Сочиненія И. С. Аксакова
Томъ седьмой. Общеевропейская политика. Статьи разнаго содержанія
Изъ «Дня», «Москвы», «Руси» и другихъ изданій, и нѣкоторыя небывшія въ печати. 1860—1886
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова, (бывшая М. Н. Лаврова и Ко) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1887.
Всякое сближеніе съ Австріею не только не представляетъ Россіи выгодъ, но положительно имъ противорѣчитъ. править
Мы сказали недавно, что въ настоящее время Австрія не болѣе какъ политическій предразсудокъ, еще затемняющіе сознаніе, еще сбивающій съ толку политическую мысль — какъ европейскихъ правительствъ, такъ и самихъ народовъ Австрійской имперіи. Каждый день плодитъ въ изобиліи несомнѣнныя доказательства въ пользу высказаннаго нами мнѣнія. Достаточно взглянуть хоть на пренія галицкаго сейма, чтобы оцѣнить степень прочности и измѣрить мѣру будущности этого разсѣвшагося австрійскаго государственнаго механизма. Неопровержимы доводы ораторовъ, возстающихъ противъ всякихъ попытокъ къ возобновленію прежней системы централизаціи. Венгрія, захвативши однажды свободу и власть, не отдастъ ихъ иначе, какъ съ бою: всякая новая попытка къ централизаціи для Австріи смерть. Неопровержимы доводы графа Голуховскаго и всѣхъ его сторонниковъ — точно, какъ дважды два четыре доказывающихъ, что примѣненіе къ практикѣ принциповъ федерализма не свяжетъ, а окончательно развяжетъ и безъ того плохо скрѣпленныя между собою составныя части монархіи, — что въ федерализмѣ для Австріи смерть. Неопровержимы, вполнѣ неопровержимы доводы депутата Смолки, подтверждаемые теперь доводами Чеховъ, Мораванъ, Словенцевъ, Поляковъ, что и оставаться при системѣ нынѣ дѣйствующей невозможно; что, признавъ политическую автономію Венгріи, нельзя не признать автономію и прочихъ историческихъ національныхъ группъ, что система дуализма — ни болѣе ни менѣе какъ подмѣна Австріи Венгріей; что дуализмъ для Австріи смерть. Таково содержаніе преній, происходившихъ на львовскомъ сеймѣ; таково почти содержаніе преній и во всѣхъ политическихъ собраніяхъ Австріи. На трибунахъ, на каѳедрахъ, въ книгахъ, брошюрахъ, въ періодической печати, — всюду, на равные лады, краснорѣчиво до очевидности, разоблачаются разные виды политической смерти, стерегущей Австрію на всѣхъ ея путяхъ, — и никому, нигдѣ не удается открытъ присутствіе духа жизни. Мы разумѣемъ Австрію какъ имперію, а не ея составъ, въ"которомъ, напротивъ, почти каждая отдѣльная національность, сама по себѣ и для себя, исполнена живой органической силы и самостоятельно стремится или обособиться, или сгруппироваться своеобразно съ другими ей подобными, или же примкнуть къ иному, не австрійскому государственному центру…
А между тѣмъ политическій предразсудокъ еще живъ и живучъ, и видно еще не такъ легко въ особенности для европейской дипломатіи, раздѣлаться съ нимъ въ своемъ собственномъ сознаніи. Но отъ европейской, т. е. отъ западноевропейской дипломатіи, другаго почти и спрашивать нельзя. Западная Европа едвали и понимаетъ тотъ внутренній процессъ, который совершается теперь въ австрійскомъ государственномъ тѣлѣ. Съ недоумѣніемъ глядитъ она на какія-то, вовсе ей неизвѣстныя, или давно ею перезабытыя, внезапно вдругъ воскресшія передъ нею славянскія племена, — на эти новые органическіе элементы, притязующіе на самостоятельную политическую жизнь, которыхъ присутствія въ своемъ европейскомъ организмѣ она и не подозрѣвала. Она привыкла считать Австрійскую монархію вполнѣ своею — по происхожденію, по исторіи, по тѣмъ стихіямъ германо-романскаго духа, которыя ее создали, которыхъ господство въ теченіи долгаго ряда вѣковъ являлось несомнѣннымъ и заслоняло собой тѣ племена и народности, что легли какъ бутъ въ фундаментъ имперіи. Существованія славянской національности самой для себя Западная Европа не признаетъ и не признавала: Славяне — это anima vilis, это плебеи западноевропейскаго человѣчества, — это матеріалъ, пригодный для постройки западноевропейскихъ зданій, — это плоть, способная одухотворяться только духомъ германо-романскимъ, на потребу и на пользу Европѣ. Славянскій міръ, какъ міръ отъ Европы особенный, явился впервые и занялъ мѣсто въ европейскомъ сознаніи только во образѣ Россіи, и тогда же преисполнилъ Западъ злобой и ненавистью, и смутнымъ, инстинктивнымъ страхомъ… Затѣмъ, наконецъ, опозналъ Западъ присутствіе Славинъ на Востокѣ, иначе въ Турціи, вслѣдствіе пробужденія славянскихъ, подвластныхъ Исламу, племенъ, — ихъ единоплеменности и единовѣрія съ Россіей. Опозналъ — и сталъ на сторону Корана противъ Евангелія, на сторону угнетенія противъ угнетенныхъ, на сторону неволи противъ свободы, на сторону отрицанія правъ національныхъ противъ имъ же всюду провозглашаемаго принципа національности… И вотъ, въ послѣднее время объявились западноевропейскому изумленному міру новые славянскіе элементы въ предѣлахъ самой Западной Европы. Европейская наука, застигнутая событіями врасплохъ, оказывается почти невѣжей относительно этихъ вновь обрѣтаемыхъ ею національностей. Если въ началѣ христіанской эры потокъ новыхъ племенъ, нахлынувшій на Европу, обновилъ и преобразовалъ историческій міръ; если затѣмъ, открытіемъ Америки внесена новая стихія въ жизнь человѣчества, — то уже не ожидалъ и не могъ ожидать европейскій Западъ появленія новыхъ народовъ на исторической сценѣ, открытія новыхъ земель и странъ — уже не за морями, а въ своей собственной оградѣ! Но хотя ученые и принялись теперь за изученіе этихъ новыхъ пришельцевъ въ міръ, за передѣлку старыхъ географическихъ и историческихъ учебниковъ, тѣмъ не менѣе западноевропейскія правительства еще продолжаютъ не вѣрить въ состоятельность славянскаго движенія въ Австріи, по крайней мѣрѣ относятся къ нему недовѣрчиво и не даютъ ему надлежащей цѣны. Коверкая неудобныя для иностраннаго произношенія имена и названія славянскихъ племенъ и мѣстностей, дипломаты, по старой рутинѣ, все еще съ какою-то полупрезрительною улыбкой прислушиваются къ дерзкимъ, неслыханнымъ и удивительнымъ претензіямъ Чеховъ и прочихъ Славянъ на самобытную политическую національную жизнь, — и попрежнему продолжаютъ считать всю эту тревогу и возню народныхъ элементовъ домашнимъ дѣломъ Австрійской монархіи. Попрежнему видятъ они одинъ лишь внѣшній образъ имперіи, и ждутъ не дождутся, чтобъ Австрія благополучно прошла сквозь внутренній свой кризисъ, съ успѣхомъ завершила тяжкій процессъ внутреннихъ реформъ и переустройства! Убѣжденные, что источникомъ бѣдъ этого государства — пораженіе подъ Садовой и преобладаніе Пруссіи, они естественно склоняются къ мысли, что интересы остальныхъ европейскихъ правительствъ требуютъ поддержанія могущества и прежняго политическаго значенія Австріи…
Такъ можемъ думать и въ такомъ смыслѣ дѣйствовать западноевропейская дипломатія, смотрящая на Славянскій міръ подъ своимъ извѣстнымъ угломъ зрѣнія, — но такъ не можетъ и не должна думать и дѣйствовать русская дипломатія. Ей одной видно то, чего Западъ не видитъ; ей одной понятенъ, не понимаемый имъ, живой историческій смыслъ современнаго движенія въ Австріи и его міровое значеніе; ей одной до очевидности ясно, не замѣчаемое на Западѣ, неминуемое распаденіе австрійскаго государственнаго механизма; она одна знаетъ разгадку той задачи, надъ разрѣшеніемъ которой мучатся австрійскіе министры и которой трудности и роковой важности не признаетъ и не разумѣетъ Европа. Въ самой себѣ, въ своей славянской природѣ, въ своемъ историческомъ призваніи носитъ Россія эту разгадку — вновь возникающей на порогѣ Запада Восточной Европы… Не русской дипломатіи, не русскому правительству добровольно напускать на себя туманъ западноевропейскаго невѣжества, смотрѣть на славянскіе элементы Австріи сквозь очки иностранныхъ дипломатовъ, съ суевѣрнымъ благочестіемъ относиться къ европейскимъ историческимъ преданіямъ, упорствовать въ политическихъ предразсудкахъ Европы — и простодушно обрекать себя похмѣлью въ чужомъ пиру!…
Казалось бы такъ, но мы не можемъ скрыть отъ себя и отъ читателей, что начинаютъ показываться нѣкоторые признаки именно такой противоестественной, ненормальной наклонности въ нашей внѣшней политикѣ… Сначала, какъ не добрый предвѣстникъ, появилась въ газетѣ «Le Nord» (какъ извѣстно, признаваемой всѣми за оффиціозный органъ русскаго правительства по вопросамъ внѣшней политики) — статья приписываемая перу одного изъ русскихъ дипломатовъ. Эта статья, приглашающая Австрію къ дружбѣ съ Россіей во имя сходства судебъ и интересовъ, во имя нравственной солидарности принциповъ, обратила на себя всеобщее вниманіе въ Европѣ и оскорбила русское общественное мнѣніе — лживымъ и въ высшей степени нелестнымъ уподобленіемъ Россіи Австрійскому государству, — неловкимъ, ненужнымъ и недостойнымъ заискиваньемъ у распадающейся и враждебной намъ державы, — явнымъ отсутствіемъ въ авторѣ чувства народной русской чести и интересовъ. Вслѣдъ за этою статьей стали возникать и носиться въ политической европейской атмосферѣ слухи о какомъ-то дѣйствительно затѣваемомъ сближеніи Россіи съ Австріей… Наконецъ, телеграфъ извѣщаетъ насъ о поѣздкѣ австрійскаго фельдмаршала въ Варшаву, гдѣ въ настоящее время совмѣстно пребываютъ Государь Императоръ и прусскій король Вмѣстѣ съ тѣмъ императоръ австрійскій отмѣняетъ свое путешествіе въ Галицію, гдѣ готовились ему разныя оваціи и манифестаціи галицкихъ Поляковъ и агитирующихъ въ Галиціи нѣкоторыхъ корифеевъ польской эмиграціи. Такая отмѣна или отсрочка путешествія, по мнѣнію австрійской журналистики, вызвана образомъ дѣйствій «одной иностранной державы», какъ выражается телеграфъ, — т. е. Россіи, но оффиціальный органъ вѣнскаго правительства, «Wiener Abendpost», опровергаетъ, разумѣется, такое нескромное увѣреніе…
Мы убѣждены, что посѣщеніе прусскимъ королемъ Государя Императора въ Варшавѣ не имѣетъ никакого особеннаго политическаго значенія, а свидѣтельствуетъ только о дружбѣ и личныхъ родственныхъ чувствахъ обоихъ монарховъ совершенно независимо и помимо политики. По крайней мѣрѣ извѣстно, что родственная пріязнь прусскаго короля не помѣшала ему ни занять въ средней Европѣ то господствующее положеніе, которое шло наперекоръ всѣмъ преданіямъ русской дипломатіи, ни поступить довольно безцеремонно съ родственниками россійскаго Императорскаго Дома; личныя чувства его величества Вильгельма I сами по себѣ, а интересы Пруссіи и Германіи, и даже интересы германизма въ русскомъ Балтійскомъ поморьѣ сами по себѣ: это" статья особая. Мы должны по совѣсти сказать, что такой образъ дѣйствій прусскаго короля относительно національныхъ выгодъ своей земли, никогда не приносимыхъ въ жертву ни личнымъ симпатіямъ, ни личнымъ наклонностямъ монарха, заслуживаетъ только похвалы и сочувствія. Впрочемъ, нѣтъ никакого сомнѣнія, что, въ виду разныхъ слуховъ и предвѣстій близкой войны, прусское правительство было бы не прочь заставить Францію и въ самомъ дѣлѣ повѣрить въ существованіе какого-нибудь тайнаго союза между Россіей и Пруссіей, — о чемъ давно уже говорятъ, а теперь, послѣ варшавскаго посѣщенія, заговорятъ еще пуще. Но мы, съ своей стороны, отказываемся понять, почему бы для Россіи могло быть полезнымъ содѣйствовать такому разсчету Пруссіи и пугать Францію призракомъ, въ дѣйствительности не существующаго, союза? Еслибы предполагалось такимъ образомъ достигнуть миролюбивой цѣли — отклонить отъ Европы бѣдствіе страшной войны, то не имѣлось ли бы развѣ при этомъ въ виду также и указаній опыта — что всякіе подобные дипломатическіе манёвры съ нашей стороны никогда не приносили намъ пользы, а обращались намъ во вредъ, — успѣвали иногда, дѣйствительно, мирить между собою нашихъ сосѣдей съ сосѣдями, но почти всегда на нашъ счетъ, т. е. ссорили кого-нибудь изъ нихъ съ нами?.. Не говоря уже о Крымской войнѣ, затѣянной Франціей съ спеціальною цѣлью разрушить въ конецъ столь долго лелѣемое русскою дипломатіей зданіе Священнаго Союза, — нельзя не вспомнить и о томъ, что вслѣдъ за извѣстнымъ свиданіемъ въ Варшавѣ осенью 1860 года трехъ монарховъ, — свиданіемъ, предпринятымъ въ самыхъ миролюбивыхъ видахъ и возобновившихъ въ Европѣ ненавистную память этого Союза, — началась та польская агитація, которая разрѣшилась наконецъ мятежомъ 1863 года…
Но дѣло не въ послѣдствіяхъ такой политической системы: дѣло, и главное дѣло, въ томъ, что для Россіи нѣтъ ни выгоды, ни разсчета, ниже какой бы то ни было надобности — не только пытаться возстановлять невозможный уже нынѣ Священный Союзъ, но даже созидать какое-либо ему подобіе. При совершенной, съ одной стороны, противоположности задачъ Россіи и Австріи на Востокѣ и на границахъ обѣихъ имперій; съ другой — при отсутствіи какой бы то ни было побудительной причины для Россіи содѣйствовать усиленію Пруссіи, — всякій подобный союзъ могъ бы состояться не иначе, какъ съ пожертвованіемъ для Россіи ея существенныхъ, народныхъ интересовъ. Онъ обратился бы, въ концѣ-концовъ, въ обязательство для самой Россіи, связалъ бы не чью иную, а ея собственную свободу дѣйствій, такъ какъ ни одна другая держава не отказалась бы, при случаѣ, соображаться, вмѣсто договора, съ наличными историческими обстоятельствами. Очевидно, что и для Россіи не можетъ быть иной политики, кромѣ національной, — кромѣ той, которая указывается ей прямою государственною пользою и не допускаетъ никакихъ комбинацій, способныхъ стѣснять ея свободу дѣйствій. Поэтому мы и остаемся при убѣжденіи, что всѣ слухи о политическомъ значеніи варшавскаго съѣзда лишены серьезнаго основанія.
Тѣмъ не менѣе, въ виду еще не вымершаго въ сознаніи русской дипломатіи стараго политическаго понятія объ Австріи, не безполезно, кажется, напоминать иногда нашимъ дипломатамъ о непригодности тѣхъ иностранныхъ зрительныхъ снарядовъ, съ помощью которыхъ они продолжаютъ созерцать эту злосчастную имперію, принимать призракъ за живую дѣйствительность, и на такихъ данныхъ опредѣлять политическія отношенія къ ней Россіи. Все что можетъ упрочить бытіе Австріи, какъ Австріи, не только не представляетъ для Россіи выгодъ, но положительно имъ противорѣчитъ, какъ потому, что оно несовмѣстно съ интересами славянскихъ народностей въ предѣлахъ Австрійской имперіи и въ Турціи, такъ и потому что, поддерживая политическое значеніе Австрійской имперіи, мы не создаемъ для себя дѣйствительно-полезной и искренне-дружественной силы: австрійскому политическому безсилію уже нѣтъ врачеванія. Напротивъ, не пріобрѣтая надежнаго союзника въ лицѣ Австріи, мы бы только лишились симпатіи нашихъ естественныхъ союзниковъ — австрійскихъ и турецкихъ Славянъ. Для насъ не можетъ быть страшно упраздненіе государственнаго существованія Австріи. Если западно европейскія правительства пугаются «пустоты», которая, по ихъ мнѣнію, должна ^образоваться въ Европѣ съ паденіемъ Австріи, — то мы такой пустоты бояться не можемъ. Для нашего взора этой пустоты нѣтъ, какъ ея нѣтъ и въ дѣйствительности: вмѣсто враждебной намъ по натурѣ своей и по стремленіямъ своимъ, передовой державы европейскаго Запада, — возникла бы передовая Восточная Европа, близкая и родственная намъ по крови и по духу.
Сближеніе съ Австріей!… Да съ кѣмъ же именно предстояло бы совершатъ такое сближеніе, когда Австріи собственно нѣтъ, а имѣется только Венгрія и Цислейтанія? Австрійскій императоръ сохраняетъ свободу своихъ политическихъ дѣйствій только по отношенію къ послѣдней. У Венгріи свой политическій разумъ и довольно силы, чтобъ противодѣйствовать всякому политическому соображенію, несогласному съ ея видами. Въ сущности правительственный центръ тяжести находится теперь не въ Вѣнѣ, а въ Пештѣ: если уже съ кѣмъ договариваться, такъ не съ Вѣной, а съ Пештомъ, — но съ Пештомъ намъ договариваться не пристало… Сближаться съ Цислейтаніей?… Но это сочиненіе барона Бейста уже оказало свою несостоятельность и вызвало къ политической борьбѣ всѣ народы этой второй цислейтанской половины имперіи… Правда, они еще придерживаются исторической своей связи съ Австрійскою монархіей; они еще вѣрятъ въ возможность для Австріи перевернуться вновь въ какое-то федеративное государство. Но пусть только борьба продолжится, — и они не замедлятъ разстаться съ своимъ историческимъ предразсудкомъ… Такъ гдѣ же та Австрія, съ которою намъ предлагаютъ сближаться?
Читатель, конечно, думаетъ, что виртембергскій публицистъ хитро перескочилъ черезъ Молдаву (чешскую Велтаву) прямо на Тиссу и Дунай. Ошибаетесь. Вопросъ о Чехіи и вообще о Славянахъ, — вопросъ, къ которому онъ не разъ возвращается съ особенною надоѣдливостью, какъ больной къ своей болячкѣ, — для него рѣшенъ безвозвратно. Чехамъ, съ ихъ воспоминаніями о «тончайшемъ лицемѣрѣ» Гусѣ и о его «нечестивомъ (ruchlose)», антинѣмецкомъ планѣ, исторія уже подписала приговоръ. «Богемія, насквозь проникнутая нѣмецкими элементами и почти отовсюду примыкающая къ Нѣмцамъ, никогда и ни въ какомъ случаѣ не можетъ быть исторгнута изъ области нѣмецкой силы, нѣмецкаго образованія. Нѣмецкое давленіе, вотъ уже много вѣковъ, здѣсь такъ обычно и неизбѣжно, что еслибы даже австрійское правительство подольше продержало графа Белькреди, и тогда должно бы было или уступить великому національно-нѣмецкому противотеченію, или же утратить въ пользу Россіи (?) Богемію вмѣстѣ съ Галиціей». Придавъ такую всепроникающую силу нѣмецкому элементу въ Чехіи, неловкій публицистъ, ровно черезъ строчку, пророчествуетъ, что, «наконецъ, кровь и желѣзо должны рѣшить и этотъ вопросъ». Впрочемъ, смыслъ сихъ вѣщихъ словъ намъ понятенъ. На слѣдующей страницѣ читаемъ: «Довольно взглянуть на ландкарту, чтобы видѣть, что Богемія врѣзывается внутрь Германіи. Отсюда коротка дорога въ Мюнхенъ, Нюрнбергъ, Лейпцигъ, Дрезденъ и Вѣну; этотъ пунктъ господствуетъ надъ Баваріей, Тюрингіей, Саксоніей, Силезіей, Верхнею и Нижнею Австріей. Еслибы Богемія была самостоятельнымъ славянскимъ государствомъ или принадлежала Россіи, то Южная Германія была бы стѣснена между чешскими границами у Эгера и французскими у Страсбурга. Отсюда ясно, какъ важно для каждаго Нѣмца заботиться о чешскихъ дѣлахъ немного побольше, чѣмъ заботились, какъ видно, до сихъ поръ».
Точно такъ же, то-есть какъ на матеріалъ для пищеваренія нѣмецкаго духа, смотритъ Менцель и на всѣхъ остальныхъ Славянъ. Для ихъ обращенія Изъ язычества въ германство онъ совѣтуетъ хвататься за всякія средства. Онъ не прочь, напримѣръ, даже отъ гуманныхъ мѣръ, если ученики будутъ послушны, если они поймутъ, что «въ германскомъ принципѣ лежитъ нѣчто духовное и нравственно-превосходное, противъ чего славянскій не можетъ устоять въ концѣ концовъ»; если они не перестанутъ «выказывать невольно репшектъ и довѣріе къ Нѣмцамъ, какъ дѣлали всегда доселѣ, когда даже увлекались ненавистью и завистью къ нимъ»; если они не расхохочутся, когда имъ станутъ доказывать что «когда запачканному Славянину, вымытому и вычищенному скребницей, въ качествѣ австрійскаго солдата, придется попасть на родину, онъ уже не можетъ привыкнуть къ славянской Schweinerei (не переводимъ этого слова, щадя литературныя приличія), не можетъ жениться на своей грязной соплеменницѣ». Ну, конечно! Менцель забылъ австрійскихъ солдатъ-Чеховъ, кричавшихъ: «Слава»! во время недавнихъ празднествъ въ Прагѣ. Мы можемъ еще напомнить ему австрійскихъ солдатъ Граничаръ, которые, будучи посланы въ 1854 году для занятія румынскихъ княжествъ, заготовили бѣлые платки, чтобы навязать ихъ на оружіе при встрѣчѣ съ Русскими, въ знакъ нежеланія драться съ ними.
Другой способъ облагороженія и одухотворенія славянскаго стада — это «поступать съ нимъ (также и съ тирольскими Италіянцами) à la Виндишгрецъ и Радецкій», то-есть «отражать его коварныя нападенія на Нѣмцевъ желѣзною рукой и нѣмецкими ударами», У этого страстнаго публициста есть про запасъ еще и третій способъ. Онъ часто указываетъ Славянамъ, особенно Чехамъ, на страшную перспективу грядущаго штыка и кнута русскаго… Какъ кстати! Еще на дняхъ Бейстъ пугнулъ тѣмъ же Ригера и Палацкаго! И западные газетчики жужжатъ намъ въ уши о сближеніи между Австріей и Пруссіей! Это сближеніе, еслибы оно было возможно, вѣроятно устроилось бы для того, чтобы подъ прикрытіемъ тѣни, ложащейся на Славянъ отъ сѣвернаго колосса, поставить этихъ несчастныхъ между «стѣной, къ которой желаетъ прижать ихъ» г. Фонъ-Бейстъ, и «нѣмецкими ударами»…
Что касается до насъ, Русскихъ, то, надѣемся, мы выдержимъ роль неблагодарныхъ передъ Нѣмцами. Мы не послѣдуемъ за этими учителями въ области политики. Мы не унизимся до ихъ публицистовъ, не прибѣгнемъ къ брани, къ вымышленному невѣжеству, къ злоупотребленію священнымъ именемъ исторической науки, которую Вольфгангъ Менцель уже не разъ оскорблялъ даже въ качествѣ ученаго. Послѣдняя страница исторіи, дѣйствительно, открыта, и было бы проще и благороднѣе читать ее безъ ухищреній. Въ ней крупно написано, что современный политическій принципъ — племенной, и въ немъ нѣтъ ничего страшнаго и раздражающаго. Пусть французскій министръ и ораторы Тюльерійскаго дворца шумятъ о романскомъ племени съ его католичествомъ. Пусть общественное мнѣніе и политики Германіи говорятъ о германскомъ племени съ его протестантствомъ. Но пусть же они позволятъ Славянамъ торжественно возвѣстить существованіе въ исторіи славянскаго племени съ его православіемъ, съ его вѣковыми страданіями, съ его могучимъ племеннымъ единствомъ, которое сокрушить теперь… уже поздно.