А. Свирский править
Во тьме править
Пожар произошел поздно ночью, когда, за исключением работавших в шахтах углекопов, все давно уже спали. По темной равнине пронесся протяжный жалобный гудок. За первым последовал второй, третий… И вскоре острые сверлящие крики пара слились в потрясающий вопль.
Грушевка проснулась и в кромешной тьме задвигались люди. Гонимые страхом и надеждой, эти люди бежали прямо на огненный столб. Этот столб, красный и живой, дрожал, вытягивался и кровавым знаменем развевался над рудником братьев Глебовых. Бежавшие обгоняли друг друга, и слышно было, как они выли на бегу. Тут были и мужчины, и женщины, и дети. Но вот уже близко, и пожар глядит им в глаза. Они видят машинное здание. Огонь ярким горячим кольцом охватил его со всех сторон. Прибежавшие на пожар знают, что в этом здании находится вход и выход из шахт, и, потому что они это знают, им становится холодно, хотя они и стоят вблизи огня.
Толпа между тем растет и ширится. Многоголосый пар кричит на всю степь и будит чернокаменную равнину. Люди прибегают из Александровска, из соседних рудников и сливаются в одну темную плотную массу.
Пламя шипит, клокочет и золотыми фонтанами вылетает из машинного здания, а бездонная мгла пугливо сторонится, и светлый круг пожара увеличивается. Огонь, поднявшись вверх, рассыпается дождем светлых искр. Брызги пламени, точно золотые пчелы, жужжат, кружатся и, умирая, черным песком падают на землю.
Многоустая толпа молчит. Она в оцепенении. Ужас сковал сознание, мозг и язык. Единственно, что толпа знает и помнит, это то, что под ее ногами в глубоких и душных недрах земли теперь копошатся люди.
Две артели углекопов, в числе около двухсот пятидесяти человек, за два часа до пожара, работали в трех поперечных шахтах, разбившись на четыре группы. Шахтеры разрабатывали новую жилу. Шахты находились в полуверсте от подъемной площади, в конце пластового ската; эта местность считалась самой глубокой во всей Грушевке. Мощный каменный пласт, с антрацитом в промежутках, толщиною в сто пять сажен, непроницаемым щитом лежал над длинными и узкими коридорами, в которых люди, подобно кротам, грызли каменные недра, удлиняя свои тесные норы.
В последней шахте — № 12, самой низкой и дальней работала воронежская артель. Работа в этой шахте требовала известного умения, а главное — осторожности, и поэтому старший Смоляков назначил сюда девятую группу, состоявшую из старых опытных шахтеров.
Старшим, или вожаком, этой группы состоял один из лучших углекопов, Степан Капралов. Это был сильный, рослый человек лет сорока. Капралов знал рудники так же хорошо, как свою родную деревню. При нем взрывались все новые галереи, и ему были известны все входы и выходы.
За два дня до пожара к Степану Капралову приехал его единственный сын, двенадцатилетний мальчуган. Ребенка привез один из земляков, который, уже заодно, сообщил и о смерти жены. Капралов знал, что его жена больна. Он еще недавно выслал ей деньги на лечение, но он не думал, что эта болезнь так быстро отнимет жизнь.
Сына Степан обласкал как мог, ночью тайком поплакал по жене, а на другой день надо было спуститься в рудник и возиться с печалью было некогда. Не имея на кого оставить мальчика, Капралов, с разрешения штейгера, взял его с собою в рудник.
— А что, Васютка, не боязно тебе, спросил Степан у сына, когда клетка вместе с ними падала вниз.
— Не, — коротко ответил Васютка и продолжал широко раскрытыми глазами скользить по черным стенам колодца.
Мальчик действительно не испытывал страха и относился ко всему окружающему с наивным любопытством. Он только крепче прижимался к отцу, зная, что тятенька сильный и все может, и что обидеть его, Ваську, никто не посмеет. О другой опасности ребенок не думал, как, быть может, не думает об этом и молодой барашек, попавший с матерью на бойню.
Так как Степан находился в вечерней смене то особенно возиться с сыном ему не приходилось. На подъемной площадке он нашел груду старых мешков, приготовил в сторонке постель и уложил мальчика спать. Степан был за него спокоен, так как на площадке всегда толчется народ, который с случае чего дал бы ему знать. А Васька, попав на сто сажень под землю, в душной и жаркой атмосфере рудника распарился, изморился и в конце концов уснул сном праведника. А утром его разбудил тятька, и они поднялись на свет Божий.
То же самое было и в ночь пожара. Васютка спал на мешках у подножия колодца, а отец работал в шахте.
Шахта № 12 шла зигзагами и концом упиралась в нижнюю обходную галлерею давно уже заваленную пустой породой и упраздненную. Начало брала она из главного проспекта, где были проложены рельсы до самой подъемной площадки. Параллельно с шахтой № 12 тянулись еще пять новых коридоров, где всего неделю тому назад взрывали породу динамитом.
Степан Капралов, как всегда, работал усердно и следил за товарищами. В десятом часу вечера забойщики вырвали из-под породы «зубы» (деревянные подпорки), и громадный слой антрацита, «искусанный» зубчиками зарубщиков, с оглушительным треском рухнул в пяти шагах от углекопов.
Подождав немного шахтеры подползли к антрациту и стали его крошить. И пудовые куски жирного, зернистого антрацита один за другим скатывались на середину «гнезда».
Тягельщики, большей частью подростки, прикрепленные железной цепью к ящикам, быстро, на четвереньках, точно ручные медведи, подбегали к гнезду и садились в ожидании, когда нагрузчики наполнят ящики. И при первом окрике «пошел» они торопливо становились на четвереньки и медленно, с большим трудом, тащили ящики к главному проспекту, где их уже дожидали откатчики с квадратными вагончиками, увозившими добычу на подъемную площадку.
Вся эта работа происходила во мраке, в духоте и в жаре, доходившей до тридцати градусов. Углекопы, а в особенности тягельщики буквально купались в собственном поту. Чтобы ноги не скользили по мокрому камню, тяжелые башмаки тягельщнков были подкованы. И когда на четвереньках они бегали по шахте, звеня цепями, их подкованные ноги производили характерный железный стук, напоминавший топот лошадей по каменной мостовой.
У каждого рабочего имелась лампочка, за которой он следил с особенным вниманием, потому, что лампочка для углекопа — его глаз. Без лампочки шахтер становится беспомощным, как человек, которого лишили зрения.
Что бы ни делалось в шахтах, эхо сейчас же подхватывает каждый звук, каждый шорох и быстро разносит их по всему руднику. А когда рабочих нет, в руднике поднимается звон, монотонный и печальный.
Это звенит почвенная вода, падая с камня на камень.
Лампочки шахтеров беспрерывно борются с тьмою, беспомощно долбя красными язычками. Разорвет лампочка клочок плотной бездонной тьмы и в темно-желтом пятне вырастет согнутая фигура углекопа, обнажится крохотная площадь каменного свода, покажется над головой рабочего мокрый камень, весь в трещинах, из которых тонкими струйками стекает вода — слезы земли, как ее называют углекопы.
Но вот погасла лампочка и тьма мгновенно проглаты-вает шахтера.
К Степану Капралову подошел штейгер Смоляков.
— Ну, что, как дела?
— Ничего — слава Богу — порода ластится.
— Ну и отлично. Я, брат иду наверх. Ты кончай эту зарубку, и потом сходи в одиннадцатую, посмотри, что там делается. Мне кажется; у них там дело не ладится.
— Ладно, ужо схожу.
— С Богом, Андрей Степаныч, уж вы не беспокойтесь, я тут погляжу.
Штейгер ушел. Несколько секунд было видно, как его громадная уродливая тень судорожно корчилась и обвивалась вокруг узкого коридора.
Степан проводил штейгера, поднял с земли лампочку п описал ею круг, желая лучше рассмотреть, в каком положении находится работа. В нескольких шагах от него лежали на животах отбойщики. Он видел только их ноги, обутые в лапти, да слышал равномерный стук шахтерских молотков. Углекопы лежали в широкой скважине и, путем мучительных усилий, «кусали» породу.
Там было жарко, как в горячо натопленной бане. Капралов взглянул на пласт, низко упавший над работавшими углекопами и впервые подумал: «А что, ежели, не приведи Господи, подпорки ослабнут да эта самая камина рухнет»…
На этом месте он удержал свою мысль, стараясь о таких «глупостях» не думать. Он поставил лампочку на землю, сам опустился па колени, взял в руки молот и зубчик и хотел было растянуться, чтобы заползти в гнездо, но в это время до его слуха долетел какой-то странный шум, полный смятенья.
Степан стал прислушиваться. Шум приближался. Опытный шахтер понял, что по шахте с воем бегут тягельщики. Он слышал, как звенели их цепи, стучали по камню их подкованные ноги.
— Эй бросайте работы, в руднике неладно, — крикнул Капралов и первый выкатился из гнезда.
Отбойщики быстро, один за другим, бросились вон из скважины и сбились в тесную кучу по средине шахты. Красные огоньки запрыгали в дрожащих руках, и по мокрым каменным сводам заплясали человекообразные чудовища. Оглушительный шум мчался из глубины рудника прямо на рабочих. Слышался странный крик, подобно львиному реву, и треск падающих в лесу деревьев, и грохот водопада, и пушечные выстрелы, барабанный бой. Вся эта трескотня, весь этот гул, слившись в многозвучный гром, мчался по шахтам и оглушал перепуганных на смерть углекопов. Казалось сама темнота заметалась по руднику и искала выхода.
Вот прорезались огоньки и показались тягельщики. Они бежали, как перепуганное стадо оленей, держась близко друг к другу. Цепи свои они роняли по дороге, но зато лампочки были у каждого. Добежав до отбойщиков, онп остановились с искаженными от страха лицами. Между ними были мальчики 15-16 лет.
— Пожар… Ствол горит… Сердцевина (средняя главная шахта) вся в воде…
Все это прокричал один из тягельщиков и остановился.
«Васютка» промелькнуло в голове Степана. Он, ничего не говоря, бросился вон из шахты, навстречу подземному грому.
Рабочие побежали за старшим. Обезумевшие шахтеры метались в панике по глубоким каменным недрам земли, черная мгла гналась за ними по пятам, а тяжелые черные скалы давили им головы.
Пожар вспыхнул мгновенно и застиг рабочих врасплох. Узкая полоса огня скользнула по бревенчатой стене и с шипением и треском поднялась вверх. А через минуту все помещение было уже объято пламенем. Горели толстые сухие бревна, горела деревянная обшивка ствола и масло из упавших лампочек.
Стосаженный колодец, обшитый толстыми досками, являлся в данном случае сильной тягой, и огонь метнулся туда. Люди не успели подать сигнала, как уже оказались со всех сторон окруженными пламенем. И рабочие в ужасе бросились в продольную шахту. Но, отбежав немного, они вынуждены были свернуть в первую боковую галерею; вода неожиданно преградила им путь. Опасность вырвала рассудок и люди превратились в животных. Они с диким воем бросились вперед, давя друг друга.
А на площадке свирепствовал огонь. Его кроваво-красные лапы вытягивались и ползали по стенам, по земле, поднимались по бревнам к потолку, жадно ища пищи. И все, что способно было гореть, вспыхивало как порох и увеличивало зной и треск.
Васютка мирно спал на мешках лицом к стене. В двух шагах от его ложа находился упраздненный вход давно уже выработанной шахты. Из темной заброшенной пещеры несло сыростью и пустотой.
Огненные змейки неоднократно подползали к спящему мальчику и в злобном бессилии откатывались прочь. Над головой Васютки бушевали стихийные силы. Освобожденная почвенная вода с трех сторон ворвалась на площадку и с ревом бросилась в рудник. Внутри колодца гремело пламя, разрушая и проглатывая обшивку. Толстые доски с оглушительным треском падали с вершины ствола и здесь, внизу, догорали дотла.
Черные винтообразные клубы дыма, как живые существа, бегали по площадке, пока огонь не выталкивал их через колодец наверх.
Вот черная туча дыма упала, обняла мальчика и на мгновение скрыла его из виду. Васютка проснулся весь в поту. Он сел и не спеша протер глаза. Сознание еще не вернулось к нему, и он равнодушным взглядом окинул бушевавший вокруг него огонь. Но это состояние длилось недолго. Инстинкт разбудил мальчика и поднял его на ноги. Испуг остановился в его голубых глазах, а из груди вырвался крик отчаяния:
— Тятька! Тятя!! — закричал мальчик и шарахнулся назад к пещере заброшенной шахты.
Голос Васютки утонул в грохоте водопадов и в треске огня.
— Тятя, Степан!! — еще раз крикнул Васютка и кубарем полетел в шахту.
Мальчика толкнула туда новая туча едкого дыма. Васютка, руководимый инстинктом, поднялся на ноги и бросился бежать по шахте. Но вскоре он снова упал, ударившись головой о низко упавший каменный свод. Тогда он пополз на четвереньках, как это делают тягельщики.
С каждым шагом становилось темней. Отблески огня таяли и умирали в черном мраке каменного склепа. Плотная мгла окутала мальчика со всех сторон. Васютка остановился. Он почувствовал, что по его лицу и шее течет теплая струйка. Он дотронулся рукой, и рука сделалась мокрой. Мальчик догадался, что это кровь и заплакал. А потом он снова принялся кричать из всей мочи:
— Тятя, сюда! Тятенька!!
Мальчик вдруг испугался собственного крика и умолк. Ему вспомнились рассказы о страшных чудовищах, живущих в земле, и он решил молчать, чтобы голосом не привлечь на себя внимание стоголовых змей и прочей чертовщины.
С этого момента воображение Васютки заработало с удвоенной силой, и в памяти его воскресло все страшное, когда-либо слышанное им в родной деревне. Он был теперь уверен, что весь этот шум поднялся в руднике неспроста, и что нечистые силы сговорились погубить его, Васютку. И мальчик стал прятаться. Он плотнее придвинулся к каменной стене, подобрал под себя ноги, сложил накрест руки и весь съежился, чтобы быть как можно меньше и незаметней. Но глубокая, бездонная тьма, полное одиночество и буйный грохот пожара рождали невольный страх, и мальчик холодел от ужаса.
Но тут мысли Васютки оборвались: вблизи от него кто-то зашагал. Мальчик явственно расслышал шарканье ног. Холодная царапающая дрожь пробежала у него под черепом. Сознание Васютки помрачилось, и он замлел.
Шаги приближались. Вот уже они совсем близко. Мальчик осторожно повернул голову в ту сторону, откуда шли шаги, и увидал чей-то красный глаз, налитый кровью. В густой черной темноте глаз этот яркой точкой двигался по шахте. Васютка, чтобы не крикнуть, крепко стиснул зубы, но напрасно: когда огромное чудовище с единственным глазом на невидимом лице подползло к нему, он так вскрикнул, что в груди сделалось больно.
Молодой звонкий голос острым металлом ударился о камни и звенящими осколками рассыпался во мгле.
— Кто здесь?
Васютка услыхал этот человеческий голос над самой головой. Он широко раскрыл глаза и почувствовал облегчение. Он увидал пред собой не кровавый глаз чудовища, а обыкновенную шахтерскую лампочку. Она висела на груди человека, стоявшего перед ним на четвереньках. Это был сам штейгер — Андрей Смоляков.
— Ты кто? — задыхающимся от волнения и усталости голосом спросил штейгер.
— Я сын тятьки Степана… Васютка, — ответил мальчик и вдруг заплакал, тихо и жалобно.
— Ты с площадки сейчас? Да? Отвечай скорей…
Но Васютка не в силах был говорить: накопившиеся слезы рвались наружу и душили его.
В это время эхо притащило с подъемной площадки гудение пожара, грохот водопадов и швырнуло весь этот гул на черные камни тесного коридора.
Смоляков вздрогнул, сделал быстрый поворот и пополз назад. Васютка мгновенно перестал плакать, упал на четвереньки и с чисто кошачьей ловкостью подскочил к удалявшемуся штейгеру и крепко обеими руками вцепился в его кожаную куртку.
Смоляков резким движением хотел оттолкнуть мальчика, но тот словно прирос к нему.
— Дяденька, миленький… Не надо уходить… Я боюсь… Дяденька, голубчик, сведи к тятьке Степану…
Васютка говорил торопливо, и в каждом слове его звучала мольба беспомощности.
— Отстань от меня, дьявол, — скрежеща зубами, прошипел обезумевший от волнения и страха штейгер.
— Дяденька, миленький, не гони… Я боюсь… Мне больно.. У меня кровь…
Смоляков тяжело вздохнул, сел и, сняв с груди лампочку, поднес ее к лицу Васютки. В этот момент рассудок вернулся к нему и штейгеру сделалось стыдно и больно.
«Что я делаю? Что я делаю?» — мысленно воскликнул он и, путем напряженного усилия, вернул себе хладнокровие и рассудительность.
— Мальчик, ты расшиб себе голову. Погоди, — я сейчас остановлю кровь. Держи лампочку.
Штейгер хотел смыть следы недавней жестокости и каждое слово свое старался пропитать сердечной нежностью и любовью.
— Дорогой мой мальчик, где это ты ушибся? — продолжал он голосом ласкать Васютку и в то же время стал платком перевязывать рану.
У мальчика затылок был сильно расшиблен, и вокруг продольной раны уже образовались черные бугорки запекшейся крови.
— Тебе больно? Да?
— Больно.
— Ну, не плачь, дорогой, теперь не будет больно.
— А тятя мой где?
— Он там, на работе… Ну, вот и готово. А теперь уйдем отсюда. Слышь, как вода за нами гонится. Она уж близко.
— Ой, дяденька, я боюсь.
— А ты держись за меня покрепче и не бойся.
И Смоляков с ребенком пополз вперед.
Спустя немного, Капралов уже сидел на корточках перед сыном, нежно проводил рукой по его спине и ронял крупные безмолвные слезы.
Время тянулось бесконечно долго. Углекопы давно уже выбились из сил и молча лежали на каменном дне рудника в ожидании смерти. О спасении никто уже не заботился. Пережитые волнения ослабили нервы, и людьми овладела апатия.
Спички и табак давно уже были израсходованы и, рабочие лишились последнего утешения — курева.
Смоляков был единственным человеком, не потерявшим надежды на спасение, хотя и у него эта надежда быстро догорала, как свеча на ветре.
В руднике стало тихо. Грохот водопадов прекратился, не слышно было и обвалов. Ясно что наводнение прекратилось. Штейгер уверен, что там, на верху, уже работают водоотливные машины. Но почему же все это так долго тянется? Ведь пройдет еще немного времени, и люди начнут умирать от истощения.
Смоляков не может лежать спокойно. Он поминутно встает и до боли напрягает слух. По руднику бродит печальный звон. То «слезы земли» падают на черные камни.
«Ах, если бы лампочка, — с тоской думает штейгер. — Он бы нашел дорогу к площадке. Наверно обходная галерея теперь освобождена от воды. И зачем он не догадался сохранить масло».
Последняя мысль давно уже сверлит мозг штейгера,, и он простить себе этого не может. Ведь это так просто молено было сделать! Стоило только приказать рабочим, когда он с ними встретился, погасить лампочки, а потом зажигать по очереди. И тогда огня хватило бы надолго.
С тех пор, как углекопы притихли, Смоляков начал волноваться. «Решили умереть» — промелькнуло в его голове. При этой мысли, сердце тоскливо сжалось. Хоть бы кто-нибудь слово сказал. Он знает, что рабочие не могли уйти, что они лежат, быть-может, рядышком, в нескольких шагах от него, но тьма уничтожила понятие о расстоянии, и временами он чувствует себя совершенно одиноким.
Вдруг горячее дыхание невидимого существа пахнуло теплой волной.
— Хлебца… Нет ли у тебя, братец, хлебца?… Васютка помирает… Дай Христа ради… — задыхающимся шепотом проговорил кто-то.
— Это ты, Капралов?
— Я с сыном здесь… Помоги, милый человек… Замлел малец мой.
— Эх, голубчик, рад бы помочь, да нечем…
В ответ из груди Степана вырвался глубокий вздох. И тяжело дыша он протащился дальше. Его остановил Смоляков.
— Ты куда? Там никого нет.
— Уж я не знаю… Силушки моей нету. Всех почитай, обходил, а ни у кого хлебца не добыл.
— А сынишка где?
— Тут, он у меня, на руках. Давеча, все плакал, хлебушка просил, а теперя замлел и молчит… Тяжело мне, ох, как тяжело!..
Капралов с трудом выговаривал некоторые слова и дышал громко и отрывисто.
— А ты бы положил мальчика, да и сам бы отдохнул, — сказал Смоляков.
— Нельзя, как положу, так плакать начнет. У него, вишь, голова разбита… О, Господи!..
— Потерпи немного, скоро придут люди и поднимут нас.
— Нет, не придут… Забыли… Там, на свете, и без нас людей много.
Не успел Капралов кончить, как по руднику пронесся живой гул и шум. Сначала, трудно было понять, что это, но вскоре, по отдельно врывавшимся в шахту звукам, можно было разобрать топот ног, человеческие голоса и звонкий стук молотков.
Рабочие ожили и в шахте поднялось бестолковое движение. В черной бездонной тьме они натыкались друг на друга, поминутно меняли направление, на каждом шагу спотыкались, падали и кричали о спасении. Мгновениями, когда становилось тише, слышались чьи-то стоны, а извне усиленный стук железа.
Наконец, показался, огонек. Темно-красная точка вынырнула из черной глубины. Вслед за первым огоньком, словно звезды, выпали из тьмы и медленно задвигались другие огненные точки. Вот выступило очертание человека — темная согнутая фигура и желтое лицо, освещенное лампочкой.
Солнце купалось в пламени заката, когда из рудника поднялись первые пять спасенных. Это были все мальчики тягельщики. Когда стволовой, длинный и тощий старик с больными глазами, открыл клетку, тягельщики порывисто бросились вон, но тут же остановились ослепленные светом яркого заката, Они низко опустили головы, и словно овцы, сбились в тесную кучу.
Из колодца вынырнула следующая клетка с углекопами. И поминутно слышались медные сигналы колокола и шамкающий голос стволового:
— Стоп — Поднимай.
Тихо шуршал стальной канат, злобно шипел сгущенный пар подъемной машины и громко вздыхал машинист, широкоплечий, чернобородый здоровяке детскими голубыми глазами.
Через полчаса поднялась клетка с первыми жертвами катастрофы. На дне клетки покрытые дырявыми мешками, лежали четыре трупа.
Смерть зареяла над рудником и рождала печаль и молчание.
Трупы были отнесены к загородке и, по приказанию доктора, положены в один ряд.
— А вот этих я знаю, — живо проговорил шахтер Колбай, взглянув на двоих мертвых тягельщиков. — Эти мальчики — родные братья Климовы. Сорванцами были, прости Господи.
Закат остыл, побледнело небо над Грушевкой и медленно спускались сумерки, когда из колодца поднялась последняя клетка. Среди поднявшихся был и Степан Капралов с мертвым сыном на руках.
Источник текста: Черная страна. Сборник об угле / Под ред. И. Рабиновича и Н.Фукса. — Харьков: Госиздат Украины. ЦК КСМУ, 1923. — VIII, 188 с. ил.; 23 см. — (Б-ка юного коммунара).