпались по плечамъ. Такой прической она дѣлала уступку мѣстнымъ предразсудкамъ: горцы не любили, чтобы голова женщины была чѣмъ-либо покрыта до замужества.

Флора Мак-Айворъ удивительно походила на своего брата Фергуса, такъ что въ роляхъ Віолы и Себастіана^[67] они могли бы произвести такой же поразительный эфектъ, съ какимъ играли на сценѣ эти роли мисисъ Генри Сидонсъ и ея братъ, мистеръ Вилліамъ Муррей. Тѣ же темные глаза, тѣ же черныя брови и рѣсницы, тотъ же правильный, античный профиль, тотъ же чистый цвѣтъ лица, женственно свѣтлый и прозрачный у Флоры, загорѣлый у Фергуса. Но суровыя, нѣсколько надменныя черты брата становились мягкими и миловидными въ лицѣ Флоры. Голоса ихъ были одинаковы по звуку, но различны по топу. Голосъ Фергуса, особенно когда онъ командовалъ своими воинами на ученіи, напоминалъ Эдуарду любимый стихъ изъ характеристики Эметріуса:

— whose voice was heard around

Loud as а trompet with а silver sound ¹).

¹) «И голосъ его далеко былъ слышенъ вокругъ, какъ слышенъ серебристый звукъ трубы».

Напротивъ, голосъ Флоры былъ нѣженъ и мягокъ, вполнѣ заслуживая названіе «прелестнаго женскаго дара»; когда же она касалась любимыхъ предметовъ разговора, то слова ея лились краснорѣчиво, а голосъ порою звучалъ энергично и увѣренно, порой убѣдительно и нѣжно. Проницательные черные глаза Фергуса вспыхивали нетерпѣливымъ блескомъ при малѣйшей неудачѣ; у Флоры взоръ былъ ясный и задумчивый. Глаза вождя, по видимому, требовали, славы, власти, — всего что могло поставить его выше другихъ людей; въ глазахъ Флоры, напротивъ, можно было прочесть совсѣмъ другое чувство; казалось, что она, сознавая свое нравственное превосходство, смотрѣла не только безъ зависти, по съ нѣкоторымъ сожалѣніемъ на суетныхъ любителей отличій и почестей. Воспитаніе и впечатлѣнія дѣтства развили въ душѣ Флоры глубокую любовь къ изгнанному семейству Стюартовъ. Она съ полнымъ убѣжденіемъ возлагала на брата, на весь свой кланъ, на всякаго жителя Великобританіи обязанность способствовать, хотя цѣною жизни, возстановленію династіи, въ возможность которой не переставали вѣрить приверженцы кавалера Сент-Жоржа. Она сама была готова все перенести, всѣмъ пожертвовать, на все рѣшиться для возлюбленныхъ Стюартовъ. Она превосходила брата не только фанатизмомъ, но и чистотой своей преданности. Фергусъ привыкъ къ мелкимъ интригамъ, и принималъ по необходимости участіе въ тысячѣ совѣщаній, въ которыхъ жалкій эгоизмъ игралъ не послѣднюю роль; честолюбивый отъ природы, онъ запятналъ, и во всякомъ случаѣ омрачилъ чистоту своихъ политическихъ убѣжденій, связавъ съ ними личные интересы и виды на повышеніе. Если бы онъ обнажилъ свою шпагу, было бы трудно сказать, рѣшился ли онъ на это, чтобы сдѣлать Іакова Стюарта королемъ или Фергуса Мак-Айвора графомъ. Онъ самъ не хотѣлъ признавать въ себѣ такой смѣси разнорѣчивыхъ чувствъ и стремленій, но тѣмъ не менѣе она была яркой чертой его характера.

Въ душѣ Флоры, напротивъ, преданность къ павшей династіи горѣла чистымъ огнемъ, безъ примѣси всякаго себялюбиваго чувства; она согласилась бы скорѣе сдѣлать изъ религіи маску для честолюбивыхъ и корыстныхъ цѣлей, чѣмъ преслѣдовать ихъ подъ защитой убѣжденій, которыя она привыкла считать патріотизмомъ. Такіе примѣры высокой преданности были нерѣдки между приверженцами несчастнаго дома Стюартовъ, какъ вѣроятно припомнитъ большинство моихъ читателей. Особенное вниманіе, оказываемое кавалеромъ Сент-Жоржемъ и его супругою родителямъ Фергуса и Флоры, и заботливое попеченіе о нихъ самихъ, когда они осиротѣли, безъ сомнѣнія заслуживали такой преданности. Послѣ смерти родителей Фергусъ былъ нѣкоторое время пажемъ въ свитѣ принцесы, которая всегда отличала его за блестящій умъ и красоту. Она также очень любила Флору, платила за ея воспитаніе въ первокласномъ монастырѣ и потомъ взяла ее къ себѣ, гдѣ молодая дѣвушка прожила около двухъ лѣтъ. Братъ и сестра вспоминали съ глубокой благодарностью о ласковой заботливости принцесы.

Указавъ такимъ образомъ на руководящую черту въ характерѣ Флоры, я могу вкратцѣ дорисовать ея портретъ. Она была дѣвушка высоко одаренная и обладала тѣми изящными манерами, которыя естественно пріобрѣтаются въ высшемъ обществѣ; но она не научилась замѣнять истинное чувство ласкою вѣжливости. Поселившись въ уединенной пустынѣ Гленакойха она убѣдилась, что знаніе французской, англійской и италіянской литературы доставитъ ей мало развлеченія, и что ей будетъ трудно послѣдовательно заниматься этими предметами; чтобъ пополнить свободное время, она принялась за музыку и за изученіе поэтическихъ преданій горцевъ. Это занятіе стало доставлять ей мало по малу истинное наслажденіе, которое братъ ея, не посвященный въ литературныя занятія, раздѣлялъ не столько изъ чистосердечной наклонности, сколько для снисканія популярности. Очевидная радость, доставляемая ею горцамъ своими распросами, побуждала ее тѣмъ ревностнѣе заниматься этими изслѣдованіями.

Флора горячо любила свой кланъ, и это наслѣдственное чувство любви было въ ней также чисто какъ ея приверженность къ Стюартамъ. Фергусъ не былъ привязанъ къ горцамъ такой чистой любовью; онъ былъ слишкомъ тонкій политикъ, и слишкомъ очевидно пользовался своимъ патріархальнымъ вліяніемъ для расширенія собственной власти, чтобы заслуживать названіе образцоваго вождя. Флора дорожила не менѣе брата патріархальными отношеніями къ жителямъ клана; но ею руководило въ этомъ случаѣ благородное желаніе избавить отъ бѣдности или по крайней мѣрѣ отъ нужды и чужеземнаго притѣсненія людей, которыми братъ ея, на основаніи мѣстныхъ понятій того времени, былъ призванъ управлять по праву рожденія. Она жертвовала небольшой пенсіонъ, назначенный принцесой Стюартъ, бѣднымъ людямъ своего клана, не для доставленія имъ нѣкоторыхъ удобствъ — такого слова горцы не знали и по видимому не хотѣли знать — но для облегченія крайней нужды во время болѣзни и глубокой старости. Во всякое другое время горцы готовы были скорѣе сами проработать лишній часъ, чтобъ имѣть чѣмъ подѣлиться съ вождемъ и доказать ему свою привязанность, чѣмъ что-нибудь принять отъ него; по имъ было любо радушное гостепріимство, которое они находили въ замкѣ; общее раздѣленіе и подраздѣленіе между ними земельныхъ участковъ принадлежавшихъ вождю также служило имъ большимъ подспорьемъ. Флору до того обожали въ кланѣ, что когда Макъ-Муррогъ сочинилъ пѣсню и въ ней воспѣлъ превосходство Флоры надъ всѣми мѣстными красавицами, сравнивъ ее съ «самымъ прекраснымъ яблокомъ, висящимъ на самой высокой вѣткѣ», горцы поднесли пѣвцу столько ячменю, что онъ могъ бы десять разъ засѣять имъ свой Парнасъ, убѣжище барда, какъ прозвали это мѣсто жители клана.

Вслѣдствіе обстоятельствъ, а также по личному желанію, мисъ Макъ-Айворъ ограничилась самымъ тѣснымъ кружкомъ знакомыхъ. Лучшимъ другомъ ея была Роза Брадвардинъ, къ которой она чувствовала большую привязанность. Когда молодыя дѣвушки сходились вмѣстѣ, художникъ не могъ найти болѣе прелестныхъ образцовъ для олицетворенія веселья и грусти. Роза находилась всегда подъ самымъ нѣжнымъ, заботливымъ попеченіемъ отца, который ни въ чемъ ей не отказывалъ и имѣлъ возможность удовлетворить ея желаніямъ, очень умѣреннымъ и не прихотливымъ. Не то было съ Флорой. Еще будучи дѣвочкой она должна была перенести тяжелую перемѣну обстоятельствъ, и послѣ веселой, роскошной жизни привыкать къ уединенію и бѣдности; ея мысли и желанія были главнѣйшимъ образомъ направлены къ великимъ событіямъ національной жизни; она мечтала о перемѣнахъ, которыя могли совершиться цѣною человѣческой крови и къ которымъ нельзя было относиться легкомысленно. Вотъ почему она была серьезно-сосредоточена въ своихъ майорахъ, хотя и дѣлилась съ обществомъ своими талантами. Старый баронъ Брадвардинъ былъ очень высокаго мнѣнія о ней, и любилъ пѣть съ нею французскіе дуэты про Линдора и Кларису и пр., которые вошли въ моду въ концѣ царствованія Лудовика Великаго.

Мѣстное общество было того мнѣнія, что только по настояніямъ Флоры Фергусъ смягчилъ свой гнѣвъ и согласился помириться съ барономъ Брадвардиномъ, хотя послѣднему никто не рѣшался намекнуть объ этомъ. Она съумѣла затронуть слабую сторону брата: намекнула на преклонныя лѣта барона, и доказала, что всякая случайность можетъ только повредить правому дѣлу и личной репутаціи Фергуса, какъ осторожнаго политика. Безъ вмѣшательства Флоры ссора окончилась бы вѣроятно дуэлью, во первыхъ потому, что баронъ нѣкогда пролилъ кровь одного изъ представителей клана, а во вторыхъ потому, что онъ необыкновенно искусно владѣлъ оружіемъ, такъ что даже Фергусъ готовъ былъ порою завидовать ему въ этомъ искуствѣ. Быть можетъ, послѣдняя причина болѣе всякой другой побудила Флору настаивать на примиреніи, на которое вождь тѣмъ охотнѣе согласился, что для дальнѣйшихъ его плановъ ему было очень важно жить въ добромъ согласіи съ барономъ.

Къ этой молодой дѣвушкѣ, сидѣвшей за чайнымъ столомъ, Фергусъ ввелъ Вэверлея, котораго она приняла съ обычной вѣжливостью.

ГЛАВА XXII.
Поэзія горцевъ.

Послѣ первыхъ привѣтствій Фергусъ сказалъ своей сестрѣ: «Прежде чѣмъ я возвращусь къ варварскимъ обрядамъ нашихъ предковъ, я долженъ предупредить тебя, милая Флора, что капитанъ Вэверлей поклонникъ кельтской музы, быть можетъ потому, что для него непонятенъ ея языкъ. Я указалъ на тебя, какъ на замѣчательную переводчицу поэтическихъ произведеній нашихъ горцевъ, хотя по моему мнѣнію Макъ-Муррогъ восхищастся твоими переводами на томъ же основаніи, на которомъ капитанъ Вэверлей восхищается оригиналами — потому что онъ не понимаетъ ихъ. Будь такъ любезна, прочти или спой нашему гостю по-англійски тотъ удивительный наборъ именъ, который Макъ-Муррогъ сочинилъ на гаэльскомъ нарѣчіи. Отдаю жизнь за перо тетерева, если ты не переложила этой пѣсни; я хорошо знаю, что у васъ происходятъ постоянныя совѣщанія съ бардомъ, и что тебѣ извѣстны его импровизаціи гораздо раньше, чѣмъ онъ повторяетъ ихъ въ нашей залѣ».

— Какъ можешь ты говорить такія вещи, Фергусъ? Для иностранца, — англичанина, должны быть очень мало интересны эти стихотворенія, хотя бы они были переведены много такъ искусно, какъ ты увѣряешь.

— Они интересуютъ его столько же, сколько и меня, прелестная Флора. Сегодня ваше произведеніе — я стою на томъ, что ты принимала въ немъ участіе — стоило мнѣ послѣдняго серебрянаго кубка въ замкѣ, и вѣроятно обойдется мнѣ еще дороже на будущей cour plénière, если вдохновеніе сойдетъ на Макъ-Муррога; ты знаешь пашу поговорку: когда рука вождя оскудѣваетъ, пѣсни барда застываютъ на устахъ его. Признаюсь, я былъ бы радъ, еслибы это случилось: въ настоящее время три вещи совершенно безполезны для горца, — мечъ, которымъ онъ не долженъ владѣть, бардъ воспѣвающій дѣянія, которымъ онъ не смѣетъ подражать, и большой кожаный кошель, въ который ему нечего класть.

— Если ты разоблачаешь мои тайны, Фергусъ, я не считаю нужнымъ умалчивать о твоихъ. Повѣрьте, капитанъ Вэверлей, что братъ мой слишкомъ гордъ, чтобы промѣнять свой мечъ на маршальскій жезлъ; что онъ ставитъ Макъ-Муррога гораздо выше Гомера, и не отдастъ своего кошелька изъ козлиной кожи за всѣ луидоры, которые могли бы помѣститься въ немъ.

— Складно сказано, Флора: зубъ за зубъ, какъ Конанъ^[68] замѣтилъ діаволу. Ну, потолкуйте вдвоемъ о бардахъ и поэзіи, или, если хотите, о мечахъ и кошелькахъ; а я вернусь въ залу кончить пиръ съ сенаторами племени Айвора. Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты.

Разговоръ продолжался между Флорой и Вэверлеемъ, такъ какъ двѣ нарядно одѣтыя молодыя дѣвушки, по видимому ея компаньонки и прислужницы, не принимали въ немъ никакого участія. Обѣ хорошенькія, онѣ составляли какъ бы рамку, въ которой тѣмъ рѣзче выдѣлялась красота и обворожительная миловидность ихъ госпожи. Разговоръ сошелъ на тему указанную Фергусомъ, и Вэверлей слушалъ съ наслажденіемъ и удивленіемъ разсказъ Флоры о кельтской поэзіи.

— Зимою, сказала она, любимое удовольствіе горцевъ — слушать у пылающаго очага поэмы, въ которыхъ воспѣваются подвиги героя, страданія влюбленнаго и войны между враждебными кланами. Многія изъ этихъ поэмъ очень древняго происхожденія; если ихъ переведутъ на одинъ изъ языковъ цивилизованной Европы, то онѣ безъ сомнѣнія произведутъ глубокое впечатлѣніе и найдутъ обширный кругъ читателей. Есть между ними и болѣе современныя; таковы произведенія нашихъ семейныхъ бардовъ, которыхъ болѣе знатные и могущественные вожди держатъ въ качествѣ поэтовъ-лѣтописцевъ клана. Пѣсни эти не всѣ одинаково замѣчательны; онѣ много теряютъ въ переводѣ, и красоты ихъ вовсе недоступны людямъ, не сочувствующимъ настроенію поэта.

— Бардъ, который произвелъ сегодня такое сильное впечатлѣніе на слушателей, принадлежитъ къ числу любимыхъ пѣвцовъ у горцевъ? спросилъ Вэверлей.

— Вы предлагаете затрудительный вопросъ. Онъ пользуется громкой извѣстностью у своихъ земляковъ, и вы не можете ожидать, чтобъ я сталъ умалять его достоинства^[69].

— Но всѣ присутствующіе, мисъ Макъ-Айворъ, воодушевились при звукахъ его пѣсни.

— Она содержитъ ни болѣе, ни менѣе какъ перечень горныхъ клановъ съ указаніемъ ихъ отличительныхъ особенностей, и съ познаніемъ къ присутствующимъ хранить въ памяти дѣянія предковъ и стараться подражать имъ.

— Мнѣ показалось, какъ ни странна такая догадка, что пѣвецъ намекнулъ обо мнѣ въ своей пѣснѣ.

— Вы одарены быстрой наблюдательностью, капитанъ Вэверлей; и на этотъ разъ она васъ не обманула. Гаэльское нарѣчіе чрезвычайно пѣвуче, и поэтому очень удобно для случайныхъ импровизацій; а наши барды рѣдко упускаютъ случай увеличить эфектъ прежде сочиненной пѣсни, вставляя въ нее строфы, намекающія на обстоятельства, при которыхъ она поется.

— Я бы отдалъ лучшаго своего коня, чтобы узнать что могъ сказать вашъ горный бардъ обо мнѣ, недостойномъ южанинѣ?

— Вы можете удовлетворить вашему любопытству не пожертвовавъ даже волоскомъ гривы. — Уна, голубушка (Флора сказала нѣсколько словъ на ухо молодой дѣвушки, которая присѣла и выбѣжала изъ комнаты). Я поручила Унѣ узнать у барда въ какихъ выраженіяхъ онъ упомянулъ о васъ, и напередъ предлагаю вамъ услуги драгомана.

Черезъ нѣсколько минутъ камеристка возвратилась и повторила своей госпожѣ нѣсколько гаэльскихъ стиховъ. Флора задумалась, и потомъ, слегка покраснѣвъ, обратилась къ Вэверлею.

— Я не могу, безъ нѣкотораго опасенія уронить себя, исполнить ваше желаніе, капитанъ Вэверлей. Я переложила на грубый англійскій языкъ начало той пѣсни, которую вы слышали сегодня, и попытаюсь прибавить къ моему переводу относящіяся къ вамъ строфы, если вы дадите мнѣ на это нѣсколько минутъ. Мы кончили пить чай, а вечеръ прекрасный; Уна проводитъ васъ до моего любимаго мѣста въ долинѣ, а я догоню васъ съ Кэтлинъ.

Уна, выслушавъ наставленіе, данное ей на родномъ языкѣ, повела капитана Вэверлея новымъ путемъ къ выходу. Въ коридорѣ до него донеслись звуки волынокъ и шумныя рукоплесканія гостей. Выйдя на свѣжій воздухъ, они углубились въ дикую, узкую, безотрадную долину, въ которой былъ построенъ замокъ; прихотливыя извилины ручья указывали имъ путь. На разстояніи четверти мили отъ дома, два ручья сливались въ небольшую рѣчку. Одинъ изъ нихъ, болѣе широкій, протекалъ по длинной, обнаженной долинѣ, которая, на сколько могъ видѣть глазъ, тянулась однообразной полосой, окаймленной двойною цѣпью горъ. Другой, источники котораго находились въ горахъ налѣво отъ долины, казалось, вырывался изъ очень узкаго и темнаго ущелья между двумя огромными скалами. Теченіе двухъ ручьевъ было различно. Болѣе широкій песъ свои воды спокойно, почти лѣниво, порой образуя глубокіе омуты, порой застаиваясь въ темно-лазурныхъ заводяхъ; напротивъ, маленькій ручеекъ бѣлой пѣной разбивался по камнямъ и бѣшено стремился впередъ, какъ взмыленный копь, вырвавшійся на свободу.

Красивая шотландка безмолвно вела своего спутника впередъ; наконецъ она повернула вдоль берега капризнаго ручья, и Вэверлей послѣдовалъ за нею, какъ герой рыцарской повѣсти. Узкая тропинка, нарочно расчищенная для Флоры, шла въ мѣстности совершенно иного характера. Вокругъ замка все было голо, пусто, холодно; по природа, хотя и не привѣтливая, глядѣла тамъ какъ-то кротко и смиренно, здѣсь же узкая долина какъ будто вела въ сказочное царство. Скалы громоздились другъ на друга въ самыхъ причудливыхъ формахъ. Въ одномъ мѣстѣ утесъ стоялъ необъятной громадой поперегъ дороги, какъ бы запрещая путешественнику идти далѣе. Только подойдя къ самой подошвѣ его, Вэверлей замѣтилъ, что тропинка дѣлаетъ крутой поворотъ и огибаетъ гигантское препятствіе. Въ другомъ мѣстѣ скалы, торчавшія но обѣимъ сторонамъ дороги, такъ близко наклонились другъ къ другу, что двѣ ели, брошенныя на нихъ и обложенныя газономъ, образовали родъ моста на высотѣ полутораста футовъ. Лостъ этотъ былъ безъ перилъ, и едва имѣлъ три фута въ ширину. Для зрителя, стоявшаго внизу, онъ выдѣлялся черной полоской на клочкѣ голубаго неба, незаслонеинаго нависшими верхушками утесовъ. Вэверлей глядѣлъ на опасный проходъ и ужаснулся, когда Флора съ своей спутницей появилась на дрожащихъ бревнахъ, подобно неземному существу, повисшему въ воздухѣ; замѣтивъ его внизу, она пріостановилась и граціозно и беззаботно махнула ему платкомъ. Но у Вэверлея голова кружилась при видѣ ея опаснаго положенія, и онъ не былъ въ состояніи отвѣтить на ея привѣтствіе. Онъ только тогда вздохнулъ свободно, когда чудное видѣніе сошло съ опасной высоты и скрылось на другой сторонѣ.

Вэверлей пошелъ впередъ, подъ тотъ самый мостъ, который его такъ напугалъ. Тропинка удалялась отъ берега и поднималась круто въ гору; долина расширялась и переходила въ лѣсной амфитеатръ, поросшій березой, молодыми дубками, орѣшникомъ и тисовыми деревьями. Горы раздвигались и уходили въ даль, по все же выставляли надъ мелкимъ лѣсомъ свои сѣрые, нахохленные гребни. Еще выше утесы торчали острыми иглами и отдѣльными вершинами, порою обнаженными, порою окутанными въ лѣсной покровъ или облѣпленными яркимъ верескомъ. Тропинка, потерявъ изъ виду ручей, прихотливо изогнулась и совершенно неожиданно привела Вэверлея къ романтическому водопаду, который не поражалъ ни высотой паденія, ни массою воды, но былъ чрезвычайно живописно обставленъ. Вода падала съ высоты двадцати футовъ и собиралась въ широкомъ естественномъ басейнѣ, который наполняла до краевъ; тамъ гдѣ брызги и пѣна не мутили ее, она была до того прозрачна, что можно было разглядѣть малѣйшій камешекъ на днѣ, не смотря на очень значительную глубину. Изъ басейна ручей вырывался черезъ трещину въ скалистомъ выступѣ и образовалъ второй водопадъ, который, казалось, исчезалъ въ пропасти; на днѣ обрыва ручей бѣжалъ между темными, гладкими камнями, отполированными сердитой волной, и продолжалъ журча свой путь въ долинѣ, по которой Вэверлею пришлось передъ тѣмъ подниматься. Берега романтическаго басейна были прекрасны; по красота ихъ отличалась суровымъ, внушительнымъ характеромъ, и дышала чѣмъ-то величественнымъ. Выступы, покрытые густымъ мхомъ, прерывались громадными обломками скалъ; мѣстами на нихъ росли кусты и деревья, изъ которыхъ многіе были посажены по указанію Флоры, но такъ искусно, что нисколько не уменьшали романтической дикости мѣстоположенія, и въ то же время дѣлали ее болѣе привлекательной^[70].

Здѣсь, подобно граціозной фигуркѣ на пейзажѣ Пусена, Вэверлей засталъ Флору, которая глядѣла на воду. Въ отдаленіи стояла Кэтлинъ, съ небольшой шотландской арфой въ рукахъ. Флора выучилась играть на ней у Рори Далля, одного изъ послѣднихъ арфистовъ западнаго нагорія Шотландіи. Заходящее солнце яркими, раскаленными лучами освѣщало всѣ предметы; оно, казалось, придавало какой-то нечеловѣческій блескъ выразительнымъ чернымъ глазамъ Флоры, рѣзко обрисовывая ея прелестную, стройную фигуру. Эдуардъ невольно подумалъ, что никогда въ самыхъ необузданныхъ мечтахъ своей фантазіи онъ не могъ представить себѣ такого очаровательнаго женскаго образа. Дикая красота уединенной мѣстности увеличивала своимъ магическимъ вліяніемъ смѣшанное чувство восторга и благоговѣнія, съ которымъ онъ подошелъ къ Флорѣ; ему чудилась въ ней прекрасная волшебница Воярда или Аріоста, однимъ взмахомъ жезла обращающая въ райскіе сады дикую, безотрадную пустыню.

Какъ всякая красавица, Флора сознавала свою силу и не безъ удовольствія замѣтила впечатлѣніе, которое произвела на молодаго офицера, остановившагося передъ ней въ почтительно смущенной позѣ. Но она поняла своимъ чуткимъ умомъ, что романтическая мѣстность и другія случайныя обстоятельства имѣли также большое вліяніе на чувства, подъ обаяніемъ которыхъ находился Вэверлей. Не зная его мечтательнаго, крайне впечатлительнаго характера, она видѣла въ его смущеніи мимолетную дань, которую всякій молодой человѣкъ неизбѣжно принесъ бы при такой обстановкѣ женщинѣ даже менѣе привлекательной, чѣмъ она. Поэтому она спокойно направилась къ мѣсту на столько отдаленному отъ водопада, что шумъ его не, заглушалъ, а какъ будто вторилъ звукамъ голоса и инструмента, и взявъ изъ рукъ Кэтлинъ арфу сѣла на мшистый обломокъ скалы.

— Я васъ заставила пройтись сюда, капитанъ Вэверлей, надѣясь, что мѣстность покажется вамъ не безпитерсспою; къ тому же пѣсни горцевъ пострадали бы еще болѣе въ моемъ неискусномъ переводѣ, если бъ я стала пѣть ихъ безъ дикаго, своеобразнаго акомпанимента. Выражаясь поэтическимъ языкомъ нашей страны, кельтская муза живетъ въ густой мглѣ уединенныхъ и таинственныхъ утесовъ, а голосъ ея сказывается въ журчаніи горнаго ручья. Кто хочетъ посвятить себя этой музѣ, долженъ полюбить обнаженныя скалы сильнѣе плодоносныхъ долинъ, и предпочесть веселымъ пирамъ уединеніе пустынь.

Едва ли бы кто могъ спокойно выслушать это объясненіе прелестной дѣвушки, сказанное голосомъ восторженно мелодичнымъ, и удержаться отъ восклицанія, что муза, къ которой она взывала, не могла бы никогда найти себѣ лучшей представительницы; эта мысль промелькнула въ головѣ Вэверлея, но онъ не осмѣлился высказать ее. Дикое чувство романтическаго восторга дошло въ немъ почти до болѣзненнаго апряженія, когда Флора взяла на арфѣ первые акорды. Онъ бы ни за что въ мірѣ не отошелъ отъ нея, а въ то же время ему хотѣлось быть одному, чтобъ на свободѣ разобрать и постараться понять волновавшее его сложное чувство.

Флора замѣнила мѣрный, монотонный речитативъ барда возвышеннымъ и малоизвѣстнымъ горнымъ мотивомъ, который нѣкогда служилъ боевою пѣснью. Послѣ нѣсколькихъ безпорядочныхъ звуковъ она начала дикую, своеобразную прелюдію, которая хорошо согласовалась съ отдаленнымъ шумомъ падающей воды и съ шелестомъ осиновыхъ листьевъ, висѣвшихъ надъ головой прелестной пѣвицы. Слѣдующіе стихи дадутъ слабое понятіе о тѣхъ ощущеніяхъ, которыя охватили Вэверлея при звукахъ пѣнія и акомпанимента:

Battle Song.

There is mist on the mountain, and night on the vale

But more dark is the sleep of the sons of the Gael.

А stranger commanded — it sunk on the land;

It has frozen each heart, and benumbed every hand!

The dirk and the target lie sordid with dust:

The bloodless claymore is but reddened vith rust;

On the hill or the glen if a gun should appear,

It is only to war with the heathcock or deer.

The deeds of our sires if our bards should rehearse,

Let a blush or a blow be the meed of their verse!

Be mute everg string, and be hushed every tone,

That shall bid us remember the fame that is flown!

But the dark hours of night and of slumber are past;

The morn on our mountains is dawning at last;

Glenaladale’s peaks are illumed with the rays,

And the streams of Glenfinnan leap bright in the blaze

О high-minded Moray — the exiled — the dear! —

In the blush of the dawning the Standard uproar!

Wide, wide on the winds of the north let it fly,

Like the sun’s latest flash when the tempest in nigh!

Ye sons of the strong, when that dawning shall break,

Need the harp of the aged remind you to wake?

That dawn never beamed ou your forefathers' eye,

But it roused each high chieftain to vanquish or die.

O! sprung from the Kings who in Islay kept state,

Proud chiefs of Clan Rauald, Glengarry, and Sleat!

Combine like three streams from one mountain of snow,

And resistless in union rush down on the foe!

True son of Sir Evan, undaunted Lochiel,

Place thy large on thy shoulder and burnish thy steel!

Rough Keppoch, give breath to thy bugle’s bold swell,

Till far Coryarrick resound to the knell!

Stern son of Lord Kenneth, high chief of Kintail,

Let the stag in thy standard hound wild in the gale!

May the race of Clan Gilfean, the fearless and free,

Remember Glenlivat, Ilarlaw and Dundee!

Let the clan of grey Fingon, whose offspring has given

Such heroes to earth, and such martyrs to heaven,

Unite with the race of renowned Rorri More,

To launch the long galley, and stretch to the oar.

How Mac-Schimei will joy when their chief shall display

The yew-crested bonnet o’er tresses of grey!

How the race of wronged Alpine and murdered Glencoe

Shall shout for revenge when the pour on the foe!

Ye sons of brown Dtrmid, who slew the wild boar,

Resume the pure faith of the great Callum-More!

Mac-Neil of the Islands, and Moy of the Lake,

For honour, for freedom, for vengeance awake ¹)!

¹) Боевая пѣснь.

На горахъ туманъ и ночь въ долинѣ, но мрачнѣе той ночи сонъ гаэльскихъ сыновъ. Пришелъ чужеземецъ — и заснула страна; кровь въ сердцѣ застыла, рука онѣмѣла.

Ножъ и щитъ лежатъ заброшенными въ пыли, незнакомый съ кровью мечъ подъ ржавчиной краснѣетъ; если пушка забредетъ въ наши горы и долины, ей придется воевать лишь съ тетерькой и оленемъ.

Если бардъ воспоетъ дѣянія героевъ, пусть краснѣетъ и казнится за пѣсни свои! Пусть умолкнутъ всѣ струны, затихнутъ всѣ звуки, что намъ говорятъ о славѣ минувшей.

Но мрачное время дремоты прошло; въ горахъ нашихъ брежжетъ свѣтъ покой зари; лучъ спѣта упалъ на Глиналадальскій утесъ, и снова засверкали воды Гленфинанскихъ ручьевъ^[71].

О доблестный Морей^[72]! — изгнанникъ дорогой! Распусти твое знамя при блескѣ зари! Пусть далеко на сѣверъ песетъ его вѣтеръ, пусть мелькаетъ онъ, какъ послѣдній лучъ солнца изъ-за грозовой тучи.

Вы, сильныхъ сыны, когда вспыхнетъ заря, неужели арфѣ старика придется васъ будить? Для предковъ вашихъ занималась та заря, но великіе вожди бились за нее на жизнь и на смерть.

О вы! потомки королей, жившихъ въ Ислеѣ, клановъ Слита, Ранальди и Глангарри гордые вожди! Соединитесь, подобію тремъ ручьямъ, текущимъ съ снѣжныхъ горъ, и непобѣдимые въ союзѣ бросайтесь на врага!

Могучій Лохіель, Эвана вѣрный сынъ, возьми щитъ на плечи и отточи стальной свой мечъ; грозный Кеннохъ, протруби въ новый звонкій рогъ. Пусть его услышитъ даже мертвый Корріарикъ!

Суровый сынъ лорда Кеннетскаго, великій вождь Каптельскій, пусть знамя твое шумно вьется по вѣтру! Пусть племя Джильянскаго клана, свободное, безстрашное, помнитъ имена Гленливата, Гарло и Дунди!

Пусть кланъ сѣдаго Фингона, въ потомствѣ котораго было столько героевъ на землѣ, столько мучениковъ на небѣ, соединится съ кланомъ славнаго Рорри Мора, и возьмется за весла на длинныхъ галерахъ.

Какъ возрадуется Макъ-Шимель, когда ихъ вождь покроетъ каской свои сѣдые волосы! Съ какимъ громкимъ крикомъ мести пойдетъ на врага племя оскорбленнаго Альпина и убитаго Гленко!

Вы, сыны смуглаго Дермида, поборовшаго кабана, храпите завѣщаніе великаго Каллумъ-Мора! Макъ-Нейль, островитянинъ, и Мой, при озерѣ живущій, возстаньте за честь, за свободу, за месть!

Въ эту минуту огромная борзая собака выскочила изъ долины, бросилась на Флору и прервала ея пѣніе своими неумѣстными ласками. Услышавъ отдаленный свистокъ, она навострила уши и скрылась съ быстротой молніи. — Это вѣрный товарищъ моего брата, капитанъ Вэверлей, а свистокъ — его обычный сигналъ. Фергусъ любитъ только веселыя пѣсни, и подоспѣлъ какъ разъ во время, чтобы прервать длинное перечисленіе племенъ, которыя одинъ изъ вашихъ сердитыхъ англійскихъ поэтовъ назвалъ:

Our bootless host of high-born beggars,

Mac-Leans, Mac-Kenzies and Mac-Gregors ¹).

¹) Толпою знатныхъ голышей и нищихъ, гордыхъ своимъ родомъ, Макъ-Линовъ, Макъ-Кензи и Макъ-Грегоръ.

Вэверлей пожалѣлъ о прерванной пѣснѣ.

— Да, вы не можете себѣ представить, сколько вы потеряли! Вы услышали бы три длинныя строфы, которыя бардъ посвящаетъ по обязанности Вихъ-Іанъ-Вору, и въ которыхъ перечисляетъ всѣ его великія добродѣтели, не забывая, конечно, щедрости къ пѣвцамъ и арфистамъ. Далѣе, вы услышали бы практическое наставленіе, обращенное къ прекрасноволосому чужеземцу, живущему въ землѣ, богатой вѣчно-зелеными лугами, и обладающему прекраснымъ, выхоленнымъ конемъ, цвѣта воронова крыла, который своимъ ржаніемъ напоминаетъ крикъ орла, стремящагося въ битву. Пѣснь усердно убѣждаетъ доблестнаго всадника не забывать, что его предки отличались какъ своей храбростью, такъ и преданностью Стюартамъ. — Всего этого, капитанъ Вэверлей, вы лишились; но такъ какъ любопытство ваше осталось неудовлетвореннымъ, я постараюсь спѣть вамъ заключительныя строфы, прежде чѣмъ братъ придетъ и подниметъ на смѣхъ мой переводъ:

Awake on jour hills, on jour islands awake,

Brave sons of the mountain, the frith, and the lake!

'Tis the bugle — but not for the chase is the call;

'Tis the pibroch’s shrill summons — but not to the hall.

'Tis the summons of heroes for conquest or death,

When the banners are blazing on mountain and heath:

They call to the dirk, the claymore, and the targe,

To the march and the muster, the line and the charge.

Be the brand of each Chieftain like Fin’s in his ire!

May the blood through his veins flow like currents of fire!

Burst the base foreign yoke as your sires did of yore,

Or die like your sires, and endure it no more ¹)!

¹) Просыпайтесь въ горахъ, просыпайтесь на островахъ, храбрые горцы, сыны рѣкъ и озеръ! Рогъ трубитъ — по не къ охотѣ призываетъ; волынки звуки раздаются — но не въ столовую они манятъ.

Они зовутъ героевъ на смерть или побѣду, когда въ горахъ и въ долинахъ развѣваются знамена: они призываютъ ихъ къ ножамъ, къ мечамъ, къ щитамъ, къ тяжелымъ походамъ и молодецкимъ схваткамъ.

Пусть мечъ каждаго вождя будетъ подобенъ мечу гнѣвнаго Фина! Пусть кровь въ его жилахъ течетъ огненнымъ потокомъ! Сбросьте съ себя чужеземное иго, подобно вашимъ предкамъ, или умрите, подобно имъ, чтобы найдти въ смерти свободу!

ГЛАВА XXIII.
Вэверлей продолжаетъ гостить въ Гленаксйхѣ.

— Я зналъ, что найду васъ здѣсь даже безъ помощи моего друга, Брана, сказалъ Фергусъ, явившійся тотчасъ послѣ того, какъ Флора кончила свою пѣсню. — Простой, певозвышенный вкусъ мой, напримѣръ, предпочелъ бы версальскіе фонтаны этому водопаду съ грохотомъ и скалистой обстановкой; но Флора избрала эту мѣстность своимъ Парнасомъ, капитанъ Вэверлей, а этотъ источникъ — своимъ Геликономъ. Если бы она могла убѣдить Макъ-Муррога, своего сотрудника, въ могучемъ дѣйствіи здѣшнихъ водъ, мой погребъ значительно бы выигралъ. Нашъ бардъ только-что выпилъ огромный кубокъ водки, чтобы согрѣть, какъ онъ выразился, холодную струю бордоскаго. — Дайте мнѣ испробовать необыкновенныя свойства этого источника. При этомъ Фергусъ зачерпнулъ воды въ ладонь, и послѣ нѣсколькихъ глотковъ началъ театральнымъ тономъ:

О Lady of the desert, haill

That lov’st the harping of the Gael,

Through fair and fertile regions borne,

Where never yet grew grass or corn ¹).

¹) Привѣтъ тебѣ, дѣва пустыни! полюбившая гаэльскую арфу, рожденная въ прекрасной, плодоносной странѣ, гдѣ никогда не произрастало ни хлѣба, ни травы.

Нѣтъ, продолжалъ онъ, — англійская поэзія не можетъ выразить тѣхъ чувствъ, которыя пробуждаетъ во мнѣ горный Геликонъ. — Allons, courage!

О vous qui buvez, à tasse pleine,

А cette heureuse fontaine,

Où on ne voit sur le rivage

Que quelques vilains troupeaux,

Suivi de nymphes de village,

Qui les escortent sans sabots ¹).

¹) О вы, пьющіе полной чашей изъ этого счастливаго источника, на берегахъ котораго виднѣются лишь плохія стада и босоногія сельскія нимфы…

— Довольно, милый Фергусъ! Избавь насъ отъ скучныхъ и безцвѣтныхъ жителей Аркадіи; ради самого Неба, не призывай всевозможныхъ Коридоновъ и Линдоровъ.

— Прекрасно; если тебѣ не по сердцу свирѣль и пастушка, я перейду къ героическому пѣснопѣнію.

— Милый Фергусъ! ты вѣроятно почерпнулъ свое вдохновеніе въ кубкѣ Макъ-Муррога, а не въ моемъ источникѣ.

— Я отрицаю ваше обвиненіе, ma belle demoiselle, хотя позволю себѣ замѣтить, что изъ двухъ способовъ вдохновенія я предпочитаю первый. Кто-то изъ вашихъ помѣшанныхъ италіянскихъ поэтовъ сказалъ:

Іо d’Elicoiiu nicntc

Mi euro, in fe di Dio, che’l here d’acquo

(Bea chi ber nc vuol; sempre me spiacque ¹).

¹) Клянусь Создателемъ, мнѣ дѣла нѣтъ до Геликона; пусть воду пьетъ всякій желающій, а самъ я пить ее не хочу.

Но если вы, капитанъ Вэверлей, предпочитаете гаэльскія пѣсни, то маленькая Кэтлинъ споетъ вамъ Дримминдгу. — Пожалуйте сюда, Кэтлинъ, не смущайтесь, милая, присутствіемъ чужестранца.

Кэтлинъ спѣла съ большимъ одушевленіемъ маленькую гаэльскую пѣсенку, — комическое сѣтованіе крестьянина, у котораго пропала корова. Вэверлей, не понимая словъ, посмѣялся надъ веселымъ, шутливымъ мотивомъ.

— Отлично, Кэтлинъ! сказалъ Фергусъ, — я непремѣнно на дняхъ отыщу вамъ въ кланѣ красавца-жениха.

Кэтлинъ улыбнулась, покраснѣла и спряталась за свою подругу.

На обратномъ пути въ замокъ, Фергусъ сталъ настойчиво упрашивать своего гостя остаться у нихъ недѣльку или двѣ, и посмотрѣть на большую охоту, въ которой онъ и сосѣдніе джентльмены должны были принять участіе. Женская красота и прелестныя мелодіи произвели на Вэверлея слишкомъ сильное впечатлѣніе, чтобы отказаться отъ такого соблазнительнаго приглашенія. И такъ, было рѣшено, что Вэверлей напишетъ записку барону Брадвардину о своемъ намѣреніи остаться въ Гленакойхѣ недѣли двѣ, и вмѣстѣ съ тѣмъ попроситъ его переслать ему всѣ письма, которыя получатся на его имя.

Разговоръ естественно перешелъ на барона; Фергусъ сталъ очень хвалить его какъ джентльмена и какъ храбраго воина. Флора еще съ большимъ пониманіемъ коснулась его характера и сказала, что онъ представляетъ образецъ стариннаго шотландскаго рыцаря, со всѣми его способно стами и хорошими качествами.

— Такіе характеры становятся рѣдки, капитанъ Вэверлей, замѣтила она; лучшая черта въ нихъ уваженіе къ самому себѣ, которое свято хранилось у насъ до послѣдняго времени. Теперь же, всякій человѣкъ, убѣжденія котораго не позволяютъ ему прислуживаться существующему правительству, попадаетъ въ опалу; его преслѣдуютъ и унижаютъ! Многіе примиряются съ такими порядками; они братаются съ людьми недостойными ихъ ни по рожденію ни по воспитанію и усвоиваютъ себѣ возмутительныя привычки; вы вѣроятно встрѣтили такихъ личностей въ Тюли-Веоланѣ. Безжалостное и несправедливое преслѣдованіе часто развращаетъ свои несчастныя жертвы. Но будемъ надѣяться, что скоро наступятъ болѣе свѣтлые дни, когда шотландскій помѣщикъ-джентльменъ будетъ ученымъ, безъ педантизма нашего любезнаго барона, охотникомъ безъ грубыхъ привычекъ мистера Бальмавапля, и сельскимъ хозяиномъ, не обращаясь въ двуногаго животнаго, подобно мистеру Киланкурейту.

Флора предсказывала такимъ образомъ революцію, которая дѣйствительно и совершилась, хотя далеко не такъ, какъ она себѣ представляла.

Потомъ она перешла къ Розѣ и отозвалась съ самымъ теплымъ сочувствіемъ о ея умѣ, красотѣ и манерахъ. Человѣкъ, который будетъ на столько счастливъ, что сдѣлается предметомъ ея любви, сказала Флора, найдетъ въ ней неоцѣненное сокровище. Она всей душой предана семейной жизни, и сосредоточиваетъ въ своемъ характерѣ всѣ тихія семейныя добродѣтели. Мужъ будетъ для нея тѣмъ же, чѣмъ теперь отецъ — предметомъ всѣхъ ея заботъ и попеченій, всей ея привязанности. Если же ей попадется грубый мужъ, она и его не стѣснитъ, потому что долго не переживетъ дурнаго обращенія. Я между тѣмъ, увы, какъ возможна такая печальная участь для моей бѣдной подруги! Если бы я была королевой, я бы осчастливила рукой Розы Брадвардинъ самого милаго и достойнаго молодаго человѣка въ моемъ королевствѣ.

— Я былъ бы очень радъ, если бы ты приказала ей взять меня въ мужья еn attendant, отвѣчалъ со смѣхомъ Фергусъ.

По какому то необъяснимому противорѣчію, это желаніе, высказанное въ шутку, произвело непріятное впечатлѣніе на Эдуарда, не смотря на его равнодушіе къ Розѣ Брадвардинъ и на возрастающую склонность къ Флорѣ. Такихъ необъяснимыхъ особенностей въ человѣческой натурѣ не мало, и мы на нихъ останавливаться не будемъ.

— Тебя, Фергусъ? сказала Флора, пристально взглянувъ на него; — нѣтъ, у тебя есть другая невѣста — слава; чтобы достигнуть ея тебѣ надо перенести много опасностей, а это сокрушитъ сердце бѣдной Розы.

Разговаривая такимъ образомъ они дошли до замка, и Вэверлей тотчасъ приготовилъ письмо въ Тюли-Веоланъ. Онъ зналъ, что баронъ большой формалистъ, и потому хотѣлъ приложить къ письму печать съ своимъ гербомъ; но печати не оказалось при часахъ, и Вэверлей подумалъ, что онъ ее оставилъ въ Тюли-Веоланѣ. Онъ разсказалъ о своей потерѣ хозяевамъ и попросилъ у нихъ семейную печать.

— Я думаю, начала мисъ Макъ-Айворъ, — что Дональдъ Бинъ-Линъ не рѣшился бы…

— Въ такихъ случаяхъ я отвѣчаю за него головой, сказалъ ея братъ; — къ тому же онъ не оставилъ бы часовъ.

— Какъ бы то ни было, Фергусъ, замѣтила Флора, — я не понимаю какъ ты можешь покровительствовать такому человѣку.

— Я ему покровительствую! Милая сестрица готова увѣрить васъ, капитанъ Вэверлей, что я пользуюсь долей въ добычѣ разбойниковъ, которую они нѣкогда обязаны были уплачивать лэрду или вождю, когда проходили черезъ его земли съ награбленнымъ имуществомъ. Я увѣренъ, что если мнѣ не удастся какими нибудь чарами обуздать Флору, генералъ Блэкней пришлетъ изъ Стирлинга отрядъ воиновъ (послѣднія слова были сказаны высокомѣрнымъ и напыщеннымъ тономъ) съ приказаніемъ схватить Вихъ-Іанъ-Вора, такъ прозвали меня, въ его собственномъ замкѣ.

— Признайся, Фергусъ, что нашему гостю все это можетъ показаться сумасбродствомъ и афектаціей. Честь твоего имени ничѣмъ незапятнана, а воиновъ ты можешь найдти, не вербуя разбойниковъ. Отчего ты не прогонишь съ твоихъ земель этого Дональда Бинъ-Лина, котораго я ненавижу не столько за разбои, сколько за его лицемѣрный заискивающій характеръ? Ничто въ мірѣ не побудило бы меня имѣть дѣло съ такимъ человѣкомъ.

— Ничто въ мірѣ, Флора? спросилъ вождь значительнымъ голосомъ.

— Ничто въ мірѣ, Фергусъ! даже то что всего ближе моему сердцу. Пожалуйста, избавь наше святое дѣло отъ такихъ позорныхъ приверженцевъ!

— Ты забываешь, сестра, сказалъ весело вождь, что я отношусь съ глубокимъ почтеніемъ къ la belle passion. Эванъ Дгу Макомбихъ влюбленъ въ Алису, дочь Бинъ-Лина; и ты не можешь требовать, чтобы я помѣшалъ этой любви. Тогда бы весь кланъ возсталъ противъ меня. Ты знаешь одну изъ ихъ мудрыхъ поговорокъ, что для всякаго человѣка родственникъ составляетъ часть его тѣла, а молочный братъ — часть его сердца.

— Тебя не переспоришь, Фергусъ, я бы хотѣла, чтобъ все это благополучно кончилось.

— Благочестивое желаніе, моя милая пророчица, я лучшее средство заключить споръ. Однако, капитанъ Вэверлей, я слышу звуки волынокъ; быть можетъ вы предпочтете потанцевать въ залѣ, чѣмъ оглохнуть отъ ихъ звуковъ, не принимая участія въ общемъ веселіи.

Вэверлей подалъ руку Флорѣ. Танцы, пѣніе, веселье продолжалось до вечера и закончили счастливый день въ замкѣ Вихъ-Іанъ-Вора. Наконецъ Вэверлей удалился въ свою комнату, по долго не могъ заснуть; противорѣчивыя, еще незнакомыя ему чувства тѣснились въ его сердцѣ, и онъ находился въ томъ настроеніи, не лишенномъ однако же прелести, когда воображеніе становится рулемъ, а душа пасивно слѣдуетъ потоку мыслей, не стараясь привести ихъ въ порядокъ, или отдать себѣ въ нихъ отчетъ. Вэверлей заснулъ очень поздно и видѣлъ во снѣ Флору Макъ-Ливоръ.

ГЛАВА XXIV.
Охота на оленей и ея послѣдствія.

Будетъ ли это длинная или короткая глава? Въ этомъ вопросѣ, любезный читатель, ты не имѣешь нрава голоса, какъ бы ни интересовали тебя послѣдствія; такъ точно ты можешь (и я вмѣстѣ съ тобою) не имѣть никакого участія въ назначеніи новаго налога, а обязанъ его платить. Разумѣется, въ этомъ случаѣ обстоятельства сложились болѣе счастливо для тебя; потому что, хотя я имѣю неограниченное право растянуть какъ угодно мое повѣствованіе, но не могу притянуть тебя къ суду, если ты заблагоразсудишь не читать его, а слѣдовательно надо обо всемъ этомъ подумать. Правду сказать, въ имѣющихся у меня лѣтописяхъ и документахъ мало говорится о горной охотѣ; но я могу почерпнуть богатый матеріалъ изъ другаго источника. У меня подъ рукой старикъ Линдзей изъ Питскоти^[73], описавшій охоту въ Атольскомъ лѣсу, съ высокимъ зеленымъ дворцомъ, снабженнымъ всѣми напитками, какіе только имѣлись въ селахъ и городахъ: пивомъ, элемъ, виномъ, мальвуазіей, водками, а также пшеничнымъ и имбирнымъ хлѣбомъ, говядиной, бараниной, телятиной, дичью, барашками, гусями, поросятами, каплунами, кроликами, журавлями, лебедями, куропатками, ржанками, утками, рябчиками, павлинами, черными фазанами и глухарями; была въ этомъ дворцѣ прекрасная посуда, было и столовое бѣлье, а въ особенности ловкіе ключники, искусные пекари, отличные повара и кондиторы, приготовлявшіе угощенія для десерта. Я бы могъ почерпнуть подробности не только въ этомъ описаніи пира у горцевъ (великолѣпіе котораго поразило папскаго легата и заставило его измѣнить прежнее свое мнѣніе, будто Шотландія… какъ бы это сказать…. представляетъ конецъ и самый отдаленный конецъ міра), я бы могъ украсить страницы моего разсказа заимствованіями изъ Тэйлора, воспѣвшаго охоту въ Марскихъ горахъ, гдѣ:

Through heather, mosse, 'inong frogs, and bogs, and fogs,

'Mongst craggy cliffs and thunder-batter’d hills,

Tiares, hinds, bucks, roes, are chased by men and dogs,

Where two hour’s hunting fourscore fat deer kills.

Lowland, your sports are low as is your seat;

The Highland games and minds are high and great ¹).

¹) По вереску и мхамъ, въ туманѣ, въ болотѣ, въ лягушечьемъ царствѣ, среди крутыхъ утесовъ и горъ излюбленныхъ грозою, люди и псы травятъ ланей, оленей и зайцевъ, и послѣ двухъ часовъ охоты насчитываютъ ихъ убитыми четырежды двѣнадцать. Въ низменныхъ мѣстахъ охота скудна, а на горахъ дичь превосходная (Въ оригиналѣ здѣсь игра слово на Lowland и Highland).

Но я не намѣренъ испытывать терпѣніе своихъ читателей и хвалиться своей начитанностью. Я удовольствуюсь тѣмъ, что позаимствую одинъ эпизодъ изъ достославной Лудской охоты, описанной мистеромъ Гунномъ въ остроумномъ Очеркѣ Каледонской Музы, и буду продолжать разсказъ настолько кратко, насколько позволитъ мой обычный слогъ, часто впадающій, по выраженію ученыхъ, въ перифразы, по словамъ людей простыхъ — въ околичности.

По разнымъ причинамъ, торжественная охота была отложена на три недѣли. Вэверлей съ большимъ удовольствіемъ провелъ это время въ Гленакойхѣ. Впечатлѣніе" которое Флора произвела на него при первой встрѣчѣ, усиливалось съ каждымъ днемъ; особенности ея характера были именно способны обворожить юношу съ романтическимъ воображеніемъ. Манеры, разговоръ, музыкальный и поэтическій таланты — все это придавало ей особенную прелесть и привлекательность. Даже когда, она была беззаботно-весела, Вэверлей возносилъ ее въ своихъ мечтахъ высоко надъ обыкновенными дщерями Евы; ему казалось, что она только на мгновеніе снисходитъ къ забавамъ и пустымъ разговорамъ, въ которыхъ другіе видятъ цѣль своей жизни. Утромъ на охотѣ, вечеромъ за музыкой и танцами, Вэверлей блаженствовалъ подлѣ феи, обворожившей его; съ каждымъ днемъ онъ все болѣе восхищался гостепріимнымъ хозяиномъ и пламеннѣе влюблялся въ его очаровательную сестру.

Наконецъ наступилъ день великой охоты, и Вэверлей отправился съ Фергусомъ на сборный пунктъ, который былъ избранъ къ сѣверу отъ Гленакойха, въ разстояніи двадцати четырехъ часовъ пути. Вождя сопровождала свита изъ трехсотъ человѣкъ, хорошо вооруженныхъ и одѣтыхъ въ праздничныя одежды. Вэверлею такъ поправился мѣстный нарядъ, что онъ облачился въ шотландскіе узкіе брюки, башмаки и шапочку (но не рѣшился надѣть короткой юпки); къ тому же этотъ нарядъ былъ удобнѣе для охоты и освобождалъ его отъ непріятной роли иностранца. На сборномъ пунктѣ они застали многихъ могущественныхъ лэрдовъ. Фергусъ торжественно представилъ имъ Вэверлея, котораго они приняли очень радушію. Ихъ васалы, обязанные по феодальному обычаю присутствовать на такихъ сборищахъ, составляли почти цѣлую армію. Эти дѣятельные члены охоты разсыпались далеко но окрестностямъ, составивъ цѣпь, которая съуживаясь постепенно должна была загнать стадо оленей въ равнину, гдѣ ихъ ожидали вождь и главные охотники. Тѣмъ временемъ, почетныя лица, завернувшись въ плэды, расположились бивуаками на цвѣтущемъ верескѣ; такая лѣтняя ночевка очень понравилась Вэверлею.

Прошло нѣсколько времени послѣ восхода солнца; въ горахъ и долинахъ, по обыкновенію, все было безмолвно; вожди и ихъ свита старались различными забавами убить время; разумѣется, игра въ кубки, но выраженію Осіана, не была забыта; нѣкоторые изъ присутствовавшихъ «сидѣли поодаль, въ уединеніи», также глубоко погруженные въ политическіе толки, какъ духи Мильтона въ метафизическія изслѣдованія. Наконецъ послышались сигналы, возвѣщавшіе приближеніе звѣрей. По долинамъ прогремѣли выстрѣлы; вдали показались группы горцевъ, которые карабкаясь но утесамъ, пробираясь сквозь чащи и смѣло шагая черезъ ручьи, все больше и больше сближались, загоняя передъ собою испуганныхъ оленей и другихъ дикихъ звѣрей. Ружейные выстрѣлы раздавались все чаще и чаще, повторяясь тысяча разъ эхомъ въ горахъ. Вскорѣ, къ этому хаосу звуковъ присоединился лай собакъ, который становился все громче и громче. Наконецъ показались олени; несчастныя животныя бѣжали но два и по три вмѣстѣ, и вожди выказали свою ловкость, выбирая самыхъ тучныхъ животныхъ и не давая промаха. Фергусъ стрѣлялъ необыкновенно искусно, и Вэверлею также посчастливилось заслужить одобреніе охотниковъ.

Но вотъ на краю долины появились главныя массы оленей; они двигались въ узкомъ горномъ проходѣ такой огромной фалангой, что рога ихъ казались издали цѣлымъ лѣсомъ обнаженныхъ сучьевъ. Число о.тепей было очень велико; самые крупные бѣжали впереди; все стадо двигалось въ такомъ правильномъ боевомъ порядкѣ и съ такой отчаянной смѣлостью стремилось на кучку охотниковъ, загражданшихъ ему путь, что самые опытные изъ нихъ стали опасаться бѣды. Тѣмъ не менѣе, избіеніе началось со всѣхъ сторонъ; собаки яростно бросались на звѣрей, выстрѣлы раздавались поминутно. Олени, доведенные до отчаянія, бросились съ страшнымъ натискомъ вправо, какъ разъ къ тому мѣсту, гдѣ стояли самые почетные охотники. Раздалось приказаніе на гаэльскомъ нарѣчіи «ложиться всѣмъ на землю». Но Вэверлей не понялъ сигнала, и едва не сдѣлался жертвою своего незнанія древняго мѣстнаго нарѣчія. Фергусъ замѣтилъ опасность, бросился къ нему и силою повергъ его на землю въ ту самую минуту какъ все стадо оленей кинулось на нихъ. Такъ какъ не было никакой возможности устоять противъ натиска, а раны нанесенныя оленьими рогами считаются очень опасными {Ударъ нанесенный вѣтвями оленьяго рога считался болѣе опаснымъ, чѣмъ pana нанесенная клыками вепря:

If thou be hurt with horn of stag, it brings thee to thy bier,

But barber’s hand shall boar’s hurt heal; thereof have thou no fear.

(Ударъ оленьяго рога сведетъ тебя въ могилу, по ударъ кабана залечитъ тебѣ цирюльникъ; поэтому не бойся его). Авторъ.}, то вождь, своей находчивостью, безъ всякаго сомнѣнія, спасъ жизнь гостю. Онъ держалъ его крѣпкой рукой все время пока стадо не промчалось благополучно черезъ нихъ. Тогда Вэверлей попробовалъ встать, но оказалось, что онъ получилъ нѣсколько серьезныхъ ушибовъ, и вывихнулъ себѣ ногу въ щиколодкѣ.

Этотъ случай нарушилъ шумную веселость собравшагося общества, хотя никто изъ горцевъ, привыкшихъ къ такимъ эпизодамъ охоты, не былъ раненъ. Немедленно устроили шалашъ и уложили Эдуарда на кучѣ вереска. Между охотниками нашелся хирургъ, или правильнѣе человѣкъ взявшійся исполнять должность хирурга и соединявшій въ себѣ, по видимому, качество лекаря и колдуна. Это былъ старый смуглый шотландецъ, съ почтенной сѣдой бородой; весь костюмъ его состоялъ изъ тартановаго балахона, который спускался до колѣнъ, и не имѣя спереди разрѣза замѣнялъ ему и камзолъ и брюки^[74]. Онъ приблизился къ Эдуарду съ большими церемоніями; и хотя нашъ герой сильно страдалъ отъ боли и нуждался въ скорой помощи, старикъ приступилъ къ леченію не прежде, какъ обойдя три раза вокругъ ложа больнаго съ востока на западъ, по направленію движенія солнца. Казалось, что лекарь и всѣ присутствовавшіе придавали этому обряду огромную цѣлительную силу^[75]. Отъ слабости Вэверлей не могъ возставать противъ подобныхъ проволочекъ; къ тому же онъ понималъ, что его жалобу оставили бы безъ вниманія. Поэтому онъ молча примирился съ своимъ положеніемъ.

Добросовѣстно исполнивъ предварительный обрядъ, старый эскулапъ очень искусно пустилъ больному кровь при помощи рожка, и потомъ сталъ варить на огнѣ какія-то травы, бормоча себѣ подъ носъ непонятныя гаэльскія слова; изъ этихъ травъ онъ приготовилъ припарки, которыя началъ прикладывать къ ушибеннымъ мѣстамъ, не переставая шептать молитвы или заговоры, но что именно — Вэверлей не могъ хорошенько разобрать; онъ слышалъ только, что повторялись часто слова Uasper-Melchior-Balthazar-inaxprax-fax, и тому подобная тарабарщина. Припарки тотчасъ уменьшили боль и опухоль; нашъ герой приписалъ это цѣлебному дѣйствію травъ, но присутствующіе остались при убѣжденіи, что всего болѣе помогли причитанія, которыя произносилъ эскулапъ. Эдуарду объяснили, что травы, вошедшія въ составъ лекарства, были собраны въ полнолуніе и что собравшій ихъ непрерывно повторялъ заклинанія, смыслъ которыхъ на англійскомъ языкѣ былъ приблизительно слѣдующій:

Hail fo thee, thou holy herb,

That sprung on holy ground!

All in the Mount Olivet

First wert thou found:

Thou art boot for many a bruise,

And healest many a wound;

In our Lady’s blessed name,

I take thee from the ground ¹).

¹) Привѣтъ вамъ, священныя травы, что взросли на священной землѣ; васъ впервые нашли на масличной горѣ: много ранъ и ушибовъ вы собой исцѣляете; и именемъ Пресвятой Богородицы я срываю васъ съ этой земли.

Эдуардъ замѣтилъ съ удивленіемъ, что даже Фергусъ, не смотря на свои познанія и образованіе, раздѣляетъ суевѣрныя идеи своихъ соотечественниковъ. Быть можетъ, онъ считалъ неприличнымъ относиться скептически къ предметамъ всеобщаго вѣрованія; но можно было съ большимъ основаніемъ предположить, что у него сохранился суевѣрный взглядъ на предметы, въ которые онъ не имѣлъ случая серьезно и глубоко вдуматься, — взглядъ, мало гармонировавшій съ той свободой слова и дѣла, которую онъ обнаруживалъ въ другихъ случаяхъ. Вотъ почему Вэверлей воздержался отъ всякихъ замѣчаній относительно способа леченія, и удовольствовался тѣмъ, что съ безпримѣрною для горцевъ щедростью наградилъ представителя медицины. Старикъ наговорилъ ему по этому поводу столько безсвязныхъ благодарностей на гаэльскомъ и англійскомъ языкѣ, что Макъ-Айворъ былъ скандализированъ такимъ поумѣреннымъ выраженіемъ чувствъ: онъ прикрикнулъ на него: «будь ты проклятъ сто тысячъ разъ!» и вытолкалъ изъ шалаша.

Подъ вліяніемъ боли и чрезмѣрной усталости (охотники были цѣлый день на ногахъ) Вэверлей заснулъ глубокимъ, но лихорадочнымъ сномъ; на него главнымъ образомъ подѣйствовало какое-то наркотическое питье, которое старый шотландецъ состряпалъ ему изъ настоя травъ.

На другой день, рано поутру, былъ поднятъ вопросъ, какъ быть съ больнымъ охотникомъ; несчастный случай разстроилъ общее веселье, а между тѣмъ охота, была окончена, и всѣ собирались расходиться но домамъ, выражая молодому больному самое горячее сочувствіе. Макъ-Айворъ разрѣшилъ вопросъ о Вэверлеѣ; онъ велѣлъ сдѣлать носилки изъ вѣтвей «березы и сѣраго орѣшника» {On the morrow they made their biers

Of birch and bazeigrey.

Chevy Chase.

(На утро они сдѣлали себѣ носилки изъ березы и сѣраго орѣшника).}, и его васалы понесли больнаго такъ ловко и бережно, что нельзя считать невѣроятнымъ преданіе, будто-бы они приходятся предками тѣмъ дюжимъ гаэльцамъ, которые въ настоящее время имѣютъ счастіе носить прекрасныхъ эдинбургскихъ дамъ въ изящныхъ носилкахъ на десять раутовъ въ одинъ вечеръ. Когда они подняли Эдуарда на плечи, онъ съ восторгомъ увидѣлъ живописную картину охотниковъ, снимавшихся въ это время съ своихъ лѣсныхъ биваковъ^[76].

Всѣ племена собрались на звукъ волынки своего клана, и во главѣ каждаго, изъ нихъ сталъ вождь-патріархъ. Нѣкоторые изъ нихъ уже выступили въ путь, поднимаясь на склоны горъ и скрываясь въ ущельяхъ, въ то время какъ звуки волынокъ замирали вдали. Другіе двигались по узкой равнинѣ разнообразными, постоянно измѣнявшимися группами; ихъ перья и широкіе плэды развѣвались по вѣтру, а оружіе сверкало въ лучахъ восходящаго солнца. Многіе вожди подошли къ Вэверлею, чтобы проститься съ нимъ, и высказали надежду снова увидѣться въ самомъ скоромъ времени; по Фергусъ поспѣшилъ окончить церемонію прощаній. Когда люди и лошади были готовы къ выступленію, Макъ-Айворъ сталъ во главѣ своего клана и повелъ его въ путь, но не по тому направленію, по которому они пришли къ сборному пункту. Овъ объяснилъ Эдуарду, что сопровождавшіе васалы предпринимаютъ далекій походъ, и что онъ, какъ вождь, долженъ сопровождать ихъ большую часть пути; въ то же время онъ предложилъ Вэверлею обождать его возвращенія въ домѣ одного джентльмена, который будетъ радъ окружить его всевозможнымъ вниманіемъ.

Нашъ герой очень удивился, что Фергусъ ничего не сообщилъ ему о своихъ дальнѣйшихъ планахъ, когда они отправлялись на охоту; но болѣзненное состояніе, въ которомъ онъ находился, не позволяло ему дѣлать много вопросовъ. Большая часть клана отправилась впередъ, подъ начальствомъ стараго Балленкейроха и Эвана Дгу Макомбиха, который былъ въ отличномъ настроеніи духа. Немногіе остались позади, чтобы сопровождать вождя; Фергусъ шелъ подлѣ носилокъ, и относился къ Эдуарду съ самой нѣжной заботливостью. Около полудня, послѣ чрезвычайно утомительнаго перехода по отвратительной дорогѣ, охотники достигли жилища, гдѣ Вэверлей былъ гостепріимно принятъ родственникомъ Фергуса, который поспѣшилъ окружить гостя всѣми удобствами, какія только можно было найдти въ простомъ, неприхотливомъ жилищѣ горца. Хозяинъ, человѣкъ лѣтъ семидесяти, поразилъ Эдуарда своей первобытной простотой. Онъ носилъ одежду собственнаго издѣлія, изъ шерсти, доставленной собственными его овцами и сотканной собственными его слугами; матерія была окрашена красками, полученными изъ травъ и мховъ, растущихъ на сосѣднихъ горахъ. Полотно, изъ котораго было сшито его бѣлье, было соткано его дочерьми и служанками, изъ льна, собраннаго на его собственныхъ поляхъ; такъ же точно разнообразныя блюда, которыя въ изобиліи подавались на столъ, состояли изъ рыбы и дичи, добытыхъ въ его собственныхъ владѣніяхъ.

Онъ не предъявлялъ никакихъ правъ на главенство въ кланѣ, и не имѣлъ васаловъ; ему счастливо жилось подъ покровительствомъ родственника Вихъ-Іанъ-Вора и другихъ могущественныхъ лэрдовъ, которые охраняли его уединенное жилище. Правда, молодые люди, жившіе на его землѣ, нерѣдко покидали его; но старые фермеры и служители обыкновенно встряхивали сѣдыми кудрями, когда въ ихъ присутствіи обвиняли господина въ недостаткѣ энергіи; они говорили: «когда лѣтъ вѣтра, дождь падаетъ спокойно». Этотъ добрый старикъ, котораго гостепріимство и щедрость были почти безграничны, принялъ Вэверлея съ самой нѣжной заботливостью; онъ бы сдѣлалъ то же для послѣдняго саксонскаго мужика, если бы увидѣлъ, что тотъ нуждается въ серьезной помощи. Но въ данномъ случаѣ онъ удвоилъ свои попеченія, потому что принималъ у себя гостя Вихъ-Іанъ-Вора. Больному приложили новыя припарки и принялись за новыя причитанія. Осыпавъ Эдуарда большимъ числомъ заботливыхъ разспросовъ и пожеланій, чѣмъ сколько ихъ нужно было для полнаго выздоровленія, Фергусъ простился съ нимъ на нѣсколько дней.

— Къ тому времени, сказалъ онъ, — я надѣюсь вы будете уже въ состояніи добраться верхомъ до Гленакойха.

На другой день старикъ сообщилъ Вэверлею, что его другъ выступилъ еще на разсвѣтѣ со всѣми своими людьми, оставивъ одного только Каллумъ-Бега, своего пажа, который долженъ былъ теперь служить Эдуарду. Когда послѣдній спросилъ старика, не знаетъ ли онъ куда отправился вождь, тотъ пристально посмотрѣлъ на него и молча улыбнулся какой-то таинственной, печальной улыбкой. Вэверлей повторилъ вопросъ, но хозяинъ отвѣчалъ пословицей:

What sent the messengers to hell,

Was asking what they knew full well ¹).

¹) За то послы попали въ адъ, что спрашивали о томъ что сами знали хорошо.

Онъ хотѣлъ продолжать, но Каллумъ-Бегъ перебилъ его довольно безцеремонно. Вождь, сказалъ онъ, желалъ, чтобъ саксонскій господинъ не говорилъ слишкомъ много, такъ какъ онъ не совсѣмъ здоровъ.

Вэверлей заключилъ изъ этого, что ему не слѣдуетъ разспрашивать незнакомаго человѣка про путешествіе, которое самъ Фергусъ не счелъ нужнымъ ему объяснять.

Мы находимъ излишнимъ описывать постепенное выздоровленіе нашего героя. Наступилъ шестой день его пребыванія у гостепріимнаго горца, и онъ могъ уже ходить, опираясь на палку, когда Фергусъ возвратился въ сопровожденіи двадцати человѣкъ. Онъ казался въ отличнѣйшемъ расположеніи духа, поздравилъ Вэверлея съ скорымъ выздоровленіемъ, и предложилъ ему немедленно вернуться въ Гленакойхъ, такъ какъ онъ могъ уже сидѣть на лошади. Вэверлей съ радостью согласился: образъ прекрасной молодой дѣвушки носился въ его мечтахъ во все время его насильственнаго заключенія.

Now he has ridden o’er moor and moss

O’er hill and many a glen ¹).

¹) Вотъ онъ поѣхалъ по мшистымъ болотамъ по горамъ и равнинамъ.

Фергусъ co своими людьми ѣхалъ все время подлѣ Эдуарда, и только иногда сворачивалъ въ сторону, чтобы поохотиться на глухаря или на лань.

Сердце нашего героя громко забилось, когда они подъѣхали къ старому замку Іана Крѣпостнаго и увидѣли Флору, шедшую къ нимъ на встрѣчу.

Фергусъ тотчасъ началъ декламировать съ обычнымъ своимъ веселымъ одушевленіемъ:

— Несравненная принцеса! отворите двери вашего жилища раненому мавру Абиидарезу, котораго ведетъ къ вамъ Родриго де Нарвезъ, констабль Аптикверскій; или, если вамъ это болѣе правится, примите въ вашъ замокъ знаменитаго маркиза Маптуанскаго, который сопровождаетъ своего полумертваго друга, Балдуина Горнаго. — А, миръ праху твоему, Сервантовъ! Не цитируя тебя мой грубый языкъ остался бы совершенно непонятенъ для нѣжныхъ ушей романтическаго существа^[77].

Флора между тѣмъ подошла къ всадникамъ и очень радушно поздоровалась съ Вэверлеемъ, пожалѣвъ о случившемся съ нимъ несчастьѣ; она уже знала всѣ подробности приключенія, и попрекнула брата, что онъ недостаточно позаботился о своемъ гостѣ и не предупредилъ его объ опасностяхъ, которыя могли встрѣтиться во время охоты. Эдуардъ поспѣшилъ оправдать Фергуса, который дѣйствительно спасъ его отъ смерти, рискуя собственной жизнью.

Послѣ обмѣна привѣтствій, Фергусъ сказалъ сестрѣ нѣсколько словъ на гаэльскомъ нарѣчіи. Слезы брызнули изъ глазъ Флоры; то были вѣроятно слезы благоговѣйной радости, потому что она подняла взоры къ небу и сложила руки, какъ бы вознося къ Богу безмолвную благодарственную молитву. Минуту спустя она передала Эдуарду нѣсколько писемъ, присланныхъ изъ Тюли-Веолана въ его отсутствіе, и въ тоже время отдала пакетъ писемъ брату, а также три или четыре нумера Каледонскаго Меркурія, единственной газеты, издаваемой къ сѣверу отъ Твида.

Молодые люди удалились въ свои комнаты, и Эдуардъ вскорѣ убѣдился, что полученныя имъ извѣстія были очень важныя и серьезныя.

ГЛАВА XXV.
Вѣсти изъ Англіи.

Письма, которыя Вэверлей до этого времени получалъ отъ своихъ родственниковъ изъ Англіи, не могли интересовать читателя. Отецъ писалъ ему обыкновенно съ напыщенной афектаціей, какъ подобало человѣку, до того заваленному общественными дѣлами, что интересы семьи становились для него совсѣмъ недоступными. Время отъ времени онъ упоминалъ о разныхъ вліятельныхъ лицахъ въ Шотландіи, совѣтуя сыну посѣтить ихъ. Но Вэверлей былъ вполнѣ доволенъ своей жизнью, въ Тюли-Веоланѣ и Гленакойхѣ, и оставлялъ безъ вниманія холодные намеки отца, тѣмъ болѣе, что обширность разстоянія, кратковременность отпуска и тому подобныя препятствія могли всегда служить хорошимъ извиненіемъ. Въ послѣднемъ отеческомъ посланіи мистеръ Ричардъ Вэверлей таинственно намекалъ на то, что онъ въ скоромъ времени достигнетъ величія и вліянія, и что тогда сынъ его сдѣлаетъ самую блестящую карьеру въ военной службѣ, если только не вздумаетъ выйдти въ отставку. Письма сера Эверарда отличались совершенно другимъ тономъ и были очень кратки; почтенный баронетъ не принадлежалъ къ числу многословныхъ кореспондентовъ, которые такъ мелко исписываютъ большіе листы почтовой бумаги, что не остается мѣста для приложенія печати; но его письма были проникнуты сердечною нѣжностью, и почти всегда оканчивались какими нибудь разспросами о лошадяхъ нашего героя, о состояніи его кошелька и въ особенности о тѣхъ рекрутахъ, которые раньше его отправились изъ Вэверлей-Онора. Тетушка Рэчель просила его не забывать религіи, беречь свое здоровье, опасаться шотландскихъ тумановъ, которые, какъ она слышала, пронизываютъ англичанина до самыхъ костей, не выходить по вечерамъ безъ теплой куртки, а главное, постоянно носить фланелевую фуфайку.

Мистеръ Пемброкъ написалъ только одно письмо нашему герою; но по объему оно могло сравниться съ шестью посланіями, написанными въ наше испорченное время, и содержало, въ скромныхъ размѣрахъ десяти мелко исписанныхъ страницъ in folio, извлеченіе изъ послѣдняго его сочиненія in quarto, содержащаго аddеndа, dеlеndа et corrigenda къ извѣстнымъ двумъ трактатамъ, переданнымъ Вэверлею. Письмо это, по мнѣнію автора, было только пробнымъ лакомымъ кусочкомъ, который долженъ былъ нѣсколько успокоить апетитъ Эдуарда, пока онъ, Пемброкъ, найдетъ случай переслать ему самое сочиненіе, слишкомъ объемистое для отправки по почтѣ; онъ предполагалъ, кромѣ того, приложить нѣсколько интересныхъ брошюръ, недавно изданныхъ его другомъ въ Малой Британіи, съ которымъ онъ находился въ извѣстнаго рода литературной перепискѣ, въ силу которой книжныя полки Вэверлей-Онора были переполнены всякимъ вздоромъ, и серъ Эверардъ получалъ ежегодно отъ книгопродавца и торговца бумагой Джонатана Грубета счетъ самыхъ почтенныхъ размѣровъ, въ которомъ итогъ никогда не выражался менѣе какъ трехзначнымъ числомъ. Таковы были письма, приходившія до этого времени изъ Англіи; пакетъ, переданный Вэверлею въ Гленакойхѣ, былъ совсѣмъ иного содержанія. Но прежде чѣмъ говорить подробно объ этихъ письмахъ, мнѣ нужно объяснить читателю настоящую причину, по которой они были написаны; а для этого необходимо бросить взглядъ на положеніе англійскаго министерства въ описываемое нами время.

Въ министерствѣ (и это случалось очень часто) произошелъ расколъ; оно раздѣлилось на двѣ партіи. Болѣе слабая старалась поддержать свое значеніе всевозможными интригами; въ послѣднее время она успѣла навербовать нѣсколькихъ новыхъ приверженцевъ, съ помощію которыхъ расчитывала подорвать довѣріе короля къ своимъ противникамъ и составить большинство въ палатѣ общинъ. Между прочимъ, главные дѣятели этой партіи сочли полезнымъ заручиться Ричардомъ Вэверлеемъ. Этотъ почтенный джентльменъ успѣлъ составить себѣ извѣстное имя и пріобрѣсти извѣстное значеніе, какъ общественный дѣятель; многіе считали его даже глубокимъ политикомъ, потому что онъ держалъ себя таинственно серьезно, соблюдалъ всѣ формальности въ дѣлахъ, мало заботясь о сущности, и умѣлъ свободно говорить длинныя, скучныя рѣчи, которыя состояли изъ пошлыхъ истинъ и общихъ мѣстъ, въ которыхъ отсутствіе содержанія искусно прикрывалось офиціальнымъ техническимъ краснорѣчіемъ. Онъ не принадлежалъ къ числу блестящихъ ораторовъ, талантъ которыхъ высказывается въ риторическихъ фигурахъ и въ остроумныхъ замѣчаніяхъ, но въ его рѣчахъ было много солиднаго, дѣловаго, прочнаго, какъ говорятъ наши дамы, когда выбираютъ себѣ шелковыя платья для каждодневнаго употребленія и старательно избѣгаютъ праздничныхъ матерій.

Таково было общее мнѣніе о мистерѣ Ричардѣ Вэверлеѣ; мятежная партія въ министерствѣ поспѣшила поближе ознакомиться съ нимъ, осталась очень довольна его политическими взглядами и предложила ему, въ случаѣ успѣшнаго исхода министерскаго кризиса, занять въ новомъ кабинетѣ весьма видное мѣсто; мѣсто это было, разумѣется, не изъ самыхъ первыхъ, но должно было во всякомъ случаѣ доставить ему гораздо большій окладъ и гораздо большее вліяніе, чѣмъ тѣ, которыми онъ пользовался теперь. Серъ-Ричардъ Вэверлей не былъ въ силахъ устоять противъ такого соблазна, не смотря на то, что онъ до тѣхъ поръ служилъ подъ знаменемъ того высоко поставленнаго лица, на котораго мятежная партія намѣревалась прежде всего напасть. Къ несчастію, заговорщики поторопились, и съ самаго начала погубили свой прекрасный проектъ и свои честолюбивые замыслы. Всѣмъ офиціальнымъ лицамъ, замѣшаннымъ въ интригѣ, которыя не поторопились добровольно подать въ отставку, объявили, что король не нуждается болѣе въ ихъ услугахъ. Серу Ричарду Вэверлею первый министръ не могъ простить такой неблагодарности, и онъ получилъ отставку въ очень обидной и презрительной формѣ. Общество, и даже партія, раздѣлившая съ пикъ опалу, отнеслись равнодушно къ несчастію, постигшему себялюбиваго и корыстнаго государственнаго человѣка; онъ удалился въ деревню съ пріятнымъ сознаніемъ, что одновременно потерялъ свою репутацію, вліяніе и — что для него было одинаково важно — содержаніе.

Письмо, которое Ричардъ Вэверлей написалъ по этому поводу сыну, было въ своемъ родѣ мастерскимъ произведеніемъ. Самъ Аристидъ не могъ бы пожаловаться на болѣе жестокое обращеніе; закругленныя фразы его посланія оканчивались однимъ и тѣмъ же припѣвомъ о несправедливости короля и неблагодарности страны. Онъ упоминалъ о своихъ многочисленныхъ заслугахъ и "самопожертвованіяхъ, не получившихъ вознагражденія; хотя на самомъ дѣлѣ онъ былъ слишкомъ щедро вознагражденъ за первыя, а о послѣднихъ никто не могъ составить себѣ опредѣленнаго понятія, если не считать самопожертвованіемъ отреченіе отъ торійскихъ принциповъ своего рода, отреченіе, сдѣланное ради матеріальныхъ выгодъ, помимо всякаго убѣжденія. Въ концѣ письма онъ доходилъ до самаго краснорѣчиваго негодованія, и рѣшался высказать какія-то очень туманныя и очень невинныя угрозы; сына онъ просилъ тотчасъ же подать въ отставку и доказать этимъ свое сочувствіе оскорбленному отцу. Послѣднее желаніе, говорилось въ письмѣ, раздѣляетъ также серъ Эверардъ, который вѣроятно самъ не замедлитъ написать племяннику.

Дѣйствительно, второе письмо, которое Эдуардъ распечаталъ, было отъ баронета. Казалось, опала, постигшая его брата, изгладила въ доброй душѣ его послѣднее воспоминаніе о прежней размолвкѣ; онъ жилъ слишкомъ уединенно, чтобы знать всю истину, именно, что немилость, въ которую впалъ серъ Ричардъ, была вполнѣ заслужена и являлась необходимымъ послѣдствіемъ его неудачныхъ интригъ; добрый и довѣрчивый баронетъ увидѣлъ во всей этой исторіи новый возмутительный примѣръ несправедливости существующаго правительства. Конечно, разсуждалъ онъ, не считая нужнымъ скрывать своихъ мыслей отъ Эдуарда, если бы серъ Ричардъ не согласился принять никакой должности при настоящемъ порядкѣ вещей, онъ не подвергся бы такому оскорбленію, какого никогда не потерпѣлъ доселѣ родъ Вэверлеевъ. Но серъ Эверардъ былъ увѣренъ, что братъ теперь видѣлъ и сознавалъ вполнѣ свое страшное заблужденіе, и потому его (сера Эверарда) долгъ былъ не допустить Ричарда до финансовыхъ затрудненій. Довольно и того, что Вэверлей подвергся публичному безчестію; всякій имущественный вредъ легко могъ быть удаленъ главою семейства. Но оба они, и Ричардъ и Эверардъ, полагали, что Эдуардъ, представитель Вэверлеевъ, не долженъ оставаться въ положеніи, въ которомъ могли подвергнуть его такому же позору, какъ отца. Поэтому онъ настойчиво просилъ племянника воспользоваться первымъ удобнымъ случаемъ, чтобы отправить въ военное министерство просьбу объ отставкѣ, и намекалъ при этомъ, что не надо слишкомъ церемониться съ людьми, которые такъ безцеремонны съ его отцемъ. Барону Брадвардину онъ просилъ передать всевозможныя любезности.

Тетушка Рэчель выражалась въ своемъ письмѣ еще опредѣленнѣе. Она видѣла въ опалѣ сера Ричарда достойную кару за измѣну законному, хотя и живущему въ изгнаніи государю и за принесеніе присяги чужеземцу. Ея дѣдъ, серъ Найджелъ Вэверлей, отказался сдѣлать подобную уступку парламенту круглоголовыхъ и самому Кромвелю, хотя онъ рисковалъ въ этомъ случаѣ состояніемъ и жизнью. Она надѣялась, что ея милый Эдуардъ пойдетъ по стопамъ своихъ предковъ, что онъ поспѣшитъ какъ можно скорѣе отдѣлаться отъ знаменъ, свидѣтельствующихъ о кабалѣ, въ которой онъ находился у короля-узурпатора, и что въ несчастіяхъ, постигшихъ его отца, онъ увидитъ справедливое возмездіе, посланное Небомъ тому, кто отрекся отъ преданности дому Стюартовъ. Она также просила племянника засвидѣтельствовать почтеніе мистеру Брадвардину и написать ей, достаточно ли выросла его дочь мисъ Роза, чтобы носить пару красивыхъ серегъ, которыя она, тетушка Рэчель, желала прислать ей въ знакъ своей привязанности. Она желала также знать остался ли мистеръ Брадвардинъ такимъ же неутомимымъ танцоромъ и любителемъ шотландскаго нюхательнаго табака, какимъ она его знала въ Вэверлей-Опорѣ лѣтъ тридцать тому назадъ.

Эти письма, очень естественно взволновали Вэверлея. Онъ безотчетно негодовалъ на мнимое оскорбленіе, нанесенное отцу, но не могъ мотивировать этого негодованія никакими опредѣленными политическими убѣжденіями, чему виною была безпорядочная система занятій въ учебные годы. Эдуардъ не имѣлъ ни малѣйшаго понятія объ истинной причинѣ отставки, полученной соромъ Ричардомъ; онъ по привыкъ вдумываться въ политическія движенія современной ему эпохи, и ничего не зналъ объ интригахъ, въ которыхъ былъ такъ дѣятельно замѣшанъ его отецъ. Въ дѣйствительности, случайныя сужденія, которыя онъ вынесъ о существующихъ политическихъ партіяхъ изъ разговоровъ въ Вэверлей-Опорѣ, пріучили его смотрѣть неблагопріятно на правительство и царствующую династію. Вотъ почему онъ не задумываясь рѣшился на тотъ шагъ, который указывали ему люди, имѣвшіе право вмѣшиваться въ его дѣла, рѣшился тѣмъ охотнѣе, что съ ужасомъ вспомнилъ о скукѣ гарнизонной службы и о невидной роли, которую игралъ въ средѣ офицеровъ. Если бы у него существовали еще какія-нибудь сомнѣнія на счетъ этого вопроса, то ихъ необходимо должно было разсѣять слѣдующее письмо его начальника, которое мы приводимъ цѣликомъ:

"Серъ!

Снисходительность, съ которой я, зная природу человѣка и гуманныя евангельскія ученія, отнесся къ тому что я приписывалъ увлеченію неопытной молодости, заставила меня, и къ сожалѣнію совершенно напрасно, преступить немного границы моихъ обязанностей. Въ настоящую минуту я вынужденъ, хотя противъ желанія, прибѣгнуть къ единственной мѣрѣ, находящейся въ моей власти. Предписываю вамъ, поэтому, явиться въ*** гдѣ стоитъ вашъ полкъ, въ трехдпевный срокъ со дня полученія этого письма. Въ случаѣ неисполненія вами даннаго мною предписанія, я долженъ буду войти въ военное министерство съ представленіемъ о томъ, что вы отлучились безъ отпуска, а также принять другія мѣры, которыя будутъ одинаково непріятны для васъ и для вашего, серъ, покорнѣйшаго слуги

I. Гардинера,
полковаго командира драгунскаго полка".

Письмо это взорвало Эдуарда. Онъ съ дѣтства привыкъ въ значительной степени свободно располагать своимъ временемъ, и въ этомъ отношеніи, также какъ и во многихъ другихъ, правила военной дисциплины были для него очень непріятны. Къ тому же онъ вообразилъ себѣ, что его никогда не заставятъ очень строго подчиняться этимъ правиламъ, чему до этого времени немало способствовало снисходительное обращеніе полковника. Онъ не могъ также найдти причины, которая могла заставить Гардинера, помимо всякаго предостереженія, если не считать намековъ, приведенныхъ нами въ четырнадцатой главѣ, перейдти внезапно на грубый, обидный тонъ начальника съ подчиненнымъ. Сопоставивъ письмо полковника съ письмами, полученными отъ родныхъ, онъ пришелъ къ единственному, по его мнѣнію, возможному заключенію, что въ этомъ случаѣ имѣлось въ виду грубымъ самоуправствомъ оскорбить его вмѣстѣ съ отцемъ, и что вся интрига была преднамѣренно задумана съ цѣлью унизить всѣхъ членовъ семейства Вэверлеевъ.

Дойдя до такого убѣжденія, Эдуардъ тотчасъ написалъ полковнику холодно вѣжливое письмо, въ которомъ благодарилъ его за прежнее вниманіе и выражалъ сожалѣніе по поводу избраннаго илъ способа изгладить отрадное воспоминаніе о немъ. Взвѣшивая всѣ обстоятельства, онъ считалъ своей обязанностью подать прошеніе объ отставкѣ; и прилагая это прошеніе къ своему письму, покорнѣйше просилъ полковника Гардинера передать его кому слѣдовало.

Окончивъ это великодушное посланіе, онъ началъ было писать офиціальное прошеніе объ отставкѣ; но вскорѣ увидѣлъ, что не совсѣмъ хорошо знаетъ какъ взяться за дѣло и рѣшился посовѣтоваться съ Фергусомъ. Замѣтимъ мимоходомъ, что молодой вождь успѣлъ пріобрѣсти значительное вліяніе на Вэверлея, благодаря смѣлости и быстротѣ въ мысляхъ, словахъ и дѣйствіяхъ. Эдуардъ обладалъ такимъ же обширнымъ умомъ, и быть можетъ большимъ природнымъ геніемъ, но онъ преклонился передъ рѣшительнымъ, дѣятельнымъ, энергичнымъ характеромъ Фергуса, на сторонѣ котораго было больше знанія свѣта и привычки дѣйствовать по опредѣленной, правильной системѣ.

Эдуардъ засталъ своего друга съ газетой въ рукахъ. Фергусъ поспѣшно всталъ и пошелъ къ нему на встрѣчу съ видимымъ замѣшательствомъ человѣка, имѣющаго сообщить другому что либо непріятное.

Подтверждаютъ ли полученныя вами письма, капитанъ Вэверлей, непріятное извѣстіе, которое я прочелъ въ газетѣ?

И онъ подалъ ему нумеръ, въ которомъ былъ помѣщенъ очень ироническій разсказъ объ отставкѣ его отца, вѣроятно перепечатанный изъ какой нибудь лондонской газеты. Статья оканчивалась слѣдующими знаменательными словами:

«Обращаемъ вниманіе на то, что этотъ самый Ричардъ, виновный во всемъ что мы разсказали, не представляетъ единственнаго примѣра колеблющейся чести В-в-рли О-н-ра^[78]. Смотри извѣстія нынѣшняго дня».

Герой нашъ съ лихорадочной поспѣшностью отыскалъ указанное мѣсто, и прочелъ слѣдующее: «Эдуардъ Вэверлей, капитанъ драгунскаго полка, уволенъ отъ службы за отлучку изъ мѣста служенія безъ отпуска»; и далѣе въ столбцѣ движенія по службѣ: «Въ томъ же полку производится лейтенантъ Юліусъ Бутлеръ въ капитаны, на мѣсто Эдуарда Вэверлея, уволеннаго отъ службы».

Незаслуженное и преднамѣренное оскорбленіе было брошено въ лицо нашего героя, такъ высоко ставившаго честь своего имени, съ цѣлью унизить и покрыть его позоромъ въ глазахъ общества. Сравнивъ число, выставленное на газетѣ съ числомъ, которымъ было помѣчено письмо полковника, онъ увидѣлъ, что послѣдній буквально выполнилъ свою угрозу донести по начальству о его отлучкѣ, не позаботившись даже узнать, получилъ ли Эдуардъ его предписаніе и намѣренъ ли онъ подчиниться ему. Поглощенный этими мыслями, герой нашъ полагалъ, что здѣсь крылось одно предумышленное желаніе оскорбить его; горькое сознаніе, что враги ловко выполнили придуманный ими планъ, такъ потрясло его, что онъ не былъ долѣе въ силахъ сдерживать своихъ чувствъ, и бросился въ объятія Макъ-Айвора, а слезы стыда и негодованія брызнули изъ глазъ его.

Фергусъ никогда не относился равнодушію къ горю своихъ друзей; къ Эдуарду же онъ питалъ глубокую и искреннюю привязанность, независимо отъ нѣкоторыхъ видовъ на него. Поступокъ начальства показался ему очень предосудительнымъ; въ дѣйствительности, причины, побудившія полковника Гардинера написать грубое предписаніе, были ему лучше извѣстны, чѣмъ нашему герою. Но для него оставалось необъяснимой загадкою, какимъ образомъ человѣкъ, пользовавшійся доброй славой, рѣшился прибѣгнуть къ такой крайней мѣрѣ, не разузнавъ предварительно насколько продолжительная отлучка капитана была вынуждена обстоятельствами. Онъ тѣмъ не менѣе постарался, сколько возможно, успокоить Эдуарда, и мало по малу навелъ его на мысль о возможности отомстить за оскорбленную честь.

Вэверлей съ радостью ухватился за нее.

— Согласитесь ли вы, милый Фергусъ, сдѣлать отъ моего имени вызовъ полковнику Гардинеру, и оказать мнѣ этимъ вѣчную услугу?

Фергусъ задумался.

— Вы могли бы требовать отъ меня такого доказательства моей дружбы, если бы это могло принести вамъ пользу или возстановить вашу честь. Въ настоящемъ случаѣ весьма сомнительно, что начальствующее лицо приметъ вашъ вызовъ и согласится дать вамъ удовлетвореніе за мѣры, которыя при всей своей суровости и оскорбительности строго согласуются съ обязанностями его службы. Къ тому же, Гардинеръ, заклятый гугенотъ, крѣпко вбилъ себѣ въ голову грѣховность поединковъ; онъ тѣмъ упрямѣе будетъ стоять на этомъ, при убѣжденіи, что не можетъ быть заподозрѣнъ въ трусости. Кромѣ того, я… я… — по правдѣ сказать — я имѣю существенно вѣскія причины держаться подальше отъ правительственныхъ войскъ.

— Мнѣ остается, слѣдовательно, молча перенести нанесенное мнѣ оскорбленіе? сказалъ Вэверлей.

— Никогда я вамъ этого не посовѣтую, другъ мой, возразилъ Макъ-Айворъ; — по я направилъ бы свою месть не противъ руки, которая нанесла оскорбленіе, а противъ того, кто придумалъ всю эту систему умышленныхъ оскорбленій.

— Противъ гановерскаго дома? спросилъ Вэверлей.

— Да, запальчиво воскликнулъ горецъ, — противъ узурпаторовъ гановерскаго дома, которымъ вашъ дѣдѣ отказался бы служить такъ точно, какъ онъ отказался бы получить растопленнымъ золотомъ жалованье отъ духа тьмы.

— Но со времени моего дѣда два поколѣнія этой династіи занимали престолъ, хладнокровно замѣтилъ Эдуардъ.

— Правда ваша, сказалъ вождь. — Въ силу того, что мы такъ долго равнодушно смотрѣли на ихъ природное самодурство, въ силу того, что вы и я молча подчинялись ихъ самоуправству и порой унижались до того, что принимали отъ нихъ мѣста и давали имъ такимъ образомъ возможность впослѣдствіи безцеремонно смѣщать насъ; въ силу всего этого мы не имѣемъ теперь права возмущаться оскорбленіями, которыхъ паши отцы могли только опасаться, но которыя мы перенесли на самомъ дѣлѣ! Такъ, что ли, по вашему? Или, можетъ быть, притязанія несчастнаго семейства Стюартовъ сдѣлались менѣе справедливыми съ тѣхъ поръ какъ представителемъ ихъ является молодой принцъ совершенно чуждый обвиненій, возведенныхъ на его отца? Помните ли вы стихи вашего любимаго поэта?

Had Richard unconstrained resigned the throne,

А king can give no more than is his own.

The title stood entailed had Richard had a son ¹).

¹) Еслибъ Ричардъ отрекся добровольно отъ престола, король можетъ дать не болѣе того, что онъ имѣетъ; еслибъ у Ричарда былъ сынъ, титулъ остался бы за нимъ.

Вы видите, любезный Вэверлей, что я могу цитировать поэтовъ также хорошо, какъ Флора и вы. А теперь, перестаньте хмуриться; довѣрьтесь мнѣ, и я вамъ укажу почетный путь къ скорой и славной мести. Пойдемте къ Флорѣ; быть можетъ она разскажетъ намъ какія-нибудь новости, случившіяся въ нашемъ отсутствіи. Она очень обрадуется, когда узнаетъ, что вы освободились отъ тяготѣвшаго надъ вами ярма. Но прежде всего прибавьте post-scriptum къ вашему письму, въ которомъ укажите число, когда вы получили первое предписаніе отъ вашего кальвиниста полковника, и выразите ему ваше сожалѣніе по поводу его излишней поспѣшности, лишившей васъ возможности предупредить желаніе начальства своевременной присылкой прошенія объ отставкѣ. Пусть онъ краснѣетъ отъ своей несправедливости.

Письмо было окончено сообразно съ этимъ наставленіемъ, запечатано въ одинъ пакетъ съ прошеніемъ и отправлено съ нарочнымъ, которому Макъ-Айворъ далъ еще нѣсколько писемъ отъ себя, и велѣлъ отвести все въ ближайшее почтовое отдѣленіе въ Нижней Шотландіи.

ГЛАВА XXVI.
Объясненіе.

Вождь не безъ намѣренія намекнулъ о Флорѣ. Онъ съ большимъ удовольствіемъ замѣтилъ возрастающую склонность Вэверлея къ его сестрѣ, и не видѣлъ другаго препятствія къ ихъ союзу, какъ положеніе сера Ричарда Вэверлея въ министерствѣ и службу самого Эдуарда въ арміи Георга II. Теперь этихъ препятствій болѣе не существовало, и къ тому же предвидѣлась возможность привлечь

Вэверлея въ другую службу. Во всѣхъ остальныхъ отношеніяхъ бракъ могъ считаться очень желательнымъ. Фергусъ нѣжно любилъ свою сестру и былъ увѣренъ, что задуманный имъ союзъ можетъ доставить ей счастіе и обезпеченное матеріальное положеніе; сердце замирало у него при мысли, какъ возрастетъ его собственное значеніе въ глазахъ эксъ-монарха, которому онъ посвятилъ свою жизнь, когда сдѣлается извѣстнымъ бракъ его сестры съ однимъ изъ древнихъ, могущественныхъ и богатыхъ домовъ Англіи, отличавшихся всегда своей преданностью къ династіи Стюартовъ; а для претендента было существенно важно пробудить въ настоящее время эту нѣсколько забытую преданность. Фергусъ не предвидѣлъ помѣхи своимъ планамъ. Склонность Вэверлея къ Флорѣ была очевидна; съ другой стороны онъ могъ расчитывать на согласіе Флоры, такъ какъ она, казалось, раздѣляла вкусы Эдуарда, а наружность его была очень привлекательна. Къ тому же, несогласіе сестры отнюдь не должно было разстроить его планы и сдѣлать бракъ невозможнымъ, такъ какъ у него сложились весьма опредѣленные взгляды на свою собственную патріархальную власть, а во Франціи онъ свыкся съ мыслью о пасивной роли, какую играетъ женщина при выборѣ мужа.

Подъ вліяніемъ этихъ мыслей онъ повелъ Вэверлея къ Флорѣ, надѣясь, что возбужденное состояніе чувствъ заставитъ нашего героя рѣшиться покончить съ романическимъ ухаживаніемъ и прямо перейти къ развязкѣ. Они застали Флору и ея неизмѣнныхъ компаньонокъ Уну и Кэтлинъ за шитьемъ какихъ-то бѣлыхъ бантовъ. Вэверлею показалось, что это были принадлежности свадебнаго наряда. Скрывъ по возможности свое волненіе, онъ спросилъ по какому радостному случаю мисъ Макъ-Айворъ занималась такими приготовленіями.

— Это Фергусу на свадьбу, отвѣтила Флора съ улыбкой.

— Неужели! воскликнулъ Эдуардъ; какъ это онъ съумѣлъ такъ хорошо скрыть свою тайну? надѣюсь, мнѣ позволятъ быть шаферомъ?..

— Это должность мужчины, но достанется не вамъ, какъ говоритъ Беатриса, замѣтила Флора.

— А могу я полюбопытствовать, мисъ Макъ-Айворъ, какъ зовутъ прекрасную невѣсту?

— Развѣ я вамъ давно уже не сказала, что у моего брата одна только невѣста — слава?

— И вы считаете меня недостойнымъ сопровождать его на пути къ славѣ! воскликнулъ нашъ герой, краснѣя. — Неужели я такъ низко стою въ вашемъ мнѣніи?

— Совсѣмъ нѣтъ, капитанъ Вэверлей, я благодарила бы Создателя, если бы вы были изъ нашихъ, и употребила выраженіе, которое вамъ не понравилось, только

Because you are not of our quality,

But stand against us as an enemy ¹).

¹) Потому что вы не изъ числа паппіхъ друзей, а, напротивъ, стоите въ рядахъ нашихъ враговъ.

— Это дѣло минувшихъ дней, сестра, сказалъ Фергусъ. Эдуардъ Вэверлей уже болѣе не капитанъ драгунскаго полка.

— Да, сказалъ Эдуардъ, снимая кокарду съ своей шляпы; — король, возложившій на меня эту эмблему, заблагоразсудилъ отнять ее у меня, и мнѣ не приходится горевать объ этомъ.

— Слава Богу! воскликнула восторженная молодая дѣвушка; — если бы они могли настолько ослѣпнуть, чтобы отшатнуть отъ себя всѣхъ честныхъ людей, тогда бы я не страшилась предстоящей борьбы!

— А покуда, сестра, замѣни мрачную черную кокарду какимъ нибудь болѣе веселымъ цвѣтомъ. Въ былыя времена, дамы, кажется, всегда опоясывали мечемъ своихъ рыцарей, напутствуя ихъ на славные подвиги.

— Рыцарь долженъ прежде хорошенько взвѣсить правоту и опасность дѣла, которому онъ будетъ служить, возразила Флора. — Въ настоящую минуту мистеръ Вэверлей находится подъ впечатлѣніемъ сильнаго раздраженія, и я не могу требовать, чтобы онъ рѣшился на серьезный шагъ.

Вэверлей невольно смутился при мысли, что ему нужно примкнуть къ партіи, которую большинство въ королевствѣ признавало мятежной; но его также огорчало холодное безучастіе, съ которымъ Флора относилась къ предложенію брата.

— Я вижу, мисъ Макъ-Айворъ, что вы считаете рыцаря недостойнымъ вашего сочувствія, сказалъ онъ нѣсколько раздраженнымъ голосомъ.

— Вы ошибаетесь, мистеръ Вэверлей, ласково отвѣтила она. — Я не имѣю никакого основанія отказать достойному другу моего брата въ знакахъ отличія, которые я раздаю всѣмъ представителямъ его клана. Я бы съ величайшей охотой посвятила всякаго благороднаго человѣка въ дѣло, которому служитъ мой братъ. Но когда Фергусъ отрекся отъ нынѣшняго правительства, онъ зналъ и понималъ что дѣлалъ; онъ съ самой колыбели отдалъ себя въ распоряженіе Стюартовъ, и никогда не перестанетъ считать священной своей обязанностью служить имъ, хотя бы ему пришлось заплатить за это жизнью. Вы же, мистеръ Вэверлей, такъ недавно узнали свѣтъ, такъ далеки теперь отъ друзей, которые могутъ и должны имѣть на васъ вліяніе, что я не хочу воспользоваться внезапной вспышкой вашего оскорбленнаго чувства, чтобы толкнуть васъ на опасное и можетъ быть отчаянное предпріятіе!

Фергусъ не могъ понять такой деликатности; онъ недовольными шагами ходилъ по комнатѣ, кусая губы, и сказалъ наконецъ съ принужденной улыбкой:

— Прекрасно, сестра; оставляю тебѣ полную свободу упражняться въ новой роли посредника между курфюрстомъ гановерскимъ и подданными твоего законнаго государя и благодѣтеля.

Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты.

Наступила минута тяжелаго молчанія, которую прервала мисъ Макъ-Айворъ.

— Братъ бываетъ несправедливъ, встрѣчая малѣйшее противорѣчіе, сказала она.

— А вы развѣ не раздѣляете съ нимъ ревностной преданности къ Стюартамъ? спросилъ Вэверлей.

— Я не раздѣляю! воскликнула Флора. Видитъ Богъ, моя ревность превосходитъ, быть можетъ, его. Но я не увлекаюсь суматохой военныхъ приготовленій и мелочными подробностями нашего предпріятія настолько, чтобы забыть принципы правды и справедливости, на которыхъ оно должно быть основано. Я увѣрена, что мы можемъ успѣть только путемъ благоразумныхъ и справедливыхъ мѣръ. И мнѣ кажется, что было бы вполнѣ предосудительно воспользоваться вашимъ минутнымъ раздраженіемъ, любезный мистеръ Вэверлей, чтобы заставить васъ рѣшиться на шагъ, отъ котораго нельзя будетъ впослѣдствіи отступиться, тѣмъ болѣе, что вы не имѣли ни времени, ни случая отдать себѣ отчетъ, насколько вы сочувствуете вашему предпріятію и насколько оно опасно.

— Несравненная Флора! воскликнулъ Эдуардъ, схвативъ ея руку; — какъ я нуждаюсь въ такомъ совѣтникѣ какъ вы!

— Вы найдете гораздо лучшаго въ самомъ себѣ, мистеръ Вэверлей, сказала Флора, тихо отнимая свою руку, — если только захотите прислушаться къ внутреннему голосу вашего сердца.

— Нѣтъ, мисъ Макъ-Айворъ, я не могу, не смѣю на это надѣяться. Пагубная привычка беззаботно отдаваться безпорядочному влеченію чувствъ исковеркала мой характеръ и сдѣлала изъ меня человѣка, живущаго не умомъ, а воображеніемъ. Еслибъ я только могъ надѣяться, что вы согласитесь быть моимъ близкимъ, снисходительнымъ другомъ, въ привязанности котораго я почерпну силу бороться съ своими недостатками и заблужденіями, то вся моя жизнь…

— Позвольте, любезный мистеръ Вэверлей! На радости, что вамъ удалось ускользнуть отъ вербовщика Іаковита, вы слишкомъ далеко заходите въ выраженіи вашей благодарности.

— Перестаньте шутить со мною, милая Флора; вы не можете не понимать истиннаго смысла тѣхъ чувствъ, которыя я невольно высказалъ; я рѣшился говорить откровенно, дайте же мнѣ воспользоваться моей смѣлостью. Позвольте мнѣ сказать вашему брату…

— Ни за что въ мірѣ, мистеръ Вэверлей!

— Какъ мнѣ понимать ваши слова? сказалъ Эдуардъ; — неужели между нами существуетъ роковая преграда? неужели болѣе счастливый…

— Ни то, ни другое, серъ, отвѣтила Флора. — Я считаю своимъ долгомъ объявить вамъ, что я еще не встрѣчала ни одного человѣка, о которомъ думала бы въ этомъ смыслѣ.

— Быть можетъ мы слишкомъ недавно знакомы; если мисъ Макъ-Айворъ соблаговолитъ назначить срокъ…

— Къ сожалѣнію у меня нѣтъ даже этого извиненія. У капитана Вэверлея настолько… открытый характеръ, что въ немъ ошибиться трудно, какъ въ его достоинствахъ, такъ и недостаткахъ.

— И вы конечно презираете меня за мои недостатки? сказалъ Эдуардъ.

— Извините меня, мистеръ Вэверлей; вы забываете, что полчаса тому назадъ между нами существовала пепреодолимая преграда, такъ какъ я не могла смотрѣть на офицера, служащаго гановерскому курфюрсту, ппаче какъ на случайнаго знакомаго. Дайте мнѣ время подумать надъ обстоятельствами, которыя случились такъ неожиданно. Черезъ часъ я буду готова объяснить вамъ причины рѣшенія, на которомъ я сочту нужнымъ остановиться; надѣюсь, что вы найдете это объясненіе удовлетворительнымъ, хотя бы оно вамъ показалось непріятнымъ.

Сказавъ это Флора вышла изъ комнаты, предоставивъ Вэверлею полную свободу размышлять о томъ, какъ она приняла его признаніе въ любви.

Но прежде чѣмъ онъ успѣлъ разрѣшить вопросъ въ благопріятномъ или неблагопріятномъ для себя смыслѣ, вошелъ Фергусъ.

— И такъ, à la mort, Вэверлей? воскликнулъ онъ. Пойдемте внизъ, на дворѣ вы увидите картину, достойную попасть въ любой вашъ романъ. Представьте себѣ: добрые друзья прислали намъ сто ружей и столько же палашей; а наши молодцы чуть не въ драку лѣзутъ, лишь бы заручиться ими. Но ностой-те, дайте-ка взглянуть на васъ поближе. Знаете что: истый горецъ сказалъ бы, что васъ недобрый человѣкъ сглазилъ. Неужели эта глупая дѣвчонка могла васъ такъ разстроить? Плюньте на это дѣло, милый Эдуардъ; повѣрьте: самая мудрая представительница женскаго пола оказывается дурой въ серьезныхъ житейскихъ дѣлахъ.

— Вы ошибаетесь, любезный Фергусъ; если я въ чемъ-нибудь могу упрекнуть вашу сестру, то лишь въ излишней разсудительности и благоразуміи.

— Только то; въ такомъ случаѣ бьюсь объ закладъ на золотой, что она черезъ двадцать четыре часа будетъ совсѣмъ въ другомъ настроеніи. Ни одна женщина не оставалась еще неизмѣнно благоразумною въ теченіе такого долгаго промежутка времени. Если это можетъ васъ утѣшить, то я вамъ ручаюсь, что завтра Флора окажется такой же неблагоразумной, какъ всѣ остальныя женщины. На нихъ нужно смотрѣть en mousquetaire, любезный Вэверлей, и вы къ этому должны привыкнуть.

Сказавъ это онъ взялъ Эдуарда подъ руку и повелъ его смотрѣть военныя приготовленія.

ГЛАВА XXVII.
О томъ же предметѣ.

Макъ-Айворъ былъ достаточно деликатенъ, чтобы не возвращаться къ прерванному разговору. Онъ былъ, по видимому, такъ занятъ ружьями, мечами, шапками, манерками и тартановыми брюками, что Вэверлей могъ съ трудомъ обратить его вниманіе на другіе предметы.

— Развѣ вы такъ скоро выступаете въ походъ, Фергусъ, спросилъ онъ, — что торопитесь со всѣми этими воинственными приготовленіями?

— Я вамъ отвѣчу не раньше, чѣмъ мы рѣшимъ вопросъ, присоединитесь ли вы къ намъ; въ противномъ случаѣ, откровенность съ моей стороны можетъ только повредить вамъ.

— Неужели вы серьезно расчитываете свергнуть существующее правительство съ такими ничтожными силами? Вѣдь это просто безумно!

— Laissez faire à Dоn Antoine. Я съумѣю уберечь себя, и во всякомъ случаѣ буду дѣйствовать какъ нашъ пріятель Копанъ, который за всякій ударъ платилъ ударами. Не думайте однако, что у меня не хватитъ благоразумія дождаться благопріятнаго случая; я только тогда спущу собакъ, когда дичь поднимется. Спрашиваю васъ еще разъ: присоединяетесь вы къ намъ? Если да, то я вамъ все открою.

— Мнѣ нельзя этого сдѣлать! воскликнулъ Вэверлей; — я недавно еще считался офицеромъ королевской арміи, и едва успѣлъ отослать кому слѣдуетъ прошеніе объ отставкѣ. Къ тому же, принимая должность я присягнулъ въ вѣрности и призналъ законность существующаго правительства.

— Велика важность такое признаніе, возразилъ Фергусъ; — вѣдь это не стальная колодка, его можно сбросить всегда, особенно когда его выманили отъ васъ въ минуту заблужденія и отплатили оскорбленіемъ. Но если вы не можете немедленно рѣшиться на славную месть, поѣзжайте въ Англію; прежде чѣмъ вы успѣете переправиться черезъ Твидъ, до васъ дойдутъ извѣстія, которыя потрясутъ всю Европу. Если соръ Эверардъ дѣйствительно такой доблестный рыцарь стараго закала, какимъ мнѣ его описывали многіе изъ нашихъ честныхъ джентльменовъ 1715 года, онъ найдетъ вамъ кавалерійскій полкъ получше того, изъ котораго вы вышли, и уговоритъ васъ служить болѣе достойному дѣлу.

— Я ваша сестра, Фергусъ?

— Злосчастный демонъ, воскликнулъ вождь со смѣхомъ, — какъ ты изводишь этого человѣка! Неужели вы ни о чемъ другомъ не можете говорить какъ только о женщинахъ?

— Прошу васъ, любезный другъ, будемъ говорить серьезно, сказалъ Вэверлей. —Я чувствую, что мое будущее счастіе вполнѣ зависитъ отъ отвѣта, который мисъ Макъ-Айворъ дастъ мнѣ на сдѣланное ей сегодня предложеніе.

— Вы это серьезно говорите? спросилъ Фергусъ, — или мы витаемъ въ области фантазіи и романовъ?

— Вполнѣ серьезно, безъ всякаго сомнѣнія. Какъ можете вы предполагать, что я буду шутить подобными вещами?

— Въ такомъ случаѣ, сказалъ Фергусъ, — я вамъ также вполнѣ серьезно отвѣчу, что я очень этому радъ. И я такъ высоко ставлю Флору, что никому другому изъ англичанъ не сказалъ бы этого. Погодите однако жать мнѣ такъ горячо руку; намъ нужно предварительно обо многомъ подумать. Согласится ли ваше семейство на вашъ бракъ съ сестрою высокорожденнаго нищаго горца?

— Общественное положеніе моего дяди, сказалъ Вэверлей, — его политическія убѣжденія и постоянная снисходительность ко мнѣ даютъ мнѣ право сказать, что въ этомъ случаѣ опъ обратитъ вниманіе только на рожденіе и личныя качества. А въ комъ другомъ эти требованія могутъ быть удовлетворены въ такой высокой степени, какъ не въ вашей сестрѣ?

— О, разумѣется, ни въ комъ! — cela va sans dire, сказалъ Фергусъ съ улыбкою. — Но вашъ родитель пожелаетъ воспользоваться прерогативой отца; пожелаетъ, другими словами, чтобы съ нимъ посовѣтовались.

— Конечно — да; по его недавній разрывъ съ властями заранѣе обезпечиваетъ намъ его согласіе, тѣмъ болѣе что дядя, безъ всякаго сомнѣнія, будетъ горячо стоять за насъ.

— Религія можетъ составить препятствіе, сказалъ Фергусъ, — хотя мы далеко не ханжи католики.

— Моя бабушка была католичка, и однакоже въ нашемъ семействѣ никогда не было религіозныхъ столкновеній. О моихъ родственникахъ вы не заботьтесь, Фергусъ; лучше употребите ваше вліяніе тамъ, гдѣ оно всего нужнѣе для удаленія препятствій; я говорю о вашей милой сестрѣ.

— Моя милая сестра, отвѣтилъ Фергусъ, — подобно нѣжно любящему ее брату довольно рѣшительно придерживается собственной воли; въ данномъ случаѣ вамъ придется помириться съ тѣмъ, на чемъ она рѣшитъ; я охотно предложилъ бы вамъ свои услуги, по едва ли онѣ вамъ понадобятся. Замѣчу во первыхъ, что преданность къ дому Стюартовъ является преобладающей страстью въ характерѣ моей сестры; а съ тѣхъ поръ какъ она начала читать но складамъ англійскія книжки, она съ особенною любовію вспоминала о доблестномъ капитанѣ Воганѣ, который отказался служить узурпатору Кромвелю, сталъ подъ знамена Карла II, прошелъ съ кавалерійскимъ отрядомъ изъ Лондона въ Шотландію, чтобы соединиться съ Мидльтономъ, и палъ наконецъ смертью героя, сражаясь за короля. Вы попросите ее прочитать вамъ стихи, въ которыхъ она воспѣла его судьбу. Могу васъ увѣрить, что ими въ свое время многіе восхищались. Во вторыхъ… во вторыхъ я видѣлъ, что Флора пошла къ водопаду; мужайтесь и слѣдуйте за пей! Не давайте гарнизону времени окопаться. Alerte à la muraille! Отыщите Флору и постарайтесь какъ можно скорѣе узнать ея рѣшеніе. Купидонъ да сопутствуетъ вамъ, мнѣ же нужно позаботиться о портупеяхъ и патронташахъ.

Вэверлей съ замираніемъ сердца пошелъ по долинѣ. Какія-то странныя неясныя чувства примѣшивались въ немъ къ жгучему чувству любви, со всѣми его романтическими порывами страстныхъ желаній и робкихъ надеждъ. Онъ не могъ отвязаться отъ мысли, что его судьба такъ быстро измѣнилась въ теченіе нѣсколькихъ часовъ, и что онъ теперь находился въ безвыходномъ затрудненіи и замѣшательствѣ. Восходящее солнце видѣло его офицеромъ, занимавшимъ почетное мѣсто въ королевской арміи; отецъ его расчитывалъ на важный шагъ впередъ въ служебной карьерѣ; — а теперь все это исчезло какъ сонъ: отецъ попалъ въ немилость, онъ самъ позорно уволенъ отъ службы и сдѣлался если не соучастникомъ, то по крайней мѣрѣ наперсникомъ въ какомъ-то опасномъ, темномъ, таинственномъ заговорѣ, который долженъ былъ привести къ погибели или всѣхъ, лицъ, замѣшанныхъ въ немъ, или правительство, которому онъ, Эдуардъ Вэверлей, такъ недавно еще служилъ. Предположивъ даже, что Флора благопріятно отнесется къ его предложенію, предвидѣлась ли какая нибудь надежда на счастливый исходъ, посреди безпорядковъ, неизбѣжныхъ при всякомъ возстаніи? Онъ не могъ потребовать отъ поя, чтобъ она оставила Фергуса, котораго такъ горячо любила, и послѣдовала за своимъ мужемъ въ Англію, чтобъ оттуда слѣдить безучастнымъ, далекимъ зрителемъ за предпріятіемъ брата и спокойно ждать успѣха или совершенной гибели всѣхъ его надеждъ! Не могъ онъ также, съ другой стороны, примкнуть непосредственно къ опасному плану, задуманному вождемъ, и напередъ отдаться всѣмъ случайностямъ, неразлучно связаннымъ съ отчаяннымъ предпріятіемъ, не давъ себѣ даже труда рѣшить насколько такой образъ дѣйствій благоразуменъ и основателенъ. Его самолюбіе сильно возмущалось противъ такого поступка. Между тѣмъ ничего другаго ему не оставалось. Былъ, правда, еще исходъ: возможность отказа со стороны Флоры. Но одна мысль объ этомъ отказѣ доводила Вэверлея, при его возбужденномъ состояніи, до какой-то умственной агоніи. Раздумывая такимъ образомъ о своей неизвѣстной будущности и о возможныхъ опасностяхъ, съ которыми ему предстояло бороться, онъ дошелъ до водопада, гдѣ дѣйствительно засталъ Флору.

Она была одна; увидѣнъ его издали она встала и пошла къ нему на встрѣчу. Эдуардъ попытался сказать что нибудь, выходящее изъ предѣловъ условнаго свѣтскаго разговора, но тотчасъ же убѣдился, что это было для него невозможно. Флора по видимому тоже смутилась въ первую минуту, но она скоро оправилась и первая начала разговоръ, что было неутѣшительнымъ предзнаменованіемъ для Вэверлея.

— Я считаю весьма важнымъ разсѣять въ васъ во всѣхъ отношеніяхъ всякое сомнѣніе на счетъ моихъ чувствъ, мистеръ Вэверлей.

— Прошу васъ, не торопитесь высказывать ихъ, сказалъ Вэверлей въ большомъ волненіи. — Вашъ топъ, увы, оставляетъ во мнѣ мало сомнѣнія насчетъ принятаго вами рѣшенія. Быть можетъ, время… моя будущая дѣятельность… вліяніе вашего брата…

— Извините меня, мистеръ Вэверлей, сказала Флора, слегка покраснѣвъ, по твердымъ и спокойнымъ голосомъ; — я была бы достойна самаго строгаго порицанія, еслибъ тотчасъ не высказала вамъ моего глубокаго убѣжденія, что я никогда не буду смотрѣть на васъ иначе, какъ на достойнаго друга. Если бы я хоть на минуту скрыла свои чувства, то поступила бы въ высшей степени несправедливо относительно васъ. Я вижу, что мой отвѣтъ огорчилъ васъ; очень, очень сожалѣю объ этомъ; но лучше теперь, чѣмъ послѣ; въ тысячу разъ лучше, мистеръ Вэверлей, чтобы вы испытали теперь минутное разочарованіе, и избѣгли тѣхъ долгихъ непріятностей, которыя являются необходимымъ слѣдствіемъ поспѣшнаго и неровнаго брака.

— Боже мой, мисъ Макъ-Айворъ! воскликнулъ Вэверлей, — къ чему ожидать такихъ мрачныхъ послѣдствій отъ брака, въ которомъ вопросъ о состояніи не имѣетъ мѣста, въ которомъ мужъ и жена одинаково знатнаго происхожденія и, позволю себѣ прибавить, имѣли бы одинаковые вкусы. Притомъ вы не отдаете предпочтенія никому другому, а напротивъ отзываетесь благопріятно о томъ, кого вы отвергаете!

— Да, я благопріятнаго о васъ мнѣнія, мистеръ Вэверлей, отвѣтила Флора, — настолько благопріятнаго, что готова объяснить вамъ причины, заставляющія меня остановиться на такомъ рѣшеніи. Я хочу этимъ доказать вамъ мое уваженіе и довѣріе, хотя мнѣ было бы пріятнѣе не распространяться объ этомъ предметѣ.

Она сѣла на обломокъ скалы, а Вэверлей сталъ противъ нея, и въ лихорадочномъ волненіи ожидалъ обѣщаннаго объясненія.

— Едва ли мнѣ удастся дать вамъ ясное понятіе, начала она, — о чувствахъ, которыми я живу, такъ они мало похожи на то что обыкновенно ощущаютъ молодыя дѣвицы моихъ лѣтъ; не смѣю также касаться вашихъ чувствъ, чтобы не обидѣть васъ въ такую минуту, когда я всего болѣе желала бы утѣшить васъ. Что касается до меня, то я съ самаго дѣтства по настоящій день лелѣяла одну только мечту — мечту о возвращеніи моихъ царственныхъ благодѣтелей на ихъ законный престолъ. Я не могу вамъ выразить той безконечной преданности, съ которой я сосредоточивала и сосредоточиваю всѣ свои чувства на этомъ одномъ предметѣ. Признаюсь вамъ откровенно, я была такъ поглощена моей завѣтной мечтой, что мнѣ и въ голову не приходила мысль «устроить свою жизнь», какъ у насъ принято выражаться. Дайте мнѣ только дожить до желаннаго дня, и тогда мнѣ будетъ совершенно все равно, жить ли въ шотландской хижинѣ, или во французскомъ монастырѣ, или въ англійскомъ дворцѣ.

— Но я не совсѣмъ понимаю, милая Флора, почему ваша восторженная преданность къ изгнанному королевскому семейству не совмѣстима съ моимъ счастіемъ?

— Потому что вы ищете, или должны искать, въ предметѣ вашей привязанности женщину, которая поставитъ себѣ главной своей заботой услаждать вашу семейную жизнь и платить вамъ за вашу привязанность горячей, почти романической любовію. Если бы вы были человѣкомъ менѣе впечатлительнымъ, менѣе восторженнымъ, Флора Макъ-Айворъ могла бы сдѣлать васъ, счастливымъ, или во крайней мѣрѣ довольнымъ, такъ какъ она, конечно, не отступила бы отъ своихъ супружескихъ обязанностей, послѣ безвозвратно произнесенныхъ обѣщаній во взаимной вѣрности.

— Почему же… вы полагаете, мисъ Макъ-Айворъ, что человѣкъ, менѣе способный къ любви, найдетъ въ васъ болѣе драгоцѣнное для себя сокровище?

— Только потому, что мы оба тогда питали бы другъ къ другу болѣе умѣренныя спокойныя чувства, и по тому, что онъ не сталъ бы требовать отъ меня восторженной любви, которой я не въ состояніи дать. По вы, мистеръ Вэверлей, никогда бы не согласились разстаться съ идеей семейнаго счастія, какая могла бы выработаться въ вашемъ богатомъ воображеніи. Если бы дѣйствительность оказалась ниже вашего идеальнаго представленія, вы бы приписали это холодности и равнодушію жены, и стали бы съ завистью смотрѣть на ея восторженную преданность королевской династіи, будто бы взлелѣянной въ ущербъ привязанности къ вамъ.

— Другими словами, мисъ Макъ-Ай воръ, вы не можете меня любить, произнесъ Вэверлей мрачно.

— Я могла бы уважать васъ, мистеръ Вэверлей, быть можетъ болѣе всѣхъ людей, которыхъ я знала; во любить васъ любовью, которую вы заслуживаете, я не могу. Прошу васъ, ради вашего собственнаго благополучія, не настаивайте на этомъ! Женщина, которая сдѣлается вашей женой, должна сообразоваться съ вашими привязанностями, съ вашими убѣжденіями; ея желанія, надежды, чувства, опасенія должны сливаться съ вашими, и занятія ея должны быть вашими занятіями. Она должна придавать большую прелесть вашимъ удовольствіямъ, должна раздѣлять съ вами печали и веселить васъ въ минуты грусти.

— Почему же вы, мисъ Макъ-Айворъ, вы, которая такъ прекрасно описываете счастливую брачную жизнь, не хотите согласиться быть такой идеальной женой?

— Неужели вы не можете еще понять меня, отвѣтила Флора: — я вамъ сказала, что мои самыя завѣтныя чувства поглощены однимъ событіемъ, успѣху котораго я могу пока способствовать только горячей молитвой!

— Но развѣ вы не могли бы подвинуть къ желанной цѣли дѣло, которому вы такъ ревностно преданы, согласившись на мою просьбу, сказалъ Вэверлей, не отдавая себѣ хорошенько отчета въ значеніи произносимыхъ имъ словъ. — Мое семейство располагаетъ властью и деньгами, оно всегда держалось принциповъ королевскаго дома Стюартовъ, и при удобномъ случаѣ…

— При удобномъ случаѣ! повторила Флора, немного презрительно — держалось принциповъ! Неужели такая жалкая преданность можетъ быть почетна для васъ самихъ и полезна для вашего законнаго государя? Вы теперь знаете мои чувства; подумайте же, что мнѣ пришлось бы выстрадать въ семействѣ, гдѣ самыя священныя для меня права стали бы подвергать холодному обсужденію и признали бы ихъ достойными поддержки только тогда, когда они могли бы восторжествовать и помимо этой поддержки!

— Ваши сомнѣнія, поспѣшно возразилъ Вэверлей, — совсѣмъ несправедливы насколько они касаются меня самого. Если я посвящу себя какому-нибудь дѣлу — я буду служить ему, не смотря ни на какія опасности, и потягаюсь въ этомъ случаѣ съ самыми храбрыми изъ его приверженцевъ.

— Я не могла ни на минуту сомнѣваться въ этомъ, отвѣтила Флора; — по вы должны сообразоваться въ вашемъ рѣшеніи со здравымъ смысломъ и съ голосомъ вашего внутренняго убѣжденія, а не бросаться очертя голову впередъ только потому, что случай свелъ васъ, при романтической, уединенной обстановкѣ, съ молодой дѣвушкой, обладающей обыкновенными привлекательными чертами, свойственными женщинѣ. Если вы хотите участвовать въ великой и опасной драмѣ, участвуйте въ ней по серьезному убѣжденію, а не въ силу внезапной вспышки мимолетнаго чувства.

Вэверлей хотѣлъ возразить, по слова замерли на устахъ его. Въ благородныхъ чувствахъ, высказанныхъ Флорой, онъ находилъ подтвержденіе и оправданіе своей глубокой привязанности. Даже ея необузданно восторженная преданность къ Стюартамъ дышала мощной силой и благородствомъ; она съ презрѣніемъ отвертывалась отъ всѣхъ косвенныхъ путей, какими можно было облегчить достиженіе высокой цѣли, которой она себя посвятила.

Нѣсколько времени они молча шли по долинѣ, наконецъ Флора возобновила разговоръ.

— Еще одно слово, мистеръ Вэверлей, чтобъ покончить съ этимъ разговоромъ и болѣе къ нему не возвращаться; простите мнѣ мою смѣлость, если я позволю себѣ дать вамъ совѣтъ. Мой братъ очень желаетъ, чтобъ вы приняли участіе въ его теперешнемъ предпріятіи; не соглашайтесь на это; однимъ своимъ присутствіемъ вы не можете способствовать успѣху дѣла, а между тѣмъ вы непремѣнно падете вмѣстѣ съ нимъ, если Богу будетъ угодно, чтобъ онъ палъ; къ тому же ваша репутація пропадетъ безвозвратно. Прошу васъ, вернитесь въ ваше отечество, и когда вы открыто разорвете связь съ существующимъ правительствомъ, вы, надѣюсь, проникнетесь правотой нашего дѣла, и найдете, быть можетъ, случай послужитъ законному своему государю, ставъ подобно вашимъ доблестнымъ предкамъ во главѣ отряда волонтеровъ, достойнымъ представителемъ дома Вэверлей-Онора.

— А если я буду имѣть счастіе отличиться въ такомъ предпріятіи, могу ли я надѣяться…

— Извините меня, но я васъ перебью, сказала Флора. — Намъ принадлежитъ только настоящее время, и я могу откровенно говорить съ вами только о настоящихъ своихъ чувствахъ. Было бы безполезно думать о томъ, какъ они могли бы измѣниться при извѣстномъ ходѣ обстоятельствъ, слишкомъ благопріятномъ, замѣчу мимоходомъ, чтобы на него расчитывать. Знайте одно, мистеръ Вэверлей, что послѣ брата ваша честь и ваше счастіе для меня всего дороже, и я буду за нихъ горячо молиться.

Сказавъ это она разсталась съ нимъ и повернула на боковую тропинку. Вэверлей возвратился въ замокъ подъ впечатлѣніемъ самыхъ противуположныхъ чувствъ. Онъ избѣгалъ разговора съ Фергусомъ наединѣ, потому что не считалъ себя способнымъ переносить его насмѣшки или отвѣчать на разспросы. Фергусъ угощалъ въ этотъ день свой кланъ, и Вэверлей забылся среди общаго веселья пирующихъ. Послѣ обѣда опъ сталъ думать о томъ, какъ онъ встрѣтится съ мисъ Макъ-Айворъ, послѣ интереснаго, по тяжелаго для него объясненія. Но Флора не вышла. Когда Кэтлинъ объявила, что ея хозяйка желаетъ остаться вечеромъ въ своей комнатѣ, глаза Фергуса сверкнули, и онъ самъ отправился за пей. Но, какъ видно, его убѣжденія не подѣйствовали. По крайней мѣрѣ онъ вернулся въ залу одинъ, очевидно чѣмъ-то недовольный. Во весь вечеръ Фергусъ и Вэверлей не сказали ни слова о предметѣ, который безъ сомнѣнія занималъ ихъ мысли.

Очутившись въ своей комнатѣ Эдуардъ постарался привести въ порядокъ событія и впечатлѣнія истекшаго дня. Онъ не сомнѣвался въ томъ, что Флора, по крайней мѣрѣ въ настоящее время, не отступится отъ своего рѣшенія. Но его безпокоили вопросы, увѣнчается ли его просьба успѣхомъ впослѣдствіи, когда обстоятельства позволятъ ему возобновить ее? переживетъ ли восторженная преданность Флоры успѣхъ или неудачу задуманнаго политическаго заговора, и будетъ ли эта преданность по прежнему исключительно царить въ ея сердцѣ, не допуская до него даже любви; наконецъ, можно ли было надѣяться, что, при благопріятныхъ обстоятельствахъ, чувство благосклонности, въ которомъ она откровенно призналась ему, перейдетъ въ болѣе нѣжную привязанность? Онъ напрягалъ мысли, чтобы припомнить каждое сказанное ею слово, каждый жестъ, каждый взглядъ, сопровождавшій это слово, и въ концѣ концовъ остался въ томъ же состояніи неизвѣстности. Было очейь поздно, когда сонъ успокоилъ его разстроенную голову и распаленное воображеніе, и когда для него кончился самый тяжелый, самый безпокойный день его жизни.

ГЛАВА XXVIII.
Письмо изъ Тюли-Веолана.

Поутру Вэверлей сквозь сонъ услышалъ музыкальные звуки, но то не былъ голосъ Зельмы. Ему почудилось, что онъ вернулся въ Тюли-Веоланъ и что къ нему со двора доносится одна изъ тѣхъ пѣсенъ Дэви Джелатлея, которыя всегда будили его подъ гостепріимнымъ кровомъ барона Брадвардина. Но таинственные звуки раздавались все громче, и наконецъ дѣйствительно разбудили Эдуарда. Онъ вскочилъ, по все же чары не исчезли. Онъ спалъ въ замкѣ Іана Крѣпостнаго, а подъ окномъ голосъ Дэви Джелатлея пѣлъ старинную шотландскую пѣснь:

My heart’s in the Highlands, my heart is not here,

My heart’s in the Highlands a-chasing the deer;

А chasing the wild (leer, and following the roc,

My heart’s in the Highlands wherever I go ¹).

¹) Сердце мое въ горахъ, а не здѣсь. Сердце мое охотится въ горахъ за ланью, охотится за ланью и за дикимъ оленемъ; сердце мое въ горахъ, куда-бъ я ни пошелъ.

Стихи эти составляютъ припѣвъ старинной пѣсни, къ которой Бурисъ прибавилъ новое куплеты. Авторъ.

Нашему герою было весьма любопытно узнать что побудило Джелатлея предпринять такое длинное путешествіе; онъ сталъ поспѣшно одѣваться, а между тѣмъ невидимый пѣвецъ переходилъ отъ одной пѣсни къ другой:

There’s nought in the Highlands but syhocs and leeks,

And lang-leggit callants gaun wanting the brecks;

Wanting the hreeks, and without hose and shoon,

But we’ll а’win the hreeks when king Jamie comes home ¹).

¹) Въ горахъ растетъ только лукъ и пырей. Ходятъ тамъ ребята длинноногія. Нѣтъ у нихъ ни сапогъ, ни штановъ, а будутъ штаны когда Джэми король вернется домой!

Эти стихи также старинные, и я полагаю написаны на мотивъ: «Не будетъ мира, пока не вернется къ намъ Джеми». Бурисъ прибавилъ также къ нимъ нѣсколько своихъ куплетовъ. Авторъ.

Подъ звуки этой пѣсни Вэверлей одѣлся и вышелъ изъ комнаты. Дэви въ кругу нѣсколькихъ праздношатающихся горцевъ, всегда толкавшихся у воротъ замка, весело выдѣлывалъ на мѣстнаго шотландскаго танца, насвистывая въ видѣ акомпанимента. Онъ продолжалъ добросовѣстно исполнять двойную обязанность танцора и музыканта, пока глазѣвшій на танцы волынщикъ не подчинился общему крику «дуй» и не освободилъ его отъ послѣдней обязанности. Тогда и старъ и младъ пустились въ плясъ, Дэви не прекратилъ своихъ упражненій даже когда появился Вэверлей, а только началъ усиленно кривляться, кивать головой и граціозно наклонять туловище, вѣроятно въ знакъ того, что онъ узналъ нашего героя. Потомъ, продолжая подпрыгивать, подпѣвать и щелкать пальцами надъ головой, онъ стремительно бросился въ сторону, гдѣ стоялъ Вэверлей, остановился передъ пилъ въ позѣ арлекина и, покачиваясь въ тактъ, передалъ ему письмо, послѣ чего снова началъ свою неистовую пляску. Вэверлей узналъ на адресѣ почеркъ Возы и удалился въ комнату, чтобъ прочесть письмо, предоставивъ веселому посланному полную свободу продолжать свою забаву, пока музыкантъ не откажется играть, или самъ онъ не выбьется изъ силъ.

Содержаніе письма очень удивило Вэверлея. Оно было сперва начато словами: Любезный серъ; по эти слова были тщательно зачеркнуты и на мѣсто ихъ написано просто серъ. Дальнѣйшее содержаніе письма передадимъ въ подлинныхъ выраженіяхъ Розы:

"Быть можетъ, обращаясь къ вамъ письменно я поступаю не совсѣмъ прилично. Но я не могу рѣшиться ни черезъ кого передать вамъ то что здѣсь случилось, считая въ то же время необходимымъ извѣстить васъ объ этомъ. Простите, если я поступаю нехорошо; но, увы! мистеръ Вэверлей, я въ настоящую минуту могу совѣтоваться только съ своимъ собственнымъ сердцемъ. Мой милый отецъ покинулъ свой домъ, и одному Богу извѣстно, когда онъ вернется, чтобы защитить и утѣшить меня. Вы вѣрно слышали, что вслѣдствіе безпокойныхъ вѣстей, полученныхъ изъ Горной Шотландіи, правительство приказало арестовать многихъ джентльменовъ, въ томъ числѣ и моего отца. Я со слезами умоляла его покориться требованію правительства, но онъ присоединился къ мистеру Бальмаваплю и нѣкоторымъ другимъ господамъ; всѣ они — человѣкъ сорокъ — отправились на сѣверъ. Я не столько безпокоюсь о теперешней его безопасности, сколько о томъ что съ нимъ будетъ впослѣдствіи, такъ какъ смуты только начинаются. Всѣ эти подробности не могутъ касаться васъ, мистеръ Вэверлей; но я думала, что если вы слышали объ опасности, грозившей отцу, то обрадуетесь сто спасенію.

"На другой день послѣ отъѣзда отца, въ Тюли-Всоланъ пришелъ отрядъ солдатъ, которые очень сурово обошлись съ Маквиблемъ; но командовавшій ими офицеръ отнесся ко мнѣ съ большимъ вниманіемъ, и сказалъ только, что долгъ службы предписываетъ ему сдѣлать обыскъ бумагамъ и оружію. Мой отецъ предвидѣлъ такой обыскъ, а потому увезъ все оружіе, кромѣ стараго, негоднаго, висѣвшаго на стѣнахъ; всѣ свои бумаги онъ также успѣлъ спрятать. Но, увы! это еще не все, Мистеръ Вэверлей; какъ мнѣ ни тяжело, а я должна сообщить вамъ, что они собирали обстоятельныя свѣденія о васъ: спросили когда вы уѣхали изъ Тюли-Веолана и гдѣ вы теперь находитесь. Офицеръ ушелъ съ своимъ отрядомъ, во оставилъ у васъ нѣчто въ родѣ гарнизона, состоящаго изъ четырехъ человѣкъ солдатъ и одного унтерофицера. Они до сихъ поръ ведутъ себя чинно; а намъ волей-неволей приходится быть любезнымъ съ ними. Солдаты проговорились, что вамъ не сдобровать, если вы попадетесь къ нимъ въ руки; они взводятъ на васъ такую низкую клевету, что я не рѣшаюсь повторить ее. Вы конечно сами знаете что дѣлать. Отрядъ увелъ съ собою вашего слугу и вашихъ лошадей, а также захватилъ всѣ вещи, оставленныя вами въ Тюли-Веоланѣ. Надѣюсь, что Господь поможетъ вамъ безопасно возвратиться домой, въ Англію, гдѣ, какъ вы мнѣ разсказывали, нѣтъ ни военнаго насилія, ни борьбы между кланами, а одно только царство закона, охраняющаго спокойствіе всѣхъ добрыхъ гражданъ. Надѣюсь также, что вы снисходительно отнесетесь къ моей смѣлости, и не попеняете на меня за то, что я рѣшилась писать вамъ. Можетъ быть я дѣлаю ошибку, по мнѣ казалось необходимымъ сдѣлать это для вашей безопасности и для охраненія вашей чести. Я увѣрена… я думаю по крайней мѣрѣ, что отецъ одобрилъ бы мой поступокъ, тѣмъ болѣе, что мистеръ Рубрикъ бѣжалъ отъ солдатъ и виговъ въ Духранъ къ своему двоюродному брату, а Маквибль не любитъ (какъ онъ говоритъ) вмѣшиваться въ чужія дѣла, хотя я не считаю чужимъ дѣломъ помочь другу моего отца. Прощайте, капитанъ Вэверлей! Мы вѣроятно никогда болѣе съ вами не увидимся; такъ какъ было бы неприлично съ моей стороны просить васъ заѣхать теперь въ Тюли-Веоланъ, хотя военный отрядъ и ушелъ бы отъ насъ: я буду всегда съ благодарностью вспоминать о терпѣливой снисходительности, которую вы оказывали вашей плохой ученицѣ, и о вашемъ любезномъ вниманіи къ моему милому, дорогому отцу.

Остаюсь, готовая къ услугамъ,
Роза Коминъ-Брадвардинъ".

«P. S. Надѣюсь, что вы мнѣ пришлете словечко съ Дэви Джелатлеемъ; напишите только, что вы получили мое письмо и будете беречь себя. Простите меня, но для вашего собственнаго благополучія умоляю васъ не вступать ни въ какіе темные заговоры, а возвратиться скорѣе въ вашу благословенную родину. Поклонитесь отъ меня милой Флорѣ и Гленакойху. Не правда ли, она прелестна?»

Этими словами кончалось письмо Розы Брадвардинъ; оно удивило и огорчило Эдуарда. Онъ находилъ очень естественнымъ, что правительство, испуганное движеніемъ въ пользу Стюартовъ, заподозрѣло барона, политическія убѣжденія котораго были хорошо извѣстны. Но для него было совершенно непонятно, какъ могли заподозрѣть его, Вэверлея, когда онъ до вчерашняго дня и въ мысляхъ не имѣлъ посягнуть на права царственной династіи. Въ Гленакойхѣ и въ Тюли-Веоланѣ всѣ отнеслись съ уваженіемъ къ присягѣ, связывавшей его съ правительствомъ. Правда, онъ имѣлъ нѣкоторое основаніе догадываться, что баронъ Брадвардинъ и Фергусъ принадлежали къ числу шотландскихъ джентльменовъ, недовольныхъ существующимъ порядкомъ; но до своего разрыва съ начальствомъ и послѣдовавшей за нимъ насильственной отставки, онъ не зналъ ничего положительнаго о ихъ заговорѣ противъ правительства. Теперь для него сдѣлалось очевиднымъ, что онъ долженъ немедленно рѣшиться на одно изъ двухъ: или согласиться на предложеніе Фергуса Макъ-Айвора и остаться, или уѣхать изъ подозрительной мѣстности и поселиться тамъ, гдѣ его поведеніе нельзя будетъ истолковывать въ дурную сторону. Онъ рѣшился на послѣднее, потому что помнилъ прощальный совѣтъ Флоры, и съ отвращеніемъ думалъ о возможности принять участіе въ междоусобной войнѣ. Разсуждая хладнокровно, и не касаясь наслѣдственныхъ правъ дома Стюартовъ, онъ долженъ былъ придти къ заключенію, что самъ король Іаковъ II, не говоря о правѣ наслѣдства его потомковъ, по единогласному мнѣнію націи, лишился всѣхъ правъ на престолъ. Со времени его паденія, четыре государя славно и мирно царствовали въ Великобританіи, расширяя величіе націи извнѣ и свободу внутри государства. Спрашивалось, стоитъ ли подкапываться подъ такое прочное, сильное правительство, стоитъ ли подвергать націю всѣмъ бѣдствіямъ междоусобной войны, чтобъ возвести на престолъ потомство государя, который по собственной винѣ утратилъ его? Даже и въ томъ случаѣ, если бы Вэверлей, строго провѣривъ свои убѣжденія, призналъ себя приверженцемъ изгнанной династіи, и еслибы отецъ и дядя настаивали на союзѣ съ партіей Стюартовъ, даже и тогда ему слѣдовало предварительно оправдаться въ томъ, что онъ перешелъ въ мятежный лагерь находясь на службѣ въ королевской арміи.

Сердечная простота Розы и ея заботливое попеченіе о его безопасности произвели глубокое впечатлѣніе на Вэверлея; онъ съ ужасомъ представлялъ себѣ ея опасное, беззащитное положеніе, ея тоску въ разлукѣ съ отцомъ, и поспѣшилъ написать ей самое теплое письмо, въ которомъ благодарилъ ее за вниманіе и высказывалъ надежду, что съ ея отцомъ не случится ничего дурнаго и что самъ онъ находится внѣ опасности. Бесѣда съ Розой, хотя и на бумагѣ, пробудила въ Вэверлеѣ не одно пріятное чувство; по мысль о необходимости разстаться съ Флорой Макъ-Айворъ, разстаться быть можетъ навсегда, возвратила его къ невеселой дѣйствительности. Выборъ, сдѣланный имъ въ минуту страстнаго увлеченія, представлялся его уму особенно драгоцѣннымъ теперь, когда онъ узналъ ея высокій характеръ, ея восторженную преданность поставленной себѣ цѣли и глубокое отвращеніе ко всякому кривому пути даже въ достиженіи этой цѣли; вотъ почему мысль о разлукѣ была такъ мучительна для него. Но медлить было невозможно, клевета черной тучей висѣла надъ его добрымъ именемъ, и каждый лишній часъ давалъ новое оружіе въ руки его враговъ. Ему нужно было ѣхать безъ малѣйшаго отлагательства.

Рѣшившись на это, онъ отыскалъ Фергуса, разсказалъ ему содержаніе письма Розы и объявилъ о своемъ намѣреніи ѣхать въ Эдинбургъ, явиться къ вліятельнымъ лицамъ, къ которымъ онъ имѣлъ письма отъ отца, и представить имъ доказательства своей невиновности.

— Вы кладете голову въ львиную пасть, сказалъ Макъ-Айворъ; правительство, сознающее безсиліе и незаконность своей власти, окруженное далеко не призрачными опасностями, необходимо должно прибѣгнуть къ самымъ строгимъ репресивнымъ мѣрамъ. Смотрите, чтобы мнѣ не пришлось освобождать васъ изъ какой нибудь мрачной темницы въ Стирлингѣ или Эдинбургѣ.

— Я этого не боюсь: моя очевидная невиновность, мое знатное происхожденіе, дружба моего отца съ лордомъ М… съ генераломъ Г… и пр. сохранятъ меня невредимымъ.

— Вы ошибаетесь въ вашихъ расчетахъ, возразилъ вождь; — у этихъ господъ своего дѣла будетъ довольно. Еще разъ спрашиваю васъ, хотите вы накинуть на себя плэдъ и остаться у насъ среди густыхъ тумановъ и въ обществѣ вороновъ? Никогда не придется вамъ обнажить своего меча за болѣе правое дѣло {Въ шотландской пѣснѣ объ экспедиціи Гленкэрна 1650 г. говорится:

We’ll bide a while among ta crows

We’ll wiske ta sword and bend ta bows.

(Мы останемся на время среди вороновъ, опояшемся мечемъ и натянемъ тетиву лука). Авторъ.}.

— Милый Фергусъ, я не могу согласиться на ваше предложеніе по многимъ причинамъ.

— Хорошо, сказалъ Макъ-Айворъ, — я васъ навѣрное отыщу въ какой нибудь темницѣ, гдѣ вы будете упражнять вашъ поэтическій талантъ въ сочиненіи грустныхъ элегій, или займетесь филологическими изслѣдованіями надъ Огамскими надписями^[79] и пуническими гіероглифами, вырѣзанными на старинномъ диковинномъ сводѣ. А не то васъ можетъ постигнуть совсѣмъ другая участь, un petit pendement bien joli, напримѣръ. Я ne поручусь, что вы избѣгнете этой непріятной церемоніи, если повстрѣчаетесь съ вооруженнымъ отрядомъ западныхъ виговъ.

— Имъ нѣтъ никакого основанія такъ поступить со мной, сказалъ Эдуардъ.

— Сотня основаній, любезный другъ, и очень хорошихъ: во первыхъ, вы англичанинъ, во вторыхъ, вы джентльменъ; въ третьихъ, вы отступникъ отъ церкви; въ четвертыхъ они давно не имѣли случая примѣнять свое искуство въ дѣлѣ вѣшанія. Впрочемъ, не падайте духомъ, милѣйшій; все будетъ выполнено со страхомъ Божіимъ.

— Что-жъ дѣлать? я рискну.

— Вы твердо рѣшились.

— Да.

— Какое упрямство, сказалъ Фергусъ. — Но вы не можете идти пѣшкомъ, а мнѣ не нуженъ копь, такъ какъ я пойду во главѣ племени Айвора; слѣдовательно, возьмите моего бураго Дермида.

— Я вамъ буду очень благодаренъ, если вы мнѣ его продадите.

— Если ваша англійская гордость не дозволяетъ вамъ принять отъ меня копя въ даръ или въ долгъ, я не откажусь отъ денегъ, которыя никогда не лишни передъ выступленіемъ въ походъ; цѣна Дермиду двадцать гиней.

(Не забудьте, читатель, что дѣйствіе происходитъ шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ).

— А когда вы собираетесь ѣхать?

— Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше, отвѣтилъ Вэверлей.

— Это совершенно справедливо; если вамъ нужно, или лучше сказать, если вы захотѣли ѣхать, то поѣзжайте скорѣе; я велю осѣдлать копя моей сестры, и провожу васъ до Балли-Бруга.

— Каллумъ-Бегъ, посмотрите, чтобъ сѣдлали лошадей и сами приготовьтесь въ путь: вы повезете вещи мистера Вэверлея до *** (онъ назвалъ маленькій городокъ), гдѣ онъ можетъ найти лошадь и проводника до Эдинбурга. Надѣньте нижне-шотландскія платья, и держите языкъ за зубами; мистеръ Вэверлей поѣдетъ на Дермидѣ.

Отдавъ это приказаніе онъ обернулся къ Эдуарду и спросилъ:

— Вы проститесь съ моей сестрой?

— Разумѣется — если мисъ Пакъ-Айворъ не откажетъ мнѣ въ этой чести.

— Кэтлинъ, передайте Флорѣ, что мистеръ Вэверлей уѣзжаетъ и желаетъ съ нею проститься… А что намъ сдѣлать съ Розой Брадвардинъ? Надо ей помочь какъ-нибудь. Какъ бы я. хотѣлъ, чтобы она была здѣсь! Отчего бы ей, впрочемъ, и не пріѣхать сюда? Въ Тюли-Веоланѣ только четыре красные мундира, и ихъ ружья очень бы намъ пригодились.

Эдуардъ ничего не отвѣтилъ на эти отрывочныя фразы. Ухо слышало ихъ, по умъ отказывался понимать; нашъ герой съ замираніемъ сердца ожидалъ появленія Флоры. Наконецъ дверь отворилась, — вошла Кэтлинъ, одна, съ извиненіемъ за мисъ Макъ-Айворъ передъ капитаномъ Вэверлеемъ, что не можетъ его принять, и желаетъ ему счастливаго пути и всякаго успѣха.

ГЛАВА XXIX.
Возвращеніе Веверлея въ Нижнюю Шотландію.

Около полудня друзья достигли горнаго прохода Балли-Бруга.

— Я не долженъ ѣхать далѣе, сказалъ Фергусъ Макъ-Айворъ, который дорогой тщетно старался развеселить своего спутника.

— Если вы въ дурномъ настроеніи духа, по милости моей строптивой сестры, то повѣрьте, что она очень высокаго о васъ мнѣнія, но въ настоящее время она слишкомъ озабочена великимъ событіемъ, готовящимся въ нашемъ отечествѣ, чтобы думать о чемъ-либо другомъ. Поручите мнѣ свои интересы, и я ихъ буду свято охранять, если только вамъ не вздумается снова надѣть гановерскаго мундира.

— Не бойтесь; я его снялъ при такихъ обстоятельствахъ, что больше не надѣну! Прощайте Фергусъ; не позволяйте вашей сестрѣ забывать меня.

— Прощайте, Вэверлей; вы скоро услышите о ней, когда она будетъ въ болѣе высокомъ положеніи. Возвращайтесь домой; напишите мнѣ письмо и набирайте побольше друзей. Въ самомъ непродолжительномъ времени на Суфолькскомъ берегу появятся нежданные гости, если только меня не обманываютъ извѣстія, полученныя изъ Франціи^[80].

Такъ разстались оба друга: Фергусъ вернулся въ замокъ, а Эдуардъ продолжалъ путь къ маленькому городку *** въ сопровожденіи Каллумъ-Бега, въ которомъ нельзя было узнать прежняго горца, — такъ измѣнялъ его наружность костюма, нижне-шотландскаго грума.

Болѣзненно-мучительное чувство, свойственное юнымъ влюбленнымъ въ минуты разлуки и неизвѣстности, волновало нашего героя; но въ этомъ чувствѣ не было ни горечи, ни раздраженія. Я не знаю, сознаютъ ли женщины все могучее вліяніе разлуки, и полагаю, что учить ихъ этому не совсѣмъ благоразумно, а то имъ пожалуй придетъ фантазія, по примѣру Манданы и Клеліи добраго стараго времени, отправлять своихъ поклонниковъ въ ссылку. Дѣйствительно, разстояніе играетъ въ нашихъ мысляхъ ту же роль, какъ въ перспективѣ. Предметы смягчаются, округляются, получаютъ особенную прелесть; рѣзкія тривіальныя черты характера стушевываются, и остается лишь то что говоритъ о граціи, красотѣ, величіи. Умственный горизонтъ, подобно земному, имѣетъ свою дымку, скрывающую менѣе изящныя стороны отдаленныхъ предметовъ, и свои эфекты свѣтотѣни, выставляющіе въ наиболѣе яркомъ свѣтѣ предметы, выигрывающіе при освѣщеніи.

Вэверлей забылъ предразсудки Флоры Макъ-Айворъ, при мысли о ея великодушіи, и готовъ былъ простить равнодушіе, съ которымъ она отнеслась къ его любви, когда вспоминалъ о высокой, серьезной цѣли, которой она была предана всей душой. Онъ старался представить себѣ насколько сильно проявится любовь въ женщинѣ, способной такъ глубоко, такъ исключительно жить однимъ чувствомъ долга въ отношеніи къ своимъ благодѣтелямъ, и мысленно завидовалъ счастливцу, который съумѣетъ пробудить въ ней любовь. Потомъ ему приходилъ на умъ сомнительный вопросъ, не будетъ ли онъ самъ когда нибудь такимъ счастливцемъ; воображеніе силилось отвѣтить утвердительно: онъ припоминалъ все что она говорила о немъ хорошаго; и добавлялъ къ ея отзывамъ собственные коментаріи, быть можетъ слишкомъ лестные. Всѣ будничныя проявленія жизни исчезли въ облакѣ этихъ мечтаній; онъ стушевывалъ въ идеальномъ образѣ Флоры всѣ обыкновенныя черты женскаго характера и группировалъ въ немъ только высокія достоинства, однимъ словомъ — онъ преобразилъ красивую, благородную, даровитую молодую дѣвушку въ богиню. Продолжая строить различные воздушные замки, онъ сталъ спускаться съ крутой горы и увидѣлъ у ногъ своихъ небольшой городокъ.

Каллумъ-Вегъ, по врожденной вѣжливости (замѣчу мимоходомъ, что горные шотландцы могли ею справедливо гордиться^[81], не позволялъ себѣ прервать мечтанія нашего героя. Но когда Вэверлей поднялъ голову и окинулъ взорами окрестность, онъ подъѣхалъ къ нему ближе и произнесъ робкимъ голосомъ:

— Могу ли я надѣяться, что ваша милость не упомянетъ имени Вихъ-Іанъ-Вора; жители этого городка злѣйшіе виги, чортъ бы ихъ побралъ.

Вэверлей успокоилъ своего грума и обѣщалъ быть осторожнымъ. До него ясно доносились звуки похожіе на колокольный звонъ; когда онъ подъѣхалъ ближе, онъ замѣтилъ, что эти звуки производились ударами молота о стѣнки стараго, опрокинутаго котла, поросшаго мхомъ и повѣшеннаго въ какой-то нишѣ, слегка напоминавшей клѣтку попугая. Ниша составляла, очевидно, украшеніе западнаго фасада какого-то зданія похожаго на ветхую ригу. Вэверлей спросилъ Каллумъ-Бега, не воскресный-ли нынче день.

— А Богъ его знаетъ. По сю сторону Балли-Бругскаго прохода воскресные дни случаются не часто!

Когда они въѣхали въ городокъ и направились къ лучшей на видъ гостиницѣ, имъ попалась на встрѣчу толпа старухъ въ тартановыхъ юпкахъ и красныхъ бурнусахъ: онѣ шли изъ страннаго зданія съ импровизованной колокольней и разсуждали о сравнительныхъ достоинствахъ возлюбленнаго юноши Джабеша Рентовеля имистера Гуктрапля, кстораго они называли «избраннымъ сосудомъ». Тогда Каллумъ-Бсгъ счелъ нужнымъ объяснить Вэверлею, что жители справляютъ сегодня настоящее великое воскресеніе, или малое, правительственное, называемое ими постомъ.

Путешественники остановились передъ гостинницей Семисвѣчнаго Золотаго Подсвѣчника; на вывѣскѣ, кромѣ замысловатаго названія, былъ помѣщенъ девизъ на еврейскомъ языкѣ, вѣроятно для вящшаго удовольствія публики. На порогѣ показалась длинная, тощая фигура пуританина, который раздумывалъ, казалось, пустить ли подъ свой кровъ людей, путешествующихъ въ такой день. Бъ концѣ концовъ, мистеръ Эбенезеръ Круикшанксъ, — такъ звали хозяина, — рѣшился пріютить ихъ, подумавъ, вѣроятно, что онъ можетъ всегда заставить ихъ поплатиться деньгами за неуваженіе къ священному дню, а въ противномъ случаѣ они переберутся къ Грегору Дункансону, въ трактиръ подъ вывѣской Горецъ и Чарка Гавика.

Вэверлей обратился къ этой почтенной особѣ съ просьбой достать ему коннаго проводника, который могъ бы свезти его вещи въ Эдинбургъ.

— А откуда вы путь держите? соблаговолилъ спросить хозяинъ Подсвѣчника.

— Я вамъ сказалъ куда желаю ѣхать; не понимаю, какое дѣло проводнику и лошади откуда я?

— Гм! Гм! проворчалъ трактирщикъ, пораженный отвѣтомъ Вэверлея; — сегодня день всеобщаго поста, соръ, и въ такой день мы не занимаемся никакими мірскими дѣлами; мы должны проводить его въ смиреніи и въ раскаяніи о грѣхахъ своихъ, какъ говоритъ достойный мистеръ Гуктрапиль, тѣмъ болѣе когда, по прекрасному выраженію возлюбленнаго мистера Джабеша Рентовеля, страна должна облечься въ трауръ и оплакивать несчастныхъ вѣрующихъ, которыхъ преслѣдуютъ, жгутъ и предаютъ смерти.

— Любезный другъ, сказалъ Вэверлей, — если вы не можете доставить мнѣ лошади и проводника, мой слуга постарается найдти ихъ въ другомъ мѣстѣ.

— Вашъ слуга? какъ бы не такъ; отчего же онъ самъ не сопровождаетъ васъ далѣе?

Вэверлей вообще мало походилъ на драгунскаго капитана; въ немъ не было той распорядительности, которую я всегда съ благодарностью привѣтствовалъ въ военныхъ людяхъ, когда встрѣчался съ ними въ почтовыхъ каретахъ и дѣло доходило до расправы съ трактирными служителями; однако этой способности онъ научился въ гарнизонной жизни, и грубая выходка трактирщика взбѣсила его.

— Послушайте, серъ, сказалъ онъ: — я заѣхалъ сюда для отдыха, а не для того, чтобы отвѣчать на дерзкіе вопросы. Скажите, можете ли вы исполнить то что отъ васъ требуютъ, или нѣтъ; я во всякомъ случаѣ буду продолжать свои путь.

Мистеръ Эбенезеръ пробормоталъ что-то и вышелъ изъ комнаты; Эдуардъ не могъ хорошенько разобрать былъ ли это отвѣтъ утвердительный или отрицательный. Черезъ нѣсколько минутъ вошла хозяйка, тихая, вѣжливая, работящая женщина, и спросила не пожелаетъ ли онъ заказать обѣдъ; но когда Вэверлей заикнулся о лошади и проводникѣ, она отказалась отвѣчать; по видимому, салійскій законъ распространялся даже на конюшни Золотаго Подсвѣчника.

Вэверлей подошелъ къ окну, выходившему на темный, тѣсный дворъ, гдѣ Каллумъ-Бегъ чистилъ лошадей, и разслышалъ слѣдующій разговоръ между ловкимъ пажомъ Вихъ-Іанъ-Вора и трактирщикомъ.

— Ну-съ, молодой человѣкъ, вы какъ видно съ сѣвера? началъ послѣдній.

— Можетъ быть, отвѣтилъ Каллумъ.

— И, кажись, сдѣлали порядочный кончикъ сегодня?

— Настолько порядочный, что я съ удовольствіемъ пропустилъ бы рюмочку.

— Это можно; жена, поднеси намъ веселаго зелья.

Разговаривавшіе обмѣнялись приличными случаю любезностями; хозяинъ Золотаго Подсвѣчника, увѣренный, что дружески предложенной выпивкой смягчилъ сердце песообщительнаго гостя, продолжалъ допросъ.

— А вѣдь но ту сторону прохода не найдете лучшей водки? — Я не съ той стороны.

— А по вашему произношенію мнѣ сдается, что вы горецъ.

— Нѣтъ, я изъ Абердина.

— А вашъ господинъ пріѣхалъ съ вами тоже изъ Абердина?

— Да, когда я выѣхалъ изъ Абердина, онъ тоже выѣхалъ оттуда, хладнокровно отвѣчалъ осторожный Каллумъ-Бегъ.

— Что онъ за человѣкъ?

— Я думаю онъ офицеръ арміи короля Георга; по крайней мѣрѣ онъ ѣдетъ на югъ; денегъ у него несчетно, и онъ щедро сыплетъ ими въ трактирахъ и бѣднымъ на большой дорогѣ.

— Ему нужно лошади и проводника до Эдинбурга?

— Да; и вы потрудитесь поскорѣе распорядиться.

— Гм! Это будетъ стоить не дешево.

— Этотъ господинъ грошей не считаетъ.

— Ладно, Дунканъ — такъ, кажется, вы назвали себя — Дунканъ или можетъ Допальдъ?

— Совсѣмъ нѣтъ — Джэми-Джэми Стинсонъ; я вамъ сказалъ уже.

Эта неожиданная выходка озадачила мистера Круикшанкса; онъ былъ очень недоволенъ осторожностью господина и ловкостью слуги, и рѣшилъ, что вознаградитъ себя деньгами за неудовлетворенное любопытство. Составляя счетъ онъ не позабылъ принять во вниманіе праздничный день, и Вэверлею пришлось заплатить вдвое болѣе слѣдуемаго, но Справедливость требуетъ замѣтить, что хозяинъ не утроилъ цѣны.

Каллумъ-Бегъ лично объявилъ о результатахъ переговоровъ своему господину, прибавивъ: Старый чортъ самъ хочетъ васъ провожать.

— Это не особенно весело, Каллумъ, и не особенно безопасно; нашъ хозяинъ, кажется, человѣкъ очень любопытный; но дѣлать нечего; путешественникъ долженъ привыкать къ этимъ мелкимъ непріятностямъ. А вотъ вамъ, любезный, выпейте за здоровье Вихъ-Іанъ-Вора.

Орлиный глазъ Каллума сверкнулъ отъ радости при видѣ золотой гинеи, которую ему далъ Вэверлей; онъ поспѣшно спряталъ ее, помянувъ при этомъ лихомъ неудобство кармановъ въ саксонскихъ панталонахъ. Потомъ онъ подошелъ ближе къ Эдуарду, и какъ бы сознавая, что его щедрость заслуживала вознагражденія, сказалъ въ полголоса, съ какимъ-то особеннымъ выраженіемъ лица.

— Если ваша милость полагаетъ, что этотъ старый чортъ трактирщикъ для васъ небезопасенъ, то съ нимъ не трудно будетъ расправиться такъ, что и концы въ воду.

— Какимъ же это образомъ?

— Я бы могъ подкараулить его за городомъ, сказалъ Каллумъ и приласкать своимъ скинъ оклемъ.

— Скинъ окль! это что же такое?

Каллумъ разстегнулъ куртку, приподнялъ лѣвую руку и выразительнымъ жестомъ показалъ на рукоятку небольшаго кинжала, который былъ тщательно спрятанъ въ подкладкѣ.; Вэверлей не рѣшался понять его; онъ взглянулъ на его красивое, смуглое лицо, и прочелъ въ немъ только выраженіе добродушнаго лукавства, съ которымъ англичанинъ его лѣтъ отправляется воровать яблоки въ чужомъ саду.

— Помилуй Богъ, Каллумъ! вы не хотите убить этого человѣка?

— Хочу, отвѣтилъ отчаянная голова, — довольно ему жить на свѣтѣ, коли онъ ничего другаго не умѣетъ дѣлать, какъ выдавать честныхъ людей, оставляющихъ свои деньги въ его трактирѣ.

Эдуардъ понялъ, что убѣжденіями ничего не подѣлаешь; онъ только попросилъ Каллума не приводить въ исполненіе его замысловъ противъ мистера Эбенезера Крюпкніанкса, на что тотъ согласился очень равнодушію.

— Какъ хотите, мнѣ старый плутъ ничего не сдѣлалъ. Вотъ письмо, которое Вихъ-Іанъ-Воръ приказалъ передать вамъ, прежде чѣмъ я уѣду обратно.

Въ письмѣ Фергуса находились стихи, написанные Флорой въ память капитана Вогана, предпріимчивый характеръ котораго такъ прекрасно очерченъ у Кларендона. Онъ первоначально служилъ парламенту, но отшатнулся отъ этой партіи послѣ казни Карла I; узнавъ, что графъ Гленкэрнъ и генералъ Мидльтонъ водрузили королевское знамя въ горной Шотландіи, онъ простился съ Карломъ II въ Парижѣ, пріѣхалъ въ Англію, собралъ въ окрестностяхъ Лондона кавалерійскій отрядъ и повелъ его черезъ земли, страдавшія подъ игомъ узурпатора, въ Шотландію; благодаря необыкновенной смѣлости, находчивости и присутствію духа, онъ успѣлъ соединиться съ горцами. Послѣ нѣсколькихъ мѣсяцевъ отчаянной борьбы, во время которой храбрость Вогана вошла въ пословицу, онъ былъ тяжело равенъ въ одной схваткѣ; къ несчастію, не нашлось ни одного хирурга, чтобы подать ему помощь, и онъ преждевременно сошелъ въ могилу.

Политичный вождь имѣлъ основаніе ознакомить Вэверлея съ исторіей молодаго героя, въ характерѣ котораго было много общаго съ романтической восторженностью Эдуарда; онъ расчитывалъ на силу увлекательнаго примѣра. Далѣе въ письмѣ слѣдовало перечисленіе комисій, которыя Вэверлей обѣщался исполнить для него въ Англіи, и только въ концѣ находилась слѣдующая приписка:

"Я недоволенъ Флорой за то, что она вчера не пришла проститься съ вами. Чтобы чѣмъ нибудь разсѣять скуку моего письма, которое пишу съ цѣлью напомнить вамъ обѣщаніе выслать мнѣ изъ Лондона лукъ и принадлежности рыбной ловли, прилагаю стихотвореніе Флоры, написанное на смерть капитана Вогана. Она будетъ недовольна, я знаю; сказать вамъ правду, она, мнѣ кажется, влюблена въ этого мертваго героя сильнѣе, чѣмъ ей когда нибудь придется влюбиться въ живаго человѣка, если только онъ не пойдетъ по стопамъ Вогана. Нынѣшніе англійскіе джентльмены берегутъ свои дубовыя деревья для охоты или для поправленія финансовъ послѣ крупнаго проигрыша въ Вайтсъ-отелѣ; а этимъ благороднымъ деревьямъ не приходится ни вѣнчать главы своихъ владѣльцевъ, ни склоняться надъ ихъ могилами. Надѣюсь, что я найду блестящее исключеніе въ лицѣ дорогаго друга, котораго я съ радостью назвалъ бы болѣе близкимъ именемъ!

Стихотвореніе было озаглавлено:

ТО AN OAK-TREE. In the Churchyard of*** in the Highlands of Scotland, said to mark the Grave of Captain Wogan, killed in 1649.

Emblem of England’s ancient faith,

Full proudly may thy branches wave,

Where loyalty lies low in death,

And valour fills а timeless grave.

And thou, brave tenant of the tomb!

Repine not if our clime deny,

Above thine honoured sod to bloom,

The flowerets of a milder sky.

These owe their birth to genial May;

Beneath a fiercer sun they pine,

Before the winter storm decay —

And can their worth be type of thine?

No! for’mid storms of fate opposing,

Still higher swelled thy dauntless heart,

And, while Despair the scene was closing,

Commenced thy brief, but brilliant part.

'T was then thon sought’st, on Albyn’s hill,

(When England’s sons the strife resigned),

А rugged race, resisting still,

And unsubdued, though utfrefined.

Thy death’s hour heard no kindred wail,

No holy knell thy requiem rung;

Thy mourners were the plaided Gael;

Thy dirge the clamorous pibroch sung.

Yet who, in Fortunes summer-shine,

To waste life’s longest term away,

Would chnnge that glorious dawn of thine,

Though darkened ere its noontide day?

Be thine the Tree whose dauntless boughs,

Brave summer’s drought and winter’s gloom!

Rome bound with oak her patriots' brows,

As Albyn shadows Wogan’s tomb ¹).

¹) КЪ ДУБУ на кладбищѣ, къ горной Шотландіи, подъ которымъ, по народной молвѣ, покоится прахъ капитана Вогана, убитаго въ 1649 году.

Символъ старинной вѣры Англіи съ справедливой гордостью простирай свои вѣтви надъ прахомъ вѣрнаго приверженца Стюартовъ, надъ безвременной могилой доблестнаго мужа.

А ты, храбрый жилецъ этой могилы, ты не жалѣй о томъ, что нашъ суровый климатъ не распускаетъ на твоемъ могильномъ дернѣ, нѣжныхъ цвѣтовъ, растущихъ подъ теплымъ небомъ юга.

Ихъ распускаетъ живительный май, горячее солнце ихъ согрѣваетъ и не томятся они подъ зимнею вьюгой, но могутъ ли быть они достойны тебя?

О нѣтъ! Среди поднятыхъ судьбою бурь, высоко, неустрашимо вздымалась твоя грудь и когда завѣса отчаянія застилала картину ты избралъ себѣ славную, краткосрочную долю.

Ты устремился на альбинскую гору (когда сыны Англіи отказались отъ борьбы) къ суровому, грубому племени, которое, непокоренное, еще сопротивлялось.

Въ твой смертный часъ не раздавались ни плачъ родныхъ, ни погребальный звонъ. Тебя оплакивали закутанные въ плэды горцы и ихъ волынка пропѣла тебѣ похоронную пѣснь.

Но кто бы согласился промѣнять на долгую жизнь, въ яркомъ сіяніи счастливой судьбы, славную зарю твоей жизни, хотя и померкшей за долго до полудня.

Твоимъ пусть будетъ дерево, котораго могучіе сучья не страшатся ни лѣтняго зноя, ни зимняго мрака! Римляне украшали дубовыми вѣнками чело своихъ героевъ, а альбинскій дубъ ложится тѣнью на могилу Вогана.

Каково бы ни было истинное достоинство этого стихотворенія Флоры Мак-Айворъ, въ немъ было много энтузіазма, способнаго произвести глубокое впечатлѣніе на влюбленнаго юношу. Вэверлей прочиталъ его два раза, потомъ спряталъ листокъ къ себѣ на сердце, снова вынулъ, и прочиталъ еще разъ вслухъ, строчка за строчкой, тихимъ, растроганнымъ голосомъ, съ частыми остановками, какъ бы желая продлить наслажденіе. Такъ пьетъ эпикуреецъ дорогое вино, глотая капля за каплей чудный напитокъ. Появленіе мисисъ Круикшанксъ съ прозаическимъ обѣдомъ прервало увлеченіе нашего героя.

Вскорѣ затѣмъ вошла въ комнату высокая, неуклюжая фигура мистера Эбенезера. Не смотря на теплое время года, на немъ была надѣта поверхъ обыкновеннаго костюма большая толстая куртка, съ широкимъ капюшономъ изъ той же матеріи, который застегивался на подбородкѣ, и въ случаѣ надобности совершенно закрывалъ голову. Въ рукахъ онъ держалъ длинный бичъ съ мѣдной оправой; его топкія ноги были затянуты въ штиблеты съ заржавленными пряжками на боку. Облеченный въ такой нарядъ, онъ дошелъ до середины комнаты и произнесъ сухую, короткую фразу:

— Ваши лошади готовы.

— Вы, говорятъ, сами поѣдете со мной? спросилъ Эдуардъ.

— Поѣду до Перта, а тамъ вы можете найдти проводника до Эдинбурга, если вы ѣдете туда.

Сказавъ это онъ подалъ Вэверлею счетъ, который держалъ въ рукѣ; потомъ, не дожидаясь приглашенія, палилъ себѣ стаканъ вина и выпилъ его за счастливое путешествіе. Эдуардъ былъ пораженъ такимъ нахальствомъ, но воздержался отъ всякаго замѣчанія, не желая имѣть непріятностей съ человѣкомъ, котораго онъ видѣлъ въ первый и вѣроятно въ послѣдній разъ. Онъ заплатилъ по счету и объявилъ о своемъ намѣреніи немедленно отправиться въ путь. Черезъ короткое время къ подъѣзду подвели Дермида, и Вэверлей сѣлъ на него и выѣхалъ за ворота Золотаго Подсвѣчника, въ сопровожденіи пуританской фигуры, которую мы описали. Листеръ Эбспезеръ вступилъ прежде на каменную ступеньку — сдѣланную въ стѣнѣ для удобства путешественниковъ, — и съ нея уже взлѣзъ, послѣ многихъ неудачныхъ попытокъ, на разбитаго на ноги одра — жалкое подобіе нѣкогда хорошей лошади; на спинѣ того же одра помѣстили дорожный мѣшокъ Вэверлея. Нашъ герой не былъ въ хорошемъ расположеніи духа, но взглянувъ на проводника онъ едва могъ удержаться отъ смѣха, и подумалъ какое впечатлѣніе произвела бы такая свита въ Вэверлей-Онорѣ.

Почтенный хозяинъ Подсвѣчника замѣтилъ насмѣшливое выраженіе Эдуарда; лицо его приняло еще болѣе кислый видъ, и онъ внутренно поклялся, что молодой англичанинъ, при удобномъ случаѣ, дорого поплатится за свое высокомѣрное презрительное обращеніе.

Каллумъ стоялъ у воротъ и не стѣсняясь смѣялся надъ уморительной фигурой мистера Круикшанкса. Когда Вэверлей проѣхалъ мимо него, онъ почтительно снялъ шляпу, и сказалъ, подойдя къ стремени:

— Берегитесь, чтобъ этотъ старый дьяволъ изъ породы виговъ не сыгралъ съ вами скверной шутки!

Вэверлей поблагодарилъ его, кивнулъ головой на прощаніе, и рысью поѣхалъ впередъ; онъ былъ радъ отдѣлаться отъ неистовыхъ криковъ, которыми дѣти провожали стараго Эбенезера, комично подскакивавшаго на стременахъ, при тряскомъ ходѣ лошади по отвратительной дорогѣ. Вскорѣ они оставили деревню далеко за собою.

ГЛАВА XXX.
Потеря подковы бываетъ иногда серьезной непріятностью.

Манеры и обращеніе Эдуарда, а въ особенности туго набитый кошелекъ, изъ котораго онъ беззаботно сорилъ деньгами, озадачили хозяина Золотаго Подсвѣчника; онъ не рѣшался начать разговоръ. Къ тому же, Вэверлей былъ слишкомъ занятъ своими мыслями: онъ думалъ о будущемъ, строилъ разные планы. Путешественники ѣхали такимъ образомъ, въ глубокомъ молчаніи, когда мистеръ Круикшанксъ рѣшился прервать его, объявивъ, что его лошадь потеряла переднюю подкову, и что вѣроятно его милость согласится замѣнить се новою.

Хозяинъ Подсвѣчника предлагалъ этимъ своему спутнику пробный вопросъ «a fishing question», по выраженію англійскихъ юристовъ — другими словами, закидывалъ удочку, чтобъ узнать, насколько Вэверлей расположенъ подчиняться его мелкимъ требованіямъ.

— Чтобы я сталъ ковать твою лошадь! вспыхнулъ Эдуардъ, не понявъ хорошенько вопроса.

— Такъ должно быть по справедливости, отвѣтилъ мистеръ Крункшанксъ; мы въ предварительныхъ условіяхъ не помѣстили этой оговорки; но вы не станете же требовать, чтобъ я платилъ за всѣ случайныя несчастія, которыя могутъ постигнуть мою бѣдную лошадёнку, пока она находится въ распоряженіи вашей милости. Впрочемъ, если ваша милость…

— Хорошо, хороню! Вы хотѣли сказать, что я долженъ заплатить кузнецу; но гдѣ же мы его найдемъ?

Мистеръ Крункшанксъ очень обрадовался, когда услышалъ, что о платѣ спору не будетъ, и поспѣшилъ объяснить нашему герою, что они въѣзжаютъ въ село Кэрнвреканъ, осчастливленное пребываніемъ отличнѣйшаго кузнеца.

— Но онъ носитъ званіе професора, прибавилъ хозяинъ Подсвѣчника, — и ни для кого въ мірѣ не согласится вбить гвоздя въ праздничный или постный день; въ крайнихъ случаяхъ онъ дѣлаетъ исключеніе, но набавляетъ при этомъ на каждую подкову Шесть пенсовъ.

Конецъ этого сообщенія, наиболѣе существенный по мнѣнію говорившаго, произвелъ очень мало впечатлѣнія на Вэверлея, который мысленно удивлялся, въ какомъ училищѣ могъ преподавать этотъ почтенный ветеринарный професоръ. Онъ не зналъ, что такое названіе безразлично прилагалось ко всякому человѣку, стремившемуся къ необыкновенной святости вѣры и жизни.

Въ селѣ Кэриверканъ^[82] путешественники скоро отыскали домъ «професора», въ которомъ, кромѣ кузницы помѣщалась гостиница. Домъ былъ двухэтажный и гордо поднималъ свою сѣрую аспидную кровлю надъ сосѣдними лачужками, крытыми соломой. Прилѣпившаяся къ нему кузница отнюдь не напоминала праздничной тишины и спокойствія и не подтверждала словъ Эбенезера о необыкновенной святости его друга. Напротивъ, мѣхи тяжело пыхтѣли, наковальня стонала подъ частыми ударами молота, и всѣ инструменты Вулкана были, казалось, въ полномъ дѣйствіи. Къ тому же, работа не имѣла мирнаго сельскаго характера. Хозяинъ кузницы, котораго судя по вывѣскѣ звали Джономъ Мукльратомъ, и два его помощника были сильно заняты поправкой, чисткой и полировкой старыхъ ружей, пистолетовъ и сабель, которые въ воинственномъ безпорядкѣ валялись на полу. Подъ открытымъ навѣсомъ толпилось много всякаго люда; одни подходили, другіе уходили, и всѣ, казалось, были подъ впечатлѣніемъ важныхъ извѣстій. Одного взгляда на толпу, торопливо двигавшуюся но улицѣ, и на безпокойныя группы людей, стоявшихъ на углахъ, съ поднятыми руками и глазами, устремленными къ небу, было достаточно, чтобъ убѣдиться въ необыкновенномъ волненіи, охватившемъ этотъ мирный уголокъ.

— На селѣ какія-то новости, сказалъ хозяинъ Подсвѣчника, выставляя впередъ свою длинную, тощую голову, и понукая заморенную лошаденку, — на селѣ какія то новости, и съ Божьей помощію я сейчасъ узнаю въ чемъ дѣло.

Вэверлей не послѣдовалъ примѣру своего спутника; онъ скрылъ любопытство, слѣзъ съ коня и передалъ его глазѣвшему по близости мальчишкѣ. Нашъ герой былъ въ дѣтствѣ очень застѣнчивъ; остались ли въ немъ слѣды этой черты въ характерѣ, не беремся рѣшить; вѣрно то, что онъ не любилъ обращаться даже съ незначительными вопросами къ незнакомымъ людямъ, не разсмотрѣвъ предварительно ихъ наружности. Пока онъ отыскивалъ въ толпѣ личность внушающую довѣріе, чтобы спросить у нея въ чемъ дѣло, говоръ толпы объяснилъ ему до нѣкоторой степени причину волненія. Онъ безпрестанно слышалъ около себя имена: Лохіеля, Клапрональда, Гленгарри и другихъ могущественныхъ горныхъ вождей; особенно часто повторялось имя Вихъ-Іанъ-Вора. Видя общее смятеніе, Вэверлей заключилъ, что вѣрно горцы вооруженной силой спустились уже въ Нижнюю Шотландію и ежеминутно грозятъ нападеніемъ подъ начальствомъ своихъ храбрыхъ вождей.

Прежде чѣмъ Вэверлей успѣлъ разспросить кого нибудь о подробностяхъ, въ толпѣ появилась женщина лѣтъ сорока, мускулистая съ грубыми чертами лица; платье висѣло на ней какъ на вѣшалкѣ; щеки ея горѣли багровымъ румянцемъ въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ не были покрыты сажей и копотью; она пробиралась въ толпѣ, держа надъ своей головой двухлѣтняго ребенка, который плакалъ и кричалъ отъ страха, и громкимъ голосомъ пѣла:

"Charlie is my darling, my darling, my darling,

Charlie is my darling,

«The young Chevalier!» ¹)

¹) Чарли мой милашка, мой милашка, мой милашка, Чарли мой милашка, молодой Кавалеръ!

— Слышали ли вы кто на васъ идетъ, продолжала воинственная женщина, — вы нюни, олухи? Слышали ли кто съ васъ спѣси пособьетъ?

"Little wot ye wha’s coming

Little wot ye wha’s coming,

A the wild Macraws are coming ¹).

¹) Мало вы знаете что теперь будетъ, мало вы знаете что теперь будетъ; гордые, дикіе Мак’ра идутъ сюда!

Кэриверканскій Вулканъ узналъ въ торжествующей вакханкѣ свою Веперу, и смотрѣлъ на нее сердитымъ, недобрымъ взглядомъ, а мѣстные сенаторы поспѣшили предупредить семейную распрю: Потише, моя милая; въ такое время, и въ такой день не приходится пѣть сумасбродныя пѣсни — въ такое время, когда неразбавленное вино гнѣва вливается въ чашу негодованія, и въ такой день, когда вся страна должна торжественно свидѣтельствовать противъ папизма, прелатизма, квакеризма, индепендентизма, сюпрематизма, эрастіанизма, антимоніанизма и всѣхъ другихъ заблужденій церкви.

— И ничего другаго ваши виги, ваши пресвитиріанцы не выдумали, снова затараторила грозная партизанка Стюартовъ, — ничего другаго вы не выдумали, несчастные, стриженые олухи! Небось, вы думаете, что молодцамъ есть дѣло до вашихъ синодовъ, до вашихъ пресвитеровъ, до вашихъ пеней^[83], до вашихъ покаянныхъ креселъ! Какъ бы не такъ; довольно женщинъ вы сажали на эти проклятыя кресла; женщинъ почестнѣе тѣхъ, которыя спятъ съ вашими погаными вигами. Я сама..

Но здѣсь Джонъ Мукльратъ счелъ долгомъ воспользоваться супружескими правами, опасаясь огласки нѣкоторыхъ щекотливыхъ фактовъ семейной жизни. «Ступай домой, убирайся къ чорту (Господи, прости мнѣ это слово), и приготовь ужинъ».

— И ты туда же, безмозглый враль! накинулась на него нѣжная супруга, которая до того времени изливала свой гнѣвъ на все собраніе, а теперь сосредоточила его на несчастномъ кузнецѣ. — Ты что здѣсь дѣлаешь, спрашиваю я тебя? Чинишь ружья для трусовъ, которые не рѣшаются сдѣлать ни одного выстрѣла противъ горца; тратишь время по-пусту, вмѣсто того, чтобъ заработывать деньги для своего семейства, или по крайней мѣрѣ подковать лошадь хорошенькаго молодаго человѣка, только-что пріѣхавшаго съ сѣвера. Вьюсь объ закладъ, что онъ не изъ плаксивыхъ слугъ короля Георга; это по меньшей мѣрѣ одинъ изъ доблестныхъ Гордоновъ.

Глаза всѣхъ присутствовавшихъ обратились на Вэверлея, который воспользовался случаемъ и попросилъ кузнеца поскорѣе подковать лошадь его проводника, такъ какъ онъ желалъ немедленно продолжать путь. Кузнецъ посмотрѣлъ на него подозрительно и недовольно, особенно когда жена очень нелюбезно повторила ему требованіе Вэверлея.

— Не слыхалъ что ли, пьяный бездѣльникъ, что тебѣ сказалъ этотъ красивый молодой джентльменъ? закричала она.

— А какъ васъ зовутъ, серъ? спросилъ Мукльратъ.

— Это до васъ не касается, любезный другъ, если я плачу за трудъ.

— Да, но это можетъ касаться правительства, серъ, вмѣшался старый фермеръ, отъ котораго сильно пахло копотью и водкой; — я полагаю, вамъ нужно будетъ повидаться съ лэрдомъ, прежде чѣмъ ѣхать дальше.

— Я полагаю, сказалъ Вэверлей высокомѣрно, — что вамъ будетъ нелегко и не безопасно задержать меня, если у васъ нѣтъ на то законнаго полномочія.

Въ толпѣ стихло; присутствовавшіе переговорились шопотомъ — «Секретарь Муррей;» «Лордъ Лыоисъ Гордонъ»; «быть можетъ самъ Кавалеръ»! Таковы были ихъ предположенія, и они рѣшились во что бы то ни стало задержать Вэверлея. Онъ попробовалъ-было подѣйствовать на нихъ убѣжденіемъ; но его непрошенная союзница, мисисъ Мукльратъ, прервала его слова оглушительнымъ голосомъ и неистово набросилась на кэрнвреканскихъ гражданъ, которые тѣмъ подозрительнѣе стали смотрѣть на нашего героя.

— Вы не смѣете задержать этого джентльмена, этого друга принца (Она, какъ видно, раздѣляла общее мнѣніе на счетъ Эдуарда, хотя съ совсѣмъ иными чувствами). Посмотрю я какъ вы его тронете; я влѣплю всѣ мои десять заповѣдей въ рожу первому негодяю, который подниметъ на него руку!

Говоря это она выставила впередъ свои длинные могучіе пальцы, вооруженные когтями, которымъ позавидовалъ бы коршунъ.

— Ступай домой, хозяюшка, сказалъ фермеръ; — лучше бы ты понянчилась съ дѣтьми твоего мужа, чѣмъ надоѣдать намъ крикомъ и бранью.

— Дѣти моего мужа! воскликнула амазонка, взглянувъ на мистера Мукльрата съ глубокимъ презрѣніемъ; дѣти моего мужа!

О gin ye were dead, gudeman!

And a green turf ou your head, gudeman!

Then I wad ware my widowhood

Upon a ranting Highlandman ¹).

¹) Добрый муженекъ, кабы ты скорѣе умеръ, и могила твоя поросла зеленой травой. Тогда бы я, вдовица, живо утѣшилась съ горцемъ.

Эта пѣсенка разсмѣшила молодежь и окончательно вывела изъ терпѣнія оскорбленнаго мистера Мукльрата.

— Чортъ меня побери, если я тебѣ не проткну горло этимъ раскаленнымъ желѣзомъ! закричалъ онъ въ неописанной ярости, схвативъ изъ печи раскаленную желѣзную полосу.

Онъ вѣроятно исполнилъ бы свою угрозу, если бы его не удержали стоявшіе около него люди; въ то же время другіе насильно втащили въ домъ грозную супругу.

Вэверлей хотѣлъ воспользоваться замѣшательствомъ, чтобъ скрыться, но не могъ отыскать своей лошади: мистеръ Эбенезеръ, его вѣрный спутникъ, поспѣшилъ отъѣхать подальше, замѣтивъ какой оборотъ принимаетъ дѣло; онъ сидѣлъ верхомъ на одной лошади, а другую держалъ въ поводу. Когда Вэверлей замѣтилъ его и крикнулъ ему вернуться, онъ отвѣтилъ:

— Нѣтъ, нѣтъ! если вы недругъ короля и церкви, и васъ арестуютъ за это, вы мнѣ отвѣтите еще передъ всѣми честными людьми за нарушеніе договора. Вашу лошадь и дорожный мѣшокъ я удерживаю въ видѣ вознагражденія за убытки, такъ какъ по вашей милости я потерялъ завтрашній рабочій день и вечернюю проповѣдь.

Эдуардъ начиналъ терять терпѣніе среди толпы, тѣснившей его со всѣхъ сторонъ; онъ каждую минуту могъ ожидать насилія. Наконецъ онъ рѣшился прибѣгнуть къ острасткѣ, и вытащилъ изъ своихъ кармановъ пистолеты: одинъ изъ нихъ онъ направилъ въ толпу и объявилъ, что выстрѣлитъ въ перваго кто посмѣетъ его остановить; а другимъ прицѣлился въ мистера Эбенезера и закричалъ ему, что положитъ его на мѣстѣ при первой его попыткѣ удрать съ лошадьми.

Мудрый Партриджъ замѣчаетъ, что одинъ человѣкъ съ пистолетомъ въ рукахъ сильнѣе сотни безоружныхъ людей, пуля его можетъ, правда, убить одного только несчастнаго, но за то этой жертвой можетъ быть любой человѣкъ изъ сотни. Поэтому, весьма вѣроятно, что послѣ угрозы Эдуарда храбрые кэрнвреканцы обратились бы въ бѣгство, а мистеръ Эбенезеръ, поблѣднѣвшій какъ полотно, поспѣшилъ бы исполнять столь рѣшительно высказанное требованіе, если бы деревенскій Вулканъ, послѣ ухода супруги горѣвшій желаніемъ выместить свой гнѣвъ на комъ нибудь болѣе достойномъ, не бросился въ эту минуту на Вэверлея съ раскаленной желѣзной полосой въ рукахъ. Нападеніе было такое рѣшительное, что нашъ герой не на шутку подумалъ о самозащитѣ, и выстрѣлилъ. Несчастный кузнецъ упалъ навзничь; Вэверлей вздрогнулъ отъ ужаса и не успѣлъ вытащить мечъ или воспользоваться другимъ пистолетомъ. Толпа напала на него, обезоружила и готова была растерзать, по появленіе всѣми уважаемаго мѣстнаго пастора водворило спокойствіе.

Этотъ достойный человѣкъ (не похожій ни на Гуктрапля ни на Рентовеля) умѣлъ оказывать вліяніе на простой народъ, хотя одинаково хорошо проповѣдывалъ объ отвлеченныхъ догматахъ христіанской вѣры и ея практическомъ примѣненіи въ добрыхъ дѣлахъ; высшіе классы также уважали его, хотя онъ не льстилъ ихъ заблужденіямъ и не обращалъ церковную каѳедру въ школу языческой нравственности. Быть можетъ вслѣдствіе такой смѣси слѣпой вѣры и практической мудрости въ его ученіи, я никогда не могъ узнать, принадлежалъ ли онъ къ евангелической или къ умѣренной партіи шотландской церкви, хотя его пастырская дѣятельность составляетъ эпоху въ кэрнвреканскихъ лѣтописяхъ, и прихожане, желая объяснить, что такое-то событіе случилось шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ, до сихъ поръ говорятъ: это было во времена добраго мистера Мортона. Впрочемъ, я не считаю этого различія особенно важнымъ, съ тѣхъ поръ, какъ, на моей памяти, во главѣ одной партіи стоялъ Эрскинъ, а во главѣ другой — Робертсонъ^[84].

Мистеръ Мортонъ былъ встревоженъ пистолетнымъ выстрѣломъ и возрастающимъ волненіемъ толпы, собравшейся около кузницы. Онъ прежде всего уговорилъ присутствовавшихъ воздержаться отъ всякаго насилія въ отношеніи къ Вэверлею, и только зорко наблюдать за нимъ, потомъ онъ подошелъ къ тѣлу Мукльрата, надъ которымъ, по внезапной реакціи чувствъ, жена его рыдала, голосила и рвала на себѣ одежды, какъ безумная. Но когда кузнеца подняли съ земли, оказалось, что онъ живъ, и что онъ проживетъ по всей вѣроятности также долго, какъ если бы никогда не слыхалъ на своемъ вѣку пистолетнаго выстрѣла. Впрочемъ, онъ былъ на волосокъ отъ смерти, пуля скользнула по его головѣ, и на нѣсколько минутъ ошеломила его; продолжительности обморока не мало способствовали испугъ и напряженное состояніе духа. Когда кузнецъ очнулся, онъ захотѣлъ немедленно отомстить своему врагу, и съ трудомъ согласился съ мнѣніемъ мистера Мортона, который предложилъ отправиться къ лэрду, исполнявшему должность мироваго судьи, и тамъ разобрать дѣло. Присутствовавшіе единогласно одобрили такую мудрую мѣру; даже мисисъ Мукльратъ, которая успѣла оправиться отъ истерики, проговорила сквозь слезы, что она ничего не имѣетъ противъ предложенія мистера Мортона, что онъ былъ слишкомъ достойный человѣкъ для занимаемой имъ должности, и что она надѣется увидѣть его когда-нибудь въ великолѣпной епископской мантіи, которая будетъ ему конечно болѣе къ лицу, чѣмъ уродливые женевскіе плащи и брыжи.

Когда всѣ недоразумѣнія были такимъ образомъ устранены, нашего героя повели въ Кэрнвреканскій замокъ, который находился въ разстояніи четверти мили, и всѣ жители деревни, не пригвожденные къ одру болѣзни, отправились провожать его.

ГЛАВА XXXI.
Допросъ.

Маіоръ Мельвиль изъ Кэриврскана, престарѣлый джентльменъ, бывшій въ молодости военнымъ, принялъ мистера Мортона съ большимъ радушіемъ, а нашего героя съ нѣсколько натянутою и холодною любезностью, не зная какъ отнестись къ его двусмысленному положенію.

Узнавъ, что рана, полученная кузнецомъ, не представляла ни малѣйшей опасности, и что выстрѣлъ Вэверлея, по сопровождавшимъ его обстоятельствамъ, должно считать простой самозащитой, Мельвиль подумалъ, что дѣло можно уладить, если Эдуардъ вручитъ ему небольшую сумму для вознагражденія пострадавшаго лица.

— Къ моему искреннему сожалѣнію, серъ, сказалъ маіоръ, обращаясь къ Вэверлею, — на мнѣ лежитъ еще другая, непріятная обязанность: вы должны объяснить причину, заставляющую васъ путешествовать по нашей мѣстности въ столь тяжелое, смутное время.

При этихъ словахъ, мистеръ Эбенезеръ выступилъ впередъ, и сообщилъ судьѣ свои подозрѣнія, упомянувъ о таинственномъ поведеніи Вэверлея и уклончивыхъ отвѣтахъ Каллумъ-Бега. Онъ зналъ навѣрное, что лошадь, на которой пріѣхалъ Эдуардъ, принадлежала Вихъ-Іанъ-Вору, хотя не посмѣлъ намекнуть объ этомъ фактѣ прежнему проводнику путешественника, такъ какъ богопротивная шайка Макъ-Айвора сожгла бы за такія слова его домъ и конюшни. Въ заключеніи онъ преувеличилъ собственныя заслуги передъ государствомъ и церковью, скромно замѣтивъ, что Господу угодно было избрать его орудіемъ для поимки такого подозрительнаго и опаснаго злоумышленника. Онъ высказалъ надежду на достойное вознагражденіе въ будущемъ, и попросилъ немедленнаго денежнаго удовлетворенія за потерю времени и за оскверненіе своего добраго имени, которое, по его мнѣнію, непремѣнно пострадаетъ отъ путешествія, предпринятаго по государственному дѣлу въ постный день.

Маіоръ Мельвиль очень серьезно отвѣтилъ, что мистеръ Крункшанксъ не только не можетъ имѣть притязанія на какую нибудь награду, по долженъ еще ходатайствовать объ освобожденіи его отъ большой пени, которая будетъ наложена на него за то, что онъ, вопреки недавнему правительственному постановленію, принялъ иностранца къ себѣ въ гостиницу, не извѣстивъ о томъ ближайшаго представителя административной власти.

— Вы такъ много хвалитесь своею преданностью церкви и королю, продолжалъ маіоръ, — что я не стану подозрѣвать васъ въ дурныхъ намѣреніяхъ; изъ вашего поведенія я только заключаю, что вы позабыли о патріотической ревности, чтобы содрать съ иностранца побольше денегъ за паемъ лошадей. Но ваше дѣло мнѣ не подсудно и я внесу его на разсмотрѣніе будущей уголовной сессіи.

Тутъ нашъ разсказъ прощается съ хозяиномъ Подсвѣчника, который вернулся домой очень сконфуженный и недовольный.

Маіоръ Мельвиль приказалъ всѣмъ поселянамъ разойдтись по домамъ, кромѣ двухъ, которые исполняли должность полицейскихъ и должны были ждать внизу. Въ комнатѣ остался такимъ образомъ только мистеръ Мортонъ, котораго маіоръ попросилъ присутствовать при допросѣ, какой-то писецъ и Вэверлей. Наступила минута тяжелаго, неловкаго молчанія. Наконецъ, маіоръ Мельвиль взглянулъ съ состраданіемъ на Эдуарда, справился съ бумагой, которую держалъ въ рукахъ, и спросилъ какъ его зовутъ.

— Эдуардъ Вэверлей, отвѣчалъ вашъ герой.

— Я такъ я думалъ; бывшій капитанъ драгунскаго полка и племянникъ сера Эверарда Вэверлея изъ Вэверлей-Онора?

— Такъ точно.

— Молодой человѣкъ, очень сожалѣю, что мнѣ выпала такая непріятная обязанность.

— Если это ваша обязанность, маіоръ Мельвиль, то извиненія совершенно излишни.

— Это вполнѣ справедливо, серъ; позвольте мнѣ поэтому предложить вамъ вопросъ: что вы дѣлали съ того дня, когда вы получили отпускъ, нѣсколько недѣль тому назадъ?

— Я полагаю, отвѣтилъ Вэверлей, — что на такой общій вопросъ я обязанъ дать отвѣтъ сообразно взведенному на меня обвиненію. Поэтому, я попрошу васъ объяснить мнѣ, въ чемъ меня собственно обвиняютъ, и въ силу какого права вы подвергаете меня допросу?

— Обвиненіе, мистеръ Вэверлей, къ глубокому моему сожалѣнію, очень серьезное: оно касается васъ, какъ офицера и какъ подданнаго нашего государя. По первому пункту, васъ обвиняютъ въ томъ, что вы распространяли духъ неповиновенія и мятежа между солдатами, ввѣренными вашему начальству, и подали имъ примѣръ дезертирства, пропустивъ срокъ даннаго вамъ отпуска, вопреки настоятельному требованію вашего ближайшаго начальника. По второму пункту, васъ обвиняютъ въ государственной измѣнѣ, въ величайшемъ преступленіи, въ которомъ можетъ быть виновенъ подданный, именно въ томъ, что вы подняли оружіе противъ своего государя.

— А въ силу какого права вы меня арестовали и заставляете отвѣчать на такую низкую клевету?

— По такому праву, котораго вы не можете отвергнуть.

Сказавъ это онъ прочиталъ Вэверлею опредѣленіе шотландскаго верховнаго уголовнаго суда, которымъ повелѣвалось арестовать Эдуарда Вэверлея, обвиняемаго въ измѣнѣ и въ другихъ преступленіяхъ и проступкахъ.

Чтеніе этой бумаги привело Вэверлея въ смущеніе, которое маіоръ Мельвиль приписалъ сознанію виновности, а мистеръ Мортонъ — оскорбленному чувству человѣка, осужденнаго невинно. Въ обоихъ предположеніяхъ была доля истины. Эдуардъ дѣйствительно сознавалъ, что онъ совершенно невиновенъ въ преступленіяхъ, поименованныхъ въ постановленіи суда, по съ другой стороны онъ понималъ, что нелегко будетъ удовлетворительнымъ образомъ оправдать себя, на основаніи существующихъ фактовъ.

— Принимая во вниманіе тяжесть обвиненія, я долженъ приступить къ самой непріятной части моей тяжелой обязанности, сказалъ послѣ нѣкотораго времени маіоръ Мельвиль: — вы мнѣ позволите просмотрѣть всѣ бумаги, находящіяся при васъ.

— Я вамъ охотно покажу ихъ, серъ, сказалъ Вэверлей, бросая на столъ бумажникъ и записную книжку, — за исключеніемъ одного листка, который мнѣ хотѣлось бы оставить при себѣ.

— Къ сожалѣнію, мистеръ Вэверлей, я не считаю себя въ правѣ дѣлать исключенія.

— Въ такомъ случаѣ мнѣ остается только отдать намъ и этотъ листокъ; но такъ какъ онъ для васъ едва-ли будетъ имѣть какое нибудь значеніе, то надѣюсь, что вы мнѣ возвратите его.

Онъ вынулъ изъ боковаго кармана письмо Фергуса, полученное имъ отъ Каллумъ-Бега, и вмѣстѣ съ конвертомъ передалъ маіору, который молча прочиталъ письмо и вслѣдъ писцу спять съ него копію. Копію онъ вложилъ въ конвертъ и оставилъ у себя на столѣ; а оригиналъ возвратилъ Эдуарду съ серьезнымъ видомъ.

Предоставивъ арестованному — нашъ герой былъ арестовалъ въ истинномъ смыслѣ этого слова — нѣкоторое время на размышленіе, маіоръ Мельвиль снова приступилъ къ допросу, заявивъ предварительно, что будетъ тщательно избѣгать общихъ вопросовъ, которые такъ не правились Эдуарду, и останавливаться на фактахъ. Продолжая слѣдствіе онъ тщательно диктовалъ писцу содержаніе вопросовъ и отвѣтовъ.

— Не зналъ ли мистеръ Вэверлей въ драгунскомъ полку Гардинера нѣкоего Гумфрея Гугтона?

— Разумѣется зналъ: онъ былъ сержантомъ въ моемъ эскадронѣ; это сынъ одного изъ фермеровъ моего дяди.

— Совершенно вѣрно; онъ пользовался вашимъ полнымъ довѣріемъ и имѣлъ большое вліяніе на товарищей?

— Я никогда не удостоиваю своимъ довѣріемъ такихъ людей, сказалъ Вэверлей; — я относился къ сержанту Гугтону благосклонно, потому что онъ былъ умный, расторопный малый, и полагаю, что сотоварищи-солдаты дѣйствительно уважали его.

— Да, по вы поддерживали черезъ этого человѣка постоянныя сношенія съ солдатами, которые поступили въ полкъ изъ Вэверлей-Онора?

— Конечно, эти несчастные попали въ полкъ, набранный преимущественно изъ шотландцевъ и ирландцевъ; очень естественно, что они въ случаѣ надобности обращались ко мнѣ, и выбирали своего соотечественника и сержанта своимъ ходатаемъ.

— Слѣдовательно, продолжалъ маіоръ, — вліяніе Гугтона распространялось преимущественно на тѣхъ солдатъ, которые пришли изъ помѣстій вашего дяди?

— Совершенно справедливо, — по какое это можетъ имѣть отношеніе къ настоящему дѣлу?

— Я къ этому веду разговоръ, и умоляю васъ отвѣчать мнѣ откровенно. Съ тѣхъ поръ, какъ вы оставили полкъ, переписывались ли вы прямымъ или косвеннымъ путемъ съ сержантомъ Гугтономъ?

— Чтобъ я велъ переписку съ человѣкомъ такого званія какъ Гугтонъ! — Для чего и съ какой стати?

— Это вы потрудитесь объяснить. Не поручали вы ему, напримѣръ, выслать вамъ книги?

— Вы напоминаете мнѣ пустячное порученіе, сказалъ Вэверлей, — которое я далъ сержанту Гугтону, такъ какъ мой слуга не умѣлъ читать. Да, я дѣйствительно письменно просилъ его отобрать мнѣ книги но приложенному списку и прислать ихъ въ Тюли-Веоланъ.

— А какого содержанія были эти книги?

— Почти исключительно беллетристическаго, и предназначались для чтенія йдпой молодой лэди.

— Не находились ли, мистеръ Вэверлей, въ числѣ ихъ сочиненія и брошюры, направленныя противъ правительства?

— Между ними оказались какія-то брошюрки политическаго содержанія, но я въ нихъ почти не заглядывалъ. Мнѣ прислалъ ихъ одинъ старый другъ, который живетъ больше сердцемъ, чѣмъ умомъ и политической мудростью; мнѣ показались эти брошюры очень скучными.

— Этотъ старый другъ, настойчиво продолжалъ Мельвиль, — мистеръ Пемброкъ, пасторъ не принявшій присяги и авторъ двухъ революціонныхъ сочиненій, рукописи которыхъ найдены въ вашихъ чемоданахъ?

— Даю вамъ честное слово, что я не прочелъ изъ нихъ шести страницъ, сказалъ Вэверлей.

— Я вамъ не судья, мистеръ Вэверлей; ваши показанія будутъ сообщены куда слѣдуетъ. А теперь, пойдемте далѣе. — Знаете ли вы, Вилли-Виля, или Виля Рутвенъ?

— Въ первый разъ слышу это имя.

— Вы не переписывались черезъ него или черезъ другое какое-нибудь лицо съ сержантомъ Гумфрей Гугтономъ, уговаривая его собрать побольше товарищей, дезертировать съ ними изъ полка и соединиться съ горцами и другими мятежниками, которые съ оружіемъ въ рукахъ стали подъ знамя молодаго претендента?

— Увѣряю васъ, я не принималъ никакого участія въ заговорѣ, въ которомъ меня теперь обвиняютъ, я отъ всей души ненавижу эти козни, я даже за королевскую корону не согласился бы на такую низкую измѣну.

— Однакоже, я вижу на конвертѣ руку одного изъ преступныхъ джентльменовъ, подавшихъ въ нашей мѣстности сигналъ возстанія. Сличая этотъ почеркъ съ почеркомъ, которымъ написано стихотвореніе, я не могу не остановиться на аналогіи между предпріятіемъ, упомянутымъ мною, и подвигами Вогана; потому долженъ заключить, что авторъ письма имѣлъ въ виду указать вамъ примѣръ, достойный подражанія.

Вэверлей былъ пораженъ такимъ сопоставленіемъ; по утверждалъ, что планы и желанія лица, писавшаго это письмо, никакъ не могутъ считаться доказательствами преступленія, во всѣхъ другихъ отношеніяхъ совершенно фантастическаго.

— Позвольте; если я не ошибаюсь, вы послѣ отъѣзда изъ полка жили поперемѣнно у вождя горцевъ, Макъ-Айвора, и у мистера Брадвардина изъ Брадвардина, которые оба подняли оружіе противъ правительства?

— Я вовсе не желаю этого скрывать, но торжественно отрицаю тотъ фактъ, что я будтобы посвященъ въ ихъ мятежные планы.

— Вы не станете, надѣюсь, отрицать тотъ фактъ, что вы ѣздили съ Макъ-Айворомъ изъ Гленакойха на сходку главныхъ заговорщиковъ, собравшихся подъ предлогомъ большой охоты для обсужденія своихъ мятежныхъ плановъ.

— Я дѣйствительно присутствовалъ на этомъ сборищѣ, сказалъ Вэверлей; — но ничего не слыхалъ и ничего не замѣтилъ такого, что бы подтверждало ваше обвиненіе.

— Оттуда, продолжалъ невозмутимый судья, — вы отправились съ Гленакойхомъ и съ частью его клана на соединеніе съ арміей молодаго претендента. Засвидѣтельствовавъ ему свои вѣрноподданническія чувства, вы вернулись, чтобы поднять остальную часть населенія, вооружить ее и двинуть на югъ.

— Я никуда не ѣздилъ съ Гленакойхомъ послѣ охоты; я даже не подозрѣвалъ, что лицо, которое вы только что назвали, находится въ Шотландіи.

Вэверлей подробно разсказалъ маіору какъ онъ былъ раненъ на охотѣ, какъ по возвращеніи въ Гленакойхъ онъ нашелъ указъ о своей отставкѣ, и какъ послѣ того впервые подмѣтилъ въ горцахъ приготовленія къ вооруженному возстанію. Не имѣя ни малѣйшаго желанія присоединиться къ нимъ, а также не имѣя основанія дольше оставаться въ Шотландіи, онъ рѣшился вернуться на родину, повинуясь желанію близкихъ къ нему лицъ, въ чемъ маіору Мельвилю не трудно будетъ убѣдиться изъ лежащихъ передъ нимъ писемъ.

Мировой судья поспѣшилъ прочесть письма Ричарда Вэверлея, сера Эверарда и тетки Рэчель; но онъ вывелъ изъ нихъ совсѣмъ не тѣ заключенія, на которыя расчитывалъ Эдуардъ. Письма были написаны въ недружелюбномъ для правительства тонѣ, и мѣстами заключали прямыя угрозы. Тетка Рэчель въ особенности откровенно говорила о томъ, на что серъ Ричардъ и серъ Эверардъ позволяли себѣ только намекать, и объявляла, безъ всякихъ оговорокъ, что притязанія Стюартовъ вполнѣ справедливы.

— Позвольте мнѣ, мистеръ Вэверлей, предложить вамъ еще вопросъ, сказалъ маіоръ Мельвиль: вы получали отъ вашего начальника письма, въ которыхъ онъ предлагалъ вамъ возвратиться въ полкъ и сообщалъ вамъ о томъ, что вашимъ именемъ пользуются въ полку для того, чтобы распространять между солдатами духъ недовольства?

— Нѣтъ, серъ; я получилъ отъ полковника всего одно письмо, въ которомъ онъ дружески совѣтовалъ мнѣ не проводить все время отпуска въ замкѣ Брадвардина; и признаюсь вамъ откровенно, я нашелъ такое вмѣшательство въ мои частныя дѣла, съ его стороны, неумѣстнымъ. Потомъ я получилъ отъ мистера Гардинера второе письмо съ предписаніемъ явиться въ трехдневный срокъ; но, какъ я имѣлъ честь объяснить вамъ, письмо это дошло до меня слишкомъ поздно, и я прочелъ его въ тотъ самый день, когда въ газетахъ былъ напечатанъ приказъ о моей отставкѣ. Если были еще какія нибудь письма — я слишкомъ высокаго мнѣнія о благородствѣ полковника, чтобы допустить противное — то они до меня не дошли.

— Я забылъ упомянуть, мистръ Вэверлей, объ одномъ обстоятельствѣ второстепенной важности, по которое общественное мнѣніе истолковало не въ вашу пользу. Говорятъ, что въ вашемъ присутствіи былъ предложенъ тостъ, враждебный правительству, и что вы, находясь на службѣ его величества короля, не сочли нужнымъ протестовать противъ этого, предоставивъ другому требовать удовлетворенія за обиду. Подобный фактъ, серъ, не можетъ служить уликою противъ васъ на судѣ; но я слышалъ, что офицеры вашего полка просили у васъ, по этому поводу, объясненія, и я могу только удивляться, что вы, какъ джентльменъ и офицеръ, уклонились отъ ихъ требованія.

Чаша переполнилась для нашего героя. Осыпанный обвиненіями, въ которыхъ грубая ложь была искусно переплетена съ дѣйствительными фактами, допускавшими неблагопріятное для него толкованіе, задержанный въ чужой землѣ, вдали отъ друзей, Вэверлей дошелъ до отчаянія: ему казалось, что отъ него отнимаютъ и жизнь, и честь. Наклонивъ голову на руки, онъ объявилъ, что больше отвѣчать не будетъ, такъ какъ всѣ его откровенныя, чистосердечныя показанія обращаются противъ него же.

Маіоръ не удивился такой внезапной перемѣнѣ; онъ спокойно и увѣренно продолжалъ свой допросъ.

— Къ чему я буду отвѣчать вамъ? сказалъ Эдуардъ недовольнымъ голосомъ. — Вы, кажется, убѣждены въ моей виновности, и въ каждомъ моемъ отвѣтѣ ищете подтвержденіе вашего предвзятаго мнѣнія. Радуйтесь вашему мнимому торжеству, и не мучьте меня больше. Если вы дѣйствительно считаете меня способнымъ на такіе низкіе и подлые поступки, неужели вы можете повѣрить тому что я вамъ буду говорить? Если же я не заслуживаю вашихъ подозрѣній — я призываю Бога въ свидѣтели, что моя совѣсть чиста — зачѣмъ же я буду доставлять своими простодушными отвѣтами лишнее оружіе моимъ обвинителямъ. Отвѣчать на ваши дальнѣйшіе вопросы я не имѣю никакого основанія, а потому твердо рѣшился молчать.

Сказавъ это онъ угрюмо поникъ головой.

— Позвольте мнѣ, началъ снова судья, — напомнить вамъ одно обстоятельство, которое быть можетъ побудитъ васъ быть вполнѣ чистосердечнымъ. Молодые люди, мистеръ Вэверлей, попадаютъ по неопытности въ западню, которую имъ разставляютъ болѣе хитрые и искусные люди. Къ числу послѣднихъ несомнѣнно принадлежитъ вашъ новый другъ — Фергусъ Макъ-Айворъ изъ Гленакойха, который очевидно воспользовался для своихъ цѣлей вашею молодостью и вашимъ незнаніемъ мѣстныхъ обычаевъ. Въ такомъ случаѣ вашъ невольный поступокъ, вашъ ошибочный шагъ легко поправимъ, и я съ радостью готовъ быть вашимъ заступникомъ. Но долгъ платежомъ красенъ, и я надѣюсь, что вы не откажетесь вполнѣ чистосердечію сообщить мнѣ необходимыя подробности, такъ какъ вамъ должны быть хорошо извѣстны численность мятежниковъ, ихъ планы и средства, которыми они располагаютъ. Я съ своей стороны могу вамъ въ такомъ случаѣ навѣрное обѣщать, что вся эта непріятная исторія ограничится для васъ нѣсколькими днями ареста.

Вэверлей очень хладнокровно выслушалъ до конца это длинное объясненіе. Когда судья умолкъ, онъ вскочилъ съ своего мѣста и съ необыкновеннымъ жаромъ воскликнулъ:

— Маіоръ Мельвиль! Я чистосердечно отвѣчалъ на ваши вопросы и терпѣливо уклонялся отъ нѣкоторыхъ отвѣтовъ, пока дѣло касалось меня одного. Вы хотите подкупить меня, считая способнымъ выдать людей, которые, какова бы ни была ихъ политическая дѣятельность, приняли меня какъ гостя и друга; но я объявляю вамъ, что считаю ваше предложеніе гораздо болѣе оскорбительнымъ для меня, чѣмъ всѣ взведенныя на меня гнусныя обвиненія. Къ сожалѣнію, въ моемъ теперешнемъ положеніи я могу только словами отвѣчать на вашу дерзкую выходку; но знайте, что я скорѣе дамъ вырвать свое сердце, чѣмъ выдамъ вамъ тайны, которыя мнѣ открыли въ порывѣ. довѣрчиваго гостепріимства.

Мистеръ Мортонъ и маіоръ взглянули другъ на друга. Первый изъ нихъ нѣсколько разъ подвергался, во время допроса, сильнымъ припадкамъ насморка, и часто прибѣгалъ къ табатеркѣ и носовому платку.

— Мистеръ Вэверлей, сказалъ маіоръ, — мое настоящее положеніе не позволяетъ мнѣ ни оскорблять васъ, ни оскорбляться тѣмъ что вы мнѣ можете сказать. А потому лучше прекратить объясненіе, которое клонится къ тому и другому. Къ сожалѣнію я поставленъ въ необходимость васъ арестовать, и пока мой домъ будетъ служить вамъ мѣстомъ заключенія. — Вѣроятно мнѣ не удастся уговорить васъ отъужинать со мною (Вэверлей нетерпѣливо покачалъ головой), но вамъ подадутъ ужинъ въ вашу комнату.

Эдуардъ поклонился и вышелъ; приставленные къ нему полицейскіе провели его въ маленькую, красиво убранную комнату. Онъ отказался отъ всякой пищи, бросился на постель и скоро заснулъ глубокимъ сномъ, подъ вліяніемъ крайняго нравственнаго и физическаго утомленія. Онъ не расчитывалъ на такой благодѣтельный отдыхъ; впрочемъ, разсказываютъ же про сѣверо-американскихъ индѣйцевъ, что они засыпаютъ въ часы предсмертной агоніи, въ промежуткахъ между ужаснѣйшими пытками.

ГЛАВА XXXII.
Совѣщаніе и его послѣдствія.

Не безъ намѣренія маіоръ Мельвиль удержалъ мистера Мортона во время допроса: онъ уважалъ въ немъ трезвый, практическій умъ и испытанную преданность гановерскому дому; къ тому же ему было пріятно заручиться почтеннымъ лицомъ, которое въ случаѣ надобности могло честно и чистосердечно засвидѣтельствовать о его безупречномъ участіи въ дѣлѣ, касавшемся чести и жизни молодаго англичанина, очень знатнаго и богатаго. Маіоръ хорошо понималъ, что въ такомъ дѣлѣ каждое сказанное имъ слово будетъ строго взвѣшено, и что весьма важно устранить всякое сомнѣніе въ его правосудіи и неподкупности. По удаленіи Вэверлея, лэрдъ и пасторъ молча сѣли за ужинъ. Пока слуги находились въ комнатѣ, они не сочли удобнымъ говорить о предметѣ, занимавшемъ ихъ обоихъ; а бесѣдовать о постороннихъ вещахъ не было охоты. Молодость и видимая откровенность Вэверлея находились въ рѣзкомъ противорѣчіи съ подозрѣніемъ противъ него. Въ его манерахъ проглядывало много наивности и беззаботности, несвойственныхъ человѣку привыкшему къ грязнымъ интригамъ, что сильно, говорило въ его пользу.

Каждый изъ нихъ думалъ о подробностяхъ допроса, и понималъ ихъ по своему. Оба они были люди способные, проницательные, умѣвшіе сопоставить различныя части показанія и вывести изъ нихъ правильныя заключенія. Но вслѣдствіе огромнаго различія въ воспитаніи и въ привычкахъ, они доходили до совершенно противоположныхъ выводовъ, исходя изъ однихъ и тѣхъ же фактовъ.

Маіоръ Мельвиль провелъ большую часть своей жизни въ лагеряхъ и въ осажденныхъ городахъ; онъ былъ бдителенъ по роду службы, остороженъ но опыту; онъ на своемъ вѣку видѣлъ много худаго, и потому въ своихъ мнѣніяхъ -часто увлекался излишней строгостью, хотя самъ былъ человѣкъ въ высшей степени благородный и справедливый. Мистеръ Мортонъ, напротивъ, изъ школы, гдѣ пользовался любовью товарищей и уваженіемъ преподавателей, прямо перешелъ на спокойную и обезпеченную должность, которую занималъ до настоящаго времени. Ему не приходилось часто встрѣчаться съ дурными людьми, и если онъ останавливалъ на нихъ свое вниманіе, то для того только, чтобъ пробудить въ нихъ чувство раскаянія и указать имъ путь къ исправленію. Прихожане любили и уважали мистера Мортона за его ревностныя попеченія о нихъ, и тщательно старались скрыть отъ него случайныя уклоненія отъ обязанностей, на которыя онъ краснорѣчиво указывалъ имъ съ церковной каѳедры. Въ Кэрнвреканѣ имена обоихъ были одинаково популярны, и тамъ сложилась поговорка, будто лэрдъ знаетъ только то что дѣлается дурное въ приходѣ, а пасторъ только то что дѣлается хорошее.

Мистеръ Мортонъ любилъ заниматься литературой, хотя находилъ мало свободнаго времени, благодаря богословскимъ изслѣдованіямъ и разнообразнымъ обязанностямъ своей должности. Въ молодые годы, чтеніе придало романтическій оттѣнокъ его воображенію, чего не могли вполнѣ изгладить въ немъ всѣ обстоятельства жизни. Преждевременная смерть достойной молодой жены, на которой онъ женился но любви, и единственнаго сына, вскорѣ послѣдовавшаго за своей матерью въ могилу, оставила въ немъ неизгладимое впечатлѣніе; и даже теперь, послѣ многихъ лѣтъ, воспоминаніе объ этихъ тяжелыхъ утратахъ придавало какой-то мягкій оттѣнокъ его доброму, мечтательному характеру. Неудивительно поэтому, что въ настоящемъ случаѣ, чувства, волновавшія его, не должны были встрѣтить одобренія лэрда, который находился подъ тройнымъ вліяніемъ суровой дисциплины, строгаго правосудія и не безосновательной недовѣрчивости.

Когда слуги вышли изъ комнаты, молчаніе продолжалось еще нѣкоторое время. Потомъ маіоръ Мельвиль налилъ себѣ стаканъ вина, подвинулъ бутылку къ мистеру Мортону и сказалъ:

— Дѣло-то выходитъ грустное, мистеръ Мортонъ. Я боюсь, что молодчикъ недалекъ отъ висѣлицы.

— Боже сохрани! возразилъ пасторъ.

— Аминь, сказалъ судья. — Но я думаю, что въ настоящемъ случаѣ ваша милостивая логика не можетъ опровергнуть моего заключенія.

— Нѣтъ, отвѣтилъ Мортонъ, — все что вы слышали сегодня вечеромъ нисколько не отнимаетъ надежды на его оправданіе.

— Конечно! воскликнулъ маіоръ. — Милѣйшій мистеръ Мортонъ, вы принадлежите къ числу людей, которые готовы распространить на всѣхъ преступниковъ привилегію духовенства^[85].

— Безъ сомнѣнія, милосердіе и долготерпѣніе служатъ основою ученія, которое я призванъ проповѣдовать.

— Вы правы съ религіозной точки зрѣнія, по излишнее милосердіе къ преступнику можетъ быть вопіющей несправедливостью относительно общества. Я не говорю о нашемъ юномъ арестантѣ, онъ мнѣ понравился своимъ умомъ и скромностью, и я буду очень радъ, если онъ выпутается изъ бѣды. Но повторяю вамъ, я боюсь, ему трудно будетъ оправдаться.

— Почему же такъ? Сотни джентльменовъ взялись теперь за оружіе противъ правительства; многіе, безъ сомнѣнія, сдѣлали это изъ принципа, такъ какъ воспитаніе и закоренѣлые предразсудки заставляютъ ихъ смотрѣть на такія мятежныя дѣйствія, какъ на патріотическій подвигъ. Когда правосудіе выбираетъ въ этой толпѣ свои жертвы — а всѣ пасть не могутъ — оно должно принимать во вниманіе нравственные мотивы. Кто рѣшился идти противъ благоустроеннаго правительства и нарушать всеобщее спокойствіе изъ-за личнаго честолюбія и матеріальныхъ выгодъ, тотъ пусть падетъ жертвою закона: по юноша, увлеченный фантастической преданностью и дикими рыцарскими мечтами, заслуживаетъ снисхожденія и прощенія.

— Если фантастическая преданность и мечтательное рыцарство высказываются въ формѣ государственной измѣны, возразилъ судья, — то ихъ ссылка на habeas corpus^[86] не можетъ быть признанъ, любезнѣйшій мистеръ Мортонъ, ни въ одномъ судѣ всего христіанскаго міра.

— Да, но я не согласенъ съ тѣмъ, чтобы виновность этого юноши была вполнѣ доказана, сказалъ пасторъ.

— Природная доброта ослѣпляетъ вашъ здравый смыслъ, отвѣтилъ маіоръ Мельвиль. — Выслушайте меня хорошенько: этотъ молодой человѣкъ принадлежитъ къ семейству, зараженному наслѣдственнымъ іаковитизмомъ. Его дядя защищаетъ интересы торіевъ въ графствѣ; его отецъ въ разладѣ съ правительствомъ, удалившимъ его отъ государственной службы, его воспитатель извѣстенъ какъ духовное лицо, не принявшее присяги, и какъ авторъ двухъ возмутительныхъ сочиненій. Этотъ молодой человѣкъ поступаетъ въ драгунскій полкъ мистера Гардинера и приводитъ съ собою изъ помѣстій дяди толпу людей, которые не стѣсняясь высказываютъ между товарищами зловредные принципы, усвоенные ими въ Вэверлей-Онорѣ. Вэверлей особенно внимателенъ къ этимъ молодымъ людямъ: онъ ихъ снабжаетъ деньгами, превышающими потребности солдатъ и нарушающими дисциплину; находясь подъ надзоромъ любимаго сержанта, они черезъ него постоянно сообщаются съ своимъ капитаномъ, становятся въ какое-то независимое положеніе относительно другихъ офицеровъ, и смотрятъ свысока на своихъ товарищей.

— Во всѣхъ этихъ фактахъ, милѣйшій маіоръ, сказывается только ихъ привязанность къ своему молодому господину. Въ полку они были окружены жителями изъ Сѣверной Ирландіи и Западной Шотландіи, — людьми, которые естественно были расположены ссориться съ ними, какъ съ англичанами и съ послѣдователями англиканской церкви.

— Прекрасно сказано, пасторъ! возразилъ судья, — я бы желалъ, чтобы васъ услышалъ кто-нибудь изъ членовъ вашего синода. — Но позвольте, я буду продолжать: Молодой человѣкъ получаетъ отпускъ и ѣдетъ въ Тюли-Веоланъ; принципы барона Брадвардина слишкомъ хорошо извѣстны, и я не буду говорить о злосчастной исторіи 1715 г. когда его спасъ дядя нашего подсудимаго; самъ онъ подаетъ поводъ къ ссорѣ и безчеститъ свой мундиръ. Полковникъ Гардинеръ неоднократно пишетъ ему, сначала мягко, потомъ съ вынужденною строгостью; офицеры обращаются къ нему съ просьбой объяснить дошедшіе до нихъ неблаговидные слухи. Онъ не отвѣчаетъ ни начальнику, ни товарищамъ. Въ тоже время въ ввѣренномъ ему отрядѣ проявляется духъ неудовольствія и мятежа. Когда распространяются извѣстія о преступномъ возмущеніи, его любимый сержантъ Гугтонъ и еще другая личность уличаются въ перепискѣ съ французскимъ эмисаромъ, по уполномочію капитала Вэверлея, который, по ихъ словамъ, уговариваетъ ихъ бѣжать изъ полка и соединиться съ арміей принца Карла, гдѣ онъ самъ находится. Въ это время Вэверлей своевольно поселяется въ Гленакойхѣ у самаго дѣятельнаго, энергичнаго и заклятаго іаковита въ Шотландіи; онъ отправляется съ нимъ на пресловутое сборище клановъ, а пожалуй и дальше, какъ я подозрѣваю. Отъ полковника приходятъ, между тѣмъ, новыя письма: онъ сообщаетъ мистеру Вэверлею о мятежномъ настроеніи солдатъ въ его отрядѣ и приказываетъ немедленно вернуться въ полкъ, что въ виду возрастающаго волненія въ Шотландіи было вынуждено простымъ здравымъ смысломъ. Но мистеръ Вэверлей отвѣчаетъ рѣшительнымъ отказомъ и подаетъ въ отставку.

— Замѣтьте, что онъ уже былъ уволенъ въ это время, сказалъ мистеръ Мортонъ.

— Хорошо, но онъ прямо высказываетъ сожалѣніе, что начальство предупредило его желаніе. Въ полку и въ ТюлиВеоланѣ задерживаютъ его вещи и находятъ цѣлый ворохъ зловредныхъ іаковитскихъ памфлетовъ, способныхъ развратить цѣлую націю, да кромѣ того рукописные труды его почтеннаго друга и наставника, мистера Пемброка.

— Онъ увѣряетъ, что никогда не читалъ ихъ, замѣтилъ пасторъ.

— Во всякомъ другомъ случаѣ я повѣрилъ бы ему, возразилъ маіоръ, потому что эти сочиненія такъ же глупы и педантичны по содержанію, какъ они зловредны по направленію. Но укажите мнѣ другую побудительную причину, кромѣ уваженія къ высказаннымъ въ нихъ идеямъ, которая бы могла заставить молодаго человѣка таскать за собою подобный хламъ? Пойдемте далѣе: когда становится извѣстнымъ приближеніе мятежниковъ, онъ отправляется въ путь переодѣтый, и не говоритъ своего имени; если вѣрить словамъ стараго фанатика Круикшанкса, то онъ ѣхалъ на копѣ, принадлежавшемъ Фергусу Макъ-Айвору, въ сопровожденіи очень подозрительной личности. Онъ мнѣ показываетъ письма отъ своихъ родныхъ, въ которыхъ высказывается сильнѣйшая ненависть противъ брауншвейгскаго дома, и носитъ на сердцѣ стихотвореніе, написанное въ честь Вогана, который измѣнилъ присягѣ, принесенной парламенту, присоединился къ мятежнымъ горцамъ, поднявшимъ оружіе за Стюартовъ, и привелъ съ собой достойный себя кавалерійскій отрядъ. Этого мало: письмо, въ которое вложено подобное стихотвореніе, оканчивается словами нашего извѣстнаго патріота и приверженца мира, Фергуса Макъ-Айвора Вихъ-Іанъ-Вора изъ Гленакойха: «иди и сдѣлай тоже». Что же мы видимъ далѣе! воскликнулъ маіоръ Мельвиль, все болѣе и болѣе одушевляясь, — гдѣ мы находимъ второй экземпляръ Вогана? На пути къ совершенію своихъ подвиговъ, стрѣляющимъ по первому подданному нашего короля, осмѣливающемуся подозрѣвать его.

Мистеръ Мортонъ благоразумно воздержался отъ дальнѣйшихъ возраженій, которыя только могли еще болѣе утвердить судью въ пристрастномъ мнѣніи, и ограничился вопросомъ: что маіоръ намѣренъ сдѣлать съ арестованнымъ.

— Отвѣтить вамъ не легко, принимая во вниманіе положеніе страны, сказалъ Мельвиль.

— Не можете ли вы назначить ему мѣстомъ заключенія вашъ собственный домъ (онъ, кажется, такой, порядочный человѣкъ) пока минуетъ гроза? спросилъ Мортонъ.

— Мой добрый другъ, возразилъ маіоръ, — наши дома не долго будутъ въ безопасности, хотя бы я имѣлъ законное право оставить заключеннаго у себя. Я только-что узналъ, что главнокомандующій, который двинулся въ горы противъ мятежниковъ, уклонился отъ сраженія при Корріерикѣ и двинулся со всей массой правительственныхъ войскъ къ сѣверу, ко направленію къ ІІнвернесу, Джонъ-О-Гроту, и чортъ знаетъ куда еще, оставляя дорогу въ Нижнюю Шотландію открытою и ничѣмъ не защищенною противъ горцевъ.

— Боже милостивый! воскликнулъ пасторъ. Чтоже онъ трусъ, измѣнникъ или идіотъ?"

— Ни то, ни другое, ни третье, я полагаю, отвѣтилъ Мельвиль. — Серъ-Джонъ обладаетъ обыкновенной храбростью простаго солдата, онъ довольно честенъ, дѣлаетъ то что ему приказываютъ и умѣетъ понимать приказанія; но онъ столько же способенъ къ самостоятельной дѣятельности въ серьезныхъ обстоятельствахъ, какъ я занимать вашу каѳедру, любезный мистеръ Мортонъ.

Важное извѣстіе, переданное маіоромъ, отклонило разговоръ отъ нашего героя; наконецъ судья возвратился снова къ нему.

— Мнѣ кажется, сказалъ онъ, всего лучше поручить этого молодаго человѣка одному изъ летучихъ отрядовъ волонтеровъ, которые были недавно посланы для усмиренія мятежныхъ округовъ. Теперь они отозваны въ Стирлингъ, и завтра утромъ небольшая партія прибудетъ въ Кэрнвреканъ. Имъ командуетъ одинъ изъ западныхъ шотландцевъ; какъ бишь его зовутъ? Вы его видѣли и сказали еще, что онъ представляетъ собою типъ святыхъ воиновъ Кромвеля.

— Джильфиланъ, камеронецъ, отвѣтилъ мистеръ Мортонъ. — Я бы желалъ, чтобы онъ безопасно доставилъ молодаго джентльмена на мѣсто назначенія. Мы переживаемъ тяжелый кризисъ, и возбужденные умы предаются дикому насилію. Джильфиланъ принадлежитъ, мнѣ кажется, къ сектѣ, которая вытерпѣла много преслѣдованій, но не научилась милосердію.

— Я только возложу на него обязанность доставить мистера Вэверлея въ Стирлингскій замокъ, и предпишу ему окружить арестованнаго всевозможнымъ вниманіемъ. Другаго способа задержать его я, право, не могу придумать, и вы конечно не посовѣтуете мнѣ взять на себя великой отвѣтственности и отпустить его на свободу.

— Но вы мнѣ позволите посѣтить его завтра поутру наединѣ, спросилъ мистеръ Мортонъ.

— Разумѣется; ничего не имѣю противъ этого. Я слишкомъ увѣренъ въ чистотѣ и твердости вашихъ убѣжденій. Но зачѣмъ вы хотите его видѣть?

— Я попытаюсь, отвѣтилъ пасторъ, — узнать отъ него нѣкоторыя подробности, которыя впослѣдствіи можетъ быть послужатъ къ его оправданію, или по крайней мѣрѣ къ смягченію его вины.

На этихъ словахъ оба друга разстались, сильно озабоченные смутнымъ положеніемъ страны.

ГЛАВА XXXIII.
Откровенная бесѣда.

Вэверлей сдалъ дурно: его безпокоили тяжелыя грёзы; онъ проснулся поутру съ полнымъ сознаніемъ своего ужаснаго положенія. Чѣмъ кончится начатое надъ нимъ слѣдствіе? Его могли предать военному суду, который въ смутное время междоусобной войны конечно не сталъ бы затруднять себя выборомъ жертвъ или тщательной, добросовѣстной оцѣнкой свидѣтельскихъ показаній. Верховный уголовный судъ Шотландіи также представлялъ для него мало утѣшительнаго: законодательство и порядокъ судопроизводства были здѣсь совсѣмъ иные, чѣмъ въ Англіи, и менѣе охраняли — такъ по крайней мѣрѣ казалось Вэверлею — права и свободу гражданина. Въ немъ невольно заговорило чувство озлобленія противъ правительства, по милости котораго онъ находился въ такомъ опасномъ, затруднительномъ положеніи, и онъ внутренно пожалѣлъ, что по неумѣстному и фантастическому чувству долга не присоединился къ отряду Макъ-Айвора.

— Зачѣмъ я не послѣдовалъ примѣру многихъ благородныхъ людей? спрашивалъ онъ самого себя, и не воспользовался первымъ удобнымъ случаемъ, чтобы привѣтствовать въ Британіи потомка нашихъ старинныхъ королей и законнаго наслѣдника престола? Зачѣмъ я не…

Unthread the rude eye of rebellion,

And welcome home again discarded faith,

Seek out Prince Charles, and fall before his feet ¹)?

¹) Зачѣмъ я не примкнулъ къ возстанію и не пробудилъ въ своемъ сердцѣ угасшее чувство преданности къ Стюартамъ? зачѣмъ я не пошелъ къ принцу Карлу и не палъ къ его ногамъ?

Все что представители нашего рода сдѣлали хорошаго и къ достойнаго, все было внушено имъ горячей преданностью дому Стюартовъ. Шотландскій судья вѣрно понялъ смыслъ писемъ, полученныхъ мною отъ дяди и отца; они указывали мнѣ путь, по которому шли наши предки, и только изъ предосторожности выражались темно и неопредѣленно, а я по своему легкомыслію ничего не понялъ. Зачѣмъ я не послушался перваго порыва благороднаго негодованіи, вызваннаго нахальнымъ оскорбленіемъ моей чести? Я былъ бы теперь свободенъ, и боролся бы за любовь, за преданность, за славу, за то, за что дрались мои предки. А теперь я здѣсь одинъ, на чужой сторонѣ, опутанъ сѣтями, и нахожусь подъ надзоромъ суроваго, холоднаго, подозрительнаго человѣка, и быть можетъ пойду отсюда на публичную казнь или подъ мрачные своды темницы. О, Фергусъ! Правду ты мнѣ пророчилъ; и какъ скоро, какъ страшно-скоро исполнилось твое пророчество!

Такія невеселыя мысли бродили въ головѣ Эдуарда, но онъ былъ не правъ, сваливая на правительство отвѣтственность въ событіяхъ, которыя были дѣломъ слѣпаго случая, и отчасти его легкомысленнаго поведенія. Въ это самое время мистеръ Мортонъ воспользовался разрѣшеніемъ маіора Мельвиля и явился къ Вэверлею.

Въ первую минуту Вэверлей намѣревался рѣзко высказать свое нежеланіе отвѣчать на вопросы или вступать въ какой бы то ни было разговоръ. Но слова замерли на устахъ его, когда онъ увидѣлъ передъ собою почтеннаго, привѣтливаго пастора, который наканунѣ спасъ его отъ ярости поселянъ.

— Я полагаю, серъ, началъ несчастный молодой человѣкъ, — что во всякомъ другомъ случаѣ я былъ бы вамъ много обязанъ за спасеніе моей жизни. Но я такъ разстроенъ, такъ мало ожидаю утѣшительнаго въ будущемъ, что не рѣшаюсь благодарить васъ за ваше вмѣшательство.

Мистеръ Мортонъ сказалъ въ отвѣтъ, что не имѣетъ ни малѣйшаго притязанія на благодарность, а пришелъ съ единственнымъ намѣреніемъ поговорить о возможныхъ средствахъ спасенія.

— Мой другъ, маіоръ Мельвиль, продолжалъ онъ, — имѣетъ въ качествѣ офицера и общественнаго должностнаго лица, свои взгляды на вещи, которыхъ я не раздѣляю; я не могу также согласиться со многими его мнѣніями, быть можетъ потому, что онъ слишкомъ строго относится къ человѣческимъ недостаткамъ (мистеръ Мортонъ на минуту остановился и потомъ продолжалъ). Я не навязываю вамъ своего сочувствія, мистеръ Вэверлей, съ цѣлью вынудить у васъ объясненіе, которое можетъ повредить вамъ или какому нибудь другому лицу. Но я позволяю себѣ серьезно просить васъ сообщить мнѣ всѣ обстоятельства, которыя могутъ послужить вамъ въ оправданіе. Объявляю вамъ торжественно, что вы найдете во мнѣ вѣрнаго и, насколько будетъ въ моихъ силахъ, ревностнаго заступника.

— Вы, я полагаю, принадлежите къ пресвитеріанскому духовенству, серъ? (мистеръ Мортонъ утвердительно кивнулъ головой!) Еслибы я слѣдовалъ предубѣжденіямъ, внушеннымъ мнѣ воспитаніемъ, я бы недовѣрчиво отнесся къ вашему любезному вмѣшательству; то же предубѣжденіе существуетъ относительно вашихъ собратіевъ, исповѣдующихъ епископальную церковь; я полагаю, что оно въ обоихъ случаяхъ лишено основанія.

— Горе тому, кто думаетъ иначе, сказалъ мистеръ Мортонъ, — или кто видитъ въ обрядности и въ церковной администраціи сущность христіанской религіи и нравственности.

— Но я не понимаю, продолжалъ Вэверлей, — зачѣмъ я васъ буду утомлять подробностями, изъ сопоставленія которыхъ, при всемъ своемъ желаніи, не могу представить удовлетворительнаго опроверженія взведенной на меня клеветы. Я знаю, что я невиновенъ, но не въ силахъ доказать ложности обвиненія.

— По этой самой причинѣ, мистеръ Вэверлей, сказалъ мистеръ Мортонъ, — я васъ прошу отнестись ко мнѣ довѣрчиво. У меня въ этой мѣстности много знакомыхъ, а въ случаѣ надобности я могу еще болѣе расширить кругъ знакомства. Въ нашемъ теперешнемъ положеніи вамъ будетъ очень трудно собрать нужныя доказательства для возстановленія своего добраго имени и опроверженія клеветы; я вамъ предлагаю свои услуги: быть можетъ, онѣ не принесутъ вамъ пользы, во во всякомъ случаѣ и не повредятъ вамъ, мистеръ Вэверлей.

Вэверлей попросилъ нѣсколько минутъ на размышленіе: для него было ясно, что откровенное изложеніе фактовъ, касавшихся его самого, не можетъ повредить ни барону Брадвардину, ни Фергусу Макъ-Айвору, которые открыто примкнули къ мятежникамъ; съ другой стороны, такое сообщеніе могло принести ему пользу, если его новый другъ былъ серьезно расположенъ въ его пользу. Поэтому онъ въ короткихъ словахъ передалъ мистеру Мортону факты, уже извѣстные читателямъ, за исключеніемъ, разумѣется, своихъ отношеній къ Флорѣ и Розѣ Брадвардинъ, имена которыхъ онъ ни разу не упомянулъ въ разсказѣ.

Пасторъ былъ особенно пораженъ путешествіемъ, предпринятымъ Вэверлеемъ къ Дональду Бинъ-Лину.

— Я очень радъ, сказалъ онъ, — что вы не упомянули объ этомъ обстоятельствѣ при маіорѣ Мельвилѣ. Оно можетъ оказаться въ высшей степени предосудительнымъ въ глазахъ людей, неспособныхъ понимать силу юношескаго любопытства и романтической мечтательности. Когда я былъ молодымъ человѣкомъ, какъ вы, мистеръ Вэверлей, всѣ подобныя сумасшедшія предпріятія (простите мнѣ это выраженіе) имѣли для меня особенную прелесть. Но есть на свѣтѣ люди, которые не вѣрятъ тому, что человѣкъ можетъ переносить утомленіе и опасности безъ всякой серьезной цѣли. Такіе люди готовы всегда вѣрить мотивамъ весьма далекимъ отъ истины. Дональдъ Бинъ-Линъ пользуется въ этой мѣстности славой втораго Робинъ-Гуда; его необыкновенная предпріимчивость и ловкость составляютъ любимую тему зимнихъ разсказовъ у семейнаго очага. Нужно отдать ему справедливость; его дарованія могли бы найти себѣ болѣе достойную сферу, чѣмъ грустное ремесло, которымъ онъ занимается. Онъ необыкновенно честолюбивъ и неразборчивъ на средства; вѣроятно, смутное время, которое мы переживаемъ, дастъ Дональду Бинъ-Лину случай выказаться.

Затѣмъ мистеръ Мортонъ тщательно записалъ подробности свиданія нашего героя съ Дональдомъ Бинъ-Линомъ, а также и другія обстоятельства, упомянутыя въ его разсказѣ.

Добрый пасторъ, казалось, глубоко сочувствовалъ несчастному положенію Вэверлея, и былъ увѣренъ въ его невинности. Такое теплое вниманіе очень тронуло Эдуарда, который послѣ безжалостнаго допроса маіора Мельвиля думалъ, что всѣ люди должны быть противъ него. Онъ горячо пожалъ руку мистеру Мортону, и сказалъ, что находитъ глубокое утѣшеніе въ его искреннемъ сочувствіи, и что Вэверлей умѣетъ быть благодарнымъ за указанныя ему услуги.

При"этихъ словахъ слезы навернулись на глазахъ почтеннаго пастора, который тѣмъ болѣе заинтересовался молодымъ человѣкомъ, когда увидѣлъ, что въ немъ живой струей били искреннее, неподдѣльное чувство и непоколебимая честность.

Эдуардъ спросилъ мистера Мортона что съ нимъ намѣрены дѣлать.

— Васъ отведутъ въ Стирлингскій замокъ, отвѣтилъ пасторъ. — Я очень этому радъ, потому что комендантъ добрый, благородный, честный человѣкъ. Но я боюсь, чтобы съ вами чего не случилось дорогой. Маіоръ Мельвиль не можетъ, къ сожалѣнію, самъ провожать васъ, и возлагаетъ эту обязанность на другаго.

— И слава Богу, воскликнулъ Вэверлей; я ненавижу этого холоднаго, расчетливаго шотландскаго судью. Я надѣюсь, что мнѣ никогда не придется больше съ нимъ встрѣтиться. Онъ съ особенной нетерпимостью отнесся къ моей защитѣ, и даже не пожалѣлъ о моемъ тяжеломъ несчастій. Возмутительно педантичная вѣжливость, съ которой онъ предлагалъ мнѣ мучительные вопросы, настойчивая подозрительность и пристрастное толкованіе самыхъ невинныхъ фактовъ, — все это вмѣстѣ показалось мнѣ ужаснѣе инквизиціонныхъ пытокъ. Прошу васъ, серъ, не защищайте его; я не могу равнодушно слышать его имени. Скажите мнѣ лучше на кого возложили обязанность сопровождать такого важнаго государственнаго преступника.

— Кажется возложили эту обязанность на Джильфилана, изъ секты камероновъ.

— Я въ первый разъ слышу объ этой сектѣ.

— Послѣдователи ея причисляютъ себя къ чистымъ, строгимъ пресвитеріанамъ, которые во времена Карла Втораго и Іакова Втораго не захотѣли воспользоваться дарованною свободой совѣсти. Они собирались для молитвы въ открытомъ полѣ, шотландское правительство жестоко преслѣдовало ихъ, и они не разъ брались уже за оружіе. Ихъ зовутъ камеронами, по имени ихъ вождя, Ричарда Камерона.

— Я теперь припоминаю эти факты, сказалъ Вэверлей. Но развѣ торжество пресвитеріанства во время революціи не уничтожило этой секты?

— Вовсе нѣтъ. Это великое событіе не удовлетворило ихъ, такъ какъ они стремились къ прочному установленію пресвитеріанской церкви на основахъ древней священной Лиги^[87] и завѣта. Я полагаю, что они въ сущности сами хорошенько не знали, чего хотѣли; по ихъ было много, они запаслись оружіемъ и составили отдѣльную партію въ государствѣ; во время соединенія Англіи и Шотландіи они едва не вошли въ противуестественную лигу съ старинными своими врагами іаковитами, чтобы воспрепятствовать этой важной національной мѣрѣ. Съ того времени ихъ численность значительно уменьшилась; по ихъ все еще достаточное количество въ западныхъ графствахъ, а нѣкоторые, находясь въ лучшемъ настроеніи чѣмъ въ 1707 году, взялись за оружіе въ защиту правительства. Камеронецъ, котораго прозвали Способнымъ Джильфиланомъ уже давно былъ главою среди ихъ, и теперь предводительствуетъ небольшимъ отрядомъ; онъ пройдетъ мимо нашего селенія сегодня или завтра, по дорогѣ въ Стирлингъ, и маіоръ Мельвиль хочетъ васъ поручить ему. Я съ удовольствіемъ переговорилъ бы съ Джильфиланомъ о васъ; но отличаясь всѣми предразсудками своей секты и такимъ же жестокимъ настроеніемъ, онъ обратилъ бы немного вниманія на слова эрастіанскаго духовнаго лица, какъ конечно онъ назвалъ бы меня. Ну, прощайте, мой милый другъ, я не долженъ злоупотреблять дозволеніемъ маіора, но постараюсь побывать у васъ еще разъ сегодня.

ГЛАВА XXXIV.
Дѣла немного поправляются.

Около полудня мистеръ Мортонъ возвратился и передалъ нашему герою приглашеніе маіора Мельвиля, который просилъ мистера Вэверлея сдѣлать ему честь отобѣдать съ нимъ и позабыть на время непріятное обстоятельство, задержавшее его въ Кэрнвреканѣ; маіоръ надѣялся, что въ скоромъ времени дѣло уладится, и мистеръ Вэверлей получитъ свободу. Дѣйствительно благопріятный отзывъ мистера Мортона и его глубокое убѣжденіе въ невиновности арестованнаго нѣсколько пошатнули упорную увѣренность стараго воина въ мнимомъ участіи Эдуарда въ мятежѣ, открытомъ въ его полку; къ тому же онъ сознавалъ, что въ такое смутное время отпаденіе отъ гановерскаго дома и присоединеніе къ іаковитамъ не могло быть безчестіемъ для человѣка, хотя считалось государственнымъ преступленіемъ. Кромѣ того, одно лицо, на котораго маіоръ могъ положиться, опровергнуло (правда, довольно неопредѣленно) тревожныя извѣстія, полученныя наканунѣ. Согласно этому позднѣйшему сообщенію горцы отступили отъ границъ Нижней Шотландіи и двинулись по направленію къ Пввсрпесу, вслѣдъ за правительственными войсками. Маіоръ никакъ не могъ согласить это неосторожное движеніе съ извѣстными воинскими дарованіями главныхъ вождей мятежа; но вѣроятно это былъ самый популярный планъ среди бунтовщиковъ, такъ какъ въ 1715 г. горцы точно также удержались на сѣверѣ, и маіоръ надѣялся, что въ настоящемъ случаѣ возстаніе окончится такъ же счастливо для правительства.

Итакъ, маіоръ Мельвиль былъ въ отличномъ расположеніи духа; онъ охотно согласился на предложеніе мистера Мортона оказать своему плѣннику радушное гостепріимство, и высказалъ надежду, что все дѣло можно будетъ выставить неосторожной юношеской продѣлкой и ограничить наказаніе нѣсколькими днями ареста.

Добрый пасторъ не безъ труда уговорилъ Вэверлея принять приглашеніе. Онъ не смѣлъ объяснить своему молодому другу истинной причины своей настойчивости: ему хотѣлось сблизить Эдуарда съ маіоромъ для того, чтобы послѣдній написалъ генералу Блэкнею благопріятный отзывъ объ арестованномъ юношѣ. Возбужденное состояніе Вэверлея дѣлало такое объясненіе невозможнымъ, и потому мистеръ Мортонъ избралъ другой путь: онъ сталъ убѣждать своего юнаго друга, что маіоръ Мельвиль никогда не сомнѣвался въ его благородствѣ и что, отказываясь отъ его приглашенія, Вэверлей какъ бы признавалъ себя недостойнымъ такого любезнаго вниманія. Старанія мистера Мортона увѣнчались успѣхомъ: Эдуардъ поборолъ въ себѣ чувство отвращенія къ сухому, холодному, педантичному лэрду и рѣшился держать себя въ его присутствіи свободно и съ достоинствомъ.

Первый обмѣнъ привѣтствій былъ сдѣланъ съ формальной натянутостью. Но Вэверлей былъ такъ тронутъ ласковой внимательностью пастора, его взволнованное чувство нашло столько утѣшенія въ сердечной бесѣдѣ съ нимъ, что онъ захотѣлъ во что бы то ни стало примириться съ своимъ неловкимъ положеніемъ, и быть веселымъ и любезнымъ. Маіоръ любилъ пожить, и вина у него были отличныя. Онъ разсказалъ много интересныхъ эпизодовъ изъ своей походной жизни, и обнаружилъ большое знаніе людей. Мистеръ Мортонъ отличался спокойнымъ, веселымъ настроеніемъ духа, особливо находясь въ небольшомъ пріятномъ для него обществѣ. Вэверлей слишкомъ много жилъ грезами, чтобы не отдаться минутному впечатлѣнію; онъ вскорѣ воодушевился и увлекъ своихъ собесѣдниковъ. Въ минуты унынія онъ обыкновенно молчалъ, но въ хорошемъ расположеніи духа былъ способенъ вести бойкій, блестящій разговоръ. Въ настоящемъ случаѣ онъ захотѣлъ, во что бы то ни стало, произвести на маіора и на мистера Мортона пріятное впечатлѣніе; онъ хотѣлъ доказать имъ, что человѣкъ съ характеромъ можетъ хладнокровно и стойко переносить самыя тяжелыя испытанія. Его умъ, хотя нѣсколько и подавленный непріятными событіями дня, вскорѣ выказался во всемъ своемъ блескѣ.

Всѣ три собесѣдника весело болтали, очарованные другъ другомъ, я любезный хозяинъ собирался откупорить третью бутылку бургонскаго, какъ вдругъ въ отдаленіи послышался барабанный бой. Маіоръ, который за обѣдомъ преобразился изъ строгаго судьи въ весельчака товарища, пробормоталъ какое-то крѣпкое слово при этомъ неожиданномъ напоминаніи о его офиціальныхъ обязанностяхъ. Онъ всталъ и пошелъ къ окну, выходившему на большую дорогу; гости послѣдовали за нимъ.

Барабанный бой между тѣмъ приближался. То не были мѣрные звуки военнаго марша, а какая-то непрерывная дробь, въ родѣ той, которая мирнымъ жителямъ Шотландіи возвѣщаетъ пожаръ. Историкъ обязанъ воздать должную справедливость каждому, и поэтому я считаю долгомъ замѣтить, что барабанщикъ зналъ всѣ марши, извѣстные въ британской арміи, и сперва началъ отбивать «Думбартоновы барабаны»; по начальникъ отряда, Способный Джильфиланъ, остановилъ его, не желая вести своихъ солдатъ подъ звуки мірскаго антирелигіознаго мотива, и приказалъ барабанщику бить 119-й псаломъ. Но оказалось, что этотъ мотивъ не выходилъ на барабанѣ, по несовершенству ли инструмента, или по неопытности музыканта, — неизвѣстно, во всякомъ случаѣ, барабапщикъ нашелся и замѣнилъ злосчастный псаломъ невинной дробью. Этотъ анекдотъ можетъ показаться читателю пустымъ; но я замѣчу, что барабанщикъ, о которомъ здѣсь идетъ рѣчь, былъ ни болѣе ни менѣе, какъ самъ барабанщикъ города Андертона. Я зналъ его преемника, члена просвѣщеннаго общества Британской Конвенціи; а потому счелъ обязанностью съ должнымъ почтеніемъ вспомнить о немъ.

ГЛАВА XXXV.
Волонтеръ шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ.

Маіоръ Мельвиль, услыхавъ непріятные звуки барабановъ, отворилъ стеклянную дверь и вышелъ на терасу, отдѣлявшую домъ отъ большой дороги. Вэверлей и его новый другъ послѣдовали за нимъ, хотя онъ охотно освободилъ бы ихъ отъ этой обязанности. Вскорѣ имъ представилось оригинальное зрѣлище; впереди всѣхъ выступалъ барабанщикъ, за нимъ воинственная личность, удостоенная чести нести большое знамя съ надписями: завѣтъ, церковь, король, королевство. Послѣ знаменосца шелъ начальникъ отряда, худой, смуглый человѣкъ лѣтъ шестидесяти, съ строгими чертами лица. Въ хозяинѣ Золотаго Подсвѣчника гордое сознаніе духовнаго превосходства высказывалось въ какомъ-то надменномъ лицемѣріи; въ мистерѣ же Джильфиланѣ глубокій, непоколебимый фанатизмъ придавалъ этому чувству возвышенный и мрачный колоритъ. При первомъ же взглядѣ, воображеніе рисовало его немедленно — мученикомъ на кострѣ, героемъ на полѣ битвы, одинокимъ изгнанникомъ, находящимъ утѣшеніе въ силѣ и мнимой чистотѣ своей вѣры, терпѣливо переносящимъ всѣ лишенія; пожалуй даже суровымъ инквизиторомъ, страшнымъ въ минуты власти и непоколебимымъ въ превратностяхъ судьбы. Всѣ эти сильныя проявленія характера казались возможными въ такой личности. Но рядомъ съ крупными чертами благородной энергіи и твердости, въ его наружности и рѣчи было много напускнаго педантизма и торжественности, доходившей до смѣшнаго; такъ что вы могли, смотря но расположенію духа, относиться къ нему со страхомъ, съ уваженіемъ или съ насмѣшкой. Джильфилинъ былъ одѣтъ поселяниномъ западныхъ графствъ, и хотя одежда его была изъ лучшаго матеріала, чѣмъ у простаго народа, но ни мало не походила на костюмъ шотландскихъ джентльменовъ. Вооруженіе его состояло изъ палаша и пистолетовъ, которые, судя по старинной формѣ, должны были помнить пораженіе при Пентландѣ или при Ботвель-Бриггѣ.

Онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ на встрѣчу маіору Мельвилю и торжественно приподнялъ свою огромную синюю шляпу съ широкими нолями въ отвѣтъ на поклонъ маіора, который вѣжливо снялъ свою маленькую треуголку, шитую золотомъ. Вэверлею невольно показалось, что онъ присутствуетъ на свиданіи начальника Круглоголовыхъ съ однимъ изъ адъютантовъ Мальборо.

За почтеннымъ мистеромъ Джильфиланомъ остановилось пестрой толпой его воинство, состоявшее изъ тридцати человѣкъ. На нихъ была обыкновенная нижне-шотландская одежда, по различіе цвѣтовъ, матерій и оружія придавали имъ безпорядочный видъ, который непріятно поражалъ глазъ, привыкшій соединять съ военной выправкой однообразіе формы. Впереди стояло нѣсколько человѣкъ, по видимому столь же восторженныхъ, какъ ихъ начальникъ, — страшныхъ въ битвѣ, гдѣ религіозный фанатизмъ разжигаетъ природную храбрость. Другіе съ самодовольствіемъ осматривались кругомъ, преисполненные гордымъ сознаніемъ почетной и очевидно новой для нихъ должности воиновъ; остальные, казалось, были сильно утомлены походомъ, и вяло переминались съ ноги на ногу, или, отойдя отъ товарищей, заходили въ сосѣдніе кабачки. Маіоръ невольно вспомнилъ свое время, глядя на это импровизованное войско, и подумалъ, что шесть гренадеровъ Лигоньерскаго полка легко бы справились со всѣмъ этимъ отрядомъ.

Тѣмъ не менѣе онъ вѣжливо привѣтствовалъ мистера Джильфилава и освѣдомился, получилъ ли онъ дорогой письмо и можетъ ли доставить государственнаго преступника, о которомъ говорится въ этомъ письмѣ, въ Стирлингскій замокъ.

— Да, отвѣтилъ начальникъ камеропцевъ голосомъ, который, казалось, выходилъ изъ самыхъ внутренностей его особы.

— Но вашъ отрядъ, мистеръ Джильфиланъ, не такъ многочисленъ, какъ я ожидалъ, сказалъ маіоръ Мельвиль.

— Голодъ и жажда овладѣли дорогой нѣкоторыми изъ моихъ воиновъ, отвѣтилъ Джильфиланъ, и они отстали, чтобы утомить свои несчастныя души.

— Я сожалѣю, серъ, замѣтилъ маіоръ, — что вы не довели ихъ до Кэрнврекана, гдѣ они могли-бы такъ же хорошо подкрѣпить свои силы: мой домъ находится въ полномъ распоряженіи лицъ, служащихъ правительству.

— Я не говорю о пищѣ тѣлесной, отвѣтилъ фанатикъ, посмотрѣвъ на маіора съ презрительной улыбкой. — Во всякомъ случаѣ, благодарю васъ за приглашеніе; мои воины отстали отъ отряда, чтобъ послушать вечернюю проповѣдь дорогаго Джабеша Рентовеля.

— Неужели вы дѣйствительно позволили большей части вашихъ солдатъ слушать проповѣдь въ то время, когда мятежники угрожаютъ нашей странѣ?

Джентльменъ снова презрительно улыбнулся и косвенно отвѣчалъ на вопросъ маіора: «Дѣти міра сего мудрѣе дѣтей свѣта!»

— Тѣмъ не менѣе, серъ, началъ снова маіоръ, — на васъ возлагается обязанность доставить въ Стирлингскій замокъ, къ генералу Блэкпею молодого джентльмена, котораго вы здѣсь видите, и вотъ эти бумаги. Поэтому я попрошу васъ соблюдать во время похода правила военной дисциплины и посовѣтовалъ бы вамъ не вести своихъ военныхъ въ разсыпную и не позволять имъ разбѣгаться какъ гусямъ въ полѣ; на случай внезапнаго нападенія было бы благоразумно составить изъ самыхъ храбрыхъ солдатъ небольшой авангардъ, а впередъ посылать дозоръ; если вы будете подходить къ деревнѣ или къ опушкѣ лѣса… (здѣсь маіоръ самъ себя перебилъ). По вы меня не слушаете, мистеръ Джильфиланъ, а потому я считаю излишнимъ продолжать. Вы сами, конечно знаете какія мѣры предосторожности необходимы. Я позволю небѣ только замѣтить вамъ, что вы должны обращаться съ вашимъ плѣнникомъ мягко и вѣжливо, и подвергать его только самымъ неизбѣжнымъ стѣсненіямъ.

— Я просматривалъ предписаніе, данное мнѣ очень достойнымъ и набожнымъ джентльменомъ, графомъ Гленкерномъ, сказалъ мистеръ Джильфиланъ, — и тамъ не сказано, чтобъ я исполнялъ приказанія маіора Вильяма Мельвиля изъ Кэрнврекана.

При этихъ словахъ маіоръ покраснѣлъ до ушей, особенно когда онъ замѣтилъ улыбку на лицѣ мистера Мортона.

— Прошу тысячу разъ извиненія, мистеръ Джильфиланъ, сказалъ онъ рѣзко, — что осмѣлился подать совѣтъ такой значительной особѣ. Но вы были скотоводомъ, и я полагалъ нелишнимъ напомнить вамъ разницу между горцами и ихъ стадами; кромѣ того, если вы встрѣтитесь съ джентльменомъ, опытнымъ въ военномъ дѣлѣ, и онъ удостоитъ васъ своей бесѣды, то, увѣряю, вамъ будетъ очень и очень полезно его послушать. Впрочемъ, я болѣе ничего не имѣю сказать вамъ, и передамъ этого молодаго джентльмена на ваше попеченіе. Мистеръ Вэверлей, очень сожалѣю, что мы такъ разстаемся съ вами; если намъ случится какъ нибудь снова побывать въ нашихъ краяхъ, то надѣюсь, что я буду въ состояніи принять васъ въ Кэрнвреканѣ радушнѣе, чѣмъ дозволяли нынѣ неблагопріятныя обстоятельства.

Сказавъ это, онъ пожалъ руку вашему герою. Мортонъ также дружески простился съ нимъ. Вэверлей сѣлъ на коня, котораго стрѣлокъ держалъ за уздцы; двое другихъ стрѣлковъ помѣстились по обѣ стороны его, и весь отрядъ двинулся въ путь. Толпа ребятишекъ бѣжала за ними по деревнѣ съ громкимъ крикомъ: «Смотрите, смотрите, южнаго джентльмена ведутъ на висѣлицу за то, что онъ стрѣлялъ въ кузнеца Джона Мукльрата!»

ГЛАВА XXXVI.
Приключеніе.

Шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ, въ Шотландіи обѣдали въ два часа, и мистеръ Джильфиланъ двинулся въ путь около четырехъ часовъ прекраснаго осенняго дня. Отъ Кэрнврекана до Стирлинга считалось восемнадцать миль, и онъ расчитывалъ достигнуть мѣста назначенія къ двумъ часамъ ночи. Поэтому онъ напрягалъ всѣ свои силы и бодро шелъ во главѣ отряда, время отъ времени посматривая на Вэверлея, какъ бы желая вступить съ нимъ въ споръ. Наконецъ, онъ не устоялъ противъ искушенія, и пріостановивъ свой скорый шагъ очутился подлѣ нашего героя; нѣсколько времени онъ молча ѣхалъ рядомъ, и потомъ неожиданно спросилъ:

— Можете вы мнѣ сказать кто этотъ господинъ, который стоялъ подлѣ кэрнвреканскаго лэрда, въ черной одеждѣ и съ напудренной головой?

— Это пресвитеріанскій пасторъ, отвѣтилъ Вэверлей.

— Пресвитеріанецъ! повторилъ Джильфиланъ презрительно; скажите лучше, несчастный эрастіанецъ, или прелатистъ. Въ своихъ проповѣдяхъ они пытаются стращать и утѣшать людей, но все у нихъ выходитъ безжизненно, безсмысленно, неувлекательно. Вы вѣроятно въ томъ же стадѣ воспитывались?

— Нѣтъ; я принадлежу къ англиканской церкви.

— О! это почти одно и то же, воскликнулъ Джильфиланъ; но пословицѣ: «куликъ кулика видитъ издалека». Кто бы могъ подумать, что прекрасное зданіе шотландской церкви, воздвигнутое нашими отцами въ 1642 г., будетъ обезображено плотскими стремленіями настоящаго времени? Ахъ, кто бы могъ сказать, что дорогая рѣзьба святилища будетъ такъ скоро уничтожена?

Нашъ герой не счелъ нужнымъ отвѣчать на это сѣтованіе, подтвержденное глубокимъ вздохомъ нѣкоторыми изъ присутствовавшихъ. Мистеръ Джильфиланъ рѣшилъ, что если Вэверлей не желаетъ спорить, такъ все же можетъ слушать, и продолжалъ свою іереміаду:

— Не слѣдуетъ воэтому удивляться, что служители церкви перестаютъ добросовѣстно смотрѣть на свое призваніе и рѣшаются на преступныя уступки изъ-за матеріальныхъ вознагражденій, — допускаютъ клятвы, мірскія сдѣлки и тому подобныя нечестія, — не слѣдуетъ, говорю я, удивляться, что вы, серъ, и подобные вамъ несчастные люди стараетесь воздвигнуть новый Вавилонъ нечестія, какъ во времена кровавыхъ гоненій святыхъ мучениковъ. Я увѣренъ, что если бы вы не были ослѣплены милостями и наградами, службою и удовольствіями, суетностью и наслѣдствами нашего грѣшнаго міра, я могъ бы доказать вамъ словами священнаго писанія въ какую грязную ветошь вы слагаете ваши вѣрованія; я могъ бы доказать вамъ, что ваши стихари, ризы и пр. только полинявшіе обноски великой распутницы сидящей на семи холмахъ и пьющей изъ чаши омерзѣнія^[88]. Какъ? вы глухи, гады. Ода васъ завлекаетъ своими чарами, сбываетъ вамъ свой товаръ и опьяняетъ васъ своей чашей разврата.

Неизвѣстно какъ долго продолжалъ бы военный богословъ свою обличительную рѣчь, въ которой онъ не щадилъ никого, кромѣ разбросанныхъ представителей горной расы, какъ онъ называлъ горцевъ. Предметъ былъ обширный, а ораторъ обладалъ здоровымъ голосомъ и хорошей памятью; весьма вѣроятно, что онъ только въ Стирлингѣ кончилъ бы свою проповѣдь, если бы не обратилъ вниманія на разнощика, который присоединился дорогой къ отряду, и съ необыкновенной добросовѣстностью вторилъ вздохами словамъ почтеннаго мистера Джильфилана.

— Кто вы такой, любезный? спросилъ онъ.

— Бѣдный разнощикъ; иду въ Стирлингъ и прошу у вашей милости позволенія воспользоваться покровительствомъ вашего отряда, столь драгоцѣннымъ въ такое смутное время. О, ваша милость необыкновенно искусно объясняетъ самую сущность сокровенныхъ… да, сокровенныхъ и трудно понимаемыхъ причинъ, вызвавшихъ въ нашей странѣ умноженіе отступниковъ отъ чистой церкви христіанской. Да, ваша милость касается самаго корпя зла.

— Другъ мой, началъ мистеръ Джильфиланъ болѣе мягкимъ голосомъ, — не называйте меня вашею милостью; я не хожу по селамъ и городамъ, по рынкамъ и пастбищамъ, заставляя поселянъ и пастуховъ ломать передо мною шапки, какъ дѣлаетъ маіоръ Мельвиль изъ Кэрнврекана, и называть меня лэрдомъ, капитаномъ или вашею милостью. Нѣтъ, мое маленькое состояньице возрасло, съ благословенія Божьяго, до двадцати тысячъ марокъ, но съ нимъ не возрасла гордость моего сердца; и я не люблю, чтобы меня звали капитаномъ, хотя этотъ титулъ данъ мнѣ въ предписаніи графа Глепкерпа, достойнаго искателя евангельской истицы. Пока я живъ, пока у меня будетъ хоть одинъ грошъ въ кошелькѣ и капля крови въ жилахъ, я буду все тѣмъ же Габакукомъ Джильфиланомъ, стоящимъ модъ знаменемъ ученія, признаннаго нѣкогда славной шотландской церковью до ея вступленія въ сдѣлку съ проклятымъ Ахапомъ.

— Да, сказалъ разнощикъ, — я видѣлъ ваши земли близъ Мохлина; богатыя земли! Вы поселились въ прекрасной мѣстности! Я думаю, ни у одного лэрда въ Шотландіи нѣтъ такого великолѣпнаго скота.

— Вы правы, другъ мой, вы правы, весело воскликнулъ Джильфиланъ, который любилъ такую лесть. — Вы правы: мои стада настоящей ланкастерской породы, и подобныхъ имъ не найдете на Кильморскихъ фермахъ. Вслѣдъ за этимъ онъ началъ длинное разсужденіе о достоинствѣ своихъ коровъ, которое вѣроятно такъ же мало интересуетъ читателя какъ и нашего героя; но потомъ снова возвратился къ богословскимъ вопросамъ. Разнощикъ былъ очевидно менѣе посвященъ въ духовные предметы; онъ только вторилъ словамъ Джильфилана глубокими вздохами, и время отъ времени вставлялъ умѣстное замѣчаніе.

— Какая благодать была бы для несчастныхъ, ослѣпленныхъ папистовъ, сказалъ онъ, — если бы Господь послалъ въ ихъ страну, которыя я недавно посѣтилъ, такой свѣточъ духовнаго просвѣщенія! Я посѣтилъ, по дѣламъ своей маленькой торговли, и Московію, и Францію, и Голландію, и Польшу, О! какъ бы ваша милость была огорчена, если бы вамъ пришлось побывать въ ихъ церквахъ, гдѣ услышали бы пѣніе, и говоръ, и звуки органа на хорахъ; они тамъ и суботы не признаютъ^[89], и въ праздничные дни предаются игрѣ въ кости и языческимъ пляскамъ.

Слова разнощика навели мистера Джильфклана на разсужденіе о Книгѣ Развлеченій, о завѣтѣ, о протестантахъ и возстаніи виггаморовъ, о вестминстерскомъ собраніи богослововъ, о краткомъ и пространномъ катихизисѣ, объ отлученіи Торвуда и объ убіеніи архіепископа Шарпа. Послѣдній предметъ навелъ его на вопросъ о законности самообороны; онъ сказалъ по этому поводу много дѣльнаго и разумнаго, чего нельзя было ожидать по предшествовавшимъ его разсужденіямъ, и привлекъ даже вниманіе Вэверлея, который до тѣхъ поръ почти не слушалъ его и былъ занятъ собственными мыслями. Мистеръ Джильфиланъ коснулся также вопроса, насколько законно поступаетъ частный человѣкъ, когда является карателемъ общественнаго зла, и погрузился въ подробное обсужденіе поступка Джэмса Мичеля, выстрѣлившаго въ архіепископа св. Андрея, за нѣсколько лѣтъ до его убіенія Магусомъ Муиромъ; но въ это время неожиданное событіе положило конецъ его краснорѣчію.

Послѣдніе лучи заходящаго солнца угасали на горизонтѣ, когда отрядъ сталъ подниматься по крутой тропинкѣ, глубоко врѣзавшейся въ скалистую покатость горы. Мѣстность была довольно открытая, но поросла густымъ верескомъ, и представляла много неровностей; мѣстами чернѣли овраги, наполненныя хворостомъ, мѣстами возвышались небольшіе холмы, покрытые приземистымъ кустарникомъ. На вершинѣ горы, къ которой направлялись путешественники, виднѣлся густой лѣсокъ. Авангардъ отряда, составленный изъ самыхъ здоровыхъ и сильныхъ людей, значительно опередилъ остальныхъ и успѣлъ скрыться на противоположномъ склонѣ; Джильфиланъ, разнощикъ, Вэверлей и приставленные къ нему солдаты приближались къ вершинѣ, а аріергардъ безпорядочно тянулся за ними на большомъ разстояніи.

Таково было расположеніе отряда, когда разнощикъ объявилъ, что отъ него отстала его собачонка, почему онъ остановился и началъ свистать ее. Повторенный нѣсколько разъ сигналъ не понравился строгому мистеру Джильфилану, особенно потому, что обнаруживалъ явное невниманіе къ богословскимъ истинамъ, исходившимъ изъ устъ его, и онъ довольно рѣзко замѣтилъ разнощику, что не намѣренъ ждать и терять время изъ за-безполезной собаки.

— Но ваша милость соблаговолитъ вспомнить исторію Товита……

— Товита! воскликнулъ мистеръ Джильфиланъ съ необыкновенымъ жаромъ. — Сказка о Товитѣ и его собакѣ языческая выдумка и апокрифъ^[90]; упоминать о нихъ можетъ прелатистъ или папистъ. Я начинаю думать, что я въ васъ ошибся, любезнѣйшій.

— Очень можетъ быть, спокойно замѣтилъ разнощикъ по тѣмъ не менѣе я позволю себѣ еще разъ окликнуть мою бѣдную Баути.

На послѣдній сигналъ послѣдовалъ неожиданный отвѣтъ: шесть или восемь горцевъ выскочили изъ-за кустовъ и бросились на узкую тропинку, потрясая своими мечами. Джильфиланъ не потерялся при видѣ непрошенныхъ гостей; онъ крикнула. громкимъ голосомъ: «Мечъ Господа и Гедеона» 1 обнажилъ свой палашъ, и вѣроятно постоялъ бы за святое дѣло такъ же доблестно, какъ нѣкогда его предшественники при Друмклогѣ; но разнощикъ выхватилъ съ быстротой молніи ружье у солдата, стоявшаго подлѣ него и нанесъ краснорѣчивому проповѣднику камеронскаго ученія такой сильный ударъ прикладомъ по головѣ, что онъ упалъ замертво. Послѣдовало общее смятеніе, во время котораго одинъ изъ воиновъ Джильфилана выстрѣлилъ на удачу и убилъ лошадь подъ нашимъ героемъ. Вэверлей очутился подъ нею и получилъ тяжелое увѣчье, но два здоровыхъ горца тотчасъ высвободили его изъ опаснаго положенія, подхватили подъ руки и потащили въ сторону отъ тропинки. Они бѣжали очень скоро, увлекая за собою и поддерживая Эдуарда, который могъ разслышать за собою еще нѣсколько выстрѣловъ. Какъ онъ узналъ впослѣдствіи, то были воины Джильфилана, къ которому подоспѣли аріергардъ и авангардъ. При видѣ такого подкрѣпленія, горцы поспѣшно отступили, предварительно уложивъ мѣткими выстрѣлами нѣсколькихъ волонтеровъ. Послѣ непродолжительнаго обмѣна выстрѣловъ, камеронцы, опасаясь вторичной засады и очутившись безъ вождя, рѣшились подобрать раненыхъ и продолжать путь въ Стирлингъ, отказавшись отъ намѣренія отбить похищеннаго плѣнника.

ГЛАВА XXXVII.
Вэверлей снова въ затрудненіи.

Горцы увлекали Вэверлея такъ быстро, похищеніе совершилось такъ неожиданно, что онъ почти лишился чувствъ; къ тому же полученные имъ ушибы, дѣлали его совершенно неспособнымъ двигаться. Когда горцы замѣтили это, они призвали къ себѣ на помощь еще двухъ человѣкъ, уложили Эдуарда на плэдъ и понесли его на рукахъ съ прежней быстротой. Они говорили мало, и то на гаэльскомъ нарѣчіи; пробѣжавъ около двухъ миль они пошли нѣсколько медленнѣе, поочередно смѣняясь въ должности носильщиковъ.

Вэверлей попробовалъ заговорить съ ними, но они отвѣтили ему: «не понимаемъ по англійски». Вэверлею было хорошо извѣстно, что это постоянный отвѣтъ горцевъ, когда они дѣйствительно не понимали, или не хотѣли понимать англичанина или жителя Нижней Шотландіи. Тогда онъ упомянулъ имя Вихъ-Іанъ-Вора, полагая, что обязанъ его дружескому вмѣшательству освобожденіемъ изъ суровыхъ когтей Джильфилана; но его спутники не показали виду, что имъ знакомо это имя.

Луна смѣнила сумерки, когда отрядъ остановился на краю глубокой долины, густо поросшей деревьями и кустарниками, какъ это можно было видѣть при слабомъ свѣтѣ луны. Двое горцевъ пошли впередъ и спустились по узкой тропинкѣ, какъ бы для того, чтобы изслѣдовать путь; черезъ нѣсколько времени одинъ изъ нихъ вернулся и сказалъ два слова товарищамъ, которые тотчасъ подняли свою ношу и стали очень бережно спускаться но крутому, неудобному склону. Не смотря на ихъ осторожность, Вэверлею пришлось не разъ ударяться довольно сильно о сучья и пни, торчавшіе поперегъ дороги.

У подошвы горы и, какъ показалось Вэверлею, на берегу ручья (въ темнотѣ можно было только разслышать плескъ воды) путешественники опять остановились передъ небольшой лачугой. Дверь ея была открыта, и внутренность казалась такой же неудобной и неповоротливой какъ ея наружность. Плотно убитая земля замѣняла полъ, черезъ крышу во многихъ мѣстахъ просвѣчивало небо; стѣны были грубо сложены изъ камня и торфа. Въ срединѣ лачужки горѣлъ костеръ, наполнявшій ее дымомъ, который такъ же свободно выходилъ въ дверь, какъ въ круглое отверстіе, нарочно сдѣланное для этой цѣли въ потолкѣ. Старая шотландская епбилла, по видимому единственная обитательница этого заброшеннаго жилища, была дѣятельно занята какой-то стряпнею. При блескѣ огня Вэверлей увидѣлъ, что его спутники не принадлежали къ клану Макъ-Айвора: Фергусъ тщательно требовалъ, чтобы члены его клана всегда были одѣты въ тартанъ того рисунка, который былъ отличительнымъ признакомъ племени; отдѣльные шотландскіе кланы издавна отличались по цвѣту и разводамъ своего тартана, и вожди, гордые своимъ родомъ, придавали большое значеніе этому отличію, тѣмъ болѣе, что оно какъ бы являлось очевидной эмблемой ихъ самостоятельной власти.

Эдуарду, жившему довольно долго въ Гленакойхѣ, хорошо были извѣстны рисунокъ и цвѣта клана Макъ-Айвора, и съ грустью увидѣвъ теперь, что имѣетъ дѣло не съ знакомыми ему людьми, онъ сталъ мрачно осматривать внутренность шалаша. Кромѣ умывальника и полуразвалившагося шкафа, единственную мебель въ комнатѣ составляла большая деревянная кровать, забранная, по мѣстному обычаю, со всѣхъ сторонъ досками, въ которыхъ была продѣлана небольшая дверца. На эту кровать горцы уложили Вэверлея, когда онъ знаками отказался отъ всякой пищи. Нашъ горой забылся въ тревожномъ полуснѣ, и странныя видѣнія носились передъ его глазами. За этими симптомами послѣдовали ознобъ, головная боль и сильныя колотья; утромъ, его друзья или подруги — Вэверлей не зналъ хорошенько, чѣмъ ихъ считать — убѣдились, что продолжать путешествіе было невозможно.

Послѣ продолжительнаго совѣщанія, шесть горцевъ вооружились и вышли изъ шалаша; въ немъ остались только старикъ и очень молодой человѣкъ. Первый подошелъ къ Вэверлею и омылъ ему ушибенныя мѣста, которыя приняли багровый цвѣтъ и очень опухли. Горцы не забыли дорожнаго мѣшка Эдуарда, и онъ съ удивленіемъ нашелъ въ немъ свое бѣлье и остальныя вещи въ цѣлости. Постель, на которой онъ лежалъ, была чистая и удобная; занавѣсокъ не было, по старый шотландецъ заперъ дверцы, сказавъ нѣсколько словъ на гаэльскомъ нарѣчіи, что нашъ герой понялъ за совѣтъ лежать тихо и постараться уснуть. Такимъ образомъ судьба второй разъ отдавала его въ руки горнаго эскулапа, хотя онъ чувствовалъ себя далеко не такъ хорошо, какъ въ гостепріимномъ жилищѣ Томанрайта.

Только на третій день лихорадка, вызванная серьезными ушибами, нѣсколько ослабла, благодаря заботливому уходу за больнымъ и его крѣпкому сложенію. Тогда Вэверлей могъ уже подниматься на постели и проводить нѣсколько времени въ сидячемъ положеніи, хотя и не безъ боли. Онъ замѣтилъ, что ходившая за нимъ старуха и шотландскій эскулапъ старательно закрывали дверцу его кровати, чтобы онъ не могъ видѣть что дѣлается въ комнатѣ, и были очень недовольны, когда онъ пытался отворить ее. Кончилось тѣмъ, что горецъ забилъ дверцу снаружи гвоздемъ, такъ что ее можно было отворять только вынувъ гвоздь.

Вэверлей ломалъ себѣ голову, стараясь понять, зачѣмъ такъ поступали люди, не имѣвшіе очевидно намѣренія ограбить его и окружавшіе его всевозможнымъ вниманіемъ. Онъ вспомнилъ, что въ забытьѣ видѣлъ у своей постели какую-то женскую фигуру, которая показалась ему на видъ моложе старой шотландки. Правда, у него сохранилось очень смутное воспоминаніе объ этомъ видѣніи, но онъ былъ въ полномъ убѣжденіи, что то не былъ пустой призракъ, тѣмъ болѣе, что лежа за своей перегородкой, онъ могъ разслышать женскій голосъ, шопотомъ разговаривавшій съ старухой. Кто бы это могъ быть? Зачѣмъ эта личность окружала себя такой таинственностью? Воображеніе усиленно работало, и нашему герою невольно вспомнилась Флора Макъ-Айворъ. Неужели она явилась ангеломъ хранителемъ для ухаживанія за больнымъ? Эта мечта была заманчива, но послѣ здраваго размышленія Вэверлей убѣдился въ совершенной невѣроятности такого предположенія: дѣйствительно, какимъ образомъ могла она покинуть безопасное гленакойхское убѣжище, спуститься въ Нижнюю Шотландію въ самый разгаръ междоусобной войны и поселиться въ этомъ уединенномъ шалашѣ? Вэверлей не могъ удовлетворительно отвѣтить на эти вопросы, и однако же сердце его сильно билось, когда онъ слышалъ въ комнатѣ легкую женскую поступь и мягкій, нѣжный голосъ, отвѣчавшій на хриплое, глухое карканье старой Джанеты, — такъ звали шотландку, ухаживавшую за нимъ.

Желая отъ скуки развлечься, онъ сталъ придумывать, какъ бы ему удовлетворить своему любопытству, перехитривъ бдительность Джанеты и стараго горнаго янычара; молодаго онъ не видалъ съ перваго дня своего пребыванія въ лачужкѣ. Послѣ внимательнаго осмотра своей темницы, онъ замѣтилъ, что въ одномъ мѣстѣ доски были очень неплотно сколочены, и что, вынувъ гвоздь, можно продѣлать порядочное отверстіе. Такимъ образомъ ему дѣйствительно удалось разглядѣть конскую фигуру, завернутую въ плэдъ, и оживленно бесѣдовавшую съ Джанетой. Но со времени нашей прародительницы Евы, всякое неумѣренное любопытство влечетъ за собою свое наказаніе въ разочарованіи. Вэверлей вопервыхъ убѣдился, что видитъ передъ собою не Флору Макъ-Айворъ, а вовторыхъ не могъ разглядѣть лица этой женщины. Къ тому же, въ то время, какъ онъ старался расширить гвоздемъ отверстіе, чтобы имѣть возможность лучше наблюдать, легкій шорохъ выдалъ его намѣренія: предметъ его любопытства мгновенно исчезъ и, насколько онъ могъ замѣтить, больше не возвращался.

Съ этой минуты его перестали держать въ заключеніи, и даже помогли встать съ кровати. Но ему не позволяли выходить изъ шалаша, и оба горца, молодой и старый, поперемѣнно стояли на часахъ. Каждый разъ, когда Вэверлей подходилъ къ дверямъ, они вѣжливо, по рѣшительно становились поперегъ дороги и не пускали его, стараясь жестами объяснить, что въ сосѣдствѣ непріятель и что покидать шалашъ опасно. Старая Джанета тоже, казалось, безпокоилась и чего-то ждала. Вэверлей не былъ еще достаточно здоровъ, чтобы рѣшиться насильно уйдти отъ своихъ слишкомъ гостепріимныхъ хозяевъ, и потому долженъ былъ терпѣливо оставаться на мѣстѣ; кормили его гораздо лучше, чѣмъ онъ ожидалъ: за столомъ очень часто появлялись живность и вино. Горцы ни разу не позволили себѣ обѣдать съ нимъ вмѣстѣ, и относились къ нему съ величайшимъ почтеніемъ. Единственнымъ развлеченіемъ нашего героя было смотрѣть въ окно, или, лучше сказать, въ отверстіе неправильной формы, которое должно было исполнять назначеніе окна; изъ этого отверстія можно было видѣть широкій горный потокъ, который пѣнистыми волнами прорѣзывался у подножья шалаша между скалами, поросшими деревьями и кустарникомъ.

На шестой день своего заключенія Вэверлей чувствовалъ себя настолько лучше, что началъ серьезно помышлять о томъ, какъ бы ему выбраться изъ этой скучной, несчастной лачуги; ему казалось, что легче перенести всевозможныя опасности, чѣмъ томиться въ обществѣ старой Джанеты, при однообразной, до одуренія, обстановкѣ. Весь вопросъ состоялъ въ томъ, куда идти, однажды вырвавшись на свободу. Два плана казались ему возможными, хотя оба представляли много опасностей. Онъ могъ вернуться въ Гленакойхъ и присоединиться къ Фергусу Макъ-Айвору, который принялъ бы его конечно съ распростертыми объятіями; поступить такимъ образомъ онъ считалъ вполнѣ позволительнымъ послѣ того какъ правительство обращалось съ нимъ такъ сурово и несправедливо. Другой планъ состоялъ въ томъ, чтобы добраться до какого нибудь шотландскаго порта и на кораблѣ переѣхать въ Англію. Вэверлей находился въ полномъ недоумѣніи на что рѣшиться, и конечно остановился бы на томъ планѣ, который оказался бы удобоисполнимѣе, еслибъ ему удалось бѣжать какъ онъ предполагалъ. Но судьба распорядилась иначе, и помимо его воли.

На седьмой день вечеромъ, дверь шалаша внезапно отворилась, и вошли два горца, въ которыхъ Вэверлей узналъ своихъ спутниковъ, доставившихъ его въ это уединенное убѣжище. Они поговорили со старикомъ и съ молодымъ и потомъ жестами объяснили нашему герою, что онъ долженъ слѣдовать за ними. Это очень его обрадовало. Во время пребыванія въ шалашѣ онъ успѣлъ убѣдиться, что ему лично не желаютъ никакого зла; его пылкій, мечтательный умъ отдохнулъ въ теченіе нѣсколькихъ дней тихой жизни, и теперь усиленно требовалъ пищи, во мѣрѣ того какъ въ сердцѣ его исчезали чувства страха, неудовольствія, разочарованія и озлобленія, пробужденныхъ событіями, описанными нами въ предшествующихъ главахъ. Сознаніе опасности обыкновенно придаетъ людямъ благородную серьезность; въ такихъ натурахъ, какъ Вэверлей, оно является сильнымъ воодушевляющимъ средствомъ; по неожиданныя и но видимому непреодолимыя бѣдствія, которыя обрушились на нашего героя въ Кэрнвреканѣ, на время убили въ немъ даже его страсть къ необыкновенному. Смѣсь любопытства съ возбужденнымъ воображеніемъ пораждастъ особенный видъ храбрости, похожій на ту лампочку, которую употребляютъ рудокопы; она руководитъ ихъ своимъ свѣтомъ ври обыкновенныхъ, хотя и опасныхъ работахъ; по тотчасъ потухаетъ, когда представляется болѣе серьезная опасность отъ воспламененія газовъ. Такое именно чувство, не совсѣмъ чуждое надежды, страха и безпокойства, пробудилось въ Вэверлеѣ, когда онъ смотрѣлъ На расположившуюся передъ нимъ группу горцевъ, изъ которыхъ одни наскоро подкрѣпляли свои силы, а другіе надѣвали на себя оружіе и приготовлялись къ предстоявшему путешествію.

Въ то время какъ онъ сидѣлъ въ дымномъ шалашѣ, поодаль отъ огня, вокругъ котораго собрались горцы, кто-то слегка коснулся его руки. Онъ обернулся и увидѣлъ передъ собою Алису, дочь Дональда Бинъ-Лина. Она проворно показала ему пакетъ съ бумагами, такъ что онъ одинъ могъ замѣтить это движеніе, и приложила палецъ къ губамъ. Потомъ она подошла къ старой Джанетѣ, какъ бы съ намѣреніемъ помочь ей укладывать вещи Вэверлея въ дорожный мѣшокъ. Очевидно Алиса не желала, чтобъ нашъ герой сдѣлалъ видъ, что узнаетъ ее; но она нѣсколько разъ оглядывалась въ сто сторону, и воспользовавшись той минутой когда онъ смотрѣлъ на нее, незамѣтно для другихъ сунула пакетъ въ одну изъ его рубашекъ, которую потомъ положила въ мѣшокъ.

Сколько новой пищи для предположеній! Неужели Алиса была его таинственной сидѣлкой? Неужели она покинула пещеру Дональда Лина, чтобы ухаживать за нимъ во время болѣзни? Или, быть можетъ, онъ находился во власти ея отца? Но въ такомъ случаѣ какія были намѣренія Бинъ-Лина? Онъ очевидно не имѣлъ въ виду обычной своей цѣли — грабежа; потому что Вэверлею возвратили не только дорожный мѣшокъ, по и кошелекъ съ деньгами, который конечно могъ прельстить разбойника. Быть можетъ, въ пакетѣ можно было найти какое-нибудь объясненіе; по Алиса очевидно желала, чтобы онъ открылъ его наединѣ. Она ни разу не взглянула болѣе на нашего героя, послѣ того какъ пакетъ былъ, на его глазахъ, помѣщенъ въ мѣшокъ, и только выходя изъ шалаша воспользовалась темнотою, чтобъ улыбнуться ему на прощаніе и значительно кивнуть головой.

Между тѣмъ молодой горецъ нѣсколько разъ углублялся, по порученію товарищей, въ темную долину, какъ бы для рекогносцировки. Наконецъ, когда онъ вернулся въ третій или четвертый разъ, всѣ встали и сдѣлали нашему герою знакъ, что онъ долженъ слѣдовать за ними. Передъ уходомъ онъ пожалъ руку старой Джанетѣ, которая такъ заботливо ухаживала за нимъ, и оставилъ ей существенныя доказательства своей благодарности.

— Богъ да хранитъ васъ! Богъ да благословитъ васъ, капитанъ Вэверлей! сказала она чистымъ нижне-шотландскимъ нарѣчіемъ, хотя до тѣхъ поръ произносила при немъ одни только непонятныя гаэльскія слова.

Нетерпѣливые спутники не позволили ему однако спросить у нея объясненія этого страннаго обстоятельства.

ГЛАВА XXXVIII.
Ночное происшествіе.

По выходѣ изъ шалаша, весь отрядъ на минуту остановился; начальникъ, въ которомъ Вэверлей узналъ помощника Дональда Бинъ-Лина, шопотомъ и жестами водворилъ глубокую тишину. Онъ передалъ Эдуарду мечъ и стальной пистолетъ, и указывая на тропинку, положилъ руку на эфесъ своего палаша, какъ бы желая объяснить, что мѣстами имъ придется силою прокладывать себѣ дорогу. Затѣмъ онъ сталъ во главѣ отряда, а Вэверлей — непосредственно за нимъ, и всѣ двинулись гуськомъ. Начальникъ шелъ очень осторожно, какъ бы опасаясь тревоги, и на вершинѣ горы остановился. Вэверлей понялъ опасность положенія, когда не вдалекѣ послышался окликъ англійскаго часоваго: «All’s well!» (все въ порядкѣ). Слова эти разнеслись по вѣтру въ лѣсистой долинѣ, повторяемыя сотни разъ. Сигналъ послышался еще раза три или четыре, все слабѣе и слабѣе, какъ бы съ отдаленныхъ постовъ. Очевидно было, что по близости стоялъ отрядъ солдатъ, которые не смотря на всѣ свои усилія не могли однакожъ напасть на слѣдъ горцевъ, искусныхъ въ такого рода экспедиціяхъ.

Когда крики замерли въ ночной тишинѣ, горцы быстро двинулись впередъ, сохраняя глубокое молчаніе. У Вэверлея не было ни времени, ни охоты смотрѣть по сторонамъ; онъ замѣтилъ только, что они прошли не вдалекѣ отъ большаго зданія, гдѣ видѣнъ былъ свѣтъ въ нѣсколькихъ окнахъ. Немного далѣе начальникъ сталъ втягивать въ себя воздухъ, какъ лягавая собака, и подалъ знакъ остановиться. Онъ опустился на четвереньки, завернулся въ плэдъ, такъ что едва можно было отличить его отъ окружавшаго вереска, и поползъ впередъ. Черезъ нѣсколько времени онъ вернулся и отпустилъ всѣхъ своихъ воиновъ, за исключеніемъ одного; потомъ онъ объяснилъ Вэверлею какія надо взять предосторожности, и всѣ трое стали подвигаться на четверенькахъ.

Пройдя такимъ непріятнымъ и мучительнымъ для колѣней способомъ довольно значительное пространство, Вэверлей почувствовалъ запахъ дыма, который вѣроятно давно уже коснулся топкаго обонянія проводника. Дымъ выходилъ изъ низенькой, полуразвалившейся овчарни, стѣны которой были сложены изъ камней безъ цемента, что можно часто видѣть въ Шотландіи. Горецъ провелъ Вэверлея подъ самой стѣной, и знаками побудилъ его заглянуть въ овчарню, вѣроятно для убѣжденія его въ грозившей имъ опасности, и также чтобъ похвастать собственной ловкостью. Нашъ герой послѣдовалъ примѣру своего проводника, и увидѣлъ аванпостъ изъ четырехъ или пяти солдатъ, которые лежали у сторожеваго огня. Всѣ они спали, за исключеніемъ часоваго, который расхаживалъ взадъ и впередъ мѣрными шагами, съ ружьемъ на плечѣ; каждый разъ, когда онъ проходилъ мимо костра, пламя отражалось краснымъ блескомъ на металлическихъ частяхъ его вооруженія. Время отъ времени часовой поднималъ глаза къ небу и смотрѣлъ на луну, которая скрывалась за серебристыми облаками.

Въ теченіе одной или двухъ минутъ въ воздухѣ произошла перемѣна, свойственная горнымъ мѣстностямъ. Внезапный порывъ вѣтра разогналъ тучи, и луна озарила потокомъ свѣта широкую, пустынную равнину, поросшая корявыми деревьями и кустарникомъ въ той части, откуда пришли паши путешественники, но въ противуположномъ направленіи, куда имъ лежалъ путь, она простиралась совершенно обнаженной степью. Стѣна овчарни прикрывала ихъ своею тѣнью, но казалось, малѣйшій шагъ впередъ долженъ былъ выдать ихъ непріятелю.

Шотландецъ взглянулъ на голубой сводъ неба, но не повторилъ словъ Гомера и Попа, которые устами застигнутаго ночью поселянина прославляютъ полезный свѣтъ лупы; напротивъ, онъ пробормоталъ на гаэльскомъ нарѣчіи какое-то ругательство, относившееся къ неумѣстному блеску Макъ-Фарленова фонаря^[91]. Онъ съ безпокойствомъ посмотрѣлъ вокругъ и по видимому на что-то рѣшился. Переговоривъ шопотомъ съ другимъ горцемъ и приказавъ Эдуарду не шевелиться, онъ оставилъ ихъ у подножія стѣны, а самъ отправился обратно по тому направленію, по которому они пришли, искусно пользуясь всѣми неровностями почвы. Вэверлей посмотрѣлъ ему вслѣдъ, и удивился проворству и ловкости, съ которыми онъ ползъ на четверенькахъ, тщательно избѣгая мѣстъ, ярко освѣщенныхъ лупою, скрываясь за кустами и огибая небольшія возвышенности. Наконецъ онъ исчезъ на нѣсколько минутъ, вынырнулъ съ противуположной стороны, смѣло пошелъ по открытому полю, какъ бы желая нарочно обратить на себя вниманіе, потомъ остановился, прицѣлился и выстрѣлилъ въ часоваго. Пуля попала въ руку и непріятно прервала метеорологическія наблюденія бѣднаго воина и пѣсенку про Нанси Дасонъ, которую онъ насвистывалъ. Часовой тотчасъ отвѣтилъ выстрѣломъ на удачу, и устремился съ товарищами, внезапно пробужденными отъ сна, къ тому мѣсту, откуда раздался первый выстрѣлъ. Но горецъ показался имъ на мгновеніе во весь ростъ и потомъ исчезъ въ кустахъ, такъ какъ его военная хитрость увѣнчалась полнымъ успѣхомъ.

Пока солдаты преслѣдовали непріятеля по одному направленію, Вэверлей поспѣшно бросился но знаку своего спутника въ ту сторону, куда имъ нужно было идти, и которая теперь оставалась незащищенною. Пробѣжавъ около четверти мили они достигли противуположнаго склона возвышенности, по которой имъ пришлось подниматься, и скрылись такимъ образомъ отъ всякаго преслѣдованія. Правда, они слышали издали, какъ солдаты перекликались въ верескѣ, и какъ отдаленный барабанъ билъ тревогу. Но но мѣрѣ того какъ они шли впередъ эти враждебные звуки замирали все болѣе и болѣе.

Пройдя еще полчаса по такой же открытой, безплодной мѣстности, они увидѣли передъ собой обнаженный стволъ стараго дуба, который въ прежнія времена вѣроятно далеко простиралъ свои могучія вѣтви. Въ сосѣднемъ оврагѣ они нашли нѣсколько горцевъ и двухъ или трехъ лошадей. Спутникъ Вэверлея разсказалъ своимъ землякамъ приключеніе подъ стѣной овчарни (причемъ онъ нѣсколько разъ упомянулъ имя «Дунканъ Дурохъ»); вскорѣ затѣмъ появился и самъ Дунканъ, онъ задыхался отъ быстрой ходьбы и очевидно избѣгъ серьезной опасности, но былъ очень веселъ, смѣялся и радовался успѣху своей военной хитрости, оставившей непріятеля въ дуракахъ. Вэверлей подумалъ, что для опытнаго, смѣлаго горца, такой подвигъ не могъ стоить особеннаго труда, такъ какъ онъ отлично зналъ мѣстность и имѣлъ дѣло съ неопытными иностранцами. Тревога, поднятая Дунканомъ, но видимому еще продолжалась, по крайней мѣрѣ, наши путешественники, къ вящшему своему удовольствію, слышали нѣсколько отдаленныхъ выстрѣловъ.

Когда общая веселость нѣсколько утихла, шотландецъ отобралъ у Вэверлея оружіе, данное ему поутру, и объяснилъ, что на нынѣшній день всякая опасность миновала. Вэверлею подвели одну изъ лошадей, на которой онъ могъ хоть немного отдохнуть послѣ безсонной ночи и недавней болѣзни; дорожный мѣшокъ его помѣстили на другую лошадь, Дунканъ сѣлъ на третью, и они тронулись въ путь, сопровождаемые остальными горцами. Дорогой ничего особеннаго не случилось, и рано поутру они остановились на берегу широкой рѣки, протекавшей въ плодоносной, романтической мѣстности. Крутыя скалы, поросшія густымъ лѣсомъ, были перерѣзаны полями, на которыхъ высоко колосились хлѣба, обѣщая обильную жатву.

По ту сторону рѣки, на закругленномъ выступѣ берега, стоялъ громадный, масивный замокъ^[92], и первые лучи восходящаго солнца играли на его полуразвалившихся башняхъ. Замокъ былъ выстроенъ четырехугольникомъ, и такой величины, что внутри его долженъ былъ помѣщаться обширный дворъ. Башни, поставленныя на четырехъ углахъ, возвышались надъ стѣнами и въ свою очередь поддерживали башенки различной величины и неправильной формы. На одной изъ нихъ стоялъ часовой въ костюмѣ горца, а на другой развѣвалось большое бѣлое знамя, показывавшее, что замокъ находился во власти мятежныхъ приверженцевъ дома Стюартовъ.

Путешественники проѣхали маленькую грязную деревушку, не обративъ на себя никакого вниманія со стороны поселянъ, спѣшившихъ на жатву; затѣмъ они перебрались черезъ старинный узкій мостъ въ нѣсколько арокъ и повернули налѣво въ широкую аллею сикоморовъ, въ глубинѣ которой виднѣлся угрюмый, по живописный фасадъ замка. Тяжелая желѣзная, рѣшетка, замѣнявшая первыя ворота, была открыта; когда они подъѣхали ближе, отворились вторыя дубовыя ворота, скрѣпленныя огромными гвоздями, и ихъ впустили во внутренній дворъ. Какой-то джентльменъ, въ костюмѣ шотландца и съ бѣлой кокардой на шляпѣ, помогъ Вэверлею слѣзть съ коня и очень любезно пригласила, его въ замокъ.

Комендантъ ввелъ нашего героя въ полуразрушенную комнату, въ которой стояла небольшая походная кровать, предложилъ ему позавтракать и собирался уже уйдти, какъ Вэверлей остановилъ его.

— Не будете ли вы такъ добры и любезны, началъ онъ послѣ обычнаго обмѣна привѣтствій, — сообщить мнѣ гдѣ я нахожусь и долженъ ли я считать себя плѣнникомъ?

— При всемъ моемъ желаніи я не имѣю права удовлетворить вашему любопытству. Я могу только сказать вамъ, что вы находитесь въ замкѣ Доунъ, въ Ментейтскомъ округѣ и что вамъ не угрожаетъ ни малѣйшая опасность.

— Я что мнѣ можетъ служить въ этомъ ручательствомъ?

— Честное слово Дональда Стюарта, коменданта крѣпости, полковника на службѣ его королевскаго высочества принца Карла Эдуарда. — И съ этими словами онъ поспѣшно вышелъ изъ комнаты, какъ бы избѣгая дальнѣйшихъ объясненій.

Чувствуя крайнее утомленіе, Эдуардъ бросился на постель, и вскорѣ заснулъ глубокимъ сномъ.

ГЛАВА XXXIX.
Вэверлей продолжаетъ свое путешествіе.

На другой день Вэверлей проснулся очень поздно, и тотчасъ же почувствовалъ голодъ, такъ такъ въ продолженіи многихъ часовъ онъ ничего не ѣлъ. Обильный завтракъ утолилъ въ немъ это чувство. Полковникъ Стюартъ больше не являлся, не желая вѣроятію подвергаться разспросамъ, но онъ черезъ слугу передалъ нашему герою утреннее привѣтствіе и изъявилъ готовность снабдить капитана Вэверлея всѣмъ необходимымъ въ дорогѣ, такъ какъ ему въ тотъ же вечеръ надо будетъ продолжать путешествіе. На дальнѣйшіе разспросы Эдуарда слуга отказался отвѣчать, ссылаясь на дѣйствительное или мнимое незнаніе. Онъ поспѣшно убралъ завтракъ и вышелъ изъ комнаты, предоставляя Вэверлея собственнымъ размышленіямъ. Послѣдній могъ дѣйствительно подивиться странному капризу судьбы, находившей особенное удовольствіе ставить его въ зависимость отъ другихъ и отнимать у него всякую возможность самому распоряжаться своими дѣйствіями. Разсуждая такимъ образомъ, Эдуардъ случайно взглянулъ на свой дорожный мѣшокъ, который принесли въ комнату во время его сна. Онъ тотчасъ вспомнилъ таинственное появленіе Алисы въ уединенномъ шалашѣ, и рѣшился заглянуть въ пакетъ, который она сунула между его платьемъ; но въ эту самую минуту въ комнату вошелъ слуга полковника Стюарта и взвалилъ мѣшокъ себѣ на плечи.

— Я желалъ бы перемѣнить бѣлье, любезный другъ, началъ Вэверлей:

— Ваша милость можетъ надѣть одну изъ плоенныхъ рубашекъ полковника; а поклажу вашей милости я долженъ снести въ фургонъ, который тотчасъ отправляется.

Сказавъ это онъ очень хладнокровно вынесъ мѣшокъ, не дожидаясь дальнѣйшихъ возраженій, а Вэверлей остался подъ впечатлѣніемъ двойнаго чувства разочарованія и негодованія. Вскорѣ онъ услышалъ на дворѣ шумъ отъѣзжающаго экипажа, и не могъ долѣе сомнѣваться, что его на время, а быть можетъ и навсегда, лишили единственнаго документа, въ которомъ онъ надѣялся найдти объясненіе странныхъ событій послѣднихъ дней. Въ теченіе четырехъ или пяти часовъ онъ оставался наединѣ съ этими невеселыми мыслями.

По прошествіи этого времени, онъ услышалъ подъ окномъ конскій топотъ, и въ комнату вошелъ полковникъ Стюартъ съ приглашеніемъ подкрѣпить силы передъ отъѣздомъ. Вэверлей съ удовольствіемъ принялъ любезное приглашеніе, чувствуя, что поздній завтракъ не помѣшаетъ ему отнестись съ должнымъ вниманіемъ къ обѣду. Полковникъ держалъ себя истымъ провинціальнымъ джентльменомъ, и пересыпалъ свою рѣчь выраженіями, свойственными военному человѣку. Онъ тщательно избѣгалъ всякаго намека на политику и современную междоусобную войну; а когда Вэверлей прямо наводилъ рѣчь на эти предметы, то онъ отвѣчалъ, что не имѣетъ права однихъ распространяться.

Послѣ обѣда комендантъ всталъ, пожелалъ Эдуарду счастливаго пути, и просилъ извиненія за то, что взялъ на себя смѣлость прислать ему часть своего собственнаго бѣлья, такъ какъ онъ слышалъ, что вещи его гостя были отправлены впередъ. Сказавъ это полковникъ вышелъ изъ комнаты, и слуга объявилъ Вэверлею, что лошади готовы.

Эдуардъ вышелъ на широкій дворъ, гдѣ солдатъ подвелъ ему осѣдланную лошадь, сѣлъ на нее и выѣхалъ изъ воротъ Доунскаго замка, въ сопровожденіи двадцати конныхъ воиновъ. По наружности послѣдніе не походили на регулярныхъ солдатъ и очевидно облеклись въ военные доспѣхи неожиданно, въ виду какой нибудь настоятельной потребности. Ихъ мундиръ, красный съ голубымъ, напоминавшій немного французскихъ стрѣлковъ, сидѣлъ на нихъ уродливо и представлялъ много уклоненій отъ формы. Вэверлей привыкъ видѣть въ полку хорошо дисциплированное войско, и тотчасъ замѣтилъ, что его спутники не имѣли никакой военной выправки, хотя довольно ловко сидѣли на коняхъ; они скорѣе напоминали охотниковъ или грумовъ, чѣмъ опытныхъ воиновъ. Лошади сбивались и не шли въ ногу; видно было также, что ихъ пугало бряцаніе сабель. Впрочемъ, люди были подобраны здоровые, молодцоватые, и сами по себѣ могли представить хорошую ирегулярную кавалерію. Начальникъ этого набольшаго отряда ѣхалъ на отличной охотничьей лошади, и Вэверлей узналъ въ немъ, не смотря на непривычный мундиръ, своего стараго знакомаго, мистера Бальмавапля.

Хотя Вэверлей разстался съ этимъ джентльменомъ далеко не въ дружелюбныхъ отношеніяхъ, но онъ готовъ былъ теперь изгладить всякое воспоминаніе о глупой ссорѣ, чтобы имѣть удовольствіе хоть съ кѣмъ нибудь поговорить, чего онъ былъ лишенъ столь долгое время. Но гордый, неблаговоспитанный лэрдъ по видимому хорошо помнилъ пораженіе, нанесенное ему барономъ Брадвардиномъ, и дулся на Вэверлея, который былъ невольнымъ виновникомъ этого пораженія. Онъ дѣлалъ видъ, будто не узнаетъ Эдуарда, и ѣхалъ суровымъ полководцемъ во главѣ своей конницы, которая, не смотря на свою малочисленность, носила громкое названіе отряда Бальмавапля. Передъ лэрдомъ ѣхалъ трубачъ, время отъ времени громко трубившій, и корнетъ Бальмавапль, младшій братъ начальника, со штандартомъ. Лейтенантъ, пожилой человѣкъ, съ виду добрый малый, похожій на охотника, не принадлежалъ къ хорошему обществу; на грубыхъ чертахъ его, свидѣтельствовавшихъ о неумѣренномъ образѣ жизни, лежалъ отпечатокъ циничной веселости. Ухарски надѣвъ трехугольную шляпу на бекрень, и насвистывая подъ впечатлѣніемъ выпитой водки мотивъ «Bob of Dumblain», онъ бодро ѣхалъ, относясь съ счастливымъ равнодушіемъ къ положенію страны, къ борьбѣ партій, къ окончанію путешествія и ко всѣмъ прочимъ житейскимъ дѣламъ.

Вэверлей обратилъ вниманіе на эту типичную личность, и рѣшилъ все узнать отъ нея, или по крайней мѣрѣ развлечься разговоромъ.

— Славный вечеръ, серъ, началъ Эдуардъ.

— Правда ваша, серъ! правда ваша, отвѣтилъ лейтенантъ на самомъ грубомъ шотландскомъ нарѣчіи.

— И славный урожай, по видимому, продолжалъ Эдуардъ.

— Правда ваша, овесъ будетъ отличный; да вѣдь фермеры — чортъ ихъ побери — и продавцы сѣмянъ не сбавятъ прежнихъ цѣнъ; попрежнему надо будетъ отдуваться тому, кто держитъ лошадей.

— Вы, быть можетъ, квартирмейстеръ, серъ?

— Да, да: и квартирмейстеръ, и берейторъ, и лейтенантъ, отвѣтилъ офицеръ, — на всѣ руки; да и то скажите, кому же присматривать за лошадьми и выѣзжать ихъ, какъ не мнѣ, черезъ руки котораго онѣ куплены?

— А позвольте спросить васъ, серъ, если это не будетъ слишкомъ навязчиво, куда мы идемъ?

— Куда только сумасшедшимъ дорога, я полагаю, отвѣтилъ сообщительный лейтенантъ.

— Меня удивляетъ въ такомъ случаѣ, сказалъ Вэверлей, который рѣшилъ не скупиться на любезности, — что такая личность, какъ вы, встрѣчается мнѣ на этой дорогѣ.

— Вѣрно, серъ! совершенно вѣрно; по на все есть причина: надо вамъ сказать, что вотъ этотъ лэрдъ купилъ у меня лошадей для своего отряда, и обѣщалъ заплатить за нихъ сообразно существующимъ цѣнамъ и обстоятельствамъ. Но денегъ у него не было, а стороной я узналъ, что на его имѣніи много долгу и что за его росписку ничего не дадутъ, а между тѣмъ у меня былъ договоръ съ купцами на срокъ до св. Мартына. Тогда лэрдъ очень любезно предложилъ мнѣ настоящую должность; и такъ какъ я зналъ, что наши пятнадцать старичковъ^[93] никогда не заплатятъ мнѣ за лошадей, проданныхъ врагамъ правительства, то я по доброй совѣсти рѣшилъ, серъ, что всего лучше мнѣ самому отправиться съ лэрдомъ; и повѣрьте, серъ, я на своемъ вѣку такъ много водился съ недоуздками, что мнѣ нечего бояться ордена св. Іоанна^[94].

— Такъ вы только временно поступили на военную службу?

— Только временно, серъ, только временно, благодаря Бога! отвѣтилъ храбрый партизанъ. — Мое призваніе — конюшня, серъ; я всегда торговалъ лошадьми. Если вы когда нибудь соберетесь въ Витсонъ-Тристъ, или въ Стагсгабенкъ, или на зимнюю ярмарку въ Равикъ, и если вамъ понадобится хорошій конь, я за особенное удовольствіе почту услужить вамъ; Джэми Джинкеръ никогда не надувалъ джентльмена. Вы порядочный человѣкъ, серъ, и должены понимать толкъ въ лошадяхъ; посмотрите-ка на красавицу, на которой сидитъ Бальмавапль, — это я добылъ ему такую лошадку. Она родилась отъ Ликъ-дзилэдль, кобылы выигравшей королевскій призъ въ Кавертонъ-Эджѣ; отцемъ ея былъ знаменитый Вайтфутъ герцога Гамильтона и пр. и пр.

Джинкеръ весь погрузился въ генеалогію кобылы Бальмавапля, и добрался уже до дѣда и бабки, между тѣмъ какъ Вэверлей терпѣливо ожидалъ случая предложить ему болѣе интересные вопросы. Но въ это самое время капитанъ пришпорилъ лошадь, подъѣхалъ къ разговаривавшимъ, и не обращая никакого вниманія на Эдуарда рѣзко замѣтилъ мистеру Джинкеру:

— Вы вѣроятно забыли, лейтенантъ, что я далъ строжайшее приказаніе никому не разговаривать съ плѣнникомъ?

Нашъ барышникъ и случайный воинъ тотчасъ умолкъ, разумѣется, и отъѣхалъ въ арьергардъ, гдѣ утѣшилъ себя ожесточеннымъ споромъ о цѣнахъ на сѣно съ однимъ фермеромъ, который нехотя послѣдовалъ за лэрдомъ, чтобъ не получить отказа въ возобновленіи контракта.

Вэверлею пришлось волей-неволей молчать; онъ предвидѣлъ, что всякая попытка снова вступить въ разговоръ съ кѣмъ нибудь изъ отряда только доставитъ Бальмаваплю желанный случай нахально выказать спою власть и дать полную волю своей мести, а такой выходки можно было непремѣнно ожидать отъ его крутаго характера, еще болѣе испорченнаго потворствомъ и грубою лестью.

Послѣ двухчасовой ѣзды отрядъ подъѣхалъ къ Стирлингскому замку, надъ бойницами котораго развѣвался британскій флагъ, освѣщаемый вечернимъ солнцемъ. Чтобы сократить дорогу, а можетъ быть и для того, чтобы выказаться и оскорбить англійскій гарнизонъ, Бальмавапль взялъ направо, и въѣхалъ въ королевскій паркъ, огибавшій скалу, на вершинѣ которой стояла крѣпость.

Если бы Вэверлей не былъ въ такомъ возбужденномъ настроеніи, онъ съ удовольствіемъ сталъ бы любоваться на мѣстность, въ которой красоты природы вполнѣ гармонизировали съ романтическими воспоминаніями; онъ увидѣлъ бы равнину, гдѣ нѣкогда происходили турниры; скалу, съ которой прекрасныя лэди смотрѣли на состязанія и съ лихорадочнымъ вниманіемъ слѣдили за успѣхами любимаго рыцаря; башню готической церкви, гдѣ онѣ, быть можетъ, молились Богу за эти успѣхи, и выше всего самую крѣпость, въ тоже время замокъ и дворецъ, гдѣ короли награждали доблестныхъ подданныхъ, гдѣ рыцари и придворныя дамы танцовали, пѣли, веселились и кончали вечера роскошнымъ ужиномъ. Всѣ эти предметы могли произвести сильное впечатлѣніе на романтическое воображеніе.

Но у Вэверлея были иныя мысли на умѣ, а вскорѣ затѣмъ случилось происшествіе, способное прервать какія бы то ни было размышленія. Бальмавапль, проѣзжая съ своимъ маленькимъ отрядомъ у подножія крѣпости, въ порывѣ гордаго ослѣпленія велѣлъ трубить сигналъ и распустить знамя. По видимому, непріятель рѣшился наказать такую наглую выходку: когда всадники подъѣхали на разстояніе пушечнаго выстрѣла отъ южной батареи, въ одной изъ амбразуръ сверкнулъ огонь, и прежде чѣмъ Бальмавапль успѣлъ разслышать выстрѣлъ, надъ его головою со свистомъ пролетѣло ядро и въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него врѣзалось въ землю. Начальнику не пришлось командовать отступленіе; всякій дѣйствовалъ подъ впечатлѣніемъ минутной опасности, и лошадямъ мистера Джинкера пришлось доказать всю свою прыть; весь отрядъ двинулся назадъ, поспѣшно и въ безпорядкѣ, и тогда только рѣшился перемѣнить галопъ на рысь, когда возвышеніе скрыло отъ него грозныя орудія; — такъ по крайней мѣрѣ разсказывалъ впослѣдствіи самъ лейтенантъ. Справедливость требуетъ однако замѣтить, что мистеръ Бальмавапль отступилъ послѣднимъ, что онъ всѣми силами старался водворить порядокъ въ отрядѣ, и даже простеръ свою храбрость до того, что отвѣтилъ на крѣпостный огонь выстрѣломъ изъ пистолета; хотя, принимая во вниманіе разстояніе около полумили, я никогда не могъ узнать, оказала ли эта мѣра возмездія какое-нибудь существенное дѣйствіе.

Путешественники проѣхали черезъ достопамятную Баннокбервскую равнину и достигли Торвуда, о которомъ сохраняются между шотландскими поселянами славныя и страшныя преданія, смотря по тому, идетъ ли рѣчь о подвигахъ Валласа или о жестокостяхъ Вуда Вилли Грима. На ночь Бальмавапль сдѣлалъ привалъ въ небольшомъ городкѣ Фалькиркѣ, который тогда уже славился въ шотландской исторіи и пріобрѣлъ еще большую извѣстность важными событіями позднѣйшаго времени. Всадники расположились на ночевку безъ соблюденія особенной дисциплины, такъ какъ квартирмейстеръ Джинкеръ былъ всего болѣе озабоченъ вопросомъ, гдѣ найти самую лучшую водку. Часовыхъ не сочли нужнымъ разставить, и бодрствующими оказались только тѣ, которымъ посчастливилось достать крѣпкихъ напитковъ. Нѣсколько сильныхъ храбрецовъ могли легко вырѣзать весь отрядъ; по изъ жителей города нѣкоторые относились къ воинамъ Бальмавапля сочувственно, другіе вполнѣ равнодушно; остальные были запуганы. Такимъ образомъ ночью не случилось ничего особеннаго, и только дикія пѣсни, которыя пирующіе распѣвали во всю глотку безъ всякаго зазрѣнія совѣсти, нѣсколько разъ прерывали сонъ нашего героя.

Рано по утру отрядъ сѣлъ опять на копей и двинулся къ Эдинбургу; блѣдныя лица многихъ солдатъ свидѣтельствовали о безсонной, разгульной ночи. Бальмавапль сдѣлалъ привалъ въ Линлитто, извѣстномъ по своему старинному замку, который шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ былъ цѣлъ и обитаемъ; позднѣе, не совсѣмъ шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ, его почтенныя развалины едва избѣжали постыдной участи: ихъ хотѣли обратить въ мѣсто заключенія для французскихъ плѣнниковъ. Миръ праху славнаго государственнаго мужа^[95], который съ патріотическимъ рвеніемъ воспрепятствовалъ такому святотатству, оказавъ этимъ одну изъ послѣднихъ своихъ услугъ Шотландіи.

По мѣрѣ того какъ всадники приближались къ Эдинбургу но открытой, обработанной мѣстности, до нихъ начинали доноситься боевые звуки. Отдаленные, но явственные выстрѣлы тяжелыхъ орудій возвѣстили Эдуарду о битвѣ. Даже Бальмавапль подумалъ о мѣрахъ предосторожности; онъ отдѣлилъ нѣсколькихъ человѣкъ для рекогносцировки, выстроилъ свой отрядъ въ правильную колонну и храбро двинулся впередъ.

Вскорѣ путешественники достигли возвышенія и увидѣли передъ собою Эдинбургъ, раскинувшійся на склонѣ горы, которая спускалась уступами къ востоку отъ замка. Съ батарей замка, осажденнаго или лучше сказать блокированнаго сѣверными инсургентами, два или три дня передъ тѣмъ овладѣвшими городомъ, стрѣляли время отъ времени въ горцевъ, показывавшихся на главной улицѣ и въ другихъ окрестностяхъ замка. Утро было тихое, ясное, и гарнизонъ крѣпости, поддерживая такую неправильную канонаду, имѣлъ главнѣйшимъ образомъ въ виду окружить замокъ облаками дыма, которыя съ каждымъ новымъ выстрѣломъ все болѣе сгущались надъ скалой, и только мѣстами исчезали тонкими струйками въ далекомъ воздушномъ пространствѣ. Замокъ, на половину скрытый отъ взоровъ, представлялъ картину мрачнаго величія, которая ужасала Вэверлея, особенно когда онъ останавливался на мысли, что каждый выстрѣлъ, быть можетъ, уноситъ нѣсколько человѣческихъ жизней.

Когда они приблизились къ городу, канонада почти совсѣмъ стихла. Однакоже Бальмавапль хорошо помнилъ недружелюбное привѣтствіе, оказанное его отряду стирлингской батареей, и не захотѣлъ еще разъ подвергаться артилерійскому огню. Поэтому онъ свернулъ съ прямой дороги, сдѣлалъ большой объѣздъ на югъ, чтобы находиться внѣ пушечныхъ выстрѣловъ, и подъѣхалъ къ старинному замку Голирудъ, миновавъ городъ. Онъ выстроилъ свой отрядъ передъ фасадомъ почтеннаго зданія и сдалъ Вэверлея пикету горцевъ, начальникъ котораго повелъ его во внутренность замка.

Длинная, низкая галлерея (тяжелой архитектуры, увѣшанная портретами какихъ-то фантастическихъ королей, которые если и жили когда нибудь, то за нѣсколько сотъ лѣтъ до изобрѣтенія живописи масляными красками) служила караульной или прихожей для покоевъ, запятыхъ отважнымъ Карломъ Эдуардомъ въ замкѣ своихъ предковъ. Офицеры, въ костюмахъ Верхней и Нижней Шотландіи, торопливо проходили но галлереѣ, или останавливались въ пей, какъ бы въ ожиданіи приказаній. Секретари дѣятельно писали рапорты и другія бумаги. Всѣ, казалось, были заняты чѣмъ-то серьезнымъ и важнымъ. Вэверлей сѣлъ въ амбразурѣ окна и никто не обращалъ на него вниманія; онъ чувствовалъ, что скоро наступитъ развязка томившей его неизвѣстности.

ГЛАВА XL.
Старый и новый знакомый.

Въ то время какъ Вэверлей былъ погруженъ въ мечты, за нимъ раздался шорохъ; дружеская рука ударила его по плечу, и дружескій голосъ воскликнулъ:

— А что, вѣдь горный пророкъ сказалъ правду! — Или вы все не вѣрите предсказанію ясновидящаго?

Вэверлей обернулся, и очутился въ объятіяхъ Фергуса Макъ-Айвора.

— Привѣтствую васъ въ Голирудѣ, еще

разъ пріютившемъ своего законнаго государя! Не говорилъ я вамъ, что мы восторжествуемъ, и что вы попадете въ руки филистимлянъ, если разстанетесь съ нами?

— Милый Фергусъ! воскликнулъ Вэверлей, радостно отвѣчая на его привѣтствія. — Давно я не слыхалъ дружескаго голоса. А гдѣ Флора?

— Она въ безопасности, и съ торжествомъ созерцаетъ паши успѣхи.

— Она здѣсь, въ этомъ замкѣ? спросилъ Вэверлей.

— Да, по крайней мѣрѣ въ этомъ городѣ, сказалъ Макъ-Айворъ, — и вы ее увидите; по прежде вы должны поговорить съ однимъ другомъ, о которомъ вы вѣроятно мало думали и который часто спрашивалъ о васъ.

Съ этими словами онъ взялъ Вэверлея подъ-руку и вышелъ съ нимъ изъ галлереи; прежде чѣмъ нашъ герой успѣлъ сообразить куда его ведутъ, онъ очутился въ пріемной, убранной съ нѣкоторымъ притязаніемъ на королевское великолѣпіе.

Бѣлокурый молодой человѣкъ, благородной наружности, съ прекрасными, правильными чертами лица, выступилъ изъ кружка офицеровъ и вождей горныхъ клановъ, собравшихся вокругъ него, и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ. По его свободному, любезному обращенію, Вэверлей, какъ казалось ему впослѣдствіи, могъ бы узнать высокое положеніе бѣлокураго юноши, еслибъ у него и не было звѣзды на груди и шитой подвязки на колѣнѣ.

— Ваше королевское высочество, началъ Фергусъ, съ низкимъ поклономъ, — позвольте мнѣ представить вамъ…

— Потомка одного изъ самыхъ древнихъ и самыхъ преданныхъ родовъ Англіи, сказалъ молодой человѣкъ, перебивая его. — Прошу извиненія, мой милый Макъ-Айворъ, за то что перебилъ васъ, но не надо церемонійместера для представленія Вэверлея Стюарту.

Сказавъ это онъ привѣтливо подалъ руку Эдуарду, который, если бы и захотѣлъ, не могъ не отвѣтить привѣтствіемъ, на которое принцъ имѣлъ право по своему высокому происхожденію.

— Я съ сожалѣніемъ узналъ, мистеръ Вэверлей, сказалъ принцъ — что вслѣдствіе обстоятельствъ еще не совершенно выяснившихся, мои приверженцы подвергли васъ въ графствѣ Пертскомъ и на пути сюда нѣкоторымъ стѣсненіямъ, но мы находимся въ такомъ положеніи, что хорошо не знаемъ кто намъ другъ и кто недругъ. Я и самъ не вполнѣ увѣренъ, могу ли я считать мистера Вэверлея въ числѣ своихъ друзей.

Онъ на минуту умолкъ; но прежде чѣмъ Эдуардъ успѣлъ собраться съ мыслями и найти приличный отвѣтъ, принцъ вынулъ изъ кармана бумагу и продолжалъ:

— Я не имѣлъ бы на этотъ счетъ никакихъ сомнѣній, если бы могъ вѣрить этой прокламаціи, написанной друзьями курфирста гановерскаго, гдѣ объявляютъ, что мистеръ Вэверлей и многія другія знатныя лица виновны въ государственной измѣнѣ за ихъ преданность законному своему государю. Но я желаю имѣть такихъ приверженцевъ, которыхъ привлекаютъ ко мнѣ чувство привязанности и убѣжденіе, и если мистеръ Вэверлей намѣренъ продолжать свое путешествіе на югъ или присоединиться къ войскамъ курфирста, я ему немедленно доставлю свободный пропускъ, а только пожалѣю о томъ, что не имѣю въ настоящее время достаточной власти, чтобы защитить его отъ возможныхъ послѣдствій такой рѣшимости. Но (продолжалъ Карлъ Эдуардъ, помолчавъ немного), если мистеръ Вэверлей, по примѣру своего предка сера Найджеля, захочетъ служить дѣлу, имѣющему за себя только справедливость; если онъ намѣренъ слѣдовать за принцемъ, который рѣшился, расчитывая лишь на привязанность своего народа, возвратить себѣ престолъ своихъ предковъ, или погибнуть въ борьбѣ, то я скажу только, что въ числѣ окружающихъ меня джентльменовъ онъ найдетъ достойныхъ товарищей, и будетъ служить государю, который, надѣюсь, никогда не заслужитъ названія неблагодарнаго, не смотря на всѣ превратности судьбы.

Умный вождь племени Айвора не безъ расчета устроилъ это свиданіе Вэверлея съ царственнымъ искателемъ приключеній. Нашъ герой не былъ знакомъ съ утонченной вѣжливостью придворнаго языка и придворнаго обращенія; обворожительные манеры принца и его ласковыя, рѣчи произвели на Вэверлея глубокое впечатлѣніе и безъ труда заглушили въ немъ голосъ осторожности. Онъ видѣлъ передъ собою принца, который по своей наружности, манерамъ и доблести, выказываемой въ такомъ многотрудномъ предпріятіи, представлялся ему героемъ фантастической рыцарской повѣсти; и этотъ принцъ лично просилъ его содѣйствія и съ почетомъ принималъ его въ великолѣпной залѣ стариннаго отеческаго замка, завоеваннаго мечомъ, въ то время когда надѣялся одержать еще много побѣдъ. Среди такой обстановки Вэверлей начиналъ снова сознавать свое достоинство и значеніе, которыя онъ считалъ-было навсегда утраченными. Оскорбленный, отвергнутый, угрожаемый съ одной стороны, онъ чувствовалъ непреодолимое влеченіе къ дѣлу, правоту котораго онъ давно сознавалъ по своему воспитанію и политическимъ принципамъ своего семейства. Всѣ эти мысли вихремъ пронеслись въ его головѣ, заглушая всѣ другія соображенія; — къ тому же на размышленія не было времени. Вэверлей упалъ на колѣни передъ Карломъ Эдуардомъ и торжественно помялся защищать его права до послѣдней капли крови!

Принцъ (мы будемъ называть его титуломъ, принадлежавшими" ему по праву рожденія, не смотря на то, что ошибки и сумасбродство предковъ сдѣлали его несчастнымъ) подняла. Вэверлея и обнялъ его съ горячимъ, искреннимъ чувствомъ благодарности. Онъ также отъ души поблагодарилъ Фергуса Макъ-Айвора за то, что онъ доставила, ему такого приверженца; потомъ онъ представилъ Вэверлея различнымъ знатнымъ лицамъ, офицерамъ своей свиты и вождямъ горцевъ, какъ молодаго джентльмена съ самой блестящей будущностью, въ смѣломъ, восторженномъ поступкѣ котораго сказывалось настроеніе важнѣйшихъ англійскихъ семейства. въ это смутное, тяжолое время^[96]. Въ этомъ отношеніи приверженцы Стюартовъ были особенно недовѣрчивы; они полагали, что англійскіе іаковиты откажутъ имъ въ своемъ содѣйствіи; такое сознаніе парализовало ихъ энергію и отбивало у многихъ знатныхъ шотландскихъ джентльменовъ охоту идти на рискованное предпріятіе. Поэтому для принца было очень своевременно открытое присоединеніе къ его партіи представителя знаменитаго дома Вэверлей-Онора. Фергусъ предвидѣлъ это обстоятельство съ самаго начала. Онъ искренно любилъ Эдуарда, потому что ихъ убѣжденія, чувства и планы никогда не сталкивались; онъ надѣялся, что его другъ соединится брачными узами съ Флорой, и радовался, когда Вэверлей посвятилъ себя наконецъ тому же святому дѣлу какъ онъ. Но, какъ мы уже имѣли случай замѣтить, онъ торжествовалъ также какъ политикъ, которому было весьма важно заручиться такимъ союзникомъ, а оказавъ существенную услугу принцу, онъ значительно возвышался въ его глазахъ.

Карлъ Эдуардъ, съ своей стороны, желая немедленно показать своей свитѣ значеніе, которое онъ придавалъ новому приверженцу, тотчасъ началъ подробное, какъ бы конфиденціальное изложеніе обстоятельствъ настоящаго положенія дѣлъ.

— По причинамъ, которыя мнѣ еще не совсѣмъ извѣстны, мистеръ Вэверлей, сказалъ онъ, — вы долгое время оставались въ сторонѣ отъ всякихъ новостей, и я имѣю основаніе полагать, что вы мало знакомы съ важными условіями моего настоящаго положенія. Но вы вѣроятно знаете, что я высадился въ уединенномъ Мойдартскомъ округѣ съ немногими приверженцами, и что восторженная преданность вождей горной Шотландіи и ихъ клановъ сразу поставила одппокого искателя приключеній во главѣ храброй арміи. Вы также, я думаю, слышали, что главнокомандующій гановерскаго курфирста, серъ Джонъ Копъ, двинулся въ горы съ многочисленнымъ, прекрасно-организованнымъ войскомъ и намѣревался дать сраженіе; по на трехчасовомъ переходѣ отъ нашего лагеря, мужество ему измѣнило, и онъ отступилъ на сѣверъ, къ Абердину, оставляя Нижнюю Шотландію открытой и незащищенной. Я не желалъ потерять такого благопріятнаго случая, и двинулся къ Эдинбургу, преслѣдуя оба кавалерійскіе полка, Гардинера и Гамильтона, которые грозили смертью каждому горцу, который посмѣетъ идти дальше Стирлингскаго замка. Пока магистратъ и граждане столицы обсуждали вопросъ, нужно ли имъ сдаться или продолжать защиту, мой добрый другъ Лохіель (при этихъ словахъ онъ положилъ руку на плечо этого доблестнаго вождя) избавилъ ихъ отъ труда дальнѣйшихъ совѣщаній, и ворвался въ городъ съ пятьюстами камеронцами. До сихъ поръ, слѣдовательно, все идетъ хороню; но я слышалъ, что абердинскій воздухъ подкрѣпилъ нервы храбраго генерала, что онъ покинула, сѣверную Шотландію и вчера высадился въ Дунбарѣ. Безъ всякаго сомнѣнія онъ намѣренъ двинуться къ столицѣ, чтобы овладѣть ею. Въ моемъ военномъ совѣтѣ было высказано два мнѣнія: одни полагаютъ, что такъ, какъ наша армія лишена правильной организаціи, не имѣетъ ни артиллеріи, ни достаточной кавалеріи и очень малочисленна, то она не въ состояніи выдержать битвы съ правительственными войсками, а потому слѣдуетъ отступить обратно въ горы и тама. продолжать войну, пока не придетъ ожидаемая помощь изъ Франціи или пока всѣ горные кланы не станутъ подъ наше знамя. Другіе полагаютъ, что при настоящихъ обстоятельствахъ отступленіе должно непремѣнно подорвать довѣріе къ намъ, и не только не доставитъ намъ новыхъ приверженцевъ, но устрашитъ многихъ старыхъ. Офицеры, поддерживающіе послѣднее мнѣніе, и въ числѣ которыхъ находится вашъ друга. Фергусъ Макъ-Ливоръ, увѣряютъ, что если съ одной стороны горцы незнакомы съ обыкновенной дисциплиной регулярныхъ войскъ, то съ другой стороны и солдаты, съ которыми имъ придется имѣть дѣло, не имѣютъ никакого понятія о ихъ своеобразномъ и страшномъ способѣ вести войну; что привязанность и мужество вождей и джентльменовъ не могутъ быть подвергнуты сомнѣнію, что однажды очутившись среди враговъ кланы послѣдуютъ за ними; наконецъ, что обнаживъ мечъ нужно бросить ножны и возложить надежду на бой и на Бога брани. Надѣюсь, что мистеръ Вэверлей сдѣлаетъ намъ честь, высказавъ свое мнѣніе въ такихъ затруднительныхъ обстоятельствахъ!

Вэверлей покраснѣлъ отъ удовольствія и застѣнчивости при этомъ лестномъ обращеніи. Онъ тотчасъ смѣло отвѣтилъ, что не дерзаетъ высказать мнѣнія, требующаго воинской опытности, по что лично онъ избралъ бы тотъ планъ, въ которомъ представится скорѣйшая возможность доказать пламенную преданность его королевскому высочеству.

— Эти слова достойны Вэверлея! сказалъ Карлъ Эдуардъ. — А чтобъ вы могли занимать должность, соотвѣтствующую вашему званію, позвольте мнѣ предложить вамъ, взамѣнъ утраченнаго вами капитанскаго чина, званіе маіора и назначить васъ своимъ адъютантомъ, пока я буду въ состояніи причислить васъ къ одному изъ полковъ, которые, я надѣюсь, будутъ въ скоромъ времени сформированы.

— Ваше королевское высочество, отвѣтилъ Вэверлей (вспомнивъ Бальмавапля и его жалкихъ воиновъ) — вы, надѣюсь, соблаговолите извинить меня, если я откажусь отъ всякаго званія, пока время и обстоятельства дадутъ мнѣ возможность сформировать отрядъ и принять надъ нимъ начальство. Я до тѣхъ поръ позвольте мнѣ служить волонтеромъ въ кланѣ моего друга Фергуса Макъ-Айвора.

— По крайней мѣрѣ, сказалъ принцъ, очевидно довольный этимъ отвѣтомъ, — не откажите мнѣ въ удовольствіи вооружить васъ по шотландскому обычаю. Сказавъ это онъ отстегнулъ свой палашъ, съ серебряной перевязью и стальной рукояткой, богатой и оригинальной работы.

— Клинокъ, продолжалъ принцъ, настоящій Андреа Ферара; это наслѣдственное оружіе въ нашемъ семействѣ; но я увѣренъ, что вы достойнѣе носить его, чѣмъ я; позвольте мнѣ также вручить вамъ пистолетъ того же мастера. — Полковникъ Макъ-Ливоръ, вы вѣроятно имѣете многое сказать вашему другу, и я не хочу васъ долѣе задерживать; но не забудьте, что вечеромъ вы оба должны быть у меня. Быть можетъ, мы проводимъ послѣдній день въ этихъ залахъ, и должны провести его весело, такъ какъ мы выступаемъ въ битву съ чистой совѣстью.

Почтительно выслушавъ эти слова, Фергусъ и Вэверлей вышли изъ комнаты.

ГЛАВА XLI.
Тайна начинаетъ объясняться.

— Любезный Эдуардъ, какъ вамъ понравился принцъ? спросилъ Фергусъ, когда они стали спускаться по широкой каменной лѣстницѣ.

— Для него и жить и умереть отрадно! восторженно отвѣтилъ Вэверлей.

— Я былъ увѣренъ, что вы будете такого мнѣнія, когда увидите его, и сожалѣю только, что это свиданіе не могло устроиться раньше; но вашъ ушибъ помѣшалъ этому. Впрочемъ и у принца есть свои недостатки, или лучше сказать, ему приходится играть трудную игру: около него много ирландскихъ офицеровъ^[97], а они по большей части жалкіе совѣтники, не умѣющіе разумно отнестись къ многочисленнымъ притязаніямъ, которыми они надоѣдаютъ принцу. Повѣрите ли, я въ настоящее время не рѣшаюсь принять графскій титулъ, данный мнѣ за десятилѣтнія заслуги, чтобъ не возбудить зависти С*** и М***. Вы хорошо сдѣлали, Эдуардъ, что отказались отъ должности адъютанта. На нее есть, правда, двѣ вакансіи, но Клапропальдъ, Лохіель и почти всѣ мы просили замѣстить одну молодымъ Аберхаладеромъ, а ирландцы и представители Нижней Шотландіи прочатъ на другую лэрда Ф***. Если-бъ ради васъ отстранили одного изъ этихъ двухъ кандидатовъ, то вы нажили бы себѣ враговъ. Къ тому же, я удивляюсь, какъ принцъ могъ предложить вамъ званіе маіора, когда онъ знаетъ, что многіе изъ окружающихъ его джентльменовъ, не имѣющіе возможности выставить и полутораста человѣкъ, не довольствуются чиномъ подполковника Но, потерпите! Пока, дѣла идутъ хорошо, и намъ нужно только позаботиться о вашемъ костюмѣ для нынѣшняго вечера, такъ какъ по правдѣ сказать, ваша одежда не соотвѣтствуетъ придворному этикету.

— Да, сказалъ Вэверлей, взглянувъ на свое платье, покрытое пылью и грязью, — моя охотничья куртка сослужила мнѣ вѣрную службу съ тѣхъ поръ, какъ мы разстались съ вами, милый Фергусъ; вы вѣроятно знаете это лучше меня самого.

— Вы дѣлаете слишкомъ много чести моимъ способностямъ ясновидящаго, сказалъ со смѣхомъ Макъ-Айворъ. — Мы были очень заняты сперва приготовленіями къ сраженію съ серомъ Джономъ Копомъ, а потомъ дѣйствіями въ Нижней Шотландіи. Я могъ только дать самыя общія наставленія тѣмъ изъ нашихъ, которые были оставлены въ графствѣ Пертскомъ, чтобъ въ случаѣ надобности подать вамъ помощь. Разскажите мнѣ въ подробности все что съ вами было, такъ какъ я имѣю о вашемъ путешествіи только неполныя, отрывочныя свѣденія.

Вэверлей сообщилъ своему другу всѣ обстоятельства, извѣстныя уже читателю, и которыя Фергусъ выслушалъ съ большимъ вниманіемъ. Разговаривая такимъ образомъ, пріятели дошли до квартиры Макъ-Айвора, помѣщавшейся на Канонгэтской улицѣ и выходившей окнами на небольшой мощеный дворъ. Хозяйка, веселая вдовушка лѣтъ сорока, очень любезно улыбнулась молодому, красивому вождю, будучи очевидно неравнодушная къ привлекательной наружности и хорошему расположенію духа, независимо отъ его политическихъ убѣжденій. Каллумъ-Бегъ встрѣтилъ нашего героя съ улыбкой человѣка, узнающаго стараго знакомаго.

— Каллумъ! сказалъ Фергусъ, позови ко мнѣ Шемуса. Это наслѣдственный портной Вихъ-Іанъ-Вора — Шемусъ! мистеру Вэверлею нужна полная шотландская одежда; его брюки должны быть готовы черезъ четыре часа; вы знаете мѣрку хорошо сложеннаго человѣка?..

— Одиннадцать ногтей^[98] отъ бедра до пятки, восемь въ тальѣ, отвѣчалъ портной. — Ваша милость можетъ повѣсить Шемуса, если въ горахъ найдется болѣе искусная пара пожшщъ, могущихъ скроить брюки.

— Достаньте также тартановый плэдъ макъ-айворова клана, продолжалъ Фергусъ, кушакъ и синюю шляпу по фасону принца; моя короткая зеленая куртка, шитая серебромъ и съ серебряными пуговицами, придется какъ разъ въ пору мистеру Вэверлею, и я ни разу не надѣвалъ ее. Скажите также прапорщику Макомбиху, чтобы онъ выбралъ одинъ изъ моихъ щитовъ поновѣе. Принцъ пожаловалъ вамъ, любезный другъ, продолжалъ Фергусъ, обращаясь къ нашему герою, палашъ и пистолеты, а я вамъ дамъ кинжалъ и кошелекъ, и тогда вамъ останется только надѣть башмаки съ невысокими каблуками, чтобъ быть настоящимъ сыномъ Айвора.

Отдавъ нужныя приказанія, Фергусъ возвратился къ похожденіямъ Вэверлея.

— Вы находились очевидно подъ покровительствомъ Дональда Бинъ-Лина. Я долженъ сказать вамъ, что отправляясь съ моимъ кланомъ для присоединенія къ арміи принца, я поручилъ этому достойному представителю общества исполненіе одного важнаго дѣла, послѣ чего онъ долженъ былъ догнать меня со всѣми своими силами. Но когда мистеръ Бинъ-Линъ увидѣлъ, что страна не защищена, онъ счелъ болѣе разумнымъ оставить мои приказанія безъ вниманія и вести войну для собственной выгоды. Онъ исходилъ всю страну вдоль и поперегъ, грабя друга и недруга, подъ предлогомъ сбора дани отъ моего имени, а иногда — чортъ бы побралъ его нахальство — отъ своего собственнаго великаго имени. Если я увижу когда-нибудь Бенморскую скалу, клянусь вамъ, я повѣшу этого негодяя. Я въ особенности узнаю его въ ловкой продѣлкѣ, благодаря которой васъ отбили у сумасшедшаго фанатика Джильфилана; я увѣренъ, что самъ Дональдъ Липъ разыгралъ роль разнощика; но я не понимаю какъ онъ васъ не ограбилъ, не потребовалъ съ васъ выкупа и вообще не воспользовался, такъ или иначе, вашимъ плѣномъ для собственныхъ выгодъ.

— Когда и гдѣ узнали вы о моемъ плѣнѣ? спросилъ Вэверлей.

— Я узналъ объ этомъ отъ самого принца, который очень интересовался всѣмъ что касалось васъ. Онъ мнѣ сообщилъ, что вы находитесь въ рукахъ одного изъ нашихъ сѣверныхъ отрядовъ — вы понимаете, что я не могъ распрашивать у него подробности — и спросилъ мое мнѣніе о томъ, какъ поступать съ вами. Я посовѣтовалъ перевести васъ въ Эдинбургъ плѣнникомъ, не желая компрометировать васъ въ глазахъ англійскаго правительства, въ случаѣ, если бы вы захотѣли продолжать ваше путешествіе на югъ. Замѣтьте, что я не зналъ еще, что васъ обвиняли въ государственной измѣнѣ, и не предполагалъ, слѣдовательно, большой перемѣны въ вашемъ образѣ мыслей. Тогда мы рѣшили отвезти васъ въ Доунскій замокъ, и присмотръ за вами поручили Бальмаванно, грубой, ни къ чему негодной скотинѣ, которая торжественно называетъ свою жалкую шайку эскадрономъ. Я объясняю его дерзкое обращеніе съ вами во первыхъ природнымъ отвращеніемъ ко всему, чѣмъ отличается джентльменъ, а во вторыхъ воспоминаніемъ объ обидѣ нанесенной ему барономъ Брадвардиномъ; я увѣренъ, что его разсказъ объ этой исторіи немало способствовалъ распространенію оскорбительныхъ для васъ слуховъ, дошедшихъ до бывшихъ вашихъ товарищей офицеровъ.

— Очень можетъ быть, сказалъ Вэверлей; — однако, милый Фергусъ, я надѣюсь, что вы найдете свободную минуту разсказать мнѣ что-нибудь про вашу сестру?

— Видите ли, Вэверлей, отвѣтилъ Фергусъ, — я могу вамъ только сказать, что она здорова и живетъ теперь у одной родственницы здѣсь, въ Эдинбургѣ. Я полагалъ, что ей лучше будетъ пріѣхать сюда, такъ какъ со времени нашихъ успѣховъ многіе знатные люди посѣщаютъ нашъ дворъ; и я васъ увѣряю, что можно не безъ гордости считать себя близкимъ родственникомъ такой молодой дѣвушки, какъ Флора Мак-Айворъ; а въ наше безпокойное время, когда всѣ лѣзутъ впередъ, когда всѣ заявляютъ свои притязанія, никто не долженъ пренебрегать никакими хорошими средствами, чтобы возвысить свое значеніе въ глазахъ другихъ людей.

Послѣднія слова Фергуса. нѣсколько оскорбляли чувства Вэверлея: его возмущала мысль, что Флора должна была удивлять и восхищать окружающихъ для того, чтобъ выдвинуть впередъ своего брата. Такой взглядъ на вещи вполнѣ соотвѣтствовалъ характеру Фергуса, по нашъ герой находилъ его возмутительно эгоистичнымъ, недостойнымъ ни гордаго самостоятельнаго вождя, ни его идеальной, возвышенной сестры. Фергусъ, съ своей стороны, свыкся съ такими интригами еще при французскомъ дворѣ; поэтому онъ не замѣтилъ того неблагопріятнаго впечатлѣнія, которое его слова произвели на Вэверлея, и продолжалъ:

— Мы увидимъ Флору не раньше вечера, на балѣ и концертѣ въ Голирудскомъ замкѣ. Я поссорился съ нею за то, что она не вышла проститься съ вами; и если попрошу ее принять васъ днемъ, то пожалуй возобновлю ссору и, чего добраго, разстрою вашу встрѣчу у принца.

Во время этого разговора Вэверлей услышалъ на дворѣ, подъ окнами, хорошо знакомый голосъ:

— Увѣряю васъ, почтенный другъ, что это полнѣйшее нарушеніе военной дисциплины, и если бы вы не были новичкомъ, ваше поведеніе заслуживало бы строжайшаго порицанія. Военноплѣнный ни въ какомъ случаѣ не можетъ быть закованъ въ колодки или заключенъ in ergastulo, а это непремѣнно бы случилось, если бы вы помѣстили этого джентльмена въ подземелье Бальмавапльской башни. Я могу допустить только, что такой плѣнникъ долженъ быть, для безопасности, заключенъ in carcere, то есть въ общественную тюрьму.

Затѣмъ послышался ворчливый голосъ Бальмавапля: онъ уходилъ, по видимому, очень недовольный, и изъ его отвѣта можно было только разслышать слово «бродяга». Эдуардъ не засталъ его уже на дворѣ, когда онъ выскочилъ на встрѣчу барона Брадвардина. Длинная, сухая фигура почтеннаго старика показалась нашему герою еще болѣе суровой и вытянутой въ новомъ его костюмѣ; на немъ была надѣта голубая куртка, шитая золотомъ, пунцовый камзолъ и брюки, и огромные ботфорты. Сознаніе лежащаго на немъ военнаго званія также увеличивало его гордую осанку и догматическую убѣдительность его разговора.

Онъ встрѣтилъ Вэверлея съ обычной привѣтливостью и сталъ заботливо разспрашивать объ обстоятельствахъ, по которымъ онъ вышелъ изъ драгунскаго полка мистера Гардинера.

— Я не имѣю ни малѣйшаго сомнѣнія, сказалъ онъ, — что вы, мой молодой другъ, ничего не сдѣлали что заслуживало бы оскорбительное обращеніе со стороны правительства; но я полагаю, что баронъ Брадвардинъ, какъ человѣкъ значительный и благородный, имѣетъ полное право узнать всѣ подробности, чтобъ имѣть возможность опровергнуть клеветы, взведенныя на представителя древняго рода Вэверлеевъ, тѣмъ болѣе, что онъ, но многимъ причинамъ, привыкъ смотрѣть на васъ какъ на роднаго сына.

Фергусъ Мак-Айворъ подошелъ въ это время къ разговаривавшимъ и поспѣшно разсказалъ барону все что случилось съ Вэверлеемъ, упомянувъ въ заключеніе о лестномъ пріемѣ, оказанномъ ему принцемъ. Баронъ Брадвардинъ молча выслушалъ разсказъ, горячо пожалъ руку Вэверлею и поздравилъ его съ поступленіемъ на службу къ законному своему государю.

— Хотя, продолжалъ онъ, — всѣ націи справедливо признаютъ безчестнымъ нарушеніе sacramentum militare, какъ въ томъ случаѣ, когда оно было принято каждымъ воиномъ въ отдѣльности — per conjurationem, по выраженію римлянъ, — такъ и въ томъ случаѣ, когда оно было принято однимъ воиномъ отъ имени всѣхъ остальныхъ; по тѣмъ не менѣе несомнѣнно, что такая присяга разрѣшается такъ называемымъ dimissio, то есть отставкою. При иномъ толкованіи, положеніе воина было бы такое же тяжелое, какъ положеніе углекоповъ и другихъ adscripti glebae. Объ этомъ предметѣ говоритъ ученый Санхесъ въ своемъ сочиненіи Dе jure-jurandо, съ которымъ вы, безъ сомнѣнія, справлялись въ настоящемъ случаѣ. Чтоже касается тѣхъ, кто оклеветалъ васъ лживыми и оскорбительными рѣчами, то призываю Небо въ свидѣтели, что они справедливо заслуживаютъ наказаніе, опредѣляемое въ Memnonia lex, иначе lex Rheтnia, которую комептируетъ Туллій въ своей рѣчи in Verrem. Тѣмъ не менѣе, мнѣ кажется, мистеръ Вэверлей, что прежде чѣмъ занять какую-нибудь должность въ арміи принца, вы могли бы узнать какое мѣсто занимаетъ въ ней старикъ Брадвардинъ, и спросить у него, не сочтетъ ли онъ за особенное счастіе принять васъ въ конный полкъ, который онъ формируетъ.

Эдуардъ уклонился отъ упрека, объяснивъ необходимость дать принцу немедленный отвѣтъ, а также полнѣйшимъ незнаніемъ, находился ли его другъ, баронъ, при арміи или въ какой либо иной службѣ.

Уладивъ это маленькое препирательство, Вэверлей освѣдомился о мисъ Брадвардинъ, и узналъ, что она пріѣхала въ Эдинбургъ вмѣстѣ съ Флорой Макъ-Ливоръ, подъ прикрытіемъ отряда горцевъ изъ клана Фергуса. Такой переѣздъ былъ необходимъ, такъ какъ пребываніе въ Тюливеоланѣ стало для молодой, беззащитной дѣвушки очень непріятнымъ и опаснымъ, по причинѣ близкаго сосѣдства съ горными округами и двумя или тремя многолюдными селеніями, жители которыхъ, ревностные пресвитеріане и заклятые враги катерановъ, объявили себя на сторонѣ правительства и составили летучіе отряды партизановъ; эти отряды имѣли постоянныя схватки съ горцами, и время отъ времени грабили замки пограничныхъ землевладѣльцевъ іаковитовъ.

— Я предложилъ бы вамъ пройтись со мною до моей квартиры въ Лукенбутсѣ, продолжалъ баронъ, — и дорогой Полюбоваться Большой улицей, Highstreet, которая безъ всякаго сомнѣнія красивѣе всѣхъ улицъ Лондона и Парижа; но моя бѣдненькая Роза страшно перепугана огнемъ изъ крѣпости, хотя я ей доказалъ но Вловделю и Когорну, что до насъ ни въ какомъ случаѣ не можетъ долетѣть ядро; кромѣ того, его королевское высочество поручилъ мнѣ проѣхать въ лагерь и поторопить людей conclamare vasа, то есть убраться съ багажомъ, чтобы завтра поутру быть готовыми къ выступленію.

— Намъ недолго сдѣлать это, сказалъ Макъ-Айворъ улыбаясь.

— Прошу извиненія, полковникъ Макъ-Айворъ, — совсѣмъ не такъ легко, какъ вы думаете. Я увѣренъ, что большинство вашихъ горцевъ дѣйствительно выступило на легкѣ, не обременяя себя излишнимъ багажомъ. Но вы забываете какое громадное количество безполезныхъ предметовъ они навьючили на себя дорогой. Я самъ видѣлъ (прощу у васъ еще разъ извиненія) какъ одинъ изъ вашихъ молодцовъ несъ на спинѣ большое простѣночное зеркало.

— Это такъ, весело продолжалъ Фергусъ; — и если бы вы стали допрашивать его, онъ непремѣнно отвѣтилъ бы вамъ, что къ ногѣ, которая ступаетъ, все что нибудь да прилипнетъ. Но согласитесь, баронъ, что сотня улановъ или одинъ отрядъ шмиршицскихъ пандуровъ произвели бы въ странѣ больше опустошенія, чѣмъ рыцарь съ зеркаломъ и всѣ наши кланы вмѣстѣ взятые.

— О, это совершенно вѣрно, отвѣтилъ баронъ Брадвардинъ; — они, по выраженію языческихъ писателей, ferociores in aspectu, mitiores in actu, — то есть, суровые и страшные по наружности, въ дѣйствительности мухи напрасно не обидятъ. Однако я заболтался съ вами, молодежью, а мнѣ бы давно слѣдовало быть въ королевскомъ паркѣ.

— Надѣюсь, что вы по возвращеніи отобѣдаете съ Вэверлеемъ и со мною? Смѣю увѣрить васъ, баронъ, что если я, въ случаѣ надобности, умѣю жить настоящимъ горцемъ, то съ другой стороны я не совсѣмъ позабылъ свое парижское воспитаніе и знакомъ съ благороднымъ искуствомъ faire la meilleure chère.

— Кто же въ этомъ сомнѣвается, замѣтилъ со смѣхомъ баронъ, — когда съ вашей стороны только стряпня, а ваша почтенная столица доставляетъ всю провизію. Хорошо, пріѣду; у меня же кстати дѣла въ городѣ; но раньше трехъ часовъ быть не могу.

При этихъ словахъ онъ простился съ своими друзьями, и отправился исполнить порученіе, возложенное на него принцемъ.

ГЛАВА XLII.
Военный обѣдъ.

Вемусъ всегда держалъ свое слово, когда къ дѣлу не примѣшивалась водка. Въ настоящемъ случаѣ, Каллумъ-Бегъ, который со времени исторіи съ хозяиномъ Золотаго Подсвѣчника считалъ себя у Вэверлея въ долгу, взялся наблюдать за наслѣдственнымъ портнымъ дома Макъ-Айвора и до окончанія работы сильно тѣснилъ его, по собственному своему выраженію. Иголка Шемуса, жаждавшаго поскорѣе прикоснуться къ запретному напитку, летала по тартану съ быстротой молніи; въ то же время артистъ пѣлъ про какую-то невѣроятно страшную битву, выдержанную Финъ-Макулемъ, такъ что на смерть каждаго героя приходилось по крайней мѣрѣ три стежка. Такимъ образомъ костюмъ былъ оконченъ въ самомъ скоромъ времени, тѣмъ болѣе, что куртка Фергуса приходилась какъ разъ въ пору нашему герою, а остальныя части туалета не требовали большаго труда.

Нарядъ древняго гаэла какъ нельзя болѣе шелъ къ высокой, стройной, хотя не очень могучей фигурѣ Вэверлея. Надѣвъ этотъ нарядъ, онъ — да простятъ меня прекрасныя читательницы — нѣсколько разъ взглянулъ въ зеркало, и не могъ не сознаться, что видитъ передъ собой красиваго молодаго человѣка. Дѣйствительно, нельзя было этого скрыть, Вэверлей пренебрегалъ общей модой и не носилъ парика: его свѣтло-каштановые волосы красивой волной выбивались изъ подъ шляпы, а обильныя складки тартана придавали много достоинства его живой, гибкой фигурѣ; голубые глаза его, по выраженію поэта, «таяли въ любви и горѣли въ бою», а застѣнчивый видъ — происходившій отъ недостаточнаго знанія свѣта — придавалъ особенную, заманчивую прелесть его чертамъ, въ то же время не отнимая у нихъ ни ума, ни красоты.

— Хорошенькій господинъ, очень хорошенькій господинъ, сказалъ Эванъ Дгу (нынѣ прапорщикъ Макомбихъ) хозяйкѣ Фергуса.

— Очень недуренъ, отвѣтила вдова Флокгартъ; а все же красивѣе вашего полковника я никого не знаю.

— Я и не думалъ ихъ сравнивать, замѣтилъ Эванъ, — да и не скажу, что у мистера Вэверлея красивое лицо. Я нахожу только, что у него смѣлая, бойкая наружность, что онъ дѣлаетъ честь своему отечеству, и въ битвѣ, не призадумаясь, кинется впередъ. Онъ хорошо владѣетъ мечемъ и щитомъ; въ Гленакойхѣ я часто боролся съ нимъ по воскресеньямъ послѣ обѣда; Вихъ-Іанъ-Воръ тоже принималъ участіе въ играхъ.

— Господь съ вами, прапорщикъ Макомбихъ, съ ужасомъ воскликнула пресвитеріанка; — я увѣрена, что полковникъ не бралъ никогда такого грѣха на душу.

— Шш! мисисъ Флокгартъ, отвѣтилъ Макомбихъ; — тсе, вѣдь мы молоды, на насъ грѣха быть не можетъ; да и по пословицѣ: «молодые святые, а старики черти».

— Скажите, прапорщикъ Макомбихъ, правда ли, что вы завтра вступите въ бой съ серомъ Джономъ Копомъ? спросила мисъ Флокгартъ у гостя.

— Ужъ это вѣрно, мисисъ Флокгартъ, если онъ неубѣжитъ! воскликнулъ горецъ.

— И вы будете стоять лицомъ къ лицу съ этими страшилищами драгунами? продолжала опять хозяйка.

— Всенепремѣнно; схватимся когтями, какъ говоритъ Конанъ сатанѣ, и пойдетъ къ чорту тотъ, у кого когти окажутся короче.

— Неужели полковникъ самъ пойдетъ противъ штыковъ?

— Клянусь честью, пойдетъ, мисъ Флокгартъ; и самымъ первымъ пойдетъ, призываю въ свидѣтели св. Федара!

— Господи помилуй! воскликнула чувствительная вдовушка; а если его убьютъ красные мундиры?

— Если это случится, мисъ Флокгартъ, я знаю кое кого, кто въ живыхъ не останется, чтобы его оплакивать. Но сегодня мы еще, слава Богу, не умерли, а потому можемъ подумать и объ обѣдѣ. Я вижу, что Вихъ-Іанъ-Воръ уложилъ свой дорожный мѣшокъ, а мистеръ Вэверлей усталъ смотрѣться въ зеркало. Вонъ и старый верзило, по прозванію баронъ Брадвардинъ, идетъ сюда; вѣдь это онъ убилъ вашего Рональда изъ Баллсикейроха; а за нимъ въ припрыжку скачетъ шутъ гороховый Маквибль, ни дать ни взять французскій поваръ Китльгабскаго лэрда съ своей собачонкой. А еще скажу я вамъ, моя милая голубка, что я ѣсть хочу какъ коршунъ. Велите Кэти приняться за стряпню, а сами принарядитесь; вѣдь вы знаете, что безъ васъ Вихъ-Іанъ-Воръ не сядетъ за столъ; а главное, мисисъ Флокгартъ, не позабудьте бутылочку водки!

Эти разумныя наставленія ускорили обѣдъ. Мисисъ Флокгартъ, улыбаясь сквозь трауръ, какъ солнце сквозь туманъ, заняла мѣсто хозяйки, и быть можетъ подумала про себя, что междоусобная война вовсе не такое дурное дѣло, такъ какъ она доставляетъ ей общество, стоящее гораздо выше ея обычныхъ посѣтителей. Рядомъ съ нею помѣстились Вэверлей и баронъ Брадвардинъ, а Фергусъ, къ ея великому удовольствію, сѣлъ vis-à-vis. Гражданскіе и военные чины, т. е. мистеръ Маквибль и сержантъ Макомбихъ, отвѣсивъ большое число поклоновъ начальству и другъ другу, заняли свои мѣста налѣво и направо отъ Макъ-Айвора. Принимая во вниманіе время, мѣсто и обстоятельства, обѣдъ оказался отличнымъ, а Фергусъ былъ чрезвычайно веселъ. Пылкій, честолюбивый, безстрашный, онъ видѣлъ въ своемъ воображеніи осуществленіе самыхъ безумныхъ плановъ, и относился съ полнѣйшимъ равнодушіемъ къ мысли о томъ, какъ неожиданно иногда открывается передъ воиномъ могила. Баронъ слегка извинился за непрошеннаго гостя, Маквибля:

— Мы занимались пріисканіемъ финансовъ, сказалъ онъ; — такъ какъ это вѣроятно мой послѣдній походъ, то я кончу тѣмъ, чѣмъ началъ. Клянусь вамъ честью, я былъ всегда такого мнѣнія, что овладѣть первомъ войны, какъ одинъ ученый авторъ называетъ la caisse militaire, гораздо труднѣе, чѣмъ раздобыться ея костями, мясомъ и кровью.

— Какъ такъ! воскликнулъ Фергусъ, — вы выставили единственный полезный кавалерійскій полкъ и не получили ни одного луидора съ «Дутеллы»^[99]?

— Нѣтъ, Гленакойхъ; болѣе ловкіе люди забѣжали впередъ.

— Это скандалъ! замѣтилъ Макъ-Айворъ; — позвольте мнѣ подѣлиться съ вами остатками моей субсидіи. Это избавитъ васъ отъ заботы на нынѣшнюю ночь, а завтра, до заката солнца, у насъ такъ или иначе будетъ достаточно всего.

Вэверлей сильно покраснѣлъ и повторилъ отъ своего имени предложеніе Фергуса.

— Благодарю васъ отъ души, добрые друзья мои, сказалъ баронъ, — но я не трону вашего peculium. Маквибль досталъ мнѣ нужныя деньги.

Мистеръ Маквибль безпокойно вертѣлся на своемъ стулѣ, съ видомъ крайняго смущенія. Онъ откашливался, и послѣ многихъ гм!, гм!, и множества завѣреній преданности своему господину, которая, по его словамъ, останется неизмѣнной и днемъ и ночью, и при жизни и въ могилѣ, произнесъ: "Банки перевезли всѣ свои наличныя деньги въ замокъ; Санди Гольди, серебряныхъ дѣлъ мастеръ, готовъ безъ сомнѣнія все сдѣлать для вашей милости, но времени мало, бумаги выправить некогда, и если бы его милость Макъ-Айворъ, или мистеръ Вэверлей, могли…

— Прошу васъ не говорить такого вздора, серъ, сказалъ баронъ тономъ, который заставилъ Маквибля умолкнуть, — дѣйствуйте такъ какъ мы рѣшили передъ обѣдомъ, если вы желаете еще служить мнѣ.

Выслушавъ это строгое приказанье, Маквибль хотя и почувствовалъ словно какъ будто его кровь переливалась въ жилы барона, по ничего не отвѣтилъ; онъ смолчалъ, повертѣлся немного на стулѣ и потомъ самъ обратился къ Фергусу, предлагая ему помѣстить въ вѣрныя руки и на очень выгодныхъ условіяхъ серебро, которое его милость найдетъ лишнимъ брать съ собою въ походъ.

— Очень вамъ благодаренъ, мистеръ Маквибль, отвѣчалъ со смѣхомъ Фергусъ; — но я долженъ вамъ объяснить, что мы, солдаты, выбираемъ обыкновенно банкирами своихъ хозяекъ.

Сказавъ это онъ вынулъ изъ туго-набитаго кошелька четыре или пять золотыхъ, сунулъ ихъ себѣ въ карманъ, а кошелекъ кинулъ въ передникъ мисисъ Флокгартъ.

— Берегите его, продолжалъ онъ, — съ меня же довольно этихъ нѣсколькихъ золотыхъ. Пока я живъ, вы будете моимъ банкиромъ, а когда умру, останетесь моимъ душеприкащикомъ. Смотрите, не обидьте шотландскихъ плакальщицъ, которыя будутъ громко голосить надъ тѣломъ послѣдняго Вихъ-Іанъ-Вора.

— Это такъ называемое tes tamentum militare, замѣтилъ баронъ, — которое, но римскому нраву, можетъ быть сдѣлано и словесно.

Но нѣжное сердце мисисъ Флокгартъ растаяло при грустныхъ словахъ вождя: она со слезами на глазахъ объявила, что рѣшительно отказывается отъ такого завѣщанія, такъ что Фергусъ долженъ былъ взять кошелекъ назадъ.

— Нечего дѣлать, сказалъ онъ; — если я погибну, онъ достанется гренадеру, который покончитъ съ моимъ существованіемъ. Но заранѣе объявляю, что я дешево его не отдамъ.

Мистеръ Маквибль снова попытался было вставить свое слово; ибо когда рѣчь шла о деньгахъ, онъ не былъ въ состояніи молчать.

— Не лучше ли будетъ отнести золото мисъ Макъ-Айворъ, на случай смерти или другой военной случайности? Это можно облечь въ правильную форму завѣщанія mortis causa, сдѣланнаго на имя молодой лэди: вамъ стоитъ только подписать свое имя.

— Если случится что нибудь подобное, сказалъ Фергусъ, — у молодой лэди будетъ другое на умѣ, а не эти ненастные золотые.

— Да, безъ всякаго сомнѣнія. Но вѣдь вашей милости извѣстно, что самое сильное горе…

— Переносится большинствомъ людей легче голода? Вѣрно, мистеръ Маквибль, совершенно вѣрно. Я вамъ скажу даже, что многіе, разсуждая такъ мудро, способны утѣшить себя въ утратѣ цѣлаго поколѣнія людей. Но есть горе, не знающее ни голода, ни жажды, и Флора…

Онъ замолчалъ, и все общество сочувственно взглянуло на разстроеннаго вождя.

Баронъ невольно подумалъ о беззащитномъ положеніи своей дочери, и крупныя слезы блеснули въ глазахъ ветерана.

— Если я погибну, Маквибль, вы знаете мои дѣла, имѣете всѣ мои бумаги; поберегите Розу.

Мистеръ Маквибль былъ, въ сущности, человѣкъ отъ міра сего; на немъ лежалъ порядочный слой грязи, но иногда въ немъ пробуждалось доброе, благородное чувство, особенно когда дѣло касалось барона и его дочери Розы.

— Если суждено намъ когда-нибудь испытать такое страшное горе, отвѣтилъ онъ растроганнымъ голосомъ, то Дунканъ Маквибль раздѣлитъ съ мисъ Розой послѣднія деньги; онъ скорѣе пойдетъ въ простые писаря, чѣмъ дастъ почувствовать нужду своей молодой госпожѣ; если когда-нибудь прекрасныя владѣнія Бріадвардинъ и Тюли-Веоланъ (рыданія почти на каждомъ словѣ прерывали его рѣчь) съ башнями и замкомъ, съ рощами, изгородями, болотами и вересками, съ удобренными и пахатными полями, съ постройками, съ фруктовыми садами — съ голубятнями, съ правами на рыбную ловлю и на плаваніе на рѣкахъ и озерѣ Веоланъ, съ церквами и приходами, cum annexis et connexis, съ правомъ пастбища, съ лѣсами, торфомъ и углемъ, со всѣми прочими угодьями (при этихъ словахъ онъ отеръ слезы кончикомъ своего длиннаго галстуха) — если, повторяю, все это — чему подробное описаніе найти можно въ документахъ, хранящихся въ брадвардинскомъ приходѣ графства Пертскаго — должно достаться, помимо дочери моего господина, Инху Грабиту, вигу и гаповерцу, а управленіе — перейдти въ руки Джэми Гови, неспособнаго быть не только управляющимъ…

Начало этой длинной іереміады тронуло слушателей, но конецъ возбудилъ смѣхъ.

— Не безпокойтесь, Маквибль, сказалъ прапорщикъ Макомбихъ; — не даромъ вернулось къ намъ доброе, старое время, когда можно было все взять и отнять; Спекусъ Макъ-Спакусъ (Макомбихъ хотѣлъ вѣроятно сказать annexis et connexis) и всѣ ваши прочіе друзья уступятъ тому, у кого мечъ длиннѣе.

— А длинный мечъ будетъ у насъ въ рукахъ, сказалъ вождь, замѣчая, что Маквибль сильно поблѣднѣлъ.

We’ll give them the metal our mountain affords,

Lillibulero, bullen a la,

And in place of broad-pieces, we’ll pay with broadswords,

Lero, lero, etc.

With duns and with debts we will soon clear our score,

Lillibulero, bullen a la

For the man that’s thus paid will crave payment no more,

Lero, lero, etc. ¹).

¹) Мы дадимъ имъ металлъ, добываемый въ нашихъ горахъ — Лиллибуллеро, булленъ а ла — но не въ формѣ монетъ, а въ формѣ мечей — Леро, леро, и т. д. — Такъ, отъ долговъ и кредиторовъ мы отдѣлаемся скоро — Лиллибулеро, буленъ а ла — Ибо послѣ такой расплаты, второй разъ никто не вернется — Леро, леро, и т. д.. — (Это стихотвореніе, или нѣчто подобное можно найдти въ старомъ сборникѣ пѣсенъ того времени). Авторъ.

Вы не горюйте, Маквибль; выпьемте лучше веселаго вина. Богъ дастъ, баронъ возвратится въ Тюли-Веоланъ побѣдителемъ и присоединитъ къ своимъ землямъ владѣнія киланкурситскаго лэрда, что будетъ заслуженнымъ наказаніемъ этой трусливой, необразованной свиньѣ, которая отказалась служить своему законному государю.

— Земли дѣйствительно смежныя, замѣтилъ Маквибль, утирая слезы, — и должны естественно находиться въ рукахъ одного владѣльца.

— Что же касается до меня, продолжалъ вождь, — я также буду беречь себя, потому что мнѣ нужно вернуться сюда и сдѣлать доброе дѣло: обратить мисисъ Флокгартъ въ лоно католической церкви, или, по крайней мѣрѣ, довести ее до полудороги, то есть до вашей епископальной церкви. О, баронъ! Если бы вы слышали прекрасное глубокое контральто моей хозяйки, когда она учитъ по утрамъ Кэтъ и Матти, то вы, зная толкъ въ музыкѣ, были бы внѣ себя отъ удовольствія.

— Боже милостивый, полковникъ! Какъ вамъ не совѣстно говорить такія вещи!.. проговорила мисисъ Флокгардъ. Однако, господа, я надѣюсь, что вы выпьете чаю прежде чѣмъ отправиться во дворецъ, и съ вашего позволенія я пойду приготовить его.

Сказавъ это, мисисъ Флокгартъ предоставила джентльменамъ однимъ продолжать разговоръ, который, какъ и слѣдовало ожидать, коснулся предстоящаго похода.

ГЛАВА XLIII.
Балъ.

Прапорщикъ Макомбихъ собрался по дѣламъ въ лагерь горцевъ, Маквибль пошелъ въ какой-то грязный кабачокъ переваривать обѣдъ и слова Эвана Дгу о наступленіи царства военной силы, а Вэверлей, баронъ и Фергусъ отправились въ Голирудскій дворецъ. Послѣдніе двое были въ отличномъ расположеніи духа, а баронъ по своему подшучивалъ надъ привлекательной наружностью нашего героя, которая значительно выигрывала въ новомъ костюмѣ.

— Если вы имѣете намѣреніе посягнуть на сердце какой-нибудь шотландской красавицы, замѣтилъ онъ, — я вамъ посовѣтую обратиться къ ней съ цитатой изъ Виргилія:

Nunc insanus amor duri me Martis in armis,

Tela inter media atque adverses detinet hostes.

Эти стихи Робертсонъ Струанъ, вождь Донохійскаго клана (я не думаю, чтобы притязанія Люда можно было поставить primo loco), передалъ на англійскомъ языкѣ слѣдующими изящными словами:

For cruel love lias gartan’d low my leg

And clad my hurdies in a philabeg ¹),

¹) Злая любовь оголила до колѣнъ мою ногу и облекла бедра въ филабегъ.

хотя, замѣчу мимоходомъ, вы носите брюки, которыя я предпочитаю филабегу, какъ болѣе старинную и болѣе приличную одежду.

— Нѣтъ, сказалъ Фергусъ, вы лучше послушайте мою пѣсню:

She wadna hae а Lowland laird,

Nor be an English lady;

But she’s away with Duncan Graeme,

And he’s rowdher in lus plaidy ¹).

¹) Не хотѣла они быть англійской лэди, или мужемъ имѣть лэрда Нижней Шотландіи: она ускакала съ Дунканомъ Грамомъ, который закуталъ ее въ свой плэдъ.

Болтая такимъ образомъ, друзья достигли Голируда, и при входѣ ихъ въ парадныя залы, объ нихъ торжественно доложили, называя каждаго по имени.

Читателямъ хорошо извѣстно, что въ несчастномъ, отчаянномъ предпріятіи 1745 г. приняли участіе весьма многіе знатные, богатые и образованные джентльмены. Шотландскія лэди также плѣнялись участью любезнаго, красиваго молодаго принца, который обратился къ своимъ соотечественникамъ не какъ расчетливый политикъ, а какъ романическій герой. Не слѣдуетъ поэтому удивляться, что Вэверлей, взросшій въ строгомъ уединеніи Вэверлея-Онора, былъ пораженъ оживленной, нарядной картиной, которая предстала его глазамъ въ давно-заброшенныхъ залахъ шотландскаго дворца. Убранство комнатъ не отличалось особеннымъ великолѣпіемъ, что было вполнѣ понятно въ такое смутное время; но общій эфектъ былъ все-же поразителенъ, а избранное общество придавало вечеру особенный блескъ.

Взоры влюбленнаго молодаго человѣка скоро отыскали предметъ его обожанія. Въ концѣ залы Флора Макъ-Айворъ стояла подлѣ Розы Брадвардинъ. Обѣ молодыя дѣвушки обращали на себя всеобщее вниманіе въ кругу изящныхъ, красивыхъ женщинъ, такъ какъ превышали всѣхъ своей красотой. Принцъ былъ очень любезенъ съ ними, особенно съ Флорой, и даже танцовалъ съ нею, — предпочтеніе, которымъ она вѣроятно была обязана своему иностранному воспитанію и знанію французскаго и италіанскаго языковъ.

Когда танцующіе разошлись по своимъ мѣстамъ во время перерыва между танцами, Эдуардъ инстинктивно послѣдовалъ за Фергусомъ въ тотъ уголъ залы, гдѣ была мисъ Макъ-Айворъ. Чувство надежды, которое онъ лелѣялъ въ разлукѣ съ любимымъ существомъ, казалось, исчезало по мѣрѣ того какъ онъ приближался къ ней. Вэверлей находился въ положеніи человѣка, старающагося припомнить подробности забытаго сна; онъ тщетно надѣялся воскресить въ своей памяти тѣ доводы, которыми онъ доказывалъ себѣ самому возможность счастливой будущности. Онъ шелъ за Фергусомъ съ опущенными глазами, смутно сознавая что дѣлается вокругъ него, напоминая собою преступника, который блуждающимъ взоромъ озираетъ толпы народа, собравшагося поглядѣть на него, и безсознательно воспринимаетъ различные звуки, въ то время какъ позорная колесница медленно подвигается къ мѣсту казни.

На лицѣ Флоры промелькнуло легкое, едва замѣтное смущеніе, когда Вэверлей приблизился къ ней.

— Я привелъ къ тебѣ усыновленное чадо Айвора, сказалъ Фергусъ.

— Привѣтствую его какъ втораго брата, отвѣтила Флора.

Она сдѣлала маленькое удареніе на послѣднихъ словахъ, что не ускользнуло отъ Вэверлея, съ лихорадочнымъ трепетомъ ловившаго звуки ея голоса. Это маленькое удареніе, а также сдержанный топъ и холодная любезность ясно говорили: «я никогда не буду съ мистеромъ Вэверлеемъ въ болѣе близкихъ отношеніяхъ». Эдуардъ молча поклонился и взглянулъ на Фергуса, который кусалъ себѣ губы, понявъ неласковый пріемъ, оказанный Флорой его другу. Вотъ конецъ всѣмъ моимъ мечтамъ! подумалъ Вэверлей, и нестерпимо-болѣзненное чувство овладѣло имъ, смертная блѣдность покрыла его лицо.

— Боже мой! воскликнула Роза Брадвардинъ, онъ еще не оправился отъ своей болѣзни!

Эти слова, произнесенныя въ большомъ волненіи, были услышаны принцемъ, и поспѣшно подойдя къ нимъ, онъ любезно освѣдомился у Вэверлея о его здоровьѣ и прибавилъ, что желаетъ поговорить съ нимъ наединѣ.

Вэверлей сдѣлалъ страшное усиліе надъ собой и молча послѣдовалъ за Карломъ Эдуардовъ въ уединенный уголъ залы.

Принцъ сталъ разспрашивать нашего героя о важнѣйшихъ торійскихъ и католическихъ семействахъ Англіи, о ихъ родственныхъ связяхъ, о политическомъ ихъ вліяніи и о чувствахъ, питаемыхъ ими къ дому Стюартовъ. Вэверлей, который и въ другое время не былъ бы въ состояніи отвѣтить на такіе вопросы иначе какъ въ общихъ выраженіяхъ, въ настоящемъ своемъ настроеніи окончательно потерялся, и отвѣчалъ сбивчиво и не впопадъ. Принцъ раза два улыбнулся, слушая несообразные отвѣты, по продолжалъ разговоръ въ томъ же духѣ, не обращая вниманія на то, что ему приходилось почти одному вести его. Онъ по видимому хотѣлъ дать Вэверлею время оправиться. Быть можетъ онъ также имѣлъ въ виду продолжительной аудіенціей убѣдить окружавшее его общество въ томъ, что Вэверлей имѣетъ важное политическое значеніе. Мы уже упомянули въ другомъ мѣстѣ, почему ему было полезно распространить такой взглядъ на своего новаго приверженца. Нашему герою онъ намекнулъ на иную, болѣе сердечную и вполнѣ личную причину, заставившую его продолжать бесѣду.

— Я не могу устоять противъ соблазнительнаго желанія, сказалъ онъ, — похвастаться вамъ своимъ умѣніемъ хранить тайну молодыхъ лэди. Какъ видите, мистеръ Вэверлей, мнѣ все извѣстно, и я принимаю глубокое участіе въ вашемъ дѣлѣ. Но, мой молодой другъ, вы должны быть осторожнѣе и сдержаннѣе въ выраженіи вашихъ чувствъ. Въ этой залѣ, у многихъ глаза не хуже моихъ, по языки болтливѣе.

Сказавъ это онъ граціозно повернулся и подошелъ къ стоявшей поодаль группѣ офицеровъ, а Вэверлей задумался надъ послѣдними словами принца, которыя, хотя и не были для него вполнѣ понятны, по прямо указывали ему на осторожность. Онъ рѣшилъ, во чтобы то ни стало, показать себя достойнымъ участія своего новаго государя, и приблизившись къ Флорѣ и мисъ Брадвардинъ, сказалъ послѣдней нѣсколько обычныхъ любезностей и даже отыскалъ тему для общаго разговора.

Любезный читатель! Тебѣ вѣроятно случалось брать почтовыхъ лошадей въ *** или въ *** (звѣздочки ты конечно будешь въ состояніи замѣнить именами сосѣднихъ къ твоему мѣсту жительства станцій) и сострадательно смотрѣть съ какимъ болѣзненнымъ отвращеніемъ жалкія клячи подставляютъ подъ хомутъ свои изодранныя шеи. Но пробѣжавъ мили двѣ, при чувствительныхъ внушеніяхъ кучера, онѣ освоиваются съ первымъ непріятнымъ ощущеніемъ, и разгорячась подъ хомутомъ, какъ выразился бы тотъ же кучеръ, продолжаютъ бѣжать, словно не чувствуя усталости. Это сравненіе такъ прекрасно характеризуетъ настроеніе духа нашего героя въ этотъ достопамятный вечеръ, что я предпочелъ его (замѣтьте еще, что оно вполнѣ оригинально) всѣмъ блестящимъ тонамъ и фигурамъ, которые я могъ бы найдти у Биша, въ его Искуствѣ Стихотворства.

Всякое благородное стараніе, подобно добродѣтели, находитъ свою награду въ самомъ себѣ. Къ тому же нашъ герой рѣшился держать себя съ притворнымъ спокойствіемъ и равнодушіемъ, чтобы отплатить Флорѣ за ея очевидную холодность. Въ этомъ трудномъ дѣлѣ ему помогла также гордость, которая такъ радикально и благотворно исцѣляетъ сердечныя раны. Онъ былъ въ милости у принца и могъ расчитывать на видную роль въ революціи, которая должна была преобразить могущественное королевство; по уму и личнымъ достоинствамъ онъ вѣроятно превосходилъ знатныхъ лицъ, съ которыми онъ былъ поставленъ теперь въ сношеніе, а во всякомъ случаѣ могъ съ ними равняться. Къ тому же онъ обладалъ молодостью, богатствомъ, знатнымъ именемъ — а неужели такой человѣкъ могъ или долженъ былъ склониться передъ презрительнымъ взглядомъ капризной красавицы?

«О nymph, unrelenting and cold as thou art,

My bosom is proud us thine own» ¹).

¹) О нимфа, хотя ты и холодна и непреклонна, но я также гордъ какъ ты.

Проникнутый чувствомъ, выраженнымъ въ этихъ прекрасныхъ стихахъ (хотя въ то время они не были еще написаны), Вэверлей рѣшился доказать Флорѣ, чдо ея немилость ему ни почемъ, и что если она кому нибудь не дѣлаетъ чести, то ей же самой (мы позволяемъ себѣ предугадывать, что послѣднюю мысль подсказало ему на ушко самолюбіе). Къ этому примѣшивалась еще тайная, безсознательная надежда, что она быть можетъ лучше оцѣпитъ его привязанность, когда убѣдится, что не имѣетъ болѣе такой безграничной власти надъ нимъ. Вэверлей припоминалъ также слова принца, и видѣлъ въ нихъ таинственное поощреніе, хотя, съ другой стороны, принцъ въ этихъ словахъ могъ имѣть въ виду одно только желаніе Фергуса соединить своего друга и Флору брачными узами. Во всякомъ случаѣ, всѣ окружавшія его обстоятельства, время, мѣсто, обстановка, все способствовало къ возбужденію его воображенія; онъ рѣшилъ, что будетъ держать себя свободно и увѣренно, а остальное предоставитъ судьбѣ. Неужели ему одному было суждено казаться грустнымъ и недовольнымъ наканунѣ битвы? Вѣдь это значило бы подать новый поводъ оклеветать его доброе имя! Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ онъ самъ себѣ, никогда не предоставлю я такого оружія въ руки враговъ, которымъ я не сдѣлалъ ничего дурнаго!

Подъ вліяніемъ такихъ разнообразныхъ ощущеній, ободряемый улыбкой принца, время отъ времени проходившаго мимо, Вэверлей далъ полную волю своему бойкому уму, своему воображенію и краснорѣчію, и возбудилъ всеобщій восторгъ. Разговоръ мало по малу перешелъ на такіе предметы, въ которыхъ онъ съ особеннымъ блескомъ могъ выказать свои дарованія и познанія. Близость опасности не только не уменьшала веселаго настроенія общества, но еще болѣе раздражала его. Всѣ съ нетерпѣніемъ стремились въ будущее и хотѣли наслаждаться настоящимъ. Такое настроеніе умовъ особенно благопріятно дѣйствуетъ на могучее воображеніе; оно придаетъ силу поэзіи и краснорѣчію. Мы имѣли уже случай замѣтить, что Вэверлей говорилъ иногда прекрасно; въ настоящемъ же случаѣ онъ придалъ оригинальную прелесть своему разговору, затрогивая самыя нѣжныя струны чувства, а порою прибѣгая къ причудливымъ выходкамъ безумной веселости. Его поддерживало и вдохновляло окружавшее общество, отличавшееся однимъ съ нимъ настроеніемъ; даже люди холодные, разсудительные, и тѣ увлеклись общимъ потокомъ. Многія дамы отказались отъ продолжавшихся еще танцевъ, и подъ разными предлогами присоединились къ кружку, въ которомъ «красивый молодой англичанинъ», казалось, намѣренъ былъ оставаться весь вечеръ. Нашего героя представили самымъ знатнымъ лицамъ, и его манеры, въ менѣе возбужденное время отличавшіяся нѣкоторой застѣнчивостью, обворожили всѣхъ присутствовавшихъ.

Флора Макъ-Айворъ была по видимому единственной женщиной, которая относилась къ нему холодно и сдержанно; но и она не могла подавить въ себѣ чувства удивленія къ его дарованіямъ, которыя никогда еще не выказывались передъ нею въ такой блестящей, увлекательной формѣ. Я не хочу даже утверждать, чтобъ въ ней не промелькнуло минутнаго сожалѣнія о томъ, что она слишкомъ поспѣшно отвергнута любовь человѣка, призваннаго по видимому занимать видное положеніе въ высшемъ кругу общества. Она всегда считала однимъ изъ неизлечимыхъ недостатковъ Вэверлея такъ называемую mauvaise honte; воспитанная въ лучшемъ обществѣ заграницей, незнакомая съ природной застѣнчивостью англичанъ, она готова была смѣшать это чувство съ робостью глупца. Но если она и пожалѣла о томъ, что Вэверлей не всегда бывалъ такимъ милымъ и привлекательнымъ, то это сожалѣніе было мимолетное; со времени ихъ разлуки случились обстоятельства, которыя въ ея глазахъ дѣлали неизмѣннымъ и безвозвратнымъ отвѣтъ, данный ею Вэверлею.

Совсѣмъ съ иными чувствами Роза Брадвардинъ внимала всей душой его словамъ. Она привѣтствовала съ тайнымъ торжествомъ дань уваженія и восторга, платимую обществомъ человѣку, котораго она, увы, лишь слишкомъ рано и слишкомъ сильно выучилась цѣнить. Она съ наслажденіемъ прислушивалась къ одобрительному голосу общества, безъ малѣйшаго чувства страха, ревности или сомнѣнія и безъ всякой эгоистичной мысли о самой себѣ. Когда Вэверлей говорилъ, она слушала его одного; когда другіе отвѣчали, она впивалась въ него глазами и, казалось, ждала съ нетерпѣніемъ его возраженія. Но наслажденіе, которое она испытала въ этотъ вечеръ, было минутное; за нимъ послѣдовало много горя, и это было самое чистое, самое безкорыстное чувство, когда либо овладѣвавшее человѣческимъ сердцемъ.

— Баронъ, сказалъ принцъ Карлъ, — я бы не желалъ видѣть своей возлюбленной въ обществѣ вашего друга; онъ по истинѣ самый обворожительный молодой человѣкъ, котораго я когда либо видѣлъ, хотя черезъ чуръ зараженъ романтизмомъ.

— Клянусь вамъ честью, отвѣтилъ баронъ, — что этотъ мальчикъ бываетъ иногда серьезенъ, какъ шестидесятилѣтній старикъ. Если бы ваше королевское высочество имѣли случай видѣть его въ Тюли-Веоланѣ гуляющимъ въ мечтательномъ раздумьи по берегу рѣки, какъ ипохондрикъ или по выраженію Буртопа въ его Анатоміи — какъ человѣкъ, одержимый меланхоліею или летаргіей, вы конечно удивились бы, откуда у него взялось столько веселости и оживленія.

— Это правда, подтвердилъ Фергусъ Макъ-Айворъ; — вѣроятно его вдохновляетъ тартанъ. Я всегда зналъ Вэверлея за умнаго, благороднаго человѣка, по долженъ сознаться, что онъ часто бывалъ разсѣяннымъ и невнимательнымъ собесѣдникомъ.

— Мы должны быть ему тѣмъ болѣе благодарны, сказалъ принцъ, — за то что онъ приберегъ къ нынѣшнему вечеру свои блестящія качества, которыхъ не подозрѣвали даже близкіе друзья его. Однако, господа, наступила уже глубокая ночь, а завтра намъ надо рано приниматься за дѣло. Приглашайте вашихъ прекрасныхъ дамъ, и пойдемте ужинать, хотя, предупреждаю, ужинъ не прихотливыя.

Сказавъ это онъ повелъ общество въ другія комнаты и занялъ мѣсто во главѣ длиннаго ряда столовъ, съ достоинствомъ, вполнѣ соотвѣтствовавшимъ его знатному происхожденію и высокимъ притязаніямъ. Прошло не болѣе часа, и музыканты заиграли очень извѣстный въ Шотландіи мотивъ^[100], которымъ подавали сигналъ къ окончанію бала.

— Покойной ночи, сказалъ принцъ вставая, — покойной ночи, и будьте счастливы! Покойной ночи, прекрасныя лэди, благодарю васъ за честь, оказанную вами принцу изгнаннику. Покойной ночи, доблестные друзья мои! Да послужитъ намъ весело проведенный вечеръ счастливымъ предзнаменованіемъ побѣдоноснаго возвращенія въ это жилище моихъ предковъ и длиннаго ряда веселыхъ пировъ въ Голирудскомъ дворцѣ.

Когда баронъ Брадвардинъ припоминалъ впослѣдствіи прощаніе Карла Эдуарда, онъ каждый разъ повторялъ мрачнымъ голосомъ:

Audiit, et voti Phoebus succedcre partem

Mente dedit; partem volumes dispersit in auras.

Стихи эти отлично переданы на англійскомъ языкѣ моимъ другомъ Бангуромъ:

Ae half the prayer, wi' Phoebus grace did find,

The' other half he whistled down the wind ¹).

¹) Фебъ виллъ половинѣ его пожеланія, другую половину онъ развѣялъ по вѣтру.

ГЛАВА XLIV.
Походъ.

Эдуардъ подъ вліяніемъ боровшихся въ немъ страстей и нравственной усталости, послѣ всего что онъ перенесъ въ теченіе вечера, заснулъ поздно, но крѣпкимъ сномъ. Ему спилось, что блестящее празднество данное въ Голирудѣ, перенеслось въ Гленакойхъ; онъ явственно слышалъ звуки волынки, что впрочемъ не было обманомъ чувствъ: потому что старшій волынщикъ макъ-айворова племени гордо расхаживалъ но двору передъ дверями квартиры Фергуса, и по выраженію мисисъ Флокгартъ — повидимому небольшой поклонницы его музыкальнаго таланта — потрясалъ камни и цементъ своими пронзительными звуками! Звуки эти сначала гармонировали съ грезами Вэверлея, но наконецъ разбудили его.

Въ комнатѣ послышались шаги Каллума (Макъ-Айворъ поручилъ ему служить Эдуарду) и также напомнили о выступленіи въ походъ.

— Пора вставать, ваша милость! сказалъ онъ: — Вихъ-Іанъ-Воръ и принцъ отправились уже за городъ въ зеленую долину, въ такъ называемый Королевскій паркъ^[101]. Многіе изъ нашихъ ходятъ нынче поутру на своихъ ногахъ, а вечеромъ ихъ пожалуй понесутъ другіе.

Вэверлей поспѣшилъ встать, и пользуясь совѣтами Каллума, облекся въ свой новый костюмъ. Каллумъ сообщилъ ему, что его кожаный мѣшокъ доставленъ изъ Доунской цитадели и снова отправленъ впередъ, вмѣстѣ съ вещами Вихъ-Іанъ-Вора.

Изъ этой длинной фразы Вэверлей понялъ, что рѣчь идетъ о его дорожномъ мѣшкѣ. Онъ вспомнилъ о таинственномъ пакетѣ, засунутомъ Алисой въ платье, и невольно подумалъ, что вѣроятно ему никогда не удастся узнать содержанія этого пакета. Впрочемъ, теперь не было времени предаваться праздному любопытству; опъ отказался отъ предложеннаго ему мисисъ Флокгартъ «утренняго привѣтствія», то есть чарочки водки, составивъ въ этомъ отношеніи едва ли не единственное исключеніе во всей арміи принца, потомъ простился съ хозяйкой и отправился въ путь въ сопровожденіи Каллума.

— А знаете что, Каллумъ, сказалъ Вэверлей, пробираясь по грязному переулку къ южной окраинѣ Канонгэтскаго предмѣстья; — я дорого бы далъ за лошадь!

— На кой чортъ вамъ лошадь! воскликнулъ Каллумъ. Вихъ-Іанъ-Воръ пошелъ пѣшкомъ во главѣ своего отряда, со щитомъ за спиной (я не говорю о принцѣ, который дѣлаетъ тоже). Неужели вы не послѣдуете его примѣру!

— Вы правы, Каллумъ; дайте сюда мой щитъ; вотъ такъ! Теперь все въ порядкѣ. На кого я похожъ?

— На храбраго горца, красующагося на вывѣскѣ въ трактирѣ Мидльмаса, отвѣтилъ Каллумъ.

Я долженъ замѣтить, что онъ считалъ вывѣску Мидльмаса высокимъ произведеніемъ искуства, и въ настоящемъ случаѣ имѣлъ въ виду сказать нашему герою большую любезность; но Вэверлей не оцѣнилъ этого комплимента и не сталъ предлагать дальнѣйшихъ вопросовъ.

Когда они миновали жалкія, грязныя предмѣстья столицы и выбрались въ чистое поле, Эдуардъ почувствовалъ себя мужественнѣе и бодрѣе: онъ сталъ хладнокровно вспоминать обстоятельства вчерашняго вечера, и съ смѣлыми надеждами смотрѣлъ на будущія событія этого памятнаго дня.

Съ небольшаго возвышенія такъ называемой горы Св. Леонарда онъ увидалъ у ногъ своихъ Королевскій паркъ, лежавшій въ котловинѣ между горою Артура и покатыми возвышенностями, на которыхъ теперь выстроена южная часть Эдинбурга. Зрѣлище представлялось оригинальное, оживленное: многочисленная армія горцевъ приготовлялась къ выступленію. Вэверлей имѣлъ уже случай видѣть нѣчто подобное на охотѣ, на которой онъ присутствовалъ съ Фергусомъ Макъ-Айворомъ, но не въ такихъ огромныхъ размѣрахъ и ни при такихъ важныхъ обстоятельствахъ. Скалы, составлявшія фонъ картины, и самое небо, казалось, дрожали отъ пронзительныхъ звуковъ волынокъ, которыми музыканты созывали вождей и кланы. Горцы поднимались смѣшанной, безпорядочной толпой съ своихъ неприхотливыхъ ложъ подъ лазурнымъ сводомъ неба, напоминая рой пчелъ, которыхъ спугнули въ ульѣ. Не смотря на то, что ихъ движенія казались на первый взглядъ сбивчивыми и произвольными, они въ концѣ концовъ образовали правильные отряды, по видимому способные исполнить самыя сложныя военныя эволюціи. Полководецъ остался бы доволенъ такимъ результатомъ, но ученый тактикъ пришелъ бы въ ужасъ отъ способа, которымъ достигался этотъ результатъ.

Отдѣльные кланы торопились стать подъ свои знамена для выступленія въ походъ; они сталкивались, перепутывались, расходились, и въ общемъ представляли оживленное, веселое зрѣлище. Шотландцамъ не приходилось убирать палатокъ, потому что они спали подъ открытымъ небомъ, не смотря на позднюю осень и холодные утренники. Пока они устанавливались, передъ глазами Вэверлея мелькала пестрая лента тартановъ, перьевъ и знаменъ, на которыхъ развѣвались девизы вождей: нашъ герой узналъ девизы Кланрональда: «Противорѣчь, кто смѣетъ» — Макъ-Фарлэна: «Озеро Слой», маркиза Туллибардина: «Впередъ счастіе, неси оковы для враговъ», Льюиса Гордона: «Стоимъ твердо» и многихъ другихъ вождей и клановъ.

Наконецъ, смятеніе прекратилось, и горцы расположились въ длинную узкую колонну, растянувшуюся изъ конца въ конецъ долины. Во главѣ колонны развѣвалось знамя принца, съ краснымъ крестомъ на бѣломъ полѣ и съ девизомъ: Tandem Triumphans. Немногочисленная кавалерія, представителями которой являлись преимущественно дворяне Нижней Шотландіи и ихъ слуги и фермеры, составляла авангардъ арміи. Знамена отдѣльныхъ отрядовъ, которыхъ было черезъ-чуръ много сравнительно со всѣмъ числомъ всадниковъ, виднѣлись на самомъ краю горизонта. Между начальниками этихъ отрядовъ Вэверлей случайно замѣтилъ Бальмавапля, въ сопровожденіи его вѣрнаго помощника Джинкера, который, вмѣстѣ съ нѣкоторыми другими, былъ однакоже пониженъ чиномъ, по настоянію барона Брадвардина, и причисленъ къ такъ называемымъ реформированнымъ офицерамъ. Нѣсколько всадниковъ неслось по полю, чтобъ занять назначенныя имъ мѣста; если они съ одной стороны нарушали строгій порядокъ боевой колонны, то съ другой придавали еще болѣе живописный видъ всей картинѣ. Они вѣроятно замѣшкались въ стѣнахъ Эдинбурга и позабыли о своихъ обязанностяхъ, подъ вліяніемъ прелестныхъ Цирцей и неумѣренныхъ возліяній разгульно-проведенной ночи. Изъ числа такихъ запоздалыхъ воиновъ болѣе осторожные дѣлали объѣздъ и догоняли свои отряды по свободной дорогѣ, въ нѣкоторомъ разстояніи отъ пѣхоты, хотя они рисковали наткнуться на изгороди, сложенныя изъ булыжника безъ цемента. Небольшія группы всадниковъ поперемѣнно появлялись и исчезали за пригорками, сталкивались съ главной массой горцевъ и тщетно старались проложить себѣ дорогу, осыпая ругательствами и проклятіями своихъ нелюбезныхъ товарищей, вопреки всѣмъ правиламъ военной дисциплины.

Вэверлей любовался этимъ живописнымъ зрѣлищемъ, которое получало величественный характеръ отъ пушечныхъ выстрѣловъ, направленныхъ гарнизономъ крѣпости противъ горцевъ, спѣшившихъ присоединиться къ главной арміи съ. своихъ сторожевыхъ постовъ въ окрестностяхъ замка; но Каллумъ-Бегъ напомнилъ ему съ своей обычной безцеремонностью, что Вихъ-Іанъ-Воръ находится довольно далеко отъ нихъ, во главѣ войска, и что послѣ сигнальнаго выстрѣла всѣ двинутся впередъ форсированнымъ маршемъ. Въ виду такого замѣчанія, Вэверлей ускорилъ шагъ, время отъ времени съ любопытствомъ поглядывая на темныя массы воиновъ, окружавшихъ его со всѣхъ сторонъ. Впрочемъ, армія значительно теряла вблизи, и не производила такого потрясающаго эфекта. Старшіе чины отдѣльныхъ клиповъ шли впереди и были хорошо вооружены, всѣ имѣли при себѣ палашъ, щитъ, ружье и кинжалъ, а нѣкоторые сверхъ того пару стальныхъ пистолетовъ; по должно замѣтить, что всѣ они были джентльмены и находились въ различныхъ родственныхъ отношеніяхъ къ вождямъ, а слѣдовательно имѣли право на ихъ поддержку и покровительство. Ни въ одной арміи христіанскаго міра нельзя было найти болѣе красивыхъ и молодцоватыхъ воиновъ: они держали себя свободно и независимо, но въ то же время умѣли подчиняться приказаніямъ вождя и строго соблюдать своеобразную дисциплину горной тактики; врагамъ они были одинаково страшны своимъ личнымъ мужествомъ и разумнымъ убѣжденіемъ въ необходимости дѣйствовать соединенными массами, для полнаго успѣха оригинальной системы нападенія, которой придерживались всѣ горцы.

Но въ заднихъ рядахъ находились личности болѣе низкаго званія — простые поселяне Верхней Шотландіи, хотя они не позволяли такъ себя называть, и часто предъявляли довольно правдоподобныя притязанія на болѣе знатное происхожденіе, чѣмъ ихъ вожди. На этихъ воинахъ лежалъ отпечатокъ крайней бѣдности. Плохо одѣтые, еще хуже вооруженные, полунагіе, дурно сложенные и болѣзненные, они производили тяжелое впечатлѣніе. Каждый могущественный кланъ велъ за собою нѣсколько такихъ плотовъ: такъ, напримѣръ, Макъ-Кули, происходившіе отъ Комгала, отца Финна или Фингала, находились въ положеніи наслѣдственныхъ слугъ Стюартовъ изъ Аппина; Макбеты, которые вели свой родъ отъ несчастнаго монарха этого имени, были подчинены Мореямъ, изъ клана Доннохи, или Робертсонамъ изъ Атоля. Я могъ бы привести еще много примѣровъ, но боюсь оскорбить гордость какого-либо изъ существующихъ нынѣ клановъ и навлечь горную лавину на лавку моего книгопродавца.

Илоты эти въ мирное время таскали воду и рубили дрова, но теперь, должны были по приказанію своихъ вождей присоединиться къ арміи; ихъ плохо кормили, плохо одѣвали и не давали почти никакого оружія. Послѣднее обстоятельство, впрочемъ, было главнѣйшимъ образомъ вынуждено всеобщимъ обезоруженіемъ горной Шотландіи, хотя многіе вожди съумѣли удержать оружіе своего клана, выдавъ менѣе цѣнное, отобранное у рабовъ. Вслѣдствіе этого, какъ мы уже сказали, несчастные илоты верхней Шотландіи выступали въ походъ въ самомъ жалкомъ видѣ.

Такимъ образомъ передніе ряды этихъ отрядовъ состояли изъ людей прекрасно вооруженныхъ, задніе же походили на настоящихъ разбойниковъ: у однихъ были сѣкиры, у другихъ — мечи, безъ ноженъ; у третьихъ ружья безъ курковъ, у четвертыхъ фантастическое оружіе, состоявшее изъ лезвея косы, прикрѣпленнаго къ палкѣ; многіе были вооружены одними кинжалами и рогатинами. Жители Нижней Шотландіи смотрѣли съ удивленіемъ и ужасомъ на дикую, суровую наружность и всклоченные волосы этихъ людей, которые съ восхищеніемъ, дикарей любовались даже самыми обыкновенными предметами домашняго изготовленія. Въ тѣ времена такъ мало еще знали горцевъ, что появленіе ихъ вооруженныхъ отрядовъ, въ. южныхъ, графствахъ Нижней Шотландіи удивляло мѣстныхъ жителей столько же, сколько бы ихъ. вѣроятно удивило нашествіе африканскихъ негровъ или эскимосовъ, которымъ пришла бы вдругъ фантазія покинуть сѣверныя горы своей родной страны. Очень естественно поэтому, что Вэверлей, знавшій горцевъ только по тѣмъ блестящимъ образцамъ, которые ему показывалъ политичный Фергусъ, удивился дерзости четырехтысячнаго отряда, наполовину невооруженнаго, собиравшагося измѣнить судьбу англійскаго королевства и возвести на престолъ новую династію, и онъ началъ сомнѣваться въ успѣхѣ такого предпріятія.

Въ то время какъ онъ проходилъ вдоль колонны, которая оставалась еще неподвижной, раздался сигнальный выстрѣлъ изъ желѣзной пушки, единственнаго артиллерійскаго орудія въ. арміи, имѣвшей намѣреніе произвести такой важный переворотъ.

Принцъ выразилъ желаніе бросить это безполезное орудіе и не таскать его за собою. Но къ его великому удивленію горные вожди возстали противъ этого; но ихъ мнѣнію, горцы, мало привыкшіе къ артиллеріи, придавали нелѣпое значеніе этой злосчастной пушкѣ и были въ полной увѣренности, что она можетъ значительно способствовать побѣдѣ, которую они собирались одержать мечами и ружьями. Поэтому приставлены были два или три французскіе артиллериста къ этому орудію, до сихъ поръ употреблявшемуся только для сигналовъ^[102].

Какъ только горное эхо повторило сотни разъ этотъ выстрѣлъ, вся армія пришла въ движеніе. Батальоны, выступившіе въ походъ, огласили воздухъ дикимъ, радостнымъ крикомъ, который вскорѣ потерялся въ пронзительныхъ звукахъ волынокъ, въ свою очередь заглушенныхъ тяжелымъ шагомъ нѣсколькихъ тысячъ человѣкъ. Знамена развѣвались по вѣтру, всадники частью неслись къ своимъ мѣстамъ въ авангардъ, частью отдѣлялись небольшими ведетами, чтобы собирать свѣденія о непріятелѣ. Вэверлей потеряла. ихъ изъвиду, когда они обогнули подножіе Артуровой горы и поѣхали вдоль замѣчательной цѣпи базальтовыхъ горъ, возвышающихся на берегу небольшаго Дудингстонскаго озера.

Пѣхота двинулась по тому же направленію, не теряя изъ виду другаго отряда, который шелъ по южной дорогѣ. Вэверлей долженъ была, ускорить шаги, чтобы достигнуть передовой линіи колонны, гдѣ находились воины Фергуса.

ГЛАВА XLV.
Случай наводитъ Вэверлея на безполезныя размышленія.

Когда Вэверлей достигнулъ той части колонны, гдѣ находились сыны Макъ-Айвора, то послѣдніе остановились, выстроились въ батальона. и привѣтствовали его торжественными звуками волынокъ и громкими криками. Многіе изъ горцевъ знали нашего героя лично, и съ восторгомъ увидѣли его въ костюмѣ ихъ клана.

— Вы привѣтствуете его, обратился къ Эвану Дгу горецъ изъ сосѣдняго клана, — какъ будто она. вашъ вождь!

— Если онъ не самъ Бранъ, то брата, ему, отвѣтилъ Макомбихъ поговоркой^[103].

— Такъ это тотъ красивый саксонскій джентльменъ, который женится на лэди Флорѣ?

— Можетъ быть да, а можетъ быть нѣтъ; не наше это съ вами дѣло, Грегоръ.

Фергуса. сердечно привѣтствовалъ волонтера и горячо обнялъ его; но онъ счелъ нужнымъ объяснить причину, уменьшавшую число воиновъ въ его отрядѣ (ихъ было не болѣе трехсотъ), замѣтивъ что многихъ онъ разослалъ для рекогносцировки.

Дѣйствительной причиной было однако же измѣна Дональда Бинъ-Лина съ тридцатью молодцами, на содѣйствіе которыхъ Фергусъ вполнѣ расчитывалъ. Кромѣ того многіе изъ его случайныхъ приверженцевъ должны были стать подъ знамена вождей, къ кланамъ которыхъ они собственно принадлежали. Одинъ изъ соперниковъ Фергуса, вождь сѣверной вѣтви того же клана, отъ котораго отдѣлилось макъайворово племя, призвалъ своихъ людей къ оружію, и хотя онъ еще не объявилъ себя ни за правительство, ни за принца, во своими интригами значительно ослабилъ силы, съ которыми Фергусъ могъ выступить въ поле. За то всѣ говорили въ одинъ голосъ, что воины Макъ-Айвора, по своему молодцоватому виду, по обмундировкѣ и вооруженію, но своей ловкости и военной выправкѣ, составляли одинъ изъ лучшихъ отрядовъ, находившихся подъ знаменемъ Карла Эдуарда. Старый Балленкейрохъ, исполнявшій должность маіора, вмѣстѣ съ прочими офицерами, знавшими Вэверлея въ Гленакойхѣ, дружески привѣтствовали нашего героя, который долженъ былъ раздѣлять съ ними будущія опасности и славу.

Оставивъ деревню Дудингстонъ, горцы шли нѣкоторое время по обыкновенной почтовой дорогѣ, соединяющей Эдинбургъ съ Гадингтономъ. При Мусельбургѣ они переправились черезъ Эекъ, и вмѣсто того, чтобы держаться прибрежной равнины, повернули во внутренность страны и запили возвышенность Карбери, весьма извѣстную въ шотландской исторіи: здѣсь прелестная королева Марія сдалась въ плѣнъ своимъ мятежнымъ подданнымъ. Принцъ избралъ такое направленіе потому, что получилъ извѣстія о движеніи правительственныхъ войскъ, которыя отплыли изъ Абердина, высадились въ Дунбарѣ, наканунѣ ночевали къ западу отъ Гадингтона, и должны были повернуть къ морю, чтобы идти въ Эдинбургъ нижней береговой дорогой. Съ Карберійской возвышенности эту дорогу можно было видѣть на большомъ разстояніи, и горцы могли выбрать удобную минуту для нападенія.

Вотъ почему принцъ расположилъ свои отряды на возвышенностяхъ: солдаты могли здѣсь отдохнуть, занимая въ то же время центральную позицію, съ которой ихъ можно было направить въ_какую угодно сторону, сообразуясь съ движеніемъ непріятеля. Но армія не успѣла еще расположиться, какъ къ Макъ-Айвору явился посланный отъ принца, который просилъ его немедленно къ себѣ: аванпосты горцевъ имѣли схватку съ непріятельской кавалеріей, и баронъ Брадвардинъ прислалъ нѣсколько плѣнныхъ.

Вэверлей изъ любопытства выступилъ впередъ, за линію, и вскорѣ увидѣлъ пять или шесть всадниковъ, прискакавшихъ во весь карьеръ, съ извѣстіемъ, что непріятель двинулся форсированнымъ маршемъ къ западу, но берегу моря. Пройдя немного далѣе, Вэверлей услышалъ сильные стоны, которые неслись изъ полуразвалившагося шалаша. Онъ подошелъ ближе: какой-то голосъ, дрожащій отъ страданій, силился прочитать Молитву Господню на мѣстномъ англійскомъ нарѣчіи его роднаго графства. Больные и несчастные всегда находили сочувствіе въ сердцѣ нашего героя. Онъ вошелъ въ шалашъ, и въ темнотѣ могъ въ первую минуту разсмотрѣть только какую-то красную массу: враги, отнявъ у раненаго оружіе и часть одежды, оставили ему только драгунскую шинель, въ которую онъ былъ завернутъ.

— Ради Бога, дайте мнѣ воды, произнесъ раненый, услышавъ шаги Вэверлея.

— Сейчасъ, отвѣтилъ Эдуардъ; онъ поднялъ больнаго на руки, понесъ къ дверямъ и далъ ему наняться изъ своей фляжки.

— Кажется, мнѣ знакомъ этотъ голосъ, проговорилъ несчастный; но взглянувъ съ изумленіемъ на костюмъ Эдуарда онъ прибавилъ: «нѣтъ, это не нашъ молодой сквайръ»! Такъ обыкновенно звали Эдуарда въ Вэверлей-Онорѣ. Голосъ раненаго глубоко поразилъ его и вызвалъ въ его душѣ тысячу воспоминаній, которыя уже пробудили въ немъ его родное нарѣчіе.

— Гугтонъ! воскликнулъ онъ, всматриваясь въ черты, обезображенныя приближающеюся смертью. — Гугтонъ! неужели это вы!

— Я не надѣялся болѣе услышать англійскую рѣчь, сказалъ раненый; они бросили меня здѣсь въ этомъ положеніи, убѣдившись, что не узнаютъ отъ меня ничего о численности нашего полка. Но, сквайръ, скажите зачѣмъ — увы, — зачѣмъ вы насъ покинули? Зачѣмъ вы подослали Руфина, этого злаго духа, соблазнять насъ? Мы разумѣется послѣдовали бы за вами и въ огонь и въ воду?

— Руфина! увѣряю васъ, Гугтонъ, что онъ васъ обманулъ самымъ низкимъ образомъ.

— Я часто думалъ объ этомъ, сказалъ Гугтонъ, — хотя онъ показывалъ намъ вашу собственную печать; вотъ…Тимса разстрѣляли, а меня разжаловали.

— Не изнуряйте себя разговоромъ, сказалъ Эдуардъ; — я пойду и постараюсь найти фельдшера.

Вэверлей увидѣлъ въ это время Макъ-Айвора, возвращавшагося изъ главной квартиры, гдѣ онъ участвовалъ въ военномъ совѣтѣ, и по видимому съ нетерпѣніемъ искалъ нашего героя.

— Добрыя вѣсти! воскликнулъ вождь; — черезъ часа два начнется дѣло. Принцъ сталъ во главѣ авангарда, обнажилъ свой мечъ и сказалъ: друзья мои, я бросаю ножны! Идемте Вэверлей, мы сейчасъ выступаемъ.

— Одну минуту, одну минуту; тутъ умираетъ несчастный плѣнникъ; не знаете ли гдѣ я могу найдти фельдшера?

— Да гдѣ же его найдти? У насъ нѣтъ фельдшеровъ, если не считать двухъ или трехъ французиковъ, которые скорѣе аптекарскіе ученики чѣмъ фельдшера.

— Но этотъ человѣкъ истекаетъ кровью!

— Несчастный! проговорилъ Фергусъ въ порывѣ минутнаго сожалѣнія, но тотчасъ же прибавилъ: къ ночи такая же участь постигнетъ тысячи людей; тутъ ничего не подѣлаешь; пойдемте, Вэверлей.

— Не могу: этотъ человѣкъ сынъ одного изъ фермеровъ моего отца!

— А, это одинъ изъ вашихъ; въ такомъ случаѣ, разумѣется, надо позаботиться о немъ; я пришлю къ вамъ Каллума. Но чортъ возьми! нетерпѣливо воскликнулъ вождь: — что это вздумалось такому закаленному воину какъ Брадвардинъ присылать къ намъ умирающихъ плѣнниковъ?

Каллумъ явился съ обычной быстротой. Вэверлей много выигралъ въ глазахъ горцевъ заботливымъ попеченіемъ о раненомъ. Они не поняли бы широкаго филантропическаго чувства, заставлявшаго Вэверлея помогать всякому несчастному, по узнавъ, что раненый жилъ на его земляхъ, былъ его человѣкомъ, поселяниномъ, они единогласно признали поступокъ Вэверлея достойнымъ добраго, сострадательнаго вождя, который заслуживалъ любовь своихъ приверженцевъ. Черезъ четверть часа бѣдный Гумфрсй испустилъ духъ, умоляя своего молодаго господина позаботиться, по возвращеніи въ Вэверлей-Оноръ, о старомъ Джобѣ Гугтонѣ и о его матери, а также не драться съ этими дикарями въ юпкахъ противъ старой Англіи.

Вэверлей видѣлъ въ первый разъ предсмертную агонію, и почувствовалъ глубокое, искреннее сожалѣніе, къ которому примѣшивалось нѣкоторое угрызеніе совѣсти. Онъ велѣлъ Каллуму отнести трупъ умершаго на прежнее мѣсто. Молодой горецъ тотчасъ исполнилъ приказаніе, по предварительно выворотилъ карманы несчастнаго Гугтона, и убѣдился, что ихъ уже тщательно обшарили. Тогда онъ взялъ шинель и подобно тому, какъ предусмотрительная собака зарываетъ въ землю обглоданную кость, спряталъ свою добычу въ кустахъ, старательно замѣтивъ мѣсто. «Если мнѣ случится опять проходить здѣсь, подумалъ онъ про себя, я отнесу ее моей матери».

Послѣ этого Вэверлей и Каллумъ съ большимъ трудомъ заняли свои мѣста въ колоннѣ, стремившейся форсированнымъ маршемъ занять высоты, у подножія которыхъ лежала деревня Трапситъ, и гдѣ со стороны моря ожидалось наступленіе непріятеля.

Грустное свиданіе съ покойнымъ сержантомъ навело Вэверлея на многія непріятныя и безполезныя размышленія. Изъ разсказа Гугтона для него стало ясно, что полковникъ Гардинеръ поступилъ съ нимъ безусловно справедливо, и что онъ не могъ поступить иначе, когда злонамѣренные люди распространяли отъ его имени духъ мятежа между солдатами. Обстоятельство съ печатью въ первый разъ пришло ему теперь на умъ; онъ вспомнилъ, что потерялъ се въ пещерѣ Дональда Бинъ-Лина, и понялъ, что хитрый разбойникъ воспользовался ею для какихъ нибудь личныхъ цѣлей, для достиженія которыхъ завелъ также интриги въ полку. Онъ не могъ сомнѣваться болѣе въ томъ, что пакетъ, положенный въ его дорожный мѣшокъ дочерью Бинъ-Лина, долженъ былъ непремѣнно заключать объясненіе всей этой загадочной исторіи… Въ тоже время, восклицаніе умершаго Гугтона «Сквайръ, зачѣмъ вы насъ покинули?» звучало въ его ушахъ погребальнымъ звономъ.

— Да, сказалъ онъ самъ себѣ, — я дѣйствительно поступилъ съ вами опрометчиво и жестоко. Я увелъ васъ изъ-подъ родительскаго крова, лишилъ васъ покровительства добраго и великодушнаго господина, подчинилъ васъ всѣмъ строгостямъ военной дисциплины, а самъ испугался тяжелаго бремени, уклонился отъ обязанностей, возложенныхъ на меня, и отдалъ на произволъ низкихъ злодѣевъ какъ свое доброе имя такъ и тѣхъ, которыхъ я долженъ былъ защищать. Всему виной нерѣшительность и безпечность! Сами по себѣ онѣ не считаются пороками, по сколько отъ нихъ бываетъ бѣдствій и зла!

ГЛАВА XLVI.
Канунъ битвы.

Не смотря на то, что горцы шли очень скоро, они только на закатѣ солнца взобрались на возвышенности, окаймляющія обширную, открытую равнину, которая на сѣверѣ простирается до моря и гдѣ разбросаны, въ значительномъ разстояніи другъ отъ друга, деревушки Ситонъ, Кбкензи и большое селеніе Престонъ. Черезъ эту равнину тянулась нижняя береговая дорога въ Эдинбургъ, покидая возвышенности Ситонъ-Гауза и снова углубляясь въ горныя ущелья недалеко отъ Престона. Англійскій полководецъ вѣроятно по двумъ причинамъ рѣшился идти на Эдинбургъ съ этой стороны: во первыхъ, дорога была очень удобна для кавалеріи, а во вторыхъ, онъ надѣлся при такомъ движеніи сойдтись лицомъ къ лицу съ горцами, которые, какъ онъ предполагалъ, шли отъ Эдинбурга по противуположному направленію. Въ послѣднемъ предположеніи онъ ошибся: принцъ послѣдовалъ мудрому совѣту окружавшихъ его лицъ, а можетъ быть и самъ пришелъ къ тому же заключенію, и оставилъ прямую дорогу въ Эдинбургъ свободною; какъ мы уже сказали, горцы заняли сильную позицію на окаймлявшихъ ее высотахъ.

По распоряженію главнокомандующаго, шотландская армія тотчасъ расположилась въ боевую линію на вершинахъ горной цѣпи. Почти одновременно авангардъ англійскаго войска высыпалъ изъ-за деревьевъ, покрывавшихъ Ситонскіе холмы, съ намѣреніемъ занять открытую равнину между горами и берегомъ моря: пространство не болѣе полумили отдѣляло въ этомъ мѣстѣ непріятелей. Вэверлей могъ ясно различить какъ драгунскіе полки, съ дозоромъ впереди, выѣзжали одинъ за другимъ въ равнину и строились фронтомъ къ арміи принца Карла Эдуарда. За ними слѣдовала артиллерія, которая расположилась на правомъ и лѣвомъ фланахъ и направила свои орудія противъ горъ. За артиллеріей шли пѣхотные полки, открытыми колоннами: штыки торчали стальнымъ лѣсомъ подъ головами солдатъ, а оружіе сверкало какъ молнія подъ лучами заходящаго солнца; по данному сигналу, пѣхота внезапно повернула и также заняла позицію противъ горцевъ. Вторая артиллерійская батарея и еще одинъ конный полкъ заключили шествіе и стали на лѣвомъ флангѣ пѣхоты, боевой линіей къ югу.

Въ то время какъ англійскія войска строились въ равнинѣ, горцы дѣятельно и быстро приготовлялись къ битвѣ. По мѣрѣ того, какъ кланы поднимались на вершины, ихъ располагали въ боевомъ порядкѣ противъ непріятеля, такъ что обѣ арміи почти одновременно приготовлялись къ битвѣ.

Когда нее было окончено, шотландцы огласили воздухъ страшнымъ, оглушительнымъ крикомъ, который эхо много разъ повторило въ горахъ. Регулярныя войска были въ возбужденномъ состояніи, они отвѣтили такимъ же вызывающимъ крикомъ, и сдѣлали нѣсколько пушечныхъ выстрѣловъ по непріятельскимъ аванпостамъ. Горцы высказывали сильное желаніе тотчасъ начать нападеніе.

— Красные солдаты трясутся какъ яйцо, поставленное на острый конецъ, сказалъ Эванъ Дгу, обращаясь къ Фергусу; — все преимущество нападенія на сторонѣ принца, такъ какъ и пудингъ (Христосъ съ нимъ!) могъ бы нанести предъ непріятелю, скатись съ горы.

Однако горцамъ предстояло спускаться но мѣстности, хотя и не обширной, но почти непроходимой. Кромѣ болотъ и каменныхъ изгородей, ее пересѣкала изъ конца въ конецъ глубокая, широкая канава, которая могла дать страшное преимущество ружейному огню англичанъ, прежде чѣмъ горцы пустили бы въ дѣло главное свое оружіе — мечи. Поэтому начальники рѣшительно воспротивились воинственному пылу горцевъ, и послали впередъ только нѣсколько застрѣльщиковъ, для изслѣдованія мѣстности и перестрѣлки съ непріятельскими аванпостами.

Горы и равнины представляли рѣдкое, интересное военное зрѣлище. Двѣ арміи, столь отличныя по внѣшнему виду и дисциплинѣ, обѣ прекрасно обученныя, хотя каждая по своему, въ виду своеобразной системы веденія войны, стояли другъ противъ друга, какъ два гладіатора на аренѣ цирка, и взвѣшивали различные планы нападенія и тѣ или другіе шансы побѣды, отъ которой зависѣла участь Шотландіи. Начальники и штабъ каждой арміи находились впереди своихъ линій, наблюдая въ зрительныя трубы движенія непріятеля, выслушивая сообщенія и разсылая съ приказаніями своихъ адъютантовъ и ординарцевъ, скакавшихъ по всѣмъ направленіямъ, какъ будто участь для зависѣла отъ быстроты ихъ копей. Въ пространствѣ, отдѣлявшемъ обѣ арміи, происходили время отъ времени схватки между отдѣльными застрѣльщиками: можно было видѣть какъ шапка падала съ головы, и какъ солдаты уносили раненаго товарища. Впрочемъ, эти схватки не имѣли никакихъ послѣдствій, такъ какъ немедленное нападеніе не входило въ расчетъ ни той ни другой арміи. Изъ сосѣднихъ деревень осторожно показывались поселяне, какъ бы ожидая исхода предстоявшей битвы; а немного подальше, въ заливѣ стояли два корабля, подъ англійскимъ флагомъ, марсы и реи которыхъ были покрыты менѣе трусливыми зрителями.

Торжественное бездѣйствіе продолжалось недолго: Фергусъ и еще одинъ вождь получили приказаніе двинуть свои кланы къ Престону, чтобы устрашить правый флангъ арміи сера Джона Копа и заставить его измѣнить позицію. Съ этою цѣлью Макъ-Айворъ занялъ Транентское кладбище, возвышавшееся надъ равниной и, какъ замѣтилъ Эванъ Дгу, «очень удобное для всякаго джентльмена, который будетъ настолько несчастливъ, что дастъ себя убить, и въ тоже время пожелаетъ успокоить свои кости на христіанской землѣ».

Англійскій генералъ выдвинулъ двѣ пушки и сильный кавалерійскій отрядъ, чтобы вытѣснить непріятеля изъ этой позиціи. Солдаты подошли такъ близко, что Вэверлей могъ отличить знамя полка, въ которомъ онъ прежде служилъ и разслышать трубы и литавры, подъ звуки которыхъ онъ такъ часто маршировалъ. Онъ услышалъ также хорошо знакомыя приказанія на англійскомъ языкѣ, и узналъ голосъ начальника, къ которому прежде питалъ такое глубокое уваженіе. Въ эту самую минуту онъ посмотрѣлъ вокругъ себя, и увидѣлъ дикій нарядъ и дикую наружность своихъ товарищей шотландцевъ, услышалъ ихъ шопотъ на грубомъ, непонятномъ ему языкѣ; посмотрѣлъ на свой собственный костюмъ, такъ мало походившій на одежду, которую онъ привыкъ носить съ дѣтства… и ему показалось, что онъ видитъ странный, ужасный, неестественный сонъ, и въ немъ явилось страстное желаніе пробудиться. «Боже милостивый» пробормоталъ онъ, «неужели я измѣнилъ своему отечеству, отступился отъ своего знамени и, какъ выразился несчастный умирающій Гугтонъ, сдѣлался врагомъ своей родной Англіи?»

Въ то время какъ онъ старался освободиться отъ тяжелаго воспоминанія, фигура его бывшаго начальника выпрямилась во весь ростъ не въ далекомъ разстояніи: полковникъ Гардинеръ вѣроятно изслѣдовалъ мѣстность.

— Я могу теперь уложить его, сказалъ Каллумъ, осторожно прицѣливаясь изъ за вала, за которымъ онъ лежалъ на разстояніи не болѣе шестидесяти ярдовъ отъ мѣста, гдѣ находился Гардинеръ.

Эдуардъ вздрогнулъ, какъ будто въ его присутствіи должно было совершиться отцеубійство: почтенная сѣдина и благородная осанка ветерана напомнили ему почти сыновнее уваженіе, съ которымъ относились къ нему всѣ офицеры полка. Но онъ не успѣлъ крикнуть «остановись!» какъ пожилой шотландецъ, лежавшій рядомъ съ Каллумъ-Вегомъ, остановилъ его руку, говоря:

— Побереги твой зарядъ, его часъ не пробилъ еще. Но пусть онъ страшится завтрашняго дня — я вижу саванъ на его груди.

Каллумъ, во всѣхъ другихъ отношеніяхъ кремень, былъ очень суевѣренъ. Онъ поблѣднѣлъ при слонахъ старика, и опустилъ ружье. Полковникъ Гардинеръ, не подозрѣвая опасности, которой подвергался, повернулъ свою лошадь и медленно поѣхалъ къ своему полку.

Между тѣмъ англійская армія выстроилась въ новую линію, опираясь однимъ флангомъ на берегъ моря, а другимъ на селеніе Престонъ. Такъ какъ эта позиція представляла неудобства для нападенія, то Фергусъ былъ отозванъ съ своимъ отрядомъ на прежній постъ. Это движеніе вызвало подобное же движеніе въ войскахъ генерала Кона, которыя снова выстроились въ линію, параллельную линіи горцевъ. Въ то время какъ враждебныя стороны занимались этими маневрами, день склонился къ вечеру, и обѣ арміи расположились провести ночь подъ ружьемъ, сохраняя занятыя позиціи.

— Мы сегодня ничего не сдѣлаемъ, Вэверлей, сказалъ Фергусъ. — Прежде чѣмъ завертываться въ плоды, пойдемте въ арьергардъ и посмотримъ что дѣлаетъ баронъ.

Они застали почтеннаго осторожнаго ветерана на своемъ постѣ: онъ размѣстилъ часовыхъ, разослалъ ночные патрули и читалъ своему отряду вечернюю службу епископальной церкви. Голосъ у него былъ сильный и звучный. Хотя большіе очки на носу и наружность Саундерса Саундерсона, исполнявшаго въ военномъ мундирѣ должность причетника, производили странное впечатлѣніе, тѣмъ не менѣе опасность, сознаваемая всѣми, военный мундиръ слушателей и осѣдланныя лошади на заднемъ планѣ — все это придавало совершаемой молитвѣ какой-то торжественный, внушительный характеръ.

— Я исповѣдался сегодня по утру, пока вы спали, сказалъ Фергусъ на ухо своему другу, — но не считаю себя настолько строгимъ католикомъ, чтобы не принять участія въ молитвѣ этихъ добрыхъ людей.

Вэверлей согласился, и они подождали, пока баронъ кончилъ службу.

— Дѣти мои, сказалъ Брадвардинъ, закрывая книгу, — встаньте завтра съ легкою совѣстью и съ тяжелой рукой, чтобы поразить враговъ нашихъ.

Потомъ онъ любезно привѣтствовалъ Эдуарда и Макъ-Айвора, спросившихъ у него, какого онъ мнѣнія о положеніи дѣлъ.

— Вотъ что я вамъ скажу, отвѣтилъ баронъ: — Вы знаете слова Тацита: In rebus bellicis maxime dominatur fortuna, которымъ соотвѣтствуетъ наша національная поговорка: Въ схваткѣ все дѣло счастья. Но повѣрьте мнѣ, господа, англійскій генералъ не большой мастеръ своего дѣла. Онъ губитъ храбрость несчастныхъ солдатъ своимъ вѣчнымъ оборонительнымъ положеніемъ, съ которымъ обыкновенно соединяется понятіе о страхѣ и неувѣренности въ своихъ силахъ. Наши враги будутъ спать нынѣшнею ночью тревожнымъ сномъ, какъ жаба подъ бороной, а паши молодцы встанутъ завтра бодрыми и готовыми къ битвѣ. А теперь, покойной ночи!.. Меня одно только смущаетъ, и я съ вами посовѣтуюсь объ этомъ предметѣ, Гленнакойхъ, если завтрашній день сойдетъ благополучно.

— О мистерѣ Брадвардинѣ можно сказать тоже что Генрихъ говоритъ о Флюэлленѣ, замѣтилъ Вэверлей, возвращаясь съ Фергусомъ къ своему отряду:

Though it appears а Utile out of fashion,

There is much care and valour in this Scotchman ¹).

¹) Хотя этотъ шотландецъ и вышелъ немного изъ моды, въ немъ все же много доблести и ревности.

— У него много военной опытности, отвѣтилъ Фергусъ; — и порою надо удивляться странной смѣси ума и ребячества, которою онъ какъ будто щеголяетъ. Не понимаю, какая у него можетъ быть забота; вѣроятно что нибудь о мисъ Розѣ. Но, чу: англичане разставляютъ на ночь часовыхъ.

Въ воздухѣ раздался барабанный бой, съ акомпаниментомъ пронзительныхъ флейтъ, и затѣмъ умолкъ, потомъ снова раздался и опять умолкъ. Наконецъ кавалерійскіе трубы и литавры исполнили великолѣпный воинственный гимнъ, подъ звуки котораго всегда совершается эта ночная церемонія, и онъ замеръ въ воздухѣ на послѣднихъ потахъ грустной мелодіи.

Дойдя до своего поста, друзья остановились, и прежде чѣмъ ложиться спать посмотрѣли вокругъ себя. На западѣ небо горѣло яркими звѣздами; но съ моря поднимался холодный туманъ, который полупрозрачной дымкой висѣлъ въ воздухѣ и стлался бѣлой волной по равнинѣ, гдѣ спали англичане. Непріятель выдвинулъ свои аванпосты у подножія горъ, и развелъ большіе сторожевые огни, вокругъ которыхъ густой туманъ свѣтился блѣдными кольцами.

Горцы лежали тѣсно другъ къ другу на склонѣ возвышенностей «подобно листьямъ въ долинѣ Валлумброза» и спали глубокимъ сномъ; одни часовые бдительно стояли на своихъ мѣстахъ.

— Много храбрыхъ воиновъ заснетъ завтра еще болѣе глубокимъ сномъ! сказалъ Вэверлей, невольно вздохнувъ.

— Вы не должны объ этомъ думать, отвѣтилъ Фергусъ, занятый военными соображеніями. — Вы должны думать только о мечѣ и о томъ, кто вамъ далъ его. Думать о чемъ либо другомъ въ настоящую минуту — поздно!

Слова Макъ-Айвора не допускали опроверженія, и Вэверлей старался почерпнуть въ нихъ успокоеніе своимъ взволнованнымъ чувствамъ. Друзья сложили свои плэды вмѣстѣ, и устроили себѣ теплое, удобное ложе. Каллумъ сѣлъ у ихъ изголовья (на его обязанности лежало охраненіе личности вождя) и затянулъ грустную гаэльскую пѣсню, которая, подобно шопоту отдаленнаго вѣтра, вскорѣ усыпила вашихъ героевъ.

ГЛАВА XLVII.
Битва.

Фергусъ Макъ-Айворъ и Вэверлей спали уже нѣсколько часовъ, когда ихъ разбудили и потребовали къ принцу. Въ то время какъ они спѣшили къ мѣсту, гдѣ Карлъ Эдуардъ провелъ ночь, часы въ сосѣдней деревнѣ пробили три. Около принца собрались уже главные начальники и вожди клановъ. Они сидѣли на связкахъ гороховой соломы, служившей имъ также постелью. Когда Фергусъ подошелъ къ кружку, совѣтъ только что кончился.

— Смѣлѣе, храбрые друзья мои! сказалъ принцъ; — примите немедленно начальство надъ ввѣренными вамъ отрядами. Преданный намъ человѣкъ^[104] берется пронести насъ узкой тропинкой, которая начинается вправо отъ нашего лагеря, черезъ неровную, болотистую мѣстность въ равнину, гдѣ стоитъ непріятель. Однажды преодолѣвъ это препятствіе, наши храбрые мечи — съ помощію Божіей — докончатъ остальное!

Такое предложеніе возбудило восторженную радость присутствовавшихъ, и начальники поспѣшили къ своимъ отрядамъ, чтобы по возможности безъ шума выступить въ походъ. Армія двинулась по указанному направленію и вскорѣ начала спускаться по тропинкѣ, которая вела черезъ болота въ равнину, подвигаясь очень быстро и въ глубокомъ молчаніи. Нѣкоторое время ихъ освѣщало слабое мерцаніе звѣздъ, потому что туманъ не поднялся еще до этой высоты. Но вскорѣ звѣзды померкли передъ наступающимъ днемъ, и авангардъ колонны, продолжая спускаться, погрузился въ тяжелую пелену тумана, бѣлыми волнами лежавшую на морѣ и на всей долинѣ. Въ полумракѣ солдатамъ было трудно подвигаться по узкой, неровной, болотистой тропинкѣ, сохраняя въ то же время связь между отдѣльными отрядами. Но горцы справлялись съ этими привычными ицъ затрудненіями легче всякаго регулярнаго войска, и бодро шли впередъ.

Когда кланъ Макъ-Айвора ступилъ на твердую землю, слѣдуя за передовыми отрядами, въ туманѣ раздался окликъ пикета, «Кто идетъ?», хотя человѣческой фигуры нельзя было различить.

— Тише! сказалъ Фергусъ, тише! Кто дорожитъ жизнью, пусть не открываетъ рта. — Скорѣе впередъ!

— И они прошли впередъ, быстрымъ шагомъ, не нарушая молчанія.

Пикетъ выстрѣлилъ имъ вслѣдъ изъ своей винтовки, и ускакалъ: топотъ его лошади звонко раздался въ утренней тишинѣ.

— Ну lax in lamine lat rat^[105], сказалъ баронъ Брадвардинъ; — этотъ подлецъ подниметъ тревогу.

Кланъ Макъ-Айвора выбрался на равнину, гдѣ такъ недавно колосился высокій хлѣбъ; но жатва была окончена, и въ полѣ, насколько глазъ могъ видѣть не было ни деревца, ни кустарника. Задніе отряды торопливо поспѣвали за остальными, когда непріятель сталъ бить тревогу; но такъ какъ въ планы горцевъ не входило неожиданное нападеніе, то они не особенно огорчились, узнавъ, что враги на сторожѣ и готовы встрѣтить ихъ. Это ускорило только ихъ приготовленія къ битвѣ, не отличавшейся впрочемъ сложностью.

Шотландская армія занимала западный конецъ обширной равнины, о которой нѣсколько разъ нами говорено, и выстроилась въ двѣ параллельныя линіи, тянувшіяся отъ болота къ морю. Первая должна была напасть на непріятеля, вторая составляла резервъ. Немногочисленная кавалерія, во главѣ которой стоялъ самъ принцъ, помѣстилась въ промежуткѣ между обѣими линіями. Онъ хотѣлъ лично вести въ атаку передовую линію, и только съ трудомъ согласился на просьбу своихъ приближенныхъ отказаться отъ такого намѣренія.

Обѣ линіи двинулись впередъ, первая — готовая къ немедленной битвѣ. Каждый кланъ выстроился въ узкую, длинную фалангу, въ десять, двѣнадцать и пятнадцать рядовъ, смотря по своей численности. Лучше вооруженные и болѣе знатные — выраженія однозначущія — шли впереди; задніе ряды напирали на переднихъ, и своей стремительностью и натискомъ еще болѣе воодушевляли ихъ мужественно встрѣтить опасность.

— Скиньте плэдъ, Вэверлей, крикнулъ Фергусъ, бросая свой на землю; — прежде чѣмъ солнце окунется въ море, у насъ будутъ шелковые тартаны.

Всѣ шотландцы, одинъ за другимъ, стали бросать плэды, и приготовили оружіе; наступила минута торжественнаго бездѣйствія: солдаты скинули шапки, подняли глаза къ небу и прочитали краткую молитву; потомъ они надвинули шапки на брови и тихо двинулись впередъ. Сердце сильно билось у Вэверлея, и казалось хотѣло разорваться; то былъ не страхъ или юношескій пылъ, а смѣсь обоихъ чувствъ; новое и глубокое ощущеніе устрашало, ошеломляло его и бросало въ лихорадочный трепетъ. Звуки, которые онъ слышалъ вокругъ себя, еще болѣе возбуждали его восторженное настроеніе: волынки играли свои воинственные мотивы, кланы съ глухимъ гуломъ подвигались впередъ, мрачными, тѣсными колоннами. И но мѣрѣ того, какъ враги сходились ближе, говоръ людей переходилъ въ дикіе крики.

Въ эту самую минуту солнце поднялось надъ горизонтомъ и прорвало туманную завѣсу; бѣлыя облака испарились въ воздушномъ пространствѣ, и солнечные лучи освѣтили днѣ арміи, готовыя къ бою. Англійскія войска стояли лицомъ къ лицу съ горцами; пѣхота была отлично вооружена; съ фланговъ защищали ее кавалерія и артиллерія. Но эта воинственная картина не устрашила нападающихъ.

— Впередъ, сыны Айвора, воскликнулъ вождь; — иначе камеронцы прольютъ первыя капли крови!

Шотландцы бросились на враговъ съ ужаснымъ крикомъ.

Остальное хорошо извѣстно. Кавалерія, которая должна была напасть на горцевъ съ фланга, была встрѣчена-жестокимъ ружейнымъ опіемъ; объятая постыдной паникой, она въ безпорядкѣ обратилась въ бѣгство. Артиллерія, покинутая конницей, сдѣлала залпъ и также отступила; а горцы, выстрѣливъ изъ ружей, обнажили мечи и съ дикой яростью бросились на пѣхоту.

Посреди общаго смятенія и ужаса. Вэверлей замѣтилъ англійскаго офицера, по видимому высокаго званія, который стоялъ одинъ, беззащитный, подлѣ орудія, покинутаго артиллеристами, и направлялъ его противъ Макъ-айворова клала. Пораженный его высокой воинственной фигурой и видя неминуемую для него опасность, Вэверлей бросился впередъ, обгоняя самыхъ быстрыхъ воиновъ, и крикнулъ ему сдаться. Но офицеръ, вмѣсто отвѣта замахнулся мечемъ, который тяжело ударившись о щитъ Эдуарда разлетѣлся, въ куски. Въ тоже время сѣкира Дугальда Магони сверкнула надъ головой англичанина. Но Вэверлей предупредилъ смертельный ударъ, и офицеръ, видя что дальнѣйшее сопротивленіе безполезно, и пораженный великодушнымъ желаніемъ Эдуарда спасти его жизнь, сдался и подалъ нашему герою остатокъ своего меча; Вэверлей поручилъ плѣнника Дугальду, приказавъ обращаться съ нимъ внимательно и не касаться его имущества, за что и обѣщалъ приличное вознагражденіе.

Направо отъ Эдуарда свалка продолжалась нѣкоторое время съ дикимъ ожесточеніемъ. Англійская пѣхота, закаленная въ походахъ во Фландрію, мужественно отстаивала свои позиціи. Но наступавшіе горцы успѣли во многихъ мѣстахъ прорвать желѣзную цѣпь: начался рукопашный бой одинъ на одного, въ которомъ горцы имѣли рѣшительное превосходство, такъ какъ вся сила англійскихъ солдатъ заключалась въ порядкѣ и дисциплинѣ, а въ минуты смятенія они теряли присутствіе духа.

Среди выстрѣловъ и рѣзни, Вэверлей увидѣлъ полковника Гардинера, покинутаго своими солдатами и тщетно старавшагося остановить ихъ бѣгство; онъ скакалъ на своемъ конѣ черезъ поле, чтобы стать хоть во главѣ небольшаго отряда пѣхоты, опиравшагося на ограду его парка (домъ, гдѣ жилъ Гардинеръ, находился на краю равнины), и продолжать отчаянное, безполезное сопротивленіе. Вэверлей замѣтилъ, что Гардинеръ получилъ уже нѣсколько ранъ и что его мундиръ и сѣдло были обрызганы кровью. Эдуардъ захотѣлъ во что бы то ни стало спасти жизнь этому храброму, благородному человѣку. По онъ только сдѣлался свидѣтелемъ его смерти. Прежде чѣмъ Эдуардъ успѣлъ проложить себѣ путь между горцами, опьяненными побѣдой и каждой грабежа, его бывшій начальникъ упалъ съ лошади, пораженный ударомъ косы, и уже лежа на землѣ получилъ еще нѣсколько смертельныхъ ранъ. Когда Вэверлей подошелъ къ нему, онъ по видимому сохранялъ еще слабое сознаніе. Гардинеръ вѣроятно узналъ нашего героя, потому что посмотрѣлъ на него грустно, какъ бы съ упрекомъ, и хотѣлъ что-то сказать. Но чувствуя приближеніе смерти, онъ отказался отъ своего намѣренія, сложилъ руки на груди, какъ-бы для молитвы, и испустилъ духъ. Предсмертный его взглядъ произвелъ глубокое впечатлѣніе на Эдуарда, хотя онъ вполнѣ понялъ его значеніе только впослѣдствіи, когда воображеніе оживило передъ нимъ эту страшную сцену; теперь же, въ минуту общаго смятенія, онъ не имѣлъ времени собраться съ мыслями^[106].

По равнинѣ пронеслись громкіе крики побѣды; битва кончилась, и была выиграна шотландцами; багажъ, артиллерія, припасы англійскихъ войскъ, достались побѣдителямъ, торжество было полное. Никто не ушелъ съ поля битвы, кромѣ кавалеріи, которая бѣжала въ самомъ началѣ и разсѣялась по окрестности. Намъ остается только разсказать участь Бальмавапля: Сидя на такой же упрямой, бѣшеной лошади, какъ онъ самъ, почтенный лэрдъ преслѣдовалъ непріятельскихъ драгунъ на разстояніи четырехъ миль; наконецъ человѣкъ двадцать бѣглецовъ остановились, обернулись къ нему лицемъ и разбивъ ему черепъ мечами доказали, что у него дѣйствительно были мозги, въ чемъ многіе сомнѣвались во время его жизни. Немногіе оплакивали мистера Бальмавапля, большинство согласилось съ выразительнымъ замѣчаніемъ прапорщика Макомбиха, — что «армія понесла большія потери при Шерифъ-Мунрѣ». Его другъ лейтенантъ Джинкеръ прибѣгнулъ къ своему краснорѣчію только для защиты своей любимой лошади, которую обвиняли въ этой катастрофѣ.

— Я говорилъ тысячу разъ лэрду, сказалъ онъ, — что стыдно замундштучивать бѣднаго коня, когда можно управлять имъ отлично на длинной уздечкѣ; я предупреждалъ его, что онъ доведетъ до погибели себя и бѣднаго коня.

Таково было надгробное слово, произнесенное надъ могилой лэрда Бальмавапля^[107].

ГЛАВА XLVIII.
Неожиданное затрудненіе.

Когда сраженіе кончилось и порядокъ былъ возстановленъ, баронъ Брадвардинъ, исполнивъ свои долгъ во время битвы, и прилично размѣстивъ въ лагерѣ свой отрядъ, отправился разыскивать вождя Гленакойха и его друга Эдуарда Вэверлея. Перваго онъ засталъ за разбирательствомъ ссоръ и распрей, возникшихъ между его людьми по поводу ихъ недавнихъ подвиговъ, а главное при раздѣлѣ военной добычи. Въ числѣ послѣднихъ дѣлъ, главнымъ спорнымъ предметомъ были золотые часы, принадлежавшіе какому-то несчастному англійскому офицеру. Тотъ, которому пришлось уступить въ своихъ притязаніяхъ на эту драгоцѣнность, вскорѣ утѣшился говоря:

— Они умерли съ той минуты какъ Вихъ-Іанъ-Воръ передалъ ихъ Мурдоху. — Дѣйствительно, часы, принятые шотландцемъ за живое существо, остановились, потому что не были заведены.

Въ ту самую минуту, когда этотъ важный вопросъ былъ разрѣшенъ, баронъ Брадвардинъ подъѣхалъ къ обоимъ молодымъ друзьямъ, съ важнымъ, озабоченнымъ видомъ. Онъ слѣзъ съ своего боеваго коня и передалъ его слугѣ.

— Я рѣдко бранюсь, сказалъ онъ ему, — но если вы, сударь, отправитесь за поживой не вычистивъ хорошенько и не покормивъ бѣднаго Бервика, такъ чортъ меня побери, если я вамъ не сверну шею.

Сказавъ это онъ ласково потрепалъ рукой копя, дѣлившаго съ нимъ всѣ опасности тревожнаго дня.

— Ну! мои храбрые, юные друзья, продолжалъ онъ, — вотъ славная, рѣшительная побѣда; по эти подлецы драгуны слишкомъ рано обратились въ бѣгство. Мнѣ хотѣлось вамъ показать, въ чемъ заключается настоящее proelimquuestre, или кавалерійское дѣло, которое составляетъ гордость и пугало войны; но ихъ трусость намъ помѣшала. Однакожъ, что бы тамъ ни было, я еще разъ сразился за наше старое дѣло, хотя мнѣ не пришлось такъ энергично дѣйствовать какъ вамъ, дѣти мои, по мой долгъ повелѣвалъ наблюдать за порядкомъ въ нашемъ немногочисленномъ кавалерійскомъ отрядѣ. Впрочемъ кавалеристъ не долженъ завидовать славѣ своихъ братьевъ по оружію, даже когда имъ посчастливится встрѣтить втрое большую опасность, тѣмъ болѣе, что съ Божіею помощью можетъ настать и его чередъ. — Но Гленакойхъ и вы, Вэверлей, прошу васъ сказать мнѣ ваше мнѣніе насчетъ весьма важнаго дѣла, которое близко касается до чести рода Брадвардиновъ. Прошу меня извинить, корнетъ Макъ-Комбихъ, Эдеральшендрахъ, Инвероглинъ, и васъ, милостивый государь.

Послѣднія слова относились къ старику Баленкейроху, который, помня смерть своего сына, глядѣлъ на барона злобнымъ, вызывающимъ взглядомъ. Баронъ, который легко обижался, начиналъ уже хмурить брови, но Гленакойхъ, взявъ въ сторону маіора, объяснилъ ему внушительнымъ тономъ начальника, что безумно возобновлять ссору въ такую минуту.

— Все поле усѣяно трупами, сказалъ старый горецъ, отворачиваясь съ мрачнымъ видомъ, — еще одинъ трупъ не сдѣлалъ бы разницы; если бы не ради васъ, Вихъ-Іанъ-Воръ, то я или Брадвардинъ былъ бы этимъ трупомъ.

Вождь успокоилъ его и потомъ вернулся къ барону.

— Это Баленкейрохъ, сказалъ онъ въ полголоса, — отецъ молодаго человѣка, погибшаго въ несчастной схваткѣ, близъ фермы Брадвардинъ, лѣтъ восемь тому назадъ.

— А! сказалъ баронъ, смягчивъ свой угрожающій, суровый тонъ. — Я готовъ многое перенести отъ человѣка, которому я причинилъ такое страшное горе. Вы хорошо сдѣлали, что мнѣ это сказали, Гленакойхъ; онъ можетъ бросать взгляды мрачнѣе ночи св. Мартина и Козьмо Коминъ Брадвардинъ ими не обидится. Ахъ! у меня нѣтъ наслѣдника мужескаго пола, и я обязанъ многое перенести отъ человѣка, котораго я лишилъ сына, хотя я совершенно удовлетворилъ его по этому дѣлу, давъ полное вознагражденіе по закону. — Но, какъ я сказалъ, у меня нѣтъ наслѣдника мужескаго пола, а вмѣстѣ съ тѣмъ мнѣ необходимо подумать о чести моего рода; именно объ этомъ я желалъ съ вами переговорить наединѣ, и прошу полнаго вниманія.

Оба молодые люди слушали его съ безпокойнымъ любопытствомъ.

— Дѣти мои, сказалъ онъ, — судя по вашему воспитанію, я убѣжденъ, что вамъ хорошо извѣстенъ настоящій характеръ феодальныхъ отношеній.

— Совершенію, баронъ, отвѣчалъ Фергусъ, страшась нескончаемой дисертаціи, и онъ толкнулъ Вэверлея, приглашая его сказать то же.

— Вы конечно также знаете, что право пользованія Враднардинскимъ баронствомъ отличается весьма почетнымъ и совершенно особеннымъ характеромъ, это такъ называемое бѣлое право (слово, которое Крайгъ^[108] по-латынѣ переводилъ blancuin, или franciun, свободное пользованіе), proservitio detrahendi seu exuendi caligas regis post battaliаm^[109].

Тутъ Фергусъ посмотрѣлъ на Эдуарда своимъ орлинымъ взглядомъ, незамѣтно приподнявъ брови и пожавъ плечами.

— Теперь, продолжалъ баронъ, — представляются два большія затрудненія: первое заключается въ томъ, долженъ ли я въ данномъ случаѣ оказать эту услугу или исполнять феодальную обязанность особѣ принца, такъ какъ въ хартіи именно сказано calicas regis, сапоги самого короля. Не продолжая далѣе, я насъ прошу сказать мнѣ ваше мнѣніе по этому вопросу.

— Онъ принцъ-регентъ, отвѣчалъ Макъ-Айворъ съ удивительнымъ хладнокровіемъ, — а при французскомъ дворѣ особѣ регента воздаются тѣ же самыя почести, какъ и королю. Впрочемъ, еслибы мнѣ пришлось снимать сапоги у того или другого, я бы съ большимъ удовольствіемъ оказалъ эту услугу молодому принцу, чѣмъ его отцу.

— Да, но я не говорю о личныхъ предпочтеніяхъ. Впрочемъ, вашъ авторитетъ очень важенъ во всемъ что касается обычаевъ французскаго двора: и безъ сомнѣнія, принцъ, какъ alter ego, имѣетъ право требовать почести отъ всѣхъ первыхъ чиновъ государства, потому что всякій вѣрноподданный обязанъ, согласно акту о регентствѣ, почитать его какъ самого короля. Боже меня избави помыслить объ уменьшеніи его величія, отказываясь оказать такую почесть, которая можетъ ему придать столь много блеска, потому что я сомнѣваюсь, чтобы самъ германскій императоръ имѣлъ къ своимъ услугамъ кровнаго барона имперіи, кто могъ бы снимать съ него сапоги. Но тутъ является второе затрудненіе: принцъ не носитъ сапоговъ, а башмаки.

Эти слова едва не заставили Фергуса разсмѣяться.

— Что же? сказалъ онъ, — вы знаете пословицу, баронъ: «Трудно снять панталоны съ горца». Ну, а башмаки въ этомъ случаѣ играютъ ту же роль.

— Слово caligaes впрочемъ, продолжалъ баронъ, — скорѣе значитъ сандаліи, нежели сапоги, въ первобытномъ своемъ значеніи, хотя я долженъ сознаться, что въ нашихъ семейныхъ преданіяхъ и древнихъ документахъ слово сaligne переводится словомъ сапоги; и Кай Цезарь, племянникъ и наслѣдникъ Тиверія, получилъ названіе Калигулы, а caligulis, sive caligis levioribus, quitus adolescentiоr usus fuerat in exeгcitu Gernianici pаtris sui^[110]. O caligae то же упоминается въ монастыряхъ; напримѣръ, мы читаемъ въ старомъ глосаріи о правилахъ св. Бенедикта для Сентъ-Амандскаго братства, что caligae привязывались ремнями.

— Это можетъ быть примѣнено и къ шотландскимъ башмакамъ.

— Да, конечно, любезный Гленакойхъ; выраженіе ясное; Caligaedictae sunt quia ligаntгr; nam sоcci non ligantur, sed tantum intrоmittutur, т. е. caligae такъ называются отъ ремешковъ, которыми они завязываются, между тѣмъ какъ socci — которыя вѣроятно схожи съ англійскими туфлями — просто надѣваются на ногу. Кромѣ того въ хартіи говорится, exuere sen detraliere, то есть снять, какъ говорятъ о башмакахъ или сандаліяхъ, и стащить какъ выражаются въ простонародіи, когда дѣло идетъ о сапогахъ. Мнѣ хотѣлось бы получить болѣе точныя свѣденія объ этомъ предметѣ; но я опасаюсь, что врядъ ли найдется здѣсь ученый юристъ de re vestiaria^[111].

— Я то же въ этомъ сомнѣваюсь, замѣтилъ Фергусъ взглянувъ на горцевъ, возвращавшихся съ добычею, — хотя, кажется, здѣсь довольно дѣятельно занимаются всѣмъ тѣмъ что касается до res vesiaria.

Это замѣчаніе согласовалось съ понятіемъ барона о шуткахъ, и онъ удостоилъ Фергуса улыбкой; но онъ тотчасъ же снова возратился къ тому что казалось ему дѣломъ весьма серьезнымъ.

— Правда, сказалъ онъ, — Маквибль утверждаетъ, что это служба обязательна по своему существу, только si реtatur tantum, т. е. если его высочество потребуетъ у высокаго короннаго ленника личнаго исполненія этого долга. Онъ мнѣ даже привелъ примѣръ изъ Сомнѣній и Вопросовъ Дирлетона^[112], дѣло Гриппита и Спайсера о лишеніи одного владѣльца помѣстій оb non solutem canonem, т. е. за неплатежъ одной ежегодной феодальной повинности, заключавшейся въ трехъ перечныхъ зернахъ, и оцѣненной въ семь осьмыхъ шотландскаго пенса, и обвиняемый былъ оправданъ. Но съ вашего позволенія, я полагаю, что лучше мнѣ заявить принцу готовность исполнить свою обязанность, и въ случаѣ отказа подать письменный протестъ. Маквибль уже написалъ черновую этого документа. Онъ гласитъ, что если его высочеству благоугодію будетъ приказать кому либо другому снять себѣ е aligne, — что бы ни подразумѣвалось подъ этимъ словомъ, сапоги или башмаки — вмѣсто вышереченнаго барона Брадвардина, находящагося на лицо, готоваго и расположеннаго исполнить эту обязанность, то подобное обстоятельство не должно ни коимъ образомъ повредить или поколебать права онаго барона Козьма Комипа Брадвардина исполнить означенную феодальную службу впредь, а въ то же время не дать пажу, конюху или слугѣ, которому его высочеству благоугодно было бы приказать снять ему обувь, оспаривать у Козьма Комина Брадвардина его владѣнія, баронство Брадвардинъ и пр. и пр. принадлежащія ему, какъ выше сказано, въ силу феодальнаго дара и точнаго исполненія условія, подъ которымъ оно дано.

Фергусъ одобрилъ этотъ планъ, и баронъ простился съ обоими друзьями съ торжественно-самодовольной улыбкой.

— Дай Богъ много лѣтъ здравствовать нашему милому другу! сказалъ Фергусъ Вэверлею, когда баронъ отошелъ на столько, что не могъ его слышать; — это самый безумный оригиналъ по сю сторону Твида. Жаль, что я ему не посовѣтовалъ явиться сегодня вечеромъ къ принцу съ машинкой для сниманія сапоговъ подъ мышкой. Я думаю онъ въ состояніи принять такой совѣтъ, еслибы онъ былъ поданъ серьезно.

— Какое удовольствіе находите вы подымать на смѣхъ такого почтеннаго человѣка?

— Извините, другъ Вэверлей, вы также смѣшны, какъ и онъ. Развѣ вы не видите, что голова его занята только одной этой церемоніею; съ дѣтства онъ объ этомъ слышалъ и мечталъ, какъ о самой важной привилегіи его рода, и я не сомнѣваюсь, что исполненіе этой святой мечты своей побудило его главнымъ образомъ стать въ ряды нашего войска. Повѣрьте мнѣ, что еслибъ я вздумалъ ему противорѣчить, онъ не преминулъ бы меня назвать неучемъ и фатомъ; можетъ быть даже ему пришла бы фантазія со мною драться, — удовольствіе, которое онъ уже разъ хотѣлъ себѣ доставить изъ-за самаго пустаго нарушенія этикета. А это дѣло о сапогахъ или башмакахъ гораздо серьезнѣе въ его глазахъ. Но мнѣ нужно отправиться въ главную квартиру, чтобы приготовить принца къ этой необыкновенной сценѣ. Я увѣренъ въ хорошемъ пріемѣ, потому что эта новость заставитъ его отъ души посмѣяться теперь и предохранитъ отъ неумѣстнаго смѣха въ данную минуту. Такъ до свиданія, любезный Вэверлей!

ГЛАВА XLIX.
Англійскій плѣнникъ.

Первой заботой Вэверлея, когда ушелъ Макъ-Айворъ, было навѣстить англійскаго офицера, которому онъ спасъ жизнь. Онъ содержался съ своими многочисленными товарищами въ домѣ одного джентльмена, не далеко отъ поля битвы.

Войдя въ комнату, Вэверлей тотчасъ узналъ своего плѣнника, не только по присущему ему достоинству, но и потому, что возлѣ него стоялъ на часахъ Дугальдъ Магони, который, съ сѣкирой на плечѣ, не отходилъ отъ него съ той минуты, какъ получилъ приказаніе его охранять. Это строгое исполненіе обязанности можетъ быть происходило отъ желанія получить обѣщанное Вэверлеемъ вознагражденіе, по во всякомъ случаѣ оно предохранило англійскаго офицера отъ грабежа въ общей суматохѣ. Дугальдъ вѣроятно расчиталъ, что размѣръ награды будетъ пропорціоналенъ тому положенію, въ которомъ онъ сдастъ плѣнника Вэверлею, и потому, увидавъ Эдуарда, поспѣшно заявилъ, что красный солдатъ имъ сбереженъ въ цѣлости, и что онъ ни на пенсъ не потерялъ съ того времени, какъ его милость помѣшалъ ему разрубить его сѣкирой.

Вэверлей повторилъ обѣщаніе щедро вознаградить его за труды, и подошелъ къ англійскому офицеру, желая выразить ему готовность сколь возможно смягчить его грустную долю.

— Я не настолько новичекъ въ военной службѣ, отвѣчалъ англійскій офицеръ, — чтобы сѣтовать на превратности войны. Я только съ сожалѣніемъ вижу вокругъ себя тѣ сцены, которыя мнѣ часто случалось видѣть въ другихъ странахъ довольно равнодушно.

— Еще такой денёкъ, сказалъ Эдуардъ, — и я увѣренъ, что причина вашихъ сожалѣній исчезнетъ: все придетъ въ должный порядокъ.

Плѣнникъ улыбнулся и покачалъ головой.

— Въ моемъ положеніи, замѣтилъ онъ, — конечно не приходится оспаривать вашего мнѣнія; однакожъ, не смотря на вашъ успѣхъ и на храбрость, которой вы обязаны побѣдой, вы предприняли дѣло не по силамъ.

Въ эту минуту вошелъ Фергусъ, проталкиваясь сквозь толпу.

— Пойдемъ, Эдуардъ, сказалъ онъ, — принцъ почуетъ сегодня въ Пинки-Гаузѣ. Намъ надо тотчасъ ѣхать туда, если мы не хотимъ пропустить церемоніи caligae. Вашъ другъ баронъ поступилъ весьма жестоко, принудивъ Маквибля явиться на поле битвы, такъ какъ онъ питаетъ великій ужасъ къ горцамъ и заряженному ружью. Въ настоящую минуту онъ слушаетъ инструкціи барона на счетъ протеста, и при каждомъ ружейномъ или пистолетномъ выстрѣлѣ нашихъ молодцевъ опускаетъ голову, словно ныряющая утка, не смотря на строгіе выговоры отъ патрона, въ глазахъ котораго залпъ цѣлой батареи не можетъ служить достаточной причиной для невниманія, когда дѣло идетъ о предметѣ, касающемся чести его семейства.

— Какими способами баронъ Брадвардинъ могъ принудить его на такую поѣздку?

— Онъ добрался до Мусельбурга, въ надеждѣ, я полагаю, совершить кое-какія духовныя завѣщанія для отправлявшихся на войну; а неумолимыя приказанія барона заставили его явиться въ Престонъ по окончаніи сраженія. Онъ жаловался на двухъ нашихъ мародеровъ, которые перепугали его, грозя застрѣлить; но такъ какъ они удовлетворились выкупомъ въ одинъ пенни, то излишне предавать ихъ суду. Но, пойдемъ же, любезный Вэверлей.

— Бэверлей! воскликнулъ англійскій офицеръ съ сильнымъ волненіемъ, — не. племянникъ ли вы сера Эверарда Вэверлея изъ графства ***?

— Да, отвѣчалъ нашъ герой, удивленный тономъ этого вопроса.

— Встрѣча съ нами меня радуетъ и вмѣстѣ съ тѣмъ огорчаетъ.

— Не могу отгадать, серъ, чему я обязанъ, этимъ

— Не говорилъ ли вамъ нашъ дядя о своемъ другѣ Талботѣ?

— Онъ говорилъ объ этомъ другѣ съ большимъ уваженіемъ. Кажется онъ полковникъ и женатъ на лэди Эмиліи Бландевиль; но я полагалъ, что полковникъ Талботъ за границею.

— Я только что возвратился, и находясь въ Шотландіи, считаю своимъ долгомъ служить родинѣ вездѣ, гдѣ мои услуги могли ей быть полезными. Да, мистеръ Вэверлей, я полковникъ Талботъ, мужъ лэди Эмиліи, и считаю за честь сознаться, что я обязанъ вашему благородному и великодушному дядѣ своимъ положеніемъ въ арміи и семейнымъ счастіемъ. Боже мой! Неужели мнѣ пришлось встрѣтиться съ его племянникомъ въ такой одеждѣ и сражающимся за такое дѣло!

— Милостивый государь, гордо сказалъ Фергусъ, — наша одежда и наше дѣло составляютъ честь людей высокорожденныхъ.

— Если бы мое положеніе позволяло мнѣ вамъ противорѣчить, то я легко доказалъ бы, что ни храбрость, ни знатное рожденіе не въ состояніи облагородить дурнаго дѣла. Но съ позволенія мистера Вэверлея, и съ вашего, если я долженъ на то просить вашего позволенія, я желалъ бы ему сказать нѣсколько словъ о его семейныхъ дѣлахъ.

— Мистеръ Вэверлей, серъ, полный господинъ своихъ дѣйствій. Когда вы переговорите съ вашимъ новымъ знакомымъ, Эдуардъ, то надѣюсь, что послѣдуете за мною въ Пинки!

Съ этими словами вождь Гленакойхъ гордо завернулся въ свой плэдъ и вышелъ изъ комнаты.

Вэверлей, пользуясь своимъ значеніемъ, легко добился позволенія полковнику Талботу спуститься съ нимъ вмѣстѣ въ большой садъ, прилегавшій къ дому. Они молча прошли нѣсколько шаговъ; полковникъ казалось обдумывалъ какъ начать разговоръ. Наконецъ онъ обратился къ нашему герою съ слѣдующими словами:

— Мистеръ Вэверлей, я вамъ обязанъ жизнью; но я бы лучше желалъ быть убитымъ, чѣмъ видѣть васъ въ этомъ мундирѣ и съ этой кокардой!

— Извиняю ваши упреки, полковникъ Талботъ: намѣреніе ваше доброе, и вы говорите такъ подъ вліяніемъ вашего воспитанія и предразсудковъ; не удивительно, что человѣкъ, честь котораго была публично и несправедливо задѣта, воспользовался случаемъ отмстить своимъ клеветникамъ.

— Клеветники! отвѣчалъ полковникъ, — вы именно дѣлаете то, въ чемъ васъ обвиняли. А знаете ли вы, мистеръ Вэверлей, какому горю и опасностямъ вы подвергли вашихъ ближайшихъ родственниковъ подобнымъ поведеніемъ?

— Опасностямъ?

— Да, опасностямъ. Когда я уѣхалъ изъ Англіи, вашъ отецъ и дядя, обвиняемые въ государственной измѣнѣ, должны были представить поручительства, и близкіе, преданные друзья съ большимъ трудомъ успѣли уладить это дѣло. Моя поѣздка въ Шотландію имѣла единственною цѣлью спасти васъ изъ бездны, и я не могу сказать какимъ послѣдствіямъ подвергнутся ваши родители, теперь, когда вы открыто перешли на сторону мятежниковъ, такъ какъ одно подозрѣніе въ этомъ уже причинило имъ столько вреда. Я крайне сожалѣю, что не встрѣтилъ васъ раньше этого послѣдняго несчастнаго шага.

— Я право не понимаю, сказалъ Эдуардъ судорожнымъ тономъ, — отчего полковникъ Талботъ такъ заботится обо мнѣ.

— Мистеръ Вэверлей, я не привыкъ къ ироніи, и потому отвѣчу на ваши слова. Я долженъ вашему дядѣ больше, чѣмъ сынъ можетъ быть одолженъ отцу, и потому питаю къ нему сыновнія чувства; а такъ какъ я знаю, что не найду лучшаго способа выразить ему мою благодарность, какъ сослужить вамъ службу, то я это сдѣлаю, если только возможно, хотя бы противъ вашей воли. Оказанная вами мнѣ сегодня услуга (хотя по общему мнѣнію больше ея человѣкъ не можетъ оказать человѣку) нисколько не увеличила моей ревности, а также и ваша холодность нисколько не уменьшитъ ее.

— Ваши намѣренія могутъ быть прекрасны, серъ, сказалъ Вэверлей сухо, — но ваши выраженія рѣзки или по крайней мѣрѣ самонадѣянны.

— По возвращеніи моемъ въ Англію, послѣ долгаго отсутствія, я нашелъ вашего дядю, сера Эверарда Вэверлея, подъ арестомъ, вслѣдствіе павшаго на него подозрѣнія, благодаря вашему поведенію. Это мой самый старинный другъ, — сколько разъ мнѣ это повторять! — мой великодушный благодѣтель. Онъ пожертвовалъ ради меня своимъ собственнымъ счастьемъ; всѣ его слова, всѣ его мысли были всегда великодушны, благородны. Я засталъ этого друга въ заключеніи, которое ему еще тяжелѣе отъ его привычекъ, природной гордости, и, извините, мистеръ Вэверлей, отъ причины навлекшей на него это несчастіе. Не могу скрыть, что мнѣніе мое о васъ въ то время было весьма невыгодное. Вы вѣроятно знаете, что мое семейство пользуется нѣкоторымъ значеніемъ и связями; я воспользовался этимъ, чтобы выхлопотать освобожденіе сора Эверарда, а самъ отправился въ Шотландію. Я видѣлъ полковника Гардинера, несчастной смерти котораго достаточно, чтобы навѣки возненавидѣть это возмущеніе. Изъ разговора съ нимъ я убѣдился, что но нѣкоторымъ обстоятельствамъ, по новому допросу виновниковъ возмущенія въ полку, и въ особенности по тому хорошему мнѣнію, которое имѣлъ о васъ прежде, онъ не считалъ васъ столь виновнымъ, и я не сомнѣвался, что если бы мнѣ посчастливилось васъ найдти, то дѣло это кончилось бы благополучно. Но несчастное возстаніе все погубило. Во всю мою долгую военную службу, я сегодня впервые видѣлъ англичанъ, пораженныхъ паническимъ страхомъ и бѣгущихъ постыдно передъ врагами безъ всякой дисциплины и оружія. А теперь я нахожу наслѣдника моего лучшаго друга, — любимаго его сына, я могу сказать, — раздѣляющаго торжество, отъ котораго онъ долженъ былъ бы первый краснѣть. Зачѣмъ мнѣ сожалѣть о Гардинерѣ? Его участь счастливая въ сравненіи съ моей!

Въ словахъ и обращеніи полковника Талбота было столько благородства, столько гордости и честнаго геройства, онъ говорилъ съ такимъ чувствомъ объ арестѣ сера Эверарда, что Эдуардъ почувствовалъ себя униженнымъ, смущеннымъ въ присутствіи плѣннаго, которому за нѣсколько часовъ передъ тѣмъ онъ спасъ жизнь, и потому очень обрадовался неожиданному появленію Фергуса.

— Его королевское высочество, сказалъ послѣдній, — приказываетъ мистеру Вэверлею явиться въ главную квартиру.

— Полковникъ Талботъ взглянулъ съ упрекомъ на Эдуарда, что не ускользнуло отъ орлинаго глаза вождя горцевъ.

— И явиться немедленно, прибавилъ Фергусъ, дѣлая удареніе на послѣднихъ словахъ.

— Мы увидимся, сказалъ Вэверлей обращаясь къ полковнику, — а покуда все что вамъ будетъ нужно…

— Мнѣ ничего не нужно, отвѣчалъ полковникъ; — пусть со мною обходятся какъ съ послѣднимъ изъ храбрецовъ, которые въ этотъ злополучный день предпочли раны и плѣнъ постыдному бѣгству. Я съ удовольствіемъ помѣнялся бы судьбою съ однимъ изъ тѣхъ, которые остались на полѣ битвы, еслибъ былъ увѣренъ, что мои слова подѣйствовали на васъ.

— Смотрите строго за полковникомъ Талботомъ, сказалъ Фергусъ офицеру, который командовалъ стражею, находившеюся при плѣнныхъ. — Это особое приказаніе принца: полковникъ весьма важный плѣнникъ.

— Но чтобы онъ ни въ чемъ не нуждался, прибавилъ Вэверлей.

— На сколько это позволятъ обстоятельства, добавилъ Фергусъ.

Офицеръ обѣщалъ исполнитъ въ точности ихъ приказанія; Эдуардъ пошелъ за Фергусомъ къ калиткѣ сада, гдѣ Каллумъ ихъ ожидалъ съ тремя лошадьми.

Обернувшись назадъ, нашъ герой увидѣлъ нѣсколькихъ горцевъ, которые отвозили обратно въ тюрьму полковника Талбота. Полковникъ остановился на порогѣ двери, и сдѣлалъ рукой знакъ Вэверлею, какъ бы желая подтвердить то что онъ ему сейчасъ говорилъ.

— Лошадей, сказалъ Фергусъ, занося ногу въ стремя, — теперь также много какъ ягодъ; ихъ только стоитъ забирать. Поѣдемъ, Вэверлей, въ Пинки-Гаузъ^[113] какъ можно скорѣе, пришпоримъ этихъ драгунскихъ лошадей.

ГЛАВА L.
Маловажныя подробности.

Меня вернулъ назадъ посланный отъ чіринца, сказалъ Фергусъ Эдуарду, скача по дорогѣ въ Пипки-Гаузъ. — Но вы вѣроятно знаете какъ важенъ этотъ плѣнный полковникъ Талботъ. Его считаютъ однимъ изъ лучшихъ офицеровъ среди красныхъ мундировъ; онъ близкій другъ и любимецъ курфирста и того страшнаго героя, герцога Кумберландскаго, котораго отозвали отъ его славныхъ подвиговъ при Фонтенуа и послали сюда, чтобъ проглотить живьемъ насъ, бѣдныхъ горцевъ. Говорилъ онъ вамъ о чемъ гудятъ колокола въ Сепъ-Джэмсѣ? Я полагаю, ужъ больше не на тэму: Вернись Виттингтонъ, какъ колокола Во въ минувшія времена {Эта фраза въ родѣ поговорки, общепринятая въ Англіи, требуетъ поясненія. Виттингтонъ, одинъ изъ героевъ англійской промышленности, изъ простаго рабочаго; на столько разбогатѣлъ, что подарилъ Генриху V 500.000 фунтовъ стерлинговъ. Онъ основалъ нѣсколько богоугодныхъ учрежденій и построилъ нѣсколько зданій въ Лондонѣ, между прочимъ часовню въ Гундгилѣ. На горѣ Гайгэтъ, близъ Лондона, показываютъ камень, на которомъ будто-бы Виттингтонъ въ дѣтствѣ сидѣлъ, раздумывая о своей горестной участи, когда онъ бѣжалъ безъ денегъ отъ своего хозяина, и откуда онъ слышалъ, какъ колоколъ церкви Во явственно напѣвалъ своимъ звономъ:

«Вернись, Виттингтонъ.

Трижды лордъ-мэръ Лондона».}?

— Фергусъ! произнесъ Вэверлей съ упрекомъ.

— Право я не знаю что дѣлать съ вами. Вы какъ флюгеръ вертитесь по вѣтру, при всякомъ новомъ вліяніи. Мы одержали побѣду неслыханную въ исторіи; всѣ и каждый превозносятъ вашу храбрость до небесъ; принцъ, говорятъ, съ нетерпѣніемъ ждетъ, чтобъ васъ поблагодарить, всѣ красавицы Бѣлой Розы прихорашиваются, чтобы плѣнить васъ, — а вы, счастливый герой дня, поникли головою на шею лошади, какъ торговка, ѣдущая съ масломъ на рынокъ, и мрачны какъ похоронное шествіе.

— Я огорченъ смертью бѣднаго полковника Гардинера: онъ былъ такъ добръ до меня.

— Ну, погорюйте пять минутъ и довольно. Участь, постигшая его сегодня, можетъ быть ожидаетъ насъ съ вами завтра; экая важность? Послѣ побѣды всего лучше на свѣтѣ славная смерть? Но это pis-aller и будемъ желать этой доли врагамъ, а не себѣ.

— Но полковникъ Талботъ мнѣ сообщилъ, что моего отца и дядю посадили въ тюрьму по моей милости.

— Поручимся за нихъ, мой другъ: старикъ Андреа Ферара^[114] будетъ за нихъ отвѣтчикомъ, и я не дождусь той минуты, какъ онъ явится въ Вестминстеръ-Галъ!

— Они уже на свободѣ по болѣе законному поручительству.

— Въ такомъ случаѣ о чемъ же горевать, Эдуардъ? Неужели вы воображаете, что министры курфирста такіе голубки, что выпустятъ на волю своихъ враговъ въ критическую минуту, еслибъ они могли или смѣли ихъ подвергнуть заточенію и наказанію? Будьте увѣрены, что правительство не имѣетъ никакихъ поводовъ къ заточенію вашихъ родственниковъ, или оно боится нашихъ друзей, храбрыхъ джентльменовъ старой Англіи. Однимъ словомъ, Вэверлей, вамъ нечего за нихъ тревожиться, и мы найдемъ способъ дать имъ знать о вашей безопасности.

Хотя не совсѣмъ убѣжденный доводами своего друга, Эдуардъ принужденъ былъ замолчать. Онъ не разъ замѣчалъ съ досадой, что Фергусъ не обращалъ вниманія на чувства даже тѣхъ, которыхъ онъ любилъ, когда они не согласовались съ его собственнымъ минутнымъ настроеніемъ или противорѣчили его собственнымъ планамъ. Фергусъ самъ не разъ замѣчалъ, что онъ оскорблялъ Вэверлея; но вѣчно поглощенный своими мыслями, онъ не останавливался на неудовольствіи друга, и частыя повторенія этихъ маленькихъ обидъ мало по малу охладили пламенную привязанность юнаго волонтера къ своему начальнику.

Принцъ по обыкновенію принялъ радушно Вэверлея и наговорилъ ему много любезностей относительно его замѣчательной храбрости. Потомъ отведя въ сторону онъ сдѣлалъ ему нѣсколько вопросовъ о полковникѣ Талботѣ. Когда Эдуардъ передалъ ему все что онъ зналъ о немъ и о его связяхъ, принцъ прибавилъ:

— Я долженъ признаться, мистеръ Вэверлей, что если полковникъ въ такой тѣсной дружбѣ съ нашимъ достойнымъ другомъ, серомъ Эверардомъ Вэверлеемъ, а жена его изъ дому Бландевиль, приверженность котораго къ англиканской церкви столь извѣстна, то онъ не можетъ быть нашимъ врагомъ, какъ бы онъ ни старался скрывать это подъ личиной, вынужденной обстоятельствами.

— Изъ его словъ, отвѣчалъ Эдуардъ — я вывелъ совершенно противоположное заключеніе, ваше высочество.

— Но все же надо въ этомъ удостовѣриться, а потому поручаю вамъ полковника Талбота, и даю полное право дѣйствовать съ нимъ какъ вамъ заблагоразсудится. Надѣюсь, что вы найдете способъ убѣдиться въ настоящихъ его чувствахъ относительно возстановленія правъ короля, моего отца.

— Я увѣренъ, отвѣчалъ Вэверлей, кланяясь почтительно, — что если полковникъ Талботъ дастъ честное слово, то можно на него положиться; но если онъ отъ этого откажется, смѣю надѣяться, что ваше высочество благоволите назначить для надзора надъ нимъ кого-нибудь другаго, а не племянника его лучшаго друга.

— Кромѣ васъ я ни кого не назначу, отвѣчалъ принцъ улыбаясь, по повторяя свое приказаніе тономъ не допускавшимъ возраженій. — Весьма важно для пользы дѣла, чтобы между вами существовали хорошія отношенія, хотя бы вамъ и не удалось пріобрѣсти его довѣріе. Вы помѣстите его у себя на квартирѣ; и если онъ откажется получить свободу на честномъ словѣ, то потребуйте приличную стражу. Прошу васъ сейчасъ заняться, этимъ. Завтра мы возвращаемся въ Эдинбургъ.

Отправленный такимъ образомъ обратно въ Престонъ, Вэверлей лишенъ былъ возможности присутствовать на торжественномъ исполненіи барономъ Брадвардиномъ своихъ феодальныхъ обязанностей.

Но въ настоящую минуту Эдуардъ такъ былъ далекъ отъ всякой мысли объ удовольствіи, что совершенно позабылъ о церемоніи, къ которой Фергусъ старался возбудить его любопытство. На другой же день появился нумеръ офиціальной газеты, въ которой былъ помѣщенъ подробный отчетъ о сраженіи при Гладсмуирѣ^[115], какъ горцы называли свою побѣду. Въ ней говорилось, что послѣ битвы у принца былъ пріемъ въ Пинки, и высокопарно описывалось все что происходило на этомъ вечерѣ слѣдующими словами:

"Со временъ злополучнаго договора, который уничтожилъ независимость шотландской націи, намъ не доводилось имѣть счастья видѣть, чтобы кто нибудь изъ благородныхъ владѣльцевъ страны отдавалъ нашимъ принцамъ тѣ феодальныя почести, которыя напоминаютъ о прежнихъ временахъ и о благородной простотѣ тѣхъ взаимныхъ отношеній, которыя тѣсно связывали между собой королевскую власть и воиновъ, неуклонно ее поддерживавшихъ и защищавшихъ. Сегодня, 20 числа, мы присутствовали на одной изъ подобныхъ церемоній, воскрешающихъ древніе славные дни Шотландіи. Пріемъ у принца только что начинался, какъ Козьмо Коминъ Брадвардинъ изъ Брадвардина, полковникъ и пр. и пр., въ сопровожденіи законовѣдца Маквибля (который, говорятъ, только что назначенъ военнымъ комисаромъ), подошелъ къ его королевскому высочеству и публично просилъ у него позволенія оказать его высочеству, какъ представителю короля его отца, торжественную почесть, возложенную на него хартіею, пожалованною одному изъ его предковъ Робертомъ Брюсомъ, и въ силу которой онъ владѣетъ баронствомъ Брадвардинъ и помѣстісмъ Тюли-Веоланъ. Подлинникъ этой хартіи былъ немедленно представленъ и разсмотрѣнъ первыми чинами двора его королевскаго высочества. Послѣ признанія его просьбы законной и занесенія ея въ протоколъ, его королевское высочество поставилъ свою ногу на подушку, а баронъ Брадвардинъ, ставъ на правое колѣно, развязалъ ремни башмака съ низкимъ каблукомъ, какую обувь нашъ молодой герой носитъ въ знакъ своего расположенія къ храбрымъ товарищамъ по оружію. Послѣ этого, провозгласивъ, что церемонія окончена, его королевское высочество поцѣловалъ храбраго ветерана и громко объявилъ, что еслибъ не желаніе исполнить обычай, установленный Робертомъ Брюсомъ, то ничто не могло бы заставить его принять даже въ символическомъ видѣ подобную услугу изъ рукъ того, который такъ храбро сражался за возвращеніе короны его отцу. Баронъ Брадвардинъ взялъ тогда изъ рукъ комисара Маквибля актъ, въ которомъ значилось, что всѣ пункты церемоніи почести были rite et solemniter acta et peractа; и этотъ актъ былъ слово въ слово внесенъ въ протоколъ лорда канцлера. Увѣряютъ, что его королевское высочество намѣренъ, испросивъ на то разрѣшеніе его величества, возвести полковника Брадвардина въ достоинство пэра, съ титуломъ виконта Брадвардина и Тюли-Веолана, а въ настоящее время его королевское высочество, именемъ своего отца, пожаловалъ ему прибавку въ гербѣ, а именно: крючки для сниманія сапоговъ въ соединеніи съ обнаженнымъ палашомъ по правой сторонѣ герба, а снизу новый девизъ: «Тащи и стащи».

— Еслибъ не шутки Фергуса, подумалъ Вэверлей, прочитавъ это длинное, серьезное описаніе, все это нимало не показалось бы мнѣ страннымъ, и въ голову не пришло бы смотрѣть на это, какъ на шутовство. Однакожъ все имѣетъ свою серьезную и смѣшную сторону; въ сущности я не понимаю почему сапожному крючку барона не красоваться на гербѣ также хорошо, какъ ведрамъ, телѣгамъ, колесамъ, плугамъ, подсвѣчникамъ, и другой различной утвари, которыя мы видимъ на гербахъ самихъ древнихъ родовъ?

Но этотъ эпизодъ только побочное обстоятельство въ нашемъ разсказѣ. Я потому возвратимся къ его главному предмету.

Вернувшись въ Престонъ, Вэверлей нашелъ полковника Талбота успокоеннымъ отъ тяжелаго впечатлѣнія, которое на него произвело несчастное стеченіе обстоятельствъ. Онъ вошелъ въ, свою обычную колею и принялъ свой обыкновенной характеръ, — характеръ англійскаго джентльмена и офицера, благородный, открытый, великодушный, но не безъ примѣси предубѣжденія противъ людей, которые не были его соотечественниками, или не раздѣляли его политическихъ мнѣній. Услыхавъ, что принцъ поручилъ Эдуарду смотрѣть за нимъ, онъ сказалъ:

— Я не думалъ, что буду столько обязанъ этому молодому человѣку. Я могу по крайней мѣрѣ отъ искренняго сердца повторить молитву честнаго пресвитеріанскаго пастора, и сказать: такъ какъ онъ пришелъ къ намъ искать земнаго вѣнца, то молюсь, чтобы провидѣніе вскорѣ увѣнчало его подвиги небеснымъ вѣнцомъ^[116]. Даю вамъ честное слово, что не сдѣлаю ни малѣйшей попытки къ побѣгу безъ вашего вѣдома; въ сущности я пріѣхалъ въ Шотландію съ единственною цѣлью встрѣтиться съ вами, и весьма радъ, что мнѣ это удалось, даже при теперешнихъ условіяхъ; но я предполагаю, что мы долго вмѣстѣ не останемся. Вашъ chevalier — такъ мы можемъ оба его называть, съ своими плэдами и голубыми шапками будетъ вѣроятно продолжать свой крестовый походъ на югъ?

— Не знаю. Я полагаю, что армія останется нѣкоторое время въ Эдинбургѣ, чтобы дождаться подкрѣпленія.

— И чтобъ осаждать замокъ! сказалъ полковникъ съ саркастической улыбкой… Ну, въ такомъ случаѣ, если генералъ Престонъ, мой старый начальникъ, не сдѣлается измѣнникомъ, или крѣпость не провалится въ озеро, намъ будетъ время близко познакомиться. Готовъ пари держать, вашъ chevalier надѣется, что вы перетянете меня на свою сторону, а такъ какъ и я хочу васъ перевести на нашу сторону, то его распоряженіе какъ нельзя болѣе кстати. Но я съ вами говорилъ сегодня подъ впечатлѣніемъ волненія, которому я рѣдко поддаюсь, и потому надѣюсь, что вы уволите меня отъ новыхъ споровъ до тѣхъ поръ, пока мы не познакомимся ближе.

ГЛАВА LI.
Политическія интриги.

Нѣтъ надобности описывать на этихъ страницахъ тріумфальный въѣздъ принца въ Эдинбургъ послѣ рѣшительной битвы подъ Престономъ. Впрочемъ мы можемъ привести одно обстоятельство, потому что оно выказываетъ всю высокую душу Флоры Макъ-Айворъ. Въ разгулѣ и смятеніи этой веселой минуты, горцы, окружавшіе принца, нѣсколько разъ стрѣляли изъ ружей, и одно изъ нихъ, по нечаянности заряженное пулею, нанесло контузію въ високъ Флорѣ, въ то время какъ она, стоя на балконѣ, махала платкомъ^[117]. Увидавъ это, Фергусъ бросился къ сестрѣ, и хотя удостовѣрился, что рана была незначительна, онъ тѣмъ не менѣе выхватилъ свой палашъ и хотѣлъ отомстить тому, чья неосторожность подвергала сестру его такой опасности.

— Ради Бога! воскликнула Флора, удерживая его за плэдъ, — не тронь этого бѣднаго человѣка! Поблагодаримъ лучше судьбу, что это случилось съ Флорой-Макъ-Айворъ; если бы пуля задѣла кого-нибудь изъ виговъ, то сказали бы, что выстрѣлъ былъ преднамѣренный.

Вэверлей избѣгнулъ страха, который онъ конечно почувствовалъ бы при видѣ этого неожиданнаго происшествія, такъ какъ онъ сопровождалъ полковника Талбота въ Эдинбургъ.

Они ѣхали верхомъ, и чтобы разузнать чувства и мнѣнія другъ друга, говорили о самыхъ обыденныхъ, простыхъ предметахъ.

Когда Вэверлей снова навелъ разговоръ на то что болѣе всего его интересовало, а именно на положеніе своего отца и дяди, полковникъ Талботъ старался успокоить его, особливо узнавъ похожденія Вэверлея, который не стѣсняясь разсказалъ ему все.

— Значитъ, сказалъ полковникъ, — вы, дѣлая этотъ необдуманный шагъ, дѣйствовали, какъ я вижу, не преднамѣренно, выражаясь юридическимъ языкомъ. Вы поступили на службу къ этому странствующему итальянскому рыцарю, растаявъ отъ любезностей его самаго и его агентовъ, вербовщиковъ. Это очень неблагоразумно, конечно, но не такъ преступно, какъ я полагалъ. Однакожъ въ настоящую минуту вы не можете еще покинуть знамена претендента. Это невозможно. Но я не сомнѣваюсь, что въ распряхъ, которыя не могутъ не возникнуть въ этой разнохарактерной массѣ людей грубыхъ и отчаянныхъ, представится какой нибудь случай, которымъ вы. будете въ состояніи воспользоваться, чтобы благороднымъ образомъ отретироваться, прежде чѣмъ лопнетъ мыльный пузырь. Когда эта счастливая минута настанетъ, то я посовѣтую вамъ отправиться во Фландрію, въ безопасное мѣсто, которое я вамъ укажу, и я надѣюсь, что послѣ нѣсколькихъ мѣсяцевъ жизни за границею мнѣ удастся испросить для васъ помилованіе у правительства.

— Я не могу вамъ позволить, полковникъ Талботъ, горячо возразилъ Вэверлей, — основывать какіе либо планы на моемъ желаніи измѣнить дѣлу, въ которомъ я принялъ участіе, можетъ быть необдуманно, во во всякомъ случаѣ добровольно и съ рѣшительнымъ намѣреніемъ обратить на себя отвѣтственность за всѣ послѣдствія.

— Надѣюсь, отвѣчалъ полковникъ Талботъ смѣясь, — что если вы мнѣ запрещаете говорить, то по крайней мѣрѣ вы предоставите мнѣ свободу мыслить и желать. Но развѣ вы никогда не разсматривали вашъ таинственный пакетъ?

— Онъ въ моемъ багажѣ; мы его найдемъ въ Эдинбургѣ.

Они скоро пріѣхали въ Эдинбургъ. Квартира, отведенная Эдуарду, была назначена ему но приказанію самого принца, въ красивомъ домѣ, гдѣ была также комната для полковникѣ Талбота. Вэверлей поторопился осмотрѣть свой дорожный мѣшокъ. Послѣ недолгихъ розысковъ, изъ него вывалился пакетъ, который онъ поспѣшно вскрылъ.

На первомъ конвертѣ была только надпись: Эдуарду Вэверлею. Въ немъ заключалось нѣсколько распечатанныхъ писемъ. Первыя два, вскрытыя имъ, были адресованы на его имя полковникомъ Гардинеромъ.

Одно изъ нихъ заключало въ себѣ упреки, выраженные весьма мягко и любезно относительно того, что онъ не послѣдовалъ совѣтамъ полковника, по поводу, его поведенія въ отпуску, и напоминало, что срокъ его кончится въ скоромъ времени. — «Еслибъ не это обстоятельство, прибавлялъ онъ, то согласно извѣстіямъ изъ-за границы, и инструкціямъ, полученнымъ мною изъ военнаго министерства, я былъ бы принужденъ приказать вамъ вернуться. Неудачи, понесенныя во Фландріи, заставляютъ опасаться вторженія непріятеля въ наши предѣлы, а въ самомъ государствѣ возстанія недовольныхъ. Поэтому прошу васъ какъ можно скорѣе вернуться въ полкъ. Мнѣ весьма непріятно прибавить, что это тѣмъ болѣе необходимо, что въ эскадронѣ замѣтны признаки неповиновенія; и я ожидаю только вашего возвращенія, чтобы совмѣстно съ вами произвести слѣдствіе».

Второе письмо было писано восемь дней спустя, и тономъ вполнѣ естественнымъ, въ виду неполученія отвѣта на первое. Полковникъ напоминалъ Вэверлею о его долгѣ какъ честнаго человѣка, офицера и англичанина. Онъ увѣдомлялъ, что безпорядки въ его эскадронѣ увеличились; что нѣкоторые солдаты даже намекали, будто ихъ капитанъ поддерживалъ и поощрялъ ихъ неповиновеніе; наконецъ Гардинеръ выражалъ свое сожалѣніе и удивленіе, что онъ не исполнилъ его приказанія и не вернулся въ полкъ, напоминалъ ему, что срокъ его отпуска кончился, и умолялъ, въ выраженіяхъ, свойственныхъ отцу и военному начальнику, исправить свою ошибку немедленнымъ возвращеніемъ въ полкъ. Онъ заканчивалъ письмо словами: «Чтобы быть вполнѣ увѣреннымъ въ полученіи вами этого письма посылаю его съ Тимзомъ, унтеръ-офицеромъ вашего эскадрона, которому приказано передать его вамъ лично».

Чтеніе этихъ писемъ наполнило горестью сердце Эдуарда, и онъ принужденъ былъ внутренно раскаяться въ упрекахъ, которыми нѣкогда осыпалъ почтеннаго полковника Гардинера, имѣвшаго полное основаніе думать, что письма его достигли своего назначеніи и Эдуардъ не желаетъ ему отвѣчать, а потому онъ естественно долженъ былъ отправитъ ему свое третье и послѣднѣе письмо, полученое въ Гленакойхѣ, но уже слишкомъ поздно. Его исключеніе изъ службы, послѣ явнаго уклоненія явиться къ своему посту, было прямымъ и неминуемымъ слѣдствіемъ, а вовсе не исключительно строгой или несправедливой мѣрой.

Письмо, которое онъ вслѣдъ затѣмъ прочелъ, было отъ маіора его полка, предупреждавшаго, что въ обществѣ ходили слухи, компрометирующіе его честь; говорили, что какой-то мистеръ Балигопль, или что-то въ родѣ этого, въ его присутствіи предложилъ тостъ оскорбительный для короля, и что онъ промолчалъ, хотя оскорбленіе было такъ велико, что находившійся при этомъ джентльменъ, преданность котораго къ правительству сомнительна, горячо вступился. Если этотъ фактъ справедливъ, то капитанъ Вэверлей допустилъ посторонняго человѣка требовать удовлетворенія за оскорбленіе, которое по своему званію офицера онъ обязанъ былъ принять лично на себя. Маіоръ въ концѣ письма заявлялъ, что ни одинъ изъ товарищей капитана Вэверлея не вѣритъ этой скандальной исторіи, но по ихъ мнѣнію его личная честь и честь всего полка требуютъ немедленнаго опроверженія этого оскорбительнаго слуха и т. д.

— Что вы обо всемъ этомъ думаете? сказалъ полковникъ Талботъ, которому Вэверлей передалъ письма.

— Что я объ этомъ думаю? У меня голова идетъ кругомъ, есть отъ чего съума сойти.

— Успокойтесь, мой юный другъ. Прочтите еще грязныя записки, которыя остались.

Первая записка была адресована на имя мистера В. Руфина Тиза.

"Любезный серъ!

"Нѣкоторые изъ нашихъ молодыхъ солдатъ не поддаются на ловушку, хотя я и говорилъ имъ, что вы мнѣ показали печать молодаго сквайра. Но Тимзъ передастъ вамъ письмо по вашему желанію, и скажетъ старому Адаму, что онъ отдалъ его въ собственныя руки молодаго сквайра, такъ какъ все равно его руки или ваши. Ожидаю сигнала. Ура за Высокую Церковь и Сахсфреля^[118], какъ мой отецъ поетъ, убирая хлѣбъ на полѣ.

"Вашъ, любезный серъ,
Г. Г."

«P. S. Скажите сквайру, что вамъ очень желательно получить отъ него вѣсточку, такъ какъ многіе начинаютъ сомнѣваться, а лейтенантъ Ботлеръ на сторожѣ.»

— Я полагаю, сказалъ полковникъ Талботъ, что Руфинъ это вашъ разбойникъ Дональдъ, который перехватывалъ ваши письма и велъ переписку съ бѣднякомъ Руттономъ, какъ будто дѣйствуя по вашему приказанію.

— Да, это вѣроятно. Но кто такой Адамъ?

— Вѣроятно бѣдный Гардинеръ; это каламбуръ на его имя^[119].

Прочія письма были написаны въ томъ же духѣ; и козни Дональда Бинъ-Лина вскорѣ обнаружились совершенно ясно.

Джонъ Годжесъ, одинъ изъ слугъ Вэверлея, который оставался въ полку и взятъ былъ въ плѣнъ въ сраженіи при Престонѣ, теперь явился отыскивая своего господина, чтобы снова вступить къ нему на службу. Онъ разсказалъ, что спустя нѣсколько времени послѣ отъѣзда Вэверлея изъ полка, какой-то разнощикъ по имени Руфинъ, Рутьенъ или Ривапь, извѣстный между солдатами подъ именемъ Вили Биль, сталъ появляться въ городѣ Дувди. Онъ, казалось, не нуждался въ деньгахъ, продавалъ товары весьма дешево, всегда былъ готовъ угостить своихъ друзей въ тавернѣ, и этимъ способомъ успѣлъ скоро снискать расположеніе многихъ драгунъ эскадрона Вэверлея, и въ особенности вахмистра Гугтона и другаго унтеръ-офицера по прозванію Тимза. Онъ сообщилъ имъ, отъ имени капитана Вэверлея, планъ покинуть полкъ и отправиться къ нему въ горы, гдѣ кланы, какъ ходили слухи, уже вооружились въ большомъ количествѣ. Молодые люди, воспитанные въ мнѣніяхъ іаковитовъ, и знавшіе, что серъ Эверардъ, ихъ владѣлецъ, всегда былъ подозрѣваемъ въ такихъ мнѣніяхъ, легко поддались обману. Такъ какъ Вэверлей былъ далеко въ горахъ, то имъ не показалось подозрительнымъ, что письма его были пересылаемы чрезъ разнощика, а его всѣмъ извѣстная печать служила удостовѣреніемъ для изустныхъ переговоровъ, которые было опасно вести письменно. Однакожъ заговоръ началъ было обнаруживаться вслѣдствіе неосторожныхъ и преждевременныхъ разговоровъ. Вили Виль при первомъ подозрѣніи исчезъ и больше не являлся. Когда исключеніе изъ службы Вэверлея было объявлено въ газетѣ, многіе изъ его эскадрона взбунтовалась, но ихъ окружили и обезоружили остальные солдаты полка. Гугтонъ и Тимзъ были приговорены военнымъ судомъ къ разстрѣлянію; но потомъ имъ позволили бросить жребій, и Тимзъ палъ жертвой. Гугтонъ выказалъ самое искреннее раскаяніе; объясненія и увѣщеванія полковника убѣдили его, что онъ дѣйствительно совершилъ великое преступленіе. Замѣчательно, что какъ только несчастный убѣдился въ правотѣ словъ полковника, онъ ни минуты не сомнѣвался, что подстрекатель заговора Руфинъ дѣйствовалъ, не имѣя никакихъ приказаній отъ Вэверлея, потому что, говорилъ онъ, если это было дѣло противъ чести и противъ Англіи, то сквайръ не могъ быть въ немъ замѣшанъ: оцъ никогда въ жизни не поступалъ и не думалъ поступать противъ чести, подобно серу Эверарду и всѣмъ его предкамъ.

Непреклонное убѣжденіе Гугтона въ невиновности Вэверлея и положительныя увѣренія его, что всѣ письма къ Вэверлею были передаваемы Рутвену, произвели въ мысляхъ полковника Гардинера тотъ переворотъ, о которомъ онъ говорилъ Талботу.

Читатель давно понялъ, что Дональдъ Бинъ-Линъ игралъ роль подстрекателя въ этомъ случаѣ. Вотъ въ двухъ словахъ побуждавшія его причины. Дѣятельный интригантъ, онъ долго служилъ агентомъ и шпіономъ у людей, пользовавшихся довѣріемъ принца. Дѣйствія его не были извѣстны даже Фергусу Макъ-Айвору, подъ покровительствомъ котораго онъ находился, по котораго онъ боялся и не любилъ. Благодаря успѣхамъ на этомъ политическомъ поприщѣ, онъ надѣялся возвыситься и покинуть свое опасное, подверженное случайностямъ разбойничье ремесло. Чаще всего ему поручалось развѣдывать о численномъ составѣ полковъ, расположенныхъ гарнизономъ въ Шотландіи, о характерѣ офицеровъ, и пр. Уже давно онъ обратилъ вниманіе на эскадронъ Вэверлея, какъ могущій легко поддаться соблазну, и онъ думалъ даже, что Вэверлей былъ ревностнымъ приверженцемъ Стюартовъ, что подтверждалось по видимому его долгимъ пребываніемъ у іаковитскаго барона Брадвардина. Увидѣвъ же нашего героя въ своей пещерѣ съ однимъ изъ людей Гленакойха, Дональдъ не могъ повѣрить, чтобы это посѣщеніе имѣло единственною цѣлью любопытство, и возимѣлъ надежду разыграть роль въ какой нибудь важной интригѣ подъ руководствомъ этого богатаго молодаго англичанина. Его не разубѣдило даже поведеніе Вэверлея, который не обращалъ никакого вниманія на всѣ его намеки, и приписывалъ это крайней осторожности; онъ рѣшился тѣмъ или другимъ способомъ разыграть роль въ драмѣ, участье въ которой обѣщало столько выгодъ. Поэтому во время сна Эдуарда онъ укралъ его печать для того, чтобы показать ее тѣмъ изъ драгунъ, которые пользовались довѣріемъ капитана. Его первое путешествіе въ Дунди, гдѣ былъ расположенъ полкъ, убѣдило его въ неосновательности всѣхъ его предположеній, но открыло новый путь къ интригамъ. Онъ зналъ, что въ глазахъ друзей принца не было выше услуги какъ привлеченіе на его сторону части регулярной арміи, а потому прибѣгнулъ къ проискамъ, уже извѣстнымъ читателю, и которыя объясняютъ все что было непонятнаго въ происшествіяхъ, предшествовавшихъ отъѣзду Эдуарда изъ Гленакойха.

По совѣту полковника Талбота Эдуардъ отказался принять къ себѣ въ услуженіе молодаго человѣка, разсказъ котораго бросилъ новый свѣтъ на всѣ эти интриги. По словамъ Талбота, впутавъ юношу въ безнадежное предпріятіе, Вэверлей оказалъ бы ему плохую услугу, и во всякомъ случаѣ свидѣтельство этого молодаго человѣка могло бы объяснить обстоятельства, при которыхъ самъ Вэверлей принялъ участіе въ этомъ дѣлѣ. Поэтому Вэверлей написалъ отцу и дядѣ о всемъ что съ нимъ случилось, прося ихъ, въ виду настоящихъ обстоятельствъ, не отвѣчать ему, а полковникъ Талботъ далъ молодому драгуну письмо на имя капитана одного военнаго англійскаго корабля, крейсировавшаго въ заливѣ, прося перевезти этого молодаго человѣка въ Бервикъ и дать ему пропускъ до графства ***. Вмѣстѣ съ этимъ ему вручили достаточно денегъ для путешествія и найма рыбацкой лодки, которая должна была перевезти его на корабль. Все это, какъ впослѣдствіи узналъ Вэверлей, было имъ исполнено съ большимъ успѣхомъ.

Недовольный постояннымъ присутствіемъ Каллумъ-Бега, по видимому слѣдившаго за всѣми его дѣйствіями какъ шпіонъ, Вэверлей взялъ къ себѣ въ услуженіе простаго работника изъ Эдинбурга, который надѣлъ бѣлую кокарду, въ припадкѣ ревности, потому что Дженни Джобъ танцовала цѣлую ночь съ Буллокомъ, капраломъ въ англійской службѣ.

ГЛАВА LII.
Интриги въ любви.

Отношенія полковника Талбота къ Вэверлею сдѣлались болѣе дружескими съ тѣхъ поръ, какъ послѣдній вполнѣ довѣрился ему, и по необходимости находясь постоянно вмѣстѣ, Эдуардъ могъ лучше оцѣнить характеръ полковника. Съ перваго взгляда было что-то рѣзкое въ манерѣ Талбота, выражать свое неудовольствіе или порицаніе, хотя не было человѣка на свѣтѣ, котораго было бы легче убѣдить; кромѣ того привычка повелѣвать придавала ему рѣшительный, грубый тонъ, не смотря на утонченную вѣжливость, которую онъ пріобрѣлъ, постоянно вращаясь въ высшихъ слояхъ общества. Какъ типъ военнаго, онъ отличался отъ всѣхъ дотолѣ видѣнныхъ Вэверлеемъ. Баронъ Брадвардинъ былъ педантъ въ военномъ мундирѣ; маіоръ Мельвиль, слишкомъ преданный всѣмъ техническимъ мелочамъ дисциплины, могъ быть хорошимъ батальоннымъ командиромъ, но не годился въ военачальники. Что же касается до Фергуса, то его воинскій духъ былъ настолько скрытъ различными планами и политическими интригами, что онъ скорѣе походилъ на мелкаго владѣтельнаго принца, чѣмъ на воина. Но полковникъ Талботъ былъ въ полномъ смыслѣ англійскій офицеръ: онъ всей душой былъ преданъ своему королю и отечеству, не гордился подобно барону своими военными познаніями, или исполненіемъ всѣхъ мелочныхъ требованій дисциплины какъ маіоръ, и не употреблялъ своихъ познаній въ пользу личныхъ самолюбивыхъ замысловъ, какъ вождь Гленакойха. Надо прибавить, что Талботъ былъ весьма образованный, знающій человѣкъ, хотя сильно пропитанъ англійскими предразсудками.

Эдуардъ мало по малу понялъ истинный характеръ полковника въ теченіе тѣхъ нѣсколькихъ недѣлъ, которыя горцы потеряли въ тщетной осадѣ эдинбургской цитадели. Во все это время у Вэверлея не было никакихъ занятій, и онъ искалъ развлеченія въ обществѣ. Онъ очень желалъ, чтобы его новый другъ познакомился съ его старыми пріятелями; но послѣ одного или двухъ визитовъ, полковникъ отказался сопровождать Эдуарда. Онъ даже выразился, что баронъ былъ самый несносный педантъ и формалистъ, котораго онъ когда либо имѣлъ несчастье встрѣтить, а Гленакойхъ офранцуженный шотландецъ, соединявшій всѣ мелочныя достоинства и хитрость воспитывавшей его націи съ безпокойнымъ, мстительнымъ и горделивымъ духомъ своего роднаго отечества. — Еслибъ дьяволъ, прибавлялъ полковникъ, имѣлъ агента, чтобы все повернуть вверхъ дномъ въ этой несчастной странѣ, онъ не нашелъ бы лучшаго исполнителя своей воли, какъ этого молодца, который одинаково дѣятеленъ, увертливъ и хитеръ, и которому слѣпо повинуется шайка головорѣзовъ.

Дамы тоже не избѣгли его критики. Онъ соглашался, что Флора Макъ-Айворъ была красавица, а Роза Брадвардинъ хорошенькая дѣвушка; но онъ утверждалъ, что первая портила весь эфектъ своей красоты напускною важностью, которой она вѣроятно научилась при карикатурномъ сенъ-жерменскомъ дворѣ. Что же касается до Розы Брадвардинъ, то по его мнѣнію никто не могъ влюбиться въ эту бѣдную дѣвочку безъ всякаго образованія, ибо та малая доля воспитанія, которую она получила, такъ же согласовалась съ ея поломъ и возрастомъ, какъ если бы она явилась въ старомъ мундирѣ своего отца вмѣсто женскаго платья. Однакоже большая часть упрековъ полковника объяснялась его дурнымъ расположеніемъ духа и предразсудками. Бѣлой кокарды на груди, бѣлой розы въ волосахъ, и слово Макъ въ началѣ фамиліи было достаточно, чтобы превратить въ его глазахъ ангела въ чорта: и дѣйствительно, онъ самъ говорилъ смѣясь, что не преклонился бы передъ самой Венерой, еслибъ она вошла въ гостиную подъ именемъ мисъ Макъ-Юпитеръ.

Легко себѣ представить, что Вэверлей смотрѣлъ на этихъ молодыхъ дѣвушекъ совсѣмъ иными глазами. Въ теченіе всей осады замка онъ бывалъ у нихъ каждый день, хотя съ грустью сознавалъ, что столько же имѣлъ шансовъ плѣнить сердце Флоры, сколько армія принца овладѣть цитаделью. Флора упорно слѣдовала принятому ею плану и обходилась съ нимъ равнодушно, вѣжливо, даже не стараясь избѣгать его. Всѣ ея слова, всѣ ея взгляды строго согласовались съ этой рѣшимостью, и ни грусть Вэверлея, ни неудовольствіе, которое Фергусъ едва сдерживалъ, не могли заставить ее перемѣнить свое обращеніе. Съ другой стороны, Роза Брадвардинъ все болѣе и болѣе обращала на себя вниманіе нашего героя. Чѣмъ болѣе исчезала застѣнчивость, тѣмъ манеры ея становились изящнѣе; грозныя обстоятельства времени, казалось, возбуждали въ ней такую возвышенность чувствъ и выраженій, которой онъ до того не замѣчалъ; при этомъ она не упускала ни одного случая увеличить свои познанія и усовершенствовать свой вкусъ.

Флора Макъ-Айворъ называла Розу своей ученицей, помогала ей въ занятіяхъ и старалась образовать ея умъ. Тонкій наблюдатель могъ бы замѣтить, что въ присутствіи Эдуарда она старалась болѣе выказать свою подругу, чѣмъ себя. но я прошу читателя замѣтить, что это великодушіе и безкорыстіе были тщательно и ловко скрыты, такъ чтобъ удалить всякую мысль о притворствѣ, и Поведеніе ея было также далеко отъ обыкновенной уловки хорошенькой женщины, желающей восторжествовать надъ другою, какъ дружба Давида и Іонатана отъ пріятельскихъ отношеній двухъ фатовъ Бондъ-Стрита. Дѣло въ томъ, что хотя результаты ея политики были примѣтны, но поводъ, заставившій ее такъ дѣйствовать, трудно было подмѣтить. Обѣ дѣвушки, какъ хорошія актрисы, превосходно играли свои роли и восхищали всѣхъ зрителей, такъ что нельзя было и подозрѣвать, что Флора намѣренно во всемъ уступала своей подругѣ и вездѣ старалась выказать ея прелесть и достоинства въ лучшемъ свѣтѣ.

Мисъ Роза Брадвардинъ имѣла для Вэверлея еще одну могучую прелесть, которой рѣдкіе могутъ противустоять: во всемъ что до него касалось она принимала самое живое участіе. Она была слишкомъ молода и неопытна, чтобы предвидѣть всѣ послѣдствія подобнаго постояннаго вниманія къ нему; отецъ ея былъ слишкомъ занятъ своими учеными и военными соображеніями, чтобъ замѣтить увлеченіе дочери, а Флора Макъ-Айворъ не желала ее пугать своими наставленіями, потому что видѣла въ поведеніи своей подруги самое вѣрное средство возбудить въ Вэверлеѣ взаимную любовь.

Дѣло въ томъ, что въ первомъ же разговорѣ послѣ ихъ разлуки Роза открыла свое сердце проницательной подругѣ, хотя сама того не сознавала. Съ этой минуты Флора не только рѣшила навсегда отклонить предложеніе Вэверлея, по сильно желала, чтобы его нѣжная страсть избрала себѣ другой предметъ, именно Розу Брадвардинъ. Она преслѣдовала эту мысль съ большимъ рвеніемъ, не смотря на то, что братъ, полушутя, полусерьезно, нѣсколько разъ заговаривалъ о намѣреніи жениться на ея подругѣ: она звала, что Фергусъ имѣлъ особый, континентальный взглядъ на женитьбу, и не женился бы на ангелѣ, еслибъ этотъ союзъ не упрочивалъ его связи и не увеличивалъ его значенія и богатства. Странное желаніе барона передать свои помѣстья отдаленному родственнику въ ущербъ своей собственной дочери, для того только чтобы имѣть наслѣдника мужескаго пола, казалось, было непреодолимымъ препятствіемъ для Фергуса, который, благодаря этому обстоятельству, не могъ серьезно думать о Розѣ Брадвардинъ. Къ тому же голова Фергуса была вѣчно наполнена интригами и всевозможными проектами; онъ такъ часто бросалъ безъ всякой видимой причины начатый планъ, и предавался новому, который неожиданно создавало его воображеніе, что было весьма трудно предвидѣть что онъ именно предприметъ въ данномъ случаѣ.

Хотя Флора была искренно привязана къ брату и восхищалась его энергіей, но она нисколько не была ослѣплена относительно его недостатковъ. Она считала ихъ весьма опасными для той, которая вздумала бы основывать свое семейное счастье на тихихъ радостяхъ домашняго очага и взаимной привязанности. Эдуардъ, не смотря на романическій складъ ума и юныя мечтанія о славѣ и битвахъ, казался ей, напротивъ, созданнымъ, чтобъ оцѣпить тихое счастье семейной жизни. Онъ не старался принимать участіе въ драматическихъ сценахъ, происходившихъ вокругъ него. Споры враждовавшихъ предводителей о почестяхъ и личныхъ интересахъ вызывали въ немъ скуку и отвращеніе. Всѣ эти обстоятельства указывали на Эдуарда какъ на человѣка, созданнаго для того, чтобы составить счастье Розы, имѣвшей столько общаго съ нимъ.

Однажды, находясь вдвоемъ съ Розой, Флора указала на эту черту характера Эдуарда.

— Онъ слишкомъ уменъ и образованъ, отвѣчала Роза, — чтобы интересоваться такими мелочными ссорами. Какое ему дѣло, напримѣръ, что предводитель клана Макъ-Индалагерсъ, который привелъ съ собою только пятьдесятъ человѣкъ, будетъ назначенъ полковникомъ или капитаномъ? Какъ вы хотите, чтобы мистера Вэверлея серьезно заняло пререканіе, возникшее между вашимъ братомъ и молодымъ Коринашіаномъ о томъ, кому принадлежитъ почетный постъ старшему или младшему изъ юношей клана?

— Милая Роза, еслибъ мистеръ Вэверлей былъ тѣмъ героемъ, которымъ вы его считаете, онъ интересовался бы этими дѣлами, не потому что они важны сами по себѣ, а для того, чтобы примирить буйныя головы. Развѣ вы по замѣтили, когда Коринашіанъ возвысилъ голосъ, схватясь за саблю, то мистеръ Вэверлей поднялъ голову, какъ будто пробуждаясь отъ сна, и холодно спросилъ въ чемъ дѣло?

— Да, но смѣхъ, возбужденный разсѣянностью, гораздо лучше прекратилъ ссору, чѣмъ все что онъ могъ бы сказать.

— Съ этилѣ я согласна; но вѣдь, милая Роза, гораздо было бы достойнѣе, еслибъ онъ прекратилъ эту ссору силою убѣжденія.

— Вы хотите сдѣлать его общимъ миротворцомъ всѣхъ этихъ взбалмошныхъ горцевъ? Прошу извиненія, милая Флора, вы знаете, что я говорю не о вашемъ братѣ; у него больше смысла, чѣмъ у половины остальныхъ горцевъ; во неужели можно сравнить съ Вэверлеемъ этихъ гордыхъ, вспыльчивыхъ, жестокихъ людей, постоянныя ссоры которыхъ мы частью сами видимъ, а частью знаемъ по разсказамъ, отъ какихъ я каждый день умираю со страха?

— Боже избави, милая Роза, чтобы я его сравнивала съ этими людьми, лишенными всякаго образованія! Я сожалѣю только, что съ его талантами онъ не ищетъ занять въ обществѣ мѣста, на которое имѣетъ полное право и не посвящаетъ ихъ вполнѣ тому благородному дѣлу, которому онъ служитъ. Лохіель, П***, М*** и Г***, получили самое прекрасное воспитаніе, и нельзя оспаривать ихъ таланты? Зачѣмъ же онъ не подражаетъ ихъ полезной дѣятельности? Я подозрѣваю, что его рвеніе охлаждается вліяніемъ гордаго флегматичнаго англичанина, живущаго теперь постоянно съ нимъ вмѣстѣ.

— Полковника Талбота? — Да, это человѣкъ очень непріятный. Онъ воображаетъ, что во всей Шотландіи нѣтъ ни одной женщины, достойной подать ему чашку чаю; но мистеръ Вэверлей такой любезный, такой образованный, такой…

— Да, сказала Флора, улыбаясь, онъ умѣетъ любоваться луною и декламировать стансы изъ Тасса.

— Но вѣдь вы знаете какъ онъ храбро сражался!

— Да, для удовольствія сражаться, отвѣчала Флора. — Я думаю всѣ люди (всѣ, которые достойны этого названія) одинаковы въ этомъ отношеніи. Вообще бѣгство требуетъ болѣе храбрости. Сойдясь лицемъ къ лицу, они дерутся по инстинкту, какъ животныя: быки, собаки и пр. и пр.; по Вэверлей неспособенъ на великое, рискованное предпріятіе; онъ никогда не будетъ тѣмъ, чѣмъ былъ его знаменитый предокъ соръ Найджель, а можетъ только прославлять его подвиги въ стихахъ и прозѣ. Я вамъ скажу, моя милая, гдѣ онъ будетъ совершенно на своемъ мѣстѣ — въ спокойномъ семейномъ кругу, среди литературныхъ занятій и роскоши Вэверлей-Онора. Онъ отдѣлаетъ библіотеку замка въ наилучшемъ готическомъ вкусѣ и пополнитъ ее древними, драгоцѣнными книгами; онъ будетъ рисовать планы и пейзажи, писать стихи, воздвигать храмы, копать гроты; — въ прекрасныя лѣтнія ночи онъ будетъ останавливаться подъ колонадой своего портика, и при лунномъ свѣтѣ любоваться какъ бѣгаютъ въ чащѣ олени, или растянувшись подъ тѣнью старыхъ дубовъ будетъ читать стихи своей прекрасной супругѣ — и онъ будетъ счастливый человѣкъ.

— А жена его будетъ счастливѣйшая женщина, подумала бѣдная Роза, и вздохнувъ перемѣнила разговоръ.

ГЛАВА LIII.
Фергусъ въ роли просителя.

Вэверлей чѣмъ болѣе и ближе приглядывался ко двору принца, тѣмъ менѣе былъ имъ доволенъ. Въ немъ было столько зачатковъ интригъ и непріятностей, что за глаза хватило бы для двора большаго государства; такъ, говорятъ, въ жолудѣ находятся всѣ составныя части дуба. Каждый человѣкъ, выходившій хоть немного изъ ряда обыкновенныхъ, стремился къ своимъ личнымъ выгодамъ съ рвеніемъ, казавшимся нашему герою далеко не соотвѣтствующимъ этимъ цѣлямъ. Почти всѣ имѣли причины быть недовольными; самыя законныя причины неудовольствія были конечно почтеннаго барона Брадвардина, который горевалъ только за общее дѣло.

— Намъ трудно будетъ, сказалъ онъ однажды утромъ Вэверлею, смотря издали на замокъ, — намъ трудно будетъ заслужить осадный вѣнецъ. Вы знаете, что эти вѣнцы дѣлались изъ травъ, растущихъ въ осажденномъ мѣстѣ, а можетъ быть изъ трапы называемой parietaria. Но, говорю я, мы не получимъ его осадой эдинбургскаго замка.

Потомъ онъ привелъ въ доказательство своего мнѣнія ученыя цитаты, отъ которыхъ мы считаемъ своею обязанностью избавить читателя.

Вэверлей, вырвавшись отъ барона Брадвардина, пошелъ къ Фергусу, согласно обѣщанію ожидать его возвращенія изъ Голи руда.

— Завтра, мой другъ Вэверлей, сказалъ ему Фергусъ наканунѣ, — я долженъ имѣть особую аудіенцію у принца. Не забудьте придти поздравить меня съ успѣхомъ, въ которомъ я не сомнѣваюсь.

Вэверлей нашелъ, въ комнатѣ своего друга, прапорщика Макомбпха, который ожидалъ его возвращенія, чтобы дать отчетъ о состояніи канавы, вырытой поперегъ крѣпостной горы и называемой траншеей. Голосъ вождя вскорѣ послышался на лѣстницѣ; онъ кричалъ нетерпѣливо и раздраженно:

— Каллумъ! Каллумъ-Бегъ! — Дьяволъ!

Фергусъ вошелъ въ комнату словно бѣшеный; мало было такихъ, на которыхъ ярость обрисовывалась столь рѣзкими чертами, какъ на его лицѣ, и въ подобныя минуты жилы на лбу у него наливались какъ будто хотѣли лопнуть, ноздри раздувались, щеки и глаза горѣли, а взглядъ его былъ какъ у помѣшаннаго. Эти признаки полусдержанной злобы были тѣмъ болѣе страшны, что ясно доказывали гигантскія усилія сдержать припадокъ непреодолимой страсти, и происходили отъ внутренней ужасной борьбы, судорожно потрясавшей всю его мощную фигуру.

Входя въ комнату онъ снялъ палашъ и бросилъ его на полъ съ такой силой, что онъ полетѣлъ на другой конецъ комнаты.

— Я не знаю что меня удерживаетъ отъ торжественной клятвы никогда не обнажать палаша за него, воскликнулъ онъ. — Каллумъ, заряди мои пистолеты и принеси сюда — скорѣе! скорѣе!

Каллумъ, который никогда ничему не удивлялся и ни отчего не терялся, исполнилъ это приказаніе съ неизмѣннымъ хладнокровіемъ. Эванъ Дгу, въ которомъ мысль, что вѣроятно начальникъ его былъ оскорбленъ, вызвала такую же грозу, ожидалъ въ мрачномъ молчаніи, гдѣ и на комъ сорветъ вождь свою злобу.

— А! это вы, Вэверлей! сказалъ Фергусъ, немного успокоившись; — да, помню, я васъ просилъ вчера зайдти подѣлиться моимъ торжествомъ; ну, вы теперь свидѣтелемъ моего… ну, скажемъ разочарованія?

Эванъ подалъ ему письмовный рапортъ, бывшій у него въ рукахъ, по Фергусъ тѣвпо швырпулъ его въ сторону. — Я желалъ бы, чтобы старая крѣпость упала на голову дураковъ, которые ее осаждаютъ, и подлецовъ, защищающихъ eel… Я вижу, Эдуардъ, вы полагаете, что я сошелъ съ ума . Эванъ, оставьте насъ; только не уходите далеко.

— Полковникъ ужасно разстроенъ, сказала мисисъ Флокгартъ Эвану, встрѣтивъ его на лѣстницѣ; я боюсь, чтобы онъ не заболѣлъ: жилы у него на лбу натянуты какъ бичевки. Не желаетъ ли онъ чего нибудь?

— Онъ себя лечитъ отъ подобныхъ припадковъ кровопусканіемъ, спокойно отвѣтилъ Эванъ.

Когда прапорщикъ вышелъ, вождь немного успокоился.

— Я знаю, Вэверлей, сказалъ онъ, — что полковникъ Талботъ научилъ насъ проклинать десять разъ въ день данное вамъ слово; — не скрывайте этого! Я самъ въ настоящую минуту съ радостью сдѣлалъ бы тоже. Представьте себѣ, что сегодня утромъ я обратился къ принцу съ двумя просьбами, и онъ мнѣ отказалъ въ обѣпхъ. Какъ вамъ это кажется?

— Чтожъ я могу сказать, не зная въ чемъ состояли эти просьбы?

— Что! Да не все ли равно въ чемъ онѣ заключались? Я говорю вамъ, что я ихъ представилъ, — я, которому онъ обязанъ болѣе чѣмъ тремъ другимъ предводителямъ, взятымъ вмѣстѣ; — я, который велъ все дѣло, и заставилъ взяться за оружіе всѣ кланы Пертскаго графства, изъ которыхъ безъ меня ни одинъ не тронулся бы съ мѣста. Мнѣ кажется, я не такой человѣкъ, чтобы просить что либо безразсудное, да еслибъ я это и сдѣлалъ, то его долгъ былъ сдѣлать для меня исключеніе. Но вы все узнаете, я теперь немного оправился. Вы помните мой патентъ на графство? Онъ выданъ уже нѣсколько лѣтъ, въ вознагражденіе заслугъ, мною прежде оказанныхъ, и конечно, мое послѣдующее поведеніе не уменьшило ихъ. Я разумѣется придаю этой графской коронѣ также мало важности, какъ вы и всякій другой философъ; къ тому же я считаю, что вождь клана Макъ-Айворъ выше всякаго шотландскаго графа. Но есть причина, по которой я хочу теперь принять этотъ пррклятый титулъ. Я узналъ случайно, что принцъ сильно уговаривалъ стараго дурака, барона Брадвардина, лишить наслѣдства своего мужскаго наслѣдника, племянника въ девятнадцатомъ или въ двадцатомъ колѣнѣ, который служитъ въ войскахъ курфирста Гановерскаго, и закрѣпить свои владѣнія за вашей хорошенькой знакомой Розою; такъ какъ это приказаніе его короля, который можетъ но своему усмотрѣнію перемѣнять условія феодальнаго лена, то старый баронъ, кажется, помирился съ этой мыслью.

— А что же будетъ съ его почетною должностью?

— Ну ее къ чорту! Роза вѣроятно будетъ обязана снимать туфли у королевы въ день ея коронованія, или будетъ установлена какая нибудь другая комедія. Что бы тамъ ни было, Роза Брадвардинъ была всегда для меня приличная партіею, еслибъ не эта слабость ея отца къ наслѣднику мужскаго рода; теперь же не существуетъ никакихъ препятствій, развѣ только баронъ захотѣлъ бы, чтобъ его зять принялъ фамилію Брардвардинъ, потому что, вы понимаете, это для меня невозможно; я полагалъ, что могу обойти это затрудненіе, принявъ титулъ, на который имѣю полное право, и этимъ само собою уничтожится всякое препятствіе. Еслибъ даже Роза и должна была называться послѣ смерти отца виконтесой Брадвардинъ, я бы ничего противъ этого не имѣлъ.

— Но, Фергусъ, я не зналъ, что вы любите мисъ Брадвардинъ; вы постоянно поднимаете на смѣхъ отца ея.

— Я питаю къ мисъ Брадвардинъ, мой милый другъ, всю привязанность, которую я. долженъ имѣть къ хозяйкѣ моего будущаго дома и матери моихъ дѣтей. Она прекрасная дѣвушка, весьма не глупая, и принадлежитъ къ одной изъ самыхъ древнихъ фамилій Нижней Шотландіи. Поучившись немного у Флоры и сформировавшись окончательно, она займетъ видное мѣсто въ обществѣ. Что же касается до ея отца, то онъ конечно оригиналъ, сумасбродный педантъ; но онъ такъ ловко проучилъ сера Гью-Галаберта, милѣйшаго лэрда Бальмавапля и нѣсколькихъ другихъ, что никто больше не рѣшится подтрунивать надъ нимъ; поэтому мнѣ все равно, что онъ смѣшонъ! Повторяю, я не видѣлъ никакого препятствія жъ этому браку, — ни малѣйшаго. Я все обдумалъ.

— Но спросили ли вы согласіе барона или Розы?

— Зачѣмъ? Открыться барону прежде чѣмъ я приму титулъ графа было бы только поводомъ къ возбужденію непріятныхъ преждевременныхъ споровъ насчетъ перемѣны фамиліи; тогда какъ, сдѣлавшись графомъ Гленакойхъ, я могъ бы ему только предложить соединить наши гербы, т. е. помѣстить его проклятаго медвѣдя и сапожную машинку въ отдѣленіи щита или же на особомъ щитѣ, чтобы не портить моего собственнаго герба. Что же касается до мисъ Розы, я не вижу какія могутъ быть съ ея стороны препятствія, когда я получу согласіе отъ барона.

— Можетъ быть тѣ же самыя, какъ у вашей сестры въ отношеніи ко мнѣ, хотя вы мнѣ и дали свое согласіе.

Фергусъ былъ очень оскорбленъ этимъ сравненіемъ, но на столько остороженъ, что удержался отъ отвѣта.

— О! мы это легко бы уладили, сказалъ онъ. — Вотъ почему я просилъ васъ придти сегодня, надѣясь, что буду имѣть нужду въ васъ какъ въ шаферѣ. — Ну! Я представилъ принцу свои права; ихъ не оспаривали. Я напомнилъ обѣщанія, столь часто мнѣ повторявшіяся, и предъявилъ свои документы на графство; они были признаны законными. Я просилъ принять титулъ графа какъ логичное слѣдствіе моихъ правъ, и опять долженъ былъ выслушать старую сказку о зависти С. и Μ. — Я устранилъ это препятствіе, предложивъ представить ихъ письменное согласіе, которое, могу васъ увѣрить, я добылъ бы палашемъ. Тогда выяснилась настоящая причина, и принцъ осмѣлился мнѣ сказать въ лицо, что мой графскій дипломъ долженъ на время остаться подъ спудомъ, чтобы не вызвать неудовольствія со стороны подлаго лѣнтяя (Тутъ Фергусъ назвалъ своего соперника, вождя того же клана), который столько же имѣетъ право быть вождемъ клана, сколько я китайскимъ императоромъ, я который подъ личиною зависти за предпочтеніе, оказываемое мнѣ принцемъ, скрываетъ свое подлое нежеланіе поднять оружіе за него, не смотря на неоднократныя обѣщанія. И чтобы не дать причины отговариваться этому низкому лгуну, принцъ меня просилъ, какъ личное для него одолженіе, не настаивать въ настоящую минуту на просьбѣ столь справедливой и законной. Послѣ этого полагайтесь на принца!

— Ваше свиданіе тѣмъ и кончилось?

— Нѣтъ. Я рѣшился обнаружить всю его неблагодарность, и съ возможнымъ спокойствіемъ, хотя, увѣряю васъ, я дрожалъ отъ злобы, объяснилъ ему особыя причины, побуждавшія меня желать, чтобы его высочество потребовалъ отъ меня какого угодно доказательства моей преданности, такъ какъ эта жертва, во всякое другое время чистѣйшій вздоръ, теперь была бы для меня весьма чувствительна. Тутъ я ему разсказалъ все.

— Что же отвѣчалъ принцъ?

— Что онъ мнѣ отвѣчалъ! (Во Священномъ Писаніи сказано, не проклинай никогда своего государя, даже въ мысляхъ)! Онъ отвѣчалъ мнѣ, что онъ былъ весьма радъ моей откровенности, потому что она давала ему случай предохранить меня отъ большой непріятности, такъ какъ онъ могъ увѣрить меня честнымъ словомъ принца, что сердце милой Розы не было свободно, и что онъ обѣщалъ содѣйствовать ея нѣжному влеченію. А такъ какъ, милѣйшій Фергусъ, прибавилъ онъ съ самой любезной улыбкой, не можетъ быть болѣе рѣчи о свадьбѣ, то вы видите, нѣтъ болѣе причины торопиться съ вашимъ графскимъ титуломъ. Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты.

— Что же вы сдѣлали?

— Я вамъ скажу что я могъ сдѣлать въ ту минуту: я могъ продать себя дьяволу, или курфирсту, смотря по тому кто далъ бы мнѣ лучшее средство отомстить. Однако теперь я снокоенъ. Я знаю, что онъ имѣетъ намѣреніе выдать мисъ Брадвардинъ за одного изъ этихъ каналій, французскихъ или ирландскихъ офицеровъ; но я буду зорко наблюдать за ними, и тому кто вздумаетъ мнѣ перебить дорогу совѣтую быть на сторожѣ — Bisogna caprirsi, signor^[120].

Разговоръ продолжался еще нѣсколько минутъ, но онъ не представлялъ уже ничего замѣчательнаго; потомъ Вэверлей простился съ Фергусомъ, который, оправившись отъ припадка бѣшенства, думалъ только о мщеніи, и возвратился домой, не отдавая себѣ полнаго отчета въ различныхъ чувствахъ, возбужденныхъ этимъ разговоромъ въ его сердцѣ.

ГЛАВА LIV.
Непостоянство.

— Я точно капризный ребенокъ, думалъ Вэверлей, замкнувъ дверь своей комнаты и ходя въ ней взадъ и впередъ большими шагами. — Какое мнѣ дѣло, что Фергусъ Макъ-Айворъ хочетъ жениться на Розѣ Брадвардинъ? Я не люблю ее — можетъ быть она меня любитъ, — по я пренебрегъ ея простотою, искреннею, трогательною привязанностью, вмѣсто того, чтобъ превратить ее въ болѣе теплое чувство, и предался женщинѣ, которая никого никогда не полюбитъ, развѣ только воскреснетъ старикъ Барвикъ, творецъ королей. А что касается барона, то я вовсе не заботился бы о его помѣстьяхъ, и вопросъ о фамиліи не могъ бы стать препятствіемъ. Еслибъ самъ дьяволъ владѣлъ его безплодными болотами, и стаскивалъ е aligne съ короля, то я не сказалъ бы ни слова; Но созданіе, рожденное для нѣжныхъ утѣхъ семейной жизни, для теплой взаимности, услаждающей союзъ двухъ существъ, можетъ ли быть женой Фергуса Макъ-Айвора! Онъ не будетъ дурно обходиться съ нею, я увѣренъ; онъ на это неспособенъ; но, послѣ перваго же мѣсяца женитьбы, перестанетъ обращать на нее вниманіе, и будетъ слишкомъ занятъ мыслью усмирить какого нибудь враждебнаго вождя, отстранить какого либо любимца при дворѣ, прибавить къ своимъ владѣніямъ какое нибудь озеро или гору, покрытую лѣсомъ, или принять какую либо шайку камерановъ въ число своихъ васаловъ, чтобъ заботиться о женѣ и ея удовольствіяхъ.

And then will canker sorrow eat her bud,

And chase the native beauty from her cheek;

And she will look as a ghost,

And dim and meagre as an ague fit

And to she’ll die ¹).

¹) Источитъ горе ея юность, изгонитъ красоту съ ея румяныхъ ланитъ; и будетъ она блѣдна какъ призракъ, синя какъ въ лихорадкѣ, и скоро, скоро умретъ она. Шэкспиръ.

И этой жестокой судьбы прелестное созданіе могло бы миновать, если-бъ у мистера Эдуарда Вэверлея были глаза. Право, не могу понять, почему я находилъ Флору гораздо, скажу даже, неизмѣримо красивѣе Розы: она конечно больше ростомъ, и обращеніе ея свободнѣе, но многіе находятъ, что мисъ Роза проще, къ тому же она гораздо моложе. Кажется Флора двумя годами старше меня. Я сегодня вечеромъ сравню ихъ внимательно.

Съ подобной рѣшимостью онъ отправился пить чай (по модѣ шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ) къ одной важной дамѣ, преданной пріищу, у которой и засталъ обѣихъ подругъ. Когда онъ. вошелъ, всѣ встали; по Флора сейчасъ же сѣла и продолжала начатый разговоръ. Роза же напротивъ почти незамѣтно подвинулась, дозволяя Вэверлею поставить свой стулъ возлѣ нея.

— Вообще, подумалъ Вэверлей, у нея манеры весьма привлекательныя.

Разговоръ шелъ о томъ, который изъ двухъ языковъ, гаэльскій или итальянскій, былъ звучнѣе и пригоднѣе для поэзіи. Гаэльскій языкъ въ другомъ мѣстѣ вѣроятно не нашелъ бы себѣ защитниковъ, но тутъ его отстаивали семь горныхъ шотландокъ, которыя оглушали все общество своими примѣрами кельтійскаго благозвучія. Флора, видя презрительныя улыбки уроженокъ Нижней Шотландіи, старалась сгладить неумѣстность подобнаго сравненія. Но Роза, когда спросили ея мнѣніе, прямо высказалась въ пользу итальянскаго языка, который она изучала вмѣстѣ съ Вэверлеемъ.

— У нея слухъ гораздо вѣрнѣе, чѣмъ у Флоры, подумалъ Вэверлей, хотя она не такая хорошая музыкантша. Я думаю, что мисъ Макъ-Айворъ когда нибудь сравнитъ Макъ-Мурогананъ-Фонна съ Аріостомъ.

Наконецъ общество раздѣлилось. Одни желали, чтобъ Фергусъ исполнилъ что нибудь на флейтѣ, на которой онъ игралъ съ большимъ талантомъ, другіе предлагали просить Эдуарда прочесть пьесу Шэкспира. Хозяйка дома стала собирать голоса въ пользу музыки или поэзіи, съ условіемъ, что тотъ, которому не придется въ этотъ вечеръ плѣнять общество своимъ талантомъ, дастъ слово оживить своимъ участіемъ въ слѣдующій вечеръ. Благодаря случаю, голосъ Розы долженъ былъ дать перевѣсъ. И она конечно высказалась въ пользу поэзіи. А Флора, по видимому рѣшившаяся никогда не промолвить слова, которое могло бы возбудить хоть малѣйшую надежду въ Вэверлеѣ, подала голосъ за музыку, съ условіемъ чтобы баронъ акомпанировалъ Фергусу на скрипкѣ.

— Поздравляю васъ, мисъ Флора, мысленно произнесъ Эдуардъ, покуда искали книгу: — я полагалъ въ Гленакойхѣ, что у васъ вкусъ лучше; баронъ не очень силенъ въ музыкѣ, а Шэкспиръ достоинъ полнаго вниманія.

Выбрали трагедію Ромео и Юлію, и Эдуардъ прочелъ нѣсколько сценъ съ большимъ вкусомъ, чувствомъ и энергіею. Всѣ слушатели рукоплескали, а нѣкоторые плакали. Флора, которая знала пьесу, была изъ числа первыхъ; Роза, слышавшая ее въ первый разъ, не могла удержаться отъ слезъ.

— У нея гораздо болѣе чувства, чѣмъ у ея подруги, подумалъ опять Вэверлей.

По окончаніи чтенія стали обсуждать пьесу и характеръ дѣйствующихъ въ ней лицъ. Фергусъ объявилъ, что одинъ только Меркуціо заслуживалъ названія умнаго и свѣтскаго человѣка.

— Я не совсѣмъ понимаю всѣ старомодныя шутки, сказалъ онъ, — но Меркуціо вѣроятно былъ очень любезный человѣкъ по тогдашнимъ понятіямъ.

— И постыдно, сказалъ прапорщикъ Макъ-Комбихъ (который всюду слѣдовалъ за своимъ полковникомъ), что Тилбертъ или Тагартъ, все равно какъ бы его тамъ ни звали, убилъ его въ ту самую минуту какъ онъ старался унять ссору.

Дамы, конечно, громко высказались въ пользу Ромео; однако не единогласно; хозяйка дома и нѣкоторыя другія ставили ему въ укоръ ту легкость, съ которой онъ бросилъ Розалпиду и полюбилъ Юлію. Флора молчала, покуда нѣсколько разъ не спросили ея мнѣнія, и тогда отвѣтила, что подобная быстрая перемѣна чувствъ не только естественна, но вполнѣ доказываетъ высокій талантъ поэта.

— Онъ представляетъ намъ Ромео, продолжала она, — молодымъ человѣкомъ, весьма легко воспламеняющимся. Первый предметъ его страсти не можетъ платить ему взаимностью; онъ самъ говоритъ: «Она не боится стрѣлъ любви», и далѣе: «она клялась никогда не любить». И такъ какъ любовь Ромео, предполагая Ромео разумнымъ существомъ, не могла долго существовать безъ надежды, то поэтъ весьма искусно въ минуту отчаянія этого пылкаго юноши, знакомитъ его съ женщиной, гораздо прелестнѣе той, которая отвергла его любовь, и готовой отвѣчать ему взаимностью. Я даже не могу вообразить болѣе удобнаго обстоятельства къ воспламененію чувствъ Ромео къ Юліи чѣмъ то, что она его спасла отъ мрачной меланхоліи и довела до того восторженнаго состоянія, въ которомъ онъ восклицаетъ:

Come what sorrow can

It cannot countervail the exchange of joy,

That one short moment gives me in her sight ¹).

¹) Какое бы горе меня ни поразило, оно не можетъ пересилить ту радость. которую я ощущаю при видѣ ея.

— Но, мисъ Макъ-Айворъ! воскликнула одна молодая дама, — вы хотите насъ лишить нашего лучшаго преимущества? Неужели по вашему любовь не можетъ существовать безъ надежды, и поклонникъ долженъ измѣнять своей красавицѣ, если на его любовь не отвѣчаютъ взаимностью? Фи! я не ожидала такого вывода.

— Я очень понимаю, милая лэди Бетти, что любовь можетъ сохраниться при весьма безнадежныхъ обстоятельствахъ. Любовь можетъ иногда выдержать сильныя грозы, но не противустоять постоянному ледяному равнодушію. Даже при всей вашей прелести не совѣтую вамъ дѣлать подобнаго испытанія съ человѣкомъ, привязанностью котораго вы дорожите. Любовь можетъ существовать, если есть надежда, по вовсе безъ нея она немыслима.

— Любовь походитъ на лошадь Дункана Макъ-Гирди, сказалъ Эванъ: — онъ хотѣлъ пріучить ее мало по малу существовать безъ пищи и уже давалъ ей только одну соломенку въ день, какъ вдругъ она околѣла.

Сравненіе Эвана разсмѣшило всѣхъ и перемѣнило разговоръ. Вскорѣ общество разошлось, и Эдуардъ вернулся домой, обдумывая слова Флоры.

— Я болѣе не буду любить своей Розалинды, сказалъ онъ самъ себѣ: — она сама это совѣтуетъ мнѣ. Я поговорю съ ея братомъ и откажусь отъ ея руки. Но моя Юлія… могу ли я честно отбивать ее у Фергуса? — Вѣдь невозможно, чтобъ ему удалось, а если ему не удастся?.. Ну, тогда будь что будетъ.

И благоразумно порѣшивъ руководиться впредь обстоятельствами, нашъ герой легъ спать.

ГЛАВА LV.
Мужественный воинъ въ печали.

Мои прекрасныя питательницы, если вы считаете легкомысленность моего героя въ любви непростительной, то я долженъ вамъ замѣтить, что все его горе и затрудненія происходили не отъ одного сантиментальнаго источника. Самъ лирическій поэтъ, жалующійся въ такихъ трогательныхъ выраженіяхъ на страданія любви, сознается, что онъ «былъ въ долгу и любилъ выпить», а это конечно только увеличивало его бѣдственное положеніе. Въ самомъ дѣлѣ, были цѣлые дни, когда Вэверлей не помышлялъ ни о Флорѣ, ни о Розѣ Брадвардинъ, а съ грустью думалъ о положеніи своего семейства въ Вэверлей-Онорѣ и о крайне сомнительныхъ результатахъ междоусобной войны, въ которой принялъ участіе. Полковникъ Талботъ часто разсуждалъ съ нимъ о законности связавшаго его дѣла.

— Конечно, говорилъ онъ, — вы не можете въ настоящую минуту покинуть своихъ товарищей: что бы ни случилось, вы обязаны остаться вѣрнымъ тому знамени, которое такъ неосторожно избрали. Но я желалъ бы васъ убѣдить, что это дѣло неправое, что вы дѣйствуете противъ истинной пользы вашего отечества, и что вы должны, какъ англичанинъ и патріотъ, воспользоваться первымъ благовиднымъ предлогомъ, чтобъ отстать отъ этой несчастной экспедиціи, прежде чѣмъ, комъ снѣга растаетъ.

Въ этихъ политическихъ спорахъ Вэверлей приводилъ въ опроверженіе полковнику обычные доводы своей партіи, которыми излишне утомлять читателя; но онъ мало возражалъ, когда полковникъ просилъ его сравнить силы мятежниковъ, задумавшихъ низвергнуть правительство, съ тѣми, которыя быстро стекались для его защиты. На это у него былъ одинъ отвѣтъ:

— Если дѣло, которому я вызвался служить, опасно, то тѣмъ еще постыднѣе ему измѣнить.

Этимъ, въ свою очередь, онъ обыкновенно зажималъ ротъ полковнику, и разговоръ переходилъ на другіе предметы.

Однажды вечеромъ, послѣ продолжительнаго политическаго спора, оба друга разошлись; но Вэверлей, заснувъ, былъ пробужденъ около полуночи сдержанными стопами; онъ сталъ прислушиваться: стоны доносились изъ комнаты полковника, отдѣленной только легкою перегородкой отъ комнаты Вэверлея. Онъ подошелъ къ двери и ясно разслышалъ тяжелые вздохи. Что могло случиться съ полковникомъ? Разставаясь, онъ былъ въ своемъ обычномъ расположеніи духа; онъ вѣрно вдругъ занемогъ.

Въ этой увѣренности Вэверлей тихо растворилъ дверь, и увидѣлъ полковника въ халатѣ, сидящаго за столомъ, на которомъ лежали письмо и портретъ. Полковникъ поднялъ голову, и Вэверлей былъ въ недоумѣніи — войти или удалиться: онъ замѣтилъ, что по щекамъ его друга катились слезы.

Какъ бы стыдясь своего волненія, полковникъ всталъ ст. недовольнымъ видомъ, и сказалъ рѣзко:

— Я полагаю, мистеръ Вэверлей, что въ своей комнатѣ и въ такой часъ, я хотя и плѣнный, могу расчитывать…

— Не сердитесь на меня, полковникъ Талботъ: я услышалъ ваши тяжелые вздохи и побоялся, не больны ли вы, это единственная причина почему я позволилъ себѣ васъ обезпокоить.

— Я здоровъ, сказалъ полковникъ, совершенно здоровъ.

— Но вы страдаете, нельзя ли пособить вашему горю?

— Нѣтъ, мистеръ Вэверлей: я думалъ объ Англіи, и о грустныхъ извѣстіяхъ, полученныхъ мною.

— Ахъ! Боже мой! мой дядя…

— Нѣтъ, мое горе касается лично меня. Сожалѣю, что вы были свидѣтелемъ, насколько оно меня разстроило; но необходимо время отъ времени дать волю своимъ чувствамъ, чтобъ потомъ съ большею твердостью умѣть ихъ сдерживать. Я хотѣлъ скрыть отъ васъ свое горе, зная, что вы примете во мнѣ участіе, хотя не можете принести мнѣ ни малѣйшаго утѣшенія. Однако я не люблю секретовъ. Прочтите это письмо.

Письмо было отъ сестры полковника Талбота, и заключалось въ слѣдующемъ:

"Милый братъ!

"Я получила твое письмо, чрезъ Годжеса. Серъ Е. В. и мр. Р. еще на свободѣ, но имъ запрещено выѣзжать изъ Лондона. Я желала бы тебѣ дать столь же хорошія вѣсти обо всѣхъ насъ, но несчастное дѣло подъ Престономъ какъ громомъ поразило насъ, въ особенности же ужасный слухъ о твоей смерти. Ты знаешь въ какомъ положеніи была лэди Эмили, когда твоя дружба къ серу Эверарду побудила тебя съ пою разстаться. Ее сильно волновали вѣсти о вспыхнувшемъ мятежѣ въ Шотландіи; по она вооружилась мужествомъ, ради тебя и будущаго наслѣдника, котораго такъ долго и тщетно ожидали. Увы! милый братъ, надежды ея не сбылись. Не смотря на всѣ принятыя мною предосторожности, слухъ о твоей смерти достигъ до нея. У нея тутъ же начались страданія, и бѣдный ребенокъ умеръ тотчасъ послѣ своего рожденія. Но, Богъ мой! это еще не все. Хотя твое послѣднее письмо опровергло ужасный слухъ и возстановило немного силы больной, однакожъ я должна съ прискорбіемъ сказать тебѣ, что докторъ боится, чтобы это потрясеніе не имѣло серьезныхъ и даже опасныхъ послѣдствій для ея здоровья, въ особенности въ виду неизвѣстности, въ которой Эмили находится относительно тебя и той идеи, которую она себѣ составила о звѣрствѣ враговъ, держащихъ тебя въ плѣну.

"Постарайся же, милый братъ, употребить всѣ усилія, чтобъ получить свободу, хоть на честное слово, или посредствомъ выкупа или обмѣна плѣнныхъ. Я ничего не преувеличиваю на счетъ опасности лэди Эмили, но я не должна и не смѣю скрывать отъ тебя правду.

"Остаюсь навсегда, мой милый Филиппъ, многолюбящая тебя сестра

"Люси Талботъ".

Прочитавъ это письмо, Эдуардъ нѣсколько минутъ стоялъ какъ вкопанный; всѣ бѣдствія, постигшія полковника Талбота, были явнымъ результатомъ его поѣздки въ Шотландію за Вэверлеемъ.

Несчастье его уже было достаточно велико: полковникъ Талботъ и лэди Эмили, долгое время не имѣвшіе дѣтей, были внѣ себя отъ радости при мысли имѣть наслѣдника, и теперь всѣ ихъ надежды рушились. Но это еще было ничто въ сравненіи съ тѣмъ ужаснымъ горемъ, которое предвѣщало это письмо; и Эдуардъ съ ужасомъ сознавалъ, что онъ причиной столькихъ бѣдствій.

Прежде чѣмъ онъ успѣлъ собраться съ мыслями, полковникъ уже принялъ свое обычное хладнокровіе, хотя глаза его, еще полные слезъ, свидѣтельствовали о его душевныхъ страданіяхъ.

— Объ этой женщинѣ, мой юный другъ, сказалъ онъ, — можетъ и военный плакать безъ стыда (и онъ показалъ ему портретъ, вполнѣ оправдывавшій его слова). А видитъ Богъ, ея красота лишь меньшее изъ ея достоинствъ, можетъ быть уже не существующихъ, — по да будетъ Его святая воля!

— Вы должны ѣхать, — вы должны сейчасъ ѣхать. Еще не поздно.

— Мнѣ ѣхать! Это невозможно, я плѣнный на честномъ словѣ.

— Вы мнѣ поручены..? Я вамъ отдаю назадъ ваше слово. Я за васъ отвѣчаю.

— Вашъ долгъ не дозволяетъ вамъ такъ поступать, а я по чести не могу взять обратно отъ васъ свое слово. — Вы за это будете отвѣчать.

— Отвѣчу головой, если нужно будетъ, воскликнулъ Вэверлей съ жаромъ. —Я былъ причиною несчастной смерти вашего ребенка, не дѣлайте же меня убійцей вашей жены!

— Нѣтъ, мой милый Эдуардъ, сказалъ полковникъ, пожимая ему руку, — вы ни въ чемъ не можете себя упрекнуть. Если я отъ васъ два дня скрывалъ свое горе, то именно изъ боязни, чтобъ вы не взглянули на дѣло съ этой точки зрѣнія. Когда я покинулъ Англію съ цѣлью васъ отыскать, вы едва знали о моемъ существованіи. Мы должны отвѣчать за прямые и предвидѣнные результаты нашихъ дѣйствій, а самому Богу извѣстно, что и подобная отвѣтственность достаточно тяжела для слабаго смертнаго. Что же касается до невольныхъ и отъ насъ не зависящихъ обстоятельствъ, то небо не спроситъ у насъ за нихъ отвѣта.

— Но, сказалъ Вэверлей, вы покинули лэди Эмили, когда она была въ такомъ положеніи, для отысканія какого то…

— Я только исполнилъ свой долгъ, и нимало не раскаиваюсь. Еслибъ путь благодарности и чести былъ всегда гладокъ и ровенъ, то не было бы никакого достоинства идти по немъ. Онъ часто ведетъ насъ вопреки нашимъ интересамъ, нашимъ страстямъ, и даже самымъ нѣжнымъ нашимъ чувствамъ. Въ этомъ и заключаются испытанія въ жизни. А это испытаніе, хотя оно одно изъ самыхъ тяжелыхъ (прибавилъ онъ, не имѣя силъ удержать катившіяся по его щекамъ слезы), не первое въ моей жизни. Но мы завтра объ этомъ поговоримъ. Покойной ночи! Постарайтесь забыть все это на нѣсколько часовъ. Въ шесть уже свѣтаетъ, а недавно пробило два. Покойной ночи!

Эдуардъ молча ушелъ въ свою комнату, не имѣя силъ произнести ни одного слова.

ГЛАВА LVI.
Освобожденіе.

На другой день, войдя въ столовую, полковникъ узналъ отъ слуги, что Эдуардъ ушелъ очень рано и еще не возвращался. Онъ явился довольна поздно, едва переводя дыханіе, но съ веселымъ видомъ, что очень удивило полковника Талбота.

Вотъ моя утренняя работа, сказалъ онъ бросая бумагу на столъ. — Аликъ, укладывай вещи полковника, да скорѣй!

Полковникъ посмотрѣлъ на бумагу съ удивленіемъ: это былъ открытый листъ, подписанный принцемъ, и разрѣшавшій полковнику Талботу отправиться въ Литъ, или какой либо другой портъ, занятый сто войсками, и оттуда на кораблѣ переправиться въ Англію, или въ то государство, куда ему заблагоразсудится, подъ однимъ условіемъ, что онъ дастъ честное слово не обнажать оружія противъ Стюартовъ въ теченіе года.

— Бога ради, поспѣшно воскликнулъ полковникъ, сверкая глазами, — какъ вы достали это разрѣшеніе?

— Я всталъ рано, чтобы поспѣть къ утреннему выходу вринца: но мнѣ сказали, что онъ уже уѣхалъ въ дудинигстонскій лагерь. Я послѣдовалъ за нимъ, и добился тамъ аудіенціи. Но я больше ничего не скажу, пока вы не начнете укладываться.

— Сперва я долженъ знать, могу ли я воспользоваться этимъ разрѣшеніемъ и какимъ путемъ вы его добыли.

— Вы можете во всякомъ случаѣ вынуть потомъ ваши вещи изъ чемодана. Ну, теперь, когда вы принялись за дѣло, я буду продолжать: Какъ только я произнесъ наше имя, глаза принца засверкали почти также, какъ ваши двѣ минуты тому назадъ. Полковникъ, сказалъ онъ поспѣшно, выразилъ свое сочувствіе въ пользу нашего дѣла? — Нѣтъ, отвѣчалъ л: — на это нечего и надѣяться. Лице принца сдѣлалось серьезно. Я тогда прямо попросилъ у него вашего освобожденія. Невозможно, отвѣтилъ онъ, ваша просьба несообразна; полковникъ слишкомъ важный плѣнникъ, какъ другъ и довѣренное лице многихъ знатныхъ особъ. — Я разсказалъ ему вашу и мою исторію, и просилъ представить себя на моемъ мѣстѣ. — Полковникъ Талботъ, вы можете говорить что хотите, но онъ имѣетъ сердце, и прекрасное сердце. Онъ взялъ листъ бумаги и собственноручно написалъ этотъ указъ. «Я не представлю этого дѣла въ совѣтъ, сказалъ онъ; политическими доводами меня могутъ заставить позабыть справедливость. Я не хочу, чтобы уважаемый другъ, какъ вы, принялъ на себя тяжелую отвѣтственность за несчастье въ семействѣ полковника Талбота; я не хочу при такихъ обстоятельствахъ удерживать въ плѣну храбраго врага. Я полагаю, что съумѣю оправдать свой поступокъ передъ моими осторожными совѣтниками тѣмъ прекраснымъ впечатлѣніемъ, какое произведетъ эта милость на знатныя англійскія семейства, съ которыми полковникъ Талботъ въ родствѣ».

— Тутъ проглянули политическіе виды, замѣтилъ полковникъ.

— Пожалуй; однакожъ онъ закончилъ, какъ подобаетъ королевскому сыну. — «Возьмите этотъ открытый листъ, сказалъ онъ, я прописалъ въ немъ условіе лишь для формы; но если это затруднитъ полковника, то отпустите его, не требуя честнаго слова. Я пришелъ сюда, чтобы сражаться съ мужчинами, а не дѣлать несчастными женщинъ».

— Я никогда бы не думалъ, что буду столькимъ обязанъ претен…

— Принцу, сказалъ Эдуардъ, улыбаясь.

— Chevalier, произнесъ полковникъ; — это прекрасное названіе, и мы оба можемъ употреблять его. Онъ вамъ больше ничего не сказалъ?

— Онъ только спросилъ меня, нѣтъ ли у меня какой нибудь другой просьбы, и на мой отрицательный отвѣтъ, пожалъ мнѣ руку. — "Дай Богъ, чтобы всѣ офицеры моей арміи были такъ мало требовательны, какъ вы! Нѣкоторые изъ вашихъ друзей не довольствуются просьбами о томъ что зависитъ отъ меня, но преслѣдуютъ меня такими требованіями, которыхъ и величайшій государь на свѣтѣ не въ состояніи удовлетворить. Дѣйствительно, ни одинъ принцъ, прибавилъ онъ, не казался въ глазахъ, своихъ подданныхъ такимъ божествомъ, какъ я, если судить по ихъ невозможнымъ просьбамъ.

— Бѣдный молодой человѣкъ! сказалъ полковникъ: — Онъ уже начинаетъ чувствовать всю затруднительность своего положенія. Но, мой милый Вэрвелей, это больше, чѣмъ одолженіе, и Филиппъ Талботъ никогда этого де забудетъ. Моя жизнь… Нѣтъ, пусть Эмили васъ за это поблагодаритъ. Эта услуга стоитъ въ пятьдесятъ разъ больше жизни. Я не могу при такихъ обстоятельствахъ не дать своего слова. Онъ написалъ бумагу по формѣ.

— А теперь какъ же я поѣду? спросилъ полковникъ.

— Все устроено, отвѣчалъ Вэверлей: — ваши чемоданы готовы, мои лошади васъ ожидаютъ, и принцъ позволилъ мнѣ нанять лодку, которая должна васъ перевезти на фрегатъ Фоксъ. Я для этого послалъ нарочнаго въ Литъ.

— Прекрасно: капитанъ Биверъ мой искренній другъ; онъ меня высадитъ въ Бервикѣ или въ Шильдсѣ, откуда я поѣду на почтовыхъ въ Лондонъ. Отдайте мнѣ пакетъ съ письмами, который вы достали по милости вашей мисъ Бинъ-Линъ. Я постараюсь найти случай ихъ употребить въ вашу пользу. Но вотъ идетъ вашъ другъ Глен…. какъ вы выговариваете это варварское имя?.. Его сопровождаетъ ординарецъ; я не долженъ болѣе называть его головорѣзомъ, не правда ли? Глядя на его походку подумаешь, что вся земля ему принадлежитъ? Посмотрите, какъ онъ рисуется, шапка на бекрень и плэдъ накинутъ на одно плечо? Я желалъ бы встрѣтиться съ этимъ молодымъ человѣкомъ, еслибъ у меня руки не были связаны; я посбилъ бы ему спѣси или онъ мнѣ.

— Стыдитесь, полковникъ Талботъ: вы начинаете злиться при видѣ шотландскаго плэда, какъ быкъ при видѣ краснаго сукна. Вы и Макъ-Айворъ во многомъ весьма похожи другъ на друга, въ особенности въ національныхъ предразсудкахъ.

Разговоръ этотъ окончился на улицѣ. Ou и прошли мимо Фергуса; полковникъ и вождь раскланялись съ холодной учтивостью противниковъ за минуту до поединка. Ясно было, что оба они не терпѣли другъ друга.

— Всякій разъ, сказалъ полковникъ, — какъ я вижу этого юнаго дурака, слѣдующаго но стопамъ своего начальника, я невольно припоминаю стихи, когда-то мною слышанные, кажется въ театрѣ:

Close behind him

Stalks sullen Bertram, like а sorcerer’s fiend,

Pressing to be employed ¹).

¹) Вслѣдъ за нимъ идетъ Бертрамъ въ мрачномъ молчаніи, подобно тому Духу, который слѣдуетъ за кудесникомъ, предлагая ему свои услуги.

— Увѣряю васъ, сказалъ Вэверлей, — что вы слишкомъ строго судите горцевъ.

— Нисколько, нисколько; ничего не могу смягчить въ моихъ сужденіяхъ, шагу не уступлю въ этомъ отношеніи. Пусть они остаются въ своихъ горахъ и гордятся сколько имъ угодно; пусть они вѣшаютъ свои шапки хоть на луну, если это имъ нравится; но отчего они лѣзутъ въ страну, гдѣ носятъ панталоны и говорятъ попятнымъ языкомъ? Я говорю понятнымъ, сравнительно съ ихъ нарѣчіемъ, потому что жители Нижней Шотландіи говорятъ по англійски какъ негры на островѣ Ямайкѣ. Я искренно сожалѣю прет…. я хочу сказать chevalier, что онъ долженъ жить съ подобными разбойниками. И какъ рано научаются они своему ремеслу! Напримѣръ, одному изъ четырехъ въ свитѣ вашего друга Глен…. Гленамукъ, кажется, на видъ не болѣе пятнадцати лѣтъ. Нѣсколько дней тому назадъ онъ игралъ въ диски на улицѣ и попалъ дискомъ въ проходившаго мимо очень приличнаго джентльмена, который замахнулся на него палкою. Мой прелестный герой, какъ Бо-Клинчеръ въ «Случаѣ на праздникѣ^[121]» выхватилъ пистолетъ, и если бы не крикъ берегись воды^[122]! раздавшійся изъ сосѣдняго окна и разсѣявшій шайку мальчишекъ изъ опасенія непріятныхъ послѣдствій, несчастный джентльменъ былъ бы непремѣнно убитъ этими разбойниками.

— Вы прекрасно опишете Шотландію по вашемъ возвращеніи, полковникъ Талботъ.

— О! Судья Шалло^[123] избавитъ меня отъ этого труда. "Пустыня, пустыня; — всѣ бѣдняки, всѣ бѣдняки! — Да, правда! чистый воздухъ, но и то только когда вы уѣхали изъ Эдинбурга и находитесь на дорогѣ въ Литъ.

Они вскорѣ пріѣхали въ портъ.

The boat rocke’tl at the pier of Leith,

Full loud the wind blew down the Ferry.

The ship rode at the Berwick Law ¹).

¹) Въ гавани Лита ожидала лодка; она отчалила, вѣтеръ попутный: въ Бервикъ-Ло стоитъ корабль.

— Прощайте, полковникъ, сказалъ Вэверлей; — дай вамъ Богъ найдти дома все благополучно. Можетъ быть мы увидимся ранѣе, чѣмъ вы предполагаете. Поговариваютъ о походѣ прямо въ Англію.

— Не говорите мнѣ ничего: я не желаю передавать никакихъ извѣстій о вашихъ движеніяхъ.

— Ну, такъ просто прощайте, полковникъ; засвидѣтельствуйте мое почтеніе серу Эверарду и теткѣ Рэчель. Не забывайте меня… Отзывайтесь обо мнѣ снисходительно насколько позволитъ вамъ ваша совѣсть; — еще разъ прощайте!

— Прощайте, мой милый Вэверлей; тысячу разъ благодарю за все что вы для меня сдѣлали; бросьте вашъ плэдъ при первомъ удобномъ случаѣ. Я всегда буду вспоминать о васъ съ благодарностью, и только позволю себѣ сказать о васъ: «Quel diable allait-il faire dans cette galère^[124].»

Такимъ образомъ они разстались. Полковникъ сѣлъ въ лодку, а Вэверлей вернулся въ Эдинбургъ.

ГЛАВА LVII.
Походъ.

Мы не имѣемъ намѣренія углубляться въ область исторіи, и потому только напомнимъ нашимъ читателямъ, что въ первые дни ноября молодой принцъ, во главѣ шеститысячной арміи, рѣшился попытать счастья и проникнуть въ сердце Англіи, хотя ему не безъизвѣстны были тѣ громадныя приготовленія, которыя дѣлались для его встрѣчи. Его армія выступила въ этотъ крестовый походъ въ такую погоду, въ которую всякое другое войско не было бы въ состояніи тронуться съ мѣста, и благодаря ненастьямъ энергичные горцы имѣли огромное преимущество надъ своими не столь закаленными врагами. Не смотря на многочисленную армію, стоявшую на границѣ, подъ начальствомъ фельдмаршала Вэда, принцъ осадилъ и взялъ Карлайлъ, и продолжалъ свой походъ на югъ.

Такъ какъ полкъ Макъ-Айвора шелъ въ авангардѣ клановъ, то Вэверлей, такъ же легко переносившій теперь усталость, какъ любой изъ горцевъ, и немного говорившій уже на ихъ языкѣ, находился всегда впереди отряда, вмѣстѣ съ Фергусомъ; по они различными глазами смотрѣли на успѣхи арміи. Фергусъ, полный огня и смѣлости, готовый на бой со всѣмъ міромъ, расчитывалъ, что каждый пройденный шагъ приближалъ ихъ къ Лондону. Онъ не просилъ, не ждалъ и не желалъ другой поддержки Стюартамъ, кромѣ клановъ, и когда случайно новые сторонники становились подъ знамена принца, онъ смотрѣлъ на нихъ какъ на пришельцевъ-интригантовъ, расчитывавшихъ на милости будущаго монарха, который такимъ образомъ будетъ принужденъ уменьшить добычу, приходящуюся на долю горцевъ.

Размышленія Эдуарда были совершенно иныя. Онъ замѣчалъ, что во всѣхъ городахъ, гдѣ провозглашали Іакова III королемъ, никто не кричалъ: «Ура! Да благословитъ его Господь». Толпа выказывала удивленіе и безучастіе, даже не предаваясь обычной своей страсти кричать при всякомъ удобномъ случаѣ. Іаковитовъ увѣряли, что сѣверо-восточныя графства Англіи кишатъ богатыми владѣльцами и мужественными поселянами, приверженцами Бѣлой Розы; но они видѣли мало торіевъ изъ достаточнаго класса: одни бѣжали, другіе притворялись больными, третьихъ правительство арестовывало какъ людей подозрительныхъ. Изъ тѣхъ, которые оставались, невѣжественные смотрѣли съ удивленіемъ, страхомъ и отвращеніемъ на дикую наружность, странную одежду и непонятный имъ языкъ горцевъ; а люди смышленые, осторожные считали ихъ малочисленность, отсутствіе дисциплины и бѣдность вооруженія вѣрнымъ залогомъ несчастнаго результата этого смѣлаго предпріятія. Такимъ образомъ армія принца увеличилась только нѣсколькими людьми, ослѣпленными политическимъ фанатизмомъ или рисковавшими всѣмъ для поправленія своихъ разстроенныхъ обстоятельствъ.

Когда однажды кто-то спросилъ Брадвардина какого мнѣнія онъ объ этихъ рекрутахъ, то баронъ, медленно понюхавъ табаку, далъ слѣдующій отвѣтъ:

— Я не могу не имѣть о нихъ хорошаго мнѣнія, потому что они совершенно похожи на сторонниковъ царя Давида, примкнувшихъ къ нему въ Адуламской пещерѣ, которые, по словамъ священнаго писанія, состояли изъ «людей у коихъ душа скорбѣла», т. е. изъ людей недовольныхъ, несостоятельныхъ должниковъ и пр. Конечно они себя покажутъ; и это необходимо, потому что я замѣчалъ не одинъ злобный взглядъ, брошенный на насъ.

Но подобныя мысли не тревожили Фергуса. Онъ любовался плодородіемъ страны, чрезъ которую они проходили, и мѣстоположеніемъ многихъ замковъ. — Вэверлей-Оноръ такъ ли хорошъ, какъ этотъ замокъ, спросилъ онъ однажды у нашего героя?

— Вдвое больше.

— Паркъ вашего дяди такъ ли великъ, какъ этотъ?

— Втрое больше, и скорѣе похожъ на лѣсъ, чѣмъ на паркъ.

— Флора будетъ счастливая женщина!

— Мисъ Макъ-Айворъ, надѣюсь, и безъ замка Вэверлей будетъ счастлива!

— Надѣюсь, но быть госпожою замка и чуднаго помѣстья составляетъ значительную прибавку къ общей суммѣ счастья.

— Но мисъ Макъ-Айворъ вѣроятно вознаградитъ себя вполнѣ за потерю этой прибавки.

— Что вы хотите сказать, мистеръ Вэверлей? воскликнулъ Фергусъ, неожиданно останавливаясь; — такъ ли я разслышалъ? Вы серьезно говорите?

— Совершенно серьезно, любезный Фергусъ.

— Слѣдовательно вы уже не желаете родства со мной и руки моей сестры?

— Ваша сестра отказала мнѣ прямо и всѣми косвенными путями, къ которымъ прибѣгаютъ женщины, чтобъ отдѣлаться отъ своихъ поклонниковъ.

— Я не зналъ, что дѣвушка можетъ отказать человѣку, сдѣлавшему ей предложеніе съ согласія ея законнаго опекуна, или онъ отказаться отъ своего предложенія безъ предварительнаго объясненія опекуна съ молодой дѣвушкой. Надѣюсь, вы не полагали, что получить руку моей сестры также легко какъ сорвать съ дерева сливу.

— Что касается до права вашей сестры отказать мнѣ, то объ этомъ вы должны переговорить съ нею; потому что мнѣ неизвѣстны обычаи горной Шотландіи. Но относительно моего права принять ея отказъ не обращаясь къ вашему посредничеству, я вамъ откровенно скажу, что нисколько не оспаривая всѣми признанныхъ достоинствъ и красоты мисъ Макъ-Айворъ, я никогда не приму руку ангела, съ цѣлымъ царствомъ въ приданое, если мнѣ ее дадутъ недобровольно, а насильственными мѣрами.

— Ангела съ цѣлымъ царствомъ въ приданое не бросятъ на шею простому сквайру, замѣтилъ Фергусъ съ злой ироніей; но, серъ, прибавилъ онъ перемѣняя тонъ, хотя Флора Макъ-Айворъ не имѣетъ царства въ приданое, но она моя сестра, и этого достаточно, чтобы оградить ее отъ всякаго оскорбленія.

— Она Флора Макъ-Айворъ, серъ, отвѣчалъ рѣшительнымъ голосомъ Вэверлей; — и еслибъ я былъ въ состояніи оскорблять женщинъ, то этого было бы достаточно для ея огражденія.

Вождь нахмурился; по Эдуардъ былъ слишкомъ взбѣшенъ неумѣстнымъ тономъ Фергуса, чтобы какой либо уступкой отклонить собиравшуюся грозу. Они оба остановились во время этого разговора, и Фергусъ, казалось, былъ готовъ еще возвысить топъ, но сдѣлавъ надъ собою усиліе, онъ молча пошелъ впередъ съ мрачнымъ видомъ. Такъ какъ до сихъ поръ они обыкновенно шли рядомъ, то Вэверлей послѣдовалъ за нимъ, рѣшившись дать Фергусу время одуматься, но съ твердымъ намѣреніемъ не уступать ему ни шагу.

Пройдя такимъ образомъ милю въ совершенномъ молчаніи, Фергусъ возобновилъ разговоръ, но совершенно въ другомъ тонѣ.

— Я слишкомъ погорячился, мой другъ Эдуардъ, сказалъ онъ; — по нашему незнанію свѣтскихъ приличій вы меня вывели изъ себя. Флора вѣроятно обидѣла васъ своей чрезмѣрной сдержанностью и можетъ быть излишнимъ энтузіазмомъ въ своихъ политическихъ убѣжденіяхъ; вы сердитесь какъ ребенокъ на игрушку, которую требовали со слезами, и вымещаете свою злобу на вѣрномъ другѣ, который не можетъ немедленно исполнить вашихъ желаній. Я увѣренъ, что человѣкъ гораздо хладнокровнѣе меня вспылилъ бы, узнавъ неожиданно объ уничтоженіи своей надежды на родственный союзъ съ такимъ другомъ, когда уже всѣ въ горахъ и низменностяхъ считали это дѣло рѣшеннымъ. Но я напишу въ Эдинбургъ и улажу все, т. е. если вы этого желаете, хотя я не могу вѣрить, чтобъ ваши чувства къ Флорѣ вдругъ измѣнились.

— Полковникъ Макъ-Ливоръ, отвѣчалъ Эдуардъ, вовсе не желавшій продолжать отношеній, которыя онъ считалъ поконченными; — очень вамъ благодаренъ за ваше предложеніе, и конечно, содѣйствуя мнѣ въ этомъ дѣлѣ, вы оказываете мнѣ большую честь; но такъ какъ мисъ Макъ-Айворъ отказала мнѣ по своей доброй волѣ, и на всѣ мои любезности въ Эдинбургѣ отвѣчала болѣе чѣмъ холодностью, то изъ уваженія къ ней и къ самому себѣ я не могу болѣе тревожить ее. Я уже нѣсколько разъ хотѣлъ съ вами объ этомъ переговорить; но вы сами видѣли обращеніе вашей сестры со мною, и должны были все понять. Еслибъ я не былъ въ этомъ увѣренъ, я давно самъ началъ бы этотъ разговоръ; но мнѣ не хотѣлось поднимать вопроса, столь грустнаго для насъ обоихъ.

— Хорошо! мистеръ Вэверлей, отвѣчалъ Фергусъ гордо, — дѣло покончено навсегда. Я не стану навязывать своей сестры кому бы то ни было.

— А я не желаю получать постоянныхъ отказовъ, отвѣчалъ Эдуардъ тѣмъ же тономъ.

— Я впрочемъ наведу необходимыя справки, сказалъ Фергусъ, какъ будто не слыхавъ замѣчанія Вэверлея; — я узнаю мнѣніе моей сестры обо всемъ этомъ, и тогда мы увидимъ такъ ли оно должно кончиться.

— Вы конечно можете наводить какія угодно справки, отвѣчалъ Вэверлей, — но я знаю, что мисъ Макъ-Айворъ не можетъ перемѣнить своего образа мыслей; если же, противъ всякаго ожиданія, это и случилось бы, то оно нисколько не повліяетъ на мою рѣшимость. Я вамъ это говорю, чтобъ предупредить всякое недоразумѣніе.

Макъ-Айворъ въ эту минуту съ удовольствіемъ вызвалъ бы Вэверлея на поединокъ: его глаза сверкали, и онъ смѣрилъ взглядомъ Вэверлея, какъ будто намѣреваясь нанести ему смертельный ударъ. Но хотя въ наше время уже по ссорятся по правиламъ Каранза или Винсента Савіолы, Фергусъ зналъ, что для смертельнаго поединка нуженъ былъ приличный предлогъ. Напримѣръ, можно послать вызовъ человѣку, который въ толпѣ наступилъ вамъ на ногу, толкнулъ васъ или занялъ ваше мѣсто въ театрѣ; но современный кодексъ чести не дозволяетъ драться съ человѣкомъ за то, что онъ не хочетъ ухаживать за вашей родственницей, послѣ отказа съ ея стороны. Такимъ образомъ Фергусъ былъ принужденъ проглотить это мнимое оскорбленіе, но онъ далъ себѣ слово воспользоваться первымъ удобнымъ случаемъ, чтобъ отомстить нашему герою.

Слуга Вэверлея всегда велъ для него осѣдланную лошадь за батальономъ, къ которому онъ былъ прикомандированъ, хотя Вэверлей рѣдко ею пользовался; но теперь, разсерженный дерзкой и неумѣстной выходкой своего недавняго друга, Эдуардъ отсталъ отъ колонны, и сѣлъ на лошадь съ намѣреніемъ отыскать барона Брадвардина и перейдти къ нему въ полкъ волонтеромъ.

— Хорошо было бы, подумалъ онъ дорогой, еслибъ я породнился съ этимъ рѣдкимъ экземпляромъ гордости, самолюбія и бѣшенства! Гм… Полковникъ! Да онъ заслуживаетъ чинъ генералисимуса! Онъ вождь маленькаго клана въ триста или четыреста человѣкъ, а у него спѣси хватило бы для татарскаго хана, или для великаго могола! Какъ я радъ, что отъ него отдѣлался! Еслибъ Флора была и ангелъ, то она все же принесла бы въ приданое своему мужу братца, діавола по честолюбію и злобѣ.

Баронъ, ученость котораго (какъ шутки Санчо въ Сіерѣ-Морепѣ) ржавѣла отъ бездѣйствія, съ радостью ухватился за предложеніе Вэверлея, которое представляло ему случай снова тряхнуть стариной. Однакожъ, добрый старикъ попытался прежде примирить друзей. Фергусъ былъ глухъ къ его убѣжденіямъ, хотя выслушивалъ ихъ почтительно; что же касается Вэверлея, то онъ не видѣлъ достойной причины искать возобновленія дружбы, разорванной Фергусомъ безъ всякой причины. Баронъ доложилъ объ этомъ принцу, который, желая предупредить всякую ссору въ своей маленькой арміи, обѣщалъ убѣдить Макъ-Айвора въ неприличности его поведенія; но среди суматохи и заботъ онъ нашелъ случай переговорить съ Макъ-Айворомъ только черезъ два или три дня.

Между тѣмъ Вэверлей примѣнялъ къ дѣлу свѣденія, пріобрѣтенныя имъ въ полковой службѣ, и въ качествѣ адъютанта помогалъ барону обучать своихъ солдатъ. «Parmi les aveugles un borgne est гоі»^[125] говоритъ французская пословица. Кавалерійскій отрядъ барона, состоявшій преимущественно изъ джентльменовъ Нижней Шотландіи, ихъ фермеровъ и слугъ, возымѣлъ высокое мнѣніе о талантахъ Вэверлея и искренно его полюбилъ. Это происходило частью отъ удовольствія, что англійскій волонтеръ высшаго сословія покинулъ горцевъ и всталъ въ ихъ ряды; ибо существовала тайная непріязнь между кавалеріею и пѣхотой не по одному только различію оружія, но и по тому, что большая часть джентльменовъ Нижней Шотландіи, живя въ сосѣдствѣ съ горными кланами, имѣли частыя распри, съ ними и смотрѣли непріязненно на горцевъ, которые считали себя самыми храбрыми и лучшими изъ воиновъ принца.

ГЛАВА LVIII.
Смятеніе въ лагерѣ.

Во время похода, Вэверлей иногда удалялся отъ войска, чтобъ поближе разсмотрѣть предметы, возбуждавшіе его любопытство. Такъ въ то время когда они проходили чрезъ Ланкаширъ, Эдуардъ, заинтересованный древнимъ укрѣпленнымъ замкомъ, отсталъ отъ своего отряда съ цѣлью разглядѣть хорошенько замокъ и срисовать его. Возвращаясь назадъ онъ встрѣтилъ прапорщика Макомбиха. Этотъ человѣкъ привязался почему-то къ нашему герою съ того дня когда онъ встрѣтилъ его въ Тюли-Веоланѣ и проводилъ въ горы. Онъ казалось нарочно убавилъ свой шагъ, чтобы встрѣтиться съ Эдуардомъ; но когда Вэверлей поравнялся съ нимъ, то онъ приблизясь къ его стремени сказалъ: «Берегитесь». Затѣмъ онъ быстро удалился какъ бы избѣгая всякихъ объясненій. Слегка удивленный этой странной выходкой Эвана, Эдуардъ слѣдилъ глазами за нимъ и вскорѣ увидѣлъ, какъ онъ исчезъ между деревьями. Слуга Вэверлея, Аликъ Польвартъ, ѣхавшій за нимъ, тоже видѣлъ удалявшагося горца, и поравнявшись съ Эдуардомъ сказалъ:

— Увѣряю васъ, серъ, — вы не безопасны между этими дикарями.

— Что вы этимъ хотите сказать, Аликъ?

— Серъ, макъ-айворцы вбили себѣ въ голову, что вы оскорбили сестру ихъ вождя, мисъ Флору; я отъ многихъ слышалъ, что они не прочь васъ подстрѣлить какъ тетерева; а вы знаете, что большая часть изъ нихъ не задумается застрѣлить самого принца, по малѣйшему знаку вождя и даже безъ знака, если они узнаютъ, что это будетъ ему пріятно.

Хотя Вэверлей былъ увѣренъ, что Фергусъ неспособенъ на подобную низость, но онъ далеко не былъ такого же мнѣнія о его подчиненныхъ, и зналъ, что когда дѣло шло о чести вождя или его семейства, то тотъ кто первый успѣвалъ отомстить за оскорбленіе, считалъ себя счастливѣйшимъ человѣкомъ; къ тому же онъ часто слышалъ поговорку: — лучшая месть та, которая скорѣе и вѣрнѣе. Побуждаемый этими размышленіями и совѣтомъ Эвана Дгу, онъ пришпорилъ лошадь и поскакалъ къ своему эскадрону. Но не успѣлъ онъ еще доѣхать до конца аллеи, какъ раздался пистолетный выстрѣлъ и пуля пролетѣла надъ его головою.

— Это, чортовъ сынъ, Каллумъ-Бегъ, сказалъ Польвартъ, — я видѣлъ какъ онъ побѣжалъ прячась въ высокой травѣ.

Взбѣшенный подобной низостью, Эдуардъ выскакалъ изъ аллеи; въ нѣкоторомъ разстояніи шелъ по дорогѣ батальонъ Макъ-Айвора, и какой-то человѣкъ бѣжалъ изо всѣхъ силъ, спѣша занять свое мѣсто въ его рядахъ. Вэверлей понялъ, что это былъ Каллумъ, покушавшійся на его жизнь. Не въ силахъ болѣе удерживать своего гнѣва, онъ послалъ Польварта отыскать барона Брадвардина, который шелъ со своимъ полкомъ за полмили впередъ, и увѣдомить его о случившемся, а самъ поѣхалъ къ батальону Фергуса, только что прискакавшаго верхомъ отъ принца. Увидавъ Эдуарда, онъ повернулъ лошадь и поѣхалъ къ нему на встрѣчу.

— Полковникъ Макъ-Айворъ, сказалъ Эдуардъ безъ всякихъ привѣтствій, — сообщаю вамъ, что одинъ изъ вашихъ людей выстрѣлилъ въ меня изъ за засады.

— Это удовольствіе я самъ намѣренъ себѣ доставить въ скоромъ времени, отвѣчалъ Фергусъ, — конечно безъ всякой засады; любопытно узнать, кто изъ моихъ людей осмѣлился занять мое мѣсто.

— Я всегда къ вашимъ услугамъ, а занялъ ваше мѣсто вашъ пажъ Каллумъ-Бегъ.

— Каллумъ, воскликнулъ Фергусъ, — выходите впередъ; вы стрѣляли въ мистера Вэверлея?

— Нѣтъ, отвѣчалъ Каллумъ не краснѣя.

— Вы стрѣляли, сказалъ Польвартъ, который успѣлъ уже вернуться, такъ какъ встрѣтивъ какого-то солдата онъ приказалъ ему передать барону Брадвардину о случившемся, а самъ, не жалѣя шпоръ, догналъ своего господина. — Да, это вы; я видѣлъ васъ также, ясно какъ старую церковь Куднигама.

— Вы врете, отвѣчалъ Каллумъ, съ обычнымъ своимъ упрямствомъ.

Бой двухъ рыцарей по всей вѣроятности начался бы, какъ во времена рыцарства, схваткой двухъ паліей (потому что Польвартъ менѣе боялся палаша или кинжала горцевъ, чѣмъ стрѣлъ Купидона); по Фергусъ своимъ обычнымъ повелительнымъ тономъ потребовалъ у Каллума пистолетъ. Спущеный курокъ и покрытая копотью полка ясно доказывали, что изъ него только что стрѣляли.

— Вотъ вамъ, сказалъ Фергусъ, ударивъ его со всей силой рукояткой пистолета но головѣ; — вотъ вамъ; это научитъ васъ не дѣйствовать безъ приказанья и не лгать.

Каллумъ не подумалъ увернуться отъ удара, и упалъ безъ чувствъ на землю.

— Смирно! крикнулъ Фергусъ на свой кланъ. — Я убью всякаго, кто посмѣетъ вмѣшаться между мною и мистеромъ Вэверлеемъ.

Никто не тронулся съ мѣста; только Эванъ Дгу ясно выказалъ признаки безпокойства и неудовольствія. Каллумъ, растянувшись на землѣ, истекалъ кровью; по никто не осмѣлился подать ему помощи; полученный имъ ударъ казалось былъ смертельный.

— Что же касается до васъ, мистеръ Вэверлей, прибавилъ Фергусъ, — то будьте любезны, отъѣдемте шаговъ на двадцать.

Вэверлей исполнилъ его желаніе, и когда они очутились въ нѣкоторомъ отдаленіи вдвоемъ, Фергусъ сказалъ съ притворнымъ хладнокровіемъ: — Я крайне удивился, серъ, неожиданной перемѣнѣ вашихъ чувствъ. Но какъ вы прекрасно выразились, ангелъ не могъ бы вамъ понравиться, еслибъ у него не было царства въ приданое! Я теперь понимаю смыслъ этихъ темныхъ словъ.

— Я не знаю что вы хотите этимъ сказать, полковникъ Макъ-Ливоръ, — ясно вижу только, что вамъ угодно найти поводъ къ поединку.

— Ваша хитрость ни къ чему вамъ не послужитъ, серъ; самъ принцъ мнѣ раскрылъ ваши интриги. Я не воображалъ, что причиной разрыва съ моей сестрой было предложеніе, сдѣланное вами мисъ Бардвардинъ. Я полагаю, что узнавъ о перемѣнѣ плановъ барона относительно его помѣстій, вы нашли эту причину достаточной, чтобы бросить сестру вашего друга и отбить у него невѣсту.

— Принцъ вамъ сказалъ, что я искалъ руки мисъ Врадвардинъ? Быть не можетъ!

— Да, онъ мнѣ это сказалъ, воскликнулъ разъяренный вождь: обнажайте мечъ и защищайтесь, или откажитесь отъ вашихъ намѣреній.

— Это просто сумасшествіе или какое нибудь странное недоразумѣніе.

— Безъ отговорокъ, обнажайте мечъ, отвѣчалъ Фергусъ, выходя изъ себя и размахивая палашомъ.

— Такъ я долженъ драться какъ сумасшедшій, не зная за что?

— Откажитесь же навсегда отъ вашихъ притязаній на руку мисъ Брадвардинъ.

— Какое право вы имѣете, воскликнулъ Вэверлей теряя всякое терпѣніе, — какое право вы имѣете предписывать мнѣ подобныя условія?

Съ этими словами онъ также выхватилъ свой мечъ.

Въ эту минуту подъѣхалъ баронъ Брадвардинъ, сопровождаемый частью своихъ всадниковъ, которые явились одни изъ любопытства, другіе чтобы принять участіе въ ссорѣ, возникнувшей между ихъ полкомъ и кланомъ Макъ-Айвора. При ихъ появленіи горцы окружили своего вождя, и эта сцена общаго смятенія грозила окончиться кровопролитіемъ. Сто человѣкъ кричали въ одинъ голосъ; баронъ читалъ нравоученія; Фергусъ бѣсновался; горцы ропталли но своему, а всадники бранились на языкѣ Нижней Шотландіи. Наконецъ дѣло дошло до того, что баронъ грозилъ пойти въ атаку, если макъ-айворцы не станутъ по своимъ мѣстамъ; а нѣкоторые изъ послѣднихъ прицѣлились къ нему и его людямъ. Общее смятеніе поддерживалось старикомъ Баленкейрохомъ, который надѣялся, что насталъ для него день мщенія, какъ вдругъ раздался крикъ: «Мѣсто, мѣсто! дайте мѣсто его высочеству! Дайте мѣсто его высочеству!»

Дѣйствительно приближался принцъ въ сопровожденіи иностраннаго драгунскаго полка Фицъ-Джэмса, который былъ его тѣлохранителемъ. Его появленіе водворило до нѣкоторой степени порядокъ. Горцы и отрядъ барона Брадвардина выстроились, баронъ и Фергусъ умолкли.

Принцъ подозвалъ ихъ и Вэверлея, и узнавъ, что ссора произошла отъ низкаго поступка Каллумъ-Бега, приказалъ немедленно его разстрѣлять, если онъ остался еще въ живыхъ послѣ наказанія, которому подвергнулъ его вождь. Фергусъ, смѣшаннымъ тономъ мольбы и требованія, просилъ принца предоставить Каллума ему, обѣщаясь примѣрно наказать его. Отказъ могъ бы поколебать патріархальную власть предводителей, которой принцъ очень дорожилъ, и было бы весьма опасно раздражать ихъ: поэтому Каллумъ былъ отданъ на судъ своего клана.

Затѣмъ принцъ освѣдомился о причинѣ ссоры между Фергусомъ и Вэверлеемъ; глубокое молчаніе продолжалось нѣсколько секундъ. Молодые люди не смѣли говорить въ присутствіи барона Брадвардина, который стоялъ теперь возлѣ принца; потому что при немъ они не могли объяснить причины, не упомянувъ имени его дочери, что было бы крайне неумѣстно. Они оба потупили взоры, недовольные и смущенные. Принцъ, воспитанный при Сенъ-Жерменскомъ дворѣ, среди недовольныхъ интригантовъ, гдѣ всевозможныя ссоры ежедневно безпокоили монарха безъ трона, выучился королевскому ремеслу, по словамъ Фридриха Великаго; онъ тотчасъ понялъ необходимость возстановить согласіе между своими приверженцами, и принялъ свои мѣры.

— Господинъ Божо! сказалъ онъ по французски.

— Что прикажете, ваше высочество! отвѣчалъ молодой французскій офицеръ, исполнявшій должность его адъютанта.

— Потрудитесь выровнять этихъ горцевъ и кавалерію тоже, и двинуть ихъ впередъ; вы такъ хороню говорите по англійски, что это вамъ не будетъ стоить много труда.

— О! нисколько, ваше высочество, отвѣчалъ графъ Божо наклоняя голову почти до шеи своей маленькой бойкой лошадки; и подскакавъ къ полку Фергуса, хотя ни слова не зналъ по гаэльски и очень мало умѣлъ говорить по англійски, онъ крикнулъ: Messieurs les sauvages, Ecossais, — т. e. дикіе джентльмены, шотландцы, сдѣлайте милость arrangez vous.

Кланъ, понявъ это приказаніе скорѣе изъ жестовъ, чѣмъ изъ словъ француза и видя предъ собою принца, поспѣшилъ выстроиться.

— Хорошо! продолжалъ графъ très bien. — Ну-съ! дикіе джентльмены, будьте такъ добры, направо кругомъ, маршъ! — Très bien; — но господа надо же идти. — Il faut vous mettre à la marche… Идите же ради Бога! Я забылъ какъ это говорится по вашему; но вы молодцы, вы меня и такъ поймете.

Послѣ этого графъ подъѣхалъ къ эскадрону барона Брадвардина, чтобы въ свою очередь двинуть его впередъ.

— Господа кавалеристы, направо кругомъ! — Ah mon Dieu! я вамъ не приказывалъ падать, — боюсь не ушибея ли этотъ маленькій толстый господинъ. — Да это комисаръ, который привезъ намъ вѣсть объ этомъ проклятомъ безпорядкѣ! Очень жаль, j’en suis très fâché, Monsieur.

Бѣдный Маквибль, который въ своей новой должности военнаго комисара носилъ длинную саблю при бедрѣ, и огромную бѣлую кокарду, въ видѣ ватрушки, на шляпѣ, свалился съ лошади во время общей суматохи, происшедшей отъ поспѣшности, съ которою солдаты старались выровняться въ присутствіи принца. Онъ поплелся понуря голову въ арьергардъ, при громкомъ смѣхѣ всѣхъ присутствовавшихъ.

— Ну! господа, сказалъ графъ, направо кругомъ. — Вотъ такъ! — Господинъ Брадвардинъ, сдѣлайте милость, примите начальство надъ вашимъ полкомъ, par Dieu, я не могу съ нимъ справиться.

Баронъ по необходимости долженъ былъ отправиться на выручку француза, истощившаго весь свой запасъ англійскаго языка. Одна изъ цѣлей принца была такимъ образомъ достигнута; а другая заключалась въ отвлеченіи солдатъ обоихъ полковъ отъ кроваваго столкновенія, что также удалось, благодаря ихъ старанію постигнуть непонятныя приказанія графа, говорившаго ломанымъ полуфранцузскимъ и полуанглійскимъ языкомъ, а также поскорѣе выравняться въ присутствіи принца.

— Господа, сказалъ Карлъ-Эдуардъ Фергусу и Вэверлею, когда они остались втроемъ и свита отъѣхала въ сторону, — если-бъ я не былъ столькимъ обязанъ вашей безкорыстной дружбѣ, то я, право, не на шутку разсердился бы на васъ за эту странную и неумѣстную ссору въ ту минуту, когда интересы моего отца требуютъ всеобщаго согласія; по для меня всего больнѣе то, что лучшіе мои друзья считаютъ себя вправѣ губить другъ друга и наше правое дѣло изъ самаго пустаго каприза.

Молодые люди поспѣшили увѣрить принца, что они готовы подчиниться его рѣшенію.

— Что касается до меня, сказалъ Эдуардъ, — я право не знаю въ чемъ меня обвиняютъ. Я подъѣхалъ къ полковнику Макъ-Айвору, чтобъ сообщить ему о покушеніи на мою жизнь одного изъ его людей, о низкомъ, позорномъ покушеніи, въ которомъ, я былъ увѣренъ, онъ не принималъ участія. Я не знаю какая причина понуждаетъ его искать со мною ссоры, и онъ совершенно несправедливо обвиняетъ меня въ томъ, что я стараюсь отбивать у него невѣсту.

— Если я ошибся, отвѣчалъ Фергусъ, — то это произошло отъ разговора, которымъ ваше высочество почтили меня сегодня но утру.

— Вслѣдствіе нашего разговора? возразилъ принцъ. Неужели полковникъ Макъ-Ливоръ вы меня такъ дурно поняли?

Онъ отвелъ его въ сторону и послѣ пятиминутнаго жаркаго разговора вернулся къ Эдуарду.

— Неужели, сказалъ онъ… Полковникъ, подъѣзжайте къ намъ, я не люблю секретовъ; — неужели, мистеръ Вэверлей, я ошибся предполагая, что вы связаны съ мисъ Брадвардинъ узами взаимной любви? Хотя вы мнѣ объ этомъ никогда ничего не говорили, по’нѣкоторыя обстоятельства меня въ этсмъ убѣдили, и я сегодня утромъ считалъ себя въ правѣ указать на это Вихъ-Іанъ-Вору, какъ на причину, которая, не желая никого обидѣть, побудила васъ отказаться отъ брака съ его сестрою, такъ какъ отказъ красавицы увеличиваетъ еще ея прелесть въ глазахъ человѣка, посвязаннаго другими обѣщаніями.

— Ваше высочество, отвѣчалъ Вэверлей, — вѣроятно основывали свои заключенія на обстоятельствахъ мнѣ неизвѣстныхъ, предполагая, что мисъ Брадвардинъ раздѣляетъ мою любовь. Подобное предположеніе дѣлаетъ мнѣ большую честь, но я на него не имѣю никакого права; что же касается мись Айворъ, то я слишкомъ мало цѣню себя, чтобы надѣяться на успѣхъ послѣ формальнаго отказа.

Принцъ помолчалъ нѣсколько минутъ, посматривая то на Эдуарда, то на Фергуса.

— Мистеръ Вэверлей, сказалъ онъ наконецъ, — по чести, я имѣлъ основательныя причины считать васъ счастливѣе, чѣмъ вы оказываетесь на самомъ дѣлѣ. Но теперь, господа, позвольте мнѣ быть судьею въ этомъ дѣлѣ, не какъ принцу регенту, но какъ Стюарту, какъ вашему брату по оружію. Оставимъ въ сторонѣ всѣ мои права на ваше повиновеніе, и подумаемъ лишь о вашей чести. Какой скандалъ для нашихъ друзей, какое торжество для гановерцевъ, когда они увидятъ раздоры въ нашей маленькой арміи! И, извините меня, я не могу не прибавить, что молодыя дѣвицы, о которыхъ идетъ дѣло, заслуживаютъ naine полное уваженіе, и не слѣдуетъ чернить ихъ добраго имени такими ссорами.

Послѣ этого принцъ отвелъ въ сторону Фергуса, и спустя нѣсколько минутъ оживленнаго разговора онъ вернулся къ Вэверлею. — Мнѣ кажется, сказалъ онъ, я убѣдилъ полковника Макъ-Айвора, что его злоба произошла отъ недоразумѣнія, причиной котораго былъ я. Возстановляя такимъ образомъ факты, я надѣюсь, что мистеръ Вэверлей слишкомъ великодушенъ, чтобъ быть злопамятнымъ. — Вихъ-Іанъ-Воръ, вы должны объяснить все это дѣло вашему клану, чтобы предупредить всякую дальнѣйшую попытку къ насилію (Фергусъ поклонился). Теперь, господа, сдѣлайте мнѣ удовольствіе, подайте другъ другу руку.

Они холодно, медленно приблизились другъ къ другу, каждый не желая первый протянуть руку, по все же кончили тѣмъ, что пожали другъ другу руки и разъѣхались, почтительно простившись съ принцемъ.

Послѣ этого Карлъ-Эдуардъ^[126] направился къ батальону Макъ-Айвора, слѣзъ съ лошади, попросилъ напиться изъ фляжки стараго Балленкейроха, и прошелъ съ горцами около полумили, разспрашивая объ исторіи и родствѣ Макъ-Айвора, ловко вставляя въ разговоръ извѣстная ему гаэльскія слова и выражая желаніе научиться этому языку. Потомъ, вскочивъ снова на лошадь, онъ догналъ полкъ барона Брадвардина, бывшаго въ авангардѣ, и приказавъ ему остановиться, разсмотрѣлъ подробно ихъ оружіе, разговаривалъ съ старшими и даже младшими офицерами, спрашивалъ о ихъ родственникахъ, и хвалилъ ихъ лошадей. Съ барономъ онъ ѣхалъ рядомъ почти съ часъ времени, терпѣливо выслушивая нескончаемые анекдоты о фельдмаршалѣ герцогѣ Бервикѣ.

— Ну! Божо, другъ мой, сказалъ онъ по французски, возвращаясь на свое обычное мѣсто въ арміи, — ремесло странствующаго принца невыносимо скучно! — По не надо унывать, мы ведемъ большую игру.

ГЛАВА LIX.
Стычка.

Почти излишне напоминать читателю, что послѣ военнаго совѣта въ Дерби, 5 декабря, горцы отказались отъ своего отчаяннаго предпріятія проникнуть въ средину Англіи, и рѣшились отступить къ сѣверу, къ великому сожалѣнію ихъ молодаго и смѣлаго предводителя. Такимъ образомъ они начали отступать, и до того быстро, что герцогъ Кумберландскій, шедшій по ихъ пятамъ съ многочисленнымъ отрядомъ кавалеріи, не могъ ихъ догнать.

Это отступленіе было жестокимъ разочарованіемъ для сторонниковъ принца. Никто не питалъ такихъ блестящихъ надеждъ какъ Фергусъ, и потому эта перемѣна оскорбила его болѣе всѣхъ другихъ. Онъ спорилъ и возражалъ на военномъ совѣтѣ съ пламенной энергіей; но видя, что его мнѣніе никто не поддерживаетъ, онъ не могъ удержаться отъ слезъ отчаянія и негодованія. Съ этой минуты въ немъ произошла такая разительная перемѣна, что нельзя было узнать въ немъ прежняго пылкаго, энергичнаго юноши, которому за нѣсколько дней передъ тѣмъ весь свѣтъ казался тѣснымъ.

Отступленіе продолжалось уже нѣсколько дней, какъ вдругъ утромъ 12 декабря къ немалому удивленію Вэверлея, Фергусъ вошелъ въ занимаемую имъ комнату, въ селеніи гдѣ остановился его отрядъ, почти на полдорогѣ между Шапомъ и Пенритомъ.

Такъ какъ онъ не видался съ Фергусомъ со времени ихъ ссоры, Эдуардъ ждалъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ, чтобы Вихъ-Іанъ-Воръ объяснилъ причину столь неожиданнаго посѣщенія; вмѣстѣ съ тѣмъ его очень поразила громадная перемѣна, происшедшая въ недавнемъ его другѣ: глаза его не сверкали, щеки ввалились, голосъ ослабъ, походка была не такая твердая и живая какъ прежде, а одежда, которую онъ носилъ всегда съ такимъ изяществомъ, была на немъ въ безпорядкѣ. Онъ пригласилъ Вэверлея пойдти вмѣстѣ съ нимъ на берегъ сосѣдней рѣчки, и грустно улыбнулся, когда Эдуардъ выходя надѣлъ саблю.

Какъ только они очутились на уединенной тропинкѣ, близъ берега рѣки, Фергусъ произнесъ:

— Ну, Вэверлей, наше прекрасное предпріятіе лопнуло, и я желали, бы знать что вы намѣрены дѣлать. Не бросайте на меня такихъ удивленныхъ взглядовъ, вчера вечеромъ я получилъ письмо отъ сестры, и еслибъ я зналъ ранѣе все что она пишетъ, то никогда не произошло бы ссоры, о которой я всегда вспоминаю съ досадой. Тотчасъ послѣ нашей размолвки, я написалъ ей подробно обо всемъ, и она мнѣ отвѣчала, что никогда и ничѣмъ не поощряла вашего ухаживанія, и не имѣла на то никакой причины. Оказывается, что я дѣйствовалъ какъ сумасшедшій. Бѣдная Флора! она мнѣ пишетъ съ такимъ увлеченіемъ. Какая перемѣна произойдетъ въ ней когда она узнаетъ объ этомъ несчастномъ отступленіи!

Тронутый глубокою скорбью, слышавшеюся въ словахъ и голосѣ Фергуса, Вэверлей дружески просилъ его позабыть непріятное столкновеніе, возникшее между ними. Они опять пожали другъ другу руки, но въ этотъ разъ отъ искренняго сердца..

— Что же вы намѣрены дѣлать? спросилъ снова Фергусъ, — не лучше ли вамъ бросить эту несчастную армію, поѣхать прямо въ Шотландію, сѣсть на корабль въ одномъ изъ занятыхъ еще нами портахъ и переправиться на континентъ? Когда васъ не будетъ въ королевствѣ, ваши друзья легко выхлопочутъ вамъ помилованіе, и сказать правду, я желалъ бы, чтобъ вы увезли съ собою Розу Брадвардинъ, предварительно женившись на ней, а вы оба взяли бы подъ свое покровительство и Флору… (Эдуардъ взглянулъ на него съ удивленіемъ). Роза васъ любитъ, и мнѣ кажется вы то же ее любите, хотя можетъ быть и не сознаете этого. Вѣдь вы вообще не всегда знаете что хотите. — Онъ произнесъ эти послѣднія слова съ легкой улыбкой.

— Какъ! отвѣчалъ Эдуардъ, вы предлагаете мнѣ покинуть дѣло, за которое мы вмѣстѣ взялись?

— Корабль нашъ скоро пойдетъ ко дну, и пора всѣмъ, кто можетъ, перебираться на шлюбку и отчаливать.

— Но что же сдѣлаютъ остальные? Если наше отступленіе такъ гибельно, то зачѣмъ же вожди горцевъ на это согласились?

— О! они думаютъ что, какъ прежде, смертныя казни и конфискаціи преимущественно постигнутъ джентльменовъ Нижней Шотландіи, что ихъ бѣдность и горы избавятъ ихъ отъ грозы, и что съ высоты своихъ твердынь они станутъ, согласно ихъ поговоркѣ, «слушать свистъ вѣтра пока не утихнетъ буря». Но они ошибаются, они слишкомъ часто безпокоили сосѣдей, чтобъ имъ каждый разъ спускали; и теперь Джона Буля слишкомъ напугали, чтобы онъ могъ вскорѣ забыть свою злобу. Гановерскіе министры всегда заслуживали висѣлицы какъ мошенники; по если, восторжествовавъ, — что должно рано или поздно случиться, потому что Англія не возстаетъ, а Франція не посылаетъ помощи, — они оставятъ хоть одному изъ нашихъ клановъ возможность снова безпокоить правительство, то ихъ надо перевѣшать какъ дураковъ. Они не удовольствуются обрубить вѣтви, а вырвутъ дерево съ корнемъ.

— Вы совѣтуете мнѣ бѣжать, хотя я скорѣе соглашусь умереть, чѣмъ послѣдовать такому совѣту; но вы сами что намѣрены дѣлать?

— О! отвѣчалъ Фергусъ мрачно, — моя участь рѣшена. Сегодня я буду убитъ или же попадусь въ плѣнъ.

— Что вы говорите, милый Фергусъ? Непріятель отстоитъ отъ насъ на цѣлый дневной переходъ; къ тому же мы достаточно сильны, чтобъ съ нимъ помѣриться. Вспомните Гладсмупръ.

— Мои слова исполнятся по крайней мѣрѣ относительно меня.

— На чемъ вы основываете это грустное предчувствіе!

— На томъ что никогда не обманывало никого изъ нашего рода. Я видѣлъ, прибавилъ онъ понизивъ голосъ, — я видѣлъ Бодаха-Гласа.

— Бодаха-Гласа?

— Да. Во время вашего долгаго пребыванія въ Гленакойхѣ развѣ вы никогда не слыхали разсказа о сѣромъ призракѣ, хотя мы и не очень любимъ объ немъ распространяться?

— Нѣтъ, никогда.

— А! бѣдная Флора хорошо разсказала бы вамъ это преданіе. Еслибъ вонъ та гора была Бенморъ, а продолговатое голубое озеро, которое виднѣется между этими горами, было Лохъ-Тай или мое Лохъ-анъ-Ри, то мой разсказъ лучше соотвѣтствовалъ бы пейзажу. Однакожъ сядемъ на этотъ пригорокъ: Садльбакъ и Ульсватеръ все же болѣе приличная обстановка, чѣмъ живыя изгороди, заборы и фермы Англіи. Дѣло въ томъ, что когда одинъ изъ моихъ предковъ, Іанъ Крѣпостной, опустошалъ Нортумберлендъ, онъ соединился, для этой экспедиціи, съ какимъ-то вождемъ южной Шотландіи, т. е. съ предводителемъ шайки нижне-шотландскихъ разбойниковъ по имени Гальбертъ-Галъ. Возвращаясь домой чрезъ Чевіотскія горы, они поссорились изъ за раздѣла добычи, и у нихъ завязалась драка. Нижнешотландцы были всѣ перебиты, и ихъ начальникъ палъ послѣднимъ подъ ударами палаша Іана Крѣпостнаго. Съ тѣхъ поръ его тѣнь всегда являлась старшему въ родѣ Вихъ-Іанъ-Вору, когда ему угрожало какое нибудь великое несчастье, въ особенности же передъ смертью. Мой отецъ видѣлъ его два раза: наканунѣ битвы при Шерифъ-Муирѣ, гдѣ онъ былъ взятъ въ плѣнъ, и въ день его смерти.

— Какъ вы можете, любезный Фергусъ, серьезно говорить такой вздоръ?

— Я не прошу васъ вѣрить моимъ словамъ; но я разсказываю истину, которая подтверждалась трехсотлѣтнимъ опытомъ и моими собственными глазами въ прошлую ночь.

— Ради Бога! разскажите это подробнѣе, воскликнулъ Вэверлей.

— Извольте, но съ условіемъ, что вы не будете шутить надъ этимъ. Съ тѣхъ поръ, какъ началось наше несчастное отступленіе, я не смыкалъ глазъ почти ни на минуту, такъ я былъ занятъ судьбой моего клана и бѣднаго принца, котораго нехотя ведутъ назадъ, какъ собаку на привязи; я былъ также озабоченъ погибелью моего семейства! Въ прошлую ночь меня бросило въ жаръ, и я вышелъ изъ дому, въ надеждѣ, что холодный воздухъ принесетъ мнѣ пользу. Еслибъ вы звали, какъ мнѣ трудно продолжать, сознавая что вы мнѣ не повѣрите… Какъ бы тамъ ни было, я перешелъ цо дощечкѣ чрезъ ручей и сталъ ходить взадъ и впередъ. Вдругъ при свѣтѣ луны я увидѣлъ передъ собою, къ моему величайшему удивленію, очень высокаго человѣка, закутаннаго въ сѣрый плащъ, похожій на тѣ, которые носятъ пастухи на югѣ Шотландіи; куда бы я ни двигался онъ всегда былъ въ восьми или десяти шагахъ передо мною.

— Это вѣроятно былъ какой нибудь кумберландскій по селянинъ въ своей обыденной одеждѣ.

— Нѣтъ, сначала я тоже подумалъ, и удивился его дерзости; я нѣсколько разъ окликнулъ его, но не получилъ отвѣта. Сердце мое стало сильно биться, и желая убѣдиться въ основательности моего страха я остановился, и не сходя съ мѣста повернулся на всѣ четыре стороны. Ей-Богу! Эдуардъ, куда я ни повертывался, человѣкъ стоялъ передъ мною на одинаковомъ разстояніи. Тутъ я больше не сомнѣвался, что это былъ Бодахъ-Гласъ… Волосы мои стали дыбомъ и колѣни задрожали. Собравшись съ духомъ, я отправился домой. Призракъ скользилъ передъ мной, потому что нельзя сказать чтобъ онъ шелъ, держась все время на томъ же разстояніи; подойдя къ доскѣ, которая служила мостомъ, призракъ остановился и обернулся ко мнѣ. Мнѣ нужно было перейти ручей въ бродъ или пройти мимо него такъ же близко, какъ вы теперь стоите около меня. Отчаянная смѣлость, основанная на увѣренности, что смерть моя близка, дала мнѣ силы пройти мимо него. Я перекрестился, выхватилъ палашъ и крикнулъ: «Именемъ Бога, злой духъ удались!» — «Вихъ-Іанъ-Воръ», отвѣтилъ мнѣ призракъ голосомъ, отъ котораго у меня застыла кровь въ жилахъ, «берегись завтрашняго дня!» Казалось въ эту минуту онъ былъ въ двухъ шагахъ отъ острія моего палаша, по выговоривъ эти слова онъ исчезъ. Я пришелъ домой, бросился на постель, но конечно не могъ спать, а сегодня утромъ такъ какъ о врагахъ ничего не слышно, я сѣдъ на лошадь и пріѣхалъ къ вамъ, чтобъ загладить свою глупость. Я не хочу умереть, не помирившись съ другомъ, котораго я обидѣлъ.

Эдуардъ не сомнѣвался, что этотъ призракъ, былъ не что иное, какъ игра воображенія, слѣдствіе тѣлеснаго изнеможенія и нравственнаго разстройства Фергуса, подверженнаго, подобно всѣмъ горцамъ, такимъ суевѣріямъ. Тѣмъ не менѣе онъ очень его пожалѣлъ и почувствовалъ, что прежняя дружба въ немъ снова воскресла; чтобы развлечь его отъ мрачныхъ мыслей онъ предложилъ испросить позволеніе у барона, остаться съ нимъ пока подойдетъ кланъ, и потомъ идти съ нимъ походомъ по прежнему. Фергусъ по видимому очень обрадовался этому предложенію, по колебался выразить свое согласіе.

— Вы знаете мы въ арьергардѣ; это самый опасный постъ при отступленіи.

— И потому самый почетный!

— Ну, хорошо! прикажите Алику держать вашу лошадь наготовѣ, на случай если насъ поборетъ непріятель. Я буду очень радъ снова пользоваться вашимъ обществомъ.

Арьергардъ долго не являлся, задержанный разными преградами, а главное дурными дорогами; когда же онъ наконецъ прибылъ, то Вэверлей подъ-руку съ Фергусомъ отправились въ кланъ Макъ-Айвора. При этомъ зрѣлищѣ вся злоба горцевъ исчезла: Эванъ Дгу встрѣтилъ его привѣтливой улыбкой, и даже Каллумъ-Бегъ, казалось, былъ очень доволенъ. Онъ совершенно оправился, но былъ блѣденъ и на головѣ у него виднѣлась широкая повязка.

— Должно быть, сказалъ Фергусъ, — черепъ этого каторжника крѣпче мрамора: курокъ пистолета сломался отъ удара.

— Какъ могли вы такъ страшно ударить этого юношу?

— Еслибъ я отъ времени до времени не наносилъ имъ такихъ ударовъ, эти мошенники стали бы забываться.

Вскорѣ войско двинулось въ походъ, принявъ всѣ необходимыя мѣры предосторожности, чтобъ непріятель не напалъ на него въ расплохъ. Отрядъ Фергуса и прекрасный полкъ изъ Баденоха, состоявшій подъ командою вождя Клюни Макъ-Ферсона, шли въ арьергардѣ. Зимнее солнце уже заходило, когда они, миновавъ открытое болото, подошли къ маленькой деревнѣ Клифтонъ. Вэверлей началъ утѣшать Фергуса, увѣряя, что предсказанія сѣраго призрака совершенно ложны.

— Мартовскія иды еще не прошли, отвѣчалъ Макъ-Айворъ съ улыбкой

Едва успѣлъ онъ выговорить эти слова, какъ обернувшись вдругъ увидѣлъ большой кавалерійскій отрядъ, двигавшійся по мрачной поверхности болота. Укрѣпиться за изгородями и на дорогѣ, по которой непріятель долженъ былъ войдти въ деревню, было дѣломъ нѣсколькихъ минутъ. Между тѣмъ наступила ночь, мрачная и темная, хотя время отъ времени полная луна выходила изъ-за облаковъ освѣщая окрестности.

Горцы не долго оставались спокойно въ своей засадѣ. Пользуясь темнотой, сильный отрядъ спѣшившихся драгунъ пытался проложить себѣ путь въ деревню окраинами, въ то время какъ другой отрядъ старался завладѣть дорогой; но встрѣченные сильнымъ ружейнымъ огнемъ, они должны были остановиться, и потерпѣли значительный уронъ. Не довольный этимъ успѣхомъ, Фергусъ, отвага котораго казалось воскресла ври первой опасности, выхватилъ свой палашъ и съ крикомъ: «Въ палаши!» бросился со своими молодцами на враговъ, которые обратились въ бѣгство и потеряли много убитыми. Но показавшаяся луна обнаружила англичанамъ малочисленность горцевъ, уже разстроенныхъ ихъ собственной удачей. Два эскадрона по этому двинулись на выручку своихъ товарищей, и горцы поспѣшили вернуться въ свои засады. Но многіе изъ нихъ, въ томъ числѣ ихъ храбрый вождь, были окружены прежде чѣмъ они достигли изгороди.

Вэверлей, искавшій Фергуса, отъ котораго онъ отсталъ во время общаго смятенія, увидѣлъ издали, какъ онъ съ Эваномъ Дгу и Каллумомъ отчаянно защищался противъ дюжины драгунъ, рубившихъ ихъ саблями. Въ эту минуту луна снова скрылась за облака, и въ темнотѣ нашъ герой не могъ ни помочь своимъ друзьямъ, ни найдти дорогу, по которой отступилъ арьергардъ. Нѣсколько разъ онъ едва не былъ убитъ или взятъ въ плѣнъ цѣлыми взводами кавалеріи, на которыхъ онъ натыкался въ темнотѣ; по наконецъ онъ достигъ изгороди, и перебравшись черезъ нее подумалъ, что находится въ безопасности на дорогѣ, по которой шли горцы, судя по звукамъ ихъ волынокъ, раздававшихся вдали. Что же касается до Фергуса, то единственная надежда на его существованіе заключалась въ томъ, что онъ взятъ въ плѣнъ. Въ то время какъ Эдуардъ раздумывалъ съ грустью и безпокойствомъ объ участи своего друга, мысль о Водахѣ-Гласѣ сверкнула въ его умѣ, и онъ внутренно воскликнулъ:

— Неужели діаволъ сказалъ правду?^[127]

ГЛАВА LX.
Приключенія.

Эдуардъ находился въ непріятномъ и опасномъ положеніи. Онъ вскорѣ пересталъ слышать звуки волынокъ, и когда наконецъ, напрасно проискавъ долгое время горцевъ и перебравшись чрезъ разныя изгороди, добрался до большой дороги, онъ услышалъ звуки барабановъ и трубъ, что убѣдило его въ присутствіи англійской кавалеріи, которая отрѣзала ему путь къ соединенію съ его отрядомъ. Не имѣя такимъ образомъ возможности двигаться впередъ по прямому пути, онъ рѣшился избѣгнуть англичанъ и догнать своихъ друзей по извилистой тропинкѣ, по видимому бравшей въ обходъ большую дорогу. Онъ шелъ по грязи, въ потьмахъ, страдалъ отъ усталости и холода, по все это было ничто въ сравненіи со страхомъ попасться въ руки королевскихъ солдатъ.

Пройдя около трехъ миль онъ очутился близъ небольшаго селенія. Ему хорошо было извѣстно, что вообще народъ не сочувствовалъ возстанію; по желая во что бы то ни стало добыть лошадь и проводника до Пенрита, гдѣ онъ надѣялся нагнать арьергардъ, а можетъ быть и главныя силы принца, онъ подошелъ къ кабачку. Въ немъ слышался говоръ, и нѣсколько англійскихъ ругательствъ, сопровождаемыхъ громкой боевой пѣснью, убѣдило его, что деревня была занята войсками герцога Кумберландскаго. Эдуардъ поспѣшно удалился, и благословляя темноту, на которую доселѣ ропталъ, сталъ пробираться ощупью, вдоль маленькой изгороди, которая ему казалась заборомъ сада. Но едва онъ достигъ калитки въ этомъ заборѣ, какъ чья-то рука схватила его, и женскій голосъ прошепталъ: Эдуардъ, это ты?

— Тутъ какое нибудь несчастное недоразумѣніе, подумалъ Вэверлей, стараясь тихонько освободить свою руку.

— Не шуми, продолжала женщина, а то красные мундиры услышатъ; они останавливаютъ и хватаютъ всѣхъ, кто проходитъ мимо кабака, заставляя возить ихъ обозъ и раненыхъ; пойдемъ къ отцу, а то они сыграютъ съ тобою какую нибудь штуку.

— Это хорошій совѣтъ, подумалъ Эдуардъ.

Онъ прошелъ черезъ маленькій садъ, слѣдуя за молодой дѣвушкой, и вошелъ въ кухню, полъ которой былъ выложенъ кирпичемъ. Его провожатая поднесла щепку къ потухавшему полѣну въ каминѣ и зажгла свѣчу; но едва она взглянула на Вэверлея, какъ свѣча выпала у нея изъ рукъ, и она принялась кричать благимъ матомъ: — «Батюшка, батюшка!»

На этотъ крикъ явился отецъ; это былъ здоровенный старикъ фермеръ. Второпяхъ соскочивъ съ постели, онъ натянулъ свои кожаные штаны и сапоги безъ чулокъ. Остальная одежда его состояла изъ вестморландскаго шлафрока, т. е. рубашки. Въ лѣвой рукѣ онъ держалъ свѣчу, которая освѣщала его огромную фигуру, а въ правой внушительную кочергу.

— Ну, что такое, дочка?

— Ахъ! отвѣчала бѣдная дѣвушка въ припадкѣ судорожнаго испуга: я думала, что это Недъ Вильямсъ, а это шотландецъ въ плэдѣ.

— А что у тебя за дѣла съ Недомъ Вильямсомъ въ такую пору?

Вопросъ этотъ принадлежалъ къ числу такихъ, которые весьма легко дѣлать, но на которые не всегда легко отвѣчать. Потому бѣдная дѣвушка вспыхнула и ничего не отвѣчала, продолжая рыдать и ломать себѣ руки.

— А ты, молодецъ, обратился онъ къ Эдуарду, развѣ ты не знаешь, что драгуны въ деревнѣ, и если они увидятъ тебя, то навѣрно изрубятъ на мелкіе куски, какъ рѣпу?

— Я знаю, что моя жизнь въ большой опасности; но если вы меня спасете, то я васъ щедро вознагражу. Я не шотландецъ, я несчастный англичанинъ.

— Шотландецъ ли ты или нѣтъ, отвѣчалъ честный фермеръ, я лучше желалъ бы, чтобъ ты не былъ здѣсь; по щы здѣсь, а Джакобъ Джонсонъ не торгуетъ кровью; къ тому же плэды веселые люди, и вчера не много у насъ сдѣлали вреда. Сказавъ это добрякъ фермеръ серьезно принялся устраивать гостепріимный ночлегъ для нашего героя. Онъ затопилъ каминъ, принявъ предварительно всѣ мѣры, чтобы съ улицы не видѣнъ былъ свѣтъ, потомъ отрѣзалъ ломоть сала, тотчасъ же поручилъ Сисили изжарить и его, выставилъ кружку лучшаго своего эля.

Было рѣшено, что Эдуардъ выждетъ, пока войска уйдутъ на другой день утромъ, и потомъ, нанявъ или купивъ у фермера лошадь, постарается догнать своихъ друзей. Между тѣмъ, грубая но опрятная постель приняла его въ свои объятія послѣ сильной усталости несчастнаго дня.

Утромъ получены были извѣстія, что горцы оставили Пенритъ, отступая на Карлайлъ, что герцогъ Кумберландскій вступилъ въ Пенритъ, и что отряды его арміи заняли всѣ окрестныя дороги. Попытка проѣхать черезъ ряды непріятелей при такихъ обстоятельствахъ была бы безуміемъ. Недъ Вильямсъ (настоящій Эдуардъ), былъ тогда вытребованъ на совѣтъ Сисили и ея отцомъ. Вѣроятно не желая, чтобъ его красивый тезка продлилъ свое пребываніе въ домѣ его любезной, онъ предложилъ Вэверлею переодѣться въ мѣстный костюмъ поселянъ и отправиться съ нимъ въ ферму его отца близъ Ульсватера; въ этомъ тихомъ убѣжищѣ онъ могъ бы безопасно дождаться окончанія военныхъ дѣйствій въ окрестностяхъ и тогда уже спокойно уѣхать. Они сговорились насчетъ цѣпы, которую онъ будетъ платить за житье у фермера Вильямса, до тѣхъ поръ, пока окажется возможность безопасно уѣхать. Цѣпа была назначена умѣренная, ибо эти честные простые люди не смотрѣли на его несчастное положеніе какъ на способъ обогатиться.

Вскорѣ было приготовлено необходимое платье для Эдуарда, и юный фермеръ, слѣдуя окольными тропинками, надѣялся избѣгнуть всякой опасной встрѣчи. Старикъ Джонсонъ и его красивая дочь съ румяными щечками отказались отъ всякой платы за свое гостепріимство. Поцѣлуй вознаградилъ Сиспли, и дружеское пожатіе руки удовлетворило ея отца. Оба они повидимому искренно заботились о его безопасности и прощаясь пожелали ему всякаго успѣха.

Проводникъ Эдуарда повелъ его черезъ поляну, гдѣ прошлой ночью происходила стычка. Холодные лучи декабрскаго солнца грустно освѣщали пространный боръ, который въ томъ мѣстѣ, гдѣ проходитъ большая сѣверовосточная дорога между изгородями помѣстія лорда Лонздэля, былъ усѣянъ человѣческими и лошадиными трупами съ неизбѣжными посѣтителями поля сраженія — стаями вороновъ и другихъ хищныхъ птицъ.

— «Такъ вотъ ты гдѣ послѣдній разъ сражался!» подумалъ Эдуардъ, и глаза его наполнились слезами при воспоминаніи о блестящихъ чертахъ характера Фергуса и ихъ искренней дружбѣ, совершенно забывая всѣ его слабости и недостатки. — «Тутъ палъ послѣдній Вихъ-Іанъ-Воръ, въ невѣдомомъ бору въ незначительной ночной стычкѣ угасла эта пылкая душа, которая мечтала такъ легко проложить своему принцу путь къ престолу Англіи! Тщеславіе, политическая дѣятельность, храбрость, выходившія изъ предѣловъ обыкновеннаго, здѣсь поняли что значитъ участь смертныхъ! Увы, Фергусъ! Ты былъ единственной опорой сестры, душа которой не менѣе горда и даже болѣе твоей способна къ увлеченью! Здѣсь рушились всѣ твои надежды на счастье Флоры и на славу твоего рода, который твоя отважная храбрость мечтала возвысить».

Волнуемый этими мыслями, Эдуардъ рѣшился осмотрѣть поле битвы, и между трупами поискать своего друга, съ христіанскимъ намѣреніемъ отдать ему послѣдній долгъ. Его боязливый проводникъ представлялъ ему всю опасность подобнаго предпріятія; во Эдуардъ настаивалъ на своемъ. Мародеры, слѣдовавшіе за арміей, уже успѣли стащить съ мертвецовъ все что могли унести; по поселяне, не привыкшіе къ кровопролитію, не являлись еще на поле битвы, и нѣкоторые только рѣшились заглянуть издали. Около шестидесяти или семидесяти драгунъ лежали мертвыми за первой оградою, на большой дорогѣ и на открытой полянѣ. Горцевъ было убито не болѣе дюжины, и то преимущественно тѣ изъ нихъ, которые слишкомъ забѣжали впередъ и не могли отступить въ засаду. Эдуардъ не могъ отыскать тѣло Фергуса между убитыми. На небольшомъ пригоркѣ отдѣльно отъ другихъ лежали трупы трехъ драгунъ англичанъ, двухъ лошадей и пажа Каллумъ-Бега, крѣпкій черепъ котораго наконецъ былъ разсѣченъ палашомъ. Можетъ быть кланъ Макъ-Айвора успѣлъ унести тѣло своего вождя; по быть можетъ онъ спасся отъ смерти, тѣмъ болѣе, что Эванъ Дгу, который ни зачто бы его не покинулъ, также не находился въ числѣ убитыхъ. Наконецъ онъ могъ быть въ плѣну, и въ такомъ случаѣ угроза сѣраго призрака исполнилась, по всеже не въ столь страшной степени. Приближеніе отряда, посланнаго для понужденія крестьянъ хоронить убитыхъ, заставило Эдуарда вернуться къ своему проводнику, ожидавшему его за деревьями съ нетерпѣніемъ и страхомъ.

Оставивъ это поле смерти, они благополучно достигли фермы Вильямса, гдѣ Эдуарда выдали за молодаго родственника, приготовлявшагося для поступленія въ духовное званіе, который пришелъ къ нему пожить до окончанія междоусобія и потомъ намѣренъ продолжать свой путь. Эта сказка уничтожила всякое подозрѣніе со стороны добрыхъ и немудрыхъ поселянъ Кумберланда, и казалось достаточно объяснила серьезный видъ и скромныя привычки новаго обитателя фермы. Эта предосторожность пригодилась Эдуарду болѣе, чѣмъ онъ сначала полагалъ, такъ какъ обстоятельства принудили его продлить свое пребываніе въ Фаствэтѣ долѣе предположеннаго имъ времени.

Снѣгъ, густымъ слоемъ покрывшій землю, сдѣлалъ его отъѣздъ невозможнымъ въ продолженіе десяти дней. Когда же дороги поправились были получены извѣстія, что принцъ Карлъ-Эдуардъ отступилъ въ Шотландію, и покинувъ границу удалился въ Глазго, а герцогъ Кумберландскій осаждалъ Карлайлъ. Англійская армія такимъ образомъ отнимала у Вэверлея всякую возможность пробраться въ Шотландію съ этой стороны. Съ востока маршалъ Вэдъ шелъ на Эдинбургъ въ главѣ значительнаго войска. Наконецъ, на всемъ протяженіи границы, милиція, волонтеры и партизаны подавляли возстаніе и задерживали тѣхъ изъ горцевъ, которые остались въ Англіи. Вскорѣ сдача Карлайля, и строгая кара, которою угрожали мятежному гарнизону, убѣдили Вэверлея отказаться отъ всякой мысли предпринять подобное путешествіе одному, въ непріятельской странѣ, занятой многочисленною арміею, съ тою лишь цѣлью, чтобы предложить свой мечъ на защиту дѣла, казавшагося совсѣмъ проиграннымъ.

Въ этомъ тихомъ уединеніи, лишенный всякаго общества и возможности говорить съ людьми образованными, Эдуардъ часто вспоминалъ разговоры полковника Талбота и еще чаще послѣдній взглядъ и послѣдній жестъ умиравшаго Гардинера. Когда почта, рѣдко приходившая въ эту деревню, приносила извѣстія объ успѣхахъ и неудачахъ обѣихъ враждовавшихъ сторонъ, онъ твердо желалъ, чтобы судьба не привела его больше обнажать оружія въ междоусобной войнѣ. Мысли его потомъ переносились на предполагаемую имъ смерть Фергуса и на безвыходное положеніе Флоры, наконецъ онъ думалъ съ искренней нѣжностью о судьбѣ Розы Брадвардинъ, не отличавшейся тѣмъ энтузіазмомъ, который нѣсколько смягчалъ несчастье въ глазахъ ея восторженной подруги. Эдуардъ могъ предаваться этимъ мыслямъ, не тревожимый нескромнымъ посѣщеніемъ или разспросами. Среди неоднократныхъ прогулокъ во время зимы по берегамъ Ульсватера, онъ мало по малу укротилъ свой смѣлый духъ, удрученный несчастіями, и дошелъ до сознанія, хотя можетъ быть и съ тяжелымъ вздохомъ, что романъ его жизни конченъ и теперь начинается для него настоящая исторія. Ему вскорѣ пришлось убѣдиться съ точки зрѣнія разсудка и философіи, что онъ не ошибся въ своемъ выводѣ.

ГЛАВА LXI.
Путешествіе въ Лондонъ.

Всѣ жители фермы Фаствэтъ вскорѣ полюбили Вэверлея. Онъ дѣйствительно былъ такого мягкаго характера, что располагалъ къ себѣ всякаго. Эти добрые люди уважали въ немъ его образованіе, а его горе возбуждало въ нихъ участіе. Онъ избѣгнулъ ихъ разспросовъ, разсказавъ, что груститъ по случаю потери брата въ дѣлѣ подъ Клифтономъ. Въ этомъ классѣ народа, близкомъ къ первобытнымъ правамъ, родственныя связи считаются священными, и потому его постоянная грусть возбуждала не удивленіе, а только сожалѣніе.

Въ послѣдніе дни января, Эдуарду волею неволей пришлось развеселиться, по случаю счастливаго бракосочетанія Эдуарда Вильямса, сына его хозяина, съ Сисили Джонсонъ. Герой нашъ не желалъ отравить своимъ горемъ общаго веселья людей, которымъ онъ былъ столь много обязанъ. Онъ сдѣлалъ большое усиліе надъ собою: танцовалъ, пѣлъ, игралъ въ разныя игры, и никто изъ всего общества не казался такимъ веселымъ и беззаботнымъ какъ онъ; по на другое утро, ему пришлось подумать о предметахъ болѣе серьезныхъ.

Пасторъ, вѣнчавшій молодую чету, былъ въ такомъ восторгѣ отъ мнимаго студента богословія, что на другой же день пріѣхалъ нарочно изъ Неврита къ нему съ визитомъ. Нашъ герой очутился бы въ крайне затруднительномъ положеніи, еслибъ пасторъ вздумалъ провѣрить его познанія въ богословіи, но по счастью онъ любилъ больше разсказывать повѣсти, чѣмъ разспрашивать. Онъ принесъ съ собою два или три нумера старыхъ газетъ, и въ одномъ изъ нихъ Эдуардъ нашелъ извѣстіе, которое до того поглотило все его вниманіе, что ничего не слышалъ что разсказывалъ почтенный пасторъ о событіяхъ въ Шотландіи и о вѣроятной побѣдѣ герцога Кумберлапдскаго надъ бунтовщиками. Вотъ статья, такъ поразившая нашего героя:

«Десятаго текущаго мѣсяца скончался въ своемъ домѣ, въ Гиль-Стритѣ, Берклей Сквэръ, Ричардъ Вэверлей, второй сынъ сера Джайльса Вэверлея, изъ Вэверлей-Онора, ипр. и пр. вслѣдствіе тяжкой болѣзни, усиленной тѣмъ, что онъ находился подъ обвиненіемъ въ государственной измѣнѣ и былъ обязанъ внести въ видѣ поручительства большую сумму. Подобное же обвиненіе тяготѣетъ надъ серомъ Эверардомъ Вэверлеемъ, его старшимъ братомъ, представителемъ этой древней фамиліи. Говорятъ, что онъ будетъ отданъ подъ судъ въ первые дни будущаго мѣсяца, если Эдуардъ Вэверлей, сынъ покойнаго Ричарда и наслѣдникъ баронета, не явится съ повинной. Въ такомъ случаѣ, увѣряютъ, его величество пріостановитъ всякое преслѣдованіе сера Эверарда. Получены достовѣрныя свѣденія, что этотъ несчастный молодой человѣкъ сражался подъ знаменами претендента, и вошелъ въ Англію съ арміею горцевъ; по послѣ дѣла подъ Клифтономъ 18 декабря о немъ нѣтъ никакихъ извѣстій».

— Боже мой! подумалъ Эдуардъ, неужели я отцеубійца? — Быть не можетъ! мой отецъ, который никогда не выказывалъ мнѣ родительской привязанности, не могъ быть такъ огорченъ моей предполагаемой смертью, чтобъ эта вѣсть ускорила его кончину. Нѣтъ, я не могу этому вѣрить. Я съ ума сойду, если хоть на минуту предамся этой ужасной мысли. Но вѣдь будетъ хуже отцеубійства, если я допущу, чтобъ малѣйшая опасность угрожала дядѣ, благородному, великодушному, который для меня былъ всегда больше отца, когда въ моей власти устранить это несчастье.

Размышляя такимъ образомъ, Вэверлей до того поблѣднѣлъ, что достойный пасторъ прервалъ свой длинный разсказъ о сраженіи подъ Фалькиркомъ, и спросилъ, не боленъ ли онъ. Къ счастью въ эту минуту сіяя счастьемъ вошла молодая мисисъ Вильямсъ. Она не принадлежала къ числу блестящихъ женщинъ, по была очень добра, и догадываясь, что Эдуардъ узналъ изъ газетъ что нибудь непріятное, она нашла способъ ловко отвлечь вниманіе пастора, не возбудивъ въ немъ никакого подозрѣнія, и заняла его разговоромъ до его отъѣзда. Вэверлей тогда объявилъ своимъ хозяевамъ, что онъ долженъ ѣхать въ Лондонъ безъ малѣйшаго промедленія.

Эдуардъ однакоже былъ задержанъ причиною, совершенно для него новою. Хотя кошелекъ его былъ хорошо набитъ, когда онъ отправился въ Тюли-Веоланъ, но онъ не пополнялъ его съ тѣхъ поръ, и хотя жизнь, которую онъ велъ въ послѣднее время, не требовала такихъ расходовъ, какъ въ полку съ товарищами, однако расплатившись съ своими хозяевами онъ замѣтилъ, что у него не остается достаточно денегъ, чтобъ ѣхать на почтовыхъ. Поэтому ему оставалось только добраться до большой сѣверной дороги, и тамъ въ окрестностяхъ Боробриджъ сѣсть въ сѣверный дилижансъ, громадный старинный экипажъ, запряженный тройкою лошадей, и который, какъ гласило объявленіе, съ Божьею помощью доставлялъ пасажировъ изъ Эдинбурга въ Лондонъ въ три недѣли. Нашъ герой любезно простился съ своими кумберландскими друзьями, увѣряя ихъ, что никогда не забудетъ ихъ услугъ и при первой возможности щедро вознаградитъ ихъ. Послѣ небольшихъ затрудненій и скучныхъ замедленій Вэверлей добылъ себѣ одежду хотя весьма скромную, не болѣе подходившую къ его положенію, и вскорѣ очутился въ желанномъ дилижансѣ, напротивъ мисисъ Нозебагъ, жены лейтенанта Нозебага, адъютанта и учителя верховой ѣзды драгунскаго полка; это была женщина веселая, лѣтъ пятидесяти, въ синемъ платьѣ, съ красной отдѣлкой и хлыстомъ съ серебряной ручкой въ рукахъ.

Дама эта была однимъ изъ такихъ украшеній общества, которыя всегда съ удовольствіемъ ведутъ разговоръ за всѣхъ. Она разсказала Вэверлею, какъ полкъ ея мужа изрубилъ бы въ мелкія части то ночниковъ при Фалькиркѣ, еслибъ онъ не погрязъ въ болотѣ, которыхъ столько въ Шотландіи: вотъ почему полкъ и пострадалъ въ этомъ непріятномъ дѣлѣ, какъ говорилъ ея мужъ Нозебагъ.

— Вы служили въ драгунахъ, серъ, спросила она вдругъ Эдуарда, который былъ такъ пораженъ неожиданностью этого вопроса, что отвѣчалъ утвердительно.

— О! я сейчасъ догадалась. Я видѣла по вашей фигурѣ, что вы военный, и я была увѣрена, что вы не пыльный пѣхотинецъ, какъ ихъ зоветъ мой Нозебагъ. Въ какомъ полку вы служите, смѣю спросить?

Вэверлей заключилъ изъ разговоровъ этой дамы, что она знала всѣхъ офицеровъ арміи; и потому желая избѣжать непріятности, отвѣчалъ правду:

— Я служилъ въ драгунахъ Гардинера, но я уже нѣсколько времени въ отставкѣ.

— А! да, этотъ полкъ такъ шибко бѣжалъ въ сраженіи при Престонѣ, какъ говоритъ мой Нозебагъ. — Скажите пожалуйста, были вы въ этомъ дѣлѣ?

— Я имѣлъ несчастье быть свидѣтелемъ этой битвы.

— Это несчастье раздѣляли съ вами не многіе изъ драгунъ Гардинера, я полагаю. Ха, ха, хаі извините, соръ, по жена военнаго любитъ при случаѣ сказать острое словечко.

— Чтобъ тебя чортъ побралъ! подумалъ Вэверлей; — какой злой геній связалъ меня съ этой колдуньей?

По счастью болтунья переходила живо отъ одного предмета къ другому.

— Мы подъѣзжаемъ къ Ферибриджу, сказала она, — мы тамъ найдемъ отрядъ нашихъ драгунъ, которымъ поручено помогать констаблямъ и мировымъ судьямъ при поимкѣ мятежниковъ.

Не успѣли они войти въ гостиницу, какъ мисисъ Нозебагъ потащила уже Вэверлея къ окну, говоря:

— Вотъ вахмистръ Бридунъ нашего бѣднаго милаго эскадрона; онъ идетъ сюда съ констаблемъ. Бридунъ одинъ изъ моихъ барашковъ, какъ называетъ ихъ Нозебагъ. Пойдемте… серъ…. ваше имя, пожалуйста?

— Бутлеръ, отвѣчалъ Вэверлей, рѣшившись лучше принять имя одного изъ своихъ товарищей, чѣмъ рисковать быть пойманнымъ, назвавъ себя такою фамиліею, которой не было въ полку.

— Ахъ! вы были произведены въ капитаны, когда негодяй Вэверлей перешелъ на сторону мятежниковъ. Батюшки мои, какъ бы я желала, чтобъ старый хрычъ капитанъ Крумъ сдѣлалъ тоже, тогда моего бѣднаго Нозебага произвели бы въ высшій чинъ. Ну! чтожъ это Бридунъ проклажается на мосту! Повѣсьте меня, если онъ уже не въ туманѣ, какъ говоритъ мой Нозебагъ. — Пойдемте, серъ; мы съ вами принадлежимъ къ арміи, мы ему напомнимъ его обязанности, этому мерзавцу.

Вэверлей былъ въ весьма неловкомъ положеніи, но долженъ былъ послѣдовать за неустрашимой амазонкой. Храбрый вахмистръ, почти въ сажень ростомъ, широкоплечій, съ длинными ногами и огромнымъ шрамомъ поперегъ носа, походилъ на барашка столько же, сколько можетъ походить на него драгунскій вахмистръ совершенно пьяный. Мисисъ Нозебагъ начала разговоръ, если не ругательствомъ, то очень походившимъ на брань, — приказаніемъ ему исполнять свои обязанности.

— Ну къ чорту тебя!.. сказалъ Бридунъ, и поднялъ глаза, чтобы яснѣе опредѣлить названье, которымъ онъ намѣревался угостить своего неожиданнаго собесѣдника; по узнавъ Нозебагъ, онъ приложилъ руку къ фуражкѣ и промолвилъ:

— Да благословитъ васъ Господь, госпожа Нозебагъ, неужели это вы? Вы конечно не такая женщина, чтобъ попрекнуть человѣка лишней чаркой.

— Ладно! ладно! дѣлай свое дѣло, негодяй. Вотъ этотъ господинъ и я мы принадлежимъ къ арміи; но осмотрите хорошенько трусливаго пѣтуха, забившагося въ глубину дилижапа, кажется онъ изъ мятежниковъ.

— Ну тебя къ чорту, старая вѣдьма! сказалъ вахмистръ когда она удалилась; [эта мать-адъютантша, какъ ее называютъ, все замѣтитъ: подлая баба, она хуже командира, судьи и т. д. Пойдемте констабль, пойдемте, посмотримъ, не поднесетъ ли намъ трусливый пѣтухъ, какъ она его называетъ, кружки водки; ваше іоркское пиво слишкомъ холодно для моего желудка.

Мнимый мятежникъ оказался квакеромъ изъ Лидса, который дорогой имѣлъ довольно жаркій споръ съ мисисъ Нозебагъ о томъ, законно ли было носить оружіе.

Горячность этой доброй дамы помогла Эдуарду выйдти изъ затруднительнаго положенія въ этомъ случаѣ; но она нѣсколько разъ едва не выдала его своею болтливостью: Вездѣ гдѣ они останавливались, она непремѣнно отправлялась на гауптвахту, и однажды едва не представила Эдуарда вербовщику рекрутовъ его собственнаго полка. Она на всякомъ шагу называла его капитаномъ и Бутлеромъ, такъ что онъ выходилъ изъ себя отъ досады и безпокойства. Никогда онъ не чувствовалъ себя такимъ счастливымъ какъ въ ту минуту, когда дилижансъ въѣхалъ наконецъ въ Лондонъ и онъ отдѣлался отъ мисисъ Нозебагъ.

ГЛАВА LXII.
Что дѣлать?

Наступалъ уже вечеръ когда дилижансъ прибылъ въ Лондонъ. Освободясь отъ своихъ спутниковъ, Вэверлей прошелъ нѣсколько улицъ, изъ боязни, чтобъ они за нимъ не слѣдили, и потомъ, нанявъ карсту, отправился къ полковнику Талботу, жившему въ одномъ изъ лучшихъ сквэровъ Вестъ-Энда, такъ какъ онъ недавно наслѣдовалъ значительное состояніе, послѣ смерти какихъ-то родственниковъ, и достигнувъ такимъ образомъ нѣкотораго политическаго значенія жилъ на широкую ногу.

Вэверлея приняли не съ разу, но наконецъ его ввели въ столовую, гдѣ въ то время обѣдалъ полковникъ. Противъ него сидѣла лэди Эмили, прелестныя черты которой еще носили на себѣ отпечатокъ болѣзни. Услыхавъ голосъ Вэверлея, полковникъ вздрогнулъ, вскочилъ и бросился ему на шею.

— Франкъ Станлей, воскликнулъ онъ, какъ вы поживаете, мой другъ? — Милая Эмили, это молодой Станлей.

Лэди Эмили приняла нашего героя очень любезно и радушно, по румянецъ на ея щекахъ, дрожащія руки и неувѣренный голосъ ясно выказывали ея испугъ и смущеніе. Обѣдъ поспѣшно подали снова, и пока Эдуардъ утолялъ свой голодъ, полковникъ продолжалъ:

— Я никакъ не ожидалъ увидѣть васъ здѣсь, мой милый Франкъ. Доктора увѣрили меня, что воздухъ въ Лондонѣ невыносимъ для человѣка съ вашей болѣзнью. Вамъ не слѣдовало подвергать себя такой опасности, я и Эмилія очень рады васъ видѣть, но я боюсь, что вамъ не придется здѣсь долго оставаться.

— Одно важное дѣло заставило меня пріѣхать сюда, пробормоталъ Вэверлей.

— Я такъ и полагалъ, но не потерплю, чтобы вы оставались здѣсь долго. Спонтунъ, сказалъ онъ, обратясь къ старому слугѣ съ воинственной осанкой: — уберите со стола, и если я позвоню, то вы придете сами, а не дозволяйте другимъ слугамъ насъ безпокоить. Племяннику моему нужно перегововорить со мной о дѣлахъ. Ради Бога, любезный Вэверлей, продолжалъ онъ, когда слуга удалился, — скажите что за ставило васъ пріѣхать въ Лондонъ; вѣдь это можетъ стоить вамъ жизни.

— Мистеръ Вэверлей, прибавила Эмили, — я никогда не буду въ состояніи выразить вамъ всю мою благодарность; но какъ могли вы рѣшиться на такую неосторожность?

— Отецъ мой… дядя… прочтите, промолвилъ нашъ герой, подавая полковнику Талботу газету.

— Этихъ мерзавцевъ, произнесъ Талботъ, пробѣжавъ статью, — слѣдовало бы приговорить къ смертной казни и раздавить ихъ печатными стайками! Мнѣ говорили, что въ настоящую минуту въ Лондонѣ существуетъ до двѣнадцати подобныхъ газетъ, которыя естественно выдумываютъ сплетни, для большей распродажи своихъ нумеровъ. Впрочемъ, къ несчастью, мой милый Эдуардъ, вы дѣйствительно потеряли отца, по совершенно несправедливо, чтобы причиной его смерти была глубокая печаль, вслѣдствіе его непріятнаго положенія, и это ни болѣе ни менѣе какъ цвѣты риторики. По правдѣ же, хотя мнѣ очень это непріятно, я долженъ сознаться для успокоенія вашей совѣсти, что мистеръ Ричардъ Вэверлей во всей этой исторіи нисколько не заботился ни о васъ, ни о вашемъ дядѣ. Въ послѣдній разъ, когда я его видѣлъ, онъ сообщилъ мнѣ съ веселымъ видомъ, что такъ какъ я принимаю на себя всѣ заботы о вашихъ интересахъ, то онъ рѣшился вступить въ отдѣльные переговоры относительно самого себя и помириться съ правительствомъ при посредствѣ старыхъ своихъ друзей.

— Но дядя мой. мой добрый дядя?

— Онъ въ безопасности. Правда, въ то время, когда была напечатана эта низкая статья въ газетахъ, прибавилъ онъ взглянувъ на число, — ходили подобные слухи, ни на чемъ впрочемъ неоснованные. Серъ Эверардъ преспокойно живетъ въ Веверлей-Онорѣ, боясь только за васъ. Вотъ вы такъ дѣйствительно въ опасности. ваше имя находится на всѣхъ прокламаціяхъ, приказы о вашемъ заарестованіи разосланы во всѣ стороны. Давно ли вы здѣсь? Какъ вы сюда попали?

Эдуардъ разсказалъ подробно все что съ нимъ случилось, за исключеніемъ ссоры съ Фергусомъ, потому что любя горцевъ, онъ не хотѣлъ дать пищи національнымъ предразсудкамъ, которые питалъ противъ нихъ полковникъ.

— Вполнѣ ли вы увѣрены, что видѣли на Клифтонскомъ болотѣ трупъ пажа вашего друга, Глеи…

— Совершенно увѣренъ.

— Ну, этотъ чертенокъ спасся отъ висѣлицы; на лицѣ его было написано, что онъ разбойникъ. Впрочемъ это былъ очень красивый юноша, прибавилъ онъ, обращаясь къ лэди Эмили. — Относительно же васъ, Эдуардъ, я бы желалъ, чтобы вы немедленно возвратились въ Кумберландъ, откуда вамъ не слѣдовало выѣзжать. — Всѣ порты закрыты и тщательно разыскиваютъ всѣхъ сторонниковъ претендента, а языкъ этой проклятой спутницы вашей будетъ молоть безъ устали, пока она не откроетъ, что ея товарищемъ по путешествію былъ вовсе не капитанъ Бутлеръ.

— Развѣ вы ее знаете, полковникъ?

— Мужъ ея въ теченіе шести лѣтъ служилъ у меня вахмистромъ. Она была веселая вдовушка съ небольшими деньжонками, и Нозебагъ женился на ней; онъ хорошій служака и сдѣлалъ себѣ дорогу какъ отличный фронтовикъ. Я поручу Спонтуну разузнать что она здѣсь дѣлаетъ, и онъ отыщетъ ее у своихъ старыхъ полковыхъ знакомыхъ. Завтра вы должны заболѣть и не выходить изъ комнаты. Лэди Эмили будетъ вашей сидѣлкой, а Спонтунъ и я будемъ вамъ прислуживать. Я назвалъ васъ именемъ одного изъ моихъ близкихъ родственниковъ, котораго никто изъ моей теперешней прислуги не знаетъ, за исключеніемъ Спонтуна, такъ что пока нѣтъ никакой опасности. Такъ заболѣвайте жестокою головною болью, и поскорѣе. Ты же, Эмили, приготовь комнату Франку Стаплею, и позаботься, чтобъ больной ни въ чемъ не нуждался.

На слѣдующее утро полковникъ навѣстилъ своего гостя.

— Я принесъ вамъ нѣсколько пріятныхъ новостей, произнесъ онъ. — Репутація ваша какъ честнаго человѣка и офицера вполнѣ возстановлена; вмѣстѣ съ тѣмъ доказана неосновательность обвиненія въ неисполненіи вами служебныхъ обязанностей и подстрекательствѣ къ мятежу солдатъ въ полку Гардинера. Я вступилъ по этому поводу въ переписку съ однимъ изъ вашихъ друзей, шотландскимъ пасторомъ Мортономъ. Первое его письмо было адресовано къ серу Эверарду, но я избавилъ добраго баронета отъ труда отвѣчать на него. Вы должны знать, что вашъ старый пріятель, разбойникъ Дональдъ, наконецъ попалъ въ руки филистимлянъ; онъ угналъ стадо у одного владѣльца, по фамиліи Киланъ… или что-то въ этомъ родѣ.

— Киланкурситъ?

— Да, должно быть этотъ джентльменъ былъ крупнымъ фермеромъ, высоко цѣнившимъ свой скотъ, и къ тому же, какъ видно, трусливаго десятка, потому что для защиты своей собственности онъ потребовалъ отрядъ солдатъ. Вслѣдствіе этого Дональдъ попался въ западню, его схватили, заключили въ тюрьму и приговорили къ смертной казни. Онъ однако сознался мировому судьѣ, маіору Мельвилю (кажется человѣку справедливому и доброжелательному), въ своей интригѣ съ Гугтономъ, объясняя всѣ ея подробности и завѣряя, что вы не принимали въ ней ровно никакого участія. Онъ также заявилъ, что отбилъ у офицера волонтеровъ, и по приказанію претенд…. chevalier, хочу я сказать, препроводилъ васъ, какъ узника въ Доунъ, откуда уже переслали васъ въ Эдинбургъ. Всѣ эти обстоятельства говорятъ въ вашу пользу. Дональдъ далъ понять, что ему было поручено освободить васъ и охранять, за что получилъ отличную награду, по назвать личность, давшую ему это порученіе, онъ отказался наотрѣзъ, прибавивъ, что не задумался бы нарушить обыкновенную клятву, для удовлетворенія любопытства мистера Мортона (посланнаго къ нему исповѣдать его), которому онъ столь много обязанъ за его религіозныя увѣщеванія; но въ этомъ случаѣ, хранить тайну онъ поклялся на лезвеѣ своего кинжала, а по его мнѣнію подобную клятву невозможно было нарушить^[128].

— Что же съ нимъ сталось?

— Его повѣсили, вмѣстѣ съ помощникомъ и четырьмя молодцами изъ его шайки, въ фортѣ Стирлингѣ, послѣ снятія осады мятежниками. Причемъ ему предоставили честь красоваться на самой высокой висѣлицѣ.

— Мнѣ нечего о немъ сожалѣть, ни радоваться его смерти. Однакожъ онъ сдѣлалъ мнѣ много добра и много зла.

— Его сознаніе во всякомъ случаѣ послужитъ въ вашу пользу, такъ какъ оно уничтожаетъ подозрѣнія, придавшія обвиненію, взведенному противъ васъ, не тотъ оттѣнокъ, которымъ отличаются обвиненія, совершенно справедливо направленныя противъ столькихъ несчастныхъ джентльменовъ, поднявшихъ оружіе противъ правительства. Измѣна ихъ — я долженъ такъ выразиться, хотя вы и принадлежали къ ихъ числу, — имѣла источникомъ добродѣтель, хотя и ложно понятую, а потому ихъ поступокъ нельзя считать безчестнымъ, не смотря на всю его преступность. Когда же число виновныхъ столь велико, какъ въ этомъ дѣлѣ, милосердіе должно распространиться на большую часть изъ нихъ. Все заставляетъ меня надѣяться, что я выхлопочу вамъ помилованіе, если только вы не попадете въ руки правосудія прежде чѣмъ оно изберетъ свои искупительныя жертвы и пресытится ими. Къ этому случаю, какъ и ко многимъ другимъ, примѣнима извѣстная пословица: кто первый пришелъ, тотъ и получилъ! Кромѣ того, въ настоящее время правительство желаетъ устрашить англійскихъ іаковитовъ, а между ними оно найдетъ не много жертвъ. Эта жажда мести не можетъ долго продолжиться, тѣмъ болѣе, что изъ всѣхъ народовъ англичане наименѣе кровожадны; но въ настоящую минуту эта жажда преобладаетъ, и васъ нужно спрятать.

При этихъ словахъ въ комнату вошелъ Спонтунъ съ озабоченнымъ видомъ. Чрезъ своихъ полковыхъ знакомыхъ онъ отыскалъ мисисъ Нозебагъ, и засталъ ее въ большомъ волненіи: она выходила изъ себя, узнавъ, что пріѣхала съ сѣвера съ обманщикомъ, назвавшимъ себя капитаномъ Бутлеромъ, служившимъ въ драгунскомъ полку Гардинера. Она собиралась донести объ этомъ полиціи, и требовать его поимки какъ лазутчика претендента; по Спонтунъ (старый служака), одобряя вполнѣ ея рѣшимость, съумѣлъ однако уговорить ее отложить на нѣсколько времени свое намѣреніе.

Итакъ нельзя было терять ни минуты; точность показаній этой госпожи легко могла выдать въ руки правосудія Вэверлея, а это грозило опасностью не только Эдуарду, но и его дядѣ, и даже быть можетъ полковнику Талботу. Оставалось только рѣшить вопросъ — куда ему бѣжать.

— Въ Шотландію, произнесъ Эдуардъ.

— Въ Шотландію! воскликнулъ полковникъ; — съ какою же цѣлью? Надѣюсь не за тѣмъ, чтобы вторично пристать къ мятежникамъ.

— Нѣтъ. Я счелъ свой походъ оконченнымъ, когда не смотря на всѣ мои усилія я не могъ настигнуть горцевъ. А теперь, можетъ быть, они уже ушли на зиму въ горы, гдѣ люди подобные мнѣ могутъ быть имъ скорѣе въ тягость, чѣмъ въ пользу. По всей вѣроятности они продолжаютъ военныя дѣйствія только для того, чтобы доставить претенденту возможность бѣжать, а затѣмъ и самимъ вступить въ переговоры. Своимъ присутствіемъ я только навязалъ бы имъ другую личность, которую они не захотѣли бы выдать и не могли бы защитить. Говорятъ, что именно по этой причинѣ они оставили въ Карлайлѣ всѣхъ своихъ англійскихъ сторонниковъ. Кромѣ того, говоря по правдѣ, полковникъ, хотя я и рискую уронить себя въ вашихъ глазахъ, мнѣ опротивѣло военное занятіе, и какъ говоритъ юмористическій лейтенантъ Флетчеръ, «я, пресыщенный битвами»…

— Битвами! Да вы видѣли только одну или двѣ стычки! Вотъ еслибъ вы участвовали въ настоящей войнѣ, гдѣ дерутся по шестидесяти или по сту тысячъ человѣкъ съ каждой стороны…

— Я не любопытенъ, полковникъ, а наша пословица говоритъ: кто сытъ, того не прельститъ и роскошный пиръ. Солдаты съ развѣвающимися султанами и славныя битвы очаровывали меня въ поэзіи, по тяжелые переходы, ночевки зимой подъ открытымъ небомъ и прочія принадлежности этого славнаго званія мнѣ пришлись не по вкусу; что же касается до сабельныхъ ударовъ, то подъ Клифтономъ я разъ десять едва не простился съ жизнью, да я думаю и вамъ…

— Довольно досталось подъ Престономъ, вы хотите сказать, перебилъ его полковникъ, смѣясь; — что же дѣлать: это мое призваніе!

— Но не мое. И такъ, честно распростясь съ мечемъ, который я обнажилъ только какъ волонтеръ, я считаю оконченымъ свое военное поприще и не скоро меня снова заманятъ въ ряды арміи.

— Очень радъ это слышать; но въ такомъ случаѣ, что же вы будете дѣлать на сѣверѣ?

— Во первыхъ, на восточномъ берегу Шотландіи нѣсколько портовъ еще находится во власти друзей принца. Если мнѣ удастся попасть въ одинъ изъ этихъ портовъ, то мнѣ будетъ легко оттуда переправиться на континентъ.

— Хорошо; а во вторыхъ?

— Сказать по правдѣ, въ Шотландіи находится одна особа, отъ которой зависитъ все мое счастье, и я очень безпокоюсь о ней.

— Эмили значитъ не ошиблась. Тутъ замѣшана любовь. Которая же изъ двухъ хорошенькихъ шотландокъ, любоваться которыми вы хотѣли меня заставить во что бы то ни стало, плѣнила ваше сердце? Смѣю надѣяться, что это не мисъ Гленъ…

— Нѣтъ.

— Слава Богу. Можно исправить наивность, но спѣсь и высокомѣріе — никогда. Я не могу васъ отговаривать, и полагаю серъ Эверардъ будетъ очень доволенъ такимъ бракомъ, судя по его собственнымъ словамъ. Я надѣюсь только, что ея несносный отецъ съ его сaligne, табакомъ, латынью и нескончаемыми разсказами о герцогѣ Бервикѣ принужденъ будетъ проживать заграницею. Что же касается до его дочери, то хотя вы въ Англіи могли бы найдти лучшую партію, женитесь на ней, если дѣйствительно эта шотландская роза такъ мила вашему сердцу. Вашъ дядя самаго высокаго мнѣнія о баронѣ Брадвардинѣ и его семьѣ, и страстно желаетъ видѣть васъ женатымъ, какъ для вашего собственнаго счастія, такъ и ради трехъ горностаевъ, судьба которыхъ иначе была бы очень сомнительна. Впрочемъ, я узнаю и сообщу вамъ его окончательное мнѣніе по этому предмету, такъ какъ вы не можете еще вступить съ нимъ въ переписку; я же надѣюсь быть въ Шотландіи немногимъ позже васъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? что влечетъ васъ въ Шотландію? Надѣюсь, не любовь къ этой странѣ горъ и потоковъ?

— Нѣтъ, клянусь честью. Благодаря Бога, здоровье моей дорогой Эмили совершенно поправилось, ни не надѣюсь окончить благополучно дѣло, которое теперь ближе всего моему сердцу, безъ личнаго свиданія съ его королевскимъ высочествомъ главнокомандующимъ. Герцогъ, какъ говоритъ Фруэлленъ, меня любитъ, и я благодаря небу, заслужилъ эту любовь. — Теперь я уйду часа на два, чтобы приготовить все для вашего отъѣзда. Вы можете пользоваться свободой въ этой и сосѣдней комнатѣ, въ будуарѣ Эмили. Вы тамъ найдете все, если только музыка, чтеніе или бесѣды въ состояніи занять васъ. Мы приняли мѣры, чтобы никто изъ прислуги не являлся сюда, исключая Спонтуна, который вѣренъ какъ сталь.

Возвратясь домой, полковникъ засталъ своего молодаго друга разговаривающимъ съ лэди Эмили. Она была очарована манерами и познаніями Эдуарда, а онъ въ свою очередь былъ въ восторгѣ, что попалъ снова на нѣсколько минутъ въ пріятное общество равныхъ ему людей.

— Теперь, сказалъ полковникъ, — выслушайте какъ я все устроилъ, и времени терять нечего. Этотъ молодой человѣкъ. Эдуардъ Вэверлей, иначе Вильямсъ, иначе капитанъ Бутлеръ, будетъ именоваться своимъ четвертымъ именемъ, Франкомъ Станлеемъ, моимъ племянникомъ. Завтра рано утромъ онъ отправится на сѣверъ въ экипажѣ до третьей станціи. Тамъ онъ сядетъ на лошадь, и Спонтунъ его проводитъ до Гунтингтона, такъ какъ присутствіе моего слуги, котораго всѣ знаютъ на этой дорогѣ, устранитъ всѣ опасные разспросы. Въ Гунтингтонѣ вы найдете настоящаго Франка Стаплея, студента Кембриджскаго университета; нѣсколько времени назадъ, не зная навѣрное, удастся ли мнѣ, въ виду нездоровья Эмили, самому лично отправиться въ Шотландію, я досталъ отъ государственнаго секретаря паспортъ для моего племянника, котораго и хотѣлъ послать за себя. Но такъ какъ цѣль его путешествія заключалась въ отысканіи васъ, то въ настоящее время паспортъ этотъ совершенно безполезенъ. Станлею извѣстна ваша исторія; вы отобѣдаете вмѣстѣ съ нимъ, и можетъ быть вдвоемъ придумаете удачный способъ для избѣжанія опасности въ вашемъ путешествіи. Теперь же, прибавилъ онъ, открывая сафьянный бумажникъ, — вамъ надо взять денегъ на дорогу.

— Дорогой полковникъ, мнѣ право совѣстно.

— О! вы могли бы располагать моимъ кошелькомъ во всякое время, по эти деньги принадлежатъ вамъ. Отецъ вашъ, предвидя возможность судебнаго преслѣдованія противъ васъ, передалъ мнѣ ваше состояніе, сдѣлавъ меня своимъ душеприкащикомъ. Вы имѣете пятнадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ и Брервудъ-Лоджъ, — однимъ словомъ, независимое состояніе. Вотъ вамъ банковые билеты на двѣсти фунтовъ, и вы всегда можете потребовать большую сумму, какъ только переберетесь на континентъ.

Послѣ полученія этихъ денегъ первымъ дѣломъ Эдуарда было послать серебряный кубокъ честному фермеру Джонсону, съ просьбою принять его на память отъ друга его, Вильямса, который не забылъ ночи на 18 декабря. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ просилъ его сберечь его шотландскую одежду, въ особенности оружіе, драгоцѣнное для него по работѣ и воспоминанію. Леди Эмили взялась выбрать для мисисъ Вильямсъ пріятный подарокъ, а полковникъ, любившій заниматься земледѣліемъ, обѣщалъ послать ульватерскому патріарху пару отличныхъ фермерскихъ лошадей.

Вэверлей счастливо провелъ этотъ день въ Лондонѣ; на слѣдующее же утро онъ отправился въ путь, и нашелъ Франка Стаился въ Гунтингтонѣ. Молодые люди очень скоро сблизились.

— Мнѣ нетрудно разгадать намѣреніе дяди, сказалъ Стаплей: — осторожный ветеранъ не хотѣлъ самъ сказать мнѣ, что я могу передать вамъ паспортъ, который мнѣ вовсе не нуженъ, ибо если потомъ это дѣло откроется, то выходка безумнаго юноши не имѣетъ никакого значенія. Вотъ вы и Франкъ Стаплей съ этимъ паспортомъ.

Предложеніе это сглаживало всѣ затрудненія, которыя могли встрѣтиться на пути Эдуарду, и онъ охотно его принялъ, тѣмъ болѣе, что отказался отъ всякихъ политическихъ замысловъ, и потому его не могли обвинить въ дѣйствіяхъ противъ правительства подъ прикрытіемъ казеннаго паспорта.

День прошелъ очень весело. Юный студентъ осыпалъ Эдуарда тысячью вопросами о его походѣ, о правахъ и обычаяхъ горцевъ, и Эдуардъ былъ принужденъ, для удовлетворенія его любопытства, даже проплясать шотландскій народный танецъ и пропѣть гаэльскую пѣсню. На другое утро Стаплей проводилъ своего новаго друга до слѣдующей станціи и тамъ разстался съ нимъ очень неохотно, по настоянію Спонтуна, который привыкнувъ подчиняться дисциплинѣ, строго требовалъ того же и со стороны другихъ.

ГЛАВА LXIII.
Опустошеніе.

Герой нашъ путешествовалъ верхомъ на почтовыхъ лошадяхъ, по обычаю того времени, и съ нимъ не случилось ничего особеннаго; только два или три раза онъ принужденъ былъ отвѣчать на затруднительные вопросы, но его выручалъ талисманъ-паспортъ. Подъѣзжая къ шотландской границѣ, онъ узналъ о рѣшительной побѣдѣ, одержанной англійскими войсками при Куллоденѣ^[129]. Онъ давно ожидалъ этого, и хотя битва при Фалькиркѣ снова озарила славою оружіе Карла-Эдуарда, но все же эта вѣсть была для него тяжелымъ ударомъ. Благородный, великодушный принцъ былъ теперь бѣглецомъ, и голова его оцѣнена; его сторонники, отличавшіеся такою храбростью, энтузіазмомъ и вѣрностью, были убиты, или заключены въ тюрьму, а иные находились въ изгнаніи. Гдѣ теперь восторженный, гордый Фергусъ, если только онъ пережилъ клифтонскую битву? Гдѣ баронъ Брадвардинъ, смѣшныя стороны котораго только ярче выставляли его первобытную простоту, искреннее безкорыстіе, сердечную доброту и несокрушимое мужество? А Роза и Флора, — гдѣ ихъ искать? Въ какую глубокую скорбь повергла ихъ потеря своихъ естественныхъ защитниковъ! Вэверлей вспоминалъ о Флорѣ съ братскимъ участіемъ, о Розѣ съ чувствомъ болѣе сильнымъ и нѣжнымъ. Можетъ быть судьба дастъ ему возможность замѣнить имъ потерянную ими опору. Волненіе, причиненное этими мыслями, заставило его еще болѣе ускорить свой путь.

Прибывъ въ Эдинбургъ, гдѣ должны были начаться его розыски, онъ почувствовалъ всю затруднительность своего положенія. Многіе изъ жителей этого города видѣли его и знали подъ именемъ Эдуарда Вэверлея; какъ же могъ онъ явиться теперь съ паспортомъ Франка Стаплея? Онъ рѣшился избѣгать всякаго общества, и какъ можно скорѣе отправиться на сѣверъ Шотландіи. Ему пришлось впрочемъ отсрочить свой отъѣздъ на день или на два, въ ожиданіи письма отъ полковника Талбота, и онъ долженъ былъ оставить свой адресъ подъ своимъ новымъ именемъ въ мѣстѣ, условленномъ заранѣе. Съ этою цѣлью онъ вышелъ въ сумеркахъ на улицу, тщательно избѣгая всѣхъ взглядовъ, по всѣ его усилія скрыться были тщетны. Черезъ нѣсколько минутъ его узнала и остановила мисисъ Флокгартъ, вѣчно веселая хозяйка Фергуса Макъ-Айвора.

— Ахъ, Боже мой! мистеръ Вэверлей! вы ли это? воскликнула она. — Полноте, вамъ нечего бояться, я ни за что не выдамъ джентльмена, который въ такомъ положеніи какъ вы. Охъ, охъ! какія перемѣны! Какъ вы были веселы, полковникъ Макъ-Айворъ и вы, въ вашемъ домѣ!

И добрая вдова прослезилась. Нашему герою было невозможно не поздороваться съ нею, но онъ поспѣшилъ сообщить ей объ опасности своего положенія.

— Уже ночь, сказала она, — не угодно ли вамъ пожаловать въ нашъ домъ и выпить чашку чаю? Будьте увѣрены, что если вы захотите и переночевать въ маленькой комнатѣ, то я постараюсь, чтобы васъ не безпокоили, да и некому васъ узнать. Кэтъ и Матти убѣжали съ двумя драгунами изъ полка Галея, и я замѣнила ихъ двумя новыми служанками.

Вэверлей согласился на ея предложеніе и нанялъ у нея квартиру на ночь или на двѣ, зная, что нигдѣ онъ не будетъ въ большей безопасности, чѣмъ у этой доброй женщины. Войдя въ залу и увидѣнъ шапку Фергуса съ бѣлой кокардой, на гвоздикѣ подлѣ маленькаго зеркальца, онъ невольно вздрогнулъ.

— Увы! произнесла вздыхая мисисъ Флокгартъ, замѣтивъ тревожный взглядъ Вэверлея, — бѣдный полковникъ купилъ себѣ новую шапку за день до отъѣзда, но я не хочу, чтобы она запылилась и сама чищу ее каждое утро щеткой. Смотря на нее, я точно слышу, какъ полковникъ кричитъ: Каллумъ принесите шапку! Это глупо, и всѣ сосѣди зовутъ меня іаковиткой, но пусть говорятъ что хотятъ. Я всегда скажу, что у него было рѣдкое, доброе сердце, а красавецъ-то какой! Ахъ, мистеръ Вэверлей! когда же назначена его казнь?

— Казнь! Праведный Боже! Гдѣ же онъ?

— Какъ! Боже мой! развѣ вы этого не знаете? Бѣдный горецъ Дугальдъ Магони нѣсколько времени тому назадъ приходилъ сюда безъ руки и съ ужаснымъ шрамомъ на головѣ. Помните вы Дугальда, который все ходилъ съ сѣкирою на плечѣ? Ну, такъ онъ пришелъ сюда, прося милостыню, т. е. просто кусокъ хлѣба. Онъ разсказалъ намъ, что вождь, какъ онъ его называетъ (я такъ всегда говорю, полковникъ), и прапорщикъ Макомбихъ, котораго вы хорошо знаете, были захвачены въ плѣнъ гдѣ-то у англійской границы въ такую темную ночь, что его люди узнали объ этомъ только когда уже было поздно, и едва не сошли съ ума отъ горя. Онъ говорилъ еще, что молодой Каллумъ-Бегъ (большой онъ былъ повѣса) и ваша милость были убиты въ эту ночь въ свалкѣ, въ числѣ прочихъ храбрецовъ клана. Ахъ! какъ онъ плакалъ, вспоминая о полковникѣ! Вы навѣрно никогда не видали ничего подобнаго. А теперь носится слухъ, что полковника будутъ судить и казнить вмѣстѣ съ плѣнными, взятыми въ Карлайлѣ.

— А сестра его?

— А! лэди Флора? Она живетъ въ окрестностяхъ Карлайля, у какой-то важной лэди папистки, чтобы быть поближе къ брату.

— А другая молодая дама, спросилъ Эдуардъ.

— Какая другая? у полковника только одна сестра.

— Я говорю про мисъ Брадвардинъ.

— Ахъ! дочь лэрда? бѣдное дитя! Тоже славная дѣвица, только болѣе робкая, чѣмъ мисъ Флора.

— Ради самаго неба! гдѣ-жъ она?

— Почемъ звать, гдѣ они всѣ теперь? Ихъ бѣдныхъ ужасно преслѣдуютъ за бѣлыя кокарды. Впрочемъ, когда правительственныя войска вступали въ Эдинбургъ, она отправилась къ своему отцу, въ Пертширъ. Въ этихъ войскахъ было нѣсколько очень красивыхъ мужчинъ, и маіоръ Вакеръ, бывшій у меня на постоѣ, былъ очень учтивый джентльменъ. Но, мистеръ Вэверлей, далеко ему до нашего бѣднаго полковника.

— Знаете ли вы, по крайней мѣрѣ, что сталось съ отцемъ мисъ Брадвардинъ?

— Со старымъ лэрдомъ? Нѣтъ, никто не знаетъ. Говорятъ, что онъ дрался какъ чортъ въ кровавой схваткѣ близъ Инисрнеса. По словамъ Дикона Кланка, жестянника, сторонники правительства взбѣшены противъ него, потому что онъ уже участвуетъ во второмъ возстаніи, и конечно ему это слѣдовало знать, но вѣдь нѣтъ хуже дурака, чѣмъ старый дуракъ. Бѣдный полковникъ попался въ первый разъ.

Разговоръ на этомъ и кончился. Вдова болѣе ничего не знала о своихъ бывшихъ жильцахъ и знакомыхъ, но и этихъ свѣденій было вполнѣ достаточно, чтобъ убѣдить Эдуарда въ необходимости отправиться немедленно и во что бы то ни стало въ Тюли-Веоланъ, гдѣ онъ надѣялся увидать Розу, или по крайней мѣрѣ узнать что нибудь объ ней. Поэтому онъ оставилъ въ заранѣе условленномъ ими мѣстѣ письмо на имя полковника Талбота, подписанное Стаплеемъ, и просилъ его адресовать ему письма въ городъ сосѣдній съ замкомъ барона Брадвардина.

Онъ нанялъ почтовыхъ лошадей до Перта, намѣреваясь совершить остальное путешествіе пѣшкомъ, что онъ очень любилъ, а главное, это давало ему возможность свернуть съ дороги при встрѣчѣ съ отрядомъ солдатъ. Недавній походъ значительно укрѣпилъ его силы и пріучилъ его къ перенесенію усталости; багажъ же свой онъ отправилъ впередъ.

Чѣмъ болѣе подвигался онъ къ сѣверу, тѣмъ слѣды войны становились все очевиднѣе. Изломанныя телѣги, трупы павшихъ лошадей, хижины безъ крышъ, деревья, вырубленныя для палисадъ, уничтоженные, или на половину исправленные мосты — все это означало путь, пройденный непріятельскими войсками. Въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ владѣльцы принадлежали къ сторонникамъ Стюартовъ, жилища были разрушены или пусты, всѣ сельскія работы были прерваны, и жители бродили по опустошеннымъ деревнямъ, дрожа отъ страха, горя и отчаянія.

Наступилъ уже вечеръ, когда Вэверлей приблизился къ Тюли-Веолану. Какъ не походили чувства, обуревавшія его сердце въ эту минуту, на тѣ чувства, съ которыми онъ впервые вступилъ въ жилище барона Брадвардина! Въ то время онъ былъ еще такъ неопытенъ въ жизни, что считалъ пасмурный день или минутную скуку страшнымъ несчастьемъ, и ему казалось, что вся жизнь должна быть посвящена пріятнымъ интереснымъ занятіямъ и веселымъ удовольствіямъ. Теперь же какая перемѣна? Въ нѣсколько мѣсяцевъ его характеръ сталъ неизмѣримо серьезнѣе и возвышеннѣе. Опасности и несчастій суровые учителя, но за то обученіе идетъ чрезвычайно быстро. «Онъ чувствовалъ себя грустнѣе, но умнѣе», имѣлъ довѣріе къ самому себѣ, и въ нравственномъ самосознаніи находилъ удовлетвореніе за потерю тѣхъ веселыхъ мечтаній, которыя разлетѣлись въ прахъ передъ дѣйствительностью.

Приближаясь къ селенію, онъ съ удивленіемъ и безпокойствомъ увидѣлъ, что въ немъ находился отрядъ солдатъ на постоянной квартирѣ; въ этомъ нельзя было сомнѣваться, потому что на общественномъ выгонѣ для нихъ были раскинуты палатки. Опасаясь, что его могутъ остановить и подвергнуть допросу въ такомъ мѣстѣ, гдѣ его легко могли узнать, онъ сдѣлалъ большой крюкъ, обошелъ селеніе и приблизился но знакомой тропинкѣ къ воротамъ замка. Одного взгляда было ему достаточно, чтобъ донять какія произошли здѣсь страшныя перемѣны. Одна половина воротъ безполезно и одиноко висѣла на разшатанныхъ петляхъ, а обломки другой, расколотой на дрова, лежали въ кучѣ; каменные зубцы надъ воротами были сброшены на землю, и медвѣди, судя по разсказамъ, сотни лѣтъ сторожившіе замокъ, валялись среди всевозможнаго мусора. Аллея, которая вела къ дому, была совершенно разорена: многія изъ самыхъ большихъ деревьевъ были срублены и лежали поперегъ дороги, а сельскій скотъ и драгунскія лошади обратили въ какое-то черное болото тѣ зеленые лужки, которыми прежде такъ любовался Эдуардъ.

Все это возбудило въ Вэверлеѣ самыя мрачныя опасенія, вполнѣ подтвердившіяся при входѣ его во дворъ. Домъ былъ разграбленъ королевскими войсками, которыя, изъ одной жажды опустошенія, пытались его сжечь, и хотя толстыя стѣны устояли по большей части отъ огня, но конюшни и почти всѣ службы представляли лишь груду пепла. Башенки и зубцы на стѣнахъ закоптѣли, плиты на дворѣ были выворочены и разбиты, двери были совершенно сорваны или едва держались на одной петлѣ; оконныя рамы были переломаны, стекла перебиты, весь дворъ усѣянъ обломками мебели. Эмблемы стариннаго достоинства, къ которымъ баронъ въ своей родовой гордости питалъ такое благоговѣніе, были поруганы съ особенною ненавистью. Фонтанъ былъ уничтоженъ, и проведенная въ него вода затопляла дворъ; каменный басейнъ, поставленный на землю, служилъ по видимому для пойла скота. Всѣ медвѣди, какъ большіе, такъ и малые, подверглись той же участи, какъ ихъ собратья, сторожившіе ворота. На землѣ валялось нѣсколько изорванныхъ портретовъ, которые, казалось, служили мишенью для солдатъ. Можно себѣ вообразить, съ какимъ стѣсненнымъ сердцемъ смотрѣлъ Эдуардъ на опустошеніе столь уважаемаго имъ жилища; по съ каждымъ шагомъ онъ чувствовалъ какъ увеличивались его безпокойство и опасеніе о судьбѣ, постигшей барона и его дочь. Тераса представила его глазамъ еще новое грустное зрѣлище: перила ея были сброшены, стѣнки разрушены, куртины съ цвѣтами поросли сорной травой, плодовыя деревья срублены или вырваны съ корнемъ. Въ одномъ изъ уголковъ этого стариннаго сада стояли два громадныя каштановыя дерева, которыми баронъ очень гордился. Не желая, можетъ быть, изъ лѣпи, рубить ихъ, опустошители прибѣгли къ хитрости и вздумали взорвать ихъ, наложивъ пороху въ дупла. Одно изъ нихъ разлетѣлось на куски отъ взрыва, и разбросанныя щепы валялись на землѣ. Другая мина не была столь удачна: около четверти дерева было оторвано, остальная же часть обезображенная, изуродованная, еще простирала свои могучія вѣтви^[130].

Среди этихъ слѣдовъ всеобщаго опустошенія были и такіе, которые болѣе другихъ поражали грустью Вэверлея. При видѣ фасада этого обезображеннаго дома взоры его естественно отыскивали маленькій балконъ, принадлежавшій къ комнатамъ Розы — ея troisième или cinquième étage, какъ выражался баронъ. Его легко было найдти, потому что подъ нимъ на землѣ валялись горшки съ растеніями и цвѣтами, которыми Роза любила его украшать и которые теперь были сброшены внизъ. Многія изъ ея книгъ валялись тутъ же посреди черепковъ. Между ними Эдуардъ узналъ своего Аріоста и взялъ его, какъ сокровище, хотя книга сильно пострадала отъ дождя.

Въ то время, какъ погруженный въ тяжкія размышленія, Эдуардъ отыскивали. глазами кого нибудь, кто бы могъ сообщить ему объ участи несчастныхъ владѣльцевъ этихъ развалинъ, знакомый голосъ, казалось выходившій изъ этихъ развалинъ, запѣлъ древнюю шотландскую балладу:

They came upon us in the night

And brake my bower and slew my knight.

My savants а for life did flee,

And left us in extremitie.

They slaw ray knight, to me sae dear,

They sew my knight and drake his gear ¹).

The moon may set, (he sun may rise,

But а deadly sleep has closed his eyes ²).

¹) Первыя шесть строфъ взяты изъ старой баллады — Плачъ Пограничной вдовы. Авторъ.

²) Они пришли къ намъ ночью, разорили мою башню, убили моего рыцаря, слуги бѣжали, оставивъ насъ однихъ.

Они убили моего рыцаря, столь мнѣ дорогаго, они убили его и унесли его одежду; луна зайдетъ и солнце встанетъ, а онъ не проснется отъ смертнаго сна.

— Увы! подумалъ Эдуардъ, неужели это онъ, бѣдное созданіе! Неужели онъ одинъ остался здѣсь и распѣваетъ свои дикія отрывочныя пѣсни, подъ сводами жилища нѣкогда его пріютившаго.

Онъ позвалъ Дэви, сначала тихо, потомъ все громче и громче: — Дэви! — Дэви Джелатлей!

Бѣдный юродивый вышелъ изъ развалинъ, представлявшихъ что то въ родѣ оранжереи, которая прежде возвышалась въ концѣ аллеи терасы; по при видѣ посторонняго человѣка онъ спрятался, какъ бы пораженный ужасомъ. Вэверлей, припоминая привычки этого несчастнаго созданія, сталъ насвистывать мотивъ, который Дэви въ былое время слушалъ съ большимъ удовольствіемъ, и даже заучилъ со слуха. Правда нашъ герой въ музыкальныхъ способностяхъ не походилъ на Блопделя, и бѣдный Дэви не былъ похожъ на Ричарда Львиное Сердце; все же насвистываемая имъ мелодія произвела свои эфектъ. Дэви тихо, робко вышелъ изъ своего убѣжища, и Вэверлей всевозможными знаками старался заставить его подойти поближе.

— Это его призракъ, проговорилъ Дэви въ полголоса. Но наконецъ онъ приблизился и казалось узналъ своего пріятеля. Несчастный шутъ и самъ сталъ тѣнью прежняго Дэви. Оригинальный костюмъ, который онъ носилъ въ прежнее болѣе счастливое время, теперь былъ въ лохмотьяхъ, оклеенныхъ кусочками обоевъ, занавѣсокъ и картинъ. Лице его утратило свое обычное выраженіе безпечности и разсѣянности. Глаза его ввалились, щеки осунулись; онъ, казалось, умиралъ отъ голода, нищеты и страха. Послѣ долгаго колебанія, онъ приблизился къ Вэверлею съ видомъ нѣкотораго довѣрія, грустно взглянулъ ему въ лице и произнесъ:

— Умерли и уѣхали!

— Кто умеръ? спросилъ Вэверлей, забывъ, что юродивый не былъ въ состояніи поддержать послѣдовательнаго разговора.

— Баронъ, Маквибль, Саундеръ Саундерсонъ и лэди Роза, у которой былъ такой славный голосокъ, уѣхали, умерли, всѣ умерли и уѣхали!

But follow, follow me,

While glow worms light the lea,

I’ll show ye where the dead should be

Each in his shroud,

While winds pipe loud

And the red moon peeps dim through the cloud.

Follow, follow me;

Brave should he be

That treads by night the dead man’s lea ¹).

¹) Но слѣдуйте за мною, слѣдуйте за мною пока свѣтляки освѣщаютъ намъ путь; я покажу вамъ гдѣ мертвецы должны лежать, въ своихъ саванахъ, пока вѣтеръ завываетъ и луна выходитъ изъ за облаковъ. Слѣдуйте за мною: слѣдуйте за мною, храбръ тотъ кто идетъ ночью къ мертвецамъ.

Co страннымъ выраженіемъ запѣлъ Дэви эту пѣсню, знаками приглашая Вэверлея слѣдовать за нимъ, а самъ быстрыми шагами направился въ глубину сада, вдоль ручья, который, какъ извѣстно читателямъ, заканчивался на восточной сторонѣ. Эдуардъ послѣдовалъ за нимъ, невольно содрогаясь отъ смысла словъ пѣсни, доносившейся до его слуха, по съ нѣкоторой надеждой уяснить себѣ ихъ значеніе. Такъ какъ было ясно, что замокъ покинутъ всѣми его обитателями, то онъ не могъ найти среди этихъ развалинъ какое нибудь болѣе разумное существо.

Дэви, быстро шагая, скоро добрался до конца сада. Онъ перелѣзъ черезъ остатки стѣны, когда-то отдѣлявшей садъ отъ лѣсистой лощины, въ которой стояла древняя башня Тюли-Веоланъ, затѣмъ спрыгнулъ въ русло ручья и пошелъ съ такою же скоростью, какъ и прежде. Вэверлей слѣдовалъ за нимъ, пробираясь по обломкамъ скалъ или съ трудомъ обходя нѣкоторыя изъ нихъ. Они прошли у подножія развалинъ замка, и Эдуардъ уже едва поспѣвалъ за Дэви, по случаю наступившаго мрака.

Немного далѣе онъ вовсе потерялъ изъ виду своего проводника, но въ ту же минуту увидалъ сквозь чащу слабый, мерцающій огонекъ, который показался ему болѣе надежнымъ проводникомъ, чѣмъ юродивый. Едва пробитою тропинкою добрался онъ до какой-то полуразрушенной хижины. Поднявшійся было лай собакъ стихъ при его приближеніи. Внутри послышались голоса, и онъ счелъ благоразумнѣе сначала прислушаться, а потомъ уже войти.

— Кого это притащилъ ты сюда, проклятый дуракъ? проговорилъ сердито голосъ старухи.

Вмѣсто всякаго отвѣта, Дэви сталъ насвистывать тотъ мотивъ, который напомнилъ ему Эдуардъ, и послѣдній, не задумавшись, постучалъ въ дверь. Въ хижинѣ все смолкло, кромѣ глухаго рычанія псовъ. Вэверлей услышалъ, какъ къ двери приближалась хозяйка, вѣроятно съ намѣреніемъ засунуть задвижку, вмѣсто того, чтобъ приподнять щеколду, по Эдуардъ, предупредивъ ее, отворилъ дверь, и очутился лицемъ къ лицу со старухой, покрытой лохмотьями.

— Кто входитъ въ домъ непрошенный и еще въ ночное время? проговорила старуха.

Въ одномъ углу хижины Вэверлей увидѣлъ двухъ злыхъ, голодныхъ борзыхъ, которыя притихли при его входѣ и какъ бы узнали его. Съ другой стороны полуоткрытой двери стоялъ какой-то высокій, худой мужчина, въ полинявшемъ мундирѣ, съ давно небритою бородою. Въ правой рукѣ онъ держалъ одинъ пистолетъ, а лѣвою вынималъ изъ за пояса Другой.

Это былъ баронъ Брадвардинъ. Нѣтъ надобности прибавлять, что онъ бросилъ свое оружіе и дружески заключилъ Вэверлея въ свои объятія.

ГЛАВА LXIV.
Взаимныя объясненія.

Баронъ началъ разсказывать о своихъ похожденіяхъ, и исторія его была недлинна, если мы откинемъ всѣ изреченія и цитаты на языкахъ латинскомъ, англійскомъ и шотландскомъ, которыми онъ постоянно испещрялъ свою рѣчь. Онъ упомянулъ о той горести, которую испыталъ, лишившись Эдуарда и Гленакойха, разсказалъ о сраженіяхъ при Фалькиркѣ и Куллоденѣ, прибавивъ въ заключеніе, что такъ какъ все было кончено послѣ второй битвы, то онъ возвратился домой, въ полной увѣренности, что ему легче будетъ скрыться въ своихъ владѣніяхъ и среди своихъ же арендаторовъ, чѣмъ гдѣ бы то ни было въ другомъ мѣстѣ. Для разграбленія и опустошенія его владѣнія былъ посланъ отрядъ солдатъ: милосердіе тогда не было въ модѣ. Впрочемъ, дальнѣйшее опустошеніе пріостановлено опредѣленіемъ гражданскаго суда, который призналъ, что помѣстье это не могло быть конфисковано въ пользу казны, въ ущербъ Малькольму Брадвардину, изъ Инхъ-Грабита, мужскому наслѣднику барона, такъ какъ его права, не происходя лично отъ барона, не могли быть нарушены судебнымъ преслѣдованіемъ послѣдняго. Онъ вступилъ немедленно во владѣніе Тюли-Веоланомъ, и не слѣдуя примѣру многихъ лицъ, бывшихъ въ такомъ же положеніи, вскорѣ доказалъ, что не желаетъ предоставить барону ни малѣйшаго дохода съ его собственности, а намѣренъ вполнѣ воспользоваться его несчастьемъ, не смотря на то, что баронъ только изъ романтическаго уваженія къ наслѣдственнымъ правамъ этого юноши не закрѣпилъ Тюли-Веолана за своей дочерью. Подобный недостойный эгоизмъ возстановилъ противъ новаго владѣльца всѣхъ поселянъ, очень любившихъ барона Брадвардина.

— Это, продолжалъ баронъ, — пришлось не по вкусу брадвардинской общинѣ, мистеръ Вэверлей. Арендаторы neохотно и медленно стали вносить оброкъ, а когда родственникъ мой прибылъ въ селеніе съ своимъ новымъ управляющимъ Джэмсомъ Гови за сборомъ слѣдуемыхъ ему денегъ, то кто-то (я подозрѣваю, Джонъ Гетерблутеръ, старый лѣсничій, участвовавшій со мною въ возстаніи 1715 года) выстрѣлилъ въ него изъ ружья въ сумеркахъ. Онъ такъ перепугался, что я могу повторить о немъ слова Цицерона о Катилинѣ: abiit, evasit, er up it, effugit^[131]. Онъ бѣжалъ почти вплоть до Стирлинга, и теперь продаетъ баронство въ качествѣ послѣдняго владѣльца по акту о наслѣдствѣ. Еслибы подобныя обстоятельства могли меня огорчать, то конечно продажа моихъ владѣній огорчила бы меня болѣе перехода ихъ къ нынѣшнему владѣльцу прямо отъ меня, что случилось бы во всякомъ случаѣ черезъ нѣсколько лѣтъ, тогда какъ теперь родовая собственность выходитъ изъ рода, который долженъ былъ имъ владѣть in saecula s accu lor um. Но такова воля Божія! humana perpessisumus^[132]. Серъ Джонъ Брадвардинъ, Черный Джонъ, какъ его звали, общій родоначальникъ нашего дома и дома Инхъ-Грабитовъ, вѣрно не ожидалъ, что въ его потомствѣ явится такой человѣкъ. Какъ бы то ни было, по мой родственникъ донесъ на меня нынѣшнимъ властямъ страны, что я убійца, атаманъ шайки головорѣзовъ и разбойниковъ. Вслѣдствіе этого поставили солдатъ въ Тюли-Веоланѣ, приказавъ имъ охотиться за мной въ горахъ, какъ за куропаткой. Такъ точно поступали по словамъ Св. Писанія съ благочестивымъ царемъ Давидомъ и съ нашимъ доблестнымъ серомъ Вильямомъ Баласомъ, хотя конечно я не думаю приравнивать себя къ нимъ. Когда вы постучались въ дверь, я подумалъ, что накрыли стараго оленя въ его логовищѣ, и готовился достойно погибнуть. — Однако, Джанета, нѣтъ ли у васъ чего нибудь намъ поужинать?

— Какъ же, серъ! Я изжарю вамъ глухаря, котораго принесъ сегодня поутру Джонъ Гетерблутеръ, а вотъ еще Дэви печетъ въ золѣ яйца черной хохлатки курицы. Вы вѣроятно не подозрѣвали, мистеръ Вэверлей, что Дэви всегда въ замкѣ пекъ для ужина яйца, которыя вы находили очень вкусными. Никто въ мірѣ такъ ловко не ворочаетъ горячей золы.

Дэви въ это время сунулъ носъ почти въ самый огонь, переворачивая яйца, и казалось хотѣлъ опровергнуть пословицу, «что безъ ума и яйца не спечешь», и оправдать на дѣлѣ тѣ похвалы, которыя Джанета расточала «тому, кого она любила, — своему дѣтищу идіоту».

— Дэви, прибавила Джанета, — вовсе не такъ простъ какъ думаютъ. Онъ не привелъ бы васъ сюда, мистеръ Вэверлей, еслибъ не зналъ, что вы другъ лэрда. Даже собаки, и тѣ васъ узнали, потому что вы всегда были добры не только къ людямъ, но и къ животнымъ. Съ позволенія его милости, я вамъ разсказу одну исторію о Дэви. Надо вамі. знать, что его милость, принужденный по несчастью скрываться въ эти грустныя времена, проводитъ день, а иногда и ночь въ пещерѣ вѣдьмы. Хотя это порядочное убѣжище, и его устлали сорока снопами соломы, но все же его милость приходитъ иногда сюда, чтобы отогрѣться передъ огнемъ, поспать подъ одѣяломъ, и возвращается утромъ назадъ. Такимъ образомъ, въ одно прекрасное утро, — охъ, какъ я тогда перепугалась, — двое проклятыхъ солдатъ въ красныхъ мундирахъ, проведя должно быть ночь за уженьемъ рыбы или въ какой нибудь другой забавѣ, увидали его милость, когда онъ входилъ въ лѣсъ, и выстрѣлили по немъ изъ ружья. Я вылетѣла какъ соколъ и ну кричать: Вы убить что-ли хотите юродиваго, сына честной женщины? Потомъ я объяснила имъ, что это мой сынъ, но они послали меня къ чорту, и клялись, что это старый бунтовщикъ, какъ эти мошенники называютъ его милость. Дэви былъ тогда въ лѣсу, и увидавъ что случилось, самъ догадался: надѣлъ сѣрый плащъ, который его милость сбросилъ чтобъ скорѣе убѣжать, вышелъ изъ чащи и принявъ на себя важный видъ такъ хорошо сталъ представить его милость, что солдаты попались на эту удочку и подумали, что выстрѣлили въ дурачка, какъ они называютъ Дэви. Они дали мнѣ шесть пенсовъ, чтобъ только я не жаловалась. Впрочемъ, мы никогда не будемъ въ состояніи отблагодарить его милость за всѣ его благодѣянія. Мы и всѣ наши ужъ двѣсти лѣтъ прожили на его земляхъ. Вѣдь онъ платилъ за моего бѣднаго Джэми въ школѣ и университетѣ и принималъ его даже въ замкѣ, пока онъ не отправился въ лучшій міръ. Онъ же не далъ отправить меня въ Пертъ, какъ колдунью, да проститъ Богъ тѣмъ, которые хотѣли очернить бѣдную старуху. Его же милость такъ долго одѣвалъ, поилъ и кормилъ Дэви.

Вэверлей наконецъ прервалъ старую Джанету и спросилъ барона какъ поживаетъ мисъ Брадвардинъ.

— Слава Богу, здорова; она въ безопасности въ Духранѣу Рубрика, отвѣчалъ баронъ, — хотя этотъ лэрдъ и вигъ, но онъ приходится мнѣ дальнимъ родственникомъ и ближнимъ моему капелану мистеру Рубрику, а потому не забылъ нашей старинной пріязни въ это несчастное время. Маквибль всѣми силами старается спасти какія нибудь обломки моего состоянія для дорогой моей Розы. Увы! я боюсь, что не суждено мнѣ съ нею увидѣться, такъ какъ вѣроятно мнѣ придется сложить свои кости на чужбинѣ.

— Ахъ! нѣтъ, нѣтъ, ваша милость, произнесла Джанета, — вамъ также плохо приходилось и въ пятнадцатомъ году, однако баронство къ вамъ вернулось со всѣмъ остальнымъ. Ну, яйца поспѣли и глухарь готовъ. Вотъ вамъ каждому по тарелкѣ; соль и ломоть бѣлаго хлѣба прислалъ Маквибль, а въ фляжкѣ есть еще водка, которую принесла тетка Маклири. Вы поужинаете, какъ принцы!

— Я очень желалъ бы, чтобъ одинъ знакомый намъ принцъ былъ не въ худшемъ положеніи, сказалъ баронъ Вэверлею, который отъ всей души пожелалъ безопасности несчастному Карлу-Эдуарду.

Потомъ они стали говорить о будущемъ. Планъ барона былъ очень простъ: бѣжать во Францію, гдѣ черезъ старыхъ друзей онъ надѣялся получить военную должность, къ занятію которой онъ еще считалъ себя способнымъ. Онъ пригласилъ Вэверлея послѣдовать за нимъ, на что послѣдній изъявилъ согласіе, если полковникъ Талботъ не выхлопочетъ ему помилованіе. Онъ надѣялся, что баронъ, осчастлививъ его рукою Розы дастъ право оказать ему помощь въ изгнаніи; но онъ удерживался отъ всякихъ объясненій по этому предмету до разрѣшенія своей собственной участи. Затѣмъ они заговорили о Гленакойхѣ, о которомъ баронъ сильно безпокоился и котораго онъ называлъ настоящимъ Ахилломъ Горація Флака:

Impiger, iraeudnus, inexоrаbilis, аcer, что, прибавилъ онъ, переведено на шотландскій языкъ слѣдующимъ двустишіемъ Сруана Робертсона:

А fiery etter cap, a fractious chie!

As het as ginger, and as stieve as steel ¹).

¹) Горячая голова, строптивый духъ, жжетъ какъ имбирь, твердъ какъ сталь.

Добрый старикъ также выказалъ полное сочувствіе къ Флорѣ, о которой онъ часто вспоминалъ. Между тѣмъ наступила ночь. Старая Джанета залѣзла въ какую-то собачью конуру за наружной стѣной, а Дэви уже давно храпѣлъ между Баномъ и Бускаромъ. Обѣ эти собаки послѣдовали за нимъ въ хижину послѣ опустошенія замка, и ихъ всѣмъ извѣстная злость наравнѣ съ репутаціей колдуньи, которою пользовалась Джанета, охраняли бѣдную хижину отъ непріятныхъ посѣщеній; а Маквибль тайно снабжалъ Джанету всѣмъ необходимымъ для пропитанія, и прибавлялъ лакомства для барона, что впрочемъ требовало большой осторожности. Наконецъ и баронъ послѣ долгихъ извиненій занялъ свое обыкновенное ложе, а Вэверлей помѣстился въ большое ободранное бархатное кресло, которое прежде красовалось въ спальнѣ Тюли-Веолана, такъ какъ всю мебель изъ замка растащили по сосѣднимъ хижинамъ; и оба они заснули такъ сладко, какъ будто лежали на пуховой постели.

ГЛАВА LXV.
Новыя объясненія.

Съ самаго ранняго утра старая Джанета принялась подметать свою бѣдную хижину съ цѣлью разбудить барона, который обыкновенно спалъ очень крѣпкимъ сномъ.

— Пора мнѣ возвращаться въ свою нору, сказалъ онъ Вэверлею. — Не хотите ли и вы прогуляться со мною по долинѣ?

Они отправились по маленькой тропинкѣ, протоптанной рыбаками и дровосѣками вдоль берега ручья. Дорогою баронъ объявилъ Вэверлею, что онъ можетъ остаться день или два въ Тюли-Веоланѣ безъ всякаго опасенія и даже открыто ходить по окрестностямъ; ему слѣдовало только выдать себя за агента или землемѣра, пріѣхавшаго осмотрѣть имѣніе по порученію одного англійскаго джентльмена, желающаго купить его. Съ этой цѣлью онъ посовѣтовалъ ему отправиться къ Маквиблю, жившему все еще въ Маломъ-Веоланѣ въ управительскомъ домѣ, хотя онъ и долженъ былъ выѣхать оттуда на слѣдующую осень. Въ случаѣ надобности паспортъ Франка Стаплея могъ отстранить всѣ подозрѣнія начальника отряда. Что же касается до поселянъ, которые могли его узнать, то но словамъ барона они никогда не выдадутъ его.

— Я вполнѣ убѣжденъ, прибавилъ старикъ, — что половина ихъ знаетъ о пребываніи въ окрестностяхъ стараго бѣднаго лэрда, потому что они не дозволяютъ ребятишкамъ ходить сюда для разрушенія птичьихъ гнѣздъ, чего я никакъ не могъ добиться прежде, во времена моего баронскаго могущества. Кромѣ того я часто нахожу на дорогѣ предметы, въ которыхъ эти добрые люди полагаютъ, что я нуждаюсь. Дай Богъ имъ всего хорошаго; я надѣюсь, что у нихъ будетъ болѣе благоразумный господинъ, но столь же добрый.

При этихъ словахъ онъ тяжело вздохнулъ, что было совершенно естественно; по твердость и безропотная покорность, которую баронъ выказывалъ въ своемъ несчастій, невольно возбуждали къ себѣ уваженіе: въ нихъ было нѣчто величественное. Онъ не предавался безполезнымъ сѣтованіямъ, не давалъ воли унынію. Онъ переносилъ свою участь и сопряженныя съ нею бѣдствія спокойно и добродушно, а торжествующихъ враговъ не осыпалъ бранью.

— Я сдѣлалъ то что считалъ своимъ долгомъ, говорилъ почтенный старикъ; — вѣроятно и другіе поступаютъ также. Правда, я страдаю, глядя на почернѣлыя стѣны жилища моихъ предковъ, но вѣдь офицеры не всегда могутъ удержать солдатъ отъ грабежа. Иногда самъ Густавъ-Адольфъ допускалъ это, въ чемъ вы можете убѣдиться, прочитавъ разсказъ объ экспедиціи полковника Мунро съ славнымъ шотландскимъ полкомъ Макея. И мнѣ самому, когда я служилъ подъ начальствомъ герцога Бервика, случилось видѣть такія опустошенія, какимъ подвергся Тюли-Веоланъ. Конечно мы можемъ воскликнуть съ Виргиліемъ Марономъ: Fuimus, Troes^[133]. Однако дома, роды и люди довольно жили, если исчезаютъ съ честью. Мое теперешнее убѣжище очень походитъ на domus ultima^[134].

Они остановились у крутаго утеса, и баронъ поднялъ глаза кверху: Мы бѣдные іаковиты, сказалъ онъ, находимся теперь въ положеніи тушканчиковъ Св. Писанія (которыхъ великій путешественникъ Пококъ называетъ j e rbo а), слабыхъ созданій, обреченныхъ на прозябаніе среди скалъ. Однако прощайте, милый Эдуардъ. Вечеромъ мы опять увидимся у доброй Джанеты; мнѣ надо еще забраться въ мой «Патмосъ», что не очень легко для моихъ старыхъ костей.

Съ этими словами онъ полѣзъ на утесъ, цѣпляясь руками, чтобъ не оступиться. Достигнувъ до половины утеса, онъ остановился передъ кустарникомъ, скрывавшимъ входъ въ пещеру, похожій на отверстіе печи. Баронъ просунулъ туда сначала голову и плечи, а затѣмъ постепенно свое туловище и длинныя ноги; въ эту минуту онъ походилъ на змѣю, вползающую въ свою пору, или на громадное генеалогическое дерево, которое, свернутое трубкой, едва вталкиваютъ въ узенькій ящикъ старинной конторки, Вэверлей послѣдовалъ за нимъ, желая взглянуть на барона въ его берлогѣ, какъ можно было по правдѣ назвать его убѣжище. Вообще же баронъ въ этомъ жилищѣ очень походилъ на остроумную игрушку, кажущуюся чудомъ для дѣтей (и даже для взрослыхъ, напримѣръ для меня) — на мотовило въ бутылкѣ, которое неизвѣстно какъ туда попало и какъ оттуда выйдетъ. Пещера была очень узкая, и въ тоже время такъ низка, что не было никакой возможности для барона не только встать въ ней, но даже покойно сидѣть, хотя онъ и старался принять эту позу Единственнымъ его развлеченіемъ было чтеніе его стараго друга, Тита-Ливія. Иногда же онъ вырѣзывалъ ножемъ на потолкѣ и стѣнахъ своей темницы изреченія на латинскомъ языкѣ или тексты Св. Писанія. Такъ какъ пещера была суха и устлана соломой, то она представляла, какъ говорилъ баронъ поджимая подъ себя свои длинныя ноги, весьма порядочную квартиру для стараго солдата, когда только не дуетъ сѣверный вѣтеръ.

— И у меня нѣтъ недостатка въ часовыхъ, прибавлялъ онъ: — Дэви и его мать постоянно на сторожѣ для предотвращенія опасностей. Право, надо удивляться ловкости, которую выказываетъ бѣдный юродивый въ охраненіи своего бывшаго господина.

Затѣмъ Эдуардъ отправился къ Джанетѣ, въ которой онъ съ перваго взгляда призналъ старуху, ухаживавшую за нимъ во время его болѣзни, послѣ того какъ его отбили у Джилфилана. Онъ также призналъ, что ея хижина, хотя ее немного поправили и поставили въ нее кой-какую новую мебель, была та самая, въ которой онъ такъ долго содержался. Онъ вспомнилъ еще, что видѣлъ на общинномъ выгонѣ Тюли-Веолана старое высохшее дерево, и призналъ его за то, подъ которымъ собирались горцы въ достопамятную для него ночь. Онъ все это припомнилъ наканунѣ, но не хотѣлъ разспрашивать Джанету при баронѣ, по причинамъ весьма понятнымъ читателю.

Теперь же онъ серьезно принялся за разспросы, и прежде всего спросилъ: кто была молодая женщина, приходившая въ хижину во время его болѣзни?

Джанета подумала съ минуту, и замѣтивъ, что теперь не стоило скрывать истину, сказала громко:

— Это была женщина, равной которой нѣтъ въ цѣломъ мірѣ, мисъ Роза Брадвардинъ.

— Такъ вѣроятно мисъ Розѣ обязанъ я и своимъ освобожденіемъ! воскликнулъ Вэверлей въ восторгѣ, что подтвердилась мысль, возбужденная въ немъ соотвѣтствіемъ мѣста

— Конечно, мистеръ Вэверлей, вы ей всѣмъ обязаны; но какъ бы она разсердилась, еслибъ знала, что вамъ все извѣстно. Она приказывала мнѣ говорить при васъ по гаэльски, чтобы вы сочли себя въ горной Шотландіи. Я порядочно говорю на этомъ языкѣ, потому что мать моя была изъ горъ.

Еще нѣсколькихъ вопросовъ было достаточно для Эдуарда, чтобы понять тайну своего освобожденія изъ плѣна, и никакая музыкальная мелодія не услаждала такъ ухо любителя, какъ грубая рѣчь Джанеты сердце нашего героя.

Но читатель — не влюбленный, и потому я долженъ пощадить его и благоразумно сократить разсказъ, который болтливость Джанеты растянула на цѣлые два часа.

Письмо, полученное Вэверлеемъ отъ мисъ Розы, черезъ Дэви, и извѣщавшее о томъ, что Тюли-Веоланъ былъ занятъ небольшимъ отрядомъ солдатъ, сдѣлало сильное впечатлѣніе на энергичный, подвижной умъ вождя Макъ-Айвора. Желая въ одно и тоже время попугать непріятеля, помѣшать ему укрѣпиться такъ близко отъ него и услужить барону, такъ какъ мысль о бракѣ съ Розою часто входила въ его голову, онъ рѣшился отправить нѣсколько человѣкъ изъ своего клана съ приказаніемъ прогнать красные мундиры и привезти Розу въ Гленакойхъ. Онъ далъ было это порученіе Макомбиху, по узнавъ, что армія сора Джона Копа двинулась въ горы съ цѣлью атаковать и разсѣять войска Карла-Эдуарда, пока ихъ численность была еще незначительна, онъ немедленно сталъ подъ знамена принца со всѣмъ своимъ кланомъ.

Прежде чѣмъ отправиться въ походъ, онъ велѣлъ Дональду присоединиться къ нему, но хитрый разбойникъ, отлично понимавшій, что гораздо выгоднѣе командовать отдѣльнымъ отрядомъ, не исполнилъ приказанія, ссылаясь на различные предлоги, задерживавшіе его. Фергусъ, которому было не до того, принужденъ былъ удовольствоваться этими объясненіями, хотя впрочемъ тайно рѣшился наказать его за это при первомъ удобномъ случаѣ. За неимѣніемъ лучшаго, онъ приказалъ Дональду спуститься въ Нижнюю Шотландію и выгнать солдатъ изъ Тюли-Веолана, не дотрогиваясь до баронскаго жилища, и устроиться гдѣ нибудь неподалеку, для защиты его дочери и семьи, безпокоя и обращая въ бѣгство отряды волонтеровъ регулярныхъ войскъ, которыя только покажутся въ окрестностяхъ.

Дональдъ охотно взялся за подобное партизанское предпріятіе, исполняя которое онъ могъ извлечь выгоду для себя, такъ какъ его не стѣсняла близость Фергуса, и онъ былъ увѣренъ въ благосклонности друзей Карла-Эдуарда за прежнія свои тайныя услуги. Ему не стоило большаго труда очистить Тюли-Веоланъ отъ солдатъ, а потомъ онъ принялся взыскивать контрибуцію съ арендаторовъ и поселянъ, не смѣя однако тревожить обитателей замка, особливо же безпокоить мисъ Розу, изъ боязни нажить себѣ сильнаго врага въ арміи принца, ибо онъ зналъ, что «гнѣвъ барона, былъ страшенъ». Поэтому онъ надѣлъ бѣлую кокарду и представился мисъ Брадвардинъ, выражая свою полную преданность къ дѣлу, которому служилъ баронъ, и извиняясь передъ ней въ необходимости заботиться о продовольствіи своего отряда. Въ то, время вдругъ распространился слухъ, дошедшій съ обычными преувеличеніями до Розы, что Эдуардъ Вэверлей убилъ кузнеца въ Кэрнвреканѣ, который пытался было его арестовать, что по приказанію маіора Мельвиля его заключили въ тюрьму, и по приговору военнаго суда его казнятъ черезъ трое сутокъ. Приведенная въ отчаяніе этой вѣстью, Роза предложила Дональду Лину освободить заключеннаго; подобное дѣло было для него самымъ выгоднымъ, такъ какъ въ послѣдствіи одна такая заслуга могла покрыть много грѣховъ, но онъ все же долго не соглашался, ссылаясь на то, что его удерживали строгость дисциплины и преданность своему долгу, пока наконецъ Роза не обѣщала ему нѣсколько драгоцѣнныхъ вещей, принадлежавшихъ ея матери.

Дональдъ Липъ, служившій во Франціи, зналъ, а можетъ быть и преувеличивалъ дѣйствительную стоимость этихъ бездѣлушекъ, видя же боязнь мисъ Брадвардинъ, чтобы не узнали объ отдачѣ ея бриліянтовъ за освобожденіе Вэверлея, онъ самъ предложилъ ей дать торжественную клятву, что ни зачто на свѣтѣ не откроетъ ея участія въ этомъ дѣлѣ. Не предвидя никакой выгоды въ нарушеніи этой клятвы, и находя, что ему полезнѣе молчать, онъ выразилъ эту клятву (чтобы поступить вполнѣ добросовѣстно въ отношеніи молодой лэди, какъ онъ самъ сказалъ своему помощнику) въ той единственной формѣ, которая одна казалась ему вполнѣ обязательной: онъ поклялся на лезвіи своего кинжала. Этотъ добросовѣстный поступокъ былъ отчасти внушенъ ему любезнымъ обращеніемъ Розы съ его дочерью Алисой, что заслужило ей привязанность юной обитательницы горъ и польстило Дональду. Алиса, немного выучившяся говорить по англійски, была очень сообщительна съ Розой, и въ благодарность за ея доброту вручила ей всѣ бумаги, выяснявшія сношенія Дональда съ полкомъ Гардинера, а по ея желанію взялась даже передать ихъ Вэверлею, тайно отъ отца.

— Это будетъ пріятно доброй барышнѣ и красивому молодому человѣку, думала Алиса, — а на что моему отцу исписанные лоскутки бумаги?

Читателю извѣстно какъ она исполнила свое обѣщаніе въ тотъ вечеръ, когда Вэверлей покинулъ хижину. Ему также извѣстно, какъ Дональдъ совершилъ возложенное на него порученіе.

Изгнаніе солдатъ изъ Тюли-Веолана однако возбудило опасенія англичанъ, и въ то время, когда Дональдъ сидѣлъ въ засадѣ, поджидая Джильфилана, туда для изгнанія инсургентовъ и охраны края былъ посланъ значительный отрядъ, съ которымъ Бинъ-Линъ не желалъ помѣриться. Начальникъ этого отряда, джентльменъ хорошаго происхожденія, но только не надоѣдалъ своимъ присутствіемъ мисъ Брадвардинъ, беззащитное положеніе которой ему было извѣстно, по и солдатамъ не дозволялъ ни малѣйшаго нарушенія дисциплины. Онъ расположился своимъ маленькимъ лагеремъ на одной изъ ближайшихъ къ замку возвышенностей, и разставилъ наблюдательные посты по всѣмъ окрестнымъ горнымъ проходамъ. Дональдъ узналъ объ этихъ непріятныхъ для него событіяхъ на возвратномъ пути въ Тюли-Веоланъ. Порѣшивъ во всякомъ случаѣ получить обѣщанную награду, онъ помѣстилъ своего плѣнника въ хижинѣ Джанеты, такъ какъ ему невозможно было приблизиться къ замку. Ему было извѣстно, что о существованіи этой хижины никто почти не подозрѣвалъ, даже изъ окрестныхъ жителей, тѣмъ болѣе Вэверлей, не имѣвшій о ней никакого понятія. Исполнивъ это онъ потребовалъ и получилъ обѣщанную награду; однако болѣзнь Вэверлея разстроила всѣ его планы. Дональдъ съ своею шайкою былъ принужденъ покинуть эти края и избрать новый театръ дѣйствій для своей молодецкой удали, а по настоянію Розы онъ оставилъ въ хижинѣ одного старика, умѣвшаго изготовлять разныя снадобья и считавшаго себя свѣдущимъ въ медицинѣ; онъ вмѣстѣ съ тѣмъ взялся и ухаживать за больнымъ.

Между тѣмъ сердце Розы было поражено новыми опасеніями: она узнала отъ старой Джанеты, что за поимку Вэверлея назначена награда, а такъ какъ эта награда была значительна и находившіяся при Эдуардѣ вещи стоили много денегъ, то нельзя было поручиться, чтобъ Дональдъ устоялъ противъ искушенія.

Внѣ себя отъ страха, Роза рѣшилась на отчаянный поступокъ, а именно увѣдомить самого принца объ опасности, грозившей Вэверлею, такъ какъ она была увѣрена, что политическія соображенія, благородство и человѣколюбіе побудятъ Карла-Эдуарда защитить его отъ враговъ. Сначала она думала послать анонимное письмо, по побоялась, что принцъ не обратитъ на него никакого вниманія. Съ замираніемъ сердца подписала она свое имя на письмѣ, и вручила его одному молодому фермеру, который отправляясь въ армію Карла-Эдуарда, обратился къ ней съ просьбою снабдить его рекомендательнымъ письмомъ на имя принца, надѣясь черезъ то получить офицерскій чинъ при самомъ вступленіи въ военную службу.

Письмо попало въ руки принца, въ то время, когда онъ вступилъ въ Нижнюю Шотландію, и зная какъ въ политическомъ отношеніи для него была важна всякая связь съ англійскими іаковитами, онъ строго приказалъ Дональду Бинъ-Лину доставить Вэверлея невредимымъ со всѣми его вещами къ коменданту крѣпости Доунъ. Дональдъ не посмѣлъ ослушаться, потому что армія принца была неподалеку, и ему навѣрное досталось бы за о слушаніе; вмѣстѣ съ тѣмъ онъ былъ столько же политикомъ, сколько разбойникомъ, и вовсе пожелалъ лишиться награды за свои предшествовавшія услуги; поэтому онъ поневолѣ разыгралъ роль добродѣтельнаго человѣка и поручилъ своему помощнику отвезти Эдуарда въ Доунъ, что и было исполнено, какъ уже разсказано въ одной изъ предшествовавшихъ главъ. Комендантъ этой крѣпости получилъ приказаніе отправить своего узника подъ конвоемъ въ Эдинбургъ, какъ военно-плѣннаго, потому что принцъ опасался, чтобъ Вэверлей, увидѣвъ себя на свободѣ, не возвратился въ Англію, и тѣмъ не лишилъ бы его возможности личнымъ свиданіемъ переманить его на свою сторону. Впрочемъ, онъ рѣшился на это по совѣту Гленакойха, у котораго, какъ объ этомъ вѣроятно помнитъ читатель, онъ спрашивалъ какъ поступить съ Вэверлеемъ, не открывъ ему однако какимъ путемъ онъ узналъ о его плѣнѣ.

Письмо, полученное отъ Розы, принцъ считалъ за женскую тайну; и не смотря на то, что оно было написано въ общихъ выраженіяхъ и выставляло единственной причиной ходатайства Розы человѣколюбіе и ревность къ пользѣ принца, въ письмѣ выражалась такая пламенная просьба сохранить ея вмѣшательство въ тайнѣ, что принцъ заподозрилъ истинную причину ея заботъ о безопасности Вэверлея. Это предположеніе, вполнѣ основательное, привело его однако къ ложнымъ выводамъ. Онъ приписалъ волненіе, обнаруженное Эдуардомъ на балѣ въ Голирудѣ при видѣ Флоры и Розы, его любви къ послѣдней, и пришелъ къ тому заключенію, что браку влюбленныхъ молодыхъ людей вѣроятно мѣшаетъ упрямство барона относительно передачи его владѣнія наслѣднику мужскаго пола, или какая либо другая подобная преграда. Правда, многіе прочили Вэверлея въ женихи мисъ Макъ-Айворъ, но принцъ зналъ, какъ трудно вѣрить подобнымъ слухамъ. Слѣдя за поведеніемъ молодыхъ дѣвицъ относительно юнаго англичанина, онъ убѣдился, что Флора не питаетъ къ нему никакого чувства, а Роза напротивъ искренно любитъ его. Желая привязать къ. себѣ Эдуарда узами благодарности и въ тоже время обезпечить его счастье, принцъ сталъ убѣждать барона закрѣпить свои помѣстья за дочерью. Баронъ Брадвардинъ наконецъ изъявилъ свое согласіе, и тогда Фергусъ рѣшился просить графскаго титула и руки мисъ Брадвардинъ, а это какъ мы видѣли было отклонено принцемъ. Постоянно занятый политическими дѣлами, все болѣе и болѣе усложнявшимися, принцъ все еще не имѣлъ времени объясниться съ Эдуардомъ, и потому узнавъ о намѣреніяхъ Фергуса, остался нейтральнымъ между обоими влюбленными юношами, надѣясь, что они отложатъ до конца экспедиціи всѣ объясненія по этому дѣлу, грозившему привести къ ссорѣ. По дорогѣ въ Дерби онъ спросилъ Фергуса, отчего произошла замѣтная холодность между нимъ и Эдуардомъ; Фергусъ отвѣчалъ, что причина ея заключалась въ неблаговидномъ поступкѣ Эдуарда, который прежде ухаживалъ за его сестрой, а теперь измѣнилъ свои намѣренія. Принцъ прямо объявилъ, что онъ самъ замѣтилъ холодное обращеніе мисъ Макъ-Айворъ съ Вэверлесмъ и что онъ былъ увѣренъ въ заблужденіи Фергуса на счетъ истинной причины поведенія Вэверлея, который насколько онъ заключалъ изъ достовѣрныхъ фактовъ былъ связанъ словомъ, даннымъ мисъ Брадвардинъ. Читатель вѣроятно не забылъ ссоры, бывшей вслѣдствіе этого между Эдуардомъ и Фергусомъ. Этихъ фактовъ совершенно достаточно для объясненія нѣкоторыхъ происшествій нашего разсказа, которыя мы, по обычаю всѣхъ разскащиковъ, нарочно оставляли до сихъ поръ необъясненными для возбужденія любопытства читателей.

Когда старая Джанета передала главные факты, только что нами изложенные, Эдуардъ легко могъ съ помощью этой путеводной пити выбраться изъ лабиринта, въ которомъ онъ доселѣ блуждалъ. И такъ, онъ обязанъ Розѣ Брадвардинъ своею жизнью, которую ему было бы теперь отрадно пожертвовать за нее; впрочемъ, онъ вскорѣ пришелъ къ тому убѣжденію, что еще лучше жить для нея, и дѣлить съ нею свое независимое положеніе гдѣ нибудь въ Англіи или заграницей. Родство съ такимъ достойнымъ человѣкомъ, какъ баронъ, котораго его дядя серъ Эверардъ ставилъ столь высоко, тоже было бы немаловажнымъ соображеніемъ, еслибъ этотъ бракъ нуждался въ какихъ нибудь соображеніяхъ. Странности барона Брадвардина, бывшія столь смѣшными во время его благоденствія, теперь казалось уравновѣшивались благородными чертами его характера, придавая имъ только своеобразный, оригинальный оттѣнокъ. Занятый подобными мечтами о будущемъ счастьѣ, Эдуардъ отправился въ Малый-Веоланъ, резиденцію мистера Дункана Маквибля.

ГЛАВА LXVI.

"Now is Cupid like a child of concience -- he makes restitution.
Sliakspeare ¹).

¹) Купидонъ сталъ честнымъ малымъ -- онъ возвращаетъ то что отнято.-- Шэкспиръ.

Маквибль, который уже больше не былъ ни комисаромъ, ни управляющимъ, хотя сохранилъ еще за собою второй титулъ, избѣжалъ преслѣдованія, заблаговременно отставъ отъ инсургентовъ, а главнымъ образомъ, по своему ничтожеству.

Эдуардъ засталъ его въ кабинетѣ, окруженнаго кипами старыхъ бумагъ и счетовъ. Передъ нимъ стояли огромное блюдо овсянки, роговая ложка и бутылка пива. Онъ просматривалъ какое-то огромное судебное дѣло, и но временамъ прихлебывалъ похлебку. Пузатая голландская бутылка съ водкой, стоявшая неподалеку, свидѣтельствовала, что этотъ почтенный законовѣдецъ уже успѣлъ проглотить свою утреннюю порцію, или же собирался приправить свою пищу этой живительной влагой, способствующей пищеваренію; впрочемъ, оба эти предположенія могли быть справедливы. Ночной его колпакъ и халатъ изъ тартана были по осторожности выкрашены въ черную краску, изъ опасенія чтобы прежній зловѣщій цвѣтъ не напоминалъ посѣтителямъ его несчастнаго путешествія въ Дерби. Для окончательной обрисовки его почтенной особы прибавимъ, что лице его было все въ табакѣ, а руки всѣ въ чернилахъ. Маквибль бросилъ тревожный взглядъ на Вэверлея, когда тотъ подошелъ къ небольшой зеленой рѣшеткѣ, защищавшей его конторку и стулъ отъ приближенія простыхъ смертныхъ. Онъ всего болѣе опасался старыхъ знакомыхъ, несчастныхъ джентльменовъ, которые теперь скорѣе нуждались въ его помощи, чѣмъ могли доставить ему какую нибудь выгоду. Но это былъ богатый, молодой англичанинъ, почему знать въ какомъ положеніи онъ находился? Къ тому же онъ другъ барона. Что ему дѣлать?

Мысли эти придали бѣдному Маквиблю такой растерянный смѣшной видъ, что Вэверлей сравнивая его испугъ съ цѣлью своего прихода не могъ удержаться отъ громкаго смѣха. Онъ едва не воскликнулъ съ Сифаксомъ:

«Cato’s а proper person to intrust»

«A love-tale with» ¹).

¹) Катонъ достоинъ быть наперстникомъ и выслушать разсказъ о моей любви — Катонъ, трагедія Адисона.

Такъ какъ Маквибль не могъ себѣ представить, чтобъ человѣкъ, находившійся въ опасности или въ нищетѣ, такъ весело хохоталъ, то онъ успокоился, и промолвивъ довольно радушно, что онъ очень радъ видѣть Вэверлея въ Маломъ-Веоланѣ, предложилъ ему позавтракать. Эдуардъ отвѣчалъ, что прежде всего ему надо переговорить наединѣ и попросилъ позволенія запереть дверь. Дункану очень не поправилась эта предосторожность, внушавшая мысль объ опасности, но отказываться отъ бесѣды было уже невозможно.

Убѣжденный, что онъ можетъ довѣриться Маквиблю, щедро вознаградивъ его преданность, Эдуардъ сообщилъ ему о своемъ настоящемъ положеніи и о своихъ намѣреніяхъ… Осторожный Маквибль слушалъ съ очевиднымъ страхомъ о преслѣдованіяхъ Вэверлея, но немного успокоился при видѣ его паспорта; онъ весело сталъ потирать руки узнавъ Цифру доходовъ Эдуарда и широко раскрылъ глаза при указаніи на его блестящія надежды, а когда Вэверлей выразилъ намѣреніе раздѣлить все свое состояніе съ мисъ Брадвардинъ, то онъ пришелъ въ такой восторгъ, что едва не сошелъ съума. Онъ соскочилъ со своего стула о трехъ ножкахъ, походившаго на треножникъ Пиѳіи, выкинулъ въ окно попавшійся ему подъ руку свой лучшій парикъ, подбросилъ свой колпакъ къ потолку и быстро поймалъ его какъ мячикъ, просвисталъ мотивъ тулохгорумъ, проплясалъ горный танецъ съ неподражаемой граціей и бросившись наконецъ на стулъ, задыхаясь отъ изнеможенія, воскликнулъ:

— Лэди Вэверлей! Десять тысячъ фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода! Господи, не дай мнѣ сойти съума!

— Аминь! и отъ всего сердца, произнесъ Вэверлей! — Ну, а теперь мистеръ Маквибль, займемтесь дѣломъ.

Эти слова произвели на разстроенные нервы Маквибля охлаждающее дѣйствіе, но какъ онъ самъ выразился, голова его была все еще не въ порядкѣ. Однако онъ очинилъ перо, схватилъ нѣсколько листовъ бумаги, отогнулъ на нихъ широкія поля, затѣмъ взялъ изъ библіотеки «формы судопроизводства» Даласа-Сен-Мартена, книгу стоявшую на одной полкѣ съ «Учрежденіями» Стэра, «Сомнѣніями» Дирлетона, «Практикой» Бальфура, и множествомъ счетныхъ книгъ. Онъ развернулъ книгу на главѣ «о брачномъ контрактѣ» и приготовился составить такую бумажку, отъ которой, по его словамъ, стороны уже не могли бы отказаться.

Не малаго труда стоило Вэверлею увѣрить его, что онъ слишкомъ торопится, и что теперь имъ надо заняться другими дѣлами. Во первыхъ, въ видахъ его личной безопасности онъ просилъ Маквибля написать къ командиру отряда, расположеннаго въ Тюли-Веоланѣ, что мистеръ Стаплей, англійскій джентльменъ, близкій родственникъ полковника Талбота, прибылъ къ нему по дѣламъ, и зная положеніе страны, представляетъ свой паспортъ на разсмотрѣніе капитана Фостера. Желаніе Вэверлея было тотчасъ исполнено, и англійскій офицеръ отвѣчалъ любезнымъ приглашеніемъ къ обѣду, отъ котораго мнимый Стаплей конечно отказался, подъ предлогомъ множества дѣлъ.

Во вторыхъ, Эдуардъ просилъ послать верховаго на почтовую станцію, куда полковникъ Талботъ долженъ былъ адресовать свои письма, со строгимъ наказомъ безъ письма на имя мистера Ставлея не возвращаться, а дождавшись его не мѣшкать въ дорогѣ.

Маквибль тотчасъ позвалъ своего ученика, или слугу, какъ говорилось шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ, и черезъ минуту Джокъ Скриверъ уже вскочилъ на бѣлую лошадь.

— Побереги ее, Джокъ, сказалъ Маквибль. — она еще не оправилась съ того времени, какъ… г-мъ!.. Господи помилуй! (прибавилъ онъ, понизивъ голосъ) едва не брякнулъ, — съ того времени, какъ я нагрѣлъ ей бока бичемъ и шпорами, разыскивая принца, чтобы онъ рознялъ мистера Вэверлея и Вихъ-Іанъ-Вора, и когда въ награду за всѣ мои труды я слетѣлъ съ нея. Богъ вамъ прости, ваша милость, а я тогда чуть не свернулъ себѣ шею. Но теперь все забудешь. Лэди Вэверлей! — Десять тысячъ фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода! — Господи помилуй!

— Но, любезный мистеръ Маквибль, не забывайте, что намъ нужно еще согласіе барона и самой дѣвицы.

— Нечего вамъ бояться, — я за нихъ головой отвѣчаю. Десять тысячъ фунтовъ стерлинговъ доходу! Все состояніе Бальмавапля менѣе вашего годоваго дохода! Слава Богу! Слава Богу!

Желая перевести разговоръ на другой предметъ, Вэверлей спросилъ, не слыхалъ ли Маквибль чего нибудь о Гленакойхѣ.

— Я знаю только, отвѣчалъ онъ, — что Вихъ-Іанъ-Воръ теперь въ Карлайлѣ, и его скоро предадутъ суду, я не желаю ему зла, но надѣюсь, что его не выпустятъ на свободу и не дадутъ ему возможности вернуться въ эти края и мучить насъ сборами дани и всевозможными притѣсненіями, вымогательствами и грабежами, частью лично, частью черезъ другихъ, которыхъ онъ насылалъ на насъ какъ голодныхъ собакъ. Набравъ денегъ вдоволь, онъ не умѣлъ ихъ сберечь, а бросалъ ихъ, помните, той дамѣ въ Эдинбургѣ. Но что легко наживается, то еще легче проживается. Что касается до меня, то я желалъ бы никогда не видать здѣсь ни тартановъ, ни красныхъ мундировъ, ни ружей, развѣ только для охоты на куропатокъ. Всѣ они одного поля ягода. Я если послѣ всѣхъ этихъ опустошеній вы и добьетесь, что вамъ присудятъ вознагражденіе, то и это ни къ чемупе поведетъ: у нихъ нѣтъ ни пенни! Ничего съ нихъ не получишь.

Время до обѣда протекло въ подобныхъ разговорахъ. Маквибль обѣщался найдти Вэверлею средство проникнуть въ замокъ лэрда Духрана и видѣться съ жившей тамъ Розой, не навлекая на себя никакого подозрѣнія или опасности, а это было однако не легко, потому что лэрдъ считался пламеннымъ приверженцемъ правительства. Вскорѣ обѣдъ былъ готовъ, и Маквибль началъ уже откупоривать бутылку бургонскаго (быть можетъ изъ погребовъ Тюли-Веолана), какъ вдругъ подъ окнами пробѣжала крупной рысью бѣлая лошадь. Черезъ минуту Джокъ Скриверъ вошелъ съ пакетомъ на имя мистера Стаился и за печатью полковника Талбота. Дрожащими руками Эдуардъ распечаталъ пакетъ, и изъ него выпали два офиціальные документа, сложенные и подписанные по формѣ. Маквибль, питавшій врожденное уваженіе ко всему походившему на документъ, торопливо поднялъ ихъ, устремляя любопытные взоры на заголовокъ, и глаза его, или вѣрнѣе очки, радостно прочли: «Открытый листъ, данный его королевскимъ высочествомъ Козьму Комину Брадвардину сквайру изъ Брадвардина, бывшему барону Брадвардину, лишенному баронства за участіе въ мятежѣ». Другой подобный же актъ былъ на имя Эдуарда Вэверлея, сквайра. Письмо полковника Талбота заключалось въ слѣдующемъ:

"Mort милый Эдуардъ!

"Я только что пріѣхалъ, и уже успѣлъ покончить свои дѣла, хотя какъ вы сейчасъ увидите это стоило не мало труда. Немедленно по пріѣздѣ я отправился къ его королевскому высочеству, и засталъ его въ такомъ расположеніи духа, которое не благопріятствовало моимъ планамъ. Когда я вошелъ, трое или четверо шотландскихъ джентльменовъ откланивались его высочеству. Герцогъ, принявъ меня очень любезно, произнесъ: «Повѣрители, Талботъ, у меня только что было съ полдюжины самыхъ почтенныхъ джентльменовъ, лучшихъ друзей правительства къ сѣверу отъ Форта: маіоръ Мельвиль изъ Кэрнврекана, Рубрикъ изъ Духрана и другіе, и они почти насильно заставили меня своими неотвязчивыми просьбами дать открытый листъ и обѣщать помилованіе упорному бунтовщику, барону Брадвардину! Они указывали мнѣ, что его благородство и великодушіе къ нашимъ плѣннымъ, которыхъ судьба отдала въ руки инсургентовъ, должны служить ему оправданіемъ, тѣмъ болѣе, что конфискація его баронства уже сама но себѣ достаточное наказаніе. Рубрикъ взялся пріютить его въ своемъ домѣ до полнаго успокоенія края. Тяжело миловать такого смертельнаго врага брауншвейгскаго дома!» Минута была не совсѣмъ удобная для представленія моей просьбы; но я все же отвѣтилъ, что меня крайне радуетъ расположеніе его высочества къ удовлетворенію подобныхъ просьбъ, и что это даетъ мнѣ смѣлость просить объ оказаніи мнѣ такой же милости. Онъ разсердился было, но я продолжалъ. Прежде всего я указалъ на поддержку, которую всегда оказывали правительству паши три голоса въ палатѣ общинъ; потомъ я слегка коснулся своихъ услугъ въ иностранныхъ государствахъ, прибавивъ, что лучшая награда для меня было милостивое вниманіе его королевскаго высочества, которому благоугодно было постоянно вырежать ко мнѣ дружескія чувства. Ему очевидно было очень неловко, но онъ тѣмъ не менѣе отказалъ наотрѣзъ. Я указалъ на то, что было бы весьма политично навсегда удалить изъ лагеря недовольныхъ наслѣдника такого состоянія, какое вы получите отъ вашего дяди, но и это не произвело никакого впечатлѣнія. Тогда я сказалъ, что считаю себя обязаннымъ вашему дядѣ и вамъ лично, и просилъ въ награду за всю мою службу исполнить мою просьбу; но такъ какъ и это не помогло, то я прибѣгнулъ къ послѣднему средству, и вынувъ изъ кармана свой патентъ на чинъ полковника, сказалъ, что такъ какъ его королевское высочество въ подобныхъ обстоятельствахъ не считаетъ меня достойнымъ такой милости, въ какой онъ не отказалъ другимъ джентльменамъ, заслуги которыхъ я не могу сравнить съ моими, то я смиренно прошу дозволенія вручить ему мой полковничій патентъ и подать въ отставку. Онъ не ожидалъ этого; приказалъ мнѣ взять обратно патентъ, и произнеся нѣсколько любезныхъ словъ о моихъ заслугахъ, исполнилъ мою просьбу. И такъ вы опять свободны. Я поручился, что вы будете вести себя хорошо и ле забудете снисходительности правительства. Изъ этого вы видите, что мой принцъ можетъ быть столь же великодушенъ какъ и вашъ, хотя конечно онъ не въ состояніи оказывать милости съ такой изысканной иностранною любезностью, какъ вашъ странствующій рыцарь, но за то онъ обладаетъ чисто англійской простотой, и тотъ фактъ, что онъ неохотно исполнилъ мою просьбу, доказываетъ, что ра: ли васъ герцогъ принесъ въ жертву свои собственныя желанія. Мой другъ, начальникъ штаба, выдалъ мнѣ копію съ открытаго листа на имя барона Брадвардина (подлинникъ у маіора Мельвиля), и я посылаю его вамъ, зная, что если вы его розыскали, то будете очень счастливы сообщить ему первый эту радостную вѣсть. Онъ конечно немедленно отправится въ Духранъ и тамъ останется на нѣсколько недѣль какъ бы въ карантинѣ. Что же касается до васъ, то я вамъ разрѣшаю проводить его туда и остаться тамъ съ недѣлю, такъ какъ мнѣ извѣстно, что тамъ пребываетъ одна хорошенькая молодая дѣвица. При этомъ, я съ удовольствіемъ увѣдомляю васъ, что ваше ухаживаніе за этой молодой особой чрезвычайно пріятно серу Эверарду и мисъ Рэчель, потому что они никогда не успокоятся о вашей судьбѣ и о будущности трехъ горностаевъ, пока вы не представите имъ мисисъ Вэверлей. А такъ какъ много лѣтъ тому назадъ я помѣшалъ подобному обезпеченію будущей судьбы трехъ горностаевъ, то я по совѣсти обязанъ вознаградить ихъ за причиненное зло. Поэтому употребите съ пользой эту недѣлю, а затѣмъ пріѣзжайте въ Лондонъ, гдѣ вамъ необходимо оформить судебнымъ порядкомъ ваше помилованіе.

"Остаюсь, любезный Вэверлей,

искренно вамъ преданный

Филипъ Талботъ".

ГЛАВА LXVII.

Happy's the wooing
That's not long а doing ¹).

¹) Счастлива любовь, которая увѣнчивается скорымъ успѣхомъ.

Опомнясь отъ восторга, въ который привели его эти счастливыя вѣсти, Эдуардъ предложилъ Маквиблю отправиться тотчасъ въ убѣжище барона, и сообщить ему радость. Но онъ, какъ крайне осторожный человѣкъ, весьма основательно возразилъ, что если бы баронъ показался теперь среди арендаторовъ и поселянъ, то они вѣроятно вздумали бы выразить свою радость шумными демонстраціями, а это можетъ быть не поправится властямъ, къ которымъ Маквибль питалъ безграничное уваженіе. Поэтому онъ, съ своей стороны, предложилъ Вэверлею отправиться къ Джанетѣ Джелатлей и подъ покровомъ ночи привести барона въ Малый-Веоланъ, гдѣ онъ могъ бы наконецъ выспаться въ хорошей постели. Онъ же, между тѣмъ, поѣдетъ къ капитану Фостеру, предъявитъ ему открытый листъ барона и попроситъ позволенія пріютить его на ночь у себя, а на утро онъ приготовитъ лошадей, чтобы довезти его до Духрана вмѣстѣ съ мистеромъ Стаплеемъ. Я полагаю, прибавилъ онъ, что хоть на время вы сохраните еще это имя.

— Безъ сомнѣнія, мистеръ Маквибль; но не пойдете ли и вы вечеркомъ на встрѣчу къ вашему патрону?

— Я радъ бы сдѣлать это отъ всего сердца, и благодарю вашу милость за напоминаніе о моемъ долгѣ, но я вернусь очень поздно отъ капитана, а вѣдь вы знаете, что роща пользуется незавидною славоні Послушайте-ка что говорятъ про старую Джанету Джелатлей. Лэрдъ этому не вѣритъ: онъ всегда былъ неостороженъ и безстрашенъ, не боялся ни чертей, ни людей. Я же знаю, что Джорджъ Макензи сказалъ: никакой богословъ не можетъ сомнѣваться въ существованіи колдуньей, такъ какъ Библія повелѣваетъ намъ истреблять ихъ. Мало того, никакой шотландскій законовѣдецъ не можетъ въ томъ сомнѣваться, потому что наше законодательство приговариваетъ ихъ къ смертной казни. И такъ законъ и Библія стоятъ за это мнѣніе. Если его милость не вѣруетъ въ книгу Левитъ, то можетъ повѣрить книгѣ Статутовъ. Но это — какъ угодно его милости, — Дункану Маквиблю до этого нѣтъ никакого дѣла. Во всякомъ случаѣ, я велю пригласить Джанету на сегодняшній вечеръ. Нельзя легко относиться къ людямъ съ такой репутаціей. Да и Дэви понадобится намъ, чтобы вертѣть вертелъ, такъ какъ на ужинъ я прикажу Эппи приготовить жирнаго гуся.

Передъ самымъ закатомъ солнца Вэверлей отправился въ хижину, и по дорогѣ долженъ былъ сознаться, что народъ какъ нельзя лучше избралъ мѣсто и предметъ своего суевѣрнаго страха. Къ жилищу Джанеты совершенно подходило слѣдующее описаніе Спенсера:

There, in а gloomy hollow glen, she found

A little cottage built of sticks and reeds,

In homely wise and wall’d with sods around,

In which а witch did dwell in loathly weeds,

And wilfull want, all careless of her needs;

So choosing solitary to abide

Far from all neighbours, that her devilish deeds,

And hellish arts, from people she might hide,

And hurt far off, unknown, whomsoever she espied ¹).

¹) Тамъ, въ мрачномъ глухомъ лѣсу, она нашла маленькую хижину, построенную изъ хвороста и камыша и обложенную дерномъ; въ ней жила колдуньи, нарочно ходившая въ лохмотьяхъ и скрывавшаяся въ этомъ уединенномъ уголку отъ сосѣдей, чтобы затаить отъ всѣхъ всѣ свои дьявольскія дѣла, и на свободѣ, издали, вредить кому пожелаетъ.

Эдуарду вспомнились эти стихи при входѣ въ хижину. Бѣдная Джанета, согбенная подъ бременемъ лѣтъ и почернѣвшая отъ постояннаго дыма, подметала полъ березовымъ вѣникомъ, что-то бормоча про себя и стараясь придать приличный видъ своему жилищу для пріема ожидаемыхъ гостей. Услышавъ шаги Вэверлея, она вздрогнула и съ безпокойствомъ взглянула на него: такъ опасалась она за барона! Большаго труда ему стоило объяснить ей, что Брадвардину нечего болѣе бояться, а когда она наконецъ поняла, то ему также трудно было се увѣрить, что владѣнія барона не будутъ ему возвращены.

— Не можетъ быть, проговорила она, — чтобы кто-нибудь рѣшился захватить его собственность послѣ того какъ онъ помилованъ. Что же касается до Нихъ-Грабита, то я право желала бы быть настоящей колдуньей, еслибъ не боялась, что врагъ рода человѣческаго поймаетъ меня на словѣ.

Эдуардъ далъ ей нѣсколько серебряныхъ монетъ и обѣщалъ щедро вознаградить за ея преданность.

— Я сочла бы самой пріятной для себя наградой, отвѣчала старуха, — еслибы моему старому господину и мисъ Розѣ возвратили то что имъ принадлежало, и я увидѣла бы ихъ опять въ ихъ собственномъ домѣ.

Эдуарда, простился съ ней и поспѣшилъ къ Патмосу барона. Онъ свистнулъ въ полголоса, и старикъ тотчасъ, словно барсукъ, высунулъ голову изъ своей норы.

— Раненько вы пришли, мой милый другъ, проговорилъ онъ, спускаясь внизъ. — Вѣроятно красные мундиры еще не пробили зори, а до тѣхъ поръ мы не можемъ считать себя въ безопасности.

— Никогда не рано сообщить хорошую вѣсть, отвѣчалъ Вэверлей, и съ радостью разсказалъ обо всемъ случившемся.

Старикъ безмолвно вознесъ къ Небу благодарственную молитву, и потомъ воскликнулъ:

— Слава Богу! Я увижу, наконецъ, свое дѣтище.

— Съ тѣмъ, чтобы ужъ болѣе никогда съ ней не разставаться, прибавилъ Вэверлей.

— Надѣюсь… развѣ только ей придется добывать себѣ кусокъ хлѣба, такъ какъ дѣла мои очень плохи. Но что значатъ земныя блага!

— Я если бы, робко вымолвилъ Эдуардъ, — нашлось средство поставить мисъ Брадвардинъ внѣ превратностей судьбы и обезпечить ей мѣсто въ томъ обществѣ, къ которому она принадлежитъ по рожденію, — согласились бы вы сдѣлать счастливѣйшимъ смертнымъ одного изъ вашихъ друзей?

Баронъ обернулся и пристально взглянулъ на него.

— Да, продолжалъ Вэверлей, я тогда только перестану считать себя изгнанникомъ, когда вы позволите мнѣ сопровождать васъ въ Духранъ, чтобы тамъ…

Баронъ казалось напрягалъ всѣ усилія, чтобы достойно отвѣтить на предложеніе, которое онъ въ былое время назвалъ бы оборонительнымъ и наступательнымъ союзомъ между домами Брадвардиновъ и Вэверлеевъ, но не могъ совладать съ собой: отецъ восторжествовалъ надъ барономъ. Родовая гордость въ немъ исчезла; радостное изумленіе просвѣчивало во всѣхъ чертахъ его лица, и онъ, забывъ обо всемъ, кромѣ своего счастья, заключилъ Вэверлея въ свои объятія, восклицая среди рыданій:

— Сынъ мой, дорогой сынъ мой! Если бы я могъ выбирать Розѣ жениха во всемъ свѣтѣ, то остановился бы на васъ.

Съ нѣжною любовью обнялъ его и Эдуардъ, и въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ оба они хранили молчаніе. Наконецъ Эдуардъ первый его нарушилъ:

— Но мисъ Брадвардинъ? проговорилъ онъ.

— Она всегда повиновалась волѣ отца; къ тому же вы молоды, недурны собой, съ честными убѣжденіями, и происходите отъ хорошаго рода… Нѣтъ, нѣтъ, никогда не было у нея другой воли, кромѣ моей, и даже въ дни моего благоденствія я не пожелалъ бы для нея лучшаго мужа, какъ племянникъ моего друга, сера Эверарда! Но, молодой человѣкъ, я надѣюсь, что вы поступаете въ этомъ дѣлѣ съ должною осмотрительностью, и уже заручились согласіемъ вашихъ друзей и родственниковъ, а главнымъ образомъ сера Эверарда, который для васъ in loco parentis^[135]. Да, этого не слѣдуетъ забывать.

Эдуардъ отвѣчалъ, что серъ Эверардъ сочтетъ для себя за честь подобный бракъ племянника, на который онъ вполнѣ согласенъ, въ доказательство чего прочелъ письмо полковника Талбота.

— Серъ Эверардъ, сказалъ баронъ, прочтя письмо, — всегда ставилъ честь и благородное происхожденіе выше богатства; впрочемъ ему и не было надобности ухаживать за diva pecunіа. Но теперь, когда Малькольмъ оказался отцеубійцей, такъ какъ я не могу пріискать другаго названія человѣку, желающему отчуждить родовое помѣстіе, я жалѣю, прибавилъ онъ, устремивъ глаза на уголокъ крыши Тюли-Веолана, виднѣвшійся изъ-за деревьевъ, что не могу оставить Розѣ стараго дома, съ прилегающими къ нему землями. А впрочемъ, можетъ быть это и къ лучшему. Какъ баронъ Брадвардинъ, я пожалуй счелъ бы своимъ долгомъ настаивать на нѣкоторыхъ условіяхъ относительно имени и герба; по теперь я безземельный лэрдъ, отецъ дочери-безприданницы, и никто не упрекнетъ мнѣ за отказъ отъ всѣхъ этихъ притязаній.

— Слава Богу, подумалъ Эдуардъ, — что дядя этого не слышитъ. Медвѣдьи три горностая навѣрное вступили бы въ смертельный бой.

Потомъ, со всѣмъ жаромъ влюбленнаго юноши, онъ сталъ увѣрять барона, что рука и сердце Розы составляли предметъ всѣхъ его мечтаній, и что простое согласіе уважаемаго барона доставило ему такую же радость, какъ еслибъ онъ давалъ за дочерью цѣлое графство.

Между тѣмъ они прибыли въ Малый-Веоланъ; гусь уже дымился на столѣ, и Маквибль съ нетерпѣніемъ постукивалъ ножомъ и вилкою. Свиданіе съ прежнимъ патрономъ было самое радостное. На кухнѣ тоже были гости: старую Джанету помѣстили у очага, Дэви распоряжался на славу вертеломъ, и даже собакъ, Банъ и Бускаръ (такъ щедръ сталъ въ припадкѣ радости Маквибль), накормили досыта, и онѣ теперь храпѣли, растянувшись на полу.

На другое утро Брадвардинъ и Вэверлей отправились въ Духранъ, гдѣ ожидали барона вслѣдствіе успѣха почти единодушнаго ходатайства въ его пользу шотландскихъ джентльменовъ, приверженцевъ правительства. Заступничество это было такъ могущественно, что барону навѣрное возвратили бы его помѣстья, еслибъ они не перешли въ руки недостойнаго его родственника, права котораго, проистекавшія изъ осужденія барона за участье въ мятежѣ, не могли уничтожиться королевскимъ помилованіемъ. Старикъ при этомъ съ своею обычною веселостью объявлялъ, что онъ предпочитаетъ уваженіе сосѣдей возстановленію, inintegruin, во всѣхъ своихъ правахъ, если бы это и было возможно.

Я не берусь описывать свиданія отца съ дочерью, такъ нѣжно любившихъ другъ друга и разлученныхъ при такихъ страшныхъ обстоятельствахъ. Тѣмъ менѣе рѣшусь я рисовать картину свиданія Розы и Вэверлея, анализировать яркій румянецъ, покрывшій ея щеки при видѣ нашего героя, и изслѣдовать трудный вопросъ, выразила ли она любопытство узнать причину, заставившую Вэверлея совершить путешествіе въ Шотландію. Наконецъ я не стану утомлять читателя приторными подробностями объясненія въ любви шестьдесять лѣтъ тому назадъ. Достаточно сказать, что подъ ферулою такого строгаго блюстителя этикета, какъ баронъ, все произошло какъ слѣдуетъ. Онъ взялся самъ, на другое утро послѣ ихъ прибытія, передать предложеніе Вэверлея Розѣ, которая выслушала его съ подобающею въ подобныхъ случаяхъ застѣнчивостью. Впрочемъ, говорятъ, что Вэверлей успѣлъ еще наканунѣ вечеромъ предупредить ее, улучивъ нѣсколько минутъ въ то время, какъ остальное общество разсматривало въ саду диковинный фонтанъ, изображавшій трехъ змѣй.

Пусть мои прекрасныя читательницы судятъ сами, но мнѣ кажется, что невозможно въ такое короткое время успѣть переговорить о столь важномъ дѣлѣ; достовѣрно же то, что на подобное объясненіе барону понадобилось не менѣе часа.

Съ этого времени на Эдуарда стали смотрѣть какъ на жениха. Хозяйка дома, посредствомъ улыбокъ и взглядовъ, всегда усаживала его за обѣдомъ рядомъ съ мисъ Брадвардинъ, а во время игры въ карты — напротивъ, ея партнеромъ. Если онъ входилъ въ комнату, то одна изъ четырехъ мисъ Рубрикъ, которая въ ту минуту сидѣла подлѣ Розы, непремѣнно позабывала свой наперстокъ или ножницы и отправлялась разыскивать его въ противоположный уголъ комнаты, а это давало возможность Вэверлею сѣсть около своей невѣсты; когда же не было въ комнатѣ ни отца, ни матери, онѣ изподтишка подсмѣивались надъ влюбленными. Старый лэрдъ Духранъ время отъ времени позволялъ себѣ какое нибудь острое словцо, а его супруга шутливое замѣчаніе. Даже самъ баронъ не всегда сохраняла обычную серьезность; но его шутки, обыкновенно палатинскомъ языкѣ, были самыя безвредныя для Розы. Слуги также подмигивали другъ другу весьма выразительно, горничныя громко смѣялись, и весь домъ казалось зналъ плохо скрываемую тайну. Хорошенькая Алиса Липъ, которая послѣ несчастнаго случая, постигшаго ея отца (какъ она выражалась), поступила въ горничныя къ Розѣ Брадвардинъ, подмигивала и улыбалась болѣе всѣхъ. Роза и Вэверлей выносили эти маленькія непріятности такъ же, какъ ихъ выносятъ всѣ влюбленные, и по всей вѣроятности находили полное вознагражденіе, потому что они вовсе не казались несчастными въ теченіе тѣхъ шести дней, которые Вэверлей провелъ въ Духранѣ.

Наконецъ было рѣшено, что Эдуардъ отправится въ замокъ Вэверлей, и тамъ устроитъ все для свадьбы, а оттуда поѣдетъ въ Лондонъ для окончательнаго утвержденія своего помилованія, и устроивъ это дѣло возвратятся какъ можно скорѣе къ своей невѣстѣ. Онъ намѣревался еще заѣхать но дорогѣ къ полковнику Талботу, по главное онъ желалъ навести справки объ участи несчастнаго Гленакойха, повидать его въ Карлайлѣ и употребить всѣ старанія, чтобъ выхлопотать если не помилованіе Фергуса, то по крайней мѣрѣ облегченіе наказанія, къ которому, онъ былъ увѣренъ, его приговорятъ. Въ случаѣ же полнаго неуспѣха, онъ намѣревался предложить несчастной Флорѣ убѣжище у Розы, или какимъ либо другимъ способомъ помочь ей выйдти изъ ея отчаяннаго положенія. Очень трудно было однако спасти Фергуса, и на всѣ письменныя просьбы Эдуарда, расчитывавшаго на заступничество полковника Талбота, послѣдній сухо отвѣчалъ, что его кредитъ въ дѣлахъ подобнаго рода совершенно истощился.

Полковникъ все еще находился въ Эдинбургѣ, гдѣ располагалъ пробыть еще нѣсколько мѣсяцевъ, по порученію герцога Кумберланда. Онъ ждалъ туда и лэди Эмили, которой доктора предписали путешествіе и козье молоко. Поэтому Эдуардъ засталъ въ Эдинбургѣ полковника, и послѣдній поздравилъ его съ будущимъ счастьемъ и охотно взялъ на себя нѣсколько порученій, которыхъ нашъ герой не могъ самъ исполнить. Но относительно Фергуса онъ былъ непоколебимъ. Онъ ясно доказалъ Эдуарду, что его заступничество не могло ни къ чему повести, да кромѣ того признался, что не считалъ себя вправѣ хлопотать объ этомъ несчастномъ человѣкѣ.

— Правосудіе, сказалъ онъ, — обязанное наказать хоть нѣсколькихъ изъ тѣхъ людей, которые наполнили ужасомъ и облекли въ трауръ цѣлую націю, не могло избрать болѣе достойной жертвы. Фергусъ взялся за оружіе съ полнымъ сознаніемъ и все обдумалъ основательно. Судьба отца не устрашила его, а милосердіе правительства, возвратившаго ему его права и владѣнія, не могло удержать его. Онъ храбръ и великодушенъ, по эти качества только дѣлаютъ его еще болѣе опаснымъ. Его умъ и образованіе лишь увеличиваютъ преступленіе, а энтузіазмъ дѣлаетъ его вполнѣ достойнымъ мученическаго вѣнца. Главное, онъ вывелъ на бой сотни людей, которые безъ него никогда и не подумали бы нарушать спокойствія страны. Повторяю (хотя, видитъ Богъ, я искренно его сожалѣю какъ человѣка), что онъ отлично изучилъ и вполнѣ понималъ свою отчаянную игру, онъ поставилъ на карту жизнь или смерть, гробъ или графскую корону, и потому правосудіе не должно допустить, чтобы онъ взялъ назадъ свою ставку потому только, что счастье отвернулось отъ него.

Таковы были въ ту эпоху доводы, приводимые противъ побѣжденнаго непріятеля даже людьми достойными и человѣколюбивыми. Будемъ надѣяться, что, по крайней мѣрѣ въ этомъ отношеніи, намъ не доведется видѣть сценъ и выслушивать мнѣній, которыя были такъ обыкновенны въ Великобританіи шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ.

ГЛАВА LXVIII.

То morrow? Oh that's sudden!

Spare him! Spare him!

Shakspeare ¹).

¹) Завтра! О! это слишкомъ скоро! Пощадите его! Пощадите!
Шэкспиръ.

Эдуардъ, сопровождаемый своимъ прежнимъ слугою, Аликомъ Польвартомъ, прибылъ въ Карлайлъ въ то время когда еще продолжался судъ надъ его несчастными товарищами по оружію. Онъ спѣшилъ, увы, не съ надеждою спасти своего друга, а лишь съ цѣлью хоть увидѣться съ нимъ. И надо прибавить, какъ только назначенъ былъ день засѣданія, онъ не жалѣлъ денегъ, чтобы найти обвиняемымъ хорошаго защитника. Дѣйствительно, лучшій адвокатъ въ Карлайлѣ взялъ на себя защиту Фергуса. Но и онъ походилъ на знаменитыхъ докторовъ, собранныхъ у изголовья умирающаго вельможи. Доктора готовы воспользоваться всякимъ неожиданнымъ переломомъ въ болѣзни, расчитывая только на натуру паціента, а адвокаты подстерегаютъ случайное несоблюденіе формъ судопроизводства. — Эдуардъ пробрался въ залу засѣданія, биткомъ набитую публикой, и такъ какъ онъ прибылъ съ сѣвера и былъ видимо взволнованъ, то всякій сторонился и давалъ ему мѣсто, принимая его за родственника кого нибудь изъ обвиняемыхъ. Судъ оканчивалъ свое третье засѣданіе, и на скамьѣ подсудимыхъ было двое обвиняемыхъ.

Обвинительный актъ былъ только что прочитанъ, и Эдуардъ взглянувъ на подсудимыхъ, узналъ въ одномъ изъ нихъ, по внушительной фигурѣ и благороднымъ чертамъ, Фергуса Макъ-Айвора, не смотря на безпорядочность его одежды и сѣроватую блѣдность лица, вслѣдствіе долгаго заточенія. Около него сидѣлъ Макомбихъ. У Эдуарда помутилось въ глазахъ при взглядѣ на нихъ. Но онъ пришелъ въ себя, когда предсѣдатель суда произнесъ слѣдующія торжественныя слова:

— Фергусъ Макъ-Айворъ изъ Гленакойха, иначе называемый Вихъ-Іанъ-Воръ, и Эванъ Макъ-Ливоръ изъ Тарасклюга, иначе называемый Эванъ Дгу и Эванъ Макомбихъ или Эванъ Дгу Макомбихъ, вы оба признаны виновными въ государственной измѣнѣ. Что имѣете вы сказать противъ примѣненія судомъ смертной казни по закону? Въ эту минуту, слѣдуя примѣру предсѣдателя суда, Фергусъ надѣлъ шляпу, и бросивъ на него пристальный взглядъ, отвѣтилъ твердымъ голосомъ:

— Я не хочу дозволить, чтобъ это многочисленное собраніе подумало, что мнѣ нечего отвѣчать, но то что я могъ бы сказать вы не захотѣли бы слушать, такъ какъ моя защита была бы вашимъ обвиненіемъ; и такъ, ради Bora, пользуйтесь своей силой. Вотъ ужъ болѣе двухъ дней какъ вы занимаетесь пролитіемъ самой благородной и чистой крови. Не щадите и моей. Будь въ моихъ жилахъ вся кровь моихъ предковъ, я и то охотно бы пролилъ ее за это святое дѣло.

Онъ спокойно сѣлъ въ скамью обвиняемыхъ и отказывался болѣе встать. Макомбихъ взглянулъ на него и всталъ, собираясь по видимому говорить въ свою очередь, по внушающая обстановка, суда и трудность передачи своихъ мыслей не на родномъ языкѣ сковали его уста. Топотъ сожалѣнія вырвался у присутствовавшихъ, полагавшихъ, что этотъ несчастный человѣкъ хотѣлъ сказать въ свое оправданіе, что онъ былъ лишь слѣпымъ орудіемъ въ рукахъ своего начальника, которому принужденъ былъ повиноваться. Предсѣдатель водворилъ тишину и очень любезно пригласилъ Макомбиха объясниться.

— Милордъ, произнесъ Эванъ, стараясь придать своимъ словамъ нѣкоторую вкрадчивость, — вотъ что я вамъ хотѣлъ сказать: если вашей милости и уважаемымъ судьямъ благоугодно будетъ на этотъ разъ выпустить на свободу Вихъ-Іанъ-Вора и дать ему возможность уѣхать во Францію, съ условіемъ болѣе не тревожить правительства короля Георга, то шесть лучшихъ молодцовъ всего клана будутъ готовы принять за него смерть. Если отпустите меня въ Гленакойхъ, то я самъ приведу ихъ на висѣлицу или на плаху, и вы можете, если вамъ угодно, начать съ меня.

Не смотря на торжественность минуты, такое странное предложеніе вызвало общій смѣхъ. Предсѣдатель возстановилъ порядокъ, и Макомбихъ, озираясь вокругъ себя, сказалъ съ оттѣнкомъ презрѣнія:

— Если господа саксонцы смѣются надъ тѣмъ, что такой бѣднякъ, какъ я, считаетъ свою жизнь и жизнь шести человѣкъ, подобныхъ мнѣ, равными жизни нашего вождя, то они можетъ быть правы, но если имъ смѣшно мое предложеніе и они думаютъ, что я не сдержу своего слова и не вернусь сюда, то я смѣло могу сказать, что они совсѣмъ не знаютъ, ни сердца горца, ни чести джентльмена.

Послѣ этихъ словъ смѣхъ замеръ, и глубокое молчаніе воцарилось въ судѣ. Предсѣдатель прочелъ смертный приговоръ обоимъ подсудимымъ, и казнь была назначена на слѣдующее утро.

— Вамъ, Фергусъ Макъ-Айворъ, нечего надѣяться на помилованіе, прибавилъ онъ: — Приготовьтесь завтра вынести послѣднія страданія на семъ свѣтѣ, и предстать предъ Верховнымъ Судіею.

— Это мое единственное желаніе, отвѣчалъ Фергусъ твердо.

Слезы брызнули изъ глазъ Макомбиха, все время пристально смотрѣвшаго на своего вождя.

— Что же касается васъ, бѣдная жертва, продолжалъ предсѣдатель обращаясь къ Эвану, то вы, слѣдуя тѣмъ идеямъ, въ которыхъ были воспитаны, представили сегодня поразительный примѣръ того, какъ благодаря несчастному духу вашихъ клановъ, вы переносите на честолюбиваго вождя, дѣлающаго васъ орудіемъ своихъ преступленій, ту преданность, которую вы обязаны питать къ королю и государству. Вы внушаете мнѣ столько состраданія, что если рѣшитесь подать просьбу о помилованіи, то я употреблю всѣ свои старанія, чтобы она была уважена; въ противномъ случаѣ…

— Не хочу я вашего помилованія, воскликнулъ Эванъ. — Если вы ужъ рѣшились пролить кровь Вихъ-Іанъ-Вора, то единственную милость, которую я могъ бы отъ васъ попросить, это освободить мои руки отъ цѣпей и отдать мнѣ палашъ, и чтобы вы посидѣли съ минутку на своемъ мѣстѣ…

— Да будетъ кровь его на его головѣ! воскликнулъ пр е дсѣ дателъ. — У ведите осужде и и ихъ.

Вэверлей, подавленный самыми тяжелыми чувствами, опомнился только на улицѣ, куда его увлекла за собой толпа, хлынувшая изъ залы суда. Первою его мыслью было отправиться къ Фергусу и поговорить съ нимъ въ послѣдній разъ. Поэтому онъ пошелъ въ замокъ, въ которомъ содержался несчастный его другъ; но его не впустили.

— По приказанію шерифа никого не допускаютъ къ узнику, за исключеніемъ его духовника и сестры, сказалъ унтеръ-офицеръ.

— Гдѣ же находится мисъ Макъ-Айворъ? спросилъ онъ. Ему дали ея адресъ. Она жила въ одномъ уважаемомъ католическомъ семействѣ въ окрестностяхъ Карлайля.

Не смѣя обратиться ни къ шерифу, ни къ судьямъ отъ собственнаго имени, еще недавно бывшаго въ спискѣ измѣнниковъ, онъ прибѣгнулъ къ покровительству адвоката, защищавшаго Фергуса. Но тотъ сообщилъ ему, что правительство боится, чтобы послѣднія минуты іаковитовъ не были описаны какимъ нибудь сторонникомъ претендента, а это могло произвести волненіе въ публикѣ, почему и разрѣшило входъ къ узникамъ только близкимъ ихъ родственникамъ. Впрочемъ, изъ уваженія къ наслѣднику Вэверлей-Онора, онъ обѣщалъ выхлопотать ему разрѣшеніе для свиданія съ узникомъ на другой день, прежде чѣмъ съ него снимутъ кандалы и повезутъ на казнь.

— Не во снѣ ли я? подумалъ Вэверлей. О комъ такъ говорятъ? Неужели о Фергусѣ, этомъ рыцарѣ, храбромъ, великодушномъ, о Фергусѣ, вождѣ столь преданнаго ему клана? Фергусъ, доблестный, энергичный, юный, благородный, любимый женщинами, воспѣтый бардами, теперь закованъ въ цѣпи какъ низкій преступникъ! Неужели его повезутъ на позорной колесницѣ къ эшафоту и предадутъ медленной, ужасной смерти отъ руки презрѣннаго изъ людей? Да! изъ адскаго пекла вышло то привидѣніе, которое предсказало подобную участь храброму Гленакойху.

Дрожащимъ голосомъ просилъ онъ защитника предупредить Фергуса о предполагаемомъ его посѣщеніи, и затѣмъ, возвратясь въ гостиницу, написалъ записку мисъ Флорѣ Макъ-Айворъ, прося дозволенія посѣтить ее въ тотъ день вечеромъ. Записку эту почти невозможно было разобрать — такъ дрожала его рука, но полученный имъ отвѣтъ былъ написанъ прекраснымъ, великолѣпнымъ почеркомъ Флоры, твердость котораго нисколько не уменьшилась подъ вліяніемъ постигшаго се бѣдствія.

«Мисъ Флора Макъ-Айворъ, гласила эта записка, не въ состояніи отказать лучшему другу ея брата въ дозволеніи посѣтить ее, не смотря на горестныя обстоятельства».

Въ назначенное время Эдуардъ явился въ домъ, гдѣ жила мисъ Айворъ, и его тотчасъ провели къ ней. Онъ увидѣлъ Флору въ большой мрачной залѣ, стѣны которой были покрыты обоями. Она сидѣла у окна и шила какую-то одежду изъ бѣлой фланели. Неподалеку отъ нея пожилая женщина, казавшаяся иностранкой и монахиней, читала католическій молитвенникъ. При входѣ Вэверлея она положила книгу на столъ и вышла изъ залы. Флора встала и протянула ему руку, но оба они не промолвили ни слова.

Цвѣтъ лица Флоры утратилъ свою свѣжесть, и она страшно похудѣла. Мраморная блѣдность представляла рѣзкій контрастъ съ ея чернымъ платьемъ и такими же волосами. Однако въ одеждѣ ея не было замѣтно никакой небрежности, и волосы были причесаны такъ же старательно какъ и всегда.

— Видѣли вы его? наконецъ проговорила она.

— Увы, нѣтъ, меня къ нему не допустили!

— Это жестокосердіе вполнѣ согласуется со всѣмъ остальнымъ; по намъ надо подчиниться. Вы надѣетесь получить разрѣшеніе?

— Да… завтра… отвѣтилъ Вэверлей, произнеся послѣднее слово такъ тихо, что Флора едва могла его разслышать.

— Завтра или никогда, до той впрочемъ минуты, произнесла Флора, поднявъ глаза къ небу, — когда мы всѣ соединимся. Но я надѣюсь, что вы еще увидитесь съ нимъ и на землѣ. Онъ всегда любилъ васъ отъ всего сердца, хотя… но къ чему вспоминать о прошедшемъ?

— Да, къ чему?

— И даже о будущемъ, мой добрый другъ, насколько оно касается мірскихъ событій? Сколько разъ представляла я себѣ эту ужасную катастрофу! Сколько разъ я спрашивала себя, достанетъ ли у меня духу перенести ее! И однаножъ я никогда не воображала такого страшнаго, невыносимаго горя.

— Дорогая Флора, еслибъ ваша сила воли…

— Да, да! мистеръ Вэверлей, отвѣчала она съ какимъ-то дикимъ пыломъ, — давно какой-то демонъ мнѣ нашептываетъ, — можно съ ума сойти отъ его шопота — что сила воли, которою такъ гордилась Флора, погубила ея брата!

— Боже мой! какъ можете вы допустить такую ужасную мысль?

— А вѣдь, правда, она ужасна? И однакожъ она не покидаетъ меня, какъ тѣнь. Я вполнѣ сознаю, что эта мысль ложная, ни на чемъ неоснованная, и однако она не выходитъ изъ моей головы. Невѣдомый голосъ шепчетъ мнѣ и говоритъ, что мой братъ, столь же легкомысленный, сколько пламенный, раздѣлилъ бы свою энергію между сотней предметовъ. Я научила его сосредоточить эту энергію, поставить все на одну отчаянную ставку. О, отчего я ниразу не напомнила ему, что «обнажающій мечъ, отъ меча и погибнетъ!» — Отчего я ни разу не сказала ему: останься дома, сохрани свое мужество, свою жизнь, своихъ васаловъ, на предпріятія возможныя для человѣка! Но увы! мистеръ Вэверлей, я подстрекала его пылкій характеръ и по меньшей мѣрѣ на половину виновна въ его погибели.

Эдуардъ старался опровергнуть эту ужасную мысль всѣми доводами, которые только приходили ему въ голову. Между прочимъ онъ напомнилъ ей, что одинаковое воспитаніе должно было развить въ нихъ обоихъ одинакія же убѣжденія.

— Не подумайте, чтобъ я измѣнила этимъ убѣжденіямъ, перебила его Флора съ живостью. — Я сожалѣю о его предпріятіи не потому, чтобы считала его преступнымъ; о, нѣтъ, по потому, что оно не могло окончиться иначе.

— Однакожъ, произнесъ Эдуардъ, — оно не всегда казалось столь рискованнымъ и отчаяннымъ, какъ было въ дѣйствительности, и Фергусъ, со своимъ пылкимъ умомъ, все равно взялся бы за это дѣло, съ вашей поддержкой или безъ нея. Совѣты ваши придали его дѣйствіямъ единство и постоянство, они облагородили ихъ, но не убѣдили его начать дѣло.

Флора опять принялась за шитье и какъ будто не слышала Вэверлея.

— Помните, проговорила она черезъ нѣсколько минутъ съ грустной улыбкой, — помните какъ вы застали меня однажды за приготовленіемъ вѣнчальнаго убора; сегодня вы находите меня за шитьемъ его брачнаго наряда! Друзья наши, прибавила она, стараясь превозмочь свое волненіе, предадутъ святой землѣ, въ своей часовнѣ, кровавыя останки послѣдняго Вихъ-Іанъ-Вора!.. Но въ гробу будетъ одна только ихъ часть, — голова его!.. Я не буду имѣть даже послѣдняго, горькаго утѣшенія — прикоснуться къ охладѣвшимъ устамъ дорогаго моего Фергуса!

Несчастная Флора истерически зарыдала и черезъ минуту упала въ обморокъ. Монахиня, бывшая въ другой комнатѣ, поспѣшно вошла въ залу и попросила Эдуарда оставить ихъ вдвоемъ, не уходя впрочемъ изъ дому.

Черезъ полчаса его снова позвали въ залу. Мисъ Макъ-Айворъ сдѣлала надъ собою необыкновенное усиліе и казалась теперь гораздо спокойнѣе. Поэтому Эдуардъ рѣшился напомнить о томъ, что мисъ Брадвардинъ имѣла право считать себя сестрою Флоры и заботиться о ея будущности.

— Милая моя Роза уже писала мнѣ объ этомъ, отвѣчала она. Горе всегда замкнуто и эгоистично, иначе я навѣрное написала бы ей; впрочемъ, при всемъ моемъ отчаяніи я искренно порадовалась ея счастью и тому, что старый добрый баронъ уцѣлѣлъ во всеобщемъ крушеніи. Передайте моей дорогой Розѣ эту единственную цѣнную вещь, которой обладала ея бѣдная Флора (и она подала ему ящикъ съ брилліантовою нитью, которою она обыкновенно украшала свои волосы). Этотъ подарокъ принцесы мнѣ уже не понадобится. Благодаря помощи друзей, меня принимаютъ въ монастырь Шотландскихъ Бенедиктинокъ въ Парижѣ. Завтра, если только я переживу этотъ страшный день, я отправляюсь въ путь съ почтенною сестрой. Прощайте, мистеръ Вэверлей. Дай Богъ вамъ счастья съ Розой; вы его вполнѣ заслуживаете оба. Вспоминайте кое-когда объ утраченныхъ вами друзьяхъ, но не старайтесь меня увидѣть. Это было бы излишней, непрошенной милостью.

Она протянула Вэверлею руку, которую тотъ облилъ слезами. Затѣмъ выйдя нетвердою поступью изъ комнаты, Эдуардъ возвратился въ Карлайлъ. Въ гостиницѣ ему передали письмо отъ адвоката, извѣщавшаго, что его допустятъ къ Фергусу какъ только откроются ворота замка, и позволятъ остаться съ нимъ до прибытія шерифа для роковой церемоніи.

ГЛАВА LXIX.

-- А darker departure is near,

The death-drum is muffled and sable the bier.

Campbell ¹).

¹) Близка минута мрачнаго разставанія, барабаны обтянуты крепомъ и гробъ черный.
Кампбель.

Вэверлей цѣлую ночь не могъ сомкнуть глазъ, а передъ восходомъ солнца уже находился на площадкѣ передъ старой готической дверью карлайльскаго замка. Долго еще пришлось ему ходить взадъ и впередъ, пока наконецъ отворились ворота и согласно правиламъ спустили подъемный мостъ черезъ ровъ. Онъ предъявилъ полученный имъ открытый листъ дежурному сержанту, и его пропустили. Фергусъ былъ заключенъ въ одномъ изъ мрачныхъ казематовъ башни, расположенной въ самомъ центрѣ замка и окруженной наружными фортификаціонными работами времени Генриха VIII. Не успѣла съ тяжелымъ шумомъ отвориться дверь темницы передъ Эдуардомъ, какъ несчастный вождь, бряцая своими кандалами, поспѣшилъ на встрѣчу своему другу, и бросился въ его объятія.

— Мой милый Эдуардъ, сказалъ онъ, твердымъ и даже веселымъ голосомъ, — вы истинный другъ! Извѣстіе о вашемъ счастьѣ меня очень порадовало. Ну, какъ поживаютъ Роза и нашъ старый другъ чудакъ-баронъ? Надѣюсь, что хорошо, потому что вижу васъ на свободѣ. Какъ же вы разрѣшите спорный вопросъ о первенствѣ между тремя горностаями и медвѣдемъ съ машинкой для сниманія сапоговъ?

— Милый мой Фергусъ, какъ можете вы говорить о подобныхъ вещахъ въ такую минуту?

— Ахъ! конечно, 16-го прошедшаго ноября мы вошли въ Карлайль при болѣе счастливыхъ обстоятельствахъ: мы тогда шли рядомъ и водрузили бѣлое знамя на этихъ старинныхъ башняхъ. Но я не ребенокъ и не стану плакать потому только, что судьба мнѣ измѣнила. Я зналъ какую ставилъ карту, я велъ игру смѣло, и благородно расплачусь. А теперь, такъ какъ мнѣ остается немного времени, поговоримъ о томъ что меня болѣе всего интересуетъ. — Посчастливилось ли принцу ускользнуть отъ ищеекъ?

— Да, онъ въ безопасности.

— Слава Богу! Разскажите же мнѣ объ этомъ подробнѣе.

Вэверлей разсказалъ все что тогда было извѣстно объ этой удивительной исторіи, и Фергусъ слушалъ его съ живѣйшимъ интересомъ. Потомъ онъ разспрашивалъ его о многихъ друзьяхъ, въ особенности же объ участи людей его клана. Они пострадали менѣе чѣмъ другіе кланы, принимавшіе участіе въ возстаніи, потому что, лишившись вождя, они тотчасъ, по обычаю горцевъ, разсыпались во всѣ стороны и возвратились домой, такъ что когда возстаніе было окончательно подавлено, то ни у одного изъ нихъ не оказалось оружія, и съ ними обошлись съ меньшею строгостью. Эти вѣсти очень обрадовали Фергуса.

— Любезный Вэверлей, сказалъ онъ, — вы богатый щедры; если вы когда нибудь услышите, что бѣдные макъ-айворцы терпятъ въ своихъ горахъ притѣсненія отъ какого нибудь жестокаго правительственнаго агента, вспомните, что вы носили ихъ тартанъ и что вы усыновлены этимъ племенемъ. Баронъ, живущій возлѣ насъ и знакомый съ нашими обычаями, скажетъ вамъ въ какое время и какимъ образомъ вы можете оказать имъ наибольшую услугу. Обѣщайте же послѣднему Вихъ-Іанъ-Вору быть ихъ покровителемъ.

Эдуардъ далъ слово, и такъ честно сдержалъ его, что добрая намять о немъ до сихъ поръ сохранилась въ лѣсахъ Гленакойха, гдѣ онъ извѣстенъ подъ названіемъ Друга Дѣтей Айвора.

— Какъ жаль, продолжалъ Фергусъ, — что я не могу завѣщать вамъ свои права на любовь и повиновеніе этого древняго и храбраго рода! Я даже не въ силахъ убѣдить моего бѣднаго Эвана сохранить свою жизнь на предложенныхъ ему условіяхъ и быть въ отношеніи васъ тѣмъ же, чѣмъ онъ всегда былъ для меня: нѣжнѣйшимъ, храбрѣйшимъ и преданнѣйшимъ…

Слезы, которыхъ не могли у него вырвать мысли о своей собственной участи, выступили на его глазахъ при воспоминаніи объ участи его молочнаго брата.

— Увы, продолжалъ онъ отирая слезы, — это невозможно, вы не можете быть для нихъ Вихъ-Іанъ-Воромъ! Эти три волшебныя слова — единственный талисманъ, прибавилъ онъ улыбаясь, который можетъ открыть путь къ ихъ преданности и уваженію. Бѣдный Эванъ послѣдуетъ за своимъ молочнымъ братомъ и на плаху, какъ онъ всюду сопровождалъ его во всю свою жизнь.

— Могу васъ увѣрить, произнесъ Макомбихъ, подымаясь съ полу, на которомъ онъ, боясь помѣшать ихъ разговору, лежалъ такъ неподвижно, что при темнотѣ, господствовавшей въ казематѣ, Эдуардъ совсѣмъ его не замѣтилъ, — могу васъ увѣрить, что Эванъ никогда и не желалъ лучшей участи, какъ умереть съ своимъ вождемъ.

— Такъ какъ мы говоримъ о кланахъ, произнесъ Фергусъ, — то скажите что вы теперь думаете о сѣромъ призракѣ? И прежде чѣмъ Эдуардъ отвѣтилъ, онъ продолжалъ: Я видѣлъ его сегодня ночью при лунномъ свѣтѣ, который узкою полосою пробивался въ комнату черезъ это высокое окно. Чего мнѣ его бояться? подумалъ я. Завтра, въ это время, я уже давно буду такимъ же безплотнымъ существомъ, какъ онъ. Проклятый призракъ, сказалъ я, въ послѣдній разъ ты спускаешься на землю, чтобы порадоваться паденію послѣдняго потомка твоего врага? Мнѣ показалось, будто призракъ улыбнулся, и исчезая поманилъ меня за собой. Что вы объ этомъ скажете? Я задавалъ тотъ же вопросъ своему духовнику, умному, добродѣтельному человѣку. Онъ сказалъ мнѣ, что церковь не отрицаетъ возможности появленія подобныхъ привидѣній, и совѣтовалъ выкинуть изъ головы эти мысли, такъ какъ воображеніе наше частенько разыгрываетъ съ нами подобныя странныя шутки. Ну, а вы какъ объ этомъ думаете?

— Я согласенъ съ нимъ, отвѣчалъ Эдуардъ, желая избѣжать всякаго разсужденія по этому поводу въ подобную минуту.

Ударъ въ дверь возвѣстилъ о прибытіи достойнаго патера, явившагося пріобщить обоихъ узниковъ по обряду римской церкви. Эдуардъ удалился, по черезъ часъ его позвали опять, и затѣмъ вскорѣ вошелъ отрядъ солдатъ, съ кузнецомъ, который долженъ былъ сбить оковы съ заключенныхъ.

— Вы видите, другъ мой, сказалъ Фергусъ съ улыбкой, — то уваженіе, которое оказывается силѣ и мужеству горцевъ. Насъ держали здѣсь въ цѣпяхъ, словно дикихъ звѣрей, а теперь привели шесть человѣкъ съ заряженными ружьями, вѣроятно изъ боязни, чтобы мы не взяли крѣпость штурмомъ.

Эдуардъ узналъ впослѣдствіи, что эти мѣры предосторожности были приняты послѣ отчаянной попытки плѣнниковъ къ бѣгству, которая едва имъ не удалась.

Вскорѣ раздался барабанный бой.

— Вотъ послѣдній сигналъ, которому я буду повиноваться на землѣ! сказалъ Фергусъ. — Теперь, мой милый Эдуардъ, прежде чѣмъ намъ разстаться, поговоримъ о Флорѣ. О! я содрогаюсь при звукѣ этого имени, пробуждающемъ во мнѣ нѣжнѣйшія чувства.

— Я не разстанусь съ вами здѣсь, проговорилъ Вэверлей.

— Это необходимо, другъ мой. Ни не должны провожать меня далѣе. Я за себя не боюсь, проговорилъ онъ съ гордостью. Природа причиняетъ такія же мученія, какъ и искуство палача. Какимъ счастливымъ сочли бы мы человѣка, избавившагося въ полчаса отъ страданій смертельной, мучительной болѣзни! А что бы они тамъ ни дѣлали, — все это не можетъ продлиться долѣе. Но все что можетъ вынести съ твердостью умирающій человѣкъ, представляетъ зрѣлище, способное убить его друга. Этотъ славный законъ о государственной измѣнѣ составляетъ одно изъ благодѣяній, которымъ старая Шотландія обязана вашей свободной странѣ, продолжалъ Фергусъ съ необычайною твердостью и хладнокровіемъ. Наше законодательство, какъ я слышалъ, было гораздо мягче, и я полагаю, что настанетъ день (тогда уже не будетъ дикарей горцевъ, къ которымъ можно примѣнять это милосердіе), когда англичане вычеркнутъ этотъ законъ изъ своего кодекса, и уничтожатъ нелѣпое правило выставлять на показъ народу мертвыя головы. У нихъ не хватитъ мозгу надѣть на мою голову бумажную графскую корону! А вѣдь это была бы злая насмѣшка, Эдуардъ. Надѣюсь, по крайней мѣрѣ, что они вздернутъ ее надъ тѣми воротами, которыя смотрятъ на Шотландію, чтобы и послѣ моей смерти, глаза мои были обращены на горы дорогой моей родины… Баронъ прибавилъ бы:

Moritiir et morions dulces reminscilur Argos ¹).

¹) Онъ умеръ и сладостно вспоминалъ объ Аргосѣ. Виргилій.

Въ эту минуту они услышали со двора замка какой-то глухой шумъ, стукъ колесъ и конскій топотъ.

— Я сказалъ уже вамъ, Эдуардъ, что вы не должны сопровождать меня, а этотъ шумъ предупреждаетъ насъ, что намъ не долго остается бесѣдовать. Скажите мнѣ въ какомъ положеніи застали вы мою бѣдную сестру.

Вэверлей прерывающимся отъ волненія голосомъ разсказалъ объ отчаяніи Флоры.

— Бѣдная Флора, воскликнулъ Фергусъ, — она легче перенесла бы свой смертный приговоръ! Эдуардъ, вы вскорѣ вкусите счастіе брачной взаимной любви, и дай Богъ чтобы вы и Роза наслаждались этимъ счастьемъ какъ можно долѣе; но вы никогда не узнаете того чистаго, непорочнаго чувства, соединяющаго двухъ сиротъ, которые, подобно мнѣ и Флорѣ, одиноки на землѣ и составляютъ все другъ для друга, съ самаго ранняго дѣтства. Впрочемъ, чувство долга и преданность къ королевскому дому придадутъ ей новыя силы, когда пройдетъ первое отчаяніе послѣ нашей разлуки. Тогда она будетъ вспоминать о Фергусѣ, какъ и о тѣхъ герояхъ нашего племени, славные подвиги которыхъ она такъ побила воспѣвать.

— Развѣ она не увидитъ васъ? Она, кажется, на это расчитывала.

— Необходимая хитрость избавитъ ее отъ потрясающей сцены разставанія. Я не могъ бы проститься съ ней безъ слезъ, а не хочу дать этимъ людямъ возможность подумать, что они могли исторгнуть хоть одну слезу изъ моихъ глазъ. Флору увѣрили, что она увидится со мною нѣсколько позже, а письмо, которое передастъ ей мой духовникъ, сообщитъ ей, что все кончено.

Въ эту минуту вошелъ офицеръ и объявилъ, что шерифъ со своею свитою ожидаетъ у крѣпостныхъ воротъ передачи отъ военныхъ властей Фергуса Макъ-Айвора и Эвана Макомбиха.

— Иду, отвѣчалъ Фергусъ, и держа за руку Эдуарда, онъ сталъ спускаться по лѣстницѣ, сопровождаемый своимъ духовникомъ и Макомбихомъ. Взводъ солдатъ замыкалъ это печальное шествіе. Весь дворъ былъ занятъ эскадрономъ драгунъ и баталіономъ пѣхоты, построенныхъ въ каре. Посрединѣ виднѣлась позорная колесница, окрашенная черною краской и запряженная бѣлою лошадью. На ней должны были отвезти осужденныхъ къ мѣсту казни, отстоявшему на милю отъ Карлайля. Палачъ, такой же отвратительный, какъ и его ремесло, съ сѣкирою въ рукѣ, сидѣлъ въ одномъ углу колесницы, а въ противоположной сторонѣ было сидѣнье на двухъ человѣкъ. По ту сторону подъемнаго моста, сквозь мрачныя готическія ворота, виднѣлся шерифъ со своею свитой, ибо административный этикетъ, разграничивавшій гражданскую и военную власти, не дозволялъ ему входить въ самую крѣпость.

— Хорошо устроено для послѣдняго дѣйствія трагедіи, произнесъ Фергусъ съ презрительной улыбкой, бросивъ взглядъ на эту устрашающую обстановку.

— Вотъ они, храбрые драгуны, съ живостью воскрикнулъ Макомбихъ. — Какъ они живо удирали отъ насъ въ Гладсмуирѣ; мы не успѣли перебить ихъ и дюжины, а сегодня какіе они бравые. Тутъ патеръ попросилъ его замолчать.

Подъѣхала колесница. Фергусъ поцѣловалъ Эдуарда въ обѣ щеки, и поспѣшно сѣлъ на свое мѣсто. Эванъ послѣдовалъ за нимъ. Патеръ долженъ былъ ѣхать сзади въ каретѣ, принадлежавшей тому католическому джентльмену, у котораго остановилась Флора. Фергусъ махнулъ Вэверлею рукой на прощанье, солдаты окружили колесницу и шествіе тронулось въ путь. Передъ воротами замка они остановились на нѣсколько минутъ, и комендантъ торжественно передалъ осужденныхъ.

— Да здравствуетъ король Георгъ! воскликнулъ шерифъ по окончаніи этой краткой церемоніи. Фергусъ всталъ на колесницѣ и громкимъ, твердымъ голосомъ воскликнулъ: Да здравствуетъ король Іаковъ! — Это были послѣднія слова, слышанныя Эдуардомъ изъ устъ своего друга. Шествіе продолжало свой путь; колесница проѣхала крѣпостныя ворота, подъ сводами которыхъ она остановилась еще на нѣсколько минутъ. Раздался похоронный маршъ, и его заунывные звуки смѣшались съ глухимъ звономъ соборныхъ колоколовъ. Потомъ звуки похороннаго марша мало по малу замерли вдали, и вскорѣ слышанъ былъ лишь одинъ тоскливый колокольный гулъ.

Послѣдній солдатъ скрылся уже подъ сводами воротъ, чрезъ которыя шествіе тянулось нѣсколько минутъ, и дворъ опустѣлъ, но Вэверлей все еще стоялъ неподвижно, словно окаменѣлый, устремивъ глаза свои на то чернѣвшее отверстіе, гдѣ въ послѣдній разъ онъ видѣлъ своего друга.

Наконецъ, служанка коменданта, видя его разстроенное лице, предложила ему войти къ ея господину и отдохнуть. Два раза пришлось ей повторитъ свое предложеніе, пока онъ наконецъ се понялъ. Тогда, какъ бы очнувшись, онъ торопливо кивнулъ ей головой, надвинулъ на глаза шляпу, и выбѣжавъ изъ замка зашагалъ по опустѣлымъ улицамъ Карлайля по направленію къ гостиницѣ, гдѣ онъ остановился. Тамъ онъ вошелъ въ свою комнату и заперся на ключъ.

Черезъ полтора часа, показавшіяся ему цѣлымъ вѣкомъ, онъ услыхалъ уже веселый маршъ, наигрываемый на барабанахъ и трубахъ, а также смутный говоръ толпы, наполнившей улицы. Онъ понялъ, что все было кончено, и я не берусь описать тѣхъ чувствъ, которыя волновали его въ эту минуту.

Вечеромъ къ нему явился духовникъ Фергуса и объяснилъ, что пришелъ, но просьбѣ его покойнаго друга, сообщить ему, что Фергусъ Макъ-Айворъ умеръ также мужественно, какъ жилъ, и до послѣдней минуты вспоминалъ о немъ. Онъ прибавилъ, что видѣлъ также мисъ Флору, которая, но видимому, нѣсколько поуспокоилась съ тѣхъ поръ, какъ все было кончено. Онъ надѣялся на слѣдующее утро выѣхать съ ней и съ сестрой Терезой изъ Карлайля въ ближайшій портъ, а оттуда переправиться во Францію. Эдуардъ принудилъ этого почтеннаго человѣка принять отъ него на память довольно цѣнный перстень и далъ ему денегъ на поминовеніе по усопшемъ, полагая что это будетъ утѣшеніемъ для Флоры.

— Fungarque inаni munere, подумалъ онъ, по уходѣ патера. — Впрочемъ, почему же не ставить эти поминовенія наравнѣ съ другими почестями, которыя во всѣхъ церквахъ привязанность оказываетъ памяти умершихъ?

На слѣдующій день, съ разсвѣтомъ, Эдуардъ выѣхалъ изъ Карлайля, мысленно давая обѣтъ никогда болѣе не возвращаться въ этотъ городъ. — Миновавъ городскія ворота онъ не смѣлъ повернуть голову и взглянуть на зубчатыя стѣны, окружавшія городъ.

— Они не здѣсь, произнесъ Аликъ Польвартъ, отгадавъ причину тревожныхъ взглядовъ Эдуарда, и но обычной всѣмъ простолюдинамъ страсти къ ужасному, зная всѣ подробности казни. — Головы ихъ на другихъ воротахъ, на шотландскихъ, какъ ихъ здѣсь называютъ. Очень жаль, что такой хорошій добрый человѣкъ, какъ Эванъ Дгу, былъ горецъ. Да впрочемъ, тоже можно сказать и о лэрдѣ Гленакойхѣ.

ГЛАВА LXX.
Счастливый домъ.

Ужасъ, овладѣвшій Эдуардомъ вслѣдствіе событій въ Карлайлѣ, мало по малу перешелъ въ грустную меланхолію. Перемѣну эту ускорила утѣшительная, хотя и печальная забота написать Розѣ обо всемъ случившемся. Онъ не скрывалъ, отъ нея мучительнаго чувства, возбужденнаго въ немъ страшною катастрофой; по старался представить ее такъ, чтобы не нанести слишкомъ сильнаго удар_а впечатлительной натурѣ молодой дѣвушки.

Съ теченіемъ времени онъ самъ свыкся съ тою картиною, которую набросилъ для нея, и слѣдующія его письма стали веселѣе, распространяясь объ ожидавшей ихъ счастливой, мирной судьбѣ. Впрочемъ, хотя первое впечатлѣніе ужаса, которое такъ сильно потрясло его, и сгладилось, по Эдуардъ не былъ еще въ состояніи, какъ бывало прежде, наслаждаться красотами природы.

Лишь достигнувъ своей родины, онъ впервые съ тѣхъ поръ, какъ уѣхалъ изъ Эдинбурга, ощутилъ то удовольствіе, которое возбуждаетъ хорошо обработанная, плодородная и многолюдная страна въ человѣкѣ, только что возвратившемся изъ пустыннаго, мрачнаго, разореннаго края. Восторгъ его еще болѣе увеличился, когда онъ увидалъ старое помѣстье своихъ отцовъ, вѣковые дубы вэверлейскаго парка и башни славнаго замка, возвышавшіяся надъ окружавшими его деревьями; когда онъ подумалъ о томъ, съ какимъ удовольствіемъ введетъ Розу въ этотъ дорогой для него домъ, и наконецъ, когда бросился въ объятія своихъ почтенныхъ, любимыхъ родственниковъ, которымъ онъ столь много былъ обязанъ.

Ни одно слово упрека не нарушило радости этого свиданія; напротивъ, хотя Вэверлей, поступивъ на службу къ молодому Карлу Эдуарду причинилъ много заботъ и горя серу Эверарду и его сестрѣ, но они не могли сѣтовать на него за такое поведеніе, которое вполнѣ согласовалось съ принципами всей ихъ жизни. Полковникъ Талботъ съ большимъ искуствомъ подготовилъ Эдуарду хорошій пріемъ, разсказавъ о его храбрости и великодушіи, выказанныхъ имъ особливо въ битвѣ при Престонѣ. Воображеніе баронета и его сестры, возбужденное картиной взятія въ плѣнъ ихъ племянникомъ такого блестящаго офицера, какъ полковникъ, и дарованіемъ ему жизни, ставило Вэверлея на одну доску съ Вплибертомъ, Гильдебрандомъ, Найджелемъ, этими славными героями ихъ рода.

Загорѣлое лице, возмужалый видъ и вполнѣ воинственная осанка не только подтвердили слова полковника, по привели въ восторгъ и удивленіе всѣхъ жителей Вэверлей-Онора, которые сбѣгались полюбоваться на него, благоговѣйно внимали каждому его слову и осыпали похвалами. Мистеръ Пемброкъ, который въ тайнѣ радовался его мужественной рѣшимости защищать правое дѣло англиканской церкви, слегка упрекнулъ его за небрежное обращеніе съ его рукописями, что навлекло на него нѣкоторыя непріятности. Когда серъ Эверардъ былъ арестованъ, то онъ счелъ благоразумнымъ укрыться въ убѣжищѣ, названномъ «Логовищемъ Патеровъ», такъ какъ тамъ въ былыя времена скрывались духовныя лица. Дворецкій не смѣлъ туда являться болѣе раза въ день, почему ему частенько приходилось ѣсть обѣдъ или холодный, или что еще хуже, полутеплый, не считая того, что иногда по два или по три дня не перестилали его постели. Эдуарду невольно припомнился Патмосъ барона Брадвардина, довольствовавшагося стряпнею Джанеты и нѣсколькими снопами соломы, брошенными въ разсѣлину скалы; но онъ воздержался отъ всякаго замѣчанія, которое могло бы оскорбить его достойнаго наставника.

Все пришло въ движеніе въ Вэверлей-Онорѣ, и начались безконечныя приготовленія къ свадьбѣ Эдуарда, которую добрый баронетъ и мисъ Рэчель ожидали съ нетерпѣніемъ, словцо возвращеніе своей молодости. Бракъ этотъ, какъ говорилъ полковникъ Талботъ, казался имъ прекраснымъ во всѣхъ отношеніяхъ, исключая приданое; но они сами обладали богатствомъ болѣе, чѣмъ въ достаточномъ количествѣ. Мистеръ Клиппурсъ получилъ приказаніе прибыть въ Вэверлей-Оноръ при гораздо счастливѣйшихъ обстоятельствахъ, чѣмъ за много лѣтъ передъ тѣмъ. Но онъ пріѣхалъ не одинъ: постарѣвъ онъ взялъ себѣ въ товарищи племянника, юнаго коршуна, какъ назвалъ бы его нашъ англійскій Ювеналъ^[136], которому мы одолжены разсказомъ о стряпчемъ Свалло; оба они дѣйствовали подъ фирмою Клиппурсъ и Гукемъ. Этимъ почтеннымъ людямъ было поручено составитъ брачный контрактъ до того въ пользу невѣсты, что можно было предположить, будто Эдуардъ женился на единственной наслѣдницѣ пэра, къ которой переходили всѣ помѣстья отца вмѣстѣ съ его титуломъ.

Но прежде нежели коснуться сложнаго вопроса, я напомню читателю примѣръ камня, скатываемаго съ горы празднымъ школьникомъ (чѣмъ и самъ съ любовью занимался въ молодые годы): камень движется сначала очень медленно, обходя всѣ малѣйшія препятствія, по достигнувъ полной силы движенія и приближаясь къ концу пути, онъ стремится подобно урагану, перескакиваетъ рвы и заборы, какъ охотникъ іоркскаго графства, и катится тѣмъ быстрѣе, чѣмъ ближе онъ къ тому моменту, когда успокоится на вѣки. Таково и теченіе разсказа, подобнаго нашему; первыя событія описаны съ большой подробностью для того, чтобы вы, любезные читатели, познакомились съ характерами дѣйствующихъ лицъ изъ ихъ поступковъ, а не изъ скучныхъ описаній; когда же разсказъ близится къ концу, то мы едва касаемся самыхъ важныхъ обстоятельствъ, уже заранѣе предугадываемыхъ читателями, и предоставляемъ имъ дополнить своимъ воображеніемъ то чего мы не описываемъ подробно, боясь злоупотребить ихъ терпѣніемъ.

Поэтому мы не только не намѣрены распространяться о скучномъ трудѣ Клиппурса и Гукема или о подобной же дѣятельности ихъ собратій, взявшихъ на себя выхлопотать судебнымъ порядкомъ помилованіе Эдуарда и его будущаго тестя, а лишь слегка коснемся о гораздо болѣе интересныхъ предметахъ. Такъ напримѣръ, посланія, которыми обмѣнялись по этому случаю серъ Эверардъ и баронъ, не смотря на то, что они представляютъ несравненные образцы краснорѣчія, должны быть преданы забвенію. Я не стану даже разсказывать, какъ добрая тетушка Рэчель, не безъ тонкаго сочувственнаго намека на тѣ обстоятельства, которыя вынудили Розу пожертвовать всѣ драгоцѣнности своей матери Дональду Бинъ-Лину, положила въ свадебную корзинку такіе брилліанты, которымъ могла бы позавидовать любая принцеса. Я также попрошу читателей представить себѣ, что Джобъ Гугтонъ и его жена не были забыты и получили приличный пенсіонъ, хотя никому не удалось убѣдить ихъ въ томъ, что сынъ ихъ умеръ, не сражаясь рядомъ съ молодымъ сквайромъ; такимъ образомъ, когда всѣ попытки Алика разъяснить имъ истину остались тщетными, ему было приказано никогда болѣе не заговаривать съ ними объ этомъ предметѣ. Конечно, онъ удовлетворялъ себя разсказами о страшныхъ битвахъ, кровавыхъ казняхъ и смѣлыхъ подвигахъ, приводившихъ въ изумленіе всю прислугу замка.

Но хотя разсказъ объ этихъ событіяхъ завялъ немного мѣста, подобно отчету судебнаго засѣданія, на самомъ же дѣлѣ, не смотря на всѣ старанія Вэверлея, судейскія проволочки и медленность тогдашнихъ средствъ сообщенія не дозволили ему ранѣе двухъ мѣсяцевъ явиться снова къ лэрду Духрану за полученіемъ руки своей невѣсты.

Свадьба была назначена черезъ недѣлю послѣ его прибытія. Барону Брадвардину, считавшему свадьбы, крестины и похороны важными торжествами, не нравилось, что число приглашенныхъ едва доходило до тридцати, считая всѣхъ членовъ семейства Духрана и сосѣдей, имѣвшихъ право на приглашеніе. По его словамъ, когда онъ женился, за нимъ ѣхало верхомъ триста джентльменовъ въ сопровожденіи своихъ слугъ, не говоря о двадцати или сорока горныхъ лэрдахъ, которые но обычаю всегда ходили пѣшкомъ.

Но гордость его нѣсколько утѣшилась тѣмъ соображеніемъ, что такъ какъ зять его и онъ еще недавно поднимали оружіе противъ правительства, то власти могли бы встревожиться, увидавъ всѣхъ родственниковъ, друзей и приближенныхъ обоихъ семействъ, собранныхъ вмѣстѣ и облеченныхъ во всѣ воинскіе доспѣхи, какъ это требовалось въ подобныхъ случаяхъ древнимъ шотландскимъ обычаемъ.

— Впрочемъ, добавилъ онъ, вздыхая, — сколько старыхъ друзей, которые съ удовольствіемъ приняли бы участіе въ этомъ торжествѣ, покинули свѣтъ, или находятся въ изгнаніи, вдали отъ родины!

Вѣнчаніе происходило въ назначенный день, и службу совершалъ пасторъ Рубрикъ, капеланъ барона Брадвардина и родственникъ гостепріимнаго владѣльца Духрана, въ замкѣ котораго была сыграна свадьба. Шаферомъ былъ франкъ Станлей, пріѣхавшій съ этою цѣлью въ Духранъ вслѣдъ за Эдуардомъ. Полковникъ Талботъ съ женою также обѣщали пріѣхать, по здоровье лэди Эмили не дозволило ей предпринять путешествія, и рѣшено было, что молодые, собиравшіеся вмѣстѣ съ барономъ въ Вэверлей-Оноръ, по дорогѣ заѣдутъ на нѣсколько дней къ полковнику Талботу, который, соблазнившись дешевизной, только что купилъ себѣ помѣстье въ Шотландіи и располагалъ прожить въ немъ нѣсколько времени.

ГЛАВА LXXI.

This is no mine ain house, I ken by the biggin o't.
Old Song. *)

*) Это не мой домъ, я его не узнаю.
Старая пѣсня.

Новобрачные путешествовали по королевски. Серъ Эверардъ подарилъ своему племяннику карету, запряженную шестерикомъ, которая ослѣпила своею роскошью и великолѣпіемъ половину Шотландіи. За ней слѣдовала карета мистера Рубрика, и въ обѣихъ сидѣли дамы, а джентльмены скакали подлѣ дверецъ сопровождаемые слугами, числомъ до двадцати. Не смотря на это, Маквибль, не боясь истощенія своихъ запасовъ, поспѣшилъ на встрѣчу свадебному поѣзду и просилъ удостоить своимъ посѣщеніемъ домъ его въ Маломъ-Веоланѣ. Баронъ взглянулъ на него съ удивленіемъ и отвѣтилъ, что онъ съ сыномъ конечно заѣдетъ въ Малый-Веоланъ, но немыслимо привести за собой compitatus nuptialis, т. е. свадебный поѣздъ.

— Я очень радъ, добавилъ онъ, — что новый dominus или хозяинъ, такъ какъ баронство продано своимъ недостойнымъ владѣтелемъ, возвратилъ вамъ прежнюю должность, мой старый другъ Дунканъ.

Маквибль кланялся низко, и все же настаивалъ на своей просьбѣ. Хотя барону не совсѣмъ поправилась его назойливость, но онъ не могъ отказаться отъ приглашенія, хотя оно возбуждало въ немъ непріятныя чувства, какъ онъ ни старался ихъ скрыть.

Приближаясь къ аллеѣ, баронъ погрузился въ глубокую думу; вдругъ онъ вздрогнулъ, увидавъ что валявшіеся обломки убраны, зубчатыя стѣны возобновлены, и (что всего удивительнѣе), каменные медвѣди, эти древніе предметы его обожанія, стоятъ на своемъ обычномъ мѣстѣ. Видно, сказалъ онъ Эдуарду, новый владѣлецъ, хоть и съ недавнихъ поръ хозяйничаетъ здѣсь, выказалъ уже болѣе gusto, какъ выражаются итальянцы, чѣмъ этотъ негодяй Малькольмъ во всю свою жизнь, vita ad и ne durante, хотя я самъ занимался его воспитаніемъ. Да, кстати о животныхъ: что я вижу? Банъ и Вускаръ бѣгутъ по аллеѣ съ Дэви Джелатлеемъ.

— Я думаю намъ хорошо было бы нондти къ нимъ на встрѣчу, сказалъ Вэверлей: — этотъ замокъ теперь принадлежитъ моему другу полковнику Талботу, который насъ ожидаетъ. Мы не хотѣли объявить вамъ, что онъ купилъ ваше старинное родовое помѣстье; и теперь даже если вы не желаете навѣстить его, мы прямо можемъ отправиться къ Маквиблю.

Призвавъ на помощь всю свою силу воли, баронъ тяжело вздохнулъ, медленно поднесъ къ носу щепотку табаку и произнесъ, что уже если его завели такъ далеко, то онъ не пройдетъ мимо дома полковника, не зайдя къ нему; при этомъ онъ будетъ радъ увидѣть новаго господина своихъ прежнихъ поселянъ. Онъ сошелъ съ лошади и всѣ послѣдовали его примѣру. Потомъ онъ подалъ руку своей дочери и пошелъ по аллеѣ, указывая ей на то, какъ скоро diva pecunіa англичанъ, покровительствующее имъ божество, сгладило всѣ слѣды разрушенія.

Въ самомъ дѣлѣ, не только были убраны срубленныя деревья, но даже выкорчеваны всѣ пни, а земля вездѣ выровнена и засѣяна травою. Только человѣкъ, коротко знавшій мѣстность, могъ распознать, что она подвергалась недавнему опустошенію. Подошедшій въ эту минуту Дэви Джелатлей точно также преобразился: онъ постоянно останавливался и любовался своей новой одеждой, которая была тѣхъ же цвѣтовъ, какъ и прежде, но по своему блеску могла бы украсить самого Тучстона^[137]. Онъ радостно прыгалъ со своими обыкновенными ужимками сначала передъ барономъ, затѣмъ передъ Розой, причемъ гладилъ себя руками по платью и восклицалъ:

— Молодецъ, молодецъ, Дэви! И въ бѣшеномъ восторгѣ, захватывавшемъ у него духъ, онъ не могъ допѣть ни одной изъ своихъ тысячи одной пѣсни.

Даже собаки, и тѣ, при видѣ стараго хозяина, выражали свою радость веселыми прыжками.

— Клянусь честью, Роза, сказалъ баронъ своей дочери, — привязанность этого бѣднаго юродиваго и собакъ вызываютъ во мнѣ радостныя слезы, между тѣмъ, какъ этотъ презрѣнный Малькольмъ… Но я благодаренъ полковнику Талботу, что онъ такъ откормилъ моихъ собакъ и пріютилъ несчастнаго Дэви. Однако, милая Роза, мы не потерпимъ, чтобы они оставались его нахлѣбниками.

Въ эту минуту лэди Эмили, опираясь на руку своего мужа, вышла за ворота на встрѣчу гостямъ и привѣтствовала ихъ самымъ любезнымъ образомъ. Послѣ церемоніи представленія, продлившейся Не очень долго, благодаря свѣтскому такту лэди Талботъ, она извинилась, что хитростью заманила барона и его дочь въ домъ, который долженъ былъ вызывать въ нихъ грустныя воспоминанія.

— Но, прибавила она, такъ какъ помѣстіе перемѣняетъ владѣльца, то мы желали бы, чтобы баронъ…

— Мистеръ Брадвардинъ, сударыня, поправилъ старикъ.

— Пусть будетъ но вашему; мы желали, чтобы мистеръ Брадвардинъ и мистеръ Вэверлей посмотрѣли какъ мы привели домъ вашихъ предковъ въ его прежнее состояніе.

Баронъ почтительно поклонился. Дѣйствительно, войдя во дворъ онъ нашелъ все (за исключеніемъ конюшенъ, которыя сгорѣли до основанія и были замѣнены другимъ болѣе изящнымъ строеніемъ) въ точно томъ же видѣ, въ какомъ онъ оставилъ свой домъ, отправляясь въ походъ. Голубятня была возобновлена, фонтанъ билъ но прежнему, и нетолько поставили на прежнее мѣсто медвѣдя, красовавшагося надъ басейномъ, но и всѣ остальные медвѣди были размѣщены такъ тщательно, что, казалось, забыли причиненныя имъ насилія. Въ виду того вниманія, которое было обращено на всѣ эти мельчайшія подробности, излишне прибавлять, что въ домѣ, также какъ въ саду, сдѣланы были всѣ необходимыя поправки: вездѣ сохраненъ прежній видъ и удалены по возможности малѣйшіе слѣды разрушенія. Нѣмое изумленіе овладѣло барономъ; наконецъ онъ произнесъ, обращаясь къ полковнику:

— Я крайне вамъ обязанъ, серъ, за возстановленіе моихъ павшихъ эмблемъ, но никакъ не могу скрыть моего удивленія, что нигдѣ вы не выставили своего собственнаго герба, на которомъ, кажется, изображена собака, въ просторѣчіи называемая талботъ. Поэтъ говоритъ:

A talbot strong — а sturdy tyke¹).

¹) Гордый талботъ — породистая собака.

По крайней мѣрѣ таковъ гербъ знаменитаго и храбраго дома графовъ Шрюсбюри, съ которымъ вѣроятно вашъ родъ соединенъ узами крови.

— Я думаю, улыбаясь отвѣчалъ полковникъ, — что паши собаки одинаковаго происхожденія. Что касается до меня, то если бы гербы могли спорить за первенство, я уступилъ бы въ этомъ вопросѣ; вѣдь говоритъ пословица: на Xорошую собаку — хорошій медвѣдь!

Между тѣмъ баронъ, медленно нюхавшій табакъ, лэди Эмили, Роза, молодой Стаплей, полковникъ и Маквибль вошли въ домъ, а Вэверлей и остальные гости остались на терасѣ и любовались покой оранжереей, украшенной лучшими растеніями.

— Хотя вамъ и угодно, произнесъ баронъ, возвращаясь къ своему любимому предмету, — гнушаться вашимъ гербомъ, полковникъ (что конечно не что иное какъ плодъ вашей фантазіи), какъ это дѣлаютъ многіе изъ уважаемыхъ и знатныхъ вашихъ соотечественниковъ, по все же я считаю своимъ долгомъ напомнить вамъ, что гербъ вашъ одинъ изъ самыхъ знаменитыхъ и древнихъ, и по достоинству можетъ быть приравненъ къ гербу моего молодаго друга Франка Станлея, заключающему въ щитѣ «орла и младенца».

— Птицу и дѣтеныша, какъ говорятъ въ графствѣ Дерби, замѣтилъ Стаплей.

— Вы, серъ, молодой смѣльчакъ, возразилъ баронъ, очень полюбившій этого молодаго человѣка, быть можетъ потому, что тотъ иногда его дразнилъ. — Мнѣ надо будетъ приняться за васъ на этихъ дняхъ (И съ этими словами онъ погрозилъ ему кулакомъ). Но я хотѣлъ вамъ ска. зать, полковникъ Талботъ, что pros аpіa, т. е. происхожденіе ваше весьма древне; и такъ какъ вы законно и справедливо пріобрѣли себѣ и своему дому помѣстье, которое я потерялъ самъ и для всѣхъ моихъ потомковъ, то я желаю вамъ удержать его въ своемъ родѣ также долго, какъ оно принадлежало роду послѣдняго его владѣльца.

— Ваше желаніе чрезвычайно великодушно, мистеръ Брадвардинъ.

— И однако, полковникъ, я никакъ не могу свыкнуться съ тою мыслію, что вы, выказавъ во время вашего пребыванія въ Эдинбургѣ столько amor patriae, рѣшились перенести своихъ lares или домашнихъ боговъ, procula patriae finibus, такъ далеко отъ родины; вы какъ будто покинули свое отечество.

— По правдѣ сказать, баронъ, произнесъ Талботъ, — я не понимаю, зачѣмъ одинъ старый служака будетъ обманывать другаго только для того чтобы сохранить тайну двухъ шалуновъ, Станлея и Вэверлея, и моей жены, которая ничѣмъ ихъ не умнѣе. Знайте же, моя любовь къ отечеству такъ сильна, что за ту сумму, которую я выдалъ продавцу этого прекраснаго, обширнаго баронства, я получилъ маленькое имѣньице, называемое Бреревудъ-Лоджъ, съ принадлежащими къ нему двумя стами пятьюдесятью акрами земли, и главное достоинство котораго состоитъ въ томъ, что оно находится въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Вэверлея.

— Кто же, скажите, ради Бога, купилъ это помѣстье?

— Объясненіе это вамъ дастъ мистеръ Маквибль, сказалъ полковникъ.

Маквибль, все это время переминался съ ноги на ногу, подобно курицѣ, которую поставили на горячую плиту, какъ онъ самъ впослѣдствіи объяснялъ; теперь же онъ вышелъ впередъ, поднявъ высоко голову, подобно той же курицѣ, гордящейся что она снесла яйцо.

— Это я могу, это я могу, ваша милость, сказалъ онъ, вынимая изъ кармана свертокъ бумаги, перевязанный красною ленточкою, которую онъ принялся распутывать дрожащими руками. — Вотъ актъ о передачѣ и уступкѣ, въ установленной формѣ, засвидѣтельствованный и подписанный Малькольмомъ Брадвардиномъ изъ Инхграбита, по которому, за извѣстную сумму, нынѣ отсчитанную и выплаченную ему въ фунтахъ стерлинговъ, онъ продалъ, уступилъ и передалъ владѣнія и баронское помѣстье Брадвардинъ, Тюли-Веоланъ и другія, съ башней, замкомъ…

— Ради Бога, поскорѣе къ дѣлу! Я все это знаю наизусть, сказалъ полковникъ.

— Козьму Комину Брадвардину и его наслѣдникамъ въ полное, безграничное владѣніе или а me vel de me…

— Прошу васъ, серъ, покороче!

— Клянусь совѣстью честнаго человѣка, полковникъ, что я сокращаю, насколько это допускается въ дѣловомъ слогѣ. — Съ обязательствомъ и подъ условіемъ…

— Это продлится дольше, чѣмъ русская зима, мистеръ Маквибль, — позвольте! Однимъ словомъ, мистеръ Брадвардинъ, вы вновь владѣлецъ всѣхъ своихъ родовыхъ помѣстій; они въ полномъ вашемъ распоряженіи и лишь обременены долгомъ въ ту сумму, которая была вручена продавцу, и которая, какъ я слышалъ, гораздо менѣе стоимости владѣній.

— Чистѣйшій пустякъ, господа, воскликнулъ Маквибль, потирая руки, — вы взгляните только на приходную книгу.

— Эта сумма, выплаченная мистеромъ Вэверлеемъ и вырученная имъ отъ продажи отцовскаго имѣнія, продолжалъ полковникъ, — закрѣплена за вашею дочерью и ея потомствомъ по брачному контракту.

— Это помѣстье, сказалъ Маквибль, — передано пожизненно Розѣ Коминъ Брадвардинъ въ замужествѣ Вэверлей и наслѣдственно ея дѣтямъ отъ вышеупомянутаго брака. Я составилъ документъ до свадьбы, intuitu matrіmonii, такъ что эта дарственная запись не можетъ быть измѣнена въ послѣдствіи какъ даръ между мужемъ и ліевою, inter vir и m et uxо rem.

Трудно рѣшить что обрадовало барона: возвращеніе ли родовыхъ помѣстій, или деликатное вниманіе, съ которымъ, не обременяя его долгами, ему предоставили право распоряжаться ими но своему усмотрѣнію и оставить ихъ въ наслѣдство своей дочери. Когда первая вспышка удивленія и радости стихла, мысли его перенеслись на недостойнаго наслѣдника древняго рода, который подобно Исаву продалъ свое первенство за чечевичную похлебку.

— А кто ему приготовилъ эту похлебку, желалъ бы я узнать! воскликнулъ управляющій, — если не Дунканъ Маквибль, нижайшій слуга вашей милости? Мистеръ Вэверлей съ самаго начала все поручилъ мнѣ. Я обошелъ Инграбита и Джэми Гови и сыгралъ съ ними славную штуку; пусть сами скажутъ. Я не хотѣлъ прямо отправиться къ нимъ съ нашимъ молодымъ женихомъ, чтобы они не задрали носа. Нѣтъ, н-ѣ-тъ, я такъ припугнулъ ихъ нашими арендаторами и макъ-айворцами, которые еще не совсѣмъ успокоились, что они не смѣли выдти изъ дома послѣ заката солнца, изъ боязни чтобъ Джонъ Гстерблутеръ или кто нибудь другой не подстрѣлили ихъ. Кромѣ того, я прожужжалъ имъ уши о полковникѣ Талботѣ. Станете ли вы, говорилъ я, запрашивать дорого у друга герцога? Развѣ вы не знаете его силы? Мало ли видѣли печальныхъ примѣровъ съ безразсудными людьми?..

— Которые, напримѣръ, отправлялись въ Дерби, мистеръ Маквибль, шепнулъ ему на ухо полковникъ.

— Охъ! ш-шъ, полковникъ… ради Бога, оставьте все это въ покоѣ. Много честныхъ людей перебывало въ Дерби, да и (прибавилъ Микнибль взглянувъ на барона, который, казалось, о чемъ то глубоко задумался) не зачѣмъ говорить о веревкѣ въ…

Въ эту минуту, баронъ схватилъ Маквибля за пуговицу сюртука, и отведя его къ окну, сталъ съ нимъ разговаривать въ полголоса. По всей вѣроятности дѣло шло о пергаментахъ и гербовой бумагѣ, ибо хотя онъ и говорилъ со своимъ патрономъ, возвратившимся въ прежнія его владѣнія, но никакой другой предметъ не могъ возбудить въ немъ такого почтительнаго вниманія.

— Я отлично понимаю вашу милость. Это можно сдѣлать также легко какъ заочное рѣшеніе за неявкою…

— Ей и ему послѣ моей смерти и ихъ наслѣдникамъ мужскаго пола, по предпочтительно ихъ второму сыну, если Господь дастъ имъ двухъ, каковый второй сынъ будетъ носить имя и гербъ Брадвардиновъ, безъ всякихъ другихъ прибавленій.

— Очень хорошо, ваша милость. Я сегодня же составлю черновую; тутъ понадобится только актъ объ уступкѣ in favorem, и я его подготовлю къ будущей сессіи.

По окончаніи этого разговора, барона позвали на встрѣчу новымъ гостямъ. Это были маіоръ Мельвиль изъ Кэрвирекана, пасторъ Мортонъ и еще дна или три другихъ знакомыхъ барона, которымъ было сообщено о возстановленіи его правъ на родовыя помѣстья. Со двора неслись радостные крики поселянъ, ибо Саундерсонъ, въ продолженіи нѣсколькихъ дней свято хранившій тайну, далъ полную волю языку, какъ только увидалъ подъѣзжавшія кареты. Но пока Эдуардъ учтиво встрѣчалъ маіора и горячо выражалъ свою благодарность пастору Мортону, его тесть недоумѣвалъ какъ ему достойно исполнить долгъ гостепріимства относительно гостей и отблагодарить поселянъ за выражаемыя ими чувства. Лэди Эмили вывела его изъ затрудненія, сказавъ, что хотя она и не брала на себя замѣнить мисисъ Вэверлей, по надѣялась, что баронъ одобритъ тѣ мѣры, которыя она приняла чтобъ гости нашли въ Тюли-Веоланѣ хоть тѣнь того гостепріимства, которымъ замокъ всегда славился. Невозможно описать удовольствія, доставленнаго барону этими словами. Съ достоинствомъ шотландскаго лэрда и ловкостью французскаго офицера, онъ предложилъ руку лэди Эмили и торжественно вступилъ въ столовую во главѣ остальныхъ гостей.

Въ этой комнатѣ, также какъ и въ другихъ, все было устроено, насколько возможно, по прежнему, благодаря указаніямъ Саундерсона; гдѣ же понадобилась прибавка мебели, то новую сдѣлали по образцу старинной. Баронъ впрочемъ замѣтилъ одну прибавку, вызвавшую слезы на его глазахъ. Это была большая картина, изображавшая Фергуса Макъ-Айвора, и Вэверлея въ шотландскихъ костюмахъ. Они были представлены въ мрачномъ горномъ проходѣ, а на заднемъ планѣ виднѣлся весь кланъ, спускавшійся съ горъ. Картина эта была написана, съ рисунка одного талантливаго молодаго художника, знаменитымъ лондонскимъ живописцемъ. Самъ Рэбурнъ, шотландскіе вожди котораго кажутся живыми на полотнѣ, не могъ бы лучше выполнить этого сюжета. Гордое, пламенное, энергичное лице несчастнаго Гленакойха представляло поразительный контрастъ съ задумчивымъ, восторженнымъ выраженіемъ его болѣе счастливаго друга. Подлѣ картины висѣло оружіе, которое носилъ Эдуардъ но время этой плачевной междоусобной войны; вообще картина возбудила восторгъ во всѣхъ, вызывая при этомъ въ сердцахъ нѣкоторыхъ болѣе глубокія чувства.

Но такъ какъ, не смотря на всѣ чувства и восторги, человѣку необходимо ѣсть, то баронъ, усѣвшись на нижнемъ концѣ стола, попросилъ лэди Эмили принять на себя обязанности хозяйки, съ цѣлію, какъ онъ сказалъ, дать урокъ молодымъ. Задумавшись на минуту о томъ, какъ разрѣшить спорный вопросъ о первенствѣ между пресвитеріанской и шотландской епископальной церквами, онъ попросилъ Мортона, какъ гостя, благословить трапезу, замѣтивъ при этомъ, что Рубрикъ, какъ свой человѣкъ, произнесетъ благодарственную молитву за неожиданное счастье, ниспосланное его семейству. Обѣдъ былъ превосходный. Саундерсовъ услуживалъ въ парадной ливреѣ со всѣми прежними слугами, за исключеніемъ двухъ или трехъ, пропавшихъ безъ вѣсти послѣ битвы при Куллоденѣ. Погреба барона были наполнены винами, которыя всѣ нашли отличными, а медвѣдь на фонтанѣ билъ великолѣпнымъ пуншемъ (на этотъ только вечеръ) къ утѣшенію меньшей братіи.

Въ концѣ обѣда баронъ, собираясь предложить тостъ, кинулъ грустный взглядъ на буфетъ, хоть онъ и былъ заставленъ большею частью его прежняго серебра, спасеннаго отъ разграбленія или же перекупленнаго у солдатъ окрестными джентльменами, теперь возвратившими его владѣльцу.

— Въ настоящее время, произнесъ онъ, — всякій долженъ считать себя счастливымъ, кто сохранилъ свою жизнь и состояніе. Однакожъ, предлагая тостъ, я не могу не вспомнить съ сожалѣніемъ объ утратѣ семейнаго кубка, лэди Эмили; — poculum potatoriuni, полковникъ Талботъ…

Въ эту минуту баронъ почувствовалъ, что кто-то дотронулся до его плеча. Онъ обернулся и увидѣлъ въ рукахъ своего дворецкаго Alexander ab Alexandro знаменитый кубокъ, св. Дютака, блаженнаго брадвардинскаго медвѣдя. Я не знаю, доставило ли ему возвращеніе его владѣній большую радость, чѣмъ этотъ кубокъ.

— Клянусь честью, воскликнулъ онъ, можно повѣрить въ существованіи фей, въ присутствіи вашемъ, лэди Эмили.

— Я очень радъ, произнесъ полковникъ Талботъ, — что имѣлъ счастіе возвратить вамъ эту древнюю семейную драгоцѣнность, и тѣмъ представить вамъ доказательство того глубокаго сочувствія, съ которымъ я отношусь ко всему, что касается моего юнаго друга Эдуарда. Но чтобы вы не приняли мою Эмили за волшебницу, а меня за колдуна, чѣмъ въ Шотландіи не шутятъ, я долженъ объяснить, что пріятель вашъ Франкъ Стаплей, который бредитъ Шотландіей съ тѣхъ поръ какъ Эдуардъ напичкалъ его разсказами о древнихъ шотландскихъ правахъ, передалъ намъ въ свою очередь подробное описаніе этого замѣчательнаго кубка. Слуга мой, Спонтунъ, который какъ всѣ старые солдаты мало говоритъ, по многое подмѣчаетъ, сказалъ мнѣ потомъ, что онъ кажется видѣлъ посудину, о которой говорилъ мистеръ Стаплей, у мисисъ Нозебагъ, бывшей когда-то супругою закладчика. Во время послѣднихъ волненій въ Шотландіи, она вспомнила свое прежнее ремесло, почему въ ея владѣніе перешла самая драгоцѣнная часть военной добычи всей арміи. Вы легко можете себѣ представить, что кубокъ сейчасъ же былъ купленъ, и я сочту себя вполнѣ счастливымъ, если его цѣнность не уменьшится въ вашихъ глазахъ отъ того, что онъ возвращенъ вамъ при моемъ посредствѣ.

Баронъ палилъ вина въ кубокъ, и со слезами на глазахъ предложилъ благодарственный тостъ въ честь полковника Талбота и «за благоденствіе соединенныхъ домовъ Вэверлеевъ и Брадвардиновъ!»

Мнѣ остается только прибавить, что никогда не произносилось болѣе искренняго тоста, а потому это пожеланіе (имѣя въ виду непрочность всего земнаго) вполнѣ осуществилось.

ГЛАВА LXXII.
Послѣсловіе, которое должно было служитъ предисловіемъ.

Путешествіе наше окончено, другъ читатель, и если терпѣніе не измѣнило вамъ въ длинномъ странствіи по этимъ страницамъ, то условіе съ вашей стороны строго выполнено. Однакожъ, по примѣру возницы, уже получившаго плату за проѣздъ, я все еще не покидаю васъ, и смиренно прошу еще о небольшой милости. Впрочемъ, вы можете швырнуть въ сторону книгу просителя, также точно какъ и захлопнуть дверь на носъ возницѣ.

Глава эта должна была служить предисловіемъ, но по двумъ причинамъ я обратилъ ее въ послѣсловіе; во первыхъ, большинство читающихъ романы, какъ подсказываетъ мнѣ моя собственная совѣсть, весьма часто пропускаетъ предисловія, а во вторыхъ, этого рода читатели имѣютъ обычай начинать чтеніе съ послѣдней главы. Такимъ образомъ, эти замѣчанія, помѣщенныя въ концѣ моего разсказа, очень вѣроятно будутъ прочитаны своевременно и въ должномъ мѣстѣ.

Ни одна страна въ Европѣ, въ теченіе послѣдняго полустолѣтія, не испытала такого кореннаго измѣненія, какъ королевство Шотландіи. Начало этой переменѣ положили послѣдствія возстанія 1745 года: уничтоженіе патріархальной власти вождей клановъ и феодальной юрисдикціи бароновъ и дворянства Нижней Шотландіи, наконецъ совершенное исчезновеніе іаковитской партіи, которая, отказываясь слиться съ англичанами и принять ихъ обычаи, долгое время гордилась сохраненіемъ древнихъ шотландскихъ обычаевъ. Потомъ постепенное увеличеніе народнаго богатства и расширеніе торговли привели къ тому, что теперешніе шотландцы на столько же не похожи на своихъ дѣдовъ, на сколько современные англичане разнятся, отъ подданныхъ королевы Елисаветы.

Политическіе и экономическіе результаты этой перемѣны очень точно и вѣрно выставилъ въ своей книгѣ лордъ Селькиркъ^[138]. Но не смотря на быстроту и постоянно прогресивный характеръ этой перемѣны, она все же была постепенна, и мы, подобно людямъ, спускающимся по глубокой, тихой рѣкѣ, замѣчаемъ пройденное нами пространство только взглянувъ на отдаленную точку отправленія. Тѣ изъ нашихъ современниковъ, которые помнятъ еще послѣднія двадцать или двадцать пять лѣтъ восемнадцатаго столѣтія, навѣрное сознаютъ всю истину этого замѣчанія, въ особенности если они вращались среди тѣхъ лицъ, которыхъ въ мои юные годы называли «людьми стараго закала», по причинѣ ихъ непоколебимой, хотя и безнадежной привязанности къ дому Стюартовъ. Поколѣніе этихъ людей почти совершенно исчезло, и съ нимъ исчезло много безспорно-нелѣпыхъ политическихъ предразсудковъ, по вмѣстѣ съ тѣмъ утратилось и много живыхъ примѣровъ старинной шотландской добродѣтели, вѣры, честности, гостепріимства и тѣхъ безкорыстныхъ чувствъ вѣрноподданичества, которыя были имъ завѣщаны предками.

Случаю угодно было, хоть я и не родился горнымъ шотландцемъ (что можетъ послужить извиненіемъ за мои ошибки въ гаэльскомъ нарѣчіи), чтобы дѣтство и юность мои протекли среди именно такихъ личностей, о которыхъ я только что упомянулъ. И вотъ, для сохраненія въ народной памяти древнихъ нравовъ, почти совершенно исчезающихъ на моихъ глазахъ, я изобразилъ въ вымышленномъ разсказѣ нѣкоторые изъ фактовъ, переданныхъ мнѣ людьми, бывшими сами дѣйствующими лицами этихъ событій. Дѣйствительно, наиболѣе романическія приключенія въ этомъ разсказѣ основаны на достовѣрныхъ фактахъ. Взаимное покровительство, оказанное другъ другу шотландскимъ джентльменомъ и офицеромъ королевской арміи, и смѣлый способъ, къ которому послѣдній прибѣгъ, чтобъ отплатить благодѣяніемъ за благодѣяніе, — все это дѣйствительныя происшествія. Случай съ ружейнымъ выстрѣломъ произошелъ съ одной знатной дамою, недавно лишь умершею, и она положительно произнесла героическій отвѣтъ, вложенный въ уста Флоры. Каждый изъ джентльменовъ, которымъ пришлось скрываться послѣ битвы при Куллоденѣ, могъ бы конечно разсказать о приключеніяхъ столь же необыкновенныхъ, какъ похожденія моихъ героевъ. Бѣгство самого Карла-Эдуарда можетъ служить поразительнымъ примѣромъ подобныхъ событій.

Описанія сраженій при Престонѣ и Клифтонѣ основаны на разсказахъ очевидцевъ, провѣренныхъ по Исторіи возстанія уважаемаго автора Дугласа.

Джентльмены Нижней Шотландіи и второстепенныя личности не представляютъ портретовъ отдѣльныхъ индивидуумовъ, но они типы того времени, которые я частью изобразилъ но личнымъ воспоминаніямъ, частью по преданіямъ.

Я старался обрисовать всѣхъ дѣйствующихъ лицъ не карикатурнымъ извращеніемъ ихъ роднаго нарѣчія, а ихъ привычками, правами, чувствами, надѣясь хоть немного приблизиться къ тѣмъ удивительнымъ типамъ ирландцевъ, воспроизведеніемъ которыхъ мы обязаны мисъ Эджвортъ, и которые рѣзко отличаются отъ однообразныхъ куколъ, такъ долго преобладавшихъ въ драмѣ и романѣ.

Однако я нисколько не обольщаю себя надеждой, что вполнѣ удовлетворительно выполнилъ свою задачу. Я даже былъ такъ недоволенъ своимъ произведеніемъ, что отбросилъ его въ сторону неоконченнымъ, и только случайно, спустя нѣсколько лѣтъ нашелъ его между другими бумагами, въ старой конторкѣ, розыекивая какіе-то рыболовные снаряды, понадобившіеся одному моему пріятелю. Въ этотъ промежутокъ времени появилось, по тому же предмету, два сочиненія писательницъ, талантъ которыхъ дѣлаетъ честь ихъ отечеству; я говорю о Гленбурни, сочиненіи мисисъ Гамильтонъ, но Суевѣріяхъ горныхъ шотландцевъ, сочиненіи мисисъ Грантъ изъ Лаггана. Но первая ограничивается только поразительной и справедливой картиной сельскихъ нравовъ Шотландіи, а предметъ второй не имѣетъ ничего общаго съ моимъ разсказомъ.

Я желалъ бы убѣдиться, что читатели найдутъ мой трудъ нелишеннымъ интереса. Старикамъ онъ напомнитъ событія и людей, знакомыхъ имъ въ молодости; а подрастающему поколѣнію онъ можетъ дать нѣкоторое понятіе о нравахъ и обычаяхъ ихъ предковъ.

Однакожъ, я сожалѣю, что трудъ воспроизведенія исчезающихъ обычаевъ Шотландіи не выпалъ на долю единственному шотландскому писателю, способному выполнить его съ успѣхомъ, — автору, занимающему столь высокое мѣсто въ изящной литературѣ и который въ своихъ характеристикахъ полковника Костика и Умфравиля такъ прекрасно изобразилъ лучшія черты національнаго характера. Чтеніе подобнаго произведенія доставило бы мнѣ болѣе удовольствія, чѣмъ чувство удовлетвореннаго самолюбія, если этотъ трудъ достигнетъ желаемаго успѣха.

Отступивъ уже однажды отъ обычныхъ правилъ, и помѣстивъ эти замѣтки въ концѣ книги, я рѣшаюсь на второе нарушеніе принятыхъ формъ, и въ заключеніе всего напишу посвященіе:

Книга эта ПОЧТИТЕЛЬНО ПОСВЯЩАЕТСЯ нашему шотландскому Адисону ГЕНРИ МАКЕНЗИ неизвѣстнымъ почитателемъ его генія.

ПРИЛОЖЕНІЕ.

I. Титъ Литій, къ стр. 42.

Говорятъ, что въ это смутное время одинъ несчастный приверженецъ Стюартовъ дѣйствительно питалъ такую безпредѣльную привязанность къ знаменитому классику. Онъ бѣжалъ изъ тюрьмы, откуда ему предстояло идти на казнь, но добровольно вернулся отыскивать своего любимаго Тита Ливія, и во время его поисковъ былъ задержанъ. Я къ сожалѣнію долженъ прибавить, что эта простодушная черта не смягчила въ глазахъ судей его виновности: онъ былъ приговоренъ къ смерти и казненъ.

II. Николасъ Амгурстъ, къ стр. 46.

Николасъ Амгурстъ, извѣстный политическій писатель, издавалъ въ теченіе многихъ лѣтъ газету «Craftsman», подъ вымышленнымъ именемъ Калеба Антверпенскаго. Эта газета была органомъ торіевъ, и съ большимъ искуствомъ поддерживала нападки Пультенея на сера Роберта Вальнпля. Амгурстъ умеръ въ 1742 г. въ крайней бѣдности, забытый своими могущественными покровителями.

«Амгурстъ пережилъ паденіе Вальполя, и могъ, по справедливости, ожидать награды за свои труды. Мы можемъ, пожалуй, извинить Боллингброка, успѣвшаго только спасти остатки своего собственнаго состоянія, но не находимъ никакого оправданія Пультенею, который легко могъ доставить своему приверженцу значительный доходъ. Мы слышали, что вся его щедрость ограничилась посылкой Амгурсту боченка бордоскаго вина! Полагаютъ, что горе свело несчастнаго писателя въ могилу; онъ былъ похороненъ на счетъ своего благороднаго типографщика, Ричарда Франклина». — Lord Chesterfield’s Characters Reviewed, стр. 42.

III. Полковникъ Гардинеръ, къ стр. 50.

Я теперь назвалъ въ текстѣ полнымъ именемъ этого храбраго офицера и прекраснаго человѣка, а потому помѣщаю здѣсь разсказъ пастора Додриджа о замѣчательномъ обращеніи Гардинера.

«Это достопамятное событіе», говоритъ благочестивый писатель, «случилось въ половинѣ іюля 1719 г. Маіоръ провелъ вечеръ (если не ошибаюсь, день былъ воскресный) въ веселомъ обществѣ, и ровно въ двѣнадцать часовъ долженъ былъ идти на какое-то несчастное свиданіе съ замужней женщиной. Общество разошлось около одиннадцати; не желая придти ранѣе назначеннаго часа, маіоръ удалился въ свою комнату, чтобы забавнымъ чтеніемъ, или какъ нибудь иначе, убить время скучнаго ожиданія. Ему случайно попалась въ руки книга религіознаго содержанія, которую мать или тетка тайкомъ засунули въ его чемоданъ. Книга, если не ошибаюсь, была озаглавлена: „Солдатъ христіанинъ, или Небо, взятое приступомъ“, и принадлежала перу мистера Томаса Ватсона. Заглавіе показалось ему заманчивымъ; онъ разсчитывалъ вдоволь посмѣяться надъ піэтическими наставленіями автора и принялся за чтеніе, которое на него не произвело особаго впечатлѣнія. Но (только Богу извѣстно какъ) это событіе повело за собою самыя счастливыя и важныя послѣдствія. Вдругъ открытыя страницы книги озарились необыкновеннымъ свѣтомъ; Гардинеръ въ первую минуту подумалъ, не случилось ли что нибудь со свѣчой; онъ поднялъ глаза и къ крайнему своему изумленію увидѣлъ передъ собою изображеніе Іисуса Христа на крестѣ, висѣвшее въ воздухѣ и окруженное со всѣхъ сторонъ лучами. Въ то же время ему послышался какой-то сверхестественный голосъ, который произносилъ слова (онъ не былъ совсѣмъ увѣренъ, точно ли онъ ихъ запомнилъ): „О грѣшникъ! За тебя я все сіе претерпѣлъ, а чѣмъ ты мнѣ отплатилъ?“ Пораженный столь необыкновеннымъ явленіемъ, онъ откинулся на спинку кресла, и долгое время оставался въ безсознательномъ состояніи.»

«Что касается самаго видѣнія», говоритъ остроумный д-ръ Гибертъ, «и торжественныхъ словъ, слышанныхъ полковникомъ, то мы должны видѣть въ нихъ игру распаленнаго воображенія, вызванную въ головѣ Гардинера воспоминаніемъ о какихъ нибудь увѣщаніяхъ, которыми благочестивые люди старались обратить его къ покаянію. Но какимъ образомъ мечты могли принять такую осязательную форму, мы объяснить не можемъ, за неимѣніемъ положительныхъ свѣденій. Достовѣрно только одно, что необыкновенное видѣніе повлекло за собою обращеніе грѣшника на путь спасенія». Д-ръ Гибертъ прибавляетъ, что не задолго до видѣнія Гардинеръ упалъ съ лошади. Быть можетъ, полученное при этомъ легкое сотрясеніе мозга предрасположило его къ такой галлюцинаціи? — Философія Гиберта; Эдинбургъ, 1824, стр. 180.

IV. Шотландскія гостиницы, къ стр. 51.

Еще въ молодости автора, нѣкоторые хозяева гостиницъ въ Шотландіи считали обязательною любезностью со стороны путешественниковъ приглашать ихъ обѣдать или по крайней мѣрѣ осушить стаканчикъ вина. Хозяинъ, съ своей стороны, сообщалъ путешественнику мѣстныя новости, и по большей части оказывался юмористомъ. Всѣ заботы по домашнему хозяйству падали обыкновенно на жену хозяина. Въ Эдинбургѣ жилъ въ былыя времена джентльменъ изъ порядочнаго семейства, который изъ-за куска хлѣба соглашался быть по имени содержателемъ одной кофейной, занимавшей въ столицѣ видное мѣсто въ ряду подобныхъ заведеній. По обыкновенію всѣмъ завѣдывала и распоряжалась мисисъ Б. —; мужъ ея ни во что не вмѣшивался и проводилъ время на охотѣ и рыбной ловлѣ. Однажды кто-то встрѣтилъ его на Большой улицѣ съ ружьемъ и удочками въ то время, какъ въ его кофейной произошелъ пожаръ; на вопросъ что дѣлаетъ его жена, онъ очень спокойно отвѣтилъ, что «бѣдная женщина старается спасти домашній скарбъ и какія-то счетныя книги».

Авторъ встрѣчалъ, въ дни своей молодости, многихъ пожилыхъ джентльменовъ, которые любили болтать съ трактирщиками, напоминавшими порою, своими оригинальными выходками, хозяина Подвязки въ Веселыхъ Виндзорскихъ Кумушкахъ; или содержателя Георгіевскаго трактира въ Эдмонтонскомъ Весельчакѣ. Иногда и хозяйка занимала разговоромъ гостей. Невнимательное обращеніе со стороны послѣднихъ принималось за личную обиду и подавало поводъ къ язвительнымъ шуткамъ, чему примѣромъ можетъ служить слѣдующее происшествіе:

Не совсѣмъ «шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ», одна веселая дама держала главный постоялый дворъ въ Гринло въ Бервикширѣ. Однажды она удостоилась чести принять въ свой домъ почтеннаго пастора съ тремя сыновьями, также лицами духовнаго званія; у нихъ всѣхъ были многочисленные приходы, но особеннымъ краснорѣчіемъ въ своихъ проповѣдяхъ, замѣтимъ мимоходомъ, никто изъ нихъ не пользовался. Послѣ обѣда, почтенный старецъ, съ понятной гордостью спросилъ мисисъ Буханъ, случалось ли ей когда нибудь принимать у себя такихъ путешественниковъ. «Здѣсь передъ вами», сказалъ онъ, «сидитъ приходскій пасторъ шотландской церкви и его сыновья, всѣ трое также приходскіе пастыри той же церкви. Сознайтесь, Буханъ, что вы никогда по видали еще въ своемъ домѣ такихъ лицъ». При этомъ пасторъ не пригласилъ хозяйки сѣсть, и но предложилъ ей стакана вина. Мисисъ Буханъ очень сухо отвѣтила: — «Дѣйствительно, серъ, я не могу вамъ въ точности сказать, принимала ли я когда нибудь такихъ путешественниковъ въ своей гостиницѣ. Однажды только, лѣтъ сорокъ пять тому назадъ, забрелъ ко мнѣ волынщикъ съ тремя сыновьями, которые тоже всѣ играли на волынкѣ; и, чортъ ихъ побери, лихо они играли промежь себя!»

V. Прощальный кубокъ, къ стр. 76.

Описанный въ текстѣ обычай прощальной выпивки существовалъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ Шотландіи еще въ молодости автора. Распростившись съ хозяиномъ, общество нерѣдко оканчивало вечеръ въ сосѣдней деревнѣ, «въ утробѣ какой нибудь таверны». Хозяинъ всегда провожалъ своихъ гостей, чтобъ выпить съ ними прощальную чарку, которая нерѣдко служила началомъ продолжительнаго и поздняго кутежа.

Въ прекрасномъ, стариннномъ замкѣ Гламисъ, богатомъ древностями и рѣдкостями, сохраняется образецъ описанной нами poculum potatoriuni доблесінаго барона, — его блаженнаго медвѣдя: масивый серебряный кубокъ, вызолоченный внутри и снаружи, изображаетъ льва, и можетъ вмѣщать въ себѣ англійскую пинту вина. Своей формой онъ напоминаетъ одно изъ именъ графа Стратмора^[139], въ торжественныхъ случаяхъ осушается за здоровье хозяина. Авторъ долженъ признаться съ нѣкоторымъ чувствомъ стыда, что онъ однажды удостоился чести опорожнить льва, и что воспоминаніе объ этомъ доблестномъ поступкѣ побудило его написать исторію «Брадвардинскаго медвѣдя». Въ семействѣ Скоттовъ изъ Тирлестапа долго сохранялся подобный же кубокъ, имѣвшій форму ботфорты, который гости должны были осушать на прощаніе. Это было вдвойнѣ обязательно для гостей, носившихъ имя Скотта.

Чарка, которую хозяинъ гостиницы предлагалъ путешественнику на прощаніе, никогда не ставилась въ счетъ. По этому поводу ученый судья города Форфара постановилъ очень мудрое рѣшеніе:

А, содержательница пивной въ Форфарѣ, сварила боченокъ пива и выставила его за двери, чтобъ охладить, а въ это время мимо дому проходила корова Б, сосѣда А. Запахъ вкуснаго напитка прельстилъ животное: корова сперва попробовала пиво и кончила тѣмъ, что выпила весь боченокъ. Когда А вернулась, то нашла пустой боченокъ, и при видѣ шатавшейся коровы тотчасъ догадалась, куда исчезло пиво. Рычанія пьянаго животнаго вызвали на мѣсто происшествія Б, между сосѣдями произошла крупная перебранка, и А потребовала отъ Б денежнаго вознагражденія за пиво, выпитое коровой. Б отказался отъ уплаты, и дѣло дошло до суда. Судья Е терпѣливо выслушалъ жалобу и спросилъ истицу А, въ какомъ положеніи корова выпила пиво, сидя или стоя. Истица отвѣтила, что она не видала какъ совершилось преступленіе, но полагаетъ, что корова выпила пиво стоя на четырехъ ногахъ. Послѣ такого показанія судья торжественно объявилъ, что корова выпила прощальную чарку, за которую нельзя требовать вознагражденія, не нарушая обычая древняго шотландскаго гостепріимства.

VI. Дань, къ стр. 118.

Макъ-Дональдъ изъ Барнсдэля, одинъ изъ послѣднихъ джентльменовъ горной Шотландіи, которые поддерживали систему грабежа на большую ногу, былъ ученымъ и образованнымъ человѣкомъ. Онъ велѣлъ вырѣзать на своемъ палашѣ извѣстные стихи:

«Haec tibi erunt artes — pacisque imponere morem,

Parcerc subjectis, et debellare superbes».

До 1745 г. самые знатные вожди собирали дань, и поступая такимъ образомъ увѣряли, что берутъ заслуженное вознагражденіе за поддержку, оказываемую правительству, такъ какъ въ это смутное время законодательныя мѣры и судебная власть внушали въ Шотландіи мало страха и уваженія. Авторъ имѣлъ въ рукахъ записку Клуни Макъ-Ферсона, изъ которой оказывается, что онъ собиралъ дань въ очень значительныхъ размѣрахъ и что даже самые могущественные его сосѣди охотно платили ему откупъ. Разсказываютъ, что одинъ изъ членовъ этого клана, услышавъ однажды въ церкви проповѣдь противъ воровства, тотчасъ же остановилъ проповѣдника, увѣряя, что Клуни Макъ-Ферсонъ палашомъ можетъ положить конецъ всякому воровству скорѣе, чѣмъ проповѣди всѣхъ пасторовъ на свѣтѣ.

VII. Робъ-Рой, къ стр. 130.

Подобное происшествіе дѣйствительно случилось съ покойнымъ Аберкромби изъ Туллибоди, дѣдомъ нынѣшняго лорда Аберкромби, и отцомъ знаменитаго сера Ральфа. Когда этотъ джентльменъ, уже въ очень почтенныхъ лѣтахъ, поселился въ Стирлингширѣ, шайка пресловутаго Робъ-Роя нѣсколько разъ угоняла его стада, такъ что наконецъ мистеръ Аберкромби долженъ былъ выхлопотать себѣ дозволеніе и предпринять путешествіе къ катеранамъ подобно тому, какъ Вэверлей ѣздилъ къ Дональду Бинъ-Лину. Робъ-Рой принялъ его чрезвычайно любезно и извинился за происшествіе, которое, какъ онъ увѣрялъ, случилось по ошибкѣ. Путешественника угостили мясомъ отъ двухъ быковъ, ему же принадлежавшихъ, которые уже были зарѣзаны и повѣшены на поперечныхъ перекладинахъ въ пещерѣ, и отпустили цѣлымъ и невредимымъ. Мистеръ Аберкромби обязался платить Робъ-Рою небольшую дань, а послѣдній взялъ на себя охраненіе его стадъ, съ условіемъ возвращать ему всякое животное, украденное у него какой бы то ни было разбойничьей шайкой. По разсказамъ мистера Аберкромби, Робъ-Рой принималъ его какъ друга Стюартовъ и какъ злѣйшаго врага Англіи. Ни то ни другое не было справедливо; но лордъ счелъ совершенно излишнимъ разочаровывать горца, тѣмъ болѣе, что это могло привести къ политическому столкновенію, весьма опасному при существовавшихъ обстоятельствахъ. Этотъ анекдотъ я слышалъ много лѣтъ спустя (около 1792) отъ одного почтеннаго джентльмена, принимавшаго участіе въ этомъ происшествіи.

VIII. Добрая Крифская висѣлица, къ стр. 110.

Эта знаменитая висѣлица находилась въ Пертширѣ, въ западной части города Крифи, еще на памяти прошедшаго поколѣнія. Мы не можемъ достовѣрно объяснить читателю, почему ее прозвали доброй. Извѣстно только то, что горцы, проходя мимо злосчастнаго мѣста, на которомъ погибло столько ихъ соотечественниковъ, снимали шапки и бормотали что-то, словно призывая благословеніе Божіе.

IX. Катераны, къ стр. 143.

Происшествіе съ женихомъ, уведеннымъ катеранами въ день свадьбы, заимствовано изъ разсказа покойнаго лэрда Макъ-Наба, сообщеннаго автору много лѣтъ тому назадъ. У дикихъ горцевъ было въ большомъ обыкновеніи захватывать въ плѣнъ жителей Нижней Шотландіи и брать съ нихъ потомъ выкупъ; то же самое дѣлается и въ настоящее время бандитами Южной Италіи. Въ описываемомъ мною случаѣ, катераны увели жениха и спрятали его въ какой-то пещерѣ близъ горы Шегалльонъ. Прежде чѣмъ молодой человѣкъ успѣлъ договориться о выкупѣ, онъ заболѣлъ оспой; но дѣло окончилось благополучно. Макъ-Набъ но могъ мнѣ объяснить въ точности, отчего плѣнникъ выздоровѣлъ, отъ чистаго ли свѣжаго воздуха, или отъ отсутствія всякой медицинской помощи, только онъ выздоровѣлъ, заплатилъ выкупъ, вернулся къ своимъ друзьямъ и невѣстѣ, и до конца своихъ дней сохранялъ увѣренность, что горцы спасли ему жизнь, вылечивъ отъ смертельной болѣзни.

X. Политика горцевъ, къ стр. 151.

Многіе горные вожди дѣйствительно вели такую политическую игру, которую авторъ приписываетъ Макъ-Айвору; лордъ Ловатъ, напримѣръ, отличался въ этомъ отношеніи особеннымъ искуcтвомъ. Лэрдъ Макъ*** былъ капитаномъ летучаго отряда волонтеровъ, и слишкомъ дорожилъ своимъ жалованьемъ, чтобъ рисковать имъ для Стюартовъ. Его воинственная супруга стала во главѣ клана въ 1745 г., но самъ лэрдъ объявилъ, что онъ знать ничего не хочетъ о новомъ королѣ, и что будетъ всегда стоять за того монарха, который платитъ ему «полгинеи утромъ, да полгинеи днемъ».

XI. Шотландская дисциплина, къ стр. 155.

По поводу описанныхъ въ текстѣ военныхъ упражненій въ замкѣ Гленакойхѣ, авторъ проситъ читателя обратить вниманіе на то, что шотландцы не только хорошо владѣли мечемъ и огнестрѣльнымъ оружіемъ, но отличались еще необыкновенной ловкостью во всѣхъ гимнастическихъ упражненіяхъ; они съ особеннымъ искуствомъ исполняли цѣлый рядъ эволюцій, свойственныхъ исключительно ихъ національной одеждѣ и ихъ способу веденія войны. Такъ, напримѣръ, у нихъ было нѣсколько способовъ складывать плэды: одинъ способъ былъ для мирнаго времени, другой для войны. Такъ точно у нихъ были различные способы завертываться въ плэды на ночевкахъ, чтобъ при малѣйшей тревогѣ имѣть возможность вскочить на ноги съ пистолетомъ и мечемъ въ рукахъ.

До 1720 у горныхъ шотландцевъ были въ большомъ употребленіи такъ называемые поясные плэды, въ которыхъ часть, охватывавшая талію, и концы, покрывавшіе плечи, дѣлались изъ одного куска тартана. Во время отчаянной схватки, вся лишняя одежда сбрасывалась, и кланъ устремлялся впередъ въ однѣхъ рубашкахъ, которыя впрочемъ также какъ у ирландцевъ, были очень широки и искусно подбирались многочисленными складками; кошелекъ изъ козлиной шкуры былъ единственной принадлежностью, съ которой горцы не разставались даже въ минуты опасности.

Горцы отличались также особеннымъ умѣніемъ владѣть пистолетомъ и кинжаломъ, и постоянно упражнялись въ этомъ искуствѣ, какъ случалось видѣть и автору.

XII. Шотландскій обѣдъ, къ стр. 158.

Собирая за своимъ столомъ людей всевозможныхъ званій и угощая ихъ различнаго качества блюдами, вожди клановъ слѣдовали обычаю, который былъ нѣкогда распространенъ во всей Шотландіи. Файнсъ Морисонъ такъ описываетъ одинъ эпизодъ изъ своего путешествія по Нижней Шотландіи, въ концѣ царствованія королевы Елизаветы: «Я былъ приглашенъ на обѣдъ къ одному рыцарю, у котораго было много слугъ. Слуги, въ голубыхъ шапочкахъ, разомъ подали всѣ блюда. Болѣе половины стола было заставлено большими тарелками съ похлебкой, въ которой плавали небольшіе куски вареной говядины. Потомъ, слуги сѣли вмѣстѣ съ ними обѣдать; но на верхнемъ концѣ стола была подана, вмѣсто похлебки, пулярка съ соусомъ изъ чернослива». — Путешествія, стр. 155.

До нынѣшняго столѣтія, самые почтенные и зажиточные фермеры обѣдали вмѣстѣ съ своими рабочими. Солонка или черта, проведенная по столу мѣломъ, отдѣляли болѣе знатныхъ лицъ отъ остальныхъ приглашенныхъ. Лордъ Ловатъ отличался особеннымъ умѣніемъ льстить самолюбію и умѣрять апетитъ своего клана. Онъ охотно отводилъ во. своимъ столомъ почетное мѣсто всякому горцу, имѣвшему притязаніе на званіе джентльмена, но въ то же время тщательно заботился о томъ, чтобъ члены клана не избаловали свой вкусъ. Почтенный лордъ находилъ всегда основательный поводъ, чтобъ иностранныя вина и Французская водка не переходили опредѣленную черту, — опасаясь, чтобъ эти изысканные напитки не испортили суровыхъ привычекъ его юныхъ родственниковъ.

XIII. Конанъ шутъ, къ стр. 170.

Въ ирландскихъ балладахъ о Фіонѣ (Фингалъ Макъ-Ферсопа), мы встрѣчаемъ, также какъ въ первобытныхъ поэтическихъ произведеніяхъ большей части народовъ, цѣлый рядъ горцевъ, изъ которыхъ каждый одаренъ какой нибудь особенностью. Изъ похожденій этихъ героевъ сложилось много поговорокъ, которыя до сихъ поръ еще можно услышать въ Южной Шотландіи. Конанъ во многомъ напоминаетъ Терсита, но при этомъ онъ отличался храбростью и отвагой, доходившими до безумія. Онъ произнесъ обѣтъ за всякій полученный ударъ отплачивать тѣмъ же. Конанъ, по примѣру прочихъ героевъ древности, попалъ въ преисподнюю, гдѣ его ударилъ самъ сатана; но онъ тотчасъ вернулъ ему ударъ, повторивъ слова, приведенныя нами въ текстѣ. Иногда поговорку эту передаютъ такимъ образомъ: «коготь за коготь, а чортъ побери самый короткій, какъ сказалъ Конанъ, чорту».

XIV. Водопадъ, къ стр. 175.

Авторъ имѣлъ въ виду Ледирдскій водопадъ, близъ фермы того же имени на сѣверной сторонѣ Лохирда, у истоковъ озера, въ четырехъ или пяти миляхъ отъ Аберфойля. Вода падаетъ съ небольшой высоты, но окружающая ее мѣстность чрезвычайно живописна. По справедливому замѣчанію критиковъ, появленіе Флоры съ арфой слишкомъ театрально и не соотвѣтствуетъ благородной простотѣ ея характера. Но не нужно забывать, что она получила французское воспитаніе, въ которомъ обращается большое вниманіе на внѣшній блескъ и эфектность.

XV. Макъ-Фарленовъ фонарь, къ стр. 306.

Кланъ Макъ-Фарлена, занимавшій непроходимую чащу западнаго прибрежья Ламондскаго озера, производилъ большіе грабежи въ Нижней Шотландіи; и такъ какъ набѣги обыкновенно совершались ночью, то луну прозвали фонаремъ Макъ-Фарлена.

Въ знаменитой воинственной пѣснѣ клана находимъ указаніе на источникъ этой поговорки:

We are bound to drive the bullocks,

All by hollows, hirsts, and hillocks.

Through the sleet, and through the rain,

When the moon is beaming low

On frozen lake and hills of snow,

Bold and heartily we go;

And all for little gain *).

• ) Мы идемъ угонитъ быковъ, по доламъ и холмамъ; въ дождь и слякоть мы идемъ, когда низко свѣтитъ луна; по замерзшему озеру, по горамъ покрытымъ снѣгомъ, мы смѣло и бодро идемъ, каждый за небольшой поживой.

XVI. Замокъ Доунъ, къ стр. 308.

Мнѣ дороги эти благородныя развалины по многимъ нѣжнымъ воспоминаніямъ. Крѣпость занимаетъ возвышенное положеніе на берегу рѣки Тисы, и нѣкогда была однимъ изъ самыхъ обширныхъ замковъ Шотландіи. Его основатель Мурдохъ, герцогъ Альбани, былъ обезглавленъ на Стирлингскихъ высотахъ, съ которыхъ онъ могъ видитъ Доунскія башни, свидѣтельствовавшія о его прежнемъ могуществѣ.

Въ 1745—46, какъ сказано въ текстѣ, гарнизонъ Карла-Эдуарда занималъ замокъ, тогда еще не представлявшій такихъ развалинъ какъ теперь. Начальникомъ гарнизона и комендантомъ крѣпости былъ мистеръ Стюартъ изъ Баплоха, имѣвшій помѣстье близъ Каллендера. Въ то время, Джонъ Томъ, авторъ Дугласа, и нѣсколько другихъ англичанъ, взятыхъ инсургентами въ плѣнъ въ битвѣ при Фалькиркѣ, содержались въ Доунскомъ замкѣ и романтическимъ образомъ бѣжали изъ него. Въ поэтѣ было много той восторженной предпріимчивости и отваги, которыми онъ такъ щедро надѣлилъ юнаго героя своей драмы. Придумавъ и рѣшившись привести въ исполненіе опасный планъ бѣгства, онъ воодушевилъ своихъ товарищей по заключенію, и когда всякая надежда пробиться силою исчезла, они рѣшились сдѣлать жгуты изъ простынь и съ ихъ помощью спуститься. Четыре человѣка, въ томъ числѣ Томъ, благополучно добрались до земли, но надъ пятымъ веревка оборвалась. На верху оставался только Томасъ Барро, храбрый молодой англичанинъ, другъ Гома. Не смотря на большую опасность, Барро все-таки рѣшился спуститься по оборванной веревкѣ; добравшись до конца ея, онъ бросился внизъ; и хотя друзья поддержали его при паденіи, но онъ вывихнулъ себѣ ногу и сломалъ нѣсколько реберъ. Не смотря на это Барро бѣжалъ вмѣстѣ съ своими товарищами.

На слѣдующее утро горцы стали энергично преслѣдовать бѣглецовъ. Одинъ старый джентльменъ разсказывалъ автору, что онъ видѣлъ, какъ комендантъ Стюартъ бѣшено скакалъ по окрестностямъ, съ багровымъ отъ гнѣва и волненія лицомъ — въ поискахъ за улизнувшими плѣнниками.

XVII. Англійскіе іаковиты, къ стр. 321.

Преданность къ Іакову была особенно сильно развита въ западныхъ графствахъ и въ Валлисѣ. Хотя знаменитыя семейства Винновъ, Виндамовъ, и другія, обязались присоединиться къ принцу Карлу-Эдуарду, но поставили условіемъ, что онъ приведетъ съ собою вспомогательную французскую армію, безъ которой они предсказывали предпріятію полнѣйшую неудачу. Такимъ образомъ, хотя они и относились сочувственно къ самому искателю приключеній, и готовы были при удобномъ случаѣ присоединиться къ нему, но не считали своею обязанностью пристать къ нему пока его сопровождалъ только отрядъ дикихъ горцевъ, говорившихъ на непонятномъ для нихъ языкѣ и носившихъ странный костюмъ. Походъ на Дерби не столько восхищалъ ихъ сколько устрашалъ. По трудно предсказать, какія были бы послѣдствія, если бы сраженіе при Фалькиркѣ или Престонѣ увѣнчалось побѣдою для Карла-Эдуарда.

XVIII. Ирландскіе офицеры, къ стр. 325.

Съ самаго начала въ небольшой арміи Карла-Эдуарда начались раздоры, не только между независимыми вождями, которые были слишкомъ горды чтобъ подчиниться другъ другу, но также между шотландцами и наставникомъ Карла-Эдуарда, О’Сулливаномъ, ирландцемъ по рожденію, который съ нѣкоторыми своими соотечественниками служилъ прежде королю французскому въ ирландской бригадѣ и имѣлъ большое вліяніе на юнаго искателя приключеній, къ большому неудовольствію горцевъ, хорошо сознававшихъ, что ихъ кланы составляютъ главную, если не единственную силу его предпріятія. Существовало также несогласіе между лордомъ Джорджемъ Мурреемъ и Джэмсомъ Мурреемъ изъ Бругтона, секретаремъ принца, и это несогласіе въ значительной степени запутывало положеніе дѣлъ. Вообще, тысяча различныхъ несогласій и притязаній разъединяли армію и содѣйствовали ея пораженію.

XIX. Полевое орудіе въ арміи шотландцевъ, къ стр. 358.

Упомянутое въ текстѣ обстоятельство исторически вѣрно, а предшествующее описаніе напоминаетъ читателю Вандейскую войну, когда роялисты, по большей части возмутившіеся поселяне, придавали громадное, суевѣрное значеніе мѣдной пушкѣ, которую они называли Marie Jeanne.

Въ отдаленныя времена горные шотландцы боялись пушекъ: шумъ выстрѣла и разрушительное дѣйствіе снаряда были для нихъ совсѣмъ незнакомы При помощи трехъ или четырехъ артиллерійскихъ орудій, графы Гунтли и Эроль одержали при Гленливатѣ, во времена Іакова VI, большую побѣду надъ горцами, которыми командовалъ графъ Аргайль. Подобнымъ же образомъ, благодаря артиллеріи, генералъ Мидльтонъ выигралъ сраженіе при Дискомъ мосту, такъ какъ горцы не могли устоять противъ выстрѣловъ матери ружей, какъ они прозвали пушку. Въ старинной балладѣ, воспѣвающей сраженіе при Дискомъ мосту, говорится слѣдующее:

"The Highlandmen arc pretty men

For handling sword and shield,

But yet they are but simple men

To stand а stricken field.

"The Highlandmen are pretty men

For target and claymore,

But yet they are but naked men

To face the canon’s roar.

For the cannons roar on а summer night

Like thunder in the air;

Was never man in Highland garb

Would face the cannon fair ¹).

¹) Горцы ловко владѣютъ мечомъ и щитомъ, но въ открытомъ полѣ они оказываются простаками. Горцы ловко владѣютъ мечомъ и щитомъ, но они безпомощны передъ гуломъ пушекъ. Въ лѣтнюю ночь гулъ пушекъ какъ громъ раздается; не было еще того горца, который бы устоялъ противъ пушки.

Но горцы 1745 г. ушли далеко отъ первобытной простоты своихъ предковъ, и доказывали, въ продолженіи всей войны, какъ мало они боялись артиллеріи, хотя простой народъ придавалъ еще нѣкоторое значеніе убогому орудію, послужившему поводомъ къ настоящей замѣткѣ.

XX. Андерсонъ изъ Витбурга, къ стр. 374.

Преданный другъ, указавшій тропинку, по которой горцы прошли изъ Транента въ Ситонъ, былъ Робертъ Андерсонъ, младшій, изъ Витбурга, джентльменъ съ имѣніемъ въ восточномъ Лотіанѣ. Лордъ Джорджъ Муррей пожелалъ узнать отъ него, нельзя ли перейти черезъ неровную, болотистую мѣстность, раздѣлявшую армію, и Андерсонъ объявилъ, что этотъ путь совершенно непроходимъ. Но возвращаясь домой онъ вспомнилъ, что была тропинка, по которой горцы могли попасть въ равнину, обогнувъ лѣвый флангъ сера Джона Копа и миновавъ огонь непріятельскихъ орудій. Онъ сообщилъ свое мнѣніе мистеру Генбурну изъ Кити, который тотчасъ сообразилъ важность такого движенія и посовѣтовалъ Андерсону разбудить лорда Джорджа Муррея. Муррей выслушалъ его съ величайшей благодарностью, и тотчасъ разбудилъ Карла-Эдуарда, который спалъ подъ открытымъ небомъ, подложивъ подъ голову пучокъ соломы. Онъ очень обрадовался извѣстію, что была возможность заставить прекрасно организованное войско непріятеля вступить въ рѣшительный бой съ безпорядочными шотландскими отрядами. Это обстоятельство противорѣчитъ обвиненію въ трусости, взводимому на Карла-Эдуарда Джонстономъ, однимъ изъ его недовольныхъ приверженцевъ, въ его мемуарахъ, гдѣ историческая правда нерѣдко перемѣшана съ вымысломъ. Но по его же собственнымъ словамъ оказывается, что принцъ во время сраженія находился во главѣ второй линіи. «Побѣда была одержана такъ быстро», говоритъ онъ, «что во второй линіи, гдѣ я стоялъ подлѣ принца, мы только видѣли раненыхъ и убитыхъ непріятелей, не смотря на то, что мы отстояли всего на пятьдесятъ шаговъ отъ первой линіи и бѣжали такъ скоро, какъ только могли, желая настигнуть враговъ».

Такимъ образомъ, по словамъ самого Джонстона оказывается, что принцъ находился въ пятидесяти шагахъ отъ самаго центра битвы, мѣсто, которое едва ли бы выбралъ человѣкъ, не желавшій подвергаться опасности. Дѣйствительно когда вожди не согласились допустить его въ первую линію, онъ не могъ принять болѣе дѣятельнаго участія въ битвѣ.

XXI. Смерть полковника Гардинера, къ стр. 378.

Благосклонный біографъ этого храбраго воина и добраго христіанина, пасторъ Додриджъ разсказываетъ, со словъ очевидца, слѣдующія подробности о его смерти:

"Полковникъ Гардинеръ провелъ всю ночь въ полномъ вооруженіи; онъ только на короткое время вздремнулъ подъ скирдомъ ячменя, случайно оставшимся въ полѣ. Въ три часа утра онъ призвалъ къ себѣ своихъ четырехъ слугъ. Трехъ изъ нчхъ онъ отпустилъ съ торжественнымъ христіанскимъ напутствіемъ, которое заставляло предположить, что онъ предчувствовалъ близкую смерть. Остальное время, немного болѣе часа, онъ весьма вѣроятно провелъ въ молитвѣ и благочестивыхъ размышленіяхъ, къ которымъ одинаково могли побуждать его опасность наступавшей минуты и долгая привычка. На разсвѣтѣ, шумъ приближавшихся мятежниковъ поднялъ всю армію на ноги, и атака началась до восхода солнца, хотя уже было довольно свѣтло. Приблизясь на разстояніе ружейнаго выстрѣла, непріятель открылъ страшный огонь, и драгуны составлявшіе лѣвое крыло тотчасъ обратились въ бѣгство. Полковникъ въ началѣ атаки, продолжавшейся лишь нѣсколько минутъ, былъ раненъ, отчего онъ привскочилъ въ сѣдлѣ; слуга уговаривалъ его удалиться, но онъ замѣтилъ, что пуля задѣла только кожу и потому продолжалъ драться, не смотря на то, что черезъ нѣсколько минутъ онъ былъ опять тяжело раненъ въ правую руку. Между тѣмъ вокругъ него падали враги, и въ числѣ ихъ одинъ шотландецъ, который едва ли не наканунѣ являлся къ нему съ предательскими завѣреніями въ вѣрности правительству.

«Подобныя событія случаются быстрѣе чѣмъ можно описать или даже прочесть описаніе ихъ. Нѣсколько времени полковника поддерживали солдаты и офицеры его полка, въ особенности достойный подполковникъ Витней, который былъ раненъ въ руку и впослѣдствіи мужественно погибъ въ битвѣ при Фалькиркѣ, и лейтенантъ Весть, извѣстный своею храбростью, и пятьдесятъ драгунъ, не покидавшихъ своего начальника до послѣдней минуты. Но послѣ непродолжительной перестрѣлки, солдатами овладѣла паника, и не смотря на всѣ усилія полковника и другихъ храбрыхъ офицеровъ, главная масса обратилась въ стремительное бѣгство. Въ ту самую минуту, когда полковникъ Гардинеръ остановился, какъ бы раздумывая на что рѣшиться, его глазамъ представилась сцена, оправдывающая отвагу, съ которой онъ подвергнулъ свою жизнь опасности. Онъ увидѣлъ невдалекѣ группу пѣхотныхъ солдатъ, которые отчаянію дрались, но имѣя начальника. Получивъ приказаніе поддержать этотъ отрядъ, онъ громко сказалъ лицу, передавшему мнѣ его слова: „этихъ молодцовъ изрубятъ въ куски, если у нихъ не будетъ командира“. Сказавъ это, онъ полетѣлъ къ бившимся солдатамъ и закричалъ громовымъ голосомъ; „стрѣлять ребята, и не робѣть“! Но не успѣлъ онъ произнести этихъ словъ, какъ громадный горецъ бросился на него съ длинной сѣкирой и нанесъ ему страшный ударъ по правой рукѣ, отчего у него выпалъ палашъ; въ тоже время подоспѣли другіе горцы и сбросили несчастнаго съ лошади. Когда онъ падалъ, одинъ горецъ по имени Макъ-Натъ (если вѣрить судебному слѣдствію, хотя несчастный на смертномъ одрѣ не сознавался), который былъ казненъ годъ спустя, ударилъ его мечомъ или сѣкирой (очевидецъ, разсказывавшій мнѣ объ этомъ, не могъ различить въ точности чѣмъ) по затылку, и нанесъ ему смертельную рану. Вѣрный слуга полковника видѣлъ только, какъ онъ взялъ въ лѣвую руку падавшую съ головы шляпу и махнулъ ему удалиться, пробормотавъ „береги себя“. Это были послѣднія слова, которыя онъ слышалъ изъ его устъ». — Замѣчательныя событія изъ жизни полковника Джэмса Гардинера, соч. Р. Додриджа, Лондонъ, 1747, стр. 187.

Я замѣчу только, что этотъ отрывокъ вполнѣ подтверждаетъ то что сказано въ текстѣ о сопротивленіи небольшой части англійской пѣхоты. Но она не могла долго сопротивляться стремительному нападенію, особенно когда кавалерія и артиллерія бѣжали съ поля битвы. Хотя англійская армія потерпѣла полное пораженіе, но я всегда слышалъ, что многіе изъ пѣхотинцевъ честно исполнили свой долгъ.

XXII. Лэрдъ Бальмавапль, къ стр. 378.

Само собою разумѣется, что грубый характеръ молодаго лэрда вполнѣ вымышленъ. Но одинъ джентльменъ, напоминавшій Бальмавапля только храбростью, погибъ подобною смертью въ Престонской битвѣ. Почтенный и знатный пертширскій землевладѣлецъ, одинъ изъ немногихъ всадниковъ, присоединившихся къ принцу, почти одинъ преслѣдовалъ бѣжавшихъ драгунъ до колодцевъ Св. Климента, гдѣ нѣкоторымъ изъ офицеровъ удалось остановить бѣглецовъ. Когда драгуны увидѣли, что ихъ преслѣдуетъ всего одинъ всадникъ съ двумя слугами, они бросились на него и изрубили въ куски. Я ребенкомъ посѣщалъ его могилу, и всегда любовался свѣжимъ, зеленымъ газономъ, который отличалъ ее отъ остальной равнины. У колодцевъ Св. Климента жила тогда одна его родственица; она мнѣ разсказывала трагическое произшествіе, случившееся на ея глазахъ, и показывала одну изъ серебряныхъ застежекъ, которыя несчастный джентльменъ носилъ на своей курткѣ.

XXIII. Андреа Ферара, къ стр. 303.

Имя Андреа Ферара можно встрѣтить на всѣхъ хорошихъ шотландскихъ клинкахъ. Не смотря на старанія антикваріевъ, имъ не удалось узнать навѣрное что это была за личность, въ какое время онъ жилъ и какая была его судьба; полагаютъ, что Ферара былъ родомъ испанецъ или итальянецъ, и былъ выписанъ королемъ Іаковомъ IV или V, для наученія шотландцевъ выдѣлкѣ сабельныхъ клинковъ. Почти всѣ варварскія націи отличаются искуствомъ изготовлять оружіе; шотландцы достигли большаго совершенства въ выдѣлкѣ мечей еще во время битвы при Пинки. Историкъ Патенъ въ слѣдующихъ словахъ описываетъ шотландскіе клинки: «Они были широки и тонки, и прекрасно закалены; я никогда но видалъ лучшихъ клинковъ, и полагаю, что лучшихъ и дѣлать нельзя» (Account of Somersets Expedition). Считаю не лишнимъ замѣтить, что лучшіе клинки Андреа Ферары отмѣчены коронкой.

XXIV. Мисъ Нэрнъ, къ стр. 400.

Происшествіе, приписанное Флорѣ Макъ-Айворъ, на самомъ дѣлѣ случилось съ мисъ Нэрнъ, съ которой авторъ имѣлъ удовольствіе быть лично знакомымъ. Когда армія горцевъ ворвалась въ Эдинбургъ, Мисъ Нэрнъ стояла съ другими дамами на балконѣ и махала платкомъ. Въ это время нечаянно раздался выстрѣлъ, и пуля слегка задѣла мисъ Нэрнъ по лбу. «Слава Богу», сказала она, когда ее привели въ чувство, «что это случилось со мною: мои убѣжденія всѣмъ извѣстны; еслибъ пуля попала въ вига, то сказали бы, пожалуй, что выстрѣлъ былъ преднамѣренный».

XXV. Принцъ Карлъ-Эдуардъ, къ стр. 450.

Автора Вэверлея упрекали въ томъ, что онъ представилъ юнаго искателя приключеній въ слишкомъ благопріятномъ свѣтѣ; по зная многихъ людей, окружавшихъ Карла-Эдуарда, авторъ выставилъ его такимъ, какимъ онъ являлся въ глазахъ его современниковъ-очевидцевъ. Конечно, надо кое-что убавить въ ихъ естественно преувеличенномъ взглядѣ на смѣлаго, храбраго принца, ради котораго они жертвовали состояніемъ и жизнью, но неужели всѣ ихъ свидѣтельства должны стушеваться передъ мнѣніемъ одного недовольнаго?

Я уже упоминалъ о томъ обвиненіи въ недостаткѣ храбрости, которое взводитъ на принца Джонстонъ. Но многое въ разсказѣ Джонстона совершенно романтично. Напримѣръ, читая цвѣтистое описаніе его любви къ прелестной Педжи, никто не подозрѣвалъ бы, что Джонстонъ былъ женатый человѣкъ, котораго внуки живы доселѣ, или что вся подробная исторія злобной мести Гордона изъ Абахи къ пресвитеріанскому пастору — совершенный апокрифъ. Въ тоже время можно признать, что принцъ подобно всѣмъ членамъ его семейства но цѣнилъ, какъ бы слѣдовало, услугъ, оказанныхъ ему сторонниками. Воспитанный въ выспренныхъ идеяхъ о своемъ наслѣдственномъ правѣ, онъ полагалъ, по мнѣнію многихъ, что всѣ усилія и жертвы его приверженцевъ были только исполненіемъ ихъ долга и потому не заслуживали особой благодарности съ его стороны. Свидѣтельство доктора Книга (значеніе котораго уменьшается его отпаденіемъ отъ іаковитовъ) подкрѣпляетъ это мнѣніе.

Искусный издатель мемуаровъ Джонстона приводитъ слова, приписываемыя Гельвецію, о томъ, что принцъ Карлъ-Эдуардъ не только не предпринялъ добровольно свою смѣлую экспедицію, но былъ буквально связанъ по рукамъ и ногамъ, чему, какъ кажется, онъ вполнѣ вѣрилъ. Но текъ какъ положительно извѣстно, что личныя увѣщеванія и энергичныя просьбы принца убѣдили Бойздэли и Лохіеля поднять оружіе, тогда какъ они совѣтовали ему отложить всякую попытку до прибытія вспомогательнаго войска изъ Франціи, то трудно примирить его предполагаемое нежеланіе предпринимать экспедицію съ отчаяннымъ настаиваніемъ на возстаніи противъ совѣта его самыхъ могущественныхъ и мудрыхъ сторонниковъ. Конечно, человѣкъ, котораго снесли связаннымъ на корабль и силою заставили принять участіе въ отчаянномъ предпріятіи, воспользовался бы хладнокровіемъ своихъ приверженцевъ для безопаснаго возвращенія во Францію.

Въ мемуарахъ Джонстона говорится, что Карлъ-Эдуардъ въ битвѣ при Куллоденѣ не сдѣлалъ всего что могъ для доставленія побѣды своей арміи; такъ какъ мы представляемъ доказательства съ обѣихъ сторонъ, то должны замѣтить, что лордъ Эльхо, свидѣтельство котораго гораздо болѣе правдиво, завѣряетъ, что онъ самъ убѣждалъ принца повести въ атаку еще уцѣлѣвшее лѣвое крыло и одержать побѣду или умереть съ честью. Его совѣтъ былъ отвергнутъ, и лордъ Эльхо покинулъ его, давъ клятвенное обѣщаніе никогда болѣе не видать Карла-Эдуарда, что онъ и исполнилъ.

Съ другой стороны, почти всѣ остальные офицеры его арміи считали дѣло совершенно проиграннымъ, такъ какъ одно крыло шотландской арміи было обращено въ бѣгство, а остальная армія была обойдена и въ виду многочисленности враговъ находилась въ самомъ безпомощномъ положеніи. При такомъ обстоятельствѣ ирландскіе офицеры, окружавшіе Карла-Эдуарда, стали уговаривать его покинуть поле битвы. Молодой корнетъ, бывшій близъ пршща, утверждалъ впослѣдствіи, что при немъ серъ Томасъ Шериданъ схватилъ его лошадь подъ-уздцы и повернулъ ее назадъ. Всѣ эти показанія не соотвѣтствуютъ одно другому; мнѣніе лорда Эльхо, человѣка горячаго и пришедшаго въ отчаяніе отъ погибели, грозившей всему ихъ дѣлу, не можетъ быть принято какъ безусловное доказательство недостатка храбрости принца, тогда какъ противное удостовѣряется самымъ существомъ его предпріятія, пламенной готовностью принца сражаться при всякомъ удобномъ случаѣ, рѣшимостью двинуться изъ Дерби въ Лондонъ и присутствіемъ духа во время романтическихъ приключеній, ознаменовавшихъ его бѣгство. Авторъ нисколько не желаетъ приписывать этой несчастной личности необыкновенныхъ способностей, но по прежнему утверждаетъ, что во время его экспедиціи онъ жаждалъ славы и искалъ опасности.

Что же касается до любезности, пріятной наружности и привлекательнаго обращенія, вполнѣ соотвѣтствующаго его положенію, то, насколько извѣстно автору, никто этого но оспаривалъ, и онъ полагаетъ, что въ нарисованномъ имъ портретѣ юнаго искателя приключеній эти черты нисколько не преувеличены. Въ подтвержденіе того факта, что общее мнѣніе признавало привлекательныя манеры принца, здѣсь приведены отрывки изъ рукописнаго описанія его романтической экспедиціи, вышедшей изъ-подъ пера Джэмса Максвеля изъ Кирконеля и копія котораго находится у меня, благодаря любезности Мензи изъ Питфодельса. Авторъ этой рукописи хотя нѣсколько пристрастенъ къ принцу, которому онъ преданно служилъ, но по видимому былъ человѣкъ искренній и чистосердечный, а также отлично знавшій всѣ интриги, окружавшія юнаго искателя приключеній:

«Всѣ находились подъ вліяніемъ наружности и обращенія принца. Въ этомъ отношеніи всѣ были одинаковаго мнѣнія. Tb, которые изъ личныхъ интересовъ или предразсудковъ покинули его, не могли не сознаться, что желали ему успѣха во всемъ остальномъ и не осуждали его за начатое имъ предпріятіе. Многія обстоятельства содѣйствовали возвышенію его характера, кромѣ величія самаго предпріятія и способа его осуществленія. Онъ выказалъ въ нѣсколькихъ случаяхъ столько доброты и великодушія, что онѣ невольно произвели сильное впечатлѣніе на окружавшихъ его людей. Я приведу два или три примѣра: Тотчасъ послѣ битвы, когда принцъ проѣзжалъ по той мѣстности, которую за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ занимала армія генерала Копа, одинъ изъ офицеровъ подойдя поздравилъ его съ побѣдою и сказалъ, указывая на убитыхъ: „Ваши враги у ногъ вашихъ“. Принцъ, нисколько не кичась своимъ успѣхомъ, выразилъ живѣйшее сожалѣніе къ обманутымъ подданнымъ своего отца, и прибавилъ, что онъ съ грустью видитъ ихъ безжизненные трупы. На другой день, пока принцъ находился въ Пинки-Гаузѣ, одинъ эдинбургскій гражданинъ явился къ секретарю Муррею по дѣлу о палаткахъ, которыя городъ былъ обязанъ представить къ положенному сроку. Муррея не было въ главной квартирѣ, и принцъ, узнавъ объ этомъ, лично принялъ джентльмена, говоря, что онъ лучше разберетъ дѣло самъ, чѣмъ заставитъ его дожидаться, и исполнилъ его просьбу. Такое добродушіе въ молодомъ принцѣ послѣ побѣды возбуждало похвалы даже враговъ. Но одно обстоятельство, близко касавшееся его интересовъ и отъ котораго быть можетъ зависѣлъ успѣхъ всего предпріятія, еще болѣе возвысило его въ глазахъ всѣхъ. Нѣкоторые изъ его сторонниковъ совѣтовали послать въ Лондонъ одного англійскаго плѣнника съ предложеніемъ обмѣна плѣнныхъ, причемъ онъ долженъ былъ объявить, что въ случаѣ отказа, армія Карла-Эдуарда не будетъ оказывать никому пощады. Очевидно, обмѣнъ плѣнныхъ былъ бы чрезвычайно полезенъ принцу, такъ какъ люди, сочувствующіе ему, охотнѣе переходили бы на его сторону, убѣдясь, что имъ нечего бояться, кромѣ обыкновенныхъ случайностей войны. Если же лондонскій дворъ отказался бы отъ этого предположенія, то тѣмъ самымъ давалъ ему право обходиться съ своими плѣнными также какъ курфистъ гановерскій обращался съ сторонниками принца, взятыми въ плѣнъ. Двухъ, трехъ примѣровъ, по словамъ совѣтниковъ принца, будетъ достаточно, чтобы принудить лондонскій дворъ согласиться. Довольно основательно предполагали, что англійскіе офицеры будутъ настаивать на принятіи этого предложенія, такъ какъ они всегда вели войну по правиламъ образованныхъ націй, и въ случаѣ нарушенія этихъ правилъ по упрямству ихъ государя, они могли безъ малѣйшаго безчестія подать въ отставку. Хотя этотъ планъ былъ очень уважительный и его важность признавалась всѣми, но принцъ не согласился на него, говоря, что ему не подобаетъ дѣлать пустыя угрозы, а онъ никогда не станетъ ихъ исполнять, никогда не прольетъ крови тѣхъ людей, которыхъ спасъ въ пылу битвы, рискуя своей собственной жизнью. Эти факты не были единственными доказательствами доброты принца, и каждый день являлись новые факты, смягчавшіе бѣдствія военнаго господства.»

Иногда увѣряли, что принцъ требовалъ слишкомъ большаго примѣненія придворнаго этикета, что не соотвѣтствовало его положенію; но съ другой стороны нѣкоторое примѣненіе этикета было необходимо, такъ какъ иначе принцу слишкомъ надоѣдали бы. Онъ также очень добродушно переносилъ рѣзкія замѣчанія, которымъ иногда его подвергало пристрастіе къ придворному этикету. Напримѣръ Грантъ изъ Гленмористона, поспѣшно присоединясь къ арміи принца со всѣмъ своимъ кланомъ, явился въ Голирудъ къ принцу не озаботясь привести въ порядокъ свою одежду. Принцъ принялъ его очень любезно, но далъ ему понять, что не мѣшало бы прежде чѣмъ являться во дворецъ, зайдти къ брадобрѣю. «Не безбородые юноши доставятъ побѣду вашему высочеству», отвѣчалъ обиженный вождь. Карлъ-Эдуардъ добродушно снесъ эту выходку.

Вообще, еслибъ принцъ Карлъ-Эдуардъ окончилъ свою жизнь вскорѣ послѣ своего удивительнаго бѣгства, то онъ занималъ бы въ исторіи очень высокое мѣсто. Теперь же онъ сталъ въ ряду тѣхъ людей, въ жизни которыхъ одинъ блестящій эпизодъ представляетъ поразительный контрастъ со всѣми предыдущими и послѣдующими событіями.

XXVI. Стычка подъ Клифтономъ, къ стр. 459.

Слѣдующій очеркъ стычки подъ Клифтономъ заимствованъ изъ Мемуаровъ Эвана Макферсона изъ Клуни, вождя клана Макферсона, который со славою выдержалъ главнѣйшій натискъ англійской арміи. Эти мемуары написаны по видимому въ 1755 г., т. е. десять лѣтъ послѣ битвы, во время пребыванія храбраго воина во Франціи, чѣмъ и объясняются нѣкоторые галицизмы въ его слогѣ.

"Во время возвращенія принцаизъ Дерби въ Шотландію, генералъ-лейтенантъ лордъ Джорджъ Муррей съ радостью принялъ ни себя начальство надъ арьергардомъ; этотъ постъ хотя очень почетный, былъ чрезвычайно опасный и затруднительный, такъ какъ принцъ долженъ былъ идти съ своей арміей очень поспѣшно, боясь чтобъ ему не отрѣзалъ путь въ Шотландію Фельдмаршалъ Вэдъ, находившійся къ сѣверу отъ него съ арміей многочисленнѣе войска его королевскаго высочества, тогда какъ сзади герцогъ Кумберландскій слѣдовалъ по его пятамъ. Такимъ образомъ артиллеріи невозможно было поспѣвать за арміей принца, въ виду ненастной зимней погоды и дурныхъ дорогъ въ Англіи, поэтому лордъ Джорджъ Муррей почти ежедневно былъ принужденъ дѣлать привалъ только среди ночи, постоянно подвергаясь тревогамъ отъ наѣздовъ передовыхъ отрядовъ герцога Кумберландскаго. Вечеромъ 28 декабря 1745 года, принцъ вступилъ въ городъ Пенритъ въ провинціи Кумберландъ. Но такъ какъ лордъ Джорджъ Муррей не успѣлъ присоединиться къ нему съ артиллеріей, то ему пришлось провести ночь въ шести миляхъ отъ города, вмѣстѣ съ полкомъ Макдонеля изъ Гленгари, который въ тотъ день прикрывалъ арьергардъ. Чтобъ дать арміи нѣсколько вздохнуть и подождать лорда Джорджа съ его артиллеріей, принцъ рѣшился провести 29 число въ Пенритѣ, гдѣ онъ утромъ назначилъ общій смотръ съ цѣлью убѣдиться въ какомъ положеніи находилась армія. Она теперь заключалась всего въ 5000 человѣкъ пѣхоты и 400 кавалеріи, состоявшей изъ джентльменовъ, служившихъ волонтерами. Вся кавалерія состояла изъ четырехъ отрядовъ, изъ которыхъ первый, тѣлохранители принца, былъ подъ начальствомъ лорда Эльхо, нынѣ графа Вимса, живущаго изгнанникомъ во Франціи; вторымъ отрядомъ командовалъ лордъ Бальмирино, впослѣдствіи казненный въ Лондонской башнѣ; третьимъ графъ Кильмарнокъ, также казненный, а четвертымъ лордъ Пицлиго, находящійся въ изгнаніи. Хотя эта кавалерія была немногочисленна, ко составленная исключительно изъ дворянъ отличалась необыкновенной храбростью и оказывала большія услуги пѣхотѣ не только во время битвы, но и въ походѣ, въ качествѣ авангарда, и во время ночлега въ качествѣ патруля.

"Пока вся эта маленькая армія была выстроена 29 декабря на равнинѣ къ сѣверу отъ Пенрита, мистеръ Клуни съ его кланомъ былъ отправленъ къ Клифтонскому мосту, въ милѣ разстоянія къ югу отъ Пенрита, послѣ того какъ его осмотрѣлъ мистеръ Патулло, генералъ-инспекторъ и генералъ-квартирмейстеръ арміи принца. Находящійся нынѣ во Франціи Мистеръ Клуни дождался у моста прибытія лорда Джорджа Муррея съ артиллеріей, переходъ которой черезъ мостъ ему приказано было прикрывать. При закатѣ солнца явился лордъ Джорджъ, преслѣдуемый герцогомъ Кумберландомъ со всей его кавалеріей, доходившей до 3000 человѣкъ; около 1000 всадниковъ спѣшились съ цѣлью отрѣзать отступленіе артиллеріи на мостъ, а герцогъ съ остальнымъ отрядомъ атаковалъ съ тыла. Лордъ Джорджъ шелъ бодро впередъ, и хотя соединился съ мистеромъ Клуни и его кланомъ, но положеніе его было самое затруднительное. Его отрядъ былъ гораздо малочисленнѣе непріятельскаго, и вступить въ бой было чрезвычайно опасно; поэтому лордъ Джорджъ, вмѣсто приказанія обратился за совѣтомъ къ мистеру Клуни. «Я съ удовольствіемъ пойду въ атаку, отвѣчалъ мистеръ Клуни, если вы прикажете». Такъ я приказываю, отвѣчалъ лордъ Джорджъ, и обнаживъ мечъ, вмѣстѣ съ мистеромъ Клуни вступилъ въ бой во главѣ клана Макферсона. Въ одну минуту они открыли себѣ путь чрезъ густую изгородь шиповника, за которой остановилась непріятельская кавалерія, и въ это время лордъ Муррей, одѣтый горнымъ шотландцемъ, какъ вся армія, потерялъ свой парикъ и шляпу, такъ что ему пришлось оканчивать битву съ обнаженной головой. Сначала они открыли огонь по непріятелю, а потомъ бросились въ рукопашный бой и произвели такое опустошеніе въ непріятельскихъ рядахъ, что герцогъ Кумберландскій со всей кавалеріей обратился въ бѣгство. Это бѣгство было до того безпорядочно, что еслибъ у принца было достаточно кавалеріи, то безъ сомнѣнія герцогъ и большая часть его отряда были бы взяты въ плѣнъ. Между тѣмъ стемнѣло и нельзя было опредѣлить количества убитыхъ, трупы которыхъ наполняли всѣ сосѣднія канавы. Впослѣдствіи было приведено въ извѣстность, что кромѣ раненыхъ, непріятель оставилъ на мѣстѣ не менѣе 100 тѣлъ, между которыми находился полковникъ Гонивудъ, командовавшій спѣшившимися всадниками; его мечъ, чрезвычайно драгоцѣнный, былъ взятъ мистеромъ Клуни и доселѣ хранится у него; точно также и люди его клана собрали на полѣ сраженія много дорогаго оружія. Впрочемъ полковникъ былъ найденъ еще съ признаками жизни, и послѣ тяжелой болѣзни онъ оправился отъ многочисленныхъ ранъ. Мистеръ Клуни потерялъ лишь двѣнадцать человѣкъ; изъ нихъ нѣкоторые были только ранены, и взятые въ плѣнъ отправлены невольниками въ Америку, откуда одинъ вернулся и находится во Франціи сержантомъ въ полку королевскихъ шотландцевъ. Узнавъ о приближеніи непріятеля, его королевское высочество немедленно послалъ графа Нэрна, живущаго теперь изгнанникомъ во Франціи, съ тремя батальонами герцога Атолл, батальономъ герцога Пертскаго и нѣкоторыми другими войсками на подкрѣпленіе мистера Клуни; но когда явился графъ Нэрнъ съ своимъ отрядомъ дѣло было уже кончено. По этому онъ возвратился въ Пенритъ, а артиллерія послѣдовала за нимъ въ совершенномъ порядкѣ. Съ этого времени герцогъ Кумберландскій никогда не смѣлъ приближаться болѣе чѣмъ на дневной переходъ къ арміи принца при этомъ замѣчательномъ отступленіи, отличавшемся рѣдкимъ искуствомъ и осторожностью, такъ какъ армія принца была почти окружена со всѣхъ сторонъ непріятелемъ.

XXVII. Клятва на кинжалѣ, къ стр. 476.

Подобно тому какъ классическіе боги клялись Стиксомъ, горные шотландцы окружали извѣстнымъ обрядомъ клятву, которую они хотѣли сдѣлать для себя обязательной. Всего чаще произнося клятву они клали руку на обнаженный кинжалъ, который такимъ образомъ становился обезпеченіемъ принятаго обязательства. Но какимъ бы обрядомъ ни освящалась клятва, каждый, дававшій подобную клятву, старался сохранить въ тайнѣ какую именно клятву онъ считалъ для себя обязательной. Этотъ обычай былъ чрезвычайно удобенъ, такъ какъ каждый могъ свободно нарушать клятву, если она не была дана въ той формѣ, которая признавалась обязательной, а потому очень легко было дать клятвы, не имѣвшія никакой силы; тогда какъ еслибъ клятва, признаваемая каждымъ человѣкомъ обязательной, была извѣстна всѣмъ, то никто не довольствовался бы другой клятвой. Король Французскій Лудовикъ XI прибѣгалъ къ подобной же хитрости, и у него была особая клятва, которой онъ никогда не измѣнялъ и которую потому очень неохотно произносилъ. Этотъ коварный тиранъ считалъ связывающимъ его совѣсть только то обязательство, сдержать которое онъ клялся крестомъ Св. Ло въ Анжерѣ, въ которомъ находился кусокъ животворящаго Древа. Еслибъ онъ не сдержалъ этой клятвы, то по убѣжденно Лудовика, онъ долженъ былъ умереть въ томъ же году. Сен-Поль, получивъ однажды приглашеніе на личное свиданіе съ королемъ, потребовалъ, чтобы онъ поручился въ его безопасности подъ вышеозначенной клятвой. Но по словамъ Комина, Лудовикъ отвѣчалъ, что онъ никогда болѣе ни съ кѣмъ не подтвердитъ никакого обязательства подобной клятвой, хотя готовъ былъ произнести всякую другую; поэтому всѣ переговоры съ Сен-Полемъ были прерваны послѣ продолжительныхъ препирательствъ относительно клятвы. Таково различіе между суевѣріемъ и совѣстью.

КОНЕЦЪ.

---

1. Первыя изданія Вэверлея явились въ свѣтъ безъ имени автора.
2. Въ этомъ народномъ стихотворномъ разсказѣ, который доселѣ сохранился въ низшихъ классахъ, находятся многія замѣчательныя подробности о событіяхъ того времени и вѣрныя свѣденія о распущенности нравовъ шотландскихъ инсургентовъ.
3. Знаменитый американскій корсаръ по время войны за независимость, котораго Фениморъ Куперъ сдѣлалъ героемъ своего романа «Кормчій».
4. Намекъ на извѣстный романъ «Тайны Удольфа».
5. Аристократическій кварталъ въ Лондонѣ.
6. Родъ ландо на четырехъ колесахъ.
7. Four-in-Hand, клубъ «Четверка». Англійскіе франты щеголяли искуствомъ хорошо управлять лошадьми. Но верхомъ искуства считали умѣніе управлять четверкою. Тѣ, которые достигли этой степени совершенства, образовали клубъ подъ названіемъ «Четверка».
8. Увы! эта приличная, франтовская одежда 1806 г. теперь также устарѣла, какъ самъ авторъ Вэверлея! Франтъ-читатель будетъ такъ добръ и замѣнитъ указанный выше костюмъ шитымъ малиновымъ бархатнымъ или шелковымъ жилетомъ и сюртукомъ, какого цвѣта ему заблагоразсудится. Авторъ.
9. Вильямъ Вимбль — типъ паразита, созданный Адисономъ въ его Spectator.
10. Гдѣ поперемѣнно, смотря по обстоятельствамъ, жилъ наслѣдникъ Стюартовъ, какъ его называли Старый Претендентъ или кавалеръ Сен-Жоржъ. Авторъ.
11. Эта старинная газета, долго служившая оракуломъ провинціальныхъ джентльменовъ торійской партіи, выходила еженедѣльно въ рукописи и разсылалась въ копіяхъ къ подписчикамъ. Политикъ, составлявшій эту газету или какъ тогда называли Письма о Новостяхъ (News-Letter), собиралъ свои свѣденія въ кофейныхъ и часто просилъ прибавки платы за излишніе расходы, понесенные имъ. при посѣщеніи этихъ засѣданій, гдѣ собиралось великосвѣтское общество. Авторъ.
12. Скалигеръ и Бентлей извѣстные коментаторы латинскихъ и греческихъ авторовъ.
13. The complete Angler (Образцовый рыболовъ).
14. Подобная семейная легенда сохранилась въ рыцарскомъ родѣ Брадсгэ, владѣтелей Гэ-Гола въ Ланкаширѣ, гдѣ, какъ мнѣ передавали, она изображена на разноцвѣтномъ стеклѣ окна. Нѣмецкая баллада «Благородный Морингеръ» основана на такомъ же преданіи; но безъ сомнѣнія подобное событіе могло повториться нѣсколько разъ, такъ какъ при громадномъ отдаленіи и неправильныхъ сообщеніяхъ, ложныя извѣстія о смерти крестоносцевъ могли часто распространяться и встрѣчать иногда въ ихъ семействахъ полное довѣріе. Авторъ.
15. См. Разсказъ Гопнера — Семь Влюбленныхъ. Авторъ.
16. Засѣданія Нижней Палаты происходятъ въ древней часовнѣ Св. Стефана.
17. Сидней графъ Годольфинъ былъ первымъ министромъ при Стюартахъ и потомъ перешелъ на сторону Вильгельма Оранскаго.
18. Герои Тысячи одной ночи.
19. Эти вступительныя главы подвергались многочисленнымъ критикамъ, какъ скучныя и ненужныя, но въ нихъ разсказаны такія обстоятельства, которыя авторъ никакъ не можетъ рѣшиться ни измѣнить, ни исключить. Авторъ.
20. См. Приложеніе I, Титъ Ливій.
21. Шотландскій фунтъ составляетъ двадцатую часть англійскаго, и слѣдовательно равняется только англійскому шиллингу.
22. См. Приложеніе II, Николасъ Амгурстъ.
23. См. Приложеніе III, Полковникъ Гардинеръ.
24. См. Приложеніе IV, Шотландскія гостиницы.
25. Король Дунканъ, предшественникъ Макбета, царствовалъ въ 1034 году.
26. Фигуры медвѣдей на воротахъ вѣроятно срисованы авторомъ съ подобныхъ же украшеній въ Тракерскомъ замкѣ на рѣкѣ Твидѣ, который былъ коротко ему извѣстенъ. Мистеръ Лакартъ указываетъ также на Кретъ-Голъ въ Пертширѣ, какъ на замокъ схожій съ Тюли-Веоланомъ (Пр. англ. изд. 1871 г.)
27. Въ дѣйствительности не существуетъ замка, который представлялъ бы вѣрный образецъ Тюли-Веолана, по многія его черты можно встрѣтить въ различныхъ древнихъ шотландскихъ жилищахъ. Замки Варендеръ и Равельстонъ, принадлежащіе первый серу Джорджу Варендеру, а послѣдній серу Александру Киту, внушили автору многія подробности описаннаго имъ вымышленнаго зданія. Замокъ Дина близъ Эдинбурга также имѣетъ много общаго съ Тюли-Веоланомъ, по, какъ многіе извѣщали автора, замокъ Грандтюли походитъ болѣе всѣхъ означенныхъ жилищъ на мѣстопребываніе барона Брадвардина. Авторъ.
28. Въ Равельстонѣ ложно видѣть. доселѣ подобный садъ, сохраненный въ цѣлости, благодаря художественному вкусу друга и родственника автора, сера Александра Кита. Однако, какъ садъ, такъ и долъ гораздо меньше, чѣмъ предполагаемое жилище и садъ барона Брадвардина. Авторъ.
29. Аріостъ — Двѣ щебечущія дѣвушки.
30. Я не знаю какъ давно прекратился къ Англіи старинный общепринятый обычай держать шутовъ. Свифтъ написалъ эпитафію шуту графа Суфолка по имени Дики Гирса. Въ Шотландіи этотъ обычай существовалъ еще до конца прошлаго столѣтія. Въ Гламискомъ заикѣ показываютъ доселѣ очень красивую одежду одного изъ шутокъ, украшенную многочисленными бубенчиками. Болѣе тридцати лѣтъ тому назадъ у одного изъ первыхъ шотландскихъ вельможъ былъ шутъ, который вмѣшивался во не разговоры, но слишкомъ зазнался и былъ прогнанъ за то, что сдѣлалъ предложеніе одной изъ дочерей своего патрона и приказалъ окликать свой бракъ въ церкви. Авторъ.
31. Лэрдъ — шотландскій лордъ, землевладѣлецъ.
32. Намекъ на ту эпоху, во времена Наполеона I, когда Англія боялась французскаго вторженія, и всякій, кто только могъ, поступалъ въ отряды волонтеровъ. Самъ Вальтеръ Скоттъ, бывшій тогда адвокатомъ, также надѣлъ военный мундиръ.
33. Подъ этимъ онъ подразумевалъ Англію.
34. Послѣ революціи 1688, въ тѣхъ случаяхъ, когда пресвитеріане были особенно возстановлены противъ своихъ противниковъ, епископальные пасторы, большею частью отказывавшіеся отъ присяги, подвергались преслѣдованію черни за спою политическую ересь. Однако, не смотря ни то, что пресвитеріане могли мстить за претерпенныя гоненія при Карлѣ II и Іаковѣ, большаго вреда они не наносили.
35. Здѣсь игра словъ: війдль (wheedle) льстить, уговорить; Квибль (quibble), острота. Баронъ, играя словами, хотѣлъ этимъ намекнуть, что Маквибль у него и управляющій и адвокатъ.
36. См. Приложеніе V, Прощальный кубокъ.
37. Автора многіе упрекали въ анахронизмѣ, и дѣйствительно надо сознаться, что различныя системы земледѣлія не были извѣстны въ Шотландіи шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ. Авторъ.
38. Джонъ-О-Гротъ самая сѣверная оконечность Шотландіи въ графствѣ Кэтнесъ, а Ландсэндъ — юго-западная оконечность Великобританіи въ Корнвалисѣ.
39. Синонимъ Бахуса.
40. Угощай друга.
41. Герой древней шотландской баллады.
42. Баронъ долженъ былъ помнить, что веселый Аллавъ происходилъ изъ дома того благороднаго лорда, о которомъ онъ говорилъ: «Дальгузи древняго происхожденія — моя поддержка, гордость, украшеніе». Авторъ.
43. Разсказанный случай, говорятъ, произошелъ на югѣ Шотландіи; no scedant arma togae, т. е. отдадимъ справедливость и рясѣ. Дѣло происходило такъ, что старый пасторъ съ замѣчательной твердостью и благоразуміемъ устоялъ противъ паники, овладѣвшей его сотоварищами, и спасъ несчастную съумасшедшую отъ грозившей ей жестокой судьбы. Преслѣдованія за колдовство составляютъ одну изъ самыхъ печальныхъ главъ шотландской исторіи. Авторъ.
44. Медвѣжій сторожъ.
45. Мы встрѣчаемъ, однако, такую игру словъ въ гербахъ и девизахъ многихъ знатныхъ родовъ. Таковы девизы: Верноновъ: Ver non sempér viret; Онслововъ: Festina lente, и Анструтеровъ: Periissem ni periissem. Въ гербѣ послѣднихъ изображены двѣ сильныя руки, замахнувшіяся сѣкирой, а подъ ними вышеприведенный девизъ (Perissem ni periissem — я бы умеръ еслибъ его по пронзилъ), намекающій на то, что кто-то изъ Анструтеровъ избѣгъ смерти, убивъ соперника, который съ своей стороны намѣревался измѣннически убить его на дружескомъ свиданіи. Авторъ.
46. Сорнеръ (sorner) можетъ быть замѣнено выраженіемъ дерзкій нищій; собственно оно означаетъ непрошеннаго гостя, который силою требуетъ себѣ квартиру и столъ.
47. Злѣйшіе воры.
48. Глаза вырваны, а кровь течетъ изъ горла.
49. Коронакъ — похоронная пѣснь у горныхъ шотландцевъ.
50. См. Прилож. VI, Данъ.
51. Городская полицейская стража въ Эдинбургѣ еще недавно была вооружена такими сѣкирами. Эти сѣкиры были снабжены крючкомъ, которыми горцы пользовались когда лазили по горамъ. Полагаютъ, что оружіе это занесено въ Шотландію и Ирландію изъ Скандинавіи. Авторъ.
52. Такъ называли регулярные полки, въ отличіе отъ летучихъ отрядовъ, сформированныхъ на мѣстѣ, для охраненія спокойствія въ горахъ. Послѣдніе были извѣстны подъ именемъ черныхъ солдатъ, отъ темнаго цвѣта ихъ тартановъ.
53. Эти березы не обыкновенныя плакучія березы Верхней Шотландіи, а кудрявыя березы Нижней Шотландіи, отличающіяся своимъ пріятнымъ запахомъ. Авторъ.
54. См. Прим. VII, Робъ-Рой.
55. Этимъ самымъ блюдомъ Робъ-Рой угощалъ лэрда Тюлибоди. Авторъ.
56. Сасенахцами гаэлы называли сакцонцевъ, которые пришли въ страну послѣ туземныхъ владѣльцевъ или первыхъ завоевателей — гаэловъ, а потому горные шотландцы, грабя жителей Нижней Шотландіи, т. е. саксонцевъ, брали по ихъ словамъ только обратно то что имъ принадлежало.
57. См. Прил. VIII, Добрая Крифская висѣлица.
58. См. Приложеніе IX, Катераны.
59. Шотландскія мѣры поверхности и объема чрезвычайно велики. Такъ шотландская пинта равняется четыремъ англійскимъ; напротивъ того, шотландскій фунтъ стерл. равняется 20 англійскимъ пенсамъ. Авторъ.
60. Комическая личность въ комедіи Шэкспира: «Много шума изъ-за пустяковъ».
61. Это случалось довольно часто. Дѣйствительно, только послѣ совершеннаго уничтоженія вліянія клановъ, вслѣдствіе событій 1746 г., стали являться покупщики, дававшіе хорошую цѣну за конфискованныя помѣстій въ 1716 г., которыя тогда были пущены въ продажу кредиторами Компаніи Іоркскихъ Зданій, купившей всѣ помѣстья гуртомъ у правительства по очень дешевой цѣпѣ. Даже и въ эту позднѣйшую эпоху предразсудки, укоренившіеся въ обществѣ въ пользу наслѣдниковъ конфискованныхъ помѣстій, представляли много преградъ новымъ покупателямъ подобныхъ земель. Авторъ.
62. Одинъ изъ товарищей Фальстафа (въ «Генрихѣ IV» Шэкспира), который не отличался строгою нравственностью, особенно когда дѣло касалось права собственности.
63. См. Приложеніе X, Политика горцевъ.
64. Стоу принадлежитъ Маркизу Букингаму и славится своими садами, Бленгеймъ великолѣпный замокъ, выстроенный въ королевскомъ Вудстокскомъ паркѣ и подаренный отъ имени всего государства герцогу Марльборо въ память его побѣдъ.
65. См. Прилож. XI, Шотландская дисциплина.
66. См. Приложеніе XII, Шотландскій обѣдъ.
67. Въ «Королевскомъ вечерѣ» Шэкспира, Віола надѣваетъ костюмъ брата и является подъ его именемъ во дворѣ герцога, и пр.
68. См. Прил. XIII, Конанъ шутъ.
69. У горцевъ почти всѣ пѣвцы были импровизаторами. Капитанъ Буртъ (авторъ Писемъ изъ Сѣверной Шотландіи) имѣлъ случай встрѣтить одного такого пѣвца за столомъ у Ловата.
70. См. Прил. XIV, Водопадъ.
71. Молодой, смѣлый искатель приключеній, Карлъ Эдуардъ, высадился въ Гленаладалѣ (въ Мойдартѣ), водрузилъ свое знамя въ долинѣ Гленфинанской, и собралъ вокругъ себя Макъ-Дональдовъ, Камероновъ и другіе менѣе обширные кланы. На этомъ мѣстѣ поставленъ памятникъ съ латинской надписью, сдѣланной докторомъ Грегори.
72. Старшій братъ маркиза Туллибардина, который, послѣ долгаго изгнанія, вернулся въ Шотландію съ Карломъ Эдуардомъ, въ 1745 г.
73. Серъ Робертъ Линдзей изъ Питскоти жилъ въ XV вѣкѣ и ему приписываютъ исторію или хронику Шотландіи. Охота, отрывокъ изъ описаніи которой приведенъ выше, происходила въ 1528 г. и была устроена Іаковомъ V; на ней присутствовало 12.000 лицъ.
74. Такой костюмъ, похожій на дѣтскій шотландскій нарядъ, называемый польскимъ, очень древняго происхожденія. Въ сущности это была просто кольчуга, только сдѣланная изъ матеріи, а не изъ металлическихъ колецъ. Авторъ.
75. Старые шотландцы до сихъ поръ совершаютъ этотъ обрядъ, называемый densil, вокругъ людей, которымъ они желаютъ добра. Обойти вокругъ человѣка по противуположному направленію, wither-shins (по нѣмецки wider-shins) считается нехорошимъ признакомъ, чѣмъ-то въ родѣ чаръ.
76. Автора упрекали иногда въ томъ, что онъ смѣшиваетъ дѣйствительность съ вымысломъ. Поэтому онъ считаетъ нужнымъ объяснить, что всѣ обстоятельства охоты, описанной въ текстѣ, и относящіяся до приготовленій къ возстанію 1745, совершенно вымышлены. Но достовѣрно извѣстно, что подобная же большая охота была устроена въ Бремарскомъ лѣсу графомъ Марскимъ, и она подготовила возстаніе 1715; въ ней принимали участіе всѣ главнѣйшіе вожди горцевъ, примкнувшіе потомъ къ возстанію. Авторъ.
77. См. Донъ-Кихота.
78. Въ подлинникѣ игра словъ на Wavering Honour и Waverly Honour, такъ какъ wawering honour (вэверингъ оноръ) значитъ колеблющаяся честь.
79. Огамскія письмена принадлежатъ къ древне-ирландскимъ; мысль о сходствѣ кельтскаго и пуническаго языковъ, основанномъ на одной сценѣ изъ Планта, была впервые указана и теоретически развита генераломъ Валенсіей!.. гораздо позже времени Фергуса Макъ-Айнора Арторъ.
80. Приверженцы Іакова въ теченіе знаменательныхъ 1745—46 годовъ, поддерживали духъ своей партіи мнимыми извѣстіями о высадкѣ французовъ на англійскій берегъ вмѣстѣ съ претендентомъ. Авторъ.
81. Жители Горной Шотландіи имѣли въ прежнія времена очень высокое понятіе о своемъ приличномъ обхожденіи, и желали, чтобы всѣ съ ними обходились такъ же. Ихъ рѣчь изобиловала любезностями и комплиментами, а привычка постоянно носить оружіе дѣлала особенно желательнымъ осторожное, учтивое обращеніе ихъ между собою. Авторъ.
82. Подъ этимъ вымышленнымъ названіемъ подразумѣвается селеніе Аухтерардеръ, лежащее на срединѣ дороги между Пертомъ и Стирлингомъ.
83. Намекъ на пеню, которую должны были платить уличенныя въ супружеской невѣрности.
84. Пасторъ Джонъ Эрскинъ, извѣстный шотландскій богословъ и великолѣпный человѣкъ, стоялъ во главѣ евангелической партіи шотландской церкви въ то время, когда знаменитый ученый, д-ръ Робертсонъ, былъ главою умѣренной партіи. Эти замѣчательные люди были товарищами и, не смотри на различіе убѣжденій въ церковныхъ догматахъ, жили въ тѣсной дружбѣ какъ честные люди и пастыри народа. Авторъ.
85. Духовенство въ Англіи, пользуясь своей властью въ прежнія времена, добилось закона, по которому оно освобождалось отъ смертной казни, какое бы преступленіе члены его ни совершили.
86. Законъ о личной свободѣ въ Англіи, по которому нельзя подвергнуть ни кого аресту безъ постановленія законной власти.
87. Эта священная Лига была основана при началѣ реформатскаго движенія въ Шотландіи, и лэрды, принявшіе новую религію, заключили союзъ для ея защиты отъ притязаній Рима и отъ свѣтскихъ властей. Завѣтъ, служившій основой для этого союза или лиги былъ возобновляемъ нѣсколько разъ съ особеннымъ торжествомъ, особенно въ 1638 г. когда произошло совершенное возрожденіе пресвитеріанства. Съ самаго начала завѣтъ обнималъ защиту религіозной и гражданской свободы.
88. Пресвитеріане черпали изъ апокалипсиса самыя бранныя сравненія и примѣняли ихъ къ католической церкви, которую они не называли иначе, какъ великой распутницей, а папу викаріемъ діавола или самимъ діаволомъ.
89. Пресвитеріане празднуютъ суботу вмѣсто воскресенья.
90. Апокрифы, по мнѣнію пресвитеріанъ, языческіе романы.
91. См. Прилож. XV, Макъ-Фарленовъ фонарь.
92. См. Прилож. XVI, Замокъ Доунъ.
93. Простой народъ и теперь еще называетъ судей верховнаго суда въ Шотландіи. — «Пятнадцатью». Авторъ.
94. Орденъ св. Іоанна означаетъ веревку. Пертъ прежде назывался, по имени своего святаго, городомъ св. Іоанна. Въ старинной поэмѣ Адамсона 1638 г. приведена поговорка: «Видя разбойника, говорятъ: ты достоинъ ленты св. Іоанна»; эту поговорку всѣ знаютъ въ Пертѣ и примѣняютъ къ человѣку достойному висѣлицы. Авторъ.
95. Лордъ президентъ Блэръ.
96. См. прилож. XVII, Англійскіе іаковиты.
97. См. Прилож. XVIII, Ирландскіе офицеры.
98. Ноготь — шотландская мѣра, около шести сантиметровъ.
99. Дутелла было военное судно, на которомъ доставили инсургентамъ небольшія субсидіи и оружіе изъ Франціи. Авторъ.
100. Это былъ нѣкогда извѣстный напѣвъ стариной пѣсни «Good night and joy be wi' you n’i» (Покойной ночи и будьте счастливы). Авторъ.
101. Главная часть шотландской арміи стояла лагеремъ въ той части Королевскаго парка, гдѣ находится деревня Дудингстонъ. Авторъ.
102. См. Прилож. XIX. Полевое орудіе въ арміи шотландцевъ.
103. Бранъ, извѣстная собака Фингала, часто упоминается въ поговоркахъ и пѣсняхъ горной Шотландіи. Авторъ.
104. См. Прилож. XX, Андерсовъ изъ Витбурга.
105. Собака лаетъ у дверей.
106. См. Прилож. XXI, Смерть полковника Гардинера.
107. См. Прилож. XXII, Лэрдъ Бальмавапль.
108. Серъ Томасъ Крайгъ, замѣчательный шотландскій юристъ шестнадцатаго вѣка. Его сочиненіе Jus feodale очень цѣнится доселѣ.
109. Подъ условіемъ снимать съ короля сапоги послѣ сраженія.
110. Потому что въ своей юности, служа въ арміи отца Германика, онъ носилъ легкія сандаліи.
111. О томъ что касается одежды.
112. Юристъ, котораго сочиненіе на англійскомъ языкѣ называется: Doubts and Queries.
113. Карлъ Эдуардъ, послѣ сраженія, расположился въ Пинки-Гаузѣ близъ Мусельбурга. Авторъ.
114. См. Прилож. XXIII, Андреа Ферара.
115. Гладсмуирское поле было дѣйствительно мѣстомъ сраженія.
116. Покровительствуемый пушками замка этотъ пасторъ Макъ-Викаръ проповѣдовалъ каждое воскресенье въ Восточной Церкви, пока торцы владѣли Эдинбургомъ, и въ присутствіи нѣсколькихъ іаковитовъ онъ молился о принцѣ въ тѣхъ выраженіяхъ, которыя приведены въ текстѣ. Авторъ.
117. См. Прил. XXIV. Мисъ Нэрнъ.
118. Генри Сахсфрель, докторъ богословія былъ рьяный пасторъ Высокой Церкви, и въ 1710 г. его предали суду за нападки на вигское министерство Годельфина, послѣ чего онъ пользовался большею популярностью.
119. Gardiner по англійски садовникъ, а въ Англіи садовниковъ иногда въ шутку называютъ Адамами, т. е. воздѣлывающими землю въ потѣ лица.
120. Надо прятаться, синьоръ.
121. Случай на праздникѣ или постоянная чета, комедія Джорджа Фаркара.
122. Въ старину было весьма опасно ходить по улицамъ Эдинбурга, такъ какъ изъ оконъ постоянно выливали всякія нечистоты, и условный крикъ «Gardesl’eau» слышался часто.
123. Шэкспиръ, Генрихъ IV.
124. На кой чортъ онъ сунулся въ эту трущобу?
125. Среди слѣпыхъ кривой считается царемъ.
126. См. Прил. XXV, Принцъ-Карлъ Эдуардъ.
127. См. Прил. XXVI. — Стычка подъ Клифтономъ.
128. См. прил. XXVII, Клятва на кинжалѣ.
129. 16-го апрѣля 1746 года, при Куллоденѣ въ графствѣ Инвернесъ окончилось романическое предпріятіе послѣдняго изъ Стюартовъ.
130. Два такія дерева, уничтоженныя одно цѣликомъ, а другое частью подобной же безцѣльной местью, существовали въ Инвергарійскомъ замкѣ, твердынѣ Макдональда изъ Гленгари. Авторъ.
131. Ушелъ, скрылся, спасся, бѣжалъ.
132. Мы потерпѣли то что случается и съ другими людьми.
133. Кончено съ нами, трояне.
134. Послѣднее жилище (гробъ).
135. Замѣняетъ отца.
136. Поэтъ Краббъ.
137. Тучстонъ, придворный шутъ въ комедіи Шекспира As you like it.
138. Observations on the Highlands and emigration.
139. Lyon значитъ левъ.