Русская драма эпохи А. Н. Островского
Составление, общая редакция, вступительная статья А. И. Журавлевой
М., Издательство Московского университета
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Лица
КОНСТАНТИН СЕРГЕЕВИЧ ГОТОВЦЕВ
директор частного учреждения, средних лет, представителен.
ВАЛЕНТИНА АЛЕКСАНДРОВНА
жена его.
ВИТАЛИЙ
АНЮТА дети их.
ЛИДОЧКА
ЕГОР АЛЕКСАНДРОВИЧ ПАРУСОВ
брат Готовцевой.
МАРЬЯ СТЕПАНОВНА СЕТКИНА
вдова, подруга Готовцевой.
ТАТЬЯНА АЛЕКСЕЕВНА ТЕЛЕГИНА
молодая девушка, учительница музыки.
МИНОДОРА
няня Готовцевых.
Минодора (в дверях). Пожалуйте, батюшка, пожалуйте; барыня заждалась Вас. Теперь они счеты сводят, так в эту пору их никто не беспокоит, а вот сейчас кончат и выйдут. Уж как будет рада Вам — страсть!
Парусов (отстраняя ее). Отойди ты от меня! Ну, старуха! Поздороваться не даст.
Виталий (пожимая руку). Что это вы, дядя, не даете нашей старушке рассыпаться в чувствах?
Парусов. Помилуй, проходу нет; еще на лестнице подхватила меня, да так и вцепилась: «ду-ду-ду, ду-ду-ду…», одолела.
Анюта (подходя). А нам и не так от нее достается. (Целует Парусова.)
Минодора. Батюшка, хочется хоть с вами отвести душу. А то, что у нас делается, и-и! От мала до велика все носы повесили.
Виталий (с неудовольствием). Няня!
Минодора Эк напужал! (Передразнивая.) «Няня!» Сама знаю, что нянчила тебя.
Анюта. Дядя, не слушайте ее болтовню. Особенного ничего нет.
Минодора. Уж подобного теперешнему отродясь не случалось.
Парусов. Э-э! Да у вас тут что-то вышло! Один грозно возглашает: «Няня!», другая говорит: «Не слушайте». (Минодоре.) Жарь, старуха, все начистоту, без всяких опасений.
Минодора. А кого мне бояться? Барина дома нет. Все расскажу. Такая на ихнего папашу хмурь да ненавистность нашли — никто не мил стал. Сами знаете, как он прежде по барыне и детям сох. Насчет ласки; забот и прочего ублажения — редкостный был, а теперь молчит, губы кусает, косоурится… и что дальше, то хуже… жутко, ежели в комнату войдет.
Парусов. Вот так история! С чего же он? В уме не повредился ли?
Анюта. Что вы только не выдумаете.
Парусов. Не удивляйся, мой друг. Нынче это просто. Ходит человек — ничего не заметно, а там послушаешь — отвезли.
Виталий. У него взгляд яснее, чем у нас с вами. Тут другое… он или тяготится чем-то, или сердится на кого-то.
Минодора. На кого же? Барыня — кроткий ангел, тебя, вон, тихтехтором сделали, дома будешь строить, Анюте хоть бог красоты большой не дал, зато насчет музыки мастерица; Лидушку взять, так и та при новой учительше не в пример лучше стала — и за книжкой больше сидит и форсу поспало. Одно сказать: все как следует, а барин не в себе.
Парусов. Не по службе ли что? Управляет большим делом… завистников, верно, немало… не подкапываются ли?
Анюта. Узнавали, ничего не слышно.
Парусов (рассердясь). Ну, так тут ничего не поймешь.
Минодора. Вот так-то и мы. Дивимся, разводим руками, а догадки нет. Пришла беда, а неизвестно откуда.
Парусов. Давно ли это с ним случилось?
Анюта. Месяца три.
Парусов (в раздумьи). Так… так… в последний мой приход было уже кое-что заметно, но я думал, что это пустяки. Отчего же никто из вас не заглянул ко мне поговорить по душе?
Виталий. Мама упросила молчать. Ей стыдно за наши несогласия. Она хотела скрыть их даже от таких близких людей, как вы.
Парусов. Так вам бы отца вызвать на объяснение.
Анюта. Пробовали, не отвечает. Хлопнет дверью и уйдет
Парусов. Видно, надо мне поговорить с ним.
Минодора. Вступитесь, батюшка, а то что у нас теперь за жизнь! Сам редко дома бывает, детки фыркают, норовят как бы с папенькой схватиться… а барыня сама не своя… Смотреть — слеза прошибает.
Парусов. Ладно, ладно. Не оставим так. Потихоньку, по-приятельски задену его за живое — разговорится. А пока что, давайте же сюда сестру. Будет ей там счеты сводить. (Входит Готовцев.)
Готовцев (входя). А, ты пришел? Здравствуй.
Парусов. Я пришел. Здравствуй. Или не рад мне?
Готовцев. Почему же? Как всегда.
Парусов. А сам смотришь бирюком. Видно, для развлечения надо тебя по-прежнему пожать, чтоб заголосил, да обозвал меня медведем… (Подходя и расставляя руки.) Пожалуйте.
Готовцев. Оставь шалости! Не всегда они к месту.
Парусов. Хе-хе! Строгости пошли. Извини, не коснусь.
Готовцев. (Минодоре). Ты чего уставилась?
Минодора. Я-то… Да ничего… при господах.
Готовцев (резко). Уходи!
Минодора. Коли такая барская воля — уйду, уйду. (Уходит.)
Анюта. Папа, ты так раздражен, не уйти ли нам?
Готовцев. Что за нелепые вопросы? Оставьте меня.
Парусов. Угомонись, зятек. Мне передали, что ты чем-то расстроен, так зачем же на домашних срывать зло.
Готовцев. Не Минодора ли сообщает обо мне такие интересные новости?
Парусов. И она говорила. Да как не сказать? Живет столько лет, предана, как собака… не умолчишь, если барин освирепел.
Готовцев. Я не желаю, чтоб ты повторял разные глупости.
Парусов. Гм! Не повторял бы, если б не видел, что это правда. Дружище, нехорошо! Ты истомил всех.
Готовцев. Ты, кажется, хочешь вмешиваться в мои семейные дела?
Парусов. И не подумаю. Становиться между мужем и женой все равно, что между дверью и притолокой палец совать. А дети сами не маленькие, не дадутся в обиду…
Готовцев. Стало быть, приличнее всего тебе молчать.
Парусов. Не совсем. Часто кому-нибудь из домашних неловко сказать, а со стороны словечком как ожгешь — и польза.
Готовцев. Господи! Недаром родство считается карой божьей. Каждый из вас рано или поздно взгромоздится на шею.
Парусов. Во-первых, для моей комплекции у тебя шея мала, а во-вторых, я говорю по другому праву. Я был столько лет с тобой в тесной дружбе, ты позволял мне высказывать и не такие вещи. А если тебя шальная муха укусила за ухо, так… где моя шапка?
Готовцев. Я вправе желать и даже требовать, чтоб никто не являлся ко мне с неуместными вопросами и порицаниями. Кому угодно — может порицать меня заочно, а в глаза не говорить того, что взбредет в голову. Держи себя с тактом, и я буду встречать тебя с удовольствием.
Парусов. Но этого удовольствия не получишь. Меня, любезный друг, не во всякую дверь проведешь. Хожу туда, к кому душа лежит, а здесь… начинается вытеснение родных. Для чего тебе это понадобилось — не знаю… Набрался ли ты важности, или по другой какой причине, но только выталкиваешь меня исправно. Жалею! Ты не думай, тебя — сестру и ребят твоих. Ну, да с ними мы никогда не разладим. Прощайте, обиженный хозяин и родственник. Больше я для вас карой божьей не буду. (Уходит.)
Анюта. Папа, за что ты оскорбил дядю! Он был самым преданным нам родным.
Виталий. Что мы должны были чувствовать, когда видели, как ты неправ.
Готовцев. Как вам нравится? «Неправ!» Жаль, что вы не сказали этого мне при дяде. Я указал бы вам ваше место.
Анюта. До сих пор оно было подле тебя, а теперь неужели нет? Право, можно подумать, что с нами говорит человек, которому мы в тягость.
Готовцев. А вам хочется, чтоб я смотрел вам в глаза, нянчился и восхищался бы даже нелепостями, которые вы говорите. Не слишком ли велико это требование. До сих пор я заботился, не зная покоя, думал: «Вот поставлю их на ноги, вздохну свободно». Оказывается, что вы по-прежнему живете у меня как несовершеннолетние и в довершение всего надо мной же устраиваете опеку. (Улыбаясь.) Учите, учите, как я должен вести себя.
Анюта. Как же нам не говорить! Посмотри на маму. Что сталось с ее милым лицом? Если она молчит, это не значит, что не страдает. Мы должны высказывать свои мнения, иначе ты перестал бы смотреть на нас прежними глазами и назвал бы бессердечными и пустыми.
Готовцев. Бойко и смело. (Виталию.) Прибавь и ты что-нибудь. Что за церемонии? Громи, и я первый скажу: поделом!
Виталий. Сказать, папа, есть что, но я не признаю полуслов, а говорить открыто не могу. Я помню, что ты мой отец.
Готовцев. И желаешь, чтобы я оставался вьючной лошадью, с которой никогда не снимают груза? Нет, довольно. Мне ненавистна стала вечная зависимость от семьи… Я жить хочу! Дайте мне возможность хоть в эти годы не знать, что все от меня чего-то хотят и я не могу никуда скрыться, чтоб на меня не смотрели во все глаза.
Анюта. Папа, какие ужасные слова ты говоришь! После этого разве можно оставаться здесь?
Виталий. Так вот что тебя раздражало! Отчего же ты просто не сказал: «Уйдите из моего дома». Тарелка супа и стакан чая дороги мне не оттого, что я имею их даром, а потому, что они налиты рукой матери и я сижу подле тебя. А роскошь… не нужна она мне… Я буду лучше голодать, чем жить у тебя из милости. Об одном грущу, что мы расходимся, не обнявшись сердечно. Прощай, благодарю за все. (Уходит.)
Анюта. Папа, и я уйду. Я сумею работать и постараюсь обойтись без твоей помощи. (Уходит.)
Готовцев (один). Я не помню, что говорю, что делаю… бешенство душит меня. Глупцы, они хотят откровенности! Я с собой боюсь быть откровенным… (Смотря на часы.) Сейчас она должна быть здесь… Дождусь ее. Для чего? Взглянуть, потерзаться и уйти, чтоб еще сильней мучиться. (Входит Телегина.)
Телегина (входя). Здравствуйте. Извините, я кажется немного опоздала. (Взглянув на часы.) Нет, как раз вовремя. Скорее к Лидочке и примемся за дело. (Идет.)
Готовцев. А меня не удостаиваете даже пожатием руки? Очень любезно.
Телегина. Ах, я так заторопилась… Но если вы привыкли к почтению и… послушанию, я проявляю и то и другое разом. (Протягивает руку.)
Готовцев. Вот и хорошо. (Пожимает руку.) А то вы словно боитесь меня. Что бы я ни сказал, на вашем личике или пробегает тень или нахмуриваются брови… Я хочу всегда от вас видеть ласковый взгляд.
Телегина. Ласковый. Это не по нашей части. Мы ведь не женщины, а учительницы. Терпение, покорность, послушание — наша вывеска, а желчь и недовольство — сила. Откуда же явиться ласке?
Готовцев. Вы способны на нее более чем кто-нибудь.
Телегина (кокетливо). Да? О-о! А вы, кажется… зорко наблюдаете за мной.
Готовцев. Будто это для вас новость? Вам хорошо известно, что я интересуюсь вами.
Телегина. За такое внимание я не знаю, как выразить свою благодарность.
Готовцев. Чтоб казаться непонимающей, вы отыгрываетесь словами. В таком случае я должен быть осторожен.
Телегина. А я нахожу, что вы давно уж слишком смелы. Высказывать то, что я слышу от вас уже не в первый раз… впрочем, что же тут удивительного? Кто церемонится с учительницей или гувернанткой! Чего не решаются выразить какой-нибудь барышне, то без особого стеснения говорят нам.
Готовцев. Неужели вы так дурно думаете обо мне?
Телегина (улыбаясь). О вас, дурно? Помилуйте! Вы идеал честности, готовности сделать все хорошее, покровительствовать слабому… вы божок, которому молятся, перед которым благоговеют, и вдруг я осмелюсь не заметить всех высоких качеств вашей души, и дурно думать о вас!
Готовцев. Что это — шутка или насмешка?
Телегина (вздохнув). Правда.
Готовцев. Каким тоном это говорится!.. Вы играете со мной, как кошка с мышкой.
Телегина. Вы это видите и позволяете? Редкий пример великодушия.
Готовцев. Вы терзаете меня… издеваетесь… и за что же? За то… за то…
Телегина. Не принести ли вам лексикон? Вы, кажется, забыли какое-то слово?
Готовцев. Того не забудешь, что жжет огнем. Как мальчик, я всегда подкарауливаю вас, чтобы взглянуть на вас… пожать вам руку. Но мне страшно было высказаться вполне — я мог потерять вас навсегда. Однако пора кончать недостойную роль обожателя… (Тихо.) Я люблю вас.
Телегина. Какую новость вы сказали мне. Я давно, давно это знаю.
Готовцев. И у вас хватает духу смеяться?
Телегина (с раздражением). А неужели об этом можно говорить серьезно?
Готовцев. Но нельзя глумиться над самым святым чувством человека.
Телегина. Какое кощунство называть ваше чувство святым!
Готовцев. Зачем же вы сразу не оттолкнули меня? Зачем томили намеками, которые давали право на что-то надеяться?..
Телегина. Да, я не суровая педантка. Было время, когда я возмущалась, плакала, выслушивая уверения и признания, а теперь поумнела. Я знаю, что у всех на уме одурачить бедную девушку, воспользоваться ее неопытностью, добиться легкого успеха. Сколько мне пришлось переиспытывать горя, потерять мест за то, что не верила ласковым людям! Теперь я закалена, могу с улыбкой смотреть на то, что прежде огорчало, и смеяться над искусно-пламенными речами, какими удостаивают меня такие почтенные господа, как Константин Сергеевич Готовцев. А затем, кажется, я могу пойти в последний раз в классную, поцеловать Лидочку и, не дождавшись, пока мне откажут, проститься с ней.
Готовцев. Вам никто не может отказать, пока вы сами не пожелаете уйти. Я не из тех низких людей, которые легко смотрят на вещи и за неуспех мстят. Мое чувство глубоко, я люблю вас всеми силами души.
Телегина. Зачем вы говорите это? Я не хочу знать ваших чувств. Вы семейный человек, у вас такая прекрасная, всеми уважаемая, красивая жена, взрослые дети, — и вы объясняетесь мне в любви! Не скрою — вы нравитесь мне, я чувствую гордость, что интересую вас, но пора кончить. Ваши искательства обижают меня, а я стою уважения и требую его. После этого, надеюсь, вы не решитесь играть мной. Карты открыты, мы видим, что у каждого на руках. Разойдемся же и останемся каждый при своем. Этот урок вам будет не лишним. (Уходит.)
Готовцев (один, молча смотрит ей вслед). Вот и ответ. Да и чего я мог ждать? Она права… семейный человек… это безумие… я не должен поддаваться… и справлюсь с собою. Нужно только время. Она будет ходить к нам… я освоюсь с мыслью, что мечтать о ней нелепо и потихоньку остыну. (Иронически улыбаясь.) Ну, конечно, конечно, как все гладко выходит на словах. Буду стыдить себя: «При моих ли летах, при моем ли положении?» Ах, если бы эти фразы дали мне хоть немного силы, а то нет ее!.. (Опускается на стул и опирается головой на руку.) Тяжело, невыносимо тяжело.
Готовцева (положив руку на плечо мужу). Константин Сергеевич!
Готовцев (взглянув). Валентина!
Готовцева. Что с тобой делается? Ты вздрагиваешь от неожиданного слова… бледнеешь… твой взгляд беспокоен… Ты, верно, болен и скрываешь от меня свою болезнь.
Готовцев (раздражительно). Да… да… вы все так думаете, но я совершенно здоров. Не надоедай мне нелепыми предположениями.
Готовцева (нежно). Милый мой, я не тревожила тебя вопросами, старалась быть реже подле тебя, думала, что ты сам придешь ко мне и выскажешь все. Но ты молчишь и молчишь. Неужели я потеряла твое доверие, перестала быть тем, чем была всю жизнь — любимой женой, другом, матерью твоих детей? Скажи мне все. Если на твоей душе лежит какой-то гнет, вдвоем мы скорее обсудим. Не скрывай ничего, как бы горько и прискорбно это ни было…
Готовцев. Какая трогательная речь и из-за чего же? Я знаю тебя; ты способна поднять бурю без всякой причины.
Готовцева. Ты отшатнулся от меня, перестал говорить, тяготишься моим присутствием, почти не бываешь дома… Можно ли без причины так жестоко поступать с женщиной, которая любит тебя с шестнадцати лет? Я была всегда твоей советницей, помогала в трудах, и ты не раз говорил, что обязан мне своим возвышением. Неужели все это забыто? Костя, милый мой, скажи мне искренно, отчего ты изменился, и я с твердостью встречу несчастие, как бы велико оно ни было.
Готовцев (охватив себя за голову и отходя). Оставь, меня, пне нечего тебе сказать.
Готовцева. Ты оскорбил брата, наговорил детям того, чего они никогда не ожидали слышать. Неужели и это без всякой причины? Нет, она есть. Я чувствую это в глубине моего сердца и боюсь за каждый день, за каждый час.
Готовцев (в сильном волнении взяв ее за руку, негромко). Да, ты права, перед нами пропасть. Хочу обойти, миновать ее, но она тянет, тянет меня. Я чувствую, как теряю рассудок. Не подходи же ко мне, избегай, безумные не отвечают за свои поступки! (Быстро уходит.)
Готовцева (одна). Он скрывает что-то, у него не хватает духу высказаться. Одни намеки, от которых еще больнее на сердце. Что случилось? Может быть, растрата? Нынче это так часто бывает. (В раздумьи.) Но как же это… В его годы… при общем уважении и потерять честь, которой он всегда так дорожил. Нет, нет, я не хочу дурно думать о нем! (С силой.) Так что же, наконец? Он сказал: «Перед нами пропасть!» (В раздумьи.) Неужели увлечение?
Сеткина (входя). Фу, батюшки, когда же это я перестану шибко ходить по лестнице? Задыхаюсь! Слова не могу сказать! Смотри, как сердце бьется. (Берет ее руку и прикладывает к сердцу.) Шибко? Когда-нибудь в прихожей у вас грохнусь и получите в презент мертвое тело.
Готовцева. Зачем же ты стоишь и разговариваешь? Садись.
Сеткина. А ты зачем лепечешь чуть слышно, словно встала со смертного одра? Фу-у! (Опускается в кресло.)
Готовцева. Неприятности у нас.
Сеткина (быстро встает). Какие? Когда? С кем? Изволь сейчас рассказывать.
Готовцева. Константин Сергеевич стал неузнаваем.
Сеткина. Что ж, кричит, шумит, бранится?
Готовцева. Напротив, молчит и тоскует.
Сеткина. А-а-а! Ну, ну? Что же случилось?
Готовцева. Не знаю.
Сеткина. И не спрашивала?
Готовцева. Не могу добиться ответа, ажитируется* и уходит.
Сеткина. Знаешь, что, Валя! Тут нет ли интриги? Не замешана ли женщина?
Готовцева. Едва ли… Он не такой человек.
Сеткина. Ты только скажи мне, с кем он чаще видится, о ком говорит.
Готовцева. Никого не могу назвать.
Сеткина. Отчего же не выследишь?
Готовцева. Я не унижусь до этого.
Сеткина. И глупо. За мужчинами смотри в оба. Они противные, ходят по пятам за нами и чуть какой-нибудь пикантный разговор, лишняя улыбка, или… ну, какая-нибудь шалость вроде поцелуя ручки — буря! Как он держит себя с Телегиной?
Готовцева. Неужели ты можешь подозревать ее? Она так скромна, порядочна.
Сеткина. Ха-ха-ха… скромна, порядочна. О, жены! Всегда вы узнаете про своих мужей после всех.
Готовцева. Разве тебе что-нибудь известно?
Сеткина (таинственно). Своими глазами видела их несколько раз на улице вместе и в очень горячей беседе. Я не говорила тебе, потому что думала: «Маленькая шалость… нынче ведь все шалят!» А теперь ты говоришь: «Изменился!» Медлить нечего: меры! меры!
Готовцева. Какие меры?
Сеткина. Нужно немедленно отказать ей от уроков.
Готовцева. Что ж из этого будет?
Сеткина. По крайней мере узнаешь истину. Если Константин Сергеич примет это горячо к сердцу, значит, я права.
Готовцева. Ты всегда скора на выводы.
Сеткина. Помилуй!.. Я рекомендовала тебе Телегину… Что ты скажешь мне, если они зайдут далеко? Отказать, отказать!
Готовцева. У меня нет повода. Притом я не привыкла так обращаться с людьми.
Сеткина. А сами-то что они делают? Эти учительницы — ужасный народ. По урокам ходить тяжело и неинтересно, а соблазн горой лезет в глаза. На пальцы посмотрит — нет колечка; на башмаки — на сторону покосились, шляпка плохая, а фантазия-то, фантазия, так и играет. Вот и начинается поход за колясками да обстановкой. И что же ты думаешь? Многие добиваются. Оно и понятно. Я по себе сужу. Стоит мне чего-нибудь захотеть, ничто не удержит. Сердце начинает стучать, глаза сделаются большими, пальцы так и расправляются, как у коршуна. Вообрази в таком положении женщину. Может она удержаться? Никогда. Только станет этак на носочки, по-кошачьи, потихоньку подкрадется и цап. А такие, как ты — блаженные — мучайся. Она, верно, на уроке? Сейчас пойду выпровожу, а тебе завтра же привезу другую. Увидишь, что я буду твоей спасительницей. (Уходит.)
Готовцева (одна). Боже мой, неужели она права? Если эта трудолюбивая девушка с таким открытым лицом способна лукавить… кому же верить? Но как совестно. Пусть без меня все сделается, Уйду, чтоб не встретиться с ней.
Лидочка (вбегая). Мама, милая мама, как я благодарна. Телегиной отказано, ко мне будет ходить новая учительница. Вот я рада, вот я рада! Совсем меня измучила уроками.
Готовцева. Ты и с другой, конечно, будешь хорошо учиться?
Лидочка. Еще бы, мамочка. Из всех сил буду стараться.
Готовцева. Вижу, вижу, что ты стала умница. Пойдем отсюда, моя крошка.
Телегина (входя). Я не гонюсь за уроками, но меня возмущает бесцеремонность. Не дождавшись даже окончания класса, вы приходите и в присутствии девочки отказываете мне.
Сеткина. Ах, мой дружок, это очень обыкновенная вещь. Всякий поступает как ему удобно.
Телегина. Может быть. Но в этом доме я ожидала найти другое отношение к себе. Я думала, здесь оценят мой труд. Э, да бог с ними! Видно, люди везде одинаковы. Передайте Валентине Александровне, что я глубоко оскорблена и не хочу получать даже деньги, которые заработала. А вас… благодарю за рекомендацию. Вы научили меня быть еще осторожнее. Прощайте!
Готовцев (входя). Мне сказали, что вы уже уходите. Почему так скоро?
Сеткина. Лидочка очень изнурена. Валентина, кажется, желает учительницу с более мягким характером. (Про себя.) Вот когда нужно позвать Валю. Пусть увидит, какое впечатление произведет на него этот отказ. Как интересно! Ах, как интересно! (Уходит.)
Готовцев (некоторое время смотрит молча; с удивлением). Что случилось? Разве вышло какое-нибудь неудовольствие?
Телегина. Никакого. Ко мне ни с того ни с сего прислали сказать, что я не нужна, и я ухожу.
Готовцев. Она поняла, кого ей надо бояться. Но вы не уйдете от нас. Я хочу видеть вас всегда, и пусть кто-нибудь осмелится настаивать на отказе вам!
Телегина (с достоинством). Чтобы я осталась здесь! Ха-ха-ха. Как вы все жалки! Вы с вашей неотвязной любовью, жена ваша со своим напускным благородством. Она не стоила того, чтобы ее щадить. Оставайтесь же под надзором строгой супруги и исполняйте свои обязанности. Прощайте!
Готовцев. Я не могу расставаться с вами. Отдайте мне ваше сердце, и я все принесу в жертву, что связывает меня с прошлым.
Телегина (после небольшого молчания, тихо). Вы понимаете, на что решаетесь?
Готовцев. Я не вопроса от вас жду, а ответа: да или нет?
Телегина (растерянно). Вы застаете меня врасплох. Надо освоиться с этой мыслью… сообразить… я боюсь.
Готовцев. Я считал вас храброй не только на словах.
Телегина. Я не робкая. Жизнь рано научила меня быть смелой. Я боюсь не за себя. Вы хотите разрушить семью, отчуждаетесь от того, с чем связаны были так долго… Заменю ли я вам то, чем вы жили, и не раскаетесь ли вы скоро… может быть, очень скоро? Что тогда?
Готовцев. Мое увлечение не ребячество. Я знаю, на что иду. Во всей вашей обаятельной личности много противоречий; вы, как сфинкс, перед которым стоишь в недоумении, но за один ваш взгляд можно забыть себя и все дорогое.
Телегина. Забыть? А если за этими словами ложь и обман?
Готовцев. Скажите «да», и вы увидите, на что я способен.
Телегина. Константин Сергеевич, не шутите со мной. Я не плакса, как большинство женщин, у которых слезы единственное оружие. За обман я сумею жестоко отомстить.
Готовцев. Я ничего не боюсь.
Телегина. Если вы так смело смотрите на наше будущее… я готова связать свою жизнь с вашею — я согласна.
Готовцев (беря за руку). Вот что мне дорого, а остального не бойтесь!
Готовцева (после маленькой паузы). Что это значит?
Готовцев. Я… люблю эту девушку… я без нее жить не могу.
Готовцева. Ты? Любишь ее? Без нее жить не можешь? Вот она, разгадка. (Растерянно.) Но как же это… ты забыл… прошлое… ты разбиваешь мою жизнь, семью… это жестоко… бесчеловечно… (Закрывает лицо руками.)
Готовцев. Не вини меня, а прости.
Готовцева. Довольно. Ты все сказал. Я ждала невзгоды — она пришла… (Сдерживая слезы, вполголоса.) Идите ж к ней, ищите счастия, которого вы не нашли со мной! (Идет к двери, Готовцев стоит, опустив голову.)
Лица
ГОТОВЦЕВ.
ГОТОВЦЕВА.
ВИТАЛИЙ.
АНЮТА.
ЛИДОЧКА.
ПАРУСОВ.
СЕТКИНА.
ЧЕМБАРЦЕВ
приятель Виталия.
МИНОДОРА.
Лидочка. Дядя, мне надоело мотать.
Парусов. Ну, ну, без разговоров.
Минодора. Ишь, непоседа! Дяденька усердствует, а ей, вишь, надоело.
Лидочка. Подумаешь, какое удовольствие; сиди и мотай. Сонечка звала меня.
Парусов. После сходишь, сам провожу тебя.
Лидочка. Оставьте, пожалуйста. Когда мы жили с отцом, меня никуда не пускали без горничной, а теперь мама смотрит на это иначе. В настоящее время самостоятельность в моде.
Минодора. Каково стала поговаривать! Все от баловства. Папаши нет при вас, а от мамаши одно послабление. Так набаловала, так набаловала, — глаза бы не глядели. Но только тебя укротят — начальство доймет.
Лидочка. Ах, старушка, как ты недалека! (С достоинством.) Нас никто не может укротить. Я умею держать себя.
Парусов. Ха-ха-ха… Ишь, ты, мелюзга, туда же: «держать». Держи-ка лучше клубок ровней, а то выйдет криво, и твоя мамашенька рассердится.
Лидочка. Она? Никогда. Я обожаю ее, боготворю… это ангел. Мы навсегда останемся с ней друзьями.
Минодора. Батюшки, светы! Ну, дожили. С маменькой в дружбе! Меня скоро Минодоркой будет звать, а там и до дяденьки доберется — наставление начнет читать.
Парусов. Хе-хе… Заноза.
Минодора. Есть чему смеяться. Фанаберка и больше ничего.
Готовцева. Ах, неугомонная старуха! На кого она напала?
Лидочка. На меня, мамуся, на меня. На кого же больше? Ужасно надоела! (Бросает клубок на стул.)
Парусов. Погоди, погоди!
Лидочка. Так и буду ждать. Теперь дело есть поважнее вашего — маму хочу поцеловать. (Целует.) Вот, вот, вот! А затем adieu! Держите сами, а я… (с важностью идя) не стану заниматься такими пустяками, а сейчас к Сонечке. Смотрите, как пойду: поступь важная, взгляд значительный и так рукой, рукой… (Показывает.) Все сворачивай с дороги. Ха-ха-ха… (Убегает.)
Готовцева. Еще бы тебе не ссориться с ней, когда вы ровесницы.
Минодора (глупо ухмыляясь). Куда ровесницы! Разница есть! (Все смеются.) Ведь что придумают — Лидушка и я ровесницы. Фу!.. (Фыркает в руку и уходит.)
Виталий. Мамочка, мы с нетерпением ждали, когда ты выйдешь из своей комнаты. Ах, твои глаза опять красны. Ну, что ты сделаешь слезами? Только окончательно расстроишь свое здоровье.
Готовцева (улыбаясь). Жури, жури свою старуху.
Анюта. Мы знаем, родная, что тебя угнетает одна дума, а все остальное… мало приносит утешения.
Парусов. Так, так, добивайте ее. Может быть, такие слова тронут ее.
Готовцева. Этим вы будете только мучить меня. Я прошу вас об одном — обращайте меньше внимания на свою мать.
Виталий. И спокойно смотреть, как ты отсылаешь назад нераспечатанными отцовские письма, волнуешься и сидишь в четырех стенах, словно боишься людей и света божьего! Нет, мама, это надо кончить. Так жить нельзя.
Готовцева. Друзья мои, не судите о том, чего еще не можете понимать. Как это просто сказать: «Мама, иди гулять», «будь весела», «забудь все неприятное»! Ах, если бы люди так легко справлялись с собой! Будь же, Витя, доволен тем, что есть.
Виталий. Я не верю такому спокойствию.
Готовцева. Разве я жалуюсь? Кто слышал от меня хоть одно слово недовольства? На лице моем никто из вас не видел уныния. Да мне и некогда поддаваться ему; у меня все время занято. Вот и теперь иду на кухню произвести строгую инспекцию, как-то ведет себя тесто к сегодняшнему пирогу, потом усядусь за швейную машину кончить работу, потом напою вас чаем — день и пройдет незаметно.
Анюта. Ты искусно маскируешься, но нас трудно обмануть. Мы хорошо понимаем, каково у тебя на сердце.
Парусов. А вот погодите — я пойду к ней в помощники: колпак надену на голову, фартук подвяжу и начну кастрюли таскать. Примешь?
Готовцева. Такого Геркулеса? Ни за что. В твоих руках ни одной кастрюли не останется целой.
Парусов. Фю, фю, забраковали!
Виталий. Поделом. У кого душа крепкая и кто любит без фальши, тому нет цены.
Готовцева. Долго ты, несносный, будешь язвить меня? (Треплет по щеке и целует в лоб.)
Виталий. Пока ты не изменишься.
Готовцева. И что же я должна делать? Сидеть сложа руки и смотреть, как люди работают, и от безделья, под видом пользы для здоровья, совершать продолжительные прогулки? Как мало вы знаете свою мать! Вам думается, она была томной барыней, принимала визиты, возилась с поварами — и вдруг перемена. Мелкие счеты, рынок, не диковина самой подмести комнату. (С поддельным ужасом.) Как это можно! Как долго мы остаемся наивными. Мне казалось, что мое личное счастье вечно и что никто не оторвет от сердца того, чем я жила. Но вы видите, как судьба жестоко поступила со мной, и я поняла, что для матери должно быть дороже всего на свете — вы, кому я дала жизнь. Да, дорогие мои, теперь я буду жить только для вас. Долг, который я исполняю, осмыслил мою жизнь. Не будь этого, конечно, я не выдержала бы удара, разразившегося надо мной. А теперь мне ничто не страшно, я живу, радуюсь и счастлива, что полезна вам. Разве не приятно видеть, с каким аппетитом вы уписываете лакомые блюда, приготовленные моими руками, или сознавать, что все пружины нашего небольшого хозяйства держатся в крепких руках? Иду же сооружать для вас такой пирог, какого вы еще никогда не едали, и явлюсь перед вами во всеоружии. Смотрите! (Засучивает рукава.)
Парусов. Вот так Фламандия! Для полноты картины нагнать бы сюда кур, петухов, собак, а самим взять кому лопату, кому грабли — умилительно!
Готовцева. Упрекайте, смейтесь, что я работаю сама. Все будет напрасно. Труд для меня блаженство: он дает мне забвение и покой… которого меня лишили. Но… (тихо)… об этом ни слова, ни слова. (Уходит.)
Парусов. Начала за здравие, а свела за упокой.
Анюта. Это ни на что не похоже! Я только не хотела вмешиваться, но вы оба невозможно вели себя с мамой. Положим, дядя старый холостяк — нелюдим… к его манере все привыкли, но ты, Витя… тебе непростительно. Мать убита горем… с ней нужно говорить осторожно, а ты был так резок…
Виталий (перебивая). Не могу сдержать себя. Я понимаю, что ей трудно примириться со своим положением… и она, чтоб заглушить неотступно преследующую ее мысль, работает до утомления. Так и говори, а то, видите ли, труд для нее блаженство.
Парусов. И я этому верю. Она видит, что нам необходимо экономить и хлопочет, а идея и красивые слова… надо же хоть этим подкрасить кухонные препараты. Нынче такая мода.
Виталий. Вы намекаете на то, что я мало добываю. Молодому архитектору, конечно, трудно добиться крупного дела. Им завладели старики и нашего брата держат в загоне. Так я до пяти часов утра просиживаю за чертежами.
Парусов. Не в тебе совсем тут дело. Ваш отец должен помогать своей семье.
Анюта. Мама и слышать не хочет о помощи от него.
Парусов. А вы делайте, что нужно, и пока можно, обеспечьте свою мать. У Константина Сергеевича завелась новая семья, могут пойти дети, что тогда? Барышня все прикарманит себе. Нужно идти к отцу, оформить деловые отношения, не говоря, откуда берется, отдавать их сестре.
Виталий. Идти к отцу? Увидеть подле него ее! Ха-ха! Нет, дядя! Мысль, что эта женщина надругалась над нами, разбила семью и безнаказанно блаженствует, приводит меня в содрогание… Я боюсь этой встречи, а вы говорите «иди».
Парусов. Ишь, беснуется! Смотри, губу себе не отъешь. Друг, привяжи покрепче свое сердце, а то выпорхнет, как воробей, и останется пустое место. Не к чему будет и руку приложить, как предстанет перед тобой какое-нибудь неземное созданье.
Анюта. Вам, дядя, грешно шутить.
Парусов. Как же с вами говорить серьезно? Один клокочет, как Везувий, у другой сироп в речах, а толкового отношения к интересам матери ни на булавочную головку.
Виталий. Не потому ли, дядя, вы опять начали этот разговор, что мы отчасти попали к вам на хлеба?
Парусов (перебивая). Как? На хлеба! (Подходит и кладет руку на плечо.) Вот что, племянничек! Очень мне нравится, когда я замечаю в тебе нашу парусовскую гордость, но если ты хоть раз еще отольешь мне такую пулю, как теперь — уеду с Валентиной и твоими сестрами на богомолье, да там и проживем месяц. Вот ты и будешь ходить из угла в угол по этой комнате, как гиена в клетке — тогда… хе-хе… попритихнешь! Нехорошо, Виталий, и не только не хорошо, а даже весьма дурно. Ты уж на своих стал бросаться; но я прощаю тебе, потому… себя не помнишь. Уймись, слышишь, уймись! (Уходит.)
Анюта. За что мы все мучаемся? Милый мой, мы должны уехать куда-нибудь далеко, а пока мы живем здесь, мама будет вечной страдалицей. Она не может забыть отца.
Виталий. Это слово стало для меня каким-то страшилищем. Ах, Анюта, что может быть ужаснее, когда дети стыдятся поступков своего отца. Я всегда гордился им, а теперь краснею, когда при мне говорят о нем. И я спрашиваю: как жить… как жить?
Анюта (с волнением). Что же нам делать? Что делать?
Виталий. Сейчас придет Володя… он должен явиться с вестями. Смотря по тому, что он сообщит, мы решим, как нам лучше поступать.
Готовцев. Я пришел браниться с вами. Прошло столько времени, и вы не вспомнили про меня. Или вам хотелось, чтоб я первый явился сюда? Видите, я доставил вам это удовольствие, после чего, надеюсь, мы по-прежнему станем друзьями.
Анюта. Напрасно ты обвиняешь нас. Мы не забыли тебя.
Готовцев. А я… я скучал, каждый день ждал, что увижу вас… (вздохнув) и не дождался.
Виталий. Ты сам закрыл для нас свои двери.
Готовцев. Перед вами я действительно виноват. Но кто безгрешен? Когда-нибудь вы поймете то, чего теперь не в состоянии понять. Если мой душевный разлад довел меня до того, что я разошелся с той, кому предан был всю жизнь, то с вами моя кровная связь навсегда должна остаться неразрывной. Кончим же размолвку и обнимемся как близкие люди.
Анюта (обнимая). Папа, от твоих слов так хорошо стало на сердце и у меня мелькнула какая то неясная надежда.
Виталий. Да; да, папа, ты пришел мириться с ней?
Готовцев (смутившись). Прошу тебя, не касайся этого вопроса. О нем я буду говорить с вашей матерью.
Виталий. Ее нужно предупредить.
Готовцев. Но ей, верно, сказали уж, что я пришел.
Анюта. Этого мало. Она так дурно чувствует себя, что доктор запретил ей всякое волнение, а встреча с тобой может гибельно отозваться на ее здоровье.
Готовцев. Я буду осторожен и спокойно выскажу то, что мне нужно. (Готовцева входит и приостанавливается.) Валентина! (Готовцева быстро уходит.)
Анюта. Папа, видишь. Она пошатнулась, побледнела. Господи, как я боюсь за нее! (Убегает.)
Виталий. Папа, о вашем свидании сегодня нечего и думать. Скажи, что тебе нужно, я передам ей, а она напишет тебе.
Готовцев (ударяя себя в грудь). Не напишет. Я не раз обращался к ней и хоть бы строчку получил в ответ. Виталий, я не могу далее выносить такого неопределенного положения и должен объясниться с ней. Если я виноват, так ведь и врагам прощают, а я всегда был для нее добрым и любящим мужем. К чему эта вражда, отчуждение? Люди и после разрыва часто остаются друзьями. Почему нам не видеться? Почему ей не выслушать меня? Неужели мне дойти до того, чтобы подкарауливать ее у подъезда или когда она будет идти в церковь? Она доводит меня до отчаяния! (Входит Анюта.)
Виталий. Анюта, что ответила мать?
Анюта. Она затворилась в своей комнате и сказала, что не выйдет, несмотря ни на какие просьбы.
Готовцев. Не выйдет?.. Какое ужасное упорство! Дети, просите, убеждайте ее! Я всегда был для вас хорошим отцом, делал все, что только был в силах, лелеял, заботился, ласкал. Ради этого будьте энергичны, исполните мою просьбу. Вы видите, я растерялся. Этот разрыв сделал мне жизнь невозможною! Клянусь, ваша мать ничего не услышит, кроме ласкового слова. Вы не должны опасаться за ее здоровье. (Пожимая им руки.) Идите и просите. Я скоро вернусь… и надеюсь, она не откажется видеть меня. (Быстро уходит; Виталий и Анюта долго и молча стоят в недоумении.)
Виталий (взявшись за голову). Ничего не могу сообразить. Какие-то намеки… ничего не высказывает прямо.
Анюта. Ему стыдно говорить о своей ошибке. Но я чувствую, что он хочет возвратиться к маме, чтоб никогда больше не расставаться.
Чембарцев. Победа, наша взяла!
Виталий. Что такое?
Чембарцев (улыбаясь). Великое смятение! Телегина объята гневом, а ваш папенька преисполнился равнодушия. Словом, моя механика попала в самый такт.
Виталий. Какая механика?
Чембарцев. При успехе все прощается. Теперь и я могу не скрываться. Сначала туда летели анонимные письма. Понимаете, какие? С прославлением. А сегодня сделано еще лучше. Препровожден туда номерок газеты, где пропечатана вся их история и фамилии выставлены начальными буквами. Как увидел я сейчас, что от вас выходит Константин Сергеевич, даже подпрыгнул от радости. Думаю, костьми легла Телегина в сегодняшней битве с ним.
Виталий. Ты говоришь очень утешительные вещи. Но откуда ты это знаешь?
Чембарцев. Лакей Иван обязательный мужчина, притом зеленый цвет обожает. Как трешничек окунешь ему в карман, так он сейчас все и опишет.
Анюта. Что вы делаете! Как вам не стыдно! Вошли с лакеем в сделку… анонимные письма посылаете… Ведь это шантаж… на нас могут подумать.
Виталий. Не про тебя ли это написана басня об услужливости? Однако ты оставь свои заботы и благодеяния, а то мы с тобой так поссоримся, как ты и не ожидаешь. Что за проделки? Но, после того, что ты сказал, мне стал понятен приход отца, и я пойду настоять, чтобы мать приняла его. (Уходит.)
Чембарцев. Вы рассердились? Грешно. Уж я ли для вас не стараюсь. Еще урок достал.
Анюта. Напрасно беспокоились, мне и прежние едва ли под силу. Конечно, необходимость заставляет работать, а то, верите ли, отвращение получила к музыке. Бывало, играешь, блаженствуешь, улетаешь в иной мир, а теперь, как набарабанят тебе уши гаммами да экзерсисами… к пианино подойти не хочется.
Чембарцев. А кто всему причиной? Телегина. А вы не одобряете моих поступков. Что я для Валентины Александровны? Учился с Виталием, а она меня пригрела, обласкала, на службу определила… как же мне сердцем не мучиться за нее? И если теперь Константин Сергеевич не выдаст Телегиной билет на весь свет — я ей устрою не такой камуфлетец.
Сеткина. Не ждали? А я тут как тут. Здравствуйте, душечка. Хотела пораньше приехать, да задержали. Меня всегда задерживают. С тем два слова, с тем три слова, — слов-то и много наберется. Своих дел у меня нет, а чужих много. Хлопочу, хлопочу! Вот и сегодня…
Чембарцев. Марья Степановна, дайте хоть слово сказать.
Сеткина. А вы не перебивайте, не то я никогда не кончу.
Чембарцев. У нас есть новость поинтереснее ваших хлопот.
Анюта. Отец был сейчас здесь и хотел опять прийти.
Сеткина (вскрикнув). Был?.. Придет?.. Ах, душечка, меня даже в жар бросило! Вот интересно! Не знаете, зачем?
Анюта. Не сказал, но очень хотел видеться с мамой.
Чембарцев. Простая штука. С Телегиной… (Делает жест.) Понимаете? Ну, и потянуло к своим.
Анюта. А мама не желает видеть его.
Сеткина. И это понятно. Женщина — существо постоянное, она не может прощать ран сердца. Наша гордость, самолюбие… (Быстро переходя.) А с той он положительно разругался?
Чембарцев. Надо полагать. Девица оказалась с темпераментом.
Сеткина. Что ж такое с темпераментом? И я с темпераментом!.. Но мое сердце… это такое сердце… (Быстро переходя.) Впрочем, это всегда так. Сначала воздыхание, потом воркование, а затем и кораблекрушение! (Меняя тон.) Неужели Валентина отказывается окончательно принять его?
Анюта. Не знаю, что будет. Виталий пошел к ней.
Сеткина. Тогда я примусь за нее. Соединить сердца, восстановить согласие… это такое почтенное дело. (Вскочив и снова меняя тон.) Давайте мне ее, или я сгорю от нетерпения.
Чембарцев (подскакивая). Марья Степановна, ручку… Позвольте… на память откусить кусочек пальчика.
Сеткина. Целуйте. (Чембарцев целует.) О, шалун! Подает большие надежды. Однако ступайте, скажите Валентине, что я здесь, и узнайте, как идут дела. Если плохо, подмигните мне, я буду знать, как вести себя.
Чембарцев. Очищаю поле для вашей деятельности. (Раскланивается и уходит.)
Анюта. Завидую вам, Марья Степановна! С таким характером можно без горя жизнь прожить.(Уходит.)
Сеткина (одна). Ха-ха-ха! А неужели киснуть, как все вы? Ну, люди стали! С мужьями разойдутся, хнычут, голову теряют. А нужно вот как: чтобы с мужем было хорошо, а без мужа еще лучше… Кто сумеет так устроиться, значит ум есть.
Готовцева. Только для тебя и выхожу. Здравствуй! (Обнимаются.)
Анюта (тихо Сеткиной). И слышать не хочет. (Уходит.)
Сеткина (с пафосом). Валя, какие, вести! Какие удивительные и поразительные вести!.. Между ею и твоим мужем ссора… Полная и решительная.
Готовцева. Это мне нисколько не интересно. Будем говорить о чем-нибудь другом.
Сеткина. Слышите, о другом! Но ведь здесь был он.
Готовцева. Что ж такое? Между нами все кончено. Я не могу забыть его вины.
Сеткина. Ха-ха-ха! Как это грозно. Но это еще вопрос: кто больше виноват — ты или он?
Готовцева. Ты не понимаешь, что говоришь.
Сеткина. Докажу. Такая ли должна быть настоящая жена, такая жена, которой можно интересоваться? Нет. Бывало, смешно смотреть на тебя. Прилижешь гладко волосы, наденешь простенькое платье и усядешься в гостиной перебирать таланты и качества своих детей. Как трогательно!
Готовцева. Для матери это выше всего.
Сеткина. Разговаривать о детях? Вот тоска-то.
Готовцева. Мы всегда с тобой различно смотрим на вещи.
Сеткина. Оттого ты и пострадала. Разве можно так обращаться с мужем? Он был для тебя кумиром, которому ты весь век поклонялась. Ни протеста, ни возражения, будто господь бог наградил тебя одной способностью повиноваться и угождать.
Готовцева. Зато у меня совесть покойна. От моего легкомыслия он не умер раньше времени.
Сеткина (ехидно улыбаясь). Это посылается по моему адресу? Я не виновата, что мой муж был глуп. Но пусть лучше каждый из них умрет, чем изменит. Не думай, пожалуйста, что я бестактна, что буду твердить: примирись, примирись. Зачем? Что должно случиться, то случится, а чего нет — нет. Но прятаться, словно виноватая — это недостойно тебя.
Готовцева. Я ношу его образ в своем сердце чистым, каким он был когда-то, и не хочу видеть его таким, каким он стал теперь.
Сеткина. Валя, ты все еще любишь его? (Готовцева не отвечает и опускает голову.) Конечно, может ли быть иначе? Но тебе трудно простить и сойтись опять… Ты боишься за будущее? Все это пустое! Нужно только быть не такой, какой ты была. Надо сделать так, чтоб муж всегда интересовался тобой и видел то гнев, то ласку, то неудержимое веселье, а иногда грусть и, как бриллиант, слезу. И чтоб все это делалось без причины. Супруг-то будет ломать голову, почему и отчего, и ты для него останешься загадкой. Ты загадаешь, он разгадывает, и между вами идет маленькая игра. Быть интересной — вот обязанность и заслуга женщины. Ты же считала это ни во что? И Константин Сергеевич прав, что не мог довольствоваться тобой. Он — натура широкая, не ему мириться с твоей невозмутимостью. А теперь кровь перекипела — его потянуло домой. Сделай же над собой усилие — не будь педанткой и ради семьи повидайся с ним.
Готовцева (задумчиво). Ради семьи! Ты знаешь, каким словом можно подвинуть меня на все. Да, Мари, ради семьи можно забыть многое. Хорошо, я подумаю. Но прежде, чем решиться на это свидание, я должна знать, справедливы ли слухи, которые ты передала мне. Поезжай и узнай все.
Сеткина. И ты примешь его?
Готовцева. Да, приму.
Сеткина. Сейчас же лечу. Посмотрим, миленькая, как вы меня встретите. Обращаюсь в змею. Буду извиваться и жалить не разом, а потихоньку. И когда узнаю правду — с торжеством нанесу последний удар. (Лукаво подмигивая.) По-женски, понимаешь, по-женски. (Уходит.)
Готовцева (одна). Он возвратится ко мне… Сколько в этом тоски и радости. (Горько улыбнувшись.) Радости! Да, все мы живем надеждой!
Виталий. Мама, отец пришел. Что сказать ему?
Готовцева. После… после… когда-нибудь в другой раз.
Виталий. Если ты решила видеться с ним, то к чему откладывать? Овладей собой.
Парусов. Это сказать легко. Она и теперь побледнела. Сестра, послушай меня, не принимай его.
Готовцева. О нет, мы должны, видеться. Я пойду оправлюсь и смело выйду к нему. (Уходит; Виталий поддерживает ее под руку.)
Парусов (один; махнув рукой). Сбили. Встретим, а между прочим сделаем асаже, чтоб говорил, да не заговаривался. (Подойдя к двери.) Пожалуйте!
Готовцев (войдя). Вы так неприветливо смотрите на меня, что я боюсь сказать вам «здравствуйте».
Парусов (не трогаясь с места). А с какой стати я стану смотреть на вас приветливо? Не вижу повода.
Готовцев. Может быть, вам Валентина поручила передать что-нибуь мне?
Парусов. Ничего-с. А если бы поручила, я отказался бы. У нее для вас одни слова, у меня другие.
Готовцев. Вы недовольны моим приходом, но мне это совсем не интересно, я поступаю, как хочу.
Парусов. Вот это хорошо: «хочу»! Я, мол, особа, стало быть, могу творить свою волю. Нет, позвольте! Есть поступки, которые… кто их ни сделай, марают человека.
Готовцев. Вы позволяете себе говорить грубости в полной уверенности, что я не уйду отсюда и буду слушать.
Парусов. Нет-с, потому что вы растревожили мое сердце. Разве не гложет стыд, когда долго любишь человека, называешь другом, братом и вдруг узнаешь, что он не стоит того? Милостивый государь, взгляните на себя! Сколько времени бы были образцом порядочности; на вас указывали как на человека, у которого можно учиться жить. И это в самом лучшем значении этого слова. А вы ничем не подорожили и надругались над семьей! Что же останется нам святого, если мы очаг семьи — этот алтарь для всех — отталкиваем от себя ногой?
Готовцев. Не произносите этих трескучих фраз — их можно прочесть в очень дешевой прописи.
Парусов. Жаль, что вы не помните их. Не оттого ли такие поступки, как ваш, стали обычным делом? Куда ни оглянись: то жена побросала ребят и убежала с любовником, то муж гарцует под ручку с милой и не стыдится взглядов, которыми окидывают его честные люди. Все забыли обязанности и на уме у каждого только наслаждения. Словно в воздухе носится отрава, которую все незаметно втягивают в себя.
Готовцев. Если так, за что же винить нас? Общество живет не так, как угодно господам Парусовым, а по тем веяниям, которые нарождаются, а не сочиняются кем-либо.
Парусов. Чепуха, самооправдание.
Готовцев. Вы всегда были резки, махайте же и теперь топором.
Парусов. Перочинным ножом дерева не срубишь. И почему же мне быть мягким? Сестра воображает, что вы пришли мириться с ней, и пусть же за это выпьет чашу до дна, а я вижу по вашим глазам, что вы не за добром явились, и не жду ничего хорошего от вашего визита. Но, может быть, ты в самом деле раскаялся и возвращаешься к сестре? Скажи, что это так, и я обниму тебя по-братски, как прежде.
Готовцев. Все, что я должен высказать, услышит Валентина.
Парусов. Ну так знайте, что подле нее стою я, и за каждое неосторожное слово вы будете считаться со мной. (Полушепотом.) А затем… извольте говорить с ней. (С ударением.) Извольте говорить. (Уходит; входит Готовцева).
Готовцев. Валентина, не удивляйся моей настойчивости. Нам необходимо объясниться!
Готовцева. О чем?
Готовцев. Прежде всего я должен сказать — прости за то, что много принес, тебе горя… и искалечил твою жизнь. Я виноват тем, что у меня недостало характера справиться со своим увлечением. Перестань же смотреть на меня как на врага, и мы выйдем из фальшивого положения, в котором находимся.
Готовцева (мягко и нежно). Константин Сергеевич, я не могу думать, что чувства так быстро могут меняться. Я понимаю тебя. Ты не забыл тех, с кем порвал кровную связь, ты вспоминал часто наших детей. Тебе ненавистна стала женщина, оторвавшая тебя от родной семьи, и ты бежал от нее. Ради твоего раскаяния и горячего чувства отца я готова простить тебя, забыть все муки, которые ты доставил мне. Я прощаю тебя… возвращайся к нам. (Подходит к нему близко.)
Готовцев (отступая). Валентина… ты не так поняла меня. Возвращение для меня невозможно. Я ищу не соединения с тобой, а мы должны расторгнуть последнюю связь… нам нужно добиться развода.
Готовцева (после маленькой паузы). А-а… развода?., да… да… (Горько и иронически.) Ха-ха-ха! О, дети! Как вы наивны! На что вы надеялись? О чем мечтали? (Хватаясь за грудь и перестав смеяться.) Я не согласна! Я отошла, перестала быть вам помехой… больше вы не смеете ничего требовать от меня.
Готовцев. Я не требую… а прошу.
Готовцева. Не повторяйте вашей просьбы, я никогда не исполню ее.
Готовцев. Валентина, умоляю тебя… ради долгих лет согласия… Ты должна сделать это для меня.
Готовцева (возвышая голос). Для тебя осталось в моем сердце одно глубокое негодование. Разве ты не был счастлив? Не был у ног моих? Не клялся в вечной любви? И все это забыто! Припомни прошлое. Мы жили бедно, ютились в маленькой квартире, но я не тяготилась ничем. Целые дни я возилась с семейными дрязгами, а вечера просиживала в твоем кабинете, помогая тебе в трудах. Я жила с тобой одной умственной жизнью, считала, что моя душа слилась с твоей навеки и ничто нас не разлучит. Мой ум, также и советы помогли тебе пробиться… Ты достиг видного положения и нажил средства; дети стали подниматься на ноги… Я отдохнула за пережитое и с гордостью смотрела на окружающих, которые завидовали счастливой матери и жене. И в эти-то минуты радужных грез я оскорблена, унижена, отдана на людское посмеяние. И для кого же? Для женщины, овладевшей вами из расчетов! Она будет пользоваться тем, что добыто мною годами трудов, бессонных ночей, болезней… а я должна смириться и добровольно отдать то, что мне принадлежит по праву… Подумайте, сколько желчи и злобы должно накипеть в моей груди! Если у ней хватило стыда ворваться в мою жизнь, то я не сниму своими руками позора, который она будет носить весь век. А что вам наношу удар — чувствую невыразимое удовольствие и наслаждение, и чем больше вы будете страдать, тем полнее будет моя радость. Вот до чего вы довели женщину, бесконечно преданную и горячо любившую вас.
Готовцев. Валентина, ты хочешь бороться со мной? Подумай, на что ты идешь! Я заставлю тебя смириться и быть сговорчивее.
Готовцева. Не боюсь, я не беззащитна.
Готовцев. Ты рассчитываешь на детей, хочешь их поставить между собой и мной? (С сильным волнением.) Твоя надежда напрасна. Никто не укроет тебя от меня… никто не защитит.
Готовцев. Ты?! Я отшвырну тебя, как щепку, чтоб ты помнил, кто я и кто ты. (Готовцевой.) Валентина, ты должна будешь согласиться, или мы добром не кончим. (Уходит.)
Виталий (опускаясь в кресло; упавшим голосом). Что это делается? Куда ведут нас? На что толкают? Страшно, страшно.
Готовцева. Не вам вступаться за меня. Я одна все снесу.
Виталий (вскочив; громко). Как одна? А мы будем безучастно смотреть на это? Нет, мама, ты не знаешь меня. Я не такой дурной сын, как ты думаешь обо мне. (Убегает в соседнюю комнату.)
Готовцева. Брат, Анюта, идите сюда!
Анюта. Мама, что с тобой?
Готовцева. Виталий… там… я боюсь…
Виталий (входя). Мама, дорогая, до сих пор я недостойно вел себя. Но теперь… я знаю, что должен делать и куда идти.
Готовцева. Не смей! Не ходи! Я запрещаю тебе!
Анюта. Витя, пожалей маму!
Виталий. Прости, родная, я не послушаю тебя. А иду туда, где должен быть. (Быстро уходит.)
Лица
ГОТОВЦЕВ.
ГОТОВЦЕВА.
ВИТАЛИЙ.
АНЮТА.
ТЕЛЕГИНА.
КУНАВИН НИКОЛАЙ ЕВГРАФОВИЧ
родственник Готовцева.
СЕТКИНА.
ШУВАЕВА МАРЬЯ ПЕТРОВНА
тетка Телегиной.
КУСТАРЕВА ВЕРА ИВАНОВНА
подруга Телегиной.
ПОЛИКАРП лакей Готовцева.
Шуваева (входя). Кто же этому поверит? Вдруг денег нет! Жен усчитывают в каждой копейке да на базар шлют за покупками, а тебе Константин Сергеевич в глаза смотрит. Сколько захотела, столько и взяла.
Телегина. Тетушка, если вы не прекратите этого разговора — я и отсюда уйду. Веришь ли, Вера, с тех пор, как я сошлась с Готовцевым, дня не проходит, чтоб кто-нибудь из родственников не являлся с просьбой. Денег, денег — только и слышу.
Кустарева. Песня хорошая — хором и поют.
Шуваева. По-родственному просят! В богатстве живешь…
Телегина (перебивая). Ничего у меня нет. Два раза уделила вам, а больше не получите.
Шуваева. Пожалуй, скоро и вон будешь гнать? Это не то, что бывало, на урок тащившись, забежать с мороза к тетке да чашку-другую кофеишка выпить. Я тебя, матушка, ласкала, когда ты еще пешком под стол ходила. Глядя на вашу бедность, матери твоей помогала, а как ты осиротела да кончила курс — уроки доставала. Теперь, видно, все это из памяти вон?
Телегина. Поймите, у меня нет.
Шуваева. Быть не может.
Кустарева. Послушайте, однако вы ужасно пристаете.
Шуваева. А вам какое дело?
Телегина. Тетушка, вы невозможно ведете себя.
Шуваева. Что я учиться у тебя буду? Ты бы лучше, чем наставления читать, родных не меняла на каждую чужую.
Телегина. Чужие лучше. Им я нужна, а для своих мой карман. Только и вижу вокруг себя попрошаек.
Шуваева. Что ты сказала? Ах, батюшки, каково нос подняла! Да мы ходим к тебе по доброте и снисходительности. Ну, кто ты? Сказать стыдно? Овца без имени. Думаешь, женатым человеком овладела, жену и детей его из дому выгнала, имущество прикарманила, так и невесть кем стала? Другая бы искала у родных опоры, чтоб иметь защиту от людского осуждения, а у тебя, видно, от жадности душа сморщилась. Загребай, загребай, пока можно. Веку твоего тут немного. Со срамом пришла, со срамом и уйдешь. Мы бедны, да голову высоко несем, а ты нос опусти да нюхай пыль. Не нужно мне твоих денег! Пешком уйду отсюда, а даже на извозчика не попрошу. (Уходит.)
Телегина. Вот, Вера, какова моя жизнь! Являются чуть не милостыни просить, а говорят, что делают честь своим посещением… оттого, что я не жена Готовцева.
Кустарева. Не принимай.
Телегина. Невозможно. Швейцар не в состоянии удержать их. Они не считают нужным церемониться со мной. Ах, Вера, порой мне так тяжело… не раз вздохнула, что очутилась в таком положении.
Кустарева. Вздыхай, пожалуй, пока самой не станет смешно на такое невинное занятие.
Телегина. Что же делать?
Кустарева. Настаивай, сумей довести его до брака.
Телегина. Будто я молчу? Он истерзался от моих слез, капризов и упреков. Но если не в его власти быть свободным? Я сближалась с ним по расчету, хотела отделаться от поденщины, называемой уроками, искала довольства, но теперь этих соображений и в помине нет. (С волнением.) Вера, я люблю его… всей душой привязалась к нему.
Кустарева. Плохое дело… можешь проиграть партию. Тебе нужно, как ястребу, вцепиться в него, а ты обратилась в горлицу. Захотела опять сесть на свои хлеба да слоняться в непогодь по урокам. Эх, милая, некстати в тебе заиграла нежность! Забудь свое сердце, заставь его добиться развода во что бы то ни стало. Употреби кокетство, опутай его сетями, обратись или в фурию, или обдай такими ласками, каких он никогда не знал; закуси удила и мчись, как бешеная лошадь. Приз, который ты можешь взять, стоит того. Ты сначала была умна и повела атаку ловко. Почему теперь ослабела? Вспоминай почаще горькую долю учительницы, со всеми ее мытарствами — это вылечит тебя от сентиментальностей.
Телегина. Нет, я не могу так поступать.
Кустарева. Почему?
Телегина. А если он испугается такой женщины? Если мои приемы покажутся ему недостойными, и Валентина со своей всегдашней кротостью снова затронет его сердце? Что тогда?
Кустарева. Так веди себя тактично. У всякого человека есть больное место. Будь внимательна, рассмотри, придумай какой-нибудь фортель, на который все женщины мастерицы, и ему не устоять. Повторяй себе каждый день: я или она. Одним словом, закрепи свое положение во что бы то ни стало, иначе ты никогда не будешь знать покоя.
Телегина. Сегодня многое объяснится. Он поехал непременно видеться с женой, и, если вернется ни с чем, я пойду дальше, чем делала это до сих пор. (Входит Сеткина.)
Сеткина (выходя из ворот). Убеждена, что никак не ожидали сегодня меня к себе.
Телегина. О, мы всегда должны быть готовы к сюрпризам.
Сеткина (улыбаясь). Недовольна… дуется! Я никогда не делала вам дурного — почему же вы меня так холодно встречаете?
Телегина. Нетрудно догадаться. Ваша дружба с Валентиной Александровной…
Сеткина (перебивая). Что ж из этого?
Телегина. Я уверена, что вас прислали сюда, иначе вы не пожаловали бы.
Сеткина. Ах, душечка, я сама давно, давно собиралась к вам… в этот приют любви.
Телегина. Марья Степановна!
Сеткина (перебивая). Уж не обижаться ли она вздумала? Вот одолжит! (С укоризной.) Знаете, голубчик… вокруг нас все пошлые, обыкновенные люди… все, что они говорят, так скучно, неинтересно… и вдруг вы, без всяких предрассудков, смелая, отважная! Разве не захочется вспомнить такого человека? Вас бранят, но я… я всегда ваша защита.
Телегина. Вы ничего не имеете сказать мне, кроме этих любезностей?
Сеткина (переминаясь). Видите… конечно… я могла бы, но (Озирается на Кустареву.)
Кустарева (вставая). Какой красноречивый взгляд! Извольте, сделаю вам удовольствие — уйду. (Уходит.)
Сеткина. Вы ничего не знаете особенного про Константина Сергеевича?
Телегина. И знать не хочу… от вас.
Сеткина. Точь-в-точь, как маленькая птичка, которая только что вылетела из гнезда — шороха боится.
Телегина. С меня довольно анонимных писем, газетных заметок и тому подобных удовольствий, летевших к нам, конечно, не без ведома Валентины Александровны.
Сеткина. Ах, какой вздор! Разве она способна на это?
Телегина (с силой). На все! Только жаль, что все эти недостойные поступки не приведут ни к чему — ей не вернуть к себе мужа… она навсегда потеряла его.
Сеткина. Кто знает? Мы все стоим на колеблющейся дощечке, балансируем, балансируем и не всегда удерживаемся. Небольшой толчок и ушиб, хорошо еще, легкий.. Берегитесь и вы. (Лукаво.) Ведь уж черная кошечка забегала между, вами?
Телегина (вскакивая). Боже мой, когда же кончатся эти мученья?
Сеткина. Вы, как барышня, перетянувшая себя чересчур корсетом, охает от боли и не хочет распустить шнуровку.
Телегина. Вы очень фигурально выражаетесь. Видно, что усердно готовились к объяснению со мной. Одного не достает, чтоб вы начали читать мне мораль, тут уж я наверно умру со смеху.
Сеткина. О-о, какая вы стали проницательная! (Вкрадчиво.) Знаете, голубчик, вы не ошиблись. Я подготовила удивительную речь и хотела ее произнести с важностью, подняв так руки и откинув голову. Теперь же ничего этого не увидите. Шутки в сторону. Мне жаль вас. Хотя тут и обыкновенная история, но ее переносить нелегко. (Наклонившись.) Будьте готовы.
Телегина (приподнявшись). К чему?
Сеткина. Константин Сергеевич пережил вторую молодость и… возвращается к своему очагу.
Телегина (громко.) Вы лжете.
Сеткина. Ах, как испугала!
Телегина. Так вот зачем вы приехали! Вас прислали клеветать на человека, которого я люблю, смутить мой покой и бросить между нами разлад. Все, что проделывалось до сих пор, не привело ни к чему, так вы идете на последнее средство. Это низко и недостойно порядочной женщины.
Сеткина. Почему? Я говорю правду. За участие нельзя сердиться.
Телегина. Разве я могу верить в ваше участие? Какое вам до меня дело? Как вы смеете вмешиваться в мою жизнь?
Сеткина. Я делаю это для вашей пользы. Константин Сергеевич ищет примирения с женой — это и понятно. Но ему совестно перед вами — разумеется! Вот он и стоит между двух огней, а разве это хорошо? Что должно случиться, то случится. И напрасно вы будете удерживать его. Соблюдите же ваши интересы, понимаете… (жест рукой) интересы! и уйдите с достоинством. Это будет и удобнее, и приятнее.
Телегина. Уйти! Послушаться вас! (Дико смеясь.) Ха-ха-ха! Я понимаю вашу адскую интригу. Вам нужно, чтоб я поверила слухам? Я не так проста. Идите отсюда, или я не отвечаю за себя… я наговорю вам таких оскорблений, каких вы никогда не слыхали. Уходите, ради бога, уходите!
Готовцев. Что такое? Здесь какие-то неприятности?
Телегина. Повторите, что вы говорили! Вы обязаны это сделать.
Сеткина. Я обязана сказать вам… прощайте… (Готовцеву.) Ах, как она горяча, просто пылает. Берегитесь, Константин Сергеевич, она сожжет вас. Вдруг мужчина и горит! Какой ужас! Бежать надо от такого невероятного происшествия. Ха-ха-ха! (Уходит.)
Телегина. Останови ее! Или ты не оскорбляешься, что при тебе смеются и издеваются надо мной!
Готовцев. Стоит ли слушать пустейшую женщину.
Телегина. Но ты не смотришь на меня, отворачиваешься, будто подавлен чем-то. Неужели то, что я слышала сейчас — правда? Не скрывай, говори, что расстроило тебя?
Готовцев (глухо). Я был у Валентины… она отказала. Я не мог убедить ее.
Телегина (пристально смотря ему в глаза, пытливо). Отказала… отказала… А ты… (дрожащим голосом) не ищешь примирения с ней? Не хочешь расстаться со мной?
Готовцев. Откуда это подозрение? Разве ты не видишь, как глубока моя привязанность? Нет, дорогая, я не могу… я никогда не расстанусь с тобой.
Телегина. Милый мой, ты успокоил меня, я опять ожила и забыла все неприятности, которых у нас с тобой так много. (Берет его лицо и несколько раз целует.)
Готовцев. Ах, Таня! Ты даришь мне минуты таких радостей, что я думаю не о разлуке с тобой, а о том, чтоб остаться вечно твоим рабом. Пусть меня осуждают, клеймят, что я забыл семью, обязанности, долг и ищу только наслаждений. Я виноват одним, что не мог победить своей природы. Женщина, удрученная заботами и физическими муками, рано теряет молодость, в каждом же из нас жизнь долго бьет ключом и огонек, таящийся в сердце, рано или поздно вспыхивает таким пламенем, который мы не в силах погасить. Это было, есть и будет. В моих жилах как будто пробежала другая кровь, и все то, что недавно казалось нерушимым, осталось далеко, далеко позади. Я не хочу опять этих скучных забот, которых было так много. Мы раз живем, и я хочу взять от жизни все, что она только может дать. Твоя ласка, поцелуй — и я не узнаю себя. С плеч сваливаются десятки лет и я опять молод, молод. Укроемся же от людей, забудем весь мир с его предрассудками и найдем покой и тихое счастье.
Телегина. Да, да, ты найдешь его. Я все сделаю для этого. Обезличусь, буду сторониться от всех, кто может взглядом бросить мне укор… я буду помнить одно — твое тихое счастие и постараюсь забыть… (отходя) даже о своем человеческом достоинстве.
Готовцев. Таня! Что ты говоришь? В твоих словах столько желчи… ты не жалеешь меня… ты беспощадна!
Телегина. А каково мне? Все видят, что ты сконфужен моим присутствием… как же им не бросать в меня грязью? Ты даешь право считать меня дурной, которую терпишь подле себя скрепя сердце.
Готовцев. Ты раздражена и не сознаешь, что говоришь.
Телегина. Рассуди сам. Я живу с тобой в роскошных хоромах, пользуясь всеми удобствами, могу сорить, если захочу, деньгами, а семья твоя ютится в небольшой квартирке и работой добывает себе средства к жизни… Кто поверит, что они добровольно отказываются от того, что ты предлагаешь? Все винят меня, что я опутала тебя, обобрала их, завладела всем твоим имуществом. Подумай, сколько обиды в этих обвинениях! Какою болью отзываются они в сердце! Обобрала! Ты сердишься, что я почти ничего не беру, а люди называют меня интриганкой и корыстной женщиной. Говоришь о тихом счастье, которое мы можем найти, и не видишь, как мне тяжело жить. Я хочу тебя любить, а на сердце накипает злоба. Избавь меня от этого разлада! Я должна иметь твое имя. Только тогда кончатся все недоразумения и на меня будут смотреть с уважением.
Готовцев. Всей душой желаю успокоить тебя, но у меня нет власти принудить Валентину уступить.
Телегина. Потому что жалеешь ее, не хочешь употребить резких мер. Ты не смеешь говорить «не могу». Ты должен помнить, что жены вызывают участие, им сочувствуют… их считают мученицами, а таких, как я, презирают. Каково мне сознавать это? От всех отчужденная, какие радости я могу принести тебе? Уйти? Не могу. Я сходилась с тобой на всю жизнь. Если не можешь убрать мой жизненный путь цветами, то уберешь ими мою могилу. Подумай от этом, или ты можешь скоро, скоро потерять меня.
Готовцев. Что она говорит? Таня, ты терзаешь меня. Если бы ты слышала то, что ответила мне жена, если бы видела ненависть, с которой она отказывала, ты поняла бы, что не мое ничтожество останавливает меня, а есть нечто важнее, с чем бороться у нас нет власти.
Телегина. Все можно побороть, все!
Готовцев. Научи, и я клянусь, исполню, как бы это для меня тяжело ни было.
Телегина (ласкаясь, нежно). Ты обещаешь? Милый, дорогой мой, благодарю. Они истерзали меня, но я не буду похожа на них. Ты не услышишь от меня упрека. Я всегда помню твое положение, достоинство, доброе сердце и только, как обороняющаяся, ищу спасения. Я придумаю, придумаю… а когда достигну того, без чего далее жить не могу — я залечу твои сердечные раны, буду понимать твои мысли и наполню жизнь радостью и блаженством. (Тихо.) Только люби, люби меня! (Убегает налево; входит лакей.)
Лакей. Господин Кунавин.
Готовцев (с неудовольствием). Хорошо, сейчас приду в дом.
Кунавин (сходя с лестницы). Неволя мне сидеть в доме. В комнатах-то я и в городе насиделся. Мое нижайшее и глубочайшее!
Готовцев (пожимая руку). Ты выбрался ко мне? А говорят, чудес не стало. Вот тебе удобное кресло, садись в тени.
Кунавин. Сяду, сяду изображать лермонтовского героя, мечтающего о темном дубе. (Садится.)
Готовцев. Какие силы подняли тебя в такой жар? Вероятно, вулканические?
Кунавин. Да, мою корпуленцию поднять нелегко, особенно если кондрашка (делает из пространства угрожающий жест, показывая перстом на лоб). Однако, видишь, я здесь. Ехал и говорил: зачем меня еще принимают за живого человека? И в голову не приходило, чтоб кто-нибудь пришел и извлек из берлоги. Только для сына твоего и совершил этот изумительный подвиг.
Готовцев. А-а, это интересно! Значит, ты некоторым образом посол?
Кунавин. Гни выше — скучный спутник невеселого путешествия и парламентер… (С ударением.) Со мной приехал!
Готовцев. С тобой? Где же он?
Кунавин. А вон там, около мостика остался.
Готовцев. Почему же он сюда не пошел? Что за мистификация?
Кунавин. Просил даже не говорить тебе, что он здесь. А мне как молчать? Я в эту глупую историю и попал только потому, что невозможно было отделаться. Слушай. Сегодня, плотно пообедав, я развалился на софе и уже мечтал отделиться от земли, как вдруг неистовый звонок и на пороге фигура. Волосы, как у дикобраза, глаза — электрические свечи, ноздри и рот, словно жерло пушки, — это Виталий. Я, по правде сказать, думал, не спятил ли он? Боюсь приподняться. Однако ничего, только он так дернул меня за руку, что в суставе хрустнуло.
Готовцев. Оставь, пожалуйста, эти подробности. Зачем ты ему понадобился?..
Кунавин. Хочет видеться с твоей барынькой, да так, чтобы ты не знал об этом. Понимаешь, я должен объясниться с ней и вывести ее куда-нибудь поблизости, чтоб они встретились.
Готовцев. Этого никогда не будет.
Кунавин. Напрасно. Получивши отказ, он и станет изображать неистового гишпанца с закинутым вот эдак плащом (показывает) и, нахлобучив шляпу, будет подстерегать свою жертву. То ли дело попросту. Вам, сударь, с барынькой поговорить захотелось? Пожалуйте, пожалуйте, вот она! Тут сейчас весь динамит из глаз выскочит, они поговорят и разойдутся, как ни в чем не бывало. Это мой совет, а там, хоть каменной стеной с пушками окружи свою дачу, хоть четыре года в светелке держи свою Прекрасную Елену!
Готовцев. О чем ему с ней говорить? Если жена прислала его, то почему мне не быть при их объяснении?
Кунавин. Стало быть, не нужен. Ну, так как же решаешь?
Готовцев. В себя прийти не могу.
Кунавин. Что-нибудь говори, а то сил моих нет сидеть больше. Пойми, не спал после обеда. Пойду сейчас и лягу на диван.
Готовцев. Об этом свидании и думать нечего. Предупрежу ее, а ты скажи ему, что если он близко подойдет к моему дому, пусть не прогневается — я проучу его. С нахалом не стану церемониться. (Уходит.)
Кунавин (вставая, один). Спать бы да спать теперь — так нет. Нужно было тащиться. В виски стучит, в груди словно гиря. Фу, батюшки, ведь не дойдешь до гишпанца. (Подходит к воротам.) Кабальеро! Скачите сюда на своих на двоих. Ишь как ногами стреляет — нетерпение одолело! Легче, легче! Запыхаетесь — голос пропадет.
Виталий (у ворот). Говорили? Согласилась?
Кунавин. Так сейчас фрр, и готово! Знаете что… поедем-ка обратно в город.
Виталий (подходя). А, понимаю! Она отказывается? Тем хуже для нее.
Кунавин. Что вы хотите делать?
Виталий (с раздражением). Я остаюсь и буду говорить с ней при отце.
Кунавин. Вы не делайте этого, а ступайте лучше вон в ту рощу и ждите. Там, знаете, река, вид прекрасный, воздух свежий — авось пылу поубавится. А я повлияю, — может быть и придет.
Виталий. Да, да, убедите ее! Нам нужно объясниться. Мы должны договориться до чего-нибудь… дальше идти некуда. Я избегал этой женщины, а теперь попробую пробудить в ней сердце… Она умна… она поймет, в какое положение поставила нашу мать, и ужаснется перед пропастью, над которой стоит. (Изменив тон.) Но вы скажите, чтоб она не боялась. Я далек от мысли оскорбить ее. Пусть только вдумается поглубже, и нам легко будет найти исход. Просите, умоляйте ее прийти. Скажите, что я спокоен и жду ее в той роще. (Уходит.)
Кунавин (один, вслед). Хорошо спокойствие — дрожит весь! Ну, попал я в историю! Пойду еще поговорю, а там уж как хотят. Господи, вынеси меня отсюда благополучно! (Уходит. Пауза. Готовцева и Анюта входят.)
Анюта. Мама, ты ошиблась. Виталий не поехал сюда. Дверь дома открыта… там тихо.
Готовцева (прислушиваясь). Постой, я слышу голоса… чей-то крик.
Анюта. Тебе представляется… твое воображение расстроено.
Готовцева. Может быть. Но мне все-таки нужно видеться с ней… мы должны объясниться.
Анюта. В таком положении? Посмотри, как ты взволнована.
Готовцева. Медлить нельзя, гроза приближается. Я посижу, успокоюсь и смело встречусь с ней.
Анюта. Мама, ты не можешь здесь успокоиться. Уйдем отсюда, где все нам чуждо, не дорожи именем, которого тебя хотят лишить, порви все, что связывает тебя с прошлым, и дай отцу свободу.
Готовцева (нервно схватив за руку Анюту). Молчи… и никогда не повторяй мне этой просьбы. Твоя мать горда… и не потерпит незаслуженного унижения. Я живу для вас… Мое счастие… рассеявшийся мираж… но осталась честь и достоинство семьи. За них я буду бороться до последнего вздоха.
Анюта (громко). Она!
Готовцева. Вы поражены, смотрите на меня со страхом… (В сильном волнении.) Где сын мой? Что сделалось с ним?
Телегина. Его не пустили сюда. Но не прикрывайтесь тем, что вы приехали сюда отыскивать вашего сына, у вас другая цель.
Готовцева. Да, другая — я должна говорить с вами.
Телегина. О чем же?
Готовцева. Вы прислали ко мне мужа с позорным требованием и думали, что я, угнетенная несчастием, оробею и соглашусь на все. Но вы ошиблись. Я не буду более прятаться, смело выдержу всякий удар, и вы не добьетесь того, чего так страстно жаждете.
Телегина. Добьюсь, и вы скоро увидите это.
Готовцева. Кто смеет со мной так говорить? Я жена Константина Сергеевича, мать детей его… у меня взяли его сердце, но прав никто не может отнять. Вам нужно стыдиться, что я застаю вас здесь.
Телегина (перебивая). Почему? Моя совесть покойна. Я не низкая интриганка. Меня звали соединить жизнь, ввели сюда как будущую жену, и я буду ею.
Готовцева. Никогда! Если же вас отуманили и смутили ложными обещаниями — очнитесь! Пока я жива, вы никогда не будете иметь его имя. Несите же терпеливо крест, как я его несу, и будем довольствоваться тем, что имеем. Тогда я поверю, что вы обмануты, и в моем сердце будет жить к вам сострадание, а не ненависть.
Телегина. Я не нуждаюсь в вашем добром чувстве. Вы хотите, чтоб мы обе остались тем, что есть, но я не желаю этого. Ваше положение неприятно, а мое постыдно. Не скрываю, я послала к вам вашего мужа, и он будет преследовать вас, пока не добьется согласия на развод.
Готовцева. Вы не понимаете, на что идете… Мой сын… он увидится с вами. Что будет тогда? Вы доведете его до преступления!
Телегина. Он вам может казаться страшным, а не мне.
Готовцева. Если бы вы видели его в ту минуту, когда он бежал сюда, вы не были бы так смелы. Не желайте же своей гибели, откажитесь от прав, которых ищете. Он не допустит издеваться над своей матерью… вы не знаете его характера… он погибнет, но не уступит. Подумайте же, каково должно быть у меня на сердце, и у вас не поднимется рука на несчастную мать!
Телегина. А, вы переменили тон! Хотите разжалобить меня. К чему это делать? На вашей стороне сила. (Насмешливо.) Я, бедная, должна страдать от страха, ожидая грозного судью в лице вашего сына. Полноте! Оставьте уловки! Не мне бояться мальчика. Все, что вы сказали, не устрашит меня, и я никогда, слышите, никогда не откажусь от того, без чего не могу жить.
Анюта. Мама, кого ты слушаешь? Она правду сказала — нам не место здесь.
Готовцева. Да, Анюта, словом нельзя тронуть души этой женщины.
Готовцев. Валентина?! Ты, верно, одумалась и явилась сюда с добрым ответом?
Готовцева. Вы знаете мой ответ и другого не услышите никогда. (Идет.)
Готовцев. Если так — остановись и слушай. До сих пор я жалел тебя и избегал крупных мер. Теперь я буду поступать иначе и завтра же… Лидочку возьму к себе.
Анюта. Папа, ты не решишься на это! Твое намерение бесчеловечно.
Готовцева (растерянно). Лидочку? (Молча смотрит на Готовцева.)
Кунавин (про себя, мрачно). Дело серьезное, пойду скажу обо всем Виталию. (Незаметно уходит.)
Готовцева. Моя малютка… подле такой госпожи — этого не допустят.
Готовцев. Если будет нужно, я на время останусь один.
Готовцева. Вы говорите это при вашей дочери.
Готовцев. Анюта не ребенок, ей пора понимать вещи, как они есть. Не упорствуй же и не заставляй меня быть жестоким, иначе Лида будет у меня.
Готовцева (с блуждающим взглядом). Вы хотите взять ее? Мою Лидочку? (С криком.) Не отдам! Не отдам! Только с жизнью ее оторвут от моего сердца.
Готовцев (возвысив голос). Она будет у меня, слышишь ли, будет, что бы мне это ни стоило.
Готовцева. Отнимают… моего ребенка… отрывать его от моего сердца… (Оправясь.) Боже мой! Страсть совсем ослепила вас… Как вы низко, бесконечно низко пали! (Вне себя.) Чтоб спастись от вас, я жертвую собой. Мне не страшны ни клевета, ни осуждения, которыми будут осыпать меня. Пользуйтесь вашей позорной свободой, я на все согласна.
Анюта. Папа, в эту минуту ты теряешь не одну маму, но и нас.
Готовцева. Она заменит ему всех. (Телегиной.) Но знайте, что ваше торжество не будет долгим. Судьба справедлива, кара грянет над вами. Позор и несчастие нашей семьи отзовется на всей вашей жизни. Вашу совесть не заглушит шум общества, в котором вы будете искать забвения. Моя тень, как призрак, будет следовать за вами и лишит вас покоя. Ваши дети будут стыдиться говорить о прошлом своей матери. Мысль, что вашей рукой разбита семья и порваны наши кровные связи, будет преследовать так же, как и мое проклятие. Берите его, берите. Он ваш, он ваш! (Опускается на плечо Анюты и обе уходят.)
Телегина (как бы очнувшись). Скажи мне, скажи, что это неправда! Она не будет, как призрак, стоять между нами. Успокой, ласкай меня!
Готовцев. Я сам не могу прийти в себя. Ее слова, слезы, глаза, которыми она смотрела на меня — ужасно! Оставь меня! В эти минуты какие могут быть ласки? Дай мне очнуться, успокоиться! (Уходит в дом.)
Телегина (одна, после маленькой паузы, взявшись за голову). Всему конец… он мой! Хорошо это, радостно, а у самой… на сердце щемит. (Садится.) Первые минуты трудно пережить… а потом ничего, освоюсь. (Подумав.) А если нет? (Принужденно смеясь.) Ха-ха-ха! Откуда эта сентиментальность? Смелей! (С силой.) Возвращаться поздно! Что взято, тем нужно владеть.
Виталий. Вы переступили границы… отец требует Лидочку… Я издали видел, в каком ужасном положении мать дошла до экипажа. Вы не знаете жалости! Довольно! Сносить я этого далее не могу. Обещайте, что отец не потревожит мать ни одним словом, ни одним посещением, или я не остановлюсь ни перед чем.
Телегина (несколько улыбаясь). Вы напрасно беспокоите меня такими сценами. Обратитесь к вашему отцу.
Виталий. Не он, а вы забыли совесть. Вы всему причина.
Телегина. Неправда. Отец ваш не ребенок и за свои поступки отвечает сам. (Идет.)
Виталий. Не увертывайтесь… обещайте… или вы жестоко поплатитесь, слышите, жестоко!
Телегина (остановясь). Ха-ха-ха! Как грозно! Не беспокойтесь — не струшу! Прошу вас выйти, или я позову людей.
Виталий. Соглашайтесь, слышите, соглашайтесь, или не уйдете отсюда. (Выхватывает револьвер.)
Телегина (испуганно). Что такое? У вас оружие? Ай!.. Ай… Ай!.. (Кричит.) Константин Сергеевич! Люди! (Вбегает Поликарп.) Спасите меня!
Виталий. Никто спасти не может. Вот тебе. (Стреляет.)
Телегина (хватаясь за грудь). Ой! (Падает; Виталий стоит растерянный; вбегает Готовцев и Кустарева).
Готовцев. Кто стрелял? Боже мой, она в крови!
Кустарева. Таня, Таня! (Бросается к ней.)
Готовцев (с отчаянием). Виталий! Что ты сделал? Что ты сделал?
Виталий (голосом, упавшим до шепота). За мать… за всех нас! (Стоит отвернувшись; Готовцев бросается к Телегиной.)
Лица
ГОТОВЦЕВ.
ГОТОВЦЕВА.
ВИТАЛИЙ.
АНЮТА.
ЛИДОЧКА.
ПАРУСОВ.
СЕТКИНА.
ЧЕМБАРЦЕВ.
МИНОДОРА.
ШУСТОВ
смотритель тюрьмы.
СТОРОЖА.
Шустов (у дверей). Пожалуйте!
Сеткина. Очень вам благодарна, господин смотритель. Вы всегда так внимательны.
Шустов. Помилуйте… очень рад… Его сиятельство князь вас так уважает, а они такое лицо… разве можно вам в чем-нибудь отказать? За честь считаю угодить.
Сеткина. Скажите, пожалуйста, скоро его отправят?
Шустов. Очень скоро… все готово… полчаса не пройдет. Прикажете позвать Готовцева?
Сеткина. Да, пожалуйста, его родные должны приехать через несколько минут.
Шустов. Мигом пришлю. (Идет.)
Сеткина. У меня к вам еще маленькая просьба. (Улыбаясь.) Вы должны исполнить ее…
Шустов (расшаркиваясь и почтительно прикладывая руки сердцу). Приказывайте.
Сеткина. Когда приедут родные Готовцева… нельзя ли, чтоб тут никого не было посторонних… а то, вы понимаете… прощание…
Шустов (вздохнув). Очень хорошо могу это понимать, потому имею сердце… Будьте уверены, все сделаю… Даже сам выйду. (Сторожам.) Ступайте отсюда! (Шустов и сторожа уходят.)
Сеткина. Его ушлют… это ужасно! (Утирая слезу.) Так молод, красив и такая печальная участь… арестант… я за него страдаю!
Чембарцев. Что ваши страданья! Ко мне бы заглянуть в душу. Может быть, не лезь я со своим участием, все бы и уладилось. Так нет, анонимные письма понадобились, газетные заметки… верите ли, покоя не знаю… хочется мало того что отравиться, а досыта наглотаться серных спичек, чтобы знать, как люди мучаются. Ведь вот придет Валентина Александровна… Лидочка… как мне смотреть на них! (Минодора тихо плачет.)
Сеткина. Не говорите… Вы еще больше расстраиваете мои нервы… Валентина так ужасно изменилась… она не слушает утешений. Уж, кажется, я мастерица на них, и бесполезно. Молчит, как будто ничего не слышит.
Чембарцев (прислушиваясь). Его голос… он идет сюда…
Минодора (бросается к нему на шею). Батюшка, милый, горький ты мой, что с тобой люди сделали? Для того я тебя на руках нянчила, чтоб в таком несчастии видеть? Лучше бы мои старые глаза закрылись, чем дожить до этого часа.
Виталий (в сильном волнении). Полно, няня… оставь… не говори…
Минодора. Как не говорить? Как молчать, когда душа изныла? Не камень у меня заместо сердца! Ждала видеть тебя в почете, думалось, вот какого молодца ращу, а тут за нестоящее дело участи своей решился! Птенчик ты мой!.. Болезный ты мой!.. От тоски помрет без тебя твоя старая няня! (Плачет.)
Чембарцев. Няня, перестань… и без тебя тяжко.
Минодора. Тяжко, вот как тяжко… глаза выплачешь, а горя не уймешь… (Отходит в глубину, садится и плачет.)
Сеткина. Противные присяжные! Сколько из них знакомых… Всех просила… будто не могли оправдать? Так нет, видите ли, Телегина существо слабое — жертва. И сыну надо было считаться не с нею, а с отцом. Вот как нужно что-нибудь — другое дело: сейчас ручки целовать и… (передразнивая) «Марья Степановна! Марья Степановна!»
Виталий. Я не могу ни на кого роптать. Других за мою вину шлют в каторгу, а я отделался ссылкой. Спасибо вам, Марья Степановна, за участие, никогда не забуду его. (Целует руки.)
Сеткина (целуя в лоб). Добрый, благородный… жалею… видите, плачу!.. А вместе с тем мне хочется браниться… Горячее сердце… ах, это очень хорошо… но только зачем же не быть философом? Надо рассуждать.
Чембарцев. Виталий, ты будешь далеко, может понадобится то, другое… Обещай, что за всем, что только в моих силах, ты обратишься ко мне. От сердца, по дружбе прошу тебя.
Виталий. Хорошо… хорошо… обещаю… (Обнимаются.)
Сеткина. Они идут! Минодора, перестань плакать… не расстраивай еще больше свою барыню.
Минодора. Это справедливо… надо уняться. (Отирает глаза и прячет платок.)
Виталий (голос дрожит). Боже мой… дай мне силы… не изменить себе и выдержать эти страшные минуты.
Готовцева (подходит к Виталию, обнимает и долго молча держит его в своих объятиях). Здоров ли? (Берет за лицо и смотрит ему в глаза.)
Виталий. Как нельзя лучше… Садись, родная, я поцелую сестренок.
Анюта. Милый мой. (Целует.)
Лидочка. Ты запретил мне плакать — видишь, я молодцом. (Целует.)
Виталий. Умница! Садись подле мамы в кружок. (Опускается на колени и берет руку Готовцевой.)
Готовцева. Уходишь… сегодня… может быть, еще хоть день?
Виталий. Мама, нам нужно расстаться, и чем скорее, тем лучше… Наши свидания не доведут тебя до добра… ты совсем разобьешь и без того расстроенное здоровье.
Готовцева. На что мне жизнь, когда ты уносишь с собой все наши радости!
Виталий. Будем жить надеждой… Смотри на нашу разлуку, как на мою дальнюю поездку… Годы пройдут незаметно… меня помилуют… я вернусь… С какой радостью тогда прижму тебя, мою дорогую, к моему сердцу!
Готовцева. Утешай, утешай меня, но я не дождусь твоего возвращения и хоть на время мы сами приедем к тебе.
Лидочка. Вот хорошо-то будет!.. И Минодора с нами.
Минодора. Нешто я отстану!
Анюта. А я теперь пошла бы за тобой… была б хозяйкой… стряпала… выучилась бы пахать… сено грести… а уж насчет шитья… всего бы обшивала тебя.
Сеткина. Вы старшая сестра… ваша обязанность заботиться о матери. Разве это можно забывать?
Чембарцев (негромко). Марья Степановна, ну время ли теперь читать наставления… никак не можете удержаться.
Сеткина. Вы правы… надо молчать…
Готовцева (Виталию). Смотри же, пиши, как можно чаще… все описывай — с кем поселишься… какие люди будут вокруг тебя… я все хочу знать. Нарисуй план своего жилья… обозначь, где стоит твоя кровать, столик… расскажи, как ты начинаешь день, кто к тебе приходит или куда сам отправляешься. Каждая дорожка… Соседняя роща, куда ты будешь уходить и думать о своей далекой родине… сделаются моими родными местами… Твои письма будут единственной моей отрадой… я буду ждать их, как праздника… они станут для меня такой же потребностью, как воздух… А чтоб ты помнил это, я привезла тебе мой заветный портрет… Вот он. (Отдает.) Когда придешь туда… повесь его над своей кроватью… так, чтобы утром и вечером ты чувствовал на себе взгляд своей матери. Твой портрет также будет неразлучен со мной. Я поставлю его на столике возле моего любимого кресла. Каждый день я буду подходить и целовать его. Будем хоть так близки, если судьба уносит тебя вдаль от материнского сердца. Ах, если бы были силы! Нет их!.. Смотри, помни все, что я тебе говорила… может быть, мы видимся с тобой в последний раз.
Анюта. Мама, а кто говорил про спокойствие? Ты дала слово.
Готовцева. Не буду, не буду.
Парусов. Вот и я со всем багажом.
Виталий. Благодарю, дядя.
Парусов. Давайте же, я усядусь к вам в круг. (Садится.)
Готовцева. Ничего не забыл? Все купил, что я записала?
Парусов. Само собой все. Даже зеркальце маленькое вспомнил. Видишь, какое внимание с моей стороны? Пусть нет-нет да и посмотрится!
Анюта. Дядя, зачем вы говорите таким шутливым тоном?
Парусов. А что ж ныть. Я рад, что вы, женская армия, не задали концерта, а ведете себя степенно. Да и чего изводиться? Дела не поправишь. Молодец, Виталий! Смотришь браво! Впрочем, ты всегда был у меня на хорошем замечании. Когда приедешь на место, не занимайся одними воздыханиями, а сейчас же принимайся за дело. Умственного труда не будет — не брезгуй физическим. Работа в горе чудесная вещь! Как устанешь хорошенько, нервы меньше куралесят, а сердце… от работы оно крепче станет… У неженки все нежно, а у настоящего рабочего человека — увесисто. Колебаний не явится, а от этих колебаний жутко приходится… на себя почувствовал эту добродетель. (Готовцева закрывает лицо.)
Анюта. Дядя! Боже мой! Это невозможно!
Парусов. Кончил, кончил, больше ничего не скажу. Скоро отправляешься?
Виталий. Когда будет готово — позовут.
Лидочка. Мы будем у ворот дожидаться… Какие страшные ворота… солдаты стоят…
Парусов. К чему эти проводы? Вам нужно как можно скорей ехать домой.
Минодора. Я хоть перекрещу его на дорогу.
Готовцева. Образок надел, который я привезла тебе?
Виталий. Надел, родная!
Готовцева. Не снимай его, никогда не снимай! Я носила его на своей груди… он возвратит тебе счастие.
Анюта (вполголоса). Отец! (Все встают. Виталий, Анюта и Лидочка подходят и молча здороваются.)
Готовцев. Виталий… я пришел проститься с тобой! (Идет с Виталием на авансцену. Анюта и Лидочка отходят к Готовцевой.)
Виталий. Благодарю, отец… я ждал тебя.
Готовцев. Ты ждал, а я стою и не могу поднять на тебя глаз.
Виталий. Что сделано, то сделано. Не будем касаться того, о чем нам обоим тяжело говорить.
Готовцев. Могу ли я забыть, до чего довел тебя?
Виталий. Тяжело, отец, отрываться от всего, что было сердцу мило… вас всех жалею, по вас душа болит, а о себе… мало думаю. Страданиями, какие буду испытывать, я искуплю то, что сделал… омою кровь, которая лежит на моей совести. Я испортил свою жизнь, но меня поддерживает мысль, что не низкие страсти толкали мою руку. Я потерял волю над собой… но обрекал себя на гибель, спасая твою честь. За такой порыв — не больно и мучиться. Я несчастен, но душа моя теперь так же чиста, как была всегда. С этим сознанием не страшна никакая ссылка. Отец, в моем сердце нет злобы… я примирился и расстаюсь с тобой, не чувствуя вражды. Верь, я говорю искренне. Одно меня терзает… мать… сестры… они отчуждены от тебя.
Готовцев (с волнением). Я хочу воспользоваться этими минутами, когда душа переполнена такими чувствами, и сделать еще попытку. (Тихо.) Иди… и проси мать уделить мне одну минуту… пусть выслушает несколько слов… она не откажет тебе.
Виталий. Хорошо… я буду просить ее. (Отходя к Готовцевой.) Мать, исполни последнюю… (с ударением) слышишь, мою последнюю просьбу.
Готовцева (после колебания, вздрогнув). Ты просишь… я все исполню. (Встает.)
Анюта (с энергией). Папа, ты не вправе желать объяснений с мамой. Посмотри на нее, она едва жива, едва держится на ногах. Ты безжалостен к ней. Если я до сих пор не позволяла себе возвысить голоса, то теперь не буду молчать. Я протестую против этого объяснения, протестую.
Готовцева (подходя, спокойно). Анюта… не бойся за меня. (Готовцеву.) Что вам угодно?
Готовцев. Валентина, возвращайся в свой дом.
Готовцева. Быть подле вас? Нет, между нами лежит пропасть, которую нельзя перешагнуть.
Готовцев. Да, мы не можем сойтись… я стал для тебя чужим, но наши дети… они живут у родственников… из милости… Мне больно и грешно оставлять их в таком положении.
Готовцева. Отчего вы не думали об этом раньше? Отчего так поздно пришло к вам сострадание? .
Готовцев. Прощения, Валентина, прощения! Посмотри, как изменило меня это время… я поседел, одряхлел… дом стал для меня тюрьмой. Я слышу какой-то зловещий шепот, крики… свои шаги пугают меня… я с ума сойду! Разве мы не можем жить с тобой, как посторонние люди, которых связывают обязанности? Не лишай меня детей, без которых жизнь для меня теперь невозможна! Пожалей мою истерзанную совесть и возвращайся.
Готовцева. Никогда! Ваше присутствие будет для меня вечным гнетом… каждое слово станет напоминать унижение и горе… подле вас мне будет грезиться (показав рукой) в этом виде мой несчастный сын, которого вы оторвали от материнского сердца! С какими мыслями я буду жить в вашем доме? Какие чувства испытывать? Я буду гаснуть, а моя жизнь нужна моей малютке… я не знаю нужды, но готова скорей терпеть нищету, чем поселиться в доме, где я потеряла счастье. Не зовите меня, мы расстались с вами навсегда.
Шустов. Все готово… прошу к своему месту.
Готовцева. Ах! (Хватается за голову; Виталий быстро подходит к ней; она бросается к нему на шею и рыдает). Милый мой, дитя дорогое! Берут, берут его!
Виталий (осыпая поцелуями). Мама, мама!
Парусов (Готовцеву). Жестокий и слабый человек! Как должно быть в эти минуты хорошо у вас на сердце!
Шустов. Время… прошу идти…
Виталий (с отчаянием). Возьмите, возьмите ее!.. (Передает бесчувственную Готовцеву на руки Сеткиной и Чембарцеву.)
Анюта (обнимая). Прощай, милый, прощай!
Лидочка (рыдая). Витя, Витя. (Бросается на шею.)
Готовцев (задыхаясь). Прости, прости!
Минодора. Страдалец ты наш! Поминай ты свою няньку старую, и денно и нощно буду молиться за тебя!
Парусов (обнимая). Не унывай, друг, и в путь!
Готовцева (поднимаясь). Где он? Не отдам, не отдам! (Бросается Виталию на шею.)
Виталий (вырываясь из объятий). Прощайте, прощайте! (Закрывает лицо и выбегает; Валентина бросается за ним и падает без чувств на пол.)
Петр Михайлович Невежин учился в Московском кадетском корпусе, участвовал в русско-турецкой войне, был ранен. Первые написанные Невежиным пьесы не пропустила цензура. Невежин обратился к Островскому, который предложил ему сотрудничество, и в 1880 году совместно ими была написана комедия «Блажь». Следующую пьесу «Старое по-новому» Невежин написал один и передал для постановки в Александрийский театр. А. А. Потехин отверг ее, найдя «очень слабою и по замыслу, и по исполнению, сделанною притом грубо, аляповато и, главное, скучно», о чем он писал Островскому (Неизданные письма к А. Н. Островскому. М. —Л., 1932, с. 465—466). По просьбе Невежина, пьеса была переработана Островским, который затем всячески хлопотал о постановке ее в императорских театрах, где она пошла под фамилией одного Невежина. Впоследствии Невежин изменил текст, доработанный Островским, в значительной мере вернувшись к своему раннему варианту, и включил пьесу в собрание своих сочинений без имени соавтора. Текст в редакции Островского включается обычно в собрания его сочинений как написанный в соавторстве с Невежиным.
Войдя в литературу с помощью Островского, Невежин сделался одним из популярных авторов тенденциозных драм. Такие его пьесы, как «Сестра Нина» и особенно «Вторая молодость», были чрезвычайно репертуарны. Однако и тогда наиболее серьезные театральные деятели понимали ограниченность Невежина-драматурга. Так, А. И. Южин иронически писал о нем: «Ему здорово то, что другому смерть. Нет языка — на пользу: язык, мол, не книжный; нет характеров — на пользу: все, мол, у него удивительно жизненно — даже характеров нет; положение заимствовано — на пользу: никто, кроме г-на Невежина, не умеет брать так много из окружающей его действительности…» (Южин А. И. Воспоминания. Записи. Статьи. Письма. М., 1951, с. 72).
Сохраняют свое значение воспоминания Невежина об Островском (см.: А. Н. Островский в воспоминаниях современников. М., 1966); исследователи отмечают, однако, что данные в них сведения о характере сотрудничества Островского и Соловьева искажают реальную картину взаимоотношений соавторов.
Драматические сочинения, т. 1—2. М., 1898—1901; Собрание сочинений, т. 1—12. Пб., 1909—1911; Островский А. Н. Полн. собр. соч. в 12-ти т., т. 8. М., 1977 (пьесы, написанные в соавторстве).
Зограф Н. Г. Малый театр второй половины XIX в. М., 1960; Зограф Н. Г. Малый театр конца XIX — начала XX века. М., 1966; Осипова Л. Ф. Чехов и драматургия 80-х годов. — Учен. зап. МГПИ им. В. И. Ленина, N 163. М., 1960.
Впервые пьеса напечатана в литографированном издании в 1887 году.
«Вторая молодость» — самая известная пьеса Невежина. Когда в 1913 году отмечалось тридцатипятилетие его литературной деятельности, «Ежегодник императорских театров» писал: «27 июня исполнилось 35-летие литературной деятельности маститого драматурга, впервые выступившего в сотрудничестве с Островским (пьеса „Блажь“), а затем давшего сцене пьесу „Вторая молодость“, которая имела выдающийся успех в столичных императорских, частных и провинциальных театрах; пьеса эта написана ярко, сценично, дает ряд благодарнейших ролей для артистов и будит чувство доброе […] В исполнении Стрепетовой и Федотовой пьеса производила потрясающее впечатление» (Ежегодник императорских театров, 1913, N 7, с. 125).
Впервые пьеса появилась на сцене в Малом и в Александрийском театрах осенью 1887 года. Все рецензенты отмечали прежде всего актуальность темы, объясняя именно этим выдающийся успех спектакля.
В «Московском фельетоне» рецензент «Нового времени» писал: «Теперь, после длинного ряда неудачных новинок, поставлена в Малом театре „Вторая молодость“ г. Невежина. В одну неделю пьеса эта успела выдержать пять представлений с полным сбором. Дело давно неслыханное, успех вполне заслуженный. […] Наша публицистика, наши юристы давно говорят о необходимости изменения разводных законов; г. Невежин доказывает нам ту же тему в конкретных образах, полных жизни и правды. Есть в его пьесе грехи, есть резкие переходы, но все эти мелочи стушевываются перед цельностью и силой общей картины» (Новое время, 1887, 24 октября).
Известный театральный критик М. Н. Ремезов так оценивал постановку Малого театра: «Чуткий к „злобам дня“, автор положил в основу своей драмы очень современный и очень серьезный вопрос о разводе. […] Жена и дети Готовцева примирились с разлукой, они приняли совершившийся факт и уже без больших страданий приняли бы и предложение о разводе, если бы для развода не потребовалось позора высоконравственной женщины, матери достойной семьи. (По существовавшему тогда законодательству Готовцев мог получить развод с правом заключить новый брак, только мотивируя разрыв прелюбодеянием жены. — В. Н.) В этом, по нашему мнению, заключается все значение пьесы Невежина, в этом живая драма, разыгрывающаяся<не на сцене только, а в действительной жизни […] Лучше всех и безукоризненно исполнена роль вдовы Сеткиной г-жой Никулиной, вызвавшею своею игрою единодушные аплодисменты и вызовы. Г-жа Уманец-Райская и г. Южин очень хорошо сыграли свои роли (Телегина и Виталий. — В. Н.), тем более ответственные, что они недостаточно рельефны и страдают некоторой неопределенностью. Что же касается г-жи Федотовой, то, при всем нашем уважении к высокому таланту и заслугам нашей первой артистки, мы вынуждены сказать, что исполнение ею роли Готовцевой далеко не привело нас в восторг. Г-жа Федотова с первого выхода на сцену повела игру в столь плачевном тоне, что удивляться надо, как это Готовцев мог счастливо прожить много лет с такой несносной супругой и давно не сбежал от этой дамы печального образа» (Русская мысль, 1887, N 11, с. 208).
Горячо приняла пьесу и петербургская публика. «Пьеса имела решительный успех к, несмотря на ее крупные недостатки, заключает в себе действительные элементы драмы. […] Исполняется пьеса ровно. У г-жи Стрепетовой есть два прекрасные места — объяснение героини с своим мужем и с его любовницей. Вся душа говорила в артистке. Г. Аполлонский хорошо исполнил роль молодого человека, просто и с чувством. Мичурина очень выразительно читает одну сцену в первом акте […] г. Писарев поднял роль мужа до трагизма. Может быть этого и не надо было, но это смягчило авторское довольно неуклюжее создание» (Новое время, 1887, 18 ноября).
Пьеса долго не сходила со сцены. Интересное свидетельство об исполнении и восприятии пьесы в Театре Петроградской коммуны оставил А. А. Блок, анализировавший прежде всего реакцию зрительного зала на старую пьесу.
«Второй акт „Второй молодости“ Невежина. Зал почти полный. Слушают внимательно. С актерами есть связь. Актеры знают, что нравится залу. Крик под занавес вызывает восторг. Актеров несколько раз вызывают. Нравится не только мелодраматический оттенок пьесы, который есть у автора и который подчеркивается актерами, но и психологические черточки, условности, разнообразие душевных движений, ношение платьев, повадка, все те неисчислимые мелочи, которые актеры плохо ли хорошо ли подчеркивают. […] аплодисменты бурные, и, после спуска занавеса, видишь среди публики лица задумчивые, напряженные, полные тем, что происходило на сцене. […] Вывод мой таков: если Невежин влечет публику, но не влечет нас, это не значит, что мы должны изгонять Невежина, а значит, что мы должны постараться дать ему новое окружение» (Блок А. А. Собр. соч. в 12-ти т., т. 12. М., 1936, с. 104—107).
Текст пьесы печатается по изданию: Невежин П. М. Драматические сочинения, т. 2 М., 1901.
ажитируется (уст. от фр.) — волнуется, возбуждается.