Коровин К. А. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 1. «Моя жизнь»: Мемуары; Рассказы (1929—1935)
Встреча
правитьМного я скитался по свету. И не раз я видел весну в других странах. Но такой весны, как у нас в России, — я нигде не видал.
Москва. Я смотрю в окно моей мастерской, и мне в окно видна разлившаяся Москва-река. Чудно и торжественно. На берегу стоит Кремль — соборы, башни, как будто бы какая-то давняя дивная сказка. За Кремлем гаснет розовая заря. Галки носятся в вечернем небе, то стаями поднимаясь кверху, то быстро опускаясь к самой земле, с каким-то особым радостным криком. В их полетах есть какой-то праздник, птичий бал.
В реке, в талой грязной дороге, в движении народа, идущего через мост, в зажигающихся к вечеру уличных фонарях, во всем окружающем чувствуется весна.
Странно, я видел много стран. И нигде нет такого отрадно-печального чувства, необычайного замана, глубокой красоты, мечты тревожной, как в весеннем вечере России.
Это чувствовалось именно в Москве и ее окрестностях. В Петербурге другая весна.
Потемнело в моей мастерской. А в окнах еще лежит свет зари вечерней. Как-то отрадно и грустно мне, и я думаю — пойду по берегу к Бабьегородской плотине на Москва-реку. На окраине Москвы деревянные дома, с одинаковым рядом окон. У ворот на лавочках сидят обыватели, женщины в ситцевых платках, какой-то телеграфист, мужики с дровяного склада. Все лущат подсолнух, смотрят вдаль, на Москва-реку. А вдали церковь, какое-то казенное здание, институт или богадельня, а перед набережной ряд тумб. Проезжает извозчик, похлестывая убогую лошаденку, сидит какая-то женщина, везет клетку с канарейкой. И опять пустая улица. Городовой с книжкой ведет какого-то оборванца. И все как-то просто. И во всем, в природе и людях, чувствуется щемящая радость.
«А зайду-ка я, — думаю, — неподалеку в лавочку к Березину. Там всегда собираются по весне особые люди — рыболовы на удочку».
У Березина в лавочке висят веревки, сети и как лес стоят камышовые прутья. В шкафу висят разноцветные поплавки заграничной работы, а на прилавке в ящиках под стеклом синие стальные крючки разных номеров. Дальше, в комнате Березина, горит лампа, сидит приятель мой Василий Княжев и правит на спиртовой лампочке тонкие концы камыша для удилищ. Кругом сидят какие-то люди — мастер железнодорожный, чиновник пробирной палатки, служащие детского приюта, нестриженый и небритый, знаменитый москворецкий рыболов Сергей Петрович Поплавский. Простые люди — все страстные охотники-рыболовы. Приходят к Березину посмотреть на реку, которая видна из окон, и поговорить о рыбе, про случаи, которые были в жизни. А случаи всегда были особенные.
Василий Княжев, как только начиналась весна, оживал. Его темные глаза все посматривали вдаль. Он был поэт и бродяга в лучшем смысле этого слова; никакое дело, никакие деньги не могли удержать его весной…
— Эх, — говорит Василий, — в Косине озеро, и вода в ём — вот чиста как хрусталь! Это что! И глубина в ем, дна нет…
— Ну и врешь, — говорит немец План, — не может этого быть, чтобы дно нет.
— Да вы, немцы, все так… Вам дно давай, Бога покажи, какой он, из чего он сделан. А вот озеро-то мерил монах, так тридцать семь сажен, а рядом двенадцать — это что! Там, значит, горы, на дне-то, и ходы разные, и не иначе, что озеро это соединено с водой святой, потому что вода у него синяя. А там недалеко — другое озеро есть, у деревни, в ём вода совсем другая. Вода как вода, а у етого — голубая, да чиста до чего — удивленье!..
— Это правда, что вода в этом озере, в Косине, точно голубая, — сказал Березин. — Его и зовут Святое озеро.
— Не потому оно святое, — перебил Василий, — что вода в ём голубая, а то чудно, что оно целит вот от дела какого, от горя… Прямо искупался раз, и готово, как нет, начисто горе снимает, как не было. Жила его, значит, водяная от сердца земли идет. Вода-то такая в ём. Может, из этой самой воды слеза людская сотворена, может, эта вода слезы радости земной есть. Ты вот, Карл Андреич, все знаешь, немец, конечно. А вот, слеза-то — чего это в человеке?
— Там карася фунта на два есть. Какой карася, прямо золотая карася. Какое горе с тебя снимало… Это пустяка дурацкая… — говорил План, смеясь.
— Нет, постой, — не сдавался Василий. — У тебя горе свое, а у меня свое. Постой. Вот скажи — рога тебе баба ставила?
И Василий посмотрел пристально на Плана в ожидании ответа.
— Что ты, с ума сошла, какие рога? Эмма Августовна разве станет такой пустяки думать?
— А я вот женат был, — тряхнул головой Василий. — И так жену любил, так любил… что вот глаз отвести не могу, все на нее гляжу. И деньги были у меня. А она по весне ушла с жуликом… И прямо места не найду, горе есть. Да меня в Косино и отвез монах один. Я прямо разделся, да в озеро. И сразу у меня все, как не было. Прошло… И горя нет. И домой не пошел. Но она меня нашла. То ли, се ли, говорит, давай жить опять, я тебе не изменяла. А я на ее смотрю и узнать не могу. Нарядилась она, шляпу надела такую… А я смотрю, пристально смотрю и думаю: «Кто это? Какая-то другая, чужая». И говорить с ей не могу более: ску-у-у-чно. Вот вода-то в Косине — все смывает… Чистота такая — всю грязь из души выполоскала…
— Это верно, — сказал Поплавский. — Вот меня дома бранят все, и жена, и сыновья, все за рыбную ловлю. Одно спасенье: уйду на речку и живу на бережке. Посидишь, ну и полегчает. В реках есть это тоже: водой-то речка тоже горе уносит. Да вот теперь пост Великий, Страстная неделя. Никак нельзя. А то хорошо в грусти жизни нежинская рябиновая. Тоже помогает… Я как что — ею спасаюсь. И вот что я заметил и от всех, можно сказать, рыболовов слышал, какие кренделя получаются. Выходит так: на охоте, на рыбной ловле, как с собой кто коньяк, ром возьмет, ни черта не выходит. Что такое? Только рыба не берет. А ежели вот рябиновая или просто вот смирновка, белая головка, — идет. Прямо берет рыба! Слышит, что ли, она? Только прямо скажу, что лещ любит водку. Я его всегда ловлю под Хорошевом, ловлю выпивши… Трезвый, что хочешь, — не идет нипочем…
Толстый План смеялся:
— Это же что же такое? Я там и пьяний ловил, и трезвий — ничего не попал. И что такое русский голова только выдумает, такой чушь… И верит… Смешно.
— А ты не веришь, Карл Андреич? — спросил Василий.
— Конечно, такой чушь верить невозможно.
— Ну, а помнишь, ты на Сенеже тонул пьяный?
— Это верно — тонул, помню.
— Когда выпили мы две четверти, у тебя в лодке оставили их пустые. Когда волна лодку твою опрокинула, кто тебя спас? Эти пустые бутылки. За них ты держался…
— Это правда.
— Я их закупорил, — сказал Василий. — И оставил в лодке. Подумал: пьян, в волну такую едет. Бутылки-то помогут.
— Это верно, — согласился План, — без бутылка бы утонул.
— Вот то-то.
— Так, — сказал чиновник пробирной палаты. — А вот это, что есть? Весна, река пошла. А вот мы зашли к нему в лавочку, к Березину. Охота в нас, страсть эта к рыбе, к реке, к воле. Нешто рыба нужна нам? Ее сколько хочешь в Охотном ряду купишь. Нет, другое есть что-то… Другое манит. Идешь к речке и думаешь: там на реке вечер и утро — красота такая. Как-то вроде и жить без нее не стоит, без красоты этой…
— Да, — согласился и железнодорожный мастер. — Дело это — рыбу удить — пустое. Я не говорю никому, а то засмеют. Жена, знакомые на меня сердятся за это. А вот я с поездом ехал, и царь ехал. Значит, ехали в Сарово, к угоднику Божию. А я сам из той стороны, родился в селе. А потом отец в Москву увез, и в Москве я учился. И помню, в детстве, там одно место, называлось Ключ Свят, в лесу большом, у бугорка. Хорошо место. Лес, и такой бочажок под дубом круглый с водой был. Вода чистая. И над ключом кто-то поставил деревянный крест. Помню — старый он был. И к тому ключу ночью лоси ходили воду пить. Мы мальчишками, когда грибы собирали, тоже, бывало, зайдем воды испить. Говорили, что ранее и сам Преподобный ходил туда и будто крест он поставил… Вот недавно, когда царь приехал, и я там был, и что вышло. И дуба нет, и часовня на том месте поставлена, и кругом дома, церкви. И ключа я не нашел. Лесу нет, а сад. Дорожки песком желтым сыпаны, красное сукно расстелено, духовенство… Паникадила горят, народу что… Тысячи! Травы прямо не видать, все песком покрыто. Вот что стало — узнать нельзя. Отчего они ключ тот, как он ране был, не оставили? Крест-то самодельный, и дуб был. Я сказал как-то одному монаху, а он мне так строго ответил: «В голове у тебя глина, значит, и маловер», — говорит. Ушел я от торжества того и утром рано пошел на речку. Утро хорошее, вода тихая. Закинул у кустика удочку, одну, другую и гляжу на поплавки. Вдруг вижу, ко мне человек подошел, стал сзади и говорит мне:
— Я вам не мешаю? Можно посмотреть?
— Нет, не мешаете, — говорю, — садитесь только, а то рыба-то видит.
Он сел.
— Вот, кажется, на левой удочке у вас клюет, — говорит.
Вижу, верно, клюет. Я подсек, большая рыба. Тащу леща. А он говорит:
— Что это за рыба?
«Вот, — думаю, — чудной, чего пристает? И рыбы не знает…»
— Лещ, — говорю.
— Никогда, — говорит, — не ел.
«Вот, — думаю, — чудной…»
— Хорошая рыба, — говорю.
— Приятно, — говорит, — рыбу ловить?..
— Да, — говорю, — а у вас удочки-то нету?
— Нет, — говорит, — нету.
— Вот, — говорю, — я на вечернюю зорю пойду вот туда, где лес. Там река поглубже, дак приходите вечером, когда солнце садится, я для вас удочку захвачу. Половите…
— Благодарю вас, — говорит, — только мне некогда.
— А что же вы, при деле, что ль, каком?
— Да… — говорит, и вздохнул. — Маршрут у меня…
Потом помолчал и говорит:
— Продайте, — говорит, — пожалуйста, мне эту рыбу, леща…
Я говорю:
— Да что же — так возьмите.
— Нет, — говорит, — не могу. Вот, — говорит, — ведь и денег-то у меня нет. Я, — говорит, — сейчас приду или, — говорит, — пришлю. Уступите, пожалуйста.
И ушел.
Так через полчаса двое подходят, таких, военных, и говорят:
— Вы, — говорят, — рыбу продаете?
— Нет, — говорю, — я не продаю.
— А не знаете ли, кто здесь на реке рыбу продает?
— Не знаю, кто продает…
— А нам сказали, что тут рыбу поймали большую, дак хотят ее купить, очень нужно…
— Дак это я поймал леща, — говорю.
— Продайте, пожалуйста.
— Да что же… возьмите так, — говорю. — Тут уж был один, хотел купить, я ему отдавал, дак он не взял. Да и денег у него не было.
— Вот, — говорят, — будьте добры… — и протягивают мне пять рублей — золотой.
Я говорю:
— У меня сдачи нет.
— Все равно, — говорят, — берите пять рублей. — Только, — говорят, — рыбу-то дайте.
Я думаю: «Что такое, чудно как…» Смеюсь и говорю:
— Двугривенный — больше не стоит.
— Дайте, — говорят, — пожалуйста, ваш адрес. Я приду — потом сдачи дадите.
Я дал адрес. Они подхватили леща-то, да и пошли скоро.
После обеда пришел ко мне домой один из этих-то, которые были на реке. Ну, я ему сдачи даю — двадцать копеек с него взял. А он смотрит на меня так жалостливо…
— Возьмите, — говорит, — все пять рублей.
Я думаю: «Что за народ чудной. Богатый, знать…»
Говорю:
— Нет, зачем же… Это не стоит.
— Прошу вас, — говорит он мне тихо, — пожалуйста, только никому не говорите, ведь это у вас был, когда вы этого самого леща-то поймали, сам Государь император…
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьВстреча — Впервые: Возрождение. 1935. 21 апреля. Печатается по газетному тексту.
Бабьегородская плотина — см. выше, прим. к с. 550.
…царь ехал… в Сарово, к угоднику Божию — 17 июля 1903 г. император Николай II с семьей побывал в Сарове на торжествах по поводу перенесения мощей Святого Серафима.
…сам Государь император — имеется в виду Николай II.