Воспоминания старого театрала (Жихарев)

Воспоминания старого театрала
автор Степан Петрович Жихарев

Опубл.: 1855. Источник: az.lib.ru

С. П. Жихарев

Воспоминания старого театрала

Редакция, статья и комментарий Б. М. Эйхенбаума

Издательство Академии Наук СССР

Москва Ленинград 1955

Scan ImWerden

Дмитревский. -- Державин. -- Французские трагические актеры классической эпохи. -- Плавильщиков и Шушерин. -- Князь А. А. Шаховской и Озеров. -- А. С. Яковлев. -- Несправедливость к его памяти. -- Его стихи, наружность, образ жизни, сценическое поприще. -- Лучшие роли Яковлева. -- Судовщиков и его комедия "Неслыханное диво". -- Семенова и начало певучей декламации. -- Гнедич и его правила декламации. -- Подражательный талант Семеновой. -- Актриса Жорж и наставник ее Флоранс. -- Актриса Бургоен. -- Валберхова и заблуждение князя Шаховского насчет ее таланта. -- Театралы прежнего времени. Вечер у князя Шаховского. -- Первое действие комедии Крылова "Ленивый". -- Послание А. Я. Княжнина. -- С. Н. Марин.-- Кенотафия Яковлева слуге. -- Я. Г. Григорьев, будущий Брянский. -- Испытание его в декламации. -- Замечание И. А. Крылова и совет его. -- Замечание Княжнина. -- Наперсники и наперсницы. -- Дебют Григорьева под фамилиею Брянского в роли Лаперуза. -- Предсказания князя Шаховского сбываются. -- Экспромт Милонова. -- Огромный репертуар Брянского. -- Актер Толстиков. -- Разочарование князя Шаховского. -- Его послание. -- Актер Мочалов (отец). -- Послесловие вместо предисловия.

I

... У Г. Р. Державина познакомился я с Иваном Афанасьевичем Дмитревским, которого советами он руководствовался в сочинениях своих, назначаемых для сцены. Это было 2 января 1807 г. Дмитревский был старец замечательной наружности, с правильными чертами лица и с умною выразительною физиономиею. Голова его, несмотря на то что беспрерывно тряслась, имела в себе много живописного, и особенно белые, как снег, волосы, зачесанные назад, придавали ей вид, внушавший невольное уважение. Все его движения были изучены и рассчитаны, а речь была тихая, плавная, и выражения, употреблявшиеся им в разговоре, большею частью изысканные. В продолжение двенадцати лет моего близкого с ним знакомства не случалось мне видеть, чтоб когда-нибудь он погорячился или заспорил, напротив, при первом возражении кого-нибудь из собеседников, он тотчас же переставал говорить и предоставлял ему продолжение разговора. Вообще все манеры Дмитревского отличались необыкновенною вежливостью, каким-то достоинством придворных века Екатерины, и после того неудивительно, что он умел приобресть такое всеобщее уважение во всех разрядах общества, каким пользовался до самой своей кончины, последовавшей не в 1812 г., как утверждал г. Аксаков, но в 1821 г., на 88-м году от рождения.

Основываясь на рассказах одного старого отставного суфлера, В. А. Б. (смотри "Дневник студента" в "Москвитянине", № 3 1853 года; днев. 4 марта), известного под общим названием _д_е_д_у_ш_к_и, который знал коротко всех артистов своего, времени (с 1765 по 1803) и при ясном уме соединял необыкновенную в его лета память с детским простосердечием, я был давно предубежден против Дмитревского: "дедушка" не любил его. "Куртизан, -- говаривал он, -- настоящий куртизан, эффектщик"; но при первой встрече с Дмитревским предубеждения мои рассеялись совершенно; я не мог постигнуть, как этот знаменитый актер, слава русского театра, изучивший знаменитого Лекена, увлекательного Бризара, необъяснимого Гаррика, чувствительного Офрена, благородного Флоридора, милую Госсен, бурную Дюмениль, непогрешительно-правильную Клерон, с которыми он был знаком дружески, как этот человек, один из старейших членов Российской Академии, по-видимому столь скромный, умный, начитанный, высокообразованный, мог в искусстве своем удалиться от натуры и гоняться за одними эффектами, а в общественных сношениях своих унизиться до притворства и лести? Я полагал, что если в рассказах "дедушки" (человека, неспособного ни к каким предубеждениям, а тем более к неснисходительному злоречию, потому что он был весь любовь и радушие) и заключалось предубеждение противу Дмитревского, так это потому, что он имел превратные понятия как об искусстве театральном, так об условиях высшего общества и светских приличий, которые "дедушка" изучить не мог, сидя в суфлерском месте своем; однако ж, к сожалению, истину слов его я испытал впоследствии на деле.

Державин представил меня Дмитревскому как молодого писателя с огромным трагическим талантом. "Он сочинил, -- говорил Гаврило Романович, -- бесподобную трагедию, в которой действие наводит ужас, а стихи так звучны, что, право, не понимаешь, откуда набрал он столько громких слов и сильных выражений. Это будущий Бобров!" (Державин необыкновенно уважал Боброва). Трагедия моя называлась "Артабан" и была, по отзыву князя Шаховского и по собственному моему впоследствии сознанию, смесью чуши с галиматьею, помноженных на ахинею. Чего не было в ней -- прости господи! измены и предательства, убийства и кровосмешения, темницы и цепи, бури и наводнения -- было все, кроме здравого смысла. Но великий Державин, при всей своей гениальности, был плохой судья в литературе драматической, а сверх того, по необъятной доброте души своей, так был пристрастен к людям, которых почитал себе преданными, и особенно к старым знакомым, что не мог или не хотел видеть в них ни малейших недостатков. Знаменитый поэт любил меня как юношу, восхищавшегося его творениями, и еще более -- как внука одного из лучших друзей своих, с которым он некогда так близко сошелся во время губернаторства своего в Тамбове. Вследствие этой рекомендации, Дмитревский просил прочитать ему мою трагедию и пригласил меня к себе на другой день утром.

С какою живого радостью, с каким восхищением прибежал я на другой день к Дмитревскому, таща под мышкою пресловутое свое творение, в достоинстве которого удостоверил меня благоприятный о нем отзыв Державина! Я нашел Дмитревского в том же коричневом кафтане с стальными пуговицами, в каком видел его накануне, в том же шитом камзоле, в кружевных брыже и маншетах, словом, одетым чрезвычайно опрятно и сидевшим в вольтеровских креслах. "Очень, очень рад, душа (Дмитревский несколько картавил и в дружеских разговорах употреблял слово "душа"), видеть вас и прослушать трагедию вашу. Милости просим сюда в кресла, а я посижу на диване; но прежде запремся, чтоб нам не помешали", и с этим словом старик встал и запер дверь. "Ну теперь начинайте, душа, да читайте не торопясь: у нас времени много". Я начал. Чтоб придать более силы и выражения стихам своим (в моей трагедии их было около 3000 вместо 1300 или 1400, положенных классицизмом по штату), я стал читать громко, со всем жаром и увлечением записного метромана, как вдруг Дмитревский остановил меня примолвив: "Мне кажется, душа, лучше бы сначала читать не так громогласно, а _т_о_ _э_т_а_к, _т_о_г_о_ _и_ _с_м_о_т_р_и, _д_о_ _к_о_н_ц_а_ _н_е_ _д_о_б_е_р_е_м_с_я". По желанию его, я начал читать тихо и в конце первого действия имел несказанное прискорбие видеть Дмитревского спящим. Я остановился; но эта внезапная остановка чтения пробудила старика, который, спросонья, положил мне руку на колено и вскрикнул: "Прекрасно, душа, прекрасно! продолжайте; очень, очень хорошо. Да на каком, бишь, это мы действии остановились?". При этом вопросе у меня замерло сердце и опустились руки; я хотел было сложить тетрадь свою, но Дмитревский настоял, чтоб я непременно продолжал чтение. Кое-как добрался я до конца своей пьесы при беспрестанных восклицаниях старика: "Прекрасно! бесподобно! восхитительно!" и проч. (произносившихся им, вероятно, для того, чтоб опять не заснуть), но добрался сконфуженный и читал так вяло, что сам чуть было не уснул от скуки. Однако ж надобно было вывести из этого чтения какой-нибудь результат, и я решился просить Дмитревского, чтоб он откровенно сказал мне свое мнение, заслуживает ли мой "Артабан" быть представленным на театре. "А вот видите, душа, -- отвечал он мне чрезвычайно ласково, -- молвить правду-матку, пьеса-то ваша, при всех достоинствах, немного длинновата, публика не очень ее поймет: ведь она у нас такая прихотливая... а к тому же -- пусть только это останется между нами -- публика не имеет достаточной образованности, чтоб возвыситься до вашей пьесы, для которой нужна скорее публика французская: вот она-то бы уж похлопала и наверное наградила бы вас вызовом". -- "Ну, а расположение трагедии, Иван Афанасьич? а трактация сюжета, а стихи? Это главное -- потому что если пьеса только длинна, так можно ее укоротить". -- "Да как сказать вам, душа моя? Вот изволите видеть: мне кажется, в 1-м действии экспозиция немножко растянута, и это естественно: вы хотели быть ясным; во 2-м и 3-м сюжет развивается медленно и персонажи недовольно определительно объясняются в своих намерениях, отчего в 4-м происходит какая-то, с позволения сказать, путаница; ну а в 5-м развязка слишком внезапна, да и страшна... куда как страшна! иной зритель не усидит, особенно из тех, которые поближе сидеть будут к сцене. Что касается до стихов, то конечно, могли бы быть и лучше -- да как быть! зато звучны, очень звучны. А впрочем, душа, все прекрасно, истинно прекрасно!".

Я ушел от Дмитревского совершенно разочарованный насчет огромности трагического своего таланта и вспоминая справедливость слов "дедушки". Вскоре я имел случай встречать Дмитревского почти ежедневно и еще более убедиться в беспрерывных его опасениях огорчить кого-либо неугодным словом. Как часто доводилось мне быть свидетелем весьма странных сцен, в которых врожденная всякому человеку правота боролась в Дмитревском с этими опасениями и, к счастью, иногда побеждая их, проявлялась в ответах его комически-остроумных и мастерски согласованных с характером тех лиц, к которым они относились. Тогда приходило мне на мысль, не проистекает ли это человекоугождение Дмитревского от излишней безусловной доброты его сердца и, может быть, оттого, что он в продолжение долгой жизни своей горьким опытом дознал, что советы редко исправляют, а, напротив, часто обижают самолюбие тех, кому они даются, а обиженное самолюбие _н_и_к_о_г_д_а не прощает?

Впрочем, каковы бы ни были причины, заставлявшие Дмитревского действовать таким образом, нельзя не пожалеть, что, по свойству его характера и образу мыслей, все приобретенные им глубокие сведения о театре и сценическая опытность пропали для современников даром. Покойный Аполлон Александрович Майков справедливо заметил, что Дмитревский "похож на заколдованный сундук, в котором перемешано множество драгоценных вещей с разного ветошью и всяким хламом; этот сундук отворяется для всякого и всякому дозволяется рыться в нем и выбирать любую тряпицу, но драгоценности ни за что никому не даются: они видны, но неуловимы". Для меня всегда странно слышать, когда так называемые знатоки истории нашего театра провозглашают Дмитревского отцом сценического искусства в России, учителем Плавильщикова, наставником Шушерина, образователем Яковлева. Нет. Дмитревский никогда ничьим учителем, ни наставником не был по той причине, что быть ими по природе своей не мог, если бы даже и хотел! Присутствие в почетном кресле на репетициях, в спектаклях театральной школы, прослушивание иногда ролей у молодых нововступающих на сцену актеров и актрис -- не значит еще быть учителем и наставником их.¹ Плавильщикова создала страсть к театру, умного Шушерина -- расчет: лучше быть актером, чем приказным; он был дитя искусства и в этом случае сходен с Дмитревским. Яковлев -- сын природы, бессознательный сценический гений. С молодыми актерами, приходившими за советами к Дмитревскому, он поступал точно так же, как и с молодыми писателями, как поступил и со мною: расхваливал их наповал, ласкал, провожал до лестницы и -- только. Никто не вынес от него ни одного настоящего понятия об изучаемой роли, ни одного указания на ее оттенки, ни малейшего наставления о постепенных возвышениях и понижениях голоса, никакого вразумления об искусстве слушать на сцене, искусстве столь же важном и для актера необходимом, как и самое искусство говорить, -- ничего, решительно ничего! Это могут подтвердить многие, находящиеся еще в живых актеры и, между прочим, почтенная М. И. Валберхова, актриса умная, с истинным дарованием и отличавшаяся в то время обворожительною наружностью, но для ролей того амплуа, которое ей было предназначено, -- амплуа цариц, не имевшая, к сожалению, достаточно сил физических. В продолжение трех лет я был почти ежедневным свидетелем прохождения ее ролей с кн. Шаховским в присутствии Дмитревского -- и что ж! Между тем, как Шаховской, фанатик своего дела, выбивался из сил, чтоб передать молодой, прекрасной актрисе настоящий смысл затверженной ею роли, показать ее оттенки, вразумить в ситуацию персонажа, Дмитревский ограничивался одними обыкновенными восклицаниями: "Прекрасно, душа, прекрасно!". Один только раз случилось мне видеть, что Дмитревский посоветовал Валберховой в роли Электры держать урну с предполагаемым прахом Ореста несколько выше и по временам прижимать ее к сердцу. «Вот так, душа, будет эффектнее!». Эффект был душою Дмитревского. Я не видел его на сцене, и по маленькой роли старого служивого, игранной им в 1812 г. в одной патриотической пьесе Висковатова «Всеобщее ополчение», не могу судить об его искусстве; но из всего, что слышал я в молодости от старых театралов и, между прочим, от графа А. С. С. и князей Б. и Ю. (бывшего директором театра), истинных и просвещенных любителей и покровителей сценических талантов, Дмитревский точно был превосходным актером в комедиях, особенно в ролях резонеров, но в трагедиях был гораздо слабее, и для них, видевших все сценические знаменитости тогдашнего времени, далеко не безукоризнен, напыщен и холоден. По словам их, «c’était un acteur sage, mais sans entrain et qui se possedait même dans les endroits les plus pathétiques; toujours coquet et visant aux effets, le seul rôle, où il a été véritablement beau, c’est le rôle de Titus dans la tragédie du même nom et c'est justement parce que c’est un rôle froid, tout en recit et raisonnements tant soit peu boursoufflés»^[1]. И в самом деле, на какие роли и какие места в этих ролях, в которых Дмитревский почитался превосходным, указывает нам предание? На I сцену V действия "Димитрия Самозванца", в которой, при звуке колокола, он вскакивает с кресел:

В набат биют; сему биенью что причина?

В сей час, в сей страшный час пришла моя кончина.

О ночь, о грозна ночь! о ты, противный звон!

Вещай мою беду, смятение и стон! и проч.;

на сцену Росслава, в которой этот последний, ударяя себя в грудь, беспрестанно повторяет:

... Я росс, я росс!

на последнюю сцену трагедии "Синав и Трувор", в которой Синав, карикатура Расинова Ореста, с четверть часа беснуется на сцене без всякой надобности:

Туман от глаз моих скрывает солнца свет!

и далее:

Но кто, поверженный, там очи к небу мещет?

Какой несчастливый в крови своей трепещет?

Едва, едва дыша томится человек...

То Трувор, брат мой то! ах, он кончает век!

и проч. и проч. Но эти самые места и доказывают, что талант Дмитревского производил впечатление на зрителей большею частью в сценах неестественных, в ролях персонажей характеров уродливых, которые для исполнения их не требовали от актера ни чувства, ни увлечения. Для предков наших, видевших Дмитревского в этих ролях и не видавших ничего лучшего, он точно показаться мог чудом искусства; но это еще не доказательство, чтоб он в сущности был великим, самостоятельным актером, за какого хотят непременно нам его выдать; а еще менее, чтоб он был образователем Плавильщикова, Шушерина и особенно Яковлева, не имевшего с ним во всех отношениях ни малейшего сходства. Учениками великого мастера могут почитаться только те, которые усвоили себе манеру своего учителя; так, например, великолепную актрису Жорж можно было назвать ученицею знаменитой актрисы Рокур, потому что она была живая Рокур, хотя и в совершеннейшем виде; живописец Боровиковский несомненно был учеником Лампи, потому что произведения Боровиковского нельзя почти отличить от произведений его учителя; точно так же, кто, слышавший один раз Паганини, не признает в скрипачах Сивори и Контском учеников его? Но Яковлев не был не только учеником, но даже и подражателем Дмитревского, потому что, по своенравной натуре своей, он с самого вступления на сцену не хотел слушать Дмитревского. "Хорошо или дурно я играть буду, о том пусть решает публика; а уж обезьяною никогда не буду". Вот что говорил молодой купец Яковлев Дмитревскому при самом вступлении своем на сцену, кажется, в 1794 г. Дмитревский и Яковлев были совершенные антиподы в отношении к дарованиям, мыслям, чувствованиям и воззрению на искусство. Плавильщиков, Шушерин и впоследствии Яковлев вступили на петербургский театр в то время, когда Дмитревский, окончив в 1787 г. сценическое свое поприще, оставался только режиссером придворного театра. Разумеется, эти молодые артисты более или менее были от него в зависимости, и вот почему вскоре укоренилось в обществе мнение, что он был их образователем. Но если он может назваться настоящим образователем кого-нибудь из актеров, то скорее всего Лапина, который поступил на театр между 1778 и 1780 годами, играл вместе с Дмитревским, имел все его приемы, его дикцию, отличался в тех же ролях, в каких отличался и Дмитревский, например в роли Тита в "Титовом милосердии", -- словом, был живая с него копия со всеми его достоинствами и недостатками; но Лапин вскоре (в 1784 или 1785), по каким-то неудовольствиям с великим актером, отправился в Москву и поступил на театр Медокса, человека необыкновенно умного, знатока своего дела и отличного директора театра, который умел находить и ценить таланты. Лапин был высокий, красивый мужчина, с выразительною физиономиею, и современные театралы не иначе называли его, как русским Ларивом (проименование русского Лекена оставалось за Дмитревским). На место Лапина принят был Плавильщиков, но и он как-то не ужился с своим режиссером и также уехал в Москву под крылышко Медокса, и тогда, наконец, благодаря Н. И. Перепечина, отыскавшего в какой-то лавчонке Гостиного двора молодого сидельца, декламировавшего трагедии, явился на сцене звездою первой величины Яковлев, который с самого почти появления своего затмил своих предшественников и заставил почти забыть самого Дмитревского. Огромный успех Яковлева не совсем был по сердцу нашему Лекену, и это доказывается тем, что в 1797 г. он не допустил его играть в "Димитрии Самозванце" (представленном при дворе) роль самого самозванца, но играл ее сам, хотя около десяти лет уж не был на сцене; а преклонные его лета, совершенно ослабевший организм и увеличившееся трясение головы вовсе не соответствовало самому характеру роли. Этот чрезвычайный успех нового актера как ни был несогласен с видами Дмитревского, однако ж умный и осторожный старик, рассчитывая, что с расположением публики к молодому артисту шутить небезопасно, принялся ему покровительствовать из всех сил, и своенравного двадцатитрехлетнего юношу провозгласил под рукою лучшим и любимейшим учеником своим, присовокупив, однако ж, к тому, что он _у_п_р_я_м_е_ц_ и _б_о_л_ь_ш_о_й_ _н_е_с_л_у_х. До самой кончины своей Яковлев был за то признателен Дмитревскому и, несмотря на частые с ним размолвки, вследствие неумеренных возлияний Бахусу на веселых пирушках, сохранял к нему искреннюю любовь и уважение; в то время эту признательность проявил Яковлев в сочиненной им надписи к портрету Дмитревского, писанному знаменитым Лампи в костюме Олега, надписи, которая по тогдашнему времени могла назваться недурною:

Се лик Дмитревского, любимца Мельпомены, ,

Который русский наш театр образовал,

Искусством коего животворились сцены:

Он Гаррика в себе с Лекенем сочетал! ²

Несмотря на все данные, на основании которых Дмитревского нельзя признать ни великим актером, ни великим образователем юных талантов, он был, однако ж, человек необыкновенно полезный на своем поприще; и если Волков заслуживает название основателя русской сцены, то Дмитревскому принадлежит не менее почетное название распространителя сценического искусства в России и деятельного просвещенного исполнителя и совершителя намерений великой монархини во всем, что только могло относиться до внутреннего управления и распоряжения театром, о котором прежде имели столь превратные понятия. Ему и ему только одному обязаны мы, что русская сцена облагорожена, и существовавшее тогда на театре гаерство в конец истреблено и уничтожено. Он первый подал пример, как должен вести себя настоящий артист и до какой степени уважения может он достигнуть при надлежащих познаниях, неукоризненном поведении, проникнутый сознанием своих обязанностей. В этом отношении заслуги Дмитревского неоценимы. Не говорю о его глубоких сведениях в классико-драматической литературе: это было необходимою принадлежностью его звания; но какими обширными познаниями в области других наук обладал этот человек -- право, непостижимо! Как знал он историю, географию и статистику -- разумеется в тех пределах, в которых они в его время существовали! А память, память! Он мог рассказать биографии всех замечательных лиц XVIII столетия, знал все закулисные тайны французского и английского театров; знал характеры, привычки и связи принадлежащих к ним артистов; знаком был с Калиостро и Казановою, беседовал с Шведенборгом и Поль-Джонсом -- словом, память его была неистощима, а мастерство и очаровательность рассказа в дружеской беседе с людьми, которые были ему по сердцу и по его мерке, за стаканом легкого пунша, поистине необыкновенны!

Я пользовался благосклонностью Дмитревского, и он часто бывал у меня в 1811 г. в то время, когда я жил вместе с князем Шаховским в доме Ефремова, у Харламова моста. По совету его, я тогда занимался переводом "Атрея", предпринятым для бенефиса Яковлева. {Тут совершенно убедился я в страсти Дмитревского к эффектам. Окончание "Атрея" очень просто: после того, как Фиест, увидев в поднесенной ему примирительной чаше, вместо вина, кровь, и узнав, что это была кровь его сына, закалывается, проклиная Атрея и предрекая ему различные бедствия, этот аргосский пострел говорит только три стиха:

... a се prix j'accepte le presage;

Та main en t'immolant a comble mes souhaits

Et je jouis enfin du fruit de mes forfaits.

^[2]

Кажется, делу бы и конец; но Дмитревский настоял, чтоб я приделал новую тираду вроде _и_с_с_т_у_п_л_е_н_и_й_ _о_р_е_с_т_о_в_ы_х; и когда, в угодность ему, я присочинил известную тогда знаменитую галиматью, в которой были, между прочим, следующие стихи:

Быв здесь разлучены, нас вместе ад не примет,

И тень моя твоей там тени не обымет.

Пусть боги мещут гром и тьмою кроют свет,

Хвала им: я отмщен -- и зрю в геенну след...

Разверзлися пред мной предвечные заклепы

И Фурий на меня стремится полк свирепый;

Уста их точат яд, кровь каплет из очей...

Кому сии венцы плетут из черных змей?

Кому во дланях их кинжалы остры блещут?

Стремятся -- прочь! -- Меня и Фурии трепещут.

и далее:

Явится тень моя, злодейством знаменита,

Обиду брату мстить и на брегах Коцита!

Дмитревский обнял меня с величайшею нежностью, примолвив: "Браво, душа, браво! Вот тут-то нашему Алексею (Яковлеву) будет где поразгуляться!". Князь Шаховской справедливо заметил: отчего приходить в бешенство Атрею, когда он отмстил брату и достиг своей цели? -- "Как отчего? -- возразил Дмитревский, -- от радости, ваше сиятельство, от радости!".}

Он следил за моим переводом; но я так дорожил посещениями Дмитревского, что не только не смел занимать его чтением моей дребедени, а напротив, отклоняя его приглашения, приказывал подавать чай, заводил речь о его путешествии во Францию и Англию, заговаривал об известных артистах того времени и проч. и проч. Тут-то надобно было послушать старика! И я до сих пор живо помню многие из любопытных его рассказов о французских и английских актерах, о Гаррике, о тогдашнем состоянии французской литературы и академии, о вельможах и придворных французского двора и проч. Попытаюсь передать, как сумею, один из этих рассказов о первом знакомстве Дмитревского с девицами Клерон и Дюмениль.³

"Первый визит мой был, -- говорил Дмитревский, -- к мамзель Клерон, потому что тогда она была в большой приязни с любимцем короля и другом Вольтера, маршалом Франции дюком де Ришелье, которого называли "le sultan de la Comedie Frangaise"^[3] (после они поссорились). Она жила в улице Chaussee d'Antin и занимала довольно большой дом. Меня ввели в гостиную, убранную со всевозможным великолепием. На передней стене висел огромный портрет хозяйки дома в роли Медеи, писанный знаменитым Ванло, на другой -- портрет какого-то немецкого маркграфа.

Минут через пять вышла ко мне молодая девица, лет восемнадцати, высокая, стройная, черноволосая, довольно смуглая, но с необыкновенно выразительным лицом и огненными глазами; это была девица Рокур, ученица г-жи Клерон и впоследствии знаменитая актриса. Она объявила мне, что мамзель Клерон занята очень нужным делом и извиняется, что принуждена заставить меня ждать ее несколько минут. Разговаривая с девицею Рокур, я и не заметил, как протекли эти минуты, и вот отворилась дверь и показалась сама хозяйка, разряженная в пух, в платье с шлейфом и в фижмах, с высокой прической a la corbeille^[4], набеленная, нарумяненная и с мушкою на левой щеке, что означало на модном языке того времени: _н_е_п_р_и_с_т_у_п_н_о_с_т_ь. Девица Клерон была роста чрезвычайно малого, но держала себя очень прямо и походку имела важную, величественную. Лицо ее было несоразмерно велико против ее _с_т_а_т_у_р_ы (собственное выражение Дмитревского), но черты лица были правильны: римский нос, глаза большие, хорошо _в_р_е_з_а_н_н_ы_е и выразительные, зубы белые и ровные, которыми, казалось, она щеголяла; а руки -- совершенство в своем роде: таких рук никогда не случалось мне видеть; но зато телодвижения ее были несколько принужденны, guindes^[5]. He говоря еще с нею, я успел заметить, что она была пресамолюбивая кокетка. И в самом деле, посадив меня на табурет (на кресла сажала она только самых почетных гостей), она ни с того, ни с другого начала говорить о своих связях, о своих успехах на театре, о влиянии, которое она имеет на своих товарищей (societaires), о совершенном преобразовании сцены и театральных костюмов, ею задуманном и исполняемом Лекеном по ее плану и указанию; что настоящее ее амплуа роли принцесс (des grandes princesses), как то: Медеи, Гермионы, Альзиры, Пальмиры, Аменаиды, Роксаны, Электры и проч., и что роли цариц и матерей предоставила она _б_е_д_н_о_й Дюмениль, которая исполняет их кое-как (a cette pauvre femme Dumesnil, qui s'en acquitte cahincaha) и проч. и проч. Об искусстве, собственно, ни слова и ни слова также о предметах, писанных ей в поданном мною рекомендательном письме, которое она пробежала мельком, примолвив: "c'est bon"^[6]. Затем распространилась она о девице Рокур и Лариве, которых театральное образование приняла на себя, и жаловалась на недостаток их способностей и непонятливость, leur manque d'intelligence (Рокур и Ларив непонятливы и без способностей!), но изъявляла надежду, что неимоверные труды ее, настойчивость и средства, придуманные ею к передаче ученикам своим всех тайн искусства, со временем увенчаются успехом. Словом, я вышел от Клерон, не слыхав ничего другого, кроме похвал ее самой себе и, крайне недовольный сделанным ей визитом, отправился к Дюмениль в улицу Marais, где она жила в небольшой квартире третьего этажа. Я позвонил; меня встретила женщина лет за сорок, которую я принял за кухарку: растрепанная, в спальном чепце набекрень, в одной юбке и кофте нараспашку, с засученными рукавами; в передней две женщины полоскали какое-то белье; на окошке облизывался претолстый ангорский кот, и вот какая-то паршивая собачонка с визгом бросилась мне под ноги. Я отступил, полагая, что ошибся нумером квартиры и зашел к какой-нибудь прачке: "Pardon, madame, mais j'aurais desire de parler a m-lle Dumesnil".-- "C'est moi, monsieur, -- отвечала прачка, -- qu'y a t'il pour votre service?". Я остолбенел! "Il у a, madame, que j'ai une lettre de recommandation pour vous et je suis bien heureux de parler a la celebre tragedienne"^[7]. Она взяла письмо, мигом пробежала его и бросилась обнимать меня: "Comment, c'est vous, monsieur! mais savez-vous que je suis enchantee de vous voir? J'ai ete prevenue de votre visite et je vous attendais. Oh! comme je vous attendais! Mais c'est veri-tablement un plaisir pour moi que de faire connaissance avec un homme d'un aussi beau talent (в рекомендательном письме я был расхвален на чем свет стоит) comme vous, et qui en meme temps desire de s'instruire pour etre utile a son pays. Tenez, je vais vous donner tout de suite un billet pour le spectacle de demain"^[8]. С этим словом побежала она в какую-то темную каморку, притащила пребольшой ящик, выхватила из него несколько билетов и, подавая их мне, продолжала: "Voici pour vous et vos amis si vous en avez. Je joue "Merope". Je la joue bien et je la jouerai encore mieux en votre honneur: vous serez content de moi. En attendant, pardon, je suis dans mon jour de menage. N'oubliez pas, que tous les jours depuis midi jusqu'a l'heure du spectacle je suis chez moi pour tout le monde, mais vous particulierement, vous me trouverez a toutes les heures du jour le matin comme le soir, et j'espere que nous causerons souvent et suffisamment; ah, nous causerons bien, n'est-ce pas? Bon jour!"^[9]. С последним словом она только что не вытолкала меня за дверь. Этот бесцеремонный, радушный прием восхитил меня до чрезвычайности. Дюмениль была женщина более нежели среднего роста, довольно плотная, с доброю, подвижною физиономиею, имела сильный, звучный и вместе приятный орган, достигавший до сердца, говорила быстро, и заметно было, что она говорила только то, что чувствовала: все движения ее были просты и натуральны, хотя и не отличались величавостью; но, увидев на сцене Дюмениль, забудешь о величавости. Я изучал ее в ролях Меропы, Клитемнестры, Семирамиды и Родогуны: игра безотчетная, но какая игра! Это непостижимое увлечение: страсть, буря, пламень! Подлинно великая, великая актриса! Ее упрекали в недостатке благородства на сцене и уверяли, что она придерживалась чарочки; но бог с ней! Без недостатков и слабостей человек не родится; надобно довольствоваться и тем, если в нем сумма хорошего превышает сумму дурного; а недостатки в Дюмениль в сравнении с высокими ее качествами -- капля в море".

Я мог бы рассказать много подобных анекдотов, слышанных мною от Дмитревского, если б не боялся наскучить своею болтовнею и если б не должен был еще говорить о другом, важнейшем предмете, то есть о лучших наших трагиках, постепенно являвшихся на сцене после Дмитревского, которых я видел, изучал и с которыми большею частью был коротко знаком в свое время. Рассказы мои о самом Дмитревском не что иное, как только одно вступление к другому, более обширному рассказу, и предлагаются единственно в том намерении, чтоб доказать несправедливость мнения, выдающего нам Дмитревского за образователя некоторых наших самостоятельных талантов. Suum cuique!^[10] Достаточно для него того уважения и той славы, которые приобрел он другими отличными качествами своего ума, своих познаний, своей многолетней деятельностью и даже своего таланта, если не самостоятельного, то, без сомнения, в высокой степени подражательного. Однако ж не могу расстаться с Дмитревским, не приведя нескольких примеров удивительной его находчивости в тех затруднительных и деликатных случаях, в которых он иногда находился вследствие своих отношений к литераторам, артистам и другим знакомым, поставлявшим его в необходимость сказать им горькую и обидную для самолюбия их истину, или, унизив себя очевидною им потачкою, обнаружить пред обществом слабость своего характера. С глазу на глаз -- другое дело; но при свидетелях -- боже избави!

Державину очень хотелось видеть на сцене трагедию свою "Евпраксия"; но князь Шаховской не любил подобных произведений, кому бы они ни принадлежали, и потому не принимал ее, под предлогом недостатка денег в кассе на обстановку пьесы, требовавшей великолепного спектакля. Державин, потеряв терпение, решился, наконец, отнять всякий предлог к отказу и поставить пьесу на свой счет, о чем и поручил мне объявить Шаховскому, потому что я жил тогда вместе с Шаховским. При этом объявлении Шаховской вспыхнул, как бурак, и комически разразился на меня всеми швермерами⁴ своего гнева. "Это все, братец, ваши затеи с К*, а старику и в голову бы не пришло ставить трагедию; шематоны вы этакие!". Приятельница его Катерина Ивановна Ежова -- женщина добрейшая (она до такой степени баловала меня, что даже неразлучного моего товарища, лягавую собаку Цыгана, кормила рябчиками, в предосуждение аппетита Шаховского), но одаренная таким могучим контральтом, что князь Шаховской трепетал перед нею -- живо приняла мою сторону. "Ну, что ты в самом деле, князь, упрямишься? Только наживаешь себе неприятелей. Упадет трагедия, так пусть упадет -- тебе какое дело! О костюмах заботиться нечего: русские взять из "Русалки", а татарские из "Невидимки" да "Ильи Богатыря"". Князь Шаховской захохотал и, обратясь к сидевшему тут Дмитревскому, сказал: "Вот поди ты с ней! Ей вздумается, пожалуй, представить и "Гектора""^[11]. -- "А что ж, ваше сиятельство, -- возразил Дмитревский, -- Катерина Ивановна рассудила умно: отказом вы только обратите на себя негодование Гаврилы Романовича, и я, право, думаю, что лучше согласиться". -- "И вы туда же, Иван Афанасьич! -- завопил Шаховской, -- а я полагал, что вы уважаете Державина и любите его славу". -- "Ну, конечно, люблю, но люблю и ваше сиятельство, и потому-то думаю, что лучше согласиться, а там -- что бог даст!". Шаховской решился принять трагедию, но с тем, чтоб сделаны были в ней некоторые изменения и сокращения. На другой день я известил о том Державина, который, в восхищении, тотчас же пригласил к себе Дмитревского. "Вот, Иван Афанасьич, "Евпраксию" мою _п_р_о_с_я_т_ на театр, но с тем, чтоб сделать в ней кой-какие перемены. Пособи, пожалуй: тебе со стороны виднее". -- "Знаю, знаю, и я уж читал вашу трагедию, раза два читал от первого до последнего стиха, и, признаюсь, ничего не нашел, что бы переменить было должно: все так превосходно, истинно-превосходно!". -- "Однако ж нельзя не потешить Шаховского, надобно что-нибудь переделать, а иное и выкинуть". -- "Ну, конечно, если уж непременно вам угодно, то мне кажется, что вместо убиения русскими князьями Батыя, можно было бы _п_р_и_г_в_о_з_д_и_т_ь_ его, как Прометея, к какой-нибудь скале, да и заставить проговорить тираду посильнее, стихов в двадцать пять: будет эффектно, очень эффектно! Только я должен вам откровенно доложить, что я полагал бы лучше вашу бесподобную трагедию представить у вас на домашнем театре: ведь издержки-то будут одни и те же, а между тем декорации и костюмы остались бы дома. Театр у вас прекрасный, да и актеры-то, право, не уступят придворным, хоть бы, например, Петр Иваныч^[12], Степан Петрович^[13] и Вера Николавна^[14] с сестрицею и братцами: ведь представляли же вашу "Федру" прекрасно; а то возиться и хлопотать, а пуще обрезывать или переменять сцены у такого сокровища -- _д_л_я_ _н_е_б_л_а_г_о_д_а_р_н_ы_х!". -- "И вестимо так, -- подумавши сказал простосердечный поэт. -- Спасибо, Иван Афанасьич, за совет. Сыграем ее дома, а ты уж, братец, одолжи меня, похлопочи за репетициями".

Князь Шаховской был очень рад, что дело обошлось без него, и при всяком свидании благодарил Дмитревского, что избавил его от возни и хлопот. "Не за что, не за что благодарить меня, ваше сиятельство, -- говорил Дмитревский. -- Это услуга не вам, а Гавриилу Романовичу".

После представления "Атрея" в бенефис Яковлева собрались к нему на вечеринку все его приятели, в числе которых был и Дмитревский, занимавший у Яковлева почетнейшее место. Судили, рядили, спорили о трагедии и актерах и, в ожидании закуски, пили пунш, не жалея французской водки, и, разумеется, все сделались отменно веселы. Тогдашнее угощение было неразорительно. Почтенный Василий Михайлович Федоров, сослуживец мой по Коллегии иностранных дел, автор драмы "Лиза, или Торжество благодарности", и Степан Иванович Висковатов, известный автор трагедии "Ксения и Темир", подсели к Дмитревскому и завели с ним речь о составе французской комедии во время двукратной бытности его в Париже, и в особенности о Лекене, любимейшем предмете его разговоров. Между тем закадычный друг Яковлева, добрейший малый, хотя и довольно пустой человек, Сергей Иванович К*, подбежав к Дмитревскому, вдруг спросил его: кто в бытность его в Париже играл "Атрея" -- Лекен или другой актер? Тот отвечал, что в его время "Атрея" на французском театре более не давали, потому что в ходу были вольтеровы пьесы, да и никто из великих актеров не хотел принять на себя эту неблагодарную роль, особенно Лекен, которого высокий талант как-то не согласовался с этою ролью, а прочие роли ничтожны, да и трагедия сама по себе, несмотря на мрачность сюжета, несколько холодна. -- "Если так, то отчего же присоветовали вы Жихареву перевести "Атрея" для бенефиса Алексея Семеновича?". -- "Оттого, душа, что молодому человеку при легкой должности не баклуши бить, а заниматься же чем-нибудь; да и роль-то Атрея нашему Алексею по плечу: он хорошо ее понял, а в последней сцене примирительной чаши и во всей приделанной тираде был точно ужасен и произвел большой _э_ф_ф_е_к_т". -- "Так вы считаете, -- возразил К., -- что Алексей Семеныч выше вашего Лекена?". -- "Ростом, душа, гораздо выше: вершка на три будет", -- отвечал Дмитревский, которому, видно, надоели расспросы К. Все захохотали. "А чему смеетесь вы?", -- подхватил подошедший бенефициант. К. тотчас передал ему слова Дмитревского. "А ты веришь этой старой лисице? -- вскрикнул вдруг обидевшийся и разгоряченный пуншем Яковлев, -- Ростом выше, одним только ростом? Ну что его Лекен, да и сам-то он что? Им и во сне не грезилось так играть, как я сегодня играл". И он заревел:

... Отмщенья полн

Без страха преплыву чрез сонмы адских волн,

Явится тень моя, злодейством знаменита (указывая на Дмитревского),

Обиду брату мстить и на брегах Коцита!

"Ну, что скажешь, мусье Лекен-Дмитревский? Ноги-то у тебя колесом, голоса нет, груди не бывало, косноязычен -- так, мямло". -- "А вот что скажу, душа, -- очень хладнокровно отвечал Дмитревский, -- что если бы третьего дня не занял я у тебя на нужды сыну ста рублей, то я бы наговорил тебе таких вещей, каких ты от роду не слыхивал!". Все расхохотались. Яковлев также и бросился Дмитревскому в ноги. Старик знал Яковлева коротко и был уверен, что этот человек, забывавший так часто в продолжение двадцати лет должное к нему уважение, в нужном случае кинется за него в воду. Многие утверждают, что Дмитревский играл в пьесе кн. Шаховского "Встреча незваных", данной будто бы в бенефис вдовы Яковлева по смерти его, в 1817 г. Это неправда: в это время он был опасно болен.

II

Для основательного суждения о степени значения наших трагических актеров в области сценического искусства и беспристрастной оценки их талантов, заслуживших от самих иностранцев полное уважение. Но фаворит его -- Рыкалов; говорит, что он один из лучших актеров в Европе pour les roles a manteaux et les financiers^[15]. Сказывал, что Дюкруаси, несмотря на то что одного с ним амплуа, est enchante de lui dans les comedies de Moliere^[16]. Ларош отзывается о Крутицком как о гении: "C'etait un genie, un autre Preville et certes le theatre russe possede des grands talents, mais il lui manque l'ensemble, qui est presque _t_o_u_t. L'ensemble fait oublier quelque fois l'absence des talents"^[17].</ref>, надобно принять во внимание, что все они, до Брянского и Каратыгина включительно, образовались под влиянием доходивших до них преданий о французской классической декламации и что все почти трагедии, представляемые на русском театре, в которых они по главному своему амплуа занимали прежде роли, были составлены по образцу французских классических пьес или проста переводились с французского. К этому должно присовокупить и те обстоятельства, в которых трагические актеры наши принуждены были находиться в отношении к исполнению своих ролей и требованиям современной им публики. Смотреть на них с другой точки, полагаю, было бы несправедливо. Если б Плавильщиков, Шушерин, Яковлев и Брянский были на сцене французского театра, имели другой партер и были актерами исключительно трагическими, они не уступили бы, может быть, если не Лекену и Тальме, то уж конечно ни Бризару, ни Монвелю, ни Ларину и проч., потому что не принуждены были бы совращаться с того единственного пути, который в искусстве ведет к цели, называемой _с_о_в_е_р_ш_е_н_с_т_в_о_м; но когда актер сегодня играет Ярба, а завтра -- негра Ксури, сегодня Агамемнона, а завтра -- Мейнау, сегодня Ахилла, а завтра -- Бургомистра Вольфа, сегодня -- первосвященника Иодая, а завтра -- рекрута Фрица в "Сыне любви", то, воля ваша, актеру трудно усовершенствоваться. Прежде ни один знаменитый классический трагедиант не решался нисходить до драмы, и самые пьесы Дидро "Отец семейства" и "Беверлей"⁵, несмотря на влияние, какое автор их по связям своим имел на французских актеров, представлены были актерами второстепенными (doublures). To же можно сказать и о первостепенных актерах романтических: ни Гаррик, ни Кембль, ни Кин, ни Эк, ни Ифланд, ни Померанцев, ни Крутицкий не принимали на себя ролей классических. Кембль попытался было сыграть Катона Адиссонова, но эта попытка обошлась ему дорого; а для представления трагедии "Сицилийские вечерни" не нашлось в Англии хороших актеров. Нет сомнения, что в отношении многосторонности дарований прежние наши актеры заслуживают преимущественное уважение пред дарованиями современных им актеров иностранных театров; но для совершенного исполнения специального дела нужен и талант специальный; иначе уделом его будет посредственность. Мы, русские люди, в _о_б_ы_к_н_о_в_е_н_н_о_м_ _б_ы_т_у_ имеем свой взгляд на предметы: дай нам лошадь, которая бы возила воду и воеводу, собаку, которая бы стерегла двор и ходила под ружьем, дай нам повара, который бы ездил кучером, и музыканта, который бы служил ловким лакеем. Все это прекрасно и очень покойно, и я сам не против этого; но в таком случае не надобно желать совершенства и требовать, чтоб хороший классический трагедиант исполнял так же хорошо роли Ксури и Фрица, как исполняет он роли Эдипа или Агамемнона, и обратно. Классическому трагедианту для достижения возможного совершенства в своем искусстве нужны глубокие сведения во многих отраслях наук; ему надобно много учиться и размышлять, и он не может тратить времени для наблюдения за мелочными случаями обыкновенной частной жизни, которое так необходимо для актера романтического. Мне скажут: да вы отъявленный партизан классицизма! Нет, я не классик и не романтик: с равным удовольствием смотрю на трагедию и драму, на Рашель и Вольнис в тех пьесах, где они хороши, и также искренно, от души, любуюсь игрою крестника моего, В. В. Самойлова, и любовался игрою сестры его, Веры, как некогда любовался Семеновой и Яковлевым, Тальмою и Дюшенуа, единственно желая, чтоб процветал наш театр и совершенствовалось искусство -- а для этого, чтоб всякий артист имел свое назначение, сообразно тем дарованиям, какие он получил от бога.

Я упомянул о преданиях французского классического театра, руководствовавших наших трагедиантов на сценическом их поприще, и полагаю нелишним объяснить, в чем заключались эти предания и как образовалось, развивалось и усовершенствовалось классическое драматическое искусство.

Игра французских актеров имела еще до Барона, величайшего актера тогдашнего времени, свои непреложные законы: ни один актер, как бы ни был любим публикою, не смел выходить из тех пределов, какие ему этими законами были предначертаны: строгость партера, неподкупного в своих суждениях, охраняла их. Этот партер состоял из знатоков драматического искусства, не поддававшихся никогда минутному увлечению чувствительности или влиянию побочных обстоятельств, до частной жизни актера относящихся. Страстные любители театра посещали его ежедневно не для того, чтоб слышать и видеть пьесу, которую они слышали и видели сотни раз и знали всю наизусть, но для того чтоб слышать и видеть, так ли известный актер сыграет известную сцену сегодня, как сыграл ее вчера, или так ли другой актер произнесет такую-то фразу или тираду, как произносил его предшественник. Актеру дозволялось играть таким образом, какой мог быть согласнее с его средствами, то есть с большим или меньшим воодушевлением, с большим или меньшим возвышением или понижением голоса, но он не должен был не только изменять характера представляемого им лица, но и отступать от усвоенных ему положений на сцене. Исключения были редки и прощались единственно артистам гениальным, которые приобрели настолько доверия и уважения публики, что могли отважиться на какое-нибудь нововведение в свои роли и, в случае успеха, сделаться для других образцами. Так мало-помалу составились _п_р_е_д_а_н_и_я, которые существовали со времени Барона и до Рашели включительно { То есть до тех пор, пока она не променяла первоначальной простоты своей дикции на какую-то искусственную, жертвуя всем пластике, даже иногда смыслом стихов, ею произносимых; и вот тому доказательство. В последней "сцене 4-го действия "Федры" Рашель вместо того, чтоб, по примеру великих своих предшественниц, сказать известные стихи: "Detestables flatteurs" и проч., с воплем отчаянного негодования и раскаяния изнемогающей женщины удаляется в глубину сцены, становится в позитуру древнего оратора, поднимает руку и громовым, цицероновским голосом, в виде нравоучения, произносит, обращаясь к партеру:

Detestables flatteurs, present le plus funeste,

Que puisse faire aux rois la colere celeste.

^[18]

Правда, все это делает она прекрасно и грациозно; да разве это Федра? И не покажется ли после того справедливым замечание одного из старых наших театралов: qu'elle frappe plus fort que juste^[19]. Попытайся она пропеть эти стихи таким же образом пред прежним партером французского театра, это не прошло бы ей даром. Зато, верная преданиям, роль Гермионы она выполняет в совершенстве.}, и вот несколько примеров, как из этих преданий образовались для трагической декламации и сопряженной с нею пантомимой постоянные правила. Митридат, в Расиновой трагедии того же названия, закоренелый враг и ненавистник римлян, узнав о приближении их, внезапно вскрикивает: "Les Romains!". Все актеры, игравшие роль Митридата до Бризара, с восклицанием: "Les Romains!" становились в гордую, презрительную позитуру и обнажали мечи, как бы неустрашимо ожидая римлян; но Бризар, напротив, при известии о приближении римлян, внезапно, как бы ужаленный змеею, схватывал со стола шлем и с неистово-радостным криком поспешно надевал его на голову и тогда обнажал уж меч. Эта скорость движения, этот шлем, так быстро наброшенный на голову и вдруг увеличивший и без того уж замечательный рост актера, производили необыкновенное впечатление, и с тех пор все актеры, игравшие роль Митридата -- Офрен, Монвель^[20], Сен-При и даже толстый хрипун, но увлекательный Делиньи, стали подражать Бризару.

Известные стихи в рассказе Эдипа, в трагедии Вольтера "Эдип": "J'etais jeune et superbe"^[21] и проч. со времени Дюфрена произносимы были всеми актерами с какою-то гордостью и самохвальством, и ни Лекен, ни Ларив не произносили их иначе -- до Тальмы, который изменил совершенно интонацию этих стихов и усвоенную им пантомиму: вместо гордого, самонадеянного и повелительного царского вида Тальма принимал положение смиренное и, потупив глаза, как бы стыдясь своего поступка, с трогательным чувством сожаления и раскаяния произносил: "J'etais jeune -- et superbe!" и одним этим полустишием умел трогать душу. {Наш Яковлев угадал верность произношения этих стихов Тальмою. Я живо помню, как прекрасно играл он Эдипа в трагедии Грузинцева "Эдип царь" и какой высокий талант обнаружил он в сцене рассказа. К сожалению, тогдашняя публика не поняла его. То же случилось с ним и в трагедии Озерова "Поликсена", в которой занимал он роль Агамемнона. С каким неизъяснимым чувством и достоинством произносил он следующие стихи, ответ Пирру, требовавшему Поликсены в тризну Ахиллу и напоминавшему, что он некогда и сам не пожалел предать на заклание в жертву дочь свою, Ифигению:

"Я молод был тогда, как ныне молод ты;

Но годы пронесли тщеславия мечты,

И, жизни преходя судьбой пременно поле,

Стал меньше пылок я и жалостлив стал боле;

Несчастья собственны заставили внимать

Несчастию других!" и проч.

И что ж! вся эта сцена прошла почти незамеченного у большей части публики, и только немногие умели оценить великого актера.} Роль Федры создала актриса Шанмеле (Champmele), которая в сцене с Ипполитом произносила известный стих:

Au defaut de ton bras, prete moi ton eрee^[22],

с умоляющим видом протягивая руки и становясь почти на колени, что и было исполняемо всеми актрисами до Адриенны Лекуврер; но эта молодая, прелестная, одаренная в высшей степени чувствительностью актриса отважилась изменить пантомиму сцены с Ипполитом и при словах:

Au defaut de ton bras, prete moi ton eрee,

с воплем бросалась на меч Ипполита и вырывала его из ножен. Движение Лекуврер перешло в предание.

Вот еще пример: в известных импрекациях^[23] Клитемнестры Агамемнону, в трагедии "Ифигения в Авлиде", импрекациях, необыкновенно сильных и требующих от актрисы неимоверного одушевления и могучих средств —

Oui, vous etes le fils d'Atree et de Thyeste...^[24]

далее:

Bourreau de voire fille, il ne vous manque enfin

Que d'en faire a sa mere un horrible festin...

^[25]

и наконец:

Venez, si vous l'osez, l'arracher a sa mere!^[26]

все актрисы, игравшие Клитемнестру, бросаясь на Ифигению, обхватывали ее и самонадеянно, как бы пренебрегая могуществом Агамемнона, произносили с неистовою угрозою: Venez si vous l'osez и проч.; но великая Дюмениль действовала иначе: она, сжимая в объятиях Ифигению, с чувством величайшей материнской нежности и как бы невольно сознавая слабость свою для защиты дочери от могущественного отца, произносила знаменитый стих:

Venez, si vous l'osez l'arracher a sa mere!

с отчаянным воплем и с крайним напряжением голоса, задушаемого слезами; произносила не в таком уж смысле, как другие, то есть "попытайся только сунуться ко мне, так я тебе глаза выцарапаю", а напротив, придавая стиху совершенно другое выражение, то-есть: "неужели у тебя достанет духу вырвать дочь из объятий матери?". И вот игра Дюмениль для всех актрис, исполнявших после роль Клитемнестры, сделалась образцовою и необходимым условием успеха. Жорж была в этой роли восхитительна!

Мы теперь едва ли можем основательно и беспристрастно судить о той добросовестной точности, с какою прежние актеры исполняли свои обязанности на классической сцене. Каждое слово, каждое положение было ими обдумано, изучено и соображено. Эти люди, то есть такие, как Барон, Дюфрен, Лекен, Тальма, Дюмениль, Лекуврер и некоторые другие, желали оставить по себе память в истории искусства, желали не совсем умереть -- non omnis moriar,⁶ и этот неимоверный, почти безвозмездный труд, это самоотвержение прежних артистов для достижения совершенства в своем искусстве могут показаться нашему поколению не имеющими смысла и почти несбыточными; однако ж это было так до того времени, пока решительный переворот в драматической литературе, разразившийся в двадцатых годах, не поколебал основания древнего здания классической трагедии -- и последних достойных ее представителей: Жорж, Марс и некоторых других не низвел до мелодрамы; иначе они играли бы пред рядом пустых кресел. К счастью, такое унижение классических трагедиантов продолжалось во Франции не так долго, благодаря таланту Рашели, этой великолепнейшей натурщицы для живописцев и ваятелей, которая, хотя и не совсем верно передает Корнеля и Расина, но зато удивляет пластическими и грациозными своими позами, оглушает громовым голосом и, что называется, берет не мытьем, так катаньем; а между тем публика ходит смотреть ее, время идет своим чередом и -- кто знает? к знаменитой Гермионе может под пару вдруг присоединиться другой Тальма-Орест, и тогда, нет сомнения, классическая трагедия займет опять принадлежащее ей место на французской сцене. Упоминая о Рашели, нельзя не вспомнить о нашем Каратыгине, которого талант имел для наблюдателя такое сходство с талантом Рашели. Его физические средства, орган, дикция, пристрастие к пластике, смышленость и любовь к своему делу, при других обстоятельствах и при другом направлении драматической литературы, сделали бы его замечательным классическим трагедиантом: это было настоящее его призвание, и Каратыгин во всех лучших последних ролях своих, начиная от ролей Ляпунова и Пожарского до ролей студента Карла Моора, игрока Адольфа Жермани и даже денщика, бессознательно был то Агамемноном, то Орестом, то Арзасом или Сеидом.

Я видел Плавильщикова в первой моей молодости (с 1805 по 1807), видел его на сцене и в обществе и, по тогдашней моей страсти к театру, изучал его как человека и как актера так внимательно, что записывал его суждения и разговоры, отмечая те места в его ролях, в которых он мне больше нравился. В то время казался он мне актером необыкновенным, неподражаемым, и только впоследствии, при сравнении игры его с игрою других актеров, наших и иностранных, я стал замечать, что иные роли он мог бы исполнить с большим чувством и соображением -- не говорю с большею силою и одушевлением, потому что Плавильщиков обладал этими качествами даже в излишней степени. Я видал его в ролях Ярба, Росслава, Тита, Эдипа, Беверлея, Ермака, Мейнау, Досажаева и купца Бота и до сих пор не забыл еще его произношения звучного и ясного, ни его телодвижений. Часто встречался я с ним у князя Михаила Александровича Долгорукова, которого он был задушевным другом⁷ и за столом которого занимал всегда почетнейшее место. Плавильщиков был человек чрезвычайно умный, серьезный, начитанный, основательно знал русский язык, литературу и говорил мастерски. Физиономия его свободно и естественно выражала все страсти и ощущения души, кроме радости и удовольствия, которых она никогда выразить не могла. Я заметил, что он был несколько самолюбив и предубедителен. Но разве актер может быть не самолюбив и не иметь предубеждений? Он не любил Яковлева и величал его _н_е_у_ч_е_м, не любил Шушерина, в игре которого не находил увлечения и чувствительности, и называл его, по игре и характеру, школьником Дмитревского; а Сахаров с женою^[27], по мнению его, были не что иное, как _в_ы_п_у_с_к_н_ы_е_ _к_у_к_л_ы. Несмотря на эти недостатки, до искусства не относящиеся, Плавильщиков был талант во всем смысле слова и заслуживай вполне свою репутацию и уважение, которое к нему имели. В то время, когда, по приезде моем сюда в Петербург, я ознакомился с здешним театром и так близко сошелся с его начальством, я нередко говорил о Плавильщикове с князем Шаховским и удивлялся, как это дирекция оставляет такого человека заброшенным в Москве, тогда как он мог быть полезен в Петербурге не только для сцены, но и для театральной школы в качестве преподавателя декламации. Князь Шаховской прежде отшучивался от прямого ответа, а наконец как-то проговорился: "Ну, что ты прикажешь делать с этими московскими бригадирами? Живут привольно, своим домком, обленились и разбогатели; послушать их, так на нашей сцене хоть трава расти. Оно бы, конечно, лучше, да не в ноги же ему кланяться: батюшка, Петр Алексеевич, пожалуйте к нам и пособите горю". Из последних слов я заключил, что Плавильщикову были деланы предложения о перемещении его в Петербург, но что он отклонил их.

Никто не в праве требовать полной веры к своим суждениям, рассуждениям и особенно осуждениям без доказательств; а между тем, какие можно представить доказательства, когда дело идет о достоинствах или недостатках артистов сценических, сошедших с поприща сцены и -- жизни? Какие, повторяю, можно представить доказательства их искусства, когда это искусство не оставляет по себе памятников, никакого следа и умирает вместе с артистом? Это звук колокола, исчезающий в воздухе. Мне скажут: мнение современников; но мнение современников часто пристрастно и несправедливо; да и может ли быть основательно мнение в таком деле, которое зависит от вкуса, прихоти, степени образованности, образа воззрения ценителей артиста и чаще от их личных к нему отношений? Вот почему, не имея данных, нельзя быть довольно осторожну и добросовестну в суждениях об умершем актере. Легко сказать: Шушерин был хороший актер, а Плавильщиков нет, или обратно; но на чем может быть основано такое суждение? На сказаниях таких-то и таких-то лиц? Но какую степень доверенности приобрели эти лица, чтоб им верить на слово? Для Николая Ивановича Кондратьева, известного своим фанатизмом к театру, Мочалов-отец был первым трагедиантом в свете, и ни Плавильщиков, ни Шушерин, ни Яковлев, по собственному его выражению, "не годились ему в подметки". Будь этот Николай Иванович в высшем кругу знакомства, умей он приобрести доверенность к своему званию и, главное, пиши он лучше, нежели писал свои нелепые послания,⁸ то не мудрено, что мы давно уж читали бы, что Мочалов был первый трагический актер в России и _з_а_т_к_н_у_л_ (как говорил он) _з_а_ _п_о_я_с_ _Я_к_о_в_л_е_в_а. Нет сомнения, нашлись бы люди, которые поверили бы биографии, напечатанной самовидцем, и вот приговор Яковлеву готов: суди потомство! Ведь умели же напечатать, что Плавильщиков в роли Эдипа "ползал на четвереньках", а Яковлев в роли Тезея произносил известные стихи: "Мой меч союзник мне" и проч. с неистовым криком, беснуясь и выходя из себя!^[28] Плавильщиков на четвереньках в роли Эдипа! Яковлев -- сорвавшийся с цепи безумец в роли Тезея!.. Я видел Плавильщикова в Москве в роли Эдипа в два первые представления этой трагедии, в 1805 году, и был свидетелем, как он восхитил всех простою и величественною игрою своею; да и мог ли играть иначе единственный в то время защитник простоты и естественности на театральной сцене?^[29] Правда, некоторые стихи, как то:

Храм Эвменид! Увы! я вижу их: оне

Стремятся в ярости с отмщением ко мне;

В руках змеи шипят, их очи раскаленны

И за собой влекут все ужасы геенны!

или в импрекациях сыну:

Тебя земля не примет,

Из недр извергнет труп и смрад его обымет!

произносил он с излишним одушевлением, чтоб не сказать горячностью, в чем извиняет его ситуация персонажа; но ползанья на четвереньках я не заметил, да едва ли заметил его и кто-нибудь из тысячи наполнявших театр зрителей. Видел я также, и не один раз, Яковлева в роли Тезея и отступил бы от правды, если б решился сказать, что Яковлев был в ней дурен и бесновался без причины; напротив, Яковлев не любил этой роли и не мог любить ее, потому что она не согласовалась с его талантом, не заключая в себе развития ни одной страсти; а в тех ролях, которые были ему не по нраву, он играл без дальнего одушевления и старался только сохранить приличные им благородство и важность. Он уверял, что роль Тезея принадлежит по всему праву актеру Глухареву, обыкновенному его наперснику. "Мужик большой, статный, красивый, -- говорил Яковлев, -- чем не Тезей? Ведь передал же я ему оперную роль Ильи Богатыря: там по крайней мере надобно сражаться с разбойниками да ломать деревья, а тут и того нет. Право, скоро заставят играть Видостана в Русалке".¹⁰

В избежание таких же поверхностных суждений о наших трагических актерах, я поставил себе правилом говорить о них не по рассказам других, а на основании сделанных мною самим замечаний. Для совершеннейшего понятия об игре их надобно было бы сделать сравнение между ними в одних и тех же ролях и тех же сценах, в которых они преимущественно снискали себе репутацию; но я не в силах предпринять этот труд, да и к чему бы послужил он? Классическая трагедия более у нас не существует; это мертвая буква на нашем театре: следовательно ни в примерах, ни в поучениях нет надобности. Если же для того, чтоб похвастаться памятью, в чем иные не оставят упрекнуть меня, то в том нет большого достоинства. Бесполезные знания не уважаются. Впрочем, вот несколько сцен, давно разобранных мною во всей подробности. Пусть этот сравнительный разбор послужит если не в поучение настоящим актерам нашим, то по крайней мере в защиту знаменитым их предшественникам и к удовлетворению любопытства немногих любителей старины.¹¹

Беру, например, некоторые сцены из роли Эдипа, которая прославила игравших ее в одно почти время Шушерина в Санкт-Петербурге и Плавильщикова в Москве.

Вот выступает на сцену Эдип-Шушерин:

Постой, дочь нежная преступного отца,

Опора слабая несчастного слепца.

Печаль и бедствия _в_с_е_х_ сил меня лишили!

Эти стихи произносил Шушерин слабым, болезненным, совершенно изнемогающим голосом, едва-едва передвигая ноги и опираясь _т_р_е_п_е_щ_у_щ_е_ю_ рукою на Антигону. На слове _в_с_е_х_ он делал ударение и заметно возвышал голос, но затем тотчас же понижал его.

Плавильщиков входил также опираясь на Антигону, но походка его была несколько тверже, рука не трепетала и, по свойству своего органа, он говорил не так слабо, хотя печально и прерывающимся от усталости голосом, однако без признаков отчаяния, как человек, привыкший к своему положению.

Печаль и бедствия -- в_с_е_х_ _с_и_л_ _м_е_н_я_ _л_и_ш_и_л_и,

и на все последнее полустишие он делал сильное ударение. За сим:

Видала ль ты, о дочь, когда низвергнут волны

Обломки корабля?..

и далее:

Вот жизнь теперь моя!

Этим стихам придавал Шушерин какую-то грустную мечтательность, а последнее полустишие выражал так, как будто все происшествия жизни царственного страдальца вдруг одно за другим ожили в его воображении. Он не обращался к дочери с этим уподоблением себя обломку корабельному, но, погрузившись в грустную думу, как бы в полусне, тихо и медленно, с легким наклонением головы произносил:

Вот _ж_и_з_н_ь_ теперь моя!

Напротив, Плавильщиков, начитавшийся Софокла и не допускавший никакой мечтательности в роли грека Эдипа, передавал эти стихи очень просто, с чувством одной только печальной существенности, в буквальном их значении и уподоблении, обращаясь к дочери и как бы желая вразумить ее в истину этого уподобления:

В_о_т_ жизнь теперь моя!

При извещении Антигоны, что Эдип находится близ храма Эвменид, Шушерин, верный своему понятию о роли Эдипа, как изнемогающего и дряхлого старца, произносил известные стихи:

Храм Эвменид! Увы! я вижу их: оне

Стремятся в ярости с отмщением ко мне;

В руках змеи шипят, их очи раскаленны

И за собой влекут все ужасы геенны!

не вставая с места, с сильным восклицанием на первом полустишии: "Храм Эвменид!", а затем вдруг понизив голос и с содроганием протягивая вперед руки, как бы стараясь защититься от преследующих его фурий, отрывисто продолжал:

Увы! я вижу их: оне

Стремятся в ярости с отмщением ко мне,

и опять постепенно возвышая голос:

В руках змеи шипят, их очи раскаленны...

и, наконец, всплеснув руками, разражался отчаянным воплем:

И за собой влекут все ужасы геенны!

Но Плавильщиков играл эту сцену иначе: с страшным восклицанием: "Храм Эвменид!", вскакивал он с места и несколько секунд стоял как ошеломленный, содрогаясь всем телом. Затем мало-помалу приходил в себя, устремлял глаза на один пункт и, действуя руками, как бы отталкивая от себя фурий, продолжал дрожащим голосом и с расстановками:

Увы!.. я вижу их... оне

Стремятся в ярости... с отмщением ко мне;

глухо и прерывисто:

В руках -- змеи шипят... их очи раскаленны,

усиленно:

И за собой влекут...

в крайнем изнеможении:

все ужасы геенны!

и с окончанием стиха стремительно упадал на камень.

Гора ужасная, несчастный Киферон!

Т_ы, первых дней моих пустынная обитель,

Куда на страшну смерть изверг меня родитель,

С_к_а_ж_и, пещер твоих во мрачной глубине

Скрывала ль ты когда зверей, подобных мне?

Это обращение к Киферону Шушерин обыкновенно произносил так: первые три стиха печально, несколько мечтательно, с горьким воспоминанием, делая ударение на слова _т_ы_ и _с_к_а_ж_и, а последний, при возвышении голоса, с чувством сожаления о невольных преступлениях и как будто с ропотом на предопределение судеб, с сильным ударением на словах: _п_о_д_о_б_н_ы_х_ _м_н_е.

Плавильщиков же в обращении к Киферону Эдипа видел только выражения раскаивающегося преступника, справедливо наказанного богами и покорного их воле, а потому передавал все четверостишие в этом смысле. Голосом слабым, но решительным, без задумчивого мечтания и не придавая никакого постороннего значения стихам:

Гора ужасная, несчастный Киферон

Видала ль ты когда зверей, подобных мне?

произносил он так, как будто хотел сказать: "Ну, есть ли на свете подобный мне _з_л_о_д_е_й?", а не так, как разумел их Шушерин: то есть: "Ну, есть ли на свете подобный мне _н_е_с_ч_а_с_т_л_и_в_е_ц?".

Здесь кстати вспомнить о Яковлеве. Он прекрасно читал в "Эдипе" все те стихи, которые наиболее казались ему поэтическими, и от обращения к Киферону бывал в восхищений; проклятие Полинику декламировал он мастерски, с слезами на глазах, и заставлял нас плакать. Между прочим я живо помню, с каким глубоким чувством и с какою благородною греческою простотою произносил он два стиха:

Родится человек лет несколько поцвесть,

Потом -- скорбеть, дряхлеть и смерти дань отнесть!

и рыдал, как ребенок.

По отъезде Шушерина в Москву комику Рыкалову, имевшему пристрастие к прежнему своему амплуа благородных отцов^[30], вздумалось сыграть роль Эдипа в свой бенефис. По этому случаю мы стали уговаривать Яковлева, чтоб лучше он сыграл Эдипа, в том убеждении, что он произведет восторг. "Благодарю за предложение, -- отвечал он. -- Этого только и недоставало мне: _п_р_и_в_я_з_а_т_ь_ _с_е_д_у_ю_ _б_о_р_о_д_у_ _и_ _н_а_д_е_т_ь_ _л_ы_с_ы_й_ _п_а_р_и_к! Пусть роль останется за Рыкаловым". В самом деле Яковлев имел какое-то отвращение от седых бород; даже в роли первосвященника Иодая он не хотел подчиниться обыкновению и играл ее в _ч_е_р_н_о_й, как смоль, бороде.

Но возвратимся к "Эдипу".

До сих пор в сценах с дочерью преимущество, кажется, должно оставаться за Шушериным; но зато в сценах с Креоном и Полиником Плавильщиков, по мнению моему и многих театралов того времени, был превосходнее своего соперника, потому что в этих сценах требовалось от актера больше силы, увлечения и достоинства, которыми обладал он с избытком и чего Шушерину в классических трагедиях иногда недоставало. Эти сцены, конечно, и Шушерин играл прекрасно, потому что дурно играть не мог: талант его был безукоризненно ровен; он не падал, как Плавильщиков и особенно Яковлев, но зато и не восторгал никогда зрителей в такой степени, как восторгали последние. Вот Эдип-Плавильщиков в сцене с Креоном: он старался приблизиться, сколько позволяла ему слепота, к Креону, и с видом глубокого презрения и уверенности, что Креон способен на всякое постыдное дело, сначала глухим, прерывающимся голосом, а после постепенно возвышая его, произносил:

Иль по следам моим -- _т_в_о_й_ царь тебя прислал,

Ч_т_о_б_ на челе моем _т_ы_ грусть мою читал?

Ч_т_о_б_ видел _н_и_щ_е_т_у, в которой я скитаюсь,

И _к_а_к_ _н_а_р_о_д_а_м_и_ я всеми _о_т_в_е_р_г_а_ю_с_ь...

с горькой иронией:

Иль лучше ты скажи, _ч_т_о_ _в_о_л_е_ю_ _с_в_о_е_й_

П_р_и_ш_е_л -- увериться о горести моей...

с гордою решимостью:

Но не увидишь ты ни _с_л_е_з моих, ни _с_т_о_н_а;

резко:

Н_е_т, -- ими веселить не буду я

с глубочайшим презрением:

К_р_е_о_н_а!

с печальным убеждением:

Давно уже, _д_а_в_н_о_ Эдип тебя _п_р_о_н_и_к!

Наконец следующие стихи были торжеством декламации Плавильщикова:

Хотя я в нищете, но не сравнюсь с Креоном!

с величайшим достоинством:

Я был царем -- а ты...

с негодованием и отвращением:

...лишь ползаешь пред троном.

Шушерин этой сцене придавал какую-то излишнюю чувствительность; например при стихе:

Чтоб видел нищету, в которой я скитаюсь,

хватался за свое рубище и показывал его Креону; а при стихах:

Но не увидишь ты ни слез моих, ни стона;

Нет -- ими веселить не буду я Креона,

утирал глаза, как бы желая скрыть от Креона невольно текущие слезы и говорил с едва удерживаемым рыданием. Произнося стих:

Я был царем! -- а ты лишь ползаешь пред троном,

он при первом полустишии глубоко вздыхал и затем уже оканчивал его с видом отвращения и презрения. Все это, вообще, исполненное мастерски, производило, конечно, эффект удивительный; но была ли в такой декламации истина?

Всю сцену Эдипа с Полиником, в 4-м явлении IV действия, Плавильщиков играл с необыкновенным одушевлением и особенно был превосходен в знаменитой импрекации:

Меня склонить к себе ты тщетно уповаешь.

Какое чувство, какой огонь, хотя и старческий! какая энергия и какое достоинство! В этой импрекации он был истинный царь и вместе жестоко оскорбленный отец.

Сей скиптр, который мне столь щедро предлагаешь,

с горьким упреком:

Н_е_ _я_ _л_ь_ оставил вам, _н_е_ _я_ _л_и_ вам вручил?

Н_е_ _я_ _л_и_ дней моих покой вам поручил?..

грозно:

Коль _с_м_е_е_ш_ь_ _т_ы_ -- на мне останови свой взор:

пылко и с большим чувством:

З_р_и_ ноги ты мои, скитаясь изъязвленны,

постепенно возвышая голос:

З_р_и_ _р_у_к_и, милостынь прошеньем утомленны,

Т_ы_ _з_р_и_ главу мою, лишенную волос...

с выражением скорби и жестокого страдания:

Их иссушила грусть -- и ветер их разнес.

Пауза -- и далее с ироническим упреком:

Тем временем _т_е_б_я_ как услаждала нега,

Твой изгнанный отец без пищи, без ночлега,

Не знал куда главу несчастну преклонить...

Иди, жестокий сын...

грозно и напряжением голоса:

Как без пристанища скитался в жизни я,

По смерти будет так скитаться тень твоя,

Без гроба будешь ты...

с выражением величайшего гнева и как бы вне себя:

Тебя земля не примет,

От недр отвергнет труп -- и смрад его обымет!

При последнем полустишии Плавильщиков превосходил себя. Нельзя себе представить выражения лица его. Чувство ужаса, отвращение, омерзение отражались на нем, как в зеркале. А пантомима? Он отворачивал голову и действовал руками жест, как бы желая оттолкнуть от себя труп, зараженный смрадом. Но Плавильщиков имел огромные природные способности: звучный голос, сильную грудь, произношение огненное, которых, повторяю, у Шушерина не было, и он заменял их умом, искусством и, так сказать, отчетливою отделкою своей роли. В местах патетических он как будто бы, говоря технически, _з_а_х_л_е_б_ы_в_а_л_с_я; но для большей части зрителей этот недостаток (вероятно, следствие старости) был почти незаметен. Роль Эдипа понимал он согласно с своими средствами; но такова была прелесть игры его в этой роли, что хотя он придал ей излишнюю и несообразную с характером древних греков чувствительность и некоторые стихи передавал уже слишком в буквальном их значении, то есть тоном одряхлевшего и нищего старца:

Зри ноги ты мои, скитаясь изъязвлении,

Зри руки, милостынь прошеньем утомленны,

Ты зри главу мою, лишенную волос:

Их иссушила грусть и ветер их разнес,

однако ж производил эффект невообразимый, а последующие стихи продолжал голосом, задушаемым слезами:

Как без пристанища скитался в жизни я,

По смерти будет так скитаться тень твоя;

Без гроба будешь ты...

и оканчивал тираду с каким-то воплем отчаяния и смертельного ужаса:

Тебя земля не примет,

От недр отвергнет труп и смрад его обымет!

Сорок три года прошло с того времени, как я в последний раз видел Шушерина на сцене, в роли Эдипа, и до сих пор не могу забыть его: я как теперь его вижу... Нынче вошли в употребление, или, скорее, в злоупотребление, слова: _п_л_а_с_т_и_к_а, _п_л_а_с_т_и_ч_н_о_с_т_ь. Говорят: какая у такого-то пластика! как такой-то пластичен, а на поверку выходит, что эти _т_а_к_и_е_-_т_о_ единственно рисуются на сцене точно так же, как и сама Рашель, хотя она, разумеется, в превосходнейшей степени. Одна пластика не составляет достоинства, и некоторые фигуры Раппо¹² были очень пластичны! Пластичность на сцене -- качество побочное, а в бездарном артисте -- даже и смешное: оно доказывает только неуместные притязания на отличие от других, притязания, не извинительные на сцене. Возьмем в пример Шушерина: он был невзрачен собою, довольно толст и мешковат и едва ли когда, бывая на сцене, имел в виду _п_л_а_с_т_и_к_у, или _п_л_а_с_т_и_ч_н_о_с_т_ь, а между тем -- ссылаюсь на беспристрастие старых театралов и на некоторых еще живых ветеранов прежней русской сцены, например Александру Дмитриевну Каратыгину, Марью Ивановну Валберхову и Григория Ивановича Жебелева -- до какой превосходной степени Шушерин был _п_л_а_с_т_и_ч_е_н_ в роли Эдипа! Картины французских живописцев Жерара и Герена, изображающие знаменитых нищих-слепцов: Гомера, Велизария, Эдипа и Оссиана,^[31] которыми любовался я в оригиналах, ничто в сравнении с тою картиною, которую бессознательно представлял из себя нищий-слепец Шушерин, сидя на камне и с таким чувством произнося прекрасные слова своей роли:

Слепец, чтоб слезы лить, осталися мне очи;

Дни ясны для меня подобно мрачной ночи.

Нет, никогда уже мой не увидит взор

Ни красоты долин, ни возвышенных гор,

Ни в вешний день лесов зеленые одежды,

Ни с жатвою полей -- оратаев надежды,

Ни мужа кроткого приятного чела,

Которого рука богов произвела...

Сокрылись от меня все прелести природы!

А отчего был он так пластичен? Оттого, что был верен природе, разумеется с _б_л_а_г_о_р_о_д_н_о_й_ ее стороны. То же бывало в иных ролях и с Яковлевым, о котором речь впереди.

Нет сомнения, что Озеров всем успехом "Эдипа" был единственно обязан Шушерину и должен был бы посвятить свою трагедию ему, а не Державину, который за это посвящение отплатил ему плохими стихами:

Вития, кому Мельпомена,

Надев котурн, дала кинжал, и проч.¹³

Здесь место упомянуть о некоторых обстоятельствах, относящихся до трагедии "Эдип", и ее автора.

Мне часто говорят: "В ваше время, то есть, в_о_ _в_р_е_м_я_ _о_н_о, любили литературу собственно для литературы; все литераторы были братья; не было ни зависти, ни преследований, ни недобросовестных журналистов, словом, существовал золотой век для пишущей братии". Отвечаю: нет! все было точно так же, как и теперь. Изменились обстоятельства и формы, но люди как люди, всё те же; партии существовали и в мое время и партизаны гомозились также: это я готов доказать кому угодно историческими фактами, если так можно назвать записки, веденные мною в продолжение 48 лет ежедневно,¹⁴ и огромную переписку по разным случаям. Я сам, каюсь в вине своей, насмехался над писателями почтенными, легкомысленно преследовал, совокупно с другими, литераторов заслуженных, которые и по личному достоинству и по положению своему в обществе стояли гораздо выше и были во сто крат полезнее меня и _м_о_е_г_о_ _п_р_и_х_о_д_а. Скорблю о том теперь; но к извинению своему должен сказать, что скорбел и в то время и только не имел достаточно нравственной силы, чтоб расстаться с людьми, с которыми свела меня судьба в моей молодости. Из многих примеров, которые я мог бы представить в подтверждение сказанного, приведу здесь два случая.

Все литераторы, вероятно, слыхали о мнимом преследовании князем Шаховским Озерова, будто бы из зависти к его таланту. Об этом повторяли в обществах, об этом печатали в журналах, провозгласили в биографии Озерова с присовокуплением, что он преждевременно погиб жертвою гонений и проч. Разумеется, об имени князя Шаховского не было упомянуто, но это не препятствовало клевете делать свое дело. Озеров служил, был награждаем, вышел в отставку по страсти к литературе, получал пенсион, жил в деревне и никто никогда его не преследовал (кроме собственного его непомерного самолюбия); так если и могло быть какое гонение, то уж, конечно, литературное; а так как он писал театральные пьесы, то гонителем непременно должен был оказаться начальник по репертуарной части, который в то же время был и сам автор. Стали говорить, что князь Шаховской препятствует принятию пьес Озерова на театр, а принятые обставляет плохими актерами, не делает новых декораций, не назначает вовремя репетиций и проч. и проч.; наконец написали на него эпиграмму, включив в нее всеми уважаемого А. С. Шишкова, что и заставило кн. Шаховского сказать, что за помещение его в такое хорошее общество сердиться нельзя; а между тем вот как преследовал князь Шаховской знаменитого впоследствии автора "Эдипа": в начале 1804 г. Озеров представил свою трагедию, по принадлежности, на просмотр князю Шаховскому. Князь, прочитав ее, был в восторге и тотчас доложил о ней тогдашнему главному директору Александру Львовичу Нарышкину, с тем чтоб немедленно разучить ее и поставить на сцену. Нарышкин был очень рад, но прежде приказал узнать, какие могут быть издержки на постройку костюмов и постановку декораций. Бывший казначей театра, Петр Иванович Альбрехт, лицо историческое в летописях тогдашнего театрального управления, представил, что в кассе только 215 руб. и что нет возможности сделать издержки в 1200 руб., исчисленные на монтировку _п_ь_е_с_ы, _к_о_т_о_р_а_я_ _м_о_ж_е_т, _е_щ_е_ _и_ _г_р_о_ш_а_ _н_е_ _п_р_и_н_е_с_е_т. Начались споры; дело пошло в оттяжку. У князя Шаховского собрался комитет из А. Н. О., графа В. В. М., князя И. А. Г., Павла Мих. А., А. А. М., И. А. Дмитревского и И. А. Крылова (писавшего тогда свою "Модную лавку"), чтоб посоветоваться, как помочь горю. Думали, думали, выпили два самовара чаю -- и ничего не придумали. Вдруг пылкий князь Шаховской вскочил с своего места: "Ах, я дурак какой! да дело очень просто. Макар! (служитель князя Шаховского) беги к Альбрехту и зови его сейчас сюда". Тот приехал. "Вот, батюшка, Петр Иваныч, вы все думаете и делаете по-немецки, сбили с толку и Александра Львовича, а мы так вот по-русски: "Эдипа" я ставлю на свой счет. У меня гроша нет, да мое жалованье у вас. Если трагедия выручит, вы мне возвратите деньги, в противном же случае -- моя беда". -- "Ну, этак можно, -- сказал omnipotent^[32] {Любопытна жалоба французского актера Каллана (Calland), отличного комика, на Альбрехта, в стихах, в числе которых есть очень смешные:

Au caissier Albrecht je m'annonce

Et lui dit, qu'un besoin urgent

Me fait demander de l'argent:

Niet, niet, niet, ce fut sa reponse.

{Я являюсь к кассиру Альбрехту, крайняя нужда заставляет меня просить у него денег, а у него один ответ: нет, нет, нет (франц.).}} театральной кассы, — мы ничего не теряем, а ваши интересы до вас касаются" И вот как представлена была трагедия «Эдип» — на счет преследователя ее автора; а чтоб успех представления обеспечить вполне, выписан был нарочно из Москвы для роли Полиника известный тогда драматический (а после комический) актер Григорий Иванович Жебелев, здравстующий и поныне, на 85-м году от рождения.

Теперь — вот в какой мере _п_р_о_т_и_в_и_л_с_я_ князь Шаховской принятию на театр трагедий Озерова. Они представлены: «Эдип» 23 ноября 1804, «Фингал» 8 декабря 1805, «Дмитрий Донской» 14 января 1807, «Поликсена» 14 мая 1809 года… Кажется, промежуток времени между представлениями этих трагедий не так велик, чтоб заставить предполагать умышленную медленность. Только между «Дмитрием Донским» и «Поликсеною» прошло два с небольшим года, и то по случаю небытности автора, который в это время жил в казанской своей деревне и прислал «Поликсену» оттуда. Все эти пьесы даны с возможным по тогдашнему времени великолепием и самою рачительною обстановкою.¹⁵ Роль Поликсены была последняя, которую Семенова проходила с князем Шаховским в присутствии Дмитревского; затем поступила она, по выражению Яковлева, на _в_ы_п_р_а_в_к_у_ к Н. И. Гнедичу, который писал для нее _н_о_т_ы.^[33]

А вот и другой случай. Князь Шаховской, как всем известно, имел страсть к драматической литературе и театру: им безусловно посвятил он все свои способности, все время, всю жизнь; и теперь, когда для него началось потомство, кто не отдаст справедливости его таланту, уму и глубокому знанию сцены? ¹⁷ Но не всем известно, что он был человек отлично-добрый, бескорыстный, чрезвычайно приятный собеседник, любивший искренно своих приятелей, которых имел мало, и прощавший врагам своим, которых у него, как обыкновенно у всякого человека, принужденного по званию своему быть иногда неблагосклонным и не потворствовать чужому самолюбию, — было много. С этими качествами соединялись в нем и важные недостатки: он имел характер слабый, неопределенный, всегда готовый быть под влиянием первого человека, ему польстившего; в обращении был иногда неуместно откровенен, колок и насмешлив до такой степени, что если не над кем было подтрунить, то подшучивал над своим брюхом, талией и особенно носом, который, по огромности своей, чаще представлял ему случай к остроумной игре слов. Занимая место, требовавшее некоторой степенности в обращении, он, напротив, имел всю живость двадцатилетнего юноши, что вовсе не согласовалось с его лицом и фигурою^[34] и было очень смешно. Словом, он не имел никакого, что называется, такта и всех почти судил по себе и своим чувствам, пока не разочаровывался впоследствии; но это разочарование проходило скоро, и он забывал полученные им уроки. Отсюда проистекали все его промахи.

Но исключительною страстью князя Шаховского было давать советы драматическим писателям и актерам и учить декламации. Несмотря на неуклюжую свою фигуру и неясное произношение он, однако ж, чрезвычайно был полезен в этом деле. Еще живы люди, помнящие его заслуги и неутомимую деятельность в преподавании правил декламации. Он угадал и образовал таланты Семеновой и Валберховой, образовал Брянского, Сосницкого и Рамазанова; дал совершенно другое направление талантам Боброва и Рыкалова и из плохих драматических актеров сделал превосходных комических; дал случай Рожественскому, который считался актером третьестепенным (utilite), развить прекрасное дарование в ролях Пурсоньяков и поставил его в глазах знатоков дела едва ни не на первый план; и талант Самойловых, мужа и жены, и Болиной, к сожалению, так рано оставившей сцену^[35], много обязаны были его настойчивым наставлениям. Самойлова-певца он почти _н_а_с_и_л_ь_н_о_ заставлял, для усовершенствования сценического таланта, играть в комедиях и даже поручил ему роль Нового Стерна в своей комедии, которая, по непостижимому недоразумению касательно цели, с которою была написана, навлекла на него такую толпу врагов непримиримых.

А между тем этого образователя актрисы Семеновой вдруг обращают в жестокого ее притеснителя! Десятка два языков, лижущих с тарелок молодой актрисы, провозглашают князя Шаховского гонителем ее дарования! Он не назначает ей ролей, присвоенных ее амплуа; он дает превратное направление ее таланту; он учит ее умышленно неправильной декламации и заставляет понимать и произносить стихи в трагедии совершенно противно их смыслу, путает ее на репетициях в репликах, искажает пантомиму… Обвинения действуют в обществе, потому что обществу нельзя знать, что происходит в кабинете князя Шаховского (в котором во время прохождения им с Семеновой ролей, кроме Ив. Аф. Дмитревского, князя Г*, редко Гнедича, реже Крылова и иногда меня, не бывало никого из посторонних), — и вот князь Шаховской признается гонителем таланта Семеновой, к спасению которого не находят другого средства, как поручить ее Гнедичу. Однако ж дело было просто и заключалось в том, что при поступлении на сцену Валберховой надобно было назначить и ей некоторые роли; но эти роли были именно те, которых Семенова никогда не играла; в удел Валберховой достались: Пальмира в «Магомете», Дидона и Софонизба Княжнина и несколько других, в которых стихи, без поправки князя Шаховского, переломали бы язык молодой актрисе. Считавшиеся же тогда лучшими роли Антигоны, Моины, Ксении, Поликсены, Корделии, Аменаиды и проч., то есть все писанные языком человеческим, остались за Семеновой; и доказательством, до какой степени несправедливы были приверженцы Семеновой к Шаховскому, может служить то ревностное участие, которое принимал он в составлении ее бенефисов. В 1809 г., по неимению новой роли, в которой бы Семенова могла блеснуть своим дарованием, князь Шаховской предложил перевести для нее Вольтерову «Заиру»; и так как приближалось время ее бенефиса, а переводчика в виду не было, то он уговорил нас, обыкновенных своих собеседников, перевести трагедию по актам и кинуть жребий, кому какой акт достанется. Первый акт достался Полозову, второй Гнедичу, третий Лобанову, четвертый мне, а пятый принял он на себя. Трагедия была переведена, выучена и поставлена на сцену в течение шести недель. Этот знаменитый перевод Яковлев называл переводом с_е_м_и_ _С_и_м_е_о_н_о_в, но был рад роли Оросмана, бывшей торжеством Лекена, и, по вдохновению, прекрасно ее исполнил. Впоследствии для бенефисов Семеновой были переведены Лобановым «Ифигения» и «Федра».

Eh voila comme on ecrit l’histoire!^[36]19 и вот как люди подпадают незаслуженному нареканию!.. Из этого можно заключить, что и в мое время были партии и существовало недоброжелательство…

Я сказал, что на долю Валберховой, в первое время ее вступления на сцену, досталось несколько ролей из прежних трагедий;²⁰ но впоследствии, когда талант ее более развился, сочинители и переводчики стали назначать ей роли в своих трагедиях, что весьма было не по нраву Семеновой и ее приверженцам. Так, Грузинцев поручил Валберховой свою Электру, Висковатов — Зенобию, граф Потемкин — Гофолию, князь Шаховской — Идамию и Дебору и проч. К несчастью, большая часть этих ролей была не по средствам этой умной и прелестной актрисы. Так иногда и услуга бывает не в услугу, и князь Шаховской, со всем его знанием и опытностью, заблуждался насчет ее дарования: превосходная в ролях первых трагических любовниц и в комедиях, она была несколько слаба в ролях цариц и матерей, требовавших большей степени одушевления, сильнейшей груди и более могучего голоса.

Знаю, что кто говорит много, тот мало доказывает; но, воля ваша, нельзя иногда утерпеть, чтоб не обличить несправедливость, отягчающую память знакомого, достойного человека.

III

При сравнении игры Плавильщикова с игрою Шушерина в сценах «Эдипа», сколько дозволяла мне память, я имел одно намерение: показать относительные достоинства наших великих артистов в трагедиях классических; о тех же ролях, которые с таким успехом занимали они в драмах и комедиях, потолкуем впоследствии. Пора теперь поговорить о человеке, который был одарен талантом исключительным и над памятью которого тяготеет более или менее несправедливость. Этот человек — Яковлев. Тридцать семь лет минуло с тех пор, как прах его покоится в земле, и сорок два года с того времени, когда, в припадке жестокой меланхолии, он покусился на жизнь свою и утратил большую часть своих способностей; а между тем рассуждают о нем, как о живом человеке. Кто ж из людей настоящего поколения видел, слышал и достаточно изучал Яковлева, чтоб получить право произнести определительный ему суд не по одной только наслышке и произвольным умозаключениям?

Нередко случалось и случается мне слышать от людей, не видавших Яковлева или видевших его в упадке его дарования, что он, хотя и имел природные способности, но не умел ими пользоваться и, сверх того, был _г_у_л_я_к_а_ и _г_о_р_л_а_н. По мнению моему, не такими эпитетами надлежало бы чествовать память великого актера, славу русской сцены. Что ж это такое? Желание ли похвастать своими познаниями или умышленное уничижение величайшего таланта, какой когда-либо являлся на нашем театре и, может быть, — не боюсь вымолвить — на театрах целого света, для того, чтоб на развалинах репутации одного дарования воссоздать репутацию другого? Гуляка и горлан! Пусть так; но и Кин с Шериданом были люди невоздержные, и Тальма в первую эпоху свою был также _г_о_р_л_а_н^[37], а между тем англичане и французы справедливо гордятся ими, хотя в Англии и особенно во Франции было более талантов первоклассных, нежели у нас. Мочалов-сын был также человек невоздержный, а о страсти к крепким напиткам современника его, актера Ширяева^[38], так быстро промелькнувшего на московской сцене, одного из величайших талантов в драматических ролях благородных отцов и резонеров, нечего и упоминать, и, однако ж, никто не говорит о том — да и зачем говорить? Мы не имеем права входить в частную жизнь актера, следить за его поступками и разбирать их _в_н_е_ театральной залы. Но если уж мы решились на такой подвиг, то будем разбирать его как человека, _в_с_е_г_о, стараясь указывать не на одни только его слабости и недостатки, без которых не родятся люди, но и на добрые его качества, которые также более или менее свойственны всем людям. Если мы, повторяю, решились принять на себя обязанность строгих судей и обличителей нравов, то будем и поступать как судьи и со всем беспристрастием вникнем в причины этих слабостей. Конечно, слабостей в человеке защищать нельзя; но принимать в уважение обстоятельства, породившие эти слабости, и некоторым образом извинять их — должно: этого требует не одна поверхностная снисходительность, но самая справедливость и человеколюбие. Еще простительно быть неосторожным в суждении о писателях, потому что они в своих творениях имеют сильных за себя защитников пред потомством; но есть ли другая защита актеру, который 40 лет назад исчез из глаз публики, кроме справедливых о нем отголосков его современников? Правда, Яковлев имел пристрастие к крепким напиткам или, вернее, к тому состоянию самозабвения, которое производит опьянение^[39], пристрастие, развившееся особенно в последние годы его жизни; но зато какими прекрасными и возвышенными качествами души и сердца искупал он эту слабость! Он был умен (не говорю: рассудителен), добр, чувствителен, честен, благороден, справедлив, щедр, набожен, одарен пылким воображением и — трезвый — задумчив, скромен и прост, как дитя. Не имей Яковлев этой слабости, он, кажется, был бы совершенным; и да не подумают, чтоб все исчисленные мною качества были с моей стороны произвольным и ни на чем не основанным панегириком, — нет, я могу сослаться в том на многих живых еще людей, которые вместе со мною были очевидными свидетелями его христианских подвигов, так же как и его заблуждений. Отдать последний грош нуждающемуся человеку, пристроить бедного сироту, похоронить на свой счет беднягу, взять на попечение подкидыша и обеспечить существование несчастного ребенка, защитить в известном обществе приятеля от клеветы в предосуждение своим выгодам и все это стараться делать по писанию, втайне — вот весь Яковлев! Я не пишу его биографии и потому не хочу распространяться о делах его в подробности, но почитаю обязанностью честного человека удостоверить примерами, что этот артист думал иногда о чем-нибудь важнейшем, чем о стакане крепкого пунша. Яковлев может быть единственным исключением из того правила, чтоб актера не смешивать с человеком: он в совокупности был и актером и человеком превосходным.

Наружность его была прекрасна: телосложение правильное, рост высокий, но не огромный, благородная поступь, движения естественные: ничего угловатого, ничего натянутого. Лицо было зеркалом души его: открытый лоб, глаза светлые и выразительные, рот небольшой, улыбка пленительная^[40]; память имел он необычайную, орган, какого никогда и нигде не удавалось мне слышать: сильный, звучный, приятный, доходящий до сердца и вместе необыкновенной гибкости — он делал из него что хотел. Яковлев превосходен был в сценах страстных; особенно же в сценах ревности был неподражаем. Впрочем, всюду, где только был ему случай, по выражению Дмитревского, _п_о_р_а_з_г_у_л_я_т_ь_с_я, то есть в ролях наиболее поэтических, как, например, в роли первосвященника Иодая, он играл всегда отлично; зато в таких ролях, как роль Тезея и других, ей подобных, был всегда сам не свой, играл вяло и слабо, как бы нехотя и в тот день обедал сытно и выпивал стакан пуншу, между тем как в день представления любимой трагедии он мало ел и ничего не пил, кроме квасу. Так поступал он, впрочем, до 1813 г.; а после… но зачем говорить об этой печальной эпохе?

В нормальном состоянии своем Яковлев никогда не смеялся, был очень умерен, кроток, скромен, всегда задумчив и любил уединение. Бывало, сидит себе один на диване и читает библию, всемирную историю Плутарха или прежние сочинения Державина, которые любил страстно и называл свыше вдохновенными. С 1811 г. начал он читать Штиллинга и Эккартсгаузена и несколько раз признавался мне, что ничего не понимает. Однако ж Штиллингова «Тоска по отчизне» его заинтересовала: ему понравилось предсказание автора, что со временем Россия для всех народов будет обетованною землею и что ей одной предназначено видеть у себя начало благодатного тысячелетнего царствования Христова.²¹ Иногда он писал стихи, но они всегда отзывались слогом наших трагиков прошедшего столетия, хотя и заключали в себе сильное чувство и особенно _з_а_д_н_ю_ю_ _м_ы_с_л_ь_ о той несчастной страстной любви, которая пожирала его существование.²² Это мысль, которая, как ни тщательно он хотел скрыть ее, проявлялась почти во всех его стихотворениях, даже и в шуточных, написанных им в последние годы.

{Вот для доказательства несколько стихов его и, между прочим, небольшое пригласительное ко мне послание, писанное в то время (17 марта 1811 года, в день именин его; последующие же стихи относятся ко времени совершенного им на жизнь свою покушения: они, несмотря на устаревший язык, исполнены чувства и могут назваться перечнем всей его жизни. Напечатаны в собрании его стихотворений, впрочем, весьма неполном и с большими пропусками.), как я переводил или, скорее, изводил для него «Атрея»:

Не побрезгуй, Атрей,

Вечеринкой моей,

Я прошу;

Да кутни хоть слегка:

Я для вас индыка

Потрошу.

Выпить пуншу стакан

Афанасьич Иван {*}

Тут как тут!

И Сергей, молодец, {**}

И Григорий отец

Оба ждут.

Но брюзгу ты оставь

И себя поисправь:

В этот день

Чур меня не корить,

Свысока городить

Дребедень.

Если, по льду скользя, {***}

Не упасть нам нельзя —

Как же быть,

Чтоб с страстьми человек,

Не споткнувшись свой век,

Мог прошить?

По неволе кутнешь,

Иногда и запьешь,

Как змея

Злая сердце сосет,

И сосет и грызет…

Бедный я!

— — —

Стой, помедли, солнце красное,

И лица не крой блестящего

В хладной влаге моря синего.

Не взойдешь уже ты более

Для очей моих…

Се врата пред мною к вечности!

Я готов в путь, неизвестный мне!

Да не судит меня строгий ум:

Кто во счастии проводит дни,

Тот не знает дней несчастного!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ах! я двух лет от рождения

Был несом за гробом отческим;

На осьмом за доброй матерью

Шел покрыть ее сырой землей!

Горько, горько сиротою жить

И рукой холодной чуждого

Быть взращаему, питаему,

И на лоне нежной матери

Не слыхать названий ласковых.

Пролетели дни младенчества,

Наступили лета юности,

Резвой юности мечтательной;

Но — увы! на милой родине

Я пришлец был мало знаемый.

Я искал сердец чувствительных —

Находил сердца холодные

И повсюду видел облако

Думы полное и мрачное!

Так летело время быстрое —

Друг и недруг переменчивый

К одному лишь мне несчастному

В неприязни постоянное.

Тут увидел я прелестную:

Жизнь текла моя отраднее;

Но меж нас судьбина лютая

Создала преграду крепкую:

Я из бедного беднейшим стал!

Тридцать семь раз косы жателей

Посекали класы злачные,

Но во все сие теченье лет

Я и дня не видел красного и проч.

— — —

Как странник к родине стремится,

Спеша увидеть отчий кров,

Или невольник от оков

Минуты ждет освободиться,

Так я, объятый грусти тьмой,

Растерзан лютою тоскою,

Не находя нигде покою,

Жду только ночи гробовой,

Чтобы обресть себе покой!

{*} Дмитревский.

{**} Кусов.

{***} Я расшибся, катаясь на коньках.

Но если Яковлев трезвый был тих, скромен и молчалив, то, под влиянием пуншевых паров, чрезвычайно был эксцентричен, хотя так же добр, чувствителен и безобидчив; и это эксцентричество, конечно, кроме Яковлева, никому не прошло бы даром. Так однажды, вскоре после представления «Ирода и Мариамны», пришел он к Державину, остановился в дверях его кабинета и громовым голосом произнес: «Умри, Державин! ты переживаешь свою славу!». Великий поэт не знал, что подумать о такой выходке и, приглашая Яковлева садиться, просил его объяснить, в чем дело. «Дело в том, — отвечал трагедиант, — чтоб ты, великий муж, слава России, не писал больше стихов: будет с тебя!», и вдруг, ни с того ни с другого, начал:

О ты, пространством бесконечный,

Живый в движеньи естества, и проч.

прочитал всю оду от первого до последнего стиха и, окончив: «Ну, — сказал он, — теперь прощай!», и уехал. В другой раз, во время представления французскими актерами «Андромахи», после сцены Гермионы с Орестом, которого играл молодой, вновь прибывший актер Ведель — совершенная карикатура Тальмы, Яковлев вдруг является в ложу главного директора, кланяется ему в пояс и говорит: «Ну, ваше высокопревосходительство, уж актер! и это Орест? да это ветошник! Где только этакие шелопаи родятся? а чай, жалованья получает втрое больше Яковлева». Добрый Александр Львович захохотал и пригласил Яковлева приехать к нему для объяснения на другой день… Так проказничал наш русский Тальма; но его коротко знали, любили и прощали его выходки.

Сценическое поприще Яковлева можно разделить на три эпохи: одну, со времени вступления его на театр в 1794 г. до появления трагедий Озерова в 1804 г.;^[41] другую с 1804 по 1813 год и последнюю с этого года по 1817 год, время его кончины. В первую из этих эпох Яковлев играл только в трагедиях Сумарокова и Княжнина и в двух или трех старинного перевода. Он признавался, что из всех трагических ролей, им тогда игранных, любил только роли Синава, Ярба, Массиниссы и Магомета, но что все прочие были ему _к_а_к-т_о _н_е_ _п_о_ _д_у_ш_е, особенно роль Росслава. «Нечего сказать, — говорил он, — уж роль! хвастаешь, хвастаешь так, что иногда право и стыдно станет». Не любил также роли Тита, о которой отзывался, что это роль оперная; роли же Ярба, Массиниссы и Магомета играл и впоследствии охотно, исправив в первых двух всю шероховатость стихов и устаревшего языка. То же бы сделал он и с ролью Магомета, если б не уважал Дмитревского, которому предание приписывало перевод этой трагедии, хотя этот перевод известен был с именем графа П. С. П. В последующую же эпоху репертуар Яковлева чрезвычайно обогатился новыми ролями; Тезея, Фингала, Дмитрия Донского, обоих Агамемнонов (в «Поликсене» и «Ифигении»), Пожарского, Эдипа-царя, Радамиста, Гамлета, Лавидона, Иодая, Отелло, Атрея, Чингис-хана, Ирода, Ореста, Орозмана, Танкреда и другими, в которых стихи, если были не равного достоинства и иногда довольно слабы, но все же лучше тех, которые заключались в прежних его ролях. В эту эпоху Яковлев, так сказать, нравственно вырос и дарования его получили полное развитие. В промежутке новых пьес Яковлев, разумеется, играл и в драмах, даже в небольшой комедии Дюваля «Влюбленный Шекспир» прекрасно выполнил роль Шекспира; но как речь теперь идет о Яковлеве-т_р_а_г_е_д_и_а_н_т_е, то об игре его в драмах говорить пока не буду. Только в продолжение этой эпохи Яковлев познакомился с настоящим искусством актера, с искусством оттенять свои роли и иногда из простых изречений и ситуаций представляемого им персонажа извлекать сильные эффекты, чего ему, по неимению образования и по недостатку примеров, прежде недоставало. В то время когда Яковлев поступил на театр, Дмитревский больше не играл, французских актеров он не разумел: следовательно и не откуда было ему почерпнуть надлежащих понятий о всех тонкостях искусства; да и зачем ему было до того времени знать их? Публика была не очень взыскательна, а представляемые им небывалые на свете персонажи, с малым исключением, не имели ни определительного характера, ни физиономии исторической. Достаточно было, если трагический актер проговорит известную тираду вразумительно, ясным и звучным голосом и под конец ее разразится всею силою своего органа или в ролях страстных будет уметь произнести с нежностью выражение любви — и дело кончено: публика аплодировала; а кому она аплодировала, тот, значило, был актер превосходный. Замечательно по этому случаю признание самого Яковлева. «Пытался я, — говорил он, — в первые годы вступления на театр играть (употреблю его собственные выражения) и так и сяк, да невпопад; придумал я однажды произнести тихо, скромно, но с твердостью, как следовало: _Р_о_с_с_л_а_в_ _и_ _в_ _л_а_в_р_а_х_ _я_ _и_ _в_ _у_з_а_х_ _я_ _Р_о_с_с_л_а_в — что ж? публика словно как мертвая, ни хлопанчика! Ну, постой же, думаю: в другой раз я тебя попотчую. И в самом деле, в следующее представление „Росслава“ я как рявкну на этом стихе, инже самому стало совестно; а публика моя и пошла писать, все почти с места повыскочили. Да и сам милый Афанасьич-то наш после спектакля подошел ко мне и припал к уху: „Ну, душа, уж сегодня ты подлинно _о_т_л_и_ч_и_л_с_я“. Я знал, что он хвалил меня на смех, да бог с ним! После, как публика меня полюбила, я стал смелее и умнее играть; однако ж много мне стоило труда воздерживаться от желания в известных местах роли п_о_п_о_т_ч_е_в_а_т_ь_ публику. Самолюбие — чортов дар». О последней эпохе яковлевского поприща сказать нечего: он упадал с каждым днем, и я не узнавал его в лучших его ролях.

Сожалею, что не могу представить подробного сравнения игры Яковлева с игрою других достойных актеров в одних с ним ролях: я не видал в них Шушерина, а Плавильщикова видел в одной только роли Ярба, но был в то время так молод, что теперь не смею доверить тогдашним своим ощущениям. Однако ж начало первой сцены и конец последней второго действия «Дидоны» врезались у меня в памяти, потому что игра Плавильщикова тогда меня поразила. Вот его выход: он в величайшем раздражении вбегал на сцену и тотчас же обращался к наперснику, выходившему с ним рядом:

Се зрю противный дом, несносные чертоги,

Где всё, что я люблю — _н_е_м_и_л_о_с_е_р_д_ы_ _б_о_г_и_

Т_р_о_я_н_с_к_у_ страннику с _п_р_е_с_т_о_л_о_м_ отдают!

Эти стихи произносил он дрожащим от волнения голосом, особенно налегал на последний и, окончив, как будто в отчаяньи закрывал себе лицо руками:

Г_и_а_с

Ты плачешь государь? твой дух великий…

Я_р_б

Плачу;

Но знай, что слез своих напрасно я не трачу,

И слезы наградят сии — злодея кровь!

Это _п_л_а_ч_у_ Плавильщиков произносил так дико и с таким неистовым воплем, что мне становилось страшно, а на словах _з_л_о_д_е_я_ _к_р_о_в_ь_ делал сильное ударение с угрожающею пантомимою.

Г_и_а_с

К чему, о государь, ведет тебя любовь!

Я_р_б

Любовь?

(Приближаясь к наперснику, с возрастающим бешенством)

Нет! _т_а_р_т_а_р_ _в_е_с_ь_ я в сердце ощущаю,

Отчаиваюсь, злюсь, грошу, стыжусь, стонаю…

Яковлев играл иначе: он входил тихо, с мрачным видом, впереди своего наперсника, останавливался и, озираясь вокруг с осанкою нумидийского льва, глухим, но несколько дрожащим от волнения голосом произносил:

С_е! зрю противный дом, несносные чертоги,

Где _в_с_ё, _ч_т_о_ _м_и_л_о_ _м_н_е — немилосерды боги

с горьким презрением:

Троянску страннику…

чувством величайшей горести и негодования:

с престолом отдают!

Здесь только подходил к нему наперсник с вопросом: «Ты плачешь, государь?» и проч. Схватывая руку Гиаса, он прерывающимся от слез голосом произносил:

Плачу;

твердостью и грозно:

Но знай, что слез своих напрасно я не трачу:

З_а_ _н_и_х — _Е_н_е_е_в_а_ _р_у_ч_ь_е_м_ _п_о_л_ь_е_т_с_я_ _к_р_о_в_ь!

Последний стих Яковлев переделал сам, и он вышел лучше и удобнее для произношения. Так поступил он и с прочими своими ролями.

Я желал бы, чтоб все, так много толкующие теперь о пластике, видели этот выход Яковлева в роли Ярба: я уверен, что они отдали бы ему справедливость, несмотря на то что он _б_е_с_с_о_з_н_а_т_е_л_ь_н_о_ был пластичен. Того же, как произносил он стихи:

Любовь? нет, тартар весь я в сердце ощущаю,

Отчаиваюсь, злюсь, грожу, стыжусь, стонаю…

я даже объяснить не умею: это был какой-то волкан, извергающий пламень. Быстрое произношение последнего стиха, с постепенным возвышением голоса, и наконец излетающий при последнем слове «стонаю» из сердца вопль — все это заключало в себе что-то поразительное, неслыханное и невиданное… Не в моих правилах хвалиться, но мне удалось на веку моем видеть много сценических знаменитостей и, однако ж, смотря на них, я не мог забыть впечатления, которое _и_н_о_г_д_а_ в иных ролях производил на меня так называемый _г_о_р_л_а_н_ Яковлев; и отчего ж этот горлан в известной тираде последней сцены второго действия:

Пройду, как алчный тигр, против моих врагов,

Сражуся с смертными, пойду против богов;

Там в грудь пред алтарем Энею меч вонзая

И сердце яростной рукою извлекая,

Злодея наказав, Дидоне отомщу

И брачные свещи в надгробны превращу!

вовсе не горланил, и всю эту тираду, в которой, по выражению Дмитревского, был ему простор _п_о_р_а_з_г_у_л_я_т_ь_с_я, он произносил почти полуголосом, но полуголосом глухим, страшным, с пантомимою ужасною и поражающею, хотя без малейшего неистовства; и только при последнем стихе он дозволял себе разразиться воплем какого-то необъяснимо-радостного исступления, производившем в зрителях невольное содрогание. Между тем Плавильщиков декламировал эту тираду, употребляя вдруг все огромные средства своего органа и груди и конечно производил на массу публики глубокое впечатление; но игра его вовсе не была так отчетлива. Да и какая разница между ним и Яковлевым в отношении к фигуре, выразительности лица, звучности и увлекательности голоса и даже, если хотите, самой естественности!^[42]

Бесспорно лучшими ролями Яковлева, разумея в отношении к искусству и художественной отделке, независимо от действия, производимого им на публику, были роли: Ярба, Агамемнона в «Поликсене», Отелло, Эдипа-царя; Иодая, Радамиста, Гамлета, Ореста в «Андромахе», Оросмана и в особенности Танкреда; что ж касается до ролей Фингала, Дмитрия Донского и князя Пожарского (в трагедии Крюковского), в которых он так увлекал публику и оставил по себе такое воспоминание, то, по собственному его сознанию, эти роли не стоили ему никакого труда, и он играл их без малейшего размышления и соображения, буквально, как они были написаны. «Не о чем тут хлопотать! — говаривал он, — нарядился в костюм, вышел на сцену, да и пошел себе возглашать, не думая ни о чем — ни хуже ни лучше не будет; так же станут аплодировать — только не тебе, а стихам».

Здесь кстати заметить, что на всех больших театрах, на которых давались классические трагедии, для первых трагических ролей (premiers roles) находилось всегда почти два актера: один для ролей благородных, страстных, пламенных (chevaleresques), как то: Оросмана, Танкреда, Ахилла, Арзаса, Замора и проч. {К слову о Заморе нельзя не вспомнить пресмешного экспромта В. Л. Пушкина по случаю представления на одном театре в Москве «Альзиры». «Как нравится тебе представление?», — спросил Пушкина хозяин дома. Пушкин без запинки отвечал:

«Альзиру видел я, Гусмана и Замора —

Умора!».},

а другой для таких ролей, которые требовали таланта более глубокого и мрачного, как, например: Ореста, Эдипа-царя, Манлия, Ярба, Магомета, Отелло, Радамиста, Цинны и проч. (последние роли на первом французском театре занимал Тальма, а первые играл Лафон); но Яковлев, по гибкости таланта своего, играл не только роли обоих амплуа, но и других, лишь бы они пришлись ему по сердцу, и с равным успехом представлял первосвященника Иодая и царя Агамемнона, Танкреда и Оросмана, Ярба и Радамиста. Как в этом случае, так и в других, нельзя не согласиться с неизвестным автором надписи к его портрету:

Завистников имел, соперников не знал.

Между 1809 и 1812 годами служил при театре некто Судовщиков (помнится, Николай Родионович), автор многих сатирических сочинений и, между прочим, комедии в стихах: «Неслыханное диво, или Честный секретарь». Эта комедия точно заслуживала названия неслыханного дива по своему дикому тону и изображению подмеченной верно натуры без всяких прикрас; но вместе с тем она исполнена была таких комических сцен и забавных характеров, что, видя ее на сцене, нельзя было не хохотать, особенно при уморительной игре Рыкалова, представлявшего председателя-взяточника, и Рожественского, игравшего роль его дворника. Например, председатель учит этого дворника, как принимать просителей и о чем говорить с ними:

Пр. — Ну понял ли?

Дв. — Смекнул: ведь я тебе не ворог.

Пр. — Примолвить не забудь, что нынче сахар дорог…

или в сцене с секретарем, где последний просит дозволения жениться на его дочери и объясняет, что чувства любви дают ему на это право:

Пр. — Любовь и чувство, брат…

Прочь, прочь с механикой!

или в другой сцене, где дочь, поверяя служанке, что отец хочет выдать ее за какого-то старого богатого скрягу, описывает его так:

Лицом такой фатальный,

И стар, и крив, и пьян, и отставной квартальный.

Наконец дворник, поссорившись с служанкой, величает ее:

Эх ты, нагайская кобыла! ²³

Вся комедия в таком тоне; но дело не в комедии, а в том, что этот чудак Судовщиков был отменно умный человек, страстный любитель театра и чрезвычайно верно судил об актерах. Он особенно восхищался Семеновой, когда она еще была в низшем классе, то есть проходила роли с князем Шаховским и не попала в высший, то есть на руки Гнедичу. Однажды Судовщиков приходит ко мне утром, как будто чем-то встревоженный. «Что такое произошло у вас?». — «А что?». — «Как что? разве ты не знаешь? ведь Аменаида-то наша вчера на репетиции волком завыла». — «Как завыла и отчего?». — «Ну, полно притворяться, будто и в самом деле не знаешь?». — «Право, не знаю», — «Да на репетицию был приглашен и Гнедич и явился с нотами в руках». — «Что ты говоришь, любезный! Будь это не поутру, а после обеда, так я подумал бы…». — «Что тут думать? Честью уверяю, услышишь сам сегодня; не узнаешь Семеновой: воет, братец ты мой, что твоя кликуша». — Я посмотрел ему в глаза, полагая, что он, имея привычку придерживаться подчас рюмочки, в самом деле не хватил ли через край. «Да что ты на меня смотришь? Поверь, что говорю правду. Вон, поди к князю, не через улицу переходить, сам тебе скажет; он в отчаянии». Я побежал к Шаховскому, прося Судовщикова обождать меня. «Скажите, что такое говорил мне Судовщиков? Семенова воет кликушей, Гнедич с нотами в руках… Я, право, ничего не понимаю». — «А то, братец, что нашей Катерине Семеновне и ее штату не понравились мои советы: вот уж с неделю, как она учится у Гнедича, и вчера на репетиции я ее не узнал. Хотят, чтоб в неделю она была Жорж: заставили петь и растягивать стихи… Грустно и жаль, а делать нечего; бог с ними!». Я возвратился к себе и просил Судовщикова объяснить все в подробности. Он рассказал мне, что на репетиции встретил его Гнедич с тетрадкою в руках и пригласил послушать новую дикцию Семеновой. «Я обомлел от удивления», продолжал Судовщиков. — «Чему ж удивляетесь вы? — сказал мне с самодовольством Гнедич. — Вот, батюшка, как учить должно», — и тут, развернув тетрадь, показал мне роль, в которой все слова были то подчеркнуты, то надчеркнуты, смотря по тому, где должно было возвышать или понижать голос, а между слов в скобках сделаны были замечания и примечания, например: _с_ _в_о_с_т_о_р_г_о_м, _с_ _п_р_е_з_р_е_н_и_е_м, _н_е_ж_н_о, _с_ _и_с_с_т_у_п_л_е_н_и_е_м, _у_д_а_р_и_в_ _с_е_б_я_ _в_ _г_р_у_д_ь, _п_о_д_н_я_в_ _р_у_к_у, _о_п_у_с_т_и_в_ _г_л_а_з_а_ и _п_р_о_ч.^[43] Я, братец, и не нашелся, что отвечать, а признаюсь, засмеяться хотелось. Зато наш Танкред разодолжил его. Гнедич, заметив, что он сидит один очень задумчив и еще натощак, подсел к нему и начал говорить ему комплименты: «Славно же вы прошедший раз играли Танкреда; я был очень доволен вами и особенно в сцене вызова. Что, если б всегда так было! Я уверен, что вам самим любо, когда вы чувствуете себя _з_д_о_р_о_в_ы_м. В самом деле, стоит ли искажать свой талант, дар божий, неумеренностью и невоздержанием? Ну, признайтесь, не правда ли?». — «Правда, — вздохнув отвечал Танкред, — совершенная правда. Гадко, скверно, непростительно и отвратительно!». И с последним словом встав с места, подошел к буфету: «Ну-ка, братец, налей полный, да знаешь ты, двойной», — и, залпом осушив стакан травнику, зарепетировал сцену вызова:

Пусть растворяют круг для соисканья славы,

Пусть выйдут судии пред круг сей боевой,

и, обратись к Гнедичу:

О, гордый Орбассан, тебя зову на бой!

Мы так и померли со смеху. Кажется, что Гнедич с этих пор будет следить за игрою Семеновой дома, а в театр на репетицию больше не приедет".

Все это я рассказываю для удостоверения, что Семенова изменила свою дикцию только с 1810 г., что она первая _з_а_п_е_л_а_ в русской трагедии и что до нее, хотя и читали стихи на сцене не так, как прозу, но с некоторым соблюдением метра, однако ж вовсе не _п_е_л_и; что нововведение Семеновой растягивать стихи и делать на словах продолжительные ударения, привилось от неправильно понятой дикции актрисы Жорж и вовсе не было одобряемо нашими старыми и опытными актерами, которые остались непричастны этому недостатку, несмотря на весь успех, который приобрела Семенова певучею своею декламациею.

Однако ж, несмотря на ложное направление, данное таланту Семеновой, этот талант был превосходный, хотя исключительно подражательный. Если б предоставить Семенову самой себе, отняв у ней руководство, чье бы то ни было, Шаховского или Гнедича, она не в состоянии была бы ни обдумать своей роли, ни оттенить ее как бы следовало. Бог ее наградил, как и актрису Жорж, необыкновенными средствами: хорошим ростом, правильным телосложением, красотою необыкновенною, физиономиею выразительною, сильным, довольно приятным и гибким органом — словом, она имела все, что может только иметь женщина, посвящающая себя театру, кроме того, чего не имела и сама Жорж, то есть достаточного образования, способности понимания^[44] и дара слез. В первой своей молодости, играя некоторые легкие роли, как то: Антигоны, Моины и Ксении, выученные ею под руководством князя Шаховского в присутствии Дмитревского, она была прелестна, и эта прелесть простой и естественной игры ее была неразлучна с нею до самого прибытия сюда знаменитой французской актрисы, которая вскружила голову ей в вместе многим почитателям ее таланта, в главе которых находился Гнедич, человек умный, благонамеренный, талантливый, постоянно верный в своих привязанностях, но фанатик своих собственных мнений и — самолюбивый. Кто ж не имеет недостатков? Гнедич не путешествовал, не видал никого из тогдашних сценических знаменитостей, не имел случаев сравнивать одну с другою, что необходимо для постижения истины во всяком искусстве, а тем более в театральном; и вот первая попавшаяся ему на глаза актриса с бесспорным талантом, но также подражательным, ученица славной Рокур, сделалась для него типом, по которому он захотел образовать Семенову. Гнедич всегда пел стихи, потому что, переводя Гомера, он приучил слух свой к стопосложению греческого гекзаметра, чрезвычайно певучему, а сверх того это пение как нельзя более согласовалось с свойствами его голоса и произношения, и потому, услыхав актрису Жорж, он вообразил, что разгадал тайну настоящей декламации театральной и признал ее необходимым условием успеха на сцене. Вот Семенова и запела… К несчастью, эта неслыханная на русском театре дикция нашла своих приверженцев, понравилась публике и Семенову провозгласили первою актрисою в свете.²⁴

Но если Жорж _п_е_л_а, то не надобно думать, чтоб она пела, как Семенова: у этой актрисы, сводившей с ума весь Париж красотою, прославившейся некоторыми приключениями в сношениях с Наполеоном, — отвечал Наполеон и, схватив горсть бриллиантов и двадцатифранковую монету с своим изображением, подал их актрисе: «Le voici, — сказал он, — et que ceci vous contente^[45]». Я видал Жорж почти ежедневно и, как ни был молод, однако ж заметил, что она была глупа.</ref> и приехавшей сюда двадцати четырех лет отроду во всем блеске своей красоты и силе таланта, были минуты истинного вдохновения в некоторых ролях, как то: Федры, Меропы, Клитемнестры, Семирамиды и проч., минуты, которые старик Флоранс, преподаватель декламации в Консерватории, приехавший вместе с Жорж, ловил, так сказать, на лету и потом обращал их в неизменные для нее правила. На другой год по приезде сюда Жорж прибыла и другая красавица с французского театра — девица Бургоен, на так называемые роли принцесс (grandes princesses, fortes jeunes premieres), как то: Андромахи, Монимы, Заиры, Арисии, Аталиды и проч., актриса талантливая и очень уважавшаяся в своем трудном и часто неблагодарном амплуа; но она оставалась не более года…

Семенова уже пользовалась известностью отличной актрисы ж успела заслужить полную благосклонность публики, когда Валберхова поступила на сцену. Эта образованная и пригожая собою актриса, которой истинное и сообразное с ее природными способностями назначение должно было состоять в исполнении ролей, в трагедиях — «принцесс», а в высоких комедиях — Эльвир и Селимен, по какому-то непостижимому недоразумению должна была принять на себя роли цариц и матерей, то есть что называется первые трагические роли, несоразмерные с ее силами. Нет сомнения, что она выполняла их довольно успешно и могла бы даже снискать в них заслуженную славу, если б мы не имели уже Семеновой, которой сценические качества были свойственнее сильным ролям, чем качества вновь появившейся актрисы. Признаюсь, я не мог постигнуть заблуждения князя Шаховского относительно настоящего ее призвания: вместо того, чтоб обратить Семенову на сильные роли, как то: Дидоны, Софонизбы, Гофолии, Деборы, Кассандры, а Валберховой предоставить легкие роли Семеновой, например Моины, Антигоны, Ксении, Поликсены и т. д., князь Шаховской с какою-то беспечностью смотрел на такое распределение ролей в предосуждение пользе обеих актрис и собственному своему спокойствию. Правда, он мог иметь в виду и то обстоятельство, что Семенова не выпустит из рук тех ролей, которые приобрели ей благосклонность публики в начале ее поприща, и что в таком случае если ей будут отданы роли Валберховой, эта последняя останется совсем почти без ролей, а потому и не действовал; но как бы то ни было, отсюда проистекли все неудовольствия на князя Шаховского и то, что сделано им по неведению или по невозможности, отнесено к умыслу. Впоследствии собственно для каждой из обеих актрис сочиняемы и переводимы были их приверженцами разные трагедии, но это уже не могло поправить дела.

Все эти обстоятельства, вся эта кутерьма из каких-нибудь ролей могут теперь показаться очень мелочными, очень ничтожными и даже достойными смеха; но надобно вспомнить, что все это происходило сорок пять лет назад, когда театральные дела как на самой сцене, так и за кулисами трактовались с некоторою важностью. Тогда существовали еще записные театралы из людей всех сословий и высшего общества; тогда первое представление какой-нибудь трагедии, комедии или даже такой оперы, как «Илья Богатырь» Крылова, возбуждало общий интерес, производило повсюду толки, суждения и рассуждения; тогда всякая порядочная актриса и даже порядочный актер имели свой круг приверженцев и своих недоброжелателей; между ними происходили столкновения в мнениях, порождавшие множество случаев и сцен, иногда занимательных, иногда и нет, но всегда поддерживавших общественное любопытство. Составлялись разные закулисные анекдоты, переходившие от одного к другому, конечно, большею частью в превратном виде… Да какое до того дело? Анекдоты не история; достаточно и того, что они были забавны… Словом, для театра и театралов было золотое время. Но другие времена — другие нравы!

IV

Однажды, как-то в конце июля 1811 г., вечером сидело у князя Шаховского несколько обыкновенных его посетителей: И. А. Крылов, старик С. С. Филатьев, А. Я. Княжнин, С. И. Висковатов, П. И. Кобяков и проч. Беседа была оживленная: толковали о том о сем, разумеется, наиболее о литературе, о театре и актерах, и, между прочим, горевали о том, что Крылов потерял первое действие начатой им комедии «Ленивый». В первой сцене этого действия слуга, сочиняющий за барина письмо к его родителям, двумя стихами чрезвычайно резко обрисовал характер Ленивца:

«Ну, что ж еще писать?..

Всё езжу по делам!». — Да, ездит уж неделю

С постели на диван, с дивана на постелю;²⁵

читали некоторые сцены из комедии Пикара «La Petite ville», переведенной Княжниным и доставленной князю Шаховскому при стихотворном посвящении, которое начиналось так _п_о_э_т_и_ч_е_с_к_и:

Любезнейший мой князь, прими сего дитятю,

Который отыскал в тебе драгого тятю,

Хотя Пикар ему был истинный отец;

Но я свернул его на русский образец, и проч.

уговаривали Филатьева отказаться от бесплодного труда над переводом Лукановой «Фарсалии» в прозе и предпринять что-нибудь полезнейшее, хотя бы, например, диссертацию о Китае, который почитал он земным раем, а китайцев — образованнейшим народом в целом свете; задевали за живое Висковатова, который в своих переводах трагедий вовсе не держался подлинника и для рифм изменял не только смысл стихов, но и даже характеры персонажей; словом, досталось всем сестрам по серьгам, не исключая и самого хозяина, которому напомнили сцену в четвертой части его «Русалки» когда Тарабар с Кифаром вылезают из котлов, в которых кипятил их волшебник Злорад, чихают и начинают разговор тем, что один говорит _з_д_р_а_в_с_т_в_у_й, а другой отвечает _б_л_а_г_о_д_а_р_с_т_в_у_й! Время проходило незаметно, как вдруг вошел _и_с_т_о_р_и_ч_е_с_к_и_й_ Макар {С. Н. Марин, известный своим остроумием, многими сатирическими сочинениями в эпоху с 1797 по 1800 год, переводом «Меропы» и, наконец, многими шуточными посланиями, как то: к Геракову, к уличному стихотворцу Патрикеевичу и проч., обессмертил слугу бывшего своего сослуживца стихотворным наставлением, кого именно впускать и не впускать в кабинет князя Шаховского:

Старинный, верный раб фамилии старинной,

Немыслящий мудрец, о ты, Макар предлинный,

Наперсник и лакей, дворецкий и швейцар,

К тебе склоняю речь, единственный Макар! и проч.²⁶

Макар и Семен, слуга Яковлева, которого наш Тальма называл С_е_м_е_н_и_у_с_о_м, в то время часто служили предметами шуток молодых весельчаков; последнему с кем-то удалось побывать на кавказских водах, и он не мог наговориться о них и забыть ни виденной будто бы им за 700 _в_е_р_с_т_ известной горы Шат (Эльборус), ни кизлярского вина, которое, по его сказанию, распивали там ушатами. По этому случаю Яковлев написал ему следующую кенотафию:

Под камнем сим лежит Семениус великой,

Кто невозможному служил живой уликой:

Из-за семисот верст он видел гору Шат

И залпом выпивал кизлярского ушат.}

с докладом о приходе какого-то Якова Григорьевича _Г_р_и_г_о_р_ь_е_в_а. — «Ах, боже мой! — вскричал Шаховской, — я было и забыл. Как я рад, как я рад! Посмотрите, господа, какое нам бог посылает сокровище! Зови, зови скорее!». Надобно знать, что наш комик чрезвычайно легко пристращался ко всем людям, особенно же к таким, которых почитал способными для сцены и которых мог учить декламации. Вот входит Григорьев: молодой человек лет 20, пристойно одетый, прекрасной наружности и с открытою физиономиею. «Ну, что, братец, решился?». — «Давно решился, ваше сиятельство». — «А увольнение от службы получил?». — «Нет еще, но обещают скоро уволить». — «Да, похлопочи, любезный, пожалуйста, похлопочи; август на дворе, в школе начнутся спектакли, а тебе надобно сначала поиграть в школе, чтобы попривыкнуть к лампам; да дочитай-ко что-нибудь из тех ролей, какие ты знаешь. Роль Тверского я слышал: нет ли другой?». — «Разве прикажете из роли Полиника, сцену с отцом?». — «Прекрасно, валяй! а вот Семен Семеныч и Эдипом будет, чтоб тебе знать к кому обращаться». — И вот переводчика Лукановой «Фарсалии» поставили противу Григорьева чучелою Эдипа. Молодой кандидат на звание актера, ни мало не конфузясь, вышел на середину комнаты и хотел было начинать роль свою, как вдруг князь Шаховской, остановив его, закричал: «Подайте чистую простыню!». — «А на что тебе простыня?», — отозвался глубокий контральт из ближней комнаты. — «Нужно, нужно; подайте скорее!». Простыня была принесена, и князь нарядил Григорьева греком не хуже тогдашнего костюмера Бабини. — «Это для того, любезный, чтоб видеть, как будешь ты действовать в костюме. Ну, теперь начинам». Григорьев начал:

И так, я осужден на вечные мученья,

И так не должно мне надеяться прощенья! и проч.

и продекламировал всю эту тираду ясно, вразумительно, голосом твердым, без излишней горячности и соблюдая нужную постепенность; а при стихе:

Твой кающийся сын падет к твоим ногам,

бросился к ногам Филатьева очень ловко, не путаясь в простыне, которою был окутан, и последующую тираду:

Чтоб, чувствия свои ко мне переменя, и проч.,

проговорил, усилив голос и еще с большим одушевлением, чем прежнюю, словом, декламировал так, как иногда не удается иному и опытному актеру.

«Хорошо!», — вскрикнул восхищенный князь Шаховской; «Хорошо», — повторили хором все присутствующие, кроме Крылова, который никогда не увлекался и, вместо всяких возгласов, только спросил Григорьева: «А что, _у_м_н_и_ц_а, ты учишься у кого-нибудь?». — «Никак нет-с», — отвечал молодой человек. «Ну, так и подлинно бы, князь, поскорее им заняться, а то, пожалуй, еще и с толку бьют». Князь Шаховской просил Григорьева настоятельнее хлопотать о скорейшем увольнении от должности, а между тем поручил ему выучить некоторые роли для школьных спектаклей, как то: Лаперуза, Влюбленного Шекспира, Солимана в «Трех султаншах» и несколько других в комедиях, в том убеждении, что ничто так не развязывает молодого актера и не приучает его к естественности, как игра в комедиях. Крылов заметил, что после школьных спектаклей всего бы лучше на Большой театр выпустить его в какой-нибудь ничтожной роли, но в таком костюме, который бы пристал к нему, хоть бы, например, в роли Видостана в двух первых частях «Русалки». Князь согласился с замечанием и, отпуская Григорьева, пригласил его ходить к нему, ежедневно по утрам, с тем что он будет проходить с ним все роли. «Да пожалуйста, братец, — примолвил он, — не очень слушайся дурных советников, а пуще всего заруби себе на нос, что если наградил тебя талантом бог, то развить его ты должен сам постоянным трудом и прилежанием. Читай и учись».

Этот Григорьев впоследствии был — актер _Б_р_я_н_с_к_и_й.²⁷

По выходе Григорьева стали толковать о новом приобретении для русской сцены, и князь Шаховской, по обыкновению, не в состоянии был удержаться от своих фанатических восторгов: «Да, это сущий клад, сокровище! Вот увидите, что из него выйдет». — «А выйдет то, что бог даст, — сказал хладнокровный Крылов, — только с этим талантом надобно поступать осторожно; мне кажется, первые два три года не должно бы давать ему ролей слишком страстных: не мудрено привить фальшивую дикцию и приучить к неумеренным и неуместным возгласам _п_о_ _о_б_я_з_а_н_н_о_с_т_и. Этот поддельный огонь спалил не одного молодца на сцене. Малой читает мастерски, слова нижет как жемчуг, да надобно подождать, чтоб он их прочувствовал. Заставь-ка его выучить роль Тита или Тезея и пусть его себе разглагольствует, пока не созреет для ролей страстных; Полиника сыграет он и теперь лучше Щеникова, но рано и опасно вверять ему такие роли». К слову о Полинике А. Я. Княжнин сделал очень смешное замечание: «Знаете ли, господа, отчего трагедия „Эдип“ имела такой неслыханный успех на театре?». — «Разумеется, оттого, — подхватили все собеседники, — что она прекрасно написана и что Шушерин был в ней превосходен». — «Не угадали, — сказал Княжнин, — оттого, что на сцене видели первую трагедию, в которой был наперсник один, а по штату необходимо иметь двух, не говоря о наперсницах». — Все засмеялись. «Что ж вы смеетесь? — продолжал Княжнин, — я, право, полагаю, что если б можно было составить трагедию совсем без наперсников, то она бы еще больше успеха имела». — «Как будто бы таких трагедий и нет? — возразил Шаховской, — а „Гофолия“? а „Магомет“? а „Поликсена“? а все трагедии Альфиери? да и в моей „Деборе“ наперсников нет. Можно, пожалуй, и не выводить на сцену официальных персонажей, называемых наперсниками, confidents; но тогда и заставь, как Альфиери, главных своих персонажей говорить самих с собою. Как ни велик талант Альфиери, а трагедии его все-таки сухи. Но пусть наперсников и не будет: так все же надобна обставить трагедию другими персонажами, например жрец Матфан и военачальник Омар разве не такие же наперсники Гофолии и Магомета? Дело не в наперсниках, а в ходе пьесы, в занимательности ее содержания, в верном изображении характеров, нравов и в таком расположении действия, чтоб ни один персонаж не входил на сцену и не сходил с нее без причины, как то делается в „Русалке“ или в „Артабане“, трагедии одного из друзей моих (я поклонился). Какой хочешь имей талант, а из одних сцен a tiroirs^[46] трагедии не составишь: все-таки придется склеить их посредством каких-либо лишних персонажей: наперсников, п_р_о_с_т_о, или наперсников-жрецов и военачальников, да и в самом „Эдипе“ Антигона, в сущности, не та же ли наперсница? В сюжетах из древней истории и таких, которые взяты из Эсхила, Софокла и Эврипида, наперсники не мешают: они заменяют _х_о_р_ древних; но, конечно, странно видеть в трагедиях, взятых из русской истории, наперсников и наперсниц, как у Сумарокова, у твоего батюшки и даже как у нашего Владислава Александровича, который в „Дмитрии Донском“ дал _н_а_п_е_р_с_н_и_ц_у_ Ксении; а, кажется, не трудно было бы, заменить ее кормилицей, няней — чем хочешь, пожалуй, хоть барской барыней, если не нравилась _б_о_я_р_ы_н_я».

Князь Шаховской и в серьезных разговорах не мог обойтись без колкости и насмешек.

В конце августа Григорьев, получив увольнение от службы, поступил на театр и, приняв фамилию Б_р_я_н_с_к_о_г_о, дебютировал в сентябре (на театре, бывшем в доме Кушелева, где теперь Главный Штаб) в роли Лаперуза. Эта драматическая роль дана была ему с намерением, чтоб удержать его от излишней горячности, которая всегда почти увлекает молодых артистов и заставляет их невольно выходить из пределов благоразумия. Брянский выполнил роль хорошо и имел успех. После того он играл во многих пьесах, большею частью комедиях, и разумеется, как прежде предположено было, Видостана в «Русалке» и Солимана в «Трех султаншах», которых богатые костюмы так приличествовали его красивому стану и пригожему лицу. Он начинал привыкать к сцене, ознакомился с ее условиями, стал развязнее, почти овладел интонациею своего голоса, узнал публику и через четыре месяца, то есть 6 января 1812 г., явился в роли Шекспира в комедии «Влюбленный Шекспир»^[47], в которой Яковлев был превосходен. Эта роль, хотя и комическая, но написана Дювалем для актеров трагических и собственно для Тальмы. Брянский, несмотря на сравнение с великим нашим актером, которое его ожидало, имел отличный успех. Я помню, что он прекрасно играл ту сцену с Кларансою, в которой, проходя с нею роль, он делается недоволен ее бесстрастным выражением любви и ревности и начинает вразумлять ее, что значат страсти любовь и ревность и как должно изображать их: «Ревность — адское чувство, гнетущее _з_д_е_с_ь, то есть сердце…». Игра в этой сцене Брянского нравилась и самому Яковлеву, который был чужд зависти, принимал радушное участие в успехах молодых талантов и готов был уступать им роли, если они находили их по своим силам. Исполнив роль Шекспира, Брянский занял решительно почетнейшее место на русской сцене после Яковлева. Предсказания князя Шаховского начинали сбываться; однако ж он на этот раз последовал совету Крылова и заставлял Брянского большею частью играть в драмах, комедиях, а иногда и в водевилях. Для Брянского собственно возобновлена была комедия в стихах Ефимьева: «Преступник от игры, или Братом проданная сестра» {Это несчастное _и_л_и_ было и в старину в большом употреблении. Известный Милонов, который

столько раз…

Так пил, так пил, что чуть не пропил глаз,

в один из этих разов написал следующий шуточный экспромт Н. Ф. Грамматику, по случаю попытки его отдать на театр какую-то комедию, переведенную из Гольдони:

Твоя комедия без _и_л_и,

И на театре ей не быть:

Она сгниет в архивной пыли;

Да почему ж ей и не сгнить,

Когда и с прибавленьем _и_л_и

Давным-давно две Лизы сгнили?

Я разумею: Лизу, _и_л_и_

Признательности торжество; {*}

И ту, какой и естество

Не создавало: Лизу, _и_л_и

Распрепечальный _р_е_з_у_л_ь_т_а_т

И _г_о_р_д_о_с_т_и_ _и_ _о_б_о_л_ь_щ_е_н_ь_я {**}

Ну, так бери свои творенья

Да и скорей их в печку, брат!

({*} «Лиза, или Торжество благодарности», драма Н. И. Ильина.

{**} «Лиза, или Следствие гордости и обольщения», драма Б. М. Федорова.)}

в которой он отлично выполнил роль Безрассудова.

Я следил за игрою Брянского до конца августа 1816 г., то есть до того времени, когда я оставил Петербург; следовательно могу только говорить о _т_о_м_ Брянском, которого я видел и слышал в первой его молодости, и к тому ж в немногих ролях классических трагедий, ролях, принадлежащих, по мнению моему, к настоящему его амплуа, потому что он показался мне в них превосходнее, нежели в ролях прочих пьес. Говорят, что впоследствии он с огромным успехом играл в драмах и особенно роли злодеев, как то: Вальтера в «Женевской сироте», Франца Моора в «Разбойниках» и проч. Может быть. Следуя правилу не судить об актерах по рассказам других, я не стану говорить о том, чего не видал, но едва ли талант и физические свойства, созданные для классической декламации и превосходные в ролях, требующих сценического благородства, могли подчиниться условиям, необходимым для верного изображения таких злодейских характеров, какие он, судя по обширному своему репертуару, принимал на себя. Впрочем, это покамест в сторону. Я видел Брянского в следующих ролях: Марцелла в «Маккавеях», Ираклия и «Ираклидах», князя Курбского в «Покоренной Казани», Ореста в «Ифигении в Тавриде», Ахилла в «Ифигении в Авлиде», Трувора в «Синаве и Труворе», Фарана в «Абуфаре»; Парида в «Гекторе», Амана в «Эсфири» и, наконец, Танкреда в «Танкреде». Все эти роли, кроме Танкреда, были им созданы, и никто не мог служить ему в них образцом, а молодой двадцатипятилетний актер, который только четыре года действует на сцене, создающий роли Ахилла, Ореста и Фарана на сцене обширной, пред многочисленною публикой — такое явление, которому не только в России, но и в самой Франции — отечестве первостепенных сценических талантов — примера не было; однако ж мы были свидетелями этого события, и, к удивлению, все вышесчисленные роли Брянский исполнил прекрасно; а в тех местах, которые не требовали большого увлечения и пылу, мог даже назваться превосходным. Брянский был чтец по преимуществу, чтец, каких я мало встречал в жизни, и в этом отношении он чрезвычайно был полезен сочинителям и переводчикам трагедий, которые поверили ему свои произведения: ни одно слово, ни одно выражение не пропадали даром; по замечанию Крылова, он низал их бисером и умел выказать все красоты и достоинства стихов. Много трагедий, благодаря Брянскому, удержалось на сцене, и без него «Ифигения в Авлиде», несмотря на игру Семеновой в роли Клитемнестры, не произвела бы такого впечатления, потому что тогда роль Ахилла должен был бы играть Яковлев, а важная роль Агамемнона, за увольнением Шушерина, досталась бы Сахарову или Каменогорскому — и какие были бы это Агамемноны? Впрочем, я всегда думал, что Яковлев в роли _к_и_п_у_ч_е_г_о_ Ахилла (le bouillant Achille), а Брянский в роли Агамемнона, если б не его молодость, были бы более на своих местах. Как бы то ни было, Брянский выполнил роль Ахилла к общему удовольствию знатоков, и если он, по природе своей, не мог быть в такой же степени _к_и_п_у_ч, как Лафон, то играл с таким же благородством и достоинством, как и знаменитый Ахилл Французского театра.

В роли Танкреда Брянский подражал Яковлеву. Не знаю, почему Яковлев передал эту роль, одну из своих любимейших, молодому актеру, но помню, что дня за два до моего отъезда из Петербурга,^[48] приехав с ним проститься, я сказал ему, что завтра увижу его в последний раз в роли Танкреда. — «Увидишь Танкреда, да не меня, — отвечал мне Яковлев, — я передал роль Брянскому». — Я удивился. «И Пожарского передал, — продолжал он, — да скоро и все передам». — «А сам-то?.. Кажется пора перестать дурить». — «Дурить? Эх вы!». Он отвернулся и больше ни слова. Я не имел времени долго толковать с ним, будучи занят сборами к отъезду по службе, но на другой день приехал в театр видеть нового Танкреда. Публика собралась многочисленная; с нетерпением выслушал я два первые действия в ожидании третьего, и вот, наконец, любопытство мое удовлетворено: подымается занавес, и на сцену входит новый Танкред, без робости, медленным, но твердым шагом, обводит глазами сцену, кладет левую руку на плечо следовавшего за ним Альдамона, смотрите какою-то грустно приятною улыбкою на стены сиракузские и, наконец, тяжело вздохнув, произносит:

Для благородных душ сколь родина священна!

О, как душа моя в стенах сих восхищенна!

Театр поколебался от рукоплесканий. После этого выхода Брянский безнаказанно мог играть как хотел: публика заранее ему все простила, и сравнение с Яковлевым было позабыто. Разумеется, в сцене вызова он далеко отстал от Яковлева, потому что игра последнего в этой сцене превосходила все, что только вообразить себе можно, и Лафон, у которого роль Танкреда была торжеством, по _б_л_а_г_о_р_о_д_н_о_м_у_ выражению Кондратьева, не годился ему в подметки. Однако ж Брянский исполнил ее прекрасно, и страстный пыл великодушного рыцаря заменил благородством и достоинством. Больше нельзя было и требовать от молодого актёра.

Говоря о таланте Брянского, нельзя не сказать несколько слов и о сценической его деятельности вообще. Эта деятельность с 1811 г. по день его кончины превосходит всякое понятие, какое можно себе представить о средствах артиста. Мне попался случайно репертуар его ролей, и я не знал, чему изумляться: числу ли этих ролей, или их разнообразию? Нельзя поверить, чтоб один человек мог вынести весь этот репертуар на плечах своих, какую бы обширную память ни имел он. Еще при жизни Яковлева часть его ролей перешла к Брянскому, а по смерти его он занял весь репертуар его амплуа и, сверх того, должен был создавать роли в новых пьесах трагических, драматических и комических; но этого мало: по вступлении в 1820 г. Каратыгина на сцену, он уступает ему несколько ролей, что, казалось бы, должно было облегчить его — нет! Он занимает амплуа Шушерина и начинает тем, что для дебюта Каратыгина в «Фингале» обращается в Старна; в «Танкреде» играет Орбассана, в «Радамисте» Фарасмана и вслед затем является опять в своей роли Ярба и Арзаса в «Семирамиде»; то играет Отелло и Оросмана, то Пронского или Изборского; то предстает пред публикою наперсником Тераменом в «Федре», то Ломоносовым в водевиле, то старцем Леаром или Клердоном и опять Мольером или Езопом, читая на сцене лучшие басни Хемницера и Крылова… да это сущий Протей! И все это выполняет он, не имея более 32 лет отроду (род. в 1790 году)! Как же требовать совершенства от такого актера? Репертуары всех сценических знаменитостей мне известны: двадцать, много тридцать ролей^[49] на целую жизнь и, к тому ж, таких ролей, которые обдумать за вас потрудились другие. Однако ж я помню, что в то время, когда я видел Брянского, он, если не во всех ролях был одинаково хорош, то и не одной из них не портил.

Брянский был одним из числа тех _о_ч_е_н_ь_ _н_е_м_н_о_г_и_х_ людей, которые сохранили к князю Шаховскому должное уважение после увольнения его от театра и не забывали его попечений. Зато и автор «Полубарских затей», сколько мне известно, не переставал любить и всегда уважать Брянского. В бытность свою в Москве, в 1842 г., он часто бывал у меня {В последний раз виделся я с старым сожителем моим у себя за обедом. На пригласительную записку мою он отвечал следующими стихами, с которых снимок приложен к драматическому альбому г. Арапова:

Прежде — бывший твой сосед,

Только брюхом нынче дюжий,

На приятельский обед

Норовит свой рот досужий,

Чтоб без совести пожрать

И без панцыря поврать;

И хоть прежде рот зубастый

Нынче вовсе без зубов,

А работать все готов,

И к беседе умной зов

В матушке Москве не частый

Не забыл: душевно твой

Обветшалый Шаховской.

В это время жил он у общего нашего приятеля Л. К. Н., внука старого своего начальника, в подмосковном селе его.²⁸ Л. К. старался успокоить старого беспечного комика и помогал ему в делах его словом и делом, советами и деньгами. На советы друзей не оберешься, но на деньги — и дело другое, и в этом отношении Л. К. составляет исключение из общего правила.} и всегда с удовольствием вспоминал о Брянском. «Это человек, — говорил он, — для которого труды мои не погибли!», — и правду сказать, по обыкновенному своему увлечению и страсти к преподаванию уроков декламации, много трудов его погибло даром, потому что он иногда настойчиво хотел сделать таких людей актерами, которые рождены были быть полотерами; и вот тому пример: в один прекрасный день… нет, этот галлицизм здесь не у места, напротив, случай, о котором я рассказать хочу, происходил в один прескверный день февральской погоды в Петербурге: страшная метель бушевала по улицам, сырой снег валил хлопьями, и вьюга беспощадно свистела в щели неплотно вставленных окон нашей квартиры; в такую погоду я не решился идти в Коллегию. Напившись чаю, мы сидели с подругою князя у затопленной печки (каминов у нас не было) и болтали всякий вздор между тем как наш метроман углубился в какое-то сочинение. Вдруг докладывают, что некто г. Толстиков пришел с письмом от одного из братьев князя, живущего в Ярославской губернии; входит человек лет под пятьдесят, среднего роста, очень смуглый, очень неопрятный, небритый, посинелый от холода, в сером сюртучишке и, держа в одной руке дырявую шляпенку, другою подает князю письмо. Князь распечатывает и читает письмо, которым рекомендовался Толстиков, как отличнейший актер с огромным трагическим талантом, что он играл все первые роли в трагедиях и драмах с величайшим успехом на всех театрах губернских, преимущественно на ярославском, и что он во всех отношениях достоин быть принят в число придворных актеров, почему и отправляется к князю прежде для испытания, а потом, разумеется, для определения на петербургский театр. Когда дело шло о приобретении сюжета для театра, князь Шаховской размышлял недолго и, не обратив внимания на невзрачную наружность пришельца, вступил с ним в разговор. «Какие роли вы знаете?». — «Да всякие, ваше сиятельство; играем все, что под руку попадется, --отвечал актер настоящим ярославским наречием, — Димитрий Самозванца, Синава и Беверлея». — «Прочитайте же нам что-нибудь, если можете». — «Теперь не могу, ваше сиятельство: иззяб до смерти; пришел без шубы». — «Ну, так согрейтесь прежде». Толстиков поклонился. «Вот изволите видеть, ваше сиятельство, кабы водочки, так я бы может быть и скорее поотогрелся». — «Кажется, водки-то у нас нет (и никогда не бывало ни водки, ни вина), а не хотите ли чаю?». — «Чаем не занимаемся, ваше сиятельство». — «Ну, так придите завтра или послезавтра утром: я пройду с вами какую-нибудь роль, а там увидим». Едва Толстиков вышел, мы захохотали. «А чему обрадовались? смешон-то смешон: но кто знает, может быть, что-нибудь и путное выйдет: наружность обманчива». — «Да выговор-то не обманывает, князь». --«Выговор и перемениться может; впрочем, без испытания не узнаешь, на что этот человек способен. Не для трагедии, так, может быть, для комедии пригодится: Рожественский не лучше был».

Каждое утро в продолжение недели возился князь Шаховской с ярославским Гарриком и, наконец, потерял терпение: «Нет, тут уж ничего не сделаешь! — вопил он пискливым своим голоском, — решительно ничего! Охота же моему братцу навязывать на меня таких пострелов!». Несмотря, однако ж, на этот гневный отзыв, Толстиков дебютировал в роли Беверлея и, разумеется, возбудил общий хохот.

Впоследствии, роясь в записках своих, я нашел, что этот Толстиков, купеческий сын, был некогда выкуплен ярославским дворянством из какой-то беды. Благодарственное письмо его, довольно безграмотное, напечатано в 22 No «Московских ведомостей» 1806 г.

Мочалов-отец играл прежде в драмах и комедиях, а иногда и в операх. Я видал его на московской сцене в 1804, 1805 и 1806 гг., большею частью в ролях серьезных молодых людей и в опере «Иван Царевич». Он был очень статен и красив собою, старателен, память имел хорошую; но в то время ничто не предвещало в нем будущего трагедианта; однако ж он сделался им, и еще при жизни Плавильщикова имел репутацию хорошего трагического актера. Н. И. Кондратьев, отчаянный его партизан, приехав сюда в конце 1812 г., несколько прежде своего любимца и прочих московских актеров, рассказывал чудеса о его таланте, и многие поверили ему на слово, но скоро разочаровались, увидев Мочалова на сцене. В Петербурге он играл роли Кассио в «Отелло», князя Тверского в «Дмитрии Донском», Орбассана в «Танкреде» и несколько других второстепенных ролей, в которых не произвел на публику никакого впечатления, хотя надобно отдать ему справедливость, он был лучший Кассио, лучший Тверской и лучший Орбассан, какие когда-либо появлялись у нас до Брянского. Я заметил, что он чрезвычайно старался обратить на себя внимание публики, не оставаясь ни на секунду без движения; а в сценах ссоры Тверского с Дмитрием и вызова в «Танкреде» забегал на авансцену и посматривал иногда на партер, как бы желая сказать: «Вот, дескать, мы каковы, и вашего Яковлева не струсили!». Дикция его была прерывиста и, мне кажется, он не мог произнести стиха без того, чтоб не перевести дыхания. Что было с ним и как играл он по возвращении своем в Москву, мне совершенно неизвестно, но, знаю, что репутация сына его, Павла, поглотила собственную его репутацию, и если имя Мочалова останется в памяти будущих поколений, так это благодаря таланту сына, таланту в высокой степени драматическому и самостоятельному, одному из тех талантов, какие появляются, и то не последовательно, в одни только полувековые периоды времени. Но, чудное дело! кто поверит, что я, старый театрал, живя в Москве 22 года и после того 11 лет в Петербурге, видел Каратыгина в одной только роли классической трагедии, и то в начале его поприща, а Павла Мочалова не видал ни в одной! Что ж касается до игры их в немногих виденных мною драмах и новейших трагедиях, что сказать могу, чего бы уж не знали и о чем бы не судили современники? И если в продолжении моих рассказов, которое, вероятно, когда-нибудь появится в свет, я случайно и касался этих знаменитостей нашей сцены, то, конечно, не с намерением возбудить полемику: я не стою за свои мнения, потому что не считаю их непогрешительными, и единственно забочусь о том, чтоб представить все события моего времени, с самого почти начала текущего столетия, в настоящем виде, описывая их, по выражению известного З. А. Горюшкина^[50], в_д_о_л_б_и_т_е_л_ь_н_о_ _и_ _в_р_а_з_у_м_и_т_е_л_ь_н_о, без всяких прикрас, для которых, к сожалению, я устарел и, волею-неволею, принужден повторить слова поэта, почтившего меня стихотворным своим посланием:

Нет восторгов прежних боле;

Бог тебе сей жребий дал,

Чтоб в твоей смиренной доле

Ты прозаик пошлый стал.

Умерли в тебе желанья

И надежд веселых нет:

Ты ослеп для созерцанья

Призраков грядущих лет;

Нынче все твои мечтанья

Лишь одни воспоминанья,

Лишь минувшему привет:

Ты рассказчик — не поэт!

Примечания

1. П. Арапов решительно возразил против этих слов Жихарева: «Старый театрал С. П. Жихарев неправ в своих воспоминаниях, что Дмитревский не давал никакого понятия артистам об изучаемых ими ролях и не вразумлял их в искусстве; составитель этих статей находился в сношении с прежними известными артистами: Ел. Сем. Сандуновой, К. С. Семеновой, с Андр. Вас. Каратыгиным, из дневных журналов коего составлен этот обзор, и он знает от них достоверно, что Дмитревский был руководителем многих талантов» («Летопись русского театра», 1861, стр. 122).

2. В печатном тексте несколько иначе:

Се вид Дмитревского! любимца Мельпомены,

Который русский наш театр образовал,

Искусством коего животворились сцены:

Он Гаррика в себе с Лекенем съединял.

(А. Яковлев, Соч., 1827, стр. 95).

3. Весь этот рассказ Дмитревского — цитата из «Дневника чиновника» (запись от 15 мая 1807 г.). Так получилось потому, что «Воспоминания старого театрала» были напечатаны в «Отечественных записках» до появления там же «Дневника чиновника».

4. Слово «швермер» (нем. Schwarmer) употреблено здесь не в своем обычном значении (мечтатель, гуляка), а в том, которое существовало в пиротехнике: змейка, ракета.

5. Это очевидная ошибка: «Беверлей» — драма не Дидро, а французского драматурга Бернар-Жозеф Сорена (Saurin, 1706—1781), переделанная из английской драмы Эдуарда Мура «Игрок». Эта «буржуазная трагедия» в стихах была впервые представлена в Париже в 1768 г. в бытность там И. А. Дмитревского; в 1773 г. она вышла в его прозаическом переводе: «Б_е_в_е_р_л_е_й, мещанская трагедия. С французского языка перевел Г. Дмитревской. СПб., 1773». В этой драме представлен человек, погибающий от страсти к карточной игре. О герое этой драмы говорится в «Дневнике одной недели» Радищева: «Беверлей в темнице — о! колико тяжко быть обмануту теми, в которых полагаем всю надежду! Он пьет яд — что тебе до того? Но он сам причина своему бедствию — кто же поручится мне, что и я сам себе злодей не буду?».

6. Цитата из оды Горация «Exegi monumentum» («Я памятник воздвиг», кн. III, ода XXX): «весь я не умру».

7. В «Отечественных записках» (1854, № 10, стр. 115) есть авторское примечание: «См. „Дневник студента“ в „Москвитянине“ (книжка 3 1853 г.)». Жихарев имел в виду запись от 3 января 1805 г., в которой говорится об обеде у М. А. Долгорукова.

8. В «Отечественных записках» (1854, № 10, стр. 117) есть авторское примечание: «См. „Дневник студента“ в „Москвитянине“ (1853 г., книжка 5)». Жихарев имел в виду запись от 5 ноября 1805 г., в которой цитируется стихотворный пасквиль на Державина, сочиненный Н. И. Кондратьевым.

9. Эта статья («Я. Е. Шушерин и современные ему литературные знаменитости») принадлежала С. Т. Аксакову. Жихарев возражает ему не только в этом месте, но и в других местах своих «Воспоминаний», решительно защищая Яковлева.

10. По поводу этого места «Воспоминаний» П. Арапов говорит: «Старый театрал С. П. Жихарев в своих воспоминаниях ошибается, говоря, что роль Ильи Яковлев передал Глухареву; со второго представления 15 января 1807 года играл Илью Бобров и потом уже Глухарев и Чудин; несправедливо также и то, что будто говорил Яковлев, что скоро заставят его играть в „Русалке“ Видостана; Яковлев действительно играл Видостана в 1-й и 2-й части „Русалки“. При прежних постановках пьес это иначе и быть не могло» («Летопись русского театра», 1861, стр. 176).

11. Историк русского театра этой эпохи А. Н. Сиротинин называет сделанный Жихаревым сравнительный разбор игры Плавильщикова и Шушерина в роли Эдипа «бесценным»: «Здесь, в этом почти протокольном отчете, восстают перед нами, как живые, два наилучших представителя сценического искусства XVIII века, и тем поучительнее и ценнее отчет, что роль Эдипа была у них обоих, так сказать, вершительным словом, высшим и совершеннейшим проявлением всей их творческой деятельности» («Русский архив», 1890, № 5, стр. 91).

12. Карл Раппо — известный в свое время силач-гимнаст, прозванный «Северным Геркулесом». В 1825 г. приехал в Россию и жил до 1830 г., а затем приезжал в 1839, 1844 и 1852 гг. (См.: «Книга воспоминаний о Пушкине», под ред. М. Цявловского, 1931, стр. 45). Его имя было настолько популярным, что оно иногда появлялось как общеизвестное в беллетристике и в статьях. Так, Белинский в статье о стихотворениях А. И. Полежаева («Отечественные записки» 1842 г.) говорит: «Раппо одарен чрезвычайною силою, но играть чугунными шарами, как мячиками, еще не значит быть героем». В «Юности» Льва Толстого Николенька мечтает: «Буду делать нарочно движенья как можно больше, гимнастику каждый день, так что, когда мне будет двадцать пять лет, я буду сильней Раппо» (глава III).

13. Первые строки стихотворения Державина «Г. Озерову на приписание Эдипа» (1806 г.). Это стихотворение было написано в ответ на посвящение Державину, с которым В. А. Озеров издал свою трагедию «Эдип в Афинах». В этом посвящении Озеров говорит: «Посвящая вам сию трагедию, я приношу мой дар не тем достоинствам, кои возвели вас на высокие степени в государстве. Пусть беспристрастное потомство судит ваши подвиги на службе отечества: автор „Эдипа“ желал только принести дань удивления и восторга тому великому гению, который явил себя единственным соперником _Л_о_м_о_н_о_с_о_в_а_ и выспренним парением _П_и_н_д_а_р_а_ умел соединить философию _Г_о_р_а_ц_и_я_ и прелестную игривость _А_н_а_к_р_е_о_н_а». Вяземский говорит в статье об Озерове, что Державин ответил на это посвящение «стихами, уже отзывающимися старостию поэта и не стоющими прозы Озеровой».

14. На основании этих слов можно сделать вывод, что Жихарев вел свои «записки» вплоть до 1854 г. Как указано в статье «Источники текста», из всех этих записок нам известны только те, которые были напечатаны самим Жихаревым, т. е. дневники 1805—1807 гг.

15. П. Арапов решительно не согласен с этой защитой Шаховского и утверждает, что Шаховской преследовал Озерова («Летопись русского театра», 1861, стр. 1,79). В «Арзамасе» тоже считали Шаховского врагом Озерова (ср. стихотворение Пушкина «К Жуковскому» 1816 г.).

16. В литературе о Семеновой принято было считать, что она «перешла» от первого своего учителя, Шаховского, к Гнедичу, потому что поняла, что «говорная читка» первого не подходит для исполнения трагических ролей. Так изображает дело и Жихарев. В действительности было не так. Шаховской советовался с Гнедичем относительно произнесения стихов в трагедиях Озерова и не только не порицал напевную манеру Гнедича, но просил его дать понятие об этой манере всей труппе. Так, трагедию Озерова «Димитрий Донской» актеры услышали впервые с голоса Гнедича. Такую же работу проводил Гнедич и по другим постановкам 1807—1808 гг., еще до приезда французской артистки Жорж (см.: И. Медведева. Н. И. Гнедич в общественной и литературной борьбе первой четверти XIX в., Диссерт., 1949, стр. 50—51). Интересно, что Пушкин в статье «Мои замечания об русском театре» (1820 г.) решительно возражал против превращения Семеновой в ученицу Гнедича или артистки Жорж: «Одаренная талантом, красотою, чувством живым и верным, она образовалась сама собою. Семенова никогда не имела подлинника. Бездушная французская актриса Жорж и вечно восторженный поэт Гнедич могли только ей намекнуть о тайнах искусства, которое поняла она откровением души. Игра всегда свободная, всегда ясная, благородство одушевленных движений, орган чистый, ровный, приятный и часто порывы истинного вдохновения, все сие принадлежит ей и ни от кого не заимствовано».

17. Примечание А. А. Краевского: «Как жаль, что до сих пор нет полного собрания сочинений князя А. А. Шаховского! Пьесы его, напечатанные отдельными книжками, сделались теперь почти библиографической редкостью; по крайней мере собрать их все в одном экземпляре очень трудно. А сколько еще пьес, не напечатанных, оставшихся в рукописи у его наследников! Князь Шаховской был знаток сцены, и сочинения его очень пригодились бы многим и многим. Ред».

18. Артистка Болина, воспитанница театральной школы, пробыла на сцене всего один сезон (см. в записи от 23 апреля 1807 г.) и вышла замуж без дозволения начальства. Признавая поступок этот «самовольным и дерзким», дирекция представила дело самому Александру I в виде доклада, в котором она просила утвердить положение, состоящее в том, чтобы «воспитанники обоего пола императорского театрального училища, по выпуске их из оного, не могли прежде десяти лет, считая от дня их выпуска, ни под каким предлогом, даже и супружества, оставлять службу при театре без особого на то от дирекции увольнения, да и оное бы сопряжено ныне было с тем, чтоб увольняющаяся особа за все время пробытия ее в школе внесла за себя сумму, составляющую сложность издержек, употребленных на воспитание десятерых питомцев» (С. В. Танеев. Из прошлого императорских театров, вып. I, 1885, стр. 32), Дальнейшая судьба Болиной рассказана Ф. Ф. Вигелем: «Осьмнадцатилетняя певица… сделалась несчастнейшею из помещиц. Сперва из ревности, а потом стыдясь неравного брака, муж всегда поступал с нею жестоко и не давал ей нигде показываться… Лет двадцать спустя, по приглашению Маркова, случилось мне раз у них обедать: о боже! в грации, которою я некогда так восхищался, нашел я что-то хуже деревенской барыни, простую кухарку, неповоротливую, робкую, которая не умела ни ходить, ни сидеть, ни кланяться и как будто не смела говорить» («Записки», 1928, т. I, стр. 336).

19. Цитата из комедии Вольтера «Шарло» («Charlot»; акт I, сцена VII): «Так вот как пишут историю!». Эти слова давно стали употребляться не как цитата, а как поговорка.

20. О первых выступлениях и успехах М. И. Вальберховой (1807—1808 гг.) см. в книге: Иван Вальберх. Из архива балетмейстера. Ред. Ю. И. Слонимского, 1948.

21. Иоганн Юнг-Штиллинг и Карл фон Эккартсгаузен — немецкие мистические писатели, популярные среди масонов. «Тоска по отчизне» («Das Heimweh», 1794) — мистический роман Юнг-Штиллинга, наполненный всякого-рода аллегориями и пророчествами. Русский перевод этого романа начал выходить в 1807 г., но был задержан и уничтожен. Новое издание (после личного знакомства Александра I с автором) вышло полностью в 1818 г. По какому изданию мог читать «Тоску по отчизне» А. С. Яковлев — не ясно.

22. Стихотворения А. С. Яковлева вышли в 1827 г. отдельным изданием: «Сочинения Алексея Яковлева, придворного российского актера. СПб., типография А. Смирдина». Книга открывается «Кратким жизнеописанием Алексея Семеновича Яковлева» (без подписи); в начале этой статьи сказано: «Яковлев бесспорно может быть включен в число тех счастливцев, кои достигли цели, им предназначенной; а Николай Иванович Перепечин, директор банка, помещен в число тех немногих благородных меценатов, покровительству коих Россия обязана отличными сынами своими». Стихотворения расположены по пяти разделам: I. Духовные сочинения. II. Лирические стихотворения. III. Послания. IV. Сатирические сочинения. V. Мелкие стихотворения. VI. Отчаянный любовник. Трагическое происшествие. Из них наиболее интересны «мелкие стихотворения», среди которых — «Мрачные мысли» (автобиографическое), «Меланхолия», «Справедливость». Здесь же любопытное стихотворение, обращенное к актеру Н. В. Волкову (из крепостных):

Девятыйнадесять проходит ныне год,

Как Волков, Яковлев приятелями стали;

Вселенна потряслась, войной кипит народ,

А Волков, Яковлев врагами не бывали.

О, если бы вражде и самой злобе в казнь

Не изменилася по гроб сия приязнь!

23. Комедия Н. Р. Судовщикова «Неслыханное диво, или Честный секретарь» (в трех действиях, в стихах) была написана в 1802 г., вслед за «Ябедой» В. В. Капниста и в прямой связи с ней: Судовщиков повторил даже фамилии некоторых действующих лиц (Кривосудов, Прямиков). Цитаты из комедии сделаны Жихаревым очень неточно. Первая цитата — из первого действия:

К_р_и_в_о_с_у_д_о_в (Асмодею)

Примолвить не забудь, что сахар нынче дорог.

А_с_м_о_д_е_й

Пожалуй, не учи, ведь я тебе не ворог.

Вторая цитата — из второго действия:

П_р_а_в_д_и_н

Любовь есть чувство…

К_р_и_в_о_с_у_д_о_в (перебивая)

Прочь с механикою, прочь!

Третья цитата — из того же действия.

Служанка (Стрела) говорит секретарю Правдину:

Вы знаете, сударь, что ходит к нам квартальный —

Он ростом невелик — лицом такой фатальный…

Последняя цитата (из первого действия) совершенно искажена; дворник Асмодей говорит служанке Стреле:

Взглянико-сь на себя: ведь ты уж кобылица.

(«Сочинения Судовщикова». Изд. А. Смирдина, СПб., 1849).

24. О неправильности такого взгляда на Семенову и на стиль ее игры в трагедиях Озерова сказано выше в примечании 16. Семенова брала уроки чтения стихов у Гнедича, который был теоретиком эмоциональной, напевной (романтической) декламации, но это не значит, что Семенова усвоила «ложное направление» и проч. Это неверно уже по одному тому, что Семенова была не декламатором, а актрисой, и в этом смысле она никак не могла быть ученицей Гнедича. Жихарев следует в данном случае традиции, идущей от актера Я. Е. Шушерина (см. в очерке С. Т. Аксакова «Я. Е. Шушерин и современные ему театральные знаменитости»), сторонника совсем другой школы игры и декламации. П. Арапов решительно возражает Жихареву: «Он говорит, что она <Семенова> изменила свою дикцию только с 1810 года и первая запела в русской трагедии и что это привилось к ней от неправильно понятой дикции актрисы Жорж. Это правда, что Семенова много переняла у актрисы Жорж, которая играла в Петербурге уже в 1808 году, н_о_ _ч_т_о_ _к_а_с_а_е_т_с_я_ _д_о_ _д_и_к_ц_и_и,_ _т_о_ _в_ _т_о _в_р_е_м_я_ _о_н_а_ _б_ы_л_а_ _в_о_о_б_щ_е_ _п_е_в_у_ч_а_я. Семенова, исполняя те же самые роли, в которых являлась Жорж в Петербурге и Москве, имела такие же минуты вдохновения и приводила в восторг зрителей. Никаких нот Гнедич для нее не сочинял, но только объяснял ей ситуации ее роли. Сама Жорж сознавала великий талант Семеновой. За кого принимал старый театрал своих читателей?» («Летопись русского театра», 1861, стр. 180. — Разрядка моя. — Б. Э.).

25. Рукопись комедии Крылова «Лентяй» хранится в Гос. Публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (Ленинград). Жихарев цитирует не совсем точно начало комедии (И. А. Крылов, Соч., т. II, М., 1946).

26. Это «стихотворное наставление» С. Н. Марина известно только по приведенным у Жихарева строкам; дальнейший текст не найден.

27. Актер Я. Г. Брянский (о нем см. в статье Пушкина «Мои замечания об русском театре», в «Записках» П. А. Каратыгина) был отцом Авдотьи Яковлевны Головачевой-Панаевой, гражданской жены Некрасова (см. ее «Воспоминания», под ред. К. И. Чуковского).

28. В экземпляре библиотеки М. Н. Лонгинова [Институт русской литературы АН СССР (Пушкинский Дом)] эти инициалы раскрыты рукой Лонгинова: «Льва Кирилловича Нарышкина». К словам «в подмосковном селе его» приписано: «Кунцове».

Словарь имен

(Составила Л. Л. Ганзен)

А. А. М. — см. Майков А. А.

А. Н. О. — см. Оленин А. Н.

А. П. Л. — см. Лобкова.

А. С. С. — см. Строганов А. С.

Аблец Исаак Моисеевич (1778—1828), танцовщик

Августин (Алексей Васильевич Виноградский, 1766—1819), московский епископ

Аверин Павел Иванович (1775—1849)

Ададуров Алексей Петрович (1758—1835), шталмейстер

Ададурова Анна Ивановна (1777—1854), жена А. П. Ададурова

Аддисон Джозеф (1672—1719), английский писатель.

Аделунг Федор Павлович (1768—1843), филолог.

Азанчевский Павел Матвеевич (1789—_: 1866), чиновник.

Акохов, книгопродавец.

Аксаков Сергей Тимофеевич (1791—1859).

Аксенов Николай Петрович.

Аксеновы, семья Н. П. Аксенова.

Александр I (1777—1825).

Александр Андреевич — см. Беклешов Александр Андреевич.

Александр Ильич — см. Сен-Никлас.

Александр Львович — см. Нарышкин А. Л.

Александра Васильевна П. — см. Александра Васильевна.

Александрина — См. Борятинская Александра Степановна.

Александров Петр (род. 1748).

Александрова, рожд. Чирикова.

Александровы.

Алексеев Иван Алексеевич (1751—1816), сенатор.

Алексеев Илья Иванович (1770—1830).

Алексеева, актриса.

Алексей Федорович — см. Мерзляков А. Ф.

Аллар Мориц Николаевич.

Алмазова Варвара Петровна (1706—1857).

Алферьев Н. А.

Алфимов Дмитрий Федорович.

Альбанус Август (1765—1839), пастор.

Альбини Антон Антонович (1780—1830), врач.

Альбини Доротея (у Жихарева — Дарья) Егоровна, рожд. фон-Эллизен (1786—1863).

Альбрехт Петр Иванович (1760—1830), казначей.

Альфиери Витторио (1749—1803), итал. драматург.

Алябьев Александр Васильевич (1746—1822).

Амвросий (1742—1818).

Ананьевский.

Ананьин.

Анастасевич Василий Григорьевич (1775—1845), переводчик, библиограф.

Анастасий (Андрей Семенович Братановский, 1761—1806), архиепископ.

Андре, актер.

Андреев.

Андреев А. И., чиновник.

Андреев Козьма Федорович (1790—1836).

Андрей Анисимович — см. Сокольский.

Андриё, актер.

Анисья Петровна — см. Петрова Анисья.

Анна Павловна (1795—1865), вел. княжна.

Антон Антонович — см. Прокопович-Антонский.

Антоний Марк (83—31 до н. э.).

Антонин Марк Анний Вер (161—180), римский император.

Антонолини Фердинанд (ум. 1824), композитор.

Антонский Антон Антонович — см. Прокопович-Антонский.

Апраксин Степан Степанович (1756—1827).

Аракчеев Алексей Андреевич (1769—1834), граф.

Арапов Пимен Николаевич (1796—1861).

Аретино Пиетро (1492—1557), итал. поэт.

Арина Петровна — см. Лобкова, она же А. П. Л.

Арман, актер.

Арнольди, актер.

Арресто Генрих (Карл-Эдуард Бурхарди, 1769—1817), нем. драматург и актер.

Арсеньев.

Арсеньев Александр Александрович.

Арсеньев Павел Михайлович (1767—1820).

Архаров Иван Петрович (1747—1815).

Архаров Николай Петрович (1742—1814).

Архаровы, семья И. П. Архарова.

Архимед (287—212 до н. э.).

Аршеневский Василий Кондратьевич (1758—1808), профессор.

Аршеневский Петр Яковлевич (1748—1811), московский губернатор.

Афанасий Михайлович.

Б., кн. — см. Белосельский-Белозерский А. М.

Б*.

Б., муж Екатерины Евдокимовны Б-вой.

Б..

Б-ва Екатерина Евдокимовна.

Б-ъ В..

Бабенов Иван Данилович.

Бабини Керубино, костюмер.

Багратион Петр Иванович (1765—1812), кн..

Багрим Мурза.

Балашов Александр Дмитриевич (1770—1837), московский обер-полицмейстер.

Балашов Василий Михайлович (1762—1835), танцовщик.

Балашова Елизавета Петровна, рожд. Бекетова.

Балле Иван Петрович (1741—1811), адмирал.

Бальи, актер.

Бальмен де Александр Антонович (1779—1848), граф.

Бальо (Байо) Франсуа (1771—1842), музыкант.

Банкс Джемс (1758—1831), англичанин-коневод.

Бантыш-Каменский Владимир Николаевич (1778—1829), чиновник.

Бантыш-Каменский Николай Николаевич (1737—1814), археограф.

Баранов Николай Иванович (1748—1824), сенатор.

Баранчеева Антонина Ивановна (1778—1838), актриса.

Бардаков Иван Григорьевич (ум. 1821), генерал.

Барон Мишель (1653—1729), франц. актер и драматург.

Баташов Андрей Андреевич (1746—1816).

Баташова, дочь А. А. Баташова.

Батист (старший) Николя (1761—1835), франц. актер.

Батурин.

Батюшков Константин Николаевич (1787—1855), поэт.

Бахерт, чиновник.

Бац, содержатель гостиницы в Москве.

Безбородко Александр Андреевич (1747—1799), кн., при Павле I президент Коллегии иностранных дел.

Безбородко Илья Андреевич (1756—1815), граф, генерал-поручик.

Безу Стефан (1730—1783), франц. математик.

Бейль Иоган-Давид (1754—1794), нем. актер и драматург.

Бек Генрих (1760—1803), нем. актер и драматург.

Бек Иван Филиппович (1735—1811), лейб-медик.

Бекетов Платон Петрович (1761—1836).

Беклешов Александр Андреевич (1745—1808).

Беклешов Николай Андреевич (1741—1822), сенатор.

Белавин.

Беллами Жорж-Анна (1727—1788), актриса.

Белобров, актер.

Белосельский-Белозерский Александр Михайлович (1752—1809), кн., посланник при Сардинском дворе, писатель.

Бельё Агриппина, актриса.

Белькур, актер.

Беннигсен Леонтий Леонтьевич (1745—1826), генерал, главнокомандующий.

Бергер-фон-Берге, актер.

Беренс, актер.

Берлинг, актер.

Бернадотт Жан-Батист-Жюль (1763—1844), маршал Франции.

Бессонов.

Бестужев Никита Иванович.

Бибиков Иван Петрович (1787—1856).

Бибиков Петр Петрович (1752—1860).

Биркин Василий Степанович (ум. 1821), актер.

Бирон, принц.

Блака (Блакас) Пьер-Луи (1771—1839), граф, французский дипломат.

Бланшар Пьер (1772—1836), франц.писатель.

Блашке, музыкант.

Блудов Дмитрий Николаевич (1785—1864), граф, государственный деятель.

Боальдье — см. Боэльдье.

Боборыкин, чиновник.

Бобринский Алексей Григорьевич (1762—1813), граф.

Бобров Елисей Петрович (1778—1830), актер.

Бобров Семен Сергеевич (1767—1810), поэт.

Богданов Василий Иванович (1778—1850), священник.

Богданов Иван, отец В. И. и П. И. Богдановых.

Богданов Петр Иванович (1776—1816), преподаватель словесности.

Богданович Ипполит Федорович (1743—1803), поэт.

Бок, композитор.

Болина Дарья, актриса.

Бологовский.

Болотов, пансионский эконом.

Болховитинов — см. Евгений.

Бомарше Пьер-Огюетен-Карон (1732—1799).

Бонне, актриса.

Борис Ильич — см. Юкин.

Борк, актер.

Боровикова Екатерина.

Боровиковский Владимир Лукич (1758—1826), художник.

Бородин Петр Тимофеевич (1763—1823), московский откупщик.

Бородина Мария Михайловна (ум. 1836).

Бородулин.

Борятинская Александра Степановна, княжна, кузина Жихарева.

Борятинская Мария Гавриловна, тетка автора.

Борятинская Прасковья Гавриловна, тетка автора.

Борятинские, княжны, двоюродные сестры Жихарева.

Борятинский Гаврила Федорович, кн., дед Жихарева.

Борятинский Михаил Гаврилович, кн., дядя автора.

Борятинский Николай Федорович, кн..

Борятинский Степан Степанович — (1789—1830), кн.

Боэльдье (Буальдье) Франсуа-Адриан (1775—1834), франц. Композитор.

Брандт, актриса.

Браницкая Александра Васильевна (1754—1838), графиня.

Бранстетер Антон, пиротехник.

Бранстетер Фр., пиротехник.

Брецнер, музыкант.

Бризар Жан-Батист (1721—1791), актер.

Брок.

Брокер Адам Фомич (1771—1848), московский полицмейстер.

Бруннер, пастор.

Брусилов Николай Петрович (1782—1849), писатель.

Брюкль — см. Линденштейн.

Брюкль, актер.

Брюне, актриса.

Брюне Жаи-Жозеф (Мира, 1766—1851), актер.

Брянский (Григорьев) Яков Григорьевич (1791—1853), актер.

Брянцев Андрей Михайлович (1749—1821), профессор.

Буало Николя (1626—1711), поэт-сатирик.

Будберг Андрей Яковлевич (1750—1812), министр иностранных дел.

Булгаков Яков Иванович (1743—1809), дипломат.

Буле Иоганн-Феофил (1763—1821), профессор.

Булкин Алексей Иванович (1771—1829), чиновник.

Булов Василий Алексеевич («дедушка», род. 1727), суфлер.

Бунина Анна Петровна (1774—1829), поэтесса.

Бургоен Мари-Терез (1785—1833), франц. актриса.

Буринский Захар Алексеевич (1780—1810), поэт.

Бурцов Алексей Петрович (ум. 1813).

Бурцов Петр Тимофеевич (1711—1826), отец А. П. Бурцова, городничий.

Бутенброк Мария Ивановна, рожд. Лисицына, актриса.

Бушуев, архитектор.

Бушуева, мать архитектора.

Бушуева Анастасия Васильевна, сестра архитектора.

В*.

В. В. М. — см. Мусин-Пушкин, В. В.

Вагнер (Вагнерова) Екатерина, рожд. Заводина, актриса.

Вадбольские, кн.

Вадбольский Петр Сергеевич, кн.

Валежников Матвей Григорьевич.

Валуев Петр.

Валуев Петр Степанович (1743—1814).

Вальберх Иван Иванович (Лесогоров, 1766—1819), балетмейстер.

Вальберхова Мария Ивановна (1788—1867), актриса.

Вальвиль, актриса.

Ван-Дейк Антони (1599—1641), фламандский художник.

Ванденберг, танцовщик.

Ванло Шарль-Андре (1705—1765), франц. художник.

Варлам, гайдук.

Василий Иванович — см. Богданов.

Васильев Алексей Иванович (1742—1807), граф.

Ватиевский Степан Степанович, чиновник.

Ведель, актер.

Везиров, чиновник.

Вейгель Иосиф (1766—1846), композитор.

Вейдемейер Иван Андреевич (1752—1820), чиновник.

Вейдель Павел Андреевич (1766—1848).

Вейраух, актер.

Вейраух, актриса.

Вейтбрехт П. О., чиновник.

Вележев, чиновник.

Велеурский — см. Виельгорский.

Велизарий (490—565), византийский полководец.

Вельяминов Петр Лукич (ум. 1804), переводчик.

Вельяминов-Зернов Владимир Федорович (1784—1831), юрист, литератор.

Венд, музыкант.

Венцель-Мюллер Иоганн-Генрих (1781—1826), композитор.

Веньяминов Михаил Васильевич (1757—1826), чиновник.

Венюков.

Вера Николаевна — см. Львова В. Н.

Вергилий (Публий Виргилий Мерон, 70—19 до н. э.), римский поэт.

Вердеревская Наталья Матвеевна.

Веревкины.

Верещагина.

Верзилин.

Вестман Илья Карлович, чиновник.

Вигель Филипп Филиппович (1786—1856), автор «Записок».

Визапур (ум. 1812).

Виктор (Антонский-Прокопович, ум. 1825), архимандрит, брат А. А. Антонского-Прокоповича.

Викулин Алексей Федорович, откупщик.

Викулин Владимир Алексеевич, чиновник-переводчик.

Виланд, актер.

Виланд, актриса.

Виланд Христофор-Мартин (1733—1813), нем. писатель.

Виллель Жозеф (1773—1850), франц. государственный деятель.

Виллие Яков Васильевич (1765—1854), лейб-медик.

Вильгельми, актер.

Вильде.

Вилье — см. Виллие.

Виноградский Алексей Васильевич — см. Августин.

Висковатов Степан Иванович (1756—1831), драматург.

Витовтов Александр Александрович, чиновник.

Вихельгаузен Энгельберт, доктор.

Вишневская, кузина автора.

Вишневская, тетка автора.

Вишневские, кузины автора.

Вишневские — семья.

Вишневский.

Владислав Александрович — см. Озеров В. А.

Владыгин.

Владыгина Пелагея Петровна.

Владыкин Антон Григорьевич (ум. 1812), востоковед.

Владычинский, помещик.

Воеводская Екатерина Петровна (1782—1837), жена ген.-майора.

Воеводский Яков Дмитриевич (ум. 1839), ген.-майор.

Воейков Александр Федорович (1777—1839), литератор.

Вознесенский Григорий, священник.

Воланж, актер.

Волков Александр Александрович (1778—1833), моск. полицмейстер.

Волков Никифор Васильевич, актер.

Волков Федор Григорьевич (1729—1763), актер.

Волконский, кн.

Волконский Михаил Петрович (ум. . 1845), кн.

Волконский Павел Михайлович.

Волчков Сергей Афанасьевич, симбирск. помещик.

Волчкова, жена С. А. Волчкова.

Вольнис Леонтина-Жоли (1811—1876), франц. актриса.

Вольтер Франсуа-Мари-Аруэ (1694—1778).

Воржский Алексей Григорьевич, придворный протодьякон.

Воробьев Яков Степанович (1769—1809), актер.

Воробьева, жена Я. С. Воробьева.

Воробьева Матрена Семеновна, актриса.

Воронин, сторож.

Воронихин Андрей Никифорович (1760—1814), архитектор.

Воронцов, граф.

Воронцов Артемий Иванович (1748—1799), граф, сенатор.

Враницкий Павел (1756—1808), композитор.

Всеволожские.

Всеволожский Всеволод Андреевич (1769—1836), театральный деятель.

Всеволожский Николай Сергеевич (1772—1857), сын С. А. Всеволожского.

Всеволожский Сергей Алексеевич (ум. 1822).

Высоцкие.

Высоцкий Петр Егорович.

Вяземская Вера Федоровна, рожд. Гагарина (1790—1856), жена П. А. Вяземского 41.

Вяземский Андрей Петрович, кн.

Вязмитинов Сергей Кузьмич (1748—1819), петербургский главнокомандующий.

Г*, князь — см. Гагарин Иван Алексеевич.

Г**, вдова полковника и ее дочери.

Гаврило Иванович — см. Мягков.

Гагарин Иван Алексеевич (1771—1832), кн.

Гагарин Иван Сергеевич (1754—1810), кн.

Гагарин Павел Гаврилович (1777—1850), ген.-адъютант.

Гагарина Екатерина Ивановна, княжна.

Гагарина Е. С. — см. Семенова Е. С.

Гагарина Надежда Федоровна, княжна (впоследствии княгиня Четвертинская).

Гагарины, князья, племянники кн. А. Н. Голицына.

Гайдн Иозеф (1732—1809), нем. Композитор.

Галинконский Яков Андреевич (1777—1815), литератор.

Гальтенгоф Фридрих (1800—1840), актер.

Гальтенгоф Христина-Елена (1788—1847), актриса.

Гарий (Гари) Егор, издатель.

Гарнерен Андре-Жак (1769—1823), аэронавт.

Гаррик Давид (1716—1779), англ. трагич. актер.

Гарткнох, книгопродавец.

Гас Вильгельм, актер.

Гебгард, актер.

Гебгард Мария, рожд. Штейн, актриса.

Гейдеке Вениамин (1763—1811), пасторю

Гейм Иван Андреевич (1758—1821), профессор.

Гельвеций Клод-Адриен (1715—1771), франц. философ.

Генварев, крестьянин.

Генрих IV (1553—1610), франц. король.

Герасим, слуга.

Герен Пьер (1774—1833), франц. художник.

Герке, музыкант.

Герман, музыкант.

Гермоген, патриарх.

Геслер Иоганн Вильгельм (1747—1822), нем. композитор.

Гёте Иоганн Вольфганг (1749—1832).

Гиббон Эдуард (1737—1794), англ.историк.

Гингер, нем. Драматург.

Глазунов Матвей Петрович (1757—1830), купец.

Глебов, помещик.

Глебова Мария Петровна.

Глинка Сергей Николаевич (1775—1847), писатель.

Глухарев Александр, актер.

Глюк Христофор Виллибальд (1714—1787), нем. Композитор.

Гнедич Николай Иванович (1784—1833).

Годефрей, сестра герцога Мальборо.

Голенищев-Кутузов Логин Иванович (1769—1845), моряк, литератор.

Голенищев-Кутузов Павел Иванович (1767—1829), сенатор, стихотворец.

Голиков Климент Гаврилович (ум. 1816), обер-прокурор.

Голицын, кн.

Голицын Александр Николаевич (1769—1817), кн.

Голицын Александр Николаевич (1773—1844), кн., министр.

Голицын Владимир Борисович (1731—1798), кн., бригадир.

Голицын Дмитрий Михайлович (1721—1793) кн.

Голицын Михаил Петрович (1764—после 1836) кн., камергер.

Голицын Николай Алексеевич (1751—1809), кн., сенатор.

Голицына, княгиня.

Голицына Евдокия Ивановна, рожд. Измайлова (1780—1850), кн.

Голицына М. Г., кн. — см. Разумовская.

Голицына Наталья Петровна, рожд. Чернышева (1741—1837), кн.

Голицыны, кн.

Головкин Юрий Александрович (1762—1846), граф, дипломат.

Голубцов Федор Александрович (1758—1829), министр финансов.

Гольдбах Фр., астроном.

Гольц Николай Осипович, танцовщик.

Гомбуров Кузьма Иванович, актер.

Гомер.

Гонаропуло, домовладелец.

Гонзаго Пиетро-Готтардо (ум. 1831), декоратор.

Гораций (65 до н. э. — 8).

Горн Иван Андреевич, книгопродавец.

Горчаков Андрей Иванович (1768—1855), кн., генерал.

Горчаков Дмитрий Петрович (1758—1824), кн., поэт.

Горюшкин Захар Аникиевич (1748—1821), профессор.

Горяинов, чиновник.

Госсен Жанна-Катрин (1711—1767), актриса.

Готье Иван Иванович, книгопродавец.

Гофман, кондитер.

Гофман Георг-Франциск (ум. 1811), ботаник.

Граве Федор Павлович, чиновник.

Грамматин Николай Федорович (1786—1827), филолог.

Гранжан (Гранджан) Иван Петрович (1753—1814), пристав.

Грачев, книгопродавец.

Грей Томас (1716—1771), англ. поэт.

Грессе Жан (1709—1777), франц. поэт и драматург.

Греч Николай Иванович (1787—1867), журналист.

Григорий — см. Вознесенский.

Григорьев, стряпчий.

Григорьев Я. Г. — см. Брянский.

Гримм Фридрих-Мельхиор (1723—1807) франц. писатель.

Грузинский Яков Леонидович, кн.

Грузинцев Александр Николаевич (1779—1840-е годы), драматург.

Губерт фон Альберт, актер.

Гудович, графини, сестры.

Гуляев Иван Гаврилович, актер.

Гундоров Иван Андреевич, кн.

Гунниус, дочь Ф.-В. Гунниуса, актриса.

Гунниус, жена Ф.-В. Гунниуса, актриса.

Гунниус Фридрих-Вильгельм (1762—1835), актер.

Гурьев Василий Петрович, прокурор.

Гурьев Семен Емельянович (1762—1813), математик.

Гурьева, жена В. П. Гурьева.

Густав IV Адольф (1778—1837), шведский король.

Гусятников Николай Михайлович (ум. 1816).

Гуфеланд Кристоф (1762—1836), врач.

Гюбш К., актер.

Д. И. К., ген.

Давыдов, коннозаводчик.

Давыдова Александра (ум. 1804).

Давыдовы.

Давыдовы, родители А. Давыдовой.

Дадьянов, кн.

Дазенкур Жозеф (1747—1809), франц. актер.

Дальберг, актриса.

Дамас А. Г. М., капитан.

Дамас Огюст (1772—1834), актер.

Дамаскин Иоанн (ок. 673—676 — ок.777), богослов.

Данилова (Перфильева) Мария Ивановна (1793—1810), танцовщица.

Данте (1265—1321).

Дарья Егоровна — см. Альбини Д. Е.

Дашков Дмитрий Васильевич (1788—1839), литератор.

Дашков Павел Михайлович (1763—1807), кн.

Дашкова Екатерина Романовна (1743—1810) кн., статс-дама.

Двигубский Иван Алексеевич (1771—1839), профессор.

Девремон, актер.

Деглиньи, актер.

Дегтерев, помещик.

«Дедушка» — см. Булов В. А.

Дезессар (Дени Дешане, 1740—1793), актер.

Дезульер Антуанетта (1638—1694), франц. поэтесса.

Делакроа Иван Иванович (1781—1852), издатель.

Делиль Жак (1738—1813), франц. поэт.

Делорм Марион (1611—1650).

Дембровский, военный.

Демидов.

Денис Иоганн-Михаэль (1729—1800),. нем. поэт (псевдоним — Синед).

Державин Гавриил Романович (1743—1816).

Державина Дарья Алексеевна (1767—1842), вторая жена поэта.

Державина Екатерина Яковлевна, рожд. Бастидонова (1760—1794), первая жена поэта.

Дерфельд, музыкант.

Десницкий М. — см. Михаил, епископ.

Дестунис Спиридон Юрьевич (1782—1848), филолог.

Детуш Филипп (1680—1754), франц. драматург.

Дивов Павел Гаврилович (1765—1841), сенатор, писатель.

Дидло Карл-Людовик (1767—1837), балетмейстер.

Дидро Дени (1713—1784), франц. писатель.

Димитрий Донской (1350—1389).

Димлер, музыкант.

Диоген (414—323 до н. э.), философ-циник.

Диц Фердинанд (1742—1798), музыкант.

Дмитревский Иван Афанасьевич (1733—1821), актер и драматург.

Дмитревский Иван Иванович, сын Ив. Аф. Дмитревского.

Дмитриев Иван Иванович (1760—1837), поэт.

Дмитрий (ум. 1254), князь Ростовский.

Долгов, помещик.

Долгоруков Иван Михайлович (1764—1823), кн., поэт.

Долгоруков Михаил Александрович (ум. 1817), кн.

Долгоруков Михаил Михайлович, кн.

Долгоруков Петр Петрович (1777—1806), кн., ген.

Долгоруков Юрий Владимирович (1740—1830), ген.

Долгоруковы, княжны, дочери М. А. Долгорукова.

Долгоруковы, князья.

Дондуков-Корсаков, кн.

Доппельмейер Г. И., врач.

Дора (Дорат) Клод-Жозеф (1734—1780), франц. поэт.

Дрейвер, музыкант.

Дробиш, актер.

Дружинин

Дружинин Яков Александрович (1771—1849), переводчик.

Дубинин Матвей Дмитриевич, чиновник.

Дукворт Джон-Томас (1748—1817), англ. адмирал.

Дурасов Николай Алексеевич (1760—1818), помещик.

Дурнов Трофим Федорович (1765—1833), художник.

Дурново, ген.

Дурново Алексей.

Дурновы, братья.

Дьяков Николай Алексеевич

Дюбуа.

Дюваль Александр (1767—1842), франц. драматург.

Дюгазон (Гурго Жан-Батист, 1746—1809), франц. актер.

Дюкло (Шатонеф Мари-Анна, 1670—1748), франц. актриса.

Дюкро — см. Перрен.

Дюкроаси, актер.

Дюмениль Мари (1711—1803), франц. Актриса.

Дюмутье

Дюмушель Луи, актер.

Дюпаре, актер.

Дюпаре Арисия, актриса.

Дюплесси, франц. актриса.

Дюран, актер.

Дюсис (Дюси) Жан-Франсуа (1733—1816), франц. драматург.

Дютак Жан (ум. 1873), танцовщик.

Дюфрен Шарль, франц. актер.

Дюшенуа Катрин-Жозефина (1777—1835), франц. актриса.

Евдоким, священник.

Евреинов Ф. А., майор.

Евреинов Федор Иванович (1763—1835).

Егоров Алексей Егорович (1776—1851), художник.

Ежова Екатерина Ивановна (1788—1836), актриса, жена кн. А. А. Шаховского.

Езоп (VI в. до н. э.).

Екатерина II (1729—1796).

Екатерина Павловна (1788—1819), сестра Александра I.

Елагин Иван Перфильевич (1725—1796), масон, писатель.

Елизавета Александровна (1806—1808), вел. княжна.

Елизавета Петровна (1709—1761).

Емельянов, прапорщик.

Епанчин Гаврила Алексеевич (род. 1763), чиновник.

Епанчина Ирина Михайловна, рожд. Морсочникова.

Ершов Гаврила, чиновник.

Ефимьев Дмитрий Владимирович (1768—1804), драматург.

Ефремов, домовладелец.

Ефремов, чиновник.

Ефремова.

Жаксон, англичанин, коневод.

Жандр Александр Андреевич (1776—1830), офицер.

Жарновик (Жерновик, Ярновик) Федор (1745—1804), музыкант.

Жебелев Григорий Иванович (1766—1857), актер.

Желугин Семен Семенович.

Жерар Франсуа-Паскаль-Симон (1779—1837), франц. художник.

Жеребцов.

Жирарден Рене-Луи (1735—1808), франц. писатель.

Жихарев Петр Степанович, отец автора.

Жихарев Степан Данилович, дед автора.

Жихарева Александра Гавриловна, рожд. Борятинская, мать автора.

Жихарева Анастасия Никитична, рожд. Давыдова, бабка автора.

Жихарева Екатерина Петровна, сестра автора.

Жихаревы, семья автора.

Жозеф, актер.

Жоли М.-Е., франц. актриса.

Жомини Генрих Веньяминович (1779—1869), военный историк.

Жорж, м-ль (сценический псевдоним Маргариты-Жозефины Веймер, 1787—1867), франц. актриса.

Жоффруа Жюльен (1743—1814), франц. писатель.

Жуковский Василий Андреевич (1783—1852).

З.

Завадовский Петр Васильевич (1739—1812), граф, министр просвещения.

Загорский Василий Андреевич, математик.

Загряжские — дети И. А. Загряжского.

Загряжский.

Загряжский Иван Александрович (ум. 1807), помещик, дед Нат. Ник. Гончаровой.

Загряжский Николай Александрович (1744—1821), обер-шенк.

Занфтлебен, портной.

Зарубин.

Затрапезный Иван Иванович, помещик.

Зауервейд, дочь актера И. Зауервейда.

Зауервейд Александр Иванович (1782—1844), художник.

Зауервейд Иоганн (ум. до 1808), актер, отец художника.

Захаров Иван Семенович (1754—1816), сенатор.

Званцов Петр Павлович (1754—1820), чиновник.

Зенон, др.-греческий философ-стоик (IV в. до н. э.).

Злобин Василий Алексеевич (1750—1814), откупщик.

Злов Петр Васильевич (1774—1823), актер.

Зотов.

Зотов Захар Константинович (1755—1802), камердинер Екатерины II.

Зубарев, помещик.

Зубарева Софья Ивановна, рожд. Благова.

Зубов Валериан Александрович (1771—1804), граф.

Зубов Михаил Никитич, актер.

Зубов Платон Александрович (1767—1822), граф, фаворит Екатерины II.

Зук, музыкант.

И., стряпчий.

И. А. А.

И. А. Г. — см. Гагарин Иван Алексеевич.

Иаков I (1566—1625), король Великобритании.

Иван Александрович, протодиакон.

Иван Андреевич — см. Остерман.

Иван Афанасьевич — см. Дмитревский А. Ф.

Иван Иванович — см. Дмитриев И. И.

Иван Кузьмич — см. Киселев И. К.

Иван Филиппович, дьячок.

Иваницын, танцовщик.

Иванов Николай Петрович (1760—1825), тульский губернатор.

Иванов Прокопий (1781—1841), танцовщик.

Иванов Сергей, купец.

Иванов Федор Данилович, чиновник.

Иванов Федор Федорович (1777—1816), драматург.

Иванова Татьяна, горничная.

Ивантеев, помещик.

Ивашкин Петр Алексеевич (1762—1823), московский полицмейстер.

Иде Иван А. (1777—1807), профессор математики.

Извекова Мария Евграфовна, по мужу Бедряга (1794—1830), писательница.

Измайлов Александр Ефимович (1779—1831), писатель.

Измайлов Лев Дмитриевич (1764—1834), помещик.

Израиль (1769—1829), архимандрит Зеленецкий.

Иконина Мария Никоновна (1788—1866), танцовщица.

Ильин Алексей Иванович, чиновник.

Ильин Николай Иванович (1777—1823), драматург.

Ильинский Август Иванович (1760—1844), граф.

Илья Карлович — см. Вестман.

Иоанн, богослов.

Иоанн, священник — см. Богданов И.

Иоанн IV Грозный (1530—1584).

Иогель, танцмейстер.

Ириней (Иван Андреевич Клементьевский, 1751—1818), епископ Псковский.

Исаков.

Ифланд Август-Вильгельм (1759—1814), нем. драматург и актер.

К.

К. Д. И., ген.

К. П. С.

К. Сергей Иванович — см. Кусов С. И.

К. Софья Александровна, жена К. Д. И.

Кавалеров Константин Прохорович (1782—1837), актер.

Каведоне Якопо (1577—1660), итал. Художник.

Кавелин Дмитрий Александрович (1778—1851), масон.

Кавос Катерин Альбертович (1775—1840).

Казадаев Александр Васильевич (1776—1854), командир горного кадетского корпуса.

Казанова Джованни (1725—1798), автор мемуаров.

Калиграф (Калиграфов, раньше — Иванов) Иван Иванович, актер.

Калиграф Надежда Федоровна, актриса.

Калиостро Александр (наст. имя — Иосиф Бальзамо, 1743—1795), авантюрист.

Каллан, актер.

Калливода Антон, дирижер.

Каменецкий Осип Кириллович (1754—1823), врач.

Каменогорский Захар Федорович (наст. фамилия Штейнберг, 1781—1832), актер.

Каменский Михаил Федотович (1738—1809) граф, фельдмаршал.

Карпорези Франческо (1746—1831), архитектор.

Кан, актер.

Кант Иммануил (1724—1804, нем. философ.

Капнист Василий Васильевич (1757—1822), драматург.

Карабанов Петр Матвеевич (1764—1829) стихотворец.

Каразин Василий Назарович (1773—182).

Карайкина, актриса.

Карамзин Николай Михайлович (1766—1826).

Карамзина Екатерина Андреевна, рожд. Вяземская (1780—1851).

Карамышева Авдотья Петровна, рожд. Нестерова (1750—1847).

Караневичева, актриса.

Каратыгин Андрей Васильевич (1774—1831), актер.

Каратыгин Василий Андреевич (1802—1853), актер.

Каратыгина Александра Дмитриевна, рожд. Полыгалова, по сцене Перлова (1777—1859), актриса.

Карин Федор Григорьевич (ум. 1800), переводчик.

Карон, франц. актер.

Карраччи Аннибал (1560—1609), итал. художник.

Карцев Федор Иванович (ум. 1843), переводчик.

Касаткин, кн.

Касаткин-Ростовский Николай Александрович (ум. 1841), кн.

Касаткина-Ростовская Наталья Петровна, рожд. Бородина (ум. 1828).

Катон Марк (234—149 до н. э.), римский государственный деятель.

Кафка, актриса.

Каченовский Михаил Трофимович (1775—1842), историк и журналист.

Кашинский Иван Григорьевич (1772—1846), врач и воздухоплаватель.

Кейдель Христиан Иванович, учитель Жихарева.

Кельхен Иван Захарович (1722—1810), лейб-хирург.

Кембль-отец Роджер, англ. актер.

Керн Федор Федорович.

Керубини Луиджи (1760—1842), итал. композитор.

Керцелли (1760—1820), капельмейстер.

Кетнер, актер.

Кикин Петр Андреевич (1775—1834), флигель-адъютант.

Кин, учитель в манеже.

Кин Эдмунд (1787—1833), англ. актер.

Киселев Дмитрий Иванович (1761—1820), чиновник.

Киселев Иван Кузьмич, чиновник.

Кислый Василий Степанович, смотритель Эрмитажа.

Кистер, актер.

Клапаред, актер.

Клаудий Христофор (ум. 1805), книгопродавец.

Клерон Клара (1723—1803), франц. актриса.

Климпе Франциск (1774—1844), музыкант.

Климыч, псарь.

Клингер Фридрих-Максимилиан (1752—1831), нем. писатель.

Клушин Александр Иванович (1763—1804), писатель.

Княжнин Александр Яковлевич (1771—1829), драматург.

Княжнин Яков Борисович (1742—1791), драматург.

Кобяков Николай.

Кобяков Петр Николаевич, переводчик.

Коваленский (Ковалинский) Михаил Иванович (1745—1807), ученик Г. Сковороды.

Коженков, чиновник.

Козлов Иван Иванович (1779—1840), поэт.

Козлова Мария Ивановна.

Козодавлев Осип Петрович (1754—1819), переводчик.

Козырев Иван, книгопродавец.

Кокошкин Федор Федорович (1773—1838), драматург.

Кокушкин Василий Петрович, чиновник.

Кологривов, помещик.

Кологривов Андрей Семенович (ум. 1825), ген.

Колокольцев Андрей Алексеевич, помещик.

Коломбо Петр Иванович (1754—после 1802 г.), танцовщик.

Колосов Василий Михайлович, стихотворец.

Колосов Стахий Иванович (1757—1831), протоиерей.

Колосова Евгения Ивановна, рожд. Неелова (1782—1869), танцовщица.

Колпаков Петр Родионович (1765—1823), актер.

Колпинские, братья.

Колычев.

Колычев Евгений Алексеевич (ум. ок. 1806 г.), поэт.

Кондаков Михаил Кондратьевич, актер.

Кондратьев Николай Иванович, чиновник.

Кондырев Иван Захарович.

Константинов.

Константинов Степан Константинович, чиновник.

Конта Луиза (1760—1813), франц. актриса.

Контский Аполлинарий (1823—1879), скрипач.

Корнель Пьер (1606—1684), франц.драматург.

Корнель Томас (1625—1709), франц. драматург.

Корнильев, чиновник.

Корон, актер.

Корреджио Антонио (1494—1534), итал. художник.

Корсаков Алексей Иванович.

Корсаков Петр Александрович (1790—1844), литератор.

Корсини Доминик Антонович (1774—1814), декоратор.

Костров Ермил Иванович (1752—1796), поэт.

Котов, чиновник.

Коцебу Август-Фердинанд (1761—1819), нем. драматург.

Кочубей Виктор Павлович (1768—1834), граф, министр внутренних дел.

Кошелев Дмитрий Родионович, тамбовский губернатор.

Краснопольский Николай Степанович (1775—1814), переводчик.

Кребильон Проспер (1674—1762), франц. драматург.

Крейслер, композитор.

Крейтер Богдан Иванович (1761—1835), обер-секретарь сената.

Крейтон, доктор.

Кремон, актер.

Кремон, актриса.

Кротков Степан Егорович, помещик.

Кротков Степан Степанович, сын С. Е. Кроткова.

Кроткова Марфа Яковлевна, жена С. Е. Кроткова.

Крутицкий Антон Михайлович (1754—1803), актер.

Крылов Иван Андреевич (1768—1844).

Крюков.

Крюковской Матвей Васильевич (1781—1811), драматург.

Ксавье, актриса.

Ксавье, дочь актрисы

Кудич, актер.

Кудрявцев.

Кудрявцевы.

Кузьмич — см. Киселев И. К.

Кук Джемс (1728—1779), англ. мореплаватель.

Кукин.

Кукольник Василий Григорьевич (1765—1821), юрист, изд. «Экономического журнала».

Кукольник Нестор Васильевич (1809—1868), писатель.

Кураев Иов Прокофьевич, актер.

Куракин Александр Борисович (1752—1818), кн.

Курбе, помощник Перрена.

Куртенер, книгопродавец.

Кусов Иван Васильевич, (1750—1819), коммерции советник.

Кусов Сергей Иванович.

Кусовников М. И., чиновник.

Кутайсов Александр Иванович (1785—1812), ген., убит в Бородинском сражении.

Кутайсов Иван Павлович (1759—1834), граф.

Кутузов.

Кутузов Л. И. — см. Голенищев-Кутузов Л. И.

Кутузов Михаил Илларионович (1745—1813), светл. кн., фельдмаршал.

Кутузов Павел Иванович — см. Голенищев-Кутузов П. И.

Кутузова Екатерина Ильинична, рожд. Бибикова (1754—1826), жена фельдмаршала.

Кушелев.

Кюн, актер.

Л.

Л. К. Н. — см. Нарышкин Л. К.

Л-й Иван Николаевич, помещик.

Лабат, рожд. Мармион, жена Я. П. Лабата.

Лабат, дочери Я. П. Лабат.

Лабат де Виванс Яков Петрович, б. кастелан Михайловского замка.

Лабат Екатерина Яковлевна, дочь Я. П. Лабата.

Лабаты.

Лабзин Александр Федорович (1766—1825), масон.

Лабрюер Жан (1645—1696), франц. писатель.

Лавандез, актриса.

Лаво, учитель.

Лаврентий (сожжен в 258 г.), римский архидиакон.

Лавров Иван Павлович (1768—1836), чиновник.

Лагарп Жан-Франсуа (1739—1803), франц. писатель.

Лагранж де, барон.

Лазарев Иван Акимович (1787—1858), чиновник.

Лазарева Екатерина.

Лазаревы.

Ламар, музыкант.

Ламбер Ст. — Сен-Ламбер Жан-Франсуа (1716—1803), франц. поэт.

Ламберт, воздухоплаватель.

Ламираль Елизавета, танцовщица.

Ламираль Жан, танцмейстер.

Ламотт де.

Лампи Иоганн-Батист (1751—1830), австрийский художник.

Ланглад де (Делангладе) Александр Викторович, барон, городничий.

Лангнер, книгопродавец.

Ланно, франц. актер.

Ланской Дмитрий Сергеевич (ум. 1833), губернатор.

Лаперуз Жан-Франсуа (1741—1788), франц. мореплаватель.

Лапин Иван Федорович (1743—1795), актер и гравер.

Ларив Ж. (настоящая фамилия — Модки, 1747—1827), франц. актер.

Ларош, актер.

Ларошфуко Франсуа (1613—1680), франц. писатель-моралист.

Ласунский Павел Михайлович (1777—1829), гофмаршал.

Латышев, домовладелец.

Лаферте, маркиз, франц. эмигрант.

Лафон Пьер (1773—1846), франц. актер.

Лафонтен Жан (1621—1695), франц. поэт.

Лашассен Мария-Элен-Брокен (1747—1820), актриса.

Лебедев, садовод.

Лебедев Михаил Семенович (1787—1842), актер.

Лебрен, ген.

Лебург, торговец.

Левандовский.

Левашов, домовладелец.

Леве, актриса.

Левшин Василий Алексеевич (1746—1826), писатель.

Лекен Анри-Луи (1729—1778), франц. актер.

Лекуврер Адриенна (1692—1730), франц. актриса.

Леман Иван Иванович (ум. 1804).

Лемер, франц. каллиграф.

Лемерсье, франц. механик.

Ленц Иоганн Рейнгольд (1778—1854), актер.

Леонтий Герасимович--см. Максютин.

Лесаж Ален-Рене (1668—1747), франц.писатель.

Лессинг Готгольд-Эфраим (1729—1781), немец, писатель.

Ливен Христофор Андреевич (1777—1838), граф.

Ливен Шарлотта Карловна (1742—1828), светл. кн.

Ливий Тит (59 до н. э. —17 н. э.), римский историк.

Лизогубы, братья.

Линденштейн, актер.

Линденштейн, рож д. Брюкль, актриса.

Лисенко.

Лисицын Алексей Васильевич, актер.

Лисицына Анна Ивановна, актриса.

Лисицына Мария Ивановна — см. Бутенброк.

Литта Екатерина Васильевна, рожд. Энгельгардт (1761—1829), графиня.

Литхенс Фердинанд, актер.

Лифанов Евграф, переводчик.

Лихарев Никита Андреевич.

Лихонин И. А.

Лобанов Михаил Евстафьевич (1786—1846), драматург и переводчик.

Лобанов-Ростовский Александр Иванович (1754—1830), кн.

Лобков Петр Тимофеевич.

Лобкова Арина Петровна.

Лобковы.

Лодыгин Иван Николаевич.

Локман, аббат.

Ломоносов Михаил Васильевич (1711—1765).

Лопухин Дмитрий Ардальонович, б. калужский губернатор.

Лопухин Иван Владимирович (1756—1816), масон.

Лопухин Н. А., тесть А. Г. Орлова.

Лопухин Петр Васильевич (1753—1827), кн., министр юстиции.

Лопухина Анна Петровна — см. Гагарина.

Лопухина Екатерина Николаевна, кн., жена П. В. Лопухина.

Лопухины.

Лоран, парижский часовщик.

Лукан Марк Анней (38—65), римский поэт.

Лукашевич Василий Лукич (1783—1866).

Лукашевич Лука Михайлович, ген.-майор.

Лукашевич Мария Лукинична.

Лукин Дмитрий Александрович (1770—1807), капитан.

Лукницкий Аристарх Владимирович (1778—1811), литератор.

Лунин Александр Михайлович (1745—1816).

Лухманов.

Львов Леонид Николаевич (1784—1847).

Львов Николай Александрович (1751—1803), писатель.

Львов Павел Юрьевич (1770—1825), литератор.

Львов Сергей Лаврентьевич (1742—1812), ген.

Львов Федор Петрович (1766—1836), стихотворец.

Львова Вера Николаевна, дочь Н. А. Львова.

Львовы, племянники и племянницы Державина.

Любий (Люби) Федор, издатель.

Людовик XVI (1754—1793), франц. король.

Людовик XVIII (1755—1824), франц. король.

М*.

М. В. М. — см. Муромцев М. В.

М. Ф. В. — см. Вишневская М. Ф.

Магницкий Михаил Леонтьевич (1778—1855), чиновник.

Маджорлетти Тереза, певица.

Майков Аполлон Александрович (1761—1838), театральный деятель.

Макар, слуга А. А. Шаховского.

Макаров Александр Семенович (1750—1810), сенатор.

Макаров Петр Иванович (1765—1804), писатель.

Макартней Джордж (1737—1806), дипломат.

Максим Иванович — см. Невзоров.

Максимович Лев Максимович.

Максютин Леонтий Герасимович, чиновник.

Мактован, актриса.

Малиновский Алексей Федорович (1762—1840), писатель, археограф.

Малиновский Федор Авксентиевич (1738—1811), протоиерей.

Малкен.

Мальборо Джон-Черчилль (1650—1722), герцог.

Мальгин Тимофей Семенович (1752—1819).

Малютин Петр Федорович (ум. 1820), ген.

Мамонов.

Манфреди, инженер-полковник.

Манфреди, рожд. Лабат, жена инженера.

Мара Гертруда-Елизавета, рожд. Шмелинген (1749—1833), актриса.

Марин Сергей Никифорович (1776—1813), стихотворец.

Мария (инокиня) — см. Тучкова.

Мария Алексеевна — см. Нарышкина.

Мария Лукинична — см. Лукашевич.

Мария Павловна (1786—1859), вел. кн.

Мария Федоровна (1759—1828), жена Павла I.

Марк Аврелий (121—180), римский император.

Маркетти, итал. певец.

Маркловский, ген.

Марков.

Марков, чиновник.

Марков (Морков) Ираклий Иванович (1753—1828), ген.

Марс Анна-Франсуаза (1779—1874), франц. актриса.

Мартин, востоковед.

Мартынов (Мартьянов), домовладелец.

Мартынов Иван Иванович (1771—1833), писатель.

Марченко Василий Романович (1782—1841), чиновник.

Мастен де, маркиз, франц. эмигрант.

Матвеевский, садовод.

Маттисон Фридрих (1761—1831), нем. поэт.

Махаева, танцовщица.

Медведев Иван Степанович, актер.

Медокс Михаил Егорович (1747—1822), антрепренер.

Меес, актер.

Меес, актриса.

Мезер.

Мезьер, актер.

Мей Иван Иванович (1763—1812), издатель.

Мельгунов Степан Григорьевич, бригадир.

Мерзляков Алексей Федорович (1778—1830), поэт.

Мериенн, актер.

Мериенн, актриса.

Мерсье Луи-Себастьян (1740—1814), франц. писатель.

Мес, художник.

Месмер А.-Ф. (1733—1815), врач.

Местр де Жозеф (1754—1821), франц. писатель.

Местр де Ксавье (1763—1825), франц. писатель.

Метастазио П.-А. (1698—1782), итал. поэт.

Мефодий (Михаил Алексеевич Смирнов, 1761—1815), епископ тверской.

Мещерский Александр Иванович (1730—1779), кн.

Мещерский Иван Сергеевич (1775—1851), кн.

Микель-Анджело (1475—1564).

Миллен, актриса.

Миллер, актер.

Миллер Федор Иванович (1705—1783), историк.

Миллер Шарлотта, актриса.

Милонов Михаил Васильевич (1792—1821), поэт.

Мире, капитан.

Мире, рожд. Зауервейд, жена антрепренера, актриса.

Миронович Иван Васильевич (1759—1830), чиновник.

Миславский Тимофей Григорьевич, прокурор.

Митридат (132—63 до н. э.), понтийский царь.

Михаил (Матвей Десницкий, 1762—1820), епископ Черниговский.

Михаил Александрович — см. Долгоруков М. А., кн.

Михаил Константинович — см. Редкин М. К.

Михаил Никитич — см. Муравьев.

Михаил Павлович (1798—1848), в. кн.

Михайлова Авдотья Михайловна (1746—1807), актриса.

Михель.

Михины, братья.

Мишо Антуан (1768—1826), франц. актер.

Мневский.

Моле Франсуа-Рене (1734—1802), франц. актер.

Молинари Александр, художник.

Молчанов Петр Степанович (1770—1831).

Мольво Яков, фон (1766—1826), сахарозаводчик.

Мольер Жан-Батист (1622—1673).

Монвель Жак-Мари (1745—1811), франц. актер и драматург.

Монготье, актер.

Монготье Мария (ум. 1817), актриса.

Монфокон де, граф, франц. эмигрант.

Мордвинов Николай Семенович (1754—1845), граф, адмирал.

Мордвинов Петр Семенович.

Морелли де Розетти, Анна Ивановна (Байкова в первом браке), графиня.

Морелли де Розетти, дочь графини.

Морелли Франц, балетмейстер.

Морена Жан-Фредерик (1701—1791), франц. госуд. деятель.

Мориани, капельмейстер.

Моро.

Морозов.

Морсочников Иван Михайлович (1716—1785).

Морсочникова Авдотья Никифоровна, жена И. М. Морсочникова.

Мосолов Федор Семенович (ум. 1840).

Мосоловы.

Моцарт Вольфганг-Амедей (1756—1791).

Мочалов Павел Степанович (1800—1848), актер.

Мочалов Степан Федорович (1775—1823), актер, отец П. С. Мочалова.

Мошин Петр Андреевич.

Мудров Матвей Яковлевич (1776—1831), доктор, масон.

Мудрова Софья Харитоновна, рожд. Чеботарева, жена М. Я. Мудрова.

Мунаретти, балетмейстер.

Муравьев Михаил Никитич (1757—1807), писатель, куратор Моск. университета.

Муравьев Петр Семенович, генерал.

Муравьев-Апостол Иван Матвеевич (1762—1851), писатель, дипломат.

Муромцев Александр Матвеевич (ум. 1838), директор моек. нем. театра.

Муромцев Матвей Васильевич (1737—1799), генерал.

Муромцева В. П., рожд. Вадбольская (1785—1825), жена А. М. Муромцева.

Муромцева Екатерина Александровна, рожд. Волкова, актриса.

Мусин-Пушкин Алексей Иванович (1744—1817), граф.

Мусин-Пушкин (Брюс) Василий Валентинович (1775—1836), граф, обер-шенк.

Мускети, учитель пения.

Муханов Сергей Ильич (1762—1842), шталмейстер.

Мухановы.

Мухин Ефрем Осипович (1766—1850), врач, проф. Моск. унив..

Мысловский Петр Николаевич (1777—1846), священник.

Мюллер — см. Венцель-Мюллер.

Мягков Гавриил Иванович (ум. в 1840-х годах), профессор военных наук в Моск. унив.

Мягкова, жена Г. И. Мягкова.

Мясоедов Николай Ефимович, сенатор.

Мятлев Петр Васильевич (1756—1833), сенатор.

Мятлева Прасковья Ивановна, рожд. гр. Салтыкова (1769—1859), женат П. В. Мятлева.

Наполеон I (1769—1821).

Нартов Андрей Андреевич (1737—1813), писатель.

Нарышкин.

Нарышкина.

Нарышкин Александр Александрович (1726—1795).

Нарышкин Александр Львович (1760—1826), директор императорских театров.

Нарышкин Дмитрий Львович (1758—1838), обер-егермейстер.

Нарышкин Иван Дмитриевич (1776—1848).

Нарышкин Лев Александрович (1710—1775), обер-шталмейстер.

Нарышкин Лев Александрович (1733—1799), камергер, отец А. Л. Нарышкина.

Нарышкина Анна Никитична, рожд. Румянцева (1730—1820), статс-дама.

Нарышкина Марина Осиповна, рожд. Закревская (1741—1800), статс-дама.

Нарышкина Мария Алексеевна, рожд. Сенявина (1769—1822).

Нарышкина Мария Антоновна, рожд. кн. Четвертинская (1779—1854).

Насова Елена Александровна (род. 1787), актриса.

Наташа, танцовщица.

Небольсина Авдотья Селиверстовна, рожд. Муромцева.

Неведомский Николай Васильевич (1780-е годы—1853), чиновник, стихотворец.

Невзоров Максим Иванович (1763—1827), масон.

Ней Мишель (1769—1815), маршал Франции.

Нейгауз, актер.

Нейком Сигизмунд (1778—1858), композитор.

Нелединский-Мелецкий Юрий Александрович (1752—1829), поэт.

Немов, книгопродавец.

Неплюев Иван Николаевич (1747—1823), сенатор.

Несвицкий Иван Васильевич (1740—1806), кн., обер-шенк.

Нестеров Василий Петрович.

Нетунахин, чиновник.

Нечаев А. П.

Никитин Василий Никитич (1737—1809).

Николаи, книгопродавец.

Николай I (1796—1855).

Николев Николай Петрович (1758—1815), поэт и драматург.

Никольский Александр Сергеевич (1775—1834).

Нилов Петр Андреевич (1771—1839), экспедитор.

Нилова Прасковья Михайловна, рожд. Бакунина (1775—1857), жена П. А. Нилова.

Новерр Жан-Жорж (1727—1810), хореограф.

Новиков Андрей.

Новиков Николай Иванович (1744—1818), писатель.

Новиков Нил Андреевич (1761—1830).

Новицкая Анастасия Семеновна (1790—1822), танцовщица.

Новосильцев Александр Васильевич (1766—1840), майор.

Новосильцев Иван Николаевич (1770—1841), директор Липецких вод.

Новосильцев Иван Филиппович (1761—1832), сенатор.

Новосильцев Николай Николаевич (1761—1836), граф.

Обер-Шальме.

Оболенские.

Оболенский Андрей Михайлович (1765—1830), ген.

Обольянинов Петр Хрисанфович (1753—1841).

Обрезков (Обресков) Петр Алексеевич (1752—1814).

Овербек Христиан-Адольф (1755—1821), нем. поэт.

Овидий (Публий Овидий Назон, 43 до н. э. —17 н. э), римский поэт.

Овчинников Семен Тихонович (1746—1817), чиновник.

Огюст (Август Леонтьевич Пуаро, ок. 1780—1844), танцовщик.

Одоевские, князья (отец и сын).

Одоевский Петр Иванович (1740—1826), кн.

Ожеро Пьер-Франсуа (1757—1816), маршал Франции.

Озерецковский Николай Яковлевич (1750—1827), доктор.

Озеров Владислав Александрович (1769—1816), драматург.

Октавий (Октавиан-Август 63 до н. э. —14 н. э.), римский император.

Оленин Алексей Николаевич (1763—1843), художник.

Оман, актриса.

Орлов Алексей Григорьевич (1737—1807), граф.

Орлов Григорий Григорьевич (1734—1783), граф.

Орлов Дмитрий (1779—после 1830 г.), актер.

Орлов Михаил Федорович (1788—1842), декабрист.

Орлов Федор Григорьевич (1741—1796), граф.

Орлова Анна Алексеевна (1785—1848), дочь графа А. Г. Орлова.

Оссиан, мифический ирландский поэт.

Остерман Иван Андреевич (1723—1811), граф, канцлер в отставке.

Остерман Федор Андреевич (1722—1804), граф.

Остерман-Толстой Александр Иванович (1770—1857), граф, ген.

Остолопов Николай Федорович (1782—1833), литератор.

Офрен Жан (1728—1804), франц. актер.

Офросимов Александр Павлович.

Офросимов Андрей Павлович.

Офросимов Владимир Павлович (1792—1830).

Офросимов Константин Павлович.

Офросимова Анастасия Дмитриевна, рожд. Лобкова (1753—1826).

П. Александра Васильевна — см. Александра Васильевна.

П. С. П. — см. Потемкин П. С.

Павел (Петр Пономарев, ум. 1805), епископ ярославский.

Павел, охотник.

Павел I (1754—1801).

Павел Афанасьевич — см. Сохацкий П. А.

Павел Михайлович--см. Арсеньев П. М.

Павлин, монах.

Павлов.

Павлов Антип Иванович, купец.

Павлов Дмитрий Иванович, чиновник.

Павлов, купец.

Паганини Николо (1784—1840), композитор и скрипач.

Паглиновская, рожд. Бахметева, жена Д. М. Паглиновского.

Паглиновский Дмитрий Моисеевич, чиновник.

Паизиелло Джованни (1741—1816), итал. композитор.

Палицын, сын А. Б. Палицына.

Палицын Александр Александрович (ум. 1816), помещик, писатель.

Палицын Александр Борисович, тамбовский губернатор.

Пангелли, аббат.

Панин, чиновник.

Пасевьев Петр Степанович (1759—1816), спб. губернатор.

Паскаль Блез (1623—1662).

Патрикевич, уличный стихотворец.

Паузер, актриса.

Паульсен, музыкант.

Пашков Александр Ильич

Перевалов, купец.

Перевалов Семен.

Перевалова Анна, рожд. Г**, жена С. Перевалова.

Перекусихина Мария Саввишна (1739—1824), камер-фрау Екатерины II.

Перепечин Николай Иванович, директор банка.

Перетц Абрам Израилевич (1771—1833).

Перрен (Дюкро)

Перхуров, помещик.

Петер, актер.

Петерс.

Петр I (1672—1725).

Петр Васильевич — см. Лопухин П. В.

Петр Иванович — см. Богданов П. И.

Петр Петрович.

Петр Степанович.

Петр Тимофеевич — см. Лобков П. Т.

Петров, купец.

Петров Василий Петрович (1736—1799), поэт.

Петрова Анисья, крестьянка.

Петрова Пелагея Ивановна, актриса.

Пикар Луи-Франсуа (1769—1828), франц. драматург.

Пике.

Пименов, переводчик.

Пиндар (522—448 до н. э.), др. греческий поэт.

Писарев Александр Александрович (1780—1848), ген., литератор.

Писарев Иван Александрович.

Пичугин, солдат.

Плавильщиков Петр Алексеевич (1760—1812), актер.

Платон (между 430 или 427—348 или 347 до н. э.), греческий философ.

Платон (Петр Левшин, 1737—1812), московск. Митрополит.

Плиний младший (ок. 61—62 — после 113 г.), римский писатель.

Плутарх (46—120).

Погодин Михаил Петрович (1800—1875), писатель, историк.

Поленов Василий Алексеевич, чиновник.

Полетика Петр Иванович (1778—1849).

Поливанов Иван Петрович (1773—1848).

Поливановы.

Политковский Гавриил Герасимович (1770—1824), обер-прокурор.

Полозов.

Полторацкий Дмитрий Маркович (1761—1818), помещик.

Полунина.

Поль, франц. механик.

Поль Джонс (Джон-Поль Джонс, 1747—1792).

Полянский Александр Александрович (1774—1818), сенатор.

Померанцев Василий Петрович, актер.

Померанцева Анна Афанасьевна, актриса.

Пономарев — см. Павел, епископ.

Пономарев Александр Ефимович (1765—1831), актер.

Попов Василий Степанович (1743—1822), статс-секретарь.

Попов И. В., книгоиздатель.

Посников Захар Николаевич.

Потемкин Григорий Александрович (ок. 1739—1791), кн.

Потемкин Павел Сергеевич (1743—1796), поэт.

Потемкин Сергей Павлович (1787—1858), драматург, переводчик.

Потоцкий Северин Осипович, граф.

Похвиснев.

Походяшин Григорий Максимович (1760—1821), масон.

Превиль П. Л., франц. актер.

Приклонский Александр Васильевич, чиновник.

Приклонский Павел Николаевич (ок. 1770—после 1825 г.), дир. Моск. театра.

Приори.

Прованский, граф — см. Людовик XVIII.

Прозоровский Александр Александрович (1734—1809), кн., ген.

Прокопович-Антонский Антон Антонович (1762—1848), профессор.

Протасов, полковник.

Протасьев.

Проташинский.

Прусаков Артамон Никитич (1770—1841), актер.

Прытков, актер.

Пуаро Август Леонтьевич — см. Огюст.

Пугачев Емельян Иванович (ок. 1744—1775).

Пукалов Иван Антонович, обер-секретарь синода.

Пукалова Варвара Петровна (р. 1784), жена И. А. Пукалова.

Пуссен Никола (1594—1665), франц. художник.

Пустошкин Семен Афанасьевич (1759—1846), адмирал.

Пушкин Алексей Михайлович (1769—1825), переводчик, театрал.

Пушкин Василий Львович (1770—1830), поэт.

Рабо — см. Глебова.

Раевский.

Разумовская Мария Григорьевна, рожд. Вяземская (1772—1865).

Разумовский Алексей Кириллович (1748—1822), граф.

Разумовский Лев Кириллович (1757—1818), граф.

Рамазанов Александр Николаевич (1792—1825), актер.

Раппо Карл (1801—1853), силач-акробат.

Расин Жан-Батист (1639—1699).

Ратгебер, музыкант.

Рафаэль (1483—1520).

Рахманинов Александр Герасимович.

Рахманинов Иван Герасимович (р. в 50-х годах XVIII в.), литератор, переводчик.

Рахманинова, рожд. Бахметева, жена А. Г. Рахманинова.

Рахманов (Рохманов) Петр Александрович (ок. 1770—1813), математик и музыкант.

Рахманов Сергей Ефимович (1759—1810), актер.

Рахманова Христина Петровна (Федоровна) (ок. 1760—1827), актриса.

Рашель (1821—1858), франц. актриса.

Рашет Жан-Доминик (1744—1809), скульптор.

Редкин Михаил Константинович.

Резанов Дмитрий Иванович, сенатор.

Рейнбот Томас-Фридрих (1781—1837), пастор.

Рейнгард Филипп-Христиан (Христиан Егорович, 1764—1812), юрист.

Рейсс Фердинанд-Фридрих (или Федор Федорович, 1778—1852), профессор химии.

Рейх, книгопродавец.

Рекке, актер.

Ренкевич Ефим Ефимович (1772—1834).

Ренненкампф, чиновник.

Реньяр Жан-Франсуа (1656—1709), франц. драматург.

Ржевуский, граф.

Рибейра де (1588—1652), испанский художник.

Ридигер Христиан, книгопродавец.

Ризенкампф, чиновник.

Рисс Франсуа-Доминик (1770—1858), книгопродавец.

Ришелье Арман (1585—1642), кардинал.

Робертсон, фокусник.

Робинсон, дочь М. Робинсон.

Робинсон (ум. 1785), капитан, отец М. Робинсон.

Робинсон Мери, рожд. Дарби (1758—1800), англ. актриса.

Роде Пьер (1774—1830), музыкант.

Родзянко Семен.

Родофиникин Константин Константинович (1760—1838), чиновник.

Рождественский (Рожественский) Спиридон Антипович, актер.

Рожерсон (Роджерсон) Иван Самойлович, лейб-медик.

Рожков Гавриил, купец.

Рожков Иван Гаврилович, сын Г. Рожкова.

Роз, актер.

Роз, актриса.

Роза Сальватор (1615—1673), испанск. художник и поэт.

Розенкампф Густав Андреевич (1764—1832), чиновник.

Розенштраух, актер.

Рокур Франсуа-Мария-Антуанетта (1756—1815).

Романовы.

Ронка Луи.

Рославлев.

Ростовцев Иван Иванович (1764—1807), чиновник.

Ростопчин Федор Васильевич (1763—1826), граф.

Росциус Квинт (130—62 до н. э.), римский актер.

Рубенс (1577—1640).

Рудольф, музыкант.

Румовский Степан Яковлевич (1732—1815), профессор-астроном.

Румянцев Николай Петрович (1754—1826), граф.

Румянцев-Задунайский Петр Александрович (1725—1796), граф, фельдмаршал.

Рундталлер, импрессарио.

Русаков Ф. Г. — см. еп. Феофилакт.

Руссо Жан-Жак (1712—1778).

Рыкалов Василий Федорович (1771—1813), актер.

Рюль Иван Федорович (1768—1846), лейб-медик.

Рюмин Гавриил Васильевич (1752—1827), откупщик.

С. С. П.

С-й И. Ф.

Саблуков Александр Александрович (1749—1828), сенатор.

Савелов.

Савеловы.

Савельич — см. Сальников И. С.

Савинов Иван Антонович, актер.

Салагов Семен Иванович (1756—1820), сенатор.

Салтыков, директор.

Салтыков, граф.

Салтыков Александр Николаевич (1775—1837), кн.

Салтыков Иван Петрович (1730—1805), граф.

Салтыков Николай Иванович (1736—1816), кн.

Салтыков Николай Сергеевич (1786—1846).

Салтыков Петр Семенович (1700—1772), граф, фельдмаршал.

Салтыкова Наталья Владимировна, рожд. кн. Долгорукова (1737—1812), графиня, статс-дама.

Салтыкова Наталья Юрьевна, рожд. Головкина (1787—1860), жена кн. А. Н. Салтыкова.

Сальери Антонио (1750—1825), композитор.

Сальников Иван Савельич, шут В. А. Хованского.

Самойлов Василий Васильевич (1813—1887), актер.

Самойлов Василий Михайлович (1782—1839), актер-певец.

Самойлова Вера Васильевна (по мужу Мичурина, 1824—1880), актриса.

Самойлова Софья Васильевна, рожд. Черникова (1787—1854), актриса.

Самойловы, семья артистов.

Самсонов Василий Александрович.

Самсонова, жена В. А. Самсонова.

Санглен де Яков (1776—1864).

Сандерс, актриса.

Сандунов Николай Николаевич (1768—1832), драматург.

Сандунов Сила Николаевич (1756—1820), актер.

Сандунова, жена Н. Н. Сандунова.

Сандунова Елизавета Семеновна (рожд. Федорова, по сцене Уранова, 1777—1826), актриса-певица.

Сартин де Габриэль (1729—1801), парижский полицмейстер.

Сафо (VII—VI в. до н. а.), древнегреческая поэтесса.

Сахаров Николай Данилович (1764—1810), актер.

Сахарова Мария Степановна, рожд. Синявская (1762—1829), актриса.

Свиньин Павел Петрович (1787—1839), журналист.

Свиньин Петр Петрович (1784—1841).

Севастьянов Александр Федорович (1771—1824).

Севенар, учитель фехтования.

Сегюр Луи-Филипп (1753—1830), франц. посол.

Секретарев, камердинер.

Селекадзев (Сулукадзев) Александр Иванович (ум. в начале 1830-х годов), антиквар.

Селивановский Семен Иоанникиевич (1772—1835), книгоиздатель.

Селим III (1761—1808), турецкий султан.

Семен («Семениус»), слуга А. С. Яковлева.

Семенов Прокофий Михайлович, откупщик.

Семенова Екатерина Семеновна (по мужу Гагарина, 1786—1849), актриса.

Семенова Елизавета Степановна, рожд. Борятинская.

Семенова Нимфадора Семеновна (1787—1876), актриса.

Семеновы, кузины автора.

Сементовский, поручик.

Сен-Клер, танцовщик.

Сен-Леон, актер.

Сен-Никлас Александр Ильич, чиновник.

Сей-При Ж. А., франц. актер.

Сен-Фаль Э., франц. актер.

Сенявин Дмитрий Николаевич (1763—1831), адмирал.

Сердобин, барон.

Сериньи, актриса.

Серра-Каприола де, Антонио Мареска (1750—1822), герцог, неаполитанский посол.

Сиберт, фехтовальщик.

Сибирский Василий Федорович.

Сиво, фехтовальщик.

Сивори Эрнест Камилл (1817—1894), скрипач.

Силин, купец.

Силина.

Симон (Симеон) Лагов (1769—1804), архиепископ рязанский.

Симпсон, врач.

Сипед (Sined) — см. Денис.

Синявин Г. А., помещик.

Синявская — см. Сахарова М. С.

Синявский Николай Алексеевич (1771—после 1830), учитель.

Скаловский Иван Семенович (1777—1836), лейтенант, впоследствии адмирал.

Сковорода Григорий Саввич (1722—1794), философ.

Скульская (род. 1781).

Скульские.

Словцов Петр Александрович (1767—1843), экспедитор.

Смирнов Афанасий Михайлович, учитель.

Смирнов Михаил Алексеевич — см. еп. Мефодий.

Смирнов Семен Алексеевич (1777—1847), юрист.

Смит Ив., англичанин, коневод.

Снегирев Михаил Матвеевич (1760—1820), профессор.

Собеский (Собиеский) Ян (1624—1696), польский король.

Созонов.

Соковнин Сергей Михайлович.

Соковнины, братья.

Соколов, купец.

Соколов, садовник.

Соколов Иван Алексеевич, юрист.

Соколов Петр Иванович (1764—1836).

Соколов Яков Яковлевич, актер.

Сокольский Андрей Анисимович, преподаватель.

Соллогуб, граф.

Соловой.

Соломон.

Соломони Иосиф, балетмейстер.

Соломони, актриса.

Соломони (по мужу Петрова), скрипачка.

Соломони, семья.

Сомов, генерал.

Сосе Жозеф, книгоиздатель.

Сосницкий Иван Иванович (1794—1877), актер.

Софокл (495—405 до н. э.).

Сохацкий Павел Афанасьевич (1765—1809), профессор.

Спасский П. Н. — см. Фотий.

Сперанский Михаил Михайлович (1772—1839), госуд. деятель.

Спешнев Абрам Иванович, помещик, прадед автора.

Спиридов Матвей Григорьевич (1751—1829), сенатор.

Спренгпортен Егор Максимович (1741—1819), ген.

Ставицкий Максим Федорович (1778—1841), флигель-адъютант.

Стеллато, балетмейстер.

Степан Константинович, чиновник.

Степанида (Стешка), цыганка.

Стеффани Август (1655—1730), композитор.

Столыпин, чиновник.

Столыпин Дмитрий Емельянович, помещик.

Стратинович Д. X., цензор.

Страхов Петр Иванович (1757—1813), профессор физики.

Строганов Александр Сергеевич (1733—1811), граф, масон.

Строганова, графиня.

Строгановы.

Струговщиков, ген.

Суворов Александр Васильевич (1730—1800), фельдмаршал.

Суворова Елена Александровна, рожд. Нарышкина.

Судовщиков Николай Родионович, драматург.

Сумароков Александр Петрович (1718—1777), поэт и драматург.

Сумароков Павел Иванович (1760—1846), писатель.

Суровщикова М. И.

Сутгоф Николай Мартынович, врач.

Сыромятникова, актриса.

Сычов, купец.

Сычов, чиновник.

Т.

Талейран-Перигор Шарль-Морис (1754—1838), франц. дипломат.

Тальма Франсуа-Жозеф (1763—1826), франц. актер.

Танеев В. С. помещик.

Тараканова — см. Владимирская Е.

Тарсуков Ардальон Александрович (1759—1810), обергофмейстер.

Татищев Александр Иванович (1763—1833), генерал.

Татищев Дмитрий Павлович (1767—1845).

Татищев Ростислав Евграфович.

Тацит (ок. 60—115 н. э.), римский историк.

Творогова Евгения Михайловна, рожд. кн. Долгорукова.

Тексье.

Тимковский Василий Федорович (1781—1832).

Тиссо (Тиссот) Симон-Андре (1728—1797), франц. врач.

Тит Флавий (41—81 н. э.), римский император.

Титов Николай Сергеевич, антрепренер.

Тихон Задонский (Тим. Кириллов, 1724—1783), духовный писатель.

Толстая Прасковья Михайловна, рожд. Кутузова.

Толстиков Дмитрий Григорьевич, актер.

Толстой Илья Андреевич (ум. 1820), граф, дед Л. Н. Толстого.

Толстой Николай Александрович (1761—1816), граф, обергофмаршал.

Тончи Наталья Ивановна, рожд. Гагарина (1778—1832).

Тончи Сальватор (1756—1844), художник.

Тормасов Александр Петрович (1752—1819), граф, ген.

Торсберг, лейб-медик.

Торсберг, жена д-ра Торсберга.

Транже (Транж) Карл (ум. 1818), вольтижер.

Траян (ок. 53—117 н. э.), римский император.

Тредьяковский Василий Кириллович (1703—1769), писатель.

Трофим Федорович — см. Дурнов Т. Ф.

Трощинская Екатерина Прокофьевна.

Трощинский Дмитрий Прокофьевич (1749—1829).

Трубесска Елизавета Александровна.

Трубецкая Елизавета — см. Трубесска.

Трубецкой Юрий Никитич (1736—1811), кн.

Тургенев Александр Иванович (1785—1846).

Тургенев Иван Петрович (1752—1807), масон, директор Моск. университета.

Тургенев Николай Иванович (1789—1871), впоследствии декабрист.

Тургенев Сергей Иванович (1792—1827).

Туссен-Мезьер, актриса.

Тутолмин Тимофей Иванович (1740—1809), ген.-губернатор.

Тучков Александр Алексеевич (1778—1812), ген.-майор.

Тучков Николай Алексеевич (1761—1812).

Тучков Сергей Алексеевич (1767—1839), ген.

Тычкин.

Тютчев.

У., кн.

Убри Петр Яковлевич (1774—1847).

Уваров, актер.

Уваров Федор Петрович (1769—1824), ген.

Украсов Андрей Артамонович (1757—1839), актер.

Улыбышев, прокурор.

Улыбышев Д. В., помещик.

Улыбышева Елизавета Александровна, рожд. Машкова (ум. 1837).

Уранова Е. И. — см. Сандунова.

Урбановская Анна Дорофеевна.

Урусов Александр Александрович (ум. 1828), кн.

Урусова, княжна.

Урусова Ирина Никитична, рожд. Хитрово (1784—1854).

Устинов Михаил Александрович, откупщик.

Ушаков Федор Федорович (1743—1817), адмирал.

Фабр д’Эглантин Филипп (1755—1794), франц. писатель и полит, деятель.

Федор отец — см. Малиновский Ф. А.

Федор Данилович — см. Иванов Ф. Д.

Федор Павлович — см. Граве Ф. П.

Федоров, чиновник.

Федоров Василий Михайлович, драматич. писатель.

Федорова, вдова чиновника.

Фенелон Франсуа-Салиньяк (1651—1715), франц. писатель.

Фсоктист (Ив. Мочульский, 1732—1818), епископ курский.

Феофилакт (Ф. Г. Русанов), епископ.

Феррандини, музыкант.

Филадельф, монах.

Филатов (Филатьев) Семен Семенович (1766—1836).

Филатьев Семен Семенович — см. Филатов.

Филис (по мужу Андриё, 1780—1838), актриса.

Филис Бертен (ум. 1853), сестра Филис Андриё, актриса.

Фишер Джон, музыкант.

Фишер фон-Вальдгейм Григорий Иванович (1771—1853), профессор-энтомолог.

Флери Абраам-Жозеф (Бенар, 1751—1822), франц. актер.

Флоранс Никола-Жозеф (Вийо-Лаферьер, ум. 1816), франц. актер.

Флоридор, актер.

Флорио, актер.

Фодор, скрипач.

Фодор Жозефина (в замужестве Менвиель, 1793—после 1828), певица.

Фокс Генри (1705—1774), англ. полит. деятель.

Фонвизин Денис Иванович (1745—1792).

Форстер.

Форштейн Иван Иванович, штадт-физик.

Франк Иван Петрович (1745—1821), хирург.

Фрез Генрих Петрович (1728—1795), хирург.

Фрейганг, лейб-медик.

Фрейтаг Мария-Франциска-Регина, рожд. Пфундхеллер (1750—1837), писательница.

Френцель, музыкант.

Фридрих II (1712—1786), прусский король.

Фридрих-Вильгельм III (1770—1840), прусский король.

Фрожер, актер.

Фукс Иоганн-Леопольд (1785—1853), музыкант.

Фуше Ж. (1763—1820), министр полиции при Наполеоне I.

Халчинский Федор Леонтьевич (ум. 1860), переводчик.

Ханенко Александр Игнатьевич.

Харитон Андреевич — см. Чеботарев.

Харламов Александр Гаврилович (1766—1822).

Харламов Николай Гаврилович.

Хвостов А. Н., чиновник.

Хвостов Александр Семенович (1753—1820), литератор.

Хвостов Дмитрий Иванович (1757—1835), граф, писатель.

Хемницер Иван Иванович (1744—1784), баснописец.

Херасков Михаил Матвеевич (1733—1807), поэт.

Хилков Д. А., кн.

Хитрово.

Хмельницкий Иван Парфенович (1742—1794), обер-секретарь Синода, писатель.

Хмельницкий Николай Иванович (1791—1845), драматург.

Хованский Василий Алексеевич (1756—1830), кн., сенатор.

Ходнев Алексей Григорьевич (1743—1825), чиновник.

Хомяков Степан Александрович (ум. 1836), помещик.

Хотяинцев Дмитрий Иванович (1775—1819).

Хрунов Матвей Григорьевич.

Худобашев Александр Макарович (1780—1862), переводчик.

Цветаев Лев Алексеевич (1777—1835), писатель, профессор, юрист.

Цвиленев Прохор Григорьевич, директор Тульского завода.

Цезарь (100—44 до н. э.).

Цейбиг Бенедикт, актер.

Циглер Фридрих-Вильгельм (1760—1827), нем. актер и драматург.

Цитен Ганс-Иоахим (1699—1786), прусский ген.

Цицерон (106—43 до н. э.).

Цицианов Дмитрий Евсеевич (1747—1835), кн.

Цшокке Иоганн Генрих (1771—1848), нем. писатель.

Чарторижский Адам (1770—1861), кн., политич. деятель.

Чеботарев Андрей Харитонович (1784—1833), сын X. А. Чеботарева.

Чеботарев Харитон Андреевич (1746—1815), ректор Моск. университета.

Челищев Николай Александрович (1783—1859).

Чемоданов.

Черемисинов.

Черепанов Алексей Сидорович.

Черепанов Никифор Евтропиевич (1763—1823), профессор истории.

Черников Василий Михайлович, актер.

Черникова С. В. — см. Самойлова.

Чернышев Григорий Иванович (1762—1831), граф, масон, обер-шенк.

Чернышев Захар Григорьевич (1722—1784), граф.

Чернышев Петр Григорьевич (1712—1773), граф.

Чернышева Анна Родионовна (1745—1830) графиня, статс-дама.

Чертков.

Чесменский Александр Алексеевич (ум. 1820), ген.

Честерфильд Филипп Дормер Стенгон (1694—1773), англ. госуд. деятель.

Чингис-хан (ок. 1160—1227).

Чичерин Василий Николаевич (1754—1825), ген.

Чугунков, откупщик.

Чудин Михаил Алексеевич (род. 1777), актер.

Чума, калмычка.

Чуриков, помещик.

Ш., кн.

Шаган Чиберт.

Шаликов Петр Иванович (1768—1852), кн., литератор.

Шальме — см. Обер-Шальме.

Шанмеле Мария (Демар) (1642—1698), франц. актриса.

Шап-де-Растиньяк Карл Гаврилович, граф, франц. эмигрант.

Шапошников.

Шапошников Петр Федорович, переводчик.

Шарапов Василий Степанович (1767—1817), актер.

Шаховской, кн.

Шаховской Александр Александрович (1776—1846), кн., драматург.

Шварц Максим Иванович.

Шведенборг (Сведенборг) Эммануил (1688—1772), шведский профессор.

Шебуев Василий Кузьмич (1776—1855), художник.

Шевалье-Пейкам, рожд. Пуаре, франц. шпионка.

Шевато.

Шекспир Вильям (1564—1616).

Шепелев Петр Амплиевич (ум. 1828), сенатор.

Шепелева.

Шереметев Николай Алексеевич (1751—1809), граф.

Шереметев Николай Петрович (1751—1809) граф.

Шереметева Екатерина Ивановна, рожд. Яковлева-Собакина (1790—1829).

Шешковский Степан Иванович (1727—1793), начальник сыска.

Шиллер Фридрих (1759—1805).

Шиловский Степан.

Ширинский-Шихматов Сергей Александрович (1783—1837), поэт.

Ширяев, актер.

Шихматов — см. Ширинский-Шихматов.

Шишков Александр Семенович (1754—1841), адмирал, писатель.

Шишкова Дарья Алексеевна, рожд. Ф. Шельтинг (1756—1825), жена А. С. Шишкова.

Шлецер Христиан-Август (1774—1831).

Шмит.

Шню, моск. трактирщица.

Шпринк, музыкант.

Шредер, актриса (мать).

Шредер Августа, актриса (дочь).

Шредер Федор Андреевич, издатель.

Шредер Фридрих-Людвиг (1744—1816), драматург и актер.

Штейн, актер.

Штейн Иван Егорович, лесничий.

Штейн Мария — см. Гебгард.

Штейнберг З. Ф. — см. Каменогорский.

Штейнсберг Карл, актер и режиссер.

Штейнсберг Шарлотта, актриса.

Штиллинг — см. Юнг-Штиллинг.

Штофреген Кондратий Кондратьевич, врач.

Шуазель-Гуфье, Габриель-Флоран-Огюст (1752—1817).

Шувалов Иван Иванович (1727—1797), граф.

Шультен Капитон 'Карлович, пристав.

Шульц, актриса.

Шульц, берейтор.

Шульц Георг (1793—1865), актер.

Шушерин Яков Емельянович (1749—1813), актер.

Щеников Александр Гаврилович (1781—1859), актер.

Щербатов Павел Петрович (1762—1831), кн., сенатор.

Щербатов Сергей Григорьевич (1779—1855), кн.

Щербатовы, княжны.

Щулепников Михаил Сергеевич (1778—1842), стихотворец.

Эбергард, танцовщик.

Эвест Вильгельмина, рожд. Стефани (1772—1839).

Эвест Фридрих-Людвиг (1770—1825), актер.

Эврипид (V в. до н. э.).

Эйнбродт, рожд. Лабат, жена лейб-хирурга.

Эйнбродт Иван Петрович (1767—1808), лейб-хирург.

Экк, актер.

Эккартсгаузен фон Карл (1752—1803), нем. писатель.

Эллизен, чиновник, сын врача.

Эллизен Егор Егорович (ум. 1830), врач.

Элуа, скрипач.

Эльвиу, франц. актер-певец.

Эльменрейх Иоганн-Батист, актер.

Эмин Николай Федорович (ум. 1814), драматург.

Эмин Федор Александрович (1735—1770), писатель.

Эмина, рожд. Хмельницкая, жена Н. Ф. Эмина.

Эмме, актер.

Эренталь Луиза.

Эртель Федор Федорович, полицмейстер.

Эсхил (525—456 до н. э.).

Этьен Шарль-Гильом (1778—1845), франц. драматург.

Ю. — см. Юсупов Н. Б.

Ювенал (ок. 50—125 н. э.).

Юкин Борис Ильич (1763—1825), казначей.

Юлиус, актер.

Юнг-Штиллинг Иоганн-Генрих (1740—1817), нем. писатель.

Юнгер Иоганн-Фридрих (1759—1797), нем. драматург.

Юни Александр Александрович (ум. 1817).

Юрий Владимирович — см. Долгоруков Ю. В.

Юсупов Николай Борисович (1751—1831), кн.

Юшков Иван Иванович.

Юшневский Алексей Петрович (1786—1844), друг Н. И. Гнедича, впоследствии декабрист.

Яблонский Николай Васильевич (1746—1820), чиновник.

Язвицкий Николай Иванович.

Языков Дмитрий Иванович (1773—1845), переводчик.

Яковлев.

Яковлев А. И.

Яковлев Алексей Семенович (1773—1817), актер.

Яковлева Екатерина Ивановна, рожд. Ширяева (1794—1857), актриса.

Яковлева-Собакина Е. И. — см. Шереметева.

Яковлевы-Собакины.

Ямпольский, чиновник.

Словарь пьес

^[51]

Абуфар или арабская семья, трагедия Жана-Франсуа Дюси (1778); перевод Н. Гнедича (1802).

Агнеса Бернауер, трагедия Иоганна-Августа Тёрринга (1780).

Аксур, царь Ормуза (Ассур), опера А. Сальери (1788); авторская переработка оперы «Тарар» (1787).

Алхимист, комедия в 1 д. А. Клушина (1793).

Альзира или американцы, трагедия Вольтера (1736); перевод Д. Фонвизина (1762—1763).

Андромаха, трагедия Расина (1667).

Арестант, комическая опера в 1 д., музыка Доменико делла Мария, текст Дюваля (1798); перевод Д. Баркова (1814).

Аркадское зеркало, зингшпиль Ф. Зюсмайера (1794).

Артабан, трагедия С. Жихарева (1806).

Архангел Михаил, оратория Иоганна Генриха Мюллера (1805).

Аталия — см. Гофолия.

Атрей и Фиест, трагедия П. Кребильона (1707); перевод С. Жихарева.

Багдадский калиф (Le Calif de Bagdad), комическая опера в 1 д. Ф. Буальдье, текст Сен-Жюста (1800).

Беверлей, драма Б. Сорена (1768); перевод И. Дмитревского.

Беглый солдат (Дезертир), опера П. Монсиньи, текст Селена (1769); перевод А. Малиновского.

Бедность и благородство души, комедия А. Коцебу (1795); перевод А. Малиновского (1798).

Благодетельный брюзга (Le Bourru bienfaisant), комедия К. Гольдони (1771).

Бот или английский купец, комедия Эрнест и Сервье, подражание роману Пиго Лебрена (1804); перевод П. Долгорукова.

Братья охотники, комическая опера (неизвестного автора); перевод С. Жихарева.

Братья Своеладовы или неудача лучше удачи, комедия П. Плавильщикова (1805).

Брачное положение — горькое положение (Ehestand--Wehestand), интермедия С. Нейкома, текст Гунниуса.

Бригадир, комедия Д. Фонвизина (1768—1769).

Брут, трагедия Вольтера (1730).

Буфф и портной (Le Bouffe et le Tailleur), комическая опера П. Гаво, текст Гуффе и Вильера (1803).

Валленштейн, драматическая трилогия Шиллера (1797—1799).

Великодушие или рекрутский набор, драма Н. Ильина (1803).

Великодушная женщина, драма М. Фрейтаг (1806).

Венецианская ярмарка, комическая опера А. Сальери, либретто Боккерини (1772).

Венецианский купец, комедия В. Шекспира (ок. 1596).

Влюбленный Шекспир, комедия Дюваля (1805); перевод Д. Языкова (1807).

Водовоз или два дня, опера Л. Керубини, текст Буйи (1800).

Воздушные шары (Die Luft-Balle), зингшпиль Ф. Френцеля (1788).

Волшебная флейта, опера Моцарта, либретто Шикандера (1791).

Волшебная цитра (Die Zauber-Zitter), комическая опера Венцель-Мюллера.

Воскресное дитя — см. Новый счастливчик.

Вражда братьев — см. Мессинская невеста.

Всеобщее ополчение, драма С. Висковатова (1812).

Встреча незваных — см. Крестьяне, или встреча незваных.

Галантный сапожник (Le galant Savetier), комедия в 1 д. Сен-Фермена (1802).

Гамлет, трагедия В. Шекспира (ок. 1600—1601).

Гваделупский житель, комедия С. Мерсье (1786); перевод Н. Брусилова (1800).

Гектор, трагедия Л. де Лансеваля (1809).

Генрих IV, драматическая трилогия Фармиен де Розуа. 1-я часть — «Генрих IV» (1774); 2-я часть — «Завоевание Парижа» (1773); 3-я часть — «Милосердие Генриха IV» (1791).

[В «Московских ведомостях» 1805 г., N 81, было сообщено из Генуи, что там "представляема была недавно одна театральная пьеса в 15 действиях, и именно в три разные вечера, в каждый по 5 действий; она называется «Шарлотта оклеветанная; Шарлотта приговоренная к смерти; Шарлотта отомщенная, или Лейпцигские мамзели». Возможно, что в записи Жихарева отразилось это сообщение].

Глупость или тщетная предосторожность, комическая опера Мегюля, текст Буйи (1802).

Господин де Шалюмо, комическая опера Пьера Гаво, текст Огюста (1806).

Господин и госпожа Татийон (M-r et m-me Tatillon), комедия Л. Пикара (1804).

Гофолия, трагедия Расина (1691); перевод С. Потемкина.

Граф Беньовский или заговор в Камчатке, драма А. Коцебу (1795).

Гусситы под Наумбургом, драма А. Коцебу (1803); перевод Н. Краснопольского.

Два охотника и молочница, комическая опера Дуни, текст Ансома (1763). Под тем же названием есть опера Пиччини (1778).

Два Фигаро, комедия Мартелли (1790).

Две сестры (Les deux soeurs), комедия в 1 д. Сен-Леже (1783).

Дебора или торжество добродетели, трагедия А. Шаховского (1810).

Деревенские певицы (Gantatrice villane), комическая опера В. Фиоравенти (1803).

Деревенский в столице, комедия П. Сумарокова (1807).

Дианино древо, опера Мартин-и-Солера (1787); перевод И. Дмитревского (1791).

Дидона, трагедия Ле Франк де Помпиньян (1734).

Дидона, трагедия Я. Княжнина (1769).

Димитрий Донской, трагедия В. Озерова (1807).

Директор театра (Der Schauspiel-Director), интермедия С. Нейкома, текст Гунниуса (1806).

Дмитрий самозванец, трагедия А. Сумарокова (1771).

Днепровская русалка, русская переработка оперы «Das Donauweibchen» (Фея Дуная) — текст И. Краснопольского, муз. дополнения С. Давыдова.

Добрые солдаты, комическая опера Раупаха, текст Хераскова (1779).

Добрый отец, комедия Л. Голенищева-Кутузова.

Догадки или разносчик новостей (Les Conjectures ou le Faiseur des nouvelles), комедия Пикара.

Домовые — см. Новый счастливчик.

Дон Жуан, комедия Мольера (1665).

Дон Жуан, опера Моцарта.

Дон Карлос, трагедия Шиллера (1773—1787).

Дурачок Антоша, комедия (неизвестного автора).

Духовидец — см. Новый счастливчик.

Душенька, опера в 5 д. в вольных стихах с превращениями и балетами С. Потемкина и А. Кочубея (1808).

Евгения, драма Бомарше (1766).

Евпраксия, трагедия Державина (1808).

Елисавета, дочь Ярослава, трагедия М. Крюковского (1809—1810).

Жеманницы (Les Precieuses ridicules), комедия Мольера (1659).

Женевская сирота — см. Тереза.

Женщина каких мало или скульптор (La Femme comme il у en а реu) — комедия Бенуар (1784); перевод Иванова (1804).

Завтрак холостяков (Le Dejeuner des garcons), комическая опера Н. Изуара (1805)/

Заговор Фиеско в Генуе, драма. Шиллера (1783).

Заира, трагедия Вольтера (1732); перевод С. Жихарева, Н. Гнедича, М. Лобанова, Колосова, А. Шаховского (1809).

Зельмира, трагедия де Белуа (1762); перевод Н. И. Хмельницкого (1811).

Знатоки, комедия Н. Ф. Эмина (1788).

Иван-царевич, комическая опера, музыка Ванжуры, текст Екатерины II и Храповицкого (1787).

Игрок, комедия Реньяра (1696).

Илья-богатырь, волшебная опера И. Крылова, музыка К. Кавоса (1806).

Импрессарио в затруднении (Impressario in angustio), комическая опера Чимароза и Паизиелло (1788).

Ираклиды или спасенные Афины, трагедия А. Грузинцева (1814).

Ирод и Мариамна, трагедия Державина (1807).

Искатель клада (Der Schatzgraber), зингпшиль А. Димлера (1795).

Ифигения в Авлиде, трагедия Расина (1674); перевод М. Лобанова.

Ифигения в Тавриде, трагедия Ге де ла Туш (1757).

Каирский караван, комическая опера Гретри (1783).

Карл XII — см. Сита-Мани.

Катерина или красивая фермерша (Catherine ou la belle Fermiere), комедия Ж. Кондейль (1793).

Катон, трагедия Д. Аддисона (1713).

Клавиго, трагедия Гёте.

Клейнсберги, комедия А. Коцебу (1801).

Князь-невидимка, или Личарда-волшебник, опера К. Кавоса, текст Е. Лифанова (1806).

[В основу либретто положена французская пьеса-феерия М. С. Б. Апде «Князь-невидимка или Арлекин-Протей» (Le Prince invisible ou Arlequin-Prothee)]

Коварство и любовь, драма Шиллера (1784).

Кориолан, трагедия Шекспира.

Король Генрих IV, драматическая трилогия В. Шекспира.

Король Лир, трагедия Шекспира; русская переделка французской обработки («Король Леар»), сделанная Н. Гнедичем (1807).

Крестьяне или встреча незваных, опера-водевиль, музыка С. Титова, текст А. Шаховского (1814).

Крестьянин-маркиз или колбасники, комическая опера Паизиелло (1795); перевод В. Левшина.

Ксения и Темир, трагедия С. Висковатова (1809).

Купец Бот — см. Бот или английский купец.

Ленивый — см. Лентяй.

Лентяй, комедия И. Крылова (1800—1805).

Лживые советы (Fausses consultations), комедия М. Дорвиньи (1781).

Лиза или следствие гордости и обольщения, драма В. Федорова (из «Бедной Лизы» Карамзина, 1804).

Лиза или торжество благодарности, драма Н. Ильина (1802).

Лодоиска или татаре, опера Л. Керубини, либретто Филле-Лоре (1791).

Ложные признания (Les fausses confidences), комедия Мариво.

Любовная почта, комическая опера А. Шаховского, музыка К. Кавоса (1806).

Любовник-статуя (L’Amant-statue), комическая опера, музыка Далейрака, либретто де Фонтена (1781).

Любовные шутки, комическая опера Дуни; перевод С. Жихарева (под псевдонимом Попова, 1805)/

Магомет пророк или фанатизм, трагедия Вольтера (1740).

Макбет, трагедия В. Шекспира.

Маккавеи, трагедия П. Корсакова (1813).

Малабарская вдова, трагедия Лемьера (1770).

Маленький городок (La Petite ville), комедия Пикара (1801); перевод А. Княжнина.

Марфа Посадница или покорение Новгорода, драма П. Сумарокова (1807).

Медея, трагедия Лонжпьера (1694); перевод В. Озерова, Н. Марина, А. Дельвига, Н. Гнедича и П. Катенина (1819).

Мельничиха (Molinara), комическая опера Паизиелло (1798).

Меропа, трагедия Вольтера (1743).

Мессинская невеста, трагедия Шиллера (1803).

Мещанин во дворянстве, комедия Мольера (1670).

Мизантроп, комедия Мольера (1666).

Мисс Сара Сампсон, драма Лессинга (1755).

Митридат, трагедия Расина (1673).

Мнимый больной, комедия Мольера (1673).

Мнимый рогоносец (Сганарель или мнимый рогоносец), комедия Мольера (1673).

Модная лавка, комедия Крылова (1807).

Мщение за смерть Агамемнона, трагический балет Соломони (1805).

Нанина, комедия Вольтера (1749).

Наталья боярская дочь, драма С. Глинки (из повести Карамзина, 1805).

Наш пострел везде поспел, комедия Гингера.

Невидимка — см. Князь-невидимка.

Недоросль, комедия Фонвизина (1782).

Немецкие мещане (Die deutsche Kleinstadter), комедия А. Коцебу (1792).

Ненависть к людям и раскаяние, драма А. Коцебу (1789—1790).

Неслыханное диво или честный секретарь, комедия Н. Судовщикова (1802).

Новое семейство, опера, музыка Фрейлиха, текст С. Вязмитинова (1779).

Новый Стерн, комедия А. Шаховского (1805).

Новый счастливчик (Das neue Sonntagskind), зингшпиль Венцель-Мюллера, текст Перине (1793); перевод Н. Краснопольского («Домовые», 1808).

Оберон или царь волшебников, опера Враницкого (1790).

Оборотни или спорь до слез, а об заклад не бейся (Les Amants-Prothees), опера Париса; русская переделка Д. Кобякова (1808).

Октавия или редкий пример супружеской верности и геройского патриотизма в одной римлянке, трагедия А. Коцебу (1801).

Орлеанская дева, трагедия Шиллера.

Орфей и Эвридика, опера Глюка (1762 и 1774).

Отелло, трагедия Шекспира.

Отец семейства, драма Дидро (1758); перевод Н. Сандунова («по расположению бар. Геммингена», 1784).

Откупщик-хлебосол, комическая опера (неизвестного автора).

Охотники, балет Мунаретти (1807).

Охотники — см. Стрелки.

Перегородка (La Cloison), комедия в 1 д. Л. Ф. М. Б. Л. (1803).

Питомка (Die Mundel), драма Ифланда (1785).

Платье без галунов, комедия в 1 д. анонимного французского автора; перевод Ю. Трубецкого (1803).

Пожарский или освобожденная Москва, трагедия М. Крюковского (1807).

Покаяние (Die Beichte), комедия А. Коцебу (1804).

Покоренная Казань или милосердие Иоанна Васильевича, трагедия А. Грузинцева (1811).

Поликсена, трагедия В. Озерова (1809).

Полубарские затеи или домашний театр, комедия А. Шаховского (1808).

Пора супружества (Heure du mariage), комедия Ш. Этьена (1804).

Портрет Мигуэля Сервантеса (Portrait de Michel Servantes), комедия Ж. Дьелафуа (1803).

Похищение из сераля, зингшпиль Моцарта (1782).

Прекрасная Арсена, опера Монсиньи, текст Фавара (1773); перевод Сандунова.

Прерванный танец (La Danse interrompue), водевиль Барро и Убри (1805).

Преступник от игры или братом проданная сестра, драма Д. Ефимьева (1786).

Продажный дом (La Maison a vendre), комическая опера Далейрака, текст А. Дюваля (1800).

Простофиля на ярмарке (Der Gimpel auf der Messe), шутка в 1 д. А. Коцебу (1804).

Простушка (La Dinde des mains), комедия в 1 д. Паризо (1783).

Пурсоньяк (Г-н де Пурсоньяк), комедия Мольера (1660).

Радамист и Зенобия, трагедия Кребильона (1711); перевод С. Висковатова (1810).

Разбойники, трагедия Шиллера (1781).

Редкая вещь (Cosa гага), комическая опера Мартин-и-Солера, либретто да Понте (1786); перевод И. Дмитревского (1789).

Рекрутский набор — см. Великодушие или рекрутский набор.

Родогуна, трагедия Корнеля (1646).

Росслав, трагедия Я. Княжнина (1778).

Россы в Архипелаге, драма П. Потемкина.

Севильский цирюльник, комедия Бомарше (1774).

Семира, трагедия А. Сумарокова (1751).

Семирамида, трагедия Вольтера (1748).

Сестры из Праги (Die Schwester von Prag), комическая опера Венцель-Мюллера, текст Пероне (1794).

Синав и Трувор, трагедия А. Сумарокова (1750).

Сита-Мани (Sitah-Mani) или Карл XII под Бендерами, драма X. Вульпиуса, музыка С. Нейкома (1805).

Сицилийские вечерни, трагедия К. Делавиня (1819).

Скапеновы обманы, комедия Мольера (1671).

Скупой, комедия Мольера (1668).

Слуга двух господ, комедия в 1 д. Роже; перевод Е. Лифанова (1805).

Служанка-госпожа (Serva Padrona), комическая опера Паизиелло (1781).

Случайный маркиз (Le Marquis par hasard), комедия Дюманьена (1805).

Снегирь на ярмарке — см. Простофиля на ярмарке.

Софонизба, трагедия Я. Княжнина (1789).

Старинные святки, опера, музыка Блима, текст А. Малиновского (1799).

Стрелки, драма Ифланда (1785).

Суд Соломона (Le Jugement de Salomon), мелодрама Кенье (1803); перевод Клушина (1803).

Суматоха, комедия А. Коцебу.

Сын любви, драма А. Коцебу (1791).

Танкред, трагедия Вольтера; перевод Н. Гнедича (1809).

Тартюф, комедия Мольера (1664—1667).

Тереза или Женевская сирота, мелодрама М. Виктора (1820).

Титово милосердие, трагедия Княжнина (1785).

Торжество дружбы, драма П. Потемкина (1773).

Точильщик и мельничиха (Le Remouleur et la Meuniere), дивертисмент Пьера-Огюста де Пии (1801).

Три султанши (Солиман II), комедия Фавара; перевод Бахтурина, музыка Ванжуры (1785).

Тюркаре, комедия Лесажа (1709).

Урок дочкам, комедия Крылова (1806).

Ученые женщины, комедия Мольера (1672); перевод И. Дмитревского.

Фабриций и Каролина (Fabrice et Caroline), комедия Карбон Флинса (1805).

Фаншон, зингшпиль Гуммеля, текст А. Коцебу (1804).

Фауст, трагедия Гёте.

Федра, трагедия Расина (1677).

Федул с детьми, комическая опера, музыка Пашкевича и Мартин-и-Солера, текст Екатерины II.

Фея Дуная, опера в 2 частях Ф. Кауера, текст К. Генслера (1795); см. «Днепровская русалка».

Фиеско — см. Заговор Фиеско.

Филинт Мольера (Le Philinte de Moliere), комедия Фабра д’Эглантин (1790).

Фингал, трагедия В. Озерова (1805).

Цыгане (Zigeuner), зингшпиль А. Эберля (1782) и И. Кафки (1790).

Человек, которому везет (L’Homme a bonnes fortunes), комедия М. Барона (1686).

Черный человек, комедия М. Жерневаля (1778).

Чортов камень, волшебная опера Венцель-Мюллера, текст Генслера (1800).

Чортова мельница на венской горе (Teufelsmuhle), комическая опера Венцель-Мюллера, текст Генслера (1783).

Чудаки, комедия Я. Княжнина (1790).

Шалости влюбленных (Les Folies amoureuses), комедия Реньяра (1704).

Школа злословия, комедия Р. Шеридана (1777); перевод И. Муравьева-Апостола (1793).

Эгмонт, трагедия Гёте.

Эдип, трагедия Вольтера (1718).

Эдип в Афинах, трагедия В. Озерова.

Эдип в Колоне, опера Саккини, текст Гильяра (1786).

Эдип-царь, трагедия А. Грузинцева (1811).

Эйлалия Мейнау, драма

Ф. Циглера, продолжение пьесы А. Коцебу «Ненависть к людям и раскаяние»

Электра и Орест, трагедия А. Грузинцева (1809).

Элиза или путешествие святого Бернарда, опера Л. Керубини, текст Сен-Сира (1794); перевод С. Жихарева.

Эсфирь, трагедия Расина (1689).

Ябеда, комедия Капниста (1793—1794).

Ярополк и Олег, трагедия В. Озерова (1798).

---

1. Это был актер умный, но игравший без увлечения и владевший собой даже в самых патетических местах; он был всегда кокетлив и рассчитывал на эффекты, и единственная роль, в которой он был действительно хорош, была роль Тита в трагедии того же названия -- и именно потому, что эта роль холодная, состоящая из повествования и рассуждений несколько напыщенных (франц.).
2. За такую цену я принимаю предсказание. Твоя рука, закалывая тебя, насытила мои желания -- и я, наконец, наслаждаюсь плодом своих злодейств (франц.).
3. Султан театра Французской комедии (франц.).
4. В виде корзинки (франц.).
5. Натянуты (франц.).
6. Хорошо (франц.).
7. Извините, мадам, я хотел бы поговорить с м-ль Дюмениль. -- Это я, мосье, чем могу служить? -- Дело в том, мадам, что у меня рекомендательное письмо к вам, и я счастлив, что разговариваю с знаменитой трагической актрисой (франц.).
8. Так это вы, мосье! Я, право, очень рада видеть вас. Меня предупредили о вашем приходе, и я ждала вас. О, как я вас ждала! Это ведь удовольствие для меня -- познакомиться с таким талантливым человеком, как вы, который в то же время хочет поучиться, чтобы быть полезным своей стране. Погодите, я сейчас дам вам билет на завтрашний спектакль (франц.).
9. Вот для вас и для ваших друзей, если они у вас есть. Я играю Меропу. Я играю ее хорошо и сыграю еще лучше в вашу честь; вы будете довольны мною. А пока простите, я сегодня занимаюсь хозяйством. Не забудьте, что ежедневно с двенадцати до начала спектакля я дома для всех, а для вас особенно, вы застанете меня в любой утренний час. Мы славно поговорим. До свиданья (франц.).
10. Каждому свое (лат.).
11. Трагедию, присланную на просмотр кн. Шаховскому Иваном Семеновичем Захаровым, известным сочинителем "Похвального слова женам", и посвященную ему каким-то приказным писакою. В ней Андромаха для освобождения из заключения Гектора, своего супруга, подкупает темничного стража за _т_р_и_ _т_ы_с_я_ч_и_ _ч_е_р_в_о_н_н_ы_х, в то время, когда _к_у_л_и_с_ы, как сказано в выноске, _д_о_л_ж_н_ы_ были _п_р_е_д_с_т_а_в_л_я_т_ь_ _м_о_л_н_и_ю_ _и_ _г_р_о_м.
12. Соколов, уже умерший.
13. Пишущий сии строки.
14. Львовы -- племянницы и племянники Гавриила Романовича.
15. Для ролей плаща и денежного туза (франц.).
16. Очарован им в комедиях Мольера (франц.).
17. Это был гений, второй Превиль, и русский театр, конечно, обладает большими талантами, но ему не хватает ансамбля, а это почти всё. Ансамбль иногда заставляет забыть об отсутствии талантов (франц.).
18. Презренные льстецы, самый гибельный дар, который может поднести королям небесный гнев (франц.).
19. Что она бьет не столько верно, сколько сильно (франц.)
20. Отец и образователь незабвенной г-жи Марс, актер очень невеликий ростом, уродец, но великий талантом, умом и чувствительностью.
21. Я был юн и прекрасен (франц.).
22. Не хочешь руку дать, так одолжи свой меч (франц.).
23. Прошу извинения за употребление французского выражения, которому не мог приискать равносильного русского. У_п_р_е_к, _п_р_о_к_л_я_т_и_е и другие, по мнению моему, не выражают технического слова _i_m_p_r_e_c_a_t_i_o_n, и я искренно благодарен буду тем, кто примет на себя труд исправить мою ошибку.
24. Да, ты -- сын Атрея и Фиеста...
25. Тебе, палачу своей дочери, остается только готовить из нее для матери ужасное пиршество...
26. Попробуй, коли посмеешь, исторгнуть ее у матери (франц.).
27. Урожденною Синявскою, занимавшею прежде первые роли в трагедиях. Впоследствии, во время появления на сцене Семеновой и Валберховой, мы видели ее в ролях наперсниц, которые принимала она на себя единственно по убеждению кн. Шаховского, чтоб содействовать на сцене молодым актрисам. Она прекрасно читала стихи.
28. См. статью Я. Е. Шушерин в "Москвитянине" (1854 года, книжка 10).⁹
29. См. "Сочинения Плавильщикова", часть IV, стр. 16, 60, 61, 64 и 65.
30. Амплуа, из которого насильно вытащил его князь Шаховской и сделал из ничего не значущего актера одного из величайших классических комиков в свете. Так отзывались о нем и старые французские актеры Ларош, Дюкруаси и Делиньи; но Рыкалов не очень уважал свой талант комика и почитал себя отличным драматическим актером. На другой день своего бенефиса, на репетиции спрашивал он у некоторых актеров: как, по их мнению, он сыграл Эдипа? "Ну, точно, батюшка, -- отвечала ему простодушная К. И. Ежова, -- как из мешка вылезал", разумея сцену в "Скапиновых обманах", где Рыкалов, в роли старого скряги Геронта был превосходен и, прибитый Скапином в мешке, в который его засадили, вылезал из него с необыкновенно комическим видом, заставлявшим весь театр хохотать до упаду. Комик Бобров был также некогда актером драматическим и в ролях Омара и посла мамаева был недурен.
31. У Шушерина был эстамп, изображающий слепца Оссиана, сидящего у водопада на камне и играющего на арфе; над ним воздушный сонм героев и дев, им воспетых: Фингала, Кушуллина, Мальвины и проч. Шушерин очень любил этот эстамп, но подарил его Н. И. Гнедичу, в благодарность за перевод "Леара", сделанный ему в бенефис. Фигура Фингала -- совершенный портрет _Я_к_о_в_л_е_в_а. Этот любопытный эстамп принадлежит теперь Н. В. Кукольнику.
32. Всемогущий (лат.).
33. Об этом будет сказано в своем месте.¹⁶
34. Я познакомился с ним в конце 1807 года, когда ему минуло 30 лет; тогда казался он лет около шестидесяти; зато до самой кончины сохранил свою физиономию без перемены.
35. Болина вышла замуж за сослуживца моего Маркова.¹⁸
36. Так вот как пишут историю (франц.).
37. Смотри фельетоны знаменитого Жофруа и прекрасный разбор игры Тальмы в роли Ореста в Расиновой «Андромахе».
38. Я изумился, увидев в первый раз этого актера. Какой талант! какая дикция и какое чувство! Какое благородство и естественность! Он, помнится, был не более двух лет на сцене…
39. Он не знал никакого вкуса в вине и не пил его, как пьют другие, понемногу или, как говорится, _с_м_а_к_у_я, но выпивал налитое вдруг, залпом, как бы желая залить снедающий его пожар.
40. У меня есть прекрасный портрет Яковлева, чрезвычайно с ним схожий, которым со временем поделюсь с читателями моих воспоминаний.
41. Не говорю о трагедии его «Ярополк и Олег», представленной в 1798 г., трагедии, составленной и написанной по образцам трагедий Сумарокова и Княжнина.
42. Прошу извинения у тех, которые судят о Яковлеве, видев его на сцене в последние годы его жизни или в ненормальном его положении.
43. Я сам видел у Гнедича такие тетрадки, приготовленные для Семеновой.
44. Говорю: _п_о_н_и_м_а_н_и_я, а не _п_е_р_е_н_и_м_а_н_и_я, ибо последнею способностью она обладала в высокой степени.
45. Вот он и будьте довольны этим (франц.).
46. Без связи (франц.).
47. Комедия «Влюбленный Шекспир» переведена Д. И. Языковым и замечательна тем, что напечатана без _е_р_о_в. Это было первое нововведение в нашу азбуку. За букву _е_р_ вступились многие литераторы, и по этому случаю появилось много забавных стихотворений, которых, впрочем, цитировать не стоит
48. Это было накануне представления «Танкреда» 23 августа 1816 г., а я оставил Петербург 25 числа.
49. Рашель имеет их не более 25, а постоянный репертуар Тальмы составлен был с чем-то из 30.
50. Бывший преподаватель юриспруденции в Московском университете в первых годах текущего столетия.
51. Ближайшее участие в научной обработке словаря пьес принимал А. А. Гозенпуд.