М. Н. Катков
Выяснившиеся из следствия сведения о том, что такое Каракозов
править
Во вчерашнем нумере «Русского Инвалида» напечатано о злоумышленнике 4 апреля сведение, объясняющее, что имя его Каракозов и что родом он из Сердобского уезда (Саратовской губернии), сын какого-то мелкопоместного дворянина, вольнослушатель Московского университета, а по своим мнениям крайний социалист. Сведение это, как оно было напечатано в «Русском Инвалиде», так перепечатывается ниже. Мы еще не знаем, какого свойства, какой силы это сведение. Есть ли оно официальное, хотя и появилось в неофициальном отделе газеты военного министерства, или принадлежит к числу тех, которые появлялись неоднократно в газетах и опровергали одно другое? Следственная ли комиссия сочла нужным сообщить публике это сведение в ожидании дальнейших подробностей о личности преступника, еще разыскиваемых следствием, или же оно не имеет официального характера, хотя и почерпнуто из уважительного источника.
Нет никакого основания сомневаться в том, что злоумышленник 4 апреля действительно то лицо, каким объявлен нам в «Русском Инвалиде». Из Сердобска он или из Луцка, и какого он происхождения: чисто русского, польского или татарского, — мы имеем только одно положительное убеждение, что злоумышленник 4 апреля, кто бы он ни был, не имеет ничего общего с каким бы то ни было русским делом. Он мог быть орудием только коренным образом враждебного всем русским интересам замысла. В этом нельзя питать ни малейшего сомнения. Трудно также сомневаться в том, что не какие-нибудь теоретические нелепости, не какие-нибудь чисто умственные увлечения, если только они не переходили в сумасшествие, могли быть движущею причиной этого ужасного действия. Для этого необходимы какие-нибудь очень сильные интересы, которые воспользовались нравственною испорченностью этого человека и ему подобных. Во вчерашнем нумере нашей газеты мы сопоставили некоторые чрезвычайно загадочные факты, свидетельствующие, что вокруг преступника кипела какая-то тайная агитация, что он с какими-то особенными целями был предызбран какою-то партией к его гнусному посягательству; что интересы этой партии именно и состояли в том, чтоб этим гнуснейшим из злодеяний опозорить русское имя и потрясти в основаниях целое государство. Субъект, соответствующий сведению, сообщенному в «Русском Инвалиде», всего лучше мог соответствовать видам этой враждебной партии. Он сын какого-то мелкого помещика; вот, стало быть, отличный случай вместе с позором, бросаемым вообще на русский народ, опозорить особенно русское дворянство, выставив этого отверженца фанатиком дворянского дела, как это уже было сделано нетерпеливыми злоумышленниками еще до совершения посягательства (см. указание на «Силезскую Газету» в передовой статье вчерашнего нумера «Московских Ведомостей») и как делается теперь, по совершении преступного дела, всевозможными путями. Потаенные двигатели этого дела, конечно, надеялись, что оно не разъяснится; они, без сомнения, надеялись, что в страшном замешательстве, которое должно последовать за удавшимся и даже не удавшимся покушением, достаточно было бы заявить только звание злодея для того, чтобы потрясти в основаниях все государство и бросить огонь в самую среду русского народа. Возможно ли было бы, так, конечно, думали истинные двигатели дела, держась в отдалении, — возможно ли было бы народной массе разбирать, особенно в такие тревожные минуты, личное свойство преступника? Для нее все было бы сказано одним его званием.
Человек, описанный в «Русском Инвалиде», годился для вражеских целей еще в том отношении, что он является питомцем Москвы, ее университета. Из самого центра русского национального движения, из Москвы, где коронуются русские Цари и собиралось их Царство, из Москвы, которая чтится как твердыня Русской державы, как главное средоточие русского патриотизма, — выходит цареубийца! И притом выходит он из этого старейшего русского университета, которым гордится Москва и который в эти последние годы так горячо заявлял свое сочувствие государственным интересам России! Что же может быть ужаснее и позорнее этого? Какое блистательное подтверждение всему тому, что за две, за три недели до покушения рассказывалось во французских журналах о русском патриотизме, о русском национальном чувстве!
Прежде всего мы спешим разъяснить дело по отношению к Московскому университету, тем более что это разъяснение бросит некоторый свет и на личность человека, избранного в орудие нечестивого дела. Преступник, имя которого не хотелось бы называть в нашей газете, назван в «Русском Инвалиде» вольнослушателем Московского университета. Первым нашим делом было обратиться в университет за сведениями об этом человеке. Признаемся, нас крайне удивило то обстоятельство, что передаваемое «Русским Инвалидом» удостоверение личности обошлось без прямых справок в университете. Эти справки дали бы в результате сведения несколько более полные и определительные и менее постыдные для первопрестольной столицы и ее университета, чем те, которые напечатаны в «Русском Инвалиде». Дело в том, что субъект, поименованный в сообщенном «Русским Инвалидом» сведении, менее всего может быть назван питомцем Московского университета. В числе 2000 студентов Московского университета, поступающих со всех концов России, могут быть молодые люди весьма дурных свойств, но, к счастью, злодей, отдавший себя в полное распоряжение врагам своего отечества, почти так же мало может считаться принадлежащим к университету, как и всякий проходящий мимо стен этого заведения. Сообщим точные сведения, добытые нами из университетского архива, где действительно находятся бумаги Дмитрия Владимирова, сердобского уроженца, признанного Каракозовым, хотя в первоначальной метрической записи это имя и не значилось. Из бумаг его видно, что он в 1861 году поступил студентом в Казанский университет по юридическому факультету и тотчас же, в октябре того же года, был исключен за участие в противозаконных действиях, которые обозначены в документе как «скоп, бывший у исправляющего должность попечителя Казанского учебного округа». Неизвестно, с чьего разрешения, осенью 1863 года он был, однако же, снова принят советом Казанского университета в студенты юридического факультета и оставался там в продолжение всего академического года, по окончании коего переведен на второй курс, но 29 сентября 1864 года, уже по взносе денег за слушание лекций первого полугодия 1864 академического года, по собственному прошению уволен из Казанского университета. Непосредственно вслед за тем, в октябре месяце 1864 года, он явился в Москву и 14 октября подал прошение в здешний университет о принятии его в число студентов. Университет затруднялся исполнить его прошение, так как им был пропущен срок, определенный для перехода из одного университета в другой. Тогда он обратился с прошением к попечителю и уже после того, а равно по получении отзыва Казанского университета, что к перечислению его в Московский университет препятствий не имеется, был принят без экзамена на второй юридического факультета курс, в котором он состоял при выходе из Казанского университета. При этом следует обратить внимание на одно непонятное обстоятельство: два поданные им прошения, одно в университет, другое к попечителю округа, как оказывается, писаны и подписаны двумя различными руками. Этою проделкой, по-видимому, и ограничивались его отношения к Московскому университету. Наши студенты, совершенно убитые напечатанным в «Русском Инвалиде» известием, имеют полное право не признавать этого человека своим товарищем. Несколько десятков находившихся с ним на одном курсе студентов, которые были о том спрошены сегодня утром, не видали его в глаза, не имеют о нем никакого понятия, не слыхали даже его имени. Лекций он не посещал и неизвестно, с какою целью домогался поступления в университет; ни на каких экзаменах он не был и преподавателям оставался также совершенно неизвестен. Во второй половине 1865 года он выбыл из Московского университета даже и по бумагам. Он не возвращался из отпуска в Саратовскую губернию, куда отправился со свидетельством на проезд, имевшим силу по 15 августа, и за невзнос студенческой платы во второй половине 1865 года исключен из университета. С 15 августа 1865 года он проживал, вероятно, без паспорта; так надо думать, потому что все бумаги, доказывающие его личность, он бросил в университете, где оне и по сие время хранятся. Вот все отношения именуемого Каракозовым к Московскому университету. Есть ли хотя малейшее основание именовать его воспитанником Московского университета? Можно подумать, что он для того только и домогался поступить в университет, чтоб опозорить его честное и дорогое имя соединенней с своим.
Что же касается до его отношения к дворянству и к помещичьим интересам, то из сведения, сообщаемого «Русским Инвалидом», явствует, что с этими интересами он имеет еще менее общего, чем даже с Московским университетом. Он, как значится в «Русском Инвалиде», был крайний социалист. Это значит, что он принадлежал к компании тех господ, которые в 1861 и 1862 годах старались возмущать крестьян против дворянства, разбрасывали так называемые золотые грамоты и распространяли возмутительные слухи о второй воле. Крайний социализм — это значит полнейшее отрицание всякой собственности, и особенно землевладения. Крайний социализм — это война не только против государственного порядка, но и против всех основ человеческого общества. Крайний социализм — это есть начало, не только чуждое и противоположное дворянству, как вообще землевладению и собственности, но радикально враждебное им.
Впервые опубликовано: «Московские Ведомости». 15 апреля. 1866. № 79.