В феврале этого года на меня были вылиты потоки грязи и всякой клеветы. В газетах охранного отделения точно сообщалось, что я проник в народную среду под видом набожного попа для бунта и разрушения; в то же время газеты левого фланга предъявили ко мне обвинение в измене освободительному движению, в том, что я тайный полицейский агент и провокатор. Затем на общественную арену вышли всякого рода предатели, воры, ренегаты и также изрыгнули на меня хулу.
Грязь лилась, лилась без конца!
Я не отвечал на эту брань, поддерживаемый в своем спокойствии сознанием чистоты совести. Теперь я обращаюсь к обществу. Вы, выслушавшие обвинение, выслушайте мое слово.
Обвинения, предъявленные ко мне, резко распадаются на две части: одни затрагивают мою частную жизнь, другие касаются моих политических идеалов. Я остановлюсь сначала на первых.
Меня обвиняют в том, что, состоя священником в пересыльной тюрьме, я под покровом своего сана развращал невинных девушек и бросал их. Это обвинение было кинуто мне в лицо только потому, что я, похоронив свою первую жену, не подчинился несправедливому закону, обрекающему священника на тайный разврат, и, полюбив молодую девушку, открыто с нею сблизился, как с своею гражданскою женою. Эта женщина разделила со мною все тревоги моей судьбы. Она при мне до сегодняшнего дня. Скажите же, каким презренным именем я должен назвать человека, запятнавшего мою частную жизнь и мою семью клеветою?
Меня обвиняют в краже. Теперь всем известно, что в бытность мою за границей граф Витте предложил рабочим организациям получить от правительственной кассы 30 000 р. для восстановления 11 отделов. Эти 30 000 р. были переданы бывшим министром Тимирязевым журналисту Матюшенскому, принадлежавшему в то время к крайним общественным партиям. Г. Матюшенский, передав из этих денег 7 000 р. рабочим, остальные деньги увез с собою в Саратов. Все товарищи подтвердят от первого до последнего, что все деньги, принятые от Матюшенского, ушли на рабочие организации и что ко мне не пристал ни один рубль.
Наконец, меня обвиняют в том, что я на "таинственные" деньги играл в Монако, когда в России шло кровавое восстание и на московских баррикадах решалось будущее России. Отвечаю моим врагам и клеветникам, что эти таинственные деньги я получил совершенно открыто при свидетелях за границей за свои литературные труды, что часть этих средств я отдал на нужды рабочих, и что в Монако мимолетно из простого любопытства и на пустые суммы участвовал в игре, не имев возможности в то время вернуться в Россию. Таковы обвинения, затрагивающие мою честь, как частного лица. Обсудив внимательно свое положение, припомнив длительную систематическую травлю, обежавшую все органы печати столицы и провинции, я обратился к присяжному поверенному С. П. Марголину с предложением изъять из всех предъявленных ко мне обвинений все то, что касается моей личной жизни, и предъявить в коронном суде обвинение в клевете по статье 1535 улож. о нак. ко всем лицам, нашедшим возможным во имя политической борьбы вторгнуться в мою жизнь с ложью и клеветою. Я отдаю дело своей чести на рассмотрение гласного суда и вперед предоставляю своим противникам рыться в моей жизни на всем ее протяжении, со студенчества до сегодняшнего дня. Господа, ищите и не стесняйтесь…
Последующие обвинения касаются моей политической жизни. Здесь для цели моей реабилитации я должен изложить свою политическую деятельность, насколько это возможно в условиях свободы 17 октября.
Выбираю из своей жизни нижеследующие эпизоды.
Товарищам моим известно, что в начале 1904 года я отдал все свои силы рабочим организациям. Я желал, чтобы наши рабочие выступили на защиту интересов народа с программою, выработанною в недрах рабочего класса. Идея оказалась отвечающей потребностям общества русского. В сравнительно короткое время мы сумели открыть 11 отделов, глубоко захвативших своими корнями самые низы народной жизни. Мы дотронулись до народного сердца. В своих отделах мы знакомились с идеями социализма в том виде, как они возникли на Западе, и сближали эти идеи с русскою действительностью в ожидании той исторической минуты, когда нам придется выступить на поле сражения.
В январе 1905 года мы заявили градоначальнику, министрам внутренних дел и юстиции, что мера терпения нашего иссякла и что 11 рабочих организаций г. Петербурга желают объясниться с Царем без вмешательства бюрократии. 9 января мы пошли к Зимнему дворцу. Это народное движение было рассеяно штыками, но след его останется в русской истории. Пусть печать рептилий и легковерных левых подбирает всякий мусор и сплетни из охранного отделения, но всей России уже ведомо, что на гребне исторической волны 9 января была не банда провокаторов, а молодая свободная Россия, умиравшая за правое дело. В этот день наши рабочие организации были в первом огне русской революции, и во главе этого движения стоял я, Георгий Гапон.
Я обращаюсь к моим обвинителям с вопросом: неужели вы серьезно думаете, что в день 9 января, когда я двигался к дворцу под выстрелами вместе с павшим Васильевым и другими товарищами, неужели вы думаете, что в этот день я провоцировал, продавал и предавал?
Мне отвечают: "нет". Тогда мы вам верили, но мы не верим вам теперь, после ваших действий за границей и после ваших последних поездок в Россию. Чтобы ответить на эти обвинения, спокойно приподымаю завесу над дальнейшими событиями моей жизни. Всем известно, что после 9 января правительство раздавило наши рабочие организации и раскидало товарищей по тюрьмам. Я бежал за границу, где посетил Женеву и другие центры русского революционного движения. Там я пришел в соприкосновение с партийными организациями и проводил время среди друзей русской свободы. Я был принят всеми, я был желанный гость, я мог вступить в ряды самых крайних партий и слить с ними свою деятельность; я отказался от этого сближения ввиду того, что, двигаясь в порядке своей тактики, я не хотел подчинять себя и наши рабочие организации чужим программам и велениям.
Из заграницы я несколько раз ездил в Россию для ознакомления с настроением народных масс и крестьянских масс, а также для восстановления наших организаций. В последние поездки мне было сообщено от имени графа Витте, что его государственный идеал, выразившийся в законе 17 октября, представляется совершенно совместимым с идеалами нашей рабочей партии; что он согласен открыть вновь наши организации и дать нам на это средства при сохранении нашими рабочими организациями полной моральной независимости от каких-либо видов правительства. Вместе с тем мне было сообщено, что граф Витте, относясь к моей деятельности, как к деятельности созидающей, а не разрушающей, разрешает мне временно жить в Петербурге без амнистии, впредь до выяснения вопроса о наших организациях. Таковы условия, при которых разразилась та травля газетная, о которой я сказал в самом начале этого письма.
Я хорошо помню, как в ноябре и декабре близкие и преданные мне лица говорили: Вы открыто вступили в соглашение с графом Витте и беседуете с его агентами, вы живете в Петербурге без амнистии, смотрите, вас могут оклеветать.
Я отвечал этим людям: Для нашего дела, для нужд голодного, обездоленного рабочего, обездоленного рабочего класса я спокойно спущусь в ад и там не омрачу своей совести. Вы знаете, чего я ищу, от чего же мне прятаться и от кого?
Слова моих преданных друзей оказались пророчеством. Нашлись люди, трактующие всякие объяснения и переговоры с графом Витте, в чем бы таковые ни заключались, как общественную измену, как позорное дело. Тысячи литературных куликов, узнав о моих сношениях с графом Витте, жалобно запели песни об "оконченном" Гапоне… Какая жалкая, болезненная подозрительность политических дегенератов и неврастеников. Разве вы не знали, что до 9 января я посещал все гнезда старой бюрократии, — и что же? Разве эта близость отношений помешала мне повести рабочие организации против оков русской жизни? Разве вы после 9 января не вознесли меня на верх русского революционного движения? Почему же вы думаете теперь, что, побеседовав с представителями графа Витте, я изменю своему долгу и общественному служению?..
О Феликсы из "Биржевых Ведомостей"; Иуды из других газет и всякие мигающие совы на литературном болоте. Вас поразили мои открытые сношения с Витте и согласие голодных рабочих организаций принять от него деньги. Вы решили, что в недрах центрального комитета произошла измена освободительному знамени…
Карлики и кроты! Вы видите только ближайшее, вид золота вас тревожит и смущает, и вы, как продажная женщина, не в состоянии понять гордое сердце, чувствующее себя выше всяких искушений.
В суде общественных партий я вам скажу больше и подробнее, а пока, гг. Феликсы и им подобные, потрудитесь указать лиц, которых я предал и провоцировал.
Теперь несколько слов о предстоящем суде.
Вопрос о моей политической реабилитации пред честными противниками я могу отдать только суду общественных партий; я уже имел честь заявить некоторым лицам об избрании мною в качестве моего представителя на этом суде присяжного поверенного С. П. Марголина. Ему я вверяю разоблачение всей истины в моей политической деятельности.
В настоящее время я предлагаю предстоящему трибуналу снестись с г. Марголиным, как с моим представителем, по некоторым организационным вопросам, которые я считаю существеннейшими условиями настоящего суда. Я не хочу идти в тайные судилища какой-либо партии, будь она правая или левая, ибо каждая партия проникнута сектантством и талмудическим ожесточением. Я желаю также, чтобы предстоящий трибунал не выродился в бесформенную анкету, ползающую по задворкам и мусорным ямам и собирающую сведения впотьмах. Я требую, чтобы обвинение было предъявлено ко мне в точной, конкретной форме, а не в виде бесформенного пятна. Я требую, чтобы мне были указаны имена лиц, в провоцировании которых я обвиняюсь, дабы я мог изобличить моих обвинителей в заведомой лжи. Я хочу, чтобы все свидетели по данному делу были допрошены в моем присутствии, и чтобы после судебного следствия мне и моему защитнику было предоставлено слово, освещающее все события моей политической жизни, — и тогда вы увидите, что Георгий Гапон, расстриженный поп, извергнутый из сана, любит свое отечество до последней капли крови и умрет верным стражем русского освободительного движения в рабочих массах на своем старом посту подле рабочих организаций.
Георгий Гапон.
12 марта 1906 г.
