Выписка из лондонских ведомостей
правитьЧто вы думаете о смешных, нелепых ласкательствах, расточаемых нашими ораторами и придворными перед своим властелином? Понятно ли для вас, каким образом язык мятежнический апостолов революции мог сделаться новым языком придворным, не потеряв ничего в рассуждении надутой высокопарности? Внимательный наблюдатель, привыкший рассматривать свойства и действия людей, взглянув на положение Франции, с первого разу скажет, что революция еще не окончилась. Но людям, не имеющим довольно проницательности, чтоб сделать подобное заключение, стоит только прочитать речи, произнесенные государственными советниками г-на Бонапарте.
Власть законная и твердая имеет отличительное свойство, которое сообщается всему тому, что от нее происходит, свойство чуждое власти, основанной на несправедливости и насилии. Сия истина, доказанная опытами всех веков и всех государств, объясняет странный и чудовищный слог, употребляемый г-м Бонапарте и его наперсниками. Генрих IV, уверенный в правах своих, в своем могуществе, в любви народа, не предавался пустословию; он говорил только своим солдатам: «Вы французы. Я король ваш. Пойдем сражаться!» Но хищнику престола никогда не удастся иметь геройского красноречия.
Тщеславие, усилившееся до известной степени в голове, от природы слабой и набитой исполинскими намерениями, весьма удобно превращается в настоящее безумие. Несмотря на то, что г. Бонапарте по стечению чрезвычайных, неслыханных обстоятельств, сделался самовластным обладателем обширного и прекрасного королевства, его желания еще не удовольствованы; его честолюбие тем еще смешнее, что страх не дает ему покоя ни на минуту. Г. Бонапарте находится теперь в положении такого человека, который, взобравшись на утес до определенной высоты, с ужасом смотрит вниз и старается лезть еще выше, чтобы не видеть пропастей, его окружающих.
Между образцовыми произведениями нелепости, порожденными революцией, любопытнее всего письмо, в котором г. Бонапарте предлагал королю великобританскому о мире. Без сомнения, братское начало казалось автору письма значительным. Человеку, который назад тому несколько лет без успеха старался вступить в английскую службу, и который ограничивал свое честолюбие желанием служить в чине простого офицера, такому человеку конечно весьма приятно называть короля великобританского господином своим братцом! Но зачем было наполнять целое письмо вздором, по которому Европа будет судить об авторе не как об великом человеке и основателе новой династии, но как о питомце якобинского общества, который не мог еще забыть слога, бывшего в употреблении в клубах и собраниях черни?
Г. Бонапарте пишет к его величеству, что «вступив на престол французский по соизволению провидения, по воле сената, народа и войска, ощущает первое чувство — желание мира». Не говоря уже о том, что г. Бонапарте всегда взводит небылицу на провидение, на сенат, народ и войско, когда упоминает о своем воцарении, спрашивается, почему теперь, по занятии трона Бурбонов, вдруг захотелось ему заключить мир, и почему не думал о сем прежде, быв еще первым консулом? Неужели нужды Франции переменились с тех пор как, генерал Бонапарте принял на себя новое звание? Неужели Франция и Англия менее истощились в то время, когда герой Вандемьера довольствовался скромным титлом первого консула? Г. Бонапарте, провозгласив себя императором, заметил, что грешно без нужды, проливать кровь человеческую, и что совесть не может быть спокойна у тех, которые заставляют людей сражаться. Еще в первый раз г. Бонапарте заговорил о совести; это могло бы служить добрым знаком, если бы, говоря о своей совести, он не мешал тут совести монарха добродетельного, заслужившего удивление Европы и любовь своего народа. "Война, " продолжает г. Бонапарте: «никогда не была противной моей славе.» Надобно знать, что, говоря о славе, он разумеет свои успехи, однако ж умалчивая о походах египетском и сирийском.
Рассматривая внимательно письмо г-на Бонапарте, всякий спрашивает сам себя, для чего он обнародовал его. Неужели он думал, что Европа положится на искренность его мирных расположений, потому что в письме упоминается о его желании заключить мир, как о первом чувстве, которое он ощутил, назвавшись императором, и о том, что мир есть желание сердца его? Неужели он ласкался надеждой заставить Европу забыть его насильственные поступки и оскорбления, написавши в письме своем, что война продолжается без цели, без предполагаемых следствий, что "заставляют людей драться для того только, чтобы драться, " и что «свет довольно обширен для того, чтобы французская и английская нации могли ужиться в покое?» Сии пустые декламации, сия революционная высокопарность ни Францию, ни Европу не приведут в заблуждение. Европа и Франция знают, что г. Бонапарте причиной войны; знают, что он ежедневно показывает новые опыты своего неуважения к монархам; знает, что дух несогласия препятствует им принять решительные средства, приличные их достоинству.
Выписка из Лондонских ведомостей: Париж. 12 февраля: [Антинаполеон. заметка] // Вестн. Европы. — 1805. — Ч. 21, N 9. — С. 68-72.