Всадники неприступных гор (Гайдар)

Всадники неприступных гор
автор Аркадий Петрович Гайдар

Опубл.: 1927. Источник: az.lib.ru

ВСАДНИКИ НЕПРИСТУПНЫХ ГОР

Повесть

Гайдар А. П.

Г 14 Лес­ные братья. Ран­ние прик­лю­чен­чес­кие по­вес­ти /Сост., пос­лесл., прим. и подг. тек­с­та А. Г. Ни­ки­ти­на; Ил. А. К. Яц­ке­ви­ча.-М.: Прав­да, 1987.-432 с, ил.

В кни­ге впер­вые соб­ра­ны вмес­те ран­ние прик­лю­чен­чес­кие по­вес­ти Ар­ка­дия Гай­да­ра, на­пи­сан­ные в двад­ца­тые го­ды. В их чис­ле про­из­ве­де­ния, ко­то­рые не пе­ча­та­лись мно­гие де­ся­ти­ле­тия. Это «Жизнь ни во что (Лбов­щи­на)» и про­дол­жа­ющая ее по­весть «Лес­ные братья (Да­вы­дов­щи­на)», по­весть «Всад­ни­ки неп­рис­туп­ных гор» и фан­тас­ти­чес­кий ро­ман «Тай­на го­ры». Здесь же пе­ча­та­ют­ся по­весть «На граф­с­ких раз­ва­ли­нах» и ран­ний пол­ный ва­ри­ант по­вес­ти «Рев­во­ен­со­вет», пред­наз­на­чен­ный для взрос­ло­го чи­та­те­ля.

Прик­лю­чен­чес­кая по­весть от­ра­зи­ла впе­чат­ле­ния от пу­те­шес­т­вия Гай­да­ра по Сред­ней Азии и Кав­ка­зу вес­ной 1926 го­да. От­рыв­ки из по­вес­ти пуб­ли­ко­ва­лись в пер­м­с­кой га­зе­те «Звез­да» (с 5 по 18 де­каб­ря 1926 го­да) под пер­во­на­чаль­ным наз­ва­ни­ем «Ры­ца­ри неп­рис­туп­ных гор». Це­ли­ком по­весть из­да­на в 1927 го­ду в Ле­нин­г­рад­с­ком от­де­ле­нии из­да­тель­с­т­ва «Мо­ло­дая гвар­дия». С тех пор не пе­ре­из­да­ва­лась. Для нас­то­яще­го сбор­ни­ка в ос­но­ву по­ло­жен текст ле­нин­г­рад­с­ко­го из­да­ния.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Вот уже во­семь лет, как я рыс­каю по тер­ри­то­рии быв­шей Рос­сий­ской им­пе­рии. У ме­ня нет це­ли тща­тель­но ис­сле­до­вать каж­дый за­ко­улок и всес­то­рон­не изу­чить всю стра­ну. У ме­ня прос­то — при­выч­ка. Ниг­де я не сплю так креп­ко, как на жес­т­кой пол­ке ка­ча­юще­го­ся ва­го­на, и ни­ког­да я не бы­ваю так спо­ко­ен, как у рас­пах­ну­то­го ок­на ва­гон­ной пло­щад­ки, ок­на, в ко­то­рое вры­ва­ет­ся све­жий ноч­ной ве­тер, бе­ше­ный стук ко­лес, да чу­гун­ный рев ды­ша­ще­го ог­нем и ис­к­ра­ми па­ро­во­за.

И ког­да слу­ча­ет­ся мне по­пасть в до­маш­нюю спо­кой­ную об­с­та­нов­ку, я, вер­нув­ший­ся из оче­ред­но­го пу­те­шес­т­вия, по обык­но­ве­нию, из­мо­тан­ный­, изор­ван­ный и ус­тав­ший­, нас­лаж­да­юсь мяг­ким по­ко­ем ком­нат­ной ти­ши­ны, ва­ля­юсь, не сни­мая са­пог, по ди­ва­нам, по кро­ва­тям и, оку­тав­шись по­хо­жим на ла­дан си­ним ды­мом тру­боч­но­го та­ба­ка, кля­нусь се­бе мыс­лен­но, что эта по­ез­д­ка бы­ла пос­лед­нею, что по­ра ос­та­но­вить­ся, при­вес­ти все пе­ре­жи­тое в сис­те­му и на се­ро-зе­ле­ном лан­д­шаф­те спо­кой­но-ле­ни­вой ре­ки Ка­мы дать от­дох­нуть гла­зам от яр­ко­го блес­ка лу­чей сол­неч­ной до­ли­ны Мцхе­та или от жел­тых пес­ков пус­ты­ни Ка­ра-Кум, от рос­кош­ной зе­ле­ни паль­мо­вых пар­ков Чер­но­мор­с­ко­го по­бе­режья, от сме­ны лиц и, глав­ное, от сме­ны впе­чат­ле­ний.

Но про­хо­дит не­де­ля-дру­гая, и ок­ра­шен­ные об­ла­ка по­ту­ха­юще­го го­ри­зон­та, как ка­ра­ван вер­б­лю­дов, от­п­рав­ля­ющих­ся че­рез пес­ки в да­ле­кую Хи­ву, на­чи­на­ют сно­ва зве­неть мо­но­тон­ны­ми мед­ны­ми бу­бен­ца­ми. Па­ро­воз­ный гу­док, до­но­ся­щий­ся из-за да­ле­ких ва­силь­ко­вых по­лей­, ча­ще и ча­ще на­по­ми­на­ет мне о том, что се­ма­фо­ры от­к­ры­ты. А ста­ру­ха-жизнь, под­ни­мая в мор­щи­нис­тых креп­ких ру­ках зе­ле­ный флаг — зе­ле­ную ширь бес­к­рай­них по­лей­, по­да­ет сиг­нал о том, что на пре­дос­тав­лен­ном мне учас­т­ке путь сво­бо­ден.

И тог­да окан­чи­ва­ет­ся сон­ный по­кой раз­ме­рен­ной по ча­сам жиз­ни и спо­кой­ное ти­канье пос­тав­лен­но­го на во­семь ут­ра бу­диль­ни­ка.

Пусть толь­ко не по­ду­ма­ет кто-ли­бо, что мне скуч­но и не­ку­да де­вать се­бя и что я, по­доб­но ма­ят­ни­ку, ша­та­юсь взад и впе­ред толь­ко для то­го, что­бы в мо­но­тон­ном ука­чи­ва­нии одур­ма­нить не зна­ющую, что ей на­до, го­ло­ву.

Все это — глупости. Я знаю, что мне на­до. Мне 23 го­да, и объ­ем мо­ей гру­ди ра­вен де­вя­нос­то шес­ти сан­ти­мет­рам, и я лег­ко вы­жи­маю ле­вой ру­кой двух­пу­до­вую ги­рю.

Мне хо­чет­ся до то­го вре­ме­ни, ког­да у ме­ня в пер­вый раз по­явит­ся нас­морк или ка­кая-ни­будь дру­гая бо­лезнь, об­ре­ка­ющая че­ло­ве­ка на не­об­хо­ди­мость ло­жить­ся ров­но в де­вять, пред­ва­ри­тель­но при­няв по­ро­шок ас­пи­ри­на, -по­ка не нас­ту­пит этот пе­ри­од, как мож­но боль­ше пе­ре­вер­теть­ся, пе­рек­ру­тить­ся в во­до­во­ро­те с тем, что­бы на зе­ле­ный бар­хат­ный бе­рег выб­ро­си­ло ме­ня по­ряд­ком уже из­му­чен­ным, ус­та­лым, но гор­дым от соз­на­ния сво­ей си­лы и от соз­на­ния то­го, что я ус­пел раз­г­ля­деть и уз­нать боль­ше, чем за это же вре­мя уви­де­ли и уз­на­ли дру­гие.

А по­то­му я и то­роп­люсь. И по­то­му, ког­да мне бы­ло 15 лет, я ко­ман­до­вал уже 4-й ро­той бри­га­ды кур­сан­тов, ох­ва­чен­ной коль­цом зме­иной пет­лю­ров­щи­ны. В 16 лет — ба­таль­оном. В 17 лет — пять­де­сят вось­мым осо­бым пол­ком, а в 20 лет — в пер­вый раз по­пал в пси­хи­ат­ри­чес­кую ле­чеб­ни­цу.

Весною я окон­чил кни­гу (Речь идет о по­вес­ти «Жизнь ни во что (Лбов­щи­на)», ко­то­рой от­к­ры­ва­ет­ся нас­то­ящий сбор­ник). Два об­с­то­ятель­с­т­ва на­тал­ки­ва­ли ме­ня на мысль уехать ку­да-ли­бо. Во-пер­вых, от ра­бо­ты ус­та­ла го­ло­ва, во-вто­рых, воп­ре­ки при­су­ще­му всем издательствам ско­пи­дом­с­т­ву день­ги на этот раз зап­ла­ти­ли без вся­кой ка­ни­те­ли и все сра­зу.

.Я ре­шил уехать за гра­ни­цу. Две не­де­ли для прак­ти­ки я изъ­яс­нял­ся со все­ми, вплоть до ре­дак­ци­он­ной курь­ер­ши, на не­ко­ем язы­ке, име­ющем, ве­ро­ят­но, весь­ма смут­ное сход­с­т­во с язы­ком оби­та­те­лей Фран­ции. И на третью не­де­лю я по­лу­чил в ви­зе от­каз.

И вмес­те с пу­те­во­ди­те­лем по Па­ри­жу я выш­выр­нул из го­ло­вы до­са­ду за не­ожи­дан­ную за­дер­ж­ку.

— Рита! -ска­зал я де­вуш­ке, ко­то­рую лю­бил. -Мы по­едем с то­бой в Сред­нюю Азию. Там есть го­ро­да Таш­кент, Са­мар­канд, а так­же ро­зо­вый урюк, се­рые иша­ки и вся­кая та­кая про­чая эк­зо­ти­ка. Мы по­едем ту­да пос­ле­зав­т­ра ночью со ско­рым, и мы возь­мем с со­бой Коль­ку.

— Понятно, -сказала она, по­ду­мав нем­но­го, -по­нят­но, что пос­ле­зав­т­ра, что в Азию, но не­по­нят­но, за­чем брать с со­бой Коль­ку.

— Рита, -ответил я ре­зон­но. -Во-пер­вых, Коль­ка лю­бит те­бя, во-вто­рых, он хо­ро­ший па­рень, а в-треть­их, ког­да че­рез три не­де­ли у нас не бу­дет ни ко­пей­ки де­нег, то ты не ста­нешь ску­чать, по­ка один из нас бу­дет го­нять­ся за едой ли­бо за день­га­ми на еду.

Рита зас­ме­ялась в от­вет, и, по­ка она сме­ялась, я по­ду­мал, что ее зу­бы впол­не при­год­ны для то­го, что­бы раз­г­рызть су­хой по­ча­ток ку­ку­ру­зы, ес­ли бы в том слу­чи­лась нуж­да.

Она по­мол­ча­ла, по­том по­ло­жи­ла мне ру­ку на пле­чо и ска­за­ла:

— Хорошо. Но пусть толь­ко он на все вре­мя пу­ти вы­ки­нет из го­ло­вы фан­та­зии о смыс­ле жиз­ни и про­чих ту­ман­ных ве­щах. Ина­че мне все-та­ки бу­дет скуч­но.

— Рита, -ответил я твер­до, -на все вре­мя пу­ти он вы­ки­нет из го­ло­вы вы­ше­оз­на­чен­ные мыс­ли, а так­же не бу­дет дек­ла­ми­ро­вать те­бе сти­хи Есе­ни­на и про­чих сов­ре­мен­ных по­этов. Он бу­дет со­би­рать дро­ва для кос­т­ра и ва­рить ка­шу. А я возь­му на се­бя все ос­таль­ное.

— А я что?

— А ты ни­че­го. Ты бу­дешь за­чис­ле­на «в ре­зерв Крас­ной Ар­мии и Фло­та» до тех пор, по­ка об­с­то­ятель­с­т­ва не пот­ре­бу­ют тво­ей по­силь­ной по­мо­щи.

Рита по­ло­жи­ла мне вто­рую ру­ку на вто­рое пле­чо и прис­таль­но пос­мот­ре­ла мне в гла­за.

Я не знаю, что это у нее за при­выч­ка заг­ля­ды­вать в чу­жие ок­на!

— В Уз­бе­кис­та­не жен­щи­ны хо­дят с зак­ры­ты­ми ли­ца­ми. Там цве­тут уже са­ды. В дым­ных чай­ха­нах пе­ре­ви­тые тюр­ба­на­ми уз­бе­ки ку­рят чи­лим и по­ют вос­точ­ные пес­ни. Кро­ме то­го, там есть мо­ги­ла Та­мер­ла­на. Все это, дол­ж­но быть, очень по­этич­но, -вос­тор­жен­но го­во­рил мне Ни­ко­лай­, зак­ры­вая стра­ни­цы эн­цик­ло­пе­ди­чес­ко­го сло­ва­ря.

Но сло­варь был вет­хий­, древ­ний­, а я от­вык ве­рить все­му, что на­пи­са­но с твер­ды­ми зна­ка­ми и че­рез «ять», хо­тя бы это был учеб­ник ариф­ме­ти­ки, ибо дваж­ды и триж­ды за пос­лед­ние го­ды сло­мал­ся мир. И я от­ве­тил ему:

— Могила Та­мер­ла­на, ве­ро­ят­но, так и ос­та­лась мо­ги­лою, но в Са­мар­кан­де уже есть же­нот­дел, ко­то­рый сры­ва­ет чад­ру, ком­со­мол, ко­то­рый не приз­на­ет ве­ли­ко­го праз­д­ни­ка ура­за-бай­рам, а по­том, ве­ро­ят­но, нет ни од­но­го мес­та на тер­ри­то­рии СССР, где бы в ущерб на­ци­ональ­ным пес­ням не рас­пе­ва­лись «Кир­пи­чи­ки».

Николай нах­му­рил­ся, хо­тя не знаю, что мо­жет он иметь про­тив же­нот­де­ла и ре­во­лю­ци­он­ных пе­сен. Он наш — крас­ный до по­дош­вы, и в де­вят­над­ца­том, бу­ду­чи с ним в до­зо­ре, мы бро­си­ли од­наж­ды пол­ную не­до­еден­ную мис­ку га­лу­шек, по­то­му что по­ра было ид­ти со­об­щать о ре­зуль­та­тах раз­вед­ки сво­им.

Мартовской вьюж­ной ночью хлопь­ями бил снег в дро­жа­щие стек­ла мча­ще­го­ся ва­го­на. Са­ма­ру про­ез­жа­ли в пол­ночь. Был бу­ран, и мо­роз­ный ве­тер швы­рял­ся льдин­ка­ми в ли­цо, ког­да я и Ри­та выш­ли на пер­рон вок­за­ла.

Было поч­ти пус­то. Ежась от хо­ло­да, пря­тал в во­рот­ник крас­ную фу­раж­ку де­жур­ный по стан­ции, да вок­заль­ный сто­рож дер­жал ру­ку на­го­то­ве у ве­рев­ки звон­ка.

— Мне не ве­рит­ся, -ска­за­ла Ри­та.

— Во что?

— В то, что там, ку­да мы едем, теп­ло и сол­н­це. Здесь так хо­лод­но.

— А там так теп­ло. Идем в ва­гон.

Николай сто­ял у ок­на, чер­тил что-то паль­цем по стек­лу.

— Ты о чем? — спро­сил я, дер­гая его за ру­кав.

— Буран, вьюга. Не мо­жет быть, что­бы там цве­ли уже ро­зы!

— Вы оба об од­ном и том же. Я не знаю ни­че­го про ро­зы, но что там уж зе­лень — это яс­но.

— Я люб­лю цве­ты, -ска­зал Ни­ко­лай и ос­то­рож­но взял Ри­ту за ру­ку.

— Я то­же, — от­ве­ти­ла ему она и еще ос­то­рож­ней от­ня­ла руку.

— А ты? -И она пос­мот­ре­ла на ме­ня. -Что ты лю­бишь? Я от­ве­тил ей:

— Я люб­лю свою шаш­ку, ко­то­рую снял с уби­то­го поль­с­ко­го ула­на, и люб­лю те­бя.

— Кого боль­ше? -спро­си­ла она, улы­ба­ясь. И я от­ве­тил:

— Не знаю.

А она ска­за­ла:

— Неправда! Ты дол­жен знать. -И, нах­му­рив­шись, се­ла у ок­на, в ко­то­рое мяг­ко би­лись пе­ре­сы­пан­ные снеж­ны­ми цве­та­ми чер­ные во­ло­сы зим­ней но­чи.

Поезд до­го­нял вес­ну с каж­дой но­вой сот­ней верст. У Орен­бур­га бы­ла сля­коть. У Кзыл-Орды бы­ло су­хо. Воз­ле Таш­кен­та сте­пи бы­ли зе­ле­ны. А Са­мар­канд, пе­ре­пу­тан­ный ла­би­рин­та­ми гли­ня­ных стен, пла­вал в ро­зо­вых ле­пес­т­ках уже от­ц­ве­та­юще­го урю­ка.

Сначала мы жи­ли в гос­ти­ни­це, по­том пе­реб­ра­лись в чай­ха­ну. Днем бро­ди­ли по узень­ким сле­пым ули­цам стран­но­го вос­точ­но­го го­ро­да. Воз­в­ра­ща­лись к ве­че­ру утом­лен­ные, с го­ло­вой­, пе­ре­пол­нен­ной впе­чат­ле­ни­ями, с ли­ца­ми, но­ющи­ми от за­га­ра, и с гла­за­ми, за­сы­пан­ны­ми ос­т­рою пылью сол­неч­ных лу­чей.

Тогда вла­де­лец чай­ха­ны рас­сти­лал крас­ный ко­вер на боль­ших под­мос­т­ках, на ко­то­рых днем уз­бе­ки, сом­к­нув­шись коль­цом, мед­лен­но пьют жид­кий кок-чай­, пе­ре­да­вая чаш­ку по кру­гу, едят ле­пеш­ки, гус­то пе­ре­сы­пан­ные ко­ноп­ля­ным се­ме­нем, и под мо­но­тон­ные зву­ки двух­с­т­рун­ной дом­б­ры-дю­то­ра по­ют тя­гу­чие, не­по­нят­ные пес­ни.

Как- то раз мы бро­ди­ли по ста­ро­му го­ро­ду и приш­ли ку­да-то к раз­ва­ли­нам од­ной из древ­них ба­шен. Бы­ло ти­хо и пус­то. Из­да­ле­ка до­но­сил­ся рев иша­ков и визг вер­б­лю­дов да пос­ту­ки­ва­ние улич­ных куз­не­цов воз­ле кры­то­го ба­за­ра.

Мы с Ни­ко­ла­ем се­ли на боль­шой бе­лый ка­мень и за­ку­ри­ли, а Ри­та лег­ла на тра­ву и, под­с­та­вив сол­н­цу ли­цо, заж­му­ри­лась.

— Мне нра­вит­ся этот го­род, — ска­зал Ни­ко­лай.- Я мно­го лет меч­тал уви­деть та­кой го­род, но до сих пор ви­дел толь­ко на кар­тин­ках и в ки­но. Здесь ни­че­го еще не из­ло­ма­но; все про­дол­жа­ет спать и ви­деть кра­си­вые сны.

— Неправда, — от­ве­тил я, бро­сая оку­рок.- Ты фан­та­зи­ру­ешь. Из ев­ро­пей­ской час­ти го­ро­да уже до­би­ра­ет­ся до тю­бе­те­еч­ных ла­вок по­лу­раз­ва­лив­ше­го­ся ба­за­ра уз­ко­ко­лей­ка. Воз­ле ко­ро­боч­ных ла­вок, в ко­то­рых ку­рят чи­лим сон­ные тор­гов­цы, я ви­дел уже вы­вес­ки ма­га­зи­нов гос­тор­га, а по­пе­рек ули­цы воз­ле со­юза Кош­чи про­тя­нут крас­ный пла­кат.

Николай с до­са­дой от­ш­выр­нул оку­рок и от­ве­тил:

— Все это я знаю, и все это я ви­жу сам. Но к гли­ня­ным сте­нам пло­хо лип­нет крас­ный пла­кат, и ка­жет­ся он нес­во­ев­ре­мен­ным, заб­ро­шен­ным сю­да еще из да­ле­ко­го бу­ду­ще­го, и уж во вся­ком слу­чае, не от­ра­жа­ющим се­год­няш­не­го дня. Вче­ра я был на мо­ги­ле ве­ли­ко­го Та­мер­ла­на. Там у ка­мен­но­го вхо­да се­до­бо­ро­дые ста­ри­ки с ут­ра до но­чи иг­ра­ют в древ­ние шах­ма­ты, а над тя­же­лой мо­гиль­ной пли­той скло­ни­лись си­нее зна­мя и кон­с­кий хвост. Это кра­си­во, по край­ней ме­ре по­то­му, что здесь нет фаль­ши, ка­кая бы­ла бы, ес­ли бы ту­да пос­та­ви­ли, вза­мен си­не­го, крас­ный флаг.

— Ты глуп, -отве­тил я ему спо­кой­но. -У хро­мо­го Та­мер­ла­на есть толь­ко прош­лое, и сле­ды от его же­лез­ной пя­ты день за днем сти­ра­ют­ся жиз­нью с ли­ца зем­ли. Его си­нее зна­мя дав­но выц­ве­ло, а кон­с­кий хвост съеден молью, и у ста­ро­го шей­ха-прив­рат­ни­ка есть, ве­ро­ят­но, сын-ком­со­мо­лец, ко­то­рый­, мо­жет быть, тай­ком еще, но ест уже ле­пеш­ки до за­хо­да сол­н­ца в ве­ли­кий пост Ра­ма­за­на и луч­ше зна­ет би­ог­ра­фию Бу­ден­но­го, брав­ше­го в де­вят­над­ца­том Во­ро­неж, чем ис­то­рию Та­мер­ла­на, пять­сот лет то­му на­зад гро­мив­ше­го Азию.

— Нет, нет, неп­рав­да! -го­ря­чо воз­ра­зил Ни­ко­лай. -Ты как ду­ма­ешь, Ри­та?

Она по­вер­ну­ла к не­му го­ло­ву и от­ве­ти­ла ко­рот­ко:

— В этом я, по­жа­луй­, с то­бой сог­лас­на. Я то­же люб­лю кра­си­вое…

Я улыб­нул­ся.

— Ты, оче­вид­но, ос­леп­ла от сол­н­ца, Ри­та, по­то­му что…

Но в это вре­мя из-за по­во­ро­та го­лу­бой тенью выш­ла за­ку­тан­ная в па­ран­д­жу ста­рая сгор­б­лен­ная жен­щи­на. Уви­дев нас, она ос­та­но­ви­лась и гнев­но за­бор­мо­та­ла что-то, ука­зы­вая паль­цем на про­ло­ман­ный в сте­не ка­мен­ный вы­ход. Но мы, ко­неч­но, ни­че­го не по­ня­ли.

— Гайдар, -сказал мне Ни­ко­лай­, сму­щен­но под­ни­ма­ясь. -Мо­жет быть, тут нель­зя… Мо­жет, это свя­щен­ный ка­мень ка­кой­-то, а мы усе­лись на не­го и рас­ку­ри­ва­ем?

Мы вста­ли и пош­ли. По­па­да­ли в ту­пи­ки, шли узень­ки­ми улоч­ка­ми, по ко­то­рым толь­ко-толь­ко мог­ли ра­зой­тись двое, на­ко­нец, выш­ли на ши­ро­кую ок­ра­ину. Сле­ва был не­боль­шой об­рыв, спра­ва-холм, на ко­то­ром си­де­ли ста­ри­ки. Мы пош­ли по ле­вой сто­ро­не, но вдруг с го­ры раз­да­лись кри­ки и вой. Мы обер­ну­лись.

Старики, пов­с­ка­кав с мест, кри­ча­ли нам что-то, раз­ма­хи­ва­ли ру­ка­ми и по­со­ха­ми.

— Гайдар, -сказал Ни­ко­лай­, ос­та­нав­ли­ва­ясь. -Мо­жет быть, тут нель­зя, мо­жет быть, тут свя­щен­ное мес­то ка­кое?

— Глупости! -отве­тил я рез­ко, -Ка­кое тут свя­щен­ное мес­то, ког­да кру­гом ло­ша­ди­ный на­воз на­ва­лен!…

Я не до­го­во­рил, по­то­му что Ри­та вскрик­ну­ла и ис­пу­ган­но от­с­ко­чи­ла на­зад, по­том пос­лы­шал­ся треск, и Ни­ко­лай про­ва­лил­ся по по­яс в ка­кую-то тем­ную ды­ру. Мы еле ус­пе­ли вы­та­щить его за ру­ки, и, ког­да он выб­рал­ся, я заг­ля­нул вниз и по­нял все.

Мы дав­но уже свер­ну­ли с до­ро­ги и шли по гни­лой­, за­сы­пан­ной зем­лей кры­ше ка­ра­ван-са­рая. Вни­зу сто­яли вер­б­лю­ды, а вход в ка­ра­ван-са­рай был со сто­ро­ны об­ры­ва.

Мы выб­ра­лись на­зад и, на­пут­с­т­ву­емые взгля­да­ми мол­ча­ли­во рас­сев­ших­ся опять и ус­по­ко­ив­ших­ся ста­ри­ков, прош­ли даль­ше. Заш­ли опять в пус­тую и кри­вую улоч­ку и вдруг за по­во­ро­том ли­цом к ли­цу стол­к­ну­лись с мо­ло­день­кой уз­беч­кой. Она быс­т­ро на­ки­ну­ла на ли­цо чер­ную чад­ру, но не сов­сем, а на­по­ло­ви­ну; по­том ос­та­но­ви­лась, пос­мот­ре­ла на нас из-под чад­ры и со­вер­шен­но не­ожи­дан­но от­ки­ну­ла ее сно­ва.

— Русский? -гор­тан­ным, рез­ким го­ло­сом спро­си­ла она. И ког­да я от­ве­тил ут­вер­ди­тель­но, зас­ме­ялась и ска­за­ла:

— Русский хо­рош, сарт плох.

Мы пош­ли ря­дом. Она поч­ти ни­че­го не зна­ла по-рус­ски, но все-та­ки мы раз­го­ва­ри­ва­ли.

— И как они жи­вут! -ска­зал мне Ни­ко­лай. -Зам­к­ну­тые, отор­ван­ные от все­го, за­пер­тые в сте­ны до­ма. Все-та­ки какой ди­кий и неп­рис­туп­ный еще Вос­ток! Ин­те­рес­но уз­нать, чем она жи­вет, чем ин­те­ре­су­ет­ся…

— Погоди, -перебил я его. -Пос­лу­шай­, де­вуш­ка, ты слы­ха­ла ког­да-ни­будь про Ле­ни­на?

Она удив­лен­но пос­мот­ре­ла на ме­ня, ни­че­го не по­ни­мая, а Ни­ко­лай по­жал пле­ча­ми.

— Про Ле­ни­на…-пов­то­рил я.

Вдруг счас­т­ли­вая улыб­ка за­иг­ра­ла на ее ли­це, и, до­воль­ная тем, что по­ня­ла ме­ня, она от­ве­ти­ла го­ря­чо:

— Лельнин, Лель­нин знаю!…-Она за­ки­ва­ла го­ло­вой­, но не наш­ла под­хо­дя­ще­го рус­ско­го сло­ва и про­дол­жа­ла сме­ять­ся.

Потом нас­то­ро­жи­лась, кош­кой от­п­рыг­ну­ла в сто­ро­ну, глу­хо на­ки­ну­ла чад­ру и, низ­ко скло­нив го­ло­ву, пош­ла вдоль сте­ны мел­кой то­роп­ли­вой по­ход­кой. У нее был, оче­вид­но, хо­ро­ший слух, по­то­му что се­кун­ду спус­тя из-за по­во­ро­та вы­шел ты­ся­че­лет­ний мул­ла и, опер­шись на по­сох, он дол­го мол­ча смот­рел то на нас, то на го­лу­бую тень уз­беч­ки; ве­ро­ят­но, пы­тал­ся что-то уга­дать, ве­ро­ят­но, уга­ды­вал, но мол­чал и тус­к­лы­ми стек­лян­ны­ми гла­за­ми смот­рел на двух чу­же­зем­цев и на ев­ро­пей­скую де­вуш­ку со сме­ющим­ся от­к­ры­тым ли­цом.

У Ни­ко­лая ко­сые мон­голь­с­кие гла­за, ме­лень­кая чер­ная бо­род­ка и под­виж­ное смуг­лое ли­цо. Он ху­дой­, жи­лис­тый и цеп­кий. Он на че­ты­ре го­да стар­ше ме­ня, но это ни­че­го не зна­чит. Он пи­шет сти­хи, ко­то­рые ни­ко­му не по­ка­зы­ва­ет, гре­зит де­вят­над­ца­тым го­дом и из пар­тии ав­то­ма­ти­чес­ки вы­был в двад­цать вто­ром.

И в ка­чес­т­ве мо­ти­ви­ров­ки к это­му от­хо­ду на­пи­сал хо­ро­шую по­эму, пол­ную скор­би и бо­ли за «по­ги­ба­ющую» ре­во­лю­цию. Та­ким об­ра­зом, ис­пол­нив свой граж­дан­с­кий «долг», он умыл ру­ки, ото­шел в сто­ро­ну, что­бы с го­речью наб­лю­дать за над­ви­га­ющей­ся, по его мне­нию, ги­белью все­го то­го, что он ис­к­рен­но лю­бил и чем он жил до сих пор.

Но это бес­цель­ное наб­лю­де­ние ско­ро на­до­ело ему. По­ги­бель, нес­мот­ря на все его пред­чув­с­т­вия, не при­хо­ди­ла, и он вто­рич­но вос­п­ри­нял ре­во­лю­цию, ос­та­ва­ясь, од­на­ко, при глу­бо­ком убеж­де­нии, что нас­та­нет вре­мя, нас­та­нут ог­не­вые го­ды, ког­да це­ною кро­ви при­дет­ся ис­п­рав­лять ошиб­ку, со­вер­шен­ную в двад­цать пер­вом прок­ля­том го­ду.

Он лю­бит ка­бак и, ког­да выпь­ет, неп­ре­мен­но сту­чит ку­ла­ком по сто­лу и тре­бу­ет, что­бы му­зы­кан­ты иг­ра­ли ре­во­лю­ци­он­но Бу­ден­нов­с­кий марш: «О том, как в но­чи яс­ные, о том, как в дни не­нас­т­ные мы сме­ло и гор­до»… и т. д. Но так как марш этот по боль­шей час­ти не вхо­дит в ре­пер­ту­ар уве­се­ли­тель­ных за­ве­де­ний­, то он ми­рит­ся на лю­би­мом цы­ган­с­ком ро­ман­се: «Эх, все, что бы­ло, все, что ны­ло, все дав­ным-дав­но уп­лы­ло».

Во вре­мя му­зы­каль­но­го ис­пол­не­ния он прис­ту­ки­ва­ет в такт но­гой­, рас­п­лес­ки­ва­ет пи­во и, что еще ху­же, де­ла­ет не­од­нок­рат­ные по­пыт­ки ра­зор­вать во­рот ру­ба­хи. Но вви­ду ка­те­го­ри­чес­ко­го про­тес­та то­ва­ри­щей это ему уда­ет­ся не всег­да, од­на­ко все пу­го­ви­цы с во­ро­та он все-та­ки ухит­ря­ет­ся обор­вать. Он ду­ша-па­рень, хо­ро­ший то­ва­рищ и не­дур­ной жур­на­лист.

И это все о нем.

Впрочем, еще: он лю­бит Ри­ту, лю­бит дав­но и креп­ко. Еще с тех пор, ког­да Ри­та зве­не­ла нап­ро­па­лую буб­ном и раз­ме­ты­ва­ла по пле­чам во­ло­сы, ис­пол­няя цы­ган­с­кий та­нец Брам­са — но­мер, вы­зы­ва­ющий бе­ше­ные хлоп­ки под­вы­пив­ших лю­дей.

Я знаю, что про се­бя он зо­вет ее «де­вуш­кой из ка­ба­ка», и это наз­ва­ние ему страш­но нра­вит­ся, по­то­му что оно… ро­ман­тич­но.

Мы шли по по­лю, за­сы­пан­но­му об­лом­ка­ми зап­лес­не­ве­ло­го кир­пи­ча. Под но­га­ми в зем­ле ле­жа­ли кос­ти пог­ре­бен­ных ког­да-то трид­ца­ти ты­сяч сол­дат Та­мер­ла­на. По­ле бы­ло се­рое, су­хое, то и де­ло по­па­да­лись от­вер­с­тия про­ва­лив­ших­ся мо­гил, и се­рые ка­мен­ные мы­ши при шо­ро­хе на­ших ша­гов бес­шум­но пря­та­лись в пыль­ные но­ры. Мы бы­ли вдво­ем. Я и Ри­та. Ни­ко­лай ис­чез ку­да-то еще с ран­не­го ут­ра.

— Гайдар, -спросила ме­ня Ри­та, -за что ты лю­бишь ме­ня?

Я ос­та­но­вил­ся и удив­лен­ны­ми гла­за­ми пос­мот­рел на нее. Я не по­нял это­го воп­ро­са. Но Ри­та уп­ря­мо взя­ла ме­ня за ру­ку и нас­той­чи­во пов­то­ри­ла воп­рос.

— Сядем на ка­мень, -пред­ло­жил я. -Прав­да, здесь слиш­ком жжет, но те­ни все рав­но ниг­де нет. Са­дись сю­да, от­дох­ни и не пред­ла­гай мне глу­пых воп­ро­сов.

Рита се­ла, но не ря­дом со мной, а нап­ро­тив. Рез­ким уда­ром бам­бу­ко­вой трос­ти она сшиб­ла ко­лю­чий цве­ток у мо­их ног

— Я не хо­чу, что­бы ты со мной так раз­го­ва­ри­вал. Я те­бя спра­ши­ваю, и ты дол­жен от­ве­чать.

— Рита! Есть воп­ро­сы, на ко­то­рые труд­но от­ве­чать и ко­то­рые к то­му же не нуж­ны и бес­по­лез­ны.

— Я сов­сем не знаю, что те­бе от ме­ня на­до? Ког­да со мной го­во­рит Ни­ко­лай­, я ви­жу, по­че­му я ему нрав­люсь, а ког­да мол­чишь ты, я ни­че­го не ви­жу.

— А за­чем те­бе?

Рита от­ки­ну­ла го­ло­ву на­зад и, не жму­рясь от сол­н­ца, пос­мот­ре­ла мне в ли­цо.

— Затем, что­бы сде­лать так, что­бы ты лю­бил ме­ня доль­ше.

— Хорошо, -ответил я. -Хо­ро­шо. Я по­ду­маю и ска­жу те­бе по­том. А сей­час пой­дем и за­бе­рем­ся на вер­хуш­ку ста­рой ме­че­ти, и от­ту­да нам бу­дут вид­ны са­ды все­го Са­мар­кан­да. Там об­ва­ли­лись ка­мен­ные сту­пе­ни лес­т­ни­цы, и ни с од­ной де­вуш­кой­, кро­ме те­бя, я не рис­к­нул бы заб­рать­ся ту­да.

Солнечные лу­чи ми­гом раз­г­ла­ди­ли мор­щин­ки меж тем­ных бро­вей Ри­ты, и, от­тол­к­нув­шись ру­кой от мо­его пле­ча, скры­вая улыб­ку, она прыг­ну­ла на со­сед­ний ка­мен­ный утес.

Из пес­ча­ных пус­тынь с пе­ре­сы­пан­ных са­хар­ным сне­гом гор­ных вер­шин дул ве­тер. Он с ярос­тью раз­лас­кав­ше­го­ся щен­ка раз­ма­ты­вал крас­ный шарф Ри­ты и те­ре­бил ее ко­рот­кую се­рую юб­ку, заб­ра­сы­вая чуть-чуть вы­ше ко­лен. Но Ри­та… лишь сме­ет­ся, зах­ле­бы­ва­ясь слег­ка от вет­ра:

— Мы пой­дем даль­ше и не бу­дем се­год­ня рас­спра­ши­вать ста­ри­ков.

Я сог­ла­ша­юсь. Ис­то­рия трид­ца­ти ты­сяч ис­т­лев­ших ске­ле­тов мне сей­час ме­нее нуж­на, чем од­на теп­лая улыб­ка Ри­ты.

И мы, сме­ясь, ле­зем на ме­четь. На кру­тых из­ги­бах тем­но и прох­лад­но. Я чув­с­т­вую, как Ри­та впе­ре­ди ме­ня ос­та­нав­ли­ва­ет­ся, за­дер­жи­ва­ясь на ми­ну­ту, и по­том го­ло­ва моя по­па­да­ет в пет­лю ее гиб­ких рук.

— Милый! Как хо­ро­шо, и ка­кой чуд­ный го­род Са­мар­канд!…

А вни­зу под се­ры­ми пли­та­ми, под жел­той зем­лей­, в мно­го­ве­ко­вом по­кое спит в ржав­чи­не не­раз­г­ла­жен­ных мор­щин же­лез­ный Ти­мур.

Деньги бы­ли на ис­хо­де. Но нас это ма­ло огор­ча­ло, мы дав­но знали что ра­но или поз­д­но, а при­дет­ся ос­тать­ся без них. Ре­ши­ли взять би­ле­ты до Бу­ха­ры, и там будь что бу­дет.

В ле­пес­т­ках осы­па­юще­го­ся урю­ка, зе­ле­ни рас­пус­ка­ющих­ся са­дов ка­чал­ся по­ту­ха­ющий диск ве­чер­не­го сол­н­ца. На­пос­ле­док мы си­де­ли на бал­ко­не, про­пи­тан­ном пря­ным за­па­хом душ­но­го ве­че­ра, и мир­но бол­та­ли. Было спо­кой­но и теп­ло. Впе­ре­ди бы­ла до­ро­га-длин­ная, за­га­доч­ная, как дым­ка сне­го­вых гор, поб­лес­ки­ва­ющих бе­лы­ми вер­ши­на­ми, как го­ри­зон­ты за жел­тым мо­рем сы­пу­чих пес­ков, как и вся­кая дру­гая, еще не прой­ден­ная и не­пе­ре­жи­тая до­ро­га.

— Черта с два! — ска­зал Ни­ко­лай­, зах­ло­пы­вая за­пис­ную кни­гу. -Раз­ве ме­ня за­ма­нишь те­перь в Рос­сию? Что та­кое Рос­сия? Раз­ве там есть что-ни­будь по­доб­ное?…-И он не­оп­ре­де­лен­но по­ма­хал ру­кой вок­руг се­бя. -Все од­но и то же, да од­но и то же. На­до­ело, оп­ро­ти­ве­ло и во­об­ще… Ты пос­мот­ри, пос­мот­ри толь­ко… Вон вни­зу ста­рый шейх си­дит у во­рот, и бо­ро­да у не­го све­си­лась до зем­ли. Он на­по­ми­на­ет мне кол­ду­на из «Ты­ся­чи и од­ной но­чи». Зна­ешь, как это там… ну, где Али-Ахмет…

— У хо­зя­ина сда­чи взял? — пе­ре­бил я его.

— Взял… Я се­год­ня ле­ген­ду од­ну слы­шал. Ста­рик рас­ска­зы­вал. Ин­те­рес­ная. Хо­чешь, рас­ска­жу?

— Нет. Ты пе­рев­решь неп­ре­мен­но и по­том от се­бя по­ло­ви­ну при­ба­вишь

— Ерунда! — оби­дел­ся он. -Хо­чешь, Ри­та, я те­бе рас­ска­жу?

Он усел­ся ря­дом с ней и, оче­вид­но, под­ра­жая мо­но­тон­но­му го­ло­су рас­сказ­чи­ка, на­чал го­во­рить. Ри­та слу­ша­ла вна­ча­ле вни­ма­тель­но, но по­том он ув­лек ее и уба­юкал сказ­кой.

— Жил ка­кой­-то князь и лю­бил од­ну кра­са­ви­цу. А кра­са­ви­ца лю­би­ла дру­го­го. Пос­ле це­ло­го ря­да ухищ­ре­ний с целью скло­нить неп­рис­туп­ную де­вуш­ку он уби­ва­ет ее воз­люб­лен­но­го. Тог­да уми­ра­ет с тос­ки и кра­са­ви­ца, на­ка­зы­вая пе­ред смер­тью по­хо­ро­нить ее ря­дом с лю­би­мым че­ло­ве­ком. Ее же­ла­ние ис­пол­ня­ют. Но гор­дый князь уби­ва­ет се­бя и наз­ло при­ка­зы­ва­ет по­хо­ро­нить се­бя меж­ду ни­ми, и тог­да… Вы­рос­ли над край­ни­ми мо­ги­ла­ми две бе­лые ро­зы и, скло­няя неж­ные стеб­ли, лас­ко­во тя­ну­лись друг к дру­гу. Но че­рез нес­коль­ко дней вы­рос пос­ре­ди них ди­кий крас­ный шиповник и… Так и пос­ле смер­ти его прес­туп­ная лю­бовь разъ­еди­ни­ла их. А кто прав, кто ви­но­ват — да рас­су­дит в суд­ный день ве­ли­кий Ал­лах…

Когда Ни­ко­лай кон­чил рас­ска­зы­вать, гла­за его блес­те­ли, а ру­ка креп­ко сжи­ма­ла ру­ку Ри­ты.

— Нет те­перь та­кой люб­ви, -не то нас­меш­ли­во, не то с го­речью, мед­лен­но и ле­ни­во от­ве­ти­ла Ри­та.

— Есть… Есть, Ри­та! -го­ря­чо воз­ра­зил он. -Есть лю­ди, ко­то­рые спо­соб­ны…-Но он обор­вал и за­мол­чал.

— Уж не на свои ли спо­соб­нос­ти ты на­ме­ка­ешь? -дру­жес­ки пох­ло­пы­вая его по пле­чу, ска­зал я, вста­вая. -Пой­дем­те спать, зав­т­ра под­ни­мать­ся ра­но.

Николай вы­шел. Ри­та ос­та­лась.

— Погоди, -сказала она, по­тя­нув ме­ня за ру­кав. -Сядь со мной, по­си­ди нем­но­го.

Я сел. Она мол­ча­ла.

— Ты не­дав­но обе­щал ска­зать мне, за что ты лю­бишь ме­ня. Ска­жи!…

Я был по­ра­жен. Я ду­мал, что это был ми­нут­ный кап­риз, и за­был про не­го; я сов­сем не го­то­вил­ся к от­ве­ту, а по­то­му и ска­зал на­угад:

— За что? Ка­кая ты чу­дач­ка, Ри­та! За то, что ты мо­ло­да, за то, что ты хо­ро­шо бе­га­ешь на лы­жах, за то, что лю­бишь ме­ня, за твои сме­ющи­еся гла­за и за стро­гие чер­точ­ки бро­вей и, на­ко­нец, по­то­му, что на­до же ко­го-ни­будь лю­бить.

— Кого-нибудь! Зна­чит, те­бе все рав­но?

— Почему же все рав­но?

— Значит, ес­ли бы ты не встре­тил ме­ня, то все рав­но лю­бил бы сей­час ко­го-ни­будь?

— Возможно…

Рита за­мол­ча­ла, по­тя­ну­лась ру­кой к цве­там, и я ус­лы­шал, как хрус­т­ну­ла в тем­но­те об­ло­ман­ная ве­точ­ка урю­ка.

— Послушай, -сказала она, -а ведь так не­хо­ро­шо как-то вы­хо­дит. Как буд­то у жи­вот­ных. Приш­ла по­ра — зна­чит, хо­чешь не хо­чешь, а лю­би. По-тво­ему так вы­хо­дит!

— Рита, -ответил я, вста­вая, -по-мо­ему вы­хо­дит, что за пос­лед­ние дни ты стран­но по­доз­ри­тель­на и нер­в­на. Я не знаю, от­че­го это. Мо­жет быть, те­бе нез­до­ро­вит­ся, а мо­жет быть, ты бе­ре­мен­на?

Она вспых­ну­ла. Сно­ва зах­рус­те­ла раз­ло­ман­ная на кус­ки веточка. Ри­та вста­ла и стрях­ну­ла с по­до­ла нак­ро­шен­ные прутья.

— Ты го­во­ришь глу­пос­ти! Ты всег­да и во всем най­дешь га­дость. Ты в ду­ше чер­с­т­вый и су­хой че­ло­век!

Тогда я по­са­дил ее к се­бе на ко­ле­ни и не от­пус­кал до тех пор, по­ка она не убе­ди­лась, что я не так черств и сух, как это ей ка­за­лось.

В пу­ти, в тем­ном ва­го­не чет­вер­то­го клас­са кто-то ук­рал у нас че­мо­дан с ве­ща­ми.

Обнаружил эту про­па­жу Ни­ко­лай. Прос­нув­шись ночью, он по­ша­рил по вер­х­ней пол­ке, вы­ру­гал­ся нес­коль­ко раз, по­том рас­тол­кал ме­ня:

— Вставай, вста­вай же! Где наш че­мо­дан? Его нет!

— Украли, что ли? -сквозь сон спро­сил я, при­под­ни­ма­ясь на ло­коть. -Пе­чаль­но. Да­вай за­ку­рим.

Закурили.

— Скотство ка­кое! Есть же та­кие про­хо­дим­цы. Ес­ли бы я за­ме­тил, я бы раз­бил су­ки­ну сы­ну всю мор­ду. На­до про­вод­ни­ку ска­зать. Кра­дет све­чи, под­лец, и тем­но в ва­го­не… Да че­го же ты мол­чишь?

— А че­го го­во­рить без тол­ку, — сон­ным го­ло­сом от­ве­тил я. -Дай ог­ня.

Проснулась Ри­та. Вы­ру­га­ла нас обо­их иди­ота­ми, по­том за­яви­ла, что она ви­дит ин­те­рес­ный сон, и, что­бы ей не ме­ша­ли, ук­ры­лась оде­ялом, и по­вер­ну­лась на дру­гой бок.

Слух о про­пав­шем че­мо­да­не обо­шел все уг­лы ва­го­на. Лю­ди про­сы­па­лись, ис­пу­ган­но бро­са­лись к сво­им ве­щам и, об­на­ру­жив их на мес­те, взды­ха­ли об­лег­чен­но.

— У ко­го ук­ра­ли? -спра­ши­вал в тем­но­те кто-то.

— Вон у этих, на сред­ней пол­ке.

— Ну что ж они?

— Ничего, ле­жат и ку­рют.

— Симуляцию ус­т­ра­ива­ют, — ав­то­ри­тет­но за­явил чей­-то бас. — Как так мож­но, что­бы у них ве­щи про­па­ли, а они ку­рют!

Вагон ожи­вил­ся. При­шел про­вод­ник со све­ча­ми, на­ча­лись рас­ска­зы оче­вид­цев, по­тер­пев­ших и сом­не­ва­ющих­ся. Раз­го­во­ров дол­ж­но бы­ло хва­тить на всю ночь. От­дель­ные ли­ца про­бо­ва­ли вы­ра­зить нам со­чув­с­т­вие и со­бо­лез­но­ва­ние. Ри­та креп­ко спа­ла и улы­ба­лась че­му-то во сне. Воз­мущенный Ни­ко­лай всту­пил в пре­ре­ка­ния с про­вод­ни­ком, об­ви­няя то­го в стя­жа­тель­с­т­ве и ко­рыс­то­лю­бии, а я вы­шел на пло­щад­ку ва­го­на.

Снова за­ку­рил и вы­су­нул­ся в ок­но.

Огромный диск лу­ны ви­сел над пус­ты­ней япон­с­ким фо­на­рем. Пес­ча­ные хол­мы, убе­га­ющие к да­ле­ким го­ри­зон­там, бы­ли пе­ре­сы­па­ны го­лу­бой лун­ной пылью, чах­лый кус­тар­ник в ка­мен­ном без­вет­рии за­мер и не гнул­ся.

Раздуваемая вет­ром мча­щих­ся ва­го­нов, па­пи­ро­са ис­т­ле­ла и ис­ку­ри­лась в пол­ми­ну­ты. По­за­ди пос­лы­шал­ся ка­шель, я обер­нул­ся и толь­ко сей­час за­ме­тил, что на пло­щад­ке я не один. Пре­до мной сто­ял че­ло­век в пла­ще и в од­ной из тех ши­ро­ких ды­ря­вых шляп, ка­кие час­то но­сят пас­ту­хи юж­ных гу­бер­ний. Сна­ча­ла он по­ка­зал­ся мне мо­ло­дым. Но, приг­ля­дев­шись, я за­ме­тил, что его пло­хо выб­ри­тое ли­цо пок­ры­то глу­бо­ки­ми мор­щи­на­ми и ды­шит он час­то и не ров­но.

— Разрешите, мо­ло­дой че­ло­век, па­пи­ро­су? -веж­ли­во, но вмес­те с тем тре­бо­ва­тель­но про­го­во­рил он.

Я дал. Он за­ку­рил и от­каш­лял­ся.

— Слышал я, что слу­чи­лось с ва­ми нес­час­тье. Ко­неч­но, под­ло. Но об­ра­ти­те вни­ма­ние на то, что те­перь пок­ра­жи на до­ро­гах, да и не толь­ко на до­ро­гах, а и вез­де, ста­ли обыч­ным яв­ле­ни­ем. На­род по­те­рял вся­кое пред­с­тав­ле­ние о за­ко­не, о нрав­с­т­вен­нос­ти, о чес­ти и по­ря­доч­нос­ти.

Он от­каш­лял­ся, выс­мор­кал­ся в ог­ром­ный пла­ток и про­дол­жал:

— Да и что с на­ро­да спра­ши­вать, ес­ли са­ми сто­ящие у влас­ти по­да­ли в свое вре­мя при­мер, уза­ко­нив гра­беж и на­си­лие?

Я нас­то­ро­жил­ся.

— Да, да, -с вне­зап­ной рез­кос­тью опять про­дол­жал он. -Все раз­ло­ма­ли, нат­ра­ви­ли мас­сы: бе­ри, мол, грабь. А те­перь ви­ди­те, к че­му при­ве­ли… Тигр, поп­ро­бо­вав­ший кро­ви, яб­ло­ка­ми пи­тать­ся не ста­нет! Так и тут. Гра­бить чу­жо­го боль­ше не­че­го. Все раз­г­раб­ле­но, так те­перь друг на дру­га зу­бы то­чат. Бы­ло ли рань­ше во­ров­с­т­во? Не от­ри­цаю. Но тог­да во­ро­вал кто? Вор, про­фес­си­онал, а те­перь — са­мый спо­кой­ный че­ло­век нет-нет да и по­ду­ма­ет: а нель­зя ли мне мо­его со­се­да наг­реть? Да, да… Вы не пе­ре­би­вай­те, мо­ло­дой че­ло­век, я стар­ше вас! И не смот­ри­те по­доз­ри­тель­но, я не бо­юсь. Я при­вык уже. Ме­ня в свое вре­мя тас­ка­ли и в ЧК, и в ГПУ, и я пря­мо го­во­рю: не­на­ви­жу, но бес­си­лен. Кон­т­р­ре­во­лю­ци­онер, но ни­че­го не мо­гу. Стар и слаб. А был бы молод, сде­лал бы все, что мож­но, в за­щи­ту по­ряд­ка и чес­ти… Князь Ос­со­вец­кий­, -ме­няя го­лос, от­ре­ко­мен­до­вал­ся он.- И за­меть­те, не быв­ший­, как это те­перь пи­шут мно­гие прох­вос­ты, прис­т­ро­ив­ши­еся на служ­бу, а нас­то­ящий. Ка­ким ро­дил­ся, та­ким и ум­ру. Я и сам мог бы, но не хо­чу. Я ста­рый кон­но­за­вод­чик, спе­ци­алист. Ме­ня приг­ла­ша­ли в ваш Нар­ком­зем, но я не по­шел — там си­дят дво­ро­вые мо­его де­да, и я ска­зал: нет, я бе­ден, но я горд.

Приступ каш­ля, ох­ва­тив­ший его, был так си­лен, что он сог­нул­ся, и его ды­ря­вая шля­па за­ка­ча­лась, зи­яя про­ре­ха­ми. По­том он мол­ча по­вер­нул­ся и, не гля­дя на ме­ня, ус­та­вил­ся в ок­но.

Над пус­ты­ней на­чи­на­лась пес­ча­ная бу­ря. И ве­тер, вздыб­ли­вая пес­ки, выл на лу­ну, как дво­ро­вая со­ба­ка во­ет про­тяж­но на чью-то смерть.

Я вер­нул­ся в ва­гон. Ни­ко­лай спал, опус­тив не­ча­ян­но ру­ку на пле­чо Ри­ты. На вся­кий слу­чай ру­ку Ни­ко­лая с пле­ча Ри­ты я уб­рал. Я лег ря­дом и, за­сы­пая, пред­с­та­вил се­бе за­рос­ший мхом за­мок, опус­ка­ющий­ся мост, обор­ван­ные це­пи и у во­рот прив­рат­ни­ка в же­лез­ных ры­цар­с­ких дос­пе­хах, на ко­то­рых ржав­чи­ны боль­ше, чем ме­тал­ла. Сто­ит он и гор­до сто­ро­жит вход в раз­ва­ли­ны, не по­доз­ре­вая то­го, что ник­то не со­би­ра­ет­ся на­па­дать на них, ибо ни­ко­му, кро­ме его са­мо­го, ста­рая пле­сень не нуж­на, не до­ро­га и ник­чем­на.

В Бу­ха­ре мы поз­на­ко­ми­лись слу­чай­но с Мах­му­дом Мурад­зи­но­вым, и он приг­ла­сил нас к се­бе к обе­ду. Мах­муд был тор­го­вец шел­ка­ми и ков­ра­ми. Он был при­вет­лив, хи­тер и про­ныр­лив. По его ко­сым, блес­тя­щим гла­зам ни­ког­да нель­зя бы­ло по­нять, го­во­рит ли он ис­к­рен­не или лжет.

У Мах­му­да все на­по­ло­ви­ну. Он наб­ро­сил цвет­ной ха­лат и хо­дил по ба­за­ру в ка­ком-то ста­ро­мод­ном сюр­ту­ке, но чал­мы с го­ло­вы не снял. До­ма у не­го на­ря­ду с ра­зос­т­лан­ны­ми на по­лу ков­ра­ми, сто­яли стулья. Но сто­ла не бы­ло, и по­то­му стулья ка­за­лись бес­смыс­лен­ны­ми и не­оп­рав­дан­ны­ми. Его же­ны и дочь вы­хо­ди­ли к обе­ду, но раз­го­ва­ри­вать с на­ми не сме­ли.

Говорил он по-рус­ски хо­ро­шо, хо­тя и не осо­бен­но быс­т­ро:

— Садитесь, са­ди­тесь, по­жа­луй­ста Гас­сан, да­вай стулья.

Гассан — детина лет двад­ца­ти — выд­ви­нул стулья на се­ре­ди­ну ком­на­ты. Мы се­ли, но по­чув­с­т­во­ва­ли се­бя край­не не­удоб­но, ибо по­хо­жи бы­ли на па­ци­ен­тов, усев­ших­ся для док­тор­с­ко­го ос­мот­ра. Ри­та зап­ро­тес­то­ва­ла пер­вою и, уб­рав­шись со сту­ла, усе­лась на ко­вер. Я то­же. И толь­ко Ни­ко­лай­, счи­тав­ший по­че­му-то, что, от­ка­зав­шись от столь лю­без­но пред­ло­жен­ных хо­зя­ином стуль­ев, он оби­дит его, дол­го еще ду­ра­ком си­дел в оди­но­чес­т­ве пос­ре­ди ком­на­ты.

— Рассказывайте, по­жа­луй­ста, -то и де­ло про­сил нас хо­зя­ин. -Сей­час жен­щи­ны окон­чат го­то­вить обед. Рас­ска­зы­вай­те, будь­те так лю­без­ны!

Я, соб­с­т­вен­но го­во­ря, не знал, о чем рас­ска­зы­вать. На­чал о Мос­к­ве, -он слу­шал вни­ма­тель­но. Воп­ро­сов он не за­да­вал, и по­то­му край­не труд­но бы­ло уга­дать, что его боль­ше все­го ин­те­ре­су­ет. Я за­го­во­рил о по­ли­ти­ке Со­вет­с­кой влас­ти в об­лас­ти на­ци­ональ­ных воп­ро­сов, на­де­ясь выз­вать его на бе­се­ду. Но он мол­чал и слу­шал, одоб­ри­тель­но по­ка­чи­вая го­ло­вой. Тог­да на­ко­нец я ре­шил ко­зыр­нуть, за­дев его за боль­ное мес­то всех куп­цов, и за­го­во­рил о на­ло­гах.

Но Мах­муд все слу­шал и одоб­ри­тель­но по­ка­чи­вал го­ло­вой­, как бы в оди­на­ко­вой сте­пе­ни одоб­ряя все ме­роп­ри­ятия и в об­лас­ти на­ци­ональ­ной­, и в об­лас­ти на­ло­го­вой по­ли­ти­ки, и во­об­ще во всем.

Меня вы­ру­чи­ла Ри­та.

— Скажите, по­жа­луй­ста, сколь­ко у вас жен? -бес­це­ре­мон­но спро­си­ла она.

Махмуд изоб­ра­зил на сво­ем су­хом ли­це при­ят­ную улыб­ку и от­ве­тил, чуть нак­ло­нив го­ло­ву:

— Две. Они сей­час при­дут.

— А по­че­му так ма­ло? — спро­си­ла Ри­та.

— Больше не нуж­но. До­ро­го сто­ят, да и за­чем мне боль­ше? У вас сколь­ко му­жей есть? -в свою оче­редь хит­ро спро­сил он.

— Один, -ответила Ри­та, слег­ка пок­рас­нев. -Ко­неч­но, один, Мах­муд.

— Зачем так ма­ло? — веж­ли­во спро­сил он и еще хит­рее улыб­нул­ся. -У вас те­перь, го­во­рят, да­же та­кой за­кон вы­шел, что мож­но сколь­ко хо­чешь жен и сколь­ко хо­чешь му­жей.

Рита ста­ла с ним спо­рить, до­ка­зы­вая, что та­ко­го глу­по­го за­ко­на нет. Он де­лал вид, что сог­ла­ша­ет­ся, но, по-ви­ди­мо­му, ве­рил ей ма­ло.

Между тем Ни­ко­лай­, не от­ры­вая глаз, мол­ча пос­мат­ри­вал на со­сед­нюю ком­на­ту, от­да­лен­ную ши­ро­ки­ми за­на­вес­ка­ми. За­на­вес­ки иног­да чуть-чуть ко­лы­ха­лись, и за ни­ми слы­шал­ся сдер­жан­ный ше­пот. По­том они рас­пах­ну­лись, и ра­зом в ком­на­ту вош­ли три жен­щи­ны. Они бы­ли без па­ран­д­жи и без чад­ры, но, оче­вид­но, еще толь­ко не­дав­но рас­ста­лись с ни­ми, по­то­му что го­ло­вы дер­жа­ли чуть-чуть скло­нен­ны­ми и гла­за опу­щен­ны­ми вниз.

Стали обе­дать. Ели ка­кой­-то суп, в ко­то­ром ба­рань­его жи­ра бы­ло боль­ше, чем все­го ос­таль­но­го, по­том по­да­ли плов — рис с ба­ра­ни­ной­, с ку­соч­ка­ми мор­ко­ви и изю­мом.

Николай не сво­дил глаз с до­че­ри Мах­му­да — Фа­ти­мы. Она поч­ти ни­че­го не ела и за все вре­мя ни ра­зу не пос­мот­ре­ла ни на ко­го из нас, кро­ме Ри­ты. За Ри­той она наб­лю­да­ла прис­таль­но, всмат­ри­ва­ясь в каж­дую чер­точ­ку ли­ца и каж­дый жест, как бы ста­ра­ясь за­пом­нить его.

Николай под­тал­ки­вал ме­ня лок­тем, вос­хи­ща­ясь смуг­лым ли­цом де­вуш­ки, но мне оно не осо­бен­но нра­ви­лось, и я ста­рал­ся боль­ше нас­чет пло­ва.

Кончив обе­дать, мы вста­ли, поб­ла­го­да­ри­ли и по­жа­ли ру­ку хо­зя­ина. Ни­ко­лай по­до­шел к де­вуш­ке и, пок­ло­нив­шись, про­тя­нул ей ру­ку то­же. Она вски­ну­ла на не­го ис­пу­ган­ные гла­за, от­с­ту­пи­ла на шаг и воп­ро­си­тель­но пос­мот­ре­ла на от­ца. Тот был, по-ви­ди­мо­му, не­до­во­лен ее по­ры­вис­тос­тью; он рез­ко ска­зал ей что-то по-сво­ему! Тог­да она по­кор­но по­дош­ла и са­ма по­да­ла ру­ку Ни­ко­лаю. Выш­ло как-то не­лов­ко.

После обе­да ви­но нем­но­го раз­вя­за­ло язык Мах­му­ду.

— Скажите, по­жа­луй­ста, -по­ду­мав, спро­сил он, -ка­кая рес­пуб­ли­ка са­мая глав­ная в Рос­сии?

— То есть в Со­юзе, — поп­ра­вил его я. — Глав­ных нет. Все оди­на­ко­вые и на рав­ных пра­вах.

Ответ при­шел­ся, по-ви­ди­мо­му, по вку­су, он при­щел­к­нул язы­ком и ска­зал:

— Я же так то­же ду­маю, что на рав­ных.

В это вре­мя Ри­та в уг­лу рас­спра­ши­ва­ла о чем-то Фа­ти­му. Та сто­яла пе­ред ней, как про­ви­нив­ша­яся, и что-то от­ве­ча­ла ше­по­том. Но Мах­му­ду это, оче­вид­но, не осо­бен­но пон­ра­ви­лось. Он опять ска­зал ей что-то и, улыб­нув­шись, по­яс­нил нам:

— Простите, по­жа­луй­ста, она вый­дет по хо­зяй­ст­ву на ми­нут­ку.

Но де­вуш­ка боль­ше так и не вер­ну­лась. По­том мы рас­п­ро­ща­лись и уш­ли.

В крас­ной чай­ха­не нам ска­зал уз­бек за­ве­ду­ющий­:

— Вы бы­ли уже у не­го? Он всег­да зо­вет к се­бе лю­дей­, ко­то­рые из Мос­к­вы, и рас­спра­ши­ва­ет, рас­спра­ши­ва­ет. Он очень умен. Он быв­ший кур­баш и ко­ман­до­вал бас­ма­ча­ми. Он улы­ба­ет­ся, но он хит­рый­, очень хит­рый. Он ве­дет боль­шую ра­бо­ту по раз­ло­же­нию бас­ма­чес­т­ва. По­то­му что ви­дит, как воз­рож­да­ет­ся наш край… Он поч­ти заб­ро­сил тор­гов­лю и чи­та­ет по скла­дам по­лит­г­ра­мо­ту. Но ему труд­но сра­зу пе­ре­ло­мать се­бя во всем, по­то­му что он уже стар.

— О чем ты го­во­ри­ла с его до­черью? -спро­сил я ве­че­ром Ри­ту.

— Почти что ни о чем. Я не ус­пе­ла. Я спро­си­ла толь­ко ее, как ей нра­вит­ся боль­ше: в чад­ре или без чад­ры?

— А она?

— Она от­ве­ти­ла, что в чад­ре, по­то­му что без чад­ры страш­но.

По эн­цик­ло­пе­ди­чес­ко­му сло­ва­рю вы­хо­ди­ло, что есть го­род Ас­ха­бад, что зна­чит в пе­ре­во­де на рус­ский язык «Сад люб­ви». Жи­вут там те­кин­цы и тур­к­ме­ны и уп­рав­ля­ет ими ге­не­рал-гу­бер­на­тор.

Но сов­рал бес­со­вес­т­но ста­рый­, зат­ре­пан­ный сло­варь! Ни­ка­ко­го та­ко­го Ас­ха­ба­да (Ны­не го­род Аш­ха­бад — сто­ли­ца Тур­к­мен­с­кой ССР) и нет вов­се, а есть Пол­торацк — в па­мять рас­стре­лян­но­го ко­мис­са­ра. Ни­ка­ко­го ге­не­рал-гу­бер­на­тор­с­т­ва нет, а есть Тур­к­мен­с­кая Со­вет­с­кая Рес­пуб­ли­ка. А что ка­са­ет­ся са­дов, так, прав­да, в Пол­то­рац­ке их мно­го. Но ни в од­ном из них ни­ка­кой люб­ви мы не ви­де­ли, по­то­му что на этот счет за са­да­ми стро­го смот­рят пос­тав­лен­ные ми­ли­ци­оне­ры.

В Ас­ха­бад мы при­еха­ли с дву­мя руб­ля­ми де­нег, не­боль­шим неп­ро­дан­ным еще че­мо­да­ном и боль­шим не­ук­ра­денным еще оде­ялом. Ве­щи сда­ли на хра­не­ние, бла­го за эту ус­лу­гу де­нег впе­ред не бе­рут, а са­ми от­п­ра­ви­лись в го­род.

Я рас­счи­ты­вал зай­ти в ре­дак­цию, дать па­ру очер­ков, фель­ето­нов или рас­ска­зов, в об­щем, все рав­но что — толь­ко бы зап­ла­ти­ли нес­коль­ко руб­лей (Дей­ст­ви­тель­но, вес­ной 1926 го­да в Аш­ха­ба­де в га­зе­те «Тур­к­мен­с­кая ис­к­ра» Ар­ка­дий Гай­дар на­пе­ча­тал ряд фель­ето­нов и за­ме­ток. В час­т­нос­ти, уда­лось ра­зыс­кать та­кие пуб­ли­ка­ции: «Ре­цеп­ты бо­гат­с­т­ва» (28 ап­ре­ля), «Гли­ня­ные гор­ш­ки» (29 ап­ре­ля), «Пох­валь­ная пре­дус­мот­ри­тель­ность» (9 мая).

. Но в ре­дак­ции я нат­к­нулся на за­пер­тую дверь, воз­ле ко­то­рой щел­ка­ющая се­меч­ки сто­ро­жи­ха объ­яс­ни­ла мне, что се­год­ня на­чал­ся му­суль­ман­с­кий праз­д­ник ура­за-бай­рам и ни­ко­го в ре­дак­ции нет и не бу­дет три дня под­ряд.

«Здравствуйте! На­чи­на­ет­ся!» — по­ду­мал я.

Приближался ве­чер, а но­че­вать бы­ло нег­де. Мы слу­чай­но нат­к­ну­лись на про­ло­ман­ную ка­мен­ную сте­ну; проб­ра­лись в от­вер­с­тие. За сте­ной — глу­хой сад. В глу­би­не са­да ка­кие-то раз­ва­ли­ны. Мы выб­ра­ли за­ко­улок пог­лу­ше -ком­на­ту без по­ла и с кры­шей­, до по­ло­ви­ны сне­сен­ной прочь. На­тас­ка­ли охап­ку мяг­кой ду­шис­той тра­вы, за­ва­ли­ли вход в на­ше ло­го­во ка­ки­ми-то чу­гун­ны­ми ска­мей­ка­ми, ук­ры­лись пла­ща­ми и лег­ли спать.

— Рита! — спро­сил Ни­ко­лай­, дот­ра­ги­ва­ясь до ее теп­лой ру­ки. -Те­бе не страш­но?

— Нет, — ответила Ри­та, -мне не страш­но, мне хо­ро­шо.

— Рита! — спро­сил я, уку­ты­вая ее креп­че по­лой пла­ща. -Те­бе не хо­лод­но?

— Нет, — ответила Ри­та, -мне не хо­лод­но, мне хо­ро­шо. -И рас­сме­ялась.

— Ты че­го?

— Так. Те­перь мы сов­сем бес­п­ри­ют­ные и бес­п­ри­зор­ные. Я ни­ког­да еще не но­че­ва­ла в раз­ва­ли­нах. Но я но­че­ва­ла од­наж­ды на кры­ше ва­го­на, по­то­му что в ва­го­не ночью лез­ли ко мне сол­да­ты.

— Кто? Крас­ные?

-Да.

— Неправда. Крас­ные не мог­ли лезть, ты вы­ду­мы­ва­ешь. — воз­му­тил­ся Ни­ко­лай.

— Могли, сколь­ко угод­но, -ска­зал я. -По­верь мне, я был боль­ше те­бя там и знаю луч­ше те­бя.

Но он не хо­чет сда­вать­ся и встав­ля­ет на­пос­ле­док:

— Если это прав­да, что они лез­ли к без­за­щит­ной жен­щи­не, то это бы­ли, оче­вид­но, от­бор­ные не­го­дяи и быв­шие де­зер­ти­ры, ко­то­рых вов­ре­мя по­за­бы­ли рас­стре­лять.

Суждения Ни­ко­лая от­ли­ча­ют­ся кра­соч­нос­тью и ка­те­го­рич­нос­тью, а его сис­те­ма де­лать вы­во­ды всег­да ста­вит ме­ня в ту­пик, и я го­во­рю:

— Смотри про­ще.

— Гайдар! -шеп­чет мне на ухо воз­му­щен­ная Ри­та.- И ты то­же рань­ше смот­рел про­ще?

И я от­ве­чаю:

— Да, смот­рел.

Но Ри­та при­жи­ма­ет­ся ко мне и го­ря­чо шеп­чет:

— Ты врешь, ты неп­ре­мен­но врешь. Я не ве­рю, что­бы ты был та­кой.

И кла­дет мне го­ло­ву на свое лю­би­мое мес­то -на пра­вую сто­ро­ну мо­ей гру­ди.

Николай ле­жит мол­ча. Ему что-то не спит­ся, и он ок­ли­ка­ет ме­ня.

— Ну?

— Знаешь, что? По-мо­ему, ты все-та­ки… все-та­ки… очень бес­п­рин­цип­ный че­ло­век!

— Может быть. А ты?

— Я-то? -Он сме­ет­ся. -У ме­ня есть ос­нов­ные по­ло­же­ния, ко­то­рым я не из­ме­няю ни­ког­да. В этом от­но­ше­нии я — ры­царь.

— Например?

— Ну, ма­ло ли что… Нап­ри­мер, ты… что бы вок­руг те­бя, да и во­об­ще, ни де­ла­лось сквер­но­го, все­му и всег­да ты на­хо­дишь оп­рав­да­ние. Это не­чес­т­но, по-мо­ему.

— Не оп­рав­да­ния, а объ­яс­не­ния, -зак­ры­вая гла­за, поп­рав­ляю я.

Минута, дру­гая. За­сы­па­ем. В прос­ве­те сло­ман­ной кры­ши про­би­ва­ет­ся зе­ле­ный луч и па­да­ет на си­ние во­ло­сы Ри­ты. Ри­та улы­ба­ет­ся. Ри­та спит. Ри­те снит­ся сон, ко­то­ро­го я не ви­жу…

Проснулись мы ра­но. Сто­яло яр­кое сол­неч­ное ут­ро. От про­мы­той ро­сой тра­вы под­ни­мал­ся теп­лый аро­мат­ный пар. Было ти­хо в заб­ро­шен­ном са­ду. Где-то нев­да­ле­ке жур­ча­ла во­да: в уг­лу са­да на­хо­дил­ся фон­тан­ный бас­сей­н, за­рос­ший мхом.

Умывшись из бас­сей­на свет­лой­, хо­лод­ной во­дой­, мы выб­ра­лись че­рез про­лом на об­са­жен­ную де­ревь­ями ули­цу и пош­ли бро­дить по нез­на­ко­мо­му го­ро­ду. Заш­ли на ба­зар, ку­пи­ли чу­рек — круг­лую пыш­ную ле­пеш­ку фун­та на два с по­ло­ви­ной­, ку­пи­ли кол­ба­сы и нап­ра­ви­лись в гряз­ную ба­зар­ную чай­ха­ну, од­ну из тех, в ко­то­рых це­лый чай­ник жид­ко­го зе­ле­но­го на­пит­ка по­да­ют за семь ко­пе­ек. И по­ка ста­рый те­ки­нец во­зил­ся воз­ле ог­ром­но­го пя­ти­ве­дер­но­го са­мо­ва­ра, вы­ти­рая по­лой сво­его ха­ла­та пред­наз­на­чен­ные для нас чаш­ки, Ни­ко­лай дос­тал нож и круп­ны­ми лом­тя­ми на­ре­зал кол­ба­су.

Старик та­щил уже нам под­нос с по­су­дой и чай­ни­ком, но, не дой­дя до сто­ла, вне­зап­но ос­та­но­вил­ся, ед­ва не вы­ро­нил по­су­ду и, пе­рек­ри­вив осу­нув­ше­еся ли­цо, зак­ри­чал нам:

— Эйэ, ял­даш, нель­зя!… Э-э, нель­зя!…-А сам ука­зы­вал на наш стол.

И мы сра­зу же по­ня­ли, что это ап­пе­тит­ные лом­ти кол­ба­сы при­ве­ли поч­тен­но­го стар­ца в столь ярос­т­ное не­го­до­ва­ние.

— Эх, мы! -ска­зал я Ни­ко­лаю, пос­пеш­но уп­ря­ты­вая кол­ба­су в кар­ман.-И как это мы не со­об­ра­зи­ли рань­ше?

Старик су­нул нам при­бор на стол и ушел, вспо­ми­ная имя Ал­ла­ха и от­п­ле­вы­ва­ясь.

Но мы все-та­ки пе­ре­хит­ри­ли его. Мы си­де­ли в пус­том тем­ном уг­лу, и я под сто­лом пе­ре­да­вал Ри­те и Ни­ко­лаю кус­ки. Ре­бя­та за­тал­ки­ва­ли их в се­ре­ди­ну хлеб­но­го мя­ки­ша и по­том, чуть не да­вясь от сме­ха, при­ни­ма­лись есть на­би­тый зап­рет­ной на­чин­кой чу­рек.

Пошли за го­род. За го­ро­дом — хол­мы, на хол­мах — на­род. Праз­д­ник, гу­лянье…

Узбеки Са­мар­кан­да по боль­шей час­ти низ­ко­рос­лы и пол­ны. Оде­ты они в за­са­лен­ные ват­ные ха­ла­ты с ру­ка­ва­ми, на це­лую чет­верть спус­ка­ющи­ми­ся ни­же паль­цев. На го­ло­вах тюр­ба­ны, на но­гах туф­ли. Здесь же тур­к­ме­ны но­сят ха­ла­ты тон­кие, крас­ные, ту­го пе­ре­тя­ну­тые узень­ки­ми по­яса­ми; на го­ло­вах ог­ром­ные чер­ные па­па­хи, гус­то сви­са­ющие куд­ря­вой овечь­ей шер­с­тью.

Я взял од­ну из та­ких па­пах и ужас­нул­ся. По-мо­ему, она ве­си­ла ни­как не мень­ше трех-че­ты­рех фун­тов.

Видели и здеш­них жен­щин. Опять-та­ки ни­че­го по­хо­же­го на Уз­бе­кис­тан. Ли­ца мон­голь­с­ко­го ти­па — от­к­ры­тые, на го­ло­ве слов­но круг­лая ка­ми­лав­ка, на ка­ми­лав­ку на­тя­нут ру­кав яр­ко­го цвет­но­го ха­ла­та; дру­гой ру­кав без тол­ку мо­та­ет­ся по спи­не. На ру­ках мед­ные брас­ле­ты, дли­ной от кис­ти до лок­тя; гру­ди в мед­ных блес­тя­щих по­лу­ша­ри­ях, как у ми­фи­чес­ких ама­зо­нок; по лбу тя­нут­ся зо­ло­тые мо­не­ты, спус­ка­ющи­еся по обе­им сто­ро­нам ли­ца; на но­гах де­ре­вян­ная обувь, раз­ри­со­ван­ная ме­тал­ли­чес­ки­ми гвоз­дя­ми; вы­со­кие, вы­ше мос­ков­с­ких, каб­лу­ки. Про­хо­ди­ли ми­мо ар­мян­ки в на­кид­ках и пер­си­ян­ки в чер­ных шел­ко­вых пок­ры­ва­лах, по­хо­жие на стро­гих ка­то­ли­чес­ких мо­на­хинь.

Мы заб­ра­лись на хол­мы. Вни­зу бы­ла до­ли­на, а нев­да­ле­ке на­чи­на­лась цепь гор. На го­рах бы­ли вид­ны бе­лые пят­на не­рас­та­яв­ше­го сне­га. Там за вер­ши­на­ми, в нес­коль­ких ки­ло­мет­рах от­сю­да, чу­жая сто­ро­на, чу­жой край — Пер­сия!

Спустились в су­хую пес­ча­ную ло­щи­ну. Бы­ло ин­те­рес­но ид­ти по из­ви­ва­юще­му­ся и за­ви­ва­юще­му­ся рус­лу вы­сох­ше­го ручья, ибо из-за от­вес­ных кру­чин об­рывов ни­че­го, кро­ме па­ля­ще­го сол­н­ца, -будь оно прок­ля­то! -не бы­ло вид­но и нель­зя бы­ло оп­ре­де­лить, ку­да вый­дешь.

— Смотри! — крик­ну­ла Ри­та, от­с­ка­ки­вая. — Смот­ри, змея! Мы ос­та­но­ви­лись. По­пе­рек до­ро­ги, из­ви­ва­ясь чер­ной лентой, пол­з­ла по­лу­то­ра­ар­шин­ная га­дю­ка. Ни­ко­лай под­нял боль­шой ка­мень и швыр­нул в нее, но про­мах­нул­ся, и змея, зас­вер­кав сталь­ной че­шу­ей­, шмыг­ну­ла впе­ред. Но Ни­ко­лай и Ри­та приш­ли в не­опи­су­емый азарт: на бе­ре­гу, под­ни­мая кам­ни, они нес­лись за ус­коль­за­ющей зме­ей до тех пор, по­ка в го­ло­ву ей не по­пал тя­же­лый бу­лыж­ник; она ос­та­но­ви­лась, за­кор­чи­лась и за­ши­пе­ла. Дол­го еще они швы­ря­ли в нее кам­ни, и, толь­ко ког­да она сов­сем пе­рес­та­ла ше­ве­лить­ся, по­дош­ли поб­ли­же.

— Я возь­му ее в ру­ки, — ска­за­ла Ри­та.

— Гадость вся­кую! -воз­му­тил­ся Ни­ко­лай.

— Ничего не га­дость. Смот­ри, мы, ка­жет­ся, всю ее раз­би­ли ог­ром­ны­ми кир­пи­чи­на­ми, а на ней ни од­ной кро­вин­ки, ни ца­ра­пи­ны! Она вся -как из ста­ли.-Ри­та пот­ро­га­ла змею трос­точ­кой­, по­том хо­те­ла при­кос­нуть­ся паль­цем, но не ре­ши­лась.

— Смотри-ка, а ведь она еще жи­ва!

— Не мо­жет быть! -воз­ра­зил Ни­ко­лай. -Я на­пос­ле­док бро­сил ей на баш­ку де­ся­ти­фун­то­вую глы­бу.

Но змея бы­ла жи­ва. Мы се­ли на ус­туп и за­ку­ри­ли. Змея по­ше­ве­ли­лась, по­том мед­лен­но, точ­но про­сы­па­ясь от глу­бо­ко­го сна, изог­ну­лась и ти­хонь­ко, как боль­ной­, ша­та­ющий­ся от сла­бос­ти, по­пол­з­ла даль­ше.

Николай и Ри­та пос­мот­ре­ли друг на дру­га, но ни од­но­го кам­ня, ни од­но­го кус­ка гли­ны вдо­гон­ку ей не бро­си­ли. Тог­да я встал и од­ним рыв­ком ос­т­ро­го охот­ничь­его но­жа от­сек га­дю­ке го­ло­ву.

Крик не­го­до­ва­ния и бе­шен­с­т­ва сор­вал­ся с уст Ри­ты.

— Как ты смел! — крик­ну­ла она мне. — Кто те­бе поз­во­лил?…

— Мы здесь бу­дем от­ды­хать на лу­жай­ке, и я не хо­чу, что­бы ря­дом с на­ми пол­за­ла змея, обоз­лен­ная тем, что ее не до­би­ли до смер­ти. И по­том… че­го это вы с Ни­ко­ла­ем не ки­пя­ти­лись, ког­да са­ми три ми­ну­ты на­зад до­би­ва­ли ее кам­ня­ми?

— Да, но она вы­жи­ла все-та­ки! Она страш­но цеп­ля­лась за жизнь, и мож­но бы­ло бы ос­та­вить, — чуть-чуть сму­щен­но зас­ту­пил­ся за Ри­ту Ни­ко­лай. — Ты зна­ешь, су­щес­т­во­вал обы­чай­, что прес­туп­ни­ку, сор­вав­ше­му­ся с пет­ли, да­ро­ва­ли жизнь.

— Глупый обы­чай­, -отве­тил я. -Или не на­до на­чи­нать, или, ес­ли уж есть за что, то пусть он сор­вет­ся де­сять раз, а на один­над­ца­тый все-та­ки дол­жен быть по­ве­шен. При чем здесь слу­чай и при чем здесь ро­ман­ти­ка?

Спали опять там же. Ночью раз­бу­дил вне­зап­ный шум. Где-то близ­ко раз­го­ва­ри­ва­ли. И мы ре­ши­ли, что это ка­кие-ни­будь без­дом­ные бро­дя­ги ищут ноч­ле­га.

— Пусть идут. И им мес­та хва­тит, -ска­зал я. -А кро­ме то­го, вход в на­шу бер­ло­гу за­ва­лен, и вряд ли они в тем­но­те по­ле­зут сю­да.

Мы уже ста­ли бы­ло зад­ре­мы­вать сно­ва, но вдруг в тем­но­те раз­ва­лин мель­к­нул свет элек­т­ри­чес­ко­го фо­на­ря.

— Это не без­дом­ные, это ми­ли­цей­ский об­ход, -шеп­нул я. -Да­вай­те мол­чать, мо­жет быть, они не за­ме­тят.

— Нет ни­ко­го, -гром­ко ска­зал кто-то. -А там не­че­го и смот­реть, там все за­ва­ле­но са­до­вы­ми ска­мей­ка­ми.

— Давай, по­ле­зай все-та­ки.

Кто- то по­лез, но пло­хо на­ва­лен­ные скамьи с гро­хо­том по­ле­те­ли вниз. Пос­лы­ша­лись гром­кие ру­га­тель­с­т­ва. По­том сно­ва вспых­нул ого­нек фо­на­ри­ка, и, прор­вав­шись в об­ра­зо­вав­ший­ся про­ход, узень­кий жел­тый луч на­щу­пал нас.

— Ага, -послышался тор­жес­т­ву­юще-зло­рад­ный го­лос. -Трое да­же и од­на ба­ба. Дем­чен­ко, сю­да!

В тем­но­те щел­к­нул по­вер­ты­ва­емый ба­ра­бан на­га­на. Я чув­с­т­во­вал, что ру­ка Ри­ты чуть-чуть дро­жит и что Коль­ка со­би­ра­ет­ся от­к­рыть бе­ше­ную сло­вес­ную ата­ку.

— Спокойней и ни сло­ва. Вы все ис­пор­ти­те. Раз­го­ва­ри­ваю толь­ко я.

— Давай, да­вай­, не ка­ни­тель­ся. Вы­хо­ди! -пос­лы­ша­лось ка­те­го­ри­чес­кое при­ка­за­ние. -А ес­ли кто бе­жать, враз пу­лю.

Нам пос­ве­ти­ли. Мы выб­ра­лись и, на­щу­пы­ва­емые све­том фо­на­ри­ка, ос­та­но­ви­лись, не ви­дя ни­ко­го.

— Вы что здесь де­ла­ли? — спро­сил стар­ший об­хо­да.

— Спали, -спокойно от­ве­тил я. -Ку­да те­перь нуж­но ид­ти?

— Что это за мес­то наш­ли для спанья? Марш в от­де­ле­ние! (В од­ном из пи­сем, от­п­рав­лен­ном А Гай­да­ром из Аш­ха­ба­да в Пермь вес­ной 1926 го­да, рас­ска­зы­ва­лось и о та­ком про­ис­шес­т­вии: «Нас при­ня­ли за шпи­онов и ве­ли под кон­во­ем в ми­ли­цию»).

Я улыб­нул­ся. Я умыш­лен­но не всту­пал в пре­ре­ка­ния, ибо знал, что че­рез двад­цать — трид­цать ми­нут нас от­пус­тят. Стар­ший об­хо­да был чуть-чуть сму­щен тем, что мы бы­ли спо­кой­ны, и да­же нас­меш­ли­во пос­мат­ри­ва­ли на не­го. Он сра­зу сба­вил тон и ска­зал уже веж­ли­вей­:

— Идите за на­ми, сей­час раз­бе­рем­ся.

Но тут слу­чи­лось то, че­го я боль­ше все­го опа­сал­ся. Один из аген­тов на­вел на ли­цо Ри­ты свет и ска­зал сво­ему то­ва­ри­щу, ус­ме­ха­ясь:

— Проститутка, да еще ка­кая… Фью! — И преж­де, чем я ус­пел что-ли­бо пред­п­ри­нять, Ни­ко­лай­, сор­вав­шись с мес­та, со все­го раз­ма­ха уда­рил по ли­цу го­во­рив­ше­го. Фо­нарь упал к но­гам и по­тух. Я бро­сил­ся к Ри­те. Ни­ко­лаю креп­ко скру­ти­ли ру­ки. Я плю­нул с до­са­ды и мол­ча поз­во­лил зак­ру­тить се­бе. Ри­те ру­ки не свя­зы­ва­ли. И под кон­во­ем че­ты­рех нас­то­ро­жен­ных че­ло­век, опус­тив­ших на­га­ны к зем­ле, мы тро­ну­лись по тем­ным ули­цам.

— Сволочи, ме­ня кто-то в дра­ке по гу­бам са­да­нул, и идет кровь, — спле­вы­вая, ска­зал Ни­ко­лай.

— Ей-богу, ма­ло те­бе, -про­бор­мо­тал я от­к­ро­вен­но.- И на кой черт это твое не­нуж­ное ры­цар­с­кое зас­туп­ни­чес­т­во? Кто те­бя про­сил о нем?

— Сумасшедший ты ка­кой­-то! -про­шеп­та­ла ему Ри­та. -Ну, что от ме­ня уба­ви­лось, ког­да они наз­ва­ли ме­ня?… Чу­дак, пра­во!

И она дос­та­ла пла­ток и ос­то­рож­но вы­тер­ла его за­пек­ши­еся гу­бы.

В от­де­ле­нии ми­ли­ции мы про­бы­ли до ут­ра. Ут­ром нас доп­ра­ши­вал стар­ший ми­ли­ци­онер. Пот­ре­бо­вал предъ­явить до­ку­мен­ты и был весь­ма оза­да­чен, ког­да про­чи­тал в мо­их, что "предъ­яви­тель се­го есть дей­ст­ви­тель­но соб­с­т­вен­ный кор­рес­пон­дент га­зе­ты «Звез­да», спе­ци­аль­ный кор­рес­пон­дент га­зе­ты «Смыч­ка» и т. д. (Ре­дак­ции ураль­с­ких га­зет: в пер­м­с­кой «Звез­де» Гай­дар тог­да ра­бо­тал, а в усоль­с­кой «Смыч­ке» иног­да сот­руд­ни­чал.)

Он по­че­сал го­ло­ву и ска­зал, не­до­уме­вая:

— Так вы, зна­чит, вро­де как раб­кор. Ска­жи­те, по­жа­луй­ста, как же это вам не стыд­но по та­ким мес­там но­че­вать?

— Видите ли, то­ва­рищ, -объяс­нил ему я, -на­ше та­кое де­ло. И но­че­ва­ли мы там по­то­му, что это нуж­но бы­ло для впе­чат­ле­ний. В гос­ти­ни­це что? В гос­ти­ни­це все од­но и то же. А тут мож­но нат­к­нуть­ся на что-ни­будь ин­те­рес­ное.

Он не­до­вер­чи­во пос­мот­рел на ме­ня, по­том по­ка­чал го­ло­вой­:

— Это, зна­чит, что­бы опи­сы­вать все, на­до по чу­жим са­дам но­че­вать? Да че­го же там ин­те­рес­но­го-то?

— Как че­го? Ма­ло ли че­го! Ну, вот, нап­ри­мер, вче­раш­ний об­ход. Ведь это же те­ма для це­ло­го рас­ска­за!

— Гм, -откашлялся он. И, нах­му­рив бро­ви, об­мак­нул пе­ро в чер­ниль­ни­цу. -И это вы всег­да та­ким об­ра­зом эту са­мую те­му ище­те?

— Всегда! -с азар­том от­ве­тил я. -Мы спим на вок­за­лах, бы­ва­ем в гряз­ных чай­ха­нах, ез­дим в трю­ме па­ро­хо­дов и ша­та­ем­ся по раз­ным глу­хим за­ко­ул­кам.

Он пос­мот­рел еще раз на ме­ня и, по-ви­ди­мо­му, убеж­ден­ный го­ряч­нос­тью мо­их до­во­дов, ска­зал с со­жа­ле­ни­ем:

— Так то ж со­бачья эта у вас служ­ба! А я ду­маю, как возь­му га­зе­ты, и от­ку­да это они все опи­сы­ва­ют? — Но тут он хит­ро со­щу­рил гла­за и, мот­нув го­ло­вою на Ни­ко­лая, си­дя­ще­го с Ри­той по­одаль, спро­сил ме­ня:

— А это он что, то­же для те­мы ми­ли­ци­оне­ра вче­ра… съез­дил?

Я объ­яс­нил тог­да, как бы­ло де­ло, при­чем, сни­зив го­лос, сов­рал, что этот че­ло­век — извес­т­ный по­эт, то есть пи­шет сти­хи, и что он уж от ро­ду та­кой — чуть тро­ну­тый. Что его аб­со­лют­но нель­зя раз­д­ра­жать, ибо тог­да он бу­дет бро­сать­ся на лю­дей до тех пор, по­ка его не уве­зут в пси­хи­ат­ри­чес­кую ле­чеб­ни­цу.

Милиционер мол­ча выс­лу­шал, по­том опять по­че­сал ру­кой за­ты­лок и ска­зал ав­то­ри­тет­но:

- Да, ко­неч­но, уж ес­ли по­эт… Это все та­кой на­род.- И он мах­нул ру­кой.-

Ото я чи­тал в га­зе­те — один по­ве­сил­ся в Мос­к­ве не­дав­но.

— Конечно, по­ве­сил­ся, -под­т­вер­дил я. -Да что там один, они дю­жи­на­ми ско­ро ве­шать­ся бу­дут, по­то­му что на­род все не­урав­но­ве­шен­ный­, раз­ве толь­ко один Ма­яков­с­кий­… Вы про Ма­яков­с­ко­го слы­ха­ли, то­ва­рищ?

— Про ка­ко­го?

— Про Ма­яков­с­ко­го, го­во­рю.

— Нет, -сказал он, по­ду­мав. -Как буд­то зна­ко­мая фа­ми­лия, а точ­но ска­зать не мо­гу.

Мне пон­ра­вил­ся этот спо­кой­ный­, флег­ма­тич­ный ми­ли­ци­онер. Нас ско­ро от­пус­ти­ли, но на Ни­ко­лая сос­та­ви­ли все-та­ки про­то­кол и взя­ли с не­го обя­за­тель­с­т­во уп­ла­тить 25 руб­лей штра­фа по при­ез­де на мес­то пос­то­ян­но­го жи­тель­с­т­ва.

Жили мы в этом го­ро­де, как пти­цы не­бес­ные. Днем до оду­ри бро­ди­ли, ва­ля­лись на сол­н­це, по кру­тым хол­мам воз­ле го­ро­да. Иног­да днем я или Ни­ко­лай ухо­ди­ли в ре­дак­цию, пи­са­ли очер­ки, фель­ето­ны, бра­ли трех­руб­ле­вые аван­сы в счет го­но­ра­ра, а го­но­рар са­мый мы ос­тав­ля­ли для по­куп­ки би­ле­тов на даль­ней­ший путь.

Ночевать мы ухит­ря­лись так: стан­ция там ма­лень­кая, не уз­ло­вая. Пос­лед­ний по­езд ухо­дит в де­сять ве­че­ра, пос­ле че­го со стан­ции вы­ме­та­ют всю пуб­ли­ку, а по­том впус­ка­ют че­ло­век двад­цать — трид­цать, тех, кто в це­лях эко­но­мии до­ехал сю­да бес­п­лац­кар­т­ным то­ва­ро-пас­са­жир­с­ким по­ез­дом, что­бы уже здесь сесть на про­хо­дя­щий даль­ше плац­кар­т­ный.

Тогда я от­п­рав­лял­ся к аген­ту, по­ка­зы­вал кор­рес­пон­ден­т­с­кое удос­то­ве­ре­ние и го­во­рил, что в го­ро­де сво­бод­ных но­ме­ров нет, а ехать нам даль­ше толь­ко зав­т­ра. Агент да­вал за­пис­ку на од­ну ночь. Аген­ты де­жу­ри­ли пос­мен­но. Их бы­ло семь че­ло­век, и семь раз, семь но­чей я по­лу­чал раз­ре­ше­ние; но на вось­мой раз я уви­дел де­жу­рив­ше­го в пер­вую ночь…

В ма­лень­ком по­лу­тем­ном вок­заль­ном по­ме­ще­нии мы и встре­ти­лись тог­да с че­ло­ве­ком, ко­то­ро­го проз­ва­ли «тре­тий год».

Дело бы­ло так. Мы ле­жа­ли на ка­мен­ном по­лу воз­ле сто­ла и со­би­ра­лись за­сы­пать, ког­да вдруг чей­-то ог­ром­ный дырявый баш­мак очу­тил­ся на кон­чи­ке ска­мей­ки над мо­ей го­ло­вой и на­до мной мель­к­ну­ло чер­ное, за­рос­шее лох­ма­той ще­ти­ной ли­цо че­ло­ве­ка, бес­це­ре­мон­но заб­рав­ше­го­ся спать на стол.

— Эй, эй, дя­дя, по­шел со сто­ла! -зак­ри­чал сон­ный крас­но­ар­ме­ец же­лез­но­до­рож­ной ох­ра­ны. -И от­ку­да ты взял­ся здесь?

Но вви­ду то­го, что че­ло­век не об­ра­щал ни­ка­ко­го вни­ма­ния на ок­рик, крас­но­ар­ме­ец по­до­шел к нам и, не имея воз­мож­нос­ти доб­рать­ся до сто­ла, снял вин­тов­ку и ле­гонь­ко по­тол­кал прик­ла­дом раз­ва­лив­ше­го­ся нез­на­ком­ца. Тот при­под­нял го­ло­ву и ска­зал не­го­ду­юще:

— Прошу не пре­ры­вать от­дых ус­тав­ше­го че­ло­ве­ка.

— Дай-ка до­ку­мен­ты!

Человек по­рыл­ся, вы­нул за­са­лен­ную бу­ма­гу и по­дал.

— Какого го­да рож­де­ния? -удив­лен­но про­тя­нул крас­но­ар­ме­ец, про­чи­тав бу­ма­гу.

— 1903-го, — от­ве­тил тот.- Там, ка­жет­ся, на­пи­са­но, то­ва­рищ.

— Третьего го­да! Ну и ну! -по­ка­чал го­ло­вой ох­ран­ник. -Да те­бе, ми­лый­, мень­ше трех де­сят­ков ни­как дать нель­зя! Ну и дя­дя! -И, воз­в­ра­щая до­ку­мен­ты, он спро­сил уже с лю­бо­пыт­с­т­вом. -Да ты хоть ка­кой гу­бер­нии бу­дешь?

— Прошу не за­да­вать мне воп­ро­сов, не от­но­ся­щих­ся к ис­пол­не­нию ва­ми пря­мых ва­ших обя­зан­нос­тей­! -гор­до от­ве­тил тот и, спо­кой­но по­вер­нув­шись, улег­ся спать.

С то­го ра­за мы встре­ча­лись здесь с ним каж­дый ве­чер. Мы поз­на­ко­ми­лись.

— Некопаров, -отрекомендовался он нам. -Артист во­об­ще, но в дан­ную ми­ну­ту вслед­с­т­вие люд­с­кой ма­ло­по­рядоч­нос­ти при­нуж­ден был си­лою об­с­то­ятельств пос­ту­пить на през­рен­ную служ­бу в ка­чес­т­ве сче­то­во­да при же­лез­но­до­рож­ном уп­рав­ле­нии.

Он был в рва­ных ог­ром­ных бо­тин­ках, в зат­ре­пан­ных до­нель­зя брю­ках, пре­да­тель­с­ки рас­пол­за­ющих­ся на ко­лен­ках, в ста­рой­, за­мас­лен­ной пи­жа­ме, а на его ог­ром­ной вскло­чен­ной го­ло­ве ли­хо си­де­ла чуть дер­жав­ша­яся на за­тыл­ке па­на­ма.

Костюм его был за­ме­ча­те­лен еще тем, что не имел ни од­ной пу­го­ви­цы да­же там, где им боль­ше все­го быть по­ла­га­ет­ся, и все у не­го дер­жа­лось на це­лой сис­те­ме об­рывков бе­чев­ки и мо­ча­лы и на бу­лав­ках. Го­во­рил он гус­тым мо­дулирующим го­ло­сом, ав­то­ри­тет­но, спо­кой­но и чуть-чуть ви­ти­ева­то.

В шесть ча­сов ут­ра яв­ля­лись но­силь­щи­ки с мет­ла­ми, кри­ча­ли, бес­це­ре­мон­но дер­га­ли за но­ги осо­бен­но креп­ко ра­зос­пав­ших­ся. В клу­бах под­ня­той с по­ла пы­ли раз­да­вал­ся тог­да ка­шель и зев­ки вып­ро­ва­жи­ва­емых на ули­цу лю­дей.

Мы выш­ли на крыль­цо вок­за­ла. Ид­ти бы­ло ра­но — ни од­на хар­чев­ня еще не бы­ла от­к­ры­та. Сол­н­це еще толь­ко-толь­ко на­чи­на­ло под­ни­мать­ся над зе­ле­ны­ми шап­ка­ми то­по­лей­, и бы­ло прох­лад­но.

— Холодно, -вздрагивая, про­го­во­рил наш но­вый зна­ко­мый. -Кос­тюм у ме­ня с де­фек­та­ми и пло­хо гре­ет. Иг­ра судь­бы. Был в ре­во­лю­цию уп­род­ко­мис­са­ром, по­том пос­ле нэ­па — аген­том по наб­лю­де­нию за сбо­ром оре­хов воз­ле Афон­с­ко­го мо­нас­ты­ря, был на­ко­нец пос­лед­нее вре­мя ар­тис­том, и сей­час ар­тист в ду­ше. И пред­с­тавь­те, иг­рал Нес­частлив­це­ва в труп­пе Са­ро­ко­мы­ше­ва! Сколь­ко го­ро­дов объ­ез­ди­ли, и всю­ду успех! По­па­ли в Ба­ку. Но это­го про­хо­дим­ца Са­ро­ко­мы­ше­ва по­са­ди­ли за что-то, и труп­па рас­па­лась. Встре­тил­ся я тог­да с од­ним по­ря­доч­ным че­ло­ве­ком. Раз­го­во­ри­лись. Так, я го­во­рю ему, и так. «Ба­тень­ка! -го­во­рит он мне.- Да вы ведь и есть тот са­мый че­ло­век, ко­то­ро­го я, мо­жет, три го­да ищу. По­едем­те в Таш­кент! Там у ме­ня труп­па поч­ти го­то­вая. Ждут не дож­дут­ся. Ви­ди­те, те­лег­рам­му за те­лег­рам­мой шлют!» По­ка­зал две. Там, дей­ст­ви­тель­но, ко­рот­ко и яс­но: «При­ез­жай. Ждать боль­ше нель­зя». Ну, на­ту­раль­но, ку­пи­ли мы с ним би­ле­ты, пе­ре­еха­ли Кас­пий­, до­еха­ли до­сю­да, он и го­во­рит: «На­до ос­та­нов­ку дня на три сде­лать. Тут ак­т­ри­са од­на жи­вет, мы с со­бой ее прих­ва­тим». Ну, ос­та­но­ви­лись. Жи­вем день в гос­ти­ни­це, жи­вем дру­гой. Что же ты, го­во­рю я ему, ме­ня с ак­т­ри­сой ни­как не поз­на­ко­мишь? «Нель­зя, -отве­ча­ет он мне, -по­тер­пи нем­но­го. Она жен­щи­на гор­дая и не лю­бит, чтоб к ней без де­ла шля­лись». А я про се­бя ду­маю: врешь ты, что гор­дая, а ве­ро­ят­но, ты с ней шаш­ни-маш­ни за­вел и по­то­му, при мо­ей вид­ной на­руж­нос­ти, поз­на­ко­мить ме­ня с ней бо­ишь­ся. И толь­ко это про­сы­па­юсь я на тре­тий день и смот­рю: бог ты мой! А где же мои брю­ки, а так­же и все про­чие при­над­леж­нос­ти ту­але­та?

— Так и ис­чез? -за­ды­ха­ясь от сме­ха, спро­си­ла Ри­та.

— Так и ис­чез!

— Заявляли?

— Нет. То есть, я хо­тел, но пред­по­чел во из­бе­жа­ние вся­ких ос­лож­не­ний­, умол­чать.

— Каких же ос­лож­не­ний­? — спро­сил я. Но он про­пус­тил ми­мо ушей этот воп­рос и про­дол­жал:

— Стучу я тог­да в стен­ку. При­хо­дит ко мне ка­кая-то мор­да, а я го­во­рю: по­зо­ви­те мне хо­зя­ина гос­ти­ни­цы. Так и так, — го­во­рю я хо­зя­ину, — вый­ти мне не в чем по при­чи­не со­вер­шив­ше­го­ся хи­ще­ния, будь­те нас­толь­ко че­ло­ве­ко­лю­би­вы, вой­ди­те в по­ло­же­ние! «А мне-то ка­кое де­ло до ва­ше­го по­ло­же­ния? -отве­ча­ет он. -Вы луч­ше ска­жи­те, кто мне за но­мер те­перь пла­тить бу­дет, да, кро­ме то­го, за са­мо­вар, да со­рок ко­пе­ек за про­пис­ку?» — Яс­но, го­во­рю я, что ник­то! А, кро­ме то­го, не най­дет­ся ли у вас ка­ких-ни­будь по­но­шен­ных брюк? -Он и слу­шать ни­че­го не хо­тел, но тог­да я, бу­ду­чи до­ве­ден со­бы­ти­ями до от­ча­яния, за­явил ему: хо­ро­шо, в та­ком слу­чае я без оных, в на­ту­раль­ном ви­де, вый­ду сей­час в ва­шу сто­ло­вую, вслед­с­т­вии че­го по­лу­чит­ся ко­лос­саль­ный скан­дал, так как я ви­дел че­рез дверь, что ту­да сей­час прош­ла при­ез­жая да­ма с доч­кою, из три­над­ца­то­го но­ме­ра, а кро­ме то­го, там за бу­фе­том си­дит ва­ша прес­та­ре­лая тет­ка — жен­щи­на поч­тен­ная и по­ло­жи­тель­ная.

Тогда он раз­ра­зил­ся ру­га­тель­с­т­ва­ми, ушел и, вер­нув­шись, при­нес мне это от­репье. Я ужас­нул­ся, но вы­бо­ра не бы­ло.

— Что же вы те­перь ду­ма­ете де­лать?

— Костюм… Преж­де все­го, как толь­ко пер­вая по­луч­ка, так сра­зу же кос­тюм. А ина­че в та­ком ви­де со мной раз­го­ва­ри­вать ник­то не хо­чет. А по­том же­нюсь.

— Что-о?

— Женюсь, го­во­рю. В этом го­ро­де вдов очень мно­го. Спе­ци­аль­но сю­да за этим ез­дят. Все быв­шие офи­цер­с­кие же­ны, а мужья у них в эмиг­ра­ции. Тут в два сче­та мож­но. Ме­ня на­ша курь­ер­ша обе­ща­ла поз­на­ко­мить с од­ной. До­мик, го­во­рит, у нее свой, па­ли­сад­ник с цве­та­ми и пи­ани­но. Кос­тюм толь­ко на­до. Ведь не явишь­ся же сва­тать­ся в та­ком ви­де? -И он огор­чен­но по­жал пле­ча­ми.

— Чаю бы не­дур­но ста­кан, -ска­за­ла Ри­та, вста­вая. -Бу­фет в треть­ем клас­се от­к­рыл­ся уже.

Мы под­ня­лись и поз­ва­ли его с со­бой.

— С удо­воль­с­т­ви­ем бы, -отве­тил он, га­лан­т­но рас­к­ла­ни­ва­ясь. -Одна­ко пре­дуп­реж­даю: вре­мен­но нищ, как цер­ков­ная кры­са, и не имею ни сан­ти­ма, но, ес­ли поз­во­ли­те…

С Ри­той он был веж­лив до край­нос­ти, дер­жал се­бя с дос­то­ин­с­т­вом, как нас­то­ящий джен­т­ль­мен, хо­тя пра­вой ру­кой то и де­ло не­за­мет­но под­дер­ги­вал шта­ны.

Впоследствии, ког­да нас без­на­деж­но вы­пер­ли с вок­за­ла, он ока­зал нам не­оце­ни­мую ус­лу­гу: на за­пас­ных пу­тях он ра­зыс­кал где-то ста­рый то­вар­ный ва­гон, в ко­то­ром но­че­ва­ли обык­но­вен­но де­жур­ные смаз­чи­ки, под­вы­пив­шие стре­лоч­ни­ки и слу­чай­но при­ехав­шие же­лез­но­до­рож­ные ра­бо­чие.

Он ус­т­ро­ил­ся сна­ча­ла там сам, по­том пох­ло­по­тал и за нас пе­ред та­мош­ни­ми оби­та­те­ля­ми, и мы то­же въеха­ли ту­да.

Однажды ве­че­ром все за­мыз­ган­ные оби­та­те­ли ды­ря­во­го ва­го­на друж­ны­ми хлоп­ка­ми и по­ощ­ри­тель­ны­ми кри­ка­ми при­вет­с­т­во­ва­ли воз­в­ра­ще­ние Не­ко­па­ро­ва.

Он был одет в но­вень­кие брю­ки в по­лос­ку, в ру­ба­ху «апаш», на но­гах его бы­ли жел­тые бо­тин­ки «джим­ми» с уз­ки­ми, длин­ны­ми нос­ка­ми. Вся ще­ти­на бы­ла сня­та, во­ло­сы за­че­са­ны на­зад, и вид у не­го был гор­дый и са­мо­до­воль­ный.

— Кончено! -авто­ри­тет­но из­рек он. -Боль­ше вла­чить жал­кое су­щес­т­во­ва­ние не на­ме­рен. От­ны­не на­чи­на­ет­ся эра но­вой жиз­ни. Ну-с, как вы ме­ня на­хо­ди­те? — И он по­до­шел к нам.

— Вы ве­ли­ко­леп­ны! — ска­зал ему я.- Ваш ус­пех у вдо­вы га­ран­ти­ро­ван, и вы сме­ло мо­же­те на­чи­нать ата­ку.

Некопаров вы­нул пач­ку па­пи­рос «Ява, 1-й сорт, б» и пред­ло­жил за­ку­рить; по­том он из­в­лек из кар­ма­на апель­син и пре­под­нес его Ри­те. Оче­вид­но, он был до­во­лен тем, что в свою оче­редь мо­жет сде­лать при­ят­ное нам.

Весь ве­чер он ус­лаж­дал слух оби­та­те­лей ва­го­на ари­ями из «Силь­вы». У не­го был не силь­ный­, но при­ят­ный ба­ри­тон.

Подвыпивший де­пов­с­кий сле­сарь, про­жи­ва­ющий здесь по той при­чи­не, что его уже тре­тий день за про­пи­тую по­луч­ку не пус­ка­ла до­мой же­на, рас­чув­с­т­во­вал­ся сов­сем, дос­тал из кар­ма­на пол­бу­тыл­ки и на гла­зах у всех еди­но­лич­но вы­пил пря­мо из гор­лыш­ка «за здо­ровье и счас­тье ува­жа­емо­го то­ва­ри­ща — артис­та Не­ко­па­ро­ва».

А Не­ко­па­ров про­из­нес от­вет­ную речь, в ко­то­рой бла­го­да­рил всех при­сут­с­т­ву­ющих за ока­зан­ный ему ра­дос­т­ный прием. По­том кто-то внес дель­ное пред­ло­же­ние, что не­дур­но бы­ло бы для та­ко­го ра­дос­т­но­го со­бы­тия вы­пить вскладчи­ну. Пред­ло­же­ние бы­ло при­ня­то. И Не­ко­па­ров, как ви­нов­ник тор­жес­т­ва, вы­ло­жил два цел­ко­вых, а ос­таль­ные — кто пол­тин­ник, кто двуг­ри­вен­ный. В об­щем, наб­ра­ли. Пос­ла­ли Петь­ку-бес­п­ри­зор­но­го за чет­вер­тью вод­ки, за сит­ным и за студ­нем. Не за тем студ­нем, ко­то­рый вок­заль­ные тор­гов­ки гряз­ны­ми ла­па­ми про­да­ют по гри­вен­ни­ку за фунт, а за тем, ко­то­рый в ко­опе­ра­тив­ном ки­ос­ке от­ве­ши­ва­ют в бу­ма­гу по трид­ца­ти ко­пе­ек за ки­ло.

И та­кая это бы­ла ве­се­лая ночь! Уж не сто­ит и го­во­рить, что Не­ко­па­ров в един­с­т­вен­ном чис­ле изоб­ра­зил весь пер­вый акт пьесы Ос­т­ров­с­ко­го «Лес»! Или что чу­ма­зый Петь­ка-бес­п­ри­зор­ный­, нас­ту­ки­вая об­г­ло­дан­ны­ми кос­тя­ми, как кас­тань­ета­ми, пел рос­тов­с­кое «Яблоч­ко»! Взя­лась под ко­нец от­ку­да-то гар­мо­ния. И Не­ко­па­ров, по­ша­ты­ва­ясь, встал и ска­зал:

— Прошу вни­ма­ния, ува­жа­емые граж­да­не! По счас­т­ли­во­му сов­па­де­нию об­с­то­ятельств в на­шем тем­ном и неп­риг­ляд­ном убе­жи­ще, пос­ре­ди гру­бых и ма­ло­куль­тур­ных, но вмес­те с тем и очень ми­лых лю­дей­…

— Посреди рак­лов, -поп­ра­вил кто-то.

— Вот имен­но, пос­ре­ди лю­дей­, во­лею судь­бы опус­тив­ших­ся до гряз­но­го по­ла про­пах­ше­го неф­тью ва­го­на, ока­за­лась жен­щи­на из дру­го­го, не­из­вес­т­но­го ми­ра, ми­ра ис­кус­ств и кра­со­ты! И я бе­ру на се­бя сме­лость от име­ни всех здесь соб­рав­ших­ся про­сить ее при­нять учас­тие в на­шем скром­ном праз­д­ни­ке.

Он по­до­шел к Ри­те и, веж­ли­во пок­ло­нив­шись, по­дал ей ру­ку. Гар­мо­нист ду­нул «тан­го». И Не­ко­па­ров, гор­дясь сво­ей да­мой­, выс­ту­пил в се­ре­ди­ну мол­ча рас­сту­пив­ше­го­ся кру­га.

Было по­лу­тем­но в за­коп­чен­ном, тус­к­лом ва­го­не. В уг­лу ярос­т­но тре­ща­ло пла­мя в рас­ка­лен­ной док­рас­на же­лез­ной печ­ке, и по за­го­ре­лым, об­рос­шим ще­ти­ной ли­цам бе­га­ли крас­ные пят­на и чер­ные те­ни, а в гла­зах, жад­но всмат­ри­ва­ющих­ся в из­ги­бы мрач­но­го тан­ца, вспы­хи­ва­ли жел­тые огонь­ки.

— Танец…-раздумчиво, пьяным го­ло­сом про­го­во­рил выг­нан­ный же­ною сле­сарь.- Это та­нец…

— Чего та­нец?

— Так… Эх, есть и жи­вут же лю­ди! -с от­тен­ком за­вис­ти ска­зал он.

Но ник­то не по­нял, про что это, соб­с­т­вен­но, он го­во­рит.

Потом Ри­та, под прих­ло­пы­ва­ния и прис­вис­ты­ва­ния, тан­це­ва­ла с Петь­кой­-бес­п­ри­зор­ным «рус­скую». К ва­го­ну по­до­шел ох­ран­ник и, пос­ту­чав прик­ла­дом в дверь, зак­ри­чал, что­бы не шу­ме­ли. Но ох­ран­ни­ка друж­ным хо­ром пос­ла­ли по­даль­ше, и он ушел, ру­га­ясь.

Однако под ко­нец пе­ре­пи­лись здо­ро­во: пе­ред тем, как лечь спать, в ва­гон по­на­та­щи­ли ка­ких-то баб, по­том по­ту­ши­ли ог­ни и во­зи­лись с ба­ба­ми по тем­ным уг­лам до рас­све­та.

Город на­чи­нал на­до­едать. Го­род скуч­ный­, сон­ный. Как-то раз­вер­нул я га­зе­ту и рас­сме­ял­ся: там бы­ло из­ве­ще­ние о том, что «со­зы­ва­ет­ся осо­бая меж­ду­ве­дом­с­т­вен­ная ко­мис­сия по уре­гу­ли­ро­ва­нию улич­но­го дви­же­ния». Что же тут ре­гу­ли­ро­вать? Раз­ве что ред­ко-ред­ко при­дет­ся ос­та­но­вить па­ру-дру­гую наг­ру­жен­ных сак­са­улом иша­ков и про­пус­тить де­ся­ток навь­ючен­ных вер­б­лю­дов, от­п­рав­ля­ющих­ся в пес­ки Мер­в­с­ко­го оази­са.

Через три дня мы на за­ра­бо­тан­ные день­ги взя­ли би­ле­ты до Крас­но­вод­с­ка. За­хо­ди­ли про­щать­ся в ва­гон. Не­ко­па­ров был грус­тен.

— Черт его зна­ет! -го­во­рил он. -По­лу­чил жа­ло­ванье, ку­пил кос­тюм, а до сле­ду­ющей по­луч­ки еще де­сять дней. Жрать не­че­го. Сле­до­ва­тель­но, при­дет­ся зав­т­ра про­дать бо­тин­ки.

Думаю, что к мо­мен­ту по­луч­ки он был опять в сво­ем за­ме­ча­тель­ном об­ла­че­нии.

Слева — горы, спра­ва — пес­ки. Сле­ва — зе­ле­ные, оро­шен­ные гор­ны­ми ручь­ями лу­га, спра­ва — пус­ты­ня. Сле­ва — ки­бит­ки, как ко­рич­не­вые гри­бы, спра­ва -вет­ви сак­са­ула, как из­дох­шие змеи, ис­су­шен­ные сол­н­цем. По­том пош­ла го­лая, рас­т­рес­кан­ная гли­на. Под рас­ка­лен­ным сол­н­цем, точ­но пят­на эк­зе­мы, прос­ту­пал бе­лый на­лет со­ли.

— Тебе жар­ко, Ри­та?

— Жарко, Гай­дар! Да­же на пло­щад­ке не луч­ше. Пыль и ве­тер. Я жду все -при­едем к мо­рю, бу­дем ку­пать­ся. Смот­ри в ок­но, вон ту­да. Ну, что это за жизнь?

Я пос­мот­рел. На ров­ной­, изъ­еден­ной солью гли­не, ок­ру­жен­ная ча­хо­точ­ны­ми клочь­ями се­рых трав, оди­но­ко сто­яла рва­ная ки­бит­ка. Воз­ле нее си­де­ла обод­ран­ная со­ба­ка да, под­жав под се­бя но­ги, мед­лен­но про­же­вы­вал жвач­ку об­лез­ший­, точ­но ош­па­рен­ный ки­пят­ком, вер­б­люд; не по­во­ра­чи­вая го­ло­вы, он ус­та­вил­ся рав­но­душ­но в прош­лое тыся­чи­ле­тий­, в мер­т­вую сте­ну бес­ко­неч­ной це­пи пер­сид­с­ких гор.

Вот уже две не­де­ли, как мы с Ни­ко­ла­ем ра­бо­та­ем груз­чи­ка­ми в Крас­но­вод­с­ке. Две дол­гих не­де­ли тас­ка­ем меш­ки с солью и су­ше­ной ры­бой­, бо­чон­ки с про­гор­к­лым мас­лом и тю­ки ко­лю­че­го прес­со­ван­но­го се­на.

Возвращаемся до­мой в кро­хот­ную ком­на­туш­ку на ок­ра­ине го­ро­да, воз­ле по­дош­вы уны­лой го­ры, и там Ри­та кор­мит нас пох­леб­кой и ка­шей. Две не­де­ли под­ряд пох­леб­ка из ры­бы и ка­ша из пшен­ной кру­пы. За­ра­ба­ты­ва­ем мы с Ни­ко­ла­ем по рубль двад­цать в день, и нам нуж­но во что бы то ни ста­ло ско­ло­тить де­нег, что­бы пе­ре­ехать мо­ре, ибо боль­ше от Крас­но­вод­с­ка ни­ку­да пу­ти нет.

«Проклятый бо­гом», «ка­тор­ж­ная ссыл­ка», «тю­рем­ная ка­зар­ма» — это да­ле­ко еще не все эпи­те­ты, при­ла­га­емые на­се­ле­ни­ем к Крас­но­вод­с­ку. Го­род прит­к­нул­ся к ази­ат­с­ко­му бе­ре­гу Кас­пий­ско­го мо­ря, мо­ря, у бе­ре­гов ко­то­ро­го жир­ной неф­ти боль­ше, чем во­ды. Вок­руг го­ро­да мер­т­вая пус­ты­ня — ни од­но­го де­ре­ва, ни од­ной зе­ле­ной по­лян­ки. Квад­рат­ные, ка­зар­мен­но­го ти­па до­ма; пыль, въеда­юща­яся в гор­ло, да пос­то­ян­ный блеск жел­то­го от пы­ли, го­ря­че­го бес­по­щад­но­го сол­н­ца.

«Скорее бы уехать! Толь­ко ско­рее бы даль­ше! — меч­та­ли мы. — Там, за мо­рем, Кав­каз, мяг­кая зе­лень, там от­дых, там по­кой­, все там. А здесь толь­ко ка­тор­ж­ная ра­бо­та и рас­ка­лен­ная пус­ты­ня, да лип­кая, жир­ная от неф­ти пыль».

Вечером, ког­да ста­но­ви­лось чуть прох­лад­ней­, мы рас­ки­ды­ва­ли пла­щи по пес­ку дво­ра, ва­ри­ли ужин, де­ли­лись впе­чат­ле­ни­ями и бол­та­ли.

— А ну, сколь­ко нам на­до еще де­нег?

— Еще де­сять. Зна­чит, не­де­ля ра­бо­ты с вы­че­том на еду.

— Ух, ско­рей бы! Каж­дый день, ког­да от­сю­да ухо­дит па­ро­ход, я не на­хо­жу се­бе мес­та! Я бы сош­ла с ума, ес­ли бы ме­ня зас­та­ви­ли здесь жить. Ну, чем здесь мож­но жить?

— Живут, Ри­та, жи­вут и не схо­дят с ума. Рож­да­ют­ся, же­нят­ся, влюб­ля­ют­ся — все честь чес­тью.

Рита вспом­ни­ла что-то и зас­ме­ялась.

— Знаешь, я бы­ла на ба­за­ре се­год­ня. Ко мне по­до­шел грек. Так, до­воль­но ин­тел­ли­ген­т­ное ли­цо. Он тор­гу­ет фрук­та­ми. В об­щем, мы раз­го­во­ри­лись. Про­во­дил он ме­ня до са­мо­го до­ма. Но хит­рый­, все звал к се­бе в гос­ти. Все на­ме­кал на то, что я ему нрав­люсь и все та­кое. По­том я заш­ла к не­му в лав­ку и поп­ро­си­ла его взве­сить мне фунт ком­по­та. Смот­рю, он све­сил не фунт, а два и, кро­ме то­го, на­ло­жил пол­ный ку­лек яб­лок. Я спра­ши­ваю его: сколь­ко? А он зас­ме­ял­ся и го­во­рит: «Для всех рубль, а для вас ни­че­го». Я взя­ла все, ска­за­ла: «спа­си­бо» и уш­ла.

— Взяла? -с не­го­до­ва­ни­ем пе­рес­п­ро­сил Ни­ко­лай. -Ты с ума сош­ла, что ли?

— Вот еще, что за глу­пос­ти! Ко­неч­но, взя­ла. Кто его за язык тя­нул пред­ла­гать? Ему рубль что? А для нас, гля­дишь, на один день рань­ше уедем.

Однако Ни­ко­лай нах­му­рил­ся и за­мол­чал. И мол­чал до тех пор, по­ка она не шеп­ну­ла ему ти­хонь­ко что-то на ухо.

Перед тем, как лечь спать, Ри­та по­дош­ла ко мне и об­ня­ла за шею.

— Отчего ты ка­кой­-то стран­ный­?

— Чем стран­ный­, Ри­та?

— Так. -Потом по­мол­ча­ла и вне­зап­но до­ба­ви­ла: — А все-та­ки, все-та­ки я очень люб­лю те­бя.

— Почему же «все-та­ки», Ри­та? Она сму­ти­лась, пой­ман­ная на сло­ве:

— Зачем ты при­ди­ра­ешь­ся? Ми­лый­, не на­до! Ска­жи луч­ше, что ты ду­ма­ешь?

И я от­ве­тил:

— Думаю о том, что зав­т­ра дол­жен прий­ти па­ро­ход «Карл Маркс» с гру­зом, и у нас бу­дет очень мно­го ра­бо­ты.

— И боль­ше ни о чем? Ну, по­го­во­ри со мной, спро­си ме­ня о чем-ни­будь?

Я ви­дел, что ей хо­чет­ся выз­вать ме­ня на раз­го­вор, я чув­с­т­во­вал, что я спро­шу ее о том, о чем со­би­ра­юсь спро­сить уже дав­но. И по­то­му я от­ве­тил сдер­жан­но:

— Спрашивать до­ро­гу у че­ло­ве­ка, ко­то­рый сам сто­ит на пе­ре­путье, бес­по­лез­но. И я ни о чем не спро­шу те­бя, Ри­та, но ког­да ты за­хо­чешь ска­зать мне что-ли­бо, ска­жи са­ма.

Она за­ду­ма­лась, уш­ла. Я ос­тал­ся один. Си­дел, ку­рил па­пи­ро­су за па­пи­ро­сой­, слу­шал, как шур­шит осы­па­ющий­ся со ска­лы пе­сок да пе­ре­ка­ты­ва­ют­ся галь­ки по от­ло­го­му бе­ре­гу.

Вошел в ком­на­ту. Ри­та уже спа­ла. Дол­го мол­ча лю­бо­вал­ся дым­кою опу­щен­ных рес­ниц. Смот­рел на зна­ко­мые чер­точ­ки смуг­ло­го ли­ца, по­том уку­тал ей но­ги спол­з­шим кра­ем оде­яла и по­це­ло­вал ее в лоб — осто­рож­но, ос­то­рож­но, что­бы не ус­лы­ша­ла.

В тот день ра­бо­та ки­пе­ла у нас вов­сю. Бо­чон­ки пе­ре­ка­ты­ва­лись, как ке­гель­ные ша­ры, меш­ки с солью чуть не бе­гом тас­ка­ли мы по гну­щим­ся под­мос­т­кам, и клу­бы бе­лой пы­ли один за дру­гим взме­ты­ва­лись над сбра­сы­ва­емы­ми пяти­пу­до­ви­ка­ми му­ки.

Мы ра­бо­та­ли в трю­ме, по­мо­гая мат­ро­сам зак­реп­лять груз на крюк сталь­но­го тро­са подъ­ем­но­го кра­на. Мы об­ли­ва­лись по­том, мок­рая грудь ка­за­лась клей­кой от муч­ной пы­ли, но от­ды­хать бы­ло не­ког­да.

— Майна, — от­ча­ян­ным го­ло­сом кри­чал трю­мо­вой мат­рос, -май­на по­ма­лу… Стоп… Ви­ра.

Железные це­пи кра­на скри­пе­ли, ши­пел вы­би­ва­ющий­ся пар, сто­пу­до­вые пач­ки гру­за то и де­ло взле­та­ли на­верх.

— Я не мо­гу боль­ше! -пе­ре­сох­ши­ми гу­ба­ми про­бор­мо­тал, под­хо­дя ко мне, Ни­ко­лай. -У ме­ня все гор­ло за­би­то грязью и гла­за за­сы­па­ны му­кой.

— Ничего, дер­жись, — об­ли­зы­вая язы­ком гу­бы, от­ве­чал я. -Кре­пись, Коль­ка, еще день-два.

— Полундра! -крик­нул раз­г­не­ван­но трю­мо­вой. -До­лой с прос­ве­та!

И Ни­ко­лай еле ус­пел от­с­ко­чить, по­то­му что свер­ху тя­же­ло грох­ну­лась спу­щен­ная пач­ка пло­хо при­ла­жен­ных меш­ков; один из них, сор­вав­шись, уда­рил су­хим жес­т­ким кра­ем Ни­ко­лая по ру­ке.

— Эх, ты!… Мать твою бог лю­бил! -зло вы­ру­гал­ся мат­рос. -Не суй баш­ку под кран!

Через нес­коль­ко ми­нут Ни­ко­лай­, сос­лав­шись на боль в за­шиб­лен­ном лок­те, ушел до­мой.

Мы ра­бо­та­ли еще око­ло двух ча­сов. Мат­рос то и де­ло крыл ме­ня креп­кой ру­ганью то в ви­де пре­дос­те­ре­же­ний­, то в ви­де по­ощ­ре­ния, то прос­то так. Ра­бо­тал я как на­вод­чик-артил­ле­рист в по­ро­хо­вом ды­му. Во­ро­чал меш­ки, бро­сал­ся к ящи­кам, сдер­ги­вал вой­лоч­ные тю­ки. Все это на­до было быс­т­ро при­ла­дить на раз­ло­жен­ные на по­лу це­пи, и тот­час же все ле­те­ло из трю­ма вверх, в квад­рат жел­то­го, сож­жен­но­го не­ба…

— Баста! -охрип­шим го­ло­сом ска­зал мат­рос, на­де­вая на крюк пос­лед­нюю пар­тию гру­за. -Под­на­жа­ли се­год­ня. Да­вай­, бра­ток, на­верх ку­рить!

Пошатываясь от ус­та­лос­ти, выб­ра­лись на па­лу­бу, се­ли на ска­мей­ку, за­ку­ри­ли. Те­ло клей­кое, го­ря­чее, ны­ло и зу­де­ло. Но не хо­те­лось ни умывать­ся, ни спус­кать­ся по сход­ням на бе­рег. Хо­те­лось си­деть мол­ча, ку­рить и не дви­гать­ся. И толь­ко ког­да за­ре­ве­ла си­ре­на ко­раб­ля, спус­тил­ся и ле­ни­во по­шел до­мой.

Сирена за­ре­ве­ла еще раз, пос­лы­шал­ся лязг це­пей­, кри­ки ко­ман­ды, кло­ко­та­ние бур­ля­щей во­ды и, свер­кая ог­ня­ми, па­ро­ход мед­лен­но поп­лыл даль­ше, к бе­ре­гам Пер­сии.

Рита и Ни­ко­лай си­де­ли у кос­т­ра. Они не за­ме­ти­ли, что я под­хо­дил к ним. Ни­ко­лай го­во­рил:

— Все рав­но… Ра­но или поз­д­но… Ты, Ри­та, чут­кая, вос­п­ри­им­чи­вая, а он сух и черств.

— Не всег­да, -по­мол­чав, от­ве­ти­ла Ри­та, -иног­да он бы­ва­ет дру­гим. Ты зна­ешь, Ни­ко­лай­, что мне нра­вит­ся в нем? Он силь­нее мно­гих и силь­нее те­бя. Не знаю, как те­бе объ­яс­нить, но мне ка­жет­ся, что без не­го нам сей­час бы­ло бы нам­но­го труд­нее.

— При чем тут си­ла? Прос­то он боль­ше об­т­ре­пан. Что это ему, в пер­вый раз, что ли? При­выч­ка, и все тут!

Я по­до­шел. Они обор­ва­ли раз­го­вор. Ри­та при­нес­ла мне умыть­ся.

Холодная во­да по­дей­ст­во­ва­ла ус­по­ка­ива­юще на го­ло­ву, и я спро­сил:

— Обедали?

— Нет еще. Мы жда­ли те­бя.

— Вот еще, к че­му бы­ло ожи­дать? Вы го­лод­ны, дол­ж­но быть, как со­ба­ки!

Перед тем как лечь спать, Ри­та не­ожи­дан­но поп­ро­си­ла:

— Гайдар, ты зна­ешь сказ­ки. Рас­ска­жи мне!

— Нет, Ри­та, я не знаю ска­зок. Я знал, ког­да был еще сов­сем ма­лень­ким, но с тех пор я по­за­был.

— А по­че­му же он зна­ет, по­че­му он не по­за­был? Он же стар­ше те­бя! Че­го ты улы­ба­ешь­ся? Ска­жи, по­жа­луй­ста, что это у те­бя за ма­не­ра всег­да как-то снис­хо­ди­тель­но, точ­но о ма­лень­ком, го­во­рить о Ни­ко­лае? Он то­же это за­ме­ча­ет. Он толь­ко не зна­ет, как сде­лать, что­бы это­го не бы­ло.

— Подрасти нем­но­го. Боль­ше тут ни­че­го не по­де­ла­ешь, Ри­та. От­ку­да у те­бя эти цве­ты?

— Это он дос­тал. Зна­ешь, он се­год­ня за­шиб се­бе ру­ку и, нес­мот­ря на это, за­лез вон на ту вер­ши­ну. Там бьет ключ, и око­ло не­го рас­тет нем­но­го тра­вы. Ту­да очень труд­но забраться. По­че­му ты ни­ког­да не дос­та­нешь мне цве­тов?

Я от­ве­тил ей:

— У ме­ня ма­ло вре­ме­ни для цве­тов.

На сле­ду­ющий день бы­ла по­луч­ка. Зав­т­ра уез­жать. Чув­с­т­во­ва­ли се­бя по-праз­д­нич­но­му. Пош­ли ку­пать­ся. Ри­та бы­ла ве­се­ла, пла­ва­ла по вол­нам ру­сал­кой­, брыз­га­лась и кри­ча­ла, что­бы мы не сме­ли ло­вить ее. Од­на­ко на Ни­ко­лая наш­ла ка­кая-то дурь. Нев­зи­рая на пре­дуп­реж­де­ние Ри­ты, он под­п­лыл к ней. И то ли по­то­му, что я пла­вал в это вре­мя да­ле­ко, а ей ста­ло не­лов­ко на­еди­не с Ни­ко­ла­ем, то ли по­то­му, что ее рас­сер­ди­ла под­чер­к­ну­тая его фа­миль­яр­ность, но толь­ко она крик­ну­ла что-то рез­кое, зас­та­вив­шее его поб­лед­неть и ос­та­но­вить­ся. Нес­коль­ко силь­ных взма­хов — и Ри­та уп­лы­ла прочь, за по­во­рот, к то­му мес­ту, где она раз­де­ва­лась.

Оделись, Ни­ко­лай был хмур и не го­во­рил ни сло­ва.

— Надо ид­ти по­ку­пать би­ле­ты на зав­т­ра. Кто пой­дет?

— Я, -ответил он рез­ко.

По-видимому, ему тя­же­ло бы­ло ос­та­вать­ся с на­ми.

— Ступай. -Я дос­тал день­ги и пе­ре­дал ему. -Мы бу­дем, ве­ро­ят­но, до­ма.

Он ушел. Мы дол­го еще гре­лись и сох­ли на сол­н­це. Ри­та вы­ду­ма­ла но­вое за­ня­тие — швы­рять галь­ки в мо­ре. Она сер­ди­лась, что у нее по­лу­ча­ет­ся не боль­ше двух кру­гов, тог­да как у ме­ня — три и че­ты­ре. Ког­да пу­щен­ный ею ка­мень слу­чай­но взмет­нул­ся над во­дою пять раз, она зах­ло­па­ла в ла­до­ши, объ­яви­ла се­бя по­бе­ди­тель­ни­цей и за­яви­ла, что швы­рять боль­ше не хо­чет, а хо­чет взби­рать­ся на го­ру.

Долго в этот ве­чер мы ла­за­ли с ней, сме­ялись, го­во­ри­ли и к до­му под­хо­ди­ли ус­та­лые, до­воль­ные, креп­ко сжи­мая друг дру­гу ру­ки.

Николая, од­на­ко, еще не бы­ло.

«Вероятно, он при­хо­дил уже, не зас­тал нас и по­шел ра­зыс­ки­вать», -ре­ши­ли мы.

Однако про­шел час, дру­гой­, а он все не воз­в­ра­щал­ся. Мы за­бес­по­ко­ились.

Николай вер­нул­ся в две­над­цать ча­сов но­чи. Он не сто­ял на но­гах, был аб­со­лют­но пьян, вы­ру­гал ме­ня сво­лочью, за­явил Ри­те, что лю­бит ее до бе­зу­мия, по­том обоз­вал… прос­ти­тут­кой и, по­кач­нув­шись, грох­нул­ся на пол. Дол­го он что-то бор­мо­тал и на­ко­нец ус­нул.

Рита мол­ча­ла, ут­к­нув­шись го­ло­вой в по­душ­ку, и я ви­дел, что вот-вот она го­то­ва раз­ры­дать­ся.

В кар­ма­нах Ни­ко­лая я на­шел двад­цать семь ко­пе­ек; би­ле­тов не бы­ло, и все ос­таль­ное бы­ло про­пи­то, оче­вид­но, в ка­ба­ке с груз­чи­ка­ми.

Утро бы­ло тя­же­лое. Ни­ко­лай дол­го мол­чал, оче­вид­но, толь­ко те­перь на­чи­ная соз­на­вать, что он на­де­лал.

— Я под­лец, -глу­хо ска­зал он, -и са­мое луч­шее бы­ло бы бро­сить­ся мне с го­ры вниз баш­кой.

— Глупости, -спокойно обор­вал я. -Ерун­да… С кем не бы­ва­ет. Ну, слу­чи­лось… Ну, ни­че­го не по­де­ла­ешь. Я се­год­ня пой­ду в кон­тор­ку и ска­жу, что­бы нас за­чис­ли­ли на пог­руз­ку опять. По­ра­бо­та­ем сно­ва. Бе­да ка­кая!

Днем Ни­ко­лай ле­жал. У не­го пос­ле вче­раш­не­го бо­ле­ла го­ло­ва. А я опять тас­кал меш­ки, бо­чон­ки с про­гор­к­лым мас­лом и свер­т­ки мок­рых, не­вы­де­лан­ных кож.

Когда я вер­нул­ся, Ри­ты не бы­ло до­ма.

— Как ты се­бя чув­с­т­ву­ешь, Ни­ко­лай­? Где Ри­та?

— Голова прош­ла, но чув­с­т­вую се­бя сквер­но. А Ри­ты нет. Она уш­ла ку­да-то, ког­да я еще спал.

Вернулась Ри­та ча­са че­рез два. Се­ла, не за­хо­дя в ком­на­ту, на ка­мень во дво­ре, и толь­ко слу­чай­но я уви­дел ее.

— Рита, -спросил я, кла­дя ей ру­ку на пле­чо. -Что с то­бой­, дет­ка?

Она вздрог­ну­ла, мол­ча стис­ну­ла мне ру­ку… Я ти­хо гла­дил ей го­ло­ву, ни­че­го не спра­ши­вая, по­том по­чув­с­т­во­вал, что на ла­донь мне упа­ла круп­ная теп­лая сле­за.

— Что с то­бой­? О чем ты? -И я при­тя­нул ее к се­бе. Но вмес­то от­ве­та она ут­к­ну­лась мне го­ло­вой в пле­чо и раз­ры­да­лась.

— Так, -проговорила она че­рез нес­коль­ко ми­нут. -Так, на­до­ело. Прок­ля­тый го­род, пес­ки… Ско­рей­, ско­рей на­до от­сю­да!

— Хорошо, -сказал я твер­до. -Мы бу­дем ра­бо­тать на пог­руз­ке по шес­т­над­цать ча­сов, но мы сде­ла­ем так, что про­бу­дем здесь не боль­ше де­ся­ти дней.

Однако выш­ло все нес­коль­ко ина­че. На дру­гой день, ког­да я вер­нул­ся, Ни­ко­лай хму­ро пе­ре­дал мне день­ги.

— Где ты дос­тал? -удив­лен­но спро­сил я.

— Все рав­но, -отве­тил он, не гля­дя мне в гла­за. -Это все рав­но где!

И ве­че­ром ог­ром­ная ста­рая ка­ло­ша — ржа­вый ко­рабль «Ма­рат» -отча­ли­ла вмес­те с на­ми от жел­тых бе­ре­гов, от гли­ня­ных скал «ка­тор­ж­но­го» го­ро­да.

Кавказ встре­тил нас при­вет­ли­во. За три дня в Ба­ку мы за­ра­бо­та­ли поч­ти столь­ко же, сколь­ко за две не­де­ли ра­бо­ты в Крас­но­вод­с­ке.

Мы по­се­ли­лись в пло­хонь­ком но­ме­ре ка­ко­го-то по­лупрос­ти­тут­с­ко­го при­то­на. Бы­ли мы об­т­ре­па­ны, ис­тер­ты, и у шпа­ны, за­пол­няв­шей со­сед­ние пив­ные, сош­ли за сво­их. Ри­та в пред­с­тав­ле­нии ге­ро­ев фи­нок и ко­ка­ина бы­ла на­шей шма­рой­, и к ней не прис­та­ва­ли… Обе­да­ли мы в гряз­ных, раз­б­ро­сан­ных кру­гом ба­за­ра хар­чев­нях. В них за двуг­ри­вен­ный мож­но бы­ло по­лу­чить «ха­ши» — ку­шанье, к ко­то­ро­му Ри­та и Ни­ко­лай дол­го не сме­ли прит­ра­ги­вать­ся, но по­том при­вык­ли.

«Хаши» — блюдо кав­каз­с­ко­го про­ле­та­рия. Это вы­по­лос­кан­ная, раз­ре­зан­ная на мел­кие ку­соч­ки ва­ре­ная тре­бу­ха, пре­иму­щес­т­вен­но же­лу­док и ба­ранья го­ло­ва. На­во­ро­тят тре­бу­хи пол­ную чаш­ку, по­том ту­да на­ли­ва­ет­ся жид­кая гор­чи­ца и все это гус­то пе­ре­сы­па­ет­ся круп­ной солью с тол­че­ным чес­но­ком.

В этих хар­чев­нях всег­да люд­но. Там и без­ра­бот­ные, и груз­чи­ки, и ли­ца без оп­ре­де­лен­ной про­фес­сии, те, ко­то­рые око­ла­чи­ва­ют­ся око­ло чу­жих че­мо­да­нов по прис­та­ням и вок­за­лам. Шны­ря­ют ус­луж­ли­вые лич­нос­ти в тол­с­тых паль­то, во внут­рен­них кар­ма­нах ко­то­рых всег­да най­дут­ся бу­тыл­ки с креп­ким са­мо­го­ном.

Гривенник в ру­ку — и не­за­мет­но, не­пос­ти­жи­мым об­ра­зом на­пол­ня­ет­ся чай­ный ста­кан, по­том быс­т­ро оп­ро­ки­дывается в гор­ло по­ку­па­те­ля, и сно­ва тол­с­тое паль­то зас­тег­ну­то, -и даль­ше, к со­сед­не­му сто­лу.

В две­рях по­ка­жет­ся иног­да ми­ли­ци­онер, оки­нет пыт­ли­вым взгля­дом си­дя­щих, без­на­деж­но по­ка­ча­ет го­ло­вою и уй­дет: пьяные не ва­ля­ют­ся, дра­ки нет, яв­ных бан­ди­тов не вид­но, в об­щем, си­ди­те, мол, си­ди­те, го­луб­чи­ки, до по­ры до вре­ме­ни.

И вот в од­ной из та­ких хар­че­вен я слу­чай­но встре­тил­ся с Яш­кой Сер­гу­ни­ным — с ми­лым по прош­ло­му, по друж­бе ог­не­вых лет Яш­кой.

Хрипел грам­мо­фон, как из­ды­ха­ющая от са­па ло­шадь. Гус­тые клу­бы пах­ну­ще­го чес­но­ком и са­мо­го­ном па­ра под­ни­ма­лись над та­рел­ка­ми. Яш­ка си­дел за край­ним сто­ли­ком и, воп­ре­ки пре­дос­те­ре­же­ни­ям хо­зя­ина-гре­ка, дос­та­вал от­к­ры­то из кар­ма­на пол­бу­тыл­ки, от­пи­вал пря­мо из гор­лыш­ка и при­ни­мал­ся сно­ва за еду.

Долго я всмат­ри­вал­ся в одут­ло­ва­тое, по­си­нев­шее ли­цо, гля­дел на меш­ки под вва­лив­ши­ми­ся гла­за­ми и уз­на­вал Яш­ку, и не мог уз­нать его. Толь­ко ког­да по­вер­нул­ся он пра­вой сто­ро­ной к све­ту, ког­да уви­дел ши­ро­кую по­ло­су са­бель­но­го шра­ма по­пе­рек шеи, я встал и по­до­шел к не­му, хлоп­нул его по пле­чу и крик­нул ра­дос­т­но:

— Яшка Сер­гу­нин… Ми­лый друг! Уз­на­ешь ме­ня?

Он, не рас­слы­шав воп­ро­са, враж­деб­но под­нял на ме­ня тус­к­лые, от­рав­лен­ные ко­ка­ином и вод­кой гла­за, хо­тел вы­ру­гать­ся, а мо­жет быть, и уда­рить, но ос­та­но­вил­ся, смот­рел с пол­ми­ну­ты прис­таль­но, нап­ря­гая, по-ви­ди­мо­му, всю свою па­мять. По­том уда­рил ку­ла­ком по сто­лу, пе­рек­ри­вил гу­бы и крик­нул:

— Сдохнуть мне, ес­ли это не ты, Гай­дар!

— Это я, Яш­ка. Иди­от ты эта­кий­! Сво­лочь ты… Ми­лый друг, сколь­ко лет мы с то­бой не ви­де­лись? Ведь еще с тех пор…

— Да, — от­ве­тил он.- Вер­но. С тех пор… С тех са­мых пор. Он за­мол­чал, нах­му­рил­ся, вы­нул бу­тыл­ку, от­пил из гор­лыш­ка и пов­то­рил:

— Да, с тех са­мых пор.

Но бы­ло вло­же­но в эти сло­ва что-то та­кое, что зас­та­ви­ло ме­ня нас­то­ро­жить­ся. Боль, слов­но кап­ля кро­ви, выс­ту­пив­шая из на­дор­ван­ной ста­рой ра­ны, и враж­деб­ность ко мне, как к кам­ню, из-за ко­то­ро­го на­дор­ва­лась эта ра­на…

— Ты пом­нишь? -ска­зал я ему. Но он обор­вал ме­ня сра­зу.

— Оставь! Ма­ло ли что бы­ло. На вот, пей, ес­ли хо­чешь, -и до­ба­вил с из­дев­кой­: -Вы­пей за упо­кой.

— За упо­кой че­го?

— Всего! -гру­бо от­ве­тил он. По­том еще го­ря­чей и рез­че: -Да, все­го, все­го, что бы­ло!

— А бы­ло хо­ро­шо, -опять на­чал я. -Пом­нишь Ки­ев, пом­нишь Бел­го­род­ку? Пом­нишь, как мы с то­бой все ва­ри­ли и ни­как не мог­ли до­ва­рить гу­ся? Так и съели по­лу­сы­рым! А все из-за Зе­ле­но­го.

— Из-за Ан­ге­ла, -хму­ро поп­ра­вил он.

— Нет, из-за Зе­ле­но­го. Ты за­был, Яш­ка. Это бы­ло под Ти­рас­по­лем. А на­шу бри­га­ду? А Со­ро­ки­на? А пом­нишь, как ты вы­ру­чал ме­ня, ког­да эта чер­то­ва ведь­ма — пет­лю­ров­ка ме­ня в чу­ла­не за­пер­ла?

— Помню. Все пом­ню! -отве­тил он. И блед­ная тень хо­ро­шей­, преж­ней Яш­ки­ной улыб­ки лег­ла на оту­пев­шее ли­цо. -Раз­ве это все… Раз­ве это все за­бу­дешь, Гай­дар! Э-э-эх! -точ­но стон сор­ва­лось у не­го пос­лед­нее вос­к­ли­ца­ние. Гу­бы пе­ре­ко­си­лись, и хрип­ло, бе­ше­но он бро­сил мне: — Оставь, те­бе ска­за­но!… Не к че­му все это. Ос­тавь, сво­лочь!

Окутался клу­ба­ми ма­хо­роч­но­го ды­ма, до­пил до кон­ца свой ста­кан са­мо­го­на, и рас­та­яла нав­сег­да приз­рач­ная тень Яш­ки­ной улыб­ки.

— Зачем ты в Ба­ку? Так шля­ешь­ся или по шир­ме ла­зишь?

— Нет.

— Ты что, ты, мо­жет, в пар­тии еще?

— А что?

— Так. Под­лец на под­ле­це вер­хом си­дит. Бю­рок­ра­ты все…

— Неужели же все? Он про­мол­чал.

— Я на ки­че был. Вы­шел, ра­бо­ту хо­тел — не­ту. Тут ты­ся­чи без­ра­бот­ных воз­ле пор­та шля­ют­ся. По­шел к Вась­ке. Пом­нишь Вась­ку, он у нас ко­мис­са­ром вто­ро­го ба­таль­она был? Тут те­перь. В Сов­нар­ко­ме здеш­нем ра­бо­та­ет. Два ча­са в при­ем­ной его до­жи­дал­ся. Так-та­ки в ка­би­нет и не пус­тил, а сам за­то вы­шел. «Изви­ни, -го­во­рит, -за­нят был. Сам зна­ешь. А нас­чет ра­бо­ты — ни­че­го не мо­гу. Тут без­ра­бо­ти­ца, сот­ни че­ло­век за день при­хо­дят. А ты к то­му же не член со­юза». Я чуть не зах­леб­нул­ся. Два ча­са дер­жать, а по­том: «ни­че­го не мо­гу!» Сво­лочь, го­во­рю ему, я хоть и не член союза, так ты зна­ешь же ме­ня, кто я и ка­кой я! Пе­ре­дер­ну­ло его. На­род в при­ем­ной­, а я та­кое за­вер­нул. «Ухо­ди, — го­во­рит, -ни­че­го не мо­гу. И ос­то­рож­ней вы­ра­жай­ся — это те­бе не штаб ди­ви­зии в де­вят­над­ца­том». А! -го­во­рю я ему.- Не штаб ди­ви­зии, под­лец ты эта­кий­! Как раз­вер­нул­ся да хряс­нул его по ро­же!

— Ну?

— Сидел три ме­ся­ца. А мне нап­ле­вать, хоть три го­да. Те­перь мне на все во­об­ще нап­ле­вать. Мы свое от­жи­ли.

— Кто мы?

— Мы, -ответил он уп­ря­мо. -Те, ко­то­рые не­на­ви­де­ли… ни­че­го не зна­ли, ни на что не смот­ре­ли, впе­ред не заг­ля­ды­ва­ли и дра­лись, как дьяво­лы, а те­перь ни­ко­му и ни за­чем…

— Яшка! Да ведь ты те­перь да­же не крас­ный­!

— Нет! -с не­на­вис­тью от­ве­тил он. -За­ду­шил бы всех под­ряд -и крас­ных, и бе­лых, и си­них, и зе­ле­ных!

Замолчал. По­ша­рил ру­кой в без­дон­ных рва­ных кар­ма­нах, вы­та­щил опять пол­бу­тыл­ки.

Я встал. Тя­же­ло бы­ло.

И я еще раз пос­мот­рел на Яш­ку, то­го са­мо­го, чья кой­ка сто­яла ря­дом с мо­ей­, чья го­ло­ва бы­ла го­ря­чей мо­ей­! Яш­ку-кур­сан­та, Яш­ку — та­лан­т­ли­во­го пу­ле­мет­чи­ка, луч­ше­го дру­га ог­не­вых лет! Вспом­нил, как под Ки­евом, с над­руб­лен­ной го­ло­вой­, он кор­чил­ся в аго­нии и улы­бал­ся. И еще тя­же­лей ста­ло от бо­ли за то, что он не умер тог­да с гор­дой улыб­кой­, с креп­ко за­жа­тым в ру­ке зам­ком, вых­ва­чен­ным из ко­ро­ба по­пав­ше­го к пет­лю­ров­цам пу­ле­ме­та…

Мечется Ку­ра, стис­ну­тая пли­та­ми ка­мен­ных бе­ре­гов, бьет мут­ны­ми вол­на­ми о ка­мен­ные сте­ны древ­них пос­т­ро­ек Тиф­ли­са. Во­ро­ча­ет кам­ни, ды­мит­ся пе­ною, бьет о ска­лы и злит­ся ста­рая ведь­ма — Ку­ра.

В Тиф­ли­се ог­ней ночью боль­ше, чем звезд в ав­гус­те.

Тифлисская ночь — как со­ва: тре­пы­ха­ет­ся, кри­чит в тем­но­те, хо­хо­чет, бу­до­ра­жит и не да­ет спать…

А у нас — все од­но и то же: вок­за­лы, ка­мен­ные пли­ты хо­лод­но­го по­ла, сон как пос­ле пор­ции хло­ро­фор­ма, — и тол­чок в спи­ну.

— Э-эй, вста­вай­те, граж­да­не, до­ку­мен­ты!

В Тиф­ли­се аген­ты до­рож­ной ЧК за­тя­ну­ты узень­ки­ми ре­меш­ка­ми в рю­моч­ку. Ма­узер с се­реб­ря­ной плас­тин­кой­, шпоры с поль­с­ким зво­ном, са­по­ги в звез­д­ных блес­т­ках, и ли­цо — всег­да толь­ко что от па­рик­ма­хе­ра.

— Вставай и вы­ме­тай­ся с вок­за­ла, то­ва­рищ! Кто ты? Даю до­ку­мен­ты — не смот­рит.

— Дай дру­гой. По­ка­жи, что это у те­бя за тол­с­тая бу­ма­га в за­пис­ной книж­ке вло­же­на?

— Это… это до­го­вор.

— Что та­кое за до­го­вор?

— Плюньте, то­ва­рищ агент! Ни­че­го опас­но­го: до­го­вор — это еще не за­го­вор. Прос­то на­пи­сал кни­гу, про­дал ее и зак­лю­чил до­го­вор.

Усмешка:

— А, так, зна­чит, ты книж­ный тор­го­вец! Нет, нель­зя на вок­за­ле. Вы­ме­тай­тесь!

На не­бе звез­ды, под звез­да­ми — зем­ля. На зем­ле в уг­лу, за вок­за­лом, сва­лен­ная ку­ча бре­вен. Се­ли.

Черной, зло­ве­щей тенью плы­вет ми­ли­ци­онер. Про­шел раз, про­шел два, ос­та­но­вил­ся. И не ска­зал да­же ни сло­ва, а прос­то мах­нул ру­кой­, что оз­на­ча­ет: «А ну-ка, вы­ме­тай­тесь, нель­зя здесь си­деть, не по­ла­га­ет­ся».

Ушли. Но пой­ми­те, то­ва­рищ ми­ли­ци­онер! В ас­фаль­те сы­ро­го тро­ту­ара, в брев­нах для пос­т­рой­ки не бу­дет ямы от­то­го, что на них от­дох­нут трое ус­тав­ших бро­дяг.

Полосатые, как кос­тю­мы ка­тор­ж­ни­ков, вер­с­ты по­ка­за­ли нам, что пер­вая сот­ня прой­де­на. Да­ле­ко по­за­ди Тиф­лис, да­ле­ко сол­неч­ная до­ли­на древ­не­го Мцхе­та, по­за­ди ка­мен­ная кре­пость раз­ва­лив­ше­го­ся Ана­ури. А до­ро­га все вьет­ся, кру­жит, за­би­ра­ет в го­ры, и снеж­ные вер­ши­ны Гу­да­ур­с­ко­го пе­ре­ва­ла все бли­же и бли­же.

Мы идем пеш­ком по Гру­зии. Идем пя­тый день, но­чу­ем в го­рах у кос­т­ра. Пьем де­ше­вую, но хо­лод­ную и вкус­ную клю­че­вую во­ду, ва­рим ба­ранью пох­леб­ку, ки­пя­тим дым­ный чай и идем даль­ше.

— Гайдар! -ска­за­ла мне на­ко­нец обож­жен­ная сол­н­цем и обор­ван­ная Ри­та.-Ска­жи, за­чем все это? За­чем ты вы­ду­мал эту до­ро­гу? Я не хо­чу боль­ше ни Гру­зии, ни Кав­ка­за, ни раз­ва­лен­ных ба­шен. Я ус­та­ла и хо­чу до­мой­!

Николай раз­д­ра­жен­но вто­рил:

— Было бы го­раз­до про­ще сесть на по­езд в Тиф­ли­се, до­ехать до Ста­лин­г­ра­да, а от­ту­да — до­мой. Ты из­му­чишь ее, и во­об­ще зас­тав­лять жен­щи­ну ла­зать по этим чер­то­вым го­рам — глу­по. Я рас­сер­дил­ся:

— Еще про­ще и ум­нее спать на мяг­кой пол­ке ва­го­на пер­во­го клас­са или си­деть до­ма. Не так ли? Пос­мот­ри, Ри­та, ви­дишь впе­ре­ди бе­лый ко­готь снеж­ной го­ры? В спи­ну жжет сол­н­це, а от­ту­да ду­ет хо­лод­ный снеж­ный ве­тер!

Но Ни­ко­лай про­дол­жал бор­мо­тать:

— Чего хо­ро­ше­го на­шел? Су­мас­шес­т­вие! Это кон­чит­ся тем, что она схва­тит вос­па­ле­ние лег­ких. Ты иг­ра­ешь ее здо­ровь­ем!

Так всег­да: чем неж­нее, чем за­бот­ли­вей ста­но­вит­ся он, тем хо­лод­нее и сдер­жан­ней я…

Когда Ри­те пон­ра­вил­ся ка­кой­-то цве­ток, Ни­ко­лай ед­ва не сло­мал се­бе го­ло­ву, взби­ра­ясь на от­вес­ную ска­лу. Сор­вал и при­нес ей. А в этот же ве­чер, воз­в­ра­ща­ясь с кус­ком ба­рань­его мя­са, куп­лен­ным в до­миш­ке, до ко­то­ро­го, ес­ли дваж­ды под­ряд доб­рать­ся, то на тре­тий сдох­нешь, я уви­дел, что Ни­ко­лай у кос­т­ра це­лу­ет Ри­ту в гу­бы. «Оче­вид­но, за цве­ток», -по­ду­мал я и, ус­мех­нув­шись, пос­мот­рел на свои ру­ки, но в ру­ках у ме­ня цвет­ка не бы­ло, а был толь­ко ло­моть мя­са на ужин…

Вечером в этот день встреч­ный от­ряд кон­ной ми­ли­ции пре­дуп­ре­дил нас, что где-то близ­ко ры­щут всад­ни­ки из бан­ды Ча­ла­ка­ева — гор­но­го стер­вят­ни­ка, не­уло­ви­мо­го и отъ­яв­лен­но­го кон­т­р­ре­во­лю­ци­оне­ра.

Ночью мне не спа­лось. Все вре­мя чу­дил­ся шо­рох вни­зу, чей­-то ше­пот и ло­ша­ди­ное фыр­канье. Я спус­тил­ся вниз к ручью и, ос­то­рож­но раз­д­ви­нув кус­ты, уви­дел при лун­ном све­те пя­те­рых всад­ни­ков.

Встревоженный, я быс­т­ро по­лез об­рат­но пре­дуп­ре­дить спя­щих то­ва­ри­щей и за­ту­шить уг­ли кос­т­ра. На бе­гу я на­ле­тел на ка­ко­го-то че­ло­ве­ка, ко­то­рый со все­го раз­ма­ха уда­рил ме­ня в пле­чо. В тем­но­те мы схва­ти­лись мер­т­вой­, цеп­кой хват­кой. Я был, оче­вид­но, силь­ней­, по­то­му что по­ва­лил че­ло­ве­ка и ду­шил его за гор­ло, нас­ту­пив ко­ле­ном на от­ки­ну­тую ру­ку, сжи­мав­шую кин­жал.

Человек не мог раз­мах­нуть­ся и, нап­ра­вив кли­нок к мо­ему пра­во­му бед­ру, мед­лен­но вдав­ли­вал мне ос­т­рие в те­ло. И кли­нок вхо­дил все глуб­же и глуб­же. Ока­ме­нев, стис­нув зу­бы, я про­дол­жал за­жи­мать ему гор­ло, по­ка он не зах­ри­пел. На­ко­нец он под­су­нул под мою грудь свою ле­вую ру­ку и поп­ро­бо­вал пе­рех­ва­тить в нее кли­нок. Ес­ли бы ему это уда­лось, я по­гиб бы на­вер­ня­ка.

Я от­пус­тил гор­ло и скру­тил ему ру­ку; кли­нок, звяк­нув, упал ку­да-то на кам­ни, а мы, сжи­мая друг дру­га, на­ча­ли пе­ре­ка­ты­вать­ся по зем­ле. Я ви­дел, что он пы­та­ет­ся вы­та­щить из ко­бу­ры ре­воль­вер. «Хо­ро­шо, -мель­к­ну­ла у ме­ня счас­т­ли­вая мыс­ль, -пусть вы­тас­ки­ва­ет». Я быс­т­ро от­пус­тил его ру­ки. По­ка он рас­сте­ги­вал кноп­ку ко­бу­ры, я под­нял тя­же­лый ка­мень и со все­го раз­ма­ха уда­рил его по го­ло­ве. Он вскрик­нул, рва­нул­ся: хряс­т­ну­ли сло­ман­ные кус­ты, и, не вы­пус­кая друг дру­га, мы оба по­ле­те­ли вниз.

Когда я оч­нул­ся, нез­на­ко­мец ле­жал по­до мной и не ды­шал. Он раз­бил­ся о кам­ни. Я раз­жал паль­цы. Ско­рее на­верх, ско­рей к Ри­те. Встал, шаг­нул, но тот­час же за­ша­тал­ся и сел.

«Хорошо, — подумал я, -хо­ро­шо, а все-та­ки я по­ды­му тре­во­гу, и они ус­пе­ют скрыть­ся». Вы­нув из-за по­яса уби­то­го на­ган, я на­жал со­бач­ку и дваж­ды ба­бах­нул в воз­дух.

Горное эхо заг­ро­хо­та­ло по ущелью гро­мо­вы­ми пе­ре­ка­та­ми. И не ус­пе­ли еще утих­нуть за­пу­тав­ши­еся в ус­ту­пах скал от­го­лос­ки выс­т­ре­лов, как да­ле­ко спра­ва пос­лы­ша­лись тре­вож­ные кри­ки.

Они бро­сят­ся сей­час сю­да, вся ва­та­га, дол­ж­но быть. А я не мо­гу бе­жать! У ме­ня кру­жит­ся от уда­ра го­ло­ва. Но тот­час же я вспом­нил Ри­ту. Ри­ту, ко­то­рую нуж­но бы­ло спас­ти во что бы то ни ста­ло! Усев­шись на кам­ни, я ус­мех­нул­ся и, под­няв чер­ный го­ря­чий на­ган, на­чал са­дить в звез­ды выс­т­рел за выс­т­ре­лом.

Минут че­рез пять раз­дал­ся ло­ша­ди­ный то­пот. Я от­полз на два ша­га к бе­ре­гу, под ко­то­рым кло­ко­та­ли вол­ны су­мас­шед­шей Араг­вы. Всад­ни­ки пе­ре­го­ва­ри­ва­лись о чем-то по-гру­зин­с­ки, но я по­нял толь­ко два, са­мые нуж­ные мне сло­ва: «Они убе­жа­ли!»

Больше ни­че­го мне и не на­до бы­ло. В сле­ду­ющую же се­кун­ду конь од­но­го из всад­ни­ков зах­ра­пел, спот­к­нув­шись о труп мо­его про­тив­ни­ка. Ос­та­но­ви­лись, сос­ко­чи­ли с се­дел. По­сы­па­лись кри­ки и ру­га­тель­с­т­ва. По­том заж­г­лась спич­ка. И яр­ко вспых­ну­ла заж­жен­ная кем-то бу­ма­га.

Но преж­де чем гла­за бан­ди­тов ус­пе­ли раз­г­ля­деть что-ли­бо, я, зак­рыв гла­за, бро­сил­ся вниз, в чер­ные вол­ны бе­ше­ной Араг­вы.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Сколько вре­ме­ни швы­ря­ли и ло­ма­ли ме­ня греб­ни Араг­вы, ска­зать труд­но. Пом­ню толь­ко: зах­лес­ты­ва­ло гор­ло, уда­ря­ло в спи­ну кон­цом ка­ко­го-то об­лом­ка де­ре­ва…

Помню, что у по­во­ро­та швыр­ну­ло к бе­ре­гу на ка­мень и тот­час же по­та­щи­ло на­зад. Ин­с­тин­к­тив­но ух­ва­тив­шись за ос­т­рый выс­туп, я нап­ряг ос­тат­ки сил и дер­жал­ся до тех пор, по­ка то­ро­пя­ща­яся Араг­ва не раз­жа­ла паль­цев и, злоб­но плю­нув мне в ли­цо хо­лод­ной пе­ной­, не ум­ча­лась даль­ше.

Выбрался на бе­рег, хо­тел сесть, но, ис­пу­гав­шись, как бы на­ле­тев­ший с раз­бе­га пар­ти­зан­с­кий от­ряд волн не смыл ме­ня сно­ва, сде­лал еще нес­коль­ко ша­гов и упал.

Так прош­ла ночь. Ут­ром под­нял­ся раз­би­тый­, из­му­чен­ный­, го­ло­ва бы­ла тя­же­ла, а в вис­ки сту­ча­ли мо­ло­точ­ки мер­но и ров­но: тук-тук, тук-тук.

Я вздрог­нул. Я не люб­лю и бо­юсь это­го сту­ка — это сту­чит тем­но­та. Час­то пос­ле та­ко­го пос­ту­ки­ва­ния в го­ло­ву вры­ва­лись су­мер­ки, и тог­да пред­ме­ты те­ря­ли свои очер­та­ния, а крас­ки и от­тен­ки сли­ва­лись в од­но, и но­га сту­па­ла на­угад.

Тогда док­тор I Мос­ков­с­кой пси­хи­ат­ри­чес­кой Мо­исей Аб­ра­мо­вич уко­риз­нен­но по­ка­чи­вал го­ло­вой над кой­кой рас­п­ре­де­ли­тель­ной па­ла­ты и го­во­рил лас­ко­во:

— Ай-ай, ба­тень­ка, опять к нам. Ну, ни­че­го. Два-три дня, и все поп­ра­вит­ся.

Потом, ког­да вы­пи­сы­ва­ли, жал мне ру­ку и пре­дуп­реж­дал:

— Ну, по­жа­луй­ста… об­раз жиз­ни са­мый ре­гу­ляр­ный. Трав­ма, ис­те­роп­си­хо… и т. д. По­жа­луй­ста, что­бы боль­ше не по­па­дать (В пись­мах двад­ца­тых го­дов А. Гай­дар не раз упо­ми­на­ет об этой боль­ни­це и вра­че Мо­исее Аб­ра­мо­ви­че, у ко­то­ро­го ле­чил­ся от трав­ма­ти­чес­ко­го нев­ро­за-ре­зуль­та­та кон­ту­зии в го­ды граж­дан­с­кой вой­ны. Имен­но из-за это­го ди­аг­но­за пи­са­тель и был уво­лен из ко­ман­д­но­го сос­та­ва Крас­ной Ар­мии. В двад­цать лет он стал за­пас­ным ко­ман­ди­ром пол­ка, тог­да как его свер­с­т­ни­ки лишь год спус­тя под­ле­жа­ли при­зы­ву на во­ин­с­кую служ­бу).

И на ру­ки вы­да­ва­лась справ­ка о том, что «во столь­ко-то ча­сов был дос­тав­лен в ле­чеб­ни­цу в су­ме­реч­ном сос­то­янии».

И поч­ти всег­да пе­ред этим за­га­доч­ным сос­то­яни­ем мо­ло­точ­ки в вис­ки: тук-тук…

«Рита! — вспомнил я и улыб­нул­ся. -Ско­рей­! Где она? Ко­неч­но, ожи­да­ет ме­ня в том се­ле­нии, ко­то­рое бы­ло впе­ре­ди по на­шей до­ро­ге».

Сразу взя­лись от­ку­да-то си­лы, пе­рес­та­ло сжи­мать вис­ки, и я за­ша­гал впе­ред.

Шел весь день. Ус­та­вая, са­дил­ся пе­ре­дох­нуть, прик­ла­ды­вал к го­ло­ве вы­мо­чен­ный в хо­лод­ной клю­че­вой во­де пла­ток… Вста­вал и шел опять.

Поздним ве­че­ром доб­рал­ся до по­сел­ка. За­шел в один дом и спро­сил: не ви­да­ли ли тут двух рус­ских про­хо­жих? Го­во­рят: нет…

Зашел в дру­гой. Тут мне объ­яс­ни­ли, что не толь­ко ви­да­ли, а мо­гут да­же по­ка­зать, где они сей­час ос­та­но­ви­лись. Маль­чиш­ка-гру­зин выз­вал­ся про­во­дить.

«Рита вот сей­час об­ра­ду­ет­ся! Они, ве­ро­ят­но, из­му­чи­лись за ме­ня. Ду­ма­ют бог зна­ет что».

Мы ос­та­но­ви­лись. Я от­во­рил ка­лит­ку, во­шел во двор до­ми­ка. Ста­рик хо­зя­ин поз­до­ро­вал­ся и по­вел ме­ня в дом.

— А где на­ши? — крик­нул я, не ви­дя ни­ко­го.

— Кто? Де­вуш­ка с че­ло­ве­ком? Они уш­ли еще ут­ром.

— Ушли! — и я мол­ча сел на ска­мей­ку.

— Они уш­ли и ос­та­ви­ли пись­мо.

— Мне?

— Да, дол­ж­но быть. Де­вуш­ка ска­за­ла: «Если пос­ле нас тут прой­дет че­ло­век, рус­ский­, бе­ло­ку­рые во­ло­сы, одет так же, как этот, то пе­ре­дай­те ему, по­жа­луй­ста, это пись­мо».

Я рас­пе­ча­тал. Пись­мо — пол­ное не­на­вис­ти и през­ре­ния.

«Ты эго­ист. Ты черств и сух, как ник­то, и ду­ма­ешь толь­ко о се­бе. Вмес­то то­го, что­бы ос­тать­ся с на­ми, ты при пер­вых же выс­т­ре­лах пред­по­чел бро­сить нас, что­бы са­мо­му, не свя­зан­но­му ни­чем, пря­тать­ся и скры­вать­ся. В се­год­няш­нюю ночь я раз­га­да­ла те­бя. Ни­ко­лай ра­нен в ру­ку, но все-та­ки не ос­та­вил ме­ня. Твоя до­ро­га от­ня­ла у ме­ня мно­го здо­ровья и нер­вов. Стран­с­т­вуй луч­ше один. Счас­т­ли­во­го пу­ти.

Рита».

Внизу при­пис­ка Ни­ко­лая.

«Я ни­как не ожи­дал от те­бя это­го. Это не­чес­т­но!»

— Нечестно, -пересохшими гу­ба­ми про­шеп­тал я.- А это чес­т­но — умыш­лен­но под­та­со­вы­вать все? Да­же ес­ли бы Рита, ко­то­рая зна­ет ме­ня мень­ше, мог­ла до­пус­тить, раз­ве ты… не дол­жен был до­ка­зать, что это ложь, что это­го не мо­жет быть? Это чес­т­но?

Молоточки зас­ту­ча­ли с уд­во­ен­ной си­лой. Хо­зя­ин то­роп­ли­во на­лил в гли­ня­ную чаш­ку во­ды и по­дал мне. Я про­тя­нул ру­ку, ту са­мую, ко­то­рой ду­шил ночью бан­ди­та, — ру­ка бы­ла блед­на и дро­жа­ла.

— Смотри, кровь! -испу­ган­но ска­зал маль­чик от­цу.

Я си­дел мол­ча. Зу­бы на­чи­на­ли вы­би­вать дробь. Ста­но­ви­лось хо­лод­но.

Белым лос­ку­том мне пе­ре­вя­за­ли ра­не­ное бед­ро.

Тук- тук-тук.

«Травма, — мелькнула у ме­ня мыс­ль. -Опять Мо­исей Аб­ра­мо­вич».

Я дол­го смот­рел на хо­зя­ина, по­том ска­зал ему:

— Это прой­дет. Поз­во­ни­те по те­ле­фо­ну 1-43-62 и пе­ре­дай­те, что я опять бо­лен.

Дальше об­рыв­ки.

Помню: про­хо­дил день, нас­ту­па­ла ночь, по­том как буд­то на­обо­рот.

Помню, у из­го­ловья по­дол­гу си­дел ста­рик, ус­по­ка­ивал ме­ня и рас­ска­зы­вал. Рас­ска­зы­вал он что-то стран­ное: о ка­кой­-то гор­ной­, ди­кой стра­не, зам­к­ну­той и неп­рис­туп­ной.

— Откуда это?

— Это? Это из стра­ны ры­ца­рей.

— Разве и сей­час есть ры­ца­ри?

— Да, и сей­час.

— А где?

— Там, -он мот­нул го­ло­вой по нап­рав­ле­нию к ущелью. -На­до ид­ти мно­го-мно­го дней в го­ры. Но с этой сто­ро­ны ту­да ник­то не хо­дит. Ник­то да­же нас­то­ящих троп от­сю­да не зна­ет. Кро­ме то­го, эти лю­ди не лю­бят, ког­да к ним при­хо­дят чу­жие.

— Кто они?

— Они… хев­су­ры.

Доставали ка­кие-то бу­ма­ги у ме­ня из кар­ма­нов. Пи­са­ли ку­да-то пись­ма.

Однажды под ве­чер я прос­нул­ся. То есть я и не спал вов­се, но впе­чат­ле­ние бы­ло та­кое, буд­то прос­нул­ся.

«Рита! — вспомнил я с ужа­сом. -Ри­та! Что ты де­ла­ешь?»

В до­ме бы­ло пус­то. По­ры­вис­то встал, схва­тил ка­кой­-то ме­шок, су­нул в не­го нес­коль­ко чу­ре­ков. Снял со сте­ны свой охот­ни­чий нож.

«Надо то­ро­пить­ся! -по­ду­мал я. — На­до ско­рей спе­шить, ско­рей объ­яс­нить все!»

Я выс­ко­чил из до­ма и не­за­мет­но вы­шел из се­ле­ния. В су­мер­ках быс­т­ро за­ша­гал по до­ро­ге. Про­шел с вер­с­ту и вдруг опом­нил­ся.

«А ку­да я, соб­с­т­вен­но, иду? К Ри­те? Объ­яс­нять? А за­чем? Сто­ит ли? Да и поз­д­но уже, по­жа­луй­, объ­яс­нять. Не сто­ит. Но ку­да же тог­да? Ес­ли ид­ти впе­ред не­ку­да, то об­рат­но нель­зя. Но не сто­ять же пос­ре­ди до­ро­ги!»

Я ог­ля­нул­ся.

В су­ме­реч­ной тор­жес­т­вен­ной ти­ши­не под за­об­лач­ной вы­ши­ной тор­чал хищ­ный ко­готь снеж­ной пти­цы — вер­ши­на да­ле­кой мрач­ной го­ры. Вни­зу -чер­ное ущелье, вни­зу ле­са.

«Там — та гор­ная стра­на, -по­ду­мал я. -Впро­чем, все рав­но!»

Не раз­ду­мы­вая, не рас­суж­дая, я свер­нул с до­ро­ги и быс­т­ро за­ша­гал в от­к­ры­тую пасть за­га­доч­но­го ущелья.

Мне труд­но сей­час ска­зать, сколь­ко дней — че­ты­ре или шесть — я шел впе­ред.

Кажется, ла­зал, как лу­на­тик, по го­ло­вок­ру­жи­тель­ным кар­ни­зам, на­ты­кал­ся на пе­ре­ре­за­ющие путь ска­лы, воз­в­ра­щал­ся об­рат­но, за­ги­бал впра­во, за­вер­ты­вал вле­во, кру­жил и, на­ко­нец, по­те­рял вся­кое пред­с­тав­ле­ние о том, ку­да иду и от­ку­да на­чал путь.

Кажется, но­чи бы­ли прох­лад­ные. Но­ча­ми свис­те­ли раз­бой­ные вет­ры, ре­ве­ли по­то­ки, и вы­ли по но­чам не то вол­ки, не то со­вы, да шу­ме­ли лис­тья ди­ко­го зве­ри­но­го ле­са.

Скоро нас­ту­пил го­лод. Я ла­зал по де­ревь­ям. Дос­та­вал яй­ца ка­ких-то чер­но-си­них птиц. Пой­мал од­наж­ды в но­ре зверь­ка, по­хо­же­го на сус­ли­ка, за­жа­рил и съел.

И чем даль­ше за­би­рал­ся я, тем глу­ше, мол­ча­ли­вей и враж­деб­ней смы­ка­лось коль­цо гор, тем бес­по­щад­нее да­ви­ли го­ло­ву ка­мен­ные гро­ма­ды урод­ли­вых скал. Не бы­ло ни ма­лей­ше­го приз­на­ка че­ло­ве­чес­ко­го жилья, ди­кой ка­за-ла­сь са­ма мысль, что здесь мо­жет жить че­ло­век.

Только один раз бы­ла встре­ча. В тре­вож­ном шо­ро­хе дро­жа­ще­го кус­тар­ни­ка я стол­к­нул­ся ли­цом к ли­цу со ста­рым об­лез­лым мед­ве­дем. Он под­нял­ся из ло­го­ва, прис­таль­но пос­мот­рел на ме­ня, по­мо­тал го­ло­вой и, ле­ни­во по­вер­нув­шись, спо­кой­но по­шел прочь.

Эти дни го­ло­ва у ме­ня бы­ла го­ря­ча, ибо в ней, как в гли­ня­ном со­су­де, в ко­то­ром бро­дит ви­ног­рад­ное ви­но, бро­дит ли без тол­ку, би­лись о сте­ны че­реп­ной ко­роб­ки не­ок­реп­шие еще и нес­ло­жив­ши­еся мыс­ли. По­том все пе­реб­ро­ди­ло, улег­лось, страш­ная ус­та­лость на­ча­ла ско­вы­вать те­ло. И од­наж­ды, взоб­рав­шись на по­рос­ший мхом ка­ме­нис­тый холм, я ус­нул тя­же­лым, креп­ким сном. Тем са­мым сном, ко­то­рым за­кан­чи­ва­ет­ся при­па­док, сном, во вре­мя ко­то­ро­го про­хо­дят су­мер­ки и нас­та­ет се­рый­, но нас­то­ящий день.

Проснулся я от уко­ла в спи­ну. По­вер­нул­ся, от­к­рыл гла­за:

— Что это? На­яву или опять гал­лю­ци­на­ция?

Прямо на­до мною, воз­ле двух ко­ней­, сто­яли два спе­шив­ших­ся всад­ни­ка -два сред­не­ве­ко­вых ры­ца­ря. Один из них, с тон­ким яс­т­ре­би­ным ли­цом, пе­ре­се­чен­ным шра­ма­ми, тро­гал ме­ня кон­чи­ком ос­т­ро­го копья.

Лица обо­их нез­на­ком­цев вы­ра­жа­ли изум­ле­ние и лю­бо­пыт­с­т­во.

Я хо­тел под­нять­ся, но ос­т­рие копья не поз­во­ли­ло мне. Че­ло­век ска­зал что-то сво­ему то­ва­ри­щу, по­том под­нял на­до мной это уз­кое ме­тал­ли­чес­кое ос­т­рие.

Меня по­ра­зи­ло вы­ра­же­ние ли­ца это­го че­ло­ве­ка. С та­ким вы­ра­же­ни­ем маль­чиш­ка сто­ит в ле­су над при­кор­нув­шей яще­ри­цей и ду­ма­ет: раз­бить ей го­ло­ву кам­нем или не сто­ит? Соб­с­т­вен­но, не к че­му раз­би­вать, а мож­но все-та­ки и раз­бить!…

Но дру­гой от­ве­тил ему что-то и по­ка­чал го­ло­вой.

— Камарджоба! Ам­ха­на­ко! — по-гру­зин­с­ки ска­зал я из-под копья.

Очевидно, пер­вый по­нял, по­то­му что чуть ус­мех­нул­ся и, опус­тив копье, по­ка­зал мне жес­том, что­бы я встал.

Я под­нял­ся, но тот­час же упал сно­ва, сва­лен­ный уда­ром древ­ка копья. И пер­вый нас­то­ро­жен­но крик­нул что-то, ука­зы­вая на мой охот­ни­чий нож.

Я снял нож с по­яса и про­тя­нул им.

Тут слу­чи­лось неч­то не­ожи­дан­ное. При ви­де хо­ро­ше­го клин­ка, оп­рав­лен­но­го в во­ро­не­ные нож­ны, оба рва­ну­лись к не­му.

Пер­вый ус­пел вых­ва­тить у ме­ня дож рань­ше. Но дру­гой с гор­тан­ным кри­ком схва­тил­ся за ру­ко­ят­ку сво­ей кри­вой­, тя­же­лой шаш­ки. Пер­вый от­с­ко­чил и пов­то­рил его дви­же­ние. Я ду­мал, что вот-вот они схва­тят­ся и нач­нут ру­бить друг дру­га.

Но пер­вый ска­зал что-то, вто­рой сог­ла­сил­ся: они опус­ти­ли ру­ки, взя­ли копья и ста­ли ря­дом. Пер­вый раз­мах­нул­ся и изо всей си­лы бро­сил копье; оно со свис­том про­ле­те­ло ми­мо ме­ня и оца­ра­па­ло ко­ру тол­с­то­го де­ре­ва. Вто­рой зас­ме­ял­ся и то­же мет­нул копье; оно, глу­хо стук­нув­шись, вош­ло в ствол то­го же де­ре­ва и ос­та­лось тор­чать там. Тог­да пер­вый нах­му­рил­ся и мол­ча про­тя­нул вто­ро­му мой нож, по­том по­до­шел ко мне, при­ка­зы­вая зна­ка­ми сесть вер­хом на его ло­шадь. Я сел. Он взял ве­рев­ку и под брю­хом ло­ша­ди свя­зал мне но­ги. По­том оба вско­чи­ли в сед­ла и, уда­рив на­гай­кой ко­ней­, по­нес­лись впе­ред.

Лошади их бы­ли как змеи. Дру­гая дав­но раз­би­лась бы са­ма или раз­би­ла всад­ни­ка о ство­лы де­ре­ва. А эти уве­рен­но и спо­кой­но из­ви­ва­лись меж де­ревь­ев и мча­лись пос­ре­ди ча­щи быс­т­рой рысью.

Невольная дрожь про­бе­жа­ла по те­лу, ког­да мы узень­ким по­лу­то­ра­ар­шин­ным кар­ни­зом по­еха­ли над чер­ной­, без­дон­ной про­пас­тью. А ког­да за де­сят­ком по­во­ро­тов ко­ни ос­та­но­ви­лись пря­мо пе­ред ба­шен­ка­ми, об­не­сен­ны­ми ка­мен­ной сте­ной­, пе­ред не­боль­шим, но нас­то­ящим зам­ком, бы­ла уже ночь.

Заскрипели от­во­ря­ющи­еся во­ро­та. Мы въеха­ли во двор. Всад­ни­ки сос­ко­чи­ли. Нас ок­ру­жи­ло нес­коль­ко че­ло­век. Кто-то раз­вя­зал мне но­ги и вза­мен это­го скру­тил ру­ки. Кто-то взял за пле­чи и по­вел по уз­ко­му, сы­ро­му, зап­лес­не­ве­ло­му ко­ри­до­ру. Еще раз скрип­ну­ла дверь, и ме­ня тол­к­ну­ли вниз. Про­ле­тев нес­коль­ко сту­пе­нек, я сел на пол. Дверь зах­лоп­ну­лась.

Я ог­ля­нул­ся: под­вал — че­ты­ре ша­га на че­ты­ре. В ма­лень­кое, узень­кое от­вер­с­тие ок­на вид­ны ло­ша­ди­ные но­ги да кра­ешек мед­ной блес­тя­щей лу­ны.

Прошло не ме­нее че­сов че­ты­рех-пя­ти. Свер­ху до­но­си­лись ве­се­лые кри­ки, шум, мо­но­тон­ная му­зы­ка. Иног­да то­пот, точ­но там пля­са­ли. Я про­дол­жал ле­жать на по­лу. Креп­ко пе­ре­вя­зан­ные ру­ки за­тек­ли; про­бо­вал бы­ло зу­ба­ми ослабить рем­ни — ни­че­го не выш­ло. Ста­ло еще, по­жа­луй­, ху­же, по­то­му что на­мок­шие от слю­ны ре­меш­ки на­бух­ли и еще креп­че стис­ну­ли кис­ти рук.

Наконец раз­дал­ся гул­кий шум ша­гов, зас­к­ри­пе­ла дверь: за мной приш­ли. Я встал и в соп­ро­вож­де­нии кон­во­ира, во­ору­жен­но­го толь­ко кин­жа­лом, за­жа­тым в пра­вой ру­ке, по­шел ту­да, ку­да он под­тал­ки­вал ме­ня.

Распахнулась но­вая дверь, и я ос­та­но­вил­ся у по­ро­га.

За боль­шим длин­ным сто­лом си­де­ло че­ло­век пят­над­цать хев­су­ров. На сто­ле — пря­мо на­ва­лен­ные на дос­ки — ле­жа­ли ку­ча­ми кус­ки на­ре­зан­но­го ва­ре­но­го мя­са; кру­гом сто­яли гли­ня­ные кув­ши­ны и ро­го­вые куб­ки с ви­ном.

Хевсуры бы­ли без коль­чуг, в мяг­ких ру­ба­хах из ба­рань­ей ко­жи. Поч­ти у каж­до­го на бо­ку бол­та­лась шаш­ка, а за по­ясом один, а то и два кин­жа­ла. Здесь же, у сте­ны, ви­се­ла, оче­вид­но, толь­ко что сод­ран­ная, сы­рая шку­ра ог­ром­но­го мед­ве­дя.

Один из хев­су­ров, в ко­то­ром я уз­нал зах­ва­тив­ше­го ме­ня в плен (это был Ул­ла, стар­ший сын хо­зя­ина зам­ка), за­ни­мал­ся тем, что драз­нил кон­чи­ком саб­ли при­жав­ше­го­ся к уг­лу и злоб­но щел­кав­ше­го зу­ба­ми ди­ко­го мед­ве­жон­ка. Ког­да я во­шел, Ул­ла бро­сил свое за­ня­тие, и все по­вер­ну­ли го­ло­вы в мою сто­ро­ну. Он по­до­шел ко мне и взмах­нул но­жом — я зак­рыл гла­за. Но он толь­ко пе­ре­ре­зал рем­ни, стя­ги­вав­шие мне ру­ки. По­том вло­жил кин­жал в нож­ны и, взяв на­гай­ку, спро­сил ме­ня что-то на сво­ем не­по­нят­ном язы­ке.

Я раз­вел ру­ка­ми, по­ка­зы­вая, что не мо­гу от­ве­тить. Но он не по­ве­рил и со все­го раз­ма­ха вы­тя­нул ме­ня на­гай­кой по пле­чу и по гру­ди.

Я стис­нул зу­бы. Он сно­ва спро­сил, я сно­ва по­ка­чал го­ло­вой. Он жи­га­нул ме­ня на­гай­кой еще раз и опять про­из­нес ту же са­мую фра­зу.

Во всех его воп­ро­сах пов­то­ря­лось сло­во «осе­тин».

— Нет, не осе­тин, -на­угад от­ве­тил я. -Я рус­ский.

Улла от­ло­жил на­гай­ку, и меж­ду соб­рав­ши­ми­ся под­нял­ся спор. Кто-то сдер­нул с ме­ня шап­ку и ука­зал на мои бе­ло­ку­рые во­ло­сы. По­том, оче­вид­но, все приш­ли к од­но­му и то­му же вы­во­ду, и я нес­коль­ко раз ра­зоб­рал сло­во:

— Русский… рус­ский­.

И я по­нял, что быть рус­ским в дан­ную ми­ну­ту луч­ше, не­же­ли быть осе­ти­ном.

Улла по­до­шел к сто­лу. По­том ему приш­ла в го­ло­ву ди­кая мысль: он на­лил ог­ром­ный рог креп­ко­го ви­на и по­дал мне. Я был го­ло­ден, как со­ба­ка, и знал, что ес­ли выпью все, то сва­люсь с ног. Я от­ри­ца­тель­но по­ка­чал го­ло­вой. Ул­ла сно­ва взял на­гай­ку. Тог­да я про­тя­нул за куб­ком ру­ку и, не от­ры­ва­ясь, вы­пил его до дна. Кри­ки одоб­ре­ния пос­лы­ша­лись со сто­ро­ны си­дя­щих за сто­лом.

Улла на­лил вто­рой раз. Боль­ше я не мог вы­пить ни глот­ка. Он су­нул мне рог в ру­ку, но ру­ка дрог­ну­ла, я вы­ро­нил ку­бок, и раз­ли­тое ви­но по­тек­ло по по­лу.

Лицо ос­кор­б­лен­но­го Ул­лы пе­ре­ко­си­лось, и он, ве­ро­ят­но, из­бил бы ме­ня до по­лус­мер­ти, ес­ли бы из-за сто­ла не встал один из хев­су­ров и не ска­зал ему что-то. Ул­ла, ру­га­ясь, сел на скамью и на­лил се­бе ви­на.

Хевсур, зас­ту­пив­ший­ся за ме­ня, был еще мо­лод. Ему не бы­ло и двад­ца­ти пя­ти лет. Он был то­нок, ги­бок и стро­ен, а на бо­ку у не­го бол­та­лась вы­се­чен­ная се­реб­ром кри­вая шаш­ка, за ко­то­рую — как мне по­том ска­за­ли — бы­ло зап­ла­че­но тре­мя бы­ка­ми и пятью пу­да­ми мас­ла. Он про­тя­нул мне ог­ром­ный жир­ный ку­сок мя­са.

— Русский? — спро­сил он впол­го­ло­са.

— Да, -ответил я.

Он не ска­зал боль­ше ни­че­го. По-ви­ди­мо­му, не столь­ко по­то­му, что у не­го не бы­ло слов, сколь­ко по­то­му, что Ул­ла по­доз­ри­тель­но, ис­под­лобья смот­рел на нас.

Из со­сед­ней ком­на­ты вош­ла с вя­зан­кой хво­рос­та сгор­б­лен­ная, жи­лис­тая ста­ру­ха и бро­си­ла охап­ку на уг­ли пе­чи, по­хо­жей на ка­мин. Ул­ла ука­зал ей на ме­ня и крик­нул мне, оче­вид­но, при­ка­зы­вая сле­до­вать за ней.

Я по­шел. Ста­ру­ха сер­ди­то пос­мат­ри­ва­ла на ме­ня. По тем­ным ко­ри­до­рам мы спус­ти­лись вниз и очу­ти­лись на кух­не. На зем­ля­ном по­лу го­рел кос­тер. Над кос­т­ром ур­чал ки­пя­щий ва­ре­вом боль­шой мед­ный ко­тел. Ста­ру­ха при­та­щи­ла ме­шок с зер­на­ми, бро­си­ла его в тем­ный угол, за­шам­ка­ла и под­ве­ла ме­ня к тя­же­лым ка­мен­ным жер­но­вам, при­ла­жен­ным в уг­лу.

Я по­нял. Сел на зем­лю и на­чал кру­тить ог­ром­ные гру­бые кам­ни, пе­ре­ма­лы­вая зер­но в му­ку.

Несколько раз на кух­ню за­бе­гал то один, то дру­гой хевсу­ре­нок, с лю­бо­пыт­с­т­вом смот­рел на ме­ня, но тот­час же ис­че­зал, вып­ро­ва­жи­ва­емый сер­ди­ты­ми ок­ри­ка­ми ста­рой ведь­мы. Го­ло­ва у ме­ня кру­жи­лась от вы­пи­то­го ви­на, вер­теть кам­ни я ус­тал, но кон­чить не ре­шал­ся, по­то­му что тюремщица то и де­ло пог­ля­ды­ва­ла на ме­ня да­ле­ко не дру­же­люб­но. Че­рез не­ко­то­рое вре­мя она выш­ла в од­ну из трех две­рей­; тог­да в ком­на­ту ос­то­рож­но, кра­ду­чись, вош­ла де­вуш­ка. Она не за­ме­ти­ла ме­ня, и я пе­рес­тал вер­теть кам­ни, наб­лю­дая за ней из тем­но­го уг­ла.

Девушка, во-ви­ди­мо­му, ко­го-то до­жи­да­лась и че­го-то бо­ялась. Она быс­т­ро под­с­ко­чи­ла к той две­ри, из ко­то­рой уш­ла ста­ру­ха, и за­пер­ла дверь на за­сов. Свер­ху по лес­т­ни­це пос­лы­ша­лись ша­ги, и во­шел хев­сур, тот са­мый­, ко­то­рый зас­ту­пил­ся за ме­ня.

— Рум! — ра­дос­т­но крик­ну­ла де­вуш­ка и под­бе­жа­ла к не­му. Но тот­час же ом­ра­чи­лась и ста­ла быс­т­ро-быс­т­ро го­во­рить, ука­зы­вая паль­цем на­верх, от­ку­да до­но­си­лись пьяные го­ло­са.

Я ви­дел, как его уз­кие блес­тя­щие гла­за за­го­ре­лись, ли­цо нах­му­ри­лось, и он лас­ко­во от­ве­тил что-то, ус­по­ка­ивая ее. И в то же вре­мя я уз­нал, что по­лу­чен­ное со­об­ще­ние взвол­но­ва­ло его, по­то­му что он то и де­ло креп­ко стис­ки­вал ру­ко­ят­ку сво­ей че­кан­ной шаш­ки. Вдруг де­вуш­ка от­с­ко­чи­ла от не­го, по­то­му что в за­пер­тую дверь пос­ту­ча­ли. Он скрыл­ся на тем­ной лес­т­ни­це, ве­ду­щей на­верх. Хев­сур­ка хо­те­ла бы­ло выс­коль­з­нуть в дверь, вы­во­див­шую нап­ра­во, в тем­ный ко­ри­дор, но из ко­ри­до­ра до­нес­ся от­да­лен­ный звук ша­гов. Тог­да она мет­ну­лась в угол, где, при­та­ив­шись, си­дел я, и хо­те­ла вып­рыг­нуть в уз­кое, рас­пах­ну­тое над са­мой зем­лей ок­но. Не­ожи­дан­но стол­к­нув­шись со мной, она ис­пу­ган­но бро­си­лась на­зад, не зная, что ей те­перь де­лать.

Я под­нял­ся и мах­нул ру­кой­, по­ка­зы­вая, что­бы она по­то­ро­пи­лась скрыть­ся че­рез окош­ко; она вып­рыг­ну­ла как раз в ту ми­ну­ту, ког­да в ком­на­ту во­шел Ул­ла. Ста­ру­ха про­дол­жа­ла, ру­га­ясь, сту­чать в дверь. Ул­ла от­пер за­сов и вни­ма­тель­но ос­мот­рел все уг­лы: он ко­го-то ис­кал. Во­шед­шая ста­ру­ха за­ло­по­та­ла, ки­вая то на ме­ня, то на дверь. Оче­вид­но, об­ви­ня­ла ме­ня в том, что я яко­бы зад­ви­нул за­сов.

Но Ул­ла был, по-ви­ди­мо­му, дру­го­го на этот счет мне­ния. Он по­до­шел ко мне. Под­нял ме­ня за пле­чи и спро­сил о чем-то.

Без тру­да я до­га­дал­ся, что он хо­чет уз­нать, кто за­пер дверь. Я прит­во­рил­ся бес­п­рос­вет­но пьяным. Тог­да он при­шел в ярость, из­бил ме­ня на­гай­кой и ушел, ру­га­ясь.

Я сва­лил­ся в тем­ный угол, вздра­ги­вая от бо­ли и бес­силь­ной зло­бы. Ста­ру­ха уш­ла опять. Я ле­жал мол­ча, го­лод­ный­, избитый, из­му­чен­ный­, оди­но­кий и без на­деж­ды на чью-ли­бо по­мощь.

Вдруг что-то упа­ло из ок­на на пол: я нас­то­ро­жил­ся, по­том под­полз и под­нял. Это бы­ли ле­пеш­ка и ку­сок бе­ло­го сы­ра.

Но я не ус­пел раз­г­ля­деть ни­че­го, кро­ме ру­ки, про­су­нув­шей все это в уз­кое от­вер­с­тие ка­мен­но­го ок­на.

Мусульманская пос­ло­ви­ца го­во­рит: «Це­луй ту ру­ку, кисть ко­то­рой ты не в си­лах свер­нуть». Это из­ре­че­ние как нель­зя луч­ше под­хо­ди­ло ко мне. Я был ра­бом Ул­лы. Я ис­пол­нял бес­п­ре­кос­лов­но все его при­ка­за­ния: чис­тил и сед­лал его ко­ня, сди­рал шку­ры с уби­тых на охо­те джей­ра­нов, раз­во­дил кос­т­ры и по­мо­гал ста­ру­хе ва­рить обед. Я ста­рал­ся уго­дить Ул­ле и не­на­ви­дел его: я го­тов был пе­ре­ре­зать ему гор­ло, ес­ли бы пред­с­та­вил­ся удоб­ный слу­чай. Мо­жет быть, по­это­му он ни­ког­да не до­ве­рял мне ни кин­жа­ла, ни шаш­ки, ни вин­тов­ки.

За ма­лей­ший прос­ту­пок он бес­по­щад­но сте­гал ме­ня на­гай­кой. Он не­на­ви­дел ме­ня то­же, и ес­ли я ос­та­вал­ся жив, то толь­ко по­то­му, что я был ему ну­жен. А для че­го — я уз­нал это мно­го поз­же.

Улла был стар­шим сы­ном ста­ро­го Гор­га — гла­вы боль­шо­го ро­да хев­су­ров. Ул­ла был си­лен, хи­щен и влас­то­лю­бив. Он за­ни­мал за­мок сво­его от­ца, в то вре­мя как боль­шин­с­т­во хев­су­ров жи­ло в зем­лян­ках, по­хо­жих на зве­ри­ные но­ры. Горг был уже дряхл, и Ул­ла, прик­ры­ва­ясь его име­нем и под­дер­ж­кой­, без­на­ка­зан­но хо­зяй­ни­чал здесь, в са­мом ок­ра­ин­ном и да­ле­ком уг­лу Хев­су­ре­тии. Час­то он с от­ря­дом всад­ни­ков скры­вал­ся на нес­коль­ко дней для то­го, что­бы ди­ки­ми тро­па­ми спус­тить­ся вниз, на­пасть вне­зап­но на осе­тин­с­кий по­се­лок, уг­нать скот и пог­ра­бить. Воз­в­ра­ща­ясь с до­бы­чей­, он со­зы­вал хев­су­ров сво­его пле­ме­ни, и в по­ко­ях ка­мен­но­го зам­ка на­чи­на­лись пи­ры, по­пой­ки и уве­се­ле­ния. Он ни­ког­да — да и все хев­су­ры так­же — не рас­ста­вал­ся с ору­жи­ем. Его бо­ялись, а мно­гие не­на­ви­де­ли. Кро­ме то­го, бы­ла у не­го ста­рая враж­да, глу­бо­кая и неп­ри­ми­ри­мая, но к ко­му имен­но — дол­го я по­нять не мог.

Иногда с юга при­ез­жа­ли к Ул­ле ка­кие-то всад­ни­ки; тог­да Ул­ла ста­но­вил­ся дик и мра­чен. Це­лые но­чи нап­ро­лет шли го­ря­чие спо­ры. И на вре­мя при­ез­да этих всад­ни­ков я бес­по­щад­но из­го­нял­ся не толь­ко из ком­нат, но час­то да­же и со дво­ра. Но что это бы­ли за та­ин­с­т­вен­ные вра­ги, из-за че­го во­об­ще шла враж­да, я не по­ни­мал, тем бо­лее что еще пло­хо по­ни­мал язык хев­су­ров.

Была ночь. Я воз­в­ра­щал­ся из со­сед­не­го ле­са с пол­ным вед­ром ди­ких яб­лок, из ко­то­рых ва­рил­ся по­том слад­кий­, тя­гу­чий мед. Я заб­лу­дил­ся, но знал, что за­мок ос­тал­ся не­да­ле­ко, впра­во от ме­ня, и по­то­му усел­ся пе­ре­дох­нуть у края тро­пы. Прош­ло не бо­лее де­ся­ти ми­нут до то­го, как я ус­лы­шал чьи-то кра­ду­щи­еся, то­роп­ли­вые ша­ги. Спря­тав­шись за кус­ты, я уви­дел, что по тро­пин­ке идет за­ку­тав­ша­яся в пок­ры­ва­ло жен­щи­на.

«Нора, сес­т­ра Ул­лы! И ку­да это она так поз­д­но?»

В ка­чес­т­ве ра­ба я был лю­бо­пы­тен: пос­та­вил вед­ро и ти­хонь­ко по­шел за ней. Ша­гов че­рез сто она ос­та­но­ви­лась пе­ред дверью ста­рой­, по­лу­раз­ва­лив­шей­ся зем­лян­ки, ог­ля­ну­лась и вош­ла ту­да. Че­рез ми­ну­ту по ще­лям за­ве­шан­но­го об­рыв­ка­ми ко­жи ок­на про­лил­ся тус­к­лый свет.

Я хо­тел бы­ло проб­рать­ся бли­же, но мне по­чу­ди­лось, что еще кто-то кра­дет­ся в тем­но­те; тог­да я вер­нул­ся к ос­тав­лен­но­му вед­ру и ско­ро на этот раз на­шел до­ро­гу в за­мок. Ста­ру­хи не бы­ло до­ма, свер­ху до­но­си­лись тя­же­лые ша­ги Ул­лы.

«Улла ша­га­ет, — по­ду­мал я, — зна­чит, Ул­ла сер­дит».

Потом он спус­тил­ся по ле­сен­ке и при­ка­зал мне осед­лать ко­ня.

Выбежав, что­бы ис­пол­нить при­ка­за­ние, я уви­дел, что во дво­ре сто­яли уже чьи-то три чу­жих ло­ша­ди. Ед­ва я ус­пел за­тя­нуть под­п­ру­гу, как во двор то­роп­ли­во вош­ла ста­ру­ха. Ул­ла был еще до­ма, вни­зу. Она зак­ры­ла за со­бой дверь. Я под­к­рал­ся к ок­ну.

— Ну? — ос­ве­до­мил­ся Ул­ла не­тер­пе­ли­во.

— Она там. Я ви­де­ла, как она дош­ла до то­го мес­та.

— А он?

— А его нет. Она ждет его. Толь­ко смот­ри, он ос­то­ро­жен. На­до ти­хо проб­рать­ся: вер­хом нель­зя.

— А ты не врешь? -по­доз­ри­тель­но спро­сил Ул­ла. Ста­ру­ха от­ча­ян­но за­мо­та­ла го­ло­вой­; по­том пос­мот­ре­ла на вед­ро с яб­ло­ка­ми и, взды­хая, за­ме­ти­ла:

— А этот здесь. Ох-хо-хо, пло­хой че­ло­век, хит­рый че­ло­век! Его убить на­до, Ул­ла! Он все смот­рит, все слу­ша­ет.- И, по­вер­нув го­ло­ву, она ус­та­ви­лась пря­мо на тем­ную ды­ру, к ко­то­рой я при­ник. Я спря­тал го­ло­ву меж­ду кам­ней и за­та­ил ды­ха­ние.

— Нет. Не твое де­ло! -отре­зал Ул­ла. -Он мне бу­дет ну­жен. -И ушел к се­бе на­верх.

«Ах ты, ста­рая ведь­ма! -по­ду­мал я. -Ну, по­го­ди же ты у ме­ня!»

И вмес­то то­го, что­бы за­рыть­ся в лис­т­ву, на­ва­лен­ную воз­ле ло­ша­ди­но­го стой­ла, да за­лечь спать, я прок­рал­ся за во­ро­та и пус­тил­ся бе­жать к зем­лян­ке, что­бы ус­петь пре­дуп­ре­дить Но­ру о гро­зя­щей опас­нос­ти.

По до­ро­ге, у са­мой поч­ти зем­лян­ки, я по­пал в ру­ки дво­их до­зор­ных.

— Куда? -крик­нул один, хва­тая ме­ня за гор­ло. Я прох­ри­пел:

— Берегитесь! Ста­ру­ха прос­ле­ди­ла Но­ру, и Ул­ла пол­зет сю­да.

По-видимому, это со­об­ще­ние силь­но встре­во­жи­ло их, по­то­му что один тот­час же зас­вис­тел пе­рес­вис­та­ми пти­цы ко­ла­юн. Тот­час же из зем­лян­ки, сжи­мая ру­ко­ять сво­ей кри­вой шаш­ки, выс­ко­чил Рум, а за ним Но­ра.

— Бежим в за­мок! -ска­за­ла мне Но­ра. -Ту­да есть дру­гая до­ро­га. Я про­бе­русь ти­хонь­ко к се­бе в ком­на­ту и зап­русь на за­сов. До ут­ра я не впу­щу его. А ут­ром вер­нет­ся отец, и бить ме­ня при от­це он не пос­ме­ет.

— Беги, Но­ра, -ска­зал ей Рум. -А я спря­чусь по-сво­ему. Ес­ли что-ни­будь бу­дет нуж­но, сей­час же пе­ре­дай че­рез не­го. -Он ука­зал на ме­ня. -Бе­ги, Но­ра, ждать при­дет­ся не­дол­го.

Нора схва­ти­ла ме­ня за ру­ку и по­та­щи­ла за со­бой. У Но­ры ко­шачьи гла­за, а слух — как у ле­ту­чей мы­ши. Мы выш­ли к дру­гой сто­ро­не зам­ка. На­вер­ху бы­ло тем­но, и толь­ко сла­бый свет на сучь­ях рос­ше­го во дво­ре де­ре­ва по­ка­зы­вал, что вни­зу еще не спит ста­ру­ха.

Мы под­к­ра­лись к во­ро­там, но… И во­ро­та и ка­лит­ка ока­за­лись за­пер­ты из­нут­ри. Ста­ру­ха бы­ла хит­рей­, чем мы пред­по­ла­га­ли.

— Что те­перь де­лать?

— Погоди, — от­ве­тил я, по­ду­мав, и по­та­щил Но­ру в сто­ро­ну, к ручью. Там ле­жа­ла ог­ром­ная по­луг­ни­лая ко­ло­да, на­пол­нен­ная во­дой. Еще три дня то­му на­зад я по­ло­жил вымачивать в эту во­ду длин­ный­, креп­кий ар­кан, ко­то­рым при­тя­ги­ва­ют к стол­бу мо­ло­дых, еще не объ­ез­жен­ных ко­ней. Я на­шел его, вы­нул из во­ды и при­нял­ся не­удач­но заб­ра­сы­вать на один из зуб­цов ка­мен­ной сте­ны. Но­ра вых­ва­ти­ла ар­кан из мо­их рук, свер­ну­ла его коль­цом, са­ма изог­ну­лась, вып­ря­ми­лась — и рем­ни ле­гонь­ко свис­т­ну­ли в тем­но­те: пет­ля проч­но ох­ва­ти­ла выс­туп. Тог­да, упи­ра­ясь но­га­ми в тре­щи­ны стен, я заб­рал­ся на трех­са­жен­ную вы­со­ту, снял пет­лю и зак­ре­пил ее за свой по­яс; вни­зу Но­ра про­де­ла­ла то же с кон­цом рем­ня. По­том я спус­тил­ся по дру­гую сто­ро­ну сте­ны и раз­жал ру­ки.

Я был по край­ней ме­ре пу­да на пол­то­ра тя­же­лей Но­ры, и ре­мен­ный ар­кан сво­бод­но под­нял ее к зуб­цам как раз в то вре­мя, ког­да мои но­ги по­чув­с­т­во­ва­ли под со­бой зем­ля­ную кры­шу ло­ша­ди­но­го стой­ла. Те­перь ей ос­та­ва­лось спус­кать­ся вниз. Она хо­те­ла спрыг­нуть, но вов­ре­мя со­об­ра­зи­ла, что стук от прыж­ка мо­жет прив­лечь вни­ма­ние ста­ру­хи. Я стал бли­же к сте­не, по­ка­зы­вая зна­ком, что­бы де­вуш­ка бро­си­лась мне на ру­ки; она от­ри­ца­тель­но по­ка­ча­ла го­ло­вой.

— Прыгай, Но­ра, не то ста­ру­ха вый­дет или Ул­ла ус­пе­ет вер­нуть­ся.

Она бы­ла лег­ка и уп­ру­га, как гиб­кая гут­та­пер­че­вая кук­ла, и ед­ва упа­ла мне на ру­ки, как с си­лой от­тол­к­ну­лась от ме­ня, бо­ясь, что­бы я не удер­жал ее хо­тя бы на мгно­ве­ние.

— Нора, -взволнованно про­шеп­тал я, свер­ты­вая ар­кан, — те­перь про­бе­рись на­верх, а ког­да вер­нет­ся Ул­ла, вый­ди са­ма и, ес­ли он бу­дет спра­ши­вать, ска­жи ему пря­мо, что ста­ру­ха врет. По­том, по­го­ди, ска­жи мне, за что Ул­ла не­на­ви­дит Ру­ма и по­че­му он не хо­чет, что­бы Рум взял те­бя в же­ны?

Но она ни­че­го не от­ве­ти­ла и убе­жа­ла прочь.

Едва я за­рыл­ся в лис­т­ву на обыч­ный свой ноч­лег, как во­ро­та заг­ре­ме­ли от влас­т­но­го сту­ка. Я под­бе­жал, от­к­ли­ка­ясь на зов Ул­лы, по­том гром­ко зак­ри­чал ста­ру­хе, что­бы она та­щи­ла ключ.

Старуха впус­ти­ла Ул­лу с его то­ва­ри­ща­ми и тот­час же сно­ва за­пер­ла во­ро­та на за­мок.

— Воды! -крик­нул он.

Я бро­сил­ся за вед­ром. Ли­цо Ул­лы бы­ло в кро­ви и че­рез лоб тя­нул­ся нег­лу­бо­кий­, но длин­ный шрам.

— Сес­т­ра не вер­ну­лась? -спро­сил он у ста­ру­хи.

— Нет, не вер­ну­лась, Ул­ла! Я зак­рыла за то­бой во­ро­та и от­к­ры­ла толь­ко те­бе. Она убе­жа­ла с ним, Ул­ла!

— Да, убе­жа­ла, — хмypo от­ве­тил он. -Мы нар­ва­лись на за­са­ду, и кто-то ру­ба­нул ме­ня шаш­кой по лбу, но я отом­щу им… Они ско­ро бу­дут знать, что зна­чит свя­зы­вать­ся с Ул­лой­!

Он ушел на­верх.

Через нес­коль­ко ми­нут раз­дал­ся ярос­т­ный крик. Сно­ва пос­лы­ша­лись тя­же­лые ша­ги Ул­лы, спус­кав­ше­го­ся кни­зу. В ру­ке он дер­жал уже не­из­мен­ную на­гай­ку.

— Старуха! -спро­сил он, мед­лен­но под­хо­дя к ней. -Бы­ли во­ро­та все вре­мя за­пер­ты?

— Были, Ул­ла, -в стра­хе пя­тясь к стен­ке, от­ве­ти­ла она.

— Был ключ все вре­мя у те­бя?

— У ме­ня, Ул­ла.

— И ник­то без ме­ня не мог вой­ти сю­да?

— Никто не мог, и ник­то не при­хо­дил.

Тогда Ул­ла взмах­нул на­гай­кой и стал сте­гать ста­ру­ху по спи­не. Ста­ру­ха взвы­ла от­ча­ян­но. Про­дол­жая хлес­тать, он при­го­ва­ри­вал:

— Ты нав­ра­ла мне, ста­рая кол­дунья. Ты то­же с ни­ми за­од­но. Ты зна­ла, что там нет ни­ко­го, кро­ме за­са­ды. Ты на­роч­но нав­ра­ла мне, что­бы ме­ня там уби­ли.

Не знаю, дол­го ли про­дол­жал бы он хлес­тать ста­ру­ху, ес­ли бы не пос­лы­шал­ся со сто­ро­ны до­ро­ги то­пот двух-трех де­сят­ков ко­ней.

— Отец при­ехал! -крик­нул Ул­ла и вы­шел во двор. Я бро­сил­ся за­жи­гать фа­кел.

Во двор въеха­ла це­лая ора­ва всад­ни­ков. Впе­ре­ди кра­со­вал­ся на ко­не ста­рый се­дой Гор­га, хо­зя­ин зам­ка и отец Ул­лы.

Фа­кел зад­ро­жал у меня в ру­ках, и я су­евер­но по­пя­тил­ся на­зад от ви­да ожив­шей­ сред­не­ве­ко­вой кар­ти­ны: хев­су­ры были су­ро­вы, ус­та­лы и блед­ны; ру­ко­ят­ки са­бель брен­ча­ли оголь­ца же­лез­ных сет­ча­тых коль­чуг. У мно­гих ры­ца­рей были уз­кие, длин­ные щи­ты, а млад­ший сын Гор­га дер­жал дли­н­ную, тон­кую пи­ку с ­на­са­жен­ной на ос­т­рие сруб­лен­ной го­ло­вой.

Рядом с ло­шадь­ми сто­ял с пе­ре­вя­зан­ны­ми сза­ди ру­ка­ми длин­но­во­ло­сый плен­ник.

Пленника бро­си­ли в тот же под­вал, в ко­то­рый был ког­да-то бро­шен и я. Ког­да хо­зя­ева и гос­ти скры­лись, я под­полз по зем­ле к ок­ну под­ва­ла.

— Кто ты? — оклик­нул я по-хев­сур­с­ки.

— Грузин, — от­ве­тил плен­ник, — а ты?

— Я рус­ский.

К мо­ей ве­ли­чай­шей ра­дос­ти он спро­сил ме­ня тог­да по-рус­ски:

— Зачем ты здесь, и что ты здесь де­ла­ешь? Ко­рот­ко я объ­яс­нил ему…

— А ты, за­чем ты сю­да по­пал, и по­че­му они свя­за­ли те­бя?

— Они убь­ют ме­ня ско­ро, -отве­тил он. -Нас мно­го, мы приш­ли в цен­т­раль­ную Хев­су­ре­тию сни­зу, мы под­го­ва­ри­ва­ли здеш­них хев­су­ров свер­г­нуть сво­их ро­до­на­чаль­ни­ков и ус­та­но­вить здесь то­же Со­вет­с­кую власть. Мно­гие сог­ла­си­лись, осо­бен­но там, ни­же. Но боль­шин­с­т­во, а глав­ное, поч­ти все ро­до­вые вож­ди ос­та­лись враж­деб­ны. Ул­ла один из са­мых страш­ных вра­гов вся­кой влас­ти, кро­ме соб­с­т­вен­ной. Но есть и дру­гие. В ва­шем краю жи­вет гла­ва не­боль­шо­го, но храб­ро­го ро­да, он наш, и он го­то­вит вос­ста­ние.

— Его имя? — спро­сил я, при­ни­кая к ре­шет­ке. Плен­ник за­мол­чал. Но, по­ко­ле­бав­шись, от­ве­тил мне:

— Его имя Рум. По­мо­ги ему, ес­ли ког­да-ни­будь смо­жешь.

— Хорошо, -ответил я и по­полз на­зад, по­то­му что мне по­чу­ди­лись ша­ги. Я окон­ча­тель­но за­рыл­ся в лис­т­ву и слу­шал, как плен­ни­ка ве­дут на­верх.

Утром я вско­чил на но­ги, про­тер гла­за и вдруг ос­та­но­вил­ся, су­до­рож­но сжи­мая ка­мен­ный выс­туп сте­ны: по обе­им сто­ро­нам во­рот бы­ли креп­ко при­ла­же­ны два копья с на­са­жен­ны­ми на ос­т­рия че­ло­вечь­ими го­ло­ва­ми, и на од­ном из ос­т­ри­ев я уз­нал го­ло­ву ноч­но­го плен­ни­ка.

Комната Ул­лы при­ле­га­ла к од­ной из трех ка­мен­ных ба­ше­нок зам­ка. Эта-то ба­шен­ка дав­но прив­ле­ка­ла мое вни­ма­ние: две дру­гие бы­ли от­к­ры­ты, а у этой всег­да за­пер­та на тя­же­лые же­лез­ные зам­ки око­ван­ная же­ле­зом дверь.

Я не ви­дел, что­бы этот за­мок ког­да-ни­будь от­пи­рался. Но од­наж­ды ночью в уз­ких про­дол­го­ва­тых бой­ни­цах заб­рез­жил сла­бый свет. Оче­вид­но, у Ул­лы пря­мо из ком­на­ты вел ход в баш­ню. Но что де­лал там Ул­ла поз­д­ней ночью, по­нять я не мог. Кро­ме то­го, от мо­его взгля­да не скры­лись еще дру­гие стран­нос­ти: так, каж­дое ут­ро и каж­дый ве­чер ста­ру­ха нак­ла­ды­ва­ла в гли­ня­ную плош­ку ва­ре­но­го мя­са, отрезала ло­моть ле­пеш­ки и та­щи­ла все это в по­ло­ви­ну, за­ни­ма­емую Ул­лой. Сна­ча­ла я объ­яс­нял это прос­то про­жор­ли­вос­тью Ул­лы. Но за­ме­тив, что то же са­мое она про­де­ла­ла дваж­ды в его от­сут­с­т­вие, я за­по­доз­рил тай­ну.

Как- то раз ночью, ког­да я уже спал, за­ко­пав­шись в лис­т­ву, кто-то ти­хонь­ко за­те­ре­бил мое пле­чо. Это бы­ла Но­ра.

— Тише, -сказала она ше­по­том, -ти­ше. Ул­ла до­ма. Ска­жи, ты не уме­ешь ле­чить?

— Нет, -ответил я, ни­че­го не по­ни­мая.

— Старуха ска­за­ла Ул­ле, что ты ночью про­бо­вал заб­рать­ся по кир­пи­чам к ок­нам баш­ни, что­бы заг­ля­нуть ту­да. В ту баш­ню Ул­ла ни­ко­го не пус­ка­ет, и ник­то, кро­ме не­го и ста­ру­хи, не зна­ет, что там та­кое. И Ул­ла хо­чет убить те­бя. Я слы­ша­ла их раз­го­вор. Она спро­си­ла: «За­чем ты его дер­жишь, Ул­ла?» А он от­ве­тил: «Я ско­ро убью его, ста­ру­ха. Я уз­наю толь­ко, уме­ет он ле­чить бо­лез­ни или нет. Мно­гие рус­ские уме­ют. И ес­ли нет, то я убью его сра­зу, а ес­ли да, то по­том».

— Он раз­ве бо­лен, Но­ра?

— Нет, он здо­ров, как бык, и я не знаю, за­чем ты ему. Ты ска­жи, что уме­ешь, по­том бе­ги от­сю­да прочь!

— Но ку­да, Но­ра? Я не знаю, ку­да. Я дав­но убе­жал бы: я за­пу­та­юсь, ме­ня пой­ма­ют, и тог­да все рав­но убь­ют.

— Потом, -шепнула она, нас­то­ро­жив­шись, -по­том ска­жу, -и чер­ною тенью мет­ну­лась прочь.

Два дня я хо­дил нас­то­ро­жен­ный­, взвол­но­ван­ный­, го­то­вый каж­дую ми­ну­ту бро­сить­ся на­угад в го­ры и в ле­са.

Два дня Ул­ла ни о чем не спра­ши­вал ме­ня. В за­мок то и де­ло при­ез­жа­ли всад­ни­ки, о чем-то со­ве­ща­лись, к че­му-то го­то­ви­лись. Но­ры не бы­ло вид­но, ме­ня же не вы­пус­ка­ли ни­ку­да.

Как- то под ко­нец ве­че­ра, ког­да я по­шел за хво­рос­том, сва­лен­ным в глу­хом, за­рос­шем тра­вой уг­лу по ту сто­ро­ну зам­ка, я по­чув­с­т­во­вал, что в спи­ну мне ле­гонь­ко уда­рил­ся ка­ме­шек. Я обер­нул­ся, пос­мот­рел на­верх и уви­дел в узень­ком окош­ке ли­цо Но­ры. Она де­ла­ла мне ру­кой ка­кие-то зна­ки. Я по­до­шел, но не мог ра­зоб­рать ее слов, а гром­ко го­во­рить бы­ло нель­зя.

Я по­нял од­но: Но­ру за­пер­ли, и она хо­чет ска­зать мне что-то важ­ное.

К но­чи, ког­да ста­ру­ха по­та­щи­ла на­верх мис­ку с руб­ле­ным мя­сом, я проб­рал­ся сно­ва под ок­но Но­ры.

— Слушай. Ул­ла си­лой вы­да­ет ме­ня за­муж. Зав­т­ра ночью кто-то при­едет с за­па­да че­рез Джай­ранью тро­пу и уве­зет ме­ня от­сю­да сов­сем. Про­бе­рись к Ру­му, ска­жи ему. Я не хо­чу. Пусть он де­ла­ет, что на­до, пусть на­па­дет на за­мок и уве­зет ме­ня. Сей­час здесь еще ма­ло всад­ни­ков, а ког­да они при­едут — бу­дет уже поз­д­но.

Как проб­рать­ся к Ру­му, ког­да ме­ня не вы­пус­ка­ют за во­ро­та? За­мок Ру­ма да­ле­ко — верст за двад­цать пять. Ес­ли бе­жать ту­да, то бе­жать уж сов­сем. Не ус­пел я еще при­нять окон­ча­тель­ное ре­ше­ние, как ме­ня поз­вал Ул­ла. Он дол­го вни­ма­тель­но смот­рел на ме­ня, ос­ве­до­мил­ся о сво­ем ко­не, ос­ве­до­мил­ся о пор­ван­ной уз­деч­ке. По­том, как бы нев­з­на­чай­, спро­сил, умею ли я ле­чить лю­дей.

— Да, — от­ве­тил я пря­мо, — да, Ул­ла, я умею ле­чить лю­дей­, я знаю, ка­кой на­пи­ток го­то­вить от вся­ких бо­лез­ней.

Улла по­мол­чал, по­ду­мал, по­том ска­зал:

— Сделай мне на­пи­ток от та­кой бо­лез­ни, ког­да все те­ло на­чи­на­ет пор­тить­ся и на нем яз­вы.

Я от­ве­тил:

— От этой бо­лез­ни, Ул­ла, на­пит­ка не де­ла­ют, а де­ла­ют мазь. Для это­го мне нуж­но наб­рать трав в ле­су.

— Хорошо. Сту­пай и со­би­рай тра­вы, но ес­ли ты не вер­нешь­ся к зав­т­раш­не­му ве­че­ру, ес­ли ты поп­ро­бу­ешь убе­жать, то пер­вый хев­сур, ко­то­ро­му ты по­па­дешь­ся на гла­за, сде­рет с те­бя ко­жу, ибо я так при­ка­зы­ваю.

И ед­ва заб­рез­жил рас­свет, как я с кор­зи­ной в ру­ках вы­шел в лес. Сна­ча­ла на­роч­но шел на за­пад, по­том, ког­да за­мок скрыл­ся из ви­ду, кру­то по­вер­нул на юг.

Часа че­рез три пу­ти я ус­тал и при­сел от­дох­нуть. Ко мне по­до­шел ста­рый­, во­ору­жен­ный пас­тух.

— Что ты де­ла­ешь и ку­да идешь? -по­доз­ри­тель­но спро­сил он.

— Я со­би­раю ле­чеб­ные тра­вы для Ул­лы, сы­на ста­ро­го Гор­га, — от­ве­тил я.-Дай мне на­пить­ся во­ды, доб­рый че­ло­век.

Мы се­ли и раз­го­во­ри­лись.

— Улла си­лен? -спро­сил я. -По­че­му Ул­лу все бо­ят­ся?

— Улла си­лен и хи­тер. Ник­то так не бро­са­ет копье, как бро­са­ет его Ул­ла, и ник­то столь­ко раз не при­чи­нит кровь же­лез­ным коль­цом, как храб­рый Ул­ла. Ког­да бу­дет осен­ний праз­д­ник, ты уви­дишь сам. А ког­да вни­зу бы­ла большая вой­на и на цар­с­кой до­ро­ге во­ева­ли рус­ские с рус­ски­ми и рус­ские с гру­зи­на­ми и гру­зи­ны с ар­мя­на­ми, ког­да все во­ева­ли друг с дру­гом, тог­да Ул­ла с от­ря­дом слав­ных хев­су­ров спус­тил­ся с гор вниз и мно­го мед­ных пат­ро­нов и ру­жей при­вез в за­мок. И с тех пор он стал ко­ман­до­вать и при­ка­зы­вать всем. Он жес­ток и дик, но ник­то не сме­ет сде­лать ему что-ни­будь нап­ро­тив.

— А дав­но это?

— Я ска­зал: шесть зим то­му на­зад. Тог­да вни­зу бы­ла боль­шая вой­на, я не знаю из-за че­го, но я слы­шал, что лю­ди уби­ли сво­их на­чаль­ни­ков и уби­ли сво­его ца­ря. Из-за это­го и на­ча­лась вой­на.

— И ни­ко­го нет, кто смог бы по­бе­дить Ул­лу? Ста­рик нах­му­рил­ся.

— Нет, здесь ник­то не смо­жет. Есть один: он де­рет­ся на саб­лях и ме­чет копье не ху­же Ул­лы. Он то­же во вре­мя боль­шой вой­ны спус­кал­ся вниз, но он не при­вез с со­бой ни ру­жей­, ни мед­ных пат­ро­нов; он при­вез с со­бой толь­ко сму­ту да раз­дор. Он то­же си­лен и ло­вок, но он мо­лод еще, и не ус­то­ять ему про­тив Ул­лы.

— Кто он?

— Рум, -ответил ста­рик, -Рум, к ко­то­ро­му по но­чам ез­дят всад­ни­ки, за­те­яв­шие не­доб­рое.

Я встал, поп­ро­щал­ся и быс­т­ро по­шел даль­ше.

— Рум! -ска­зал я, -Но­ру се­год­ня ночью уве­зут тай­ком да­ле­ко-да­ле­ко. Ул­ла от­дал ее в же­ны че­ло­ве­ку, ко­то­рый се­год­ня ночью при­едет че­рез Джай­ранью тро­пу.

— Нору? Ут­ром?

— Да, ут­ром. Ее гла­за зап­ла­ка­ны. Она тос­ку­ет о те­бе и ждет, что­бы ты се­год­ня ночью на­пал на за­мок и увез ее с со­бой.

— Хорошо, -крикнул он. -Я на­па­ду се­год­ня ночью на за­мок Ул­лы.

Потом, отой­дя от ме­ня, он дол­го мол­чал.

— Нет, -сказал он ми­ну­ту спус­тя, -я не на­па­ду се­год­ня на за­мок. Нель­зя. Еще не нас­та­ла по­ра на­чи­нать от­к­ры­тую вой­ну с Ул­лой. Еще нель­зя! Но все рав­но. Но­ру ник­то не уве­зет зав­т­ра из зам­ка!

— Рум! -ска­зал я, под­хо­дя бли­же. -Я знаю, что ты го­то­вишь вос­ста­ние.

Он вздрог­нул и тиг­ро­вым прыж­ком бро­сил­ся ко мне.

— Что ты ска­зал?… Кто ска­зал те­бе? И я от­ве­тил:

— Мне ска­зал это че­ло­век, голова ко­то­ро­го тор­чит сей­час на пи­ке у во­рот зам­ка. Он пов­ерил мне, и ты мо­жешь ве­рить мне то­же.

Рум опус­тил ру­ку с кин­жа­лом.

— Шпионов у Ул­лы так мно­го…-как бы объ­яс­няя свою вспыль­чи­вость, ти­хо про­го­во­рил он.

Мы сто­яли на мшис­том хол­ме. По­за­ди, вре­за­ясь в не­бо, тор­ча­ли вер­ши­ны ска­лис­тых гор.

— Рум, -спросил я, -че­го ты хо­чешь и че­го до­би­ва­ешь­ся?

— Жизни, -помолчав, ска­зал он. -Мы мер­т­вый на­род. Мы жи­вем в ка­мен­ных но­рах ты­ся­чу лет все там же и все так же! Я был вни­зу, я ви­дел, что там ра­бо­та­ют, жи­вут сво­бод­но, спо­кой­но. Я ви­дел там та­кое, че­му здесь да­же не ве­рит мне ник­то. Что у нас есть? По­лу­сы­рое мя­со, су­хие ле­пеш­ки, конь, шаш­ка и всег­да, всег­да од­но и то же. Ул­ла го­во­рит, что за­то мы сво­бод­ны, за­то нас ник­то еще не по­ко­рил. Это не так! Нас прос­то по­за­бы­ли, и мы, за­бив­ши­еся сю­да, в гор­ную глушь, мы, ма­лень­кое пле­мя, прос­то ни­ко­му не нуж­ны! На­до все ме­нять, на­до пе­ре­ре­зать гор­ло всем гла­ва­рям, та­ким, как Ул­ла, по­то­му что они ме­ша­ют жить! Все рав­но по-ста­ро­му не жи­вут. Ста­ри­ки го­во­рят, что пер­во­го че­ло­ве­ка, ко­то­рый при­нес в го­ры вин­тов­ку, ра­зор­ва­ли на кус­ки, ког­да он выс­т­ре­лил. А сей­час? А сей­час за вин­тов­ку от­да­ют двух бы­ков. Ста­ри­ки го­во­рят, что ког­да-то один хит­рый гру­зин при­нес в го­ры ма­лень­кие кус­ки блес­тя­ще­го зер­ка­ла и ме­нял их на мас­ло у жен­щин. Тог­да всем жен­щи­нам, у ко­то­рых наш­ли зер­ка­ла, об­ва­ри­ва­ли ки­пят­ком ли­ца, что­бы они не ду­ма­ли о сво­ей кра­со­те, а гру­зи­ну на­би­ли рот ос­кол­ка­ми би­тых сте­кол и за­ши­ли гу­бы ко­жа­ным шну­ром! А те­перь вся­кая де­вуш­ка ста­ра­ет­ся дос­тать зер­ка­ло, и у са­мо­го Ул­лы ви­сит боль­шой ку­сок на сте­не. Все рав­но, раз ста­рое ухо­дит, на­до, что­бы оно ско­рей уш­ло.

Облокотившись ру­кой на шаш­ку, он нас­то­ро­жил слух и ус­та­вил­ся в не­бо. Я яс­но слы­шай­^как от­ку­да-то из­да­ле­ка до­но­сит­ся ед­ва уло­ви­мое, но зна­ко­мое жуж­жа­ние. Я прик­рыл гла­за ла­донью и то­же взгля­нул ту­да, ку­да, ока­ме­нев, ус­та­вил­ся Рум. И уви­дел в си­не­ве осен­не­го не­ба, над ле­са­ми, над гро­ма­да­ми неп­рис­туп­ных гор ле­тя­щий с се­ве­ра на юг аэроп­лан…

Долго смот­ре­ли мы, как ис­че­зал он за об­ла­ка­ми, скло­нив­ши­ми­ся на грудь мо­гу­чих гор. Мол­ча­ли. Я ду­мал: «Ди­кая гор­ная стра­на Хев­су­ре­тия, в ко­то­рую так труд­но проб­рать­ся и из ко­то­рой еще труд­нее выб­рать­ся, -толь­ко ма­лень­кое пят­ныш­ко под взо­ром быс­т­ро­лет­ных всад­ни­ков воз­ду­ха».

Рум ска­зал:

— Эту же­лез­ную пти­цу то­же сде­ла­ли лю­ди сни­зу. Я всег­да смот­рю на нее, ког­да она про­ле­та­ет по не­бу. Я от­дал бы свою се­реб­ря­ную шаш­ку, ко­ня и свой за­мок за то, что­бы у ме­ня бы­ла своя же­лез­ная пти­ца.

— Зачем те­бе, Рум?

— Так, -ответил он ук­лон­чи­во. -Так. По-мо­ему, тот, у ко­го есть эта пти­ца, зна­ет все, что толь­ко мож­но уз­нать во всем ми­ре.

Оставить ме­ня у се­бя в зам­ке Рум не мог.

— Ты слы­шал уже, что я го­во­рил. Мне нель­зя сей­час от­к­ры­то ссо­рить­ся с Ул­лой. По­тер­пи еще нем­но­го, по­дож­ди до осен­не­го праз­д­ни­ка.

Я ус­пел вер­нуть­ся до­мой к но­чи. По пу­ти нар­вал без раз­бо­ра вся­ких трав. Весь за­мок был ос­ве­щен, и мно­го ко­ней сто­яло во дво­ре. С ми­ну­ты на ми­ну­ту ожи­да­ли при­ез­да же­ни­ха. Ул­ла ве­се­лил­ся: мно­го бы­ло при­го­тов­ле­но ви­на для гос­тей­, мно­го на­ва­ре­но жир­ной ба­ра­ни­ны и на­жа­ре­но на вер­те­ле соч­ных лом­тей вкус­но­го ка­бань­его мя­са.

Жених опаз­ды­вал. Гос­тей на­чи­нал раз­би­рать го­лод. Ул­ла то и де­ло по­сы­лал то од­но­го, то дру­го­го за во­ро­та, что­бы уз­нать, не слыш­но ли то­по­та.

— Едут! — крик­ну­ли на­ко­нец.

— Ге! Хо­ро­шо. Эй, ста­ру­ха! Оде­та ли Но­ра? Пусть сей­час вый­дет встре­чать гос­тей.

Нора выш­ла. Ее зап­ла­кан­ные гла­за блес­те­ли, и она чуть дро­жа­ла. Она ви­де­ла, что по­мощь не приш­ла, что ждать по­мо­щи поз­д­но уже… Зас­к­ри­пе­ли во­ро­та. Ул­ла вы­бе­жал встре­чать, и вдруг я ус­лы­шал бе­ше­ные кри­ки, прок­ля­тия и жа­лоб­ный вой ста­ру­хи… Я вы­бе­жал с фа­ке­лом во двор.

Человек де­сять всад­ни­ков, спрыг­нув с се­дел, ос­то­рож­но при­ни­ма­ли на ру­ки чье то без­жиз­нен­ное те­ло. Всад­ни­ки бы­ли ок­ро­вав­ле­ны, мно­гие из­ра­не­ны. До зам­ка до­еха­ла толь­ко по­ло­ви­на; вто­рая по­ло­ви­на нар­ва­лась на за­са­ду в уз­ком про­хо­де Джай­рань­ей тро­пы.

Нору уве­ли.

Холодная зло­ба ох­ва­ти­ла Ул­лу.

— Я знаю, кто это! Я знаю, чьи это про­дел­ки! -го­во­рил он, ша­гая из уг­ла в угол.

И так же, как да­ве­ча Рум, по­мол­чав до­ба­вил:

— Но сей­час нель­зя, сей­час еще ра­но. Мы по­дож­дем до осен­не­го праз­д­ни­ка и тог­да рас­счи­та­ем­ся за все.

— Улла, — обратилась к не­му ста­ру­ха вкрад­чи­во. — А от­ку­да Рум мог уз­нать, что мы ждем гос­тей с Джай­рань­ей тро­пы?

Улла по­до­шел ко мне и креп­ко стис­нул мне гор­ло.

— Ты где был?

— Я рвал тра­вы в ле­су не­да­ле­ко от зам­ка, бла­го­род­ный Ул­ла, -с тру­дом от­ве­тил я. — Я нар­вал мно­го хо­ро­ших ле­чеб­ных трав.

Пальцы раз­жа­лись, и я по­ле­тел в угол. Ул­ла стал со­ве­щать­ся о чем-то с всад­ни­ка­ми.

«И тот до осен­не­го праз­д­ни­ка, и этот то­же! Ну и бу­дет праз­д­ник!» -по­ду­мал я.

На сле­ду­ющий день я дос­тал дег­тя, рас­то­лок в сту­пе нес­коль­ко ди­ких яб­лок, сва­рил в кот­ле все тра­вы, сме­шал их в од­ну мас­су, сло­жил в гли­ня­ный гор­шок и по­нес «ле­кар­с­т­во» Ул­ле. Я во­шел к не­му в ком­на­ту. По-ви­ди­мо­му, он толь­ко что вы­шел. В уг­лу я за­ме­тил ма­лень­кую, око­ван­ную же­ле­зом двер­ку и ос­то­рож­но по­дер­гал ее: двер­ка бы­ла за­пер­та. Я при­ник ухом и яс­но ус­лы­шал, как за ней нес­коль­ко раз ляз­г­ну­ла о кам­ни же­лез­ная цепь. Я выс­ко­чил на­зад, сел у по­ро­га ниж­не­го эта­жа, по­дож­дал, по­ка вер­нул­ся со дво­ра Ул­ла, и про­тя­нул гор­шок с мазью. Он взял и не ска­зал ни сло­ва.

«Кто брен­чит в уг­ло­вой баш­не це­пя­ми?»

Долго ло­мал я го­ло­ву. Мо­жет быть, там прос­то мед­ведь? Нет, не мед­ведь! Это не мед­ве­дю ста­ру­ха но­сит каж­дое ут­ро ва­ре­ное мя­со и кус­ки овечь­его сы­ра… Плен­ник… раб Ул­лы. Но это не по­хо­же на Ул­лу. Ул­ла дав­но убил бы его и выс­та­вил го­ло­ву над во­ро­та­ми зам­ка. По­че­му-то он бе­ре­жет его, для не­го он спра­ши­вал ле­кар­с­т­во. По­че­му к этой ком­на­те не до­пус­ка­ет он ни­ко­го, да­же сво­их дру­зей­?

Долго я со­об­ра­жал, но ни­че­го со­об­ра­зить не мог.

Приблизился боль­шой осен­ний праз­д­ник. В зам­ке шли при­го­тов­ле­ния. Вер­нув­ши­еся с гор­ных ­пас­т­бищ ста­да ба­ра­нов еле во­ло­чи­ли гну­щи­еся от тя­жес­ти курдюч­но­го жи­ра но­ги. Креп­кие ви­на бы­ли при­го­тов­ле­ны из пре­лых ди­ких яб­лок. Ло­ша­дей пе­рес­та­ли кор­мить жир­ны­ми тра­ва­ми и дер­жа­ли на су­хом се­не, что­бы бы­ли лег­че. И хев­су­ры, раз­бив­шись куч­ка­ми, с ут­ра до ве­че­ра тре­ни­ро­ва­лись в ме­та­нии ко­пий­, в борь­бе, в схват­ках на саб­лях. И не важ­но, что то у од­но­го, то у дру­го­го пос­ле дру­жес­кой схват­ки ок­ра­ши­ва­лись кровью ко­жа­ные ру­ба­хи — хев­сур кро­ви не бо­ит­ся!

Опять поз­вал ме­ня Ул­ла, по­ка­зал ста­рую, зат­ре­пан­ную кар­тин­ку и спро­сил:

— Знаешь ты, что это та­кое?

— Это пу­ле­мет, Ул­ла. Это та­кое ружье, ко­то­рое мо­жет стре­лять ты­ся­чу раз, по­ка ты ус­пе­ешь вы­пус­тить две обой­мы.

— А ты ви­дел та­кое ружье?

— Видел ли, Ул­ла? Я не толь­ко ви­дел, я и сам мно­го раз стре­лял из та­ко­го ружья!

— А ты мо­жешь пос­т­ро­ить та­кое ружье?

Я вспом­нил слу­чай­, ког­да, соз­най­ся я в не­уме­нии ле­чить, сам об­рек бы се­бя на смерть, и от­ве­тил твер­до:

— Могу, Ул­ла. Но толь­ко для это­го мне нуж­но мно­го вре­ме­ни и ве­щей.

— Хорошо, — усмехнулся он и вы­шел.

А я по­ду­мал: «Спро­си ты ме­ня сей­час, мо­гу ли я пос­т­ро­ить бо­евой аэроп­лан, я, ве­ро­ят­но, то­же от­ве­тил бы, что мо­гу, по­то­му что ко­му охо­та по­ды­хать, ког­да осен­ний праз­д­ник уже близ­ко!»

Но пе­ре­хит­рил ме­ня на этот раз Ул­ла, и до­ро­го обош­лась бы мне моя ложь.

Со всех сто­рон к зам­ку Ул­лы съез­жа­лись хев­су­ры. Старшие го­во­ри­ли, что дав­ным-дав­но не бы­ло та­ко­го люд­но­го праз­д­ни­ка. Ди­кие ле­са ожи­ви­лись кри­ка­ми; по по­ля­нам го­ре­ли кос­т­ры. Мно­гие гос­ти но­че­ва­ли под от­к­ры­тым не­бом — жа­ри­ли, ва­ри­ли, пи­ли при­ве­зен­ные с со­бой ви­на. Рум с от­ря­дом всад­ни­ков при­ехал поз­д­но ве­че­ром. Ул­ла приг­ла­сил его к се­бе в за­мок, и Рум, отоб­рав с со­бой де­ся­ток на­ибо­лее пре­дан­ных ему хев­су­ров, въехал во двор.

Пили мно­го. Сто­лы бы­ли ус­тав­ле­ны кув­ши­на­ми с мо­ло­дым ви­ном и пес­т­ры­ми за­кус­ка­ми. Я за­ме­тил, что Рум толь­ко прик­ладыв­ал рог к гу­бам, де­лая вид, что пьет, а сам зор­ко смот­рел за всем, что де­ла­лось вок­руг. Смот­реть бы­ло за чем. Ста­но­ви­лось ве­се­ло, по­доз­ри­тель­но ве­се­ло! Ул­ла то и де­ло вста­вал, вы­хо­дил, что-то ко­му-то при­ка­зы­вал…

Раз, вос­поль­зо­вав­шись тем, что Ул­ла вы­шел, Рум сам нап­ра­вил­ся в ко­ри­дор. В ко­ри­до­ре он стол­к­нул­ся с Но­рой.

— Нора, -шепотом про­го­во­рил он, -зав­т­ра под ве­чер мы на­па­да­ем. К это­му вре­ме­ни подъ­едет от­ряд дру­га мо­его, Алим­бе­ка. -И еще ти­ше до­ба­вил: -В ущелье воз­ле Чер­ной ска­лы те­бя бу­дет ждать сво­бод­ная ло­шадь и три всад­ни­ка. Во вре­мя схват­ки бе­ги ту­да — они бу­дут ждать те­бя до тех пор, по­ка ты не при­бе­жишь или по­ка я не при­ка­жу им уй­ти.

Он вер­нул­ся об­рат­но. Он так и не уз­нал, что Ул­ла, на­роч­но вы­пус­тив­ший Но­ру, чут­ко вслу­ши­вал­ся в раз­го­вор, при­ник­нув ухом к ок­ну.

Улла сно­ва вы­шел к гос­тям; ли­цо его бы­ло оза­бо­че­но. Он до­са­до­вал, что взрыв шу­ма из со­сед­ней ком­на­ты по­ме­шал ему рас­слы­шать пос­лед­ние сло­ва Ру­ма, об­ра­щен­ные к Но­ре.

Он на­лил и под­нял пол­ный рог ви­на. Все за­мол­ча­ли.

— Пью за си­лу и мощь воль­ной Хев­су­ре­тии и за по­ги­бель всех ее из­мен­ни­ков и пре­да­те­лей­! — при этом Ул­ла вы­зы­ва­юще пос­мот­рел на Ру­ма.

Рум вздрог­нул и ух­ва­тил­ся ру­кой за ру­ко­ять шаш­ки, но пе­ре­си­лил се­бя и про­мол­чал; к куб­ку он не прит­ро­нул­ся. Ул­ла сно­ва злоб­но пос­мот­рел на не­го.

— Пей! -ска­зал он.

— Нет, — от­ве­тил Рум, -мне не нра­вит­ся твой тост, Ул­ла.

— Скажи свой, — вы­зы­ва­юще пред­ло­жил тот. Рум встал и то­же на­лил ку­бок.

— Пью за счас­тье Хев­су­ре­тии и за друж­бу с людь­ми из до­лин, сбро­сив­ши­ми сво­их влас­те­ли­нов и при­зы­ва­ющи­ми нас сде­лать то же са­мое!

Криками одоб­ре­ния и не­го­до­ва­ния пок­ры­лись его слова. Ул­ла с по­тем­нев­шим ли­цом выр­вал у Ру­ма рог и вып­лес­нул вино на зем­лю.

Все пов­с­ка­ка­ли с мест, и схват­ка, ка­за­лось, бы­ла не­из­беж­на.

Но Ул­ла вдруг ос­тыл. В его рас­че­ты не вхо­ди­ло на­чи­нать сей­час, ибо он го­то­вил бо­лее вер­ный удар. Рум то­же вспомнил, что от­ряд Алим­бе­ка при­бу­дет толь­ко зав­т­ра к ве­че­ру.

В де­ло вме­ша­лись ста­ри­ки и вы­нес­ли ре­ше­ние: Ул­ла дол­жен драть­ся с Ру­мом на саб­лях, один на один, зав­т­ра, пос­ле окон­ча­ния борь­бы и кон­с­ких сос­тя­за­ний.

Оба нак­ло­ни­ли го­ло­вы в знак сог­ла­сия. Рум встал, за ним вста­ла его ох­ра­на, и че­рез нес­коль­ко ми­нут их ко­ни за­то­па­ли, уда­ля­ясь из зам­ка.

Зеленая до­ли­на пе­ред зам­ком еще с ут­ра на­ча­ла на­пол­нять­ся кон­ны­ми и пе­ши­ми хев­су­ра­ми. На­ко­нец праз­д­ник на­чал­ся.

Впереди на тра­ве рас­се­лись ог­ром­ным кру­гом ста­ри­ки-за­ко­но­да­те­ли, судьи и блюс­ти­те­ли ве­ко­вых тра­ди­ций. Их об­с­ту­пи­ло плот­ное коль­цо зри­те­лей и учас­т­ни­ков.

Вышли в се­ре­ди­ну кру­га двое. Гул смолк. Ста­ри­ки по­да­ли им два же­лез­ных коль­ца с тре­мя же­лез­ны­ми ши­па­ми на каж­дом. Коль­ца эти на­де­ва­ют­ся на боль­шой па­лец пра­вой ру­ки. Один из ста­ри­ков хлоп­нул в ла­до­ши.

Противники бы­ли без коль­чуг в мяг­ких ко­жа­ных ру­баш­ках. Оба чуть-чуть скло­ни­ли го­ло­вы и, за­щи­щая при­под­ня­той ле­вой ру­кой ли­ца, ста­ли, кра­ду­чись, под­хо­дить друг к дру­гу. Сош­лись близ­ко. Один стре­ми­тель­но прыг­нул впе­ред. Он взмах­нул пра­вой ру­кой­, что­бы уда­рить про­тив­ни­ка коль­цом по ли­цу. Но тот вов­ре­мя зак­рыл­ся ру­ка­вом и в свою оче­редь взмах­нул ру­кой.

Широкая крас­ная ца­ра­пи­на про­тя­ну­лась по ще­ке про­тив­ни­ка.

— Первая кровь! -зак­ри­ча­ли зри­те­ли.

Через нес­коль­ко ми­нут по той же ще­ке про­тя­ну­лась вто­рая по­ло­са. Зри­те­ли за­вол­но­ва­лись, но тут ра­не­ный­, вос­поль­зо­вав­шись про­ма­хом про­тив­ни­ка, нас­ко­чил на не­го так вне­зап­но, что тот не ус­пел под­нять ру­ку, и сра­зу три кро­ва­вых по­ло­сы за­але­ли на его ли­це.

— Го-го-го! Хо­ро­шо! Да­вай еще!

Через нес­коль­ко ми­нут оба ли­ца бы­ли це­ли­ком ок­ро­вав­ле­ны, а ба­раньи ру­ба­хи ок­ра­ше­ны тон­ки­ми струй­ка­ми сте­ка­ющей кро­ви.

Схватка окон­чи­лась.

Тогда ста­ри­ки сос­чи­та­ли, сколь­ко ца­ра­пин у каж­до­го из бой­цов: у пер­во­го — че­ты­ре, у вто­ро­го — шесть. Пер­вый вы­иг­рал две ца­ра­пи­ны — двух бы­ков сво­его про­тив­ни­ка.

Пары вы­хо­ди­ли и вы­хо­ди­ли без кон­ца.

Глаза зри­те­лей раз­го­ра­лись все яр­че, ру­ки все ча­ще тя­ну­лись к кин­жа­лам.

Потом пош­ли кон­с­кие сос­тя­за­ния.

Кучка всад­ни­ков, че­ло­век трид­цать, еще дав­но ум­ча­лась ку­да-то. Но вот они вне­зап­но для ме­ня по­ка­за­лись на вер­ши­не го­ры, об­ра­щен­ной к нам об­ры­вис­тым ска­том.

— Что они бу­дут де­лать? -спро­сил я. -За­чем они ту­да заб­ра­лись?

— Они бу­дут спус­кать­ся вниз, и кто пер­вый спус­тит­ся, тот вы­иг­ра­ет.

Я ах­нул: ка­мен­ный скат был нас­толь­ко крут и гла­док, что от­ту­да и пол­з­ком не спус­тишь­ся, а тут еще на ко­нях!

От нас всад­ни­ки ка­за­лись чер­ны­ми точ­ка­ми. Сни­зу да­ли сиг­наль­ный выс­т­рел, и чер­ные точ­ки по­пол­з­ли по ска­ту. Это бы­ла дьяволь­с­ки рис­ко­ван­ная иг­ра. С од­ной сто­ро­ны, нуж­но ста­рать­ся спус­тить­ся пер­вым, с дру­гой — вся­кая по­пыт­ка чуть по­дог­нать ло­шадь мо­жет окон­чить­ся тем, что и всад­ник и конь по­ле­тят че­рез го­ло­ву вниз.

В яс­ном воз­ду­хе вид­но бы­ло, как ло­ша­ди взви­ва­ют­ся, са­дят­ся на круп и цеп­ля­ют­ся за каж­дый ус­туп, за каж­дую впа­дин­ку…

Минут че­рез двад­цать не­боль­шая часть всад­ни­ков уже опе­ре­ди­ла дру­гих; че­рез пять­де­сят впе­ре­ди шли толь­ко трое. На­ко­нец до по­дош­вы го­ры им ос­та­лось сов­сем нем­но­го — нес­коль­ко са­жен. Тог­да один из них за­хо­тел рис­к­нуть и пус­тить ло­шадь пря­мо вниз. Дру­гой по­нял его и ре­шил сде­лать то же са­мое. Тре­тий по­бо­ял­ся.

Оба ко­ня вдруг прыг­ну­ли впе­ред; сдер­жать их бы­ло уже поз­д­но.

Тотчас же пер­вый конь упал на пе­ред­ние но­ги, а всад­ник, пе­ре­ле­тев че­рез го­ло­ву, грох­нул­ся о зем­лю и по­ка­тил­ся вмес­те со сво­им ко­нем вниз.

Конь вто­ро­го со все­го раз­ма­ха вре­зал­ся но­га­ми в ще­бень, поч­ти у са­мо­го под­но­жия го­ры, и в сле­ду­ющую се­кун­ду ог­ром­ным прыж­ком дос­тиг мяг­кой зе­ле­ной лу­жай­ки под ска­том.

Бешеными кри­ка­ми, поч­ти во­ем, при­вет­с­т­во­ва­ла тол­па по­бе­ди­те­ля.

Наступил не­боль­шой пе­ре­рыв пе­ред бит­вой Ул­лы с Румом.

Улла, то­ро­пясь, под­с­ка­кал к зам­ку, ис­чез там, по­том вы­шел с од­ним из гла­ва­рей сво­ей шай­ки. Боль­шой от­ряд хев­су­ров скрыл­ся с по­ля­ны.

Я по­нял за­мы­сел Ул­лы. Проб­рал­ся к Ру­му, ко­то­рый не­тер­пе­ли­во, с ми­ну­ты на ми­ну­ту, ожи­дал по­мо­щи, и ска­зал ему:

— Беда, Рум. Ул­ла, оче­вид­но, уз­нал все. Смот­ри, здесь ма­ло ос­та­лось его лю­дей­: он отос­лал всех нав­с­т­ре­чу от­ря­ду Алим­бе­ка.

Тяжелый удар сшиб ме­ня с ног. Это Ул­ла, за­ме­тив, что я пе­ре­го­ва­ри­ва­юсь с Ру­мом, на­ехал на нас сбо­ку и уда­рил ме­ня древ­ком копья.

Рум вых­ва­тил шаш­ку, не до­жи­да­ясь сиг­на­ла ста­ри­ков. Ул­ла то­же. Но Ул­ла не хо­тел драть­ся один на один. Он ру­ба­нул один раз с ко­ня по спе­шив­ше­му­ся Ру­му, и, ког­да кли­нок его шаш­ки ляз­г­нул о кли­нок Ру­ма, он уда­рил ко­ня на­гай­кой­, и вся мас­са его всад­ни­ков ри­ну­лась за ним прочь к зам­ку.

Рум то­же вско­чил на ко­ня. Мед­лить бы­ло нель­зя: с обе­их сто­рон заг­ро­хо­та­ли пер­вые оди­ноч­ные выс­т­ре­лы.

Всадники Ру­ма, сом­к­нув­шись ко­лон­на­ми, по­нес­лись во весь опор на за­мок, у во­рот ко­то­ро­го ос­та­но­вил­ся Ул­ла со сво­ими. Ка­за­лось, что разъ­ярен­ная ла­ви­на под­ня­тых ша­шек сме­тет сей­час Ул­лу с его не­боль­шим от­ря­дом и раз­г­ро­мит в прах весь за­мок.

Но тут слу­чи­лось то, че­го ни­ког­да еще здесь не слу­ча­лось, то, че­го ник­то не ожи­дал и не мог ожи­дать: уг­ло­вая ба­шен­ка мол­ча­ли­во­го зам­ка заг­ро­хо­та­ла вдруг ги­бель­ным трес­ком со­тен выс­т­ре­лов.

«Пулемет, — сообразил я, бро­са­ясь на зем­лю. — У Ул­лы в баш­не пу­ле­мет».

И по­ва­ли­лись ше­рен­га­ми, де­сят­ка­ми ско­шен­ные всад­ни­ки. Ис­пу­ган­но ша­рах­ну­лись неп­ри­выч­ные к гро­хо­ту ди­кие ко­ни, дрог­ну­ли под ги­бель­ным ог­нем и бро­си­лись на­зад ос­тат­ки лю­дей Ру­ма.

Тотчас же яс­т­ре­бом ки­нул­ся за ни­ми сам Ул­ла.

Рум был ра­нен. Ул­ла на­ле­тел на не­го и уда­рил копь­ем. Но коль­чу­га Ру­ма, не стер­пев­шая пу­ле­мет­ной пу­ли, вы­дер­жа­ла удар тя­же­ло­го копья. Рум по­шат­нул­ся и ру­ба­нул Ул­лу по­пе­рек ли­ца; ве­рен, но слаб был удар отя­же­лев­шей руки Ру­ма… В сле­ду­ющую се­кун­ду он упал с го­ло­вой­, — над­руб­лен­ной всад­ни­ком, на­ле­тев­шим сза­ди…

Я ле­жал свя­зан­ным в уг­ло­вой­ ба­шен­ке. Не­да­ле­ко от ме­ня, при­ко­ван­ный цепью к сте­не, си­дел на со­ло­ме осе­тин-пу­ле­мет­чик, плен­ник Ул­лы.

И я по­нял те­перь, ко­му но­си­ла ста­ру­ха обед, кто брен­чал це­пя­ми; я уз­нал тай­ну ка­мен­ной баш­ни.

Осетин уми­рал. Все те­ло его бы­ло изъ­еде­но и сож­же­но эк­зе­мой. Он выг­ля­дел ске­ле­том с глу­бо­ко вва­лив­ши­ми­ся гла­за­ми и бес­к­ров­ным ртом.

Я про­бо­вал спро­сить его о чем-то. Пу­ле­мет­чик от­к­рыл рот, и я уви­дел чер­ный об­ру­бок язы­ка.

Потом во­шел Ул­ла и ска­зал мне:

— Этот к зав­т­ре­му дню из­дох­нет, и те­бя нуж­но бы убить, по­то­му что ты пре­да­тель, но мне не­кем бу­дет за­ме­нить его. Ты го­во­рил мне, что зна­ешь хо­ро­шо пу­ле­мет, и зав­т­ра я при­кую те­бя на его мес­то.

Он пе­ре­ко­сил свое изу­ро­до­ван­ное шаш­кой Ру­ма ли­цо, пнул каж­до­го из нас но­гой и ушел, ос­та­вив ме­ня до­ду­мы­вать мысль о том, что лю­бо­му пут­ни­ку при­хо­дит по­ра за­кан­чи­вать свой путь. И я поп­ро­сил плен­но­го осе­ти­на:

— Тебе все рав­но уми­рать. Вло­жи пат­рон в пу­ле­мет, на­ве­ди его на ме­ня и выс­т­ре­ли мне в го­ло­ву.

Он пос­мот­рел на ме­ня и, сог­ла­ша­ясь, мот­нул го­ло­вой.

Настала ночь. Он про­тя­нул ру­ку к ко­ро­бу пу­ле­ме­та, но тот­час же бо­яз­ли­во при­ник к со­ло­ме, по­то­му что в со­сед­ней ком­на­те за­шур­ша­ли лег­кие ша­ги. Скрип­ну­ла дверь.

Вошла Но­ра. В ру­ках ее был кин­жал, и я за­ме­тил, что с не­го по кап­ле сте­ка­ет на ка­мен­ные пли­ты по­ла кровь.

Глаза Но­ры блуж­да­ли по уг­лам и яр­ко блес­те­ли. Она по­дош­ла ко мне, пе­ре­ре­за­ла ве­рев­ки и ска­за­ла:

— Иди за мной, все клю­чи у ме­ня.

Мы прош­ли че­рез ком­на­ту Ул­лы. Я по­пал но­гой в ка­кую-то лу­жу. Спус­ти­лись вниз. Ос­то­рож­но прок­ра­лись ми­мо спя­щих впо­вал­ку хев­су­ров.

В тус­к­ло ос­ве­щен­ном ко­ри­до­ре я бро­сил не­ча­ян­ный взгляд на пол и уви­дел, что от мо­их под­ме­ток на по­лу ос­та­ют­ся крас­ные сле­ды.

Весь двор был за­бит зас­нув­ши­ми. Ед­ва не сту­пая на го­ло­вы спя­щих, мы проб­ра­лись к во­ро­там. Но­ра от­пер­ла ма­лень­кую ка­лит­ку и зак­ры­ла ее на ключ сна­ру­жи.

Если бы да­же сей­час спох­ва­ти­лись, то бро­сить­ся за на­ми из зам­ка бы­ло бы не так-то лег­ко.

Долго бе­жа­ли мы из­ви­ва­ющи­ми­ся тро­па­ми. Пры­га­ли с кам­ня на ка­мень. Нес­коль­ко раз я па­дал, но, не чув­с­т­вуя бо­ли, под­ни­мал­ся и бе­жал за Но­рой даль­ше.

Наконец выб­ра­лись к ущелью Чер­ной ска­лы. И тут при лун­ном све­те я раз­г­ля­дел спо­кой­ные си­лу­эты трех всад­ни­ков, до­жи­дав­ших­ся нас. Мы ос­та­но­ви­лись пе­ре­дох­нуть. Но­ра по­дош­ла к од­но­му и ти­хо ска­за­ла что-то, ука­зы­вая на ме­ня.

По узень­кой тро­пе над чер­ной про­пас­тью мы пош­ли даль­ше. Всад­ни­ки да­ле­ко сза­ди ве­ли ко­ней в по­во­ду.

— Нора, — ска­зал я, — ес­ли Ул­ла спох­ва­тил­ся нас, то уже от­ря­же­на по­го­ня.

— Нет, -и она вы­ну­ла из скла­док платья кин­жал, — боль­ше не спох­ва­тит­ся.

И я по­нял тог­да, что кровь на мо­их по­дош­вах бы­ла кровью Ул­лы. Ско­ро де­вуш­ка ос­та­но­ви­лась и взя­ла ме­ня за руку.

— Скажи, — поп­ро­си­ла она ти­хо, — ста­ри­ки го­во­рят, что ког­да че­ло­век по­гиб­нет, то пос­ле смер­ти он уле­та­ет в да­ле­кую стра­ну звезд. Ска­жи, ког­да я ум­ру, я встре­чу там Ру­ма?

И, так как здесь был не дис­пут о заг­роб­ной жиз­ни, не сто­ило об­ру­ши­вать­ся на мис­ти­ку и не­ма­те­ри­алис­ти­чес­кое по­ни­ма­ние про­цес­сов. Я твер­до сол­гал ей:

— Да, встре­ти­тесь.

На этом мес­те тро­пин­ка бы­ла нас­толь­ко уз­ка, что дво­им нель­зя бы­ло ид­ти ря­дом. Я по­шел впе­ред и, пог­ля­дев на не­бо, усы­пан­ное звез­да­ми, вспом­нил Ру­ма с его меч­той иметь «же­лез­ную пти­цу», что­бы знать и ви­деть все, что толь­ко мож­но уз­нать в этом ми­ре. И я по­ду­мал, улыб­нув­шись: «Рум! Не толь­ко те­бе, но и мне нуж­на пти­ца, ко­то­рая на­учи­ла бы ме­ня ви­деть и по­ни­мать все. Но еще до сих пор я не встре­тил ее ни в го­лу­бом не­бе, ни в зе­ле­ных лу­гах. И ес­ли да­же я и встре­тил ее слу­чай­но, то еще не уз­нал ее…»

Я вздрог­нул от шо­ро­ха осы­па­ющих­ся кам­ней. Я обер­нул­ся и уви­дел, что на узень­кой тро­пин­ке над про­пас­тью не бы­ло ни­ко­го, кро­ме ме­ня. Но­ра, тос­ку­ющая о Ру­ме, ис­чез­ла в тем­ной пус­то­те про­пас­ти…

Далекий сон — стра­на уми­ра­ющих ры­ца­рей­, стра­на же­лез­ных коль­чуг и ка­мен­ных зам­ков — этот сон уп­лыл прочь.

И док­тор Вла­ди­кав­каз­с­кой нервной кли­ни­ки, не Мо­исей Аб­ра­мо­вич по­жи­мал мне ру­ку и го­во­рил:

— Ну, смот­ри­те, боль­ше ни­ка­ких пот­ря­се­ний. Трав­ма. Ис­те­роп­си­хо… Об­раз жиз­ни — са­мый ре­гу­ляр­ный. Боль­ше пей­те мо­ло­ка, и что­бы ни­ка­ких Хев­су­ре­тий.

Я вы­шел на ули­цу. Лег­кое сол­н­це… Мяг­кой улыб­кой рас­п­лы­ва­лась зо­ло­тис­тая осень. Я жад­но хлеб­нул гло­ток све­же­го воз­ду­ха и улыб­нул­ся сам.

— Хорошо жить!

«Рита…» — вспомнил опять. Но на этот раз это имя выз­ва­ло толь­ко смут­ные очер­та­ния, тень, не­яс­ную и приз­рач­ную. Я по­за­был ли­цо Ри­ты…

Девять су­ток плыл па­ро­ход по Вол­ге от Ста­лин­г­ра­да вверх.

Девять су­ток я выз­до­рав­ли­вал час за ча­сом. И ког­да на де­ся­тые за­ре­ве­ла си­ре­на у прис­та­ни, где кон­чал­ся мой путь, ког­да за­мель­ка­ли зна­ко­мые до­ма, приб­реж­ные буль­ва­ры и ули­цы, я сме­шал­ся с ве­се­лой­, бод­рой тол­пой и со­шел на дав­но по­ки­ну­тый мною бе­рег…

И вот я, вер­нув­ший­ся из оче­ред­но­го пу­те­шес­т­вия по обык­но­ве­нию обод­ран­ным и ус­та­лым, ва­ля­юсь те­перь, не сни­мая са­пог, по кро­ва­тям, по ди­ва­нам и, оку­тав­шись го­лу­бым, как ла­дан, ды­мом тру­боч­но­го та­ба­ка, ду­маю о том, что по­ра от­дох­нуть, при­вес­ти все в сис­те­му.

Рита за­му­жем за Ни­ко­ла­ем. Они офи­ци­аль­но за­ре­гис­т­ри­ро­ва­лись в заг­се, и она но­сит его фа­ми­лию.

Вчера, ког­да за­кан­чи­вал один из очер­ков для оче­ред­но­го но­ме­ра мо­ей га­зе­ты, Ри­та не­ожи­дан­но вош­ла в ком­на­ту.

— Гайдар! — крик­ну­ла она, под­хо­дя ко мне и про­тя­ги­вая ру­ку. -Ты вер­нул­ся?

— К ко­му, Ри­та?

— Сюда… К се­бе, -отве­ти­ла она, чуть зап­нув­шись. -Гай­дар! Ты не сер­дишь­ся на нас? Я те­перь знаю все… Нам пи­са­ли из гру­зин­с­ко­го по­сел­ка, как бы­ло де­ло. Но мы же не зна­ли. Мы бы­ли сер­ди­ты на те­бя за ту ночь! Ты прос­ти нас.

— Прощаю охот­но, тем бо­лее что это мне ни­че­го не сто­ит. Как жи­вешь, Ри­та?

— Ничего, -ответила она, чуть опус­кая го­ло­ву. -Жи­ву… Во­об­ще…

Она по­мол­ча­ла, хо­те­ла что-то ска­зать, но не ска­за­ла. Под­ня­ла ма­то­вые гла­за и, пос­мот­рев мне в ли­цо, спро­си­ла:

— А ты?

Я не знаю, что это у нее за ма­не­ра заг­ля­ды­вать в чу­жие ок­на… Но на этот раз што­ры мо­их окон бы­ли наг­лу­хо спу­ще­ны, и я от­ве­тил ей:

— Я жа­ден, Ри­та, и хва­таю все, что мо­гу и сколь­ко мо­гу. Чем боль­ше, тем луч­ше. И на этот раз я вер­нул­ся с бо­га­той и до­ро­гой до­бы­чей.

— С ка­кой­?

— С опы­том, за­кал­кой и об­ра­за­ми встреч­ных лю­дей.

Я пом­ню их всех: быв­ше­го кня­зя, быв­ше­го ар­тис­та, быв­ше­го кур­сан­та. И каж­дый из них уми­рал по-сво­ему. Пом­ню быв­ше­го бас­ма­ча, быв­ше­го ры­ца­ря Ру­ма, быв­шую ди­кар­ку-узбеч­ку, ко­то­рая зна­ла «Лель­ни­на». И каж­дый из них рож­дал­ся по-сво­ему…

(1926—1927)