А. П. Милюков
правитьВстреча с Н. В. Гоголем
правитьЛетом, вскоре после открытия нашей первой железной дороги, возвращался я из Царского Села в Петербург. В вокзале перед самым отходом поезда я встретил одного молодого человека N., которого видел в университете. Он являлся на лекциях в качестве вольного слушателя, но не особенно аккуратно, и, кажется, ходил больше для того, чтобы поболтать со студентами и похвастаться каким-нибудь бархатным жилетом или часовой цепочкой с брелоками. Любимой темой его рассказов было сообщение, с какими знаком он актерами, литераторами, художниками, но все мы догадывались, что если в этих рассказах и была кое-какая правда, то в весьма небольшой дозе. Над ним нередко подсмеивались довольно нецеремонно, но он этим нисколько не смущался. Впоследствии я встретил его как-то на улице в форме гусарского юнкера, и он не замедлил отрекомендоваться мне, что у него лучшая во всем полку лошадь.
На этот раз мы вошли вместе в вагон второго класса, и мне поневоле пришлось сидеть рядом с N. На противоположной стороне наискось от нас поместились два господина средних лет, один — невысокого роста, плотный, с открытым лицом и небольшой эспаньолкой, в довольно поношенном пальто; другой — худощавый, с длинными волосами и большим тонким носом, в каком-то не совсем обыкновенном плаще с капюшоном. Лица их показались мне как будто знакомыми, хотя я и не мог придумать, где и когда видел их. Господин в пальто курил сигару, а товарищ его молча оглядывал сидевших в вагоне. Изредка они обменивались короткими фразами, которых я не мог расслышать сколько от шума поезда, столько же и от болтовни моего надоедливого соседа. Когда он стал показывать мне перстень с подозрительным алмазом и в довольно прозрачных выражениях намекнул, что получил его от известной в то время танцовщицы, давая понять о близости своего знакомства с нею, наши молчаливые соседи переглянулись между собой с легкою улыбкой. Мне было крайне совестно за моего хлыща.
На полдороге к Петербургу в наш вагон вошел низенький смуглый человек в сильно потертом черном сюртуке и совсем порыжелой черной шляпе. Он быстро оглянул пассажиров и, так как мы сидели ближе других, подошел прямо к нам, вынул из бокового кармана бумажник и с каким-то заискивающим поклоном заявил, что он художник, вырезывает в три минуты необычайного сходства силуэты по рублю за экземпляр и удостоился уже внимания многих знаменитых людей, поощривших его талант. Вычитывая эту рекламу на плохом французском языке с резким итальянским выговором, он вынул из своего бумажника и развернул сложенную в виде карточной колоды длинную белую бандероль, на которой наклеены были вырезанные из черной бумаги профильные силуэты. Сосед мой принялся их рассматривать, очевидно, не столько из прямого любопытства, сколько с желанием показать свое знакомство с известностями литературного и артистического круга.
— Это Александр Сергеич? — спросил он итальянца, показывая на довольно удачно сделанный профиль Пушкина.
— Точно так, мосье.
— С натуры снято?
— С живого, незадолго перед смертью.
Кажется, на этот раз, как говорится, нашла коса на камень, и бродячий артист был так же беззастенчив, как и мой сосед.
— А это Василий Андреич? — продолжал N. — Выражение, мне кажется, напоминает Каратыгина в «Гамлете»?
— В театре, в уборной снимал.
— А! И Карл Павлович Брюллов? Очень, очень похожи. Силуэтист на все эти замечания кивал утвердительно головой и в то же время нетерпеливо пощелкивал маленькими ножницами, поглядывая на всех нас с видимым желанием и надеждою получить от кого-нибудь заказ. При последнем замечании моего соседа худощавый господин в плаще, который во все это время посматривал с улыбкой то на него, то на итальянца, быстро переглянулся со своим товарищем и, обратясь к N., спросил:
— А вы знаете Брюллова?
— Да, видал, — отвечал тот без малейшего смущения.
— Вероятно, на его картине «Последний день Помпеи»? Силуэт, должно быть, по ней же вырезан? Ну, видите, Брюллов пококетничал там, помолодил себя и поприкрасил, иначе и вы, молодой человек, и господин художник давно узнали бы его, когда он сидит перед вами собственной персоной.
При этих словах своего компаньона господин с эспаньолкой приподнял шляпу и наклонил с улыбкой голову. Я понял, отчего лицо его с самого появления в вагоне показалось мне знакомо: это был действительно К. П. Брюллов, которого впоследствии мне пришлось еще встретить перед отъездом его за границу. Теперь мне любопытно было, кто его товарищ, так забавно обличивший фатовство моего хлыща, и я перебирал мысленно известных тогда художников, думая, что это должен быть какой-нибудь из собратий Брюллова по искусству. Разумеется, не зная никого лично, я не мог ни на ком остановиться.
В первый раз я видел, что N. несколько сконфузился. Между тем итальянец с заискивающими поклонами просил позволения снять силуэт великого артиста с натуры, и когда ему это было разрешено, он менее чем в пять минут вырезал из черной глянцевитой бумаги очень похожий профиль художника. Брюллов похвалил его.
— Снимите же и с моего приятеля, — сказал он артисту, показывая на своего соседа в плаще. — А вы, молодой человек, продолжал он, обращаясь к N., — так интересуетесь знакомством с известными сколько-нибудь людьми, что, конечно, видались с Николаем Васильевичем Гоголем?
При этом я догадался, что товарищ Брюллова был именно автор «Ревизора», который возбуждал тогда самые оживленные толки в обществе и в большинстве университетской молодежи. Мне показалось, что лицо его было гораздо красивее, чем на литографированном его портрете, и в действительности на нем не так резко замечалось саркастическое выражение, каким наделяли его художники.
Хлестаков мой понял, однако, что Брюллов ставил ему ловушку, и отвечал художнику, что, к сожалению, не имел случая встречаться с Гоголем.
— Так позвольте рекомендовать его, — сказал Брюллов, показывая на своего соседа. — Он тоже не будет, конечно, жалеть, что случай доставил ему возможность встретить молодого человека, который так интересуется нашим артистическим миром и составил уже в нем столько знакомств.
Не знаю, понял ли эту насмешку N. Что касается Гоголя, то он, по-видимому, был недоволен, что художник назвал его. Может быть, ему хотелось остаться неизвестным и повнимательнее всмотреться в тип нового Хлестакова. Но, выдав раньше своего товарища, он, конечно, сам подал повод и к своему разоблачению. Как бы то ни было, но он нахмурился, и когда итальянец обратился к нему с предложением снять с него силуэт, он решительно отказался. Силуэтист несколько времени не спускал с него глаз, потом наклонился и быстро перешел в другой вагон. Минут через десять после этого поезд остановился у петербургского дебаркадера. Наши знаменитые спутники ушли. Но N. не отставал от меня и принялся уверять, что с первого взгляда угадал, кто они. Когда мы с платформы вошли в залу, наш артист-итальянец остановил нас и, показывая не наклеенные еще на бумагу и, очевидно, только что вырезанные с замечательным сходством силуэты Брюллова и Гоголя, обратился к N. с предложением, не угодно ли ему заказать с них копии.
— Когда же вы успели сделать портреты? — спросил я с удивлением.
— Сейчас, в другом вагоне.
— Заочно?
— О, это мой талант… я могу через год снять, кого хорошо видел.
Конечно, итальянец прибавлял и рисовался, но я жалею, что не познакомился тогда с этим, во всяком случае замечательным, человеком. Разумеется, N. поспешил приобресть тут же вырезанные силуэты, которые давали ему прекрасный случай говорить о знакомстве и с Николаем Васильевичем Гоголем и с Карлом Павловичем Брюлловым, о чем он и не преминул распространиться, как только явился в университет.
Таким образом, благодаря фатовству нового Хлестакова, мне удалось хотя один раз видеть и хорошо всмотреться в Гоголя.
Опубликовано: Милюков А. П. Литературные встречи и знакомства. СПб., 1890.