Карпов В. Н. Сочинения: в 3 т.
Мелитополь: Издательский дом Мелитопольской городской типографии, 2013. — (Серия «Антология украинской мысли»).
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ ЛЕКЦИЯ В ПСИХОЛОГИЮ править
§ 1. Способ самопознания
§ 2. Понятие о психологии
§ 3. Сознание как начало психологии
§ 4. Предмет психологии
§ 5. Методы психологии
§ 6. Цель психологии
§ 7. Польза психологии
§ 8. Деление психологии
§ 1. СПОСОБ САМОПОЗНАНИЯ править
В неизмеримой цепи существ, населяющих землю, главное и начальное звено, бесспорно, есть человек. По внешним, или органическим, условиям своего бытия он принадлежит к роду животных; и потому естественные науки, занимаясь, между прочим, исследованием различных организмов земной планеты, рассматривают с этой стороны и человека. Общий способ рассматривания всего видимого в природе, которым исключительно пользуются естествоиспытатели, называется опытом внешним. Мы теперь не имеем еще основания для определения опыта внешнего; знаем только, что он совершается при посредстве внешних чувств, что посредство их есть условие необходимое, и что все, могущее существовать вне области чувственного усмотрения, или по иным законам, отличным от законов чувствопо-стигаемой природы, не может быть доступно наукам естественным. Но человек, по органической своей природе — предмет естествознания, сам же и чувствует все видимое, сам и стремится к тому, что чувствует, сам и познает то, к чему стремится; и это начало чувствующее, стремящееся и познающее отнюдь не входит в круг предметов, постигаемых внешним чувством, следовательно, не подлежит и внешнему опыту, а не подлежа внешнему опыту, не может быть доступно естествознанию. Отсюда в человеке открывается другая сторона его существа, достойная большей внимательности и большего изучения, чем первая: потому что чувствующее его начало чувствует свой организм, а организм не чувствует чувствующего своего начала; стремящееся начало стремится к своему организму, а организм не стремится к стремящемуся своему началу; познающее начало познает свой организм, а организм не познает познающего своего начала. Но каким образом эта непостигаемая чувствами и недоступная внешнему опыту сторона человека может быть изучаема? Чтобы подробным объяснением требуемого способа не опередить методического развития науки, мы укажем только на факт самоусмотрения, или на способность, чувствующего, стремящегося и познающего начала — обращаться к самому себе и наблюдать над самим собою, и это самонаблюдение, не входя преждевременно в его основания, назовем опытом внутренним. Опыт внутренний есть исключительный способ, при посредстве которого исследывается самодеятельное начало человеческой жизни: только этим способом может быть непосредственно познаваемо то начало, и только к тому началу может быть непосредственно приложен этот способ. Как перед внешним опытом постепенно раскрывается многообразное богатство мира физического, так перед внутренним мало-помалу обозначаются и оттеняются, выступают и просветляются бесчисленные явления мира нравственного, — и человек с изумлением видит перед собою неизмеримое поприще самопознания.
§ 2. ПОНЯТИЕ О ПСИХОЛОГИИ править
Опираясь на внутренний опыт, самопознание знакомит человека с разнообразными фактами внутренней его жизни; и чем больше углубляется человек в эту область, тем шире стелется она перед его взором и тем сильнее развлекает его внимание множеством различных явлений. Здесь замечает он странную игру, а иногда даже страшную борьбу страстей; там усматривает необычайно смелый полет и радужные мечты фантазии; в одном темном углу своей природы встречает неутомимое труженичество и упорное домогательство ума; в другом удивляется прихотливой разборчивости и вечному недовольству воли: везде и во всем видит он деятельность, труд, стремление, заботливость, будто в обширной и многолюдной мастерской какого-нибудь художника. Что все это значит? Откуда все это берется? Вокруг чего вращается? Чем движется? К чему направляется? Самопознание видит факты, слышит вопросы, — и ничего не отвечает. Оно изображает как бы состояние того наблюдателя, который, смотря на какой-нибудь многосложный механизм, замечает быстрое вращение колес, смелое качание рычагов, легкое движение блоков; но какою связью соединено все это вращающееся, качающееся, движущееся и поражающее слух то свистом, то стуком, — в каком все это находится отношении и зависимости, — не замечает и, удивляясь мудрости художника, старается найти достаточного истолкователя производимых механизмов явлений. Таково самопознание, в естественной своей деятельности опирающееся на опыт внутренний! Оно обогащает человека фактами нравственной жизни, раскрывает перед ним сокровища его природы, без чего он никогда не узнал бы, что в нем есть. Но все дары, которыми осыпан он и которые находятся у него в какой-то, еще не понятой им гармонии, перед взором его самопознания суть только материалы, явления отдельные, без связи, без взаимоограничения, без единства. Отыскать действительную между ними связь, показать, как они относительно ограничиваются и каким образом составляют одно гармоническое целое, должна и может только наука. Рассматривая приобретаемые внутренним опытом факты, пользуясь материальными плодами самопознания и определяя относительное значение и достоинство их, она, сообразно со своими исследованиями, каждому из них дает приличное место в гармоническом развитии чувствующего, желающего и познающего начала и, называя это начало душою, сама, применительно к сему названию, получает имя науки о душе, или психологии. Итак, психология есть наука, рассматривающая многоразличные факты самопознания и, соответственно характеру и достоинству каждого из них, гармонически соединяющая их в начале нравственной жизни человека, чтобы таким образом объяснить по возможности его природу, происхождение и назначение и через то определить законы всесторонней его деятельности.
§ 3. СОЗНАНИЕ КАК НАЧАЛО ПСИХОЛОГИИ править
Этим понятием о психологии достаточно обозначая главную ее задачу, мы по необходимости поставляем ее в материальном отношении между двумя весьма грозными опасностями. Тут с первого взгляда представляется вопрос: велика ли сумма фактов самопознания, с которыми должна иметь дело наша наука? Если их у нас меньше, чем сколькими проявляется начало нравственной жизни человека, то, сводя их способами науки в одно целое, мы этому началу припишем природу неполную, усеченную, уродливую; а когда теми же способами введем в него больше, чем сколько в нем замечается действительно, — в его природе допущено будет нечто ей чуждое, обезображивающее ее излишествами, наростами. История психологии представляет множество примеров, что философы впадали либо в ту, либо в другую крайность, и наука у них приходила от того к явно ложным результатам. Так, например, эмпиризм Локка отвергал в душе бытие врожденных идей и вследствие того должен был отвергнуть действительность внутреннего законодательства, направляющего стремления человека к истине и добру; рационализм Канта не хотел, чтобы нравственная наша деятельность ограничивалась движениями чувства, — и начало деятельности превратилось у него в отвлеченный эгоистический ум, водящийся только холодным сознанием долга. Идеализм Декарта не взял во внимание проявляющихся в душе побуждений жизни животной, — и тело у него сделалось просто механизмом, живущим особою жизнью. Все эти и подобные этим заблуждения в области психологии происходили от недостатка фактов самопознания, или, — что еще вернее, — от намеренного умолчания о них в угодность известной идее и вопреки ясному свидетельству внутреннего опыта. Не менее нелепых мнений вошло в психологию и от того, что факты самопознания, доступные только внутреннему опыту, философы думали выводить и объяснять из явлений, усматриваемых опытом внешним, и таким образом приписывали душе природу, ей не свойственную. Так, материализм, безусловно веруя в одно свидетельство чувственного усмотрения, полагает в смысле непререкаемой аксиомы, что все существующее есть материя, и, подводя под эту общую посылку существо души, заключает, что и душа материальна. Такой именно силлогизм развивается в теориях Демокрита, Эпикура, Лукреция, Гельвеция, Гольбаха, Ламетри, Бруссе и многих других.
В наше время материалистическому учению о душе покровительствует особенно необыкновенный упадок религиозного чувства в образованном классе народа, сильное развитие эгоизма в гражданских отношениях, довольно распространившаяся система действий на основании своекорыстных расчетов, неудержимое направление общества к роскоши и чувственным удовольствиям. И всем этим стремлениям материализм старается придать вид законности, злоупотребляя замечательными ныне успехами естественных наук, через произвольное приложение их исследований к той области человеческой жизни, которая этими исследованиями никаким образом объяснена быть не может. Чтобы избегнуть обеих этих, равно гибельных крайностей, мы должны найти какое-нибудь несомненное водительство в самом, так сказать, преддверии того храма, в который теперь вступаем, и следовать ему со всею точностью, не увлекаясь ни предзанятою идеею, ни духом школы. Такое водительство, способное в одно и то же время как представить нам полную сумму фактов внутреннего опыта, так и устранить явления, теснящиеся в нашу науку из области опыта внешнего, есть сознание.
Что такое сознание? Откуда оно в человеке? В какой связи оно с человеческою природою? Какие условия большего или меньшего его развития? — Эти вопросы, при самом вступлении в науку, основательно решены быть не могут, если наука тотчас, с первого шага, не должна вступать на свое поприще в венке языческого оракула, провещавающего как бы ее tripode. Притом решение их теперь и не нужно. Кому придет на мысль расспрашивать придверника о его происхождении, знакомствах, отношениях, образе жизни и проч., когда требуется только, чтобы он отворил дверь и доложил хозяину? Или станем ли мы исследовать, где, кем и из какого материала отлита свеча, когда при ее свете нужно только войти в темную комнату? Сознание в природе человеческого духа есть факт, свидетельствующий о самом себе через самого себя; оно есть единственная непосредственность или единственное непосредственное явление, для познания которого не требуется ничто другое, кроме его самого, тогда как само оно безусловно требуется для познания всего другого. Сознание есть свет, рассеивающий таинственный мрак, которым облечено нравственное существо человека, — светильник, при котором видно все, что в нем есть, и без которого все погребено было бы во тьме безотчетных животных ощущений. Этот-то светильник берем мы в руководство с совершенною уверенностью, что при его свете с одной стороны обнажатся перед нами все факты внутреннего опыта, с другой — отделится и устранится все чуждое нравственной нашей жизни и пришлое извне — из мира внешнего. Поэтому на сознание мы смотрим как на начало психологии, и смысл этого начала определяем самым его назначением — озарять факты познающей, желающей и чувствующей нашей природы. В основании нашей науки должно лежать непосредственно известное и аподиктически верное положение, что явления, относящиеся к существу нашего духа, сознаются как добытые внутренним опытом, и наоборот, — все явления, входящие в сознание как факты внутреннего опыта, относятся к существу нашего духа. Отсюда само собою явствует, что сознание как начало психологии ни формально, ни реально, потому что оно, во-первых, не определяет формы наших познаний о душе, т. е. не показывает, каким образом факты внутреннего опыта должны быть взаимно соединяемы, чтобы составили одно гармоническое целое; во-вторых, оно само по себе и из себя не дает материи для нашей науки, то есть из понятия о сознании как о свете, озаряющем все, чем проявляется душа, нельзя вывесть того, чем может и должна она проявляться. Сознание в формальном и реальном отношении есть начало не доказательное, а только указательное: озаряя тайники человеческого духа, оно этим самым как бы указывает в них на готовые уже явления и предшествует внутреннему опыту в его наблюдениях, чтобы он не упустил из виду ни одного факта в существе, им исследуемом, и мог верно определить значение каждого из них. Поэтому сознание не берет на себя ответственности в ошибках психолога, допускаемых при формальном или материальном построении науки: напротив, психолог грешит перед своим сознанием, если не обращает внимания на то, что сознает, или привносит в свою науку то, чего сознание ему не указывает.
Впрочем психология, полагая в основание своего развития сознание, вправе и со своей стороны требовать от него некоторых условий. Оно как начало, указывающее на факты внутреннего опыта, пока его природа еще не известна, представляется нам, конечно, началом абсолютным, но эту абсолютность можно оставить за ним до времени только в смысле качества, под которым принадлежит оно всем людям и потому имеет характер всеобщности. Таковым ли найдем мы его, если будем рассматривать со стороны ясности его указаний? Все, что ясно, одинаково зависит от начала светящего, но не все светящее сообщает одинаковую ясность предмету освещаемому. Поэтому уместен вопрос: в одной ли и той же степени у всех людей озаряются сознанием факты внутреннего опыта? Очевидно, что здесь спрашивается уже не о качестве, а о количестве сознания; и ответ не труден: сознание в количественном отношении не только не абсолютно в человеческой природе вообще, но до крайности изменчиво от разных причин даже в одном и том же человеке; а представление этих причин предполагает возможность пропедевтики сознания, или таких практических и теоретических, положительных и отрицательных мер, при посредстве которых свет его получает больше напряженности и яснее озаряет факты внутреннего опыта. Поэтому психология, повторяем, вправе требовать, чтобы сознание было в достаточной степени развито и, получив навык обращаться к внутренней стороне человеческой жизни, осязательно указывало, что в ней есть и чего нет. Это условие для нашей науки тем важнее и необходимее, что при выполнении его она надеется расширить горизонт своего зрения; ибо как скоро факты внутреннего опыта будут озаряемы сознанием с надлежащею ясностью, — психологический анализ получит возможность раскрыть их до таких подробностей, что найдет в них достаточное основание для заключения даже к тому, что непосредственно не подлежит сознанию и скрывается либо в недоступной глубине человеческого духа, либо в неразгаданных законах органической жизни. Посредством таких заключений психология придет во внутреннюю связь с одной стороны с философиею религии, а с другой — с физиологиею человеческого организма и составит среднее звено в ряду наук, раскрывающих двухстороннюю нашу природу.
§ 4. ПРЕДМЕТ ПСИХОЛОГИИ править
Итак, психология стоит теперь на точке сознания фактов внутреннего опыта и своими заключениями, если найдутся достаточные для них основания, готова проникнуть в смежные с сознанием пределы несознаваемого. Ограничив таким образом ее сферу мысленною перифериею, которой многие точки, впрочем, теряются в содержании соприкосновенных с нею наук, мы можем, при свете сознания, сделать по крайней мере опыт обозрения тех многоразличных материалов, которые должны быть разработаны и исследованы ею. Но при одном, даже самом беглом взгляде на факты внутреннего опыта, озаряемые сознанием, мысль теряется и исчезает в необозримом их множестве. Возьмем психическую жизнь хоть одного человека, от первых проблесков его сознания до последних предсмертных проявлений его ума, воли и сердца. Какая это необъятная история мыслей, желаний и чувствований! Они каждый день льются потоком, возбуждаются одни другими, будто волны волнами, и исчезают одни в других, будто звуки в гармонии. Между тем все это жило, дало плод, было сознано и увековечено сознанием; все это вошло в смысл нравственного развития человека и, ложась чертами в психической его жизни, требует себе места в ее истории. Но кто начертал такую автобиографию? Кто когда-нибудь в состоянии был следовать мыслью за полетом собственных мыслей, мелькавших быстрее молнии, за движениями сердца, опережавшими быстроту света, за стремлениями воли, перегонявшими время? Между тем эти летучие мысли, видоизменяясь, перерабатываясь, воспроизводясь и различным образом соединяясь и разделяясь, мало-помалу организовались в понятия и приходили к значению умственного взгляда на вещи; эти сердечные движения, различно ограничиваясь бесчисленными впечатлениями и входя в соотношение с ними то чувственною, то духовною стороною, будто ток магнитной силы, — то отрицательным, то положительным полюсом, незаметно устанавливались в эстетическую тему жизни; эти свободные стремления, чтобы не потеряться во множестве предметов, сосредоточиваясь в более тесной сфере избрания, нечувствительно приближались к одному направлению и получали устойчивость в значении нравственного характера. Да и тут все, добываемое временем из микроскопических, так сказать, проявлений ума, воли и сердца, каким подвергается еще переработкам от наплыва новых мыслей, желаний и чувствований, от непрестанно вертящегося колеса обстоятельств, которыми вызывается в область опыта то, что прежде не было испытываемо, и от большего или меньшего развития способностей в разных возрастах человека! Сколько раз в жизни переиначим мы свои понятия, перестроим свои взгляды, переменим свои убеждения, переделаем свой характер, перестановим свои цели! Как же психологу уследить за всеми этими переменами, исчерпать всю эту бездну явлений внутреннего опыта только в самом себе и — мало того исчерпать — еще поставить их в связь и зависимость, чтобы дать себе полный и самый подробный отчет в жизни и деятельности одной собственной своей души? Между тем вокруг его — на всем пространстве земного шара, до тысячи миллионов таких же разумно-свободных существ, с тем же сознанием, с теми же опытами самонаблюдения, с тем же бессилием самопознания, но с тем же правом видеть и узнать себя в науке. И в этой тысяче миллионов сколько таких людей, в которых явления внутренней жизни, если не качественно, то количественно, Moiyr быть до того высоки или низки, что степени нравственного стояния их психолог и вообразить не в силах! И однако ж европеец и новозеландец, парижанин и юкагир, английский лорд и бомбейский райя — равно предметы психологии. Есть статистика жизни народной, описывающая ее быт в пределах внешнего опыта: можно читать цифры, определяющие народонаселение страны, гражданские, военные, хозяйственные и педагогические средства ее силы и благоденствия. Но кто написал и в состоянии написать статистику нравственную, которая бы во всех слоях государства проследила движение мысли и чувства и показала его в определенных итогах? А сколько перемыслило, перечувствовало, переиспытало человечество в продолжение пережитых им тысячелетий! Бесчисленные племена, живя частною и общественною жизнью, переходили из поколения в поколение, и факты внутреннего опыта, возбуждавшиеся в каждом неделимом, завещали истории как доказательство, что они составлялись также из людей, и что эти неделимые были отнюдь не безразличными звеньями в непрерывной цепи развивавшегося человечества. Между тем, что принесла нам история из длинного ряда веков протекших? — Принесла несколько капель из целого океана мыслей, чувствований и желаний, поколику те капли, вытесненные борьбою сокровенных начал нравственной жизни, вырывались наружу и становились достоянием опыта внешнего. Этим-то скудным наследием прошедшего обязаны мы истории, а внутренняя, собственно психическая жизнь исторического мира, сокровенная пружина внешних его явлений, остается для нас большею частью предметом темных догадок и произвольных предположений.
Итак задача психологии даже и в тех пределах, которыми предмет ее очерчивается частью со стороны недоступной глубины человеческого духа, частью со стороны неразгаданных законов органической жизни, оказывается задачею необъятною, или таким вопросом, за полное решение которого не ручается ни внутренний опыт, ни сознание. Поэтому психолог, обобщаясь теперь по-своему предмету с нравственным бытом всего современного человечества, которого представителем однако ж он, по-видимому, быть не может, и с историческою жизнью всех минувших его поколений, которая большею частью исчезла для него в бездне прошедшего, должен ограничить свой предмет так, чтобы самое это ограничение давало ему право рассуждать о разумно-свободной душе вообще и ручалось за то, что психологические его исследования имеют значение общечеловеческое. Такое ограничение, сколь ни трудным представляется оно с первого взгляда, может быть сделано через достаточное различение только двух понятий: материи и формы фактов внутреннего опыта. Материю явлений, которыми обнаруживается внутренняя человеческая жизнь, составляет все то, что существенно входит в нравственную ее природу, никогда от нее не отделяется и характеризует ее так, что без этого характеристического содержания она отнюдь не была бы тем, что есть, — нравственною человеческою природою. К такому ее содержанию необходимо относится и свойственная ей способность принимать многоразличные формы, — оразноображиваться до бесконечности. По материальным чертам внутренней своей жизни и по своей способности различным образом формовать их, человек везде и всегда — одинаков. С этой стороны миллионы разумно-свободных существ, населявших искони и ныне населяющих земной шар, суть не более, как воспроизведение того же самого существа, так что каждый в себе самом, будто в зеркале, может сознавать все человечество. Но не так надобно думать о формальности психических явлений. Форма нравственной жизни есть взаимное соотношение фактов внутреннего опыта. Человек может свои мысли, желания и чувствования поставлять в ту или другую связь, давать им то или другое направление, наклонять их к той или другой цели: отсюда проистекает многоразличие понятий, стремлений, ощущений, то приятных и утешительных, то скорбных и безотрадных; отсюда человечество дробится на бесконечное множество неделимых, одно на другое не похожих, но все это проходит, изменяется и, указывая на различные состояния человека, нисколько не показывает, что такое человек сам в себе, в существенных свойствах своей природы; все это, напротив, само должно и может оцениваться непосредственно только материею фактов внутреннего опыта. Имея в виду такое различие между материальными и формальными явлениями нравственной жизни человека, мы ограничиваем предмет своей науки лишь первыми из них и через это не только не отнимаем у ней ничего из ее содержания, но еще даем ей важнейшее значение в отношении к оценке современной и исторической деятельности человечества, ибо не формы жизни должны давать психологии материю ее исследований, а наоборот — материя психологических исследований должна обозначать, в каких формах надлежит развиваться жизни; подобно тому, как не рынок должен указывать, что нужно человеку, а наоборот — соображение потребностей человека должно показать, чему следует быть на рынке. Итак, предметом предначертываемого нами учения о душе должна быть душа в существенных и основных явлениях ее природы, которые материально общи всем людям и разнятся в неделимых только формою, то есть образом, отношением и направлением своего развития, которыми, поколику понимаются они в значении материальных дарований, один человек не отличается от другого, и которые доступны внутреннему опыту каждого неделимого, сколько позволяет ему это большая или меньшая напряженность его сознания. Но, ограничив таким образом предмет своей науки, психолог все еще не может с уверенностью сказать, что он владеет чистым ее содержанием. У кого есть искусство внутренне созерцать самого себя, тот, по словам одного германского философа, конечно, открывает в себе как бы новые страны, недознанные миры, где все, что для человека ценно, может быть его приобретением. И такое самосозерцание удобно во всяком положении, во всякое время; это — единственное занятие, при котором не требуются ни книга, ни помощь других. Но при этом надобно опасаться, как бы психология, относительно к своему предмету, не встретила себе врага в самом психологе, как бы, то есть, вместо действительного богатства материальных фактов внутреннего опыта, общих всем людям, не открыл он в себе каких-нибудь частных ограничений, нажитых только собственною его природою, и, владея этим сокровищем сам, не стал предполагать его в других, не почел достоянием общечеловеческим. Внутренняя жизнь психолога, равно как жизнь каждого человека, может различным образом видоизменяться и, под влиянием внешних условий своего развития, проявлять существенные свои силы в различных формах, которые, смотря по ограничивающим ее условиям, могут быть сообразны с нею и несообразны, естественны и неестественны. Отсюда и самое чистое, по-видимому, создание его ума — идея науки, известным образом ограничиваясь, может принимать оттенки подлежательных убеждений и выступать в мир опыта расцвеченною, наряженною согласно со вкусом и личными требованиями ее развивателя. Это так называемое vitium subreptionis, позволяющее себе выдавать подлежательные мнения за предлежательные истины, бывает как бы эпидемическою язвою почти всех научных взглядов и систематических построений, в которых неизменно раскрывается какая-нибудь одна господствующая идея. Поэтому психолог, чем последовательнее и отчетливее хочет вести свою науку, тем более должен стараться, чтобы к его предмету не примешивалось ничто подлежательное, — частное и случайное. Входя при свете сознания в область внутреннего опыта, он обязан и в себе самом строго различать существенное содержание нравственной своей жизни от ограничивающих его форм и, оставляя последние, рассматривать только первое. Пусть эти формальные выражения фактов самопознания были бы и верны, — они, поставленные и на заднем плане, от того не потеряют своего достоинства; наука взыщет их, как скоро коренные явления человеческого духа потребуют соответственных себе очертаний. Чистая истина постигается только чистым зрением; через предрасположения, или какие-нибудь предзанятые начала, которыми нравственное око бывает вооружаемо, будто призматическими стеклами, она во всей своей чистоте не усматривается; эти своеобразности психолог должен оставить за порогом ее святилища и вступить в него без задних мыслей, с простосердечием и прямодушием дитяти.
Приняв такие ограничения, предмет психологии бесспорно весь озаряется сознанием, весь делается доступным внутреннему опыту и вместе с тем весь имеет значение общечеловеческое. Но, рассматривая его в этом объеме, психология была бы наукою о душе все еще в смысле самом обширном и замыкала бы в себе многие другие науки, которые, по своим началам, хотя и могут быть почитаемы психологическими, по отдельности своего развития однако ж давно уже получили место в ряду учений самостоятельных. Если предположим, что существенные факты внутреннего опыта суть не иное что, как силы души, то, естественно, согласимся, что эти силы, принадлежа душе, в то же время должны обнаруживаться деятельностью; а если они действуют, то в душе необходимо быть законам, по которым производится их деятельность. Если предположим далее, что эти действующие силы, поколику действующие, сделались предметом особого исследования, которое поставило себе целью раскрыть законы их деятельности и по существу этих законов определить формы ее, то, конечно, допустим, что сколько было бы замечено таких сил, столько могло бы быть развито особых психологических наук, рассматривающих законы и формы деятельности нравственной человеческой природы. Этим действительно путем развиты и обособлены науки — логика как учение о законах и формах мышления; ифика как учение о законах и формах желания; эстетика как учение о законах и формах чувствования[1]. Все эти науки таковы, что, с одной стороны, по обособленности своего развития не хотят оставаться в пределах психологии и составлять с нею одно органическое целое, а с другой — по имманентному содержанию их начал в живом организме учения о душе, не могут совершенно и отделиться от него. В таком случае психология как основа этих разветвлений психологической энциклопедии должна, не изгоняя их всецело из своей области (что было бы болезненно и для ней самой, и для них), снова ограничить предмет своих исследований так, чтобы он не смешивался с предметами наук, от ней происшедших и развивающихся в той же среде внутреннего опыта, озаряемого сознанием. Это последнее необходимое ограничение предмета психологии может быть сделано через подведение его опять под две еще высшие категории: бытие и деятельность. Все явления нравственной нашей жизни, при одинаковой их существенности и общности, сознаются либо как нечто имеющееся в душе, либо как нечто, делающееся в ней. Человеческая природа, конечно, не заключает в себе ничего, что имелось бы в ней, не действуя, или действовало, не имеясь; однако ж между этими фактами сознания есть причинная связь и замечается только односторонняя зависимость: все действующее в душе потому действует, что имеется, но все имеющееся в душе не потому имеется, что действует. Следовательно, один и тот же факт внутреннего опыта может быть рассматриваем особо как имеющееся, и опять особо как действующее. Притом, мы сказали выше, что к материальным фактам внутренней нашей природы относится также и способность ее принимать многоразличные формы. Эта способность во всяком случае условливается положенными в душе законами, которые, управляя деятельностью ее сил, в то же время принадлежат ей как бытие. Таким образом, законодательство нашего духа служит как бы гранью, отделяющею то, что в нем есть, от того, что в нем делается, или точкою перехода от бытия к деятельности. Законами предполагаются силы, — это область бытия; деятельностью же предполагаются законы, — это область форм, которыми обнаруживается бытие. Рассматривание сил нравственной нашей жизни, поколику они являются в сознании просто как бытие или факты внутреннего опыта, и определение гармонического соотношения их в человеческом духе, — вот что в теснейшем смысле должно быть предметом психологии; а рассматривание форм деятельности психических сил, каковы они должны быть сами по себе и во взаимном своем отношении, по требованию внутреннего нашего законодательства — есть дело упомянутых выше наук мышления, чувствования и желания. Ограниченная таким образом в своем предмете психология, по всей справедливости, относится к разряду наук реальных, потому что занимается исключительно исследованием самого бытия, или того, что действительно есть в душе. Напротив, науки мышления, чувствования и желания обыкновенно называются формальными, потому что предмет их ограничивается единственно наблюдением того, как все, находящееся в душе, живет и действует.
§ 5. МЕТОДЫ ПСИХОЛОГИИ править
Итак, психология теперь у нас — в определенной черте своего предмета; определенный ее предмет озаряется сознанием; сознание, озаряя его, указывает поприще деятельности внутреннему опыту. Предмет, сознание и опыт, — этими тремя моментами самопознания ограничиваются все средства нашей науки. Такими средствами не может ли быть указана и самая метода ее развития?
История философии представляет много примеров построения психологии и при других способах: философы большею частью позволяли себе делать заключения о человеческой душе не по самым явлениям души, а по принятым взглядам на мир, или по общей, усвоенной известным мыслителям, идее всего существующего. Идея, конечно, еще реже, чем обыкновенное понятие, возникает в душе с неукоризненною чистотою, ибо почти всегда оттеняется чертами так или иначе слагающейся жизни; однако ж она бывает самородною мыслью человеческого духа, которая, незаметно ограничившись эмпирическими посылками, не сознает этих ограничений, но, построяя мировые свои идеалы, смотрит на них как на произведение самостоятельной и независимой умственной деятельности. Очевидно, что, проявляясь в психологии с такою самостоятельностью, она делается главным, направительным ее началом, и многоразличным фактам психической жизни указывает такое место и значение, какое позволяет им иметь ее взгляд на гармонический состав вселенной. Направляемая известною идеею, психология в своем развитии подчиняется методу синтетической, в которой внутренний опыт точно так же относится к идее, как в организме гражданского тела власть исполнительная к власти законодательной. При господстве идеи в науке внутреннему опыту предоставляется деятельность только второстепенная: он должен рассматривать явления нравственной жизни человека, но не иначе, как применительно к началу системы, занимающей все виды бытия. Поэтому вызов явлений на первый план в области науки, или помещение их на втором плане; поставление фактов под самый фокус сознания, или наблюдение его в тени; полное раскрытие того или другого отголоска в духовном мире, или совершенное умолчание о нем; непосредственное соединение известного явления с этими явлениями или с теми; — все это зависит не от внутреннего опыта, а от начала или законодательной власти идеи. Само собою явствует, что, вполне завися от идеального взгляда человека на мир, психология не может быть наукою самостоятельною, а тем еще менее основною. В таком случае она есть не что иное, как часть философии, которая в самой себе, или в своей идее, полагает основание ее развития и по силе этого идеального основания сообщает ей характер и самое имя психологии умственной.
Психология умственная, конечно, имеет свои достоинства, потому что основывается на идее и через то получает значение науки философской; но эти самые достоинства, как легко было заметить из вышесказанного, могут в области исследований порождать и заблуждения, если идея психолога бывает ограничена и оттенена несогласно с действительною природою души. Так как здесь все зависит от идеи, то без сомнения было бы гораздо лучше — не предполагать ее как нечто данное, а найти путем самопознания, чтобы потом не психологию развивать по идее философии, а философию по идее психологии, и таким образом науку о душе положить в основание всей энциклопедии наук философских. Такое стремление тем позволительнее, что человека искони называют микрокосмом, или малым миром, и что, следовательно, в нем можно найти залоги всякого бытия, подслушать гармонию жизни, развитой в целой вселенной, и созерцать таинственные символы связей, соединяющих все мироздание. Не решаемся преждевременно утверждать, что многовековая мысль о микрокосме вполне справедлива, потому что и она также представляется нам выражением идеи и требует поверки; однако ж мы видим в ней идею психологическую, которая могла быть найдена не иначе, как путем долговременного самонаблюдения, независимо ни от какого предзанятого философского взгляда. Это по крайней мере дает нам право надеяться, что психология и при посредстве одного внутреннего опыта, руководимого сознанием, может быть развита до того, что наконец получит достаточную опору для заключения всеобщего, которое позволительно будет принять за идеальное основание выводов, требуемых синтезом философии; ибо в самом деле не удивительно, что, познав себя в духовной нашей природе, мы в этом познании нашли бы ключ к уразумению всего существующего. Но каким образом внутренний опыт, не вспомоществуемый ничем, кроме сознания, может идти к этой цели? В опыте мы видим всегда деятеля медленного, робкого, недальновидного, — и тогда как идея быстрым взглядом смело обнимает весь горизонт своего предмета и силою полагаемого ее начала держит его в значении одного целого, тот идет шаг за шагом, ощупью, от явления к явлению, и трудясь теперь, не знает, что будет потом, работав здесь, не предвидит, что встретится там; его дело — рассматривание чего-то, еще не определенного по частям, чтобы наконец найти общий их итог и определить им целое. Если наука избрала себе такой способ познания предмета, то она держится, говорят, методы аналитической.
Итак, оставляя психологию в области духовной нашей жизни с одним внутренним опытом и сознанием, мы обрекаем ее на труд копотливый, медленный и, собственно говоря, нескончаемый, требующий деятельности не одного человека, а целого человечества, не годовых усилий, а многовековых подвигов; ибо кто когда-нибудь завершит исследование неисследимой бездны человеческой природы? Кто закончит анализ нашего духа во времени, когда в нем ясно замечаются основания требований вышевременных? Сколько — даже почти на нашей памяти — открыто в нем новых явлений и по этому поводу возбуждено новых вопросов, решение которых только еще ожидается? А сколько, без сомнения, скрывает он в себе доныне недознанного и соблюдаемого в дар науке других поколений! Но что? Неужели психология, следуя методе аналитической, должна быть только летописью духовной жизни человека, присоединяя новые страницы к памятникам прошедшего, чтобы потом передать их для продолжения времени будущему? — Нет, она обязана также, смотря по количеству накопившихся фактов, порою делать общие наведения и через них вызывать идеи для философского синтеза или в них указывать правила для целесообразного направления человеческой жизни и основания для современного развития философии. Но такие наведения не иначе возможны, как под условием группирования явлений духовной природы человека или подведения их под какие-нибудь категории, подобно тому, как ботаник, имея под руками бесчисленное множество экземпляров растительного царства, может составить гербарий только при посредстве известной классификации их. Группирование же или классификация фактов внутреннего опыта есть уже дело не анализа, а синтеза. Из этого явно, что психология, следуя методе аналитической, не может иметь достоинства науки, если ее развитию не будет помогать свойственный идее синтез; только последний всегда остается в ней деятелем второстепенным, орудным и зависящим от анализа. Как в методе синтетической, при господстве идеи, опыт бывает только служебным средством построения науки, доставляя ей материю, так в методе аналитической, при господстве опыта, идея со своим синтезом есть только вспомогательное средство ее развития и дает ей форму. Держась этой методы, психолог главным образом обращает внимание на содержание своей науки или на факты внутреннего опыта и, только применительно к найденным им фактам, позволяет ей принять ту или другую форму. Поэтому его наука, поставляющая всю сущность своего дела в фактическом рассматривании души, при свете сознания, формальное же свое развитие совершающая не иначе, как в зависимости от фактов, справедливо называется психологиею опытною.
§ 6. ЦЕЛЬ ПСИХОЛОГИИ править
Подвизаться на поприще психологии, следуя такой копотливой методе, то есть действовать большею частью в самом себе, не поддаваясь обаянию внешнего опыта, без сомнения, и скучно, и утомительно; потому что здесь требуется упорная борьба с привычкою целой жизни — искать впечатлений только за дверями своего дома. Но, кроме скуки и утомительности, не есть ли это вместе труд бесцельный? Кому и для чего нужно такое нравственное затворничество психолога? Все люди, если смотреть на их стремления вообще, преследуют две цели: достигнуть возможно большего личного совершенства и поставить себя в возможно лучшие отношения ко всему, чем окружена и условливается жизнь. Первую цель можно назвать непосредственною, или подлежательною, а последнюю — посредственною, или предметною. Через указание этих целей мы, кажется, нисколько не стесняем понятия о прогрессе, который так радужно рисуется в умах современного общества. Что же? Стоит ли психология на пути такого внутреннего и внешнего прогресса и помогает ли человеку достигать указанных целей? Нам представляется, что разумное и сознательное достижение их не иначе и возможно, как под условием знания души, а знание души, как выше сказано, приобретается психологически.
Понятие о стремлении человека к совершенству как формальное весьма неопределенно: философия, еще со времен Лейбница и Вольфа, в основание человеческой деятельности полагала начало самоусовершения, и однако ж никогда не удовлетворялась им окончательно, потому что оно не дает ни материи действий, ни реального образца, применительно к которому надобно действовать; а без этого, следуя ему, всякий может усовершать себя по-своему, и иной достигает такого совершенства, от которого впоследствии бывает страшно и самому, и другим. Все мы идем вперед, чтобы через это поступательное движение сделаться совершеннее, но кто скажет нам, что, идучи по известному направлению, мы придем к тому, что составит действительное совершенство нашей природы? Очевидно, что это может нам сказать только сама природа; ибо если она движет нас по пути самоусовершения, то в ней, без сомнения, должно быть сознание своего несовершенства, своих недостатков, которые она хочет восполнить. Ведь ищет пищи не сытый, а голодный, просит помощи не сильный, а слабый. Поэтому мы должны спросить у человеческой природы, чего ей недостает, в чем она несовершенна, чтобы постараться доставить ей такое именно совершенство, в каком она существенно нуждается. А эта вопрошающая и испытующая человеческую природу наука и есть психология; потому что, пользуясь материальными плодами самопознания, она определяет относительное значение и достоинство фактов внутреннего опыта. Следовательно, на психологии-то и лежит обязанность — положить твердые и притом материальные основания для самоусовершения как цели человеческой жизни. Ее можно назвать почти психическою диагностикою нормального состояния души, или лучше рефрактором, который тотчас показывает, согласны ли с ее требованиями наши мысли, чувствования и желания, и если не согласны, то в чем именно и какое произошло уклонение, чтобы потом восстановить направление силы уклонившейся и устремить ее к истинному совершенству человека. Отсюда явствует, что достижение этой цели для нашей науки не безусловно, потому что ее дело — только показать содержание высшей, так сказать, посылки психического силлогизма[2]; а практическое самопознание, или низшая посылка, и подведение ее под высшую, непосредственно от ней не зависит. К поприщу практического самопознания человек приготовляется настроенным нравственно воспитанием. Тогда как психология решает вопрос, — что такое человеческая душа, вообще, в чем и каким образом она должна быть усовершаема, — педагогия спрашивает, какова она в тебе, и ища ответа на свой вопрос, поставляет воспитанника перед зеркалом психологических исследований. Правда, благотворно действует и сам психолог, когда, озаряя сознанием область внутреннего опыта и рассматривая природу души вообще, он по временам принимает роль педагога и, бросая свет в мрачные излучины обыденной жизни человека, представляет примеры подведения частных явлений под общие психические начала, но это не есть прямая его обязанность; это эпизоды в науке, или фигуры, оживляющие ландшафт.
Несмотря, впрочем, на очевидную необходимость психического основания для успехов самоусовершения и для верного понятия о самоусовершении, можно сказать безошибочно, что люди большею частью не только не следуют этому основанию, но и не предполагают его, а между тем стремятся усовершать себя и условия развития нравственной своей природы, видят в жизни и науке, будучи совершенно уверены, что только жизнь и наука могут облагородить и возвысить человека. Явно, что наше усовершение таким образом поставляется в зависимость не от внутренних требований, а от внешних наставлений и ограничений; нам предписывается усовершаться, может быть, не так, как мы должны по существу своей природы, а так, как хочет принятый обычай, направление общества или дух времени. Общество, время, науки, конечно, — авторитеты великие, но на них с равным правом опирались и Тамерланы, и Нероны, и Гегели, и Штраусы, и Махиавели, и Робеспьеры. Сколько во имя современности, национальности и даже образованности бывало и бывает принимаемо таких мер к улучшению человека, которые не улучшали, а губили его! Да и то странно, как эти внешние меры могут быть соглашены со стремлением ума к деятельности сознательной, свободной и самостоятельной? Мы не одобряем явлений, враждебных предлежательным началам нравственной жизни и гражданского порядка, но не одобряем не ради самих начал, а потому, что такими явлениями обнаруживается своеволие, или личный произвол, не имеющий и не могущий иметь силу правила всеобщего. Мы порицаем отсталость в области наук, но порицаем не в угодность наукам, а по сочувствию к требованиям души, ищущей истинного просвещения. Нам и жизнь не в жизнь, если она не ведет нас к действительному совершенству, и наука не в науку, если она не удовлетворяет существенным нуждам нашего духа. Таким образом, жизнь и наука, почитаемые условиями развития человеческой природы, сами становятся и должны быть поставляемы под контроль науки о душе, и контроль их составляет вторую — посредственную, или предметную, — цель психологии.
Изучая человеческую душу, психология, конечно, заметит в ней различные стремления и, по различию стремлений, различные законы деятельности. В своих стремлениях душа дает человеку многосодержательную тему жизни, указывающую ему соответственные духовному ею воззрению предметы, которые, для удовлетворения существующим ее требованиям, он должен или узнать, или восчувствовать, или получить, вообще поставить себя с ними в желаемые душою связи. Эти предметы — Бог, природа и люди, и вся наша жизнь есть не что иное, как непрерывное усилие занять в отношении к ним надлежащее место и значение. Явно, что выполнение такой темы не иначе возможно, как через постепенное вхождение в смысл стремлений души, а определение смысла их опять не иначе возможно, как через углубление в самое существо ее. Душа сама в себе, конечно, не есть ни Бог, ни природа, ни даже человек в значении явления, обрамленного формами пространства и времени; однако ж если она требует сих предметов, то без сомнения носит в себе идеи их. И вот из этих-то реальных идей должна быть выводима жизнь, чтобы развитие ее было выражением всеобщей гармонии; выведение же из них правил жизни путем естественного самопознания производится философскими исследованиями, поколику они основываются на познании человеческой природы. Пусть наука о душе раскроет перед нами, сколько может, самое существо души: мы тотчас уразумеем, чего она хочет, без труда определим, такова ли наша жизнь, какой она требует, легко усмотрим правильность или неправильность наших отношений к Богу, природе и человечеству. Тогда узнаем мы и свои достоинства, и свои недостатки, свою силу и свою немощь и разрешим всеми веками сознаваемый, но доныне еще (если исключим гипотезы Платона и некоторые символические представления древних народных мифологий) философски неразрешенный вопрос о том, почему в нашей природе так велики требования и так мало средств к удовлетворению им, так высок идеал истинного, доброго и прекрасного и так ничтожны наша истина, наше добро и наша красота. Очевидно, что психология, верная аналитической своей методе, приблизившись таким образом как бы к непосредственному знанию души, для которого она поэтому самому будет иметь значение существа идеального, идеально созерцающего всякую реальность, вместе с тем положит основание философскому синтезу и даст ему средства к построению синтетической системы философии. Основанием своим философия будет теперь иметь взгляд на мир и жизнь, исключительно согласный с природою души, а средствами своего развития — законы деятельности, найденные и определенные психологическими исследованиями. С точки своего основания она будет созерцать область бытия метафизического, как философия религии, философия природы и философия человечества; а пользуясь своими средствами, бытие метафизическое поставит в связь с миром явлений, где встретится с частными науками и, обусловив собою формальное их развитие, взамен сообщаемых форм получит их содержание, чтобы таким образом видимое было живым выражением невидимого и в чувственном верно изображалось духовное.
§ 7. ПОЛЬЗА ПСИХОЛОГИИ править
Впрочем, и независимо от того, что психология полагает философские основания для развития жизни вообще, какое обширное, разнообразное и сильное влияние имеет она также на обыденную нашу жизнь во всех частных ее проявлениях! Нельзя представить ни одного действия, производимого душою, при котором не нужно было бы знание самого этого производителя. Будем рассматривать человеческую деятельность в двух ее направлениях: от других к нам и от нас к другим, — притом между лицами как единичными, так и собирательными. В обоих случаях успех отношений должен зависеть от удовлетворительного решения одного и того же вопроса: какова душа в человеке действующем и принимающем действие? И вопрос этот решается психологически.
Многому учат нас в низших и высших школах: как движутся небесные светила, какие на разных полосах земли родятся животные, как построены города, которых мы никогда не видали. А каковы окружающие нас люди и какими ходят они путями, этому никто не учит. Нам сообщают сведения, как отличать полезные плоды от ядовитых, как пользоваться ручными животными и обуздывать диких, как переплывать моря и связывать берега рек мостами. Но как находить добрых людей и узнавать злых, как удерживать в пределах человека гордого и воодушевить робкого, как переплыть море человеческих страстей и соединить мостом взаимно враждебные сердца, — об этом никто не сообщает нам сведений. И жить согласно с другими для большей части человечества поэтому бывает делом случая или плодом долговременной привычки. Между тем, как не допустить, что для обращения с людьми нужны известные правила, которые предписывали бы разные способы деятельности применительно к личностям разных характеров, например, к людям тщеславным и скромным, хитрым и простосердечным, злым и добрым, скрытным и откровенным, мужчинам и женщинам, юношам и старцам, холерикам и флегматикам, и проч.? Но явно, что для точного выполнения таких правил требуется изучение этих характеров как явлений психических; ибо, не изучив их, мы часто против собственной воли становились бы во враждебные отношения к людям и не только не сделали бы никакой пользы ни себе, ни другим, но еще могли бы повредить истине или добру. Изучаются же все подобные явления, — если исключить внешний, до могилы продолжающийся и нередко болезненный опыт, — единственно в области психологии. Кто хорошо знает человеческую душу и законы происходящих в ней перемен, тот между личностями, — сколь бы ни различались они своими воззрениями, чувствованиями и желаниями, — умеет поставить столько и таких практически посредствующих терминов, что нечувствительно сближает их и приводит к согласным заключениям. Этим способом, при помощи психологических познаний, получают разумное значение и отчетливость все отношения человека к человеку, являющиеся под формами знакомства, расположения, уважения, дружбы и любви. Психология вводит в сознание и осмысливает даже так называемые инстинктивные наши стремления и, ограничивая их законом свободы, сообщает им достоинство явлений разумных.
Взглянем на пользу психологии и с другой стороны. Известно, что люди во всех частях света составляют особые гражданские общества, которые в свою очередь делятся на сословия либо корпорации, а эти опять группируются в большие или меньшие кружки, и такая цель социальной жизни человечества замыкается обыкновенно союзами семейными. Все кольца этой живой цепи держатся, конечно, то религиозными, то юридическими, то житейскими или утилитарными целями, вызывающими известные законы, уставы, правила, обычаи, но централизация их не менее условливается и особенностями психическими; каждая человеческая группа, начиная от самого великого государственного тела до самого малого семейства, проявляет частный свой тип, собственную нравственную физиогномию, которая сложилась из тех или других душевных наклонностей, расположений, страстей, привычек. Итак, если бы, имея это в виду как факт, мы встретили вопрос, — каким образом стать в благоприятное отношение к известному обществу или общественному кружку, и особенно, каким образом для достижения предполагаемой цели действовать на него, двигать им, давать ему желаемое направление, то без сомнения отвечали бы указанием на способы не столько официальные или внешние, сколько нравственные, от которых получают влиятельность и первые. Мы сказали бы, что надобно под руководством науки о душе изучить свойственный той или другой народной корпорации психический строй и, следуя законам человеческой деятельности, которые опять раскрываются в науке о душе, давать ей нужное направление понятными и нравящимися ей мелодиями. Истина — одна, но в сознании она обыкновенно является под какими-нибудь формами. Эти формы суть частные настроения души, не зная которых, мы не будем знать и тех способов, какими можно вести людей к истине, чтобы потом, озарив их светом истины, последовательно улучшить, возвысить и облагородить самые формы их жизни.
Почитая это справедливым, мы думаем, что наука о душе весьма полезна была бы деятелям, подвизающимся на поприще управления гражданского, если они хотят, чтобы внешние ограничения, которым подчиняют общество, благотворно действовали на внутренние его расположения, лежащие обыкновенно в основании гражданского благоустройства; потому что можно ли управлять телом, не зная, как по естественным законам своей природы должна жить и действовать душа, развивающаяся в теле! Внешние явления частной и общественной жизни суть выражения души; опыт определил нравственное их достоинство известными законами, и эти законы святы, если душа слышит в них отголосок существенных своих требований и находит, что к состояниям ее они применяются точно и верно. Поэтому знание души граэвданским деятелям необходимо и в деле ограничения человеческой жизни теми или другими законами. Они действуют на человека извне; но цель их деятельности должна быть не внешняя, а внутренняя: под влиянием юридических ограничений их человеку надобно сделаться лучшим нравственно; потому что общество, в высшем, благороднейшем своем значении, есть учреждение для духовных интересов разумно-свободного существа. Но можно ли улучшить общество в нравственном его состоянии и стремиться к духовным его интересам, не зная, что такое душа и каковы законные ее требования? Зная нормальную температуру крови, врач наблюдает пульс и, определив, здоров ли человек, или болен, предписывает ему врачебные или диетические средства. Подобным образом и гражданский деятель, только через знание истинной природы души, может оценить дух современного ему общества, в хорошем ли он состоянии, или нет, и придумать внешние меры к надлежащему его настроению.
Если же наука о душе так полезна и даже необходима для тех, которые призваны действовать на какое-нибудь общество извне, то тем необходимее она деятелям, поставленным в непосредственное отношение к внутренней или нравственной его жизни, — разумеем пастырей церкви и двигателей народного просвещения, которых прямое дело питать души и давать им сообразное с их природою направление. Очень понятно, что безошибочное определение рода, свойств и меры пищи для души будет по силам только для человека, более или менее знающего, в чем именно по своей природе и степени развития нуждается душа, чтобы в противном случае не предложить ей того, что она или не примет, или, приняв, не переварит, или, переварив, ощутит в себе действие смертоносного яда. Но как узнать существенные потребности души, не зная ни ее природы, ни условий правильного ее развития? Может быть, скажут, что это — забота излишнего усердия, что люди, по роду своих занятий и должностей стоящие в непосредственном отношении к нравственной жизни общества, должны смотреть не на души той среды, в которой действуют, а на свои официальные и ученые средства. Правда, часто случается, что пастырь церкви, совершая свое поприще, довольствуется только правом священнодействовать и учить, да каноническими способами и некоторою суммою познаний в разных науках; правда и то, что орган народного просвещения, действуя на своем пути, иногда нисколько не считает себя обязанным иметь в виду интересы нравственной жизни своих слушателей, а только старается преподать науку в том духе, какой нравится ему самому, так как бы не он назначался для слушателей, а слушатели для него. Но зато таковы и плоды. Духовная почва, может быть, и засеивается, но, не будучи возделана, не разлагает семени и, как праздная, произращает репейник. А наука в молодых умах производит смешение понятий, борьбу начал, противоречие взглядов, ослабление и потерю убеждений; результатом же такого вавилонского столпотворения обыкновенно бывает совершенное пренебрежение нравственной жизни и рассеяние по пути жизни чувственной. Поэтому кто поставлен непосредственно действовать на духовную сторону общественной жизни, тот, конечно, признает первым своим долгом изучить природу человеческого духа, чтобы все, что преподается человеку, вполне соответствовало существенным его нуждам и, через то укоренившись в душе, естественно и живо выражалось во внешней его деятельности; ибо как гражданские меры общественного управления через ограничение внешней деятельности граждан должны способствовать улучшению внутренней их жизни, так духовными мерами, через приличное питание душ, должны быть предуготовляемы лучшие выражения гражданской их жизни. И на этом пути противоположного движения двух водительств народа возможна только полная сочувствия и взаимного доверия встреча их. И гармоническим отголоском этой встречи будет народная литература, которая, нейтрализуя противоположность тех направлений, является нераздельным органом целого общества и показывает степень его силы, основанной на самопознании. Если же водительство гражданское поставляет свою цель в жизни не внутренней, а внешней, равно как духовное видит свою не во внешней, а внутренней, то интересы их необходимо распадаются и производят две отдельных, не гармонирующих между собою литературы — духовную и светскую, которых самое разделение свидетельствует об относительной слабости нравственного их характера и бессилии жизни общественной.
§ 8. ДЕЛЕНИЕ ПСИХОЛОГИИ править
Итак, наука о душе должна представить основания для согласного развития всех видов деятельности человека, имеющих посредственное или непосредственное отношение к природе его души. Но, чтобы найти эти основания, показать их твердость, самостоятельность и постоянное влияние на жизнь, ей надобно идти к своей цели не с конкретною массою фактов внутреннего опыта, сколько озаряются они сознанием, а взять полный состав их как одно целое и содержание его расположить так, чтобы факты жизни чувственной не смешивались с чисто духовными, предшествующие не выступали за последующими, производные не поставлялись в уровень с коренными. Очевидно, что для этого психология должна предварительно пересмотреть все явления, какими фактически обнаруживается жизнь души, и, раскрыв свойства каждого из них, по этим свойствам поставить их под известные категории. Через такое распределение и раскрытие отдельных явлений души все озаряемое в ней сознанием представится нам в порядке стройности и определенном отношении, — мы увидим перед собою как бы полный нравственный организм, в котором каждый орган на своем месте, все составлено, слаженно, приведено в надлежащую связь с целым и ожидает только действия основной силы, чтобы это нравственное целое пришло в движение и выразилось всеми видами нравственной человеческой жизни. Часть психологии, занимающуюся исследованием и распределением отдельных явлений духовной нашей природы, мы изложим под именем феноменологии души. Потом, когда все факты внутреннего опыта, какие только доступны ему при свете сознания, будут исследованы и поставлены в надлежащее между собою отношение, — сознание укажет опыту еще на один такой факт, которого бытие как непосредственно сознаваемое, хотя не подлежит никакому сомнению, однако ж для опыта само в себе недоступно. Этот факт есть Я, или живое начало, обнаруживающееся деятельностью всех рассмотренных опытом сил и условливающее собою единство их, — этот факт есть душа. Сознание нудит определить ее, но опыт не находит в себе сил непосредственно войти в вышеопытные условия ее существования. Что же делает он? Следуя обыкновенной своей методе, он принимает за основание полный состав явлений, как они сгармонированы им, и от этого нравственного организма, в котором должна существенно выразиться душа, заключает к ее природе. Этим именно способом психология придет к определению души и найдет в ней источник жизни, столь разнообразно и с таким постоянством льющейся под формою всех духовных и животных ее деятелей. Рассматривая жизнь души во всех ее видах и замечая законы ее развития в каждом виде, наша наука раскроет вторую часть своего учения, которую по всей справедливости надобно назвать биологиею души. Но между тем как все явления в области сознания, проистекая таким образом из одного и того же начала и по известным законам жизни совершая свое развитие, будут гармоническим своим соотношением представлять нормальное состояние нравственной человеческой природы, сознание укажет опыту множество и таких явлений, которые, имея свой источник в том же самом начале, по-видимому, следуют однако ж иным законам развития и никак не примиряются с обыкновенным ходом душевной жизни человека. Эти уклонения — то же в душе, что аберрации в движении солнечного луча, или что неправильности в формах природы материальной. Они бывают не всегда; однако ж, имея свое основание в душе, должны в ней же иметь и причину своего проявления, в ней же и законы, по которым проявляются. Эти необыкновенные состояния души, признаем ли мы их состояниями ее расстройства, или ее существования под какими-нибудь высшими условиями, — во всяком случае, относительно к формам нормальной ее жизни они будут болезненными; а потому учение психологии, рассматривающее происхождение и свойства этих состояний, может быть названо патологиею души.
Итак, психология должна изложить: l) феноменологию души, 2) биологию души и 3) патологию души.
- ↑ К сему же отделу психологических наук можно бы, если угодно, отнести и мнемонику как учение о законах и формах памятования, но мнемоника еще не получила такого развития, чтобы могла держаться самостоятельно. Память едва ли не менее всех других сил души подчинялась доныне психологическому анализу, и законы ее деятельности остаются почти вовсе не разъясненными. Поэтому выходившие в последнее время опыты мнемоники состоят большею частью из замечаний, не имеющих значения психологического, или в собственном смысле научного.
- ↑ Человека, по нравственной его природе, можно назвать живым, олицетворенным силлогизмом: в нем есть общее и частное, теория и практика, и эти термины, подводимые один под другой, в заключение дают жизнь, совершенно соответствующую посылкам. Психология развивает содержание высшей посылки — теорию, общее опять идет своею дорогою и готовит посылку меньшую — факты, частности. Но нередко бывает, что которой либо одной посылки у человека недостает; — тогда при недостатке высшей место ее занимает Я и в заключение дает эгоизм; а при недостатке низшей вся жизнь характеризуется формализмом. Если же нет у человека ни той, ни другой, — она не есть уже предмет психологический, но сознает себя просто как существо, живущее в обществе и ограничивающееся только внешними условиями. В таком случае он управляется лишь законами цивилизации, по требованию которой одно и то же Я является то с +, то с — и, смотря по надобности, выводит в заключение либо о как 1, либо 1 как о. Единственная опора цивилизации есть формальная развитость, или внешняя образованность.