Потехин А. А.
правитьВыгодное предприятие.
правитьИсточник: А. А. Потехин Сочинения, т. 9, 10, 11. СПб.: Просвещение, 1905
Оригинал здесь: http://cfrl.ru/prose/potexin/potexin.shtm
Алексей Михайлович Квашнин, помещик.
Марья Григорьевна, его жена.
Ольга, 23-х лет, Раиса, 19-ти лет, их дочери.
Орест, гимназист, сын Квашниных.
Скворцов, кандидат университета, учитель Ореста во время каникул.
Аркадий Петрович Волынов.
Ардальон Михайлович Ковырнев, мелкопоместный дворянин.
Андревна, нянька детей Квашнина.
Павел, слуга в доме Квашнина.
Саша, дворовая девочка.
Алябьев, частный поверенный.
Становой пристав.
Действие первое.
правитьОрест (осторожно входит, озирается и пробирается к окну; смотрит в него). Так и есть: опять с Раисой!.. Меня за книгу, а сам по амурным делам… Врешь, брат, я сам не дурак: так я и стал сидеть да зубрить, пока вы изволите нежности распускать… Вишь ты, ораторствует как… доказывает что-то… Вона сюда идут… Ну, что же, милости просим, а я наутек. (Убегает.)
Раиса. Что за вздор вы говорите… Для чего это я буду работать, трудиться, когда у меня есть состояние, есть прислуга: я могу приказать, нанять, заплатить и для меня все сделают?..
Скворцов. Да ведь дело делу рознь… Я не говорю, чтобы вы непременно взялись за черную работу… за работу ваших слуг… Для всякого есть свое дело… Есть оно и для богатых людей.
Раиса. Например?
Скворцов. Например, хоть искусства, наука… Я уже не иду далее.
Раиса. Для искусства нужны таланты, которых у меня нет; для науки — знания, которых я тоже не имею…
Скворцов. Знания приобретаются… В приобретении-то их и заключается труд…
Раиса. Да, во-первых, это очень долго и скучно… во-вторых, — для меня и не нужно: я и без знаний могу прожить… Сколько я понимаю, — учатся для того, чтобы посредством знаний добывать деньги: вот как и вы, например… Выучитесь, поступите на службу и будете получать жалованье за ваши знания… Да и теперь вы, вот, у нас учителем и вам платят… за что же? — за знания, за науку… Вот вы и трудитесь, работаете, читаете ваши книжки, а все для чего? — чтобы получать деньги: одна цель… А мне этого не нужно… Да, наконец, наука — это не женское дело… Это не назначение женщины…
Скворцов. А интересно бы знать, что вы считаете назначением женщины.
Раиса. Это нисколько не интересно, потому что известно всем и каждому, и я думаю так же, как другие…
Скворцов. Однако?
Раиса. Да очень просто: назначение женщины — быть хорошей матерью, доброй женой, заниматься детьми, воспитывать их…
Скворцов. Ну, а если замуж не выйдете?
Раиса. Я выйду… У меня все есть для этого: и состояние, и… я не дурна…
Скворцов. Выйдете за первого встречного, кто посватается, без любви, без твердого сознания, что жених хороший, честный человек, искренно любящий вас?..
Раиса. Зачем? Я выйду с выбором… Я ещё молода: успею выбрать…
Скворцов. Ну, а предположите случайность, что, несмотря на все ваши достоинства, вы не встретите такого человека, которого бы вы полюбили и который бы вас стоил, — тогда вы что будете делать? Тогда вы в чем найдете ваше назначение?
Раиса. Делать все-таки ничего не буду, а буду жить, веселиться, выезжать, заведу хороший круг знакомых… А состареюсь, тогда буду в карты играть, табак нюхать, сплетничать… (Смеется.)
Скворцов. И это жизнь, и это вы называете назначением человека?
Раиса. Да, впрочем, этого быть никогда не может, чтобы я осталась в девушках… Здесь, правда, трудно найти жениха, — такие все уроды… А мы поедем непременно в Петербург… Сестра этого хочет и наверно добьется: она чего захочет, так уж сделает, — переупрямит и папу, и маму… А в девушках я ни за что не останусь… Сестра Оля на четыре только года старше меня, а говорит, что нет жизни хуже девической, что лучше — хоть за кого-нибудь — да выйти… Да и я сама вижу, какова стала сестра: капризная, ничем не довольная, ко всем придирается, все ей скучно… Впрочем, это, может быть, и оттого, что здесь живем, — в деревне, в глуши, без порядочных людей…
Скворцов. Нет, это не от деревни и не оттого, что она до сих пор замуж не вышла, а от скуки, — а скука оттого, что ничего не делает, и не умеет делать…
Раиса. Да полноте вы с вашим делом: не рубашки же нам шить, в самом деле, или не чулки же вязать… Куда как весело, — вот тоже развлечение от скуки!… Или опять вы с вашими искусствами и науками, — так уж мы говорили об этом… Здесь поневоле соскучишься… Книг порядочных, — и тех не достанешь… Не от деревни! — Нет, от деревни вся эта тоска… Нет, вы, в самом деле, не умничайте: оставьте все ваши ученые разговоры, а подумайте, войдите в наше положение… Ну, что вы улыбаетесь?… Можете вы просто, по-человечески рассуждать, без умничанья вашего, — так я буду говорить, а не можете, — убирайтесь, я и говорить не хочу…
Скворцов. Да извольте, извольте… Не гневайтесь: постараюсь по человечески…
Раиса. Ну, ведь, вот вы знаете уже нашу жизнь… Что это за жизнь?… В городе театры, собрания, концерты, гулянья, выезды, можно большой круг знакомых завести… А здесь что? Папа либо с рабочими да с приказчиком бранится, — либо о противном этом хозяйстве разговаривает; мамаша только и толкует, что девушкам нужно за работой сидеть, в пяльцах вышивать, чай разливать, за хозяйством наблюдать; приедут соседи, — только и слышишь: копны да четверики, коровы да лошади, овес да навоз… Ну, как тут с ума не сойти… Поневоле скучаешь… Ну, рассудите: жизнь это, настоящая?
Скворцов. Нет, не настоящая… И не жизнь, а прозябание…
Раиса. Ну, вот видите: а вы говорите…
Скворцов. Что я говорю?
Раиса. Да, конечно, глупости: работать, трудиться нужно…
Скворцов (смеется). Спасибо, хоть откровенно…
Раиса. Да уж не взыщите, — опять повторю: глупости.,. Какой тут труд, какая работа… Нам развлеченье нужно, веселье, общество… Вот что нам нужно… Слышите?
Скворцов. Слышу, слышу…
Раиса. И понимаете?
Скворцов. Кажется.
Раиса. Ну, и вот, если бы вы были порядочный человек, так вместо того, чтобы эти проповеди читать: как нужно трудиться, да работать, вы бы пристали к нам с сестрой и доказывали бы родителям, что нам необходимо в Петербург ехать…
Скворцов. Неужели вы думаете, что Петербург, в самом деле, вполне удовлетворит вас, если вы будете вести в нем такую же недеятельную жизнь…
Раиса. Ах, отстаньте, надоели…
Скворцов. Право, и там соскучитесь: поверьте, что все эти городские удовольствия очень однообразны и скоро надоедают.
Раиса. Только не мне…
Скворцов. И вам так же, как другим… займут только на первое время, а потом тоже надоедят, и снова заскучаете.
Раиса. Ну, уж не умничайте: я лучше знаю себя…
Скворцов (улыбаясь). Да, вот разве ловля женихов будет удачна… А в противном случае, без дела, и там будет скучно… А если бы вы увидели, какая там, в столице, есть бедность, нищета и голод, то, ручаюсь, при вашем добром, восприимчивом сердце, вам будет совестно кидать бесцельно деньги и отдавать их и все ваше время одному веселью и развлечениям… Если бы вы увидели городское горе…
Раиса. Ну, опять зафантазировали!.. И что у вас за страсть распускать эти фантазии на мой счет… И совсем вы меня не знаете: нет совсем у меня такого доброго, восприимчивого сердца… И совсем я не хочу знать и сочувствовать вашим бедным и несчастным… И думать о них никогда не желала, а хочу только одного: веселиться и веселиться… Я совсем не такая, как вы думаете… Я эгоистка и очень этим довольна…
Скворцов. А как эта эгоистка, потихоньку от своих родителей, отдает все свои деньги жене пьяницы работника, которого прогнали без расчета?
Раиса. Это не ваше дело.
Скворцов. А как эта бессердечная особа расплакалась, когда при ней…
Раиса (топнув ножкой). Отстаньте, говорят… Вас не спрашивают…
(Входит Ольга.)
Ольга. Боже мой, какой оживленный разговор! О чем это?.. (Садится в сторону.)
Скворцов (приподнимаясь с места и собираясь уходить). О бессердечии и эгоизме людском… (Улыбается смотря на Раису.)
Ольга. Вы, вероятно, упрекали в этом Раю, а она доказывала, что очень способна сочувствовать и понимать страдания другого?..
Скворцов (улыбаясь и смотря на Раису). Да, нечто в этом роде… (Хочет уйти.)
Ольга. Я так и думала: Раечка очень чувствительна и очень скоро отзывается на всякое, даже притворное, чувство… Даже способна навязываться с своим сочувствием!.. Куда же вы уходите?.. Может быть, вы не кончили, и я вам помешала?… Я не хотела нарушать вашей беседы…
Скворцов. Нет-с, мы почти кончили… Да и разговор-то был такой, который можно всегда продолжать, даже без конца… А я вспомнил, что надо осведомиться о своем воспитаннике, что он поделывает…
Ольга. Да, это бы не мешало немножко пораньше, а теперь, я думаю, вы его не найдете… Я только что видела из сада, как он ввалился в телегу к двум крестьянским женщинам… как-то очень неприлично обращался с ними, отнял уних вожжи, нахлестал лошадь — и с хохотом, с визгом, ускакал куда-то… Я и шла вам сказать об этом…
Скворцов (пожимая плечами). Да, юноша, нечего сказать!.. Очень вам благодарен за сообщение… Пойду его разыскивать и вразумлять, хотя исправление его нравственности, по-настоящему, и не составляет моей обязанности… (Уходит.)
Раиса (по уходе Скворцова). Оля, что это ты за намеки делала на мой счет?
Ольга. Какие намеки?
Раиса. Как же? О моем сочувствии, чувствительности, навязчивости…
Ольга. Разве это неправда?
Раиса. Кому же я навязываюсь?..
Ольга. Да даже вот и этому учителишке… Разве я не вижу, как ты перед ним кокетничаешь, гримасничаешь… Что это за горячие уединенные беседы, что — ты его на объяснения, что ли, вызывала?..
Раиса (с сдержанным раздражением). Да… разумеется… что же может быть другое?..
Ольга. Ты, пожалуйста, не гримасничай хоть со мной-то, я очень хорошо тебя понимаю…
Раиса. И понимать тут нечего: девушка целых полчаса разговаривала с мужчиной: о чем же больше, как не о любви?.. Кто-нибудь да объяснялся: либо он, либо она!..
Ольга. Пожалуйста, не ломайся и не разыгрывай роли: ты очень много о себе воображаешь, а тут совсем не большая честь и слава: заставить за собой ухаживать какого-нибудь учителя, которому жалованье платят, как лакею… Пожалуйста, не воображай о себе, никого не удивишь…
Раиса. Я нисколько не воображаю и не думаю удивлять, я напротив, стараюсь только подражать старшей сестре…
Ольга. Это что еще такое?
Раиса. Ничего: ты старалась, чтобы учитель ухаживал за тобой, только он не захотел… Теперь я стараюсь, чтобы он ухаживал за мной.
Ольга. Это он тебе смел сказать про меня?
Раиса. И не думал: это я сама видела.
Ольга. Когда же это было, когда?
Раиса. Очень недавно, может быть, даже и теперь, оттого ты и сердишься, что он со мной наедине разговаривает…
Ольга. Какая ты гадкая, Раиса, какая ты неблагородная! Как у тебя язык ворочается говорить это про сестру…
Раиса. За что же ты бранишься: ведь не я начала первая упрекать, а ты?
Ольга. Ты воображаешь, кажется, что ты красавица и всех можешь побеждать…
Раиса. Что же? Я знаю, что я недурна…
Ольга. Удивительно, просто красавица! Это он тебя, что ли, уверял?…
Раиса. Может быть, и не только он… А тебя уверял ли кто?
Ольга (со злобой и чуть не со слезами). А уж это совсем бесстыдно, это гнусно, гадко: поддразнивать старшую сестру, что родилась красивее ее.
Раиса. Я бы не поддразнивала, Оля, но ведь ты сама начала: ты первая начала меня дразнить, что я гримасничаю с учителем и стараюсь его влюбить в себя… А мы разговаривали так, просто: о деревне, о Петербурге… все спорили…
Ольга. Да уж ты меня не уверяй: уж я вижу, что он тебе нравится.
Раиса. Так что же?
Ольга. Ну, только и есть. Не думаете ли вы себе с ним партию блестящую устроить? Что же? С Богом, я не завидую… (Саркастически.) Учительша!… С Богом!…
Раиса. Вот ты какая, Оля: мне только что было стало жалко тебя, что я тебя обидела, а ты опять задираешь… Ну, ведь, уж знаешь меня: ведь, уж я не поддамся!… Ни в одном слове тебе не уступлю, коли ты так начнешь!… Ну, да, учительша буду!… За мной, вот, хоть учитель ухаживает, а за тобой никто…
Ольга. Никогда этого не будет, чтобы он стал за тобой ухаживать: не воображай! Он просто насмехается над тобой, как над глупой девчонкой… Да и он знает, что если бы он только осмелился это возмечтать, так его завтра же в нашем доме не будет, завтра же его выгонят…
Раиса. Это ты, что ли, будешь вымещать свою досаду, что он пренебрег тобой?..
Ольга. Да уж, пожалуй, что хочешь говори, а только предупреждаю тебя, что если я хоть что-нибудь замечу между вами, даю тебе слово: на другой же день его в нашем доме не будет, потому что ни я, ни мамаша, не захотим, чтобы компрометировалась наша фамилия.
Раиса. Ах, Боже мой, какая нравственная!.. Да успокойся, пожалуйста, у меня и в помышлении-то ничего нет, я совершенно к нему равнодушна, болтаю так с ним, от скуки… А вот кто любовные-то слова в его книгах и ногтем и карандашом отмечал?.. Кто стихи-то на бумажках писал, да под подушку ему клал?.. Кто в саду-то по вечерам в темной аллее в одной кофточке с ним встречался?.. Это, я думаю, хуже может скомпрометировать нашу фамилию, как ты думаешь?
Ольга. Никогда этого не бывало…
Раиса. Никогда не бывало!.. Нет, было… Я своими глазами видела…
Ольга. Фискалка гнусная!.. Как хорошо: ходит, фискалит… Ты не воображаешь ли, что я его себе в женихи прочу?.. Уж слишком низко ты обо мне думаешь… Просто, он за мной ухаживал, а ты этого видеть не можешь… Я тебя знаю!.. Кто бы только ни обратил на меня внимание, ты всегда… всегда начинаешь перед тем кокетничать, гримасничать… Ты как будто задачу себе задала, во что бы то ни стало, не дать мне выдти замуж, пока сама не выйдешь… Ну, так знай же: тебе не удастся выйти прежде меня, никогда, никогда!.. Уж лучше же обе в девках останемся, а смеяться тебе над собой я не позволю… (Плачет).
Раиса. Да полно, Оля… Ну, неужели ты думаешь, в самом деле, что этот так мне нужен… Возьми ты его себе с Богом… Я, пожалуй, и говорить с ним не стану совсем… Перестань же, Оля…
Ольга. Да, не станешь!.. Только уверяешь, а сама… потихоньку…
Раиса. Ну, клянусь тебе, он мне совсем не особенно нравится… Так, только что не глуп…
Ольга. Ну, Рая, душенька, ну — признайся мне, как перед Богом: ведь он объяснился тебе?…
Раиса. Да ей-Богу же нет… Он только умничает, да наставления читает… И разве он не понимает, что он не может быть моим женихом… Он не посмеет этого и подумать!..
Ольга. Ох, очень посмеет… Он очень много о себе думает!.. Он и сам не подумает жениться на тебе, а так только, чтобы увлечь тебя, погубить, а после смеяться… Ты не спорь: я знаю и понимаю его хорошо… Ну, Рая, признайся: ведь он брал тебя за руку, пожимал?..
Раиса. Да, когда здоровался: и тебе тоже, и маме, всем…
Ольга. Нет, да не так, а особенно… вдруг, в разговоре!.. И не смотрел на тебя при этом так… особенно… со страстью?.. Ну, знаешь как…
Раиса. Ах, отстань, Оля, даже противно слушать: говорят тебе: нет…
Ольга. Ну скажи, ради Бога, скажи еще: не говорил он, что он страдает, тоскует, что он несчастлив, что у него есть горе, которое он никому, никому не скажет, кроме одного человека?..
Ольга. А, ты смеешься… Значит: говорил, говорил… Я уличила тебя!.. Он изъяснялся тебе…
Раиса (прислушиваясь). Оля, да перестань: вон кто-то идет сюда, разговаривают… Кажется, он сам и идет, Скворцов… Успокойся, нехорошо!..
Скворцов (входя). Барышни, не вразумите ли хоть вы этого юношу, что так вести себя, как он, совсем нехорошо и неприлично… Я застал его в целой толпе крестьянок отругивающимся от мужиков, которые срамили его за те безобразия, какие он позволяет себе публично, среди белого дня… На мои слова он не обращает внимания, говорит, что это не мое дело, да оно и справедливо… Но мне жалко его братьев: он им подает отвратительный пример… Он и их испортит… Ведь если бы я не попал вовремя, мужики, пожалуй бы, изувечили его…
Орест. Да, удастся!.. Я им давно сказал: кто тронет, из-за угла после застрелю… либо подожгу… Они меня боятся!.. Это вы трус: боитесь всего…
Скворцов. Ну, послушайте, на что это похоже?.. Поговорите с ним, усовестите его… Это, ведь, невозможно!.. Если так будет продолжаться, я не вынесу, откажусь — и уеду… Обратился было к родителям, так папаша только хохочет, говорит, что из него бравый военный выйдет, а мамаша оправдывает: что, дескать, с ребенка взять, глуп еще, не понимает… Да когда и пошалить ему, коли не теперь?… А у этого ребеночка борода уж показалась… Семнадцать лет юноше, аон еще в четвертом классе, да и не перейдет, если так будет заниматься, как до сих пор… Я вас предупреждаю… Исключат из гимназии непременно… И ведь что делает, если бы все вам рассказать… Это возмутительно!..
Раиса. Как же тебе не стыдно, Орест… Ведь…
Орест. Да что я такое особенное делаю? Что вы привязываетесь, Борис Николаич?.. Я все делаю, что вы заставляете… Каждый день больше двух часов вы меня морите… Чего вам еще от меня нужно?… Вас наняли подготовить меня к переходному экзамену, ну, вы и приготовляйте… А что вы фискалите, бегаете за мной, да подсматриваете, что я делаю… У нас в гимназии ученики постыдились бы фискальничать-то, а вы еще важничаете, что из университета… Хорош университетский!.. У нас бы как вас вздули за это…
Скворцов (обращаясь преимущественно к Раисе). Ну, слышите… Что же я могу тут сделать?.. Я откажусь!.. Конечно, я не брал на себя быть его гувернером и исправлять его нравственность… Бог с ним, пускай бы оставался таким прекрасным молодым человеком, как нравится его родителям… Но ведь занятия-то наши при этом идут плохо: ему надо бы с утра до вечера заниматься всю вакацию — и то он едва ли бы приготовился, а так, по два часа в сутки, мы не далеко уйдем, особенно, если и в эти два часа мы думаем совсем о другом…
Ольга. Борис Николаич, так вы заставьте его целый день сидеть за книгой: пускай учится…
Орест. Не хочешь ли — посиди сама… а я еще не намерен!.. Мамаша при мне его нанимала и условливалась, чтобы я каждый день учился час или два, а он еще иногда по три держит…
Ольга. Да, ведь, это для твоей же пользы, Орест… Как ты не понимаешь?… Ведь, тебя не переведут, из гимназии исключат… Ведь уж ты велик, тебе стыдно так себя вести!… Пора о себе подумать!… Пойми, что, ведь, если говорят, так тебе же добра желают…
Орест. А очень вас просят!… Думайте сами о себе…
Раиса. Да что же из тебя будет, если тебя из гимназии выгонят… Куда ты денешься?… Ведь ты совсем пропадешь…
Орест. Не пропади сама, а я не пропаду…
Раиса. Ну, да что же ты будешь делать тогда?
Орест. Это уж мое дело… Исключат… Экая важность большая!… Черт бы ее побрал и гимназию-то… Надоела она мне до смерти… Проклятая!… Хоть бы сгорела, что ли… Слава Богу — я шесть лет в ней: не целый же век сидеть… Все равно в ней не останусь, если и переведут нынче…
Скворцов. Зачем же вы в таком случае не сказали об этом раньше вашим родителям? Не для чего было тогда и меня приглашать… А вы теперь поставили и меня, и ваших родителей в самое фальшивое положение… Впрочем, тут нечего много говорить… (Обращаясь к Ольге и Раисе.) Будьте добры, переговорите с вашими родителями, расскажите им все, что вы слышали, и если они не найдут средств образумить вашего братца и не заставят его заниматься, как следует, то я отказываюсь и должен буду уехать отсюда… Это невозможный господин!.. (Пожимает плечами и уходит.)
Ольга. Ты слышишь, бессовестный… В самом деле: зачем же было и учителя нанимать, и деньги тратить, — если ты не хочешь учиться!..
Орест. Так что же: вам же лучше, что его нанимали: не для одного меня, он и для вас был занятие: одна за ним бегает, а за другой он сам. (Хохочет.)
Ольга (строго). Что? Что?
Орест (хохочет). Ничего!.. Проехали с орехами, проскакали с пирогами…
Ольга. Ах, какой ты негодяй, мерзкий мальчишка… отвратительный!..
Орест (продолжая смеяться). Что? Не любишь?.. Видно в жилку попал… Вы думаете, я ничего не вижу? Все вижу… Меня не проведете…
Ольга. Кто же, кто за ним бегает?.. Ну, скажи кто?
Орест. Кто?.. Да ты… А он за Райкой приударяет.. Ха, ха, ха… А тебе — нос!.. Вот!.. Что, не правда, что ли?.. Правда, правда!.. (Хохочет.)
Ольга. Да как ты смеешь это говорить? Ты понимаешь ли, что ты говоришь и про кого? — Про сестер своих…
Марья Григорьевна (входя). Чтой-то это он как хохочет весело… А-га, да и все вместе, в кучке… Вот люблю, как все-то вместе, дружны, веселы, без ссоры, без споров без всяких… хохочут, смеются… Вот все бы так… (Садится.) Ух, батюшки, жарища какая сегодня…
Ольга. Да, очень дружны, очень веселы!.. Нечего сказать!..
Марья Григорьевна. Ай, да ты, Оля, сердита… А я-то шла — радовалась… Слышу, хохочут… Вот, мол, слава Богу — веселятся мои… А я, ведь, кого вела-то к вам… (Оглядывается.) Что нейдешь?.. Иди!.. Небось, перед зеркалом парадится тоже…
(В дверях показывается Ковырнев.)
Ковырнев. Как же, матушка, нам нельзя не в порядке.
Орест (вскакивая). А-а, дворянин Ковырнев!.. Ангел мой, дворянская косточка!.. (Бросается к нему, схватывает и начинает вертеться вместе с ним по комнате.)
Ковырнев. Позвольте, ангел мой, позвольте… (Старается освободиться из рук Ореста). Чтой-то, да дайте же поздороваться-то… с сестрицами-то…
Марья Григорьевна (смеясь). Будет, Орест, будет, перестань… Закружишь ты его совсем, он все и забудет, а он с делом — сегодня…
Ковырнев. Закружил и есть… Ах, ангел мой, так в круги голова и пошла… Уж силен ты, Орест Алексеич, уж сказать — из силы силен!..
Орест. Уж очень я тебе обрадовался… Здравствуй…
Ковырнев. Здравствуйте, ангел мой… Вот с барышнями-то… Ольга Алексеевна… Раиса Алексеевна… (Подходит к ручке их).
Раиса. Ах Боже мой, от тебя, Ковырнев, сегодня духами пахнет, а не маслом скоромным… Что это значит?
Ковырнев. То-то, ангел мой, вот и от нас духами запахло…
Орест. Да он и нарядный сегодня какой… Фу ты… и воротнички выставил…
Ковырнев. А вы как полагаете, ангел мой, из гостей, их хороших гостей стоющих!.. Ты не думай, ангел мой, Ковырнева везде привечают…
Марья Григорьевна. Ты погоди, Орест, не сбивай его: я его нарочно к барышням вела… Пускай он при них все расскажет… Ну, Ардальон Михайлович, садись, да рассказывай опять сначала… Уж теперь для барышен… Да по порядку…
Ковырнев (взглядывая на Ореста). А где же Алексей Михайлович? Не повестить ли бы нам и его, что гость, мол, скоро будет?.. Вот бы, Орест Алексеич, потрудился бы, побеспокоился…
Марья Григорьевна. И то правда. Орестенька, поди-ка разыщи папашу да скажи, что к нам скоро гость будет петербургский…
Ольга и Раиса. Какой гость петербургский?
Ковырнев. Новый самый, прямо из Питера… Да ты, Орест Алексеич, пойдешь, так погляди-ка, на каком я жеребце приехал…
Орест. Купил, что ли?
Ковырнев. Ну нет, не по моей бедности этаких жеребцов заводить… У меня дом-то весь продай, так не купишь такого… А это жеребец того самого гостя, что сейчас следом за мной приедет…
Орест. Да кто такой? Фамилию-то скажи, неравно папаша спросит…
Ковырнев. А фамиль его, ангел мой, Волынов. Больше ничего!.. Только такой господин… этаких немного!.. Подь-ка, оповести папашеньку-то, а то гневаться будет, что не сказали…
Орест. Сейчас… Только я этого жеребца попробую, покатаюсь… (Уходит.)
Марья Григорьевна. Нет, нет, Орест, не смей: пожалуй, еще убьет…
Ольга. Да и нехорошо, чужая лошадь!.
Ковырнев. А я нароком, ангел мой, его, Ореста-то Алексеича, угнал отсель, потому юнош; хоть умен, умен, а все еще в мыслях не тверд: как бы речей посторонних которых не вывел из нашего дела…
Марья Григорьевна. Да ну, рассказывай же скорей… Ведь, барышням-то одеваться нужно…
Ковырнев. Истинно, что нужно, потому судьбы Божии неисповедимы : может, и судьба…
Ольга. Да ну, говори же… Какой ты скучный…
Ковырнев. Ах, ангел мой, прыткая: говори!.. Всего за раз не скажешь… Давеча закружило вголове-то, до сих пор круги идут, а я себя не потерял: все помню… Вот и Ореста Алексеича…
Ольга. Да ну же… Какой такой Волынов?.. Я и не слыхала!.. Давно ли он сюда приехал?..
Марья Григорьевна. И я ничего не слыхала про него…
Ковырнев. Вот то-то, ангел мой… А еще барышни-невесты в дому, а этакой сокол в пяти верстах вьется, а вы и не знаете ничего!.. А вот Ковырнев, старик, путинка нестоющая, а он все знает и для своих благодетелев старается…
Раиса. Ну, Ковырнев, мое терпение лопнуло: если ты не начнешь сейчас рассказывать… я и слушать тебя не стану, уйду…
Ковырнев. Тебе-то и слушать, ангел мой, звезда моя источная, может твоя-то судьба тут и совершится… через меня, путинку малую… Ведь, вот вы велики, и славны, и знатны по милости родителев своих, а я путинка малая, а, может быть, этая самая путинка…
Ольга. Ах, дурак какой!.. Ты из всякого терпения можешь вывести своими рассуждениями… Говори же, что тебя спрашивают… Ну, что вздор мелешь… Путинка да путинка: затвердил одно…
Ковырнев. Однако же позвольте, ангел мой, я хоть бедный человек, однако у меня дарование от Бога не отнято… Я все могу понимать — даже до тонкости… Я хоть ученья и не принял, а сам в себе много содержу, в понятии своем… И вот за неоставление ваших родителев, что благодетели они мои настоящие, может вам Господь через мою руку невидимо посылает… Вот что, ангел мой!.. Я дурак-то дурак, а, может, когда и умен бываю…
Марья Григорьевна. Ну, а ты не обижайся… а рассказывай лучше: в самом деле ведь им приготовиться и одеться нужно…
Ольга. Да я совсем и не в обиду сказала, а так…
Ковырнев. Да какая обида, ангел мой. Мне, бедному человеку, на своих благодетелей обижаться не приходится…
Раиса. Ну, прощай, Ковырнев… Я уйду.
Ковырнев. Ан нет, ангел мой, не уходи, послушай старика : я уж вижу, что тут твоя статья будет…
Раиса. Да ты скажи хоть: старый или молодой этот Волынов?
Ковырнев. А довольно тебе сказать: красавик писаный, вот как на картинках пишут… Вот какой!..
Раиса. Ну, а как же ты с ним познакомился, и зачем он сюда приехал?
Ковырнев. Приехал он сюда в свое собственное владение, по соседству с вами, досталось ему опосле бабиньки его… Блинова была барыня, а усадьбу ее видали, чай, проездом когда, в сторонке она стоит — Мешкова прозывается… Вот это самое вего владенье и наследовало… И приехал он недавно… Будет ли с две недели -не знаю… А я, прослышавши, как он приехал, обрадовался, да и к нему, потому я всех здесь помещиков знаю, а он человек внове… Опять же он дворянин, и я дворянин, одной мы кости…
Раиса. Как же вы ему представлялись?..
Ковырнев. Никак не представлялся… Так, просто…
Марья Григорьевна (улыбаясь). Что сказал-то ему, как пришел?.. Ведь он тебя не знает… Ну, так как же ты?
Ковырнев. А так вот и сказал: дворянин мелкоместный… Ковырнев… много об вас наслышамшись… И как вы здесь внове, а я всех знаю довольно… Позвольте быть знакомым…
Ольга. Как же он тебя принял?
Ковырнев. А так принял он меня… могу сказать… Наши господа немногие так принимать умеют, видать, что из ума умен: невзирая на то, что бедный человек, мелкопоместный, а почитает в том, что свой брат, дворянин, не мужик или мещанин какой… Ну, а уж живет-то: видать сейчас, что от больших капиталов… Одежи у него этой — так Боже мой милосливый! Кажется, век не износишь!.. Опять шкатунка какая стоит: и чего-чего в ней нет — и все серебряное… Цепочек разных, портмонёв этих до ужасти много!.. Повара привез чудесного, молодой, чистый, завсегда при форме… Лакей тоже петербургский: француз — не француз, а во фраке, и завсегда при перчатках, и веры не нашей, и имя ему Язеф… Ну, и понял он меня сразу: обласкал и угостил, и ночевать у себя оставил, а на другой день вот и пальто это самое подарил, рубашку приказал выдать чистую… И ты говорит, ангел мой, маслом скоромным от головы не пахнет: тут таки духи-помады идут, что страсть… Сам-то так даже каждый день весь обтирается он этими ладеколонами, с губки…
Ольга. Ну, этого, пожалуй, ты мог бы и не рассказывать при барышнях…
Ковырнев. Истинно говорю, ангел мой, как есть весь обтирается, с губки… Льет этих духов страсть… Ничего не жалеет.. Опосля от него так даже по всем комнатам дух идет… Даже удивительно это!..
Марья Григорьевна. Да ну, ну, хорошо… Ты рассказывай: как же он о нас-то?.. Как к нам-то вздумал ехать знакомиться?..
Ковырнев. А с кем же ему, ангел мой, знакомиться здесь, коли не с вами: вы у нас здесь в углу первые дворяне. Известно, что все от меня это шло… Вот рассказывает он мне, что приехал, говорит, осмотреть свое имение, да что, какое это имение — не по мне… Мне, говорит, или продать его, или прикупить к нему земель да лесов и устроить что-нибудь значительное… Кто, спрашивает, у вас тут помещики побогаче?.. Я и говорю, что вот у вас соседушка самый ближний, в больших чинах, полуполковник, и при орденах, и имение значительное… Ну, и про барышень сейчас само собой… А в другой раз так-то к нему: вот, я говорю, барышни, так барышни, таких поискать да и поискать, на первый сорт барышни… Вот, я говорю, земель-то прикупайте, имение устраивайте да и женитесь у нас здесь… «Ах — говорит, — я бы с радостью женился на здешней барышне, потому столичные все ветреные»… А мне это и на руку, я и начал его нашими-то разгорячать, наговаривать ему: и какие оне прекрасные, и какие умные, тихие и к родителям почитательные, да так его распалил, что, поезжай, говорит, к ним, скажи, что желаю познакомиться… Этого и виду, говорит, не подавай, что насчет барышень, а так скажи, что будто насчет покупки земель… Ну, я себе думаю: хорошо, ангел мой, они мне роднее: уже этого душа моя не потерпит, чтобы не сказать!.. Вот с тем и приехал!.. Вот, ангелы мои: во что почтете мою послугу — не знаю, а женишка вам представляю не кое-какого…
Ольга. Да ты с чего же взял, что он непременно так и будет свататься к которой-нибудь из нас?
Ковырнев. Ну, ангел мой, Ольга Алексеевна, уж я этого ответа на себя не приму: это дело Божье, да ваше… Мое дело постараться да похвалить, а там уж ваше рассуждение…
Ольга. Да, может быть, он нам-то совсем еще не понравится…
Ковырнев. Опять-таки, ангел мой, я в это не вступен… Ну, как мне в это вступить? Одно скажу, что по здешним местам других таких женихов нет: и из себя красавик, и богат, и ума палата… Вот насчет чинов не знаю… Чего не знаю, так не знаю. Не приходилось мне никак спросить-то его…
Марья Григорьевна. Однако, барышни, пора одеваться… Надо приготовиться: после обо всем переговорим…
Ковырнев. Да, надо, надо, ангел мой… Он не в долгих, смотри, и прикатит…
Ольга (вставая). Пойдем, Рая…
Раиса. Я не пойду… Не буду переодеваться…
Ольга. Это что же значит?.. Мы во всяком наряде прекрасны?..
Раиса. Совсем не то, а мне просто совестно и неприятно рядиться напоказ…
Марья Григорьевна. Не напоказ, а для приличия… Неловко же, мой друг, в носильном… Если бы мы еще не знали, что приедет… ну, так; а то это будет просто явное пренебрежение к гостю… Притом же — жених…
Раиса. Вот именно я и не хочу являться невестой на выставку… Оля, старшая сестра, она прежде меня должна выйти замуж…
Ольга. Вот это всегда так: Раечка вечно с колкостями, с выходками… Постоянно старается поставить меня в самое смешное положение…
Раиса. Да что ты, Оля? Я для тебя же!.. Не ты ли же меня упрекаешь постоянно, что я всех от тебя отбиваю… Я совсем даже не выйду к нему, вот тебе!..
Ковырнев. Нет, ангел мой, этого никак невозможно быть…
Раиса. Почему это невозможно?.. Не хочу — и не выйду ни за что…
Ольга. Да ведь это очень просто и понятно… Все эти замыслы видны… В первый раз она не выйдет, чтобы возбудить интерес, а потом и явится, озарит как светило… (Злобно.) Ах ты, источная звезда!.. Отвратительно смотреть на твои фокусы!..
Раиса. Ну, напрасно ты, Оля, горячишься и меня поддразниваешь… Я искренно говорила, искренно хотела, чтобы ты не упрекала меня потом.
Ольга. Да что ты такое, в сам деле, о себе думаешь?.. Что ты за красота такая, что как тебя кто увидит, так уж сейчас и влюбится?..
Марья Григорьевна. Да полноте, полноте… Что вы, что вы, ничего еще не видя… Подите-ка, одевайтесь лучше обе поскорее…
Ольга. Я пойду… Но пусть же она не рисуется таким ангелом… Я буду за каждым словом, за каждым взглядом ее следить… Уж обличу ее перед всеми вами, докажу все ее хитрости и замыслы… (Уходит.)
Ковырнев (оглядываясь, Раисе вполголоса). Никак вам невозможно, ангел мой, не выходить, потому я на вашу статью гнул… Он вашей стати жених, а не сестрицын… Конечно, и в крестьянстве говорят, что через сноп не жнут, а тоже бывает, что и младшая сестра прежде старшей выходит в замужество… А в нашем месте и подавно… Что делать-то? Всякому своя судьба от Бога… Известно, сестрице обидненько, да уж как быть-то: ты будешь попревосходнее много… Ведь, всякой по себе выбирает: и сапоги, — так сапог сапогу завсегда пара… (Очень тихо.) А я тебе скажу: на тебя у него вся мета, потому я так и говорил ему: обе барышни хороши… а уж младшенькая, Раиса Алексевна, уж не в пример… Да он тебя и видел, ангел мой…
Раиса. Где?
Ковырнев. Уж не знаю где, а точно видел… И вся в нем горячка теперь на тебя одну… потому и сам-от, да и я-то ему все подбавлял, да подгорячал… Теперь только и речей, и дум, что про тебя…
Раиса. Ну, хорошо, что сказал: уж теперь-то я ни за что не выйду к нему…
Ковырнев. Как это, ангел мой, что такое значит?
Раиса. А то и значит, что он мне теперь же противен… Я вообще сватовства терпеть не могу, и никогда бы не пошла за человека, который сватов подсылает, а особенно таких, как ты…
Ковырнев. Вот тебе и суприз… За все-то мое старанье — да и покорнейше здравствуй… Да вы, ангел мой, посмотрите сначала на человека, а тут его и обсуждайте… Он меня совсем, ангел мой, и не посылал сватать, а велел только оповестить, что пожелаете ли принять…
Раиса. А ты зачем же сватаешь?
Ковырнев. Да я не сватаю, ангел мой, а так только…
Скворцов. Здравствуйте, Ардальон Михайлыч. (Тот сухо подает руку.) Что это у вас за суетня вдоме?.. Все бегают, толкаются, переговариваются, только везде и слышишь: жених, да сватают… Вот и вы тоже, слышу, разговариваете…
Раиса. А вы еще не знаете: вот Ковырнев мне жениха сватает, петербургского, красавца, богатого… Сейчас приедет…
Скворцов (несколько побледнев). Что же, в добрый час…
Ковырнев. Ну, вот, господин, вы так точно говорите, правильно: как же еще не в добрый час… Всякий человек хороший вам этого пожелает!.. А вот барышня говорит: и знать его не хочу, и не оденусь, и не выйду, не покажусь…
Скворцов (повеселев). Что же вы это, Раиса Алексеевна? Почему так? (С улыбкою.) Ведь петербургский?
Раиса. Да потому, что это не мой жених, а сестры… А, впрочем, я еще посмотрю, каков… (Быстро оборачивается и уходит.)
Ковырнев (провожая ее до дверей). Уж, ангел мой, понравится, уж ручаюсь, что понравится… потому все в нем есть… (Возвращаясь от дверей к Скворцову, который стоит в раздумье.) Вот оне, барышни-то, каковы, беда!.. То подай женихов, а разыщешь — не желают.
Голос за сценой. Ковырнев, Ковырнев! Да где ты?
Ковырнев (направляясь к дверям). Здесь, батюшка, Алексей Михайлыч, здесь-с…
Квашнин (появляясь в отворенных дверях). Ах, вот он где… господин, бездушный дворянин, Ковырнев…
Ковырнев. Здравствуйте, отец-благодетель… здравствуйте…
Квашнин (в дверях). Волынов!.. Какой это Волынов? Я такого не слыхал…
Ковырнев. Новый, батюшка… Новый, здешний господин, помещик… Недавно прибыли… После барыни Блиновой наследствуют… Бабинька ихняя была…
Квашнин. Что ж он не едет?
Ковырнев. Приедет, батюшка, приедут беспременно…
Квашнин. Ну, я, ведь, с завтраком ждать его не стану: мой час приспе… Ты что тут делаешь?
Ковырнев. А вот Марье Григорьевне да барышням докладывал… Изволили одеваться пойти… А то вас ожидал…
Квашнин. Ну, пойдем, приложимся… А тут докладывай и мне…
Ковырнев. Извольте, благодетель… Пойдемте…
Квашнин (обращаясь к Скворцову). А вы, господин философ?.. Да вас что звать, вы непричастны… Пойдем, Ковырнев.
Ковырнев. Пойдемте, благодетель. (Уходят.)
Скворцов (стоит в раздумье). А, ведь, у меня в душе неладно… Эта девушка с ума нейдет… (Задумывается.) Нет, тут голову потеряешь… Лучше бежать, пока силы есть и кстати предлог под рукой. Этакая смесь добра и зла, оригинальности и пошлости, кокетства и искренности… Нет, нет, отрицательного всего больше!.. Среда все исковеркала, что и было хорошего… (Решительно.) Бог с ними, со всеми… уйду, убегу без оглядки!..
Скворцов (увидя ее, вполголоса). Ну, в последний раз!.. (Громко.) Раиса Алексеевна!
Раиса (притворно вздрагивая). Ах!.. Как вы меня испугали… Я и не вижу вас…
Скворцов. О чем вы это так задумались?
Раиса. А вам что?..
Скворцов. Да, да, правда… Какое мне дело до того, что вы думаете… Извините… Я хотел сказать вам, что не сегодня, завтра уеду…
Раиса. Ах, очень жалко
Скворцов. То есть, как это жалко?
Раиса. Так, жалко, что уедете: не с кем будет поспорить, потолковать, иногда и посоветоваться… А как же Орест?
Скворцов. Ну, Бог с ним… Я вижу, что ничего не могу для него сделать, а даром деньги брать мне совестно…
Раиса. Ах, знаете, какой он скверный мальчишка!.. Знаете, что он сказал нам, что будто Оля ухаживает за вами, а вы за мной… Вообразите! Каков мальчишка!.. а?..
Скворцов (несколько смутясь). Да, надежды подает большие… Спасибо вам, что сказали: вот еще новая причина, чтобы поскорее уехать отсюда…
Раиса. Ну, на это не стоит обращать внимания: ведь, это неправда… Согласитесь, ведь, я не подавала вам никакого повода ухаживать за мной?.. Не правда ли?.. Ведь, и вы ничего особенного ко мне не чувствуете, кроме, может быть, того, что считаете меня глупой, капризной и болтливой девочкой… Ведь так?
Скворцов. Ну, а предположим, что я совсем иначе на вас смотрю, предположим, что я влюбился бы в вас… Ведь это было бы ужасное несчастие… Не правда ли?
Раиса. Для кого?
Скворцов. Разумеется, для меня… Вам-то что же, вам все равно: разве вы могли бы полюбить такого бедняка, как я?.. Вы мечтаете о другой партии, блестящей… Вам нужно богатство, роскошь, веселье, блеск…
Раиса. А кстати, вы не уезжайте так скоро, посмотрите этого петербургского жениха…
Скворцов. Для чего же это? Вы думаете, мне очень интересно и приятно будет видеть, как вы станете кружить ему голову, чтобы выйти за него замуж?..
Раиса. Вот и ошибаетесь, напротив, я буду всячески стараться, чтобы он женился на Ольге… Она жалуется, что я всех у нее отбиваю, становлюсь всегда на ее дороге и мешаю ей выйти замуж, так вот я и хочу ей доказать, что совсем не такова…
Голоса за сценой. Едет… едет!..
Раиса. Вон, слышите, едет… Прощайте… Я уйду в свою комнату и выйду только в таком случае, если настоятельно прикажут. Так что же, — останетесь!?.. (Многозначительно.) Я прошу вас остаться…
Скворцов. (после некоторого колебания). Извольте, останусь, я не могу отказать вам.
Раиса. Ну, спасибо… До свидания. (Убегает.)
Скворцов. Что она: смеется надо мной, хочет действительно влюбить в себя и потом одурачить, или… Неужели это то, что мне не раз казалось, и чему я сам не верил, что, по-видимому, невозможно в такой капризной, ветреной девушке?.. Ну, да я одурачить-то себя не дам. (Садится.) Посмотрим, что это за новая личность…
(Вбегает Ольга и вслед за ней поспешно входит Марья Григорьевна).
Ольга (не замечая Скворцова, подбегает к окну). Ах, какая прелесть, ах, какая прелесть!.. Мамаша, мамаша, смотрите скорей: какой экипаж, какая лошадь!.. В шорах!.. И лакей, посмотрите, лакей или кучер -в какой ливрее!.. Нет, это грум!.. Мамаша, да вы не выставляйтесь очень перед окном, чтобы не заметил, что смотрим!..
Марья Григорьевна (оправляя на себе воротничок и рукавчики) Нет, нет, я не выставляюсь… Ах, эти рукавчики мне в жару в эту… Оля, посмотри-ка, что у меня тут с воротничком, не переехал ли?..
Ольга (мельком взглянув на мать). Да ничего… Смотрите, смотрите, как лошадь бежит… как ногами кидает… и как он правит отлично!.. Посмотрите, как с горы спускает… Вот спустились… Вот на мост въезжает… Ах, у нас тут одна половица прогнила, провалилась, только конец торчит, а вместо нее дыра… Вот я давно говорила, что нужно починить… Ну, если лошадь ногой попадет… Срам!.. Вот, мамаша, я давно говорила…
Марья Григорьевна. Что ж поделаешь с мужиками?.. Не починивают… Не слушаются… Одна, говорят, половина наша, а другая ваша… вы и починивайте… Становому, вот, надо пожаловаться…
Ольга. Ах, ах!..
Марья Григорьевна. Что? Не вижу!..
Ольга. Нет, ничего, я думала… Нет, проехал… Вот к воротам подъезжают… Мамаша, да не выставляйтесь вы, ради Бога… Право, нехорошо…
Марья Григорьевна. Ну, я сяду коли…
Ольга. Посмотрите, въехал на двор, оглядывается, не знает к которому крыльцу подъехать, а у нас никто и не встретит… даже никто не подходит лошадь взять… Вон, старый дурак Семен стоит, разиня рот, и смотрит… не двигается. Нет чтобы подбежать, принять лошадь… Ай, ай… Что за срам, мамаша, посмотрите — все бабы из людской, горничные выбежали и смотрят точно на чудо на какое… Что он о нас подумает… И бабы чумазые, грязные, босые… Господи, какой срам!..
Марья Григорьевна. Ну, Оля, уж это ничего, бабы всегда ходят босые, особливо летом…
Ольга. Так, ведь, оне, посмотрите, подходят к нему, заговаривают. Он спрашивает что-то!.. Ах!.. А на чистом крыльце все никого нет… Вот, мамаша, вы не сказали, чтобы Павел его встретил…
Марья Григорьевна. Да еще пришел ли он? Он на сенокосе был: за ним в луг посылали…
Ольга. Вот, мамаша, последнего человека на сенокос брать… (Кричит в дверь.) Павел, Павел…
Марья Григорьевна. Да никто его не брал: сам ушел… Разумеется, там девки, сено берут, так около них… У них, ведь, одна забота…
Ольга (вновь смотря в окно). Хоть бы Ковырнев вышел… Где же он?.. А, ну, вот, Орест вышел… Подошел к нему… Молодец Орест… Каков!.. Руку подает, должно быть, отрекомендовался, смеются… Право, молодец!.. Лошадь осматривают, разговаривают…
Павел (в красной рубашке навыпуск, показываясь в дверях). Вы изволили кричать?
Ольга (быстро оборачиваясь, с ужасом). Павел, ты с ума сошел, ты в чем это?
Павел. Чего-с?
Ольга. Что: чего-с?.. Тут гость из Петербурга, тебя нет, за тобой посылают, а ты в рубашке…
Павел. Я на сенокосе помогал…
Ольга. Тебя никто не заставлял… Ступай скорей переоденься, надень сертук… Скорей, да не встреться с гостем, не ходи в прихожую… (Снова бросаясь к окну.) Вон они на крыльцо входят… Ступай же, говорят, скорее: переоденься… (Павел скрывается.) ах, он непременно встретится… Что это у нас, что за беспорядок, Господи…
Марья Григорьевна. То-то, как бы вы побольше хозяйством-то занимались, а то все я одна… За всем не поспеешь…
Ольга. Ну, мамаша, уж полноте… (Заметя Скворцова.) Ах, Борис Николаич, вы здесь?.. Я вас не видала…
Марья Григорьевна. Ах, батюшка, да ведь и я не приметила…
Скворцов. Я, может быть, тут лишний?.. Извините, я уйду…
Марья Григорьевна. Ай, что вы? Нет, я очень рада: вот к нам гость, новый человек, образованный, из Петербурга… Вот познакомьтесь, поддержите компанию…
Скворцов. Очень благодарен… (Входит Квашнин.)
Квашнин (смеясь). Никак не мог удержать…
Марья Григорьевна. Кого?
Квашнин. Ковырнева… Убежал встречать гостя… Уж давно он томился посмотреть, не едет ли? Да я не пускал нарочно… А как увидел в окно, что приехал, средств никаких не было: просто взмолился чуть не со слезами: пусти его встретить… (Смеется.) Такой подлец!
Марья Григорьевна. Ну, что с него взыскивать: бедный человек, семейный, старается заслужить перед всеми…
Квашнин. Да черт с него взыскивает… Наплевать!.. Нет, ведь, мазурик… Я говорю: ты дворянин, тебе не пристало лакейскую роль играть… Ты это должен понимать… Конечно, говорит, ангел мой, как мне этого не понимать, что я есть дворянин, природный… Ну, так и сиди здесь со мной, жди, принимай в гостиной… Так нет, никак не утерпел, даже вспотел весь и покраснел: они, говорит, в первый раз, и дороги-то, пожалуй, не найдут… Врешь, я говорю, там прислуга покажет…
Ольга. Да, папаша, хороша у нас прислуга… нечего сказать!.. Босые бабы его встретили, а Павел явился в рубашке…
Квашнин. Ну, ничего, матушка, по-деревенски… (Услыша шаги в соседней комнате.) Вот идут… Милости просим, милости просим… Пожалуйте сюда…
Ковырнев. Вот, ангел мой, вот они-с, Алексей Михайлыч… полуполковник. (Указывает на Квашнина).
Волынов. Новый ваш сосед, Аркадий Петрович Волынов.
Квашнин. Очень приятно, очень приятно… Вот позвольте представить: жена…
Волынов (почтительно кланяясь Марье Григорьевне). Я надеюсь, вы простите смелость одинокого, скучающего человека, являющегося к вам, как ближайшим соседям, с надеждою найти русское гостеприимство и радушие.
Марья Григорьевна. Напротив, мы очень рады и счастливы вашим знакомством…
Квашнин. У нас попросту, без церемоний, мы люди деревенские… Всегда очень рады.
Ковырнев. У нас батюшка, Аркадий Петрович, просто… Я вам докладывал, ангел мой…
Квашнин. Ну, а ты, ангел мой, погоди… Вот дай сначала со всеми познакомить дорогого гостя…
Ковырнев. Извольте, батюшка, извольте… Знакомство — это наипаче всего… Без этого никак нельзя…
Квашнин. То-то…
Марья Григорьевна (указывая на Ольгу). Дочь моя, Ольга… старшая…
Квашнин (оглядываясь). А где же Раиса?
Ольга. Она не совсем здорова…
Квашнин. Как нездорова: недавно же я видел ее…
Марья Григорьевна (стараясь замять слова мужа). А вот это сын мой, Орест.
Волынов. С молодым человеком я уже имел удовольствие познакомиться… Мы, кажется, сним сошлись в одной страсти: он так же, как и я, любит лошадей…
Квашнин. Любить-то он любит, да ничего еще в них не понимает… Лошади, батюшка, это мудреная наука, похитрей какой-нибудь грамматики…
Волынов. А вы охотник и знаток в лошадях?..
Квашнин. Я-то?.. Я с малолетства с ними вожусь. Я за версту все стати лошади вижу…
Ковырнев. Насчет лошадей, Алексей Михайлыч, у нас во всей округе первые…
Квашнин. Ну, милости прошу садиться… Закусить с дорожки не прикажете ли?..
Волынов. Ах, нет, нет, пожалуйста…
Квашнин. Что же?.. Вы без церемонии, ради Бога… Я хоть, признаться, и закусил вот с этим (показывает на Ковырнева), да это ничего: можно сейчас подать…
Волынов. Нет, благодарю вас, я не хочу…
Марья Григорьевна. Сейчас кофе подадут… Ты еще не познакомил вот… (указывает на Скворцова.)
Квашнин. Ах, да, рекомендую: учитель наш, Борис Николаич, молодой человек, а хуже красной девушки: не пьет и не курит…
Скворцов (улыбаясь). Курю, курю, Алексей Михайлыч, ошибаетесь… (Подает руку Волынову.) Очень приятно.
Квашнин. Ну, да ведь это так только говорится, для красоты слога, что ли… (Обращается к Волынову.) Давно из Питера?
Волынов. Всего недели три…
Квашнин. Ну, что там новенького?
Волынов. Да, кажется, все по-прежнему…
Квашнин. Да, давненько уж я не бывал там… и представьте — не тянет. Вот чем деревня хороша: обживешься, никуда не хочется… А тоже, ведь, в молодости-то — как же: по всем этим заведениям… и на островах, у Ивана Ивановича Излера — везде… А вот теперь не хочется никуда… Только я вам скажу: нынче в деревне жить невозможно… Вы думаете поселиться здесь?..
Волынов. Это смотря по обстоятельствам… А вы почему же думаете, что нынче в деревне невозможно жить…
Квашнин. Не у чего: хозяйничать невозможно… С этими разбойниками сладу нет никакого… Вот сами увидите…
Ковырнев. Трудно нынче, ангел мой, нам, дворянам, очень трудно!..
Волынов. Это с кем? Про кого вы изволите говорить?..
Квашнин. Про кого же больше… Про мужичонков.
Ковырнев. Про чернят, ангел мой…
Волынов. Что же они?..
Квашнин. Что? Не слушаются, ничего не хотят делать, только пьянствуют…
Ковырнев. Ни к чему не взирают… Беда нынче с ними…
Волынов. Да разве они у вас еще на издельной повинности?
Квашнин. Какое, помилуйте! Давно на оброк перевел, на выкуп представил, теперь вот выкупной ссуды жду. Я все для них, ракалиев, сделал: нет, ничего не помогает! Приходится хозяйство совсем кидать… Да и кину… Уеду в город жить…
Марья Григорьевна. Полно, пожалуйста, какие уж мы с тобой городские жители…
Ольга. Папаша давно уж это говорит, давно собирается ехать даже в Петербург, а между тем ни с места…
Квашнин. И уеду… Брошу все и уеду… Да, помилуйте, невозможно жить… Я уж на что: можно сказать, первым хозяином слыву, хлебом засыпался… Вот спросите его… (Указывает на Ковырнева.)
Ковырнев. Ах, ангел мой, уж у вас хлеба, бывало, так зрить невозможно… Низ, прямой низ…
Квашнин. Уж спросите его, — он знает дорогу в мои амбары. (Смеется).
Ковырнев. Что ж, ангел мой, вы наши первые благодетели: не оставляете бедного человека… Завсегда скажу…
Квашнин. Да-с, был хозяин, держался дольше других, а и я скажу: нет, невозможно нынче хозяйничать… Денег идет гибель, всякому мошеннику заплати чистые денежки, а работы от него нет… Присмотра нет никакого… Везде воровство…
Марья Григорьевна. Приказчика нет порядочного… Человека если бы найти хорошего… Все от этого!.. Вот у Глебова хороший приказчик попался, так и хозяйство хорошо пошло: не жалуются…
Квашнин. Все это вздор, пустяки!.. Хвастают!.. Уж вы спросите меня… Я с этим мужичьем, можно сказать, зубы съел: знаю его вдоль и поперек… Ничего нельзя поделать с ним без палки.
Ковырнев. Невозможно, ангел мой… потому он привык… Ему она требуется…
Скворцов. Палка-то?
Ковырнев. А вы как думаете, милостивый государь?.. Беспременно…
Волынов. А разве хорошая плата не может поощрять работника?..
Квашнин. Ах, полноте, пожалуйста, да его хоть озолоти, так он все будет норовить, чтобы украсть или напиться…
Ковырнев. Это такой род, ангел мой, потому они от Хама… Опять же нынче страха на них нет… Из страха они вышли…
Квашнин. Какой страх, помилуйте… Вот этот чудак упросил меня: поедемте в город, в собрание, там все дворянство будет… Ну, напялил я мундир, вхожу и что же вижу: эти черти, уроды, мужичье, сидят на стульях рядом с дворянами… Я вошел, — хоть бы кто-нибудь пошевелился, место дал, сидят, бороды задравши, знать ничего не хотят… Да это что же такое за безобразие… Какой же тут может быть страх, повиновение… Помилуйте… Я постоял, постоял, посмотрел, плюнул, да и ушел… Да нога моя никогда не будет больше в этих собраниях… Это не собрание, а вертеп какой-то… позор, унижение для дворянства…
Ковырнев. Да, ангел мой, истинно, что прискорбно смотреть… Так тогда у меня, Алексей Михайлыч, батюшка, растревожились, плюнули и вышли… Да и конечно… Коли чувствует сам в себе человек… а тут…
Квашнин. Ах, постой ты, погоди… А вы что же, намереваетесь здесь хозяйство заводить, что ли?..
Волынов. Нет, я запашки не заведу: это, действительно, не должно быть здесь выгодно… Авот какое-нибудь коммерческое предприятие…
Квашнин. Вот торговля… Вот это одно, что нам осталось… Это выгодно… Нынче все на это бросаются, только дворянское ли это дело?.. Не постыдно ли это для нас?..
Волынов. Нет, я не про торговлю, а какое-нибудь промышленное заведение, какой-нибудь завод…
Квашнин. Вот это одобряю… В этом бы я сам принял участие, если б дело верное… Вот ссуду получу, капитал будет большой, около ста тысяч, вот тогда можно будет…
Марья Григорьевна. Полно, где нам… Мы ничего не понимаем в этом…
Квашнин. Ну, это Бог знает: понимаю я или нет… Про себя ты можешь говорить, а меня со счета не собьешь… Счет знаем твердо… (К Волынову.) Вы служите?..
Волынов. Я инженер-технолог и служил больше в частных акционерных обществах…
Квашнин. Там видно и капиталец благоприобрели?..
Волынов. Да, я не беден…
Квашнин. Что же вы хотите затевать?
(Павел вносит поднос с кофейным прибором и, проходя мимо Волынова, кланяется ему. Волынов, слегка наклонив голову, смотрит вопросительно).
Ольга (повелительно Павлу). Ставь сюда и уходи… (Вполголоса.) Это ужас что такое!.. (Павел молодцевато уходит.)
Квашнин (кивая на него). Вот, ракалия, раскланивается… Он воображает, что вы и у него в гостях… Вот вам образец, каков нынче народец…
Марья Григорьевна. И слова им не скажи — сейчас: пожалуйте расчет…
Ковырнев. Хамы, ангел мой, лакутки, не понимают, оттого…
Волынов. А вот я хотел предложить вам, Алексей Михайлович: не угодно ли вам продать мне ваши лесные дачи, которые смежны с моею землею… Моих лесов для моего предприятия мало…
Квашнин. Да, ведь, продать… отчего не продать, коли цена будет подходящая… Дешево не отдам, вперед говорю: я не нуждаюсь…
Волынов. Зачем дешево, лишь бы был расчет в эксплуатации…
Квашнин. А почем за десятинку положите? У меня лес хороший…
Волынов. Это надо потолковать, осмотреть хорошенько, оценить, сделать расчет, тогда уже и…
Квашнин. Да вы что затеваете? Скажите…
Волынов. Это довольно сложное предприятие… Тут предполагается и лесопилка, и фабрикация химических продуктов сухой перегонки дерева… Здесь пойдут в дело и корни, и сучья: ни один прут из дерева не пропадет…
Квашнин. О, пеньев-то я вам сколько угодно могу продать…
Волынов (скромно улыбаясь). Нет, ведь, это дело большое: тут ваш лес и мой собственный будут капля в море… Если я это устрою, придется все окрестные леса скупать…
Марья Григорьевна. Что же, это вы одни думаете предпринять?
Волынов. Как это можно… Нет, у меня есть компаньоны в Петербурге, люди с большими средствами…
Ольга. Угодно вам кофе?
Волынов (вставая и садясь к столу рядом с Ольгой). С удовольствием… Мне, право, даже совестно: мы в вашем присутствии завели свашим папашей такой сухой разговор, который, я думаю, нисколько не может вас интересовать… Я берусь за кофе, как за средство поправить мою ошибку… Позвольте мне быть теперь несколько любезнее… Я, ведь, совсем не такой скучный собеседник, как вы могли подумать, слушая наш разговор…
Марья Григорьевна. Помилуйте, какой же скучный…
Ольга (перебивая мать с сияющим лицом). Вы даже о сухих предметах говорите так, что делаете их интересными… Я слушала вас с удовольствием…
Волынов. Тысячу вам благодарностей, но вижу в этом только крайнюю снисходительность… Обещаю вам на будущее время никогда не говорить в вашем присутствии о подобных делах…
Квашнин. Ну да, вы там как хотите с барынями любезничайте в свое время… Это ваше дело, молодое… А вы теперь мне скажите, очень уж вы меня заинтересовали, -что, это дело будет очень выгодно?..
Волынов. Ну, mesdames, уж я теперь не виноват: не ответить вашему папа не смею… Это мудреный вопрос вы задаете, Алексей Михайлович: каждый понимает выгоду по-своему… И опять — чем шире предприятие, чем больше затрачено на него, тем и доходы больше…
Квашнин. А однако, сколько процентов может приносить капитал?..
Волынов. Вам, может быть, покажется смело, но, по нашим расчетам, больше рубля на рубль…
Квашнин. Ого!..
Ковырнев. Вот как, ангел мой!.. Вот так барышки!..
Волынов. Ну, Алексей Михайлыч, я, ей-Богу, боюсь, что ваши дамы сочтут меня за невежу и неуча… Я больше не продолжаю нашего делового разговора… И, ведь, посмотрите, как я засиделся у вас: в первый раз и так долго… Ведь, это невежество…
Квашнин. Да разве вы не останетесь у нас обедать?
Волынов. Ах, нет, ради Бога… Это чересчур…
Квашнин. Ну, нет, батюшка, у нас хоть и русский стол, и повар — не француз, а, Бог милостив, накормим… Оставайтесь-ка, полноте… Мы, ведь, по-деревенски…
Марья Григорьевна. И я тоже надеялась, что вы доставите нам это удовольствие…
Волынов. Я, ей-Богу, не смею даже возражать: вы так любезны… Но я, право, сам себе не верю: в первый раз я у вас в доме и чувствую себя точно среди давно знакомых людей…
Ковырнев. То-то, ангел мой, я вам докладывал…
Волынов. Правда, правда… Это для меня просто удивительно… Я вообще так трудно схожусь с людьми…
Марья Григорьевна. Есть русская пословица: сердце сердцу весть подает…
Волынов (кидая беглый взгляд на Ольгу, от которого та опускает глаза, — к матери). Прелестная пословица!.. Я был бы счастлив, если б ее можно было применить в настоящем случае…
Квашнин. Ну, так не угодно ли вам пока с дамами в сад, а я, без церемонии, пойду по хозяйству, а после пообедаем, а после обеда опять о деле поговорим…
Волынов. Я, ей-Богу, не смею даже и возражать: вы так любезны… Я уже теперь отдаю себя совершенно в ваше распоряжение…
Квашнин. Вот я так люблю, чтобы попросту… Ну, Ковырнев, пойдем…
Ковырнев. Пойдемте, благодетель…
Квашнин. Да где же Раиса?..
Ольга. Ведь, я сказала тебе, папаша, что она не совсем здорова…
Квашнин. А, ну, и то сказать, ее дело… (Уходит с Ковырневым.)
Марья Григорьевна. В таком случае уж и я пойду… по своим делам. Вы извините меня…
Волынов. Ах, ради Бога… Ольга Алексеевна, кажется, хотела показать мне свой сад…
Марья Григорьевна. Ну, вот и прекрасно… (Уходит.)
Ольга (несколько жеманясь). Что же, пойдемте?..
Волынов. С величайшим удовольствием. (Подает ей руку.) А чем больна ваша сестрица?
Ольга. Как вам сказать?.. Больше капризами: у нее немножко странный характер…
Волынов. А-а… Это интересно!..
Ольга. Вы находите?.. Я не думала…
Волынов. Женский каприз, особенно который скоро проходит, очень мил и приятен… потому что…
Ольга. Почему?..
Волынов. Потому что безвреден… (Уходят).
Скворцов. Гм… Комедия начинается… Ольга Алексеевна, кажется, скоро вошла в роль, и этот барин, как видно, актер опытный… Выдержит ли характер другая сестра?… (Смотрит в окно).
Раиса (оглядываясь по сторонам, вполголоса). Что, все ушли?… Где они, в саду?…
Скворцов. В саду…
Раиса. Он очень недурен… Я смотрела в щелку дверей.. А как вы находите: умен?
Скворцов. Раиса Алексеевна!… И вам не стыдно!… Это не малодушие, не пошлость?…
Раиса (обидевшись и рассердившись). Что такое стыдно?… Какое малодушие, пошлость?.. Что такое вы говорите? Опомнитесь…
Скворцов. Я думал, что вы вспомните ваши намерения и то, что вы говорили какой-нибудь час назад, и постыдитесь после этого обнаруживать такое пошлое любопытство к неизвестному человеку, которое заставляет вас даже подглядывать в дверные щели…
Раиса. Во-первых, тут нет ничего дурного: захотела посмотреть — и посмотрела… И нахожу, что он очень интересен. А, во-вторых, это совсем не ваше дело, и я никогда не просила вас быть моим наставником и читать мне нравоучения.
Скворцов. В таком случае для чего же вы остановили меня, просили остаться?
Раиса. Неужели же вы думаете для того, чтобы пригласить вас к себе учителем, после того, как даже Орест отбился у вас от рук? (Смеется.)
Скворцов. Это уж даже вовсе неостроумно и обидеть меня не может… Но все-таки я желал бы знать, какую роль вы мне приготовляли, упрашивая не уезжать… Для чего я вам был нужен?… Если есть в вас хоть капля искренности и уважения к человеку, так скажите мне откровенно… Неужели в самом деле у вас было одно желание — держать около себя человека, который симпатизировал вам, и, пользуясь этим, дурачить его, смеяться над ним?… Ну, скажите же, ради Бога, правду…
Раиса. Ничего я не хотела, ничего не думала, а просто мне жалко вас стало, когда вы собрались уехать… Мы много с вами говорили, спорили… Я, должно быть, привыкла к вам… Вот и все… А наставлений и грубости от вас слышать я все-таки не хочу… (Быстро повертывается и уходит.)
Скворцов. Раиса Алексеевна, ради Бога, еще два слова…
Раиса. В другое время, когда вы будете в лучшем расположении духа, а не теперь. (Уходит.)
Скворцов (один). Что же это такое?… Что это за девушка?.. Она так искренно, так сердечно смотрела на меня… И в то же время… (Схватывает себя за голову.) Да, я люблю ее… Это ужасно!… Я с ума сойду…
Действие второе.
правитьОрест (сидит возле чайного стола. Перед ним, в независимой позе, стоит Павел). Вот бы этакого коня заполучить, как у Аркадия Петровича, да в корень бы — в тройку… Вот тогда держись только… Наших-то, Бурю да Сокола, на пристяжку… Так, кажется, разнесли бы… Никакие глебовские лошади не устояли бы, всех бы обогнал!… Да я упрошу когда-нибудь Аркадия Петровича дать заложить его Джальму в тройку… Только Семена не пущу на козлы: он — тетеря, ему не справить… А сам сяду…
Павел. Не справить вам, разобьют…
Орест. Я не справлю? Я?.. Ну, уж, брат, врешь!.. у меня никакая лошадь не отобьется!.. Да разве я не справил, когда катался на Джальме в кабриолете?.. Отлично шел…
Павел. Так то в одиночку, а в тройке-то он горячиться будет… Пристяжные-то подхватят… Ну, и разнесут: колес-то после не соберете…
Орест. Вот так уж нет… Теперь ты давай мне какую хочешь бешеную лошадь в корень, всякую усмирить можно… Пропусти только здоровую тонкую бечевку промеж губ: как натянул ее хорошенько, когда задурила, она врежется в это место (показывает у себя на углы губ)… всякую осадить можно, какая бы ни была тугоуздоватая… Иные, бывает, удила закусывают, а уж веревку-то ей закусить не удастся… я ей всю пасть разорву!.. Да помнишь ты тогда, ночью, ведь, с тобой же ездили, брали потихоньку Бахвала: уж какой, кажется, бешеный и тоже удила закусывает, а ничего тогда не поделал… Я его тоже веревкой взнуздывал окроме удил. (Смеется.) Помнишь еще тогда на другой день переполох был: удивлялись, что Бахвал поутру весь в мыле был, точно купанный… Семен уверял еще, что это домовой его не любит… Помнишь?
Павел (ухмыляясь). Ну, как не помнить… Только тогда вы с Андрюшкой, не со мной… Я дома-то не ночевал тогда тоже… (смеется) — к утру пришел…
Орест. Да, да… Ай, скоро мы тогда скатали на нем. (С восторгом). Страсть, брат!.. А мой-от фофан-то, Николаич…
Павел. Учитель-то?
Орест. Ну, да!.. Проспал, ничего не слыхал: так я чудесно прокрался… Только на другой день будит меня, а у меня голова трещит — страсть, никак не приподнять… Он меня будит, а я только ругаюсь, да как свисну его наотмашь, точно во сне, ничего не понимаю… Отступился, ушел… (Хохочет.) После нашим рассказывает, как я его огрел, а мамаша и говорит: «ну, чего спрашивать с сонного человека… Опять же — ребенок… День-то убегается… Спится ему крепко»…
Павел. Да вот, а Мальчика-то запалили… На ноги совсем сел и ест плохо… Пожалуй, изведется совсем.
Орест. А, вот, велика важность!.. Черт бы его взял… Чего он стоит: вся-то цена ему пятьдесят целковых.
Павел. Да так-то так… А вот что, Орест Алексеич, я смотрю: не нравится мне ихняя запряжка… у Аркадия Петровича… шоры эти… По нашему месту не идет… То ли дело троечка-матушка, с колокольчиком, с бубенчиками, сбруя с набором… Роскошь!… То ли дело!…
Орест. Мне, брат, самому не по мысли… Ну, да, ведь, что же… Он по-петербургски привык…
Павел. Опять — это на кучере одеянье: еврея эта ихняя… Что это?.. Шляпа круглая, на плечах перелинка… Да мне бы, кажется, — озолоти меня — не надеть…
Орест. Отчего?
Павел. От своего брата стыдно… Смеяться станут… Точно в бабьем салопе, а — кучер… Какой уж это кучер!..
Орест. Так вы дурачье деревенские, оттого тебе и стыдно… А будь ты городской, с удовольствием бы надел…
Павел (обидевшись). Какие же мы деревенские… Разве что пока в деревне живем… Так это от нас зависит: сегодня в деревне, а завтра в городе — не привязаны…
Орест. Так город городу рознь… То наш городишко, а то Петербург… Попробовал бы сунуться, так никто бы тебя и не взял, потому — ничего не знаешь… никаких городских обыкновений… Посмотри-ка у Аркадия Петровича петербургская-то прислуга — тебе ли чета? Они всегда в струнке…
Павел. Ан вот и довольно ошибаетесь… Аркадий-то Петрович сам говорил: какой, говорит, ты ловкий молодец, Павлуша… Кабы не жил ты у здешних господ, с удовольствием бы взял тебя к себе… Два раза по рублю на чай мне жаловали… Вот что!… А вы знаете ли сколько ихняя-то прислуга получает?
Орест. Сколько?
Павел. А по 15-ти да по 20-ти рублей в месяц… А я у вас сколько? 6 в месяц… Так вот оно расчет-то какой…
(Подходит Андревна.)
Андревна. Павел, а Павел…
Павел. Чего еще?
Андревна. Слышь: Павел!..
Павел. Да слышу… Ты глухая-то, не я… (Громко.) Чего, я говорю, надо?..
Андревна. Подь, тебя там в комнатах спрашивают.
Павел. Кто?
Андревна. Зовут, зовут, батюшка… Поди… Сама слышала… Кликали тебя…
Павел. О, глухой черт! Слышала, говорит. (Уходит.)
Андревна (садясь около Ореста, хочет погладить его по голове, но Орест отталкивает ее руку). Чтой-то старую-то няньку толкаешь — разлюбил: не как махонькой когда был… А кто тебя вынянчил?
Орест (вполголоса, смотря на няньку). Глухая тетеря.
Андревна. Что?
Орест (так же). Глухая тетеря — вот что…
Андревна. То-то… Знамо, я никому больше и дотронуться до тебя не давала… Так и теперь меня к тебе тянет, а ты вот уж большой стал, няньку старую разлюбил…
Орест. Табачный нос…
Андревна. Что?
Орест (громко). Я говорю: табачный нос…
Андревна. Ничего, что табачный нос, а вот всех же вас выводила… Тебя одного поднять, да на свои ноги поставить чего стоило… Ай, баловлив был, ай, баловлив!.. Да вот ни руки, ни ноги не сломал: все целехонько… А у другой бы няньки, по твоему карахтеру, давно бы без головы ходил… А ты кабы путный был, так вот хоть бы когда старой няньке четверочку табачку и купил бы… А то вот дразниться-то знаешь: табачный нос!… а может быть няньке-то и табаку-то не на что купить… Всех вас лучше Раинька, уж сказать что лучше: нет, нет, да няньку и вспомнит…
Орест. Я тебе когда-нибудь подарю, вместо табаку-то, золы с перцем…
Андревна. Что?
Орест (громко). Я говорю, подарю непременно…
Андревна. Ну, подаришь, так спасибо скажу… А ты теперь вот что мне растолкуй: от Раиньки не могла добиться, а к Олиньке и не подступайся… Скажи ты мне на милость: к которой сестрице петербургский-то барин, Аркадий-то Петрович, к которой сватается?… На которой он жениться-то хочет?… Мы смотрим, смотрим, разобрать не можем: день он с Раинькой — и она будто к нему, а другой — за Олинькой ходит… К которой же он сватается-то? На которой жениться-то хочет?…
Орест. На обеих…
Андревна. На Олиньке… Ну, так и следует: на старшей…
Орест (громко). На обеих, я говорю…
Андревна. Что на обеих?
Орест. Ну, пошла к черту…
Андревна. Знамо, обе хороши, а все младшей вперед старшей выскакивать не приходится… Хоть я Раиньку и больше люблю, да пущай, ничего, поживет еще дома: про нее и другой жених найдется… Да вот ты еще что мне молви: с чего это Аркадий Петрович все немцев никаких да французов себе в прислугу набрал?… Сам-от он, кажись, ведь, русской нации, нашей?…
Орест (громко). Нет, нянька, он не русский… Он турка…
Андревна. Что? Турка?… Ну, что непутное мелешь?… Ты говори путем.
Орест. Да коли он турка, так что же мне делать… Ведь я же тебе и говорю, что он на обеих сестрах вдруг жениться хочет, потому им турецкий закон позволяет… Я тебе говорю: на обеих, а тебе, глухому тетереву, слышится: на Олиньке…
Андревна. Тьфу тебе, коли ин… Маленький-то беспутный был, беспутным ты и останешься… (Встает и идет от него прочь. На дороге встречается со Скворцовым.) Учить, что ли, идешь выводка-то моего?…
Скворцов. Вот не знаю, няня, захочет ли еще учиться-то сегодня твой выводочек?
Андревна. Учи, батюшка, учи его хорошенько, выбивай дурь-то из него… Столько в нем дури этой сидит, столько, что, кажись, варом его обдай, так не вываришь… Ну-ка, что говорит: что жених-от петербургский турка и на обеих сестрицах зараз жениться хочет… Ну-ка, про сестриц что своих мелет… Поругай его, сударь, поругай хорошенько… Меня-то уж, старухи, не слушается : авось тебя постыдится… Да за книжкой-то его, за книжкой больше держи, чтобы в книжку-то вникал больше, а то у него ветры в голове-то ходят, у беспутного этакого… Знаю я его довольно… Иди, батюшка, иди… (Уходит.)
Скворцов (Оресту). Что это вы, Орест, остритесь насчет ваших сестер и вашего, кажется, большого приятеля?…
Орест. А зачем она, глухая тетеря, пристает ко мне: надоела до смерти… Лезет с расспросами, а сама ничего не слышит: кричи тут с ней… Нет, жалко, вас не было: вы послушали бы весь наш разговор — преуморительно!… Уж это вы встретили, я ее совсем озлил, а то просто смех…
Скворцов (двусмысленно). Я воображаю. Ну, а что же, заниматься мы будем сегодня? Вот, кажется, уж скоро неделя, как вы не можете найти часа свободного для занятий…
Орест. Да к чему, Борис Николаич, ну, к чему? Ведь, все равно: не переведут… не выдержать мне экзамена…
Скворцов. Ну, да уж если не для экзамена, так хоть бы для того, чтобы голову-то вашу немножко занять чем-нибудь дельным… Неужто вам не надоело шляться и ничего не делать?…
Орест. Вот чудной человек!… Да что вам во мне? Ведь, папаша с мамашей сказали вам, чтоб вы не стесняли меня, и что они не будут на вас в претензии, если я не выдержу экзамена… Чего же вам еще?… Жалованье вы свое получите… Вам же легче…
Скворцов. Да не о себе я думаю, а о вас… Ведь, вы окончательно опошлитесь, одуреете, пропадете совсем…
Орест. Ах, пожалуйста, никто вас не просит обо мне заботиться!… Аркадий Петрович обещал, что устроит мою карьеру в Петербурге и без вашей треклятой гимназии… И устроит — этому я верю… А заниматься не хочу и не буду…
Скворцов. Какой, подумаешь, всесильный человек Аркадий Петрович!… Какую же это он карьеру вам обещает, смею спросить? Вы ничего не знаете, ни к чему не способны… Одна вам была дорога — в юнкера, да и там нынче экзамен требуется.
Орест. Ну, так что? Захочу в юнкера пойду, захочу и экзамен выдержу: у Аркадия Петровича все экзаменаторы приятели… Там люди благородные, офицеры, не наши гимназические кутейники: они всегда дворянина пропустят… А не захочу в юнкера, по гражданской части, в каком-нибудь обществе место получу, где Аркадий Петрович начальником… или директором, что ли…
Скворцов. Да вы писать не умеете: у вас в каждом слове грамматическая ошибка…
Орест. Так хороша ваша гимназия хваленая, что в шесть лет писать не умели выучить… Черт бы ее побрал…
Скворцов. Да тут не гимназия виновата, а вы сами… Насильно ничему выучить нельзя…
Орест. Ну, вот, сами же говорите это, а ко мне пристаете, насильно хотите учить…
Скворцов. Да Бог с вами, ничего я не хочу, кроме одного, чтобы вы припомнили в свое время мое предсказание, что никакой карьеры вам Аркадий Петрович не устроит, никакой должности вам не даст и не может дать, а будете вы век свой шататься, избалуетесь и пропадете вовсе… Вот это вы помните…
Орест. Ах, отстаньте пожалуйста: с таким состоянием, какое будет у меня, не пропадают, я и без должности проживу… Я не нищий, мне жалованья не нужно, я из-за него не буду хлопотать… (встает.) А вот, почему вы говорите против Аркадия Петровича, это я очень хорошо понимаю… (Хохочет.)
Скворцов. Ну, продолжайте, договаривайте…
Орест. Что же, и скажу: я не боюсь вас…
Скворцов (сдерживая волнение). Да ну, говорите же, говорите…
Орест (отходя от него). Да и скажу: оттого, что он у вас Раису отбивает!… Вы ревнуете его и злитесь… (Быстро уходит, оглядываясь. Издали.) А все-таки он не чета вам, вы мизинца его не стоите: ведь Раиса-то тоже понимает… Смеется только над вами… Вот вы и знайте… (Убегает с хохотом.)
Скворцов. (сделавший было невольное угрожающее движение в сторону Ореста, быстро останавливается). Нет, ведь он мальчишка… Связываться с ним!… Нет, довольно унижения и без того… Но, ведь, значит, все это, все замечают, все смеются надо мной… И что я в их глазах? Учитель на жалованье, бедняк, который мечтает ворваться в богатую семью, из корыстных расчетов ухаживает за девушкой… Может быть, даже она сама это думает и в душе презирает меня, вместе со всеми другими… Ведь, ни разу же она не сказала мне, что я ей дорог, что она любит меня… Только привыкла ко мне, любит со мной беседовать — вот что она говорила; но, ведь, это не мешает ей видимо интересоваться, любезничать, да, любезничать с этим акционером, заводчиком, предпринимателем, с этой подозрительной личностью… Недаром она делает большие глаза, выражает изумление и сердится, когда я упрекаю ее за излишнюю любезность и внимательность к тому франту; она как будто хочет сказать: да какое вы имеете право врываться в мою душу, анализировать мои чувства, осуждать мои намерения… Да, она прямо это показывает, прямо дает понять мне, что не признает за мною права следить за ней, ревновать ее, что для нее мое чувство, мое увлечение — если не смешно и противно, то возбуждает только ее жалость, сострадание… И я сам, сам во всем виноват, мне не за что винить ее!… Я видел и понимал, в какой она выросла среде, как она испорчена, я сознавал опасность, которая мне предстояла, и не умел побороть в себе зародыша страсти, не умел вовремя убежать от нее… Что теперь будет? Я не могу, не в силах оторваться от нее, не могу равнодушно видеть, что она рискует своею судьбой, увлекаясь этою двусмысленною личностью… Да, двусмысленною, подозрительною, я это чувствую, хотя не могу ничем доказать… Что же мне делать?… Говорить против него — она не поверит, потребует доказательств, заподозрит только меня в мелочной зависти; сказать ей прямо, что люблю ее, и просить ее руки, но, ведь, меня все осмеют и, может быть, прежде всех других, она же сама, первая… Ведь, ей наверно в голову даже не приходила мысль о возможности быть моей женой: она выросла и воспиталась на мысли, что должна выйти замуж за человека известного общественного положения, которого я не имею… Но я должен непременно, должен все ей сказать: открыть свою душу и высказать мое мнение о нем… Да, я должен, я не могу иначе!… (Вдали показывается Волынов под руку с Раисой.) Вот они… Вместе!… Под руку!… О, я не в силах их видеть… Я сделаю какую-нибудь глупость… Но оставить их вдвоем!… Нет, нет, уйти теперь. (Быстро, порывисто, почти убегает в противоположную сторону.)
Раиса. Борис Николаич, Борис Николаич… Что это, как он странно ушел… Неужели он не слышит моего голоса?
Волынов. Присядемте здесь… Да, этот господин учитель… вообще довольно странный человек… Например, относительно меня: несмотря на все мои любезности, он держит себя со мною точно какой скрытный враг… Между тем, как между нами не может быть ничего общего… И что, скажите, пожалуйста, он умен: я никогда не мог вызвать его на продолжительный разговор, всегда он отделывается какими-то общими незначащими фразами…
Раиса. О, он очень умен…
Волынов. Да?… И, должно быть, из семинаристов…
Раиса. Не знаю хорошенько, но, кажется, нет… Кажется, он говорил, что его мать — вдова, бедная чиновница… Здесь недалеко, в уездном городе…
Волынов. А-а… Ну, это все равно…
Раиса. То есть как все равно?
Волынов. То есть среда одинакова: семинаристы, бедные низшего сорта чиновники, это все одна среда, они женятся, роднятся между собою… Все наши мелкие чиновники вышли преимущественно из духовного звания… поповичей, как их называют… Вы, мне кажется, питаете к нему большое сочувствие?…
Раиса. Да, я его люблю… Он хороший…
Волынов (с улыбкой). Какое вы святое слово употребили: люблю… Разве с этим словом можно так неосторожно обращаться?
Раиса. Отчего же? Что особенного в этом слове? Я слыхала, что оно страшно только для институток…
Волынов. Но разве ваше чувство к этому господину, или, лучше сказать, ваше общечеловеческое расположение к нему можно назвать любовью?
Раиса. Какою любовью?
Волынов (улыбаясь). О, да, конечно… Вы мне напоминаете известный водевильный куплет. Но ведь в таком случае естествен вопрос и с моей стороны: какою же любовью вы его любите: как друга, как хорошего знакомого или как-нибудь иначе?…
Раиса. А почему вас так это интересует?… Может быть, вы задаете мне такой вопрос, о котором я никогда и не думала?… Но почему это вас-то интересует?
Волынов. Потому, во-первых, что меня все интересует, что касается вас, а во-вторых, вы извините меня и не подумайте, что я хочу вас оскорбить… мне показалось… как бы это выразить? показалось, что господин учитель имеет дерзость иногда смотреть на вас такими глазами, которые говорят о чувстве… не совсем скромном в его положении…
Раиса. Я вас не совсем понимаю: скажите мне яснее, проще…
Волынов. Проще?.. Извольте, только условие: не сердиться… Мне казалось, что он смотрит на вас глазами влюбленного…
Раиса. Так что же? Очень рада…
Волынов. Как? И это вас не оскорбляет?
Раиса. Чем же тут оскорбляться?
Волынов. Но, ведь, такие взгляды вызывают на ответ: на них отвечают или презрением, или сочувствием… Неужели вы считаете возможным ответить сочувствием на любовные взгляды вашего учителя?
Раиса. Я их не замечала, но я считаю все возможным…
Волынов. То есть вы хотите сказать, что этого нет еще, но что это может быть…
Раиса. Я не говорю, что оно непременно случится, но как же я могу утверждать, что этого не может случиться… Разве человеку можно вперед ручаться за свои чувства?…
Волынов. Да, это всегда так бывает… (Смотря с особенным выражением на Раису.) Бывает, что один смотрит на женщину как на недосягаемое светило, как на недоступное для него божество, которым он может только безмолвно и втихомолку восхищаться, перед которым он не осмеливается вслух высказать свои чувства, боясь прогневить или оскорбить его… А она, эта женщина, это божество в глазах одного, считает себя самым обыкновенным существом, способным отвечать на всякое мизерное чувство… самого дюжинного, другого человека… (Все с большею и большею страстью.) Один отдал бы половину жизни, всю жизнь, все возможное для него счастие, хоть за малейший проблеск сочувствия, хоть за слабую надежду, что когда-нибудь оценят его чувство и позволят принести к ногам божества и это чувство, и все свое сердце, все прошедшее и будущее, что не оттолкнут этого приношения с презрением… А другой, может быть менее достойный, менее чувствующий, но дерзкий и самонадеянный, без всякого права, смело подходит к этому божеству, нагло и вызывающе смотрит на него, не боясь, что будет наказан за свою дерзость и самонадеянность… И он не ошибается: сочувствие к нему считают возможным… Не правда ли, Раиса Алексеевна? За что это неравенство?… За что об одном думают: да, для тебя счастие возможно, а другому прямо показывают, если и не говорят: нет, не надейся, для тебя счастье немыслимо… За что? За что это?… (В сильном волнении ломает руки.)
Раиса (смущенная и сконфуженная, стараясь не смотреть на Волынова). Если эти намеки на меня… то… какое же я божество?… Я самая простая!… И я совсем так ни о ком не думаю…
Волынов. Но ведь, согласитесь, что в первое время нашего знакомства вы держали себя со мной более, чем недоступно… Вы часто почти оскорбляли меня своею холодностью, пренебрежением… Если бы не доброта вашей матушки, не приветливость и ласковость вашей сестры, я должен бы был отказаться от знакомства с вашим домом… В последнее только время вы стали как будто немного милостивей ко мне… Вон идет ваша сестра… Скажите же мне искренно и откровенно: вы не питаете ко мне ни отвращения, ни недоверия?…
Раиса. Что вы? За что? С какой стати?
Волынов. Значит, я не принадлежу в ваших глазах к числу тех людей, которые никогда не могут заслужить вашего сочувствия?… Скажите, ради Бога, скорее и прямо…
Раиса. Нет, не принадлежите.
Волынов. Спасибо вам… Вы оживили меня… — Ольга Алексеевна, мы здесь, здесь… (Входит Ольга.)
Ольга. А-а… А я вас насилу нашла: прошла по той аллее, куда вы пошли, потом повернула в темную аллею…
Волынов. А мы вот встретились в саду с Раисой Алексеевной, уселись здесь, да все и беседовали, ожидая вас… Ну, что мамаша?
Ольга. Она ожидает вас в своей комнате…
Волынов. Ах, ожидает! Так я отправлюсь к ней поскорее… До свиданья, mesdames, (выразительно) — надеюсь, радостного… (Приветливо кивает головою и уходит.)
Ольга. Вы о чем разговаривали?
Раиса. Так, о пустяках все…
Ольга. Да нет, о чем именно? Расскажи…
Раиса. Да, право, трудно и рассказывать: разговор переходил, менялся… О людях, о людских отношениях, об учителе…
Ольга. Ах, а знаешь, я встретила твоего обже…
Раиса. Оля, сколько раз просила я тебя не называть его так: какой он мой обже?… С чего вы все взяли?…
Ольга. А, значит, и Аркадий Петрович заметил, что он к тебе неравнодушен… Ведь это все видят…
Раиса. Да мне-то какое до этого дело: равнодушен он или нет… Мне решительно все равно…
Ольга. Ну, ну, полно, уж какое все равно… Что ты передо мной скрываешь… Ведь я мешать не буду: я еще помогу, если что нужно… Ну, ну, не сердись!… Ох, какая ты скрытная!… Я хотела только спросить: не вышло ли между вами чего: я его встретила такого расстроенного, такого убитого, на нем лица не было… Бродит там по темной аллее… Я было его спросила: что с вами, Борис Николаич? Но, ведь, он такой же, как ты, скрытный: вам, говорит, так кажется, со мной ровно ничего, как всегда… И прошел, больше ни слова не сказал… Спрашиваю ему вслед: не видали ли наших? Вздрогнул даже, так всего и передернуло: как же, говорит, видел ваших: там, у чайного стола беседуют… И такой злой, злой, даже голос у него охрип… Видно, что он тебя ревнует к Аркадию…
Раиса (раздражительно). Да какое он имеет право?…
Ольга (двусмысленно). Уж я этого не знаю… Ты мне не хочешь ничего сказать… А я вот не в тебя… (Оглядывается.) Я вот, когда вижу, что ты не идешь против меня, не делаешь мне на зло, я всей душой к тебе, ничего даже скрыть от тебя не могу… (Оглядывается.) Знаешь, зачем он к мамаше пошел?
Раиса. Нет, не знаю…
Ольга. Он меня просил предупредить мамашу, желает с нею говорить наедине, без свидетелей… А перед этим мы ходили по темной аллее и… знаешь, что он сказал?… (Бросается к сестре на шею.) Ах, душечка, Рая, как я счастлива!… Как я люблю тебя!… Рая, милая!… Ты действительно хорошая, честная!… Ты не вредила мне… (Целует ее.)
Раиса. Да что же он сказал такое?
Ольга. Ох, он много говорил… Говорил, что привязан к нашему семейству, что лучше нашей семьи не знает… Что мамашу любит, как родную мать… Что его удивляет только твоя холодность и как будто даже пренебрежение и недоверие кнему… Что, конечно, он еще ничем не успел заслужить твоего расположения, но он мечтал, что мы жили бы вместе в Петербурге и он, по своему богатству, по своим связям и знакомству, мог бы доставлять тебе так много удовольствий, как ты и не воображаешь…
Раиса. Как, жить вместе в Петербурге? Что же это значит?…
Ольга. А ты послушай дальше… Что он и теперь уже любит тебя, как сестру, и боится только, что никогда не заслужит твоей дружбы и доверия… Намекнул и на твои отношения к учителю и так пытливо посмотрел на меня… Я, разумеется, ни слова не сказала и даже виду не подала…
Раиса. Это странно…
Ольга. Погоди, погоди, сейчас все поймешь!… Я его после этого и спрашиваю: что же вы ничего обо мне не скажете?… Как же вы обо мне думаете?… А он… Ах, Рая, душка!… Мы ходили под руку… Он так крепко, крепко прижал к себе локтем мою руку, и говорит: в вас, Ольга Алексеевна, кроме достоинств, я ничего не знаю… Вы так добры, способны на такую любовь, преданность, что… Ах, Рая, мне даже стыдно говорить… (Скрывает свое лицо на груди сестры.)
Раиса (слегка отстраняя ее). Ну, говори, говори…
Ольга. Что если бы, говорит, мне пришлось избирать подругу жизни… лучше вас я не мог бы найти… В вас, в вашей душе… Он тут много, много говорил хорошего, лестного…
Раиса. Ну, а что же ты?
Ольга. Я вся горела, ничего не видела, не помню, что со мной было… И вдруг он спрашивает: а вы, какого бы мужа вы желали иметь?…
Раиса. Что же ты ответила?
Ольга. Что же я могла сказать?… Я не помнила себя, я вся трепетала… Ведь это в первый раз в жизни, Рая, понимаешь, — в первый!… И такой человек!… Я поняла, что он объясняется со мною, что он хочет делать мне предложение… Разве я могу ему отказать: этакой душке, этакой прелести?… Я ему ответила: такого, как вы!… И хотела было бежать от него, но он удержал меня за руку, крепко пожал ее, и таким сердечным, симпатическим голосом, даже, кажется, со слезами на глазах, сказал мне: спасибо вам, большое спасибо за ваше сочувствие… Ну, Рая, милая, разве это не то?…
Раиса. А потом что же было?
Ольга. Потом он стал рассказывать про свою жизнь в Петербурге, про свое богатство, расспрашивал: какого мнения о нем мамаша, папаша, ты… Ну, разумеется, я уверяла его, что самого высокого мнения, ручалась и за тебя, что ты не чувствуешь к нему ни недоверия, как он говорит, а тем больше пренебрежения… В это время вдали увидели тебя, он попросил, чтобы я сходила к мамаше и предупредила ее, что он желает переговорить с нею наедине… а сам пошел к тебе навстречу… Ну, Рая, душка, как ты думаешь: ведь, наверно, он пошел к мамаше делать предложение?
Раиса. Да, похоже на то… только странно: отчего же он…
Ольга (с беспокойством). Что такое? Что? Говори, Рая… говори…
Раиса. Отчего же он прямо не сделал тебе сам предложение?..
Ольга. Как же не сделал?.. Разве это не предложение?.. Он прямо объяснился, — ты пойми: я не желал бы иной подруги жизни, кроме вас… И опять о тебе: что он и теперь уже любит тебя, как сестру… Как же?.. Ведь, если он женится на мне, ты будешь ему сестра…
Раиса (задумчиво). Да, это правда… Но только… Ведь, в таких случаях, кажется, получивши согласие от девушки, просят у нее позволения переговорить с родителями…
Ольга. Да, ведь, это как кто… Это, ведь, не правило… Притом же он разве станет подражать нашим деревенским обычаям… Ты знаешь, он постоянно смеется над ними… Рая, да тебе это неприятно… Неужели ты завидуешь мне?.. Или ты сама неравнодушна к нему?..
Раиса. Что ты? Что ты?.. Нет, я очень рада!.. Только я боюсь, не ошибаешься ли ты…
Ольга. Ну, уж что я не ошибаюсь-то… это верно!.. Ты посмотрела бы, какими глазами он глядел на меня, как жал мне руку… с каким чувством говорил… Нет, нет, Рая, я не ошибаюсь!.. Ты не бойся: когда я выйду за него и мы поедем в Петербург, я возьму тебя с собой… Что тебе здесь делать?.. Он может и Борису Николаичу доставить хорошее доходное место… Тогда и тебе не стыдно будет выдти за него…
Раиса (вспыхнув). Да с чего ты взяла?.. С чего ты мне суешь этого учителя?.. Что ты думаешь: неужели…
Ольга. Ну, ну, не сердись… Милая, ангел, не сердись… Я так только… Я, ведь, из любви к тебе… Я так счастлива, так счастлива!.. Да, разумеется, с твоей красотой, с твоим приданым, разве ты не найдешь себе какого хочешь жениха… особенно в Петербурге… Знаешь что, Рая: меня мучит любопытство… Я пойду, послушаю у дверей, что они говорят с мамашей… а?
Раиса (холодно). Как хочешь…
Ольга. Я пойду… не могу… А ты не дуйся же, не сердись на меня… Я, ей-богу, из любви, от чистого сердца… (Целует ее в щеку и убегает.)
Раиса (одна). Что это такое?.. Неужели Ольга увлекается до такой степени?.. Но, ведь, он говорил мне с такой страстью, с таким волнением… Если бы Ольга не помешала, он, конечно, бы… Бедная Оля!.. Но что же мне делать?.. Я не увлекала его, не старалась понравиться… была даже холодна… Он мне нравится, умен, хорош собой, богат, но я не хотела мешать Ольге… Пускай!.. Неужели же он в самом деле увлекся ею?.. Или этот Борис Николаич… Может быть, он думал, что и я без ума влюблена в него… Не может быть, чтобы он отдавал Ольге предпочтение передо мной… И что думает о себе этот Скворцов… Разве он может быть, в самом деле, моим мужем или не воображает ли, что я…
Скворцов. Можно мне на несколько минут прервать ваши мечты, Раиса Алексеевна?..
Раиса (слегка вздрагивая). А-а, вот как вы легки на помине…
Скворцов. Как, разве вы обо мне говорили или думали?..
Раиса. Да, и говорила, и думала…
Скворцов. Много чести…
Раиса. Да, действительно много!… Мне надоели ваши все… все!.. Почему-то, я не знаю, вы ведете себя так относительно меня, что мне покою не дают вами, точно между нами есть какие непозволительные отношения, точно я влюблена, в самом деле, в вас, и скрываю это…
Скворцов (злобно). А этого нет?
Раиса (вспыхнув). Что за глупый и дерзкий вопрос, господин Скворцов!.. Я, кажется, не подавала вам никакого повода предлагать мне подобные вопросы…
Скворцов. Это не вопрос, потому что тут и сомнения никакого быть не может… Я не спрашиваю вас, а говорю утвердительно, что ни скрытых отношений, ни скрытой любви ко мне в вас нет… Я скажу еще больше, что я предмет насмешки в глазах ваших и всех, кто вас окружает, даже в глазах этого проходимца, фата, который с некоторого времени чуть не поселился здесь…
Раиса. Как вы смеете так говорить о нем?.. Почем вы знаете, может быть, это мой жених…
Скворцов (саркастически). Я так и думал… Чего лучше?!.. В добрый час!.. Он богач, красавец, сделает вас счастливой, устроит вашего брата, откроет здесь фабрики, заводы, обогатит край и ваших родителей…
Раиса. Да, да, он таков, и все это сделает… Что ж из этого?..
Скворцов. Из этого следует, что нужно держать меня, бедняка, на привязи около себя, заставлять меня кривить душой, получать деньги за обучение неуча, который ничего не делает, который ненавидит книги и видеть их не может, дурачить меня, позволять надеяться на дружбу, на сочувствие — и в то же время пользоваться мною, как средством возбудить ревность и ухаживание другого, настоящего, выгодного жениха… И это честно, Раиса Алексеевна?.. Это достойно уважающей себя, благородной девушки?..
Раиса. Да вы с ума сошли? Вы оскорбляете меня, вы клевещете на меня мне же прямо в глаза… Чем я вас держу на привязи, чем заставляю кривить душой?.. Что я попросила вас остаться — в надежде, что вы принесете хоть какую-нибудь пользу брату и заработаете себе несколько лишних денег, в которых, вы сами признавались мне, очень нуждаетесь; что я была любезна с вами, находила удовольствие говорить с вами, как с умным человеком… Разве это похоже на все то, что вы сейчас сказали?.. Вы подумайте сами, как вам не стыдно говорить такие оскорбительные вещи человеку, который ни в чем перед вами не виноват…
Скворцов. Но разве вы не видели, признайтесь по совести, разве вы не замечали, что не простое чувство привязывает меня к вам, что я увлекаюсь вами каждый день все больше и больше?..
Раиса. Ну, если и замечала, что же из этого?
Скворцов. И замечая, вы продолжали быть столь же, даже более любезною, внимательною, чем прежде?.. Вы допустили, что чувство мое развилось до безумных надежд на взаимность?
Раиса. Положим, что я этого не предвидела, и не знаю, что бы я сделала, если б могла предвидеть… Но разве это дает вам право оскорблять меня, упрекать в каких-то скверных намерениях за то только, что я не догадывалась о вашем чувстве, о каких-то ваших надеждах?.. Разве я давала вам какой-нибудь повод словами, взглядами, — чего-то ожидать, на что-то надеяться?.. Не я ли вам не раз говорила, что я самая обыкновенная, простая барышня, желающая только веселья, свободы, независимости и неспособная ни на какие подвиги, даже, может быть, ни на какое сильное чувство… Я даже не рисовалась перед вами, не прикрашивала себя, не старалась скрыть своих недостатков… Мне всегда не нравились ваши восторженные незаслуженные похвалы, которые вы иногда мне расточали. Чем же вы увлекались во мне, и виновата ли я, что в вас явилось какое-то чувство, да еще с надеждами?.. (Насмешливо улыбается).
Скворцов. Ну, Раиса Алексеевна, говорят, женщина всегда себя оправдает, если захочет. В ваших словах до сих пор все было хорошо и даже честно, если только искренно… Нехороша была только последняя насмешливая улыбка… Я думал, что вы по крайней мере не в состоянии насмехаться над страданиями другого, хоть и чужого для вас человека… Но Бог с вами: во многом вы сами не виноваты… Для меня теперь все ясно… Простите меня за мои резкие слова, я действительно не имел права их высказать: это говорила во мне ревность, оскорбленное чувство, разбитые надежды… Простите меня… Я во всем виню себя, а не вас… Но ради Бога, не для меня, а для себя: будьте осторожны, не увлекайтесь мишурой… Мне сердце говорит, что тут, в этом человеке, — вы знаете в ком, — что-то неладно, нехорошо… Я не знаю, что именно, но есть что-то в нем фальшивое, подозрительное… Помните, что это говорит вам человек… (прерывающимся голосом) который… который вас безумно любит… и говорит с вами, вероятно… в последний раз… Прощайте… (Порывисто оборачивается и уходит).
Раиса. Борис Николаич… Погодите… Послушайте… Борис Николаич…
Скворцов (не оборачиваясь). Нет, нет, не могу более… Все сказано… Мне тяжело… Прощайте… (Закрывает лицо руками и убегает.)
Раиса (одна). Бедный!.. Мне жалко его… Хороший… добрый… честный!.. Что это, как мне жалко его?.. Как тяжело, грустно… Неужели? (Задумывается.) Нет, это так… из жалости…
Раиса (оглядываясь). Орест, что это ты?.. Орест, как тебе не стыдно?..
Орест. Слышал, слышал, все слышал… Что, брат, отъехал ни с чем?.. Вишь ты, кутья поганая, туда же с своим рылом… к сестре моей, к барышне богатой подъезжает… Как же… Так сейчас на шею и бросились… Молодец, Рая, молодец!.. Отлично его отбрила… (Хочет обнять сестру).
Раиса. Ах, отстань, Орест… Ты мне противен… Это ты подслушивал?..
Орест. А ты как думала?.. Разумеется, подслушивал… Ольга там у дверей, а я здесь… Как увидел его с тобой, так подкрался, в кустах присел, и все, брат, слышал, все до словечка — не беспокойся… Нет, каков гусь, в родственнички к нам надумал затесаться… Вот я, погоди, ужо его на зубки подыму…
Раиса. Орест, если ты осмелишься хоть слово сказать, хоть вид подать, что ты слышал, я возненавижу тебя на всю жизнь… Не стану считать братом… Слышишь?..
Орест. Фу, ты, строгости какие… Да ты, брат, Райка, я вижу, сама к нему немного того… Не замуж, конечно… а так, то есть… насчет вольных амуров… Вот я скажу Аркадию-то Петровичу: он его шугнет… (Хохочет.)
Раиса. Ты дошел до того, Орест, что на тебя мерзко смотреть…
Орест (хохочет). Да уж, брат, так, — верно… Пожалуй, ругайся…
Павел. Аркадий Петрович уезжают…
Орест. Как уезжает?
Павел. Так-с… Они давно приказали подавать: еще как к барыне проходили… Лошадь все дожидалась… А теперь прошли, барышня их провожали…
Орест. Эх, так что же ты раньше не сказал… Дурак, черт!.. Без меня уедет, пожалуй… (Убегает.)
Ольга (Павлу). Тут Рая?
Павел. Здесь-с… Вон сидят… (Останавливается.)
Ольга (оглядываясь на него). Ну, ступай… Что стал? Чего нужно?..
Павел. Ничего-с…
Ольга. Ну, и ступай… (Павел уходит)
Ольга (выждав, чтобы он скрылся, подбегает к сестре). Ах, душечка, Рая, что он сейчас сделал со мной?.. (Закрывает лицо руками.)
Раиса. Кто?
Ольга. Аркадий… Я все стояла в коридоре около мамашиной комнаты, но никак эта проклятая прислуга не давала подслушать: то один, то другой проходит… Это, видишь, им тоже хотелось подслушать, о чем разговаривают… да не удалось… Только слышу — он встает, целует у мамаши руку, идет к дверям… Я бросилась по коридору, чтобы обежать все комнаты и войти к мамаше с другой стороны, не встретясь с ним… Только вбежала в прихожую, — думаю, что он там пройдет, с другой стороны, — а он как раз мне навстречу… Я даже вскрикнула от нечаянности… А он так взял меня за руку, сам веселый, довольный, и говорит: «ну, встреча с вами предвещает мне счастье, потому что вы сами добро и счастье!..» и поцеловал мне руку несколько раз — здесь и здесь… (Показывает между прочим на ладонь). Я говорю: что вы делаете? — Ничего, говорит, теперь, кажется, я имею право… Вот, Рая, милая, я говорила тебе, говорила: видишь, — я не ошиблась!..
Раиса. Зачем же он уехал?
Ольга. Ну, само собой разумеется, ему теперь неловко: будет семейная сцена, разговор родителей между собой и со мной… Ну, понимаешь… Проводивши его, я бросилась было к мамаше, но она ушла к папа и сказала, что сейчас придет вместе с ним сюда чай пить… Велела самовар подавать… Значит, хочет сначала с ним переговорить, а потом и мне объявят… Да вон, вон идут все…
Квашнин (Ковырневу). Вот так чудесно мы с тобой соснули… Часика, видно, два, а то и побольше…
Ковырнев. Что ж, ангел мой, никому не в обиду… Это не вредит: спишь — меньше грешишь, от стариков сказано…
Квашнин. Да вот поди; а подлецы, чай там — в поле — тоже спали, ничего не делали. Павел, что работники делали?
Павел. Этого уж не могу знать, как не моя часть, — приказчичья… Чай, что делать: при своих делах были…
Квашнин. Знаем мы эти дела, когда барин не смотрит… Чай, бегал в людскую-то? Все там торчишь: не дозовешься!.. Али и сам дрыхнул?..
Павел. Некогда нам этим заниматься… Присесть времени не найдешь, — все на ногах, а не то, что по людским бегать, али спать… А вот на горничных пожалуюсь, извольте покричать: их так не соберешь даже посуду перемыть… Как господа откушали, так точно их куда повыметет, ни одной не сыщешь… А мне одному со всякими делами не управиться: как угодно!..
Марья Григорьевна. Ну, полно, батюшка, — самого-то тебя из девичьей не выкуришь… Как ни хватишься: где Павел?.. Уж посылай в девичью, — наверно там!.. Да еще что затеял: с гармонией стал в девичью-то ходить… Слышу недавно, — что за музыка такая у нас? Вхожу, — а это он изволит девушек потешать… А те хохочут… Точно и не господский дом…
Ольга. Да, уж это удивительно, что у нас прислуга себе позволяет…
Ковырнев. До забвенья, ангел мой, нынешний народ доходит: ничему не уважают…
Павел. Хоть бы вы-то уж не говорили, Ардальон Михайлыч: сами любите в девичью-то ходить… Девушки-то от вас вон бегают, как завидят вас… А еще старый человек!..
Квашнин (хохочет). Что, брат, Ковырнев?.. Уличили!..
Ковырнев. Вы бы подержали это при себе, ангел мой, а не ежели при господах напраслину взводить… Я в вашу компанию не якшаюсь: я господин, а вы — холоп… Если я изаходил в девичью, — так, может, мне линия была: может, по господскому же приказу, чтобы за вашим беспутством присмотреть…
Павел. Полно уж барствовать-то… Тоже барин, господин!.. А кого Анна из умывальника-то облила в коридоре?.. За что?.. Что вы с ней делали?
Ольга. Мамаша, да что за разговор начали при нас: прикажите ему замолчать и уйти отсюда… Это, право, удивительно: лакею позволяют этакие вещи говорить, и при барышнях… А папаша хохочет…
Марья Григорьевна (Павлу). Ну-ка, полно, уж очень разораторствовался… Поди-ка, зови Ореста Алексеевича чай кушать, да и Бориса Николаевича… А Петиньку с Ваничкой пускай Андревна напоит после… Я и без того устаю наливать-то…
Квашнин (прихлебывая чай). Ах, чудесно с кисленьким-то после сна… Хорошо, Ковырнев?..
Ковырнев. Уж на что лучше, ангел мой… Самая приятная веща — этот чай…
Квашнин (к жене). Ну, что же, матушка, хотела рассказать об разговоре-то вашем… Вот теперь говори, а то хотела давеча рассказывать, только человек глаза раскрыл, еще не оклемался со сна, в груди застыло все после обеда, а она — рассказывать… Вот теперь поотошло, — с удовольствием послушаю… Я, впрочем, вперед знаю что, я давно видел…
Ольга. Да, мамаша, и мы ждем… расскажите…
Марья Григорьевна (оглядываясь). Я бы уже давно рассказала, да вот все мешают… не одни… (Взглядывает на Ковырнева.)
Ольга. Ну что, Ковырнев — это ничего!.. Все равно!.. Говорите, мамаша…
Ковырнев. Я, ангел мой, все равно… Опять же, милые мои, я ваш радетель… И все мне доподлинно известно касающее…
Марья Григорьевна. Ну, так вот что: вы меня от этой разливки освободите… Сядьте кто за самовар… Ибез того-то надоела она мне, не под силу…
Раиса. Да позвольте, мамаша, я разолью…
Марья Григорьевна. Садись, садись, матушка, разливай… (Выходит из-за стола и садится сбоку. Раиса заменяет ее). Да и лучше тебе будет, по моему разговору, за самоваром-то… Неравно застыдишься, закраснеешься, так есть за что спрятаться… (Улыбается).
Раиса. Отчего это мне, мамаша, застыдиться?
Марья Григорьевна (многозначительно, с улыбкою). Ну, а, может, такой разговор пойдет, что как ни бойка, а застыдишься… Может, такую тебе новость скажу, что сердчишко-то забьется, и кровь, поневоле, в лицо ударит…
Ковырнев. Ударит, ангел мой, беспременно ударит!.. Она, девичья кровь, кипучая… беспременно в личико вступит… (Ухмыляется). Без этого нельзя…
Ольга (с некоторым беспокойством). Уж вы, мамаша, кажется, думаете о Раечке точно о ребенке, что уж она так молода и неопытна, что не в состоянии слышать никакого разговора особенного, даже который до нее не касается…
Ковырнев. Касателен, ангел мой, довольно касателен…
Ольга (с сердцем). Ах, как ты надоел!.. Ну, что вмешиваешься, где тебя не спрашивают и где ты ничего не знаешь…
Ковырнев. Знаю, ангел мой, довольно знаю… во всех частях!..
Квашнин. Да ну, матушка, сказывай, что ли… В чем дело?
Марья Григорьевна. А вот в чем дело: был у меня сегодня один человек для секретного объяснения… (К мужу.) Ты знаешь, кто…
Квашнин. Ну…
Марья Григорьевна. Ну, выражал он свои чувства к нашему дому, как он дорожит честью быть знакомым, как уважает нас, родителей, и какие он питает чувства к одной девице… (Взглядывает на Раису и улыбается. Ольга тревожится, бледнеет и краснеет.) Чувства его самые сильные и страстные, но скромные и благородные… что он почел бы за счастие сделать предложение, но опасается, что не встретит взаимности… что, по благородству своему, он не соблазнитель какой, и девушке, потихоньку от родителей, предложения делать не желает и увлекать ее себе не позволит… а потому и просить родителей узнать чувства и мнения, чтобы и самому не остаться в конфузе, в случае отказа… Я нахожу, что это такой благородный поступок, который рекомендует человека с самой прекрасной стороны… Это сейчас видно, что человек солидный, который не хочет кружить голову девочке понапрасну, а обращается к матери и…
Ольга. Мамаша, да из ваших слов понять ничего нельзя: кому же он делает предложение?…
Марья Григорьевна. Он еще формально не делает предложения, потому что просит узнать только мнение о себе… Но, конечно, это все равно: я ему сказала, что в моем согласии он сомневаться не может, вероятно, и папаша тоже препятствовать не будет, потому — такие люди благородные, скромные — редки…
Квашнин. Само собой…
Ольга. Да про кого же, мамаша, про кого он говорил?.. Кому он намерен делать предложение?.. Что вы так тянете? Что вы прямо не скажете?.. Вы все на Раичку смотрите и улыбаетесь на нее, разве ей хочет делать предложение?
Марья Григорьевна. Ты не огорчайся, Олинька, твоя судьба тоже неизвестна, может быть, еще лучше Раинькиной будет… Конечно, я вижу, что ты очень к нему неравнодушна и, как мать, желала бы тебе такого жениха, и он об тебе самого высокого, самого лестного мнения, даже с восторгом говорил о всех твоих достоинствах… Но только что мнение отобрать он насчет Раички просил, и я так поняла, что он ей делает предложение…
Ольга (чуть не со слезами). Да этого быть не может, мамаша, вы не поняли, вы ошиблись… Он мне делает предложение, — мне, а не ей…
Марья Григорьевна. Что ты, Олинька, друг мой, разве бы я не разобрала?.. Ведь, я думаю, ты тоже дочь мне и притом старшая… Разве бы мне не было приятно?..
Ольга. Да, да, мамаша, вы Раичку больше любите — это, ведь, известно… Вы считаете ее красавицей и всегда выставляете напоказ, а про меня думаете, что на меня уж никто и внимания не обратит: вот потому вам так и показалось… Он говорил про меня, а вам показалось, что про Раичку…
Марья Григорьевна. Да что же, Олинька, ведь, я не дура же, не полоумная какая, чтобы не разобрать…
Ольга. Ну, так вы нарочно сами навязывали ему вашу любимицу… Я иначе этого и понять не могу, когда человек сам лично объяснился со мной, высказал свои чувства, намерения, получил мое согласие, пошел объясняться с родителями… И вдруг… В таком случае это вы… или сбили его… или нарочно разыгрывали роль, что не так его поняли… Я не девочка, мамаша, не ребенок, я сумею понять, когда человек объясняет свои чувства и делает предложение… Да, я бы желала видеть, как он сюда глаза покажет женихом Раисы после того, что он мне говорил…
Раиса. Оля, да, ведь, он ничего тебе особенного не говорил, ты припомни… Ты, ведь, мне все рассказывала… Ты так поняла только его…
Ольга. Да, я тебя знаю: ты вечная моя завистница, вечный мой враг… Я никогда от тебя ничего и не ожидала, кроме одних интриг и гадостей… Но я теперь вижу, что все против меня… Даже родная мать и та в заговоре, вместе с тобой, против меня (Плачет.) О, Господи, Господи, что я за несчастный человек!..
Марья Григорьевна. Олинька, Олинька, постыдись!..
Квашнин. Ольга, перестань, сударыня, нехорошо!.. Насильно, ведь, замуж не выйдешь… Другой явится, за другого выйдешь: земля не клином сошлась… Перестань, что ты это!..
Ольга. Нет, папаша, не перестану… Я долго терпела, больше сил моих нет… Теперь она торжествует, но она ошибается: если он не женится на мне, то я не допущу, чтобы он и на ней женился… Я скандал сделаю!.. Если вы любите меня, если вы добрые родители, то вы должны были прямо отказать ему: прежде старшей дочери младшую не выдают…
Марья Григорьевна (разводя руками). Вот извольте, что тут поделаешь…
Квашнин. Да что ты блажишь? Разве насильно можно замуж выдти?..
Марья Григорьевна. И зачем же ты ее, сестру, хочешь счастия лишить?..
Ольга. Вот видите: ее вам жалко, а меня не жалко… Зачем же вы допустили, чтобы он ездил сюда, увлекал меня, чтобы я влюбилась в него?.. А теперь вы что сделали: младшая сестра выйдет замуж за человека, в которого влюблена старшая… Да разве это возможно, разве это позволительно?.. Да я в церкви священнику скажу…
Марья Григорьевна (оглядываясь). Господи, что она говорит… Этак не то, что Аркадий Петрович, да всякий последний женишишка нашего дома бегать будет… Хорошо, что еще никого посторонних нет… Посмотри, Ардальон Михайлыч, не подслушивают ли где людишки… Срам!.. Ославят на всю округу…
Ковырнев. Сейчас, сударыня, рассмотрю… (Идет и смотрит по сторонам.)
Квашнин. Да, Олинька, ты себя, пожалуйста, поудержи: Волынов — не кто другой, я этим человеком дорожу, он мне самому нужен… И если ты только, Боже тебя сохрани…
Ковырнев (поспешно возвращаясь). Учитель идет, учитель… (К Олиньке.) Прикройтесь, сударыня, прикройтесь, ангел мой… В сторонку смотрите, а то увидит: глазки-то заплаканные…
Ольга. Поди прочь от меня… Дурак! сват!.. (Плачет, закрывши лицо платком).
Ковырнев. Как угодно, ангел моей… я для вас же…
Квашнин (вставая). Что это, батюшка, позапоздали к чаю?.. Пойдем, Ковырнев…
Ковырнев. Пойдем, батюшка…
Марья Григорьевна. Пойду уж и я… Вот Раинька вам нальет: садитесь, кушайте…
Скворцов. Извините, Алексей Михайлыч, и вы, Марья Григорьевна, я вас остановлю на минутку… Я пришел проститься с вами… Я сейчас уезжаю…
Квашнин. Куда это?
Скворцов. К матери еду… У нее пробуду недельки две, а потом в Петербург, искать службы или дела…
Квашнин. Да что же вы так вдруг?
Скворцов. Я письмо получил… Мне необходимо ехать сию же минуту… У меня уж и лошадь нанята до города…
Марья Григорьевна. Стало быть, вы к нам и не воротитесь… А как же Орест-то?.. Экзамены-то его?..
Скворцов. Я вас предупреждал, что он не хочет ничего делать, совсем не занимается и не может приготовиться к экзаменам…
Квашнин. Все-таки, батюшка, это была ваша обязанность… Вы должны были как-нибудь на него действовать… Вы взялись приготовить, порядились поставить его на экзамены… И как же вы так теперь вдруг, не кончивши дела, проведя даром время…
Скворцов. Я, ведь, не требую никакого вознаграждения, никакой платы за потраченное даром время, особенно если вы меня же считаете виноватым в распущенности Ореста; я пришел только поблагодарить вас за гостеприимство и проститься с вами… Мое почтение…
Квашнин. Да как же так?.. Я не хочу, чтобы вы так, даром, у меня жили… только что, конечно, не могу заплатить вам всех денег сполна… Надо нам посчитаться…
Скворцов. О, полноте, что за счеты… Прощайте, Марья Григорьевна…
Марья Григорьевна. Прощайте, батюшка… Вот хоть бы чаю-то напились на дорогу…
Скворцов. Благодарю вас… Нет уж, извините, я тороплюсь… Лошадь ждет…
Квашнин. Послушайте, вы хоть адрес свой оставьте: я вышлю вам, что следует по расчету… Я не хочу…
Скворцов. Хорошо, я оставлю свой адрес вашему приказчику или няне…
Квашнин. Ну, вот и прекрасно, а то я еще, пожалуй, потеряю… Да постойте… Останьтесь, погостите у нас так… Ну, что делать-то: Орестка лентяй, я знаю… Так поживите, погуляйте, поохотьтесь, мы люди русские, гостеприимные, вы знаете… Право!.. Вот, может быть, у нас еще что веселенькое устроится: попируете, повеселитесь, вы молодой человек, и попляшете… А? Оставайтесь-ка…
Скворцов. Нет, не могу… Извините… Прощайте, Ольга Алексеевна…
Ольга (стараясь скрыть слезы). Прощайте…
Скворцов (порывисто подходя к Раисе). Прощайте, Раиса Алексевна.
Квашнин. Вот, Рая, тебе следует просить чтобы остался…
Раиса. Почему, папаша?
Квашнин. Ну, как почему?.. Сама знаешь: твой будет праздник… Поздравьте, батюшка, невеста…
Марья Григорьевна. Что ты, Алексей Михайлыч, раньше времени…
Квашнин. Ничего, все равно… Это верно…
Скворцов. (побледневший и пошатнувшийся от слов Квашнина, овладев собою). Так вы невеста?.. Поздравляю вас…
Раиса (протягивая к нему руку). Останьтесь…
Скворцов (порывисто подходя к Раисе). Нет… благодарю вас. Будьте счастливы… (Делает движение, чтобы уйти.)
Раиса (удерживая его за руку, тихо). Мне жалко вас… Останьтесь… Прошу вас…
Скворцов (вырывая руку). Нет, Раиса Алексеевна… Довольно… (Всем кланяется общим поклоном и быстро уходит.)
Все (кроме Раисы). Что ты?.. Что с тобой?.. Что вы, ангел мой?
Ольга (истерически). И как все это было сделано, как все разыграно? И это не подлость, не низость?.. Держала этого учителя, гримасничала с ним, чтобы больше заинтересовать, возбудить ревность Волынова, заставить его поскорее сделать предложение, а теперь этому несчастному полная отставка… (Хохочет). О, мерзкая, отвратительная кокетка, притворщица!..
Квашнин. Ну, мне надоело это… Пускай ее выкликает… (Жене.) Маша, пойдем… (К дочери.) Аесли только ты помешаешь этой свадьбе, берегись у меня… Добр я, терпелив, только до времени… Этакого другого зятя не скоро наживешь… Ты это помни…
Раиса. Папаша, вы еще не слыхали моего ответа, — мамаша, а вы даже и не спросили меня о нем… Я вас прошу предупредить Аркадия Петровича, что я не чувствую кнему никакого расположения, и что я ни в каком случае не пойду за него…
Квашнин. Что ты, с ума сошла?
Марья Григорьевна. Раичка, в уме ли ты?.. Опомнись!..
Ковырнев. Подумайте, ангел мой… Что такое значит… Этакой жених необнакновенный, можно сказать!.. От счастья своего отказываетесь…
Квашнин. На эту дуру нечего смотреть…
Марья Григорьевна. Это уж слишком большая жертва, Раичка, с твоей стороны.
Раиса. Я в полной памяти, ни на кого не смотрю и ни для кого ничем не жертвую, а за Волынова я не пойду… Вы его увидите, Ковырнев, так и скажите… Это мое последнее слово… (Уходит.)
Ковырнев. Вот так пуля, ангел мой…
Квашнин. Наградил Бог дочками!.. Нечего сказать… Да врет: я переделаю по-своему…
Марья Григорьевна. Сокрушат они меня прежде времени!..
Ольга (бросаясь вслед за сестрой). Раичка, ангел-душка, прости меня!..
Действие третье.
правитьКвашнин (выпивая водку и закусывая). Это черт знает, что за порядки! Этого ни в одном благоустроенном государстве нет: мои собственные деньги держат с лишком год… Все не так да не этак… Исправления да дополнения… Так ты смотри, все ли в исправности, да требуй сразу… Велика штука — выкупную ссуду выдать… Ну, согласился я, желаю получить, наплевал на мужичонков, давайте деньги, получите этих канальев… Ну, и выдай сразу!.. Так нет, вот другой год водят, мучат, а толку нет… (Пьет).
Марья Григорьевна. Да ты не волнуйся, не расстраивайся… Выкушаешь лишнего, тебе вредно!.. А из-за чего?.. Этим не поможешь…
Квашнин. Терпеть не могу беспорядков… К чему эти все мировые посредники сидят, присутствия разные, коли не могут сделать сразу…
Марья Григорьевна. Ну, да уж что же делать… Потерпим, подождем, не уйдет… Когда-нибудь да получим…
Квашнин. Не когда-нибудь, а мне, может быть, сейчас надобно… сию минуту… Может быть, я через это, что мне до сих пор ссуды не выдали, миллионов лишаюсь… Может быть, такое предприятие уйдет из рук, что после будешь кусать локоть, да уж поздно…
Марья Григорьевна. Эх, полно, Алексей Михайлович, какие еще у тебя предприятия на старости лет… Хозяйство-то бы устроить, да усадьбу в порядок привести, а там остальные денежки пускай лежат, да проценты приносят… И хорошо, и покойно… И детям обеспечение!..
Квашнин. Да, это по-вашему, по-бабьи!.. Тоже рассуждают!.. Много ли ты процентов-то будешь получать?.. Прежде с имения-то я получал до восьми тысяч, и то едва ставало на прожитье, а из банка с этого капитала и трех не получишь… Чем же жить-то будешь? Не на запашку ли надеяться?.. Знаем мы эти барыши довольно! Ну, и станешь из банка-то каждый год капитал вынимать: надолго ли его хватит… А тут что? После-то?.. Вот тебе и хорошо, и покойно, и для детей обеспечение!.. Эх, вы!.. (Пьет.)
Марья Григорьевна. Да не кушай ты, не кушай много-то… Тебе вредно!..
Квашнин. Отстань: я знаю свою границу… А по-моему, коли этакой случай выпадает, что можно в учредители такого предприятия верного попасть, сразу миллионером сделаться, так думать нечего, а надо пользоваться случаем… Да, на вот — пользуйся, коли денег-то нет. И есть деньги, свои собственные, да вот не дают вовремя, по милости наших прекрасных русских порядков.
Марья Григорьевна. В какие это учредители? Что это такое?
Квашнин. Учредитель-то что такое? Ну, мудрено тебе объяснить, ты, пожалуй, не поймешь… А вот я тебе расскажу коротко: устраивается какое-нибудь общество для какого-нибудь предприятия… Ну, вот устраиваешь его ты, я, третий, четвертый — вот мы все и будем учредители… Делаем складчину, всякой вносит свой пай, а потому уж предприятие и идет в ход…
Марья Григорьевна. Ну, так что же? А миллионы-то откуда же?
Квашнин. Вот то-то и есть, что с вами толковать-то нельзя: вы ничего в этих делах не понимаете…
Марья Григорьевна. Так растолкуй, батюшка…
Квашнин. И растолкуй тебе, ты не поймешь… Ну, вот поймешь ли, слушай: то бывают учредители, а то есть еще акционеры… Учредительский капитал лежит неприкосновенный, а на акционерские деньги мы оборот ведем, все предприятие совершаем… Вот, положим, мы, учредители, выручили на акционерский рубль еще рубль: мы из этого рубля акционерам даем пять копеек, а себе берем девяносто пять… Вот какая разница!.. А не удалось предприятие, нет дохода, опять-таки мы, учредители, не в убытке, разобрали все свои деньги по карманам, а акционеры там как хотят, ихнее дело… Поняла ли?..
Марья Григорьевна. Да, я понимаю, что в учредителях-то быть хорошо, а зачем же в акционеры-то идут, коли им худо?..
Квашнин. Ну, вот то-то и есть, поэтому-то и трудно в учредители-то попасть: без случая да без знакомства не попадаешь… Конечно, и капитал нужно иметь порядочный и готовый… А в акционеры всякого примут: милости просим кому угодно… Ну, туда можно и с маленьким капитальцем идти, бедные люди больше и попадают… Об чем же я и хлопочу-то!.. Из чего же и бешусь-то!.. Посылает Бог зятя: человек солидный, знающий, богатый, затевает дело верное, только денежки загребай, всей душой готов услужить для нас, как родных… Все уж у него слажено, все устроено, и учредители все налицо… ты бы посмотрела имена какие: все богачи, князья да графы!.. Мне и места-то нет, да уж по родству обхлопотал — принимают, только бы денежки… А вот их-то инет… Вся надежда была на ссуду, так вот, извольте видеть, до сих пор не готова… Вот и сиди да свисти… Черт их бери! (Пьет). А предприятие-то какое?.. Ах!..
Марья Григорьевна. Да не кушай ты, не кушай… Может, все сделается… Аркадий Петрович для тебя постарается… Какое же это у вас предприятие-то?..
Квашнин. Какое?.. А вот какое!.. Видишь ты это дерево?..
Марья Григорьевна. Ну, вижу…
Квашнин. Если срубить его да продать, так ты думаешь, чего оно стоит?… Ну, скажи, примерно, самую дорогую цену?..
Марья Григорьевна. Ну, пять рублей.
Квашнин. А мы его продадим за пятнадцать или за двадцать!
Марья Григорьевна. Как же так?
Квашнин. А, вот то-то и есть… Это наука доказываете.. В дереве-то есть и древесина, и сердцевина, и корье, и смола, и древесный уксус, и газ, и еще многие другие составы… Как мы его по косточкам-то разберем, да все порознь продадим, так из пяти-то рублей и выйдет двадцать… Поняла ли?.. Я тебе так вкратце говорю, для ясности: это материя сложная и хитрая… Мне Аркадий Петрович два часа рассчитывал карандашом на бумаге, так там виднее, и этих составов он целый лист исписал. Удивительный этот человек, чего он только не знает! Еще, говорит, вижу в вашем и своем имении признаки каменного угля и какой-то фарфоровой глины, каналин, что ли, не помню… Ну, да, говорит, это после… Не все вдруг!.. Да-с!.. А ты было от большого ума этакого человека чуть-чуть не лишила нас тогда с предложением-то Раисе…
Марья Григорьевна (конфузливо). Ну, да право же он тогда насчет Раички больше говорил…
Квашнин (смеясь.) Да, да, насчет Раички говорил, а на другой же день Олиньке формальное предложение сделал… Просто тебе тогда спать хотелось после обеда: в полусне-то ты и не разобрала…
Марья Григорьевна. Так что же, ведь и ты думал сначала, что он к Раичке больше…
Квашнин. Так мало ли что думал, а он с тобой говорил… Ну, да что об этом толковать… Слава Богу, все обошлось благополучно: я за Ольгу еще больше рад, Раиса молода, дождется своего…
Марья Григорьевна. Да само собой разумеется…
Квашнин. Вот как бы мне только в учредители-то попасть: вот моя забота… Ах, вы, черт вас дери… (Пьет. Ковырнев входит).
Квашнин (увидя его). А-а, ваше высокоблагородие… какими судьбами?.
Ковырнев. С дорогим гостем к вам, ангел мой… с Аркадием Петровичем приехали… (Здоровается с Квашниным, целуя в плечо мужа и ручку у жены.)
Квашнин. Разве здесь он?
Ковырнев. Как же, приехали сею минутою.
Марья Григорьевна. Где же он?
Ковырнев. Где же им быть-то, ангел мой?.. С своим сердечным предметом, с нареченной своей остались… Сейчас сюда пожалуют…
Квашнин. Ну, и ладно… А ты за хорошие вести поди выпей… Я уж сделал… Вот кое-что осталось — поешь…
Ковырнев (подходя к закуске). Покорнейше благодарю, ангел мой… (Наливает водки.) Хороши-то, хороши мои вести, да не очень… Будьте здоровы, благодетели… (Пьет.)
Квашнин. Чем не очень?.. Что мелешь?
Марья Григорьевна. Не захворал ли уж Аркадий Петрович?.. Или не случилось ли чего?
Ковырнев. Нет, слава Богу, в полном своем здоровье, только что не по мысли мне… в Петербург отъезжают…
Марья Григорьевна. Как в Петербург?
Ковырнев. Так, благодетельница, по экстре по какой-то, по своим по делам… При мне и стафет пришел: сейчас приказали лошадей — и к вам только проститься заехали…
Марья Григорьевна (с беспокойством). Что это значит?.. Да где же он?.. (Встает.)
Квашнин. Не беспокойся… Он мне давно говорил, что его могут экстренно вызвать в Петербург по тому делу… когда к министру пойдет… Вот, верно, и пришло… А явот и сиди на бобах… Прозевал! Ах, черт вас дери!.. Исправления да дополнения… Анафемы, больше ничего! (Колотит по столу кулаком.)
Входят Волынов и Ольга, под руку с ним, в слезах и с головою на плече Волынова.
Ольга. Папа, мама, что это такое, он уезжает…
Волынов (здороваясь с Квашниными). Успокойте вы ее, ради Бога… Ведь, ненадолго, на несколько дней… Много, много две недели проезжу… Мамаша, успокойте ее…
Ольга. Да как же так, вдруг. (Плачет.)
Волынов. Да что же делать, моя радость… Ну, милая Ольга… Ну, успокойтесь!.. Я, ведь, предупреждал и папашу, что меня могут потребовать экстренно… Вот, спросите его: он знает мои дела…
Квашнин. Говорил, говорил, Оля… Что же делать… У нас, мужчин, матушка, дела не вашим чета: не юбки, да оборки… Мужчина всегда должен быть готов, точно солдат на войне… (К Волынову.) Вызывают по тому делу?
Волынов. Да.
Квашнин. Стало быть, все кончено?
Волынов. Совершенно.
Квашнин. И все благополучно?
Волынов. Как нельзя лучше…
Квашнин. А я, значит, так ни причем и останусь?..
Волынов. А вот нам нужно потолковать… Ну, Оля, радость моя, перестаньте же плакать… Вы меня терзаете… Неужели вы думаете, я рад этой поездке?..
Марья Григорьевна. Олинька, милая, перестань, не мучь себя и его… Ты думаешь, ему в самом деле легко… А что же делать, если необходимо: дела призывают…
Ольга. Ах, я ненавижу эти дела!.. Не нужно их!.. Его ничто не должно у меня отнимать, он должен принадлежать мне одной… Поедемте коли так все в Петербург, вместе с ним..
Волынов (торопливо). Да, ведь, я на несколько дней… Где же тут всем подниматься, беспокоиться… Да вы меня там и не увидите: я целые дни буду мыкаться по делам, — то туда, то сюда…
Ольга. Но как же я проживу эти несколько дней?.. Ведь, они мне вечностью покажутся… Мне кажется, я умру с тоски… Аркад, милый, дайте мне слово, что вы бросите все ваши дела, когда… потом…
Волынов. Да, без сомнения, моя радость, без сомнения… Мы устроим нашу жизнь так, чтобы никогда не разлучаться… Я бы готов даже отказаться от этого дела, если бы оно уже не было начато и если бы от меня не зависело благосостояние многих людей…
Марья Григорьевна. Как же это можно, Олинька, дела бросать… Как можно этого требовать, моя душенька…
Квашнин. Да, как же, — по-вашему, женскому, понятно, мужчина создан только для того, чтобы за вашу юбку держаться… Не поддавайтесь, Аркадий Петрович, как раз обабят!.. Я вот уж на что был, кажется, и боек и поворотлив, а вот теперь обабился так — двинуться никуда не хочется…
Волынов. Нет, Алексей Михайлыч, ведь, и я столько на своем веку проработал, что пора и отдохнуть… Но этого дела бросить не могу, вы знаете: если я откажусь, тут десятки людей разорятся… Мне необходимо ехать…
Квашнин. Да как это можно… что вы это… Само собой разумеется!..
Ольга. О, я знаю, вы благородны, великодушны… Вы рыцарь!.. Но дайте мне слово, Аркад, что вы будете писать ко мне каждый день…
Волынов. По приезде в Петербург, обещаю… Но теперь, дорогой, это невозможно…
Ольга. Ну, из Петербурга… И я вам буду писать каждый день…
Орест. Аркадий Петрович, правда, что вы уезжаете в Петербург?
Волынов. Правда, правда, мой милый Орест… Прощай…
Орест. И повара с Жозефом берете? Они тут у экипажа…
Волынов. Да, беру… Я без них никуда…
Орест. А как же Джальма и Богатырь?..
Волынов. Уж нечего делать: их здесь оставляю… (Улыбаясь.) Не возить же мне и их с собою на две недели…
Орест. А можно мне без вас покататься на Джальме?.. Я его не испорчу…
Марья Григорьевна. Ну, полно, Орест, ты со своими глупостями… Этакую лошадь тебе давать в руки…
Волынов. Полноте, мамаша, что за важность!.. Можешь, можешь, мой друг… потому что ятебе даже вовсе его дарю: завтра же можешь послать за ним и взять его к себе, сюда…
Орест. Да вы шутите?
Волынов. Какие же тут шутки, когда я это говорю серьезно и положительно…
Орест (бросается к нему на шею). Аркадий Петрович, милый, добрый… (Начинает прыгать, потом вертит за руки Ковырнева.)
Марья Григорьевна. Аркадий Петрович, вы избалуете его… Этакие подарки…
Волынов. Я думаю, мамаша, брат той, которая мне дороже жизни, в которой все мое счастие, стоит и не такого подарка… (Целует руку Ольги.)
Ольга. О, Аркад, милый, бесценный!.. Ты мое счастие!..
Волынов. Однако, батюшка, нам нужно бы поговорить с вами… Мне пора ехать…
Квашнин. Ну, вот что: женская компания и вы с ней (к Оресту и Ковырневу), уходите-ка пока… Оставьте нас с ним… Мы потолкуем.
Ольга (уходя). Да вы недолго?
Волынов. Нет, нет… Несколько слов…
Ольга. Смотрите же, поскорее… (Уходит.)
Волынов. Ну, что, батюшка?.. Все устроено, общество образовалось; как я приеду в Петербург, тотчас будет утверждено, а тогда уже нельзя будет ввести вас в него учредителем… Как же нам быть?..
Квашнин. Да вот нет ссуды-то, до сих пор не вышла… Пишут, черт бы их побрал, что скоро, скоро выйдет, может быть, на днях, да вот теперь-то нет… Видно, не судьба…
Волынов. Ах, досадно мне за вас… Сколько ссуды-то?
Квашнин. Шестьдесят тысяч.
Волынов. Ну, хоть этого и недостаточно… взнос сто тысяч, да это бы как-нибудь поправили, дополнили…
Квашнин. Вы не можете себе представить, мой милый друг, как я из себя выхожу все это время из-за этой ссуды…
Волынов. Да, жалко… Дело большое: сотни три тысяч нажили бы наверно… что больше!..
Квашнин. Эх, уж не говорите!.. Эти наши порядки с ума меня сведут…
Волынов (в раздумье). Досадно, не знал я, что так скоро поеду в Петербург, а то взять бы от вас доверенность на получение ссуды прямо из банка… Я бы уж там обхлопотал…
Квашнин. Так что же, доверенность я могу сейчас дать: это недолго…
Волынов. Разве со мной сейчас доедете в город на моих лошадях?.. У меня ямские наняты… Сделаем там это дело… Я поеду дальше, а вы назад…
Квашнин. Так что же, не оставь, голубчик, Аркадий Петрович, похлопочи… На что этого лучше!.. Я мигом соберусь…
Волынов. Только вот что: пожалуй, опоздает ссуда… Общество-то утвердят, список учредителей подпишут, а денег-то я еще не получу… Опять ничего толку не будет…
Квашнин. Да, пожалуй!.. Может, как позадержишь утверждение…
Волынов. Нет, как это можно: этого-то нельзя… Там тоже часы считают — ждут… Э, да вот что: ведь не для чужого, для своего, родного… второго отца… Хотите, я за вас свои деньги внесу?.. Всех ста тысяч не наберется… Я тоже, ведь, взнос делаю… Ну, займу, чего недостает… в Петербурге у меня кредит большой, денег достану сколько угодно… Ну, вот, хотите?..
Квашнин. Аркадий Петрович, да, ведь, это благодеяние?.. Я не смел и мечтать об этом… Мне совестно и…
Волынов. Я, ведь, это хочу сделать для отца моей будущей жены, для его семьи…
Квашнин (кидаясь к нему на шею). Милый мой, голубчик… За что мне Бог тебя послал… Благодарю тебя, благодарю тебя!.. Всю жизнь не забуду!..
Волынов. Ну, полноте, полноте, батюшка, стоит ли так много придавать значения такой услуге…
Квашнин. Как же, братец… Да кто это нынче сделает? Родной сын так и тот не сделает…
Волынов. Ну, полноте же, полноте, папаша… Ведь, я же вам и буду вместо сына… Вы не знаете, что значит для меня ваша и моя Оля… Я не знаю, на что я готов для нее… Ну, так это, значит, кончено… Так и сделаем… Собирайтесь же скорее… Поедем в город, там вы мне выдадите доверенность на получение ссуды, дадите какую-нибудь расписку, или вексель там, что ли, в деньгах, которые я внесу за вас в Петербурге — и дело с концом…
Квашнин (несколько озадаченный). Как?.. Так в город-то нужно разве?..
Волынов. Как же, а доверенность-то? Нужно, ведь, у нотариуса ее совершить… Расписку или вексель мы бы и здесь написали, да доверенность-то нужно совершить… Как же, необходимо нужно ехать… Вы и бумаги с собой захватите, которые касаются выкупа… Как же…
Квашнин. Да, да… Конечно…
Волынов. Необходимо, необходимо… Ну, собирайтесь же, папаша, поскорее… Мне пора ехать, очень пора…
Квашнин. Сейчас, сейчас… (Идет и тотчас возвращается.) А знаешь что: не будем говорить ничего нашему бабью об этом деле… То есть: зачем мы едем вместе…
Волынов. Отчего же?.. (Нахмурившись.) Что же, оне не верят мне, что ли?.. Ведь, я, кажется, не для себя…
Квашнин (махая руками). Ну, что это… как это можно говорить: не верят!.. А бабье!.. Тоска с ними, скука!.. Все расскажи, да объясни: как, да почему, да зачем? Да как это так вдруг?.. Терпеть не могу… А я люблю по-военному: сейчас, вдруг, сообразил по вдохновение, сделал — и готово.
Волынов. Да, конечно, этак гораздо лучше…
Квашнин. Ну, вот видишь, я знал, что ты меня поймешь… А, ведь, признайся по совести: ведь, ты не столько для меня, сколько для Оли это делаешь? А? Признайся-ка…
Волынов. Коли хотите, по совести: не столько для Оли и для вас, сколько для дела… Мы, люди деловые, составившие себе состояние оборотами и предприятиями, не можем видеть равнодушно, когда пропадают бесплодно порядочные капиталы… А, ведь, я знаю, что вы сделаете со своей выкупной ссудой… Будете год за годом проживать капитал и через несколько лет у вас гроша из нее не останется… Либо кто-нибудь подъедет, выпросит взаймы, наобещает большие проценты, а потом и заплатить ему нечем, и взять с него нечего…. Это, ведь, вещь известная… А тут вы, по крайней мере, наживете, и наживете хорошо: можете удвоить, даже утроить ваш капитал.
Квашнин (изъявлявший знаками согласие и сочувствие его словам). Милый мой, представь, ты, ведь, из слова в слово мои слова повторяешь, — вот что я сейчас, сейчас перед твоим приездом, жене говорил… Ты извини, пожалуйста, что я так вдруг начал тебе «ты» говорить… Но я, ей-Богу, не могу… После твоего благородного заявления, сердце мое просто преисполнено к тебе… как к сыну… Ты не сердишься?..
Волынов. Полноте же, батюшка: я вас давно хотел просить, чтобы вы видели во мне сына и обращались со мною, как с сыном… Однако, нам пора: в городе могут задержать… Пожалуй, опоздаю на поезд…
Квашнин. Сейчас, сейчас… Но ты дай себя расцеловать… Я не могу… (целуются.) Ну, а уж в городе, как хочешь, бутылочку-другую, по старой памяти, холодненького разопьем… За успех нашего дела, за ваше будущее счастье… на прощанье… Без этого нельзя…
Волынов. Да, разумеется…
Квашнин. Вот и чудесно… Я, ведь, сейчас… Я, ведь, мигом… Ну, поцелуй еще… (целуются.) Не зять, а сын ты мой милый!.. Я сейчас… Ты пока поамурься с невестой… Знаю, брат, знаю: помню, помню все… как это мило-дорого… А я мигом соберусь… (Уходит и тотчас возвращается.) А знаешь что: давно я тебя хотел спросить: отчего у вас с Раисой нет ладов? Я, ведь, признаться, сначала думал, что ты к Раисе будешь свататься, и жена также думала: оттого тогда и история эта вышла… Да к тому же, и моложе, и как будто покрасивее… Или — о вкусах не спорят… На вкус, на цвет товарища нет… а?
Волынов. Да, во-первых, это, — во вторых, разве Раиса Алексеевна могла быть мне женой… Конечно, если бы я не думал жениться, а хотел только ухаживать, то, может быть, отдавал бы предпочтение Раисе, но разве она имеет те нравственные качества, которые могут составить счастие мужа и которых так много в Оле… Ведь, я ищу жену, а не красивую мечтательницу-девочку…
Квашнин. Умен, ей-Богу, умен: сыт тебя не наслушаешься!.. Вот я тоже женился, Марья Григорьевна была не дурна, правда, но не Бог знает какая красавица… А видел нравственные достоинства, и взял, и не раскаиваюсь: дай Бог всякому этакую жену…
Волынов. Оля бесконечно добрая, солидная, преданная, она уж если полюбит, так на всю жизнь, она будет верною женою… Ну, а у Раисы в головке еще фантазии да учителя сидят…
Квашнин. Какие учителя?
Волынов. Ну, точно не знаете…
Квашнин. Ей-Богу же не знаю…
Волынов. И ничего не замечали?
Квашнин. Ей-Богу, нет…
Волынов. Не замечали, что Раиса увлечена совсем этим учителем, что был у вас…
Квашнин. Да полно, быть не может…
Волынов. Вот это всегда так: родители всегда последние узнают… Да я с первого раза заметил, что они друг к другу неравнодушны… Ну, наконец, спросите всех: Ореста, Олю, это все знают… Отчего Раиса такая скучная и раздражительная, особенно против меня, после отъезда этого учителя?.. Она сердится на меня, видит, что я понимаю их насквозь и отгадываю их замыслы…
Квашнин. Замыслы? Какие замыслы?
Волынов. Ну, этого я не знаю: мало ли могут быть какие замыслы у несчастных влюбленных из таких разных слоев общества… Ну, там один будет делать себе карьеру, чтобы сделаться достойным, другая будет вечно ждать того вожделенного времени, когда можно будет соединиться браком… Мало ли какие бывают фантазии…
Квашнин. Именно фантазии!.. Вот оно что!.. Хорошо, что уехал… Да я не только в дом к себе, к порогу близко не подпущу… Не вздумали бы переписываться… Надо мать предупредить!.. Эх, эти бабы, под носом-то у себя ничего не видят: кому бы заметить это первой, как не матери!..
Волынов. Ну, теперь собирайтесь же, папаша… Дорогой обо всем переговорим… Мне, право, пора…
Квашнин. Сейчас, сейчас… Скажите, пожалуйста, а? Каково?.. Учитель!.. Райка!.. Не ожидал!.. (Уходит.)
Волынов (один). И прекрасно сделали, Раиса Алексеевна, что отказали наотрез… Увлекшись вашей красотой и свежестью, я, пожалуй, не сумел бы сделать главного… А досадно, чертовски хороша! И как-то соблазнительно загадочна!.. Ну, теперь вашему, студиозу, кажется, навсегда дорога закрыта… А там увидим, посмотрим!..
Волынов. Что тебе, мой друг?
Павел. С отъездом, Аркадий Петрович…
Волынов. Я, кажется, тебе дал сегодня на чай, как только приехал сюда: ведь, это ты меня встречал?
Павел. Так точно, Аркадий Петрович… Оченно вам благодарен… (Вполголоса, оглядываясь.) Но как, может быть, вам не совсем известно, что я от всей души старался для вашей милости и, по вашему приказу, обо всем переводил до вас, что касающее наших господ… Вот и насчет отказа Раисы Алексеевны я тотчас перевел Язепу: изволите помнить, он тогда еще остался здесь, точно как будто не нашли, вы огневались и одни уехали…
Волынов (перебивая его). Ну, так что же, что же, мой милый… Я, право, не знаю, что ты переводил Жозефу и для чего ты это делал… Я лично, кажется, ничего такого не приказывал…
Павел. Так точно-с; но как ваш же самый Язеп просил от вашего имени и даже благодарность выдавал…
Волынов (перебивая). Ну, так что же, что же из этого… Говори скорее, я сейчас иду к барышне, что тебе еще на водку, что ли, хочется получить?.. Может быть, ты недоволен Жозефом, что он мало платил тебе за свое лакейское любопытство, и желал бы получить с меня… Хоть я никогда не делал никаких поручений Жозефу, но, изволь, на чай тебе дам еще с удовольствием… Вот получи… (Вынимает деньги.)
Павел. Нет-с, не насчет того, а как изволили вы рассмотреть все мое старание и как я приклонен служить господам насчет всякого предмета, так пришел просить вашей милости: нельзя ли мне местечко получить в Петербурге, потому заразился переправиться в этот самый Петербург из здешних местов… Не корыстна здесь оченно служба… для нашего брата… Жалованье оченно обидно…
Волынов. А-а, тебе местечко в Петербурге хочется получить… С удовольствием, с удовольствием похлопочу…
Павел. К вашей бы милости стать желателен… потому Язеп говорит, что, может статься, он останется в Петербурге и не воротится сюда…
Волынов. А-а, в таком случае, ты уж подожди моего возвращения; вот когда я ворочусь, женюсь на Ольге Алексеевне, тогда я и возьму тебя к себе… (Входит Ольга.)
Ольга. Ах, Аркад, папа ушел, ты один… Я жду его там, а он…
Волынов (подавая Павлу деньги). На же, мой друг, не церемонься, ты прислуживал мне здесь, а я не люблю, чтобы для меня кто-нибудь трудился даром… Возьми и иди с Богом.
Павел (принимая деньги). Много доволен и чувствительно даже…
Ольга (к Павлу). Ты иди скорее… Я слышала: тебя папаша спрашивал… Ищут везде…
Ольга. Ах, Аркад, папа ушел, я тебя жду там, а ты… Скажи, пожалуйста: зачем папаша хочет ехать с тобою в город?
Волынов. Да просто хочет прокатиться, проводить меня…
Ольга. Отчего же вы меня с собою не берете?..
Волынов. Да где же мы тебя посадим: ведь, Алексей Михайлыч едет со мной на ямских… Уменя тарантасик маленький, для тебя нужен отдельный экипаж, а я тороплюсь, мне каждая минута дорога…
Ольга. Да, каждая минута дорога, а сколько времени здесь разговаривали с папашей вдвоем… Я измучилась, ожидая, когда ты придешь ко мне… И что это за секреты от меня? О чем вы говорили?
Волынов. Радость моя, я не могу сказать: не спрашивай меня, пожалуйста…
Ольга. Что же это такое, что ты даже от меня скрываешь… Нет, скажи мне непременно: я непременно хочу знать… Я требую, чтобы ты сказал: у тебя не должно быть секретов от меня…
Волынов. Вот видишь, собственно говоря, это пустяки, но отец твой просил меня, да и я сам не желал бы оглашать этого дела…
Ольга. Да что же такое? Неужели ты думаешь, что если откроешь секрет мне одной и не велишь говорить другим, так я скажу кому-нибудь?.. Ты мало знаешь меня: всякая твоя тайна умрет вместе со мною…
Волынов. Да я в этом ни минуты не сомневался…
Ольга. Ну, так, Аркадий, милый, докажи свое доверие ко мне, скажи сейчас же всю правду: о чем вы говорили с папашей…
Волынов. Да изволь, пожалуй, только, право, неловко как-то говорить… Видишь, в чем дело: отцу хочется участвовать в предприятии, которое должно принести громадные выгоды, а денег наличных у него нет… Ну, право, зачем ты меня заставляешь говорить…
Ольга. Ну, ну… Говори же, говори…
Волынов. Ну, я дал ему своих сто тысяч рублей…
Ольга (с пафосом). Аркад!… Какой ты благородный, великодушный!… Ты герой, ты рыцарь!… И он говорит, что это пустяки!… О, как я люблю тебя!… Милый мой, зачем ты уезжаешь без меня… Я не вынесу, я умру с тоски! Возьми меня с собой… (Бросается к нему на шею.)
Волынов (целуя ее в голову). Скоро, скоро, мой ангел, мы никогда не будем расставаться: вот, дай мне устроить это дело, упрочить благосостояние и свое, и всей вашей семьи, и тогда ты моя, моя навеки…
Марья Григорьевна. Вон наши голубки как милуются: оставить одних нельзя… (Улыбается.) Ну, да ничего, ничего, перед разлукой ничего, и Бог простит!…
Ольга (застыдясь и закрывая лицо руками). Ах, мамаша, вы вечно…
Марья Григорьевна. Да ничего, ничего!… Я говорю, что ничего… Я сама была молода и невестой была тоже: знаю все…
Волынов (целуя руку Марьи Григорьевны). Милая мамаша, какая вы добрая, какая вы образцовая мать!… Оля, вам я ничего большого не желаю, как чтобы вы были таковы, как ваша maman.
Марья Григорьевна (обнимая его). Ах, ты, милый мой, голубчик… Дай Бог вам здоровья и всякого счастия… (Утирает глаза.)
Квашнин (входя). Вот я и готов. Разве не скоро?… И амния мекум… так ли это говорится? (Указывает Волынову на боковой карман сюртука, из которого украдкой от всех вынимает и показывает пачку сложенных бумаг, причем хитро подмигивает.)
Волынов. И пора нам, папа, очень пора… Вы не рассердитесь мамаша, что я увожу Алексея Михайлыча… Я был против того, чтобы он беспокоился провожать меня, но папаша непременно захотел…
Марья Григорьевна. И пускай прокатится: я рада… Хоть, по крайней мере, воротится, расскажет нам, как вы поехали… А то уж больно скоро вы собрались: так неожиданно, что ядаже, вдруг-то, перепугалась…
Ковырнев. Один, значит, я сиротинкой останусь… Думал, провожу благодетеля, а теперь уж, видно, и сесть мне негде…
Волынов. Да уж, друг любезный, места тебе не будет… Ты оставайся здесь, — занимай вот дам…
Ковырнев. Да, уж будем вместе горевать, ангел мой…
Волынов (к входящей в эту минуту Раисе). Здравствуйте, Раиса Алексеевна и прощайте… Я очень счастлив, что вы удостоили выйти и даете возможность проститься с вами… Хоть уезжаю и не надолго, а все-таки не желал бы, чтоб поминали меня лихом… Да, кажется, и не за что? — Да?…
Раиса. Я не имею ничего против вас…
Волынов. Так пожелайте мне счастливого пути, успеха в делах и благополучного возвращения…
Раиса. Желаю вам от всей души…
Ковырнев. Да, ангел мой, это напаче всего: благополучного пути в дороге… Дорожка… она… всяко бывает…
Волынов (улыбаясь). Вот Ардальон Михайлыч, — везде найдется и во всяком разговоре примет участие… (К Раисе.) Буду надеяться, что по возвращении мы встретимся друзьями, вы убедитесь, что я дорого ценю ваши добрые желания… (Смотрит на нее многозначительно и потом быстро оборачивается к Марье Григорьевне.) Прощайте, мамаша… (Целует у нее руку.)
Марья Григорьевна. Прощай, мой голубчик, дорогой мой… Ворочайся же поскорее…
Волынов. Об этом-то уж не беспокойтесь: я сам буду минуты считать…
Ковырнев. Присесть бы надо, ангел мой, на дорожку…
Волынов. Ну, еще насижусь в дороге. Прощай, милый Орест, до свидания…
Орест. Прощайте, Аркадий Петрович. (Обнимаются.) Вы не пошутили: Джальма мой, и я могу им распоряжаться?
Волынов. Как же тебе не стыдно спрашивать? — Разве я стану делать подарки в шутку?… Твой, твой, — навсегда: распоряжайся с ним, делай, что хочешь…
Орест (обнимает Волынова). Благодарю вас… очень благодарю… Слышите, мамаша: не мешайте же мне после… Вот так подарочек!.. Джальма мой, Джальма мой!.. (Прыгает).
Волынов (подходит к сидевшей в стороне и плачущей Ольге). Ну, Оля, моя милая, бесценная… прощайте… не плачьте, ради Бога, не терзайте меня… Дайте мне вашу ручку…
Марья Григорьевна. Да полно-те уж, Бог с вами, — поцелуйтесь…
Квашнин. Да, да, разумеется… Чего тут церемониться: дело конченное… Поцелуй его, Оля, на прощанье…
Волынов. Оля, Оля, счастье мое… успокойтесь!…
Квашнин. Ну, ничего, — пусть проплачется: без этого нельзя…
Ковырнев. Оно, ангел мой, больно для сердца-то… Ох, как больно… это самое расставанье с сердечным дружком… женишком богоданным… А проплачется — и полегчает…
Марья Григорьевна. А ты, Оля, будь мужественнее… и будь благоразумна… Пожалей и его: ему ведь тоже тяжело…
Ковырнев. Еще как тяжело-то, ангел мой!… Чувствительно тяжело это самое для нашего брата, мужчины, потому — в нашем роду слез нет…
Ольга (Ковырневу). Ах, отстань ты, ради Бога… Надоел, все бормочет…
Ковырнев. Как же, ангел мой, — это не нами установлено, от Бога так положено: в женскоем роду все слезами сходит, а в нашем роду, в мужскоем — все в нас остается… всякая горесть… Нам непременно тяжельше!…
Волынов. Ну, прощайте, Ольга… Мне пора… Я скоро, скоро возвращусь…
Ольга (утирая быстро глаза и как бы вдруг овладевая собою, с глубоким вздохом). Прощайте… пишите же… чаще, чаще!..
Волынов. Буду, буду… Ну, батюшка, пойдемте поскорее… Мне ужасно тяжело…
Ковырнев. А со мной-то, ангел мой, благодетель мой первеющий, Аркадий Петрович, друг мой сердечный…
Волынов. Прощайте, прощайте, Ардальон Михайлыч… До свидания, скоро увидимся… Еще раз — до свидания, Раиса Алексеевна: не желаете ли сделать какое поручение в Петербург?…
Раиса. Нет, благодарю вас, — мне ничего не нужно…
Квашнин (многозначительно). Так вот мы в город едем… может, туда не будет ли к кому поручения от тебя, не нужно ли чего передать?…
Раиса. К кому же, папаша, и какое поручение?
Квашнин. Ну, почем я знаю какое и мало ли к кому… Вон учитель наш там теперь у своей мамаши гостит… Может быть, к нему… (Раиса конфузится и опускает голову.) Что же, не будет к нему ничего?…
Орест (с хохотом). Может, стишки печальные пошлешь…
Раиса (смело поднимая голову, со сверкающими глазами). Да, папаша, будет поручение: если увидите его, скажите ему, что я очень его уважаю и сожалею, что ему привелось учить и тратить время на такого негодяя, как мой братец…
Квашнин. Ого!… Ну, об этом после, — теперь некогда… Поедем, Аркадий Петрович… (К жене.) Вот ваше воспитание… и присмотр!.. (Уходит вместе с Волыновым, Ольгою, Марьей Григорьевной и Ковырневым).
Раиса (одна). И отец!… И его настроили!… Кто же это?… Они все как будто хотят заставить меня беспрестанно думать о нем… и мешают забыть его… Они не знают, что я и без того!.. Неужели, в самом деле, это то… настоящее… неизвестное мне прежде чувство?… Что он для меня?.. Отчего же я краснею при его имени, отчего мне подчас так грустно, скучно?… Зачем мне делается досадно, обидно, когда говорят о нем с пренебрежением, или насмешкой?… Неужели это любовь?… Ведь, когда я видела его здесь, — ничего подобного не чувствовала: я сама любила посмеяться над ним, подразнить его… Мне и в голову не приходило, что он мне нужен, что он дорог мне…
Саша (таинственно). Раиса Алексевна…
Раиса. Что тебе?
Саша. Я все высматривала, когда вы останетесь одни… К вам вот записочка от Бориса Николаича; просил отдать так, чтобы никто не видал, и принести от вас ответ…
Раиса. Как, от Бориса Николаича?
Саша. Так точно, от них самых: они здесь за садом, увидели меня и попросили вам передать… А я, говорит, похожу здесь, буду ждать ответа.
Раиса (прочитавши письмо, с видимым волнением). Послушай, Саша, скажи Борису Николаичу, что я очень рада его видеть, но сама к нему ни в сад, никуда не пойду, а если угодно — пожаловал бы сюда… Перескажешь?
Саша. Как же не пересказать? Отчего же? Перескажу…
Раиса. Слушай еще: ему не хочется встречаться ни с кем из наших, так пускай сам найдет время, когда я буду здесь одна, и приходит сюда… Но уж если с кем и встретится из наших, — был бы готов… Я скрывать не буду… Понимаешь?
Саша. Понимаю, барышня… Как не понимать: я все понимаю…
Раиса. Ну, поди и скажи… Иди же скорее…
Саша. Я, барышня, одной минутой. (Уходит).
Раиса (прочитавши письмо, с видимым волнением). «Только два слова… для вашего блага… Мне лично ничего не нужно: я приучил себя к мысли, что я для вас человек совершенно чужой… Мне жалко вас!… Вы себя погубите!… Может быть, пострадает и вся ваша семья…» Что же это такое?… Какие-то загадки?… Я ничего не понимаю… (Продолжает читать.) «В письме я не хочу ничего говорить: мне думается, что лично переданные мною вам сведения и объяснения будут для вас убедительнее… А не поверите, — тогда ваше дело: моя совесть будет спокойна…» Чудеса!… (Слышит шаги и голоса, прячет письмо). (Входят Марья Григорьевна и Ольга).
Марья Григорьевна (входя). Ну, Олюшка, ну, милая!… Не огорчайся, душенька, не убивайся так… Ну, мало ли бывает, что жених с невестой разлучаются, — ну, неужели же уж все так убиваются, как ты?… Надо же иметь благоразумие, моя душа… Ну, что такая за важность, что жених на две, на три недели уехал, по крайней надобности: ведь не навеки простилась…
Ольга (рыдая). Ах, мамаша, вы не понимаете… Я чувствую, чувствую, что не увижу его более… Он там, в Петербурге, влюбится в другую, — меня разлюбит, забудет, женится на другой… Ох, я чувствую, чувствую, что это случится… И зачем вы не сделали давно свадьбу, не обвенчали нас: тогда бы уж я никогда его одного не отпустила, всюду бы за ним шла и ехала… Ну, зачем, зачем вы откладывали свадьбу?…
Марья Григорьевна. Как, Олинька, откладывали?… Да ты посчитай: давно ли он тебе предложение-то сделал: еще недели ведь не прошло… Надо же хоть что-нибудь приготовить, хоть платье-то венчальное сшить…
Ольга. Ничего этого не нужно: все это пустяки… Нынче все эти приготовления не в моде, а платье в неделю очень можно сшить… А теперь из-за этого платья я, может быть, его потеряю…
Марья Григорьевна. Да, наконец, он сам же назначил срок свадьбы через месяц, — не могли же мы говорить ему: нет, венчайся поскорее, сейчас же… Ну, что бы он мог подумать, если б мы стали требовать этого… Ты рассуди, мой друг!… Ты девушка… и вдруг родители свадьбой торопятся, упрашивают жениха: венчайся поскорее… Да это Бог знает что могло ему в голову придти!… Ты подумай, что говоришь!
Ольга. Ничего бы не пришло в голову: он знает меня, понимает и ценит… Он не сделал бы предложения, если б думал, что я какая-нибудь… И это не может быть, чтобы он сам на месяц свадьбу отсрочил, это неправда: это вы отсрочили… Он слишком страстно влюблен в меня, чтобы оттягивать свадьбу: уж это, позвольте, мне лучше знать… А это все вы… ваши предрассудки глупые, старинные, барские…
Марья Григорьевна. Ну, так, коли так, — Бог с тобой… Коли не веришь мне, лгуньей меня делаешь, так мне и говорить нечего… Я лучше замолчу, — Бог с тобой!
Ольга. Ах, Господи, да вы поймите, что мне ведь тошно, скучно без него… Я ведь влюблена в него, я жить без него не могу и боюсь, что потеряю его… А вы сердитесь!…
Марья Григорьевна. Да я не сержусь, мой друг, а для чего же так себя убивать понапрасну… Если он человек достойный и благородный, если он любит и ценит тебя, так нечего и беспокоиться… Вот через две недельки воротится — и свадебку сыграем…
Ольга. Вы думаете, мамаша, он непременно воротится? Вы уверены в этом?
Марья Григорьевна. Да, конечно, уверена.. Как же я могу не думать этого… Разве он такой человек? Кажется, уж это всякий может видеть, что это человек солидный со всеми достоинствами…
Ольга. И меня, ведь, любит?.. Ведь он влюблен в меня?… Мамаша, да? — Ведь влюблен?..
Марья Григорьевна. Да разве бы стал он делать предложение, если б не был влюблен?… Он ведь не из-за приданого на тебе женится…
Ольга (кидаясь на шею к матери). Ах, мамочка, душечка, милая, вы оживили меня… Вы знаете сами, как страшно потерять то, что дорого… Ну, ну, я буду умница, я переломлю себя… Пойду сейчас, сяду и буду писать к нему… буду писать все, все, что думаю, чувствую, каждый день, каждый час, минуту каждую… Вот и буду как будто вместе с ним… Да, мамаша, это я хорошо придумала от тоски?
Марья Григорьевна. Что же, это прекрасно, только чего лишнего не напиши: ты, ведь, еще девушка, невеста…
Ольга. Что же вы думаете: я дура, что ли, какая?…
Марья Григорьевна. Нет, я не к тому, а только для твоей же осторожности…
Ольга. Не беспокойтесь: я знаю, что можно и что нужно писать к нему. (Уходит.)
Марья Григорьевна (к Раисе, стараясь принять строгий тон). А ты что это, сударыня, какие выходки себе позволяешь?
Раиса. Какие, мамаша?
Марья Григорьевна. Как какие? Как ты ответила отцу насчет учителя?… Даже брата не пожалела, обозвала негодяем — при ком же? При Аркадии Петровиче… Разве это хорошо? И из-за кого ты так расстроилась, из-за кого брата обидела? Из-за какого-нибудь учителишки!… Это что же значит такое?
Раиса. Мне, мамаша, все эти шуточки, все эти намеки до смерти надоели… И уж особенно такому мальчику, как Орест, не следовало бы их позволять себе…
Марья Григорьевна. Да как же ему не позволять себе, когда он своими глазами видел и сам слышал ваши секретные объяснения с учителем… Только Орест был так скромен и благороден, что даже слова мне не сказал, — теперь только вот сейчас высказал, когда ты его при всех обидела… И как тот-то, тот-то… как он смел только подумать… Значит, ты сама повод подала… Он бы только то подумал: кто он и кто ты!… А уж от тебя я этого никак не ожидала, чтобы ты, моя дочь, и обратила внимание на какого-нибудь учителишку… И отчего он осмелился возмечтать о себе? — Только от нашей доброты и гостеприимства, что мы держали его в доме не как наемного человека, а как хорошего знакомого; что, по-твоему, это разве не значит глупость и необразование его? А?.. Умный, образованный человек сейчас бы понял свою настоящую позицию… и никогда бы себе этого не позволил… А, значит, ты сама ему повод подала… А?… Да что же ты ничего не говоришь?… Я говорю, говорю, а от нее ни гласу, ни послушания… Что это за манера такая?…
Раиса. Да что же мне говорить, мамаша?… Вы делаете мне выговор, замечание: я выслушиваю его…
Марья Григорьевна. А в душе не соглашается… Что же он, по-твоему, может быть тебе женихом, что ли? Уж не для него ли ты и Аркадию Петровичу отказала?… (Уходит).
Раиса. Нет, не для него, а для Ольги…
Марья Григорьевна. Для Ольги!… Не отказала бы для Ольги, а, значит, самой не нравился… А разве такой человек может не нравиться, как Аркадий Петрович, если бы у тебя другого в голове не было?.. А?.. Значит, было?… Ну, что же не говоришь? Отвечай…
Раиса. Я не знаю, мамаша, что вам угодно, чтобы я отвечала… Вы сами все знаете и объясняете за меня… Что же мне говорить!… Вы мне прикажите, как отвечать вам, я так и буду.
Марья Григорьевна. Ты дерзкая девочка, больше ничего… Разбаловала я вас совсем… С детства ты была вздорная, непочтительная… Я вперед знала, что мне с тобой не сговорить… Пускай, коли, отец поговорит с тобой, а я и расстраивать себя не хочу… Нашла какой предмет: учитель!… Нечего сказать: пристойный женишок для моей дочери!.. (Уходит.)
Раиса (одна). Теперь все против него… Бедный Борис Николаич!… Как же мне теперь держать себя с ним?… Вот, ведь, я знаю, что и теперь от одного моего взгляда, от одного слова, от одной улыбки, он сделается или сияющий, счастливый, — или мрачный и злой… Это очень весело чувствовать власть над умным человеком… И нисколько не жалко, когда мучишь сама, не смей только трогать никто посторонний: тогда самой больно за него… Как же мне теперь держать себя с ним?… Он ушел совсем — и мне было грустно, скучно без него, так жалко его… Вот теперь он не выдержал, выдумал какой-то предлог, вперед знаю, что только предлог, чтобы видеться со мною, и мне так хочется в одно и то же время и обрадовать его, сказать, как я о нем скучала, как много думала, и помучить — показать совершенное равнодушие, даже пренебрежение, наказать за то, что много думает о себе, что ушел, когда я этого не хотела… Что же я сделаю?… (Задумывается.)
Скворцов (торопливо подходя к Раисе). Раиса Алексеевна, скажите, неужели это правда: не вы, а ваша сестра выходит за Волынова?… Здравствуйте… (Протягивает руку.)
Раиса (подавая и быстро отдергивая руку). Здравствуйте… Это вы для этого вопроса только назначали мне секретную аудиенцию?… Не стоило!…
Скворцов. Нет, не для этого… Об этом я сейчас только узнал от Саши и не хотел ей верить… А если б знал прежде, то, может быть, и не пошел бы сюда…
Раиса. Вы хотели сказать что-то важное, от чего-то предостеречь меня…
Скворцов. Да, да, только для того я и ехал… Но так как не вы невеста Волынова, то я не знаю… впрочем, все равно: вы сестра… ваша семья… скандал и неприятность отразятся и на вас…
Раиса. Что такое вы говорите: я ничего не понимаю…
Скворцов. Я… я все объясню, все скажу… Вы только скажите мне, как это случилось: ведь, вы были невеста? Вы сами отказали ему?…
Раиса. Да что это вас так интересует? Разве не все равно? Вы ничего еще не сказали мне, а сюда сейчас могут придти мамаша, сестра, брат, чего вы так боитесь… а?…
Скворцов. Ничего я не боюсь, я боялся только за вас, желал видеть вас одну, чтобы не помешали убедить вас… но теперь, когда не вы… Ну, скажите же мне, ради Бога, вы сами отказали?…
Раиса. Сама…
Скворцов. Но почему?…
Раиса. Вот этого уж я вам не скажу… потому что… было много причин… и я сама не знаю, которая из них главная…
Скворцов. И после вашего отказа он сделал предложение вашей сестре!… Как это на него похоже!…
Раиса. Он и не делал мне предложения: это было недоразумение со стороны мамаши…
Скворцов. О, полноте, пожалуйста!… Какое тут недоразумение!… Конечно, ему лучше бы было, если бы удалось обмануть вас… Еще бы!… Вы знаете ли, ведь это мошенник, мошенник отъявленный!…
Раиса. О, как вы решительно выражаетесь… Вы не забывайте, что кто бы он ни был в ваших глазах, но он жених моей сестры, наш будущий родственник…
Скворцов. Никогда он не будет вашим родственником, если родители ваши узнают, кто он такой, а я не знаю, как иначе называть людей, которые всю жизнь существуют только обманом и мошеннической спекуляцией… Во-первых, он вовсе не то, что вы думаете: не богач, акционер и заводчик, а неоплатный должник, бегающий от своих кредиторов…
Раиса. А его имение?
Скворцов. Имения этого, если б оно не было даже заложено, не достало бы на покрытие и третьей части его долгов: неожиданно оно ему досталось, и он тотчас же заложил его и в банк, и в частные руки, а на вырученные деньги приобрел этих Джальм, Богатырей, эти кабриолетки и прочую обстановку, которая отуманивает людей, подобных Оресту и Ковырневу, которая обманула и ваших родителей, и даже…
Раиса. И даже меня… хотите вы сказать…
Скворцов. Да, я бы, может быть, сказал это, если б вы не освободились от такого упрека тем, что раньше других разгадали его и отказали в вашей руке…
Раиса. Положим, я совсем не потому ему отказала… Но это все равно… Скажите мне, как же вы все это узнали и какие же у вас доказательства?…
Скворцов. В руках у меня нет никаких доказательств… Я шел предупредить вас и думал, что вы мне поверите на слово… Но не сегодня — завтра его арестуют: случайно явстретился в городе с приехавшим из Петербурга поверенным, который имеет специальное поручение выследить и арестовать этого господина по одному делу, которое сделано тоже мошенническим образом… Я видел даже исполнительный лист об аресте Волынова и слышал от поверенного все то, что передал вам… Первым моим делом было тотчас ехать сюда, чтобы предупредить вас, вас..
Раиса (протягивая к нему руку). Спасибо вам…
Скворцов. схватывает и страстно несколько раз целует ее руку.
Раиса (вздрагивая и огладываясь). Что вы делаете?… Отстаньте… (Старается освободить руку.)
Скворцов. О, как вы меня обрадовали!… Ведь я ждал не такой встречи: я думал, что вы неравнодушны к Волынову, что вы не захотите слушать меня, а, может быть, даже рассердитесь и прогоните… Я думал, что увижу слезы, или досаду, или огорчение, или презрение ко мне, как клеветнику… А вы, вы…
Раиса (овладевая собою и стараясь быть холодною). Я благодарна вам за сестру и мое семейство… Теперь, может быть, очень удобно поправить дело без скандала, потому что Волынов очень кстати уехал в Петербург…
Скворцов. Как уехал, когда?…
Раиса. А вот в ту самую минуту, как вы ждали за садом свидания со мной… Он получил какую-то телеграмму, неожиданно собрался и уехал…
Скворцов. Опять увернулся!… Жалко!… Очевидно, эта телеграмма предупреждала его о преследовании… Ну, значит, он больше к вам не возвратится…
Раиса. Однако, что же я должна делать? Сказать сестре — она не поверит, родители тоже… Я-то вам верю безусловно, но — сестра… родители…
Скворцов. Если он успеет уехать отсюда, то, будьте уверены, он не воротится… Если же его успеют арестовать здесь, то личность его разъяснится сама собой и для ваших родителей и для всех…
Раиса (размышляя). Мне самой давно казалось многое в нем странно, подозрительно… Знаете, что меня беспокоит: у них были какие-то продолжительные секретные разговоры с папашей… Отец не раз проговаривался и в разговоре с нами, что если бы он получил вскоре ссуду и успел принять участие в предприятии Волынова, то быстро бы разбогател… Теперь он вдруг собрался и уехал в город с Волыновым, тоже после разговора наедине… Мимоходом я слышала, как папа говорил мамаше, что ему нужно быть у нотариуса, чтобы выдать Волынову в городе какую-то доверенность… Я боюсь… Папа очень легковерен и доверчив… Не вышло бы чего-нибудь…
Скворцов. Я не знал, что ваш отец уехал вместе с ним… Для меня нет никакого сомнения, что он рассчитывает как-нибудь обмануть вашего отца… Да это нужно бы предупредить… Знаете что: я поеду сию минуту в город, может быть, найду поверенного, а то и прямо обращусь к исправнику… Одним словом, попытаюсь как-нибудь остановить этого мошенника и помешать ему обмануть вашего отца… Прощайте… я сейчас же поеду…
Раиса. Я не знаю, как благодарить вас… Вы добрый!… Но мне совестно: ведь, до города тридцать верст… Вы, чужой нам… и — так заботитесь, принимаете такое участие!…
Скворцов. Да, к несчастию, чужой… чужой для вас!… Но что же делать… Я ничего не требую, ничего не жду… кроме доброй памяти… Я чужой для вас, но вы… вы — не чужая мне!… Прощайте… Дайте мне вашу ручку, может быть, в последний раз…
(Орест, входившей в дверь с балкона из сада, заметя их, останавливается и прячется за косяком.)
Раиса. Нет, я не так выразилась… Я не то хотела сказать… Я сама вас… уважаю, ценю… Я и Волынова поняла… отказала ему… потому что узнала вас… увидела, какие бывают настоящие, хорошие люди… Нет, нет, ради Бога, не думайте!… Может быть, я держала себя с вами глупо, неосторожно, может быть меня поделом бранят за вас… Но в душе… я всегда… ценила вас… ставила гораздо выше себя и всех наших знакомых… Поверьте мне: я говорю теперь искренно… (Протягивает ему руку.)
Скворцов (беря ее за руку). Слушайте: я, ведь, знаю, понимаю вас… Вижу, что в вас — свое, непосредственное, чем я всегда восхищался, и что навеянное, привитое воспитанием, средою… О, я знаю хорошо ваше сердце, вашу душу… Но уже теперь не то, не то мне хотелось бы слышать от вас, что вы сказали… И зачем вы дали себе свободу сказать даже эти приветливые слова? Прощаясь с вами, может быть, навсегда, мне легче было бы считать вас окончательно испорченною, избалованной, бессердечной барышней, мне легче было бы унести впечатление незаслуженных оскорблений, насмешек, презрения… Я тогда скорее забыл бы вас… может быть, возненавидел бы даже… И это было бы счастие для меня… А теперь… я унесу в душе светлый, прелестный образ… с которым я навсегда должен расстаться…
Раиса. Но зачем вы говорите — навсегда… я вовсе не хочу с вами прощаться навсегда… Я хочу и надеюсь, что мы будем видеться, если не теперь, то после…
Скворцов (со страстью). Но, ведь, вы не можете не видеть, что я люблю вас, люблю не как друга, а как женщину… А вы не чувствуете ко мне ничего, кроме приязни, кроме уважения… Вам никогда не приходила даже мысль о возможности ответить мне тем же чувством, о возможности когда-нибудь принадлежать мне… В ваших глазах я всегда останусь, может быть, хорошим человеком, но не таким, скоторым можно связать свою жизнь. (Хватая ее за руку.) Вы, ведь, не любите меня, не считаете даже возможным полюбить?… Ну, ради Бога, скажите мне всю правду, не хитря, не стесняясь, не боясь меня оскорбить…
Раиса (не отнимая руки, взволнованная). Я не знаю… Не знаю, что значит любить… Да, я не считала вас женихом… Но мне всегда было весело с вами, а без вас скучно… Я постоянно думала о вас…
Скворцов (в восторге). Раиса… Раиса Алексеевна… Я не верю… Разве это возможно… Радость моя, жизнь моя! Это счастье не для меня!… Это сон!… Я не могу, не могу говорить… (Со слезами на глазах целует ее руку.)
Орест. Вот, я негодяй… А она что делает: вот полюбуйтесь!…
Марья Григорьевна (едва в силах говорить от волнения). Вон, милостивый государь, вон!… Как вы смели подумать!… Не смейте и думать… Наглец!… Вон, я вам говорю… Никогда этого быть не может…
Раиса. Успокойтесь мамаша… Он уйдет…
Марья Григорьевна. Молчи… Я с тобой после поговорю…
Скворцов. Позвольте, Марья Григорьевна…
Марья Григорьевна (визгливо). Вон, говорю… Не смей говорить!… Я людей позову, вытолкать велю… Чтоб никогда духу твоего здесь не было!… Ах, ах, ах… (Начинается истерика).
Орест. Что это в самом деле такое… Я пойду Павла позову… (Уходит).
Раиса. Борис Николаич!… Это ничего!… Поезжайте поскорее туда: может быть, еще успеете… Устроите, или нет, во всяком случае приезжайте сюда и привозите, если можно, какое-нибудь доказательство о том господине… До вашего возвращения я ничего не буду говорить им о нем. Пожалуйста, только извините мамашу… для меня!… (Подает ему руку.)
Скворцов. Для вас я все прощу… и все перенесу… Я так счастлив, как редко бывают люди… До свидания… (Быстро уходит.)
Раиса. Мамаша, мамаша, успокойтесь…
Марья Григорьевна (в истерике). Прочь, прочь… Бесстыдница! Неблагодарная! Ах, ха, ха, ха!…
Раиса. Павел, принесите воды поскорее, а ты, Орест, подай спирта или гофманских капель… Мамаша, мамаша, успокойтесь…
Орест. А, убежал, струсил!… Я бы ему наклал…
Раиса (строго). Принеси же спирту, я тебе говорю… и позови Ольгу… Мамаша, мамаша, успокойтесь… Ведь ничего не случилось особенного…
Марья Григорьевна (в истерике). Осрамила, осрамила… все семейство, всю фамилию, на всю округу… На весь уезд… Ха, ха, ха!… Не позволю, не позволю… Не бывать этому, не бывать! ах, ах, ха, ха, ха!…
Действие четвертое.
правитьОрест (оканчивая стакан). Больше не хочу….. Ну, Ковырнев, кончай же скорее да поедем.
Ковырнев. Позвольте, ангел мой, папеньки бы подождали, когда выйдут, узнали бы, расспросили обо всем, как и что… Разве вам не интересно знать?
Орест. Да чего тут знать: распростились, Аркадий Петрович поехал в Петербург, папаша — домой… Вот и все новости… Чего тут расспрашивать?… Поедем скорей… Еще не напился разве? Который стакан оплетаешь?… Мамашу-то замучил наливая… Ненасытная утроба!…
Ковырнев. Ах, ангел мой… я, кажется, не нахрапом; ваше же доброе… душевное угощение… Маменькино беспокойство по доброй ее душе, не в через силу… Она изволит знать, что я на счет чайку этого грешник большой… Может, не след бы мне и пить-то по бедности моей, да вот дворянская-то привычка… Маменька-то меня, старика, и изволит баловать, не взирает на свое беспокойство… А вы, ангел мой, по молодости своей меня осуждаете…
Марья Григорьевна. Да, да, пей на доброе здоровье… Давай еще налью… Ну, что ты, Орест, болтаешь…
Ковырнев (подавая стакан, к Оресту). Вот видишь ты, вот маменька-то, старая-то благодетельница, и почитает старика… Знает, что — своя кровь, благородная, не какая-нибудь… А вы, молодые люди…
Орест. Ну, надоел: я коли так один поеду…
Марья Григорьевна. Да куда это вы собираетесь?…
Орест. Да за Джальмой, мамаша… Я просто стосковался по нем… Вот как глаза разжал — все зову: поедем, так нет, видите, без чаю он никак не может… Барин какой!.. А теперь вот от самовара оттащить нельзя…
Ковырнев. Не то без чаю, ангел мой… Правда, что у меня с утра грудь заваливает, а изопью чайку — и отпустит… А главный предмет: как же мы уедем, папашеньку не повидавши, ничего не разузнавши: как наш сокол в дальную сторонку полетел… И папашенька встанут, могут хватиться: где Ковырнев, где Орест?.. А нас и нету… И будет неприятность: не могли, скажет, подождать меня… (К Марье Григорьевне.) Вот, благодетельница, какое мое было рассуждение, а не то — чай… Что чай?.. Чай — чаем, а главное — к родителям почтение… Так ли я, матушка, говорю?..
Марья Григорьевна. И совершенно справедливо! И, конечно, следует отца подождать: что за нетерпение такое… Не уйдет от тебя твой Джальма, коли уж подарен тебе… Успеешь — наездишься…
Орест. Да, успеешь… А вот как испортят его там… Лошадь-то тысячная…
Марья Григорьевна. Пустяки, пустяки!.. Изволь отца подождать… Нет уж, избаловала я вас совсем… Давно уж пора за вас приняться… Делаете, что хотите, ни на что не похоже, а особливо ты… Изволь, изволь папашу подождать: у него спросись!.. Нет уж — довольно: я вижу теперь примеры, как вы все избалованы…
Орест (надувши губы, кидается в кресло. Тихо Ковырневу). Погоди, дьявол, старый черт, я тебя утешу… Подхалима проклятая!.. Лизоблюд!..
Ковырнев (как бы не слыша). Поздненько, видно, воротился-то Алексей Михайлыч?..
Марья Григорьевна. Как не поздно: перед рассветом…
Ковырнев. То-то, я все было поджидал, все не спал…
Орест. Да, не спал ты… Дрых с 10 часов во всю ивановскую…
Ковырнев. Нет, истинно не спал… Куда за полночь выходил даже на улицу: прислушивался — не едет ли?.. Нет, ничего не слыхать… К утру-то уж, видно, разморило меня очень: уснул, так ничего и не слыхал… Утром проснулся ранехонько… Неужто, спрашиваю, не бывал еще барин?. Нет, говорят, приехал… Только напугали же меня, проклятые; не совсем будто, сказывают, в своем здоровье, на силу на великую на руках вынули из тарантаса… Так я и мучился до самого вашего вставанья… Так ни в чем, ангел мой, в здоровье-то в своем — все благополучно?.. Алексей-то Михайлыч?..
Марья Григорьевна. Да уж я тебе говорила, что ничего… Видно, немножко лишнего на росстанях выпили, дорогой то его порастрясло… Ну, и…
Ковырнев. Так, так, ангел мой!.. Это так точно, что на росстанях… Нельзя без этого… Ну, а дорогой-то поразмяло, поразмотало его: тоже — дорога не ближняя до города… Это так точно… А вот пропочивается, все как рукой снимет… Ну, так это слава Богу!.. Это ничего!.. (Входит Ольга.) А вот и сударыня наша… Невеста наша прекрасная… (Подходит к ручке.) С добрым утром, ангел мой, как изволили ночку почивать? А уж кого во сне видели — сам знаю…
Ольга. Я совсем не спала: всю ночь глаз не сомкнула… Здравствуйте, мамаша. (целуются).
Ковырнев. Чтой-то, сударыня: неужто все о дружке своем думала?.. Ведь, этак и в личике измена будет и с тельца спадете… Ночи не спать!.. Как это можно!.. И Аркадий Петрович приедут, увидят, что схудали, спасибо не скажет… Как нам будет за вас ответ-то держать?.. Скажет: чего смотрели?.. Отчего не покоили моего драгоценного предмета?..
Ольга. Ну, конечно, кому же отвечать за меня, как не тебе?..
Ковырнев. А как вы думаете, ангел мой!.. И очень он мне наказывал всячески соблюдать его драгоценную собинку… Как уж просил, как просил… Сами, чай, слышали…
Ольга. Нет, я что-то не слыхала…
Ковырнев. Как же, ангел мой, не слыхали? И при вас, при самих, вторительно повторял: будь, говорит, безотлучно при госпожах, утешай и забавляй их…
Орест. Так ты бы вверх ногами ходил, как тебя заставляли у Хлябовых: на что уж забавнее… Встань-ка да походи…
Ковырнев. Эх, милый вьюныш, ангел мой, Орест Алексеич!.. Старца почти! — сказано… Ане то что все в смех, да в обиду… Мало ли что недобрые люди делают: как над бедным человеком смеются… Вам это не пример: не таковы ваши родители благородные… Вот что, ангел мой!..
Марья Григорьевна (с неудовольствием). Ну-ка, полноте… Что еще за ссоры… И без того мне не до того… (К Ольге.) Что принцесса-то наша, Раиса-то: выйдет, или нет?.. Али сама надурила, да сама же игневаться изволит?..
Ольга. Она говорит: я не выйду из своей комнаты, пока меня не позовут… Если гонят, говорит, вон человека, который мне приятен, так, пожалуй, и меня выгонят, если я приду незваная…
Марья Григорьевна. Видишь ты как!.. Ну, да уж не переломить же она меня этим… Уж не позволю свою фамилию пачкать этакими женихами… Изволите видеть: одна дочь будет за Волыновым, за таким человеком, что весь уезд теперь завидует, а другая за нищим, наемщиком, учителишкой каким-то… Бог знает, еще дьячков нет ли в родстве!.. Уж не бывать этого: напрасно она думает меня этими выходками переломить, что выходить не хочет, и без чаю остается… По мне хоть без обеда оставайся, а уж не позволю… А вот отец встанет, расскажу ему все, — как хочет: пускай он с ней поговорит, а мне уж это не под силу, я из сил выбилась… Не по моему здоровью этакие истории…
Ольга. Мамаша, да, ведь, она, кажется, и не думает за него замуж идти… Вы напрасно только тревожитесь..
Марья Григорьевна. Как, матушка, напрасно: сама видела — ручки у нее целовал…
Ольга. Ну, так что же за важность такая… Мало ли кто у кого руки целовал…
Марья Григорьевна. Да, ведь, учитель, Олинька!.. Как это ты говоришь, мой друг… Ведь, не кто-нибудь, а учитель!.. Ну что уж учитель… Сама ты рассуди!..
Орест. А я и разговор их слышал… В любви изъяснялся, тоже чувства свои размазывал перед нею… А та и рада, довольна: красненькая стоит перед ним, раскисла…
Марья Григорьевна. Вот, слышишь…
Ковырнев. Уж не пара, сказать, что не пара!.. Квашниным барышням Волынов — вот жених на первый сорт… Уж всякой скажет: жених!.. А Скворцов-то ровно как бы уж и обидненько, и очень обидненько!.. Не та снасть!.. Да и кровь-то не наша, не подходящая…
Ольга. Ну, да, впрочем, это не мое дело… А я, мамаша, всю ночь не могла уснуть…
Марья Григорьевна. Отчего же это, милая моя?.. Зачем ты так себя убиваешь…
Ольга. Я все думала о нем и писала к нему… Я вот нарочно принесла прочитать вам некоторые отрывки, если хотите… Кажется, не дурно вышло, от души…
Марья Григорьевна. Прочитай, прочитай… Очень мне это приятно, что ты к первой к матери идешь посоветоваться… Вот это по дочерни!.. Прочитай, моя душенька… (Целует ее.)
Ковырнев (со вздохом). Уж на что лучше к родительнице во всяком деле прибегать… На кого ближе облокотиться, как не на мать родную… Мать — напаче всего, она во чреве носит… Она завсегда и поддержит во всяком деле… Таковых людей, что родителей своих почитают, и Бог-от награждает, и люди-то одобряют… Таким-то людям…
Ольга. Ну, Ковырнев, перестань… Коли хочешь слушать, так слушай, а то уходи — не мешай…
Ковырнев. Слушаю, ангел мой, слушаю… Как мне не слушать… С полным даже… чувством моим… потому…
Ольга. Да перестань же… Я буду читать, мамаша… (Начинает читать.) «После отъезда вашего… да, вашего… только души и сердца наши, не слышно ни для кого, говорят друг другу: ты!.. Но ни люди, ни свет, ни обычаи не позволяют еще нам открывать свои сердца, и мы должны заменять это ты холодным вы… Итак, после вашего отъезда, истерзанная тоскою, горем, скукою, но не расставаясь с вами мыслию ни на одну минуту, я стремилась прочь от всех, в уединение»…
Орест. Да ты вчера весь вечер с мамашей и с Ковырневым просидела…
Ольга. Тебя не спрашивают… Ты еще слишком глуп, чтоб критиковать… Кабы ты читал больше, ты бы понимал, как надо писать…
Марья Григорьевна. Перестань, Орест!.. Правда, что не понимаешь: она от души пишет… из ума… а ты… Дурак!.. Читай, читай, Олинька, очень хорошо… И вежливо, и трогательно — очень хорошо!..
Ковырнев. Так прекрасно, ангел мой, что сказать невозможно… даже до слез…
Ольга (читает). «В уединение… Да… Я пошла в сад, в ту аллею, которую мы так оба любили, и где, вы помните, в первый раз, среди благоухающей природы, под сводом смотревшего на нас неба, совершилось между нами то незабвенное, давно желанное, таинственное»…
Марья Григорьвна (перебивая). Ах, погоди-ка, Оленька, это что-то… как будто неловко: совершилось!.. Можно Бог знает что подумать… Меня даже точно что в сердце кольнуло…
Ольга. Нет, мамаша, не беспокойтесь… Вы не дослушали… Перебили меня… Вы слушайте: «в первый раз… совершилось между нами то незабвенное, давно желанное, таинственное, чудное, взаимное открытие наших душ»… Вот видите: ничего нет такого!..
Марья Григорьевна. Правда… Оно даже очень хорошо сказано, а все-таки лучше, кабы ты как-нибудь это по-другому, а то: в первый раз!.. совершилось!.. Как-то странно… неловко!..
Ольга. Ну, хорошо: я подумаю, переменю… (Читает.) «Тогда и небо, и деревья, и трава слышали наши взаимные признания и разделяли наши чувства: все сияло, все ликовало, все радовалось»..
Марья Григорьевна. Ах, как прекрасно!.. Совсем ты у меня сочинительница!.. Хоть печатай!..
Ковырнев. Истинно: как все всклад расписано…
Ольга. Ну, дальше… (Читает.) «Я видела тогда, что природа разделяет мою радость… Но что же теперь? Разделит ли она мою тоску, мое горе в разлуке с половиною моего существа»…
Марья Григорьевна. Вот опять… Кабы после свадьбы писала…
Ольга. Ну, это вздор, мамаша!.. Все равно: он для меня и теперь половина моего существа: он так мне дорог!.. Нет, я этого не переменю…
Марья Григорьевна. Ну, как хочешь… Я только так…
Ольга. Вы слушайте дальше. (Читает.) «И что же мне показалось?.. Мне показалось, что небо мрачно, что деревья уныло машут своими вершинами, как бы жалеют обо мне, что каждый цветок, каждая травка опустили свою головку… Но вдруг засвистал соловей»…
Орест. Днем-то?
Марья Григорьевна (укоризненно). Орест…
Ольга (читает). «Засвистал соловей, этот вестник любви»… Мамаша, вам нравится это выражение: соловей — вестник любви…
Марья Григорьевна. Прекрасное выражение!..
Ольга (продолжает). «Этот вестник любви. Его пение показалось мне вашим голосом»…
Орест (тихо). Похоже…
Ольга. Он говорил мне слова любви и утешения… и поняла; он говорил мне: я тоже люблю тебя, думаю о тебе, скучаю в разлуке с тобою… О, правда ли это?.. Не обманывай меня!.. Если я должна потерять любовь твою, должна погибнуть… О, говори скорее, не оставляй меня терзаться сомнениями!.. Для меня нет жизни без милого, без того, кому я отдаю себя навсегда, вечно!.. Если он обманет меня, я умру, я погибну или сойду с ума, превращусь в безумное существо!.. Но он умолк без ответа… Я шла, опустивши в землю глаза, и на песке дорожки искала ваших следов… Я нашла их: они были перепутаны с моими"…
Орест (фыркнув). Да, как же!.. разберешь тут следы… кривой Федор в лаптях постоянно по этой аллее дрова таскает!..
Ольга (обидевшись). Ну, что это, мамаша, это невозможно!.. Я не буду читать… Велите ему уйти отсюда… Мальчишка, и смеет насмехаться над тем, чего не понимает…
Марья Григорьевна. Орест, что ты в самом деле забываешься… Как ты смеешь против старшей сестры, невесты… Уйди, коли не можешь молча слушать…
Орест. Да я бы давно ушел: вы сами не пустили… Я коли так поеду за Джальмой…
Марья Григорьевна. Ах, поезжай куда хочешь… Надоел!.. Я уж знаю, что тебе не сидится…
Орест (Ковырневу) Ну, а ты поедешь или нет со мной?..
Ковырнев. Я не знаю, ангел мой, как мамашенька скажут… Папашенька бы не огневался…
Орест. Ну, черт с тобой, я и один съезжу, с Андрюшкой… (Уходит.)
Марья Григорьевна (Ковырневу). Да уж съезди ты с ним… Все постарше, поопытней… А то поведут они эту лошадь… Я боюсь, не убила бы как.
Ковырнев. Коли в угоду вам, матушка, я с моим полным удовольствием готов послужить… Конечно, что я уж поприсмотрю получше, и очень баловаться не дам… Только вот как бы Алексей Михайлыч, опасаюсь я, не хватились… Не огневались бы…
Марья Григорьевна. Нету, ничего… Я ему скажу… Уж ступай, съезди с ним…
Ковырнев. Слушаю, сударыня… Съезжу… (Уходит.)
Марья Григорьевна. Ну-ка, Олинька, вот теперь всех отослали: никто не помешает… Почитай-ка еще… Как, право, ты все это прекрасно описала!.. И откуда это у тебя берется?.. Удивительно это даже для меня… Нет, Раичке так не удастся, не написать!..
Ольга. А вы думали, что ваша любимица Раиса одна все умеет… все звезды с неба хватает… А про меня думали, что я дурочка…
Марья Григорьевна. Нет, я ничего никогда про тебя дурного не думала… Я тебя всегда за большую умницу считала… А Раичка, какая же она моя любимица особенная… Все вы у меня любимицы равные… Может, больше спускала ей, что, думала, ребенок… Ну, а уж теперь вижу: нет, она с душком!.. Да выходит и ума в ней нет большого… Вот и Аркадий Петрович, уж, кажется, ума палата, а тебя же предпочел…
Ольга. Уж не напоминайте, мамаша!.. Вы и тогда хотели ему свою Раичку навязать… Если б он не был так влюблен в меня и не поторопился сделать предложение, а Раиса не закапризничала бы и дала согласие… Я не знаю, что бы тогда за скандал вышел… А все ваше пристрастие… Уж Раичка, Раичка!.. А что ваша Раичка, вот, влюбилась в учителишку, да еще замуж за него выйдет… Вот вам и Раичка ваша!..
Марья Григорьевна. Ну, уж нет, уж этому не бывать!.. Что другое уступлю, а уж в этом пусть извинит…
Ольга. Да она захочет, так поставит на своем… Вы знаете ее взбалмошный, упрямый характер… Захочет выдти за него, она не задумается — и убежит… Не будете же ее под замком держать…
Марья Григорьевна. Ах, не пугай ты меня, Олинька… Я и без того напугана… Я не знаю, что мне и делать: лаской, что ли, мне на нее действовать… да уговором… Уж папаше-то, я не знаю, сказывать ли: тот бурю такую поднимет, что после еще бы хуже не вышло… Нет, уж видно, лучше мне ее посовестить, да приласкать… а?.. Как ты думаешь?..
Ольга. Я не знаю, как хотите… Да из-за чего вы так хлопочете… По-моему, так пускай каждая выходит за кого хочет: всякой выбирает по себе…
Марья Григорьевна. Ах, что ты говоришь, Олинька… Какая же это пара Раисе?.. Это пятно даже на тебя падает, что у тебя сестра за каким-нибудь Скворцовым замужем… Нет, нет, я поговорю с ней, а увижу, что не слушает, отцу скажу… (Входит Андревна с подносом в руках.)
Марья Григорьевна. Что, али барин проснулся?
Андревна. Проснулся, одевается… Сейчас Павел прибегал, чтобы закуску несла…
Марья Григорьевна. А самовар-то готов ли горячий?.. Этот остыл… Прими-ка его, да вели принести другой…
Андревна. Что это у нас Раичка не идет чай-то кушать… Спрашивала, спрашивала, не отвечает… Велела себе молока да хлеба черного принести, покушала, да так без чаю и сидит… И из своей комнаты никуда нейдет… Что за оказия за такая… Поссорились, что ли, вы с ней? Видать, что поссорились: вчера шум-от был… Да из-за чего вышло-то?.. Девки сказывают, — из-за учителя, что учитель к ней воровским манером на свиданье приходил… Да я не верю: не таковская она у меня барышня… Обругала только их, беспутков, не велела и рта разевать на такт речи… Скажи ты мне, матушка-барыня, всю правду-то…
Марья Григорьевна. Ну, вот, нашла время, стану я теперь тебе рассказывать… С тобой, ведь, кричать надо… А ты поди-ка лучше, скажи ей, упрямице, что мамаша приказала, дескать, сейчас же в чайную идти… Чтобы сейчас же, — до папаши пришла… Слышишь?
Андревна. Слышу, слышу…. Что это у нас за аказии — и, Господи, пошли!.. Чего никогда не бывало… Пускай Орест: тот озорник!.. А то Раичка… Хоть смела, шаловлива, а, кажись, завсегда с умком была…
Марья Григорьевна. Ну, иди же, иди… Посылай ее скорее… Да самовар-от возьми… Слышишь?..
Андревна. Ну, так неужто не слышу… Вы не как вон Орест, внятно говорите… А вон тот так все пошептом, пошептом, нарочно меня старуху на смех… (Берет самовар и уходит.)
Ольга. Как вам, мамаша, не скучно разговаривать с Андревной… Еще рассказываете ей все… И она приходит к вам точно не к барыне, а к товарке какой…
Марья Григорьевна. Ну, что, Олинька, с нее взять, старухи… Я к ней привыкла, она преданная нашему дому… всех вас выводила…
Ольга. Да скучно, мамаша, и неприлично: все-таки прислуга…
Марья Григорьевна. Ну, мой друг, я не гордая… Меня не убудет, что поговорю с нею… А мне коли преданная слуга, так дороже всего на свете…
(Входит Раиса.)
Раиса (подходя к матери). Вы меня звали, мамаша?
Марья Григорьевна. Ты хоть бы поздоровалась с матерью-то… Сегодня, кажется, еще не видались…
Раиса (целует руку матери). Я думала, мамаша, что вам это будет неприятно…
Марья Григорьевна. Почтение-то к матери неприятно… Ну, уж, матушка, я вижу, у тебя ум за разум зашел… Что же, дерзость мне ваша приятнее и неуважение?..
Раиса. Вы мне не приказали вчера подходить к себе… Я и не смела…
Марья Григорьевна. Полно, матушка, кажется, уж очень смела: делаешь все, что тебе вздумается, никого не спрашиваешься… Кажется, я ничем тебя не оскорбила, не обидела, а оскорбила ли, нет ли, ты меня, так, по-моему, дочери следовало бы первой подойти да извиниться перед матерью… а не разыгрывать этаких ролей: не сидеть безвыходно в своей комнате без чаю…
Раиса. Как только вы приказали, я тотчас пришла…
Марья Григорьевна. Пришла, да без всякого чувства, безо всякого сознания… Ты, кажется, совсем не понимаешь даже, что вчера оскорбила меня и обидела…
Раиса. Нет, мамаша, мне кажется, я вас ничем не оскорбила…
Марья Григорьевна. Скажите, пожалуйста, это она мне прямо в глаза говорит… Да разве это не оскорбление для матери, что ты, без ведома ее, позволила ничтожному человеку изъясняться в любви, целовать у тебя руки и… и… не знаю еще что…
Раиса. Я этого не ожидала, не предвидела, и потому не могла предупредить вас…
Марья Григорьевна. Да ты не должна была совсем и принимать его одна, без матери, без сестры… Да уж не говоря об этом, я гоню его вон, приказываю уйти, мне дурно делается от расстройства, а она этому же человеку опять руку подает и шепчется с ним в присутствии моем… И это, по-твоему, не кровное оскорбление?
Раиса. Я думала, мамаша, что вам дурно, и что вы этого не заметите…
Марья Григорьевна. Скажите, пожалуйста, можно ли с этой девочкой сговорить!.. Нет, Раиса, ты бесчувственная, бессердечная, в тебе искры любви к матери нет!.. Бог с тобой!.. Я не того от тебя ожидала… Я считала тебя доброй, любящей, а ты в глаза над матерью насмехаешься… Бог с тобой!.. (Плачет.)
Раиса (бросаясь к ней с участием). Мамочка, милая, душенька, что вы? Ну, о чем вы плачете?.. Ну, простите меня, если я вас обидела… Я не хотела оскорбить вас… Ну, мамочка, перестаньте плакать… Ну, простите меня.
Марья Григорьевна. Нет, Раиса, Бог с тобой, я вижу, что мне с тобой не сговорить: ты меня не уважаешь и не любишь… Я расскажу все отцу: пускай уж он рассудит и поговорить с тобой… Все расскажу…
Раиса (принимая снова холодный и спокойный вид). Как вам угодно… Расскажите!.. Я и сама вовсе не хотела скрывать ни от вас, ни от папа посещение Бориса Николаича…
Марья Григорьевна. Ты даже, может быть, и опять намерена повторять эти тайные свидания?..
Раиса. Совсем не тайные… А я прямо просила его бывать у нас…
Марья Григорьевна. Ну, уж извините: этого то я не позволю… И отец не позволит…
Раиса. Отчего же, мамаша? Ведь, он жил же у нас с лишком два месяца, очень часто оставался со мной наедине, никто никогда не запрещал мне разговаривать с ним, вы даже очень любили и хвалили его… А теперь вдруг и бывать ему нельзя у нас… Он остался такой же, как и был, и я точно также…
Марья Григорьевна. Ну, да уж ты сколько хочешь хитри и умничай, а я этого не позволю… Прежде он жил у нас, как наемный учитель, а теперь как он будет бывать?.. Как жених, что ли?..
Раиса. Просто как знакомый…
Марья Григорьевна. Таких знакомых в нашем семействе быть не может.
Раиса. Есть многие гораздо хуже и глупей, и бесчестнее его…
Марья Григорьевна. Может быть, может быть, только ни я, ни отец твой таких знакомых не желаем, которые, забывая свой низкий род, осмеливаются у моих дочерей руки целовать и в любви перед ними изъясняться… (Входит Павел с кипящим самоваром.) Что барин, скоро?
Павел. Сейчас, идут-с… (Уходит).
Марья Григорьевна. Ну, вот папаша сейчас придет, мы его спросим, как он смотрит на таких знакомых… Вот, садись, подожди его, коли для тебя материнские слова ничего не значат…
(Входит Квашнин. Дочери подходят к нему здороваться. С женой он целуется и садится завтракать.)
Квашнин. Здравствуйте, здравствуйте… Ну, как, что?
Марья Григорьевна. Как ты съездил? Расскажи нам… давно мы с нетерпением тебя ожидаем…
Квашнин (закусывая). Ничего… Все отлично, превосходно…
Ольга. Что, Аркадий, папаша?
Квашнин. Кланяется, кланяется… Особенно уж тебе, Оля… Уж такие у него восторги, такие чувства к тебе!.. Просто, всю дорогу только и слов, что про тебя… И такая ты, и сякая: и умная, и добрая, и солидная, и красавица писаная, просто все добродетели!..
Ольга. Ах, милый!.. А он не прислал, папа, записочки с вами?..
Квашнин. Нет, милый друг… Да и некогда было… Как приехали, прямо к нотариусу… Сделали дело, надо было закусить… Ну, а тут уж и лошади ждут…
Ольга. Неужели же он не нашел минутки свободной, чтобы хоть строчку, хоть словечко черкнуть мне…
Квашнин. Некогда, некогда было, Оля, ей-Богу, некогда.. Каждая минута была занята, и торопился он очень… И какой же он делец!.. Ну, уж насмотрелся я!.. Мало таких видал… У нотариуса это сам диктует, сам пишет… И все он знает, все законы… Нотариуса-то учит… Удивительный человек!..
Ольга. Он гений, папаша…
Квашнин. Уж именно гений!.. Это надобно правду сказать… Таких людей не много…
Ольга. А все-таки я в большой на него претензии, что он не написал ко мне… не утешил меня…
Квашнин. Ах, ты, какая чудная… Ведь, говорю же тебе, минуты свободной не было… Ему непременно нужно было сегодня утром попасть на железную дорогу, да еще заехать к одному богатому купцу, с которым у него тоже дела… Да и зачем тебе письмо, когда, вот, я налицо, живое тебе письмо… А уж что любит тебя, что все готов для тебя сделать, ты не сомневайся: уж это я тебе верно говорю… У меня есть даже доказательства…
Ольга. Да, знаю, папочка… В любви-то его я уверена; знаю и то, как он великодушен, на что способен и что он сделал для вас…
Квашнин. Сказал разве?..
Ольга. Я требовала, чтобы он сказал, он не мог скрыть, но заклинал меня никому не говорить, и я молчала… Но вообразите, папаша, он считает это свое одолжение ни во что, говорит, что это пустяки…
Квашнин. Да для него, может быть, пустяки, а для нас это благодеяние…
Марья Григорьевна. Да что такое? Про что вы говорите? Что это за секрет?..
Квашнин. Теперь уж это не секрет… Я могу всем сказать, пускай все знают, каков мой будущий зятек… Да, Марья Григорьевна, спасибо ему… Не всякий родной сын это сделает!.. Он мне дал взаймы, без процентов, сто тысяч рублей…
Марья Григорьевна. Сто тысяч?..
Квашнин. Да-с, сто тысяч, пустячки!.. И благодаря ему, я буду учредителем предприятия, которое, может быть, даст мне миллиончик… Вот что сделал для меня ее жених, наш будущий зять, Аркадий Петрович Волынов…
Раиса. Папаша, он вам в руки эти деньги отдал?.. Вы их получили от него?
Квашнин. Что за глупый вопрос? — Если я занял у него, так, разумеется, получил…
Ольга. Странная ты, Раичка! Это, ведь, не одни разговоры, не шутка, а настоящие сто тысяч рублей…
Марья Григорьевна. Да, это благородный поступок…
Квашнин. Да-с, этот жених не из тех, что в карман тестю смотрят… Этот сам старается, заботится о будущей своей родне… Этот не из тех прощелыг, что подъезжают к богатым невестам и прикидываются влюбленными, а у самого на уме одно, как бы к приданому-то подобраться поскорее… эти вот все чинуши мелкие, разночинцы, учителишки разные, вся эта нищета безродная… Наберутся разных слов из книжонок своих, да и размазывают перед барышнями, что побогаче… А наши дуры, развеся уши, слушают: ах, как умен, ах, как влюблен!.. Вот кого осчастливить нужно!.. Вот с кем соединить жизнь… Бедный, несчастный!.. Умрет, пожалуй, от любви, чахотку схватит!.. А он, прощелыга, и не думает об ее любви и чувствах, а подыгрывается как вор, что из кармана платки таскает… Ты не знаешь ли, Раиса Алексеевна, этаких мазуриков?..
Раиса. Знаю, папаша…
Квашнин. Знаешь… Ну, и прекрасно!.. И прошу из головы этот вздор выкинуть, а вперед от таких людей держать себя подальше, — помнить, чья ты дочь и что для тебя партия может быть получше…
Раиса. Я, ведь, и отказала ему, папаша.
Марья Григорьевна. Что же ты мне этого не сказала… Вообрази, дружок, какая дерзость: только что ты уехал, к нам — уж не знаю как — прорвался этот учитель наш, встретил Раису один на один и осмелился изъясняться ей в любви и даже просить ее руки… Я застала их — уж он ручки у нее целует…
Квашнин. Вот как… Что же ты сделала?..
Марья Григорьевна. Да, конечно, я без всяких разговоров выгнала его вон, не позволила ему даже слова сказать…
Квашнин. Самое лучшее… Еще следовало бы велеть из комнат в шею вытолкать, а на дворе велеть кучерам в кнуты принять… Вот как этих женихов нужно провожать… Ракалия этакая!.. К моей дочери свататься вздумал… Скажите, пожалуйста!.. Каков!.. А, право, жалко, что не велела кучерам в кнуты…
Марья Григорьевна. Ну, для чего, мой друг… Это уж чересчур… Положим, это с его стороны излишняя дерзость и самонадеянность… Может быть, ведь, и Раиса Алексеевна тут немножко виновата: кабы держала себя осторожнее, этого не было бы… Я и то немножко раскаявалась, что уж очень круто его прогнала… Но я ужасно растревожилась: представь себе, вхожу, — вижу, ручки он у нее целует… Я, ведь, не знала, что она отказала ему… Ну, у меня просто дух перехватило… к сердцу подступило… слова не могу сказать, кричу только: вон, вон!.. даже дурно потом мне сделалось… Если бы я знала, что она уж отказала ему, — я бы иначе поступила: я бы напела ему так, что он потом всю бы жизнь помнил, и отпустила бы его тихо… Да, ведь, я не знала… И отчего же ты до сих пор ничего мне не сказала, что отказала ему?..
Раиса. Да я, мамаша, Скворцову вовсе не отказывала: я не про него говорю…
Марья Григорьевна. Про кого же ты говоришь, мать моя?.. Тебя не поймешь…
Раиса. Я говорю про Волынова… Я Волынову отказала…
Марья Григорьевна. Как про Волынова?.. Да ты с ума, что ли, сошла?..
Ольга. Аркадий, кажется, к тебе и не сватался…
Квашнин. Да я про кого тебе говорил?.. Разве я про Аркадия Петровича говорил тебе?.. Что я тебе говорил?..
Раиса. Вы говорили, что есть негодяи, которые ухаживают за богатыми невестами, прикидываются влюбленными, тогда как у них одна цель — как-нибудь обмануть и обобрать родителей невесты…
Квашнин. Ну… Так какое же это отношение имеет к Волынову?..
Раиса. Мне показалось, что вы на него намекаете…
Квашнин (вскакивая). Что-о?..
Марья Григорьевна. Батюшки! Она, ей-Богу, с ума сошла… Что она такое говорит?..
Ольга. Не беспокойтесь, — не сошла… Она просто ненавистничает, злобствует, что Аркадий предпочел меня ей… и со злобы и зависти не знает, что уж и сказать… Это уж так глупо и гадко, и смешно, Раиса, что я от тебя этого не ожидала!..
Раиса. Нет, Оля, я не злобствую и не завидую тебе, — напротив, я тебя очень жалею… Ты скоро сама убедишься в этом…
Квашнин. Да в чем, в чем — в этом? Ты подумай, что ты говоришь то?.. Ведь, это, в самом деле, только дура или сумасшедшая может говорить… Или уж действительно ты от зависти и досады сама не знаешь, что говоришь?.. За что ты жалеешь Ольгу?..
Раиса. За то, что Ольга полюбила и дала слово такому человеку…
Квашнин. Какому?
Раиса (резко). Такому негодяю, как Волынов…
Квашнин (в бешенстве). Раиса!.. Я тебя…
Ольга. Как ты смеешь, Раиса… Я не позволю тебе оскорблять…
Марья Григорьевна. Батюшки! Не кричите: право, она не в себе…
Раиса. Выслушайте меня хладнокровно, если можете… Я поторопилась, не выдержала, слыша как вы оскорбляете честных людей, превознося негодяя, — и проговорилась прежде, чем следовало… Но все равно: не сегодня — завтра вы сами все узнаете… Еще лучше, может быть, что я предупрежу вас… Послушайте же, — я не сумасшедшая, говорю сознательно и не от злобы или зависти… Волынов — обманщик, негодяй… Я боюсь, что…
Ольга (бросаясь к сестре) Раиса! Ты не смей говорить таких вещей… Я понимаю, кто это внушил тебе… Я не позволю оскорблять при мне того, кто…
Орест (вбегая). Папаша, мамаша, что же это такое? Что это значит? Джальму мне не дали, — сказали: описан, опечатан… И Джальма, и Богатырь, и кабриолет, — и все, все, все, опечатано… Только что перед нами чиновник уехал… Что же это, папаша, такое?.. (Чуть не плачет.) Джальма мой, — он мне подарен… Все слышали… Как они смеют!.. Это моя лошадь!..
Раиса. Вот и разъяснение началось!..
Квашнин и Ольга. Да что это значить?.. Что случилось?.. Растолкуй ты, Ковырнев… Я ничего не понимаю…
Марья Григорьевна. Объясни, Ардальон Михайлыч, что такое… У меня даже сердце упало… Как описано, как все опечатано?..
Ковырнев. Так, матушка, так точно, благодетель… Сам я этого дела произойти не мог, и что такое значит — понять не могу, а говорят людишки, рассказывают: наехал, чу, господин никакой из города, с медалью, раным-ранешенько, созвал народ, старосту, все описал, все запечатал, сдал старосте на хранение под расписку, а сам уехал… Только-только мы его не застали.
Орест. Но, ведь, они должны, папа, отдать мне моего Джальму: ведь, он мой, мне при всех Аркадий Петрович подарил… Ведь, не могут они его…
Квашнин. Ах, погоди ты, отстань!.. (К Ковырневу). Да по какой причине, по какому поводу это сделано?..
Ковырнев. То-то, ангел мой, темнота!.. Ничего добиться не мог… Ну, знамо, мужик, что он понимает, — говорят; начальство приказало да и шабаш… Тут болтать-то — чего не болтают: всякое городят, чего и быть невозможно… Сказывают, будто бы и в залоге-то все это было у купца нашего, Баранова, и деньги, чу, у него он занял да не отдал в срок… А иные мелют, что будто и вовсе сам продал все заведенье свое и денежки взял вперед, да лошадей на срок не прислал, купец-от хватился, велел опечатать, чтобы верно было… Кто их поймет… Ничего даже разобрать невозможно… Темнота!.. Путного-то человечка не было ни одного, расспросить-то, узнать-то в корень не от кого… А так это прискорбно, так прискорбно…
Ольга. Папаша, мне кажется, я понимаю, догадываюсь: просто это какая-нибудь гнусная интрига. У таких людей, как Аркадий, всегда есть враги… Он же такой гордый, никому кланяться не хочет.. Вот, воспользовались, что он уехал, и надумали в его отсутствие сделать скандал… Уж наверное, что так…
Квашнин. Да и я то же думаю… Другого ничего быть не может…
Орест (к Ковырневу). А вот я говорил тебе, звал: поедем пораньше… Кабы тогда поехали, не высиживал бы ты свой чай, чиновника бы застали, и все узнали бы… Может быть, и Джальму увели бы… А вот теперь все из-за тебя, дьявола!.. ехать бы мне тогда одному, как встал… Папаша, да неужели же мне Джальму не отдадут?..
Андреевна. Приехал, приехал…
Все. Кто? Кто?
Андреевна. Павлушка высаживает, в окно видела, и с ним гости никаки, незнакомые…
Квашнин (громко). Да кто приехал-то, старая глушня?..
Андреевна. Он воротился, кому больше: наш барин, Аркадий Петрович…
Ольга. Аркадий!.. А, он узнал, воротился, он все это рассеет!.. Аркадий, милый!… (Хочет бежать к нему навстречу.)
Раиса (хватая ее за руку). Оля, милая, я прошу тебя, не ходи… Погоди здесь… Узнай сначала…
Ольга (вырываясь.) Это что еще?.. Ты думала, тебе удастся его оклеветать, осрамить… Ты думала, я тебе поверю… Нет, он мой, мой жених, а не твой!.. Не удалось, не удалось!.. Клеветница, интриганка!.. Аркадий, Аркад, милый!..
Ольга (бросаясь на шею Волынову) Аркадий… О, как я рада, как я счастлива!.. Ты воротился, ты…
Волынов (вежливо устраняя ее). Здравствуйте, Ольга Алексеевна.. Здесь есть посторонние… Я должен представить…
Квашнин и Марья Григорьевна. Какими судьбами? Как так?.. Аркадий Петрович…
Волынов (здороваясь со всеми). Здравствуйте, здравствуйте… Не ждали?.. Я сам не ожидал… Батюшка, maman, позвольте прежде всего представить вам моих спутников… Вот поверенный, г. Алябьев…
Квашнин. Очень приятно…
Волынов. А это, кажется, знакомый вам человек… (Указывает на пристава).
Квашнин. Фома Фомич, как же… (Подает руку). Очень рад… Покорнейше прошу садиться, господа. Чайку, или закусить?.. (Увидя входящего Скворцова). Вам что угодно, милостивый государь?..
Скворцов. Я в качестве свидетеля, по приглашению поверенного…
Квашнин. Да что вам нужно?.. Какого свидетеля?.. Мне никаких свидетелей не нужно!..
Алябьев. Я их просил присутствовать в качестве свидетеля вот по их делу… (Указывает на Волынова.)
Квашнин. Ты его приглашал, Аркадий Петрович?
Волынов. Нет, нет, для меня лично г. Скворцов совершенно не нужен…
Квашнин (показывая рукой на дверь). Так не угодно ли вам…
Становой пристав. Позвольте, Алексей Михайлыч, они могут быть, как свидетель…
Квашнин. Как может быть, коли я этого не хочу… в моем доме…
Становой пристав. Так точно, могут-с!.. Закон дозволяет это, по желанию поверенного…
Квашнин. Да что же это такое? Объясните же, наконец…
Волынов. Вот в чем дело, батюшка… Я вам объясню…
Квашнин. Объясни, мой друг, пожалуйста…
Волынов. Хоть я и окружен здесь наполовину врагами (взглядывает на Раису и Скворцова), которые рады будут случаю кидать в меня грязью, но за то у меня много и друзей, которые меня понимают (целует руку Ольги) и, знаю, примут во мне участие… Пока я здесь жил и хлопотал по устройству имения, а потом вот потерял голову вместе с сердцем, которое отдал, впрочем, в верные руки. Надеюсь так, Ольга?..
Ольга (нежно). Разве в этом можно сомневаться…
Волынов (целует ее руку). Благодарю, мой ангел… Я не сомневаюсь!.. Так вот, пользуясь моим отсутствием из Петербурга и желая помешать тому делу, о котором вы знаете, мои друзья-приятели подвели очень хитрую штуку — представили ко взыскание в суд какой-то мой вексель в семь тысяч, о котором я, ей-Богу, совсем позабыл, и обделали дело так, что, за неявкою моею в суд и за неотысканием моего местожительства, суд признал меня несостоятельным должником и выдал исполнительный лист об арестовании меня, с которым вот и явился сюда г. Алябьев…
Алябьев. Хоть не совсем так, да это, впрочем, все равно… Продолжайте…
Волынов. Представьте себе: меня хотят посадить в яму, и за какие-нибудь семь тысяч!.. (Смеется.) Не правда ли, остроумно? И, ведь, надо же случиться беде, что все мои деньги в Петербурге, а теперь налицо всего каких-нибудь полторы тысячи… Я прошу: дайте, господа, мне свободу доехать в Петербург без скандала, и я вам втот же день уплачу капитал с процентами на проценты — не соглашаются… Так вот и упросил их, батюшка, заехать сюда, надеясь, что вы не откажетесь уплатить за меня эти деньги, если есть в наличности… Конечно, вы не доведете, чтобы жених вашей дочери хоть одну минуту сидел в тюрьме…
Ольга. О, конечно!..
Квашнин. Да само собой разумеется, только в настоящую-то минуту у меня нет таких денег…
Ольга. Но вы папаша, можете достать через день, через два… Вам поверят такие деньги…
Квашнин. Да, конечно, могу… Я достану…
Раиса. Да, ведь, у вас, папаша, должны быть сто тысяч, которые вы заняли у г. Волынова… Вот из них дайте…
Квашнин. Я, ведь, векселя только выдал, а деньги у Аркадия Петровича в Петербурге… Он их там внесет.
Волынов (стараясь замять разговор, к Алябьеву). Так вот, батюшка согласен внести вам деньги, только не сейчас… Согласитесь подождать…
Алябьев (не отвечая Волынову, к Квашнину). Значит, вы выдали дутые векселя?..
Квашнин. Как дутые?
Алябьев. То есть, безденежные, денег по ним в руки не получили?
Волынов. Ну, господин Алябьев, вы, кажется, вмешиваетесь в наши семейные дела, которые до вас не касаются…. Вам угодно продержать меня здесь или в моем имении, под вашим надзором, что ли, пока вам заплатят все деньги по векселю?..
Скворцов. Г-н пристав, потрудитесь составить протокол, что в присутствии вашем, г. Алябьева и моем, Алексей Михайлыч показал, что выдал г. Волынову безденежные векселя и Волынов против этого ничего не возражал… Мы с Алябьевым подпишемся, как свидетели…
Волынов (гордо). Это к чему же-с?
Скворцов. А к тому, чтобы вы не могли потом взыскивать по этим векселям…
Квашнин. Да вы что же вмешиваетесь… Вас кто спрашивает?
Скворцов. Алексей Михайлыч, поймите, какую вы беду себе приготовляете: ведь, Волынов может от вас потребовать уплаты по этим векселям… Никакого общества нет и не бывало… Все это пошлый обман… Никогда г. Волынов не внесет за вас ста тысяч, да их и нет у него… Вот вы спросите Алябьева: он знает все его дела… Имение Волынова заложено и перезаложено… Пускай г. Волынов скажет теперь и подпишет под протоколом, что хотя он векселя и взял, но денег по ним вам не выдал, а обязуется выдать тогда-то, под особую расписку… Спросите его: даст ли он такое показание?..
Квашнин. Оставьте вы меня в покое… Я говорить с вами не хочу… Что вы ввязываетесь?.. Ясам не дурак!.. Убирайтесь вон!..
Раиса. И это вы, папаша, говорите человеку, который бескорыстно советует и заботится о вас!.. Разве вы не понимаете, не видите, что вас обманывают, хотят разорить…
Волынов. Да где я? Что со мною делают?.. В доме ли я родителей моей невесты или под судом, в камере судебного следователя… Кто же дал право становому и этим господам производить мне допрос?.. За что все эти оскорбления?.. Ольга Алексеевна, Алексей Михайлыч, Марья Григорьевна, неужели все это делается с вашего согласия, с вашего позволения?.. В таком случае вы извините меня, я уйду, я отряхну прах от моих ног, на пороге этого дома!..
Ольга. Папаша, прекратите же эту сцену… Прикажите им замолчать… Что это такое?. Аркадий, ты успокойся, я верю в тебя, не сомневаюсь, и все мы верим, и папаша и maman!..
Квашнин. Да они меня совсем с ума свели, с толку сбили… Я совсем растерялся… Там имение описывают… Тут за долг сажать хотят… Нет, Аркадий Петрович, Бог с ним с учредительством, не хочу я в общество поступать!.. Отдай мне векселя назад… Успокой ты меня и докажи себя перед ними…
Орест. И насчет Джальмы засвидетельствуйте, что он мой, что вы мне его подарили. Они его описали, опечатали… Не отдают…
Марья Григорьевна. Да, Аркадий Петрович, самое это лучшее… Бросьте вы все это дело… И нам, и вам будет покойнее… Право, дорогой мой, оставьте вы все это… Будьте…
Волынов. Да, я вижу, Марья Григорьевна, что я должен все бросить, всех оставить… Я не ожидал, чтобы в доме моей невесты какие-то неизвестные проходимцы осмелились оскорблять меня, чтобы сестра моей невесты подозревала меня в мошенничестве, в обмане… Да, я должен бросить все и проститься с вами навсегда… (К становому приставу.) Извольте писать протокол, и если хотите… если эта комедия к чему-нибудь послужит… запишите, что я утверждаю, что векселя не безденежные, что я выдал под них чистые деньги, на что у меня есть доказательства, и что в свое время я их намерен представить ко взысканию. (Общее движение.) А теперь вы можете меня арестовать… Я готов ехать…
Ольга (бросаясь к Волынову). Аркадий, ты меня оставляешь, ты бросаешь меня?.. Что ты сказал? Я ничему этому не верю… Я верю тебе одному…
Волынов. Мне жалко вас, Ольга Алексевна, я вас любил, но я не могу жениться на той, родители которой выставляют меня каким-то обманщиком, чуть не вором, которые, взявши деньги, говорят, что их не получили, сестра которой намекает, почти прямо называет меня мошенником, и вместе с каким-то проходимцем, своим возлюбленным…
Скворцов (бросаясь к Волынову). Молчать, пока вы целы… Я говорю вам в глаза, что вы негодяй, мошенник, вор, иимею на это доказательства. Мне хотелось только обличить вас перед всеми, ия достиг своей цели… Вы сами себя разъяснили… А по векселям вы ничего не получите… Я докажу, что они безденежные, выманенные мошенническим образом…
Волынов. Вы докажете?.. О, свежеиспеченный и непропеченный юрист!.. Я бы желал знать, какие доказательства могут опровергнуть документ, в котором Алексей Михайлыч собственноручно удостоверяет, что деньги по векселям от меня получил… В доверенности, мне выданной, он прямо пишет, что предоставляет мне получить ссуду в уплату части занятых у меня и полученных сполна ста тысяч рублей…
Скворцов, Алябьев и Пристав. Как, вы это подписали?.. Алексей Михайлыч!.. Что вы наделали? Вы разорили себя…
Марья Григорьевна (растерянно). Батюшки, что он наделал?.. Растолкуйте вы мне…
Ковырнев. Сто тысяч, ангел мой!.. Это деньги!.. На полу не поднимешь…
Волынов. Не я обманщик, а меня обманывали… Меня хотели здесь обобрать… Взяли мои деньги и хотят сделать векселя безденежными… Кто выходит мошенник и вор?
Ольга. О, я проклинаю всех, всех!.. (К Раисе.) Тебя особенно и с твоим возлюбленным вместе… Это вы, вы все сделали… Вы хотите лишить меня счастия…
Волынов. Господа, мне здесь делать больше нечего… Я ухожу… (Хочет идти.)
Ольга (бросаясь к нему). И я с тобой… Куда ты, туда и я… Я не оставлю тебя, не расстанусь с тобой, никому не отдам… Я ничему не верю…
Раиса (удерживая Ольгу). Оля, Оля, постыдись!.. Образумься!..
Ольга. Прочь, не сестра ты мне больше…
Волынов. Извините, Ольга Алексеевна… Я ухожу один… Мне вас жалко… Вы не можете быть невестою мошенника… Вы барышня и такой хорошей, такой благородной фамилии… Идемте же, господа… Или я один уйду. (Подходит к дверям, в которых его останавливает Орест.)
(Ольга истерически рыдает).
Орест. А Джальма?.. Как же Джальма? Ведь, вы подарили его мне…
Волынов. Подите вы прочь от меня, глупый мальчишка… (Отталкивает его.)
Орест (удерживая его). Нет, я не отстану… Вы подарили… Вы засвидетельствуйте…
Квашнин (который до сих пор сидел как потерянный, вдруг бросается к Волынову). Векселя мои, векселя отдай… Доверенность… Теперь я все понял… Отдай.. (Хватает его за шею)
Волынов. Г-н пристав, что же это?.. Это насилие, разбой!.. Я буду кричать, требовать помощи…
Пристав. Алексей Михайлыч, успокойтесь, так нельзя… Ваше от вас не уйдет… Не делать бы прежде, спросить, посоветоваться… А так нельзя…
Квашнин. А, что?.. Как?.. (Отпускает Волынова. Тот скрывается за дверью. Алябьев и пристав его сопровождают).
Марья Григорьевна. Батюшки мои, что же будет теперь?.. Алексей Михайлыч, что ты наделал?.. Разорит он нас теперь. (Рыдает.)
Ольга. Пустите меня, пустите к нему… Я не отстану… Я с ним…
Скворцов и Раиса (удерживая ее). Оля!.. Ольга Алексеевна… Образумься!.. Придите в себя!..
Ковырнев. Нехорошо, ангел мой!.. Придите в себя… Теперь это никак невозможно…
Ольга (порываясь.) Пустите, пустите… Проклятие мое на вас!.. Проклятие!.. (Истерически хохочет.)
Марья Григорьевна. Держите ее, держите… не пускайте…
Квашнин. А? Что?.. Рразорит? Вы чего смотрели?.. Что прежде не говорили?.. Теперь все на меня… Кто привел, кто сватал?.. Ты! (указывает на Ковырнева.) Кто поверил первый, принимал, расхваливал?.. (к Марье Григорьевне) — Ты!.. Кто влюбился, как дура, как сумасшедшая?.. (к Ольге) — Ты!.. Замуж захотелось, потерпеть, подождать не могла…
Ольга. Как?.. Я же и виновата… Меня оскорбили, унизили, опозорили, лишили любимого человека… И я виновата?.. Нет, вы виноваты во всем!.. Если б вы не позволили здесь оскорблять его в присутствии моем, он никогда бы не отказался от меня… Может быть, вы и деньги получили, а его сделали обманщиком, мошенником… Вчера обнимали, целовали, превозносили, а сегодня… что?.. И при мне, при посторонних… Это хоть кого взбесит… И кому, кому позволили вы издеваться над ним?.. Разве это люди в сравнении с ним?.. Это ничтожество, завистники, сплетники!.. Если он теперь и разорит вас, так поделом, поделом… Но я-то, я-то за что страдаю?.. За что?.. За что?.. В первый раз в жизни встретила человека, который полюбил, оценил меня… И того оклеветали, оскорбили, отняли… Разбили мое счастье, мою жизнь!.. И кто же, кто? родная сестра, сами родители, родной отец… О, вы, вы виноваты!.. Я люблю его, я жить без него не могу… Я сойду с ума, я умру… Дайте мне его, воротите его… О-о, проклятие, проклятие!.. (Убегает с истерическими рыданиями и хохотом.)
Марья Григорьевна. Батюшки, не забежала бы она куда, не сделала бы чего над собою… Бегите, смотрите за ней… Орестушка, беги за ней…
Орест. Вот еще… Стану я бегать за ней… Она будет комедии представлять, а я бегать стану… Мошенник, так мошенник и есть!.. Где Джальма-то?..
Марья Григорьевна. Ардальон Михайлович, беги, хоть ты батюшка…
Ковырнев. Как теперь, ангел мой?.. Теперь за ней ни в жизть не поспеешь, коли в нее вступило… Не с моими ногами… Что один поделаешь? Тут народу много нужно…
Марья Григорьевна. Ах, Господи, Господи!.. Батюшки, батюшки!.. Что будет… Что будет!..
Квашнин. Нищие, все будем нищие!.. Разорены, разорены!.. Дочь проклинает!.. Я виноват, я один виноват во всем!.. Погубил, разорил… себя, семью!.. Обманули, провели, как дурака… Своего природного, родового мало… Захотел разбогатеть, дворянству изменил, породе своей… Все смеяться будут… Дурак, дурак, посмешище общее!.. (К Раисе и Скворцову.) А вы смеетесь, рады!.. Подвели… На смех подняли… Смейтесь, смейтесь!..
Раиса. Что вы, папочка, что вы… Где же мы смеемся?.. (Подходит к Квашнину.)
Квашнин. Прочь, ты не как дочь, ты как злой враг мой поступила… Подговорила этого… (Указывает на Скворцова.) Он силой ко мне ворвался, а ты, вместе с ним, меня на смех, на смех, на позор всем… Вот, мол, какой дурак у меня отец!.. Глядите, смотрите, смейтесь!.. А ты думаешь — этот не того же хочет: он тоже в карман смотрит… Хоть и разорил, мол, а все что-нибудь да осталось, что-нибудь да дадут: голяку все годится…
Скворцов. Вы ошибаетесь, Алексей Михайлыч. Вы напрасно оскорбляете меня…
Раиса. Папаша, милый… он не такой: он честный, бескорыстный!.. Я люблю его…
Марья Григорьевна (всплеснув руками). А, батюшки, еще новая радость, честь для нашей фамилии…
Квашнин. Ха, ха, ха… Чего лучше… Вот какие женихи нынче у моих дочерей… Мазурики, мошенники, нищие, всякие разночинцы, учителя, поповичи!.. Да кому же и быть?.. Я, Квашнин, стал тот же Ковырнев: обобрали, разорили, опозорили, осмеяли!.. Ай, ай, что это? Голова, голова… Душно, душно… (Падает на руки окружающих.)
Ковырнев. Вот, ангел мой, говорил, не беспокойтесь: от беспокойства болезнь приключается…
Марья Григорьевна. Батюшки, батюшки, что такое? Что с ним?.. Не умер ли?
Скворцов. Нет, нет… Дурно ему… Орест, скачите скорее в город за доктором! Раиса Алексеевна, не теряйтесь: позовите людей, воды, льду, спирту…
Ковырнев. Вот, ангел мой… Кто мог это сдумать?.. Все от Бога!.. Прямо сказано: вкупе богат и убог…